Альтернативный обмен

1. Волшебный шкаф (история, рассказанная Александром Синицыным)

Василий Иванович Бойко проработал в компании «Макстрой» около десяти лет. Родился он под Ленинградом, но в середине семидесятых семья перебралась в Рязань и уже там, в областном центре, Вася закончил восьмилетку и ПТУ. Два года срочной в военно-строительном отряде на Дальнем Востоке пролетели для Василия почти незаметно. Домой ефрейтор Бойко вернулся осенью 91-го.

Страну лихорадило, но Василий полагал, что перемены ему только на руку, ведь сколотить небольшую строительную бригаду под маркой кооператива казалось ему тогда перспективной идеей. Радужные мечты разбились о суровые реалии девяностых. Проработав несколько лет в местной ПМК, несостоявшийся кооператор отправился искать счастья в столицу. Московская эпопея продлилась недолго. Череда взлетов и падений неудачливого предпринимателя закончилась так же печально, как и у большинства пытавшихся разбогатеть в «лихие девяностые»: начальный капитал растаял как прошлогодний снег.

Помыкавшись по Москве, Василий Иванович вернулся в Рязань и, как принято говорить, взялся за ум: остепенился, завел семью, снова устроился на работу в родимую мехколонну… Увы — денег на жизнь все равно не хватало, и, в конце концов, он все же поддался на уговоры знакомого вновь поработать в первопрестольной. В «Макстрое» рязанский на-все-руки-мастер пришелся ко двору, выбился в бригадиры и в настоящий момент зарабатывал за вахту тысяч по тридцать. Не бог весть какие деньги для столичного града, но подобная жизнь, размеренная и спокойная, Бойко вполне устраивала.

В середине сентября фирма, где трудился Василий, вошла в новый проект, а сам бригадир впервые попал на территорию Курчатовского института. Здание, в котором пришлось работать, мало чем отличалось от таких же, разбросанных по стране лабораторий «чего-то заумно мудреного». Работа была знакомой, обычная реконструкция — сначала ломаем, потом строим точно такое же, но дороже. Срок стандартный — успеть до конца текущего года.

Сегодня Руслан Амирханов, прораб и непосредственный начальник Василия, разметил на стенах шурфы и гнезда для балок и, снабдив бригадира ценными указаниями, уединился в бытовке с прибывшим на объект инженером-конструктором.

Василий привычно расставил по этажам бойцов, после чего, прихватив «болгарку», спустился в подвал. Подойдя к ближайшему из отмеченных Амирхановым мест, включил инструмент и с легким нажимом повел крутящийся диск вдоль меловой черты. Через десяток секунд «болгарка» неожиданно дрогнула, по ушам ударил противный визг, а из-под отрезного круга полетели яркие искры.

«Вот ведь, блин! Металл под раствором», — взяв молоток, бригадир основательно простучал стену. Штукатурка скрывала под собой два неровных стальных листа, приваренных к едва просматривающимся уголкам. С помощью лома и известной матери лист, который поуже, удалось оторвать. За листом виднелась какая-то ниша. «Пожарный шкаф, — сообразил бригадир и, посмотрев на имеющийся у него инструмент, грустно вздохнул. — Диск алмазный, для стали не подойдёт. Работать начну, запорю на раз-два. Надо идти брать другой».

Положив отрезной круг на полку проема, бригадир поплелся наверх. Дойдя до «Прорабской» и постучав для приличия в дверь, вошел внутрь бытовки. Посередине вагончика за фанерным столом мирно чаевничали прораб и конструктор. Конструктора звали Борис Маркович Кацнельсон.

— Руслан Александрович, мне бы диск по металлу на двести сорок.

— На кой? Там же одни кирпичи, — прораб оторвался от кружки и уставился на вошедшего.

— Так лист под раствором. Приварен, не оторвешь, — развел руками Василий Иванович.

— Елки-палки, нет у меня этих дисков. Петро твой по дурости выбросил их вчера. Всю коробку. Тысяч на десять ущерба. Так что… И не надо тут звуки возмущенные издавать, — прораб решительным жестом прервал вскинувшегося было Василия. — В заднице ты, Иваныч, вместе с бригадой.

— Работа ж стоит. Какие, к матери, звуки? — оправдывался бригадир.

— А какие могут быть звуки из м-м… того самого места? — рассмеялся вклинившийся в разговор Кацнельсон. — Да будет тебе, Руслан, — конструктор повернулся к прорабу, — найди ты ему эти диски. Не кувалдой же стеночку околачивать.

— Диски, диски, — пробурчал прораб, роясь в тумбочке. — Как будто у меня тут ящик волшебный. Иди потом, доказывай финансистам, что я ими не торгую… На, Иваныч, от сердца отрываю — последний остался.

Смущенный бригадир вернулся в подвал, споро насадил драгоценный диск на «болгарку» и, уже собравшись приступить к резке, вдруг вспомнил про опрометчиво оставленный в нише алмазный круг. «Надо прибрать, а то ведь забуду. Потеряется — накажут еще на тысячу», — с этими мыслями Василий Иванович протянул руку к проему и… остановился в недоумении.

Диск отсутствовал. Вместо него на пыльной поверхности стояла бутылка. Плоская, со смутно знакомой этикеткой. Взяв в руки заполненную наполовину емкость, бригадир с удивлением прочитал: «Коньяк Московский». Машинально открутил пробку, понюхал. Действительно, коньяк или что-то похожее.

«Да ерш твою медь. Какая сволочь шутить надумала? Найду, блин, башку оторву нахрен», — мысли Иваныча стремительно раскручивались в направлении всевозможных кар, должных обрушиться на голову неведомого шутника. «Найду гада», — твердо решил бригадир и, вновь повернувшись к проему, пораженно замер.

Теперь в нише стоял стакан. Обыкновенный граненый стакан, слегка заляпанный, но вполне реальный. Повертев в руках нежданный подарок и поморщившись от запаха алкоголя (если кто-то не верит — на стройке сейчас действительно сухой закон), Василий Иванович задумался. Если что-то где-то появляется, значит, что-то где-то исчезает. Логично? Логично.

Бригадир осторожно положил в «пожарный шкаф» молоток. Молоток окутался легким сиянием и… исчез. «А зачем я это сделал? Ёшкин кот! Это ж мой личный молоток! Нахрена я его туда запихнул? Так… ладно, посмотрим, что дальше. Сыпанем-ка сюда саморезов».

Горсть саморезов перекочевала из кармана в нишу и так же благополучно исчезла. Минут пять не происходило ничего, затем в знакомом сиянии появились две вяленые рыбины, завернутые в газету, а через пару мгновений — треугольный молочный пакет, который, как помнилось Василию Ивановичу, был в ходу в далеких восьмидесятых. «Интересный набор. А молоко вроде свежее, — подумал Василий, отхлебнув из пакета. — И рыба на вид вполне себе ничего. А что за газета? Ого. Социалистическая индустрия. Вторник, 21 сентября, 1982 год. Хм, а у нас пятница. И что теперь?»

Картина вырисовывалась интересная. То ли какие-то странные непонятки, то ли — офигеть, не встать — привет из прошлого.

Бригадир немного поразмышлял, а затем лицо его осветилось пониманием и задором. «Посмотрим сейчас, что вы за фрукты», — мысленно ухмыльнулся строитель и, достав из внутреннего кармана спецовки купленный накануне еженедельник с яркими и весьма фривольными иллюстрациями, торжественно возложил сомнительное издание на кирпичную полку. Десять минут возбужденного ожидания были вознаграждены грязноватым листком из ученической тетрадки в клеточку. «Ты кто?» — гласила карандашная надпись.

Василию стало смешно. Захотелось ответить в рифму, но подавив это естественное желание, он взял себя в руки и попытался мыслить рационально. «Так. Написано по-русски, значит, на том конце наши… или наш. На газете 82-й год. Выходит, тридцать лет пролетело. Рыба таранька, молоко в пакете — все без изысков, а уж коньячок, да стакан граненый — теперь все понятно. Свой парень», — придя к этому простому и очевидному выводу, Василий Иванович достал из сумки бумажный лист и, чуть подумав, вывел на нем первую фразу: «Зовут меня Бойко Василий…»

Николай Серафимович Барабаш, потомственный представитель рабочего класса, места своей трудовой деятельности менял регулярно. Не потому, что его тянуло к перемене тех самых мест, а из-за широты души и пристрастия к зеленому змею. Нет-нет, пьяницей Николая никто не считал: выпивал он достаточно скромно, грамм по полста до обеда и стопку-другую на сон грядущий. А во время работы — ни-ни — «мы же не алкаши какие». Вот только начальники Николая никогда этого не понимали и все его заявления «по собственному…» подписывали с плохо скрываемым облегчением.

В настоящий момент Николай Серафимович трудился в Институте Атомной Энергии, куда его год назад устроил дядя Женя, фронтовой друг отца. Закрытые предприятия Коля любил. Работа непыльная, платят отлично — в месяц по двести с гаком выходит, и перед знакомыми можно слегка прихвастнуть («…в ящике, понимаешь, работаю…»), и «левачок» под руку подворачивается, а это и приработок, и уважение. При всем при том мастером Николай был действительно неплохим. И не просто мастером, а где-то даже художником: и слесарь, и токарь, и в электричестве кумекал, и из кирпича мог что угодно слепить — вон, бабе Дусе аккурат перед Олимпиадой печь выложил — любо-дорого посмотреть, недаром бабулька аж три поллитры выставила за качественно сделанную работу. Одна незадача — в Институте Барабаш числился на должности дежурного сантехника, но это занятие ему, хоть ты тресни, не нравилось. И вовсе не от того, что был Николай брезглив от природы. Наоборот, надо выгребную яму почистить — нет проблем, в колодец забившийся залезть с разводным ключом — тоже всегда пожалуйста.

Хрупкая художественная натура сантехника страдала исключительно от того, что унитаз — это гениальное изобретение человечества, техническое чудо, требующее тонкой настройки и нежного обращения — обычные граждане умудрялись выводить из строя едва ли не ежечасно, лишая Николая Серафимовича заслуженных перекуров и вводя его разум в состояние «когнитивного диссонанса». А непереносимые моральные страдания, причиняемые Николаю лицезрением результатов варварского обращения с водосливными приборами, требовали длительного «лечения» или, на худой конец, «профилактики». Поэтому прикладываться к облегчающему душу напитку приходилось чаще, чем ежедневно. Вот и сейчас, после очередного визита к текущим бачкам, Николай Серафимович в смятении мыслей и чувств спустился в подвал, открыл встроенный в стену пожарный шкаф и вытащил из него заветную бутылочку.

Присев за импровизированный стол, сложенный из фанерных ящиков, сантехник достал из рабочей сумки стакан, несколько вяленых рыбин и пакет молока. До обеда было еще далеко, но пить на пустой желудок и без закуски Николай не хотел. Плеснув на донышко пару бульков «нектара», мастер шумно выдохнул и одним движением опрокинул в рот содержимое граненого сосуда. Сознание прояснилось, окружающий мир наполнился красками. Повеселевший сантехник спрятал бутылку обратно в шкаф, уселся на ящик и блаженно расслабился. Минимум полчаса спокойного отдыха в запасе еще оставалось — клиенты подождут, а начальнику смены всегда можно наплести что-нибудь типа «осматривал стыки» или «искал протечки». Душа же просила добавить — первоначальная доза была маловата. Николай, покряхтев, поднялся и снова открыл знакомую дверцу.

«Вот тебе и раз», — бутылки внутри не оказалось. Поставив на каменную полку стакан, Барабаш внимательно осмотрел шкаф. В шкафу обнаружились куски раствора, дохлая мышь, плоская деталь круглой формы и несколько ржавых болтов. Выбросив из шкафа ненужный хлам и высохшую тушку самого страшного по мнению большинства женщин зверя, сантехник встал на карачки, тщательно обшарил пол, но кроме пыли, увы, ничего не нашел. Поднявшись и отряхнувшись, Николай протянул руку к стакану и… вдруг обнаружил, что пытается ухватить воздух — стакан исчез подобно бутылке. «Неужели белочка?! — ужаснулся сантехник. — Допился, блин!» Ошарашенный Николай покрутил головой и аккуратно прикрыл дверцу. Резко распахнув ее через секунду. «Оба-на!» — глазам изумленного мастера открылась напоминающая натюрморт картина. Молоток непривычного вида в окружении странно поблескивающих шурупов. Взяв в руки появившийся инструмент и собрав шурупы, Барабаш перенес неожиданные находки на стол. «Знатная вещь, — думал Николай, рассматривая молоток, — Цельнолитой, пластик на ручке, насечки, буквы иностранные… а шурупы, похоже, из нержавейки… и свёрлышки на концах. Хм, откуда такое богатство?».

Хоть Коля Барабаш и был по натуре художником, но мыслить умел грамотно и логично. Бутылка и стакан исчезли? Исчезли. Молоток и шурупы появились? Появились. А, значит, что? Правильно, обмен. Способ весьма экзотический, но, как известно, он такой же и в Африке. За полпузыря и стакан — справный инструмент и мелочь вдогонку, всё честно — может, человеку срочно похмелиться понадобилось, вот и решил поменяться. Николаю даже неловко стало, что его неведомый контрагент столь явно продешевил — за те вещи, что достались сантехнику, можно было выручить литр, а то и два, чистого спирта, не меньше.

Справедливость требовалось срочно восстановить. Барабаш загрузил в волшебный шкаф завернутую в газету рыбу, а чуть погодя присовокупил к ней пакет с молоком. Рыба и молоко исчезли в легком сиянии. Удовлетворенный Николай Серафимович запихнул молоток в сумку, ссыпал шурупы в карман и уже было собрался уйти, но… внезапно заметил: обмен еще не закончился. В шкафу лежал какой-то журнал.

Назвать культурологическим шоком то, что испытал простой советский сантехник при просмотре журнала, — значит не сказать ничего. «Тараканы-мутанты съели семью из трех человек в подмосковном Реутове», «Баба Нюра предсказывает конец света», «Голубые рвутся в Кремль», «Оборотни в погонях расчленили жертву бензопилой» — заголовки били Николая по голове словно кувалдой. Яркие журнальные иллюстрации притягивали и отталкивали одновременно: страшные оскаленные морды сменялись оголенными задницами, высохшие за тысячи лет мумии — бородатыми мужиками в камуфляже и с автоматами, а на обложке, как апофеоз абсурда, — девица в исподнем, сладострастно извивающаяся в лапах кошмарного монстра. «Сенсационные откровения элитной проститутки», — сообщал заголовок.

«Абзац!» — понял Николай Серафимович. Перед глазами сантехника, словно в калейдоскопе, мелькали смутные образы. Гигантские тараканы грызут его обутые в балетные пачки ноги, горбатая бабка ласково улыбается из телевизора и наливает в рюмку крысиный яд, двое дюжих санитаров в милицейских фуражках тащат маленького Колю на Лобное место, где его уже ждет одетый в кожу бородач с бензопилой, а из окон ГУМа выпрыгивают ободранные шалавы с мешками на головах, громко вопя «Богородица, прогони!»

— Блин, да что ж это за хрень за такая! — громко выругался Николай, протер ладонью лицо и привел, наконец, в порядок протрезвевшие мысли. — «Так. Что мы имеем? Написано по-русски. Это хорошо. Но у нас так не пишут. Это плохо, то есть, не плохо, а хорошо… тьфу, не пишут — и хорошо, что не пишут. А где так пишут? Да откуда ж мне знать, где. Попробуем с другого боку. Как эта фигня называется? Не понял, «откровения» голой шмары — это и есть название? Да нет, не может такого быть? Ага, вот оно что. Ну ни хренас баян. Год 2012, сентябрь. Неужели и вправду?».

Истина, открывающаяся сантехнику, казалась парадоксальной, но ничего сверхъестественного потомственный пролетарий в этом не видел — мало ли что бывает на свете. Ну посылка, ну из будущего — и что в этом странного? Осталось только небольшую проверочку учинить, и все станет ясно. Николай вытащил из сумки тетрадь, вырвал из нее лист и, начертав на нем два слова «Ты кто?», опустил «письмо» на полку пожарного шкафа. Через минуту ответ на вопрос был получен. Николай Серафимович развернул послание от неведомого адресата и приступил к чтению: «Зовут меня Бойко Василий…».

Василий Иванович затушил горелку и удовлетворенно оглядел приваренные к дверце петли. «Ну вот, сейчас повешу замок, и все будет чики-чики — ни одна собака теперь не узнает про эту хитрую нишу». Потом достал из сумки бумажный пакет, аккуратно его развернул и с легкой грустью посмотрел на фарфоровую статуэтку…

Ровно три недели прошло с того памятного дня, когда Бойко познакомился с Барабашем. Ну, не то чтобы познакомился, скорее, узнал, что есть на свете парень по имени Коля. Или был на свете такой парень. Словом, черт его знает, как правильно обозвать, но на общение и обмен посылками это никак не влияло. Сначала Василий хотел найти Николая в двухтысячных, но тот быстро его отговорил — мало ли что, вдруг помер уже или еще какие-нибудь «неприятности» — лучше уж не знать наверняка. К тому же обоих посещала шальная мысль о том, что живут они все же не в разных временах, а в разных мирах, хотя и очень похожих, и миры эти случайно соприкоснулись.

Бойко никогда не общался в сети, за компьютером не сидел, и даже слово Интернет представляло для него всего лишь набор звуков. Но здесь, в подвале старого институтского здания, все было так, как нужно — берешь какой-нибудь предмет, кладешь его в нишу старого пожарного шкафа и бац, он в том же месте, но ровно на тридцать лет раньше. А потом получаешь ответ, только уже оттуда, из 82-го. Просто отправляешь — просто получаешь. И не нужны ни компьютеры, ни программы, ни другие непонятные глупости. Никаких чудес, все по настоящему, как и бывает в жизни.

О своем житье-бытье Василий отписал Николаю еще в первый день их «знакомства», получив в ответ похожий вариант «автобиографии». Сочинять пространные опусы мужики не умели и не желали. В школе по русскому языку и литературе оба имели твердый трояк. Поэтому процесс общения состоял из коротких записок и разнообразных подарков, пересылаемых через «волшебную нишу».

Первыми предметами, сознательно отправленными в прошлое, были пять компакт-дисков с русским шансоном и «афганскими» песнями с рекомендацией «на послушать». И только после недоуменного вопроса сантехника из восьмидесятых «что это за фигня?» бригадир из двухтысячных сообразил, что сморозил глупость, и заменил диски обычными магнитофонными кассетами. Правда, и дискам Николай нашел применение, по совету своего нового приятеля сплавив их двоюродному брату-водиле. После чего лобовое стекло убитого ГАЗона брательника украсила лента поблескивающих кругляшей. В полном соответствии с будущими традициями, вызывая законную зависть коллег. А хрипловатый голос в кассетнике, поющий про «владимирский централ, ветер северный», вышибал из дружбанов родственника скупую мужскую слезу и служил причиной многозначительного похмыкивания знакомых дам.

Кубик Рубика, переданный по каналу межвременной связи и послуживший подарком николаеву племяннику, вызвал у последнего столь бурный восторг, что даже Лида, сестра Николая, не стала возражать, когда ее муж и брат уединились на кухне с портвейном, дабы вдумчиво и достойно обмыть новомодную головоломку.

Неподдельную радость доставили Барабашу дешевый китайский тестер с цифровым экраном, купленный Василием на строительном рынке, несколько наборов прокладок (конечно, не тех, что в рекламе, а тех, какими пользуются сантехники всех времен и народов), а также коробка зефира в шоколаде и упаковка «Сникерсов».

В ответ Николай трижды угостил Бойко овощными дарами со своего подмосковного огорода и астраханской воблой и подробно разъяснил, как правильно обустроить дымоход в деревенской печи.

Однако были и еще кое-какие подарки от контрагента из прошлого, подарки, что неожиданно вызвали у Василия подзабытое чувство стыда и капающей на мозги совести. Сам он отправлял в восьмидесятые ширпотреб, недорогой и привычный, не заставляющий его особо напрягаться ни в смысле денег, ни в смысле усилий, ни тем более мук творчества. А вот то, чем отдаривался друг Николай, было действительно уникальным. Фигурка взлетающего лебедя, сработанная из нержавейки и скрепленная медными проволочками, и кубок из зеленоватого камня, украшенный маленькими гранитными вишенками, казались Василию настоящими произведениями искусства. Подобные вещи он встречал в дорогих магазинах, и стоили они достаточно много. Впрочем, дело было не только в цене. И лебедя, и кубок Николай сделал сам, уверяя, что смог бы слепить их не один раз и что приятели его тоже, бывало, мастерили подобное. Василий Иванович никак не мог понять и принять тот факт, что тридцать лет назад обыкновенные работяги могли позволить себе создавать что-нибудь для души, а не для продажи, и при этом совершенно не тяготились расставанием с результатами собственного труда — ведь это были просто подарки.

А третьего дня перед окончанием вахты произошел еще один случай. Желая продемонстрировать приятелю, каким инструментом работают в 2012-м, Василий без задней мысли запихнул в нишу нерабочий и давно списанный бошевский перфоратор. Каково же было удивление бригадира, когда означенный прибор вернулся назад отчищенный, отмытый до блеска и, главное, абсолютно исправный. К перфоратору была приложена записка «заграничная штука, дорогая небось, ничего, у нас любая зараза заработает». Сгорая от стыда, Иваныч вернул отремонтированный инструмент в нишу, добавив к нему три комплекта победитовых свёрл и твердо решив для себя: «Так больше нельзя».

…Сжимая в руке фарфоровую статуэтку, Бойко стоял перед «волшебным» шкафом и вспоминал. Статуэтка досталась Василию от отца, а тому от деда. Их дальний предок работал когда-то на фарфоровом заводе и однажды был пожалован красивой игрушкой одним из хозяев этого предприятия. Вообще говоря, фигурку крестьянки с коромыслом предок сам и смастерил, но обжигали и раскрашивали ее другие, да и делалась она, одна из многих, по заказу какого-то графа или князя. Довольный вельможа лично потом выбрал из коллекции несколько предметов и наказал наградить ими лучших мастеров в довесок к солидной денежной премии. Статуэтка хранилась в семье многие годы. В детстве маленький Вася часто рассматривал ее сквозь стекло серванта — в руки ее брать не разрешалось. Десять лет назад, незадолго до смерти, отец предупредил Василия, чтобы тот не смел ее никому продавать, ну разве что подарить при случае какому-нибудь хорошему человеку. И вот теперь Василий Иванович отчетливо понял: случай настал. В последний раз посмотрел он на фарфоровую девушку с коромыслом и, тяжко вздохнув, бережно поставил ее на кирпичную полку. Фигурка исчезла, и в тот же момент в шкафу появился другой предмет.

Николаю Серафимовичу было стыдно. Ему было стыдно за себя и за всех своих друзей и знакомых. Вещи, которые он получал из будущего от своего нового приятеля, были не из дешевых.

Кубик Рубика спекулянты продавали на Тишинке не меньше, чем за червонец, а странные шоколадные батончики по слухам приобретались только в «Березке» за чеки или валюту. Коробку зефира в красочной упаковке и шоколадки с закрашенными черной тушью компрометирующими надписями он презентовал сестре Лиде, чем заслужил ее полное одобрение «Наконец-то ты, Колька, за ум взялся. Вон, даже пить надумал бросать. Глядишь, скоро совсем человеком станешь». С выпивкой Николай действительно решил завязать — уж больно задело его то, что друг Василий — трезвенник, каких поискать. Правда, сестриному мужу Ивану это не слишком понравилось, ведь теперь ему от жены покоя не будет — запилит насмерть, приводя в пример брата. Ну да бог с ним, с Иваном, перетерпит как-нибудь, не впервой.

Электронный авометр, красивый и поразительно легкий, удивлял Барабаша своей простотой и функциональностью. Даже начальник смены бросал на тестер плотоядные взгляды и однажды поинтересовался, не хочет ли сантехник поделиться тайным знанием, где можно достать такие приборы. Николаю пришлось тогда наврать с три короба про родственников из Новосибирска и опытные образцы новой техники. А ведь стоить такой инструмент мог далеко за сотню.

Последнее, что убило окончательно Барабаша, явилось ему в виде сверлильно-ударной машинки иностранного производства, сопровожденной запиской «вот таким перфоратором мы работаем, только сломался он». Не желая ударить перед потомками в грязь лицом, Николай буквально за сутки привел инструмент в рабочее состояние и переправил его назад. Каково же было удивление сантехника, когда перфоратор вернулся обратно, с набором дорогих свёрл и пояснением «мы уже списали его, пользуйся». Вот так, блин. «Люди трудятся, зарабатывают, и для друга им дорогого прибора не жалко — специально, небось, Васька списал инструмент. Денег не пожалел ради такого случая. А я, елки зеленые, шлю ему огурцы с помидорами, да поделки свои дурацкие. От, блин горелый, стыдно-то как».

Как правильно отдариться и не посрамить фамильную честь, Николай осознал через пару деньков. На мысль его натолкнул один мужичок, увлекающийся собиранием бумажных денег и монет прошлых времен. Была, была у Коли Барабаша одна старинная и дорогая вещь. В его семье с давних пор хранился серебряный рубль, что по легенде был подарен одному из предков чуть ли не самим Денисом Давыдовым в годину наполеоновского нашествия. Реликвия эта сохранилась, передаваемая в каждом поколении самому младшему из семейства.

И вот теперь Николай Барабаш, далекий потомок крепостного крестьянина Смоленской губернии Акинфия Барабаша, стоял перед шкафом-порталом, гордо расправив плечи. В последний раз погладив заскорузлым пальцем чеканку, Николай бережно положил рубль на каменную поверхность. Монета исчезла, но в тот же миг в шкафу появился другой предмет — небольшая фарфоровая статуэтка.

Василий Иванович Бойко смотрел на полученный от Барабаша серебряный рубль позапрошлого века и размышлял. Мысли были довольно сумбурными. Вряд ли простой бригадир сумел бы гладко и грамотно изложить их все на бумаге. Но даже если бы это ему удалось, все равно Василий Иванович никогда б не поверил, что смог написать такое.

«Хороший человек Коля Барабаш, добрый. И талант у него есть, и руки золотые. Но ведь пройдет каких-нибудь десять лет, и — всё. Закончится спокойная и счастливая жизнь Николая. Не сможет он, простой и наивный человек, вписаться в безбашенные девяностые. Может, сопьется, а, может, просто пропадет ни за грош, попавшись на крючок каким-нибудь жуликам».

Василий вспоминал и свой неудачный опыт занятия бизнесом, и тех знакомых, что несли последние сбережения в конторы наподобие МММ, и тех здоровых и солидных мужиков, что сначала торговали на рынке продукцией родных предприятий, а потом клянчили на стакан возле автобусных остановок. Были и другие приятели, те, кто подался в рэкетиры, а затем прямиком на кладбище или в места не столь отдаленные. Правда, кое-кому из них удалось выжить в бандитских разборках и даже неплохо подняться, но такие либо воротили нос от старых друзей, либо без всякого зазрения совести использовали их в деловых комбинациях. «Нет, не выживет Коля Барабаш в новом мире — нет у него ни хватки, ни злости, ни стремления к власти или богатству, ни того, что называют сейчас прагматизмом. Да и сподличать или подставить кого тоже не сможет — слишком уж он честный и правильный».

«Помочь хорошему человеку» — это желание казалось Василию самым достойным из всех, что приходили в голову за предыдущие годы. Но как помочь? Время не остановишь и не изменишь того, что уже предначертано. Что может сделать обычный человек в начале восьмидесятых, даже вооруженный знанием о том, что произойдет с его миром и со страной, в которой живет? Видимо, только одно — помочь себе и людям, которые рядом и которых он любит.

Власть и богатство, богатство и власть — этот нехитрый тандем определял жизнь человечества на протяжении веков и тысячелетий. А ведь каждый властитель и каждый богач всенепременно окружены сонмом советников и соратников. И пусть это окружение не всегда отличается умом и талантом, но уж полезным для покровителя быть просто обязано. Василий, конечно, понимал, что вершители человеческой истории могут спокойно идти к своим целям прямо по головам всех прочих, походя ломая судьбы людей и не обращая внимания на проблемы маленького человека. Но ведь и маленький человек время от времени бывает полезен тому или иному властителю. Благодарности от последнего можно и не дождаться, но, тем не менее, это шанс, возможность вскочить на подножку уходящего поезда. И, наверное, было бы неплохо предоставить подобный шанс Барабашу.

Но к кому же попробовать прицепить безалаберного сантехника? Политики в девяностых менялись довольно часто, да и были они какими-то несерьезными. Нет, с политиками дела иметь не стоит — обманут и не почешутся. Нынешний президент — мужчина, конечно, серьезный, и своих вроде бы не бросает, вот только в начале эпохи перемен был он никто и звали его никак. Богатеев-олигархов сильно проредил дефолт 98-го — на них ставку не сделаешь. А те, кто выкарабкались из кризиса, тоже теперь не в лучшем состоянии: один в тюрьме, другие по заграницам таятся — скрываются от карающей руки правосудия. Которые молодые, они в восьмидесятых еще мальчишками были, и значит толку от них ноль без палочки.

И кто же тогда остается?

А остается, по всей видимости, единственная кандидатура. Персонаж в новой российской истории весьма примечательный. Непотопляемый и бессмертный, тихо ненавидимый всей страной, но, тем не менее, живой и вполне успешный. Что бы ни происходило, как бы ни складывалась жизнь «дорогих россиян», он всегда находился рядом с вершиной. Упорство или везение, ум или хитрость, талант или наглость — что помогало ему сохранять богатство и влияние на власть предержащих? Что он был за человек? Бог его знает. И как бы к нему не относились, но за последние 20 лет не было в нашей стране персоны более популярной. Недаром фамилия его служила главной кличкой для каждого нового поколения котов известной окраски. Ведущий одного модного телешоу представлял этого героя исключительно просто: «Дорогие друзья, встречайте нашего нового гостя… Анатолий! Борисович! Чумайс! Великий и ужасный! Вау!..»

Василий Иванович подобно большинству россиян откровенно недолюбливал «рыжего черта», но при этом нехотя соглашался с одним знакомым пенсионером, утверждавшим, что «Чумайс — это голова. Все дела до конца доводит».

«Ну что ж. Пусть будет Чумайс, — решил, наконец, Бойко. — Вот только, что бы такого придумать, чем можно было заинтересовать этого деятеля тогда, в 82-м? Спросить бы кого знающего… Ага. Кацнельсон! Тот точно подскажет. К тому же он вроде монеты разные собирает — тут-то Колькин рублевич и пригодится».

Сжимая в руке серебряную монету, Василий рванул из подвала.

Конструктор сидел за столом в прорабской и что-то писал в рабочем журнале.

— Борис Маркович, у меня к вам вопросик имеется, — попробовал обратить на себя внимание бригадир.

— Н-да? Что за вопрос? — откликнулся Кацнельсон, не отрываясь, впрочем, от своего занятия.

— Сын у меня в институт поступил. Сейчас реферат пишет. Спрашивает у меня, чем можно было бы заинтересовать реформаторов наших экономических еще до перестройки, чтоб им потом легче было реформы двигать.

Кацнельсон отвлекся от писанины и с удивлением посмотрел на Василия Ивановича.

— Вообще-то, Вася, я не экономист… А ты кого конкретно имеешь в виду? Много их было, реформаторов этих.

— Да я про Чумайса говорю, мать его за ногу.

Кацнельсон ненадолго задумался и с сожалением покачал головой:

— Увы, Иваныч, ничем тебе помочь не смогу. Извини.

— Борис Маркович. Очень надо. Ну нет у меня других знакомых, чтоб такие умные были, как вы, — огорченный бригадир решил не сдаваться и выложил на стол основной аргумент. — Монета у меня тут имеется. Старинная, досталась как-то по случаю.

Глаза Кацнельсона блеснули из-под кустистых бровей. Он осторожно взял в руки серебряный кругляшок и внимательно его осмотрел. Затем достал из кармана лупу и уже вооруженным глазом снова принялся разглядывать монету. Что-то подсказывало Василию: всё, попался конструктор — теперь не отвертится.

— Так что, Борис Маркович, поможете?

Кацнельсон с немалым трудом оторвался от созерцания попавшего ему в руки сокровища. Убрал лупу. Почесал за ухом. Вздохнул.

— Ну не знаю, не знаю. Попробовать, конечно, можно. Результат, правда, не гарантирую — задача уж больно муда… э-э… мудреная. Подходи через недельку.

— Борис Маркович. Тут быстро надо. Время горит.

— Чёрт, Вася. Ну что за одесские номера? Прямо вот сразу так вынь, да положь. Я же не фокусник. Посоветоваться кое с кем надо, обдумать… Ну, ладно, ладно, — остановил конструктор открывшего рот бригадира. — Вопрос я решу. Есть у меня знакомые в Вышке (ВШЭ — Высшая Школа Экономики) — помогут. Два дня тебя как? Устроят?… Тогда вперёд, держим хвост пистолетом…

Два дня пролетели для Василия Ивановича как один миг. Борис Маркович не обманул ожиданий и в назначенный срок честно передал ему сложенную в большой конверт стопку листов. Первый лист украшал заголовок «Проблемы и возможные пути осуществления приватизации общественной собственности в крупном индустриально развитом государстве».

— Да, интересно девки пляшут, — почесал я затылок. — Мужики что, решили развести Чумайса на бабки?

— Ха! Развести? Да нет, все не так просто, — Шурик осклабился, отхлебнул из остывшей чашки и продолжил рассказ.