Алый знак доблести

XXIII

За цепью стрелков рысью пробежал полковник. От него не отставали и другие офицеры. «Вперед! Вперед!» - кричали они с таким негодованием, точно заранее знали, что солдаты откажутся повиноваться.

Стоило прозвучать этим крикам, как юноша начал прикидывать расстояние между собой и неприятелем. Пытался сделать расчет в уме. Он понимал, что доказать свое мужество они могут только бросившись немедленно в атаку. Здесь их всех ждет неминуемая гибель, ну, а отступать тоже нельзя, это значит подать пример другим. Они должны выбить обнаглевшего врага из укрытия - больше им надеяться не на что.

Он был уверен, что его усталых, потерявших бодрость товарищей придется гнать в наступление силой, но, оглянувшись на них, с немалым удивлением обнаружил безотказную готовность солдат немедленно выполнить приказ. Прозвучала зловещая лязгающая прелюдия к атаке: солдаты примкнули штыки. При первых же словах команды они огромными прыжками помчались вперед. Их переполняла новая, неожиданная мощь. Тому, кто знал, как истощен и обескровлен полк, было ясно, что этот порыв подобен своего рода пароксизму, судорожному напряжению всех сил, за которым следует безмерная слабость. Солдаты бежали как в горячечном бреду, неслись так, словно спешили с налету победить, пока еще не улетучился бодрящий хмель. По зеленой траве под сапфировым небом толпа людей в пропыленных и разорванных синих мундирах очертя голову неслась к смутно видневшейся сквозь дым изгороди, откуда в них летели злобные плевки из вражеских ружей. Высоко подняв сверкающее на солнце знамя, юноша мчался во главе полка. Свободной рукой он делал какие-то неистовые вращательные движения, выкрикивал нечленораздельные слова, призывал, уговаривал тех, кто не нуждался в уговорах, ибо все это скопище, все эти синемундирные солдаты, которые неслись, подставив себя под смертоносные ружья, вновь были охвачены яростным восторгом самоотречения. На них был направлен огонь такой мощи, что, мнилось, все они до единого полягут трупами на траву между исходной своей позицией и изгородью. Но в этот момент - быть может, потому, что была полностью забыта вся житейская суета,- они отдались во власть исступленному безрассудству и являли пример несравненного бесстрашия. Не существовало больше ни сомнений, ни расчетов, ни раздумий. Никто, судя по всему, ни от чего не увиливал. Казалось, быстрые крылья их стремлений вот-вот ударятся о железные врата невозможного.

Юношей тоже овладел дерзновенный дух фанатического безумия. В эту минуту он был способен на любую жертву, на мученическую смерть. У него не было времени на копанье в собственной душе, но он знал, что пули для него сейчас - всего лишь препятствия на пути к желанной цели. И от этого сознания в нем вспыхивали лучики радости.

Все свои силы он вложил в бег. Мысли и мышцы работали так напряженно, что перед глазами все расплы-иалось. Он видел лишь завесу дыма да огненные ножики, которые ее взрезали, но знал, что эта завеса скрывает старую изгородь, которая принадлежала исчезнувшему куда-то фермеру, а теперь стала оплотом людей в серых мундирах.

На бегу он думал о том, что произойдет, когда его полк налетит на вражеский отряд. Удар будет такой, м го наверняка оба сплющатся в лепешку. Эта мысль стала приметной чертой исступленного безумия, овладевшего юношей во время боя. Он всем своим существом чувствовал поступательное движение полка, представлял себе могучий, сокрушительный толчок, который повергнет противника в прах и на мили кругом посеет в сердцах суеверный ужас. Движение полка он уподоблял движению катапульты. Подстегнутый собственной фантазией, юноша побежал еще быстрее, окруженный со всех сторон товарищами, которые без передышки что-то хрипло, неистово выкрикивали.

Но тут он обнаружил, что многие из серомундирных вовсе не собираются грудью встретить удар. Дым поредел, и стало видно, как они удирают, все время оглядываясь. Толпа беглецов становилась все гуще, намерения замедлить бег они не проявляли. Кое-кто все же то и дело круто поворачивался и пускал пулю в синюю волну. Но на одном участке за изгородью собралась кучка серых, которая упрямо и ожесточенно не сдвигалась с места. Они прочно обосновались за жердями и досками. Над ними вызывающе развевалось измятое знамя, их ружья вызывающе грохотали.

Синий вихрь был уже совсем близко, неистовая рукопашная казалась неизбежной. В неподвижности этой горстки людей было такое нескрываемое презрение, что ликующие клики синих сменились воплями гневной, самолюбивой обиды. Стороны обменивались выкриками, точно несмываемыми оскорблениями.

Синие скалили зубы, пучили глаза. Они сделали такой рывок, как будто собирались схватить за глотку упрямцев. Пространство, разделявшее противников, сокращалось с неимоверной быстротой.

Все душевные силы юноши были устремлены к вражескому знамени. Захватить его значит добиться высокой чести. Возвестить во всеуслышание о кровавых схватках, рукопашном бое. Он люто ненавидел всех, кто мешал ему, стоял у него на пути. Из-за них знамя уподоблялось вожделенному сказочному сокровищу, которое можно добыть, лишь совершив трудные и опасные для жизни деяния.

Юноша помчался к нему, как обезумевший конь. При этом он твердо решил, что, если цена знамени - яростная схватка, схватка не на жизнь, а на смерть, он эту цену заплатит. Знамя полка, клонясь, колыхаясь, тоже стремительно приближалось к вражеской эмблеме. Чудилось, еще несколько минут, и какие-то невиданные орлы, столкнувшись, пустят в ход клювы и когти.

Уже совсем вплотную к неприятелю буйная толпа синих внезапно остановилась и с этого гибельного расстояния дала оглушительный залп. Кучка серых была расколота, разметана, но те немногие, что остались на ногах, продолжали отстреливаться. Синемундирные снова завопили и бросились на них.

Hе замедляя бег, юноша, как сквозь туман, увидел, что несколько человек неподвижно лежат на земле, а другие ползут на четвереньках, свесив головы, словно их поразил удар молнии. Между ползущих ковылял вражеский знаменосец, тяжелораненный, как успел заметить юноша, последним грозным залпом. И еще он заметил, что этот человек ведет свою последнюю битву - битву с демонами, вцепившимися ему в ноги. Страшное это было сражение. По лицу солдата уже разлилась смертная бледность, но каждая черта мрачного и сурового лица говорила о непреклонной воле. С грозной гримасой решимости прижимал он к себе драгоценное знамя и, спотыкаясь, пошатываясь, продолжал путь, ведущий туда, где оно будет в безопасности.

Но израненные ноги все время отставали, тянули его назад, и он продолжал жестокую борьбу с невидимыми нампирами, пытаясь освободиться от их мерзкой хватки. Несколько синих, опередившие товарищей, с радостным воем бросились к изгороди. Знаменосец оглянулся на них; в глазах его застыло отчаянье побежденного.

Друг юноши неловко перескочил через изгородь и бросился на знамя, как пантера на добычу. Схватившись на древко, он вырвал его у знаменосца и с громким ликующим криком высоко поднял сверкающее алое полотнище, меж тем как тот, ловя ртом воздух, несколько раз дернулся, потом упал, уткнулся лицом в землю и застыл. Трава кругом была вся забрызгана кровью.

Отвоевав изгородь, победители стали еще громче орать. Они размахивали руками и вопили во всю мощь легких. Даже обращаясь друг к другу, они кричали так, будто собеседник в миле от говорящего. Все, у кого еще сохранились кепи, то и дело подбрасывали их в воздух.

У самой изгороди толпа синих накинулась на четверых серых и взяла их в плен. Теперь они сидели на земле, окруженные кольцом взволнованных и полных любопытства зрителей. Солдаты поймали в силки удивительных птиц и внимательно их разглядывали. Вопросы сыпались как горох.

Один из пленных держался за ногу, оцарапанную пулей. Он покачивал ее, как ребенка, но довольно часто отрывался от этого занятия и начинал, ничуть не стесняясь, окатывать победителей потоками брани. Посылал к черту в пекло, призывал каких-то, лишь ему известных богов наслать на них чуму и еще неведомо что. При всем том он нисколько не был похож на захваченного в плен врага. Вел себя так, словно какой-то неуклюжий болван наступил ему на ногу, и теперь он считает не только своим правом, но даже долгом честить того последними словами.

Второй, совсем еще мальчик, отнесся к своей участи спокойно и по виду даже благодушно. Болтал с синемундирными, внимательно всматриваясь в них ясными умными глазами. Говорили о боях, о положении обеих армий. При этом обмене мнений лица солдат светились неподдельным интересом. Казалось, они от души радуются тому, что оттуда, где все было мрак и неизвестность, вдруг прозвучал человеческий голос.

Третий сидел с угрюмым и замкнутым видом. Был олицетворением стоического, холодного отчуждения. На все вопросы неизменно отвечал: «Идите вы!..»

Четвертый хранил полное молчание и почти все время смотрел туда, где были позиции серых. Юноша видел, что этот человек глубоко подавлен. Терзается стыдом и страдает оттого, что ему уже не придется встать в ряды своих соратников. Пленный вел себя так, что юноша понимал: он не страшится унылого будущего, воображение не рисует ему возможного заключения в темницу, голода, жестокостей. Весь его облик говорил - он испытывает только стыд из-за того, что попал в плен, и сожаление, что не может больше сражаться с противником.

Вволю наликовавшись, солдаты уселись возле старой изгороди, но не с той стороны, где укрывались враги, а с противоположной. Несколько человек на всякий случай пальнули по невидимой цели.

Юноша обнаружил местечко, поросшее высокой травой. Он лег отдохнуть на этой уютной постели, сперва надежно прислонив знамя к жерди. Подошел его друг, счастливый и торжествующий, хвастливо воздев свой трофей. Друзья уселись бок о бок и обменялись поздравлениями.