Алтунин принимает решение

Он сидел, подперев тонким указательным пальцем лоб, и казался Сергею вечным, как памятник. Словно бы только вчера они прервали свой бесконечный диалог, а теперь снова продолжают его. Карзанов пел свою любимую песню - гимн научно-техническому прогрессу. И хотя в песне этой уже не было открытий для Сергея, слушал он ее с удовольствием.

- Беспристрастным анализом положения в цехе вы хотите помочь Юрию Михайловичу, и всякий поймет вас правильно, — уверял Карзанов. — И Самарин должен понять. Научно-технический прогресс немыслим без выявления всех резервов производства. И вы это делаете, а рекомендации Самарину дадим мы. Никто ведь не собирается снимать его с должности. Возможно, вас и назначили-то к нему заместителем, потому что предвидели, как вы себя поведете, верили в вашу добропорядочность. Вам легче, чем кому бы то ни было, воздействовать на Юрия Михайловича. У вас вообще бережная рука, хоть некоторым она и кажется жесткой... Так что отбросьте все сомнения и продолжайте действовать. Надо ввести подготовительную смену - вводите. Мы вас поддержим. Подготовительная смена действительно нужна. И оперативное планирование по картотеке пропорциональности пора ввести. Дерзайте! Труднее будет повысить уровень специализации цеха, но работать в этом направлении тоже необходимо. Перестройка производства на научных основах - процесс сложный и длительный. Одно упирается в другое. Вон автоматических линий настроили, а квалифицированных наладчиков не хватает, приходится вместо рабочих использовать инженеров. Разве это порядок? Но хорошо уже то, что есть стремление к порядку...

Карзанов опять углубился в изучение материалов, принесенных Алтуниным, и вдруг весь просиял.

- Вот это перл!.. — Он схватил руку Алтунина, сжал ее. — Сергей Павлович! У вас ярко выраженная склонность к тому, чем занимается наш отдел. Хотите, я поговорю со Ступаковым?

- О чем?

- О переводе вас из кузнечного цеха в отдел НОТ. Моим заместителем.

- Ну что ж. Говорите. Мне у вас тут нравится: прохладно и вид на сосновый бор.

- Я серьезно. Наш отдел сейчас занят рационализацией схем управления. Вы можете внести свой вклад. Или вас смущает зарплата?

- Нет, не смущает. Для энтузиаста элементы творчества в труде значат больше, чем повышение или понижение зарплаты. Кроме того, у меня жена работает - прокормит. Правда, у нее не меццо-сопрано, а контральто. Но скажите, пожалуйста, какой же перл вы отыскали в нашем "доносье" на Самарина?

- Перл величиной с гирю: я имею в виду ваше предложение насчет вспомогательных цехов. Гениальная простота. Мы как раз ищем вот это: как ликвидировать многоступенчатость и дублирование в аппарате управления?

- Гиря есть гиря. От гири сложности не требуется. Силантьев довел меня всякими своими фокусами до белого каления, вот и пришлось поломать голову, как поставить его на место.

В самом деле, после объяснения с Алтуниным начальник инструментального цеха продолжал вести себя так, будто и не было их разговора: по-прежнему в кузнечный цех поставлял штампы, нуждающиеся в доводке. Сергей протестовал, а Силантьев только ухмылялся, балагурил:

- Ретивый надсадится, горяченький надорвется. С твоим возвышением, Алтунин, все пошло кувырком. Жить стало невозможно. Ты позволяешь кузнецам работать на штампах, которые давно пора сдать в утиль. А у нас из-за этого план трещит. Если сюда добавить еще, как ты требуешь, доводку и испытание готовых штампов в инструментальном цехе, от нас рабочие разбегутся из-за низких заработков. Мы на тебя Ступакову жалобу напишем. Рабочие напишут.

Взвесив все, Сергей понял: с такими людьми, как Силантьев, бороться в одиночку бесполезно. Их можно призвать к порядку лишь строго рациональной организацией управления. Сейчас инструментальный цех подчиняется многим функциональным отделам и начальникам, а по сути - не подчиняется никому. Что, если подчинить его только производственно-диспетчерскому отделу? Вот тогда Силантьеву придется соблюдать все технические правила, проявлять оперативность, вертеться, упрашивать того же Алтунина не браковать штамп. Производственно-диспетчерский отдел шуток не любит.

То был первый импульс. Алтунин пошел дальше. Много ночных часов отдал он раздумьям над схемой рационального управления. И пришел к выводу: все вспомогательные цехи следует подчинить производственно-диспетчерскому отделу, вернее, его подотделу по вспомогательному производству, который придется создать. Мысль, наверное, в самом деле стоящая, если Карзанов ухватился за нее.

А Карзанов между тем продолжал:

- Вы правы, Сергей Павлович, нужна какая-то новая схема управления всем заводом, и тут мы с вами можем поработать.

- Работайте без меня, — сказал Алтунин, — У вас целый отдел.

- Ладно. Мы еще поговорим обо всем. У вас голова хорошо варит, а это важнее всего. И думаете многопланово, сразу в нескольких направлениях.

- Нужда заставит калачи печь. Меня, Андрей Дмитриевич, гложет еще одна забота. В кузнечном цехе, как вам известно, недогрузка оборудования - болезнь хроническая. Я возьми да и предложи Лядову: надо, мол, объединить наш кузнечный цех с таким же цехом соседнего завода. Главный инженер ни в какую: зачем, говорит, нам вешать себе на шею их металлолом? А так ли это? У меня сложилось твердое мнение, что объединение цехов выгодно для обоих заводов.

Карзанов слушал сосредоточенно. Опять ерошил волосы, уводил глаза глубоко под брови.

- Дайте ваши выкладки, — попросил он.

Сергей вынул из кармана заветный блокнот, передал его инженеру.

- Здесь данные только по нашему цеху. По соседнему не успел достать.

- Поможем, достанем, — обещал Карзанов, листая алтунинский блокнот и что-то прикидывая в уме. — Все это требует дополнительного изучения, но уже сейчас могу заверить: вы на правильном пути. Лядов, к сожалению, увидел в большой проблеме только одну сторону: желание соседнего завода избавиться от старого оборудования. И тут его коренная ошибка. Нам ведь тоже нужно избавиться от устаревшего оборудования.

- Значит, за идею стоит драть глотку?

- Несомненно. Правда, я не совсем уверен, что все это обрадует вашего приятеля Скатерщикова. Он, очевидно, будет против: не захочет лишиться своей нынешней должности.

- Поговорю с ним, — улыбнулся в ответ Сергей. — А заодно посмотрю там и оборудование.

- Ну что ж, желаю удачи, — напутствовал его Карзанов. — И насчет перебазирования в мой отдел подумайте. Ваше место здесь.

И вот Алтунин ступил на территорию чужого завода. Распаренное солнце недвижно висело над незнакомыми корпусами. Воздух горячий, плотный - хоть топором руби. Собаки и те забились в тень и лежали расслабленно, безучастные к грохоту и скрипу лебедок какой-то новостройки. Парень в каске решил запустить в них камнем, другой схватил его за руку:

- Не трожь: собаки украшают жизнь.

Алтунин прошел в кабинет начальника кузнечного цеха. Скатерщиков изумился, увидев его, засуетился. В синих глазах - растерянность.

- Чем обязан столь высокому гостю?

- Просто решил поглядеть, как ты тут обосновался. Не рад?

- Рад, рад. Боржому или нарзану?

- То и другое...

Они сидели и пили минеральную воду, вынимая бутылки прямо из холодильника, который стоял здесь же, в кабинете Скатерщикова. Петр выглядел свежим, сытым, ухоженным; на нем был легкий элегантный костюм кремового цвета. Так и должен выглядеть процветающий человек.

- Ты извини за вторжение, — произнес Алтунин смиренно. — Захотелось повидаться, посоветоваться. Доволен назначением?

Скатерщиков просиял, голос его смягчился.

- Доволен. Что тебя конкретно интересует? Секретов не держим. Особенно от братского цеха.

- Да все. На людей не мешало б взглянуть - как трудятся? Пройтись по цеху.

. — И только-то?

- А чего еще? У вас ведь недогрузок не бывает. Это у нас хронические недогрузки. Хоть вой! Ума не приложу, как выкарабкаться из них. Завод назад тянем. Может, подскажешь что? Должен же быть выход?

- Изволь! — И Петр широким жестом пригласил Алтунина следовать за собой...

Они шли по цеху, тонущему в голубоватом сумраке, переговаривались. Но Сергей подмечал здесь все. Иногда останавливался у парового молота или гидропресса, следил за действиями бригады.

Скатерщиков не мог взять в толк, что же все-таки интересует его бывшего наставника, а потому испытывал смутное беспокойство. Сергей это знал и делал еще более таинственный вид. Хмыкал, причмокивал губами, почесывал в затылке.

Когда вернулись в кабинет, Скатерщиков спросил:

- Ну и как? — На лице было выражение тревоги.

- Лихо. На таких гробах перевыполнять план! Хвала героям!.. Все-таки устаревших машин у вас больше, чем я предполагал. В утиль просятся.

- Что правда, то правда, — согласился Скатерщиков. — Со временем произведем замену, обновим парк. Но не с этого же начинать!

- А почему бы и нет?

- Чудак человек, новое оборудование - большие капиталовложения. Ну, представь себе: размахнусь я на миллионные затраты, а мне кукиш покажут. Средств у нас маловато... Я за реконструкцию с минимальными капитальными затратами. Мы ведь средний завод, не то что вы, богатыри.

- А поломки бывают?

- Не без того. Но к ним привыкли: все знают - оборудование старое. Выкручиваемся, и, как видишь, неплохо. С перевыполнением.

- Все ведь до поры до времени. А вдруг крупная авария? Отвечать придется. По закону... Свернут башку против часовой стрелки.

- Будем надеяться на теорию вероятностей: бог не выдаст - свинья не съест.

- Ну что ж, надейся, — согласился Сергей. — Надежды юношей питают... Только зачем надеяться на ненадежное? И до каких пор?

По-видимому, беспокойство еще больше завладело Скатерщиковым, он стал ерзать на стуле, судорожно пил минеральную воду стакан за стаканом. Откашлялся, вытер губы красным платочком.

- Вы с Кирой хотя бы к нам в гости зашли, на мальца поглядели. Очень забавный. Вырастет - директором будет. Кто бы мог предполагать: Скатерщиков - папаша!.. В субботу ждем дорогих гостей.

- Спасибо. В субботу никак нельзя.

- Что так?

- Иду в гости к теще на блины. Нужно проведать старуху. Тесть-то на кардиологическом обследовании...

По всему было заметно, что Скатерщиков не очень огорчен отказом Сергея: их пути расходились.

Да, было время, когда они считались закадычными друзьями. Вместе служили в армии. Потом Алтунин привел Скатерщикова на свой завод, в свой цех, сделал из него первоклассного кузнеца. Всякое случалось тогда в их жизни: удачи, успехи, бывали и ссоры, даже крупные. Но дружба не обрывалась. Только за последнее время ниточка этой дружбы сделалась очень уж тонкой, не толще волоса.

Скатерщиков давно уже не желал чувствовать себя подопечным Алтунина. А после того, как стал начальником цеха, и вовсе стремился как-то отгородиться от бывшего своего наставника.

Зачем же пришел Алтунин? С подвохом или без подвоха?

Повороты алтунинской мысли всегда были неожиданны, и они пугали Скатерщикова. Алтунин неизменно вовлекал его в какие-то свои дела, а в тех редких случаях, когда удавалось уклониться от этого, Скатерщиков только проигрывал. Однако быть постоянно неким производным от Алтунина он не соглашался. Тем более что с некоторых пор окончательно разучился понимать его.

"Почему мы принуждены всю нашу жизнь вращаться в строго определенном кругу одних и тех же лиц? — возмущался Скатерщиков. — Почему приходится вступать с ними в те или иные отношения, хотя и пытаешься избегать этого? Какой-нибудь Иван Иванович сидит, скажем, в главке или в министерстве, тебя он, может быть, даже не видал никогда, но все равно имеет влияние на твою судьбу, на твое продвижение. От его небрежно брошенного слова может зависеть твое будущее".

Воображаемый Иван Иванович больше всего злил Скатерщикова.

"Я работаю и работаю добросовестно, — продолжал он свои рассуждения. — За мой труд мне положено то-то и то-то. То, что положено, хочу получить, не кланяясь никому в ножки, не расточая благодарности".

Скатерщикову хотелось, чтоб завод был строго технической организацией и чтоб люди выступали здесь как некий элемент технологического процесса - не больше! Он не признавал полезности многообразия в отношениях между людьми на производстве. Каждый должен выполнять свои обязанности, и этого достаточно. Ему импонировал образ не любимого студентами профессора, который читал свои лекции в пустом зале, раз навсегда решив: вы не хотите меня слушать - ваше дело, этим вы только наказываете себя, лишаясь знаний, а я пунктуально буду выполнять свои обязанности - за них мне платят деньги.

Когда еще в институте между Скатерщиковым и Алтуниным заходил разговор о социологических аспектах управления, дело непременно кончалось ссорой. И оба не стеснялись в выражениях. У них вообще установился такой стиль спора: разговаривать грубо, обнаженно, злить друг друга, отстаивая свою точку зрения.

- В общем, ты за крайнюю формализацию отношений и против всякого незапрограммированного взаимодействия людей на производстве? Откуда ты набрался такого паршивого тэйлоризма?! — возмущался Алтунин. — Даже американец Элтон Мейо прогрессивнее тебя: он признавал роль человеческих отношений на производстве. А ты готов считать всех людей кибернетическими нуликами. Не хотел бы я оказаться в подчинении у такого фрукта, как ты.

- А я - у такого, как ты, — парировал Скатерщиков, — Можешь упрощать мои мысли сколько угодно, они оттого не станут хуже. Я против всякой расхлябанности и распущенности, против так называемой свободы поведения "от и до". Производительная сила обязана выступать только как таковая, поведение работника должно быть максимально предопределено технологическими факторами.

- А тебе, Петенька, грамота явно во вред пошла, — заключил Алтунин.

Оскомина от былых перепалок осталась до сих пор. И она раздражала Скатерщикова, хоть сейчас он чувствовал себя огражденным от Алтунина железобетонной стеной своей высокой должности. Вспомнил все, и словно бы вернулись давние обиды. Он задохнулся от гнева:

- А теперь признавайся, зачем пришел? Может, соскучился по мне?

- Нет, разумеется. Меня больше беспокоит низкий уровень концентрации кузнечного производства. Потому и пришел: посмотреть, нельзя ли вас к делу приспособить.

- Не пойму, куда клонишь?

Скатерщиков явно трусил.

- Хочешь знать, куда я клоню? Решил опять забрать тебя под свою эгиду. Вместе с твоим цехом. Только без металлолома.

- Каким же это образом?

- Именем закона научно-технической революции!

- А ты шутник, Сергей Павлович, — кисло улыбнулся Скатерщиков. — Да не обидчив я. И запугиваешь меня зря. Грозилась синица море зажечь... Не от хорошей жизни все это у тебя.

- Не от хорошей, — спокойно согласился Алтунин. — Хорошую жизнь общими усилиями делать будем. Да ты не робь, не робь, внакладе не останешься. Выслушай спокойно, без истерики, как и положено человеку, который учился на одни пятерки.

- Что-то больно уж длинная преамбула, — оборвал его Скатерщиков. — Ты, как тот самый меч, всегда висишь у меня над головой, я тебя бояться стал.

- Все равно. Пришел я с миром, а не с войной. Власть делить будем потом. Даже больше того: если у нас выгорит, готов пойти к тебе начальником участка, а то и мастером.

Скатерщиков снова осушил стакан с минеральной водой.

- Ты меня до инфаркта доведешь. Говори!

Порывшись в портфеле, Алтунин вынул исписанные листки, положил их на стол.

- Недавно в разговоре со мной, — начал он, — Карзанов высказался в том духе, что назрела пора производство поковок выделить в самостоятельную отрасль.

- Карзанов всегда мыслит широко. Но это пока неосуществимо. Во всяком случае, в обозримом будущем.

- Почему неосуществимо?

- Как будто не знаешь? А куда ты свой цех денешь с его уникальным гидропрессом? Это же миллионные убытки!

- А твой цех?

- Что мой?

- Сколько он стоит?

- Я его продавать не собираюсь.

- Твой цех, если хочешь знать, я и задаром не взял бы, но придется взять. Давай объединимся, и наш единый кузнечный цех будет обслуживать оба завода.

Скатерщиков протер красным платочком лоб.

- Да ты что, рехнулся? — спросил он, опасливо отодвигаясь от Сергея. — Как то есть объединимся? Кто нам позволит?

Алтунин развел руками.

- Ну вот, видишь, разволновался. Испей холодной водицы, успокойся.

Но Скатерщиков и не собирался успокаиваться.

- Я и слышать о таком не хочу! — кричал он, раздосадованный и красный. — Тут и обсуждать нечего. Все простаков ищешь, Алтунин?! Черт тебе союзник, а не я...

Он вел себя так, словно Алтунин уже отнимает у него цех, хочет лишить власти, до которой он с таким трудом дорвался. Его ноздри широко раздувались.

- Испей, испей, — уговаривал его Алтунин. — Эк тебя корчит, сердешный. Я же с миром, с миром... Промеж себя поговорим, и все. Перекуем те самые мечи, чтоб они не висели над головами...

Он откровенно развлекался, хохотал до слез. Потом отер глаза тыльной стороной ладони, сказал уже серьезно:

- Ну, хватит истерики! Выслушай и поступай как знаешь. Не бойсь, должности лишать тебя не собираюсь: будешь первым замом у Самарина, это намного почетнее, чем командовать таким клоповником, как твой цех.

Скатерщиков притих. Наверное, решил, что лучше выслушать Алтунина до конца, дабы знать, чего он хочет, и сразу принять контрмеры, задушить идею в зародыше. Сергей догадывался об этом - Петенька эластичен! — но не боялся его контрмер. И не привык он действовать исподтишка, всегда - с открытым забралом.

- Тут такое дело, Петр Федорович, — с подчеркнутой строгостью продолжал Алтунин, — мы с тобой инженеры и обязаны мыслить категориями научно-технического прогресса. А это значит мыслить непредвзято, без учета личной выгоды. Наш цех работает с недогрузкой - миллионные убытки государству; ваш пора обновлять - тоже миллионные затраты. У нашего завода, как ты знаешь, более высокопроизводительное оборудование. Если мы объединимся в один цех, можно будет повысить уровень специализации. Доходит?

- Концентрация капитала, одним словом, — отозвался Скатерщиков хмуро. — А на кой ляд мне все это нужно, ты подумал? Материальная заинтересованность, наверное, для кого-то другого придумана, а не для меня? Будь, Скатерщиков, бескорыстен, презирай высокую зарплату. Впрочем, для тебя идея всегда была важнее живого человека.

- Смотря какого человека. И не важнее, а выше.

Скатерщиков стукнул кулаком по столу.

- Я добился самостоятельности! Понимаешь? А ты тянешь меня назад, чтобы я у Самарина был на побегушках. Тут я фигура, начальник. А там кто я? Извольте выполнять приказы Юрия Михайловича! Да мне надоел его и твой деспотизм до смерти. Вы меня со своими изотопами мордовали, в черном деле держали. А я уже тогда мог бы стать фигурой. Я сам добился всего, сам!.. И отдавать ничего не собираюсь. Не хочу. Опротивели вы мне все с вашим кипением и борением, не хочу таскать для вас каштаны из огня. Ты знаешь, почему Карзанов до сих пор не женился, а от тебя жена скоро сбежит? Вы с ним лишены элементарной человечности, вы функция производства, и жизнь ваша лишь функция. Вы и любовь и семью - все подчиняете производственным интересам, да и невозможно представить вас вне производства. Вас там просто нет и не может быть. Ваш быт - это и не быт вовсе, так как и вне завода вы живете не высшими наслаждениями, какие дает человеку искусство, спорт, туризм, общество утонченных друзей, понимающих смак во всем, умеющих отличить хорошее вино от плохого, а все теми же заводскими делами, своей железной прозой. И даже не подозреваете, что люди и работают-то для того, чтобы жить вот такой полнокровной жизнью, развлекаться, холить себя, продлять свою молодость, воспитывать детей. Вы заражены гигантоманией, а я умею довольствоваться малым. Счастье, Алтунин, не в концентрации и даже не в реконструкции производства, а в том, чтобы быть независимым... Впрочем, не поймем мы друг друга: ты ведь никогда не был независимым. А я независимый, начальник, сам себе голова.

Сергей слишком хорошо знал Скатерщикова, чтобы придавать значение его словам. Обычные кривляния Петеньки, ребяческое дурачество: старается циничными выкриками разозлить Алтунина, вывести его из себя, увильнуть от сути разговора. Другой на месте Сергея стал бы негодовать, стыдить его, а Сергей лишь похохатывал. Никакими утонченными друзьями, умеющими отличать хорошее вино от плохого, Скатерщиков, разумеется, до сих пор не обзавелся - не до того: цех висит на шее, требует полной отдачи. Холить себя, развлекаться тоже некогда: на должности начальника кузнечного цеха за день так наразвлекаешься и нахолишься, что приходишь домой чуть тепленьким. А работать Скатерщиков умеет - чего не отнимешь, того не отнимешь: зубами вгрызается в дело.

- Все? — спросил Сергей, когда Скатерщиков изошел криком. — Экий ты, милой, гедонист с ватой в ушах. Рано стал заботиться о продлении молодости. Молодость продляют в старости... Я ему про дело, а он завел заигранную пластинку. Кого обмануть хочешь? Ну, при чем здесь твои мелкие, эгоистические интересы? Жить в обществе и быть свободным от общества?.. Речь идет о повышении уровня производства, а ты зубами держишься за должностишку. Не смеши людей. Мы ведь с тобой такое можем завернуть! И от непрофильной продукции избавимся и одним махом дадим основным производственным фондам максимальную нагрузку... Ритмичная работа... Это же все для человека, для наших рабочих, чтобы они могли проявить себя в полную меру да и денег больше заработать...

Скатерщиков нетерпеливо взглянул на часы, бросил сердито:

- Время зря тратим.

- Значит, не принимаешь? — Алтунин поднялся, сообразив, что его выдворяют.

- Не принимаю и считаю твою затею вредной. Смотри, допрыгаешься!

- Ну, как знаешь. Была бы честь предложена... Эх, Петро, Петро! Если тебе неизвестно, могу сообщить: ваш главный Пригожин за объединение кузнечных цехов!

Скатерщиков взглянул на него оторопело, застыл с пустым стаканом в руке.

- Разыгрываешь?

- Нет, не разыгрываю. Спроси у него сам. Так что союзники у меня будут...

Он вышел под разрумяненное солнце. Все так же верещали лебедки и так же расслабленно нежились в тени собаки. Все то же.

Можно было бы и не ходить к Скатерщикову: ведь наперед знал, чем все кончится.

Можно было бы. Но нужно.

Алтунин опять в родном цехе, где знает каждого человека, каждую машину. Здесь в отличие от Второго машиностроительного все в общем-то на уровне последнего слова техники: могучий гидропресс, занимающий целый пролет; длинный ряд серебристых камерных печей, в которых нагреваются многотонные слитки; ковочные манипуляторы - гигантские кузнечные клещи на колесах; защитные асбестовые экраны со слюдяными окнами; дымоуловители; сильные вентиляторы в подвале цеха.

Словно в бронетранспортере, сидит в кабине своего манипулятора Роман Царев, Через прозрачный экран видно его темное лицо, глаза прикрыты большими фиолетовыми очками - сразу и не узнаешь человека. Но это он, Царев. А у парового молота с правой стороны - Шадриков. Ему не больше восемнадцати - нос задорно вздернут, во всем облике лихость.

По малиновому туману полоснул резкий звук сирены. Царев и Шадриков напряглись, подобрались. Сейчас начнется ковка, многотрудная свободная ковка. Эти двое покажут, на что способна молодость...

Манипулятор развернулся, выхватил из печи пылающий, как солнце, пятнадцатитонный слиток, снова развернулся и бережно положил его на зеркало нижнего бойка молота. Царев без заметных усилий брал на себя рычаги, отталкивал их, жал на кнопки: слиток переваливался с боку на бок, поднимался, опускался. Кузнец Шадриков в это время нажимал на рукоятки управления молотом - и тяжеленная "баба" шмякала по слитку.

Стоило понаблюдать за этими двоими: они сегодня в первый раз вели такую ответственную ковку.

У каждого своя мера ответственности. Мера, применимая к Цареву и Шадрикову, для Алтунина - давно пройденный этап. Уровень его ответственности повысился настолько, что он лишь улыбается снисходительно, разглядывая сосредоточенные лица Царева и Шадрикова.

Конечно же, между Царевым и Шадриковым идет сейчас соревнование. А вместе, вдвоем, они соревнуются с экипажами других машин. Соревнование составляет сердцевину, сущность их труда - соревнование в ловкости, в силе, в умении. В таком каждодневном соревновании и формируются их характеры.

А с кем соревнуешься ты, Алтунин? Со Скатерщиковым? С Юрием Михайловичем? Или с тем незримым "оппонентом", который заключен в тебе самом? Со своей совестью?

Он прошел в пролет уникального гидропресса и здесь тоже некоторое время следил за тем, как идет ковка. На посту управления был Носиков, Он распоряжался передвижным столом пресса, перемещал туда-сюда стотонный малиновый слиток, бдительно наблюдал за стропальщиками, зацепщиками, крановщиками.

Взгляд Алтунина задержался на кабине крановщика. Там орудовал паренек в солдатской гимнастерке. "Свою гимнастерку он не снимает даже в лютую жару", — отметил про себя Алтунин.

Крановщик действовал уверенно, а все-таки в его движениях заметна была некая угловатость, неотработанность.

Года три назад в этой кабине сидел Олег Букреев. То был умелец высшего класса. Уже тогда трудовая его слава перешагнула порог заводской проходной. Наверное, во всех кузнечных цехах страны ходила по рукам брошюра Букреева, в которой он обобщил свой опыт. Алтунину довелось потрудиться вместе с Букреевым в одной бригаде. Они сдружились. Бригадир и крановщик часто хаживали вместе на охоту - оба ведь коренные сибиряки. У Олега и внешний вид "сибирский": широкое, скуластое лицо, густая чернота в бровях и шевелюре, кряжист, крепок. Разговорчивым нельзя назвать. Во всяком случае, душу свою выворачивать не любил.

С ним было и трудно и легко, смотря для кого. Для Сергея обычно легко, хоть в чем-то он и не понимал тогда Букреева.

Окончив институт на два года раньше Алтунина, Букреев продолжал еще некоторое время работать крановщиком. За выдающиеся трудовые успехи ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Петя Скатерщиков, у которого Олег побывал в подчинении, чуть не лопнул от зависти. А Сергей только радовался. Он-то знал: Букреев достоин.

Да, кузнечный цех вырастил немало подлинных мастеров своего дела. Растили их все: и партийная организация, и профком, и, разумеется, Юрий Михайлович Самарин. Вон как взлетел Букреев: сперва назначили начальником транспортного цеха; потом стал главным энергетиком, а совсем недавно его избрали секретарем парткома завода.

Алтунину трудно было представить Олега в этой роли. В памяти жил прежний Букреев - человек, увлеченный главным образом техникой и технологией. Но коммунисты захотели иметь во главе заводской партийной организации именно Букреева.

Сергей глядел на кабину крановщика, где управлялся теперь другой, всматривался в слаженную работу всей бригады гигантского гидропресса и вдруг засомневался: стоит ли в самом деле этот прекрасный, жизнедеятельный организм сливать, по сути, со вчерашним днем кузнечного производства? Пусть там пурхается Петенька и радуется своей должностишке...

Но сейчас же подал голос незримый "оппонент":

- А как же с хронической недогрузкой? Не хочешь ли ты увильнуть от этого неприятного факта? Пускай начальство думает - оно газеты читает? Так? А ведь у тебя есть еще одно соображение, правда, не такое уж оригинальное, но тоже в духе времени: если объединить цехи да приплюсовать к тому новую технологию, успешно применяемую на других заводах, о недогрузках скоро и помину не будет... Ну-ка, доложи свои расчеты кому следует!

- А кому? — спросил Сергей "оппонента".

- Тому же Букрееву, — уверенно ответил "оппонент".

"Да, к Олегу надо идти, в партком, — решил Сергей. — Вместе все обмозгуем..."

За свою трудовую жизнь Сергей привык к пожилым секретарям парткома: они всегда выглядели какими-то устоявшимися, вальяжными и в то же время свойскими. А Букреев всего лет на пять старше Алтунина. Может, и меньше того.

Но на заводе ему знали цену. И он знал здесь все - и хорошее и плохое. Не успел стать секретарем парткома, как сразу же занялся делом, вроде бы далеким от партийной работы: внедрением комплексной системы организации бездефектного труда.

Кое-кто из членов парткома пытался возражать: пусть, мол, занимается этим администрация, наша забота - идейно-нравственное воспитание коллектива.

- А бездефектный труд что, по-вашему? — возразил Букреев, — Мне представляется, что бездефектный труд не только мерило, но и средство нравственного воспитания людей. Неужто вы надеетесь справиться со всеми нашими трудностями при помощи только административных и организационно-технических мер? В наши дни главным методом и партийного и даже хозяйственного руководства становится не административный нажим, а формирование сознательного, дисциплинированного, четко организованного трудового коллектива...

Разговор этот возник на первом же заседании парткома, и Букреев всем дал почувствовать, что он не будет плестись в хвосте за остальными. Заявил себя как руководитель решительно и твердо.

Где всему этому научился Олег Букреев? Никаких ведь специальных курсов не кончал. Видно, и школой партийного руководства стали для него все тот же кузнечный цех, цеховая партийная организация.

Когда Сергей вошел в кабинет секретаря парткома, тот разговаривал по телефону. Но вот Олег положил трубку, и они поздоровались, крепко, до хруста сцепив друг другу пальцы обеих рук, — как привыкли всегда здороваться, демонстрируя силу.

Лицо Букреева стало словно бы тоньше, вытянулось, и оттого резче обозначились скулы. А глаза прежние - веселые, с прищуром.

- Небось о слиянии цехов толковать пришел? — сразу же ошарашил он Сергея. — Карзанов сказывал. Кое-какие данные принес о кузнечном цехе Второго машиностроительного.

- Ну, и как ты? — спросил Алтунин, замерев на полдороге к стулу.

- Садись лучше вон в то кресло, — указал Букреев. — Оно у меня для почетных гостей.

Сергей понял: разговор будет долгим. Уселся в душное зеленое кресло, словно утонул в перине.

- А ты, Сергей Павлович, что-то исхудал, — сказал Букреев. — Или заботы доконали?

- Доконали. Не столько заботы, сколько всякого рода нравственные переживания. Хочется всем богам по сапогам, а так не получается, Да и у тебя, Олег Иннокентьевич, лицо словно клещами прихватили: один нос торчит.

- У меня тоже переживания и тоже, представь себе, нравственные: раньше спорили, доказывали, а сейчас принято обмениваться мнениями. Считается, что убеждать человека в чем-либо - не значит спорить с ним. А иной раз хочется поспорить, поругаться. Вот мы тут бьемся над разработкой комплексной системы организации бездефектного труда и повышения качества продукции - натощак и не выговоришь. А штука эта состоит из сплошных конфликтов, так что приходится многих убеждать, многое разъяснять, обмениваться мнениями, как спаять в единое целое мероприятия не только инженерного, но и воспитательного характера. Здесь ведь такое дело: с одной стороны, моральное и материальное поощрение за работу без дефектов, а с другой - моральный и материальный спрос за дефекты, за брак то есть.

- Вижу, у тебя не легче, чем у меня. Я ведь тоже хочу все и всех спаять, слить, а не получается.

- Ну, ну, у тебя все идет правильно. Начал ты хорошо, ухватился за слабые звенья.

- Ухватился, а цепь ни с места. Стоим на якоре. И как тот якорь поднять, ума не приложу. Лядов категорически против слияния цехов.

- Знаю.

- А ты?

- Погоди насчет меня. Давай уясним позицию Лядова. Он говорит, любой вопрос должен решаться на том уровне руководства, на котором может быть решен с наибольшим знанием дела.

- А как это разжевать? На каком уровне можно решить вопрос о слиянии цехов?

- Ну, сперва, по-видимому, на уровне администрации двух заводов, а потом - на уровне главка, министерства. Ведь это только так говорится - "объединение двух цехов". А фактически-то вопрос стоит о ликвидации одного из них как малопроизводительного и совершенно бесперспективного.

- Значит, мне на эту тему можно больше не заикаться?

Букреев подпер широкой ладонью подбородок, взгляд сделался задумчивым.

- Ты не так меня понял, — сказал он. — Разве кто-нибудь, кроме Лядова, против объединения кузнечных цехов? Да, и Лядова можно, мне кажется, убедить.

- А если не убедим, если Лядов все-таки останется при своем мнении?

- Поставим вопрос на обсуждение.

- Со своими инженерами и техниками я могу обсуждать это?

- Разумеется. И с инженерами и с рабочими поговори... Как о возможном варианте ликвидации недогрузок. В данном случае ты имеешь право говорить пока лишь от своего имени. Идея твоя, ты первым и формируй вокруг нее общественное мнение. Необходимость подобных мероприятий массы чувствуют подчас острее и раньше, чем руководители... А теперь, Сергей Павлович, ответь ты мне на мой вопрос: кроме слияния цехов, есть другие пути ликвидировать недогрузку? Ведь Второй машиностроительный может воспротивиться. Или, скажем, в главке не согласятся. Что ж, так и жить нам тогда с недогрузками?

- Раньше мне казалось: объединение цехов - единственный путь. Но теперь сдается, что есть еще одна возможность.

- Какая же?

- Я имею в виду вот что: перенести из механических цехов в кузнечный формообразование деталей. Пускай кузнечный цех выпускает готовые детали... Да, готовые, не требующие дополнительной механической обработки на станках. Детали любого веса - от нескольких граммов до десятков тонн.

Букреев прикрыл левый глаз толстым веком, склонил голову набок. Поинтересовался:

- А экономический эффект? Может ведь получиться и так: недогрузку ликвидируем, а переход на твою технологию во столько обойдется, что лучше б уж мириться с недогрузкой. Мы все время, по сути, заняты техническим перевооружением завода. Количество машин растет, но на них тратятся колоссальные средства, а отдача незначительная. Пока все освоим, пройдут годы. Сам знаешь: вчерашний труд, который сидит в каждой машине, реализуется не сразу.

- Ты, Олег Иннокентьевич, случайно не интересовался, какой процент трудовых затрат приходится в нашем отечественном машиностроении на механическую обработку деталей?

- Как-то не приходилось, — смутился Букреев.

- А я знаю: почти сорок процентов. Крутятся-вертятся станки. Обтачивают болванки, снимают стружку, фрезеруют. Колоссальные отходы металла - из них второй Казбек или Эльбрус можно отштамповать! Неисчислимые затраты времени. Постоянная нехватка рабочих-станочников. Планы в механических цехах напряжены до крайности, штурмовщина - обычное явление, а мы, кузнецы, живем с прохладцей. По машиностроению в целом, на обработку металла расходуется каких-нибудь пять процентов труда. Сопоставь: сорок процентов - и пять. Разница огромная! Тут невольно задумаешься: как бы изменить соотношение?

- Да, задача заманчивая, — согласился Букреев. — Человеку, который решит ее, нужно памятник из золота отлить.

- Не надо. Обойдусь.

- Ты хочешь сказать, что уже решил эту задачу?

- Ну, не совсем... И я тут, собственно, ни при чем: не мной придумано. На других-то заводах - пусть немногих - такая технология оправдала себя, а мы боимся. Чего? Затрат? Они быстро окупятся. Специалистами подсчитано: замена механической обработки штамповкой дает возможность на каждом миллионе тонн использованного проката сэкономить почти триста тысяч тонн металла, высвободить пятнадцать тысяч станков и сэкономить труд тридцати тысяч рабочих. Вот каков он, экономический эффект!

Букреев совсем зажмурился, спросил, не скрывая восхищения:

- Откуда у тебя берется все?

- От нужды.

- Ну, генератор чудес!

- Работающий на холостом ходу. Вернется Самарин и похоронит мои хрупкие мечты под грудами облоя и окалины, а меня положит под гильотинные ножницы для прямолинейной резки листового металла.

- Не похоронит. Вопрос о подготовительной смене можешь считать уже решенным. Я говорил с начальством, возражений нет.

Но Алтунин вроде бы и не рад такой легкой победе. Заговорил каким-то тусклым голосом:

- Спасибо за помощь. Только скажи мне, Олег Иннокентьевич, ты ведь Самарина знаешь не хуже меня, как он воспримет это да и все прочее, за что я, как ты говоришь, ухватился? По-партийному скажи; может, стоит подождать его возвращения? Может, у меня просто выдержки не хватило? Тебе-то положение в кузнечном цеху известно получше, чем Карзанову или Лядову. Как ты скажешь, так и буду действовать.

Букреев помолчал. Набил маленькую свою трубочку волокнистым табаком, раскурил ее и только после этого сказал:

- Оракулом любит быть Карзанов, а я, брат, в оракулы не гожусь. За Самарина судить не отваживаюсь. За нас с тобой - изволь. И ты и я привыкли уважать Юрия Михайловича. Уважаем и любим его и сейчас. Помним, что он помог нам сформироваться... Можем ли мы быть ему судьями, если даже он делал что-то не так? Вопрос чисто риторический... Мы ведь не собираемся судить его. Не ставим перед собой такой задачи. А вот ликвидировать выявившиеся изъяны в работе кузнечного цеха обязаны. И немедленно, не дожидаясь возвращения Самарина. Изъяны вскрыла компетентная комиссия, и не так уж важно, что председателем ее оказался ты. Пожалуй, это даже хорошо. Так что не казнись душой и начинай готовить цех к перестройке на новую технологию. С Клёниковым посоветуйся. Нельзя от него отчуждаться: вам вместе работать и работать. Он норовистый, переоценивает себя, но работу-то любит?

- Говорить с Клёниковым бесполезно.

- Это ты напрасно... Пусть человек выскажется до конца. Будь хозяином. Чутким, справедливым. Без особой нужды не наживай недругов. Старайся, чтобы тебя поняли, и тогда поддержка обеспечена. Не впадай в роль борца-одиночки. Людей, людей вокруг себя группируй, находи пути к сердцу каждого... И не обессудь за традиционный для секретаря парткома вопрос: художественную литературу почитываешь или руки не доходят?

- Не доходят, Олег Иннокентьевич.

- У меня тоже не доходят, но все-таки почитываю. И ежели честно признаться, необходимость эту ощутил я в полную меру, только став секретарем парткома. До того все больше на техническую литературу налегал. По специальности. А теперь почувствовал - этого мало. Руководитель современного производства должен быть не только технически подкованным, а и духовно богатым. Иначе не возьмешь рабочего человека за душу. А взять обязан. Одним лишь материальным стимулированием нынче не всегда добьешься необходимого эффекта, К материальным поощрениям привыкли: никого не удивишь премией, тринадцатой зарплатой, путевкой в дом отдыха. Случается, даже поощряем не того, кого нужно поощрять.

Алтунин понял: это камень в его огород. Недавно кузнец Недопекин заявил: "Не дадите премию, уйду на соседний завод". Помялись, помялись и уступили шантажисту: премировали. А в цехе начались разговоры: теперь премию дают не за работу, а за то, чтобы только не уходил с работы. Досадно, но факт: разгильдяй Недопекин, которого и к молоту подпускать не следовало бы, взял администрацию за горло и вырвал то, что по праву принадлежало кому-то из передовиков. Тот не умеет брать за горло - совесть не позволяет, а Недопекин только это и умеет. В тот же день он с дружками своими пропил незаслуженную премию в ресторане-столовой "Голубой пресс", надебоширил, попал в вытрезвиловку и там цитировал дежурному милиционеру Козьму Пруткова: "Мы труда бежим, на печи лежим". А спрос за все опять же с Алтунина: плохо воспитываете. К таким следует применять "отрицательное стимулирование". Недопекину за сорок, а ты его воспитывай!..

- Я постепенно прихожу к выводу, Олег Иннокентьевич, — сказал Сергей, — что самый отвратительный человек - это человек безответственный. Все за него отвечают, а он ни за кого и ни за что. Даже за свои слова не отвечает. Дает обещания, клятвы и тут же с холодным цинизмом нарушает их. Надует кого-то и зубоскалит: "Обманули дурака на четыре пятака!" Можно бороться с воровством, с пьянством, а с безответственным человеком бороться почти невозможно.

- Тут ты и прав и неправ, — усмехнулся Букреев. — Безусловно, прав в том, что безответственность отвратительна. Но бороться с ней и можно и нужно. Это качество не врожденное, а приобретенное. Так же, как и высокая ответственность, добросовестность.

- Прискорбно, Олег Иннокентьевич, что сил и времени много тратить приходится на искоренение этого зла. А итог плачевный. Ты намекаешь мне на Недопекина, а я гляжу дальше. Безответственность многолика. Силантьев - тоже олицетворение безответственности. Вот вы дали ему нагоняй, а, думаешь, он перевоспитался? Как бы не так...

Но Сергею не хотелось распространяться об этом. Хватит!

Недавно на совещании у директора Алтунин предложил для упорядочения межцеховых отношений ввести специальные бланки, которые заполнялись бы при сдаче заказов в инструментальный цех, в каждом случае давалось бы описание задания и указывался срок выполнения. Заполненный бланк предлагалось скреплять двумя подписями: начальника цеха-заказчика и начальника инструментального цеха. За невыполнение заказа в срок, а также за брак Силантьев должен нести персональную материальную ответственность. Директор может лишить его премии, наложить взыскание.

Как и следовало ожидать, Константин Петрович встретил это предложение в штыки: вспылил, стал всячески оскорблять Алтунина, обвинил его в бюрократизме, крючкотворстве, оказенивании давно сложившихся отношений между начальниками цехов. Приземистый, широкоплечий, он стоял, скрестив руки на груди, широко расставив ноги, и метал молнии. Но Сергея поддержали другие начальники цехов - им надоел диктат Силантьева. И Ступаков резко оборвал его:

- Прекратите словоизвержение! Предложение Алтунина принимается. Сегодня же отпечатать бланки. За невыполнение заказов в срок применю к вам, Константин Петрович, отрицательное стимулирование на полную катушку.

Однако Силантьев не изменил своих отношении с кузнечным цехом. Он по-прежнему торговался с Алтуниным, всячески оттягивая сроки исполнения его заказов. По-прежнему поставлял ему штампы, требующие сложной доводки. Слышать не хотел о представлении вместе с каждым штампом пробных деталей, изготовленных на нем. Только ухмылялся:

- Пиши очередную кляузу, Алтунин. Может, меня попрут.

Сегодня у Алтунина снова произошла стычка с начальником инструментального цеха. Сергей сам понес Константину Петровичу бланк очередного заказа, объяснил:

- Если не получим этих штампов через две недели, сорвется ответственное задание.

- У тебя сорвется, а не у меня, — ответил Силантьев насмешливо. — У меня никогда не сорвется.

- Задание дано заводу, а не мне. Все мы несем за него одинаковую ответственность.

- Так уж и одинаковую? На каком это бланке записано? Заказ поручили тебе, вот и отдувайся. А от меня через две недели штампов не получишь. Можешь жаловаться Ступакову.

- Почему не получу?

- Не получишь - и все. А если по существу: у меня лежат шесть срочных заказов. Ты, Алтунин, будешь седьмым.

- Завод понесет колоссальный убыток.

- Ну, ты мыслишь в общезаводских масштабах, а я отвечаю за свой цех. За весь завод пусть дирекция отвечает.

Алтунин с удивлением посмотрел на него: "Неужто этого человека совсем недавно еще ставили в пример другим как образцового командира производства? Ему же на все начихать. Решительно на все, кроме собственной спеси".

Алтунин уже дважды предъявлял претензии на Силантьева за несвоевременную поставку оснастки. Директор сдержал свое слово об "отрицательном стимулировании" - срезал премию на двадцать пять процентов. Но Константин Петрович тверд, как железо.

У него сейчас в самом деле шесть срочных заказов. Правда, все они не такие важные, как алтунинский. Но это еще нужно доказать. На доказательства тоже потребуется время. Был бы Алтунин в добрых отношениях с Константином Петровичем, тот, конечно же, сразу бы выделил бригаду для изготовления ему штампов. Для других ведь делает исключения, нарушает очередность. И для него бы сделал. Только другие-то вон как разговаривают с начальником инструментального цеха: "Уважь, Константин Петрович", "Выручи, Константин Петрович", "Не погнушайся выпить со мной рюмочку, мы народ простой, мастеровой". А этот Алтунин - нахрапом. Нет, милок, нахрапом здесь не возьмешь!

- Так что заказ твой сумею выполнить только через три недели, — объявил Силантьев, не скрывая издевки. — Через три недели - и ни днем раньше. Исправляй в своем бланке дату готовности.

Алтунин весь кипит, но сдерживает себя.

- Вы меня убедили, — говорит он скучным голосом и свертывает бланк, сует его в карман пиджака. — Бывайте, Константин Петрович. Физкультпривет!

Силантьев растерялся. Откуда у Алтунина это спокойствие и такой бодряческий тон? Дело-то ему поручено нешуточное и действительно срочное. Спросил все еще насмешливо:

- Ты что же, решил не выполнять задания?

- А то уж не ваша забота, Константин Петрович. Не волнуйтесь, жалобу на вас писать не стану, надоело.

- А как же выкрутишься?

- Вас интересует это? Извольте: замышляю покушение на ваши монопольные права.

- Во как! Просвети, будь ласков, к чему мне готовиться?

- В перспективе, очевидно, станет вопрос о том, чтобы иметь у нас, как на большинстве машиностроительных заводов, не один, а три инструментальных цеха. Одному поручить изготовление штампов, другому - прессформ и приспособлений, третьему - режущих и мерительных инструментов. Однако это дело будущего. А сейчас я решил написать заявку в производственный отдел такого примерно содержания: "Ввиду перегруженности инструментального цеха внезаводскими заказами прошу разрешения заказать нужные нам штампы в инструментальном цехе Второго машиностроительного завода". Вот и все.

Глаза у Силантьева округлились, стали зелеными, как незрелый крыжовник.

- Тю! Ты что, сдурел?! Чтоб мы заказывали штампы черт те кому... Да кто тебе это позволит?

- Не ваша забота, не ваша забота, Константин Петрович. Простите, мне некогда.

Но Силантьев уже ловит его за полу пиджака, понимает, чем обернется алтунинская заявка лично для него.

- Ладно, шут с тобой, — говорит он примирительно. — Давай бланк. Постараемся за полторы недели сделать.

- Пардон, пардон, Константин Петрович, — возражает Алтунин. — Не могу я каждый раз уламывать вас.

Он выдернул полу пиджака из цепких рук Силантьева и широкими шагами направился к двери.

- Стой, лешак! — закричал Силантьев. — Ладно, сдаюсь... Это же нужно додуматься до такого: заказ - на сторону, инструментальный цех - разделить. А централизация? Ты же за нее глотку дерешь!

Сергей остановился. Вынул бланк, вернул его Силантьеву.

- Надеюсь, не подведете, Константин Петрович?

- Не подведу, не подведу. Экий чертяка!..

...Да, живописная сцена разыгралась.

А рассказывать об этом Букрееву не хочется. Нельзя же без конца жаловаться.

Но Силантьев едва ли "сдался" всерьез, не тот он человек. Значит, надо, как договорились с Карзановым, ускорить разработку предложения о вспомогательных цехах...

Словно угадывая ход его мыслей, Букреев сказал:

- Карзанов познакомил меня с твоими соображениями о подчинении вспомогательных цехов производственному отделу. По-моему, это правильно.

- Карзанов назвал мое предложение перлом величиной с гирю.

Букреев рассмеялся.

- Официально это будет теперь называться "Пирамидальная схема управления заводом". Такое название придумано тем же Карзановым. Вы ведь собираетесь пересмотреть внутризаводское управление снизу доверху с тем, чтобы любое должностное лицо имело в непосредственном своем подчинении не более четырех-пяти структурных подразделений. Генератор у тебя, Алтуня, набирает обороты.

- У тебя тоже! — сказал Сергей, улыбаясь.

Да, он знал когда-то совсем другого Букреева: тот не был так дотошен, методичен, утончен в смысле проникновения в чужую душу. Тот был даже несколько замкнут, сторонился людей, а этот, кажется, ищет встречи с ними, готов выслушать каждого и притом не изображает из себя этакого всемогущего деятеля. В нем многое изменилось, но многое и сохранилось от того Олега Букреева, который столько лет работал крановщиком в кузнечном цехе.

Встречаясь с прежним секретарем парткома, с Игорем Ивановичем Белых, Алтунин думал: вот на таких крепких, многое повидавших и испытавших на своем веку людях, и держится все. Они были как стальные опоры. К Белых чутко прислушивались и директор завода и главный инженер. Мнение его имело огромный вес. Даже неподатливый Лядов всегда смирялся перед Игорем Ивановичем, воспринимал его мнение как выражение воли всей заводской партийной организации.

"А имеет ли такой же авторитет Букреев? — спрашивал себя Сергей. — Способен ли он высказывать так же твердо свои соображения директору или главному инженеру? Испытывают ли они потребность советоваться с ним по важным вопросам или делают это только ради проформы? Ведь Олег годится в сыновья Ступакову..."

Алтунин постарался отринуть эти сомнения. Как бы там ни было, а самому ему объясняться с Букреевым было и легче и даже, кажется, приятнее, чем с Игорем Ивановичем. Букреев остро чувствовал все новое, необходимость нового. В нем угадывалась своя крепость, своя непреклонность.

Удивительный контраст: Скатерщиков и Букреев - люди одного поколения, имеют одинаковое образование, но почему Олег легко воспринимается в роли партийного вожака огромного заводского коллектива, а Петра на этом месте прямо-таки невозможно представить?

Может быть, в самом деле партийные руководители - люди особого склада? Почему мы верим им беззаветно, считаем их совестью народной?.. Многоопытный Юрий Михайлович Самарин может иногда слукавить. Такой же многоопытный Константин Петрович Силантьев ради узкоцеховых интересов способен даже на лицемерие. А вот молодой, по сути, только вступающий на стезю большого партийного руководителя Букреев никогда не позволит себе ничего подобного.

Прощаясь с ним, Алтунин напомнил:

- Завтра у нас в кузнечном соберется партийно-хозяйственный актив.

- Приду обязательно, — пообещал Букреев.

На собрании актива Алтунин не почувствовал атмосферы отчужденности. А это свидетельствовало, что видавшие всяческие виды инженеры и передовые рабочие признали его, понимают, к чему он стремится, и хотят помочь ему. Они как бы "в долг", авансом поверили, что Алтунин с его энергией добьется того, чего не смог добиться Самарин.

Это было и радостно и пугало. Даже Клёников присмирел.

"Вы пока лишь формально замначцеха, а не по существу. Еще нужно стать им, утвердиться..." - ворочались в мозгу беспощадные, даже циничные слова экономиста Пудалова, брошенные им недавно, когда Алтунин хотел призвать его к порядку.

Да, Сергею предстояло еще обрести себя в цеховом коллективе как бы заново, в ином качестве.

Он знал здесь каждого в лицо. Знал слабые и сильные стороны этих людей, их привычки, их прошлое. Клёников, Голчин, Ермаков, Щетинин, Миронов, Шилов были инженерами и занимали в цехе командные посты еще в ту пору, когда Алтунин стоял у парового молота. Наверное, каждый из них претендовал и претендует на что-то большее по сравнению с теперешним своим положением. Тот же Голчин, который сейчас горой стоит за Алтунина! Возможно, некоторые до сих пор считают несправедливостью назначение заместителем начальника цеха только что вылупившегося из института инженера Алтунина.

Но сейчас перед ними выдвинулось на первый план нечто неизмеримо большее: речь идет о судьбе цеха. Вот почему так внимательно выслушали они Алтунина и так деловито обсуждают его предложения.

А говорил он о необходимости искоренить все то, что мешает ритмичной работе цеха: ввести подготовительную смену, упорядочить отношения с инструментальным цехом и другими вспомогательными службами, разместить контролеров ОТК рядом с мастерами на участках - тогда сократятся затраты времени на сдачу продукции, упростить технологические маршруты, положить конец нарушениям технологической дисциплины, опираясь на опыт щекинцев, установить доплаты рабочим за совмещение профессий...

Не Алтунин придумал все это. Сама цеховая жизнь подсказала. Алтунин только правильно уловил веление времени и достаточно ясно сформулировал то, что накипело в душе каждого...

Цеховому экономисту Пудалову следовало бы выступить с экономическим обоснованием назревших внутрицеховых реформ. Или хотя бы не изображать из себя этакое "оппозиционное меньшинство".

Но Пудалову показалось, что он должен "дать отпор". Как можно обследовать, а тем более существенно изменять работу цеха в отсутствие "хозяина", когда тот болен!.. Не кощунственно ли это?..

- Мне нравится пафос товарища Алтунина, — начал Пудалов. — Как говорил Мопассан, человеческий мозг подобен цирковой арене, где вечно кружится бедная лошадь.

- К чему бы это? — подал реплику начальник участка Голчин. — Говорили бы по существу...

- Я никому не мешал высказаться, прошу и мне не мешать, — огрызнулся Пудалов. — Объясните, товарищ Алтунин, а зачем нашему цеху ритмичность? Мы и при сегодняшней нашей аритмии не в состоянии загрузить сполна высокопроизводительное оборудование. Вы хотите бороться с ветряными мельницами, и я с цифрами в руках докажу это. Поймите же наконец, что цех живет на дефиците. На дефиците! Как можно при этом ратовать за научное планирование и организацию ритмичной работы, за непрерывность, пропорциональность, прямоточность, добиваться увеличения пропускной способности цеха? Зачем?.. И на кой черт нам новации плановика Авдониной - "стандартплан", "условное изделие", планово-учетные карты? Нетрудно извлечь со склада и установить в диспетчерском бюро электронную картотеку. Не очень сложно на первый взгляд сократить внутрицеховой документооборот - товарищ Алтунин собирается решить эту задачу пересадкой всех участковых плановиков в мою рабочую комнату... Боюсь, однако, эти "дерзания" сразу же разобьются о нашу неподготовленность к ним: на участках ведь то отсутствуют нужные материалы, то нет заготовок, то технологическая оснастка оказывается непригодной. Хочешь не хочешь, а мы вынуждены запускать детали в производство случайными партиями, исходя из наличия заготовок и степени потребности в тех или иных изделиях. Никакая электронная картотека нас от этого не избавит. Мы с вами жилы рвем, увеличиваем количество переналадок, а съем продукции с единицы оборудования все равно остается низким. И пока штамповка будет вестись случайными партиями, количество переналадок оборудования не уменьшится. Может быть, кто-нибудь хочет мне возразить? Буду рад.

Всю эту тираду экономиста Алтунин выслушал спокойно, даже с улыбкой. Так же спокойно вел себя и секретарь парткома Букреев.

Все ждали, что скажут они в ответ на выступление Пудалова.

Алтунин поднялся, хотя до этого, как и все участники совещания, говорил сидя. Уперся ладонями в стол, сказал убежденно:

- Все, чем пугал нас здесь Игорь Евсеевич, — сущая правда. Мы поверили бы вам, Игорь Евсеевич, даже без цифр, которыми вы собирались сокрушить мое донкихотство. Но нельзя отменить требования технического прогресса. Да и не нужно их отменять. Мы хотим жить с перспективой. Есть ли выход из того далеко не блестящего положения, которое создалось в кузнечном цехе? Думаю, есть. Если бы мы, к примеру, объединили наш цех с кузнечным цехом Второго машиностроительного, то хроническая недогрузка исчезла бы сама собой: нам пришлось бы обслуживать оба завода. Одновременно облегчилось бы решение вопроса и о специализации производства. Я уверен, что ликвидировать или, на худой конец, существенно уменьшить хронические недогрузки кузнечного оборудования нам помогло бы переключение нашего цеха на формообразование деталей без последующей обработки их в механических цехах. Этим мы сразу убьем трех зайцев: обеспечим себя крупносерийными заказами, ослабим острую нехватку станочников и миллионы рублей сэкономим...

Встретив отрицательное отношение к объединению кузнечных цехов со стороны Лядова, Алтунин думал, что и партийно-хозяйственный актив отнесется к этой идее скептически. Но он ошибся.

- Так это же прекрасно! — воскликнул Голчин. — Мы должны зафиксировать предложение Сергея Павловича в своем решении и довести все до коллектива цеха, завода, до администрации.

- Вы забыли о Втором машиностроительном, — мягко напомнил ему Пудалов. — Вдруг они не захотят объединяться?

Голчин осекся.

- Все может быть, — продолжал между тем Алтунин. — Но насколько мне известно, главный инженер Второго машиностроительного товарищ Пригожин за объединение цехов.

- Так о чем же толковать?! — снова воспрянул Голчин. — Нужно объединяться...

- Не так это просто, Виктор Иванович. — подал голос секретарь парткома Букреев. — Предварительно нужно выслушать коллективы обоих заводов, узнать, что они думают об этом, хотя, конечно, такие дела не решаются простым поднятием рук. Я, со своей стороны, полагаю, что в первую голову стоит сконцентрировать наше внимание на подготовке цеха к выпуску готовых деталей без дополнительной механической обработки. Будем рассматривать это как первый шаг по пути ликвидации хронической недогрузки кузнечного оборудования.

Он помолчал, словно бы проверяя, понял ли его актив. И лишь убедившись, что понят правильно, заговорил снова:

- Подготовительная работа должна включать в себя и выяснение некоторых не вполне еще ясных вопросов. Скажем, возможно ли производство способом штамповки крупногабаритных деталей? Придется, очевидно, послать людей на другие заводы, где такая технология уже освоена или осваивается, поучиться у них, привлечь к делу специалистов НИИ. Помните, как мы ковали вал в сто сорок тонн, как бились за автоматизацию свободной ковки? Вот и теперь к новому делу надо готовиться так же основательно.

В кузнечном цехе Букреев чувствовал себя и воспринимался всеми как свой человек. Казалось, будто он и поныне трудится в бригаде уникального гидропресса. С ним можно было поговорить и поспорить о делах чисто профессиональных, на высоком профессиональном уровне. Совещание затянулось до позднего часа.

И хотя Букреев несколько охладил пыл Голчина по части объединения кузнечных цехов, тот возвращался домой в самом добром душевном расположении. По пути сказал Клёникову:

- Простаки мы с тобой, Алексей Степанович. Куда нам тягаться с Алтуниным? Вот голова! Универсал! Так что смиряй себя молитвой и постом и не лезь в замы начальника цеха. Нет у тебя такой головы. И у меня нет. Чего нет - того нет. А у этого парня она всегда была.

Зашагали идеи Алтунина из цеха в цех. Взбудоражили не только кузнецов, но и рабочих механических цехов, инструментальщиков. Перебрались на Второй машиностроительный завод, где их тоже встретили с одобрением.

Освоить технологию штамповки деталей, не нуждающихся в дополнительной механической обработке! Объединить кузнечные цехи! Об этом теперь громко говорили все.

Шла деятельная подготовка к общезаводской производственно-технической конференции.

Алтунин, не дожидаясь конференции, занялся перестройкой работы в цехе, пункт за пунктом выполняя свою программу. Ему позволили усилить цех технологами, и те шли сюда охотно. Алтунин сформировал из них творческую группу. Был разработан углубленный план повышения технического уровня производства с внедрением прогрессивного инструмента, штампов, оснастки...

Хочешь не хочешь, а начальнику инструментального цеха Силантьеву пришлось подтянуться. Его теперь даже не спрашивали, желает он подтягиваться или нет, — издали строжайший приказ, обязали, создали в инструментальном постоянную смотровую комиссию, в которую вошли передовики производства.

На производственных совещаниях начальник НОТ Карзанов доказывал: алтунинская технология останется пустым звуком, если не будет устранена основная причина отставания отдельных цехов - несовершенная организация управления и планирования.

- Дайте нам совершенную! — потребовал Ступаков.

Теперь Алтунину приходилось в довершение ко всему заниматься вместе с Карзановым разработкой "пирамидальной схемы управления заводом".

Из маленького зернышка, брошенного Сергеем на плодородную почву отдела НОТ, начало развиваться стройное дерево. Карзановская гвардия инженеров-организаторов отвоевывала первые плацдармы.

В производственно-диспетчерском отделе был уже создан подотдел по вспомогательному производству. Во главе его, по совету Алтунина, поставили старшего мастера Голчина, который сразу же занялся совместно с планово-экономическим отделом разработкой для каждого вспомогательного цеха технико-экономических показателей, оперативными графиками. Голчин проявил себя здесь лучше, чем на прежней работе, и не скрывал своего чувства благодарности к Алтунину.

- Что бы ни говорили, Алтунин - золотая голова! В душу мою заглянул и все понял. А Самарин глядел, глядел и ничего не разглядел. Столько лет держал на должности начальника участка, ни на шаг продвинуться не давал. А почему? Производственный эгоизм! Хвалился всем: "У меня начальники участков с высшим техническим образованием". Ну, были бы все с высшим, куда ни шло! А то ведь на весь цех - один я. И невдомек Юрию Михайловичу, что от бесперспективности я уже сохнуть стал.

Алтунин, разумеется, не слышал этих излияний. Он не любил, когда его благодарили. И чего греха таить, не о выдвижении Голчина заботился Сергей, рекомендуя его в производственный отдел, а только об эффективности работы нового подотдела, где требовался человек умный, оперативный, волевой. Голчин был таким.

Сергею неведомо было и то, что на подотдел этот метил Пудалов. Он узнал об этом значительно позже и удивился: "Пудалов? Почему Пудалов? Зачем? Чтобы с самого начала обречь дело на провал?" Но Игорь Евсеевич метил и, когда ничего не получилось, взбунтовался. Начальник подотдела по вспомогательному производству - фигура крупная, по сути, один из заместителей начальника производственного отдела! А к старости Пудалов все больше жался поближе к начальству...

Игорь Евсеевич был достаточно умен, чтобы не заявлять о своем недовольстве вслух. Негодовал молча: "Вот она, награда за многолетний бескорыстный труд. А все этот декоративный робот Алтунин!" Однажды, будучи в командировке в Харькове, Пудалов видел такого робота, сделанного очень искусно. Тот брал в стальную лапу графитовый порошок, совал в свою огнедышащую пасть, с огромной силой сжимал челюсти - и, пожалуйста, чудо: кристаллики алмазов. Подобные же чудеса совершает Алтунин.

Игорь Евсеевич без приглашения отправился к нему.

- Я по важному для меня делу.

- Какому же?

Пудалов замялся, носок левого ботинка нетерпеливо отбивал непонятный такт.

- Хочу подать заявление об уходе. По собственному желанию.

Алтунин резко выпрямился на стуле:

- Я вас чем-то обидел?

У Пудалова дрогнул в усмешке рот.

- При чем здесь вы? Вы для меня никогда всерьез не существовали. Да и не существуете!

Тонкий нос его задрожал от возбуждения, пальцы рук нервно переплелись.

- Вы должны как-то аргументировать свой уход, — спокойно сказал Алтунин. — В самый разгар перестройки работы цеха...

- Не беспокойтесь! — перебил его Пудалов. — Я ухожу, потому что получил приглашение на Второй машиностроительный завод от вашего приятеля Скатерщикова. Там условия лучше. Представьте себе, в цехе никогда не бывает недогрузок. Наоборот, цех едва справляется с заданием, потому и решили пригласить меня. Что ж, надо помочь! О том, что не желаю участвовать в ваших авантюрах, я, так и быть, никому ни слова.

Сергей пропустил мимо ушей последнюю его фразу - был всецело поглощен размышлениями о другом: "А Петенька как всегда, оказался шустрым: не успел сам обосноваться на новом заводе и уже переманивает кадры!"

- Почему не сказали о своем намерении раньше? — спросил он Пудалова.

- Не успел. Приглашение получил сегодня утром.

- И сразу согласились?

- Ну, окончательного ответа пока не дал. Однако утвердился в мысли: пора уходить отсюда. Не сработаемся мы: не люблю прожектеров.

Алтунин нервически рассмеялся.

- А вы фруктик, Игорь Евсеевич! От своего любимого начальника и друга Юрия Михайловича убегаете. Он-то с вами носился, потворствовал вам. А стоило ему заболеть - и дружба врозь. Хотя бы дождались возвращения.

Пудалов повел плечиком:

- Молодой человек! Мне не семнадцать, не тридцать и даже не сорок, чтобы верить в некую романтическую дружбу. Да и не существует ее в природе. Мушкетеры Дюма считались друзьями, но каждый из них преследовал свои, глубоко скрытые корыстные цели. А почему я должен всю жизнь ходить на поводке у Самарина? Вы сами носились со Скатерщиковым, воспитывали его, а он вот в самое трудное для вас время тащит меня в свой цех. И я уйду туда через две недели, а вам придется сесть в галошу со всеми вашими прожектами. Вы ждать возвращения Самарина не захотели, я - тоже.

Сергею стоило больших трудов держаться со спокойным достоинством. Его явно провоцировали на скандал.

- Я ни от кого не убегаю, — фиглярничал Игорь Евсеевич. — Лично вам я ничем не обязан. Ну, а песенка Самарина спета: если даже он вернется в цех, то ненадолго. Вас, наверное, учили в институте, что здоровье не последнее качество руководителя. А под вашим началом я не хочу ходить.

- Кого предложите на свое место? — спросил Сергей холодно.

Пудалов поморщился.

- Это уж не моя забота. Можете ставить хоть Авдонину.

- А в самом деле! — искренне обрадовался Алтунин. — Как это мне сразу не пришло в голову? Спасибо за добрый совет. Авдонина справится. Умная женщина.

Он говорил озабоченным тоном, а Пудалов принял его слова за издевку. Авдонину Игорь Евсеевич назвал, чтоб подчеркнуть свое полное безразличие к будущим делам цеха: после нас хоть потоп! Пудалов был убежден, что Авдонина через два дня превратит порядок в первозданный хаос.

- Хорошо, — заключил Алтунин. — Будем считать, что вы предупредили меня за две недели. Скажу начальнику отдела кадров, что возражений не имею. Вы свободны.

Все так просто? Пудалов чуть не лопнул от уязвленного самолюбия. Он-то рассчитывал, что Алтунин станет уговаривать его, убеждать. А тому все трын-трава. Чего доброго, и впрямь может Авдонину на его место поставить... Пусть ставит. Самарин его за это по головке не погладит. Самарин Авдонину терпеть не может.

И все-таки честолюбивая натура Игоря Евсеевича требовала оханий, сожалений. Он должен уйти как лицо глубоко оскорбленное, а не просто незаметно исчезнуть с цехового горизонта. Пусть говорят: "Такого специалиста Алтунин выжил! Недалекий человек. Самарин ничего подобного не допустил бы!" Да, самая убийственная штука - холодное безразличие.

Взвесив все, Игорь Евсеевич написал большую слезницу на имя директора. Мол, задумал уйти с завода, хочу напоследок выразить свое отношение к тому, что происходит в кузнечном цехе.

Заниматься коренной перестройкой работы в отсутствие начальника цеха прямо-таки непозволительно, бестактно, и очень жаль, что заводская администрация пошла на поводу у незрелого, неопытного инженера Алтунина, который по сущности своей или маниакальный прожектер, или просто слишком молодой человек, стремящийся всеми способами выдвинуться. А кто будет отвечать за ущерб, нанесенный им? Самарин? Ведь каких колоссальных затрат потребует переход цеха на технологию, предложенную Алтуниным. А окупится ли все это? Не ухудшится ли от того финансовое положение завода? И если окупится, то когда? В необозримом будущем?

Есть и еще один камень преткновения - вспомогательные подразделения. Новая технология обязывает их работать в ином режиме. А откуда там взяться иному режиму? Всем известно: в результате разделения труда на каждом заводе два вида производства - основное и вспомогательное - живут как бы самостоятельно, они давно обособились. Мы внедряем передовую технику в основные цехи, а о вспомогательных как бы забываем. И это привело вот к чему: уровень организации и механизации вспомогательных работ весьма низок, обслуживание очень дорого. В США на одного ремонтного рабочего приходится двадцать единиц оборудования, а наш вспомогательный рабочий за то же время успевает отремонтировать всего четыре единицы.

Наше вспомогательное производство с его большой долей физического труда, отсталой техникой, несовершенной организацией не подготовлено к осуществлению алтунинской технологии. Изготовление вполне законченных изделий в кузнечном цехе - это пока лишь голубая мечта, и она останется таковой на многие десятилетия.

Отдавая дань "хорошему тону", Пудалов оговорился: не собираюсь-де порочить молодого специалиста. И тут же набросился на Алтунина с новой яростью. Обвинив его в разбросанности, шараханье из одной крайности в другую, легкомыслии и даже авантюризме. Особенно возмущался Игорь Евсеевич взбалмошной идеей объединить кузнечные цехи двух заводов. Большей нелепости не придумать! Это все равно, что каждый раз ходить принимать ванну в чужую квартиру. Главк и министерство не допустят такого противоестественного объединения, если даже Алтунину удастся перетянуть на свою сторону дирекции обоих заводов.

Заканчивалось послание в минорных тонах. Пудалов скорбел, расставаясь с родным заводом. Но что поделаешь? Не желает он нести ответственность за проделки Алтунина, который, к слову сказать, вовсе не дорожит опытными кадрами. Вон и Голчина спихнул в какой-то там подотдел, обезглавив важнейший участок в цехе. Скоро вокруг Алтунина совсем не останется людей, столько лет державших кузнечный цех на своих плечах.

Ступаков прочитал пудаловское письмо и передал его Лядову.

- Разберись, Алтунин, по-моему, перехлестывает через край. Зачем отпустил Пудалова? И насчет Голчина мы зря его послушались. В самом деле, оголил участок. Что, кроме Голчина, некого было поставить на подотдел? Бесхозяйственность. Нельзя так бездумно разбрасываться кадрами.

Лядов знал Пудалова и тоже ценил его. Подосадовал на горячность Алтунина: как же не сумел он сработаться с ветераном цеха, можно сказать? У него, видите ли, нет возражений против ухода Пудалова. Почему нет? Почему не поговорил с ним по-человечески? Ведь не из корысти же Пудалов перебирается на соседний завод: зарплата там не выше, а работы больше.

Глухое сомнение зашевелилось в душе Лядова и в отношении других решений Алтунина. Может быть, прав Пудалов: ухлопаем уйму денег на перестройку работы в кузнечном цехе, а ничего не достигнем.

"Вызову-ка Алтунина! — решил главный инженер. — Но вначале нужно бы ознакомиться с материалами его комиссии. Работа не завершена? Ничего. Ознакомление предварительное. Скажу, что хочу проверить, все ли вопросы охвачены..."

Материалы были затребованы, и, знакомясь с ними, Лядов не раз покачивал головой. Ну и Алтунин!.. Есть сказка про терем-теремок. Цеховой теремок явно тесен этому добру-молодцу. Ворочается и ворочается, пока все не перевернет. А что, если назначить его вместо Блохина - взять к себе заместителем по вспомогательному производству?.. Блохин явно не справляется - не авторитетен, безынициативен, а этого только сдерживай...

Главный инженер по собственному опыту знал: не сразу человек, выдвинутый к руководству, обретает четкие черты руководителя. Алтунин пока действует почти интуитивно, и, к счастью, у него неплохо это получается: есть чутье на кардинальные производственные проблемы. А это хороший признак.

Объяснение с Алтуниным начиналось не очень любезно. Главный инженер сидел, положив локти на стол, весь какой-то нахохлившийся.

Едва Сергей переступил порог, как Лядов резко спросил:

- Почему от вас уходит Пудалов?

- Не хочет работать.

- Вот почитайте его письмо. Тут он объясняет все. Вы даже не потрудились отговорить его. "Против ухода возражений не имею" - и до свидания! Этак мы Второму машиностроительному всех специалистов отдадим. А сами с кем будем работать? Где возьмете экономиста?

Он не предложил Алтунину сесть, и Сергей стоял, переминаясь с ноги на ногу, читал слезницу Пудалова, возмущался: "Скверный старикашка!"

Обидный тон Лядова мало задел его: привыкай, Алтунин, выслушивать замечания начальства без обид. Обиды все равно не помогут. Будь тверд, как сказочный оловянный солдатик. Главному приспела пора разрядиться. Прочитав письмо Пудалова, сказал спокойно:

- Он совершенно прав. Я все понял.

- Что вы поняли? То, что вспомогательные цехи не готовы к обслуживанию вашей технологии? Да не висните надо мной грибовидным облаком, садитесь!

Сергей плотно уселся в кресло.

- Разрешите?

- Да.

- Вспомогательные цехи, тот же инструментальный, в самом деле сейчас не готовы к четкому обслуживанию нашего цеха. А когда они были готовы? Вы меня простите, Геннадий Александрович, но некоторые вспомогательные подразделения напоминают мне далекие неосвоенные пространства нашей планеты. Инструментальный цех я сравнил бы с Антарктидой. И сколько бы мы ни рассуждали об эффективности производства, оно будет неэффективным, если сегодня же не займемся перестройкой вспомогательных цехов. Это наше "государство в государстве". Когда заговариваешь о совершенствовании вспомогательного производства, все только улыбаются: оно же вспомогательное! Не хватало еще на это тратиться.

- А можно конкретнее?

- Пожалуйста. Наши основные цехи до сих пор вынуждены заниматься второстепенными, несвойственными им вспомогательными работами: я имею в виду доставку материалов, инструмента, ремонт оборудования, уборку помещений. Все это отвлекает силы от изготовления товарной продукции. Подобными делами должны заниматься специальные централизованные службы, каких у нас нет. Помню, когда я был в Дрездене по туристической путевке, меня поразил такой факт: в этом большом городе открыта посудомойка, обслуживающая сразу все рестораны и столовые. Моющие агрегаты обрабатывают за одну смену до пятнадцати тысяч тарелок. Там подсчитали: целесообразнее возить грязную посуду за десять километров в эту посудомойку, нежели иметь собственную. Дешевле и гигиеничнее.

- Любопытно.

- Вот и у нас бы сделать так: централизованно доставлять в цехи все виды металла и прочие материалы.

- Еще.

- Наши механические цехи сами собирают, дробят и транспортируют стружку. Тоже нерациональная трата сил и времени. Пусть сбором, транспортировкой и переработкой стружки занимается специальный комплексно-механизированный участок. У нас такого участка, к сожалению, нет.

- Вы меня раздражаете своей дотошностью, — признался Лядов. — И все-таки продолжайте.

- Нужно централизовать перевозки, объединить складской и железнодорожный цехи.

- Еще.

- Смазку оборудования пора проводить централизованно.

- Наподобие мытья ваших дрезденских тарелок?

- Вот именно.

- А инструментальный цех? — Лядов стряхнул усталость. Его теперь уже занимало: что еще может предложить Алтунин? — У вас были какие-то нелады с Силантьевым?

- Разногласия частного порядка, так сказать, на сугубо психологической основе: вначале мне показалось, будто он неуправляемый, а он все же управляемый.

- Вот как! — Лядов рассмеялся. — А я управляемый?

- Пока к окончательному выводу не пришел. Надеюсь постигнуть это после нашего сегодняшнего разговора.

- Ну и что инструментальный цех?

- Не вам мне говорить, что от работы инструментального цеха зависит многое. Очень многое! Внедрение передовой технологии, например, а значит, и качество наших изделий, снижение себестоимости, в конечном итоге - рентабельность завода.

- Допустим.

- Известно также и главное назначение инструментального цеха: обслуживать свой завод, основные наши цехи. Он существует, во всяком случае, должен существовать для нас - основных цехов, обслуживать нас в первую очередь. А товарищ Силантьев решил по-своему: главное - рентабельность инструментального цеха. Но какой ценой? Ценой превращения своего цеха в отдельный завод, занятый производством инструмента на продажу. Здесь-то он и процветает, а штампы в кузнечный цех поставляет скверные, сплошной брак. Я, разумеется, не против того, чтобы делались инструменты на продажу. Только следовало бы подсчитать, во что обходится у нас производство этих инструментов. Пожалуй, в несколько раз дороже, чем на специальном заводе. Тогда зачем такая нелепая коммерция? А пока Константин Петрович занимается коммерцией, мы за него штампы доводим; в других цехах сами затачивают режущий инструмент. Без коренной перестройки работы инструментального цеха не возможно внедрение новой технологии, о которой я пекусь. Наш цеховой скульптор-любитель Рожков показал мне сатирическую скульптурную группу из пластилина: два человека стоят вплотную и держат друг друга за горло. Спрашиваю: что это? А это, говорит, я изобразил момент перехода на вашу новую технологию: вы и товарищ Силантьев.

Лядов откровенно расхохотался.

- Пусть группу покажет мне. Тут что-то есть. Вы, надеюсь, все высказали по переустройству вспомогательного производства?

Алтунин не уловил его иронии.

- Я не сказал вам и малой доли того, что нужно сказать! — воскликнул он. — Вспомогательное производство сидит у меня в печенках. Имей я антигравитационную ногу, расшвырял бы все и построил заново!

Главный инженер смешно выпятил губы, причмокнув, спросил:

- Что за штука такая - антигравитационная нога?

- Так... фантастика. Где-то я вычитал: у человека была антигравитационная нога, и когда он приходил в ярость, начинал раздавать такие пинки, что все отлетали на десятки километров.

- М-да. Я бы приказал отобрать у вас такую ногу. Очень уж вы ретивы. Стараясь для пользы дела, тоже ведь можно наколбасить. Ну как бы вы заново построили наше вспомогательное производство?

- Прежде всего создал бы корпус вспомогательных цехов.

- Корпус?

- Да. В него можно было бы включить цехи режущего и мерительного инструмента, штампов, оснастки, запасных частей, специального оборудования, нестандартного оборудования, капитального ремонта и общезаводских энергетических установок. И чтоб там была своя заготовительная база: она должна заниматься подготовкой материалов и термической их обработкой.

Лядов схватился за голову.

- Достаточно! Теперь понимаю, почему от вас сбежал Пудалов. Он привык прыгать через барьеры, по другую сторону которых мягкие подушечки. А вы его сразу на шпиль Останкинской башни: прыгай! Жалко старика. Ну да ладно. Кого предлагаете вместо Игоря Евсеевича?

- Авдонину.

- Кто такая?

- Плановик участка. Дельная. Мыслит по-современному и интересно.

- Быть по сему! Поговорите с ней! И еще один вопрос: вы совершенно правы, когда утверждаете, что у нас на заводе низка организация труда на вспомогательных работах и невысока степень их механизации. Ну, а если бы предоставить вам возможность навести порядок в этом хозяйстве?

- Какую возможность? — насторожился Алтунин.

- Ну, назначим вас моим заместителем по вспомогательному производству.

Шутит или всерьез? Не поймешь... Лицо непроницаемо.

- А зачем, Геннадий Александрович?

- Как зачем? Для пользы дела.

- Пользы я в своем цехе больше принесу.

- Голчин тоже приносил немалую пользу в цехе, а вы его посоветовали в производственный отдел перевести. Самарин не отдал бы лучшего начальника участка. Самому нужен.

Значит, не шутит.

- Я не знаю... — промямлил Алтунин. — Я просто не знаю... Да и не справлюсь. Ну, свой цех - куда ни шло, там каждый болт моими руками ощупан. А тут, как я понимаю, придется отвечать и за инструмент, и за пар, за горячую воду и сжатый воздух, за изготовление нестандартного оборудования, средств автоматизации и механизации.

- Совершенно верно! — согласился Лядов. — А чем вам не нравится энергетика или та же механизация?

- Не мой профиль.

- Это у вас от цеховой узости. Мне нравится ваша энергия. Ну, а не справитесь, вернем в цех. Давайте договоримся так: сейчас в моде взаимозаменяемость кадров - будем считать, что вы в течение какого-то времени поработаете дублером Блохина. Месяца два-три. Как?

Что мог ответить Алтунин? Он был окончательно сбит с толку, боялся подвоха. Конечно же, Лядов дурачится. Иногда и Карзанов спрашивал в шутку: "Скажите, Алтунин, а что бы вы делали, если бы вас назначили начальником главка?" Ему Сергей отвечал не задумываясь: "Постарался бы не мешать подчиненным, ездил бы в заграничные командировки, а в остальное время рябковал".

Но тут, кажется, разговор идет всерьез. Для того, наверное, и вызвал Лядов, а вовсе не из-за Пудалова. Только зачем нужен именно Алтунин? Разве мало других инженеров? Есть более опытные, умеющие быстро адаптироваться. А Сергей Алтунин не умеет приспосабливаться.

Сейчас в самом деле принято так: скажем, начальника механосборочного на некоторое время переводят в механический цех, а начальника механического - в механосборочный. Раньше они все недостатки валили друг на друга, а поработав в чужом цехе, начинали лучше замечать и собственные грешки. Остроумно, ничего не скажешь. Но Алтунину почему-то не хотелось уходить куда-то "ради пробы", а если не удастся - возвращаться назад. Решил уйти - уходи. Отрежь сразу. Как ножом. И не возвращайся, если даже завалишься на новом месте. Не возвращайся!

- Подумайте, — сказал Лядов. — Речь идет не только о вашем выдвижении и продвижении. Для меня сейчас куда важнее другое: реализация мощностей! Были у нас на примете и другие лица для замены Блохина, но боюсь, они будут не лучше его - принесут с собой ту же рутину. А рутина - самое страшное, когда занимаешься реорганизацией и модернизацией производства. К сожалению, не всякому дано преодолеть психологический барьер. Я, грешным делом, тоже не всегда могу преодолеть его. Прикажут сверху - другое дело; в душе, может быть, и не согласен - очень уж круто надо поворачивать, — да куда от приказа денешься? Закрываю глаза и прыгаю: будь что будет! А без приказа порой одолевает робость. Хотя ведь твердо усвоил, что отстающее производство травмирует коллектив, работников. В морально-психологическом плане...

Сергею показалось, что разговор окончен, он поднялся. Но Лядов снова усадил его, протянул газету.

- Почитайте вот здесь, где отчеркнуто красным карандашом. Ваш единомышленник Пригожин агитирует за объединение кузнечных цехов. Слышал, вы на активе снова поставили вопрос об этом.

- Это наиболее верный выход из положения, создавшегося в нашем цехе. Карзанов поддерживает меня.

- Слышал. И Букреев поддерживает. Он разговаривал с директором, и Ступаков якобы тоже склоняется на вашу сторону. Так что скоро я окажусь а гордом одиночестве.

- А почему бы вам не поддержать нас?

- Не хочу. У меня есть своя задумка. Говорить о ней не буду. Рано. Так что на мою поддержку можете не рассчитывать.

- Да я, признаться, и не рассчитывал. Но объединение кузнечных цехов, а потом, по-видимому, и обоих заводов неизбежно.

- Уже лучше, — усмехнулся Лядов. — Во всяком случае, масштабнее. Почему бы в самом деле не прибрать их заводишко к рукам? А зачем?

- Как то есть зачем? Концентрация производства. Можно было бы Второй машиностроительный специализировать на производстве отдельных узлов к экскаваторам.

- Стоп! — Лядов словно бы испугался, даже голос понизил. — Категорически запрещаю высказывать подобные мысли вслух. Может быть, Пригожин потому и покладистый, готов уступить нам цех - лишь бы мы не поднимали вопрос о слиянии двух заводов. Они боятся такого объединения, боятся превратиться в наш придаток, перестать быть самостоятельными. А насчет специализации их на отдельных узлах для экскаваторов вы попали в самую точку. Голова у вас варит. Только, ради бога, не устраивайте лишнюю кутерьму! Прошу вас. Можете в конце концов сражаться за объединение кузнечных цехов, про себя рассматривая это как первый шаг к объединению заводов, но выше подниматься не советую.

- Обещаю, — успокоил его Алтунин. Мысль о слиянии двух заводов пришла ему только сейчас. Раньше о таком и не думал, хотя знал: оба машиностроительных предприятия, по сути, производят одну и ту жe продукцию. Да, да, пора было бы объединить их и таким образом сократить чуть ли не вдвое громоздкий административно-управленческий персонал. Но некие силы, должно быть, противятся этому.

Алтунин, сам того не желая, набрел, кажется, на заветную мечту Лядова. Молчи, Алтунин, молчи...

Он был в смятении. Предложение Лядова означало невиданный взлет. А с другой стороны, зачем бросать любимое дело и уходить в сферу, которая в общем-то никогда его не привлекала? Ради реализации мощностей? Но почему Лядов так уверен в нем? Или, может быть, тут иное: Алтунину отводится роль временной затычки? Уволят безынициативного Блохина и будут искать ему полноценную замену, а пока пусть займется вспомогательным производством Алтунин. На первый случай сойдет. Кстати, и кузнечный цех отдохнет от его прожектов. Всех он задергал там - и мастеров и рабочих. Индустриальный экстремист, вообразивший себя реформатором. Заладил, как шаман заклинание: специализация, пропорциональность, параллельность, прямоточность, непрерывность, ритмичность, автоматичность...

Сергей еще не знал, даст ли он согласие на новую должность или откажется от нее, но уже прикидывал: с чего там начать? Следует посмотреть, как распределены ресурсы во всем этом нескладном хозяйстве - где излишки, где недостача... Расставить людей так, чтоб никто не болтался без дела... Объединить электроэнергию, горячую воду, пар... Создать специализированные цехи по изготовлению крепежных деталей, редукторов, электроарматуры,..

Почувствовал, как горят от возбуждения щеки. Упрекнул себя: "Ишь, раскочегарился!" И постепенно стал остывать, пришли сомнения: "Почему другие живут спокойно, а я всегда попадаю в положение того осла, которому нужно выбрать из двух пучков сена один? Зачем мне это?.."

Вызвал Авдонину.

- Принимайте дела у Пудалова. Он уходит от нас. Будете экономистом цеха. Лядов не возражает.

Она сперва ничего не поняла. А когда поняла, сказала твердо:

- Спасибо за доверие и вам и товарищу Лядову, но я не могу.

Меньше всего ожидал Алтунин такого ответа. А он-то рассчитывал, надеялся...

- Вы не уверены в себе?

Она молчала.

- Что вам мешает?

Она ответила не сразу:

- Что мешает? Да как вам сказать... Сейчас я на месте, мной вроде бы довольны, уважают. А что будет, когда пойду на место Пудалова?

- Что же может быть? Еще больше уважать станут.

- Сомневаюсь. Вернется Самарин и скажет, что назначили меня без его согласия, что такой экономист ему не нужен.

- Он не может так сказать.

- Самарин все может. Вот если бы он сам предложил... Но он не предложит. Он меня недолюбливает.

Про себя Сергей вынужден был согласиться, что в общем-то так оно и может произойти. Крутой нрав Юрия Михайловича он знал. Но кем заменить Пудалова?.. Нужно все-таки уговорить Авдонину. Юрия Михайловича увезли на лечение, и когда он вернется, никто не знает, а цех не может обходиться без экономиста.

Сергею почти всю жизнь приходилось иметь дело с неподатливым материалом - стальными слитками. Когда-то ему казалось, что это самый неподатливый материал. А теперь вот убеждался: самый неподатливый материал - человек. Не в смысле воспитания, тут легче: воспитать можно любого, если постараться. Гораздо труднее переубедить воспитанного, образованного, знающего себе цену. У такого человека своя линия поведения, своя моральная сердцевина, до которой не так-то просто добраться. Внутренне он независим от тебя и, даже занимая самую скромную должность, не ставит себя ниже других. Очень часто людям выгоднее занимать именно скромную должность; особенно это относится к женщинам, у которых дети, многочисленные семейные заботы.

Авдониной, наверное, тоже выгоднее остаться экономистом участка, чем тянуть лямку за цех в целом. Потому и отказывается.

И другое верно: как ты можешь гарантировать ей что-то? Ты же калиф на час. Ответственность на тебя легла огромная, но действовать ты должен не от себя лично, а от имени и по поручению начальника цеха. Не поручал тебе Самарин заменять Пудалова Авдониной, и ничего ты не сделаешь, если он вернет ее на участок. А она не желает уронить при этом свой авторитет в глазах товарищей. Мы ведь все печемся всегда о своем авторитете. Человек даже умереть хочет авторитетным - такова уж наша природа.

Как же убедить Авдонину?

Сергей не умел обманывать людей, обещать им то, чего не смог бы выполнить. Но тут он положился на поддержку Лядова и объявил Авдониной:

- Могу вам твердо обещать: если справитесь с обязанностями экономиста цеха, на участок не вернем. Поверьте мне на слово. Хотелось бы сказать, что не тороплю с ответом, да это будет неправдой: без четкого планирования мы можем сорвать производственные программы других цехов. Или соглашайтесь, или отказывайтесь. Завтра утром должны дать ответ.

Его решительный тон произвел на Авдонину должное впечатление.

- Хорошо, подумаю, — прошептала она и вышла.

А он скрипел зубами от злости. Почему люди так боятся рисковать? Почему Алтунин никогда не боялся риска? Легче всего уйти в свою скорлупку...

Если бы пришлось убеждать не женщину, а парня, Сергей скорее нашел бы нужные аргументы. Можно было бы и просто отругать по-свойски: мол, учили тебя, учили, средства и силы тратили, а ты, вместо того чтобы расплатиться за это, забился в норку, пузцо отращиваешь и подсчитываешь, сколько лет до пенсии. Но с Авдониной подобный разговор исключался.

По пути домой Алтунин успокоился. Добродушно всматривался в лицо жены, наблюдал за ее проворными руками. Вся она аккуратная, домовитая. Кормит мужа. Мужа надо кормить. Чтоб не нажил язву желудка. Он часто представляется ей этакой хоть и разумной, но слепой силой, за которой следует присматривать, которую нужно направлять.

Кира не лишена своеобразного честолюбия. Так же, как и Карзанов, она считает, что человек должен ставить перед собой большую цель и добиваться ее, ломая все преграды. Наверное, и перед ним она поставила некую высокую цель. Какую?

Подобно многим женщинам, Кира твердо убеждена, хоть и говорит об этом шутливо, будто именно жены делают мужей личностями. Все это забавляет Сергея. Ведь даже в слабостях любимого человека мы видим достоинство. Сергей усвоил некритическое отношение к ее поступкам и словам. Она иногда это улавливала и сердилась.

- Я требую возражений! Откуда в тебе столько глупого самомнения? Нет, Алтунин, ты просто невыносим. Манера отмахиваться от всего - первый признак низкого интеллекта. Ты не мыслитель, а вечный троечник, и диплом тебе не следовало давать.

Он отшучивался:

- Твой отец обо мне лучшего мнения. Юрий Михайлович посчитал, что только я могу замещать его в цехе.

- Людям, в том числе и родителям нашим, свойственно ошибаться... Забыла сказать: звонил папа, дела у него идут на поправку. Скоро вернется.

- Скорее бы...

Но Юрий Михайлович все не возвращался, только позванивал изредка. Алтунин не мог сказать наверное: ждет ли он с нетерпением приезда Самарина? Где-то в глубине души опасался, что, вернувшись, начальник цеха не даст ему осуществить задуманное. Тогда работа здесь утратит для Алтунина свою привлекательность, придется приспособляться, а застой в работе - застой в душе...

Стараясь отвлечься от мрачных дум, попробовал возобновить разговор с женой:

- Кирюха, почему молчишь?

- Зачем ты уволил Пудалова? — спросила она сухо.

- Я его не увольнял. Сам захотел уйти на Второй завод.

- Но ты обязан был удержать его.

- У меня иной принцип: не хочет человек работать, фрондирует - пусть лучше уходит. Линия ясная и прямая.

- Улица прямая, да хата кривая. Он звонил папе, нажаловался ему. О всех твоих нововведениях рассказал. Папа сильно взволнован. А ему нельзя волноваться... Ну зачем ты отдал куда-то Голчина? На нем участок держался, и какой участок! Зачем затеял всю эту историю с переходом цеха на новую технологию, объединение цехов? Какой-то клубок нелепостей.

- Ты поешь с голоса Пудалова.

- У меня своя голова на плечах. Папа был уверен, что ты не станешь заниматься какой бы то ни было реорганизацией.

- Папа был уверен, а я не был уверен.

- Ты начинаешь грубить. Цех ваш меня интересует меньше всего - я переживаю за папу. Своими реформами ты можешь раньше времени свести его в могилу. Неужели ты этого не понимаешь? Инфаркт - и смерть.

- Не преувеличивай.

- Я не преувеличиваю. Папа не мог спокойно говорить по телефону. Грозится выписаться раньше времени. Ему известно, что ты хочешь вместо Пудалова поставить Авдонину.

По лицу Киры прошла тень.

- Ну и что?

- Зря старался.

- Почему?

- Папа ее терпеть не может.

- За что?

- Ну хотя бы за аморальное поведение.

- Первый раз слышу! Что она натворила?

- Увела чужого мужа.

Он рассмеялся.

- Тебе опасаться нечего: меня не уведет. Зачем ей два чужих мужа?

- А я и не опасаюсь. Но папа будет огорчен и, конечно же, постарается избавиться от нее.

- Ее кандидатуру поддержал Лядов.

- Ты мог бы посоветоваться со мной.

- Как-то не пришло в голову. Да и не понятны претензии к ней. Увела чужого мужа? Почему увела? Люди-то взрослые. Ну, полюбили друг друга... Бывает...

- Бывает, да не у всех... А только у таких, как эта раскрасавица Авдонина.

- Значит, получается так: если ты увела чужого мужа, то на участке работать можешь, а на повышение не рассчитывай - не положено уводить чужих мужей? В экономисты цеха нужно назначить бесполых ангелов наподобие Пудалова?.. Почему твой папа берет на себя роль судьи в таких сложных вопросах? Если уж он такой принципиальный, мог бы совсем не принимать Авдонину на работу. А он ее взял: прекрасный плановик. Потому и взял. Я руководствуюсь точно такими же соображениями.

- Ты не должен так говорить со мной. Ты ведешь себя отвратительно. Папа на тебя надеялся, верил тебе, а ты, воспользовавшись его отсутствием, занялся разного рода подкопами под него, чтобы в конце концов ему указали на дверь.

- Вот ты-то не должна говорить так со мной! — вспылил он. — Я никогда никакими подкопами не занимался. На кой черт мне все эти должностишки?

- Не лги, я все знаю. Пудалов рассказал. Тебе хочется занять место папы.

- Ну, если ты Пудалову веришь больше, чем мне, тогда другое дело.

- Ты черствый человек! Неужели не понимаешь, что я вынуждена спасать папу от тебя? Давай уедем отсюда?

- Куда?

- Хотя бы в Иркутск.

- Кира, нам нечего делать в Иркутске. Мое место здесь.

- Ах да, я опять забыла: здесь открывается необыкновенный простор для удовлетворения твоего непомерного честолюбия.

Он горько улыбнулся.

- Зачем ты так? Ты же знаешь, что все это неправда.

- Нет, правда! Ты честолюбец, скрытый карьерист...

Был ли Сергей Алтунин честолюбивым? На этот вопрос сам он ответить не смог бы. Если говорить откровенно, ему хотелось что-то значить в этом мире. И не столько для себя, сколько для Киры. Она должна гордиться им - его трудовыми успехами, умом, образованностью, способностью разбираться в высоких материях. Признавая роль общественных организаций в воспитании человека, он считал все же, что главное тут принадлежит самому человеку. Каждый должен сам создавать себя, а не полагаться всецело на других, на стечение событий и обстоятельств. В честолюбии нет большого греха, грех - тщеславие.

Он привык подхлестывать себя на пути к какой-то большой, еще не осознанной цели. И Кира всегда поощряла это.

- Колесо должно крутиться! — говорила ока. — Всякое прозябание означает постепенный распад личности. Энергичные люди даже в невероятно сложных и трудных условиях могут проявить себя в полную меру. Более того, эти невероятно сложные условия прямо-таки необходимы им для обостренной работы ума. Секрет успеха таких людей - в умении подчинять себе любые обстоятельства, никогда не останавливаться на полдороге.

Красивые слова!.. А теперь Кира вопреки им хочет остановить Алтунина на полдороге, и лишь потому, что дело касается самолюбия ее отца. Спорить с ней нет смысла. Легко провозглашать лозунги для других, куда труднее следовать этим лозунгам.

- Что случилось, Кира? Почему ты относишься ко мне почти с ненавистью? — допытывался Сергей. — Тебе хочется, чтобы я уехал куда-то, бросив начатое дело, во имя спокойствия твоего папы? Почему Юрий Михайлович вообразил, будто он непогрешимый, а все другие вроде бы придурки, и самый злостный из них Алтунин? У меня ведь тоже есть самолюбие. Твой отец, если хочешь знать, отстал от современных требований лет на десять.

- Замолчи! Ты не имеешь права говорить так о папе. Он тебя, можно сказать, за уши вытащил. Ты ему обязан всем, а расплачиваешься с ним черной неблагодарностью.

- Снова прошу: не преувеличивай. И пойми: если бы на месте Юрия Михайловича был мой родной отец и с такими же завышенными претензиями, я поступил бы точно так, как поступаю сейчас. Я ведь не для себя стараюсь, для завода. Работать по старинке дальше нельзя, невозможно! И отец твой, наверное, понимает это, только у него другой принцип перестройки: следовать не в авангарде, а в хвосте движения, ни с кем не ссорясь. Он против специализации отдельных цехов. А я хочу специализировать даже отдельные рабочие места. Юрий Михайлович утратил ощущение насущных потребностей времени - вот в чем его главная беда.

- А ты утратил человечность. Тебя придавили груды железа. Всякая там специализация для тебя важнее живых людей. Оглянись на себя: с этой перестройкой ты одичал, разучился нормально разговаривать. Где твое чувство юмора? Можно подумать, будто прогресс на тебе одном держится.

- Я не могу работать спустя рукава, уповая на дядю. Это - мое дело, и я отдаю ему все.

- Ну и отдавай. А ко мне со своими проблемами не лезь. Ты говоришь, что у папы завышенные претензии. Но он имеет право на них. А ты кто такой? Может быть, у тебя не завышенные претензии? Читала в газете: Алтунин предлагает заводской администрации перейти на пирамидальную схему управления. Не думай, что я такая уж дура набитая, разобралась во всем: начинаешь учить уму-разуму дирекцию завода. Где же твоя скромность?

- Не я придумал пирамидальную схему управления. Жизнь потребовала четко регламентировать круг задач и обязанностей каждого - от директора до мастера.

Но Кира его больше не слушала. Она была до глубины души оскорблена за отца: никто и никогда не смел отзываться так о Юрии Михайловиче Самарине. А Сергей не мог иначе, не умел он врать ни другим, ни себе. И не было у него чувства признательности Самарину за то, что тот якобы "вытащил его за уши". Алтунин достаточно пролил пота, чтобы не обманываться на этот счет. А кроме того, он не любил благодетелей. Дело есть дело, человек живет ради дела, а если ты не в силах сделать его лучше, чем другой, уйди!..

- Ладно, Кирюха, успокойся, — примирительно сказал Сергей. — Что-то мы с тобой в последнее время часто схватываемся. И ссоры наши какие-то ненормальные. Другие ссорятся на бытовой почве. А у нас - срам слушать - производственная перебранка, как на совещании у директора. Ну, поставь себя на мое место...

- Нет уж. На чужое место я никогда себя не поставлю. Совесть не позволит.

- А я, стало быть, бессовестный? По-твоему, мне следовало бы сделать красивый жест: ухожу, мол, по собственному желанию, а тестя не трогайте? Так?

- Именно так. Неужели ты всерьез воображаешь, будто папа хуже тебя произведет всю эту перестройку? У тебя нет ни стыда, ни совести. Ты вероломный, если уж называть вещи своими именами. Теперь я не знаю, чего еще можно ожидать от тебя. В случае чего ты ведь ради какой-то там специализации или концентрации так жe холодно предашь и меня. Для пользы дела. Променяешь на Авдонину, которая, дескать, в концентрации смыслит больше, чем твоя жена. Мне с тобой становится страшно...

Ее несправедливые, жестокие слова ранили Сергея. Ведь Кира знала, с каким нежеланием взвалил он на свои плечи сегодняшнюю ношу, и все-таки была беспощадна к нему. Почему она всегда стремится приспособить его к себе, к своим взглядам и представлениям? А когда он пытается поступить по отношению к ней точно так же, ускользает. Чувством своего превосходства над ним она не поступится никогда. И если раньше все это лишь забавляло его, то сейчас причиняло страдания.

Иногда Алтунин начинал думать, что личная его жизнь в общем-то не задалась. Он привык подходить ко всему по большому счету, оставляя в стороне соображения о собственной выгоде. Но Кира не может понять этого. Да и другие часто не понимают: успехи Алтунина почему-то не всегда радуют их. А ведь он все делал для других, старался, чтобы каждый его успех был общим успехом. Ему не нужны ни похвалы, ни награды - он даже стеснялся, когда его хвалили. Для него куда важнее было взаимопонимание. И на заводе и дома.

В институте он изучал социальную психологию и теперь четко делил все конфликты на две категории: конфликты психологические, выматывающие душу, когда взаимная неприязнь наносит большой вред делу; и другие конфликты, полезные делу, — так называемые "позиционные", вытекающие из неодинакового подхода различных специалистов к решению общей задачи. Разных подходов на производстве миллион, и Алтунин хочет выбрать из них лучшие. При том порой случаются настолько резкие споры, что "позиционный" конфликт готов вот-вот перерасти в психологический. Тут надо уметь поставить точку: приказать. Безвольных начальников-"демократов" не очень-то уважают. Твердость уважают больше. Демократизм не в уступках всем и каждому, а в справедливости. Будь справедлив, как электронная машина, и тебе простят и твою категоричность и твою сухость.

Но неужели он несправедлив по отношению к собственной жене? Почему она так жестока к нему?

В эти минуты горестных раздумий Алтунину в самом деле хотелось уехать куда-нибудь, начать все с самого начала. Он знал: то были минуты слабости, каким подвержен даже самый сильный человек. Если бы он все бросил и уехал, что подумали бы о нем рабочие, инженеры? Наверное, сказали бы: у Алтунина кишка тонка, сбежал от трудностей. А может, бросили бы вдогонку и совсем ужасное слово: "Предал".

Нет, Алтунин никогда никого не предавал. И не предаст! Но он не может кривить душой, не может пожертвовать интересами дела даже ради Киры, во имя их любви. Игра должна быть честной, ибо за ее результаты отвечаем все мы.

В такие трудные минуты Алтунин вспоминал своего отца, погибшего под Хайларом: каким ты был, папа? Наверное, кто-то корил тебя, когда ты добровольно ушел на фронт, оставив маму со мной на руках. Ну, хотя бы родичи мамины. Возможно, и сама мама не поняла, не оценила твоего поступка. Ведь у тебя была заводская бронь, а завод работал тоже на войну. Ты любил маму и, конечно же, любил единственного своего сынишку, а все-таки ты ушел на фронт. И не вернулся... Чем было продиктовано нелегкое твое решение? Очевидно, ответственностью за судьбы человечества. Ни больше ни меньше. По пустякам не жертвуют жизнью. Твоя гражданская совесть взяла верх над семейным благополучием, оказалась выше любви к жене и сыну. Это ведь так просто понять, хотя, по-видимому, не для всех одинаково просто. Зато понял я. И сам поступать иначе, чем ты, не могу. Совесть тоже становится семейной традицией...

В этот свой молчаливый разговор с отцом он не мог посвятить Киру. Зачем? У нее свой отец и своя любовь к нему, ей хочется, чтобы ни один волосок не упал с головы Юрия Михайловича. Чего еще требовать от дочери? А вот сам Алтунин должен быть объективнее.

Спасибо тебе, Юрий Михайлович Самарин, за все, что ты сделал для родного завода.. Однако для новых дерзаний с твоими устарелыми представлениями ты уже не годишься. И не вправе ты осуждать Сергея Алтунина за то, что тот продолжает свою, алтунинскую линию. Сергей хочет поработать и за своего отца. Поработать так, как не работал никогда. Гибель отца - своеобразная отправная точка в жизни Сергея. Он убежден, что каждый его поступок должен что-то прибавлять к торжеству того дела, за которое отдал свою жизнь отец.

Когда человек остается один на один с собой, такие рассуждения не кажутся высокопарными. В них предельное выражение его сущности...

Последняя размолвка с Кирой заставила Алтунина крепко задуматься и кое-что переоценить.

Нет, Кира не жестока к нему. Ее резкие, беспощадные слова продиктованы иным чувством. Она стремится вернуть Сергея на путь истины, с которого, как ей кажется, он начал сбиваться. Вообразил, видите ли, что все делает для других, для своего цеха, для завода! Как будто бы другие, такие же члены партии, тот же Клёников, или Голчин, или Силантьев, стараются не для завода, а для себя... И для кого старался Юрий Михайлович Самарин? Может быть, здоровье он потерял ради каких-то личных выгод? Откуда у Алтунина это высокомерие?.. Как бы там ни называлась эта его комиссия, но факт остается фактом: он якобы поймал Самарина за руку и хочет публично на заводской конференции ткнуть старика носом в какие-то сомнительные недостатки, предать всю его долгую и многотрудную работу в кузнечном цехе осуждению и позору. Пудалов прав: порядочные люди так не поступают, даже если бы речь шла не об отце твоей жены.

Кире нет никакого дела до процентного выражения правоты и неправоты Сергея. Она знает одно: ее отец тоже жертвовал всем для общего дела. Юрия Михайловича уважают все. А почему? Потому что он всегда был честен и гуманное отношение к людям ставил на первое место. Он был и остается высокопорядочным человеком.

Именно порядочность, гуманность Кира привыкла считать основой личности. И все время ревниво следила за тем, чтобы муж ее тоже был порядочным и гуманным. Внутренне она упорно сопротивлялась наветам Пудалова. Но когда услышала по телефону полный ярости голос отца, поняла: где-то она недоглядела за Сергеем, и надо теперь действовать решительно, сразу поставить его на место: не зарывайся!

Все оправдания Сергея кажутся ей смешными, нелепыми. Ее нравственно-этический консерватизм трудно пробить таким общим аргументом, как польза цеха, польза завода. Пользу заводу приносил Самарин: он-то знал, какие резервы нужно пускать в ход, а какие приберечь про запас. А вот будет ли польза от тех резервов, какие раскопал Алтунин, еще неизвестно. Экая беспардонная наглость: решил объявить Самарина отсталым человеком!.. Даже открытые недоброжелатели ее отца никогда не позволят себе такого.

Кире было стыдно за Алтунина. Ей казалось, что все близкие Самариным люди так же сурово осуждают мужа и упрекают ее: куда же ты смотришь? Осади его, осади! Ты жена...

Да, выходит, и гуманизм пора осмыслить с новых позиций, чтобы он не хватал за ногу своими устарелыми догмами, превратившимися в собственную противоположность. За ложно усвоенный гуманизм, за неправильно понимаемый демократизм слишком дорого приходится расплачиваться сотням, а то и тысячам людей, когда речь идет о большом деле. Гуманизм, он ведь никогда не существовал сам по себе. А Кира усвоила его как неизменную школьную истину, не научилась отличать гуманизм подлинный от гуманизма слюнявого, показного.

Юрий Михайлович со всеми жил в мире, умел жить в мире - вот главный постулат Киры. А во сколько обошлось это мирное сосуществование с Силантьевым за четверть века, ее не интересует. Это она относит в разряд бездушного рационализма. Нельзя, мол, все мерить рублем; этак можно дойти до абсурда - сойтись на том, что весь род людской живет себе в убыток...

Но самое страшное было не в ее жестоких словах, хоть они и глубоко ранили. Любят ведь и честолюбцев, и карьеристов - любовь не всегда предъявляет крайние требования к любимому. Дело в другом: Кира почему-то отходит от Алтунина, замыкается в себе. Что за этим кроется? Все их отношения за эти годы представлялись некоей цепочкой, и он с болезненным любопытством "ощупывал" каждое звено этой цепочки, пытаясь понять, где самое слабое место. Может быть, отсутствие общих забот, как он думал совсем недавно? А общие заботы - это дети. Но в детях ли дело? Случается, расходятся и многодетные, в долгой дружбе и любви живут и те, кому не повезло на детей. Всякое бывает.

Он привык видеть Киру рассудочной. Но теперь ее рассудочность была уже не рассудочностью, а чем-то иным, и это страшило его.

Он почему-то все чаще вспоминал историю взаимоотношений Киры с Карзановым. Да, до того как Сергей и Кира узнали друг друга, она считалась невестой инженера Карзанова, и все находили их блестящей парой, пророчили им счастье и долгую любовь. Алтунин тогда был простым кузнецом у молота и, конечно же, мать Киры его всерьез как жениха не принимала. Может быть, и Кира, поняв, что любит Сергея, старалась заглушить в себе эту любовь, но заглушить не смогла? Она отказалась выйти замуж за Карзанова. Сергей не расспрашивал, почему так случилось. Вспомнились ее слова: "С тобой все кажется устойчивым... Без тебя какая-то пустота вокруг..." Значит, с Карзановым она не чувствовала устойчивости мира? Ей нужен был Алтунин как некая точка опоры. А Карзанов, увлеченный своими научными делами, показался ей черствым, лишенным души человеком, для которого ничего, кроме его изотопов и научно-технической революции, на свете не существует. "Я с таким даже на необитаемом острове не стала бы жить", — говорила она позже. Она наделяла Карзанова теми же отрицательными качествами, какими наделяет сейчас Сергея.

Вот почему ему становилось страшно. В ее глазах он превратился в этакого отпетого карьериста, бездушного, себялюбивого, способного на всякие аморальные поступки. Он сам своим поведением убил в ней любовь, растоптал ее. С таким человеком жить бок о бок она просто не может.

Он вызывает в ней чувство брезгливости.

Бей себя в грудь, доказывай - она верит только фактам. А факты в ее интерпретации - целиком против Алтунина. И вот Кира без устали «спасает» папу от Алтунина. А он с опаской ждет, чем все это кончится. Когда становится особенно невыносимо, в его ушах словно бы начинает звучать давний, полузабытый хриплый женский голос:

У дверей самаринского кабинета Сергея ждала Авдонина. Одета она была в то самое трескучее платье из светлого ацетатного шелка. Только выглядела бледнее обычного. И он сразу догадался: решилась!

- А я не сомневался: Авдонина ситуацию поймет! — сказал Алтунин с наигранной веселостью. — Можете хоть сейчас приступать к исполнению новых своих обязанностей. Поздравляю!..

Кузнечный цех неожиданно получил большой заказ. Его могло хватить на полгода, а то и на больший срок. О недогрузке машин теперь не было и речи. Начался самый настоящий аврал.

Несмотря на это, Алтунин упорно занимался разработкой и освоением новой технологии, создал из лучших кузнецов опытные бригады, отдал в их распоряжение самое прогрессивное оборудование. Хорошо, что Пудалов не путается в ногах. Он ушел к Скатерщикову, и Сергей вздохнул с облегчением.