Альтернативный обмен

2. «Оптимистическая трагедия» (история, рассказанная Александром Синицыным)

Николай Серафимович Барабаш смотрел на полученный от Бойко увесистый бумажный пакет и размышлял.

«Странный он какой-то, Василий. Сначала статуэтку фарфоровую прислал — красивая, зараза. Теперь вот план хитрый придумал, как мне охмурить какого-то дятла. Неужели и вправду думает, что мне это надо? Искать непонятного Чумайса, бумажки ему отдавать. Да даже если и станет пацан большой шишкой, так что с того? На кой хрен мне к нему прислоняться? Проживу как-нибудь, не пропаду. А вот Ваське точно нужно помочь … Бляха-муха! Сделаю-ка я из него миллионера, или, как там у них? Во, олигарха! А чо? Заслужил. Мужик он что надо, правильный мужик, работящий, честный, не жлоб какой. Найду, блин, этого чумайса-чмумайса, всучу ему хрень в конверте да раскручу на обещание. Пусть Иванычу поможет… лет через тридцать. Бумагу какую подпишет и всё — никуда не денется. Как бы только найти его, гражданина этого, и объяснить всё толково и грамотно?.. Ага. Дядя Женя! Вот с кем надо бы посоветоваться — точняк, не откажет. Тем более фарфор он коллекционирует — тут Васькина безделушка старинная и пригодится».

С этими мыслями сантехник весело подбросил в руке толстый конверт, ухмыльнулся и, достав из сумки подаренную приятелем статуэтку, направился прямиком в кабинет Евгения Захаровича Винарского, инженера по технике безопасности …

— Дядь Жень, к вам можно? — поинтересовался Николай, просунув голову в приоткрытую дверь.

— А, Коленька. Заходи, заходи, дорогой, — Евгений Захарович отложил газету и, сняв с носа очки, приветливо улыбнулся вошедшему. — Как сам? Как батя? Не скучает по родному заводу? Да ты заходи, присаживайся. Не маячь как три тополя на Плющихе.

— А чего батя? Здоров как бык. Пятый год на пенсии, а руку мне вбок выворачивает пять из пяти.

— Да-а, Макарыч — он такой… — мечтательно протянул дядя Женя и, прикрыв глаза, с грустью продолжил. — А меня ведь, Коля, в этом году тоже того… на пенсию отправляют. Летит время, летит…

— Это точно, — подтвердил Николай, вздохнув в унисон Захарычу. В воздухе повисло молчание, наполненное горечью воспоминаний и мыслей о будущем. Сантехнику стало немного неловко, но он продолжал тихо сидеть на стуле.

— Ох, ты же хотел чего-то? — встрепенулся Винарский.

— Ну да. Дело у меня к вам одно. Важное, — проговорил Барабаш и выставил на стол статуэтку.

Евгений Захарович обошёл стол, вновь нацепил на нос очки и внимательно осмотрел, чуть ли не обнюхал фигурку со всех сторон. Затем инженер покачал головой и вернулся на место.

— Занимательная вещица. Ломоносовский завод… или Гарднер. Ну-ка, дай-ка ещё разок глянем, — Винарский перегнулся через стол и, осторожно взяв статуэтку, заново ее изучил. — Да, всё-таки Гарднер. Девятнадцатый век, первая четверть.

— Ценная? — с надеждой спросил Николай.

— Ты хочешь, чтобы я ее оценил? — приподнял бровь дядя Женя. — Боюсь, Николай, моей компетенции тут недостаточно. Но вещь, безусловно, редкая. И дорогая конечно.

— Да нет, я же ее не продавать собираюсь, — отмахнулся Барабаш. — Это подарок. Вам, Евгений Захарович.

— Что-о?! Мне? — Евгений Захарович изумленно посмотрел на Николая, словно бы увидел перед собой не сына старого друга, а ожившую статую коня Юрия Долгорукого. — Ты знаешь, Коля… мне ведь нечего дать взамен. У меня же ничего подобного… ну, такого, чтобы как это…

— Да нет, ну вы что, дядь Жень, не надо мне ничего. Просьбочка только одна. Малюсенькая.

— Ты, Коль, до инфаркта не доводи старика, — пробормотал пожилой инженер, приложив руку к груди. — А то ведь, не знай я тебя столько лет, подумал бы, ты мне сейчас убить кого-то предложишь. Поверь, Коля, за водоноску эту кое-кто действительно может… живого человека уконтропупить.

— Да вы что, как можно, я же не живодер какой! — возмущенно фыркнул Николай Серафимович. — Просто мы с мужиками поспорили, ну и… Короче, проигрался я в пух и прах, и теперь надо мне разыграть одного гражданина. Нет-нет, — сантехник протестующе замахал руками, — никакого хулиганства, обычная шутка.

— Точно шутка? Тогда рассказывай.

— В общем, в Ленинград надо съездить. Там один товарищ работает. В институте… черт, как там его… а, вот. В инженерно-экономическом институте. Звать его Чумайс Анатолий Борисович. Морда у него хитрая, а сам рыжий, как этот, — Барабаш прищелкнул пальцами, вспоминая героя мультфильма, — во, Антошка. Всучить ему надо кое-какие бумажки. По слухам, за них он маму родную продаст, а заодно папу и телевизор цветной. А в благодарность надо его попросить, чтобы бумагу одну подписал, отдам, мол, за это, как только разбогатею, миллион или два.

— Н-да? А если не разбогатеет, тогда что?

— Разбогатеет железно. Зуб даю.

— Ну, тогда лучше не миллион просить, а другое. Мало ли что, реформа там денежная, к примеру, и все — тю-тю миллион. Давай-ка мы с тобой пропишем… хм… ты знаешь, мне даже самому интересно стало. В общем, подумать тут надо денек-другой.

— Конечно, Евгений Захарович, думайте. Только побыстрей, если можно. Мне мужики пять дней всего дали.

— Экий ты шустрый, Коля. Расписка на миллион — это не фунт изюма. Думаю, пошлет меня твой Чумайс чёрт-те куда.

— Не, не пошлет. Вы в расписку условие поставьте, что миллионы свои он отдаст, только когда Советский Союз развалится.

— О как! Да-а, с таким условием я бы и сам любую фигню подписал не задумываясь, — засмеялся дядя Женя. — Вот это точно фантастика. Ну надо же, придумал… Советский Союз… Давай сюда свой пакет и это… Расписку на кого писать будем? На тебя?

— Нет, на Бойко Василия Ивановича…

Через четыре дня Винарский отловил Барабаша возле курилки и вручил ему желтоватый листок, исписанный с обеих сторон.

— Вот, Коля, держи. Всё, как обещал.

Николай вгляделся в строчки и удовлетворенно хмыкнул. «…Обещаю выплатить Бойко Василию Ивановичу денежную сумму, эквивалентную стоимости 2 (двух) тонн золота пробы 999 в дензнаках, имеющих хождение на момент исполнения обязательства…».

— Ну, ты молоток, дядя Женя. Я бы так никогда не придумал.

— Да ерунда это всё, — Евгений Захарович как-то невесело усмехнулся, затем открыл рот, вроде бы собираясь что-то сказать, но внезапно махнул рукой и, неловко сгорбившись, пошел прочь по длинному коридору. Николай недоуменно посмотрел ему вслед, однако мысль об удачно исполненной авантюре вновь привела разум сантехника в счастливо-восторженное состояние.

Переправив ценную расписку в будущее, Барабаш весь день ходил окрыленный и даже на вызовы прибегал секунда в секунду. С шутками и прибаутками менял сгоны, наворачивал на проржавевшие резьбы лён, крутил контргайки. Ему жали руку, хлопали по плечу. Конторские дамы многозначительно подмигивали веселому сантехнику и приглашали на посиделки с чаем. Николай бесхитростно улыбался в ответ и отнекивался — работы невпроворот, не до чаю. «Как же, однако, просто быть счастливым», — такая вот радостная и незатейливая мысль сопровождала его весь этот длинный и суматошный день.

На следующее утро Барабаш ураганом ворвался в кабинет Винарского, плюхнулся на стул и высыпал на обтянутую дерматином столешницу конфеты «Коровка». Николай знал, что из всех сладостей Захарыч предпочитал именно этот продукт, и потому захотел еще раз уважить старика и высказать ему запоздалую благодарность.

— Угощайтесь, дядь Жень. Я сегодня почти именинник.

Евгений Захарович грустно посмотрел на сантехника, потом порылся в выдвижном ящике и выложил на стол еще один помятый листок, похожий один в один на вчерашний.

— Знаешь, Коля. Я ведь тебе вчера не все рассказал, — старик помялся и, смущенно прокашлявшись, подтолкнул лист к собеседнику. — Не так прост оказался твой этот Чумайс.

Николай внимательно прочитал документ.

— Так ведь это…это… — сжимая в руках злополучный листок, Барабаш опрометью бросился в подвал к заветному шкафу. «Только бы успеть, только бы успеть».

Увиденное в подвале привело сантехника в ужас. На полу перед нишей громоздилась куча раствора, сбоку гудел трансформатор, а двое мужичков в брезентовых робах деловито прилаживали к пожарному шкафу стальные листы.

— Мужики, вы это чего?!

— Чего, чего, — проворчал один из сварных. — Не видишь что ли? Уроды какие-то шкаф бетоном залили, — мужик зло сплюнул на пол. — И где его только взяли, козлы?.. Ну, чего стоишь, помогай давай.

Николай машинально ухватился за край листа, потом украдкой залез в карман и, вытащив полдюймовую контргайку, бросил ее в пожарную нишу. Гайка осталась лежать на каменной полке, не собираясь никуда исчезать. «Всё, — тоскливо подумал сантехник. — Не успел. Конец приключениям».

— …а шкаф все одно нерабочий, — продолжал бормотать сварной, накидывая на лицо маску. — Нет тебе тут больше работы. Вот так вот…

… В расстроенных чувствах Николай брёл по коридору, не обращая внимания на окружающих. Впервые за тридцать лет ему хотелось заплакать от почти что детской обиды. Дверь в кабинет инженера по ТБ была приоткрыта. Сантехник молча переступил порог и устало привалился к деревянному косяку.

Евгений Захарович сидел за столом и с грустью смотрел на стоящую перед ним фарфоровую статуэтку. На вошедшего Барабаша он даже не глянул, лишь головой мотнул, указывая на стул. Сантехник сел и уставился отрешенным взглядом на дядю Женю.

— Знаешь, Коля, — прервал, наконец, затянувшуюся паузу Винарский, — у меня такое чувство, будто я сам, сам, понимаешь, собственными руками отдал наше будущее этому… этому… Мне ведь до самого конца казалось, что это шутка. А потом глянул Чумайсу в глаза и, ты не поверишь, страшно мне стало. Всю войну прошел, и ни разу… нет, ну боялся, конечно, но, чтобы вот так… нет, ни разу.

— Ничто, дядя Женя. Ничто, — вяло отозвался Николай. — Переживем как-нибудь и эту фигню…

— А ведь ты прав, Коля, — задумчиво произнес Евгений Захарович через минуту. — Войну пережили и это переживем… И вот еще что. Забери ты водоноску свою, — Винарский решительно отодвинул от себя «девушку с коромыслом». — Прости, если сможешь, старого дурака за то, что пожадничал. Ни к чему она мне. В музее ей самое место.

— Как скажете, Евгений Захарович… как скажете.

— Да ты не дуйся и не куксись, как барышня. Будущее, оно ведь только от нас зависит. А? Николай?

— От нас? — растерянно переспросил Николай, потом на мгновение замер, будто впервые пробуя на вкус такую нелепую и такую непривычную для себя мысль, и через несколько секунд безрадостное выражение на лице сменилось пониманием и надеждой. — Точно, дядь Жень. От нас все зависит. Только от нас.

Василий Иванович Бойко был ошарашен. Полученный из прошлого бумажный листок, «украшенный» подписью самого Чумайса, ломал все его представления о жизни и планы на будущее. На одной стороне листа была расписка, а на другой — своеобразный пропуск к всесильному олигарху, им же и подписанный. Посредником на бумаге выступал некий Евгений Захарович Винарский. Кто он, Василий не знал, но именно этот человек подтверждал все обязательства Чумайса в пользу Бойко. «Но почему я? Почему сам Барабаш не воспользовался этим шансом?» — бригадир из двухтысячных на самом деле не понимал сантехника из восьмидесятых. Василий Иванович думал об этом целый день, думал во время работы, думал за обедом, думал, когда ложился спать, даже во сне думал, и лишь поутру…

А поутру произошла катастрофа. Участок опалубки первого этажа обрушился на половине пролета. То ли кто-то поленился и не подставил дополнительных стоек под балки возле стены, то ли насос качнул больше положенного, но факт оставался фактом. Фанера, доски, арматура, деревянные балки с подкосами — всё грянулось наземь под тяжестью льющегося из шланга бетона. Слава богу, обошлось без пострадавших. Даже нескладный Петро внезапно проявил прыть и зайцем выскочил из-под опалубочного стола, а те, кто был наверху, ловко запрыгнули на примыкающее к опалубке перекрытие.

Примчавший на место происшествия прораб зло обматерил растерянного насосника-оператора:

— Чего стоишь, дурень?! Шарманку руби!

— Так выключил уже, Руслан Саныч.

— Тогда миксера отгоняй! И из трубы всё сливай к бениной маме, чтоб не застыло. Быстро, быстро давай. В темпе вальса!

— А нам чего делать? — подскочивший к прорабу Бойко нервно махнул рукой на столпившихся поблизости работяг.

— Как чего? Стойки, блин, подставляйте, чтоб остальное не рухнуло… Да не лезьте вы сразу под стол, с краю, ё-мое, начинай!.. А ты, Иваныч, бери двоих с лопатами и дуй в подвал. Видишь, бетон уходит. Кабель, не дай бог, зальет — хана нам с прикрышкой. Давай-давай, блин, не спи, ноги в руки, по-быстрому …

Свистнув бойцов и подхватив лопаты, Василий рванул в подвал. Из знакомой пожарной ниши лился бетон. Поток его, впрочем, почти иссяк, да и закрывавший большую часть шкафа выгнутый стальной лист, в свое время так и не срезанный бригадиром, смог хоть немного, но задержать цементно-гравийную смесь.

Один из рабочих принялся энергично отбрасывать вывалившийся на пол бетон от проложенных вдоль стен кабелей. Второй взялся было помогать, но затем отошел в сторону и хмуро сказал бригадиру:

— Чот маловато бетона. Полкуба, не больше. В стене он что ли застрял?

— Может, в стене, а, может… — Василий Иванович уже начинал догадываться, куда подевались остальные кубы. — Ну-ка, подчисти-ка нишу.

Рабочий поплевал на ладони и, ухватив поудобней лопату, в три секунды отчистил от подсыхающей массы видимую часть старого пожарного шкафа. Подошедший к нему бригадир незаметно положил на каменную полку рулетку. Прошла минута, другая. Рулетка продолжала лежать на сыроватой поверхности, не собираясь никуда исчезать. «Все, — грустно подумал Василий. — Конец приключениям».

…Ближе к обеду, когда суматоха, наконец, улеглась, Бойко решительно вошел в прорабскую и попросил у Руслана отгул на весь следующий день. Прораб немного повозражал для приличия, но, в конце концов, сдался под неожиданно сильным бригадирским напором.

Через два дня Василий Иванович вновь открыл дверь, ведущую в штабную бытовку. Как и неделю назад за столом с карандашом в руке сидел Кацнельсон и, насвистывая себе под нос затейливую мелодию, изучал чертежи.

— Здрасьте, Борис Маркович.

— А, Иваныч. Заходи, не стесняйся, — откликнулся конструктор, откладывая в сторону карандаш. — Чего у вас, кстати, было позавчера? Вторые сутки в конторе все бегают словно наскипидаренные, меня вот сюда прямо с дачи сорвали.

— А-а, — махнул рукой бригадир. — Руслана сегодня на ковер вызвали, чихвостить будут.

— О как. То-то я гляжу, обстановка тут у вас такая… м-м…камеральная. Прораба нет, мастера нет, все в касках, прямо как итальянцы бастуют… Так чего, говоришь, с перекрытием там случилось?

— Да вы уже, наверное, знаете. Стойки упали. Фигня. Ну и бетона чуток пролилось. Всё нормально.

— Рабочий момент? — ухмыльнулся в ответ Кацнельсон. — Ну да и чёрт с ним, с бетоном. В конце концов, это ваши дела. Ты-то сам что хотел?

— Да как вам сказать, — Бойко присел на стул и испытующе глянул на собеседника. — А я ведь вчера у Чумайса был. В «Росмикро».

— Шутишь? — округлил глаза Борис Маркович.

— Нет, не шучу. Прямо у него, на Академической.

— Что, серьезно? — конструктор поерзал на стуле и огляделся по сторонам. — Я, конечно, люблю розыгрыши, но, по-моему, это уже перебор. Ты, Вася, ври-ври, да не завирайся. Так бы тебя к Чумайсу пустили! Это ж не школота подзаборная. Это Чумайс.

— А меня охрана пустила. Бумажку я им одну показал, так они созвонились с кем-то, и вот, ей богу, не вру, минуты не прошло, как меня в кабинет завели. Вот она, бумажка эта, глядите, — Василий Иванович достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул его Кацнельсону. — Задолжал мне кое-чего этот деятель. Читайте, Борис Маркович, там все написано.

Кацнельсон развернул бумагу, повертел в руках, посмотрел на просвет, видимо, пытаясь понять, в чем подвох, но не обнаружив ничего подозрительного, взялся, наконец, за чтение. С каждой прочитанной строчкой вытянутое от природы лицо конструктора вытягивалось все сильней и сильней, а нижняя челюсть отвисала все ниже и ниже. Лишь через пять минут Борис Маркович вернул челюсть на место, а затем еще минуту покачивался на стуле, откинувшись на спинку и сцепив на затылке руки. Рассеянный взгляд и подергивающиеся веки указывали на исключительную важность мыслительного процесса, происходящего в голове Кацнельсона. Но все же любой процесс имеет свойство когда-нибудь завершаться, и потому по истечении минуты стул перестал качаться, а вместе с ним перестал раскачиваться и Борис Маркович. Лицо конструктора вновь приобрело осмысленное выражение, а взгляд — правильную фокусировку.

— Значит, так, Василий Иваныч. Скажу прямо. Любой бы на моем месте решил, что ты трепло… Да-да, любой. Но вот что касаемо меня… что касаемо… меня, — тут Кацнельсон замолчал и внимательно поглядел на напрягшегося Бойко. — Так вот, задам я тебе один вопрос. Скажи мне честно, Василий Иванович, ты знаешь, кто такой Евгений Захарович Винарский?

Бойко отрицательно покачал головой. Кацнельсон вздохнул и продолжил:

— Да, Иваныч, вот тебе, извини, не поверил. И никому не поверил бы. А вот дяде Жене… Дяде Жене — да. Почерк его я ни с кем не спутаю.

— Так вы, значит, знаете этого Винарского? — изумился бригадир.

— Знал, Вася, знал. В 97-м мы дядю Женю похоронили. А знаешь, Вась, как он умер? — голос Бориса Марковича неожиданно дрогнул. — Погиб он, Вася. К соседу его по дому лиходеи какие-то вломились, требовали чего-то, убить собирались. А Захарыч… Захарыч шум услышал, ружье охотничье достал, да по бандюганам этим из обоих стволов и шмальнул. Минут пять он потом еще саблей от них отмахивался, он ее почти всю войну в танке своем провозил. Вот так вот. Всю войну без единой царапины, а тут, выходит, погиб. В бою погиб, а не просто так, за понюх табаку. Последним он ушел из всех наших. Отец мой с Макарычем в 92-м умерли, Григорий Григорьевич — через год после них. А дядя Женя, вишь, крепкий мужик был. Эх, кабы не пуля в сердце… — Кацнельсон потер пальцем уголок глаза, будто бы вынимая соринку, потом замолчал и отвернулся к окну.

— Борис Маркович, — прервал затянувшуюся паузу Бойко. — А вы фамилию Барабаш случайно не слышали?

— Барабаш? — удивился конструктор. — Знаю, конечно. Серафим Макарович, я ж про него только что говорил. Умер он в 92-м. Как сына своего схоронил, так через месяц и помер.

— А сына, сына его как звали? — подался вперед бригадир, напряженно глядя в глаза Кацнельсону.

— Сына? Николай его сына звали. Он меня на десять, нет, на двенадцать лет старше был. Родился перед самой войной. Тоже ведь интересный мужик был. Вот только в 92-м, как в Приднестровье уехал, так и с концами…обратно уже не вернулся. Такие пироги, Вася, такие пироги.

— Да-а, — только и смог протянуть Бойко, потрясенно качая головой.

— Да уж, — подтвердил Кацнельсон, потом указал глазами на лист с распиской и поинтересовался. — Так чем у тебя всё закончилось? В смысле, с Чумайсом?

— С Чумайсом? Хм, — Василий Иванович криво усмехнулся. — С Чумайсом, значит?

— С ним, с ним оглоедом, — Борис Маркович смотрел с интересом на бригадира и ждал продолжения.

Долго томить собеседника Бойко не стал.

— Так вот. Завели меня, значит, в кабинет к нему. Встретил меня Чумайс, к столу пригласил, насчет чаю распорядился. Сижу я, значит, гляжу на него, а он сам холеный такой, развалился в кресле и смотрит на меня, лыбится, прямо как змеюка обожравшаяся на мышь. А мне этот чай его в глотку не лезет. Я же ведь и не думал совсем, что денег с него получу, просто в глаза хотел посмотреть хитровану, да еще интересно было, как он изворачиваться будет с распиской. А он и говорит, что уже двадцать лет ждет-пождёт, когда, мол, этот самый Бойко появится — очень ему, значицца, интересно. Ну а я по-простому. Так, мол, и так, я этот Бойко и есть, Василий Иванович. И спрашиваю, значит, когда по долгам отвечать будешь, мил человек, и расписку его ему же показываю. Он на эту расписку смотрит недоуменно, а потом спрашивает меня так вкрадчиво. Ты что, говорит, вторую половину специально забыл или потерял? Какую еще, говорю, половину,? А он вдруг на кресле откинулся и давай ржать. Во, говорит, какой у нас народ-то тупой, ценные бумаги хранить не умеет, а туда же, в Европу лезет и быдлом себя не считает, ха-ха. А я сижу дурак дураком, ничо в натуре не понимаю, — тут Бойко прервался, переводя дух, потом ухватил стоящую на столе большую пластиковую бутылку и, налив полный стакан минералки, в три глотка его осушил. — Фу-у, в горле аж пересохло, как вспомнил его наглую морду… Вам налить, Борис Маркович?

— Давай, плесни балтийцу, — подставил кружку конструктор. — Значит, говоришь, морду его припомнил? Наглую рыжую?

— Ага, — рассмеялся Василий Иванович, — точно, наглую рыжую морду. Так вот, достал он из сейфа бумажку какую-то и мне показывает. В руки, говорит, не дам — бумажка, мол, эта теперь бесценная. Тут к нему еще мужик какой-то вошел, седоватый такой, с усиками. Чумайс его то ли Ленчиком, то ли Левчиком называл. Посидели они рядом чуток, пошушукались, потом рыжий бумажку убрал, а мне ксерокопию ее бросил. Держи, говорит, хоть знать будешь, на чем погорел. Ну взял я ее, посмотрел. Действительно, хитрый гад оказался, тогда еще что-то почуял, подстраховался. Встал я, короче, глянул на этих двух голубков. Мелкими жуликами они мне тогда показались, что под бандитов косят. Но, видать, и во мне в тот момент тоже что-то такое было оттуда, из девяностых, раз они тут же головы повтягивали и глазками забегали, как терпилы на стрелке. Вот, правда, не вру, полное ощущение, что щас братаны ввалятся и вломят всем не по-детски… Ну, братаны, конечно, не ввалились — мордовороты вошли чумайсовы. Под руки меня взяли и к дверям, к дверям. Довели, правда, аккуратно — по почкам не били. Последнее, что я от рыжего слышал, он мне уже в спину орал…кх-кх, — здесь Бойко снова наполнил стакан и сделал пару глотков, успокаивая осипшие связки.

— Да? А чего он орал, Чумайс твой? — поинтересовался конструктор.

— Да никакой он не мой. А чего орал? Орал он мне, чтобы теперь я приходил к нему только когда условия все выполню. Ну и если, мол, доживу конечно. Вот такие дела.

Василий Иванович допил минералку, поставил стакан на стол и вынул из кармана еще один скомканный лист бумаги.

— Вот на этой бумажке все условия и расписаны, — произнёс бригадир, протягивая мятый листок Кацнельсону. — Полюбуйтесь, если хотите.

Борис Маркович разгладил руками копию ценного документа и углубился в чтение. Закончив читать, он ненадолго задумался, потом хмыкнул и постучал карандашом по столешнице.

— Хитер, Чумайс, хите-е-ер, — протянул конструктор с усмешкой. — Да только, вот что я тебе скажу, Василий Иванович. Дурак он, твой Чумайс.

— Как это? — опешил Бойко.

— А вот так. Видишь, чего он придумал? Союз распался — долг он признал. Но есть три дополнительных условия — реально он должен платить только после их выполнения. Смешно даже. Три условия, как в сказке дурацкой… У-у меня всего лишь три-и желанья, — фальшиво пропел Кацнельсон и насмешливо посмотрел на чешущего в затылке бригадира. — Вот, гляди. Условие первое. Президентом Соединенных Штатов станет негр. А кто, Вася, у нас в Штатах сейчас президент? Правильно. Негр. А негр — он и… э-э… в Америке негр, как его ни называй. Так что ставим плюсик возле единички.

— Хм, а ведь и верно, — согласился Бойко. — Негр, блин. Но это первое условие, а дальше там…

— А дальше, — перебил его Борис Маркович, — еще интереснее. Условие второе. Ха-ха. Китайские космонавты высаживаются на Луну… Да, пока не высадились, это факт. Но вот как ты думаешь, дорогой друг Василий, в обозримом будущем такое возможно?

— Еще как возможно. Эти точно смогут, — веско подтвердил Василий Иванович.

— Во-от. А я что говорю. Ставим полплюсика возле двоечки. А теперь, выходит, самое главное, третье условие. Не страшно, Вася?

— Нет, не страшно. Я уже и сам, кажется, понял.

— Ну а раз понял, значит, сам и расскажи мне, чего понял, — Кацнельсон сложил на груди руки и подбодрил бригадира легким кивком.

— Третье условие, — прочел Бойко последнюю строчку в документе. — Советский Союз будет восстановлен и его граждане снова начнут строить светлое будущее… М-да, а ведь точно, Борис Маркович, в нашей жизни и вправду нет ничего невозможного.

— Молодец, Василий Иванович. Бинго, как говорят наши заклятые друзья и партнеры. Действительно, нет ничего невозможного. И надо-то всего ничего. Захотеть только, ну и поработать чуток, конечно. Вот только для тебя лично, Вась, я перспектив особых не вижу. Ну сам посуди, светлое будущее, а у тебя в карманах золота на несколько миллиардов. Неудобно ведь будет перед товарищами, стыдно.

— Да, уели вы меня, Борис Маркович. Но, знаете, самому мне эти деньги будут и впрямь ни к чему, а вот стране нашей лишняя пара тонн золотишка не повредит. Для светлого-то будущего. А? Борис Маркович?

После этих слов Кацнельсон отчего-то смутился, пару раз тронул себя за ухо, а потом сунул руку в карман и с видимым сожалением вытащил упакованный в пластиковую капсулу раритет. Тяжело вздохнув, Борис Маркович последний раз посмотрел на монету и катнул ее по столу к бригадиру.

— Пробник Александра Первого, с длинной шеей. Восемьсот первый год, — с деланным равнодушием произнес Кацнельсон. — Ты знаешь, Иваныч, не хочу я, чтобы меня хапугой считали… И чтобы перед отцом покойным не было стыдно … На аукционе эта монетка может до полумиллиона дойти.

— До скольки?! — изумился Бойко.

— Тысяч до пятисот. Ну или чуть побольше. Как повезёт.

— Нихрена ж себе! — пробормотал офонаревший бригадир. — Полляма? Рублей?

— Почему рублей? — удивился конструктор. — Евро.

Бойко открыл рот и секунд тридцать пытался протолкнуть наружу застрявшие в горле слова. А когда ему это все-таки удалось, оказалось, что сие междометие к категории благопристойных не относится.

Чтобы успокоить нервы, бригадиру пришлось опорожнить еще два стакана минеральной воды. После второго пульс пришел в норму, а морковный цвет небритого лица сменился на привычный слегка загорелый.

— Ну что, Василий Иванович, — поинтересовался конструктор. — Работать-то дальше будешь? Или ну ее нафиг, работу?

— Работать-то? — усмехнулся Бойко. — А знаете, Борис Маркович, в светлом будущем монетка эта, ой, пригодится.

Василий посмотрел на лежащий в ладони серебряный рубль и вдруг улыбнулся, поймав глазами отраженный от монеты солнечный луч, незнамо как проникший в бытовку сквозь пыльные, давно не мытые стекла.

— Ну что ж, похоже на правду, — я отставил в сторону допитую чашку и внимательно посмотрел на Шурика. — Вот только, зная Кацнельсона, я ни в жизнь не поверю, чтобы он отдал за так полмиллиона евро. Да и Чумайс, судя по твоим словам, прямо какой-то монстр. Все рассчитал и спрогнозировал на много лет вперед. Извини, Шур, но — не верю.

— Ну, как знаешь.

Синицын, похоже, обиделся. Он отвернулся и принялся демонстративно рыться в подстолье.

— Ладно, Шур, — я примирительно поднял руки. — Не обижайся. Знаешь, я тоже ведь был знаком с дядей Женей. И могилу его видел, и как погиб он… Но вот скажи, а про Барабаша тебе откуда известно?

— Откуда, откуда, — пробурчал Синицын. — Четверо их было, друзей фронтовых. Отец мой Григорий Григорьевич, дядя Женя, Барабаш Серафим Макарович и отец Кацнельсона. Я их всех с детства знаю. Вот так вот.

— А-а. Тогда понятно. Жаль. Уходят люди, а мы … Н-да.

Я был смущен, и Шура, заметив это, сменил гнев на милость:

— А хочешь продолжение послушать?

— Продолжение!?

— Ну, не совсем продолжение, — хитро прищурился доктор наук. — Просто я эпилог придумал для этой истории.

— Что ж, давай, — я чуть подался вперед и приготовился слушать.