Альбом красавцев

Ильин день

При лавке имеется каморка — крохотная фанерная нора без окон, отделенная от других помещений перегородкой, тоже фанерной.

В нору втиснуты кухонный колченогий стол, накрытый зеленой, выцветшей, залитой чернилами бумагой, и два стула: один для посетителей, другой для Ивана Трифоновича — заведующего лавкой, или «потребиловкой», как называют его торговую точку в селе.

На столе стоят телефон и перекидной календарь. Тут же лежат большие счеты.

На двери, ведущей в каморку, кнопками прикреплен кусок картона, на нем рукой самого Ивана Трифоновича написано крупно и четко:

Иван Трифонович называет свою каморку своим кабинетом. Если в лавке недовольный чем-либо покупатель поругается с продавщицей Фросей, миловидной капризной бабенкой с зелеными кошачьими бедовыми глазами, Иван Трифонович, бросив на бушующую Фросю строгий предупреждающий взгляд, говорит так:

— Ефросиния Сергеевна, заткните фонтан вашего красноречия, прошу вас убедительно!

И — к покупателю:

— А вас, гражданин, попрошу пройти ко мне в кабинет для уточнения ваших претензий, чтобы не нарушать нормальный процесс торгового оборота.

Такая изысканно строгая манера речи обычно ошеломляет самого крикливого и самого нервного покупателя. Он сует подозрительно легковесный брусок мыла, из-за которого разгорелся весь сыр-бор у него с Фросей, в авоську и молча уходит из лавки, не нарушая «нормального процесса торгового оборота».

Гипноз официальных слов действует безотказно.

Сейчас Иван Трифонович принимает в своем кабинете старуху Анну Ивановну Гальчихину (она же бабка Гальчиха), особу, в селе известную.

Гальчиха — член церковной «двадцатки» — пользуется у верующих сельских старух и стариков большим авторитетом, характер у нее властный, жесткий, и ее побаивается даже сам местный священник — молодой, но уже пузатенький отец Кирилл.

Гальчиха сидит на стуле, одетая во все черное, прямая, тощая, со сросшимися на широкой переносице черными бровями, и ведет с заведующим «потребиловкой» тонкий дипломатический разговор. Пришла она в кабинет к Ивану Трифоновичу не «уточнять претензии», а совсем по другому, деликатному делу.

— Ваш Илья Пророк, уважаемая Анна Ивановна, — вкрадчиво и, как ему кажется, очень убедительно говорит Иван Трифонович, иронически щурясь, — есть миф, то есть ничто, одно ваше воображение, пустой звук!

— Звук-то звук, да не пустой! — обижается за Илью Пророка бабка Гальчиха, — не греши, батюшка, на Илью, а то он тебя накажет. В ильин день завсегда гроза грешников бьет. Не посмотрит Илья, что ты партейный, да и даст тебе звуком по затылку!

— Во-первых, у меня и в лавке громоотвод, и дома громоотвод, а во-вторых, все зависит от прогноза погоды, а не от вашего Ильи!

— Прогноз — он тоже Илье Пророку подвластный!

— Ох, и темная вы старуха, Анна Ивановна, — поражается заведующий «потребиловкой», — да наши космонавты все небо обшарили — нигде вашего Илью не нашли!

— А может, он в тот день выходной был! — говорит Гальчиха и крестится.

Иван Трифонович в раздражении мотает головой.

— С вами спорить по идейному вопросу все равно что керосин пить, Анна Ивановна!

— А я, батюшка, к тебе не спорить пришла, а по делу!

— Какое дело у вас?

— Тебе известно, что на ильин день у нас в церкви престол?

— Ну, известно!

— Надо бы тебе, Иван Трифоныч, обеспечить, чтобы в лавке к этому великому дню и водочка была в потребном количестве… Ну, и селедочка там посвежее, колбаска… Праздник ведь большой — ильин день! И дрожжей бы припас!

— Все варите?!

— Я не варю — крест святой! А другие варят… кто сахаром запасся.

Иван Трифонович придвигает к себе счеты и указательным пальцем резко сбрасывает костяшки.

— Обеспечим, Анна Ивановна! — говорит он уже бодро и ласково, — всего завезем… потому… — как это ваши церковники говорят? — богу богово, а кесарю кесарево!

И вот наступает ильин день. С утра по селу разносится ликующий призывный трезвон колоколов, в церкви пузатенький отец Кирилл в парадной ризе правит торжественную службу.

К полудню на жарких пыльных сельских улицах уже появляются первые пьяные, верующие и неверующие. Хмель — он ведь объединяет всех!

У «потребиловки» стоят на улице колхозный счетовод Аграманов — однорукий желчный человек в старом офицерском кителе и новенькой клетчатой кепке, библиотекарь Зоя Куличина — смешливая, румяная девушка, собирающаяся выходить замуж за учителя, и Иван Трифонович.

— Опять наши комсомольцы, да и мы тоже, коммунисты, престол проморгали! — возмущается Зоя Куличина, — мы с Петей говорили в правлении, предупреждали… все мимо ушей! Смотрите, сколько пьяных! И драки уже были! Иван Гальчихин, внук этой знаменитой Гальчихи, подрался с каким-то приезжим. Вот увидите, завтра много невыходов будет на работу!

— Точно! — подтверждает ее слова Иван Трифонович и, помолчав, добавляет веско: — Надо бы на партийном собрании ближайшем этот вопрос обсудить… об усилении вот именно безбожно-воспитательной работы среди отсталых слоев населения.

— Только не тебе этот вопрос придется ставить, — желчно замечает Аграманов.

— Почему же это не мне? — настороженно щурится Иван Трифонович. — Я, брат, старый безбожник.

— Да, да, безбожник! — С тем же желчным сарказмом говорит Аграманов. — В бога-отца, в бога-сына и в бога — духа святого ты не веришь, у тебя один бог — бог план святой!.. Все село в престольный день водкой залил! Торгаш ты, а не советский кооператор!

Он резко поворачивается и уходит.

— Вот ведь до чего склочный тип! — с искренним возмущением произносит Иван Трифонович и смотрит на смутившуюся Зою Куличину в ожидании, что и она осудит вместе с ним желчного колхозного счетовода. Но Зоя отводит глаза в сторону и начинает прощаться: надо идти, а то как бы гроза не застала. В небе где-то далеко глухо и грозно ворочается гром. Бюро прогнозов погоды не подвело Илью Пророка, и ильин день, видать, не обойдется без грома и молнии.

Постояв еще немного на улице, Иван Трифонович уходит в лавку под спасительную сень своего громоотвода.