Амалия. Книги 12-21

Глава 1 Экспресс «Золотая стрела»

По перрону Лионского вокзала бежала дама. Золотое пенсне подскакивало на носу в такт, цветы на шляпке колыхались, словно в бурю, рука в перчатке сжимала старомодную сумочку вроде тех, какие носили лет 30 назад, году этак в 1867-м.

Впереди, уверенно рассекая толпу пассажиров и встречающих, летел носильщик. Это был высоченный, ко всему привычный малый, который передвигался такими широкими шагами, что каждый из них был равен трем, а то и четырем шагам дамы в пенсне. Впрочем, вовсе не это обстоятельство достойно внимания, а то, что, имея, как и все люди, всего две руки, носильщик, тем не менее, ухитрялся тащить разом целых шесть чемоданов.

Считайте сами: один желтый, один коричневый, один с обитыми железом уголками, еще один новый, но уже с царапиной на крышке, один коричневый маленький с монограммой «М.У.» возле ручки и еще один, который, судя по его виду, успел застать еще времена Наполеона Великого и – опять-таки судя по виду – наездился в эти времена так, как не всякому чемодану удается.

Обладательница шести чемоданов, а также всего их содержимого едва поспевала за дамой в пенсне, которая, несмотря на почтенный возраст и не располагающую к стремительности одежду, почти догнала верзилу носильщика. Тот бросил взгляд через плечо и задорно прокричал:

– Поторапливайтесь, сударыни! Поезд вот-вот отойдет!

Дама в пенсне охнула и схватила за руку спутницу.

– Мэй, ты слышала? Поезд!

– Да, тетя Сьюзан, – серьезно ответила Мэй.

До отхода поезда оставалось минут десять, но Сьюзан Беннет, как истая англичанка, не доверяла французам вообще и французским железным дорогам в частности. По ее мнению, машинисту могло взбрести в голову что угодно, и он в состоянии отправиться раньше исключительно для того, чтобы насолить Британской империи в лице милой Мэй и провожающей ее почтенной миссис Беннет. А значит, стоило поспешить, чтобы лишить машиниста этого сомнительного удовольствия.

Миссис Беннет покрепче прихватила племянницу под руку и прибавила шагу, но тут носильщик сжалился и объявил:

– Кажется, уже пришли!

Они двинулись вдоль состава. Тут были вагоны попроще, с сидячими местами и без купе, купейные вагоны, спальные, серый багажный и вагон-ресторан. Третий класс, второй, первый…

– Дамы и господа, экспресс «Золотая стрела» отходит через пять минут! Повторяем: «Золотая стрела» Париж – Вентимилья с остановками в Дижоне, Лионе, Валансе, Авиньоне, Арле, Марселе и далее в Тулоне, Ницце, Монако и Ментоне отходит через пять минут!

– Что он говорит? – нервно переспросила миссис Беннет.

– У нас есть еще пять минут, – успокоила ее Мэй.

Хотя госпожа Беннет была женой юрисконсульта английского посольства и уже около двадцати лет благополучно проживала на шоссе д’Антэн, она так и не сумела толком выучить французский. Возможно, больше всего ей мешало то обстоятельство, что стоило ей заговорить по-французски с кем-либо из аборигенов, как в ответ неизменно следовало учтивое:

– Pardonnez-moi, madame, je ne parle pas Anglais[156].

– Но я же говорю по-французски! – возмущалась вечерами уважамая леди в присутствии мужа, добродушного мистера Беннета. – Чего еще они от меня хотят?

Стивен Беннет вздыхал. В самом деле, как объяснить супруге, которую вы бесконечно уважаете, что французы произносят слова иначе, чем она, и интонация у них совсем другая, не говоря уже о такой мелочи, как грамматика? Поэтому миссис Беннет продолжала пребывать в пагубном заблуждении, что она говорит по-французски, только вот почему-то никто из французов упорно не желает ее понимать.

– Нет-нет, – встрепенулась Мэй, увидев, что носильщик собирается нести весь ее багаж в соответствующий вагон, – этот чемодан я беру с собой!

– Который, мадемуазель? – почтительно осведомился верзила.

Мэй наморщила лоб. В самом деле, у нее успело вылететь из головы, какой именно чемодан пригодится в пути. Кажется, она уложила одежду в поцарапанный. Или в чемоданчик с монограммой?

– Поезд отправляется через пять минут!

Красавец локомотив зашипел и выпустил пар. Он был выкрашен в светлую краску, все металлические детали покрыты медью и сияли, как солнце, а на боку красовалась золотая стрела, заключенная в круг. К Мэй и ее тетушке приблизился молодой кондуктор, на форме которого также имелась стрела, вышитая желтой нитью.

– Сударыни?.. – вопросительно протянул он.

Мэй наконец распорядилась оставить два чемодана из шести – и поцарапанный, и с монограммой, – а остальные сдать в багаж, после чего стала рыться в сумочке, ища билет. Тетя Сьюзан величаво поправила пенсне.

– Дорогая, я надеюсь, ты захватила с собой все необходимое? И надела лучшее белье?

– Тетя! – возмутилась Мэй, едва не выронив сумочку от неожиданности.

– В этой жизни надо быть готовым ко всему! – наставительно объявила тетя Сьюзан. – Что, если ночью поезд сойдет с рельсов и случится катастрофа? А на тебе будет старое белье, и все это увидят! Это же ужасно!

– Я не собираюсь попадать в катастрофы, – сердито сказала Мэй, доставая заветный прямоугольник с надписью «Première classe»[157] и инициалами PLM, которые шли через весь билет. PLM означало Paris Lyon Méditerranée, компания «Париж – Лион – Средиземноморье», которой помимо всего прочего принадлежал и экспресс «Золотая стрела».

– В конце концов, – добавила Мэй, вручая билет кондуктору, – не для этого же я сюда приехала!

– Ваше купе в середине вагона, сударыня, – сообщил кондуктор, возвращая ей простреленный компостером прямоугольник.

Миссис Беннет вздохнула. Близился миг, который она не могла позволить себе пропустить.

– Береги себя, дорогая! – патетически воскликнула она и заключила племянницу в объятья.

Собственно говоря, миссис Беннет вовсе не собиралась останавливаться на этом. Ей хотелось прочитать юной Мэй еще кое-какие наставления, в которых та, несомненно, нуждалась, но тут вернулся носильщик, отдал дамам багажную квитанцию и застыл у вагона с видом человека, жаждущего платы за свои труды, причем немедленно. Миссис Беннет неодобрительно покосилась на него, так как он портил всю торжественность момента. Однако все же достала из кошелька монетку и вручила носильщику. Рассмотрев полученное, тот распрямился и поглядел на старую англичанку сверху вниз.

– Шесть чемоданов, сударыня, – промолвил он сокрушенно, качая головой.

Миссис Беннет поджала губы, непреклонная, как адмирал Нельсон на палубе своего корабля. С ее точки зрения, она и так переплатила, потому что вовсе не собиралась брать носильщика, и если бы Джеймс, слуга мистера Беннета, не заболел, таковой надобности вообще не возникло бы. Верзила вздохнул, буравя ее взором, полным укоризны. Миссис Беннет ограничилась тем, что снова поправила пенсне и отвернулась. Мэй вспыхнула, вытащила первую попавшуюся монету (которая оказалась пятифранковой) и сунула ее в руку носильщику, который расцвел и даже изобразил нечто вроде поклона.

– Счастливого пути, мадемуазель!

Мэй поднялась в вагон. Носильщик подал оставшиеся два чемодана. Миссис Беннет вытащила платочек и прижала его к глазам. Цветы на шляпке затрепетали, предчувствуя новую бурю.

– Мэй! Дорогая, не забудь написать нам, когда приедешь! Иначе я буду волноваться! Я дала тебе адрес мистера Фрезера?

Мэй, которая шла по вагону мимо окон, выходящих на перрон, остановилась и кивнула прелестной кудрявой головкой.

– Это сын моей подруги Люси, ты должна его помнить! – продолжала кричать миссис Беннет на весь перрон. – Он бывал у нас в доме, когда Стивен приезжал в Лондон и мы приглашали твою семью в гости! Уверена, если понадобится, он не откажется тебе помочь! И не забудь передать бабушке Клариссе привет от нас! Конечно, она вряд ли нас вспомнит, мы видели ее последний раз лет двадцать назад, но – как знать?

– Да, да, я прекрасно помню мистера Орехра! – крикнула Мэй. – Не волнуйтесь, тетушка!

– En voiture[158], дамы и господа! Поезд отправляется!

Локомотив издал хриплый свист. Провожающие прощались с пассажирами «Золотой стрелы». Миссис Беннет совсем расчувствовалась и несколько раз махнула платком. Стоя у окна, Мэй улыбнулась и помахала в ответ рукой. «Золотая стрела» набрала скорость и полетела по рельсам, направляясь из Парижа на юг.

Когда Лионский вокзал скрылся из виду, Мэй решила, что пора занять свое место в купе. Отыскав нужный ей номер – 7-й, – она решительно толкнула дверь.

Глава 2 Дама в сиреневом

От природы Мэй была застенчива. Признаемся сразу же: юную англичанку вполне устроило бы, окажись она одна в купе. Мало того, что она находилась в незнакомой стране, где все казалось непривычным или, во всяком случае, не таким, как дома; что, если теперь ей еще придется находиться в замкнутом пространстве с незнакомым человеком, с которым надо как-то поддерживать беседу, чтобы не прослыть невежей, и интересоваться его делами, когда от своих собственных голова просто кругом? Да и вообще, когда едешь одна, все гораздо проще. Можно поставить чемоданы на чужое место, разложить вещи, как хочешь, и не бояться, что нескромный взгляд заметит что-нибудь – да хотя бы что у расчески треснула ручка, но это старая расческа, любимая и в некотором роде уважаемая, которую не заменят сто новых. И вообще…

Но что вообще, Мэй додумать не успела, потому что встретила ясный и открытый взгляд дамы, которая уже сидела в купе. Стало ясно, что совершить путешествие в одиночку не удастся.

– О! – пролепетала Мэй. И, как и все застенчивые люди, совершенно невпопад спросила: – Pardon, madame, est-ce que c’est un compartiment numéro sept?[159]

Вопрос был излишним, потому что семерка на двери красовалась под изображением золотой стрелы. Дама поглядела на Мэй. В глазах незнакомки мелькнули загадочные искорки.

– Вы можете говорить по-английски, – любезно сообщила она на чистом английском без малейшего акцента. – Мисс…

В тоне проскользнул намек на вопрос, и Мэй поторопилась ответить.

– Меня зовут Мэй, – сказала она. – Мэй Уинтерберри.

– Очень приятно, – отозвалась дама, не называя, однако, своего имени. – Куда вы направляетесь, мисс Мэй?

– В Ниццу, – ответила Мэй, глядя на собеседницу во все глаза.

– Поправляете здоровье?

– Не совсем, то есть… – Мэй порозовела. – Меня пригласили в гости, миледи, – наконец выдавила она из себя.

– А, – уронила дама и стала наблюдать, как Мэй возится со своими чемоданами. Те, похоже, в точности как некий французский писатель[160], не имели ничего против путешествий, но терпеть не могли перемещаться, потому что, хотя в купе было достаточно места, Мэй никак не могла пристроить чемоданы так, чтобы они не пытались накрениться, упасть и отдавить ей ноги. Дама в сиреневом почувствовала, что пора вмешаться.

– Нет, большой чемодан поставьте рядом с моим, иначе будете все время о него спотыкаться. Да, мисс, прямо сюда.

– Спасибо, миледи, – пролепетала Мэй. – Просто я… ну… не люблю класть багаж наверх. – Тетя Сьюзан тысячу раз повторила: если в пути что-нибудь произойдет, самый тяжелый чемодан непременно упадет Мэй на голову, после чего жизнь для нее станет крайне проблематичной. Поэтому наверх Мэй положила свою шляпку, села на бархатный диван и стала прилежно смотреть в окно. Воспитание учит англичан, что неприлично таращиться на незнакомых людей, будто деревенщина какая.

Как и следовало ожидать, за окном не обнаружилось ничего интересного, и через некоторое время Мэй отважилась перевести взгляд на свою попутчицу. Это была дама, как решила Мэй, лет двадцати пяти или около того; и не простая, а Дама с большой буквы, настолько все в ней дышало сдержанным достоинством, утонченностью и изяществом. На незнакомке сиреневое платье и сиреневые ботинки; в углу висело сиреневое пальто, на откидном столике лежали длинные перчатки того же оттенка и шляпка с небрежно развязанными лентами, – вовсе не похожая на корзину для цветов, как у простодушной тетушки Сьюзан, а такая же изящная, как и сама хозяйка, шляпка-аристократка, настоящая comme il faut[161]. И Мэй, которая кое-что смыслила в моде, сразу же догадалась, чего стоило подобрать вместе платье, пальто, перчатки и шляпку такого редкого цвета, как сиреневый, и какие усилия на это потрачены. Духи у незнакомки тоже были comme il faut, не резкие, не тяжелые, не искусственные; они окутывали ее восхитительным облаком и придавали еще больше шарма. Нет слов, незнакомая попутчица нравилась Мэй все больше и больше, и не только потому, что одета изысканно и умеет выбирать ароматы. У дамы в сиреневом были прекрасные белокурые волосы, точь-в-точь такие, о которых с детства мечтала Мэй, которая терпеть не могла свои темно-каштановые кудри. И вообще попутчица очень хороша собой, но нет в ней того неприятного сознания собственной красоты, которое нередко бросает тень надменности на самые красивые лица и портит их. Напротив, и тон у нее дружелюбный, и улыбка, располагающая к себе. Она улыбнулась Мэй, и девушка поймала себя на том, что улыбается в ответ. Хотя английское воспитание и приучает людей к сдержанности, однако тут оно, похоже, бессильно.

– Кажется, мы с вами будем ехать до Ниццы вместе, – приветливо сказала дама. – Вы когда-нибудь бывали там раньше?

Мэй замялась. Почему-то в это мгновение она остро ощущала свою ограниченность. Ну как, скажите на милость, признаться столь милой, любезной собеседнице, что ты почти всю свою жизнь провела в захолустном городке Литл-Хилл и даже в Лондон, до которого не так уж и далеко, наведывалась только по большим праздникам? Что уж тут говорить о загранице, которая до сих пор встречалась Мэй только на страницах романов.

– Я впервые во Франции, сударыня, – наконец сказала Мэй.

– И никогда прежде не уезжали из Англии, верно? – спросила дама.

Мэй смиренно подтвердила, что так и есть. Хотя в тоне незнакомки не было и намека на снисходительность, почему-то Мэй казалось, что дама в сиреневом уж точно не сидела на месте и наверняка объездила всю Европу, а может быть, и не только ее.

– Вам нравится путешествовать? – продолжала дама.

– Еще не знаю, – честно призналась Мэй.

Дама улыбнулась.

– Это очень просто, – объяснила она. – Если вы считаете дни и не можете дождаться того момента, когда вернетесь домой, значит, путешествия не для вас.

Мэй задумалась. Конечно, дома ее ждал пони мистер Пиквик, ручной еж Джек, который бегал за ней, как собачка, любимая кукла и двое младших братьев, но, положа руку на сердце, она не могла сказать, что в это мгновение ее непреодолимо тянуло к ним. Совсем иначе было в начале путешествия, когда она уезжала из Лондона по направлению к Дувру. Тогда – о, тогда она тосковала безумно и по ночам орошала подушку горючими слезами. Но стоило Мэй переправиться через пролив, и новые впечатления захлестнули ее с головой. Так забавно было открыть, что французы и впрямь говорят по-французски, как ее гувернантка мадемуазель Клерфон. А парижские магазины! Какие там шляпки, духи, веера, прелестные мелочи, которые заставляют сердце любой женщины биться чаще!

– Мне нравится во Франции, – сказала Мэй. Однако английское благоразумие и тут попыталось взять верх. – Но, мне кажется, – несмело продолжала она, – на свете не существует ничего лучше родины.

– На свете не может быть места лучше того, где вам хорошо, – заметила дама. – А родина это или нет, совершенно несущественно. Границы устанавливает политика, а счастье – понятие личное. Вы не согласны?

Она с любопытством ждала ответа.

Мэй смешалась. Английский дух упрямства требовал отстаивать свою точку зрения до последнего, но девушка отлично сознавала, что доводы 18-летней провинциалки из Литл-Хилл вряд ли произведут впечатление на даму, которая немного старше и производит впечатление человека, знающего жизнь куда лучше, чем Мэй.

– Но, – несмело протянула Мэй, – мне очень хорошо на родине. И если бы не… – Она осеклась.

– Не хотите снять пальто? – мягко спросила дама в сиреневом. – Здесь вовсе не холодно.

Спохватившись, Мэй стала разоблачаться. Когда она снова села на место, в глаза бросилась царапина на чемодане, купленном совсем недавно, и Мэй покраснела, словно бедная царапина могла чем-то уронить ее во мнении загадочной попутчицы.

«Но кто же она такая? – думала Мэй. – Конечно, не англичанка, у нее совсем другие манеры; может быть, она была замужем за англичанином? – Тут ей в голову пришла еще одна догадка. – Она держится так непринужденно, что я совсем не чувствую неловкости, хотя обычно в обществе незнакомых людей мне хочется только молчать; может быть, это часть ее профессии? Что, если она знаменитая актриса или певица, а я ее не узнала?»

Мэй затрепетала. Теперь ей казалось, что она определенно видела где-то портрет попутчицы, а может быть, даже встречала в журналах ее фотографию; и Мэй мучилась неловкостью оттого, что не может узнать столь, без сомнения, выдающуюся особу. «Как бы выяснить, кто она такая? – думала Мэй. – Люди обычно обижаются, если спросить напрямик!»

– Завтра утром мы будем уже в Ницце, – сказала дама своим неизменным благожелательным тоном. – Этот город очарователен в любое время года, и даже в сентябре там есть на что посмотреть. – Она ободряюще улыбнулась Мэй. – Думаю, вам не придется скучать в обществе вашего жениха.

Мэй, которая только что открыла свой чемоданчик с монограммой, застыла на месте.

– Я не помолвлена, миледи, – призналась она, порозовев от волнения. Прядь кудрявых волос выбилась из прически, и Мэй поспешно завела ее за ухо левой рукой. Правой она по-прежнему придерживала крышку чемоданчика.

– А, значит, я не так вас поняла, – улыбнулась дама. – Я подумала, что вы едете в Ниццу к нему. Но ведь у вас есть жених?

Непокорная прядь волос снова выбилась из прически и теперь норовила угодить прямо в глаз. Мэй сделала движение правой рукой, чтобы раз и навсегда указать гадкой пряди на место, но упустила из виду, что держит на коленях чемоданчик, который своим капризным характером вполне мог поспорить с каким-нибудь наследным принцем. Крышка откинулась, перевесила и увлекла злополучный чемоданчик за собой, заставив его перекувырнуться. Содержимое беспорядочным потоком хлынуло на пол, и сквозь стук колес до Мэй донесся печальный звон стекла. Это разбился флакончик духов, которые она везла в подарок.

– О боже! – вырвалось у Мэй.

Красная как мак, она стала собирать с пола вещи. Больше всего ей хотелось провалиться под землю, но в следующее мгновение захотелось отправиться куда-нибудь еще глубже, потому что дама в сиреневом наклонилась, помогая ей собирать заколки, изрядно потрепанные книжки, небольшую тетрадь в сафьяновом переплете и даже ту самую расческу с треснутой ручкой.

– Вы слишком добры, миледи… – пролепетала Мэй. – Право же, не стоит, я сама.

– Ну что за глупости, – сказала дама. – Жаль только, что духи разбились.

Она осторожно, чтобы не порезаться, подняла с пола самый крупный осколок флакона и посмотрела на этикетку.

– «Убиган»[162], конечно. Не переживайте, вы купите в Ницце точно такие же.

– Да, но… но… – Мэй искала слова, чтобы выразить обуревавшие ее чувства, и не находила.

– Это был подарок? – догадалась дама.

Мэй кивнула.

– Моей бабушке, – сказала она. Ей ужасно хотелось заплакать, но фамильная гордость Уинтерберри пересилила. Мэй сидела, распрямившись как струна, и только ресницы предательски дрожали.

– Ваша бабушка живет в Ницце? – рассеянно спросила дама. – Нет, я не думаю, что брать осколки голыми руками – хорошая идея. Подождите, я вызову кондуктора, пусть он тут все соберет.

Кондуктор явился, выслушал рассказ феи в сиреневом о гибели флакона – все понимающий, чудесный кондуктор, – и через какие-то несколько минут в купе было чисто. Только настойчивый запах цветов, витавший в воздухе, напоминал о недавнем крушении хрупкой склянки.

– Не хотелось бы разочаровывать вашу бабушку, – заметила дама в сиреневом, залезая в сумочку, которая лежала рядом на диване. – Возьмите, мисс Мэй.

Это были другие духи, в другой коробке, и флакон запечатан золотой нитью. Ни одна бабушка на свете не отказалась бы от такого подарка, но Мэй пребывала в смятении.

– Нет, я не могу! – воскликнула она. – Я такая неловкая, а вы…

– Почему не можете? – спросила дама.

– Я вас совсем не знаю, – теряя голову, пролепетала Мэй.

– А разве я не представилась? – вскинула тонкие брови незнакомка. – Я Амалия, баронесса Корф. Так что теперь вы меня знаете, не правда ли?

И она мягким, каким-то кошачьим движением вложила в руку Мэй коробку с духами.

Фея на глазах превращалась в ангела с крыльями. И тут Мэй поняла, где именно ей раньше встречалась эта великодушная дама. Мэй действительно не раз видела свою попутчицу на фотографиях в журналах. Кажется, та была русской, но регулярно приезжала в Англию. Мэй даже вспомнила, что баронесса Корф была благотворительницей и несколько месяцев назад открывала благотворительный базар вместе с герцогом Олдкаслом, известным английским аристократом.

– О! – пролепетала Мэй, глядя на Амалию во все глаза. – Простите, миледи, я вас не узнала! Я же читала о том вечере, где вы и герцог…

Амалия повернула голову, и в ее карих глазах мелькнули загадочные золотые искры.

– Да, мы с его светлостью давние друзья, – спокойно подтвердила она.

Тон госпожи баронессы, по правде говоря, был дьявольски двусмысленным[163], но бесхитростная Мэй не уловила ничего такого. Напротив, она искренне порадовалась за герцога Олдкасла, что у него такие чудесные друзья.

– Но я не могу принять этот дар, госпожа баронесса! – встрепенулась Мэй. – Вы очень, очень добры, но я…

– Вы хотите огорчить свою бабушку, приехав к ней с пустыми руками? – спокойно осведомилась Амалия.

Мэй замялась. По правде говоря, меньше всего на свете она хотела огорчать бабушку. Но щепетильность не позволяла просто взять и принять столь дорогой подарок, как духи, от столь любезной леди, как Амалия. Потому что это значило бы злоупотребить чужой добротой.

– Давайте сделаем так, – предложила Амалия, которая по лицу Мэй легко прочитала ее мысли. – Вы подарите бабушке эти духи, чтобы порадовать старую даму, а потом, если вам так не хочется оставаться в долгу, купите мне взамен другие. Договорились?

И она мягко, но решительно пресекла бессвязный поток благодарности. Если дать застенчивому человеку волю, он будет говорить до утра.

– Должна сказать, – добавила баронесса Корф, – у разлившихся духов довольно сильный запах. Если мы не проветрим купе, неизвестно, удастся ли ночью уснуть. Вы давно обедали? Если нет, можем приоткрыть окно и на некоторое время переместиться в вагон-ресторан.

Мэй находилась в таком состоянии, что готова была следовать за Амалией хоть на край света. Вскоре обе собеседницы уже сидели за столиком и изучали меню, в то время как поезд неуклонно двигался по направлению к Дижону.

– Рыба – это, конечно, замечательно, но есть ее в поезде не слишком удобно, – заметила Амалия. – Кстати, как зовут вашу бабушку? Может быть, я ее знаю?

От острого взора, казавшегося обманчиво рассеянным, не укрылось, что Мэй как-то занервничала, причем уже не в первый раз. Любопытно бы узнать, почему, мелькнуло в голове у Амалии. По природе баронесса Корф была так устроена, что не слишком жаловала секреты, какими бы ничтожными они ни казались.

А Мэй в это мгновение думала, что когда правда о ее бабушке выплывет наружу, чудесная, щедрая, добрая леди Амалия не то что не подаст своей попутчице руки, но даже и взгляда не пожелает бросить в ее сторону. Нежное сердечко Мэй трепетало. Если бы эта наивная, застенчивая девушка умела лгать, она бы, конечно, солгала; но Мэй была слишком прямодушна и, кроме того, отлично сознавала, что ложь – только временное спасение, которое неизменно влечет за собой крах.

– Вряд ли вы ее знаете, – проговорила наконец Мэй, волнуясь. – Я хочу сказать… то есть я думаю, она совсем не вашего круга. – Ее нижняя губа обиженно дрогнула. – Дело в том, что моя бабушка – Кларисса Фортескью.

Глава 3 Бабушка, маршал и двадцать наследников

Чтобы объяснить причины, по которым Мэй не жаждала распространяться о своей бабушке, нам придется прерваться и подробнее рассказать историю мисс Фортескью, долгое время бывшей притчей во языцех в Лондоне, Суррее и Девоншире, а кроме того, в некоторых отдаленных колониях Британской империи. В общем и целом можно сказать, что имя этой поразительной особы было известно всему белому свету.

Кларисса Фортескью происходила из уважаемой семьи. Ее родители были безупречны, как и родители родителей. Правда, один из ее дедушек злоупотреблял бренди, а другой имел привычку время от времени швыряться в жену всем, что попадалось под руку, но в семье Фортескью эти мелочи сходили за невинные чудачества, тем более что домашние никогда не жаловались, а стало быть, никто из посторонних ни о чем не знал.

Мисс Кларисса была идеальной юной леди, столь же благовоспитанной, сколь очаровательной. При наличии приличного приданого такие качества не пропадают втуне, и вскоре Клариссе сделал предложение мистер Джозеф Уинтерберри. Он жил по соседству с семьей Фортескью. Сам он также происходил из хорошей семьи, известной в этих краях уже несколько веков. У Джозефа было десять братьев и сестер, восемь дядюшек, двенадцать теток и примерно человек семьдесят кузенов и кузин, которые попеременно гостили в доме его хлебосольных родителей. Помимо столь внушительной родни, Джозеф обладал приятной внешностью и покладистым характером, а кроме того, со временем должен был унаследовать кое-какую земельную собственность. Все в округе решили, что он и мисс Кларисса станут на редкость удачной парой. Уже потом, когда выяснилось, насколько они ошиблись в своих ожиданиях, жена викария заявила, что она предчувствовала подобное развитие событий, но ей никто не поверил.

Итак, Кларисса Фортескью вышла замуж за мистера Уинтерберри и превратилась в образцовую жену. Она вела хозяйство, следила за счетами и за шесть лет брака родила четверых сыновей. Мистер Уинтерберри не мог нарадоваться на свою супругу и полагал, что их счастье продлится до конца дней.

Очевидно, у Клариссы были другие соображения на этот счет, потому что однажды, вернувшись с охоты, Джозеф обнаружил на подушечке для булавок следующее послание:

«Дорогой сэр,

Не могу сказать, кто надоел мне больше – вы, ваши родственники или ваши дети. От души надеюсь, что никогда больше не увижу ни вас, ни их.

Кларисса Фортескью».

Прочитав письмо, мистер Уинтерберри на всякий случай повторил чтение еще три раза, но текст ничуть от этого не изменился. Напротив, содержание предстало перед ним во всей своей возмутительности.

Первые слова мистера Джозефа были:

– Я надеюсь, это шутка? Хотя и крайне дурного тона!

Затем:

– Не знал, что моя Клари пьет так же, как ее дедушка!

Затем:

– Я подстрелил лису, а Клари занимается какими-то глупостями? На что это похоже, я вас спрашиваю?

После чего он наконец догадался призвать дворецкого и спросить у него объяснений. Дворецкий всплеснул руками, на всякий случай ужаснулся и вызвал горничную миссис Уинтерберри, которой по должности полагалось знать о своей хозяйке все.

Горничная напомнила хозяину о разных событиях, от которых тот прежде досадливо отмахивался, – о том, как во время третьих родов надо было послать экипаж за доктором, а экипаж забрал один из дядюшек, гостивших в доме, и Кларисса в результате чуть не умерла, о том, как племянница Джозефа однажды опрокинула краски на новое платье хозяйки, которым та очень дорожила, о том, как Кларисса просила нанять еще одну няньку, но мистер Уинтерберри предпочел купить новую гончую. Джозеф негодовал.

– Вы хотите сказать, милочка, что жена бросила меня из-за собаки? – патетически восклицал он. – Так, что ли?

– Ну, если она сбежала с мистером Эндрю, то ей лучше знать, из-за чего, – парировала горничная и прикусила язык.

Джозеф медленно выпрямился.

– Вот он что! Стало быть, это все из-за Эндрю!

Голубоглазый обаятельный Эндрю был приятелем одного из его кузенов, который и ввел его в дом. Мистер Уинтерберри, сам того не подозревая, пригрел на груди змею.

– Это ему даром не пройдет! – вскричал Джозеф и послал дворецкого проверить, много ли денег захватила с собой беглянка.

Выяснив, что она взяла с собой все до последнего пенни, а также платья, украшения и прочие мелочи, Джозеф преисполнился еще большего негодования и запретил упоминать при себе имя «этой женщины».

– Пусть, умирая, она приползет к моему порогу – я все равно ее не прощу!

Затем он выпил большой стакан кларета, велел заложить экипаж и отправился к родителям – советоваться, что предпринять в этом экстраординарном случае.

Узнав о происшедшем, мать заплакала и призналась ему, что Кларисса ей никогда не нравилась. У нее было предчувствие, что эта особа разобьет жизнь ее сына. Впрочем, оставался открытым вопрос, почему она никому не говорила о своем предчувствии вплоть до того момента, когда было уже слишком поздно.

Отец, впрочем, оказался куда реалистичнее и о предчувствиях не толковал.

– Надо вернуть ее домой, – сказал он.

– Что? – ужаснулся Джозеф. – После того, как она осквернила семейный очаг? Никогда!

– Не будь ослом, – отрезал отец. – Если муж бросает жену, он молодец, хоть и негодяй, но если жена бросает мужа, все сочтут последним олухом его. Я уж молчу о том, что начнут говорить о ваших детях. Нет! Надо во что бы то ни стало вернуть эту чертовку обратно, если понадобится, то силой. Куда она делась?

Но Джозеф заартачился и повторил, что если даже Кларисса и приползет к его порогу, то он… и т. д. Он сотрясал воздух, расхаживал по комнате и сверкал глазами. Подвески на хрустальной люстре ходили ходуном, и с них хлопьями осыпалась пыль.

Пока Джозеф бесцельно растрачивал таким образом драгоценное время, преступная парочка не тратила его даром. Так как Эндрю служил во Франции в представительстве крупной английской фирмы, он сразу же предложил Клариссе перебраться на континент, и молодая женщина, поколебавшись, согласилась. Впрочем, она была готова следовать за Эндрю куда угодно, лишь бы оказаться подальше от опостылевшего мужа.

Пока беглецов искали в Дувре, они уже благополучно прибыли в Кале и таким образом оказались вне зоны досягаемости британской юстиции. Однако тесть Уинтерберри оказался не лыком шит и сразу же довел до руководства фирмы, в которой служил Эндрю, в какой чудовищный скандал оказался втянут их работник.

Руководство вздохнуло, пожало плечами, вызвало к себе ловеласа и довело до его сведения, что карьера и интрижки порой вещи несовместимые, особенно если речь идет о такой почтенной фирме, как та, в которой он работает. Эндрю поставили ультиматум: либо он расстается с Клариссой, либо со службой.

О Эндрю, Эндрю! Каков был его выбор? Как мог он поступить, когда речь шла о женщине, которая ради него пожертвовала своим добрым именем, своей честью, своим будущим, наконец? Она оставила свой дом, своих родных, своих детей! Неужели это ничего не значило?

Очевидно, ничего. Потому что бессердечный Эндрю выбрал службу. А Кларисса осталась совершенно одна в незнакомом городе, в чужой стране, без гроша за душой, потому что все ее сбережения они с любовником уже спустили. Да и, в конце концов, где тратить деньги с размахом, как не в Париже?

Итак, Эндрю бесследно растворился в дымке парижских улиц. Клариссе было больше не на кого рассчитывать. В далеком Девоншире мистер Уинтерберри-старший, узнав о развитии событий, удовлетворенно потер руки.

– А теперь, – сказал он сыну, – самое время поехать за твоей супругой и привезти ее обратно.

Однако строптивый Джозеф крепко держался шаблона о блудной жене, которая должна сама явиться и униженно просить прощения, после чего он, может быть, и соблаговолит принять ее обратно. Мать и все родственницы женского пола тотчас встали на его сторону и заявили, что не к лицу Джозефу самому просить жену вернуться.

– Главное, не будь с ней слишком мягок, когда она вернется, – наставляла Джозефа мать. – А ведь вернется, куда ей деваться?

При мысли, что вскоре он окажется полным хозяином положения, Джозеф приходил в возбуждение, грозил окну кулаком и кричал:

– Наконец-то я увижу, как она приползет обратно! Дрянь, дрянь!

Но он ее не увидел, потому что Кларисса сделала то, чего от нее мало кто ждал. Она осталась в Париже.

Она не пыталась вернуться в Англию, не докучала мужу слезливыми письмами с мольбами о прощении, не требовала от него денег – она вообще предпочла забыть о нем, словно его никогда в ее жизни и не было. Взамен она выбрала нелегкое существование женщины, которая зависит только от милостей мужчин. Выше уже говорилось, что миссис Уинтерберри (в девичестве Фортескью) была очаровательна. Париж превратил это очарование в опасное оружие, которым Кларисса без промедления воспользовалась. Выражаясь простым языком, она пошла по рукам.

Когда Джозеф узнал, что его жена в Париже прекрасно проводит время сначала в обществе бедного писателя, затем в обществе богатого старого художника-академика, а затем в обществе сына банкира, он побагровел и заявил:

– Так! Теперь ноги ее в моем доме не будет! Кончено! Больше она для меня не существует!

И отправил жене во Францию злобное письмо, в котором уведомлял ее, что она для него умерла.

Не ограничиваясь одним письмом, он довел до всеобщего сведения, что его жена скончалась. Детям тоже было сказано, что их мамы больше нет. При этом слуги и, конечно, родственники прекрасно знали правду, но все предпочитали подыгрывать Джозефу в его упорном стремлении объявить свою жену умершей. Если паче чаяния кто-то из многочисленного семейства Уинтерберри вдруг оказывался в Париже и сталкивался там с Клариссой, то благоразумно не видел ее, как не замечают бесплотный дух.

Тем не менее из Парижа до семейства Уинтерберри время от времени доходили слухи о том, как недостойная жена достойного человека проводит свое время. Поначалу Кларисса предпочитала общество богемы, но быстро поняла, что бедные писатели и художники без заказов кормятся только мечтами о бессмертии. Они забавляли Клариссу, но ее мечты были куда более материальны. Кроме того, однажды она простудилась так, что чуть не умерла от воспаления легких, а когда выздоровела, то решила, что жизнь и все, что та может дать, гораздо лучше любого бессмертия, которое вообще может никогда не наступить.

Поэтому она переключилась на художественные верхи – преуспевающих живописцев, которые выставлялись в Салоне, имели орден Почетного легиона и не знали отбоя от заказчиков, а также беллетристов с именем и почтенных академиков, которые были без ума от пикантной язвительной англичанки.

Однако через несколько лет Кларисса пресытилась разговорами о литературе и искусстве, которые неизменно сводились к тому, кто получает больший гонорар. Так или иначе, с этого времени ее видели исключительно в обществе предпринимателей, банкиров и офицеров. В эпоху Второй империи[164] состояния сколачивались быстро, страна развивалась фантастическими темпами, и у Клариссы никогда не было недостатка в покровителях. Что касается военных, то они хоть и не могли похвастаться внушающими трепет богатствами, но, в конце концов, были молоды и обладали отличными фигурами.

А время меж тем шло, и, как всегда, незаметно подкралась смена эпох, когда то, что казалось незыблемым, рухнуло в один миг. Что-то не заладилось, глава режима утратил прежнюю хватку, грянула война, затем Коммуна, и империи пришел конец. Новые власти разделались с коммунарами, которые успели всем надоесть (уничтожая дворцы и памятники, господа бунтовщики нанесли Парижу больший урон, чем впоследствии обе мировые войны, вместе взятые). Затем власти посовещались и большинством в один голос пришли к мысли о том, что Франции нужна республика. На этом и решено было временно остановиться.

А Кларисса…

Клариссе, казалось, уготовано личное крушение – обыкновенное для женщин, которые когда-то были молоды и красивы, но теперь уже не так молоды и, увы, далеко не так красивы. Ей было уже под сорок – возраст, когда мужчина еще может считать себя молодцом, но женщина (по мнению большинства) может считать лишь морщины. Впрочем, у Клариссы оставались кое-какие деньги – не так много, как она рассчитывала, потому что ее образ жизни требовал определенных расходов, а они не всегда подчинялись контролю. Так или иначе, она подвела итоги, пришла к выводу, что при некоторой экономии сможет прожить безбедно столько же, сколько прожила, и решила остепениться. Не впадая в ханжество, но и не щеголяя былыми подвигами, она поселилась в скромной квартирке с видом на Лувр и Сену и покорилась течению времени. Порой ее навещали старые друзья, что в данном случае равнозначно выражению «старые любовники». Они давали ей советы, как выгоднее вложить оставшиеся деньги, вспоминали легкомысленные времена империи, вздыхали и порой задерживались дольше, чем требовали приличия. Так прошло несколько лет, и наступил 1895 год.

В далеком Девоншире Джозеф Уинтерберри, располневший и обрюзгший, с красным лицом, все еще тешил себя надеждой, что когда-нибудь опозорившая его жена вынуждена будет вернуться, дабы не умереть в нищете. На этот случай у него было заготовлено несколько речей, одна выразительнее другой. Но ни одна ему не понадобилась. Однажды утром он раскрыл газету и прочитал, что во Франции скончался маршал Поммерен, принадлежавший к довольно знатной семье и оставивший недурное состояние. Половину маршал завещал Франции на создание морского музея имени Поммерена, так как всю жизнь мечтал о море, хоть и сражался исключительно в сухопутных войсках. Вторую половину покойник в память о добрых старых временах оставил своей хорошей знакомой, англичанке мадемуазель Клариссе Фортескью. В газете сообщалось, что, получив наследство, мисс Фортескью сделается богаче на миллион полновесных, восхитительных золотых франков разом.

Узнав, что негодяйка-жена, осрамившая его имя, на старости лет заделалась миллионершей вместо того, чтобы приползти к его порогу и далее по программе, мистер Уинтерберри вытаращил глаза, несколько минут пытался выговорить хоть что-то, но побагровел еще больше, а затем упал лицом в тарелку. С ним приключился удар, и через несколько часов он умер.

Сыновья Клариссы и мистера Уинтерберри – Джозеф-младший, Генри, Уильям и Роберт – были к тому времени раскиданы судьбой по всей Англии и ее заморским территориям. Джозеф пытался с переменным успехом торговать на Барбадосе, Генри с женой и детьми занимался земледелием в Суррее, Уильям занимал небольшой пост в Индии, а Роберт с семьей мирно жил в Литл-Хилле. Тем не менее удаленность не помешала братьям собраться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Конечно, они прекрасно знали, что, вопреки тому, что им твердил отец, их мать живехонька и вполне сносно существовала в Париже. За истекшие годы ни Кларисса, ни сыновья не предпринимали попыток повидаться. Они не обменивались письмами, мать не знала о рождении детей, которых к нынешнему времени насчитывалось: пятеро – у Джозефа-младшего, двое – у Генри, шестеро – у Уильяма и еще трое – у младшего Роберта. Даже в разговорах между собой братья избегали упоминать имя Клариссы, само существование которой было укором их честной фамилии. В глубине души, вероятно, они бы и в самом деле предпочли, чтобы она умерла, но судьба распорядилась совершенно иначе, и к такому повороту событий они оказались не готовы.

– Да, маршал… – вздохнул Генри, барабаня пальцами по столу.

– Миллион! – со значением вставил Джозеф-младший.

– Интересно, сколько это будет в фунтах? – робко спросил Роберт.

– Какая разница, – отмахнулся практичный Уильям, – уж, во всяком случае, не твои десять фунтов годового дохода!

Хотя годовой доход Роберта был больше, но тот ничего не ответил. Семья и в самом деле не могла похвастаться достатком.

– Главное, чтобы родственники не вмешались, – напирал Генри.

– Что за родственники? – прищурился Джозеф.

– Родственники маршала, – мрачно ответил за брата Уильям. – Думаешь, они захотят уступать такие деньжищи?

Впрочем, главную мысль, которая одновременно сверлила все четыре головы, никто так и не высказал вслух. Мысль эта была: «Мать уже не молода, если ей суждено умереть, кому достанется маршальский миллион?»

– Я думаю, надо ей написать, – сказал наконец Уильям. – Выразить соболезнования, этот Поммерен все-таки был ее другом. Ну и… вообще.

Братья переглянулись. Из развратной вавилонско– парижской блудницы, которую следовало избегать, аки чумы, Кларисса как-то незаметно превратилась в обладательницу пещеры Али-Бабы, которую следовало всячески холить и лелеять.

В самом деле, мало ли кому взбалмошная старушка завещает свой миллион! Такие деньги в хозяйстве далеко не лишние, одинаково пригодятся как на Барбадосе, так и в Индии, и в Суррее, и даже в забытом Богом и картографами крошечном городишке Литл-Хилл.

– Я, право, не знаю, удобно ли… – пробормотал Роберт. – Я хочу сказать, мы столько лет не желали ее знать… и даже когда ты, Уильям, оказался во Франции…

– У меня не было времени, – тотчас отреагировал Уильям. – Я был очень занят, иначе я бы, конечно, ее навестил!

– Лично я, – добавил Джозеф, – всегда думал, что у матери были причины, чтобы оставить нашего отца. И в глубине души всегда – на ее стороне!

Братья, отлично помнившие, какой чопорный ханжа был их старший брат и как он выражался о матери раньше, предпочли не развивать эту тему.

– Мы должны восстановить отношения, – объявил Генри. – В конце концов, всегда можно объяснить, что при жизни отца для нас было невозможно… гм… поддерживать общение. Она должна войти в наше положение.

И тут скромный, застенчивый Роберт удивил всех.

– Я не думаю, что мы ее обманем, – сказал он.

– О чем это ты? – удивился Джозеф.

– Я думаю, она не так глупа, – твердо ответил Роберт. – Она сразу поймет, что мы беспокоимся вовсе не о ней, а о деньгах.

– С чего ты взял, что она не глупа? – холодно спросил Генри. – Насколько я помню, когда она сбежала с этим… как его… забыл имя, но когда она сбежала, ты еще в колыбели лежал.

Мистер Роберт Уинтерберри смешался, но тотчас же нашелся.

– Будь она глупа, ей не оставили бы миллион, – сказал он.

Братья переглянулись. Нет слов, младший брат сумел отыскать самый лучший довод.

– И тем не менее она наша мать, – напомнил практичный Уильям. – Родная кровь и всякое такое. Тем более мы так долго не переписывались, она ничего о нас не знала. Да еще примите во внимание ее годы – я уверен, она будет тронута, если мы напомним о себе. Напишем ей о смерти отца, посочувствуем по поводу кончины маршала, расскажем о своих детях…

– Разумно, – одобрил Генри. – Очень разумно. Думаю, дети тронут ее больше всего.

– Может быть, но главное, – мягко сказал Джозеф, – чтобы она не успела потратить весь миллион на себя.

Он мило улыбнулся присутствующим и налил себе стакан воды.

Глава 4 Любящие родственники

Деньги обладают властью. Как сказал один умный человек, деньги – это мера всех вещей, а наше существование – хочешь или не хочешь – зависит от тех же вещей. Можно, конечно, воспитывать в себе величие духа, живя в грязной бочке, но куда комфортнее заниматься тем же самым в уютном домике с видом на море и азалиями в саду.

В 1895 году Клариссе исполнилось 63 года. Нынешнее состояние вполне ее устраивало, и от жизни она по большому счету ничего уже не ждала. Из постоянных друзей к тому моменту оставались старый адвокат Бланшар, замешанный во всех скандалах Второй империи, и старый маршал Поммерен, замешанный во всех ее войнах. Адвокат, которого не так давно засудили собственные дети и едва не довели до разорения, приходил к Клариссе вспоминать императора Наполеона III и звезд его эпохи. Какие тогда были финансисты, женщины, лошади, моды! На глаза старого Бланшара набегали непритворные слезы умиления. Раньше все было гораздо лучше, не говоря уже о том, что император никогда не позволил бы изуродовать милую его сердцу столицу этой железной дылдой, отвратительной башней инженера Эйфеля. Кларисса вторила ему, и вместе они оплакивали молодость.

С маршалом, которого она помнила еще лейтенантом, все было гораздо проще: несмотря на эполеты и славное боевое прошлое, Поммерен был скромен и немногословен. Он не жаловался ни на болезнь почек, от которой страдал, ни на жену, от которой страдал еще больше. В гостях у Клариссы он ограничивался тем, что читал газеты или играл в карты по маленькой. Вечером, поцеловав хозяйке руку, уходил, чтобы так же скромно и ненавязчиво возникнуть в дверях на следующий день.

Кларисса привыкла к его визитам и, когда однажды маршал не пришел, не на шутку забеспокоилась. Бланшар, которого она послала узнать, в чем дело, вернулся с мрачным видом.

– Доктора говорят, дело плохо, – сказал он, и Кларисса заплакала.

Вскоре маршал Поммерен отправился туда же, где пребывают оба французских императора, а еще через некоторое время Бланшар с выпученными глазами, задыхаясь, взлетел по лестнице на четвертый этаж и едва не оборвал звонок.

– Завещание! Миллион! – простонал бедный адвокат и рухнул в обморок.

Так Кларисса узнала, что старый любовник, который всегда больше делал, чем говорил, не забыл позаботиться о ней перед встречей с двумя императорами.

Она долго сидела перед трельяжем, машинально растирая виски. Будущее, от которого, напомним, она ничего не ждала, вдруг окрасилось в радужные тона. Перед мысленным взором всплывали то аквамариновая синева Средиземного моря, то лавандовые поля на юге Франции, близ Ниццы, то алое кружево, которым отделано платье от знаменитейшего модельера Жака Дусе, – восхитительное, навевающее грезы платье, которое она не могла позволить себе еще вчера.

Бланшар пришел в себя. Он тихо стенал и растирал грудь рукой, лежа на софе. Кларисса подсела к нему и без околичностей объявила:

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь защищал мои интересы.

У маршала была жена и еще дети, а стало быть, имелись веские основания, чтобы заставить суд признать завещание недействительным.

– Ради вас я готов на все! – пылко объявил Бланшар и поцеловал Клариссе руку.

Таким образом англичанка, которая давно думала по-французски и даже сны видела только на этом языке, назначила Бланшара главнокомандующим армии, состоявшей из них двоих. И адвокат взялся за дело.

Он стряхнул пыль с кое-каких старых связей, завел новые, не моргнув глазом выслушал несколько сомнительных комплиментов по поводу того, что все его дела остались в прошлом, до 1870 года. Также выслушал множество советов, преподнес кучу мелких подарков горничным и лакеям заинтересованных лиц, освежил в памяти некоторые законы и даже добился приема к одному министру, который мог помочь.

Потом Бланшар честно признавал, что все его труды могли бы пойти прахом, если бы Поммерен не оказался столь же предусмотрительным, сколь и немногословным. Дело в том, что французское правительство, которое получало миллион при условии учреждения морского музея имени маршала, вовсе не было заинтересовано в пересмотре завещания, и благодаря этому Бланшар сумел выиграть дело.

Примерно в то же время Кларисса внезапно обнаружила, что сыновья, которые раньше не удосуживались даже послать ей открытку к Рождеству, вдруг вспомнили о ее существовании и наперебой стали заваливать ее многостраничными письмами с заверениями в любви и уважении. Стоило ей выиграть дело, как писем стало еще больше. Теперь ей писали не только сыновья, но и их жены, которых Кларисса в глаза не видела, а также дети, о существовании которых не подозревала.

Больше всего посланий было от старшего Джозефа, которого Кларисса запомнила вечно хнычущим, ябедничающим мальчиком. В посланиях он рассыпался мелким бесом, перечислял достоинства своих детей, общим числом пять штук, и ненавязчиво предостерегал мать против братьев. По его словам, Генри пил, как рыба, Уильям вел непозволительный образ жизни и держал по любовнице в каждой индийской деревне, а тихий Роберт колотил жену и детей. Впрочем, если судить по письмам Генри, пил не он, а все тот же Роберт, Уильям будто бы присвоил казенные деньги, а Джозеф ночи напролет веселился на Барбадосе так, что местные жители вызывали полицию. В письмах Уильяма, само собой, имела место совершенно иная версия. Что же до Роберта, то его послания были самыми краткими, и о братьях он почти ничего не сообщал.

Долгое время ни братья, ни их домочадцы не получали никакого ответа. Наконец от имени секретаря Клариссы (в роли которого выступил все тот же незаменимый Бланшар) пришло короткое письмо, уведомляющее братьев Уинтерберри, что их мать за почти 40 лет жизни в Париже разучилась говорить по-английски и покорнейше просит, если что, писать ей по-французски, а так остается совершенно к их услугам и с почтением заверяет их в своем уважении.

Братья Уинтерберри не были сильны во французском. Еще каких-то несколько месяцев назад они вообще полагали, что на свете есть только одна достойная нация – британская, и к соседям, живущим по ту сторону Ла-Манша, испытывали нечто вроде снисходительного презрения. Еще бы, французы такие легкомысленные, а их дамы такие ветреные. Но теперь золотой миллион маршала Поммерена стучал в сердца братьев почище пепла Клааса и побуждал к действию. Золото не имеет национальности – только владельца. Джозеф стал изучать французский. Генри стал изучать французский. Уильям стал вспоминать французский, который он когда-то вроде бы знал, но в Индии успел основательно забыть. Что же до Роберта, то кроткий Роберт сдался.

– Старую собаку не научить новым трюкам, – сказал он, но на всякий случай послал матери фотографию, где были сняты он с женой и их дети: Мэй и двое младших. Мэй была славненькая и даже на фотографической карточке могла растопить любое сердце.

Итак, тремя братьями были сочинены новые письма по-французски, которые отправились во Францию, но вскоре вернулись с пометкой, что адресат выбыл в неизвестном направлении. Произведя кое-какие разыскания через друзей в посольстве, Уильям обнаружил, что мать продала квартиру в Париже и перебралась в Ниццу, приказав отправлять всю почту из Англии по обратному адресу. Тут даже самые оптимистичные члены семьи Уинтерберри поняли, что Кларисса не желает их знать – точно так же, как прежде сами они не желали знать ее.

Мистер Джозеф-младший рвал и метал. Мистер Генри высказал несколько необдуманных слов по поводу отца, который так восстановил против них мать. Практичный мистер Уильям сказал:

– Но ведь миллион она не потратила! Значит, надежда еще есть.

О том, что сказал мистер Роберт, история умалчивает, зато прекрасно известно, о чем он несколько позже говорил со своей женой Мэри.

– Жили мы небогато, но разве нам было плохо? И тут этот миллион… И мать! Я ее даже не помню! Почему я должен изображать, что она мне небезразлична? Ведь она бросила меня, как… как какого-нибудь котенка! Да о чем я говорю – даже кошка так не бросает котят!

– Дорогой, – примирительно сказала Мэри, – ты прав, но мы должны думать о Мэй. Ей уже не десять лет, и ей совсем не помешает хорошее приданое.

– Когда я женился на тебе, то не смотрел на приданое, – возразил Роберт. – Только на тебя.

Мэри улыбнулась и погладила его по рукаву.

– Не все мужчины такие, как ты, дорогой, – сказала она.

Братья ломали голову, как уломать капризную старуху, забывшую и честь, и родной язык, но приобретшую миллион. Джозеф нашел, как ему казалось, верное средство. Дела не позволяли ему надолго отлучаться с Барбадоса, и поэтому он снабдил деньгами старшего сына Джорджа, дабы тот явился под светлые очи бабки и попытался растопить ее сердце.

– Я думаю, – говорил Джозеф сыну, – кто-то настраивает ее против нас. Сам понимаешь, сколько вокруг нее должно отираться прихвостней! Большие деньги, Джордж, большие деньги! Но если ты ей понравишься, как знать? Может быть, она в завещании отпишет все нам, а мои братцы останутся с носом!

Сын отбыл в Ниццу – выполнять родительский наказ по привлечению симпатий бабки на свою сторону.

– Этот всегда был пронырой! – мрачно сказал Уильям, узнав окольными путями о действиях старшего.

По правде говоря, сам он пытался получить доступ к матери уже давно, еще когда оказался в Париже. Это произошло сразу после того, как Кларисса выиграла процесс. Уильям полагал, что подоспел как раз вовремя, чтобы раньше всех поздравить ее, но старая горничная, отворившая дверь, на ломаном английском сообщила, что мадам уехала, и когда вернется – неизвестно.

– Скажите ей, что Уильям, ее сын, заходил справляться о ее здоровье, – сказал Уильям.

Горничная кивнула и затворила дверь.

– Кто это был? – крикнул Бланшар из гостиной.

– Мои сыновья всерьез решили меня осадить, – ответила «горничная», входя в комнату. – Пора уезжать из Парижа. Я вовсе не намерена каждый день принимать визиты родственников, которые только и мечтают о моей смерти, чтобы получить наследство!

Адвокат расхохотался.

– Видела бы ты моих детей! – объявил он. – Как они сразу же сделались почтительны, едва мы выиграли процесс! Прежде они в грош меня не ставили, а теперь боятся даже слово молвить: вдруг мне тоже перепадет что-нибудь от твоих денег!

– Мои сыновья ничего от меня не получат, – отрезала Кларисса. – Слишком поздно начали юлить и подлизываться. – Судя по всему, общение с военными, известными своим энергичным языком, не прошло для старой дамы зря. – А если они будут мне докучать, я найду способ от них избавиться.

Бланшар улыбнулся. За последние несколько месяцев, пока он вел дела Клариссы, он помолодел лет на десять, посвежел и похорошел. Он больше не чувствовал себя выброшенным на обочину жизни, напротив – теперь жизнь сама готова была плясать под его дудку, что доказывали десятки визитных карточек с громкими именами, карточек, которые оставляли посетители в его передней. Что же до его подруги, о ней и говорить нечего. Деньги явно были ей к лицу. Она обновила гардероб, прическу, цвет волос и настроение. Жизнь вовсе не кончена – напротив, она продолжалась и обещала еще так много, что грех было этим не воспользоваться. Однако в намерения Клариссы вовсе не входило делить радости жизни с незнакомыми и, скажем прямо, чужими ей людьми лишь потому, что формально они остаются ее родственниками.

Возможно, новоиспеченная миллионерша недооценила упорство родных. Стоило юному мистеру Джорджу Уинтерберри заявиться в Ниццу, как он сразу же напросился в гости к бабушке. По словам Джорджа, Ницца просто оказалась ему по пути, но каким образом можно завернуть в Ниццу с Барбадоса в Девоншир, география умалчивает.

Джордж довел до сведения бабушки, которую он про себя назвал занятной старухой, что его отец является основным наследником покойного Джозефа Уинтерберри и сейчас собирается ликвидировать дела на Барбадосе, чтобы вернуться в родные пенаты. Кроме того, в колониях не такой уж здоровый климат, и вообще, отец собирается затевать новое дело. Не поможет ли Кларисса деньгами?

– Ах, – вздохнула бабушка, любуясь на сверкающий бриллиант на среднем пальце, – какие деньги? Мне едва хватает!

Бланшар, присутствовавший при разговоре, важно кивнул и поправил галстучную булавку с огромным изумрудом. Он чувствовал себя так, словно вернулись благословенные времена империи, когда господствовали яркие цвета, крупные камни, позолота везде, где только можно, и неизвестно откуда взявшиеся состояния.

– А вообще, конечно, надо подумать, – добавила Кларисса.

Джордж приободрился и решил, что самая важная часть по приручению занятной старухи закончена успешно. В мечтах он уже видел себя наследником маршальского миллиона. Но не тут-то было.

Через две недели Джозеф получил известие о том, что его сын напился, в пух проигрался в казино Монте-Карло и неприлично себя вел, вследствие чего – и при полном одобрении бабушки – французская полиция выставила его из страны, запретив возвращаться.

При этом известии у Джозефа сделалось лицо точь-в-точь как у его отца перед ударом, но на этот раз обошлось без трагедий. Джордж, вернувшийся домой без гроша в кармане, жался к стене и испуганно блеял, что он не собирался ни пить, ни играть, но Бланшар заявил, что неприлично быть вблизи от Монако и даже не зайти в казино, а бабушка дала денег на расходы. Джордж поиграл один раз, другой, зашел в одно местечко, в другое… а потом помнил лишь, что с кем-то подрался, но с кем и из-за чего – осталось тайной для него самого. В любом случае, прощалась бабушка с ним крайне холодно и дала ему понять, что больше не ждет к себе ни его, ни его близких.

– Эх, дорого бы я дал, чтобы увидеть физиономию Джорджа в этот момент! – вскричал Уильям, узнав о крушении планов старшего брата, и немедленно послал в Ниццу своего сына Стивена, милого, воспитанного юношу, – доказать Клариссе, что отнюдь не все Уинтерберри кутят, играют и пьют.

Однако через некоторое время Стивен так же с позором вернулся домой. Нет, он выполнил все заветы отца и обходил за милю казино, а также все веселые заведения. Но однажды утром лакей бабушки обнаружил в его кармане золотые ложки, которые неизвестно как исчезли накануне во время ужина. Кларисса подозревала слуг и дала им это понять, а на самом деле кражу совершил ее собственный внук.

– Идиот! – кричал Уильям, потрясая кулаками над лицом растерянного сына. – Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

– Я не брал их! – стонал Стивен. – Клянусь, не брал! Понятия не имею, как они ко мне попали!

– Что ты на него набросился? – сказала заплаканная жена Уильяма. – Разве ты не знаешь, что он просто не мог этого сделать?

Уильям задумался.

– Конечно, это адвокат подстроил, – мрачно проговорил он наконец. – Подложил ложки тебе в карман, а потом слуга якобы случайно их обнаружил! И все для того, чтобы опорочить нас во мнении этой… этой мегеры!

Клекоча от ярости, как индийская кобра, он направился к себе и написал матери длинное французское письмо, полное извинений и заверений в том, что такое больше никогда не повторится. Кларисса бросила письмо в камин нераспечатанным.

– Как же это хлопотно – избавляться от собственных наследников, – пожаловалась она. – Но мне до смерти надоела эта постная физиономия в моем доме. Я была уверена, что еще немного, и дорогой внук Стивен накормит меня мышьяком.

– А теперь кого ждем? – весело спросил адвокат.

– Не знаю. Я была бы рада никого из них не видеть, но ради денег на что только не пойдешь!

Узнав о провале двух старших братьев, Генри решил пойти ва-банк и отправил в Ниццу обоих своих детей, близнецов Тома и Джудит. Рекомендации его были просты: никакого казино, никаких увеселений и зорко следить за карманами, как бы в них чего не подбросили.

– Вас двое, – сказал Генри, – вам будет легче. И ни в коем случае не показывайте вида, что вы думаете о бабушкиных деньгах!

И близнецы пустились в путь. Первое же письмо, полученное от них, весьма озадачило мистера Генри. Среди прочего там сообщалось, что бабушка Кларисса отлично говорит по-английски и вовсе не забыла этот язык.

– Так для чего она морочила нам голову и заставляла нас писать по-французски? – нахмурился Генри. – Не понимаю!

Второе письмо, впрочем, его успокоило. Том умасливал бабку, как мог. Джудит играла на фортепьяно и пела песни, английские и французские. Том нарисовал бабкин портрет, безбожно ей польстив. Кларисса хмыкнула и высказалась в том духе, что ее рисовали художники и почище и что англичане вообще мало что смыслят в искусстве, а затем все же заявила, что молодость надо поощрять.

– Юбер, – сказала она Бланшару, – принесите из моей комнаты ту зеленую вазу… Я хочу подарить ее дорогому внуку!

Том распрямил плечи. В мечтах он уже видел себя обладателем маршальского миллиона, и Джудит ревниво поглядывала на него.

Погостив месяц у милой бабушки, близнецы засобирались домой. Все шло отлично, их не завлекали в казино, им не подбрасывали золотые ложки. А потом разразилась катастрофа.

Катастрофа эта приняла вид маленького тщедушного человечка с печально обвисшими усами, который явился с непонятной бумажкой, дававшей ему право обыскать багаж близнецов. Том протестовал, но его протесты никто не услышал. Он пытался спросить, в чем вообще дело, но так как по-французски говорил немногим лучше тетушки Сьюзан, человечек его не понял.

Кроме того, он был очень занят, роясь в чемодане Тома. Внезапно человечек издал торжествующий крик:

– Ага! Вот и она!

И он извлек на свет божий ту самую вазу, которую бабушка Кларисса столь великодушно подарила своему внуку.

– Сэр, – возмутился Том, – это подарок! Un cadeau![165]

Человечек вздохнул и поглядел на него с жалостью.

– Месье, это старинная китайская нефритовая ваза, – сказал он, – и она стоит столько же, сколько хороший дом в Ницце. Ваша бабушка заявила, что у нее украли вазу и что сделать это могли только вы. Мне очень жаль, но вы арестованы.

– Но это подарок! – простонала Джудит.

– У вас есть свидетели? – поднял брови человечек. – И потом, если это подарок, к чему вашей собственной бабушке заявлять на вас?

Однако бабушка Кларисса оказалась на редкость непоследовательна. По ее словам, она была счастлива тем, что ей вернули ее любимую вазу, которую, как она думала, она утратила навсегда. Что касается похитителей, то, поскольку они ее родственники, она согласна не заводить против них дело – с условием, что они больше никогда не потревожат ее покой.

Зареванных близнецов посадили на поезд, и через несколько дней они были дома. Выслушав эпопею с вазой, Генри всплеснул руками.

– Какой кошмар! В целом свете не было такой жестокосердной матери!

И в полном расстройстве он написал письмо Роберту, заклиная его держаться от зловредной Клариссы подальше.

Роберт был бы рад последовать совету, но дела младшего Уинтерберри шли вовсе не блестяще. Желая увеличить свой доход, он вляпался в спекуляцию сомнительными акциями и потерял деньги. Сознавая свою вину, Роберт ходил мрачнее тучи, и все это время его неотвязно терзала мысль, что в нескольких сотнях миль от него припеваючи живет его родная мать, которая может дать любую сумму и спасти семью от нищеты. Но, судя по приему, который она оказала его племянникам, рассчитывать Роберту было не на что.

Он потерял аппетит и ночами лежал без сна, глядя в потолок. Жена стала тревожиться. Не выдержав, он рассказал ей все.

– Моя сестра Сьюзан замужем за парижским юрисконсультом нашего посольства, – сказала Мэри. – Мы можем попытаться занять денег у них.

– А чем мы будем отдавать долги? – мрачно спросил Роберт.

Мэри задумалась.

– Мэй совершенно не подходит для того, чтобы просить денег у твоей матери, – сказала она.

– Совершенно, – уныло подтвердил Роберт. Двое сыновей были еще детьми, и на них тоже рассчитывать не приходилось.

– Она слишком бесхитростная, – добавила жена.

– И добрая, – проворчал Роберт, вспомнив, как дочь нянчилась с найденным в саду ежом, который сломал лапку. Лапка вскоре срослась, а еж стал постоянным спутником Мэй и ходил за ней всюду, куда бы она ни шла.

– Поэтому у нее может что-то получиться, – рассудительно сказала Мэри.

Роберт подпрыгнул на месте.

– Чтобы я послал ее к… к моей матери? Ни за что!

– Это наш последний шанс, – печально сказала Мэри. – Я напишу Сьюзан письмо, она встретит Мэй в Париже. Там же Мэй подберет бабушке подарок, что-нибудь на память, потому что в Литл-Хилл ничего подходящего не найти.

– Ее обвинят в краже, – сердито сказал Роберт. – Или навяжут дорогую вазу, а потом скажут, что она сама ее взяла. Или еще что-нибудь случится.

– Мы ей обо всем расскажем, – успокоила его Мэри. – И предупредим. Она у нас хоть и не слишком практичная, но умная.

По виду своей жены Роберт понял, что она уже все решила.

– Ты хоть понимаешь, что все это окажется напрасно? – спросил он. – Моя мать вычеркнула нас из своей жизни, и все ее поведение показывает, что она не намерена менять свое отношение.

Прежде чем ответить, Мэри аккуратно разгладила ладонью складку на юбке.

– Я думаю, Мэй будет полезно съездить в Ниццу, – сказала она. – Слишком много времени она проводит в Литл-Хилл со своим ежом, пони и книжками. – Мэри промолчала. – В нашем городке все к ней слишком добры, и я думаю, что сейчас самое время понять, что на свете бывают не только друзья и что люди вовсе не так хороши, как она думает.

– Если только ради этого… – нерешительно начал Роберт.

– Конечно, мы будем рады, если ей удастся что-то сделать, – заметила Мэри. – Но если твоя мать откажет, обратимся к моей сестре. А Мэй ничего не грозит. Худшее, что с ней может случиться, – ее обвинят в краже, но она ведь будет предупреждена, верно?

В то мгновение Мэри, конечно, не могла предвидеть, как будут развиваться события в Ницце. Иначе она, без сомнения, настояла бы на том, чтобы Мэй сидела дома, играла с ежом и читала книжки. Но жена Роберта Уинтерберри, хоть и была наделена превосходным здравым смыслом, вовсе не обладала даром предвидения.

Итак, Мэй выслушала наставления родителей, упаковала чемоданы и выехала в Париж, где на несколько дней задержалась в семье Беннетов. Дальше Мэй собиралась ехать вторым классом, но тетя Сьюзан возмутилась и настояла на том, чтобы купить билет на «Золотую стрелу» в первый класс.

– Мы дадим телеграмму твоей бабушке, чтобы слуги встретили тебя на вокзале, – добавила тетя Сьюзан.

Если бы это зависело только от Мэй, то она предпочла бы вообще не встречаться со своей эксцентричной бабушкой, от которой не ждала ничего хорошего. Может быть, именно поэтому она так медленно собирала вещи, что в конце концов едва не опоздала на поезд.

Но все осталось позади, и теперь она сидела в бодро стучащем по рельсам вагоне-ресторане, напротив баронессы Корф с ее загадочными золотистыми глазами, и молодой официант почтительно подошел к ним, чтобы принять заказ.

Глава 5 Семейная ссора

– И еще шабли, – сказала Амалия, заканчивая перечисление блюд. – Так как, вы сказали, зовут вашу бабушку? – обратилась она к девушке.

Краснея, Мэй завела прядь волос за ухо и повторила имя Клариссы.

– Нет, – с сожалением проговорила Амалия, – боюсь, я ее не знаю. А вы что будете брать?

Совершенно успокоившись, Мэй объяснила официанту, что именно она будет есть. Рассеянно слушая ее, Амалия про себя отметила неплохой – для англичанки – французский. «Значит, к Клариссе приехала еще одна наследница… Ну что ж!» И Амалия, подавив невольную улыбку, отвернулась к окну.

Благосклонный читатель, конечно, уже догадался, что баронесса Корф сказала неправду или, во всяком случае, не всю правду о своем знакомстве с Клариссой Фортескью. Об эксцентричной даме, которая купила, не торгуясь, самую дорогую виллу в окрестностях города, знали все, кто хоть раз в Ницце бывал, а ведь Амалия приезжала туда довольно часто. Слуги, бывшие в курсе всех местных сплетен, с удовольствием пересказывали ей колоритные подробности изгнания Джорджа, Стивена и близнецов. Несколько англичан, постоянно проживавших на Ривьере, даже держали пари на то, сколько удастся продержаться очередному претенденту на наследство.

«А впрочем, – добавила про себя Амалия, – меня это ничуть не касается». Она машинально поправила уголок салфетки возле блюда и стала смотреть по сторонам.

В вагоне-ресторане в это время было немного народу. В углу, недалеко от стола Амалии и Мэй, сидела рыжая дама в темно-красном платье с большим вырезом на спине и молодой фатоватый брюнет с щегольскими усиками. Дама, понизив голос и вертя в руках вилку, оживленно говорила что-то молодому человеку, а он улыбался в ответ. В другом ряду плотный господин, по виду крупный коммивояжер, в ожидании своего заказа изучал газету. Посередине вагона у окна сидела целая семья: муж, добродушный улыбчивый коротышка, его полная жена с тремя подбородками, миловидная гувернантка и двое детей, мальчик и девочка. Амалии было достаточно бросить взгляд на физиономию мужа, чтобы составить себе представление о его жизни: деловая хватка, солидное состояние и при том приятный, открытый характер, который привлекает к нему людей, а женщин, вероятно, в особенности. «Причем жена, – мелькнуло у Амалии в голове, – наверняка обо всем знает и смотрит на его шалости сквозь пальцы». И тут она заметила огненный взгляд гувернантки, направленный на хозяина. Взгляд этот длился, наверное, лишь долю секунды, но говорил о многом. «Поразительно, какие страсти вызывают порой самые заурядные люди, – подумала Амалия. – На что бы эта молодая женщина ни рассчитывала, она явно обманулась в своих ожиданиях… и теперь будет отыгрываться на детях. Да, печально, очень печально». Ей сделалось неуютно, и она отвернулась. В глаза ей сразу же бросилось, что Мэй чем-то огорчена.

– У них нет чая, – пояснила девушка.

– Я попросила бутылку шабли, – сказала Амалия, – думаю, хватит на нас двоих.

Мэй замялась. Она хотела сказать, что дома никогда не пила вина, но что-то в выражении глаз Амалии подсказало, что спорить бессмысленно.

«Наверняка она хотела мне сказать, что вино не для нее, – подумала Амалия, от которой ничто не могло укрыться. – И как ее родителям хватило духу отпустить в дорогу такого ребенка?»

Поезд прогрохотал по какому-то мосту, коммивояжер неторопливо перевернул страницу газеты, гувернантка прошипела мальчику: «Я же просила вас, Рене, не трогать без нужды солонку», и тут в вагон-ресторан ворвался вихрь. Вихрь этот имел облик молодой темноволосой женщины в синем платье, с решительными глазами и четко очерченным ртом. Сейчас этот рот был сжат, а глаза недобро прищурены и смотрели в сторону Амалии и Мэй.

Дама в синем платье, как-то по-особому стуча каблуками, прошла между столами, и на мгновение испуганной Мэй показалось, что она действительно собирается остановиться возле них с баронессой. Однако незнакомка сделала еще несколько шагов и нависла над столом, за которым сидел господин с усиками и его спутница в открытом красном платье.

«Да, увял…» – смутно подумала Амалия, увидев, как вытянулась физиономия господина с усиками. Дама в красном платье обернулась, и взорам присутствующих открылось накрашенное личико кокотки – простое, довольно симпатичное и, увы, уже со следами бурного прошлого. Она с недоумением взглянула на даму в синем, но тотчас в лице кокотки произошла перемена. Очевидно, она прекрасно знала, кто стоял возле их стола.

– Теодор, – крикнула дама в синем, – вы негодяй!

Ее глаза метали молнии, руки судорожно сжимали сумочку.

– Дорогая… – пролепетал господин.

– Не смейте меня так называть! – Дама в синем топнула ногой. – Вот, значит, какие дела вынудили вас ехать в Ниццу! Вы мерзавец!

– Прошу вас, Матильда… Вы слишком взволнованы. – Господин по имени Теодор говорил, а взгляд его растерянно метался по вагону-ресторану, подсчитывая свидетелей позора. – Это… это случайная встреча… Она ничего не значит, уверяю вас!

Коммивояжер вынырнул из-за газеты, хмыкнул и закрылся ею полностью. Гувернантка ядовито улыбалась, на лицах мужа и жены было написано любопытство, а дети застыли на месте, ничего не понимая, но чувствуя, что происходит нечто невиданное. Еще бы, они стали свидетелями настоящей сцены!

– Ничего не значит? – возмутилась дама, повышая голос. – Вы едете с этой особой в одном купе! – И она предприняла попытку испепелить рыжую разлучницу взглядом, но та даже ухом не повела. Судя по всему, у разлучницы и самой огня было в избытке.

– Матильда! Умоляю вас… Я все вам объясню!

– Дорогой Теодор, – с безграничным презрением промолвила дама, – с меня довольно! И разговаривать вы будете не со мной, а с моим отцом! Надеюсь, вам удастся объяснить ему, для каких таких деловых переговоров вы оплатили лучшую гостиницу в Ницце… с видом на море!

– Матильда, прекратите немедленно!

Женщина может загнать мужчину в угол, но ненадолго. Только что Теодор был мертвенно бледен и лепетал жалкие слова, но вот его глаза угрожающе сверкнули, и он преобразился.

– Если вам угодно позорить себя этим балаганом, я не намерен в нем участвовать! – Он швырнул на стол салфетку и встал.

– Я позорю вас? – возмутилась Матильда. – А вы, Теодор? Что вы делаете со мной? Чем я заслужила такое отношение, чем?

В ее голосе зазвенела мука. Амалия нахмурилась. Семейная сцена все больше претила ей.

– Матильда, на нас смотрят, – вполголоса проговорил Теодор.

– И пусть! Мне все равно! Отчего же вы не беспокоились раньше, когда они смотрели на вас с этой тварью?

Похоже, рыжая решила обидеться всерьез.

– Как вы любезны, госпожа графиня, – сказала она, усмехаясь. – Только как тогда называть человека, который разоряет другого, чтобы заставить его жениться?

– Что вы несете! – возмутилась Матильда. Но пылу у нее заметно поубавилось.

– Можно подумать, вы не знаете, – отчеканила рыжая, глядя ей прямо в глаза. – Если бы не делишки вашего отца, никогда бы Теодор не стал вашим мужем! И нечего тут говорить о любви, сударыня. Сядь, Теодор! Нам еще должны принести десерт. А эта пусть кричит, сколько ей влезет, коли охота себя на посмешище выставлять.

Теодор посмотрел на любовницу – и медленно опустился на место. На скулах Матильды выступили красные пятна.

– Теодор! Я этого так не оставлю! Ты пожалеешь!

– Можно подумать, я не жалею, – с самого дня свадьбы!

Судя по всему, Теодор дошел до той опасной точки, когда готов был выложить все, что накопилось на душе; это ошеломило его жену сильнее, чем оскорбление.

– Не смей так говорить! – возмутилась молодая женщина. – Не смей, слышишь? Или я все расскажу моему отцу!

– Довольно, Матильда, – оборвал ее муж со скучающей гримасой. – Хочешь, я пошлю ему со следующей станции телеграмму? «Отдыхаю в Ницце с подругой, желаю и вам того же. Зять». А то твой отец скоро доработается до удара – ни одного дня свободного.

– Ах, вот о чем ты мечтаешь! – крикнула Матильда. – Чтобы он умер! Скажи, а может быть, ты хочешь, чтобы я тоже умерла? Ты ведь этого хочешь, да?

И тут Мэй услышала слова, от которых у нее перехватило дыхание.

– Да, – спокойно ответил Теодор, глядя в лицо жене и улыбаясь нехорошей улыбкой, от которой его рот искривился. – Меня вполне устроило бы, если бы ты упала под этот поезд. – Он перегнулся через стол и прошипел: – Довольна?

Матильда отшатнулась, сдавленно всхлипнула, стиснула сумочку, словно в ней заключалось ее спасение, и бросилась прочь. Она бежала, как слепая, наклонив голову, и по пути налетела на край стола, за которым сидели Амалия и Мэй.

– Осторожнее, сударыня, – сухо сказала баронесса, подхватив стоявшую на столе вазочку, едва не упавшую от толчка.

Ничего не ответив, Матильда выбежала из вагона. Дверь захлопнулась с резким стуком.

Глава 6 Крик в ночи

Если англичанину случится стать свидетелем скандала, он непременно попытается превратиться в столб, шкаф, или стул, или во что-нибудь столь же деревянное и неодушевленное. Сердца разобьются, глаза ослепнут от слез, судьбы людей уже никогда не будут прежними, и тут англичанин оживет, повернется к вам и учтиво скажет что-нибудь вроде: «Сегодня прекрасная погода, не правда ли?»

Мэй изо всех сил пыталась не подавать виду, что слышала и видела происходящее. С ее точки зрения, этого требовали приличия, но душа ее разрывалась между любопытством, негодованием и сочувствием. По правде говоря, она вообще впервые в жизни видела семейную суету, потому что ее родители жили душа в душу, а их соседи и знакомые были – или казались – до отвращения добропорядочными. И юная Мэй чувствовала себя сейчас, как Ливингстон, впервые ступивший в дебри, кишащие неведомыми чудовищами. Тут до нее донеслись слова Амалии.

– Скандал – это как карточная игра, – задумчиво заметила баронесса. – Вы играете в карты, мисс Мэй?

Слегка оторопев от сравнения, Мэй призналась, что иногда играет с братьями, но в шутку. Амалия кивнула.

– Можно сказать, что в отношениях скандал – нечто вроде главной ставки, и разыгрывать ее надо, во-первых, хладнокровно, а во-вторых, умело, когда у вас на руках все козыри. Если же у вас ничего нет, кроме шестерок и сомнительной мелочи, то лучше воздержаться. Иначе результат будет именно таким, какой мы наблюдали.

– Вы шутите? – недоверчиво спросила Мэй, оглядываясь на соседний столик.

Теодор и его рыжая спутница как ни в чем не бывало разговаривали вполголоса, смеялись и поедали десерт. Коммивояжер, которому принесли заказ, время от времени поглядывал на них, чему-то улыбаясь про себя. Дети восхищенно глазели на спину рыжей дамы, белевшую в вырезе откровенного платья. Появились еще несколько пассажиров, рассевшиеся за свободными столиками.

– Ничуть, – ответила Амалия. – Что мы видели? Дама застала мужа в поезде с любовницей. Это не козырной туз, но при умелом розыгрыше мог бы стать таковым. Надо же было потерять над собой контроль и разыграть все так скверно, чтобы потерпеть полное поражение и услышать от супруга, что он спит и видит, как бы скорее овдоветь.

– По-моему, он просто негодяй, – пылко сказала Мэй. Амалия улыбнулась.

– Дорогая мисс Уинтерберри, – сказала она, – я нечасто даю советы, но на сей раз все-таки рискну. Не требуйте от людей больше того, что они согласны дать, особенно если эти люди абсолютно вам неизвестны. С сотворения мира мужья обманывают жен, а жены – мужей, и это еще не самое худшее из того, что может произойти на свете. Смерть близких, болезни детей, природные катаклизмы – все это куда более трагично и куда более страшно, чем тот факт, был ли верен Джон Мэри и наоборот. Есть только одно средство привязать человека к себе: его собственная добрая воля. Если этого нет, не спасут никакие клятвы у алтаря.

Мэй покраснела и залпом проглотила свой шабли. По природе она была максималисткой, и все, что не белое, для нее было черным.

– Все равно, – упрямо проговорила девушка, – я считаю, что предавать близких нехорошо. А это… – ее голос дрогнул, – просто предательство.

– Когда вы повзрослеете, то поймете: зачастую не бывает более далеких людей, чем близкие, – мягко сказала Амалия.

Мэй вспомнила о своей бабушке и умолкла.

– Я понимаю, что это не мое дело, – вновь заговорила она через несколько минут, ковыряя вилкой в тарелке. – Просто мне очень ее жаль.

– Кого? – спросила Амалия.

– Ну… Даму в синем. – Мэй порозовела.

– Почему? – безжалостно спросила Амалия. – Потому что она не старая и на ней красивое платье от Жанны Пакэн?[166]А если бы ей было пятьдесят и она была бы плохо одета?

Мэй надулась.

– Я не могу рассуждать о том, чего нет. То, что он сказал ей, просто ужасно!

– Думаете, он и впрямь способен толкнуть супругу под поезд? – улыбнулась Амалия. – Нет, мисс Мэй. У людей, которые много говорят, разговорами все исчерпывается. Просто он был рассержен и сказал то, о чем уже жалеет. Потому что это и в самом деле чересчур.

Мэй задумалась.

– И что же теперь будет? – несмело спросила она. – Я имею в виду, что с ними… дальше? Как им теперь с этим жить?

Амалия пожала плечами.

– Понятия не имею. Вряд ли дело дойдет до развода, потому что это слишком хлопотно и опять-таки слишком публично. Значит, помирятся и примутся кое-как, по удачному выражению одного беллетристо, «влачить совместное существование».

Мэй тряхнула волосами и машинально отпила еще шабли. Вино оказалось чудо как хорошо и охлаждено как раз в меру.

– Я бы такое не простила, – решительно заявила она.

– Не думаю, что у вас когда-нибудь возникнет нужда в таком выборе, – безмятежно отозвалась баронесса. – Уверена, вы вообще не станете связывать свою судьбу с человеком, от которого можно услышать что-то подобное.

– Почему вы так думаете? – быстро спросила Мэй. – Вы ведь совсем не знаете меня, миледи.

Уже задав вопрос, она с опозданием сообразила, что он вышел не то чтобы дерзким, но с намеком на вызов, и поспешно отставила бокал. «Наверное, это все французское вино… И что это на меня нашло? Мы обсуждаем людей в их же присутствии, о, видела бы меня тетя Сьюзан! Мэй Уинтерберри, ты ведешь себя неприлично. Сейчас же надо перевести разговор на другую тему, например, какая погода сейчас в Ницце…»

– На мой взгляд, вы очень благоразумны, – заметила Амалия, отвечая на вопрос Мэй. – Скажете, я ошибаюсь?

И что прикажете отвечать? Сказать «нет, миледи, я вовсе не благоразумна»? А сказать «да» – так получится, что она хвалит себя саму, что тоже не слишком хорошо.

Мэй поймала себя на мысли, что чувствует себя, как улитка, которую вытащили из уютного домика. Ее тянуло обратно – и в то же время хотелось, чтобы Амалия сказала еще что-нибудь этакое, а значит, с возвращением следовало повременить. «И почему у меня такое ощущение, словно я знаю ее уже много-много лет? – размышляла Мэй. – В конце концов, мы только случайные попутчицы, завтра поезд прибудет в Ниццу, мы расстанемся, и я больше ее не увижу…»

И она искренне огорчилась. Ей ужасно нравилась Амалия, и, по совести говоря, она была бы не прочь иметь именно такую старшую сестру – умную, великодушную и щедрую.

Когда они возвращались из вагона-ресторана в свое купе, то столкнулись в коридоре с дамой в синем, которая отзывалась на имя Матильда. Глаза у нее покраснели, судя по всему, она плакала. Матильда взглянула на Амалию и ее спутницу и отвернулась, очевидно, вспомнив, что они присутствовали при ее унижении.

В купе номер семь было прохладно. Войдя, Амалия первым делом закрыла окно.

– Скоро станет гораздо теплее, и можно будет лечь спать, – сказала Амалия, улыбаясь. – Завтра утром окажемся в Ницце.

– А мы не пропустим станцию? – встревожилась Мэй.

– Нет, кондуктор нас разбудит.

Остаток дня как-то скомкался в памяти Мэй, – может быть, сказалось то, что она впервые в жизни пила вино, а может быть, просто устала. Колеса стучат по рельсам – стук становится резче и назойливей, значит, они проезжают мост – гулкий стук означает, что едут по туннелю – а вот ее ежик Джек бежит, семеня лапками, и в следующее мгновение он уже не Джек, а официант в вагоне-ресторане, но с ушками, как у ежа, и в лапке у него бутылка шабли, но, присмотревшись, Мэй видит, что это вовсе не вино, а флакон духов.

– Самое лучшее вино! – жизнерадостно заверяет ее Джек, вновь превращаясь в ежа, и неожиданно вагон-ресторан скрывается из глаз так быстро, как это бывает только во сне.

– А-а-а!

Мэй открыла глаза.

…крушен…

…белье!

…состав сошел с рельсов…

За окном стояла густая, как чернила, тьма. Никто не кричал, не звал на помощь, словом, никаких признаков железнодорожной катастрофы. Мэй с облегчением перевела дух.

– В чем дело? – спросила баронесса Корф по-русски, не открывая глаз.

– Что? – робко переспросила Мэй. – Простите, миледи… Мне показалось, что кто-то кричал. Я вас разбудила?

Амалия не стала уточнять, что у нее чуткий сон и ее тоже разбудил крик в коридоре. Сказала лишь:

– Может быть, кому-то нужна помощь? Схожу посмотрю.

Она поднялась и приоткрыла дверь.

В неярком свете ламп она разглядела в конце вагона знакомую фигуру в синем платье.

– Что-нибудь случилось, сударыня? – очень вежливо спросила Амалия. – Нам послышался какой-то крик.

Матильда обернулась. На лице молодой женщины было написано волнение, но она попыталась улыбнуться.

– Простите, сударыня, – проговорила она, – наверное, это все нервы. Я не люблю поездов, а в этот раз мне приснилось что-то совершенно нелепое. Наверное, это из-за… – Она умолкла.

– Простите мое любопытство, – сказала Амалия. – И… – Она поколебалась, но все же проговорила: – Спокойной ночи. Завтра будет новый день, и все как-нибудь образуется.

Матильда грустно усмехнулась.

– Да, – сказала она, – я только на это и надеюсь. Спокойной ночи, сударыня. – Она кивнула Амалии и скрылась в своем купе.

Когда Амалия закрыла дверь, она увидела, что Мэй, приподнявшись на локте, вопросительно смотрит на нее.

– Это была она? – спросила Мэй драматическим шепотом. – Что с ней?

– Говорит, приснился кошмар, – проворчала Амалия, забираясь в постель. – Спите, Мэй. До Ниццы еще далеко.

Мэй хотела задать еще тысячу вопросов о Матильде, за судьбу которой очень переживала, но по лицу Амалии поняла, что та не расположена говорить. Девушка вздохнула, натянула одеяло повыше и закрыла глаза. «Золотая стрела» торжественно рассекала ночь.

Глава 7 Барышня и монстр

Белый локомотив с золотой стрелой на боку вплыл под своды главного вокзала Ниццы, зашипел, как сказочный дракон, заскрежетал всеми поршнями и замер вдоль перрона.

Мэй поглядела в окно – и не увидела ничего, кроме переплетения рельсов и рабочего железной дороги, который шел по путям, держа под мышкой бутылку с молоком. На элегантный экспресс он не обратил ровным счетом никакого внимания и, конечно, даже не подозревал о существовании Мэй.

«Ах, что-то ждет меня впереди?» – в смятении подумала бедная девушка.

Она заметила, что баронесса Корф отчего-то хмурится, и подумала, что Амалии, наверное, тоже не очень хотелось в Ниццу. Странным образом это обстоятельство приободрило Мэй.

– Прощайте, – сказала Амалия. – Желаю вам всего наилучшего.

Мэй так растерялась, что могла лишь пролепетать:

– До свидания… надеюсь, мы еще увидимся…

Однако Амалия не стала ее слушать и заторопилась к выходу. Внезапно Мэй охватило такое чувство одиночества, словно она была не в «Золотой стреле», переполненной людьми, и не в центре одного из самых известных европейских городов, а на далекой-далекой планете, где не было никого, кроме нее одной.

Она медленно вышла следом за баронессой, машинально нащупывая в сумочке багажную квитанцию, и почти сразу же увидела живую и невредимую даму в синем, которая говорила носильщикам, чтобы они выгрузили из купе ее чемодан. Матильда бросила на девушку холодный взгляд и отвернулась.

– Осторожнее с чемоданом, – сказала она носильщикам.

«Тетушка Сьюзан сказала, что даст телеграмму, чтобы меня встретили… А что, если не встретят? Что тогда делать?»

Мэй стала вертеть головой по сторонам, пытаясь определить, кто из стоящих на перроне может ее встречать. Народу было немного – в сентябре из Ниццы больше уезжают, чем прибывают. Какой-то офицер, который неловко держит согнутую руку, очевидно, после ранения, дама с маленькой смешной собачкой, носильщики…

– Мадемуазель Винтерберрè!

Именно так, с ударением на последнем слоге.

Мэй оторопела, а нахал подошел уже совсем близко и повторил:

– Мадемуазель Винтерберри!

Это был чумазый оборванец с улыбкой до ушей, одетый, как рабочий, темноволосый, кудрявый, в кепке – в кепке! – надвинутой на правый глаз. Глаза, впрочем, небесно-голубые. На носу красовалось пятно сажи, неизвестно откуда взявшееся.

– Это я, – пролепетала Мэй.

Нахал перестал озираться, ища среди пассажиров неизвестную ему мадемуазель Винтерберри, и без всякого стеснения уставился на нее.

– Вы приехали к мадемуазель Клариссе? Она вас ждет.

Сообщение, что ее ожидает голодный леопард или тигр, не могло сильнее обескуражить Мэй.

– Кто вы такой? – окончательно растерявшись, спросила она.

– Я Кристиан, – объявил оборванец так, словно это что-то объясняло. – Где ваши вещи?

Он стоял напротив Мэй, заложив руки за спину. Нехотя Мэй созналась, что два чемодана в купе, а остальные четыре…

– Давайте сюда вашу квитанцию, – сказал Кристиан, протягивая руку. – Эй, Робер! – Он свистом подозвал носильщика и вручил ему квитанцию. – Сгоняй-ка за багажом мадемуазель, да поскорее! Какое купе? – спросил он у Мэй.

– Седьмое, оно…

Но оборванец уже удалился.

Мэй почувствовала, что события окончательно вышли из-под контроля. Воображение рисовало ей картины того, как она, обокраденная сообщниками собственной бабки (наверняка негодяями, каких свет не видел), останется на перроне без драгоценных чемоданов, включая тот, с которым прадедушка по материнской линии гонялся за Наполеоном по всей Европе, от Португалии до Бельгии. Отдавая Мэй этот видавший виды исторический раритет, мать глубокомысленно заметила:

– Если он тогда не развалился, то теперь-то уж точно послужит. – И, погладив чемодан рукой, со вздохом прибавила: – Береги его, Мэй!

Теперь она близка к тому, чтобы утратить и драгоценный чемодан дедушки, и чемоданчик с монограммой, и чемодан, купленный специально к ее поездке, который она ухитрилась поцарапать в первый же день путешествия, и…

– Ну, вот, – объявил негодяй номер один, материализуясь возле нее с ее чемоданами из купе. – Робер!

Предполагаемый негодяй номер два уже принес вещи из багажного вагона. Этот носильщик был не так ловок, как его парижский коллега, и едва управлялся. Впрочем, что тут говорить, – провинция есть провинция.

– Идемте, мадемуазель, – сказал Кристиан. – Экипаж нас ждет!

– А… мы поедем в карете? – неуверенно спросила Мэй.

– Можно сказать и так, – усмехнулся Кристиан.

События вновь подхватили Мэй и повлекли за собой. Почти не сопротивляясь, она шла за Кристианом и Робером, которые тащили ее вещи. На узкой улочке около вокзала перед ней стояло это.

Оно имело четыре деревянных колеса, оси между которыми были выкрашены в красный цвет, два ряда вызывающе желтых кожаных сидений и красную колонку спереди, из которой торчало маленькое колесико неизвестного назначения. Под колонкой выше колес виднелась длинная черная металлическая коробка, и было также совершенно непонятно, для чего она здесь нужна. Никаких лошадей к желто-красно-черному монстру не прилагалось.

– Вы сейчас сядете сзади, – распорядился Кристиан, – а чемоданы я поставлю спереди, рядом со мной.

– Что это? – дрожащим голосом спросила Мэй.

– Это автомобиль, – объяснил проклятый оборванец, ухмыляясь во весь рот. – Некоторые предпочитают называть его локомобилем, потому что двигатель у него паровой, но, по-моему, автомобиль тоже хорошо. Вы не согласны?

Мэй поглядела на оборванца, перевела взгляд на застывшего в молчании Робера, который, судя по плутоватой усмешке, тихо наслаждался происходящим, и поняла, что пришел ее последний час. Мэй отлично помнила, какие разговоры ходили в Литл-Хилле после того, как жена местного богатея вздумала как-то раз прокатиться на автомобиле своего кузена из Лондона. Тогда автомобиль скатился в канаву, жена богатея отделалась сломанной рукой, а викарий прочел имевшую шумный успех проповедь о тщете так называемого прогресса, к которому стремятся некоторые незрелые души.

– Куда вы, мадемуазель? – удивился Кристиан, видя, как Мэй медленно, но верно отступает спиной по направлению к вокзалу.

– Я… я только что вспомнила, – солгала Мэй. – Я кое-что забыла! Да, забыла! Я сейчас вернусь!

И она, уже не скрываясь, почти бегом бросилась прочь. Когда она скрылась из виду, два негодяя переглянулись и разразились смехом.

– По-моему, она сегодня впервые в жизни увидела автомобиль, – сказал Робер. – Чемоданы-то ставить?

– А если она не вернется? – Кристиан перестал смеяться. – Конечно, это нехорошо, но… какое у нее стало лицо!

И они снова принялись самым беззастенчивым образом хохотать над бедной Мэй.

Оказавшись на достаточном расстоянии от пугающего желто-красно-черного монстра, Мэй перешла на шаг и перевела дух. Надо немедленно что-то предпринять, только вот что?

Сказать самым учтивым тоном: «Благодарю вас, сэр, но я поеду отдельно» – и взять кэб? Но ни одного кэба, как на грех, нигде не видно. Кроме того, Мэй некстати вспомнила, что во Франции их вообще нет, только обычные экипажи.

Обратиться в полицию? Но разве в поездке на автомобиле есть элемент криминала? И на что, собственно, пожаловаться?

Или лучше всего вообще махнуть рукой на Ниццу, на бабушку, на парового монстра, купить обратный билет и бежать без оглядки, не останавливаясь, вплоть до самого Литл-Хилла?

Обдумав все как следует, Мэй поняла, что эта мысль нравится ей куда больше остальных. Но в следующее мгновение она разглядела впереди сиреневое пальто – и сообразила, кто может ее спасти.

– Миледи! Ама… Амалия! Госпожа баронесса!

И она бросилась со всех ног к своей попутчице, которая стояла возле нарядного экипажа с откидным верхом, – настоящего экипажа, запряженного настоящими лошадьми, с настоящим кучером, и внешность у кучера была такая, словно он полвека прослужил в лучших домах, и самым лучшим из них был дом баронессы Корф.

Амалия обернулась. Увидев лицо Мэй, она подумала, уж не произошло ли в жизни девушки нечто страшное. К примеру, бабушке Клариссе настолько надоели визиты непрошеных наследников, что она завещала все состояние на исследование полярных морей, а сама бросилась под «Золотую стрелу» аккурат в день приезда внучки в Ниццу.

– Госпожа баронесса, – пролепетала Мэй, умоляюще глядя на нее, – можно я поеду с вами?

– Разве вас не встретили на вокзале? – подняла брови Амалия.

– Встретили, но… – Мэй замялась. – Это ужасно! Я не могу на этом ехать!

– На чем?

– На этом… без лошадей… – Мэй попыталась вспомнить мудреное слово и наконец выпалила: – На автомобиле!

Амалия вздохнула.

– Ваша бабушка прислала за вами автомобиль? – спросила она совершенно будничным тоном, словно в этом факте не было ничего особенного.

– Да.

– И почему же вы не можете на нем ехать?

Нижняя губа Мэй обиженно дрогнула.

– Я боюсь, – едва не плача, призналась она. – Я вообще никогда не ездила на автомобилях! Я даже их не видела…

Она была готова разрыдаться. Амалия внимательно посмотрела на нее и вздохнула.

– Эмильен!

– Да, госпожа баронесса? – почтительно спросил кучер.

– Подожди меня, я сейчас вернусь. Хорошо?

И она взяла Мэй под руку и увлекла ее за собой.

Мэй воспрянула духом. Ну конечно, сейчас госпожа баронесса поставит на место нахала, наведет порядок, велит отправить чемоданы к бабушке на монстре, а сама отвезет туда Мэй в своем чудесном экипаже. Почему-то Мэй и мысли не допускала, что кто-то может ослушаться ее спутницу.

И в самом деле, едва завидев Амалию, нахал в кепке прервался на полуслове и почтительно вытянулся, поедая ту глазами. Его приятель-носильщик тоже умолк и стушевался.

– Кажется, это «Менье», – сказала Амалия, глядя на желто-красно-черного монстра без всякого трепета, за что Мэй зауважала ее еще больше. – Хорошая машина.

Кристиан смиренно подтвердил, что так оно и есть.

– Раньше я водил «Дион-Бутон», – сказал он. – Он получше, чем «Панар-Левассор», да в «Панаре» и места поменьше. Хотя все модели по-своему хороши. Взять хотя бы «Бенц»[167]…

– Я вижу, вы разбираетесь в автомобилях, – заметила Амалия. – Это вы будете нас везти?

И этого Кристиан не стал отрицать.

– Нас? – пролепетала Мэй.

– Я доставлю вас до виллы вашей бабушки, – объявила Амалия, – а дальше поеду с Эмильеном. Месье!

Она протянула носильщику монетку.

– Будьте так любезны, на соседней улице меня ждет мой кучер, Эмильен. Скажите ему, чтобы он просто ехал за нами.

– А может быть… – пискнула Мэй.

– Никакого «может быть», – твердо ответила Амалия. – Поедем вместе.

Что-то было в ее тоне такое, что Мэй поняла: спорить бесполезно. Кристиан протянул Амалии руку, чтобы помочь ей подняться в автомобиль, затем усадил трепещущую Мэй. Дамы оказались на заднем сиденье, шофер и чемоданы Мэй – на переднем. Подъехал Эмильен, осмотрел желто-красно-черного монстра и выразительно покачал головой, словно недоумевая, как такая штука вообще может ездить. Мэй тоже этого не понимала. В глубине души она больше всего хотела, чтобы гадкий монстр сломался и они пересели в карету. Однако этого не произошло.

Глава 8 Пропавшая перчатка

Бах, пых, чпых!

Гррррры!

Мэй подпрыгнула на сиденье и на всякий случай покрепче уцепилась за баронессу Корф.

Вернувшийся Робер навалился плечом и подтолкнул монстра сзади. Шофер взялся за колесико – то, которое спереди, – и стал давить ногой какие-то педали, которые Мэй разглядела только сейчас. И тут автомобиль поехал.

Он ехал сам, без лошадей, извергая облака дыма. Одна из лошадей Эмильена чихнула и недовольно мотнула головой.

По улице бежали мальчишки. Завидев машину, они стали махать руками и кричать «ура», а затем припустились вдогонку. Самому смелому этого показалось мало, и он перескочил через дорогу перед самым носом пыхтящего монстра.

Шофер улыбнулся и нажал на какую-то дудку, которая извергла рев разъяренного слона. От неожиданности Мэй едва не свалилась с сиденья и еще крепче ухватилась за Амалию.

– Это вроде как предупредительный сигнал, – пояснил шофер, оборачиваясь к дамам.

– Следите лучше за дорогой, юноша, – посоветовала Амалия.

Не без труда ей удалось освободить руку от цепких пальчиков Мэй, но тут автопутешественникам повстречался старый кюре, который, задумавшись, переходил через дорогу. Шофер продудел два раза так, что у Мэй заложило уши, и она снова вцепилась в Амалию.

– Он немного глуховат, – виновато объяснил Кристиан.

Кюре поднял голову, без особого интереса поглядел на автомобиль и помахал шоферу рукой, после чего возобновил свой путь и скрылся в дверях церкви.

«Какой странный город! – думала Мэй, трясясь на сиденье рядом с Амалией. – И какие странные люди здесь живут! Если бы наш викарий в Литл-Хилле увидел бы такой автомобиль, он бы, наверное, умер от страха».

– В поездке на автомобиле нет ничего особенного, уверяю вас, – заметила Амалия. – Вот летать – это совсем другое дело, но и к полетам можно привыкнуть.

Мэй тихо ойкнула от ужаса и вновь ухватилась обеими руками за рукав баронессы.

– А вы когда-нибудь летали, сударыня? – прокричал шофер сквозь шум двигателя.

– На воздушном шаре и на дирижабле, – ответила Амалия.

– И каково это? – дрожащим голосом спросила Мэй.

– Отрываться от земли и парить над ней? – Амалия блеснула глазами. – Восхитительно!

– Между прочим, – сообщил Кристиан, широко улыбаясь, – я умею управлять воздушным шаром.

Мэй позеленела.

– Это прекрасно, – серьезно ответила Амалия и заговорщицки улыбнулась девушке. – Если когда-нибудь мы захотим прокатиться, то будем иметь вас в виду. Только не думаю, мисс Мэй, что у вашей бабушки есть свой шар.

«И слава богу!» – мелькнуло в голове у Мэй.

Вокруг мелькали пальмы, цветы, плодовые деревья. Потом путешественники свернули и поехали вдоль моря. Оно было синее-синее и совсем не походило на Ла-Манш, который даже в хорошую погоду имеет стальной оттенок.

В другое время Мэй искренне восхитилась бы красотой окружающей природы, но сейчас она еще пребывала во власти опасений и чувствовала себя не совсем уверенно. Мотор «Менье» кряхтел, ворчал, фыркал и, казалось, безостановочно бурчал на своем моторном языке неизвестные людям ругательства. Поэтому Мэй предпочитала держаться поближе к Амалии. Ей почему-то казалось, что рядом с баронессой не может произойти ничего плохого.

– Долго еще? – спросила Амалия у шофера.

– Несколько минут, сударыня, – отозвался тот, и в это мгновение автомобиль остановился. Мотор зашелся в надсадном кашле и умолк. Эмильен, ехавший за ними, придержал лошадей.

– Так я и знал, – сказал он, качая головой. – Эти штуки всегда ломаются в самое неподходящее время.

Шофер сердито выпрямился.

– Кто бы говорил! Как будто лошади не могут, к примеру, взбеситься или понести.

– Зато, по крайней мере, – парировал Эмильен, задетый за живое, – они не станут поперек дороги, точно ослы, ни туда, ни сюда.

– А еще ваши лошади могут умереть, – поддел его шофер. – И что тогда вы будете делать?

– Пока я управляю экипажем госпожи баронессы, – торжественно объявил Эмильен, – это невозможно!

– Но когда-нибудь они все равно умрут, – настаивал шофер. – Техника ломается, лошади умирают, и ничего особенного в этом нет. – Говоря, он нет-нет да поглядывал на Амалию, словно ожидая, что она выскажет свое мнение, но та молчала.

Мэй оглянулась. С одной стороны были горы, с другой – море, а сверху расположилось солнце, и светило оно вовсе не по-английски скупо и даже не по-парижски ласково, а щедро и расточительно, как и полагается примерному солнцу на Лазурном берегу. Мэй почувствовала, что ей стало жарко, и заметила, что Амалия тоже расстегивает пальто. Из кармана его выпала сиреневая перчатка, и Мэй поспешно подобрала ее, – так поспешно, что стукнулась лбом о какую-то противную железяку. Девушка сдавленно охнула.

– Вы не ушиблись? – обеспокоилась Амалия.

– Нет, – героически ответила Мэй, хотя на глаза даже слезы навернулись.

– Ну конечно, ушиблись, – возразила Амалия. – Не стоило так поступать. Все равно вторая перчатка куда-то делась.

– Я все время теряю перчатки, – призналась Мэй.

– А я никогда ничего не теряю, – ответила баронесса с металлический ноткой в голосе. – Ума не приложу, куда она могла запропаститься.

– Наверное, найдется, – несмело предположила Мэй. – Если вы не оставили ее в купе.

Амалия покачала головой.

– Нет. Я смотрела, там ничего не было.

«Так вот почему она хмурилась тогда!» – подумала Мэй.

– Может быть, – продолжала она, – перчатка вылетела в окно, когда мы открыли его и ушли? Ужасно обидно, конечно, но… такое ведь могло случиться.

– Пожалуй, это самое правдоподобное объяснение, – вздохнула Амалия. – Но у нее не было никакого права так поступать. – Тон молодой женщины был серьезным, однако глаза улыбались, и Мэй поняла, что ее знакомая вовсе не принимает пропажу близко к сердцу.

Шофер тем временем возился с черным ящиком спереди машины, затем для чего-то забрался под машину, а когда вылез оттуда, то его вид наводил на мысли о трубочисте, которому пришла в голову шальная мысль искупаться в чернилах. Достав из кармана большущий платок, он протер лицо и руки.

– Теперь все, – доложил он, широко улыбаясь, – можно ехать.

«Никогда больше не буду ездить на автомобилях!» – содрогнулась Мэй.

Бах, пых, чпых!

Гррррры!

Так они и добрались до утопающей в цветах и зелени виллы «Маршал», на которой жила Кларисса Фортескью, в замужестве Уинтерберри, бывшая недостойная жена, а ныне весьма достойная миллионерша.

– Нет, – горячо воскликнула Мэй, – вы не можете меня покинуть!

– Почему же? – забавляясь, спросила Амалия. – Я доставила вас до места в целости и сохранности. Теперь вы знаете, что ездить на автомобилях вовсе не так страшно, и мне пора удалиться.

Но Мэй настаивала. Она не может отпустить миледи, которая была так к ней добра. Ей ужасно неловко прощаться с госпожой баронессой у ворот. Может быть, та все-таки зайдет в дом? Мэй будет счастлива представить ее своей бабушке!

В то время как у ворот виллы «Маршал» развивалась эта волнующая дискуссия, на террасе виллы «Эгмонт», расположенной напротив через дорогу, два флегматичных рыжих джентльмена типично британского вида обсуждали прибывших к соседям гостей. Оба джентльмена имели славное военное прошлое, только один – мистер Роджер Барнаби – служил в сухопутных войсках и был полковником в отставке, а другой – мистер Филип Картрайт – дослужился на флоте до чина капитана.

– Кажется, к мадам Клариссе снова гости, – доложил Барнаби.

– Подайте-ка мне мой морской бинокль, – лаконично распорядился мистер Картрайт.

Последующие несколько минут прошли в полном молчании. За это время ворота виллы растворились, пропустив автомобиль и карету, и затворились вновь.

– Лично мне и без бинокля все видно, – заявил полковник Барнаби. – Они решили пустить в ход тяжелую артиллерию.

– Вы о юной даме? – осведомился капитан Картрайт. – Та, что в сиреневом, баронесса Корф, и она не наследница. Если хотите знать мое мнение, то не думаю, что эта попытка абордажа будет иметь успех.

– Мне кажется, в конце концов они принудят старую даму к капитуляции, – продолжал полковник.

– Ничего подобного, она уплывет от них на всех парусах, – возразил капитан.

– Хотите пари? – загорелся полковник.

Картрайт вздохнул.

– Дорогой Роджер, вы уже проспорили мне стоимость хорошей яхты.

– Значит, проспорю вторую, – не остался в долгу полковник.

– Хорошо, – сдался капитан. – Ставлю 30 фунтов на то, что вновь прибывшая наследница вскоре получит пробоину ниже ватерлинии и затонет, как и ее предшественники.

– Идет, – торжественно согласился полковник, и два джентльмена скрепили пари рукопожатием. – Лично я ставлю на то, что под перекрестным огнем бабушке все-таки придется отступить.

– Что ж, поживем – увидим, – флегматично подытожил капитан Картрайт.

Пока на террасе «Эгмонта» шел этот ни с чем не сообразный разговор, желто-красно-черный монстр успел довезти двух женщин до входа и, заскрежетав, остановился. Кристиан выскочил наружу и помог сойти, подав руку сначала Амалии, а затем и Мэй.

Большой дом, выкрашенный розовой краской, словно долго колебался между тем, быть ему просто виллой или все-таки дворцом, и в конце концов решил, что дворцом почетнее. После этого он, а скорее всего, строивший его архитектор стал размышлять, какой именно дворец он собирается возвести, и так ни до чего и не додумался. В результате здесь были белые коринфские колонны, средневековые зубчатые башенки и – на всякий случай – готические водостоки, изображавшие драконов. После чего создатели наверняка сочли, что для шедевра сделано достаточно.

Клумбы утопали в розах, там и сям виднелись декоративные вазы, амуры, психеи и увитые плющом беседки, а по лужайке бродил, сложив хвост, сердитый маленький павлин, время от времени что-то бормотавший себе под нос на павлиньем языке.

Из дома вышел лакей и, поклонившись, пригласил гостей следовать за собой.

Тут Мэй поймала себя на мысли, что ей очень хочется спрятаться за спину Амалии, а может быть, даже застрять в тарахтящем монстре на дороге между горами и морем и побыть там подольше. Но делать было нечего, и она вошла.

Они миновали несколько комнат и наконец оказались в гостиной, где стояла надменная старинная мебель, обитая красным бархатом, а на стене красовался портрет маршала Поммерена. В жизни маленький и тщедушный, маршал на портрете глядел орлом и, казалось, хотел сказать: «Ага! Что, явились за моим миллионом?»

За дверью, ведущей во внутренние покои, послышались шаги и голоса, и в гостиную величаво вплыла дама с осиной талией, в золотисто-зеленом платье, отделанном вышивкой и тюлем. Волосы у дамы были каштановые, с рыжеватым отливом, без единого седого волоска. На вид ей можно было дать лет пятьдесят, а если очень захотеть, то и сорок пять. Она была очень умело и обдуманно накрашена, но все равно становилось ясно, что это уже далеко не молодость, а лишь попытка ее имитировать, хотя и весьма удачная.

Вокруг дамы, как плющ вокруг дерева, увивался любезный седой человечек с огромным изумрудом в галстуке, с иголочки одетый и благоухающий «Fou-gère Royale»[168]. Он был улыбчив, благодушен и, судя по всему, постоянно находился в том расположении духа, которое обыкновенным людям заменяет нирвану, – то есть имел все, что хотел, и не желал большего.

– В конце концов, – капризно закончила дама фразу, начатую за порогом гостиной, – я купила виллу с павлинами, так куда они все подевались?

Взгляд темных глаз дамы скользнул по лицу Амалии, которая держалась чуть позади Мэй, и перебежал на пунцовую от смущения девушку. «Она красит волосы! – в смятении думала Мэй. – Она красит волосы… боже, что о ней сказали бы наш викарий и соседка миссис Мэннинг! А какое на ней платье, ах, какое платье! Неужели я тоже могла бы носить такие наряды, если бы… если бы у меня было больше денег?»

– Бабушка…

Дама кисло улыбнулась и растворила объятья. Чувствуя неловкость, Мэй подошла обнять ее, но та ловко отстранилась, чтобы не испортить макияж.

– Дорогая! Как я рада видеть тебя в этих скромных стенах! Маргарет, верно?

– Мэй. – Теперь Мэй уже сожалела, что уговорила Амалию войти в дом. Судя по всему, Кларисса не собиралась давать спуску никому из своих возможных наследников.

– Ах, я так и подумала, – кивнула дама. – То ли маргаритка, то ли майская роза[169]. Какая прелесть!

Мэй и так не жаловала свое имя – как раз из-за намеков на майскую розу, которую она будто бы напоминала некоторым настойчивым и пустоголовым кавалерам, – а сейчас попросту его возненавидела.

– Я, как ты, наверное, уже догадалась, твоя бабушка Кларисса, – объявила дама. – А это Юбер Бланшар, мой адвокат и давний, давний друг.

Седой человечек галантно поклонился.

– Как я вижу, ты приехала не одна? – спросила Кларисса, испытующе глядя на свою внучку.

– Да. То есть нет! – вырвалось у Мэй. – Я хочу сказать…

– Ваша внучка пригласила меня прокатиться на автомобиле, – вмешалась Амалия. – Я баронесса Корф, моя вилла в нескольких километрах отсюда. Мы с Мэй ехали на «Золотой стреле» в одном купе и так познакомились. Я тоже подумываю купить автомобиль, «Дион-Бутон», к примеру, но меня отпугивают хлопоты. Придется держать шофера, и потом, эти машины часто ломаются…

– Ах, я ничего не понимаю в автомобилях! – воскликнула Кларисса. – Для этого есть мой друг, граф де Ламбер. Уверена, вам будет о чем с ним поговорить. Лично я купила «Менье», чтобы позлить двух спесивых дураков напротив. Они и сами собирались его приобрести, и надо было видеть их лица… – Кларисса словно сообразила, что сболтнула лишнего, сделала большие глаза и прикрыла ладошкой рот. Вот рука выдавала ее истинный возраст – шестьдесят пять, и никак не меньше.

– Боюсь, мне придется отложить разговор с графом де Ламбером до другого раза, – с легкой улыбкой ответила Амалия. – Думаю, мне пора домой. Не хотелось бы мешать семейному воссоединению.

Но тут растворилась дверь, и легким, стремительным шагом вошел молодой человек, одетый весьма корректно. Его лицо показалось Мэй смутно знакомым.

– А вот и он! – вскричала Кларисса. – Знакомьтесь: граф Кристиан де Ламбер.

«Да это же наш шофер!» – ужаснулась Мэй, вглядевшись в него.

Стоило шоферу Кристиану сменить кепку и рабочую униформу на приличную одежду, сразу же стало ясно, что до истинного пролетария ему так же далеко, как до Эйфелевой башни. Он блеснул голубыми глазами, поцеловал ручку Мэй, которая от смущения не знала, куда деться, и подошел к Амалии, которая с любопытством смотрела на него.

– Поразительно, – сказала она, усмехаясь. – Вы тот самый смельчак, который занял третье место на автомобильных гонках Париж – Руан?

– Именно так, госпожа баронесса, – весело ответил граф на чистейшем русском языке. – Простите, что сразу же не представился, я ведь сразу же вас узнал. Подумать только, я когда-то был на вашей свадьбе!

Амалия помнила, что мать у графа урожденная Толстая и что даже его отец, будучи французом, числится русским подданным и бывает при российском дворе; но она не любила, когда ее пытались застать врасплох, и потому немедленно отомстила графу самым очаровательным образом.

– И сколько вам тогда было лет – шесть или семь? – поинтересовалась она невиннейшим тоном.

И с удовольствием увидела, что молодой человек порозовел, как… ну, допустим, вареная креветка.

– Предлагаю устроить обед для наших гостей, – объявила Кларисса.

– На террасе? – подал голос адвокат.

– Да, на террасе, и заодно отметим приезд моей дорогой внучки. – Говоря, она одной рукой обвила Мэй за талию, словно они уже стали закадычными подружками. – Госпожа баронесса и господин граф, само собой, тоже приглашены.

– Я не могу, – сказала Амалия.

– Ах! – вскричала Кларисса. – Сударыня, вы меня просто убиваете своим отказом! Но, может быть, все-таки передумаете?

– Кроме того, – добавил Бланшар, – вы без помех сможете обсудить с господином графом все существующие на свете автомобили, потому что никто не знает о них больше, чем он. Уверен, вам вряд ли представится другой такой случай.

Амалия поняла, что попала в ловушку. Но Мэй глядела на нее так жалобно, с такой немой мольбой, что сердце баронессы не выдержало.

– Хорошо, – сказала она. – Если вы настаиваете, я останусь, но ненадолго.

– Ну конечно, ненадолго, сударыня! – вскричал Бланшар и, потирая руки, поспешил на кухню – распоряжаться насчет обеда.

Глава 9 Тайна поцарапанного чемодана

– Как это мило, – сказала Кларисса, когда все приглашенные собрались на террасе и Мэй, краснея, поднесла бабушке в подарок флакон духов. – Просто прелестно! Впрочем, я все равно больше люблю «Белую розу», – добавила она, очаровательно улыбаясь, так что Мэй почувствовала себя глупее некуда. – Жером! Унесите это в мою комнату, пожалуйста.

Неугомонная бабушка снова обратилась к Мэй:

– Так как поживает твой отец? Подумать только, я так давно его не видела! Почти что с рождения, – кокетливо уточнила она. – Ох уж эти семейные дела!

Мэй и так была не слишком разговорчивой, а присутствие трех посторонних людей (даже если не включать в их число саму Клариссу) совершенно отбило у нее охоту откровенничать. Она все же выдавила из себя, что отец поживает прекрасно, равно как и мать, и братья Мэй.

– Эдвин и Альберт, – Кларисса задумчиво прищурилась. – Какие, однако, затейливые имена у моих внуков! В мои времена предпочитали простоту.

– Это особенно видно по вашему имени, мадам, – вкрадчиво заметила Амалия.

Что-то такое прозвучало в ее тоне, совершенно спокойном, что Мэй даже чуточку испугалась. Но тут, как никогда кстати, вмешался Бланшар и велел слугам подавать на стол.

То ли благодаря превосходной еде, то ли по какой другой причине, но разговор вскоре вернулся в нормальное русло. Кристиан рассказал о готовящихся гонках, а Бланшар вспомнил некий пикантный случай из времен империи, в котором оказался замешан герцог де Морни, сводный брат императора.

– Вы читали Альфонса Доде[170], сударыня? – обратился он к Амалии. – Это чудовищно неблагодарный человек, просто невероятно! Он был, знаете ли, всего лишь бедным поэтом. И однажды императрица Евгения прочитала его стихи и пожелала узнать об авторе, а когда ей сказали, что он беден, попросила подыскать ему какое-нибудь место. Так он стал секретарем герцога де Морни, то есть одним из секретарей. Впоследствии господин Доде совершенно пасквильным образом вывел герцога, своего благодетеля, в своих романах. Случай, о котором я говорю, тоже описан в одной из книг, но на самом деле все было совершенно иначе. Если хотите знать…

И Бланшар с упоением поведал свою версию одного из увлечений герцога, в котором были замешаны некая м-ль О., а также виконтесса Д.

«Боже мой, – думала Кларисса, – как же он их любит, эти старые времена, которые никогда не вернутся, и всех этих негодяев, которые давно уже стали землей! А ведь я еще помню, как он ругал их, когда они были еще живы, и кричал, что правительство во Франции никуда не годится, и эта империя во много раз хуже той[171]. Неужели и я произвожу впечатление старухи, которая только и знает, что болтать о прошлом?»

И она мягко, но решительно прервала Бланшара, который мог вспоминать о делах минувших дней часами.

– У меня такое впечатление, как будто я снова в Англии, – сказала она внучке, поглядывая на ее простое серое платье, отделанное лишь тоненькой полоской безыскусной вышивки. – Английская одежда – это нечто, созданное людьми без фантазии для людей, лишенных чувства стиля. Я уж не говорю о шляпках, их вообще умеют носить только во Франции. А ведь хорошая шляпка в нашем мире куда важнее честной репутации. Репутацию еще могут простить, но скверную шляпку – никогда! – Она покосилась на Амалию, но тут уж найти повод для придирок было гораздо труднее. – Ваше платье великолепно, госпожа баронесса. Это Редферн?

– Лаферьер, – учтиво ответила Амалия. – А ваше, кажется, от Руффа?[172]

Кларисса засмеялась.

– Похоже, мы обе с вами неравнодушны к моде, – заявила она. – Лично я счастлива, что дожила до этого времени, когда мода стала настолько хороша. Я ведь помню еще кринолины, госпожа баронесса. Эти огромные юбки, неповоротливые, как киты…

– А я грущу по кринолинам, – вздохнул адвокат. – Императрица Евгения…

– Я не спорю, на картинах они смотрелись прекрасно, – перебила его Кларисса. – Но носить их было то еще приключение.

– А после кринолинов были турнюры с валиками сзади, – напомнил Кристиан, улыбаясь. – Они вам тоже не нравились?

– Мещанский стиль, – фыркнула Кларисса. – Что хорошего может быть в силуэте, в котором подчеркнута лишь одна часть тела, не бог весть какая? Я всегда считала, что Ворту[173] не хватало чувства меры. Я и ему самому это говорила, но он не слушал. Впрочем, он прекрасно умел обыгрывать возможности любого материала, в этом ему не откажешь. И все равно я считаю, что современная мода – лучшая, какая вообще может быть. Пакэн, Дусе, Раудниц, Лаферьер и остальные – просто удовольствие для глаз. Если в былые времена можно было годами ходить к одному кутюрье, то теперь даже не знаешь, с кого начать, настолько все хорошо. – Она перегнулась через стол к Мэй. – Пользуйтесь этим, дорогая! Время идет слишком быстро. Кто знает, что будут носить лет через десять или двадцать? Меньше всего люди ценят хорошее, когда его у них в избытке. Лично я надеюсь, что не доживу до того времени, когда в моду снова войдут какие-нибудь кошмарные кринолины.

Мэй слушала ее, бледно улыбаясь, а сама думала, что у нее денег в кошельке лишь на обратную дорогу да еще немного, что дали ей добрые Беннеты в Париже. Куда с такими финансами мечтать о Пакэне и Лаферьере?

– Между прочим, почти все дома моды имеют свои отделения в Ницце или Монако, – продолжала Кларисса. – Вам бы стоило как-нибудь туда заглянуть. Думаю, вам бы пошел нежный шелк. И цветочный рисунок, конечно. Еще какие-нибудь бабочки со стразами, правда, они сейчас разжалованы и не в моде. Да, да, дорогая, не спорьте: вы просто рождены для романтического стиля. Так и вижу, как вы в бальном платье и цветами в волосах поражаете на званом вечере в самое сердце какого-нибудь маркиза, и он делает вам предложение после первого же котильона.

Чем дальше, тем больше любезная с виду бабушка становилась похожа на серого волка. Мэй, смутившись, запротестовала. Ее вполне устраивают ее платья, и она совсем не собирается выходить замуж.

– О, – патетически воскликнула Кларисса, – неужели в Литл-Хилле живет кто-то, кто похитил сердце моей внучки? Молю небо, чтобы он только не был похож на моего бывшего мужа. Юбер! Я тебе о нем рассказывала?

– Тысячу раз, дорогая, – благодушно отозвался адвокат, накладывая себе на тарелку вторую порцию мороженого.

– Однажды я заболела воспалением легких, – сказала Кларисса, блестя глазами. – Моя жизнь висела на волоске, но я выжила, и знаете почему? Потому что у меня не было никакого желания оставлять этого мерзавца, моего мужа, вдовцом. Хватит и того, что он объявил меня мертвой везде, где только можно. Да!

Мэй положила вилку. Застенчивая девушка многое могла стерпеть, но были, были вещи, которые она спускать не собиралась.

– Между прочим, дедушка умер, – сказала она звенящим от негодования голосом. – И… и какой бы он ни был, но он был ваш муж. – Она поискала, что бы еще такого добавить, и в порыве вдохновения выпалила: – А если он был такой плохой, может быть, тогда не стоило вообще за него выходить?

На террасе повисла неловкая пауза.

– Но тогда бы вас тоже на свете не было, дорогая Маргарет, – промурлыкала Кларисса.

– Мэй, – упрямо проговорила Мэй. – Меня зовут Мэй, дорогая бабушка… Кэтрин.

Ее щеки пылали, она сама себя не узнавала, но факт оставался фактом: она дала Клариссе первый бой и, похоже, выиграла. Может быть, сказалось присутствие Амалии, которая, как отлично видела Мэй, не собиралась идти на поводу у хозяйки, а может, в робкой девушке проснулся прадедушка-вояка по материнской линии, который не боялся никого и ничего, а умер в бедности и забвении. Несколько мгновений бабушка и внучка молча смотрели друг на друга, и Амалия отметила, что Кларисса первая опустила глаза.

«Плохо, – подумал Кристиан, который отлично знал непредсказуемую хозяйку дома. – Она ей этого точно не простит».

– Какой у вас, однако, характер, дорогая, – промурлыкала Кларисса, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям. – А меня-то уверяли, что вы тихоня, каких поискать. Так как его зовут? – внезапно спросила она.

– Кого?

– Вашего молодого человека. Раз уж вам так не понравилось мое предложение насчет жениха…

– Его зовут Джек, – внезапно сдалась Мэй. – И он еж.

И тут Кристиан с немалым, надо сказать, удовольствием убедился, что Клариссу еще можно ошеломить – хотя это казалось делом практически невозможным. Амалия поглядела на Мэй и улыбнулась, но девушка прочитала в этой улыбке одобрение – и осмелела.

– Я что-то не понимаю, – сказала Кларисса после легкой паузы. – Вы изволите говорить о… о еже? С колючками, да? – Она даже растопырила сверкающие бриллиантами пальцы, показывая, какие именно колючки имеет в виду.

– Да, – подтвердила Мэй, волнуясь. – А еще у меня есть пони. Он мистер Пиквик, как герой у мистера Диккенса. Он очень славный. А если я выйду замуж, я не смогу о них заботиться. Потому что у меня будут… ну… совсем другие дела.

Откинувшись на спинку кресла, Кларисса посмотрела на внучку, как на неизвестное науке удивительное растение, и с легкой иронией покачала головой.

– Боже мой, – уронила она, – моя внучка любит ежа и пони, Кристиан влюблен в автомобили, а Юбер – во времена империи. Господа, вы меня поражаете! Вы даже не представляете, как мне интересно рядом с вами. Кстати, еж знает, что его зовут Джек? – неожиданно осведомилась она.

– Конечно, знает, – ответила успокоившаяся Мэй. – Когда я его зову, он всегда прибегает.

– А мои павлины все разлетелись, зови не зови, – пожаловалась Кларисса. – А еще говорят, что они летают плохо.

– Не беда, – успокоил ее Бланшар. – Купим еще, но в этот раз наденем им на лапки кольца, чтобы все знали, чьи они.

– Я всегда мечтала, чтобы у меня был свой сад с розами и по нему гуляли павлины, – пояснила Кларисса. – Роз у меня теперь столько, что, когда они цветут все сразу, у бедного Юбера начинает болеть голова. А павлины вечно куда-то пропадают.

Обед подошел к концу. Амалия попрощалась с хозяйкой, искренне пожелала Мэй удачи и удалилась. Вслед за ней, откланявшись, ушел и Кристиан де Ламбер. На террасе остались только Кларисса, Бланшар и Мэй.

– Я бы хотела подняться в свою комнату, если вы не возражаете, – сказала Мэй.

– Тебе незачем спрашивать разрешения, дорогая! – вскричала Кларисса. – Считай, что здесь все твое.

– Вы слишком добры, – пробормотала Мэй и поспешила прочь.

Когда она ушла, Кларисса повернулась к адвокату.

– Ну? Что скажешь?

Бланшар вздохнул.

– Очаровательная девушка, твоя внучка, – заявил он. – Правда, немного похожа на…

– На кого?

– На Селестину Ожье, помнишь, ту девицу, которая отравила любовника и лучшую подругу, с которой он ей изменял. Та тоже была такая милая, отзывчивая и постоянно краснела. Помню еще, как она поведала мне, все так же мило краснея, как искала для своих жертв быстродействующий яд, «чтобы они не слишком мучились, а то это как-то не по-людски».

– Да, моей внучке пальца в рот не клади, – сказала Кларисса с расстановкой и задумалась. – Если бы не ее слова о дружбе с ежом и пони, я бы сказала, что она мастер по части использования людей. Есть, знаешь ли, такая неприятная порода женщин – все из себя воздушные да робкие и всех незаметно подталкивают действовать в своих интересах, а когда их поймаешь, делают большие глаза и клянутся, что остальные исключительно по собственному почину готовы ради них расшибиться в лепешку. Заметил, кого Мэй ко мне привела? Не кого-нибудь, а саму баронессу Корф, которая не к каждому герцогу ходит в гости.

– Уверяю тебя, разборчивость этой дамы сильно преувеличена, – отозвался адвокат. – Несколько лет назад она жила здесь с обыкновенным офицером, больным чахоткой, по имени Шарль де Вермон[174]. Потом офицер, как водится, умер, но он был богат и почти все оставил ей, включая виллу. Если я правильно помню, там же, в саду, его и похоронили. Сюда она приезжает каждый год, чтобы ухаживать за могилой.

– Это что, сентиментальность? – прищурилась Кларисса. – Если так, то не нравится мне это. Что бы там ни говорили, в жизни сентиментальность – одна из масок жестокости. Все сентиментальные люди в глубине души отъявленные мерзавцы.

– Нет, не думаю, что это сентиментальность, – ответил Бланшар. – Все, кто мне рассказывал об этой даме, говорили, что человек она очень порядочный. Ты будешь смеяться, но они употребили именно это слово. Правильный, порядочный, справедливый… приблизительно так.

Кларисса поморщилась.

– И все равно она мне не нравится, – решительно сказала она. – Совершенно!

Пока взрослые, умудренные опытом люди внизу на террасе перемывали косточки баронессе Корф, Мэй удалилась в отведенную ей комнату и, закрыв дверь, с превеликим облегчением стала разбирать свои чемоданы. Вот шляпка, вот косыночка, а вот очень практичные туфли для выхода в город, и ничего, что они немножко облупились – под длинной юбкой все равно никто ничего не увидит.

Она разобрала желтый чемодан и принялась за чемодан с царапиной, и тут ее ждало совершенно умопомрачительное открытие, от которого у нее перехватило дыхание.

В чемодане лежала чужая вещь. И мало того, что она была чужой – этой вещи вообще нечего было делать в жизни Мэй.

Девушка испуганно оглянулась на дверь, потом на окно, отложила находку, подошла к двери и заперла ее на ключ, после чего вернулась обратно и стала смотреть на то, что неведомо как попало в ее чемодан.

По правде говоря, Мэй очень хотелось упасть в обморок, но она отлично понимала, что это не решит ее проблему, а наоборот, усугубит ее. Поэтому она решила до поры до времени спрятать находку, а потом… Потом она, пожалуй, найдет какой-нибудь выход.

Она поступила в точности так, как собиралась, и когда спустя некоторое время бабушка позвала ее осматривать сад, на лице Мэй почти не оставалось следов недавнего волнения. Но, разговаривая со старой дамой, она нет-нет да возвращалась мыслью к тому, что лежало в ее чемодане. За ужином девушка почти ничего не ела, а когда легла спать, то долго ворочалась в постели, прежде чем смогла заснуть.

Набросок письма, найденный в сафьяновой книжечке Мэй Уинтерберри

Дорогая Флора!

Я приехала в Ниццу и уже познакомилась с бабушкой, графом (который был шофером) и миледи Корф, которая летала на шаре и дирижабле. Она лучше их всех, и поэтому я не знаю, уместно ли будет обременять ее своими хлопотами, но мне тут совершенно не с кем посоветоваться, а дело между тем очень деликатное и чуточку странное. Больше я пока ничего тебе не могу сказать.

Я хотела поговорить с Уолтером Фрезером, с которым мы когда-то играли в доме тети Сьюзан. Ты должна его хорошо помнить, потому что однажды он выронил тебя из окна. Он сын подруги тети Сьюзан, а еще он священник. Он живет в городе, и я послала ему записку со слугой. Он прислал мне ответ, что встретится со мной завтра в 11 часов в «Café Anglais»[175].

Я написала письма тете и родителям, чтобы они не волновались, но не хотела их огорчать и написала только то, что могло их успокоить. То, что меня тревожит, я могу поверить только тебе, и в данный момент это вовсе не бабушка, а нечто совсем иное.

Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо, и я сошью тебе новое платье, как у нее. Твоя Мэй.

Глава 10 Искатели приключений

Мистер Уолтер Фрезер, исполняющий обязанности священника англиканской церкви в Ницце, был по природе пунктуальнейшим молодым человеком. Легко поэтому понять его смущение, когда, явившись за полчаса до назначенного времени в «Café Anglais», он увидел, что Мэй уже там и ждет его.

– Здравствуй, Мэй, – сказал Уолтер, подходя к ней. – Очень рад тебя видеть в Ницце! Прости, что заставил тебя ждать.

Он был невысокого роста, темноволосый, с орлиным носом, ямочкой на подбородке и приятным лицом, которое очень красила мягкая улыбка. Мэй помнила эту улыбку с детства и, вновь увидев ее, сразу же приободрилась.

– Ну что ты, Уолтер, – поспешно проговорила она. – Это я сама пришла раньше. Просто… – она порозовела, – просто я больше не смогла там оставаться.

– Из-за бабушки? – Уолтер вскинул на нее глаза.

Мэй тряхнула волосами.

– Она ужасная, ужасная, ужасная! Вчера, когда мы гуляли по саду, и сегодня она говорила… рассказывала такое! О том, как она была счастлива, когда убежала из дому, о том, как ей надоели родственники дедушки, которые вечно у них гостили. Как он из экономии нанимал самую дешевую прислугу, которую приходилось всему обучать, а когда обучишь, она, конечно же, уходит к тем, кто больше платит, и приходится опять начинать по новой. Да что там, – Мэй сделалась пунцовой, – она говорила о… о художниках! И писателях! Которые с ней жили! Как будто мне это интересно! – Мэй вся кипела от возмущения. – Я не знала, куда деться. А сегодня еще при разговоре присутствовал граф де Ламбер… Мне было так неловко! Уолтер, ты в Ницце не первый день, может быть, ты скажешь, зачем такой человек, джентльмен и… и всякое такое, ходит в ее дом?

Уолтер усмехнулся.

– Граф де Ламбер недавно разбил свой автомобиль, на котором выступал на гонках, – сказал он. – Он думал, что отец поможет ему восстановить машину, но тот скуп и не любит расходов. Он отказал Кристиану, тот пожаловался Бланшару, твоя бабушка обо всем узнала и обещала помочь. Впрочем, здесь графа Кристиана считают не совсем comme il faut, потому что он легко заводит дружбу со всякими рабочими и вообще людьми простого звания. Он как-то сказал, что выше любого дворянина ставит человека, который способен разобраться, что не так с мотором. Поэтому местная noblesse[176] его не слишком жалует.

– Значит, все из-за этого, как его, автомобиля, – протянула Мэй. – То-то я сегодня удивилась. Бабушка все переживает по поводу павлинов и сказала ему, что оплатит любой ремонт, если он найдет, куда делись ее павлины. Она даже думает, что на них тайком охотится полковник, живущей напротив. Он служил в Индии, а кто-то ей сказал, что в Индии павлинов едят.

– Как можно есть такую красоту? – рассеянно спросил Уолтер. – Скажи, ты будешь что-нибудь? Что тебе заказать?

Мэй покачала головой.

– У меня нет аппетита. Я со вчерашнего дня все думаю, думаю… – Она осеклась, и Уолтер не стал торопить ее, терпеливо дожидаясь, когда она сама все расскажет.

– Я все время говорю только о себе, – наконец сказала Мэй. – А как ты, Уолтер? Как твои дела?

Молодой человек вздохнул. Больше всего на свете он мечтал из исполняющего обязанности священника стать постоянным священником в Ницце; но назначение на этот пост, которого домогались многие кандидаты, во многом зависело от леди Брэкенуолл, дамы чрезвычайно влиятельной, чрезвычайно родовитой и спесивой. Не только характер леди Брэкенуолл являлся препятствием на пути Уолтерова счастья. Хуже всего было то обстоятельство, что у леди имелись четыре дочери, и все – незамужние. Если я добавлю, что все четверо мисс были страшные, тощие, плоские и с лошадиными зубами, то становится ясно, какой дилеммой терзался милейший мистер Фрезер. Или стать зятем леди Брэкенуолл и остаться в этом городе – или отказаться от выгодного брака и распрощаться с Ниццей навсегда. Третий вариант – жениться на одной из тоще-плоских мисс, получить заветное место и накормить жену мышьяком – Уолтер, как честный человек, не рассматривал.

– Я бы очень хотел задержаться в Ницце, – сказал он Мэй. – Но обстоятельства… – И он вздохнул так, что на столе шевельнулась скатерть.

– Я уверена, что все будет хорошо, – горячо сказала Мэй.

– Ты очень добра, Мэй, – сказал Уолтер с улыбкой. – Скажи, зачем ты позвала меня сюда? Тебе нужна помощь? – Он понизил голос. – Может быть, ты немедленно хочешь вернуться домой? Одно только слово, и я все сделаю.

– Нет, – сказала Мэй, – это не из-за моего отъезда, хотя я думаю, что вряд ли тут задержусь. – Она поколебалась. – Тетя Сьюзан мне сказала, чтобы я, если что, смело обращалась к тебе. И вот… – Мэй сжала руки, – мне нужна помощь. Скажи, Уолтер, ты можешь сходить со мной в казино?

Если бы в это мгновение в милейшего Уолтера Фрезера средь бела дня ударила молния, он и то не был бы сильнее изумлен.

– Мэй, – осторожно спросил он, – я правильно тебя понял? Ты собираешься, э… туда, где играют и делают ставки?

– Да, – подтвердила Мэй, – но мне говорили, что девушке одной ходить туда неприлично. Так что я подумала о тебе.

Уолтер Фрезер был священником. Стало быть, он имел понятие о том, что такое грех; и, стало быть, знал, чего можно ждать от людей. Но все равно в голове у него никак не укладывалось, что Мэй по своей воле выразила желание пойти в казино. Кто угодно, только не она!

– Хорошо, – сказал он наконец, – я пойду с тобой. Но, Мэй, зачем это тебе?

Мэй озадаченно моргнула.

– Просто я хочу выиграть деньги, – по-детски бесхитростно объяснила она.

– Тебе нужны деньги? Мэй, я…

– За завтраком шла речь о казино, и мистер Бланшар сказал, что новичкам везет. Вот я и хочу проверить, повезет мне или нет.

У Уолтера голова пошла кругом.

– Только меня смущает одна вещь, – добавила Мэй. – Это правда, что, если я проиграю, казино мне ничего не вернет?

– Казино никогда никому ничего не возвращает, – сказал Уолтер, приходя в себя. – Хотя… хотя, по правде говоря, был один случай. Но это, конечно, исключение.

Мэй загорелась любопытством.

Уолтер вздохнул и стал рассказывать, как офицер одного корабля (к чести нашей родины стоит отметить, что корабль был российский), – так вот, офицер этот отправился в казино и так увлекся, что проиграл все до последней полушки, включая корабельную казну. Тут офицер, как водится, одумался и вспомнил, что ставить на кон казну не имел никакого права, что это бесчестье и вечный позор. Поэтому отправился к руководству казино и попросил войти в положение. Со свойственным ему бессердечием руководство отказалось, присовокупив, что ежели каждый игрок будет просить возвращать проигранное, то эдак они скоро разорятся.

После такого ответа офицеру только и оставалось, что застрелиться и кровью смыть содеянное, но он нашел куда более остроумный выход. Он вернулся на корабль, приказал выйти в море и направил пушки на казино, после чего предъявил руководству ультиматум: или он разнесет заведение в щепки, или ему вернут то, что он проиграл. Что касается международного скандала, то его не будет, потому что мало ли что может произойти в море во время учений. Ну, выстрелили разок не туда, и потом, здесь явно не та армия, чтобы объявлять России войну.

…Это был первый и последний раз, когда игроку вернули проигранное. Однако с тех пор и до нынешнего дня российским морским офицерам в казино путь закрыт. Так, на всякий случай.

– Какая жалость, что у меня нет пушек, – сказала Мэй, выслушав поучительный рассказ своего друга. – Будем все-таки надеяться, что мистер Бланшар сказал правду. Кстати, как нам добраться до Монако?

– Проще всего доехать на поезде, – ответил Уолтер.

– Тогда едем на вокзал? – предложила Мэй, лучезарно улыбаясь.

Вот так англиканский священник и его подруга детства вскоре оказались в казино, где в этот час шла довольно бойкая игра. На столах сверкало золото, вертелось колесо рулетки, кто-то радостно смеялся, кто-то в отчаянии заламывал руки.

Мир рулетки издавна притягивал писателей, и, будь Мэй одним из них, она бы не преминула заменить немало любопытного. Но девушка пришла сюда только с одной сугубо практической целью – выиграть. Поэтому она стала присматриваться, как выигрывают остальные.

Можно было поставить на число, но чисел слишком много, и Мэй справедливо рассудила, что шансы заветного шарика попасть именно на ее число ничтожно малы.

Можно было свести риск к минимуму и ставить только на красное или черное, но в этом случае выигрыш оставлял желать лучшего.

– А что это он делает? – спросила Мэй у своего спутника, указывая на молодого человека, который только что сделал ставку.

– Он ставит на зеро, – пояснил Уолтер.

Тут только Мэй разглядела, что на вертящемся колесе, кроме чисел, присутствовала и обескураживающая цифра «ноль».

– А что это значит? – спросила она.

Уолтер объяснил, что если поставить на зеро и оно выпадет, то выигрыш будет самый большой. Если ставок на зеро в этот момент не будет, все отходит казино. Но зеро выпадает редко.

Тем не менее неизвестный молодой человек поставил на зеро шесть раз подряд, пока не проиграл все, что у него было. После чего, криво улыбаясь, ушел.

По правде говоря, Мэй подмывало уйти следом за ним. В отличие от большинства людей здесь, в казино, она не чувствовала ни азарта, ни желания испытать удачу, ни вдохновения переиграть судьбу. Ее не покидало ощущение, что она стоит перед какой-то большой и равнодушной машиной – не враждебной, а именно что до ужаса равнодушной. Шарик прыгает, колесо вертится, «faites vos jeux»[177], «les jeux sont faits»[178], старый игрок, проигравший все, закусывает губы, дама в мехах радуется… «И какие неприятные у всех лица! – подумала пораженная Мэй. – Какие искаженные, неестественные…»

И тут ее словно мягко ударила в грудь волна – и понесла, понесла; она уже не видела ни алчных лиц, лиц несчастных, ни делано равнодушных; ее озарило. Это было именно озарение.

«Я должна поставить на зеро… Сейчас».

Дрожа, она приблизилась к столу и сделала ставку – так стремительно, что Уолтер даже не успел ее удержать. Она поставила все, что у нее было, – кроме десяти франков и какой-то мелочи. Теперь, если бы она проиграла, ей было бы не на что вернуться на родину.

– Зеро, – сказала она и сама удивилась своему хриплому, словно чужому голосу.

Крупье равнодушно взглянул на нее, и машина вновь завертелась.

– Faites vos jeux… Les jeux sont faits.

Колесо закрутилось, шарик заметался. «Поскорее бы это кончилось», – только и успела подумать Мэй. Она посмотрела на Уолтера, и ей показалось, что она уловила на его лице сочувствие. А Уолтер терзался, что внял просьбе своей подруги детства и привел ее в этот вертеп, где, конечно…

Дама в мехах сдавленно охнула и вцепилась в локоть своего спутника, кто-то уважительно посмотрел на Мэй. Колесо остановилось.

– Дамы и господа, зеро!

Позже, когда Мэй пыталась вспомнить, что именно она ощутила тогда, когда первый и последний раз в жизни играла в казино – и выиграла! – она не могла припомнить ничего, кроме ощущения – выражаясь языком штампа – горы, упавшей с плеч.

Да, горы, ничуть не меньше.

Все вокруг сразу как-то засуетились, расцвели улыбками, и вышколенный служитель сразу же сгреб выигрыш Мэй в кучу и пододвинул к ней, а другой служитель тотчас же возник возле, сияя любезной улыбкой.

– Мадемуазель еще будет делать ставки? Сегодня у мадемуазель счастливый день! Вы обязательно должны попробовать, вам непременно повезет!

Потому что нельзя ведь позволить удалиться человеку, который в первый раз – это же очевидно – явился в казино и сразу сорвал такой куш. Пусть еще задержится, поиграет, проиграет как можно больше…

– Я больше не буду играть, – решительно сказала Мэй. – Мне тут не нравится.

Улыбка сразу же померкла.

– Мне кажется… – несмело вставил Уолтер, – тут положено оставлять крупье на чай.

На чай так на чай: она взяла, не глядя, самую большую монету и подала ее крупье, а потом стала засовывать выигрыш в сумочку.

Уходя, она еще слышала, как дама в мехах прошипела своему спутнику:

– Я тебе говорила, надо было ставить на зеро!

Глава 11 Павлиний вопрос

– А теперь куда? – спросил Уолтер, когда они вышли из казино.

– Теперь, – объявила Мэй, – я должна купить духи.

В это мгновение Уолтер понял, что, как и все знакомые мужчины, он ничего не понимает в женской логике. Однако парфюмерный магазин выглядел куда более невинно, чем казино, и мистер Фрезер покорился судьбе.

Надо сказать, что с точки зрения Мэй все выглядело совершенно логично. Миледи Корф отдала ей духи взамен тех, которые сама Мэй по неловкости разбила. Поскольку Мэй пообещала ей, в свою очередь, другие, слово следовало сдержать. Беда лишь в том, что у Мэй, как говорилось выше, денег было в обрез. Где на Лазурном Берегу можно взять деньги? Конечно же, в казино. Одной туда идти не совсем прилично, и поэтому она захватила с собой Уолтера.

Как видим, у Мэй все было продумано до мелочей, а в сотне шагов от казино она увидела большую лавку с надписью «Parfumerie parisienne»[179].

Оказавшись внутри, Мэй с наслаждением вдохнула пропитанный ароматами воздух. На зеркальных полках дремали десятки коробок с запечатанными флаконами, тут же стояли флаконы попроще – с одеколоном, ниже было разложено мыло, зубной порошок, пудра и прочие необходимые спутники и слуги красоты. В центре лавки располагался стол с изогнутыми ножками, на котором лежали парфюмированные веера и стояли открытые флаконы духов – для пробы.

– Que désire mademoiselle?[180]

Почуяв покупательницу, к Мэй тотчас же подошел приказчик, холеный брюнет средних лет.

– Я ищу духи, – по-французски сказала Мэй.

Приказчик покосился на простенькое платье Мэй и на ее спутника, также одетого достаточно скромно, на всякий случай сообщил, что у них имеются новинки «Риго», «Пино», «Любэна», «Герлена» и прочих и он возьмет на себя смелость рекомендовать мадемуазель…

Он уже собирался назвать недорогие духи, которые покупали в основном гувернантки, но тут Мэй прервала его:

– Мне нужны очень хорошие духи, месье. И лучше дорогие.

Приказчик по долгу службы привык ничему не удивляться. Здесь, на Лазурном Берегу, он насмотрелся на вчерашних бонн, которые выходили за богачей, и разорившихся аристократов, которые устраивались приживалками. Поэтому он, не тратя лишних слов, подвел Мэй к столу и стал один за другим подавать ей флаконы самых изысканных, самых дорогих духов, сопровождая каждый кратким комментарием.

– Прошу, мадемуазель… «Фиалковый бриз» – если вы любите фиалки. Певицам не рекомендуется, запах фиалок плохо влияет на связки. «Рококо по-парижски», прелестнейшая вещь. «Дамский каприз», отменный аромат для званого вечера. Вы желаете духи для себя или в подарок?

– В подарок, – сказала Мэй и, подумав, добавила: – Подруге.

– Это замечательно, – серьезно сказал приказчик. – Вот, не угодно ли: «Прекрасная эпоха», само очарование. Весьма популярны эти духи, о них везде пишут: «Сад моего священника». «Прекрасная незнакомка» вам, наверное, не подойдет, духи с таким названием предпочитают дарить мужчины.

– А «Бал у принцессы», это что? – заинтересовалась Мэй.

– Прекрасные духи для молодой девушки, – ответил приказчик, – впрочем, это далеко не новинка. Есть еще «Уголок фей», также очаровательный дневной аромат для барышни. – Он оглядел полки. – Был у нас последний «Герлен», духи под названием «Гавот», но, боюсь, мы все уже продали. Вам что-нибудь понравилось?

– Слишком много ароматов, – сказала Мэй извиняющимся тоном. – Я уже мало что чувствую. Помню, что-то пахло розой, но мне понравились другие духи.

– Возьмите наши веера, – посоветовал приказчик. – Так гораздо удобнее выбирать аромат.

Мэй обмахнулась веером, на котором было написано: «Рококо по-парижски», затем взялась за «Прекрасную эпоху», не оставила вниманием «Бал у принцессы», а под конец взяла веер, на котором значилось «Сад моего священника». На самом деле все ей нравилось безумно, и она переживала, не зная, на чем остановиться.

– Вы можете взять наши веера с собой и вернуться, когда определитесь, – сказал приказчик, видя, что она колеблется.

– Они очень милы, – искренне сказала Мэй и решилась: – Думаю, я возьму два флакона… пока.

И так предупредительный, приказчик на глазах превратился в короля галантности. Он заверил Мэй, что она сделала наилучший выбор, принял деньги, выдал сдачу и принялся упаковывать покупки.

– Только, пожалуйста, положите «Рококо» отдельно, а «Прекрасную эпоху» заверните как подарок, – сказала Мэй. «Рококо» она решила оставить себе как память о своем выигрыше.

Зазвенел колокольчик, и в лавку вошли двое.

– Думаю, можно купить мыло здесь, – сказала дама.

Услышав знакомый голос, Мэй повернулась и увидела молодую женщину из «Золотой стрелы», ту самую, которая устроила сцену в вагоне-ресторане. Но это было еще не все. Любопытнее всего оказалось то, что даму преспокойно сопровождал ее муж, тот самый, которого она так неистово обличала в измене. Пусть лицо его нельзя было назвать слишком счастливым, со стороны эти двое выглядели как вполне пристойная пара.

Дама с легким вызовом посмотрела на Мэй, подошла к витринам и стала рассматривать мыло. Приказчик положил Мэй в подарок дюжину вееров, надушенных ароматами, которых она пока не купила, и заверил ее, что они всегда, всегда будут ждать ее в своем магазине.

– Благодарю вас, сударь, – сказала Мэй на своем очаровательном французском. – До свидания.

Она забрала свои покупки и удалилась в сопровождении Уолтера, а приказчик занялся новыми покупателями.

– Как это странно, – сказала Мэй своему спутнику, когда они вышли на улицу. – Люди такие непостоянные!

– Что ты имеешь в виду? – удивился Уолтер.

Не утерпев, Мэй рассказала ему о том, свидетельницей какой сцены оказалась в вагоне, и упомянула, что муж, который прямым текстом желал жене умереть, – это тот самый господин, под руку с которым она столь непринужденно вошла в «Парижскую парфюмерию».

– Это граф Теодор де Мирамон, – сказал Уолтер, – а дама – его жена. Ее отец известный делец, а дед был всего лишь ростовщиком. Этот брак здесь считают мезальянсом, по крайней мере, леди Брэкенуолл так и сказала. Я слышал, Матильда с детства была влюблена в графа, а когда подросла, стала делать все, чтобы его добиться. У его семьи в ту пору дела шли неважно, и возможно, что тут и в самом деле поработал отец Матильды. В конце концов граф женился на ней, однако этот брак не принес им счастья. Граф не хранит верность жене, а она… ты сама видела, как она к этому относится.

– Да, но как графиня могла простить ему такие ужасные слова? – сердито спросила Мэй. – Ты же видел ее лицо – она улыбалась! Как хочешь, а этого я понять не могу.

– Да, но подумай сама – что ей делать? – возразил Уолтер. – Разводиться? Это же немыслимо!

Мэй задумалась.

– Между прочим, баронесса Корф сразу сказала, что так все и кончится, – проговорила она. – Я имею в виду, что граф вернется к жене. Интересно, откуда она могла это знать? – Она вздохнула. – Ладно, идем на вокзал.

– Мы возвращаемся в Ниццу? – спросил ее спутник.

– Да, – сказала Мэй, – а когда вернемся, сразу же поедем к баронессе. Я должна отдать ей духи.

На вокзале в ожидании поезда Мэй купила все последние газеты и в вагоне внимательно прочитала их. Когда она отложила газеты, Уолтер заметил на ее лице беспокойство.

– Странно, – сказала Мэй, ни к кому конкретно не обращаясь. – Очень странно.

Приехав в Ниццу, они взяли наемный экипаж и отправились на виллу «Шарль», где жила баронесса Корф. Экипаж оказался старым облезлым фиакром, который, похоже, эмигрировал на Лазурный Берег прямиком из Парижа восьмидесятых годов прошлого, то бишь восемнадцатого века. Лошадь тоже была не первой молодости, но тем не менее в экипаже Мэй чувствовала себя куда увереннее, чем в фырчащем монстре с паровым мотором.

– Только бы она никуда не уехала! – прошептала Мэй.

Однако баронесса Корф оказалась дома и тотчас приняла гостей.

Краснея, Мэй вручила ей свой подарок. Амалия взглянула на духи и улыбнулась. Когда она уезжала из Парижа, один из ее поклонников поднес ей на прощание аромат, и так как она ничуть не дорожила этим поклонником, то с легкостью передарила флакон Мэй, не принимая всерьез обещание девушки поднести другие взамен. Однако Мэй сдержала свое слово и подарила ей «Прекрасную эпоху». «Интересно, – подумала Амалия, которая ничуть не обольщалась относительно людей, – какое у нее дело ко мне теперь?»

– Какое забавное название, – сказала она, не подозревая, что однажды ярлык «Прекрасной эпохи» прочно приклеится к их времени, а сама эпоха продлится вплоть до начала десятых годов двадцатого века, – до Первой мировой войны, которая перевернет Европу. – Не буду спрашивать, как поживает ваша бабушка, – продолжала Амалия. – Я только надеюсь, что вы не слишком от нее натерпелись.

– Должна сознаться, миледи, что я пришла к вам поговорить о ней, – проговорила Мэй, волнуясь.

– Тогда вам лучше сначала сесть, – заметила Амалия. – И вам тоже, мистер Фрезер. А теперь, мисс Мэй, давайте откровенно. Я могу дать вам какой-нибудь совет, но боюсь, что с таким человеком, как ваша бабушка, все советы окажутся бессмысленны. Вы понимаете меня?

Мэй закусила губу.

– Дело в том, – наконец решилась она, – что я попала в ужасное положение.

Амалия вздохнула и расправила концы темно-зеленого шелкового банта, который украшал ее платье.

– Последний раз, – сообщила она, – я слышала такие слова от девушки, которой на балу сделали предложение сразу трое кавалеров.

– И что вы ей посоветовали? – спросил Уолтер, улыбаясь.

– Выйти за всех трех – по очереди, конечно. Шучу. На самом деле было трудно ей что-то подсказать, потому что она была влюблена в четвертого.

– Я думаю, – дипломатично сказал священник, – ей просто надо было дождаться другого бала.

– Вы все понимаете, мистер Фрезер, – с улыбкой сказала Амалия. – Конечно, дело именно в этом.

Однако Мэй, слушая эту историю, даже не улыбнулась.

– Так что у вас стряслось? – спросила баронесса.

– Сначала я даже не знала, что подумать, – выпалила девушка. – И вспомнила про поезд. Но я прочитала газеты, в поезде ничего не произошло. Значит, это шутка. Но для шутки это слишком жестоко, по-моему.

Амалия и Уолтер переглянулись.

– Боюсь, я совершенно не понимаю, о чем идет речь, – проговорила Амалия своим обычным благожелательным тоном. – Может быть, вы расскажете все с самого начала, по порядку?

– Я даже не знаю, с чего начать, – сказала Мэй, волнуясь. – Я нашла это в чемодане. Я не знала, что мне делать, и до сих пор не знаю. Мне совсем не с кем посоветоваться. И вообще все это настолько странно!

– Что именно вы нашли? – терпеливо спросила Амалия.

Мэй испуганно взглянула на нее, залезла в сумочку и достала с самого дна небольшой сверток, упакованный в несколько слоев бумаги.

– Вот, – сказала она, отодвигая сверток от себя, словно он был гремучей змеей и мог ее укусить. – Вот что я нашла в своем чемодане. Что он там делал, я не знаю. И что все это значит, тоже.

Амалия посмотрела на ее лицо, на сверток, лежащий на столе, и развернула бумагу. Внутри обнаружился острый нож, покрытый темными пятнами, и испачканный носовой платок без меток.

– Это похоже на кровь, – сказала Амалия голосом, который неожиданно стал тяжелым.

Мэй кивнула.

– Я тоже так подумала, – призналась она. – Может быть, мне стоит обратиться в полицию? Только я… я боюсь.

Амалия поставила локти на стол и соединила кончики пальцев.

– Давайте подведем кое-какие итоги. Вы выехали вчера из Парижа, как и я. Смею думать, когда вы упаковывали свои чемоданы, ничего подобного в них не было. Когда вы приехали в Ниццу, стали разбирать вещи и нашли это.

– Я подумала, может быть, в поезде кого-нибудь убили, а нож подбросили мне, – прошептала Мэй. – Но я видела утром даму в синем, а потом встретила ее в Монако. Тогда я решила, что дело, может быть, вовсе не в ней, и купила газеты. Если бы в «Золотой стреле» произошло преступление, об этом бы везде писали, но нигде ни о чем таком не сообщается. И тут я вспомнила о золотых ложках.

– Каких еще ложках? – спросила Амалия.

– Это ложки, которые по распоряжению ее бабушки подбросили в вещи одного из наследников, – раздался веселый голос от дверей.

Мэй тихо вскрикнула. Уолтер вскочил на ноги. На пороге стоял Кристиан де Ламбер. Улыбаясь, он переводил взгляд с одного лица на другое.

– Вы уже вернулись? – сердито спросила Амалия. – Неужели нашли павлинов?

Кристиан кивнул и прошел в комнату.

– Представьте себе, – объявил он, глядя на Амалию блестящими, восторженными глазами. – Они все перебрались к вам.

…Когда Кларисса потребовала от Кристиана найти ее драгоценных павлинов, граф не на шутку озадачился. Однако он был человеком действия и прежде всего отправился в модный магазин Альфонсины, где продавались шляпки.

Там граф разговорился с одной из продавщиц о том, откуда они берут павлиньи перья, и узнал, что никто из слуг полковника Картрайта перья не поставляет. По мысли Кристиана, это означало, что полковник не имеет отношения к исчезновению птиц – ибо, если бы он повадился лакомиться павлиньим рагу, неизбежно оставались бы дорогие перья, а раз так, слуги не устояли бы перед соблазном продать их. Для очистки совести граф проверил еще несколько шляпных магазинов и убедился, что никто из слуг полковника ничего туда не предлагал.

Поэтому Кристиан стал искать, куда могли бы перебраться птицы, так сказать, естественным путем. Он стал следить за последним оставшимся, маленьким и довольно невзрачным, который еще оставался у старой дамы, и вскоре сделал несколько поразительных открытий.

Главное заключалось в том, что павлин – птица двуличная, и хоть и кажется неповоротливым, на самом деле, когда ему надо, может бежать быстрее лошади. Кроме того, павлин с его огромным хвостом и крикливым голосом умеет прятаться так, что черта с два его сыщешь.

Итак, Кристиан проследовал за птицей сквозь дикие заросли. Он едва не свалился в канаву, напоролся на какой-то необыкновенно колючий кактус и в конце концов вынужден был констатировать, что последний павлин, который мог прояснить тайну исчезновения своих сородичей, бесследно скрылся, оставив его с носом.

Тогда Кристиан пошел наугад и через несколько минут оказался в огромном, красивом саду с видом на море. Под деревом виднелась могильная насыпь и стоял простой белый крест, а в нескольких шагах от него установлена деревянная скамья.

Кристиану стало малость не по себе, но тут его заметил один из слуг и осведомился, что угодно его милости в саду баронессы Корф. Кристиан приободрился, предстал перед ясные очи Амалии и попросил разрешения осмотреть ее земли.

– Мне кажется, – объяснил он, – павлины мадам Клариссы должны быть где-то неподалеку.

Амалия вздохнула и сказала, что, если ему угодно искать пропажу, она ничего не имеет против, но сомневается, чтобы пернатые были в состоянии преодолеть несколько километров, разделяющих ее виллу с той, где живет мадам Фортескью.

– Ну, как сказать, как сказать, – протянул Кристиан. – По-моему, это невероятно хитрые существа!

Он поклонился баронессе, вышел из дома и углубился в лес.

Миновав его, он оказался возле небольшого озера, на поверхности которого плавали кувшинки. Посреди озера виднелось нечто вроде островка, на котором высились романтические руины, возведенные здесь по приказу одного из прежних владельцев.

Там и сям по берегам озера и на островке расхаживали павлины, сбежавшие от Клариссы Фортескью. Судя по их виду, удрали они по одной-единственной причине, которая одинаково работает как для людей, так и для всех прочих живых существ: просто здесь им гораздо лучше, чем там.

Кристиан полюбовался на них, но тут некстати вспомнил о том, зачем пришел сюда, и закручинился. Ремонт дорогого его сердцу автомобиля зависел от того, сумеет ли он решить павлиний вопрос, а тот был решен только наполовину. Кристиан предчувствовал нелегкий разговор с Амалией и на обратном пути размышлял, как бы уговорить ее вернуть павлинов, не настраивая против себя. По вчерашнему обеду он составил мнение, что если Амалия и пожелает когда-нибудь пойти Клариссе навстречу, то это произойдет примерно при таких же условиях, при которых руководство монакского казино однажды пошло навстречу проигравшемуся русскому офицеру. А ведь Кристиан находился в куда менее выгодном положении. По крайней мере, у него не было ни корабля, ни пушек.

Граф вернулся к белой вилле, на которой жила Амалия, и поднялся по ступеням. Он собирался уже войти в гостиную, когда услышал чрезвычайно любопытный разговор – и замер на месте.

Нам бы очень хотелось сказать, что Кристиан не собирался подслушивать чужие тайны и все вышло случайно, но это будет неправдой. Как человек воспитанный, он мог бы отойти от двери либо обнаружить свое присутствие сразу же. Однако граф выслушал все до конца и только тогда счел нужным вмешаться.

Глава 12 Незваные гост^и

– Да, – сказал Кристиан, – все павлины сбежали на ваши земли и поселились возле озера, где еще стоят такие романтические руины. – Он выразительно подчеркнул голосом слово «романтические».

Амалия вздохнула.

– Кажется, эти руины называются «Приют отшельника», – заметила она. – Вы правы, они действительно находятся на моей земле.

– А что касается ножа, – продолжал граф, – то я уверен, что это еще одна из милых шуточек старой дамы. Вчера мисс Мэй показала характер, ну, а мадам Кларисса решила объяснить ей, кто в доме хозяин.

Он с непринужденным видом поглядел на Уолтера, который весь кипел.

– Должен вам заметить, мсье… – начал англичанин.

Он собирался высказать нахальному французу все, что думал о его бесцеремонном вторжении, но вмешалась Амалия, которая не терпела ссор в своем доме и сразу же их пресекала.

– Сначала я. Не буду скрывать, – обратилась она к Мэй, – репутация вашей бабушки всем прекрасно известна, равно как и то, что она не жалует претендентов на наследство. Только…

– Что? – быстро спросила девушка.

– В подбрасывании вам окровавленного ножа нет никакого смысла, – твердо ответила Амалия. – Кроме того, меня настораживает обстоятельство, что именно в то время, когда в ваш чемодан могли положить это, – она кивнула на сверток, – у меня пропала перчатка.

– Вы потеряли перчатку? – удивился граф.

– Я никогда ничего не теряю, – сухо ответила Амалия. – Окно в купе было открыто, но перчатка все-таки не листок бумаги, чтобы ее унес порыв ветра. Думаю, ее кто-то взял.

– Но зачем? – спросил молодой священник.

– А зачем подбрасывать в чемодан нож и окровавленный платок?

– Чтобы испугать, – ответил Кристиан.

– Допустим. Но чтобы пугать таким образом, нужно иметь совершенно иной склад ума, чем у мадам Клариссы.

Уолтер задумался.

– А вдруг она рассчитывала, что Мэй… что мисс Уинтерберри испугается настолько, что сразу же уедет?

– Думаю, мадам Кларисса хорошо знает людей, – уронила Амалия в пространство. – И ей должно быть известно, что, когда на кону миллион, человека не испугать даже пушкой.

– И все-таки, – упрямо продолжал Уолтер, – если даже мы допустим, что произошло какое-то преступление, о котором мы не знаем…

– И о котором не знают даже газеты, а это гораздо хуже, – вставил Кристиан с улыбкой.

– Тем не менее, какой смысл подбрасывать постороннему человеку орудие убийства, когда его всегда можно выбросить?

– Наконец-то мы произнесли слово «убийство», – усмехнулась Амалия. – Подумайте, мистер Фрезер: там, где убийство, там неминуемо и следствие. А следствие всегда ищет преступника, и ищет его по уликам и показаниям свидетелей. Только главная улика – вот она. – Амалия кивнула на нож. – Зачем искать кого-то еще?

– Но в поезде не совершили никакого убийства, – напомнил Кристиан. – Иначе газеты давно бы об этом раструбили. Почему вам так нравится отрицать очевидное, госпожа баронесса?

– Потому что у меня пропала перчатка, – с улыбкой ответила Амалия. – И потому, что у меня нет привычки терять вещи.

– Простите меня, сударыня, но я не вижу связи, – сказал Уолтер.

– Лично я думаю, что все было гораздо проще, – поддержал его Кристиан. – На вилле к обеду зарезали курицу, и Кларисса решила разыграть свою внучку. Отсюда и окровавленный нож, и платок.

– Вы высказали очень разумную мысль, господин граф, – сказала Амалия. – Надо прежде всего проверить, что за кровь на платке – человеческая или чья-то еще. Я предлагаю следующее. Поскольку в этом деле замешаны интересы мисс Мэй, мы пока будем обо всем молчать. Мистер Фрезер?

– Я согласен, – быстро ответил священник.

– Господин граф?

– Можете на меня положиться, я нем.

– Вот и прекрасно. Нож и платок я оставляю у себя. Мой знакомый сделает необходимые анализы и скажет, с чем мы имеем дело. А пока будем ждать новых странностей.

– Я не понимаю вас, госпожа баронесса, – проговорил Кристиан после паузы.

– По-моему, все предельно просто. Странности – это то, что нарушает привычное течение вещей. Пока у нас есть только три. Номер один: нож и платок в чемодане Мэй. Номер два: моя перчатка. И номер три: труп.

– Но никакого трупа нет! – вырвалось у священника.

Амалия усмехнулась.

– Вот это и есть самая большая странность, – сказала она, блестя глазами. – Потому что труп должен быть. Иначе не было бы ножа. – Она рассмеялась. – Боже, мы ведем глубокомысленные беседы, совсем как в детективных романах! Ну ничего, будем верить, что вскоре все прояснится. А пока – не желаете ли вы отобедать у меня? Обещаю, за столом не будет никаких разговоров о преступлениях!

Около одиннадцати утра мисс Мэй встретилась с мистером Уолтером Фрезером, а затем они поехали в Монако.

Пока на вилле «Шарль» четверо друзей совещались по поводу странной находки, хозяйка виллы «Маршал» приняла у себя невзрачного плешивого человечка, наделенного, однако, чрезвычайно цепким и все примечающим взором. По поручению Клариссы и Бланшара человечек, носивший красивое имя Раймон Босежур, должен был выяснить, для чего милая Мэй, едва приехав, сразу же покидает любящую – ну хорошо, пусть вредную – бабушку и что она вообще замышляет.

– В Монако? – поразилась старая дама. – Что она там забыла?

Раймон кашлянул, чтобы скрыть улыбку.

– Она играла в казино, – доложил он.

– Моя внучка Мэй? – Кларисса оторопела.

– И выиграла, – без зазрения совести донес Раймон. – Большие деньги.

– А потом? – спросил Бланшар, присутствовавший при разговоре.

– Потом она завернула в магазин духов, а после отправилась в гости к баронессе Корф, где вместе с Фрезером пробыла довольно долгое время. Когда они уходили, я услышал, как баронесса предлагала им экипаж, чтобы довезти до вашей виллы, но мадемуазель Мэй сказала, что они пойдут пешком. Так что они скоро будут здесь, ну, а я поспешил к вам, чтобы обогнать их.

– Что с тобой, дорогая? – встревожился Бланшар, по мнению которого пауза после слов Раймона слишком затянулась.

– В этом тихом омуте прячутся какие-то любопытные черти, – объявила Кларисса. – Неужели ее не предупреждали, что я терпеть не могу тех, кто ходит в казино?

– Зато теперь можно не ломать голову, как нам от нее отделаться, – заметил бессердечный адвокат.

– Такое впечатление, что она совсем мною не интересуется, – с возмущением продолжала старая дама, поправляя бриллиантовое кольцо. – Где игра на рояле, где распевание песенок, которые будто бы должны мне понравиться, хотя я никогда ничего не понимала в музыке? Где пылкие речи о том, что она всегда мечтала иметь такую щедрую бабушку, как я? Где фотографии родственников, женихов и любимых собачек, которые должны меня разжалобить? Где разговоры о родной крови, наконец? Вместо всего этого рассказ о еже, пять фраз вчера в саду и еще три – за едой, причем самой длинной была просьба передать соль.

– Дорогая, – сказал Бланшар, целуя Клариссе руку, – я уверен, стоит тебе только выразить желание, и она примется петь с утра до ночи. Но если она будет так же фальшивить, как предыдущая, нам же с тобой будет хуже.

Кларисса вздохнула, объявила Раймону, что вызовет, если его услуги снова ей понадобятся, велела адвокату оплатить проделанный труд и отпустила.

– Какого ты вообще о ней мнения? – спросила старая дама, когда они с Бланшаром остались наедине.

– О твоей внучке? – Бланшар почувствовал, что они ступили на скользкую почву, и оттого переспросил, чтобы выгадать чуть больше времени для ответа.

– Мы говорим о Мэй и только о ней, – стальным голосом сказала Кларисса, которая знала наизусть его уловки. – Ну? Ты по-прежнему утверждаешь, что она похожа на какую-то там отравительницу?

– Прости, дорогая, это все мой опыт общения с людьми, который заставляет предполагать худшее, – ответил адвокат, усмехаясь. – Что ты хочешь узнать? По-моему, она чрезвычайно провинциальная и чрезвычайно застенчивая особа, которая чувствует себя не в своей тарелке с тех пор, как переступила этот порог.

– Эта застенчивая особа уже мне надерзила, – напомнила Кларисса. – И теперь, вместо того чтобы обхаживать меня и петь песенки, сбежала к этой русской баронессе, которую знает так же мало, как меня. Как хочешь, Юбер, но здесь что-то нечисто!

– Может быть, она узнала о твоем завещании? – предположил адвокат.

– Откуда?

– Не знаю, но это не та информация, которую можно хранить в секрете вечно. Допустим, твоя внучка разузнала о завещании, поняла, что ловить ей нечего, и решила…

Его прервал слуга, объявивший, что мадемуазель Мэй только что вернулась на виллу. А так как Кларисса обладала ничуть не менее цепким взором, чем ее шпион, она сразу же заметила, что внучка выглядит гораздо непринужденнее, чем вчера или хотя бы сегодня утром. И в самом деле, открывшись Амалии, Мэй почувствовала себя так, словно с души упал камень.

– Где вы были, милочка? Уж не искали ли жениха? – полюбопытствовала Кларисса невинным тоном. Яду в нем было столько, что даже индийская кобра умерла бы на месте от зависти.

– Я думала, у нас вчера уже был разговор на эту тему, – проговорила Мэй, розовея. Только сейчас ей пришло в голову, какие слухи могут пойти о ней с Уолтером из-за того, что их целый день видели вместе.

– Ежи и пони – это, конечно, хорошо, – заметила Кларисса. – Но ведь детство когда-нибудь должно кончиться, не так ли?

– Наверное, вы правы, – бесхитростно согласилась Мэй. – А вчера на обед резали курицу?

…В детективных романах, которые она читала, этот прием – ошеломить противника с наскоку – срабатывал безотказно. Сработал он и сейчас, но зато так, что лучше бы и не срабатывал. Бланшар, который раскуривал папиросу, от неожиданности уронил спичку на роскошный шелковый ковер и прожег дырку. Что касается старой дамы, то у нее был такой озадаченный вид, словно она впервые в жизни услышала о существовании кур. Она была так ошеломлена, что сказала чистую правду.

– На обед у нас не было никакой курицы, и на ужин тоже. А что? У тебя дома есть какая-нибудь любимая курица и ты поэтому не любишь их есть?

– Нет, – сказала Мэй. – Просто мне показалось, что курица была. Или еще что-то такое… мясное.

– Телятина, но ее нам доставляют от лучшего в Ницце мясника, – пояснил Бланшар, когда кончил яростно затаптывать горящую спичку. – А у вас в Лителилле, – так он на французский манер переиначил Литл-Хилл, – что, едят только своих животных?

– Нет, – отозвалась Мэй, лучезарно улыбаясь, – это я просто так спросила.

Тут только Кларисса обратила внимание на то, что из ковра идет дым.

– Юбер! – рявкнула она.

– Знаю, это я прожег, – несчастным голосом ответил адвокат.

– Да? – неопределенным тоном протянула Кларисса. – Ну и хорошо, он все равно мне надоел. Уберем и купим новый.

Она с треском раскрыла веер и стала обмахиваться, но тут вернувшийся слуга доложил, что пришел господин Депре с коллегой и покорнейше просит его принять.

– Что еще за Депре? – капризно спросила Кларисса. – Не знаю такого.

Слуга вздохнул, наклонился к ее уху и пробормотал несколько слов, после чего лицо старой дамы слегка изменилось.

– Полицейский! Ну что ж, проси!

И господин Депре с коллегой были милостиво допущены в малую гостиную, где в углу стояла статуя работы Кановы, а на стене висел портрет воздушной кисти Натье.

«Что все это значит?» – холодея, подумала Мэй.

С ее точки зрения, Депре выглядел как типичный сыщик из романов: худой, жилистый, с печатью усердия на лице. Зато коллега, который, очевидно, за незначительностью чина так и не представился, являлся его полной противоположностью. У него была добродушная физиономия любителя хорошо поесть и в меру выпить. Сам он был крупный и мощный, если не сказать толстый. Такие люди обычно бывают неповоротливы и медлительны, но этот двигался как-то легко и бесшумно, как бабочка.

– Вы пришли по поводу моих павлинов? – мгновенно атаковала Кларисса служителей закона. – Между прочим, я уже две недели назад обратила ваше внимание на то, что мои птицы куда-то исчезают. И с тех пор никакого толку!

– Нет, сударыня, мы здесь вовсе не из-за павлинов, – почтительно сказал Депре. – Откровенно говоря, мы пришли вовсе не к вам, а к мадемуазель Мэй Уинтерберри. – Как и граф де Ламбер, он упорно ставил ударение на последний слог.

– Это я, – пролепетала Мэй. – Что случилось?

– Ничего страшного, мадемуазель, – тотчас же успокоил ее безымянный толстяк, сопровождавший Депре. – Вы ведь изволили ехать вчера на «Золотой стреле», не так ли? Так вот, с одним из пассажиров в поезде случилась небольшая неприятность, и мы опрашиваем всех, кто находился поблизости.

«Ничего себе небольшая неприятность! – ужаснулась про себя Мэй. – Его зарезали! Баронесса Корф оказалась права!»

– Что еще за неприятность? – вмешался Бланшар, который тотчас же учуял обычную полицейскую манеру напускать туману и насторожился.

– У пассажира 1-го класса украли багаж, – пояснил Депре.

Мэй оторопела. Она ждала чего угодно, только не этого.

– Очень ценный багаж, по правде говоря, – подхватил толстяк. – Поэтому мы очень хотели бы узнать, не видели ли вы кого-нибудь подозрительного, не слышали ли чего-нибудь странного… ну, сами понимаете.

Разумеется, самым странным и подозрительным был окровавленный нож, который каким-то образом оказался в чемодане Мэй, но о нем ни в коем случае нельзя было упоминать. Поэтому Мэй стала рассказывать, как ехала в одном купе с баронессой, как разбила духи (тут девушка покраснела) и как они перебрались в вагон-ресторан. Тут Мэй покраснела еще больше.

– Ничего страшного, мы уже слышали о семейной ссоре, – успокоил ее Депре. – Что было потом?

Мэй поведала полицейским, как ночью ее разбудил крик, но оказалось, что графине де Мирамон просто приснился неприятный сон. Больше она не помнит ничего особенного. Никто из попутчиков не показался ей каким-то подозрительным, и в вагоне она тоже не видела никого из посторонних.

– Боюсь, я ничем не могу вам помочь, – сказала она извиняющимся тоном.

– А эта баронесса, с которой вы ехали… – нерешительно начал Депре. Он вытащил из кармана список и стал просматривать его. – К сожалению, не помню ее имя.

– Баронесса Корф, – с готовностью подсказала Мэй. – Ее зовут Амалия Корф.

– Как вы думаете, может быть, она могла что-то видеть или слышать? Или она все время находилась с вами и видела то же, что и вы? Она покидала купе без вас?

– По правде говоря, не припомню, – подумав, ответила Мэй. – Нет, мы все время были вместе. Боюсь, она расскажет вам не больше моего.

Толстяк кивнул, словно не ожидал ничего иного.

– Вы не помните, ночью она не выходила? – спросил он. – Может быть, она все же могла что-то заметить?

– Нет, – сказала Мэй твердо, – не выходила.

– Откуда вы знаете? Ведь вы, наверное, в это время спали?

– Если бы она выходила, я бы услышала, как хлопает дверь, – объяснила Мэй. – Кроме того, наши чемоданы стояли на полу, и ей пришлось бы зажигать свет. Уверена, что нет. Только раз высунулась в коридор, когда мы услышали крик.

– Да, – сказал Депре, – вы уже об этом говорили.

– Вы все-таки скажете нам, что именно пропало? – проворчала Кларисса, обмахиваясь веером. – Это были бриллианты? Очень ценные?

– Я бы с удовольствием поведал вам все, сударыня, – ответил Депре с поклоном. – Но тот пассажир заклинал нас хранить дело в тайне, иначе неизбежен скандал.

– Ага! – победно объявила Кларисса. – Значит, не бриллианты, а, например, фотография, где принц Уэльский развлекается с танцовщицами. Хотя нет, – с сожалением добавила неподражаемая дама, – он предпочитает актрис.

– И актрисы тоже могут навредить репутации, поверьте, – сказал толстяк с улыбкой. – Но мы очень рассчитываем на вашу скромность.

Он как-то очень ловко поклонился дамам и удалился вместе со своим коллегой.

– И чем только заняты эти полицейские? – проворчала Кларисса. – Ищут все, что угодно, кроме того, что действительно стоит искать. – Она сложила веер и взволнованно привстала с кушетки. – А, вот и ты, Кристиан! Ну что, нашел ты моих павлинов или нет?

Но граф де Ламбер не был расположен говорить о павлинах.

– Кто это у вас только что был? – спросил он.

– Какой-то олух Депре из полиции и его коллега, – ответил Бланшар. – В «Золотой стреле» украли ценный багаж, и они опрашивают свидетелей.

– Ах, вот оно что, – протянул Кристиан. Но вид у него, однако, был озадаченный.

– Павлины! – властно напомнила Кларисса.

– Я напал на след, сударыня, – поспешно заверил ее граф. – Но мне надо еще кое-что проверить.

– Смотри, – проворчала Кларисса, – а то останешься к следующим гонкам с грудой железа вместо твоего локомобиля, или как его! Найди мне моих птичек, а уж я свое слово сдержу!

Однако, судя по всему, помимо птиц у Кристиана хватало забот, потому что он пробыл на вилле всего несколько минут и ушел, сославшись на срочные дела. На следующее утро Мэй получила от него записку:

«Жду вас рядом с виллой ровно в 10. Необходимо обсудить сами знаете что. Кристиан.

P.S. Все остальные тоже будут».

Верная себе, Мэй вышла из ворот уже без четверти 10, но уже через несколько минут из-за поворота показался экипаж баронессы Корф, в котором сидел граф. Кристиан помог Мэй подняться в коляску.

– Да, дело серьезное, – сказал он, блестя глазами. – А я грешным делом не поверил баронессе, когда она сказала, что речь идет об убийстве. Но теперь нет никаких сомнений.

– Но ведь этот Депре… ведь он сказал… – Мэй запнулась. – Они ищут пропавший багаж, разве нет? Или вы прочитали в газетах о… об убийстве? Но тогда как они могли даже не обмолвиться о нем?

– Дело не в газетах и не в багаже, – отмахнулся Кристиан. – Дело в том толстяке, который был у вас дома. Бланшар совсем, наверное, мышей не ловит, если не узнал его. Уж адвокат-то должен был.

Мэй ахнула и закрыла рот ладошкой.

– Так это вовсе не полицейский? – пролепетала она.

– То-то и оно, что полицейский, – веско ответил граф. – Это комиссар Папийон.

Глава 13 Четвертый мушкетер

Амалия дочитала утреннюю газету, сложила и бросила на стол.

– Все то же самое, – сказала баронесса своим друзьям, которые сидели вокруг стола и смотрели на нее преданными глазами. – Ни единого слова о том, что в «Золотой стреле» позавчера произошло убийство. А оно должно было произойти!

– Но почему комиссар Папийон не может заниматься исчезновением багажа? – робко спросила Мэй. – Зачем ему лгать?

– Он не лжет, – поправил ее Кристиан. – Он умалчивает.

– Комиссар Папийон – лучший полицейский города Парижа, – сказала Амалия. – Заметьте, что мы с вами вовсе не в Париже. Это во-первых. А во-вторых, Папийон занимается только особо важными делами, и большая часть его расследований – убийства. – Амалия прищурилась. – Кстати, о чем он хотел у вас узнать?

– А разве… – начал Уолтер.

– Нет, ни Депре, ни Папийон ко мне не приходили, – опередив вопрос, ответила Амалия. – Так о чем вы с ним говорили?

– Он спрашивал, не заметила ли я кого-то подозрительного, – подумав, ответила Мэй. – Еще спрашивал, может быть, вы отлучались и могли что-то видеть. Но я сказала, что мы с вами все время были вместе. Наверное, поэтому он и не стал к вам заходить.

– Нет, – внезапно сказала Амалия, – его интересовало не то, кого вы видели. Его интересовало, есть ли у меня алиби. Поэтому он и спрашивал у вас, отлучалась ли я.

– Хотите сказать, что комиссар подозревает вас? – недоверчиво спросил Уолтер. – Но почему?

– Перчатка, мистер Фрезер, перчатка, – нетерпеливо напомнила Амалия. – Сиреневая перчатка с меткой перчаточника, сделанная на заказ. Представьте себе, что вы полицейский и у чьего-то трупа нашли эту перчатку. Установить, что перчатка моя, легче легкого. Это идеальная улика.

– Так, – сказал Кристиан. – Кажется, я понимаю. Убийца забрался в ваше купе, пока вы были в вагоне-ресторане, украл вашу перчатку и подбросил нож мисс Мэй. Но почему именно ей?

– Наши чемоданы стояли рядом, – пояснила Амалия. – Так получилось. На одном ее чемоданчике были инициалы хозяйки, но она его опрокинула, потом собрала вещи и положила его на свой диван. Другой чемодан остался рядом с моими вещами. Он новый и из тех моделей, которые легко открыть. Так что нет ничего удивительного в том, что нож оказался именно там.

– Хотите сказать, что нож тоже собирались подбросить вам? – спросил священник. – Но зачем?

Амалия вздохнула.

– На этот вопрос было бы проще ответить, если бы я знала, кто убит. А речь определенно об убийстве, потому что кровь на ноже – человеческая. Мой знакомый, который делал анализы, совершенно в этом уверен.

– А что, если случилось одновременно и убийство и похищение ценного багажа? – предположила Мэй. – Комиссар говорит о пропаже, но не говорит о том, при каких обстоятельствах она произошла.

Баронесса Корф поморщилась.

– Допустим, но такая таинственность все-таки настораживает, согласитесь.

– Так или иначе, – заявил Кристиан, – нам надо узнать, кем был убитый и действительно ли у него что-то пропало.

– Стало быть, вы собираетесь вместе со мной расследовать это дело? – спросила Амалия.

– Конечно! – воскликнула Мэй.

– Разумеется, мы не отступим, – объявил священник. – У этого негодяя, кем бы он ни был, не было никакого права подбрасывать нож и так пугать Мэй… я хотел сказать, мисс Уинтерберри.

– Лично я заинтригован, – поддержал его Кристиан. – Все это очень странно. По крайней мере, будет хоть какое-то развлечение до начала следующих гонок. Так что я с вами.

– Должна сразу же предупредить вас: легко не будет, – проговорила Амалия после паузы. – Власти что-то замалчивают, но уже по тому, что Папийона срочно вызвали из Парижа, ясно, что случилось нечто экстраординарное.

– Я не боюсь Папийона, – сказала Мэй, волнуясь. – И я думаю, что вам вполне по силам оставить его… как это говорится… с носом, да. Вот! А мы вам поможем. Нас трое, так что мы будем, как три мушкетера.

– Как это мило! – восхитился Уолтер.

– Тогда я д’Артаньян, – сказал Кристиан, блестя глазами. – Да, да, и не спорьте! Между прочим, этот господин был моим предком.

– Значит, мне придется стать Арамисом, – объявил Уолтер. – В конце концов, он тоже священник, как и я. Хотя должен сказать, что я не всегда одобряю его методы.

– Господа, господа, – улыбнулась Амалия, – все это прекрасно, но кем будет Мэй?

– Констанцией Бонасье, я думаю, – предположил граф. – Или Атосом.

– Ну уж нет, – заупрямилась Мэй. – Констанция мне никогда не нравилась, а Атос вообще плохой человек, потому что убил жену, да еще дважды. Я буду Портосом!

– Но ты совсем не похожа на Портоса! – удивился священник.

– Ничего ты не понимаешь, – возразила Мэй, тряхнув кудрями. – Портос – он добрый. И вообще он всегда был самым порядочным. Да!

– Тогда госпоже баронессе остаются на выбор Атос или Констанция, – сказал Кристиан. – Хотя я бы сказал, что наша хозяйка больше смахивает на миледи. Есть в ней что-то такое…

Амалия сердито посмотрела на молодого человека.

– Нет уж, – ответила она с вызовом. – Лучше кардиналом Ришелье!

– Три мушкетера под предводительством кардинала – это что-то новое, – заметил граф. – Переписываем Дюма?

– Дюма – величайший писатель, которого никто никогда не сможет переписать, – отмахнулась Амалия. – Нет уж, напишем совершенно другую историю. Вы готовы к бою, господа мушкетеры?

– Да! – хором ответили ее сообщники, спугнув воробья, который сидел снаружи на карнизе под окном.

– Тогда будем действовать. Во-первых, мне нужно снова попасть на «Золотую стрелу». В тот же самый состав и в тот же вагон. Поскольку существует несколько составов «Золотая стрела», это не так просто. Господин граф!

– Да, ваше преосвященство?

– Надеюсь, ваша милость сумеет точно разузнать, когда именно нужная нам «Золотая стрела» будет проезжать через Ниццу. Вы, насколько я помню, легко заводите дружбу с самыми разными людьми. Поговорите с начальником станции, с кондукторами, с кассирами, словом, со всеми, кто может хоть что-то прояснить. Полагаю, мне не надо напоминать, что, если кто-нибудь начнет рассказывать про труп, найденный где-то в купе, стоит узнать все возможное. Есть еще один вопрос, который мне очень хотелось бы прояснить. Это список пассажиров. Но раз в деле появился Папийон, я полагаю, что список теперь недосягаем. Тем не менее попытайтесь его достать, вдруг получится.

– Ваше преосвященство может на меня полностью положиться, – объявил молодой человек.

– Теперь полиция. Нам надо знать то, что знают они, и в особенности – какова подоплека этого странного дела. Если я права насчет потерянной перчатки – а я думаю, что все-таки права, – любезный господин префект ни слова мне не скажет. Придется узнавать информацию окольными путями. Что скажете, мистер Фрезер?

– Кажется, леди Брэкенуолл в хороших отношениях с префектом, – ответил священник. – Я попытаюсь настроить ее на нужный лад, чтобы она его расспросила.

– Только действуйте тоньше, дорогой викарий, – посоветовал граф. – Не надо пугать людей раньше времени. Допустим, до вас дошли слухи, до них вам нет никакого дела, но все-таки… И леди заинтригована, и шлет за префектом, чтобы просить у него разъяснений.

– Сэр, – сухо сказал Уолтер, – я бы просил вас не учить меня, как действовать. В конце концов, Арамис был самым умным из мушкетеров!

Однако оказалось, что Кристиан не зря говорил, что числит среди предков д’Артаньяна. По крайней мере, как и гасконец, граф в карман за словом не лез.

– Не уверен насчет ума, – уронил он в пространство, – но вот по части женского пола ему определенно везло. Пока д’Артаньян обхаживал служанку королевы, господин Арамис успел коротко познакомиться с самыми очаровательными герцогинями.

– Если д’Артаньян и Арамис будут ссориться, – медоточивым голосом вмешалась Амалия, – то кардинал Ришелье велит отрубить им головы. И ни до герцогинь, ни до служанок дело попросту не дойдет.

И она мило улыбнулась.

– А как же Портос? – всполошилась Мэй. – Что делать Портосу?

– А Портосу придется нелегко, – сказала Амалия. – Потому что ему надо найти графа и графиню де Мирамон и разговорить их. И не только их, но и безымянную рыжую даму, которая ехала с графом, но, судя по всему, получила отставку. Узнать надо следующие вещи: был ли у них Папийон и о чем он разговаривал, помнят ли они что-нибудь странное, любопытное или просто интересное, и, наконец, кого из пассажиров они знают и кто какое купе занимал. Начать беседу можно с того, что вы ехали в одном поезде, а в Ницце к вам явился некий Депре с расспросами и историей о пропавшем багаже. Вы ужасно смущены, вы не понимаете, что происходит, и так далее. Особенно меня интересует история с ночным криком. Графиня сказала, будто ей привиделся кошмар, но что, если дело вовсе не в этом? Может быть, она что-то услышала сквозь сон и это ее испугало?

При мысли, что придется разговаривать с незнакомыми людьми, застенчивая Мэй почувствовала трепет. Но она уже зашла слишком далеко и к тому же не собиралась разочаровывать Амалию.

– А вы? – спросил Кристиан у хозяйки виллы. – Что будете делать вы?

– Думать, – коротко ответила Амалия. – Кроме того, пошлю кое-какие телеграммы. Возможно, это окажется полезным.

Почувствовав, что деловая часть закончилась, граф хотел вернуться к разговору о павлиньем исходе, но тут Амалия поднялась с места.

– Кстати, я тут вспомнила кое-что, – сказала она, обращаясь к Мэй. – Мне на днях прислали платье от сестер Калло, но, по-моему, Мадлен что-то напутала с размером[181]. Может быть, оно подойдет вам? Я его не надевала, а вот вам, думаю, придется как раз. – И, видя, что девушка покраснела, она добавила: – Считайте, что это маленький задаток Портосу за его содействие. Хорошо?

Глава 14 Мушкетеры в действии

– Определенно, – сказал капитан Картрайт, – сегодня прекрасный день.

– Вы совершенно правы, – ответил полковник Барнаби.

С утра над Ниццей собирались тучи. Море потемнело, солнце спряталось, и здания, такие нарядные при солнечном свете, казались насупленными и хмурыми. Посторонний, услышав разговор двух друзей, мог бы счесть, что они издеваются. Однако оба джентльмена были искренне счастливы, что погода стоит вполне английская, а стало быть, они могут с полным правом чувствовать себя как дома. Неожиданно капитан Картрайт распрямился в кресле.

– Что с вами, Филип? – спросил полковник.

– Мне кажется, я знаю эту леди, – ответил капитан. – Определенно я где-то ее видел. Вот только где?

Разговор этот происходил в большом зале «Гранд-отеля», куда джентльмены регулярно наведывались по двум причинам: выпить лучший в городе кофе, который подавали здесь, и почитать свежие английские газеты, которые сюда привозили раньше всего. Кроме того, в отеле всегда проживало немало англичан, и тут всегда можно было перекинуться парой фраз с каким-нибудь знакомым.

– Действительно, – сказал полковник Барнаби, из-за газеты разглядывая вновь прибывшую красавицу, которая привлекла внимание капитана, – действительно, эта леди нам уже встречалась.

– Где же? – нетерпеливо спросил капитан.

Ибо, хоть убей, он не мог вспомнить, где раньше видел юную грациозную особу в отделанном кружевом платье восхитительного персикового оттенка. Темнокудрую головку красавицы украшала шляпка в точности того же оттенка, а в руке она держала кокетливую сумочку-мешочек, украшенную тем же кружевом, что и платье. Полковник Барнаби вздохнул.

– Разве вы ее не узнаете, Филип? – спросил он. – Это же новая наследница мадам Клариссы.

Мистер Картрайт разинул рот и вытаращил глаза.

– Не может быть! – ахнул он.

И перед его внутренним взором предстала мисс Уинтерберри, которую он совсем недавно видел в Монако со священником; они выходили из казино, и в тот момент капитан готов был поклясться, что новая наследница, конечно, леди всевозможных достоинств, но без изюминки, серая и скромная, как мышка. Неожиданное преображение мышки в очаровательную молодую женщину весьма озадачило капитана, и он ломал голову, что могло быть тому причиной.

– Я не очень-то разбираюсь в дамских штучках, – добил его Барнаби, – но, по-моему, платье, которое на ней, должно стоить не меньше полутора тысяч франков… а то и двух.

И он торжествующе поглядел на своего раздосадованного друга, который сразу же сообразил, куда дует ветер.

– Думаете, мадам Кларисса сменила курс и решила признать ее наследницей? – спросил капитан.

– Конечно, а иначе откуда у нее такие деньги? – отозвался бессердечный полковник. – Полагаю, что упорная осада старушки сделала свое дело, и та выкинула белый флаг.

– Гм, – сказал капитан, вновь обретая хладнокровие, – но ведь это еще неизвестно! В конце концов, юная леди могла привезти платье с собой.

– Готовьте лучше 30 фунтов, Филип, – добродушно посоветовал Барнаби и закрылся газетой.

Тем временем Мэй, чувствуя себя совершенно непривычно оттого, что все взоры были направлены только на нее, прошла к столу в углу зала. Джентльмены наслаждались, модницы пытались найти в Мэй хоть какой-нибудь изъян, раз уж его нельзя было найти в ее наряде, и тихо бесились, ибо придраться оказалось решительно не к чему. Лакей отодвинул кресло, и Мэй села. Тотчас же возле нее материализовался метрдотель.

– Что угодно мадемуазель?

Мэй попросила принести ей чаю, потому что она послала записку госпоже графине, которая живет в отеле, и та должна спуститься с минуты на минуту.

– Будет исполнено, – сказал метрдотель и с поклоном испарился. А Мэй, оставшись одна, украдкой покосилась на свою сумочку и даже погладила ее, как живое существо. Почему-то больше всего в туалете, который ей предложила Амалия, Мэй понравилась именно сумочка. Это была любовь с первого взгляда: Мэй посмотрела на сумочку, сумочка – на Мэй, и обе поняли, что созданы друг для друга.

Однако все время любоваться сумочкой невозможно, и Мэй, немного осмелев, стала глядеть по сторонам. Вот мальчик болтает ножками, сидя на стуле рядом с бонной; два степенных джентльмена читают английские газеты; увядшая дама в бриллиантах – и мехах, несмотря на теплую погоду, – о чем-то разговаривает с красивым молодым человеком, который слушает ее со скучающей гримасой, глядя в сторону. Будь Мэй понаблюдательнее, она бы наверняка заметила обручальные кольца на руках у обоих и сделала бы соответствующие выводы. Но она лишь скользнула взглядом по разновозрастной паре и тепло улыбнулась мальчику, который чем-то напоминал ее младшего брата. Тот поглядел на нее исподлобья, как смотрят только маленькие дети и неприрученные зверьки, и уткнулся носом в тарелку. Остальная публика не представляла ничего интересного: дама в огромной шляпе о чем-то оживленно беседует с дамой просто в шляпе, в другом углу компания из четырех дам о чем-то шушукается, поглядывая на Мэй, недовольный господин с бакенбардами по старинной моде выговаривает официанту… Она скользнула взором по лепному потолку и тут только увидела большое зеркало в простенке между окнами. В зеркале этом отражалась особа немыслимого совершенства, сидевшая за столиком в некотором отдалении от остальных посетителей. Каждая складочка ее платья могла заткнуть за пояс дюжину произведений искусства, а кружевные манжеты шелковых рукавов были поэтичней любого сонета. Мэй в восторге и благоговении смотрела на нее – но вот она шевельнулась на стуле и увидела, что отражение шевельнулось тоже. «Это же я! – в смятении подумала Мэй. – Это я!» Она отвела глаза, но, не удержавшись от соблазна, посмотрела снова. Сомнений не оставалось – это она, и Мэй тихо растворилась в нирване абсолютного, ничем не замутненного блаженства.

– Мадемуазель?

Суховатый женский голос вернул ее к действительности. Мэй подняла глаза и увидела графиню де Мирамон; только на сей раз та была в простом дневном закрытом платье, а не в том роскошном туалете, в котором Мэй видела ее в поезде.

Мэй поспешно поздоровалась с графиней и сказала, что пришла сюда, потому что ей не с кем посоветоваться, а она так смущена, так ужасно смущена! В ее глазах все еще трепетала радость – от того, что она юна, что есть на свете такие мастерицы, как сестры Калло и Мадлен Жербер, что платье восхитительно и жить так ослепительно хорошо!

Матильда сухо улыбнулась, однако села за стол. Метрдотель лично принес Мэй ее драгоценный чай и спросил, что угодно госпоже графине.

– Кофе, пожалуй, – после небольшого колебания ответила та. – И пирожные. Да, и принесите две чашки кофе, потому что мой муж сейчас тоже подойдет.

«Значит, с той рыжей дамой в самом деле все кончено? – подумала заинтригованная Мэй. – Они помирились?»

А графиня смотрела на нее и думала:

«Когда это платье только шили у сестер, я была в магазине и просто так спросила цену. Они сказали, что оно стоит 1800 франков! Значит, она все-таки смогла подобрать ключик к сердцу старухи?»

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила графиня.

И Мэй, вспомнив свою роль, повторила все, что ей советовала баронесса Корф, – о приходе полиции, о том, что в поезде что-то украли, и о том, как ей неловко и вообще не с кем поговорить о случившемся, и она очень надеется, что графиня ее поймет.

– Да, с этим экспрессом произошло что-то странное, – заметила Матильда. – Никогда не бывало такого, чтобы в поезде пропадало что-то важное. Инспектор Депре к нам тоже заходил, говорил с мужем и со мной, но мы ничем не могли ему помочь.

«Так-так, – сказал кто-то в голове Мэй. – Значит, комиссар Папийон у них не был! Интересно, почему? Или он действительно хотел лишь установить, было ли алиби у кардинала… у миледи Корф?»

Метрдотель принес кофе и пирожные, пожелал дамам приятного аппетита и удалился.

– А ночью, когда вы так неожиданно проснулись, вы ничего не слышали? – спросила Мэй.

Матильда холодно улыбнулась.

– Какое это имеет значение? Мне просто приснился неприятный сон. – Она поморщилась. – А почему это вас так интересует, мадемуазель Мэй?

Тут Мэй вспомнила, что Амалия – впрочем, по другому поводу – говорила про умение вести игру, и решила выложить свой козырь.

– Видите ли, – сказала она, – вчера ко мне заходил не один полицейский, а двое.

– Да, бывает, что они ходят вдвоем, – равнодушно отозвалась графиня. – И что? Не знаю, как в вашей стране, но во Франции ничего особенного в этом нет.

– Дело не в этом, – настаивала Мэй, – а в том, что второй полицейский не представился. Но граф де Ламбер узнал его. Это комиссар Папийон из Парижа.

Показалось или графиня слегка напряглась? Во всяком случае, она не донесла до губ чашку с кофе и поставила ее обратно на стол. Рука при этом дрогнула, и несколько капель пролилось из чашки на блюдце.

– Комиссар Папийон? Но… но он ведь занимается убийствами, не так ли?

– Понятия не имею, – отважно объявила Мэй, которая не любила лгать. – Но мне все это кажется очень странным.

– Действительно, – согласилась графиня. – А, Теодор, ты уже здесь! Послушай, что мне только что рассказала мадемуазель Мэй!

И она пересказала своему мужу, который только что спустился, ошеломляющую новость.

Под глазами у Теодора были синяки, и выглядел он утомленным. Судя по всему, расставание с любовницей далось ему нелегко. Тем не менее он поцеловал Мэй ручку, оценивающим взглядом задержался на ее наряде и сел рядом с женой.

– Не понимаю, Матильда, почему это вас так волнует, – сказал он, щедро насыпая себе сахар. – Что касается багажа, то могу вас заверить, у нас ничего не пропадало, – он улыбнулся жене. – А у вас, мадемуазель?

– Тоже ничего, – призналась Мэй, не уточняя, что у нее, пожалуй, багажа даже прибавилось. – Я ехала в купе номер семь, и там все в порядке, а вы в каком?

– Я в девятом, – сказала Матильда с неопределенным выражением, и Мэй вспомнила, что она с мужем должна была ехать в разных купе. – Была одна и могу вас заверить, что у меня ничего не пропадало.

– А я ехал в третьем вагоне, – сообщил Теодор спокойно. – Нет, с моим багажом все было в порядке.

– А вы узнали кого-нибудь из пассажиров? – спросила Мэй. – Может быть, кто-нибудь из них жаловался на пропажу?

Супруги переглянулись.

– Нет, никого из знакомых я точно не видел, – объявил Теодор.

– И я тоже, – поддержала его жена.

«Логично, – подумала Мэй. – Разве она отважилась бы устроить такое, если бы поблизости находились знакомые?»

– Тогда непонятно, что ищет комиссар Папийон и почему для этого недостаточно местной полиции, – объявила Мэй.

– Действительно, – благодушно согласился Теодор, – но не думаю, что это должно нас волновать. Ведь с нашими вещами ничего не случилось.

Теперь, когда Мэй видела графа вблизи, она не могла не отметить, какое у него самодовольное лицо. Такое выражение нередко встречается у ограниченных людей, которым не интересно ничего, кроме их самих и их дел. Вот графиня совсем из другой породы. Сообщение Мэй ее явно заинтриговало, и она задумалась.

– Все это совершенно непонятно, – сказала она наконец. – А о чем комиссар с вами говорил? Он спрашивал что-то конкретное?

Мэй не стала сообщать, что интересовало комиссара, есть ли алиби у миледи Корф, которая (Мэй была в этом совершенно убеждена) не способна обидеть и мухи. Поэтому Мэй просто объяснила, что комиссар хотел знать, не заметила ли она чего-то странного или подозрительного.

– Я сказала, что, кроме вашего ночного крика, ничего такого не припомню, – объяснила Мэй.

– А когда именно Папийон к вам приходил? – поинтересовался граф.

Оказалось, это было до того, как Депре уже без своего коллеги навестил чету Мирамон. Граф и графиня снова обменялись взглядами.

– Знаете, – несмело проговорила Матильда, – когда я думаю о том сне… – Она вздохнула. – Точнее, сейчас, когда я стала о нем думать… мне показалось, что там было еще что-то, кроме сна. Что-то, что испугало меня.

– Что могло тебя испугать? – пожал плечами Теодор. – Все это глупости.

– Не знаю, – беспомощно проговорила графиня. – Я ни в чем не уверена. Но чем больше я думаю…

Однако тут их прервали самым невежливым образом, и сделал это седой господин в сером костюме, с тростью в руке, который широкими шагами приблизился к их столу. Мясистое лицо было красно от бешенства, а глаза метали искры, которые запросто могли бы сжечь весь «Гранд-отель».

– Вы! – прошипел он, сжигая взглядом Теодора, который как-то съежился в своем кресле и вмиг утратил все самодовольство. – Вы! Я уничтожу вас!

– Папа! – тихо вскрикнула Матильда. – Как ты тут оказался?

– А чего ты ждала? – возмутился господин. – Он сбежал из Парижа с любовницей, а ты поехала за ним! Думаешь, я не знаю, что произошло в «Золотой стреле»? Думаешь, твой отец уже совсем никуда не годится? Зачем ты, моя дочь, объяснялась с этим ничтожеством, вместо того чтобы предоставить это мне?

– Папа! Я прошу вас… Здесь люди! Мадемуазель… мадемуазель Мэй Уинтерберри, – Матильда не говорила, а лепетала, в глазах метался ужас. – Это мой отец, Антуан Стен. Простите его, он немного взволнован…

Месье Стен, судя по всему, хотел взорваться, как мина, и похоронить всех под обломками, но покосился на Мэй, которая не знала, куда деваться от смущения, и оттого стала еще очаровательнее, – и решил сменить гнев на что-нибудь более комильфотное.

– Простите, мадемуазель, это все наши семейные дела, – довольно любезно пояснил он Мэй. Но едва он повернулся к зятю, как его тон, возможно, даже против его воли, сразу же переменился. – А на вас я найду управу, милостивый государь!

И он злобно стукнул тростью по столу так, что подскочили чашки. У Стена были широкие мясистые уши и громадные руки, а глаза – маленькие и глубоко посаженные. В них бурлила ненависть, и Мэй решила, что сейчас самое время удалиться, дабы не присутствовать при еще одной сцене, – ибо, судя по всему, скандалы были наследственной страстью членов этого семейства.

– Прошу прощения, но я должна идти, – объявила она и, подхватив сумочку, ушла настолько быстрым шагом, насколько позволяли приличия.

Выйдя из «Гранд-отеля», Мэй с облегчением перевела дух, но ее ждало новое испытание. Посреди улицы ее настиг рев раненого слона. Мэй ойкнула и попятилась, но тут же поняла, что это сигналит граф де Ламбер, который сидел в уже знакомом ей монстре.

– Мадемуазель! Вас подвезти?

– Я… – начала Мэй, озираясь в поисках путей отступления, но пока она озиралась, оказалось, что она уже сидит в автомобиле, а граф захлопывает дверцу.

– Должен сказать, – объявил он, – мне есть что поведать нашему кардиналу, а как у вас?

И тут Мэй кое-что вспомнила.

– Я поговорила с четой де Мирамон, но мне было велено найти еще одну женщину, – объявила она и стала дергать дверцу, пытаясь выйти. – Выпустите меня!

– Одна вы не пойдете ее искать, – возразил граф, который, несмотря на свою любовь к технике, оставался настоящим рыцарем. – Идемте!

Он распахнул дверцу и подал руку Мэй. Так вдвоем они и прошествовали обратно в «Гранд-отель».

– Что вам угодно? – осведомился вышколенный портье.

– Привет, Жюль, – дружелюбно ответил Кристиан. – Я ищу рыжую даму, которая приехала с графом де Мирамон. Как твоя жена, уже родила?

– Еще нет, – вздохнул портье. – Так вас интересует Жоржетта Бриоль?

– Ах, вот как ее зовут! – протянул граф. – Так где она?

– Забрала вещи и уехала, – ответил портье, косясь на Мэй, которую про себя окрестил «персиком». – Что-нибудь еще?

– Нет, Жюль, так не годится, – заворчал граф, состроив потешную гримасу недовольного ребенка. – Почему уехала, куда уехала? Когда, наконец?

Портье вздохнул и сдался.

– Позавчера днем, как только получила отставку от графа де Мирамон, – доложил он. – А вместе с отставкой и деньги. Большие, между прочим, десять тысяч франков.

– За что? – изумилась Мэй.

– За то, чтобы оставила его и больше к нему не приближалась, – усмехнулся портье. – Жена надавила на мужа, стала грозить, ну, он и сдался. Деньги, кстати, тоже дала жена. – Он заметил на лице Мэй странное выражение и понизил голос: – Не думайте, что я подслушивал у дверей или что-то такое. Просто, по-моему, графиня даже особо и не таилась. Но не отступила, пока не настояла на своем.

– А что муж? – быстро спросил Кристиан.

– А что ему оставалось сделать? Смирился, – философски пожал плечами портье.

– И куда эта Бриоль уехала? – подала голос Мэй.

– На вокзал. Кучер Жильбер отвез ее прямо туда.

– Может, ты еще знаешь, на какой поезд она села? – буркнул Кристиан.

– На обратный в Париж, который отходит в 15.40, – не моргнув глазом ответил Жюль. – Жильбер помог ей с чемоданами и слышал, как она покупала билет в первый класс. А зачем она тебе?

Кристиан вздохнул.

– Понимаешь, – сказал он, – в поезде, где ехала она, Мирамоны и прочие, произошло нечто странное, и я никак не могу понять, что.

– Ты про полицию? – сразу же догадался портье. – Да, инспектор тоже хотел с ней поговорить и был недоволен, что опоздал.

– Здесь был один инспектор? – быстро спросила Мэй.

– Да, инспектор Депре, а что?

– Ты его знаешь?

– Моя жена знает родственников его жены, – ответил портье. – Очень приличные люди, и полицейский он хороший.

– Это хорошо, – довольно двусмысленным тоном отозвался Кристиан.

Убедившись, что ничего больше из Жюля вытянуть не удастся, сыщики покинули отель.

– Вам очень идет это платье, – сказал Кристиан. – Я осел, потому что должен был сказать вам сразу же.

Мэй покраснела от удовольствия. Коварный граф своим замечанием добился того, что она села в монстра без возражений, и они отправились на виллу «Шарль».

– Я свою миссию выполнил, – сказал Кристиан Мэй, когда они покинули город и поехали вдоль моря. – Та «Золотая стрела», которая нам нужна, вновь проходит через Ниццу завтра утром, направляясь в Вентимилью. Полагаю, баронесса захочет ее осмотреть. Ни о каком убийстве служащие вокзала ничего не слышали. Ни один из ехавших в поезде не жаловался на то, что у него что-то украли, однако список пассажиров, как и предполагала баронесса Корф, изъят Папийоном под предлогом все той же кражи. А как ваши дела?

– Я узнала кое-что, – ответила Мэй, – но думаю, что все же мало. Графиня говорит, будто ее что-то напугало, когда она проснулась с криком. Но ни в чем не уверена.

– Это хорошо, что она так откровенна, – серьезно сказал Кристиан. – Между нами, свидетели, которые бодро рапортуют, что ровно в 4 часа 39 минут видели на мосту субъекта в рваной перчатке и сером пальто, на котором не хватало четырех пуговиц, всегда вызывали у меня подозрение. Интересно, удастся ли викарию узнать больше нашего? Все-таки леди Брэкенуолл – его будущая теща, и вряд ли она будет скрывать от него то, что ей известно.

– Теща? – изумилась Мэй. – С чего вы взяли?

– Да об этом все говорят, – пожал плечами граф. – Если он хочет получить постоянное назначение в местную церковь, то ему неизбежно придется жениться. На одной из дочек леди, потому что иначе не быть ему в Ницце священником. А что?

Ответа не последовало. И Кристиан так и не понял, почему Мэй внезапно замолчала и больше не говорила ни слова вплоть до того момента, когда они прибыли на виллу баронессы Корф.

Глава 15 Страдания Арамиса

Мистер Уолтер Фрезер, как уже упоминалось, был священником, но ему понадобился весь запас христианского смирения, когда он оказался в уныло-чопорном доме, в котором проживала леди Брэкенуолл. Сначала священника атаковала мисс Линда, старшая дочь:

– О! Вы все-таки вспомнили о нас, мистер Фрезер! Скажите, вам не одиноко в Ницце? Должно быть, это ужасно, жить одному, без единого близкого существа!

Затем за дело взялась ее младшая сестра Дороти.

– Мистер Фрезер! – Многозначительное хихиканье. – Я так рада вашему приходу! – Попытка томно пожать плечиком, которое было настолько мощным, что могло остановить слетевший с рельсов паровоз. – Как вам должно быть не по себе в чужой стране! Французы такие грубияны! – В переводе с языка мисс Дороти на человеческий это означало, что они в упор ее не видели, несмотря на ее происхождение и старания маменьки пристроить дочь. – Заходите к нам почаще, я всегда буду рада вас видеть!

Мисс Элизабет взялась за дело еще более прямолинейно: она объявила, что поймала жука, и потребовала от священника немедленно сказать ей, насколько жук опасен, и вообще, кусается он или нет. Попытки Уолтера объяснить ей, что он ничего не смыслит в насекомых, были бы обречены на провал, не приди на помощь четвертая мисс Брэкенуолл. Эта леди, откликавшаяся на изысканное имя Миранда, была настолько уродливой, что три ее страхолюдные сестры могли казаться по сравнению с ней красавицами.

– Мистер Фрезер! Как это любезно с вашей стороны, что вы вспомнили о нас! А мы все время о вас говорим! Кстати, это правда, что вас видели в казино? Я, конечно, уверена, что это неправда и что это мистер Фергюсон распускает о вас слухи. Вы же знаете, он просто мечтает занять место священника!

В глубине души Уолтер был уже близок к тому, чтобы проклясть тот миг, когда он согласился помочь баронессе Корф и вызнать у леди Брэкенуолл, что именно ей известно о происшествии в «Золотой стреле». Но тут, к счастью, растворилась дверь и лакей доложил, что хозяйка дома готова принять мистера Фрезера.

Уолтер бежал без оглядки от четырех кандидаток на роль своей супруги, но вскоре понял, что попал из огня в полымя. После приветствий и разговоров о погоде леди Брэкенуолл принялась с ним советоваться по поводу графа А., барона Б. и господина В., которые будто бы проявляли недюжинный интерес к ее девочкам. Наивный Уолтер вздохнул с невольным облегчением, но вскоре услышал, что леди не намерена выделять дочерям ни пенни сверх того крайне скромного приданого, которое досталось им от их покойного отца, известного мота. К слову, именно эта причина, а вовсе не некрасивость четырех мисс являлась до сих пор препятствием к их замужеству. Сама леди Брэкенуолл была более чем обеспечена, но как только речь заходила о пополнении приданого, она сразу же вынимала кружевной платок и принималась горестно плакаться на жизнь и чудовищные расходы, на которые она будто бы вынуждена идти, круглый год живя в Ницце. Леди Брэкенуолл считала, что у нее не в порядке легкие. Страдалица уже пережила двух братьев и мужа, отличавшихся завидным здоровьем. Каждый день она сетовала на боли и отсутствие аппетита, и год от году ее фигура становилась все внушительнее и монументальнее.

– Ко мне недавно заходил мистер Фергюсон, – как бы между прочим уронила леди Брэкенуолл. Фергюсон был священник 28 лет, всегда улыбающийся и такой чистенький и опрятный, словно его только что принесли из стирки. Уолтер знал, что он тоже имеет виды на место в Ницце. Его сердце сжалось. Неужели Фергюсон все-таки решился жениться на одной из дочерей хозяйки, чтобы обеспечить себе безбедное будущее? Тем не менее Уолтер нашел в себе силы ответить:

– У меня есть новости поинтереснее, – и вслед за тем рассказал, что с экспрессом «Золотая стрела» связано какое-то темное дело, которое расследует знаменитый комиссар Папийон. Леди Брэкенуолл всплеснула руками, изумилась и объявила, что священник пришел как раз вовремя.

– Господин де Ланнуа, префект и дядя графа А., должен сегодня заглянуть ко мне. Вот мы его и расспросим!

Вскоре господин де Ланнуа явился, но, как оказалось, для того, чтобы витиевато извиниться за своего племянника. Тот вчера слишком долго разговаривал на званом вечере с мисс Элизабет. Возможно, она не так истолковала некоторые его слова, в чем он искренне раскаивается. Впрочем, доктора уже предписали графу скорейшее возвращение в Париж.

По правде говоря, долгий разговор укладывался всего в две фразы о звездах и поэтичности вечера, а произнес их граф, в темноте перепутав мисс Элизабет с другой дамой. Поняв, что обознался, он в ужасе бежал, однако Элизабет истолковала его поведение исключительно в выгодном для себя свете.

Леди Брэкенуолл поджала губы, но тут вспомнила о словах Уолтера и спросила, правда ли, что комиссар Папийон расследует какое-то преступление, связанное с «Золотой стрелой». Однако, едва услышав имя комиссара, префект тотчас же принял непроницаемый вид и заявил, что комиссар действует на общих основаниях, и вообще дело, которым он занимается, – это такой пустяк, которым не стоит забивать себе голову.

– Но вы можете хотя бы сказать нам, что именно пропало? – спросила леди Брэкенуолл, сгорая от любопытства.

Де Ланнуа ответил, что не интересуется такими глупостями, повторил, что дело не стоит выеденного яйца, и поспешил откланяться. Ничего не добившись и ничего толком не разузнав, священник удалился, напутствуемый хором девичьих голосов:

– Мистер Фрезер! Вы ведь будете заходить к нам почаще, не правда ли? Сделайте одолжение! Мы всегда будем рады вас видеть!

Когда он наконец добрался до виллы «Шарль», у него адски болела голова.

Двое остальных мушкетеров уже были там. Мэй пересказала ответы графини, а Кристиан рассказал, что список пассажиров забрала полиция, а экспресс пройдет завтра через Ниццу в 8 утра.

– Мне нужно два билета в тот же вагон, – сказала Амалия.

– Два? – удивился граф.

– Да, для нас с вами. Прокатимся до Вентимильи и вернемся обратно.

– Вы рассчитываете что-то найти в вагоне? – спросила Мэй.

– Да, следы преступления. Особенно меня интересует купе номер 10, соседнее с тем, в котором находилась графиня.

– Думаете, она могла что-то слышать, но решить, что это сон? – предположил Кристиан.

– Убить человека не так-то легко, – ответила Амалия. – Думаю, если ей не померещилось и до нее долетел, допустим, шум борьбы, это было где-то рядом и уж точно не в нашем конце вагона. Таким образом, купе шесть и семь отпадают. Купе номер восемь тоже по соседству с графиней, но оно еще и рядом с нами, а уж я-то услышала бы, если бы рядом что-нибудь было неладно. Там ехали молодожены, которые отправились дальше. В девятом купе находилась сама графиня, а кто был в десятом, я не видела. И это купе меня очень интересует.

– Если вы ищете место преступления, то ведь убийство могло произойти и на той площадке вагона, которая ближе к купе графини, – заметил граф. – А тело просто сбросили с поезда.

– Нет, – внезапно сказала Мэй.

– Что – нет? – удивился Уолтер, потирая висок.

– Я думаю, – решительно сказала Мэй, – что графиня ничего не слышала и что она просто стала, ну, знаете, немножко выдумывать. Когда узнаешь, что поблизости произошло что-то важное, а тебя при этом не было, начинаешь думать, а вдруг ты что-то забыла, и тогда кажется совсем не то, что происходило. – Мэй подалась вперед. – Вот объясните мне, как она могла что-то слышать ночью, если нож подбросили задолго до того, тогда, когда мы с миледи были в вагоне-ресторане? Когда мне подложили нож, получается, что убийство уже произошло, а проникнуть к нам могли только тогда, когда мы отсутствовали. То есть убийство совершилось еще раньше! А графиня действительно видела сон, только и всего.

– Мэй, – воскликнул священник, – ты просто чудо! – Он был в таком восхищении, что у него даже перестала болеть голова.

– Что? – спросил Кристиан, видя, что Амалия загадочно улыбается.

Та выдвинула один из ящиков стола, достала листок и протянула графу. Поскольку текст был написан по-русски, граф прочел вслух, на ходу переводя на французский:

«1. В экспрессе «Золотая стрела» происходит убийство.

2. По каким-то причинам убийца решает свалить его на меня. Для этого он подбрасывает мне (точнее, думая, что мне) орудие убийства и похищает мою перчатку.

3. Последнее указывает, что труп находится в поезде. Если бы его выбросили наружу, не было бы нужды похищать перчатку как улику.

4. Убийца возвращается на место убийства, чтобы оставить там мою перчатку.

5. Ночью графине снится, по ее словам, дурной сон.

6. В Ницце все кондуктора и служащие вокзала совершенно спокойны. Значит, никто еще ничего не знает. Вопрос: каким образом можно не обнаружить труп в поезде на протяжении примерно 12 часов, учитывая, что у кондукторов есть запасные ключи от всех купе?»

– А меня интересует, – внезапно сказал священник, – почему это дело так замалчивают. С их прессой, которая способна разузнать что угодно, это вдвойне удивительно. Я видел сегодня лицо префекта – он до смерти боялся проговориться!

– Боюсь, замешаны очень высокие интересы, – уронила Амалия. – Поэтому мы видим Папийона, и поэтому никто не упоминает об убийстве. А личность убитого может оказаться очень, очень любопытной.

– Мне уже приходило в голову нечто подобное, – признался Кристиан. – Я просмотрел газеты на предмет сообщения о скоропостижной смерти какого-нибудь высокопоставленного лица, которое якобы умерло в Париже.

– Я уже изучила газеты, – огорошила его Амалия. – Но ничего такого в них нет. Беда в том, что лицо, о котором я говорю, может с виду казаться… скажем так, крайне незаметным. Это может быть, к примеру, обладатель сведений, которые для кого-то являются чрезвычайно важными. И это же может объяснять разговоры о пропавшем багаже необыкновенной ценности. Все думают, конечно, о бриллиантах, но в наше время есть множество вещей куда более дорогих, чем они.

Мэй вздохнула.

– Это дело, – призналась она, – кажется мне необыкновенно запутанным. А почему вы хотите осмотреть именно десятое купе? Ведь по всем подсчетам получается, что графиня ничего не могла слышать!

– Потому что когда я поразмыслила, то поняла, что дневное время, да еще в фактически замкнутом пространстве поезда, плохо подходит для преступления, – пояснила Амалия. – Другое дело ночь, когда все спят. Ночное убийство объясняло бы и то, почему утром в Ницце труп еще не был обнаружен. Но тогда остается проблема ножа. Перчатка пропала именно тогда, когда мы ходили в вагон-ресторан, это совершенно точно. Значит, преступление уже тогда было запланировано. А что, если мы ошиблись, решив, что тогда же подложили и орудие убийства? Мэй ведь увидела его только на следующий день. Что, если перчатка была украдена до убийства, а нож положили уже после, чтобы, так сказать, довершить картину?

Мэй широко распахнула глаза.

– Когда я вышла в Ницце… – прошептала она, – я оставила багаж в купе. Всего на несколько минут!

– Вот именно, – сказала Амалия. – Я тоже взяла с собой только свою сумку. Мой слуга забирал вещи, он никого не заметил. А кто забирал ваши чемоданы из купе?

– Я, – отозвался Кристиан. – Но в вагоне находились только обычные пассажиры.

– Как я уже упоминала, наши чемоданы стояли рядом, поэтому убийца ошибся. К тому же он очень спешил. Я бы сказала, что логически эта версия предпочтительнее и потому, что убийца не мог знать, открою ли я свой – как он думал – чемодан в пути или нет. Я ведь могла и обнаружить ненароком его презент. Другое дело – когда покидаешь поезд. А если бы я по приезде отдала горничной чемодан и та увидела бы окровавленный нож? Все, моя песенка была бы спета.

– Но почему убийца выбрал именно вас? – спросил Уолтер.

– Вероятно, есть какая-то причина, по которой меня легко смогли бы связать с жертвой, – дипломатично ответила Амалия, и граф тотчас же вспомнил доходившие до него смутные слухи о том, что очаровательная баронесса в свое время занималась какими-то темными делами и чуть ли не шпионила для Особой службы Российской империи. – Беда, однако, в том, что сама я не видела в поезде ни единого знакомого лица. Проще говоря, ни одного человека, которого я могла бы пожелать прикончить. – Она шевельнулась в кресле. – Ну что, господа мушкетеры? Обговорим для верности еще раз нашу версию, как все случилось?

– Разумеется! – воскликнула Мэй.

– Итак, я сажусь в поезд. В этом же поезде оказываются еще двое: будущий убийца и будущая жертва. Убийца видит меня, узнает и решает, что я идеально подхожу на роль bouc émissaire[182]. Далее происходит вот что: Мэй разбивает флакон духов, и мы покидаем купе. Убийца проникает внутрь и крадет перчатку, чтобы подбросить на место будущего преступления.

– Он проник через окно! – воскликнула Мэй. – Ведь оно было открыто!

– Нет, – огорошила ее Амалия, – залезать в окно движущегося поезда слишком сложно. Полагаю, убийца попросту открыл дверь отмычкой, когда кондуктор отлучился. Затем я возвращаюсь из вагона-ресторана, сразу же замечаю пропажу, и это меня озадачивает. Ночью совершается убийство. Возможно, что-то из происходящего слышит сквозь сон графиня де Мирамон, но пока это только догадки, и чтобы исключить эту версию, мне надо осмотреть десятое купе. Я вполне допускаю, что графиня ничего не слышала и была просто взвинчена, что вполне объяснимо. Далее: труп находится где-то, где его могут обнаружить не сразу, потому что по приезде в Ниццу никто еще ничего не знает и нет никакого переполоха. Возможно, это одиночный пассажир в купе, где, кроме него, никого нет. Труп на диване, рядом моя перчатка – пожалуйста, не утруждайтесь, господа полицейские, убила именно она, то есть я. – Амалия перевела дух. – Итак, поезд в Ницце. Мы с Мэй выходим, и тогда убийца решает утопить меня окончательно и подбрасывает нож в мой, как он думает, чемодан. На одной из следующих станций, а может быть, уже в Ницце он преспокойно сходит с поезда. По его мысли, кондуктор обнаруживает труп, зовет полицию, полиция находит перчатку, устанавливает, что она моя, а тут горничная разбирает мой чемодан и находит орудие убийства. Finita la comedia[183]. Но он ошибся чемоданом, и поэтому мы сейчас играем в кардинала и мушкетеров, чтобы понять, что же все-таки случилось. Я нигде не ошиблась?

– По-моему, – сказал священник, – все выглядит вполне логично.

– Это-то и плохо, – с досадой ответила Амалия. – Потому что вопреки тому, что пишут в детективах, люди очень нелогичные существа, и преступники в том числе. Поэтому на всякий случай оставим в запасе вариант, при котором перчатку украли и нож подбросили в один прием. Но тогда надо думать опять-таки о таком месте, где труп долго не обнаружат, и о том, что для этого жертву полдня никто не должен был тревожить, ни кондукторы, ни попутчики.

– Что ж, допустим, кто-то купил сразу два места в одно купе, – сказал граф, – так часто делают, если хотят ехать в одиночестве. Этот человек сразу же лег спать, сказав кондуктору, чтобы его ни в коем случае не беспокоили. А ехал он… ну, предположим, до Вентимильи. В Вентимилье кондуктор постучал, потом открыл дверь своим ключом и увидел, что пассажир мертв.

– Я совершенно запуталась, – пожаловалась Мэй. – Так когда его убили – днем или ночью?

– Этого мы, к сожалению, точно не знаем, – улыбнулась Амалия. – Мы даже не уверены, что это именно он, а не она, к примеру. По большому счету мы ведь так и не сдвинулись с места. Мы по-прежнему отталкиваемся от трех странностей – перчатки, ножа и трупа, которого нет, хотя по всем признакам должен быть. Но мы уже видим, что из Парижа срочно прислали Папийона. На кону какие-то серьезные интересы. И мне очень хочется узнать подоплеку этого дела. Потому что я никому не спускаю, – прибавила она изменившимся тоном, – когда меня пытаются водить за нос.

Глава 16 Приправа и мысли сорокалетней давности

Месье Раймон Босежур всегда считал, что его работа – одна из самых трудных на свете. Он убедился в этом еще раз, когда докладывал Клариссе результаты очередной слежки за ее внучкой.

– Утром она отправилась на почту и послала деньги родителям в Англию. Затем…

– Много послала? – проворчала Кларисса.

Месье Босежур немного подумал.

– Больше половины того, что выиграла в казино, – сказал он.

– А на остаток отправилась играть снова? – сварливо спросила Кларисса.

– Нет, – ответил сыщик. – Она отправилась в «Гранд-отель» и встретилась там с графом и графиней де Мирамон, а затем в сопровождении графа де Ламбера поехала на виллу баронессы Корф. Через некоторое время туда прибыл и мистер Фрезер.

– Опять! – буркнула Кларисса. – И о чем они разговаривали?

Босежур развел руками.

– Если бы они вели беседу в саду, я бы услышал, о чем шла речь, но в доме…

– А подкупать слуг вас не учили? – поинтересовалась Кларисса, чье настроение, похоже, менялось от плохого к худшему.

– Слуги баронессы Корф получают очень хорошие деньги, – дипломатично ответил Раймон. – Они все привыкли держать язык за зубами, потому что лишаться хорошего места никому не хочется.

– Не понимаю, за что я плачу деньги вам, – раздраженно объявила Кларисса. – Вы хоть узнали, зачем ей понадобились де Мирамоны?

– Она разговаривала с ними о приходе полицейских и происшествии в поезде, – объяснил сыщик.

– С посторонними людьми? – изумилась старушка. – А почему бы ей не поговорить об этом со мной, к примеру, если эта дурацкая пропажа так ее взволновала?

При желании месье Босежур мог бы объяснить Клариссе, отчего внучка не желала делиться с ней своими переживаниями, но такого желания у месье Босежура не возникло, и потому он просто промолчал.

– Если вам больше нечего сказать, можете идти! – объявила Кларисса.

Едва сыщик удалился, она обратилась к двери, которая вела во внутренние покои.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросила у нее старая дама. – Я же отлично знаю, что ты подслушиваешь!

– Ничего я не подслушиваю, – ответила дверь голосом Бланшара. Она приотворилась, и оказалось, что адвокат действительно стоит на пороге. – Я просто шел мимо.

– Юбер!

– Я не хотел тебя беспокоить!

– Юбер Бланшар, вы негодяй, – капризно объявила Кларисса, падая на софу, – а моя внучка, судя по всему, снобка. Родная бабушка для нее недостаточно хороша, видите ли, зато шушукаться с графами, баронессами и графинями – самое оно.

– Клар…

– Да, снобка! А поскольку снобизм – приправа для отсутствия мозгов, как всегда шутил… кто это был, Юбер? Мой друг писатель Лемэр или мой друг академик Галле? – Бланшар открыл рот, чтобы сказать, что он впервые слышит эту фразу, но Кларисса его опередила: – Неважно, в общем, они оба были правы. И почему она не пошла в казино снова? Она должна была проиграть все, вплоть до ленты на шляпке, и потом целую неделю жаловаться на то, что удача не бывает вечной. Юбер!

– Да, любимая? – откликнулся адвокат, с обожанием глядя на нее.

– Не смотри на меня такими глазами, мне начинают в голову лезть мысли сорокалетней давности, – осадила его Кларисса. – Я совершенно разбита, совершенно! Я так хотела, чтобы меня оставили в покое, и теперь, когда мое желание исполнилось, я просто в ярости! Но самое главное, что этот мерзавец Кристиан, судя по всему, с ней заодно. А ведь я принимала его в своем доме!

Пока на вилле «Маршал» Бланшар пытался убедить хозяйку, что все не так плохо, как кажется, на соседней вилле мерзавец Кристиан, дождавшись, пока Уолтер и Мэй уйдут, пытался отстоять интересы Клариссы. Он вновь завел речь о возвращении беглых павлинов их законной владелице, и на сей раз Амалия, казалось, выслушала его более благосклонно.

– Ну хорошо, – сказала она, – пойдем посмотрим, о ком речь. Потому что у себя в саду я ни одного не видела.

Так они вдвоем совершили прогулку до романтических развалин, о существовании которых, по правде говоря, Амалия успела подзабыть. Впрочем, теперь живописные руины можно было смело окрестить Павлиньим островом, – столько там было этих замечательных птиц.

– Да, – сказала Амалия, улыбаясь.

Ветер, налетающий с моря, играл шелком ее платья и развевал зеленую ленту, которой оно было украшено вместо пояса, и Амалия придержала ее рукой. Большой павлин, заметив молодую женщину, сначала отбежал на несколько шагов, но затем осмелел, распустил хвост и принял горделивую позу. Амалия двинулась дальше, но павлин забежал на дорожку перед ней и стал кружиться, показывая свой роскошный хвост со всех сторон.

– И это все павлины мадам Клариссы? – спросила Амалия.

– У нее было двадцать семь птиц, – объяснил Кристиан. – Когда я был здесь, то насчитал больше двадцати. Видите вон того унылого? Он сбежал последним.

– И правильно сделал, – неожиданно сказала Амалия. После чего огорошила графа де Ламбера сообщением, что павлинов не отдаст.

Кристиан стал взывать к ее здравому смыслу, чувствам, включая законное чувство собственности, напомнил, как тихая старая женщина (Кларисса, конечно) мечтала сидеть в своем саду и смотреть на павлинов, – напрасно: Амалия ничего не желала слушать.

– Она-то, может быть, и хочет их видеть, – сказала она, блестя глазами, – вопрос в том, хотят ли они видеть ее.

И с этими словами повернула обратно к дому.

Кристиан понял, что ему придется либо пропустить следующую гонку, либо просить денег у отца. Договориться с Амалией казалось проще, и он решил предпринять еще одну попытку.

– Сударыня, но ведь это все-таки не ваши птицы!

– Достаточно того, что они на моей земле, – возразила Амалия, – потому что все, что здесь, находится под моей защитой.

Кристиан тотчас же увидел логическую брешь и не замедлил в нее устремиться:

– Но это же абсурд, госпожа баронесса… Вот я, к примеру, нахожусь на вашей земле. И что это значит?

Амалия усмехнулась.

– Это значит, что вы тоже, – серьезно сказала она, – пока вы здесь.

Кристиан надулся. Надежда на помощь эксцентричной старой дамы таяла с каждым мгновением, а кроме нее, рассчитывать было не на кого.

– Я очень благодарен вам за ваше намерение, сударыня, – сдержанно начал он, – но от кого вы собираетесь меня защищать?

– Ну, может быть, от того же, от кого и павлинов, – заметила Амалия, и в глазах ее вспыхнули искры. – А это правда, что автомобилям, как и лошадям, хозяева дают собственные имена?

Немного удивленный таким оборотом беседы, Кристиан тем не менее подтвердил, что так оно и есть.

– То есть если кто-то предоставит вам автомобиль для гонок, но пожелает назвать его как-нибудь по-особенному, это возможно? – продолжала Амалия.

Кристиан мрачно поглядел на нее.

– Никто не даст мне автомобиль для гонок, – сказал он с вызовом, – хотя бы потому, что он может разбиться.

– Я дам, – сказала Амалия так просто, что можно было подумать, что в 1897 году автомобиль был не предметом роскоши, а самой обыкновенной вещью вроде пары перчаток или веера.

– Но у вас нет автомобиля!

– Значит, вы поможете его купить, – безмятежно ответила баронесса.

Тут, надо признаться, Кристиан не на шутку рассердился.

– Мне кажется, сударыня, – проворчал он, – что вы пытаетесь подкупить меня, как… как мисс Уинтерберри. Вы подарили бедной девушке дорогое платье, и она теперь на все готова ради вас, потому что раньше ей никто ничего подобного не дарил. Но я…

– Вы просто глупый мальчик, – отозвалась Амалия безмятежно. – Если бы я хотела вас подкупить, то уж точно использовала бы не деньги.

И она с удовольствием увидела, как храбрый д’Артаньян покраснел, как спелая вишенка.

– Лучше подумайте над моим предложением, – продолжала Амалия. – Машина моя, но выбираете ее вы. На гонках она будет носить то имя, которое я скажу. А во всем остальном предпочитаю положиться на вас, потому что ничего не понимаю в марках и типах моторов.

Кристиану ужасно хотелось произнести длинную речь о том, что он все-таки не ребенок и с ним не следует так обращаться, но они уже дошли до дома. Лакей вышел Амалии навстречу и вручил ей телеграмму. Распечатав ее, Амалия нахмурилась.

Ответ гласил: «СОЖАЛЕЮ НИЧЕМ НЕ МОГУ ПОМОЧЬ ИСКРЕННЕ ВАШ».

Утром Амалия лично побывала на почте, чтобы отправить в Париж российскому резиденту О. телеграмму с оплаченным ответом. Телеграмма содержала шифрованный запрос, кто из враждебных агентов недавно был в Париже и мог иметь интересы на юге Франции. По мысли Амалии, все, что случилось в поезде, имело под собой крайне конкретную подоплеку – ее прежнюю деятельность, а раз так, любые сведения могли оказаться весьма кстати.

И вот теперь О., которого она знала много лет, О., который в глаза и за глаза называл ее «гордостью нашей Особой службы», попросту отказался помочь, – тот самый О., которого она вытаскивала из нескольких серьезных передряг и который когда-то клялся ей в дружбе до гроба.

Ей внезапно стало так обидно, словно отказ обесценивал и перечеркивал ту часть ее жизни, которая была связана с приключениями, тайнами, деликатными поручениями и трудной, напряженной деятельностью, которая не раз могла стоить Амалии здоровья, а то и жизни. Но тут Амалия вспомнила кое-что и сказала себе: «А что, если этот ответ вовсе не от О.?»

Дело в том, что утром, на почте, она ощутила нечто. У людей, которые долго и упорно занимаются какой-нибудь опасной, непростой работой – ловят преступников, к примеру, или служат в разведке, – инстинкт развивается иначе, чем у обычных людей, оттачивается, совершенствуется и порой приобретает масштабы настоящего ясновидения. Утром на почте все было как всегда, и служащие за конторками сидели самые обыкновенные, но Амалия каким-то сверхъестественным чутьем угадала, что что-то не так. И это ощущение не покидало ее, пока она сама не покинула здание почты.

Папийон держит ее на подозрении, это ясно. Что, если он решил просматривать ее корреспонденцию? Конечно, в телеграмме говорилось о шелке, а не об агентах, но догадаться, что одно подменило собой другое, не так уж сложно, особенно если узнать, кому телеграмма направлена.

– Что-то не так? – спросил Кристиан.

«Надо ехать в Париж, – подумала Амалия, – и встретиться с О. лично. Он или не он прислал мне ответ, но при встрече ему придется все мне рассказать».

Однако она тут же вспомнила, что завтра она отправляется в противоположном направлении вместе с экспрессом «Золотая стрела», чтобы понять, что случилось в поезде. Такое поручение никому нельзя было передоверить.

– Не забудьте взять билеты, – сказала она Кристиану. – Жду вас на вокзале завтра утром, заезжать за мной не надо.

И, кивнув ему на прощание, быстрым шагом взбежала по ступеням.

Набросок второго письма, найденный в сафьяновой книжечке Мэй Уинтерберри

Дорогая Флора!

Радуйся, я была в Монако и выиграла в казино. Конечно, половину денег сразу же послала домой, но все равно, тебе хватит на новое платье и шляпку, а еще я пришью тебе новые руки.

Тут происходит много всего таинственного, мы строим версии, и еще я стала Портосом. Я участвовала в расследовании, представь себе! Джек бы, наверное, никогда не поверил! Но пока расследование приостановлено, потому что А. должна кое-что выяснить, и она сказала, что до ее возвращения ничего предпринимать не надо.

Про Уолтера мне говорили, что он женится, а потом за ужином Бланшар сказал, что вряд ли. Я думаю, что адвокатам вполне можно верить в таких вещах. Он, правда, прибавил, что Уолтер скорее повесится, чем свяжет себя с одной из мисс Б., но к чему это сказано, я так и не поняла.

Бабушка все расспрашивала меня, где я была и куда ходила, а потом стала жаловаться, что я совсем не желаю ее знать. Она предложила мне сыграть на фортепьяно, но у них такое красивое фортепьяно, такое дорогое, все в позолоте, что я немножко струхнула и сказала, что играть не умею. По-моему, они мне не поверили.

Еще бабушка поссорилась с графом де Ламбером, то есть хотела поссориться, но он сразу же сообразил, куда ветер дует, откланялся и ушел. Я надеюсь, это не повлияет на его решение быть нашим д’Артаньяном. Хотя, по-моему, из всех наших лучше всего кардинал Ришелье. И почему мистер Дюма ничего не написал об этом?

Глава 17 Путешественники без багажа

Когда на следующее утро Кристиан явился на вокзал, Амалия уже в нетерпении расхаживала по перрону, постукивая каблучками.

– Я смог купить билеты только в первый вагон, а не во второй, – сказал граф извиняющимся тоном.

– Это не так важно, – ответила Амалия. – В конце концов, мы можем и перепутать купе, – исключительно по рассеянности.

По мысли графа, госпожа баронесса была последним человеком в мире, который мог страдать рассеянностью, но тут его мысли приняли совершенно иное направление, потому что Амалия понизила голос и совершенно будничным тоном спросила:

– За нами следят?

– Не думаю, – ответил Кристиан, немного смутившись, – во всяком случае, я никого не заметил.

– Плохо, – заметила Амалия. – Потому что следить, конечно, должны. Папийона не надо учить таким вещам.

Экспресс «Золотая стрела» вплыл под своды вокзала, и с первого же взгляда Амалия убедилась, что Кристиан не ошибся и взял билеты именно на тот состав, который был им нужен. Молодая женщина отлично помнила, что у стрелы на их локомотиве не хватало одной маленькой полоски, символизировавшей оперение. Сейчас ее тоже не было, и Амалия, воспрянув духом, поднялась в вагон.

Ей хотелось как можно быстрее оказаться в купе номер 10, чтобы проверить свою догадку, но она подождала, пока поезд тронется, и только тогда сделала знак своему спутнику, что пора идти. Они перешли в соседний вагон. Граф шагал за Амалией, но неожиданно она остановилась и стала рассматривать ручку на окне.

– Что-нибудь нашли? – полюбопытствовал Кристиан.

Амалия, не отвечая, оглядела коридор, двери купе, на которых сверкали номера и эмблемы экспресса. Выражения ее лица граф не понимал.

– Это не тот вагон, – наконец сказала она.

– Простите, – с удивлением начал Кристиан, – но я навел все возможные справки, и это именно тот состав, в котором вы ехали. Ошибки быть не может!

– Да, состав тот, – вздохнула молодая женщина. – Только вот второй вагон первого класса заменили. Догадываетесь, почему?

Хоть и ему не хотелось признаваться, но Кристиан все же растерялся.

– И что же нам теперь делать? – спросил он.

– Искать кондуктора, – отозвалась Амалия, – и надеяться на то, что он хоть что-то сможет прояснить.

– Вот он, – сказал Кристиан, кивая на высокую фигуру в форменной одежде, которая двигалась по коридору навстречу.

Амалия вспомнила, что уже видела этого кондуктора, когда ехала в Ниццу. Это был тот самый волшебник, который убирал из их купе осколки разбитого флакона. Самое интересное, впрочем, заключалось в том, что кондуктор, по-видимому, тоже вспомнил Амалию, и вид у него при этом сделался недоверчивый и самую малость настороженный. Сначала он попятился и попытался изобразить, что идет совсем в другую сторону, но Амалия окликнула его и помахала в воздухе сложенной бумажкой.

– Сударь, – задорно спросила она, – хотите сыграть в лотерею? Приз – сто франков.

Начало беседы, по крайней мере, нельзя было назвать обескураживающим. На лице кондуктора появился интерес.

– Вам угодно шутить, сударыня? – на всякий случай спросил он, косясь на купюру.

– Если и так, моя шутка сделает вас богаче, – отозвалась молодая женщина. – Хотите попробовать? Вы-то ничем не рискуете.

Кондуктор облизнул губы и подошел ближе.

– Если это не противозаконно…

– Как вас зовут? – спросила Амалия.

– Луи Норвэн.

– Так вот, мсье Норвэн, я хочу знать, что стало со вторым вагоном, – проговорила Амалия. – Почему его заменили?

В глазах Норвэна заплескалась паника, но прежде, чем она успела принять размеры стихийного бедствия, Амалия как-то очень ловко сунула купюру кондуктору в карман. Глотнув воздуху, Норвэн выдавил из себя:

– А что со вторым вагоном, сударыня? Ничего не…

– Месье Норвэн! – с укором промолвила Амалия, и в ее пальцах вновь неведомо как материализовалась бумажка, которая только что вроде бы получила постоянную прописку в кармане кондуктора. – За сто франков я желала бы иметь другой ответ. Правдивый, – уточнила она.

– Но меня просили… – прошептал кондуктор и угас.

– Никому не говорить, конечно, – подхватила Амалия. – Ни слова, ни полслова, ни даже намека. – Она прищурилась. – Вы разочаровываете меня, сударь. Повторяю: честный, правдивый и полный рассказ – и эти деньги ваши. Итак?

Кондуктор посмотрел на Кристиана, на Амалию, на сложенную бумажку – и, очевидно, решился.

– Все это произошло из-за пассажира, – торопливым, срывающимся шепотом начал он. – Того, который исчез.

– Как исчез? – удивился Кристиан. Он-то ждал совершенно иного развития событий.

– Обыкновенно, – ответил Норвэн. – Ехал господин в десятом купе, купил оба места, до Ниццы. В Ницце я постучал, потом зашел, может быть, мсье спит – а его нет. При нем чемоданчик был, так чемоданчика тоже не оказалось.

«Значит, он действительно был из десятого купе! – в восхищении подумал Кристиан. – Ах, госпожа баронесса, госпожа баронесса!»

– Как его звали? – спросила Амалия. – Я имею в виду, вашего пропавшего пассажира?

Норвэн как-то угас и стал косить взглядом, ища выход. Амалия решила прекратить его мучения, засунула купюру ему в карман и извлекла из сумочки другую.

– Сударыня, – прошептал Норвэн, – я женатый человек! Меня уволить могут! Полицейские строго-настрого…

– Имя, – тихо проговорила Амалия, и взор ее полыхнул золотом.

– Пьер Моннере, – пролепетал кондуктор, окончательно сбитый с толку. – Его звали Пьер Моннере.

Амалия удовлетворенно кивнула, и вторая купюра присоединилась к первой, которая уже лежала в кармане у женатого человека и образцового служащего.

– Дальше, – подсказал Кристиан, которому не терпелось узнать, чем же закончилась эта история.

– А что дальше, сударь? – вздохнул Норвэн. – Ну мало ли что могло случиться – ехал, к примеру, в Ниццу, но передумал и вышел раньше. Или вспомнил, что в Париже у него неоконченное дело, и решил вернуться. – Норвэн промолчал. – Только если он сошел с поезда, я должен был его видеть. А я не видел.

– Он мог выйти из другого вагона, – заметил граф, и Амалия послала ему предостерегающий взгляд.

– Как он выглядел, этот Пьер Моннере?

– Обыкновенный господин, – отвечал кондуктор. – Лет 50 или 55, седоватый брюнет, плотный, с усами щеткой, хорошо одет. Чем-то похож на коммивояжера, но, по-моему, не коммивояжер.

«Коммивояжер в ресторане! – внезапно вспомнила Амалия. – Он сидел, развернув газету… Он или не он?»

– Скажите, месье Норвэн, Моннере выходил в вагон-ресторан? – спросила она.

Норвэн удивленно посмотрел на нее и подтвердил, что пассажир действительно отлучился на какое-то время, а когда вернулся, от него пахло телятиной и вином, и он напевал себе под нос.

– Когда он сел в Париже на поезд, то выглядел очень довольным, – добавил кондуктор. – Как будто только что выиграл или совершил выгодную сделку.

– А что именно он напевал?

– Какой-то мотивчик из «Манон Леско», – ответил Норвэн, подумав.

– Когда он отлучался в вагон-ресторан, то чемоданчик, конечно, брал с собой, – хмуро заметила Амалия.

– Нет, – сразу же ответил кондуктор. – При себе он носил только небольшую сумку.

– То есть в его багаже имелся не только чемодан, но и сумка, – уточнила Амалия. – А он что-нибудь сдавал в багажный вагон?

– Нет, – отозвался Норвэн, – не помню такого. Впрочем, господа полицейские тоже ничего не нашли.

Итак, неизвестный пассажир, немолодой, представительного вида ехал с багажом из двух предметов от Парижа до Ниццы, но по пути загадочным образом испарился. Вместе с вещами.

– Он с кем-нибудь разговаривал в пути?

– Нет, сударыня.

– Может быть, здоровался с кем-нибудь?

– Нет, я ничего такого не помню. Да и господа полицейские меня тоже уже об этом спрашивали, я бы вспомнил, если что. Он просто прошел в свое купе, попросил его не беспокоить и закрыл дверь.

– А потом исчез.

– Да, сударыня.

– А дальше? – не утерпел Кристиан. – Что было дальше?

Норвэн тяжело вздохнул.

– Дальше, месье, все как обычно: мы доехали до Вентимильи и в положенное время отправились обратно. В Лионе к нам нагрянула полиция. Они затребовали список пассажиров предыдущей поездки и стали опрашивать всех кондукторов. И еще… – Норвэн помялся, – велели очистить два купе. Десятое и седьмое. А в Париже отцепили второй вагон, объявили, что забирают его для нужд следствия, и строго-настрого запретили говорить о происшедшем. Наши, конечно, пригнали другой второй вагон, но мне говорили… ну, одна знакомая сказала, что никогда не видела господина директора линии в такой ярости. Префект даже не пожелал объяснить ему, что происходит.

Гм, помыслил Кристиан, тоже мне женатый человек. Хотя – мало ли бывает знакомых на свете? Может, это действительно… подруга жены, к примеру. Или сестры. Может же у кондуктора быть сестра, в самом деле?

– Скажите, месье Норвэн, – спросила Амалия, залезая в сумочку, – а когда вы зашли в десятое купе, собираясь будить Моннере, вы не заметили ничего любопытного? Или такого, что привлекло ваше внимание?

Норвэн задумался.

– Да ничего особенного не было, – ответил он, пожимая плечами. – Постель смята, на ней явно спали. Только вот обшивка продрана в двух местах, но я не думаю, что пассажир стал бы сбегать из-за такой мелочи. С путешественников других классов мы берем штрафы за порчу имущества, но я не помню, чтобы хоть раз оштрафовали пассажира первого класса.

– А до этой поездки обшивка была целой? – спросила Амалия.

– Да, сударыня. Мы же обязаны осматривать все купе, когда поезд приходит в конечный пункт назначения и пассажиры выходят. До этого все было в порядке.

– Если это обычное купе первого класса, то там должно быть зеркало, рукомойник, лампа под оранжевым абажуром, откидной столик и прочее, – перечислила Амалия. – Лампа или зеркало не были разбиты? Столик не был сломан?

– Нет, сударыня, ничего такого.

– Зато в рукомойнике не было воды, – усмехнулась Амалия.

Норвэн открыл рот.

– По правде говоря, я не знаю, откуда вы узнали, но воды действительно не было. Не подумайте, что я нерадив и забываю про воду, ее должно хватать, но…

– Может быть, вы заметили еще что-нибудь, месье Норвэн? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

Кондуктор замялся.

– В общем-то, это не мое дело, – вымолвил он наконец, – но я бы сказал, что простыни пахли женскими духами.

– Да? Какими именно?

– Ну откуда же мне знать, сударыня… Но приятно, это точно.

– Когда Моннере уезжал из Парижа, какая у него была верхняя одежда?

– Пальто, сударыня. Такое темное, ничем не примечательное.

– Когда он исчез вместе с багажом, пальто тоже исчезло?

– Да. Поэтому я и не волновался особо. Решил, что возникли какие-то обстоятельства, при которых ему понадобилось вернуться. Бывает ведь такое. А что я сам не видел, как он покидал поезд, так он мог перейти в другой вагон и выйти уже из него.

– В 10-м купе, я имею в виду, когда вы туда вошли, вы не заметили никаких посторонних вещей? Перчаток, к примеру, или…

– Нет, – покачал головой Норвэн. – Ничего не было. Все было очень аккуратно. Я хочу сказать… – он замялся, – пассажиры же разные бывают… Но в его купе было очень чисто, даже подметать не надо.

– Не то что у некоторых, которые роняют флаконы, – улыбнулась Амалия.

Норвэн замахал руками, уверяя, что он и в мыслях не имел ничего подобного.

– Кстати, полиция обо мне расспрашивала? – невинным тоном поинтересовалась молодая женщина. – Ведь расспрашивала же, да?

Кондуктор потупился.

– Если уж правду говорить, сударыня, то они из меня всю душу вынули. Сначала двое местных, потом комиссар из Парижа, а потом еще один, которого они называли полковником. Все расспрашивали, что за духи, да зачем духи, да кто ваша попутчица и зачем вы ночью выглядывали.

– А, так вы видели, – улыбнулась Амалия. – Моя попутчица услышала крик. Вы тоже его слышали?

– Я, если честно, немного вздремнул, – признался Норвэн. – Шум меня разбудил, я постучал к госпоже графине, но она из-за двери ответила, что с ней все в порядке, просто приснился неприятный сон.

– И последний вопрос, – сказала Амалия, держа в воздухе очередную стофранковую купюру. – Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

«Вот, – подумал Кристиан, который не упускал ни единого слова из беседы. – Так я и знал, что она приберегла самый главный вопрос под конец».

– Если даже это случилось не в вашем вагоне, – продолжала Амалия, – то вы ведь общаетесь с другими кондукторами, а они непременно должны были заметить. – Граф аж губы кусал от нетерпения. – Скажите мне вот что: в одном из вагонов первого класса случаем не пропадали полотенца и постельное белье?

Кристиан решил, что ослышался. Норвэн вытаращил глаза.

– Знаете, сударыня, очень странно, что вы спросили… Действительно, кондуктор третьего вагона мне говорил, что в одном купе белья недосчитались. Но у нас в дороге всегда под рукой несколько запасных комплектов, если что. А полотенца, по правде говоря, пропадают частенько. В десятом купе, например, не осталось ни одного, хотя я точно помню, что вешал два, как обычно.

– Спасибо, месье Норвэн, что уделили мне время, – сказала Амалия, кладя ему в карман третью купюру. – Надеюсь, что наше общение было плодотворным для всех нас. – Она посмотрела на часы. – На всякий случай должна вас предупредить, что мы с моим другом брали билеты до Вентимильи, но сойдем в Ментоне. Это для того, чтобы полиция вдруг нас не хватилась. Впрочем, вы всегда можете им сказать, что в глаза меня не видели.

И она очаровательно улыбнулась и потянула графа де Ламбера обратно в первый вагон.

Глава 18 Ее преосвященство

– Амалия Константиновна!

– Потом, все потом.

– Госпожа баронесса!

– Граф, полно. Я…

– Ваше преосвященство! – жалобно воззвал граф де Ламбер. – Ну неужели вы ничего мне не скажете?

– А что я должна сказать? – пожала плечами Амалия.

Но Кристиана было не унять.

– Между прочим, – сообщил он, восторженно глядя на свою спутницу, – я читал Шерлока Холмса. И нашего Габорио[184], и множество других авторов. Но не думал, что такое встречается в действительности!

– Что именно? – в изнеможении спросила Амалия.

– Вы ведь все-все поняли? Догадались, в чем дело? А почему вы спрашивали о воде и полотенцах? А кто этот Моннере, вы его знаете?

– Понятия не имею, – отозвалась молодая женщина. – Придется выяснять, кто он и какие у него были резоны пропасть без вести между Парижем и Ниццей. Причем самое интересное заключается именно в том, почему он пропал, а не в том, почему его убили. Причина убийства, я полагаю, окажется банальнее некуда, но вот почему трупа не оказалось в купе…

– Просто убийца столкнул его с поезда. Ударил ножом и столкнул, – вдохновенно предположил Кристиан. – А раньше он полагал, что ему удастся сделать все так, как вы описывали: труп на диване, рядом ваша перчатка… Но Моннере стал сопротивляться и нарушил его планы. Поэтому убийце и пришлось подбрасывать вам дополнительную улику – нож. Конечно! Он это сделал потому, что первая улика не могла сработать!

– Боюсь, что вы неправы, – возразила Амалия. – Раз убийца смог забраться в мое купе, значит, у него был ключ или отмычки. Когда Моннере ушел к себе, он заперся и лег спать, а ночью, когда он спал, к нему явился непрошеный гость, который открыл его купе точно так же, как и мое. Спящий человек не сопротивляется, так что убийце не надо было никого сбрасывать с поезда.

– Тогда где тело? – уже в изнеможении спросил граф. – Или кондуктор нам солгал?

– Я же сказала, что исчезновение тела – самый любопытный момент в этом преступлении, – напомнила Амалия, и ее глаза сверкнули. – Впрочем, думаю, что все скоро прояснится.

– Когда? – загорелся Кристиан.

– Когда в деле появится второй труп.

– Гм, – раздумчиво молвил граф, – должен вам сказать, что я с подозрением отношусь к романистам, которые убивают en masse[185]. Обычно это свидетельствует о недостатке фантазии.

– А в этом деле вообще нет никакой фантазии, – пожала плечами Амалия, – здесь все до крайности прозрачно.

– Только не для меня! А почему вы спрашивали Норвэна о белье? – Амалия, не отвечая, смотрела в окно, но граф не отставал. – Вы сказали, что мы выйдем в Ментоне. Это правда? Что мы будем там делать?

– Мой отец умер здесь от чахотки, он похоронен на местном кладбище, – сказала Амалия. – Я навещу его могилу, а вы можете возвращаться в Ниццу, если вам угодно. Кроме того, должна вам сказать, что сегодня вечером мы с вами отбываем в Париж.

– Я понял, – кивнул молодой человек. – Вы хотите узнать, кто такой на самом деле этот Пьер Моннере.

– В Париже вы подберете себе автомобиль, – сказала Амалия. Кристиан хотел возразить, но она продолжала: – Кроме того, нам надо избавиться от наших влюбленных.

– Ваше преосвященство?

– Ну да, я говорю о Мэй и этом молодом священнике. Дело становится слишком непредсказуемым, думаю, им больше не стоит участвовать.

– Вряд ли Портос и Арамис нас поймут, – заметил Кристиан.

– Дорогой граф, сейчас речь идет уже не об игре в мушкетеров, а о преступлении, за которым может стоять все что угодно. Нельзя подвергать опасности девушку, которая начиталась романов, и поклонника, который ради нее готов на любую глупость. Потому что, если с ними что-то случится, я себе этого не прощу.

– Насколько я знаю, они всего лишь друзья детства. Почему вы называете его ее поклонником?

– Ну так это сразу же видно, – сказала Амалия, улыбаясь. – Впрочем, если даже я неправа, сути дела это не меняет. Надо найти им какое-нибудь безобидное занятие, и пусть думают, что помогают нам. А мы тем временем попытаемся понять, что же именно случилось в «Золотой стреле» и почему события развернулись именно так, а не иначе.

Поезд прибыл в Ментону, и Амалия с графом вышли. На вокзале они взяли фиакр, и Амалия попросила отвезти их на православное кладбище. Вид у нее сделался строгий и сосредоточенный, и Кристиан видел, что мыслями она уже далеко от того загадочного дела, которое так его занимало. Поэтому он не стал задавать вопросы, полагая, что рано или поздно молодая женщина сама все расскажет.

В то время как Амалия и ее спутник вплотную приблизились к разгадке тайны десятого купе, Мэй в Ницце героически выдерживала осаду, которую вела ее бабушка. По совершенно непонятной причине та вдруг сделалась такой доброй, что девушку охватил невольный страх. Ясное дело, расположение Клариссы могло скрывать только какие-то новые козни.

Бабушка поочередно предложила внучке проехаться к модистке, к Альфонсине за шляпками, в парфюмерный магазин и наконец просто – на Английскую набережную подышать свежим воздухом. Правда, по словам Клариссы, Английская набережная была уже не та, ибо англичан в Ницце становилось все меньше и меньше.

На каждое предложение Мэй отвечала отказом, мотивируя тем, что у нее хватает платьев – достаточно шляпок – духи уже есть – а свежим воздухом она вполне может дышать и в саду, никого не утруждая.

– Но я обещаю тебе взять на себя все расходы! – воскликнула Кларисса, раздосадованная тем, что странная застенчивая девушка так упорно сторонилась ее благодеяний. – Может быть, ты все же передумаешь насчет модистки? – Она решила бросить в бой тяжелую артиллерию: – А еще мы можем поехать в ювелирный магазин.

Услышав последние слова, Бланшар, находившийся тут же, едва не проглотил свою сигару. Уж он-то отлично знал, что его подруга не могла покинуть ювелира, не купив хотя бы два-три пустячка стоимостью каждый в хороший автомобиль.

– Большое спасибо, – дипломатично сказала Мэй, – но я не ношу украшений.

Кларисса насупилась.

– Иногда я даже сомневаюсь, что ты моя внучка, – проворчала она. – Женщина должна любить украшения, а мужчина должен любить дарить их женщине, и тогда все идет как по маслу. К примеру, мой первый муж думал, что женщина – это существо, которое должно только вести хозяйство, рожать детей и угождать его родне. К счастью, мой второй муж совсем не такой!

И она задорно покосилась на Бланшара. Однако если Кларисса рассчитывала, что ее слова произведут эффект разорвавшейся бомбы, то она ошиблась.

– Я так и подумала, что он ваш муж, – серьезно сказала Мэй.

– Да? – сварливо спросила Кларисса. – Почему, интересно?

– Ну, – протянула Мэй, розовея, – иначе он не выходил бы утром из вашей спальни.

Бланшар издал сдавленный звук и нагнулся, чтобы скрыть улыбку. Кларисса хотела ответить, что по столь пустяковой причине можно объявить женатыми любых людей, которые даже слышать не хотят слово «свадьба», – не говоря о таких, которые уже женаты, причем вовсе не на тех, от кого выходят утром. Но она посмотрела на открытое честное лицо Мэй – и слова замерли у нее на языке.

– Если ты вдруг передумаешь, – сказала Кларисса, – я имею в виду насчет магазинов…

Однако Мэй уже поднялась с места, пробормотала какое-то извинение и поспешно сбежала в свою комнату.

Едва она ушла, как адвокат дал себе волю. Он упал на диван и разразился таким хохотом, что в доме напротив собака полковника Барнаби насторожила уши, а затем залилась сердитым лаем.

– Юбер! – возмутилась Кларисса. – Ну что смешного?

Но она и сама не выдержала и вскоре хохотала вместе со своим верным другом, супругом и сообщником во всех проказах.

– Я сначала думал, что она притворяется, – объяснил адвокат, вытирая слезы, которые от смеха выступили у него на глазах. – Но подделать такую наивность просто невозможно.

– Значит, тебе она тоже нравится? – спросила Кларисса. Однако Бланшар не успел ответить на этот щекотливый вопрос, потому что сверху неожиданно донесся какой-то грохот.

Дело было вот в чем: когда Мэй поднялась в свою комнату, она заметила, что шпильки плохо держат ее прическу, поэтому она решила уложить волосы снова. Она вытащила шпильки, расплела прическу, взяла расческу и стала причесываться перед зеркалом, думая о том, что сейчас делает Амалия и удалось ли ей найти что-нибудь в десятом купе. Тут Мэй заметила, что забыла вытащить из волос еще одну шпильку и та упала на пол.

Мэй наклонилась и подобрала шпильку, а когда распрямилась, в зеркале вдруг оказалось два отражения. Одно-то было ее, но вот второе принадлежало господину средних лет с лицом злым и решительным, с узкими губами, сжавшимися в тонкую полоску.

Оторопев от столь дерзкого вторжения, Мэй собиралась задать незнакомцу вопрос, что он здесь делает и как он смел войти в комнату приличной девушки, но не тут-то было. Господин, оказавшийся на добрую голову выше, без всяких околичностей схватил ее за горло и сдавил его.

– Где аквилон? – прошипел он в лицо Мэй, брызгая слюной. – Куда вы дели аквилон?

Мэй вытаращила глаза и сдавленно захрипела, не понимая, о чем речь. Когда на нее напали, она выронила расческу и теперь свободной правой рукой пыталась разжать пальцы, державшие ее за горло, но господин, похоже, вовсе не собирался ослаблять хватку. В левой руке у Мэй до сих пор была зажата шпилька, и, вспомнив о ней, девушка взмахнула рукой и несильно ткнула остриями шпильки господину в лицо.

Тот вскрикнул и машинально разжал руки.

– На помощь! – прохрипела Мэй и бросилась бежать, но врезалась в столик и упала. Столик опрокинулся вместе со всем, что на нем стояло, и произвел грохот, которому могла бы позавидовать знаменитая петербургская пушка, отмечающая полдень. На лице незнакомца Мэй прочитала неодолимое стремление убить ее прямо здесь и сейчас, но в это мгновение на лестнице раздался топот, и кто-то стал дергать ручку двери, которую Мэй по привычке заперла на ключ.

– Мадемуазель Мэй! Что с вами? – кричал адвокат.

– Мэй, что случилось? – Это уже была Кларисса.

– Ничего, я до вас еще доберусь! – пригрозил незнакомец. Миг, и он был уже на подоконнике открытого окна, откуда благополучно спрыгнул в сад.

Плача от страха и пережитого волнения, Мэй поползла к двери. У нее не было сил встать, но тут замок поддался, дверь распахнулась, и первой на пороге оказалась бабушка.

– Мэй! Что происходит?

Мэй замотала головой, размазывая по лицу слезы.

– Человек… Тут был человек…

На большее ее не хватило, и она разрыдалась. Кларисса подбежала к внучке и стала поднимать ее с пола. Бланшар осмотрел комнату.

– Здесь на подоконнике чей-то след, – заметил он и, перегнувшись через подоконник, высунулся в сад. – Но в саду никого нет. Он убежал.

– Мне нужен кардинал… – сквозь слезы проговорила Мэй.

– Что? – Кларисса оторопела.

– Кардинал… Он все знает! И свя… священник. Мне нужен Уолтер!

Взрослые переглянулись. По правде говоря, они ничего не поняли.

– Дорогая, ты что, хочешь перейти в другую веру? – осторожно спросила бабушка. – Как говорила моя знакомая, веру надо выбирать еще осторожнее, чем будущего мужа. А уж она-то знала толк в мужьях!

– Это что, Нини? – прищурился Бланшар. – Насколько я помню, все закончилось тем, что очередной муж ее застрелил.

– Нет, – ответила Кларисса сердито, – Аманда.

– Невелика разница, – отозвался адвокат. – Эту супруг обчистил до нитки и бросил. Помню, я видел, как она побиралась на Монмартре. А ведь какие праздники когда-то закатывала! Знаешь, во времена империи…

– Юбер! – Кларисса сделала страшные глаза.

– Он пытался меня убить, – прошептала Мэй, не слушая их. – Он хотел меня убить!

– Кардинал? – изумился Бланшар. Раздосадованная тем, что ее совершенно не понимают, Мэй разразилась громким плачем.

– Нет, конечно! Другой!

…Едва Амалия вернулась в Ниццу, как к ней примчался встревоженный Уолтер и сообщил о нападении. Бросив все, баронесса в сопровождении Кристиана и священника поспешила на виллу «Маршал».

Мэй лежала в постели, и три лучших врача Ниццы, которых вызвала Кларисса, по очереди предписали ей отдых и полный покой. Вслед за врачами явился и инспектор Депре, но Мэй не пожелала с ним говорить, и ему пришлось удалиться.

Кларисса, похоже, всерьез восприняла роль доброй бабушки, потому что теперь она наотрез отказывалась пускать к Мэй троих друзей да еще дать им говорить с внучкой наедине. Насупившийся Бланшар стоял возле жены и буравил глазами Амалию.

– Должен вам сказать, дамы и господа, – внезапно объявил он, – что все это чрезвычайно странно. До сих пор в городе не было случаев дневных нападений на виллы, да еще в присутствии хозяев.

– Может, это был похититель павлинов? – не моргнув глазом предположила Амалия. – Или мы имеем дело с заговором наследников покойного маршала? Мало ли что может взбрести в голову людям, которые лишились целого миллиона!

– Вы все шутите, сударыня, – с подобием улыбки промолвил адвокат. – А я вот вспоминаю, что в поезде, которым вы ехали, произошло какое-то темное дело. Настолько темное, что из Парижа сюда прислали комиссара Папийона, и он был в этом доме, хоть и полагал, будто я настолько забывчив, что не признаю его в лицо. Между прочим, – тут Бланшар покосился на Мэй, – он выпытывал у внучки моей жены, где вы были и что делали.

Как видим, адвокат хоть и постарел, однако же не лишился былой проницательности, и, по правде говоря, Кристиану де Ламберу сделалось малость не по себе. Он-то привык считать Бланшара старым чудаком, а тот, оказывается, вовсе не утратил прежней хватки.

– Что ты имеешь в виду, Юбер? – обратилась к нему встревоженная жена.

– Я имею в виду, – ответил адвокат, испытывая мало понятное людям другой профессии удовольствие от того, что сейчас он припрет оппонента к стенке, – что нападение на твою внучку может быть как-то связано с тем, что произошло в поезде. А стало быть, и с баронессой Корф.

И он улыбнулся своей тонкой улыбкой, о которой в свое время знаменитый прокурор Реми де Фужероль говорил, что один вид ухмыляющегося Бланшара вызывает у него приступ язвенной болезни, колики и разлитие желчи разом.

– У меня другое объяснение, – сказала Амалия, и Кристиан тотчас же весь обратился в слух. – Что, если нападение подстроили вы, чтобы заставить мисс Мэй поскорее вернуться домой? И именно поэтому вы теперь не хотите, чтобы она мне все рассказала, потому что такие шуточки чреваты серьезными неприятностями. Это вам не китайская ваза и не пара подброшенных ложек.

Улыбка Бланшара несколько померкла.

– Дорогой, – вмешалась его жена, и голос ее прямо-таки источал мед, – я полагаю, что так мы можем дойти до бог весть чего. В конце концов, друзья Мэй – наши друзья, не так ли? – Говоря, она пребольно ущипнула его за руку. – Мой лакей проводит вас, но я очень прошу вас, господа и вы, сударыня, не утруждать бедняжку. Ей и без того досталось.

Когда двое мушкетеров и кардинал удалились, Бланшар сердито обернулся к жене:

– Кларисса, я не люблю лезть в чужие дела, ты же знаешь, но тут может быть так, что ей понадобится помощь адвоката. Зачем ты разрешила им говорить с ней без нас? Мы должны знать, что происходит, в конце концов!

– Дорогой Юбер, – снисходительно промолвила его половина, грациозно пожимая плечами, – до чего же ты наивен!

После чего она провела его в комнату, которая находилась под комнатой Мэй, и королевским жестом указала на камин.

– Каминная труба, – пояснила Кларисса. – Зачем в наши дни подслушивать у замочной скважины, когда есть другие пути? Секретничать – это их право. Зачем же им мешать, верно?

Не удержавшись, адвокат расцеловал Клариссу, и поэтому они пропустили начало разговора Амалии с Мэй.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Амалия, присаживаясь к Мэй на кровать.

Мэй храбро объявила, что сейчас все хорошо, а тогда она ужасно испугалась.

– У меня была только шпилька, и я… Видели бы вы меня! Он схватил меня за горло, а я отбивалась шпилькой, как шпагой! – И она еще раз повторила эту фразу, довольная, что нашла эффектный оборот. Ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. Без сомнения, какой-нибудь бессердечный человек не преминул бы заметить, что нападение только пошло Мэй на пользу: она похорошела, и от былой застенчивости не осталось и следа.

– Мэй, ты самая храбрая девушка на свете! – вырвалось у священника.

– Уолтер, сделайте одолжение, – вмешалась Амалия, – посмотрите, не стоит ли кто за дверью. Никого нет? Прекрасно. Господин граф! Передвиньте, будьте добры, эти ширмы поближе к камину. Вот так, очень хорошо. Прошу всех говорить потише, – так, на всякий случай. А теперь к делу. Мэй, как именно выглядел ваш гость? Опишите мне его как можно подробнее.

Мэй ответила, что человек был высокий, и, подняв ладонь над головой, показала, на сколько он был выше ее. Ему около тридцати пяти, у него усы, а теперь еще и две царапины на лице, в том месте, куда она попала шпилькой.

– Жаль, что слуги стерли с подоконника след, – вздохнула Амалия. – А садовник или кто-нибудь еще его не видел?

Мэй ответила, что, кажется, нет.

– У него был акцент? – продолжала Амалия. Но Мэй этого не помнила.

– О! – Она встрепенулась. – Я вспомнила, как это называется в книгах, особую примету, да! Когда он заговорил, я увидела, что у него не хватает части зуба. То есть…

– Половины верхнего переднего резца, – кивнула Амалия. – Так что именно он вам сказал?

– Вы его знаете? – изумился граф.

– Как только я поняла, что речь идет о господине, который с легкостью забирается на второй этаж и без ущерба для себя выскакивает из окон, я уже тогда предположила, с кем мы имеем дело, – ответила Амалия. – Итак, Мэй, мне нужно дословно все, что он сказал. Чего он хотел от вас?

– Он искал аквилон, – ответила девушка изменившимся голосом. – И все время повторял, куда мы его дели.

В комнате повисло недоуменное молчание.

– Да, – уронила наконец Амалия, – это любопытно.

– Позвольте, – проговорил Кристиан, волнуясь, – но ведь аквилон – это северный ветер? Или я чего-то не понимаю?

– Мэй, может быть, ты не так его поняла? – предположил священник. – При чем тут ветер и куда его можно деть?

– Я тоже ничего не понимаю, – призналась Мэй. – Но только в одном я уверена: он говорил именно об аквилоне. Он повторял и повторял это слово. И… – она запнулась, – по-моему, он был очень рассержен. Он действительно считал, что аквилон находится у нас.

Глава 19 Волшебный сверток и третье мороженое

– Воля ваша, – объявил граф, – но я не вижу никакого смысла.

Однако священник придерживался другой точки зрения.

– Я думаю, то, что мы не видим смысла, не значит, что его нет на самом деле, – сказал он.

– Вот именно, – поддержала его Амалия. – Аквилон как ветер не может иметь к делу никакого отношения. Очевидно, это обозначение чего-то другого… иными словами, код.

– Да, но в таком качестве аквилон может означать все, что угодно, – заметил граф.

– Или кого угодно, – подхватил священник. – Что, если аквилон – это фамилия или прозвище?

– Что ж, будем иметь в виду, – сказала Амалия. Она поглядела на часы и поднялась с места. – Мы с графом сегодня уезжаем искать отгадку дела в Париже. Что же касается вас…

Мэй подпрыгнула на месте.

– Как! Вы уедете? А как же я? Как же Уолтер?

– Разумеется, Арамис будет приглядывать за Портосом, – сказал граф с улыбкой. – Ведь Портосу здорово досталось!

Однако Мэй упрямо замотала головой:

– Я не хочу! Не хочу здесь оставаться! Я поеду с вами!

Она откинула одеяло и сделала попытку подняться на ноги.

– Мэй, это вовсе не шутки, – серьезно сказала Амалия. – На вас сегодня напали, куда же вы поедете? Вам нужно отдыхать и набираться сил.

– Я уже набралась сил! – вскричала Мэй. – И… я очень хочу вам помочь! Я ужасно испугалась, это правда, но теперь я рассердилась! Пожалуйста, миледи, возьмите меня с собой!

– Мэй, – несмело начал Уолтер, – я думаю…

– Ты тоже поедешь с нами, конечно, – подхватила Мэй. – Заодно будешь присматривать за мной. Обещаю, я вас не подведу!

Обескураженный священник умолк. Он имел полное право сказать, что его присутствие необходимо в церкви, что леди Брэкенуолл… но внезапно он поймал себя на той же мысли, что и Мэй. Он понял, что рассердился, а рассерженный человек может своротить горы. Кем бы ни были эти люди, у них нет никакого права нападать на Мэй, и Уолтер Фрезер был полон жажды их проучить. Все остальное могло подождать, особенно леди Брэкенуолл с ее матримониальными планами и невыносимыми дочками. К слову, невыносимыми они казались Уолтеру вовсе не потому, что обладали пугающей внешностью и не могли похвастаться особым приданым, а потому, что были бесцеремонны, навязчивы и недобры.

Амалия выразительно поглядела на графа, и Кристиан решил, что настало его время вмешаться.

– Мадемуазель Мэй, ехать сейчас для вас – верх безрассудства, – начал он.

– Конечно, – на удивление легко согласилась Мэй, – когда у меня на шее такие синяки! – До прихода Амалии и друзей она украдкой рассматривала свою шею в зеркале.

– Мэй, – в изнеможении сказала Амалия, – я не думаю, что ваша бабушка вас отпустит.

– Моя бабушка только счастлива от меня отделаться, – возразила Мэй. – И вообще я уже взрослая. У нее нет на меня никаких прав.

В комнате, расположенной под спальней внучки, Кларисса Бланшар с неудовольствием отошла от камина.

– Наконец-то стало слышно, когда они заговорили громче, – проворчала она, чихая от пыли. – Но как она обо мне говорит! Лучше бы я этого не слышала, честное слово.

Она с возмущением раскрыла веер и принялась обмахиваться. В комнате наверху Амалия вздохнула и вновь посмотрела на часы.

– Хорошо, – внезапно сказала она, – вы едете со мной. Вы, разумеется, тоже, мистер Фрезер. С одним условием: в Париже станете делать только то, что скажу я, тем более что вас ждет очень, очень ответственная задача. Договорились? У вас есть два часа, чтобы собраться.

И она удалилась, недовольная собой. Ей не удалось отделаться от этих детей, как она называла про себя Мэй и Уолтера. Но что делать с их настойчивостью, непосредственностью, с этими умильными, блестящими глазами? И священник тоже хорош – казался таким рассудительным, таким скучным и так легко пошел на поводу у своей подруги детства.

«В конце концов, – подумала Амалия, – в Париже найду, чем их занять. И больше никаких опасных приключений».

На выходе из дома ее нагнал Кристиан де Ламбер. «Вот еще один великовозрастный гаврош, – мелькнуло в голове у Амалии. – По-детски радуется любому риску. Почему так происходит – потому ли, что современная жизнь скучна и упорядоченна, или это просто свойство некоторых беспокойных натур, авантюрная жилка, которая либо есть, либо ее нет?»

Откроем читателю правду – когда Амалия собиралась ехать в Париж вместе с графом, она на самом деле тоже рассчитывала незаметно от него отделаться, переключив его внимание на дорогие его сердцу автомобили, а сама без помех заниматься расследованием. Теперь, когда она знала по крайней мере одного человека, замешанного в происходящем, это было значительно проще.

– Значит, мы поедем в Париж все четверо? – спросил Кристиан.

– Разумеется, – сказала Амалия.

У графа вертелся на языке вопрос, но он предпочел оставить его при себе. Дело в том, что Кристиан был далеко не глуп и сразу же понял, что Амалия кое о чем умалчивает. Вот и сейчас, например, она ничего не сказала о человеке, который напал на Мэй, хоть ясно, что Амалии он известен. Словом, хоть кардинал Ришелье и сотрудничал с тремя мушкетерами, но он все равно оставался скрытным и непредсказуемым, как и подобает истинному герою Дюма.

Итак, вечером того же дня четверо сообщников сели на экспресс, отправляющийся в Париж, и на сей раз добрались до столицы Франции без всяких приключений. Однако мы не можем обойти вниманием один чрезвычайно интересный инцидент, который за несколько часов до этого произошел в почтовом отделении города Ниццы – том самом, откуда Амалия недавно отправляла телеграмму российскому резиденту.

Само по себе происшествие казалось совершенно пустячным. В разгар дня на почту вошел молодой человек с большой сумкой в руках, белозубый и дочерна загорелый. Молодой человек посмотрел на хорошенькую приемщицу писем м-ль Арманс, улыбнулся и спросил, нет ли письма до востребования для господина Пиге. Ему показалось, что м-ль Арманс посмотрела на него настороженно.

– Для господина Пиге? – переспросила она.

– Да, это я, – подтвердил молодой человек. – А письмо должно быть из Парижа.

То, что последовало за этим разговором, окутано густейшей завесой тайны, но папаша Доранж, который любил коротать часы в обществе литра дешевого вина на скамейке недалеко от почты, уверял, что через некоторое время четверо крепких мужчин выволокли из здания какой-то барахтающийся и отчаянно сопротивляющийся сверток, засунутый в подобие мешка. Сверток, кстати сказать, не только сопротивлялся, но и употреблял разные слова, к которым словари французского языка относятся весьма неблагосклонно.

Не без труда четверо здоровяков затолкали сквернословящий кулек в экипаж, который сразу же взял курс на главное полицейское управление города Ниццы. А на почте меж тем пятый участник задержания вытер пот и воспользовался новейшим человеческим изобретением, телефоном, дабы известить поселившегося у префекта г-на комиссара Папийона, что птичка благополучно залетела в клетку. Но птичка оказалась вовсе не та, которую ждали.

Не подозревая обо всех этих интереснейших событиях, мушкетеры и возглавляющий их кардинал в лице Амалии вышли из экспресса на Лионском вокзале города Парижа и направились в апартаменты, которые принадлежали баронессе Корф. По ее словам, это куда удобнее, чем жить в гостинице.

– Приведем себя в порядок, – сказала Амалия, – позавтракаем, передохнём, а потом займемся делом.

Однако Мэй, которая выдержала со своей бабушкой форменную битву за право покинуть Ниццу и уехать вместе с баронессой Корф, высказалась в том духе, что она готова приступить прямо сейчас. Уолтер горячо поддержал ее и объявил, что он тоже не нуждается в передышке. Благоразумный Кристиан возразил, что дело само собой, а хороший завтрак еще никому не помешал. Пока они пререкались, баронесса велела остановить карету и вышла, сказав, что вернется через несколько минут.

Этих нескольких минут хватило, чтобы мушкетеры без своего кардинала почувствовали себя обездоленными сиротами. Мэй надулась, Уолтер замолчал, а Кристиан сделался хмур, как осенняя туча. Он то и дело поглядывал в окно и был несказанно рад, когда Амалия наконец появилась, держа в руке маленький листок.

– Я тут навела кое-какие справки, – сообщила она. – Теперь мы знаем, где живут те, кто нам нужен.

По словам Амалии, в этом деле представляли особый интерес два человека. Первым, разумеется, был Пьер Моннере, тот самый пассажир из десятого купе, а вторым – кондуктор Луи Норвэн. Если Норвэн сказал им неправду о том, как звали пассажира, и настоящий Пьер Моннере жив, здоров и вообще в глаза не видел экспресс «Золотая стрела», тогда кондуктор приобретал первостепенное значение, его надо во что бы то ни стало найти и узнать настоящее имя пропавшего.

Впрочем, помимо этих двоих, было и третье лицо, чрезвычайно интересовавшее Амалию, но о нем она предпочитала до поры до времени молчать. Законным путем навести справки все равно не представлялось возможным, потому что оно принадлежало к людям-невидимкам, которые в силу профессии очень не любят афишировать свою деятельность. Звали этого человека Оберштейн, и Амалия не без оснований предполагала, что именно он и был тем высоким господином со сколотым зубом, который нагнал страху на бедную Мэй.

«Будем надеяться, что он все еще в Ницце… Интересно, на кого он работает на сей раз – на немцев, австрийцев или на кого-то еще? И знают ли в нашем посольстве хоть что-нибудь?»

В своей парижской квартире Амалия уже несколько лет не держала слуг. Она любила Париж, но в последние годы больше времени проводила в Петербурге и Ницце, не считая поездок к друзьям вроде того же герцога Олдкасла или визитов в свои имения. За порядком в доме следил консьерж, а его жена в отсутствие хозяйки раз в неделю убирала в комнатах.

– Жермен! Эти господа и мадемуазель со мной. Будьте так добры, принесите мне газеты и попросите, чтобы из ресторана доставили завтрак.

Она просмотрела принесенные газеты, обращая особое внимание на известия с юга Франции, и нахмурилась, поняв, что ее расчеты не оправдались. Нигде не было упоминания о загадочном втором трупе, который – как была уверена Амалия – рано или поздно должен появиться.

«Пока не будем ломать голову… Сейчас есть дело поважнее».

После завтрака Амалия объявила:

– Разделимся на две группы. Я и господин граф займемся Пьером Моннере. Что касается Луи Норвэна, то он достается вам, мистер Фрезер, и вам, Мэй. Постарайтесь узнать о нем побольше – вернулся он в Париж или нет, часто ли бывает дома, словом, все, что можно. Если представится случай, постарайтесь проследить за ним, только осторожно.

– Наверное, мне надо переодеться юношей? – предложила Мэй, блестя глазами. – Не забывайте, он видел меня и может узнать!

Священник попытался представить себе Мэй в мужской одежде, но тут Амалия положила конец игре его воображения, сказав:

– Не надо заходить так далеко, достаточно неброской одежды и шляпки с вуалеткой. Вот адрес Норвэна, – она протянула Мэй половину листка. – Деньги на расходы у вас будут. Не думаю, что с исполнением задания возникнут трудности, но на всякий случай, если что-то случится, бегите быстро, кричите громко и ни в коем случае не пытайтесь никого задержать. Вы поняли?

Мэй и Уолтер синхронно кивнули, не удержавшись, кивнули снова и опять одновременно.

– Мы можем приступать? – спросила Мэй, ужасно гордясь собой.

– Действуйте!

Когда дверь за Мэй и Уолтером закрылась, Амалия повернулась к Кристиану, но он успел заметить, что она улыбается.

– Неужели этот Норвэн так для вас важен? – спросил граф.

– Нет, – ответила молодая женщина, – только в том случае, если сказал мне неправду. А проверить это мы можем, лишь отыскав Пьера Моннере.

…Через час Амалия и ее спутник уже были в районе Марэ, где проживал пропавший пассажир. Баронесса Корф оглядела старый дом с крошечными балкончиками, задержалась взглядом на фамилии архитектора и дате постройки – 1832, – которые, по французскому обычаю, аккуратно выведены на фасаде под одним из карнизов. По карнизу взад-вперед ходил голубь. Он выбрал себе удобное местечко, сел и замер, напыжившись и выпятив грудь.

– Я думаю, – сказал Кристиан, – проще всего спросить у консьержа.

Амалия не любила простых путей. Кроме того, опыт подсказывал ей, что Пьер Моннере – если только Норвэн не солгал насчет имени – мог оказаться кем угодно: слугой министра, которому стали известны государственные тайны, пособником шпиона или же ловким шантажистом. И уж в чем Амалия не сомневалась, так это в том, что в доме успела побывать полиция, а значит, консьерж получил самые недвусмысленные инструкции.

– Мсье Моннере!

Кристиан вздрогнул и поднял глаза. По тротуару вприпрыжку бежал мальчик лет пяти, одетый, как картинка из каталога детских товаров. На нем было Идеальное Детское Пальто, Идеальный Детский Костюмчик, Самая Модная Шапочка и Самые Прочные Ботиночки, которые только можно отыскать в славном городе Париже. За мальчиком быстро, насколько позволяли юбки, шла бонна, раскрасневшаяся от негодования, и уж она-то совсем не подходила для каталога чего бы то ни было.

– Мсье Моннере, вы ведете себя возмутительно!

Мальчик остановился, подождал, пока бонна подойдет ближе, после чего с сосредоточенным видом снял с себя шапочку и швырнул ее на землю. Вслед за шапочкой последовали игрушки, извлеченные из карманов, и Самый Модный Шарфик, который до того красовался на шее маленького бунтовщика.

Бонна ахнула, а мальчик отошел к скамейке, уселся и принялся болтать ногами, демонстративно отвернувшись от няни. Весь его вид выражал непоколебимую решимость.

– И все из-за того, что я не дала вам съесть мороженое! – запричитала бонна. Однако она оглянулась на дом и взбодрилась: – Ничего, вот когда ваша мама узнает, что вы наделали, она на неделю оставит вас без сладкого!

Она подобрала шапочку, шарфик и игрушки и поспешила в дом. Глаза Амалии сверкнули.

– Три мороженых, – шепнула она Кристиану. Он хотел спросить, зачем, но она топнула ногой. – Сейчас же!

И выражение лица у нее сделалось точь-в-точь такое же решительное, как у мальчугана, так что граф де Ламбер не стал спорить.

Когда он вернулся с мороженым, он увидел, что Амалия уже сидит на скамейке рядом с маленьким бунтовщиком, делая вид, что не обращает на него никакого внимания. Графу, впрочем, она улыбнулась так, словно ждала его всю свою жизнь.

– И зачем вы купили три мороженых? – совершенно искренним тоном удивилась она. – Нас же только двое!

Кристиан открыл рот, хотел что-то сказать, но не стал и поступил очень разумно, потому что Амалия обернулась к мальчику и дружелюбно спросила:

– Хочешь?

Мальчик насупился, но добрая фея уже взяла из рук Кристиана стаканчик и вручила ему.

– Как тебя зовут? – продолжала Амалия.

– Никола, – отозвался ребенок, глядя во все глаза то на нее, то на мороженое в своей ручонке.

– Никола, а дальше как?

– Моннере. – Он ответил не сразу, потому что залез в мороженое всей мордочкой и от усердия даже испачкал нос.

– Между прочим, я знал одного Моннере, – вмешался Кристиан. – У него был магазин тут неподалеку. Это случаем не твой папа?

– Нет, – ответил Никола после того, как ухитрился за раз проглотить едва ли не половину стаканчика. – Мой папа – полицейский.

Взрослые ошеломленно переглянулись, а Никола потер нос и солнечно улыбнулся.

– Он ловит преступников, – на всякий случай уточнил ребенок.

– Каждый день? – заинтересовалась Амалия. – А вчера он кого-нибудь поймал?

Никола задумался.

– Нет, – сказал он наконец с сожалением. – А может, и да. Просто он уехал. Но он часто уезжает. А мороженое вкусное. Я люблю мороженое. А еще я люблю пускать кораблики, но Одетта боится, что я упаду в воду. А я скоро вырасту?

– Э… я думаю, да, – осторожно сказал Кристиан.

– Я хочу вырасти, – пояснил Никола, – чтобы Одетта мне не приказывала. Она не дает мне кататься на карусели. И вообще она скучная. С ней не поиграешь. А вы любите играть?

– Видишь ли, – серьезно сказала Амалия, – мы уже взрослые.

Никола вздохнул.

– Значит, когда я вырасту, то не смогу играть? – Он наморщил свой маленький нос. – И кататься на карусели тоже? Тогда зачем становиться взрослым?

– Ну, – предположил Кристиан, которого забавляла и восхищала детская логика, – может быть, чтобы не слушаться Одетту?

– Ну да, – подтвердил Никола, печально заглядывая в пустой стаканчик. – Но играть я ведь тоже не смогу. Хотя папа иногда со мной играет. Он обещал поиграть со мной, когда вернется, но не вернулся. Забыл, наверное.

– А твоя мама что об этом говорит? – спросила Амалия.

– Ничего, – ответил Никола. – Мама плакала. И Одетта тоже.

– Правда? Почему же?

– Не знаю. Приходили двое дядей, один толстый, а другой не очень. Сказали, что они с папиной работы, долго говорили с мамой, а потом с Одеттой. После этого у мамы были красные глаза, и у Одетты тоже. А я не плакал, мне толстый дал монетку. А почему вы не едите мороженое?

Из дома вышла Одетта в сопровождении молодой красивой дамы. Увидев своего сына на скамейке между двумя прилично одетыми взрослыми, дама покраснела.

– Никола, иди сюда! Я же тебе говорила, чтобы ты не болтал ногами, когда сидишь… Какой же ты непоседливый! Я надеюсь, он не утомил вас, сударыня? Одетта все время на него жалуется…

Однако Амалия рассыпалась в комплиментах Никола и заявила, что он очаровательный малыш и неотразимо напоминает ее собственных детей. Прелестный ребенок! Просто чудо! И такой рассудительный, такой умный! Обычно сдержанная, баронесса внезапно сделалась такой приторной, что Кристиану даже стало неловко. Никола тоже стоял насупившись и словно не верил, что его так чрезмерно, так преувеличенно хвалят. Но мать Никола, казалось, была счастлива слышать эту медовую лесть. Конечно, подтвердила она, он милый мальчик, хотя иногда бывает немножко упрямым. Но Пьер – это отец – так его балует, так балует! У него в первом браке не было детей, он так долго ждал ребенка… Едва молодая женщина произнесла имя мужа, как на ее лицо набежало облачко, в глазах показались слезы. Усилием воли она прогнала их и улыбнулась.

– Идем, Никола… Попрощайся с мсье и мадам!

– До свиданья, – степенно сказал Никола. Одетта подобрала с земли брошенную мальчуганом игрушку, которую не заметила в первый раз, и троица зашагала к дому. В дверях Никола обернулся и помахал доброй фее мороженого рукой.

Глава 20 Парик и пуля

– Должен вам сказать… – начал граф де Ламбер.

– Можете ничего не говорить, – отозвалась Амалия. – Да, детей расспрашивать нехорошо. Но зато мы теперь можем быть уверены, что кондуктор нам не солгал. Пропавшего пассажира действительно зовут Пьер Моннере, он жил в этом доме, а недавно уехал и не вернулся. Вскоре появился Папийон вместе со своим помощником и, судя по всему, довел до сведения хозяйки, что с супругом произошло несчастье. Вопрос в том, как оно связано с профессией нашего пассажира из десятого купе, а также с неведомым аквилоном и господином, который навестил Мэй без приглашения.

– Я думаю, связь очень простая, – сказал Кристиан. – Пьер Моннере вел какое-то расследование и в ходе его обнаружил нечто крайне важное. Что именно, мы пока можем только гадать.

– Верно, – согласилась Амалия. – Остается только сделать вывод, что расследование как-то связано с Ниццей, раз Моннере ехал именно туда. Вдобавок расследование очень важное, иначе Моннере не катался бы первым классом. Хотя… – Она задумалась.

– Что? – спросил Кристиан, с любопытством поглядывая на нее.

– Почему он был один? Если дело действительно важное, кто-то должен был его страховать, но он ехал в одиночку. Почему?

– Может быть, у него были свои причины действовать одному? – предположил Кристиан. – Допустим, он не доверял коллегам или… или попросту хотел забрать все лавры себе.

– Это только предположения. Нам надо узнать, чем именно занимался Моннере, какое отношение это дело имеет к Ницце и, само собой, при чем тут аквилон. Конечно, у меня в Париже есть знакомые в соответствующих кругах, но, судя по таинственности, которая окружает происходящее, узнать что-либо будет непросто.

– Я попытаюсь навести справки через друзей, – сказал Кристиан. – Может быть, мне повезет больше. Хотя думаю, что в конце концов выяснится, что мы имеем дело с шантажом, который ставит под угрозу репутацию какого-нибудь политика.

– Что ж, попробуйте, – отозвалась Амалия. – Кстати, не забудьте: у вас в Париже еще одно задание: обзавестись автомобилем, который обойдет всех на ближайших гонках. Третье место меня не устроит, так и знайте!

– Не волнуйтесь, сударыня, – с поклоном ответил граф. – Автомобиль, который будет носить ваше имя, просто обязан прийти первым!

– С чего вы взяли, что он будет носить мое имя? – довольно сухо спросила баронесса. – Вообще-то я собиралась назвать его Аделаидой, в честь матери.

Кристиан был так поражен, что даже сбился с шага. По его мнению, вряд ли можно найти существо более далекое от мира моторов, автомобилей и гонок, чем мать Амалии Аделаида Станиславовна. Это была взбалмошная, эмоциональная особа, которая одевалась не по возрасту ярко и обладала умением вывести из себя любого, кто почему-либо ей не нравился. Люди, плохо знавшие Аделаиду, считали ее недалекой и, прямо скажем, глуповатой. Люди, которые знали ее получше, шепотом заверяли, что она ой как умна и способна всех заткнуть за пояс, просто прикидывается глупой, чтобы сбить окружающих с толку. Истина же, как это обычно случается, была где-то посередине, но где именно – этого никто не мог определить.

– Что такое? – спросила Амалия, от которой не укрылось смущение ее спутника.

– Я никогда не думал, что ваша матушка… – начал Кристиан и запнулся, не зная, как закончить фразу так, чтобы ненароком не задеть молодую женщину.

– О, – уронила Амалия, – вы плохо ее знаете. Кстати, это она сообщила мне, что вы пришли третьим на гонках Париж – Руан. Она вообще большая сторонница технического прогресса.

– А вы, значит, нет? – спросил граф.

– Сложно объяснить, – серьезно ответила Амалия. – Видите ли, я всей душой за прогресс. Но вместе с тем придерживаюсь мнения, что когда мистер Дарвин придумал свою остроумную теорию насчет происхождения людей от обезьян, он обидел обезьян. У человека есть потрясающая способность обращать во зло все, к чему он прикасается, и боюсь, что ни прогресс, ни цивилизация вообще ничего не смогут с этим поделать.

– Мне кажется, – заметил Кристиан, – вы слишком пессимистичны. Если сравнивать жизнь, которая была в прошлом веке, и нашу, то улучшения неоспоримы. И это не только водопровод, паровозы, автомобили и эти… движущиеся картинки.

– Синема, – кивнула Амалия. – Конечно, жизнь не стоит на месте, но в общем и целом люди, дорогой граф, не меняются. Они все так же любят, как и их предки, все так же ненавидят и все так же ревниво следят за малейшей выгодой, а за большой – о, тут они готовы на все что угодно, вплоть до убийства. – Она поморщилась. – Надеюсь, вы управитесь с покупкой автомобиля? Если меня еще не будет, скажете консьержу или его жене, они все принесут. – Она сделала шаг прочь.

– А разве вы не пойдете выбирать машину? – спросил Кристиан, совершенно растерявшись.

– Я в этом ничего не смыслю, – ответила Амалия, пожимая плечами. – Мне проще положиться на специалиста, то есть на вас.

И она удалилась, постукивая каблучками. От Кристиана не укрылось, что по меньшей мере двое случайных прохожих с интересом посмотрели ей вслед.

Сердясь на себя, на Амалию и на ее секреты, он все же взял фиакр и отправился осматривать подходящие автомобили, но мысли его были далеко. Амалия тем временем дошла до авеню генерала Оша и, войдя в один из домов, попросила лакея передать его господину записку, которую написала еще утром.

Через полтора часа, когда Амалия рассматривала украшения в одном из ювелирных магазинов, к ней подошел немолодой господин, опирающийся на трость. Внешность у господина была самая заурядная, и посторонний наблюдатель мог отметить лишь морщинки под глазами, седые виски и слегка ироническую улыбку. Это и был тот самый О., российский резидент, которому Амалия из Ниццы посылала телеграмму и от которого получила ответ, ничего ровным счетом не прояснивший. Взглянув на часы, Амалия увидела, что О. опоздал на пятнадцать минут, что для такого пунктуального человека могло значить только одно: желание указать ей на место.

– Мадам интересуют браслеты? – спросил предупредительный приказчик.

– Нет, – сказала Амалия, – я ищу украшение для корсажа… может быть.

Она поздоровалась с О., чтобы создать впечатление – опять же для возможного наблюдателя, – что они встретились в магазине совершенно случайно. О. был любезен, как всегда, но сух, как застоявшийся в вазе букет, и Амалия, мило улыбаясь, решила, что просто так ему этого не спустит. От природы она была крайне злопамятна и не забывала ничего, ни хорошего, ни плохого.

– Я вам писала, – сказала Амалия, – и получила ответ, но, признаюсь сразу же, он меня не устроил.

О. вздохнул.

– Амалия Константиновна, право же, вы меня удивляете… Вы должны сами понимать, что в нынешних обстоятельствах… при том, что вы больше не состоите, так сказать, в наших рядах…

– Вам что-нибудь известно об Оберштейне? – перебила его Амалия. – Чем он сейчас занимается?

– Разве Оберштейн во Франции? – Однако О. удивился таким безупречным тоном, что Амалия сразу же поняла: он лжет.

– На кого он сейчас работает? – продолжала Амалия. – Или это тоже секретная информация?

– Боюсь, – дипломатично промолвил О., – нас не интересует ни этот авантюрист, ни то, с кем он сотрудничает. Впрочем, вы же сами знаете – он всегда продается тому, кто больше заплатит.

Амалия вздохнула.

– Я думала, вы не откажетесь мне помочь, – сказала она наконец. – Мне очень нужна информация.

О. стал заверять ее, что готов хоть сейчас на все, что угодно, дабы угодить госпоже баронессе. Но Амалия отлично понимала, что это всего лишь слова. Ее охватила досада.

– Боюсь, – сказал О., – мне уже надо идти, сударыня. Вы и сами понимаете: дела… Был счастлив повидаться с вами, госпожа баронесса.

Он не торопился уйти, не сбегал от нее: нет, такие люди достаточно владеют собой, чтобы удалиться степенно, спокойно и не спеша. Они отбывают с достоинством, а на вашу долю остается лишь раздражение и смутное ощущение, что вас одурачили, ловко провели, и даже некому пожаловаться, как с вами обошлись. Однако последнее слово в этом незримом поединке все-таки оказалось за Амалией.

– Вас случайно не интересует аквилон? – громко спросила она в спину уходящему резиденту.

Конечно, это была шалость, порожденная досадой, но она сработала. Спина дрогнула, и когда О. обернулся, Амалия увидела на его лице настороженное любопытство.

– А что, вам известно, где находится аквилон? – Тоном О. пытался обратить все в шутку, но Амалия видела, что он вовсе не шутит.

– Там же, где и Эол, я полагаю, – усмехнулась она. – Всего доброго, сударь.

Она повернулась к приказчику и попросила показать ей украшение для корсажа в виде гирлянды глициний с бриллиантами, аметистами и жемчугом. О. нерешительно потоптался на месте, переложил трость из одной руки в другую и удалился поразительно быстрым для его возраста шагом.

«Нет, не шантаж, конечно… – размышляла Амалия, делая вид, что рассматривает украшение. – Но что-то по нашей части, определенно, если уж О. известно об этом. Quod erat demonstrandum[186]. Только при чем тут полицейский Моннере? Будь на его месте какой-нибудь агент вроде Оберштейна, было бы понятно; но Моннере, коллега Папийона? Или он случайно разворошил осиное гнездо?»

В конце концов ей надоело ломать голову над загадками, и она просто купила украшение, которое рассматривала, а в придачу к нему – еще и кольцо.

Пока Амалия коротала время в ювелирном магазине, Мэй обсуждала с Уолтером, каким образом лучше всего подобраться к Луи Норвэну. Они уже расспросили соседей и узнали, что у кондуктора трое детей и он должен вернуться домой ближе к вечеру, когда поезд прибудет в Париж. Дальше, очевидно, за Норвэном надо установить слежку, как предписывают правила детективных романов, но тут Мэй бросила на себя взгляд в зеркальную витрину, мимо которой проходили они с Уолтером, и трагически проговорила:

– Он меня узнает!

На ней было бежевое пальто, которое ей одолжила Амалия, а также шляпка с вуалеткой, закрывавшая пол-лица. Мэй мучил неотвязный страх, что востроглазый Норвэн признает ее, сбежит, скроется, затаится в парижских улицах, и тогда расследование провалится, и исключительно из-за нее, а раз так, баронесса Корф (по совместительству кардинал Ришелье) до конца своих дней не пожелает с ней разговаривать. Напрасно Уолтер твердил Мэй, что она выглядит прекрасно и что Норвэн никогда ее не признает хотя бы по одной причине – ему в голову не придет, что за ним следят. Мэй охватила жажда преображения, кошелек жег карман, и она потянула своего спутника в магазин.

Через полчаса из магазина вышел все тот же Уолтер с открытым, симпатичным лицом, но на его руке висела девушка сантиметров на десять выше, ибо Мэй купила туфли на высоких каблуках. Кроме того, теперь у нее были белокурые волосы. Да, да, Мэй наконец исполнила свою мечту, приобретя парик.

– Теперь, – объявила она, – я выше ростом, и волосы у меня другого цвета. Может быть, мне надо еще изменить голос, чтобы Норвэн уж точно меня не признал?

Уолтер, которого все эти преображения вконец смутили и запутали, стал уверять Мэй, что кондуктор все равно не услышит ее голоса, а раз так, ни к чему и стараться.

– Я просто пытаюсь предусмотреть все, – храбро ответила Мэй.

Увы, она не предусмотрела того, что высокие каблуки ужасно неудобны для ходьбы, а новые туфли невыносимо жмут. Мэй стала хромать и замедлять шаг, Уолтер заметил это и встревожился. Вдобавок парик то и дело порывался обнаружить свое чужеродное происхождение и рухнуть на тротуар вместе со шляпкой. Мэй была в отчаянии.

– Из меня никуда не годный сыщик, Уолтер! – со слезами на глазах сказала она своему другу. – Портос всех подвел!

Священник стал ее успокаивать. Он нашел тысячу доводов, один убедительнее другого. Все они, впрочем, сводились к тому, что Мэй самая лучшая на свете, а стало быть, ее сыщицкие подвиги не имеют совершенно никакого значения.

– Может быть, вернемся домой, если тебе тяжело идти? – предложил Уолтер. – Я не думаю, что госпожа баронесса будет сердиться на нас за то, что мы не выполнили ее задание.

– Да, но она же сказала, что очень важно проследить за Норвэном, – возразила Мэй. – Что, если он сказал нам неправду о человеке из десятого купе?

Однако через полсотни шагов Мэй была вынуждена сдаться. Она потерпела поражение. Туфли победили. Идти дальше невозможно.

– Надо взять фиакр, – сказал Уолтер, но тут Мэй схватила его за руку и стала вертеть головой.

– Он здесь! – сказала она таким громким шепотом, который при желании можно было расслышать на том конце улицы.

– Кто? – спросил вконец растерявшийся Уолтер.

– Кондуктор! Быстрее, Уолтер, он уходит!

И, забыв обо всем на свете, Мэй побежала вперед. Священнику ничего не оставалось, как последовать за ней.

– Странно, – пробормотал Уолтер, косясь на часы на ближайшей церкви, – если соседи сказали нам правду, он должен был вернуться только через час.

Однако Мэй не ошиблась: это действительно был Норвэн, который освободился раньше времени, причем он успел еще и переодеться в обычную одежду, чтобы униформа не бросалась в глаза. Кондуктор шел по улице, оглядываясь по сторонам, и Мэй в страхе прижималась к Уолтеру, боясь, что Норвэн их заметит. В одном месте кондуктор внезапно остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку и стал рассматривать номера домов, после чего повернулся и зашагал обратно.

– Он идет на встречу! – зашептала Мэй на ухо Уолтеру. – Очень важную! Ему назначили встречу, но он не уверен, куда идти!

Не дойдя десятка шагов до добровольных сыщиков, которые в панике вжались в стену, Норвэн свернул в боковую улочку. Переведя дыхание, Мэй побежала за ним, таща за собой друга детства. Ни каблуки, ни стертые в кровь ноги – ничто в мире больше не являлось помехой.

Увы, место, в которое Норвэн направлялся, оказалось до крайности прозаическим. Это был ломбард. Сквозь запыленное стекло мушкетеры видели, как Норвэн предъявил тучному неопрятному старику, владельцу ломбарда, квитанцию – ту самую бумажку, которую разглядывал на улице, – заплатил деньги и забрал какой-то небольшой предмет.

– Уолтер! – прошептала Мэй. – Уолтер, что ты видел?

– Это какая-то коробочка, – ответил священник. – А внутри украшение вроде кольца.

Мэй разочарованно отпрянула от окна.

– И какой в этом смысл? – спросила она.

– Смысл в том, – серьезно сказал Уолтер, – что он просто заложил кольцо, а потом вернулся, уплатил залог из тех денег, которые получил от кардина… от госпожи баронессы, и забрал его. Вот и все, Мэй.

Звякнул колокольчик, Норвэн вышел из ломбарда, и Мэй поспешно затащила Уолтера за угол дома, чтобы их не заметили. Но тут у девушки так заболели ноги, что она охнула, покачнулась и едва не упала. Уолтер подхватил ее и помог добраться до ближайшей скамейки. Плача, Мэй достала из коробки свои старые ботинки и попыталась переобуться, но сквозь слезы она ничего не видела. Тогда Уолтер опустился на колени и стал снимать с нее туфли, а потом надел и застегнул ботинки.

– Уолтер… – пролепетала Мэй.

Она сидела на скамейке, он стоял на коленях, и расстояние между их лицами было короче одного вздоха. Мэй смутилась до того, что у нее заполыхали даже уши. Уолтер тоже залился краской и забормотал что-то о том, какая прекрасная сегодня погода (небо было хмуро, как лицо безденежного должника) и как он рад, что хоть в чем-то оказался полезным Мэй. Он бы дошел до бог весть каких глупостей, если бы чуткое ухо его спутницы не уловило поблизости какой-то шум.

– Уолтер!

Нет сомнений, предок Мэй (тот, что воевал с Наполеоном) с умилением взирал с небес на подвиги правнучки, которая выказывала истинно английскую стойкость. Только что по ее щекам лились непритворные слезы боли, и вот она уже взвилась со скамейки, как серна, и со всех ног поспешила на шум.

В узкой улочке боролись двое мужчин. Один был знакомый Мэй кондуктор Норвэн, зато второго она видела впервые. Он был молод, невысокого роста, а про лицо нельзя было сказать ничего определенного по той причине, что оно было искажено усилием и злостью.

– Мэй! – закричал Уолтер, подбегая к ней. Он раньше, чем она, заметил, что двое мужчин дрались за то, чтобы вырвать друг у друга револьвер.

В следующее мгновение незнакомец вывернул руку непривычному к схваткам кондуктору и нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, Норвэн как-то обмяк и стал сползать по стене.

– Мерзавец! – заверещала Мэй, до глубины души возмущенная тем, что в ее присутствии убивали человека.

Незнакомец обернулся, и, поняв, что появились свидетели его преступления, нехорошо оскалился. Но прежде, чем он успел что-либо предпринять, Уолтер Фрезер с разбегу врезался в него, и двое мужчин покатились по земле. Револьвер отлетел в сторону. Священник, который, как оказалось, чтил английский бокс не меньше заповедей англиканской церкви, приложил врага в челюсть, но тот не растерялся и, улучив момент, ударил Уолтера ногой в колено. Молодой человек закричал.

– Не смей его трогать! – возмутилась Мэй, поднимая револьвер. Он оказался ужасно тяжелым и плясал в дрожащих руках. Тем не менее девушка попыталась прицелиться, но Уолтер и незнакомец продолжали бороться. Как ни хотелось ей положить этому конец, она отлично понимала, что шансы попасть в своего ничуть не меньше, чем подстрелить врага.

– Прекратите, или я стреляю! – завизжала Мэй. Однако незнакомец точно не собирался остановиться; более того, он захватил Уолтера локтем за горло и стал душить. Тогда Мэй опустила оружие дулом к мостовой, нажала на что-то, зажмурясь от ужаса, и грянул выстрел.

– А-а! – сдавленно вскрикнул незнакомец, хватаясь за ногу.

Пуля попала в булыжник и отрикошетила врагу в щиколотку. Мэй, ничего не понимая, смотрела безумными глазами то на дымящееся оружие, то на Норвэна, который застыл у подножия стены, то на Уолтера. Отшвырнув священника, раненый бросился прочь. Он прихрамывал, из ноги сочилась кровь.

Кашляя и растирая шею, Уолтер поднялся на ноги, и тут к нему метнулся пахнущий духами ураган оборок, юбок и белокурых волос и повис у него на шее.

– Уолтер… о, Уолтер! Я думала, он убьет тебя!

Тут парик, улучив момент, все-таки свалился с головы Мэй вместе со шляпкой, но она этого даже не заметила.

– К счастью, ничего страшного не произошло, – смущенно кашлянул Уолтер, осторожно вынимая из пальчиков девушки револьвер. – Но боюсь, кондуктор серьезно ранен. Я думаю, нам надо как можно скорее сообщить обо всем баронессе Корф.

Глава 21 Рыцарь и дракон

– В конце концов, – объявил Кристиан, – я приобрел автомобиль с электрическим мотором. Думаю, что им принадлежит будущее, потому что из всех существующих типов двигателей электрические – самые безопасные.

– Дорогой граф, – заметила Амалия, – я, как и все женщины, ничего не смыслю в безопасности. Я лишь полагаю, что если что-то именуется автомобилем, то оно должно ехать само и по возможности быстро. – Она посмотрела на часы. – Интересно, куда запропастились наши мушкетеры? Пора обедать, а их все нет.

Словно в ответ на ее вопрос за дверью раздался грохот, потом послышался треск разбитого стекла, а затем сама дверь распахнулась с такой силой, словно тот, кто ее открывал, всерьез собирался сорвать ее с петель.

– Мэй! – укоризненно промолвила Амалия, глядя на девушку, которая стояла на пороге. – Что случилось, в самом деле? На вас лица нет!

– Я разбила, – простонала Мэй, прижав руку к груди и пытаясь отдышаться. На окончание фразы ее не хватило.

– Говорят, это к счастью, – невозмутимо отозвалась Амалия.

– И опрокинула… – простонала Мэй.

– Ничего страшного, жена консьержа все уберет. Но почему вы так спешили?

– Норвэн! – простонала Мэй. – Он ранен!

Амалия нахмурилась. Когда она отрядила Мэй и Уолтера на всякий случай проследить за кондуктором, у нее и в мыслях не было, что все так скверно обернется.

– То есть как ранен? – спросил Кристиан. – Вы видели, кто это сделал? Это был тот же человек, что напал на вас?

Мэй замотала головой.

– Нет. Другой. Я в него попала. То есть я не хотела, но пуля… Рикошет, вот! А стреляла я в землю. А потом мы пошли по следу.

Кристиан попытался представить себе Мэй – отважного стрелка, которая вдобавок где-то сумела раздобыть оружие, но воображение начисто отказалось повиноваться. Пришлось смириться и признать, что в жизни есть вещи куда более удивительные, чем те, которые можно себе представить.

– Может быть, присядете и расскажете все по порядку? – предложила Амалия. – Как вы нашли Норвэна, что он делал, как выглядел человек, который его ранил, и о каком следе вообще идет речь.

Мэй набрала воздуху в грудь и стала рассказывать, как они заметили кондуктора на улице, как он выкупал в ломбарде заложенную вещь, как ушел, а Мэй с Уолтером отстали, потому что у нее заболели ноги. Она поведала о схватке, о том, как случайно ранила нападавшего, и тот убежал. Уолтер отправился к хозяину ломбарда и попросил его вызвать врача и полицию. Мэй пыталась поговорить с Норвэном, но он только стонал. А потом Уолтер заметил след – пятнышки крови на мостовой, которые оставил убегавший. И так как врач уже появился, Мэй с Уолтером оставили раненого на его попечение и пошли по следу.

– На перекрестке мы чуть не потеряли след, – доложила Мэй. – Но вскоре разобрались, что к чему, и отправились дальше. Потом ему надоело ходить, и он сел в фиакр.

– Тут вы его и потеряли, – вздохнул Кристиан. Мэй зарделась.

– Нет, мсье, который продавал газеты поблизости, запомнил адрес, который назвал седок. Мы поехали туда.

– Вы нашли его? – изумился граф.

– Только его жилье, – Мэй потупилась. – Отыскали по каплям крови. Сам он успел скрыться. Уолтер остался сторожить внутри с револьвером, вдруг кто объявится. Ну, а я поспешила к вам… Вот.

– Очень хорошо, – объявила Амалия, поднимаясь с места. – Едем! Заодно проверим вашу новую покупку, – добавила она, поворачиваясь к графу.

– А что он купил? – наивно спросила Мэй.

– Автомобиль. С электрическим двигателем.

Прежняя Мэй содрогнулась бы, едва услышав одно слово «автомобиль». Новой Мэй, похоже, все нипочем. Сев на кожаное сиденье элегантного монстра, на сей раз зеленого с черным, она лишь тогда почувствовала, до чего у нее болят ноги.

По пути Амалия расспрашивала девушку, что та запомнила. Но Мэй не заметила никаких особых примет, которые позволили бы баронессе однозначно установить личность незнакомца.

«Если он угрожал Луи Норвэну оружием, а потом бежал, это явно не полицейский… Что же – еще один агент? Кто тогда? Стеринг? Генрих? Зябловский сидит в варшавской цитадели, это точно не он. По манере действий похоже на Генриха, но, может быть, это вообще кто-то, кого я не знаю. Интересно, почему он напал на кондуктора? Полагал, что ему что-то известно о пропавшем из десятого купе? А что, если милейший Пьер Моннере на самом деле работал не один, и это его сообщник?»

– Вы говорили с хозяином ломбарда? – спросила Амалия. – Что именно у него забрал Норвэн?

– Думаете, это может быть важно? – неуверенно спросила Мэй. – Уолтер говорил, кольцо.

– Все-таки надо подробнее поговорить с хозяином, – заметила Амалия. – Возможно, это совпадение, но на кондуктора напали именно тогда, когда он вышел из ломбарда.

– А что такого может быть в обыкновенном кольце? – подал голос Кристиан.

– Откуда мне знать? Но вторая заповедь следователя – не упускать ни одной мелочи. Потому что на самом деле это может оказаться вовсе не мелочь.

– А первая заповедь какая? – спросила Мэй.

– Первая – искать свидетеля, который все видел и все знает, – объяснила Амалия, – а также улики, которые могут прояснить случившееся.

Начал накрапывать дождь, и молодая женщина поглядела на небо и поморщилась. Впопыхах она забыла захватить зонт.

– Нажмите вон ту ручку, – посоветовал Кристиан, – поднимется откидной верх.

«Надо же, как далеко шагнула техника! – уважительно помыслила Мэй, когда они оказались в укрытии. – Но все равно, лошади мне нравятся больше».

– Куда теперь? – спросил граф.

– Вон на ту улицу, – подсказала Мэй, показывавшая дорогу.

Пока Мэй и ее спутники пробирались в новехоньком авто по запруженным экипажами и редкими машинами улицам, Уолтер Фрезер расхаживал по укрытию супостата, то и дело трогая ручку револьвера в кармане. Молодой священник чувствовал себя рыцарем, забравшимся в логово дракона. Давно Уолтер не ощущал такого душевного подъема. Ради этого стоило стерпеть даже удар, который едва не выбил ему коленную чашечку.

Однако так как Уолтер был не только рыцарем, но и здравомыслящим молодым человеком, он задумался о том, как бы установить личность господина, который занимал жилье на чердаке. Консьержка внизу сообщила, что комнату снимает мсье Дювернь, приехавший из Онфлера, но Уолтер подозревал, что Дювернь – лишь, так сказать, творческий псевдоним. Подозрения обратились в уверенность, когда он стал выдвигать ящики бюро и в одном из них обнаружил немецкую монету.

Тут Уолтер отбросил щепетильность и стал осматривать все подряд. Если кусок мыла и старый чемодан без меток не смогли дать ему никакой информации, то ярлычок на костюме, висевшем в шкафу, без всяких околичностей сообщил, что он сделан в Вене неким Циглером. Конечно, не существовало закона, по которому житель Онфлера не мог бы по каким-нибудь причинам завернуть в Вену, но чтобы сшить костюм на заказ, нужно пробыть в Вене не один день. А так как австрийская столица во все времена была отнюдь не дешевым городом, то изделие тамошнего портного как-то не очень сочеталось с проживанием на парижском чердаке.

Тихо ликуя от собственной сообразительности, Уолтер Фрезер потер руки и продолжил осмотр. Он ощупал костюм и в одном из карманов обнаружил обрывок салфетки с каким-то рисунком. Когда Уолтер разгладил его, то озадаченно нахмурился. Рисунок на салфетке до странности напоминал крыло летучей мыши. «Может быть, это знак какой-нибудь тайной организации?» – подумал изумленный священник.

Тут он заметил, что в самом низу шкафа лежит еще какой-то сверток, завернутый в кусок грубого сукна. По очертаниям он больше всего напоминал продолговатую коробку. Уолтер вытащил ее из шкафа, развернул сукно – и оторопел.

Это был миниатюрный гроб длиной примерно в полметра или около того, сделанный по всем правилам, и хотя из-за царапин и пыли на крышке он выглядел старым, все равно Уолтер почувствовал невольную дрожь. По весу он уже определил, что внутри ничего не должно находиться, и все же ему было не по себе. Он сглотнул слюну, поставил коробку-гроб на стол, вытер о себя вспотевшие ладони и приоткрыл крышку.

…Нет, он все же оказался неправ.

Внутри что-то белело – листки, покрытые рисунками и заметками. Вздохнув с облегчением, священник потянулся к листкам, которые неведомо как занесло в столь странное место – и тут на него обрушился потолок. Комната накренилась и рассыпалась на куски, после чего Уолтер Фрезер провалился в небытие.

… – Викарий!

– Уолтер, что с тобой? Что он с тобой сделал?

– Мистер Фрезер, вы меня слышите?

Ему брызнули в лицо водой, потом в нос ударил резкий запах нашатыря. Уолтер застонал и дернулся. Комната стала обретать прежние очертания, три лица плыли вокруг него, и глаза у Мэй были огромные, как блюдца.

– Ударили по голове, – сказал Кристиан Амалии. – Может быть даже сотрясение мозга.

– Летучая мышь, – промямлил бедный священник.

– Что? – Амалия наклонилась к нему.

– Гроб. – Он встряхнул головой и невнятно повторил: – Где гроб? А летучая мышь?

– Разве здесь был гроб? – спросила озадаченная Мэй. – Где?

– В шкафу, – простонал Уолтер. – Как коробка. А внутри бумаги.

– Что за бумаги? – спросила Амалия.

– Не знаю. Я… я не успел. – Он не закончил фразу, но и так было ясно, что он имеет в виду.

Амалия осмотрела комнату и заглянула в закуток за перегородкой, где стоял медный рукомойник, позеленевший от времени, и висел уголок разбитого зеркала. Под рукомойником лежал обрывок ткани, пропитавшийся кровью.

– Все ясно, – сказала Амалия, поворачиваясь к друзьям. – Он перевязывал ногу. Когда вы вошли, не убежал, а просто спрятался. На будущее – всегда проверяйте, есть ли кто-то в комнате, кроме вас.

Мэй и Уолтер потупились и свесили головы. Они понимали, что допустили промах и им нет прощения.

– А в остальном вы, конечно, молодцы, – добавила Амалия, смягчаясь. – Уолтер, вам немного лучше? Может быть, вы расскажете, о какой летучей мыши говорили?

Священник объяснил. Пока он говорил, Мэй оглядывалась.

– Но в комнате больше ничего нет, – сказала она. – Ни костюма, ни чемодана, ни… – она зябко передернула плечами, – гроба. Он все унес.

Уолтер кивнул на бюро.

– В левом нижнем ящике, – сказал он, – я нашел немецкую монетку.

Однако монеты тоже на месте не оказалось.

– Любопытно, – сказал Кристиан.

– Просто он видел все манипуляции Уолтера, – пояснила Амалия. – Кстати, револьвер все еще при вас?

Священник охнул и схватился за карман. Оружие исчезло.

– Почему он меня не убил? – внезапно спросил Уолтер.

– Ему надо было срочно собирать вещи, чтобы ни одна из них его не выдала, – ответила Амалия. – Выстрел произвел бы ненужный шум. Может быть, в других обстоятельствах он бы просто вас задушил, но не забывайте, он ранен, и любое усилие могло дорого ему обойтись.

«Все-таки, – подумала она, – это Генрих. Стеринг бросил бы вещи, взял бы только самое ценное, но не оставил свидетеля в живых».

– Надо поговорить с консьержкой, – сказала Амалия. – Может быть, ей удастся вспомнить что-нибудь ценное. Кристиан! Помогите Уолтеру спуститься. Ему сегодня здорово досталось. Ничего, когда вернемся домой, я вызову лучшего врача, и он быстро поставит вас на ноги.

Граф де Ламбер и Мэй помогли священнику сойти вниз, а Амалия отправилась расспрашивать консьержку. Однако баронессе не удалось узнать ничего, кроме того, что новый жилец был аккуратен, не причинял хлопот, платил за жилье точно в срок и бумаги в полном порядке. Всего он прожил в доме около месяца. По-французски говорил без малейшего акцента.

«Наверняка Генрих, – решила Амалия, – у этого всегда был порядок как с документами, так и с французским. Но летучая мышь! И гроб! Что тут творится, в самом деле? Масонский заговор?»

По правде говоря, она была недовольна оборотом, который принимали события. От природы Амалия была крайне рациональна, и все, что попахивало мистикой, обыкновенно вызывало у нее ироническую улыбку. Однако у нее не было оснований сомневаться в словах молодого священника. Если он видел изображение летучей мыши и коробку в виде гроба, значит, они существуют в реальности.

«Но при чем тут Норвэн и нападение на него? Как он может быть связан с этой историей?»

Она довезла Уолтера до дома, вызвала врачей и, оставив Мэй в качестве сиделки, отправилась разговаривать с владельцем ломбарда о том, что именно выкупал у него Луи Норвэн.

Увы, Амалии не удалось не то что побеседовать с владельцем – место происшествия и прилегающие улицы были оцеплены полицией, и ей не удалось даже подойти к ломбарду. Досадуя, она велела Кристиану возвращаться.

– Я думаю, владелец ломбарда уже в полиции, – сказал граф.

– И Норвэна наверняка допросят, как только он сможет говорить, – добавила Амалия.

– Тогда, – заметил Кристиан, – полицейские скоро будут и у вас. Они ведь знают, что это Мэй и Уолтер нашли раненого кондуктора.

– Пока нет, – ответила Амалия. – Наши мушкетеры не стали дожидаться полицию. Но, конечно, врач их видел, и он опишет их приметы. Найти их для Папийона – пара пустяков.

– Вы считаете, он настолько хорош? – не удержался Кристиан.

– Ах, прошу вас, – отмахнулась Амалия, – вы, наверное, читали слишком много романов, где любители проявляют чудеса гениальности, а профессиональные сыщики всегда глупы. Папийон в своем деле не один из лучших, а просто лучший. И если ему не всегда везет, то в этом виноват не он, а обстоятельства.

– А я слышал, что невезение – оправдание для глупцов.

– Да? И кто же это сказал?

– Какой-то знакомый мадам Клариссы. Писатель, кажется.

– Это сказал кардинал Ришелье, – сухо сказала Амалия. – Которого мадам Кларисса никак не могла знать. Есть, впрочем, и другое мнение, которое заключается в том, что случай – псевдоним провидения, а также третье, что провидение – разновидность случая. Чему вы улыбаетесь? Лучше смотрите на дорогу, пока мы в кого-нибудь не въехали.

По правде говоря, Кристиану куда больше нравилось смотреть на Амалию, особенно тогда, когда она так очаровательно сердилась. Однако он пересилил себя и стал следить за дорогой, на которой, впрочем, не происходило ровным счетом ничего интересного.

Когда автомобиль подъезжал к дому, Амалия разглядела, что у ее подъезда стоит экипаж. Прежде чем консьерж назвал имя гостя, она уже знала, кто так неожиданно решил ее навестить.

Глава 22 Секреты и советы

– Да, – сказал О., улыбаясь самой сердечной, самой доброжелательной, самой обволакивающей из своих улыбок, – я проезжал мимо и на правах старого друга решил навестить вас.

Чем старше становилась Амалия, тем хуже она относилась ко всем видам притворства, лицемерия и фальши. Поэтому она села в кресло напротив резидента и довольно холодно ответила:

– Насколько мне известно, в нашем кругу не бывает друзей, есть только насущные интересы. Не так ли?

Вслед за этим последовало довольно продолжительное молчание. О. все еще любезно улыбался, но про себя размышлял, что разговор с Амалией выйдет непростым… если выйдет вообще.

Вслух же, впрочем, он сказал:

– Мое положение, госпожа баронесса, обязывает меня соблюдать осторожность, и вы сами должны понимать… – Тут он увидел опасные огонечки в глазах Амалии и поправился: – Хорошо. Полагаю, мы и в самом деле можем говорить откровенно. Что вам известно об аквилоне?

– Ничего. Я полагала, что вы сумеете мне о нем рассказать.

– Нет, нет, – вкрадчиво промолвил О., – вы проговорились, госпожа баронесса, и я никогда не поверю, что вы ничего не знаете.

– Я проговорилась? – мрачно спросила Амалия.

– О да. Вы же изволили сказать, что аквилон там же, где и Эол. Значит, вы знаете и об Эоле тоже?

– Это была шутка, – сухо сказала молодая женщина. – Каламбур, если угодно. Аквилон – северный ветер, а Эол – бог ветров.

Однако по выражению лица О. она поняла, что он не верит ни единому ее слову.

– Не будем притворяться друг перед другом, сударыня, – наконец промолвил резидент, поглаживая пальцем набалдашник трости, – тем более что мы хорошо друг друга знаем. Не имею понятия, каким образом вы узнали об этом деле, но… – он глубоко вздохнул, – если вам известно об аквилоне что-то конкретное, мы будем весьма вам благодарны, если вы разделите ваши знания с нами. В этом деле в интересах России – не быть в неведении относительно того, что происходит. Обладание секретом аквилона может… может оказаться чрезвычайно важным с военной точки зрения. Я уверен, что вы и так это понимаете. – И резидент вновь сердечно улыбнулся.

Амалия вздохнула. Хотя О., по сути, не сказал ничего существенного, все же он обмолвился, что речь о некоем секрете, имеющем военное значение. Вот почему, значит, вокруг крутится столько агентов, а французская полиция сочла необходимым соблюдать строжайшую тайну.

Значит, это вовсе не шантаж, как они предполагали. Новые разработки? Усовершенствованное оружие? Передовой тип взрывчатки? Непробиваемая обшивка для броненосцев? Какая разница, в конце концов – вариантов сколько угодно…

– Пока мне известно очень мало, – сказала она. – Слишком мало, по правде говоря. Вам известно, чем занимался некий Пьер Моннере? Он был коллегой Папийона.

В глазах О. мелькнуло удивление.

– Так Моннере был одним из тех, кто расследовал пропажу, – ответил он. – Разве вы не знали?

– Я же вам говорила, – устало повторила Амалия. – Пока мне известно очень мало. И вообще…

Она хотела закончить фразу: «И вообще, мне больше нет никакого дела до военных секретов, до вашей Особой службы и всей этой грязи», но удержалась. Что-то ей подсказывало, что О. вряд ли простит такое пренебрежение к структуре, к которой принадлежит сам.

– Моннере работал один? – спросил она. – Я имею в виду, у него были помощники?

– Были, – отозвался О., буравя ее взглядом, – так, мелкая сошка, которым он только приказы отдавал, а они выполняли, не задавая вопросов. Впрочем, Моннере хоть и хороший полицейский, но нельзя сказать, чтобы у него много наград или чтобы коллеги уважали его, как Папийона. – Он выждал крохотную паузу и небрежно спросил: – Так он не зря исчез, получается?

– Он не исчез, – решилась Амалия. – Думаю, его убил Оберштейн, и как раз из-за аквилона. – Она прищурилась. – Кстати, этот господин случаем работает не на вас?

О. стал горячо отрицать. Как она могла подумать? И вообще, Оберштейн такой негодяй, что ему ни один порядочный человек руки не подаст.

– Ну, не обязательно пожимать ему руку, чтобы иметь с ним дело, – ответила Амалия и рассердилась на себя. Это была фраза, которую примерно в таком же контексте разговора о нечистоплотных агентах при ней произнес как-то ее бывший начальник, генерал Багратионов.

Так что, получается, она зря думала, что давно отошла от Особой службы и ее деятельности, иногда героической, а иногда попросту гнусной? Или есть такая работа, которая неминуемо въедается в душу, входит в плоть и кровь?

– Должен вам сказать, сударыня, – промолвил О., не сводя с нее пристального взора, – что мы чрезвычайно заинтересованы в этом деле. Если вам удастся достать бумаги, я думаю, что вы сможете попросить все, что угодно, и ваша просьба будет услышана.

Так-так. Получается, аквилон – это не только военный секрет, а еще и бумаги, которые пропали, причем одним из тех, кто расследовал пропажу, был именно Моннере. Какие именно бумаги имелись в виду? Формулы? Чертежи? Уж не те ли случаем листки, которые священник видел в наводящей трепет коробке, похожей на гроб? А что означает Эол? Какое отношение бог ветров имеет к происходящему?

– Если я буду вновь помогать вам, то только по собственной воле, – холодно сказала Амалия. – Мне ничего не нужно, у меня все уже есть.

– Чем больше у человека есть, тем больше ему нужно, – тихо заметил О.

Они посидели еще минут десять, обмениваясь ничего не значащими фразами. После ухода резидента Амалия поймала себя на мысли, что очень хочется проветрить комнату, – а может быть, взять какую-нибудь вазу, разумеется, некрасивую, и швырнуть об стену, чтобы хоть как-то выместить излишек дурного настроения.

Однако вместо всего этого она предпочла заглянуть к Уолтеру, который принял лекарство и спал. Мэй, сидя возле него в кресле, изучала пособие для начинающих полицейских. Когда Амалия вошла, она как раз читала главу, посвященную описанию огнестрельного оружия.

– Где вы это взяли? – изумилась баронесса.

– Купила в книжном напротив, когда ходила за лекарствами, – ответила Мэй, доверчиво глядя на нее.

В этом месте, конечно, Амалии следовало произнести длинную речь о том, что все-таки романы о сыщиках – это одно, а реальная жизнь – совсем другое. В книгах за спиной главного героя стоит сам автор, который ни в коем случае не даст ему пропасть; но в жизни одна-единственная ошибка может обернуться гибелью. Случай Пьера Моннере доказывал это как нельзя лучше.

Однако Амалия не любила читать нравоучения, а еще меньше – вмешиваться в чужую жизнь. Впрочем, про себя она решила, что сделает все от нее зависящее, чтобы с Мэй и ее другом больше ничего не произошло.

– Когда устанете или захотите спать, – сказала Амалия, – скажите мне. Я позову жену консьержа, и она вас сменит.

Мэй поблагодарила ее, но сказала, что пока останется с Уолтером. Когда настало время ужина, за столом оказались только Амалия и Кристиан. Мэй не хотела отходить от своего друга, еду отнесли в его комнату.

– Что дальше? – спросил Кристиан.

– Раз мы сейчас в Париже, надо этим воспользоваться, – ответила Амалия. – Вы сумеете найти Жоржетту Бриоль?

– Любовницу графа де Мирамона? – Кристиан поднял брови. – По правде говоря, я совершенно ее не знаю. Как она выглядит?

– Эффектная рыжая женщина в красном платье. Думаю, вы видели ее на перроне, когда встречали Мэй на вокзале в Ницце.

– А, вот кого вы имеете в виду! Теперь я вспомнил. А зачем ее надо искать? Она имеет какое-то отношение к происшедшему?

– Пока не уверена, – с расстановкой ответила Амалия. – Но очень может быть. Мне нужно знать все, что она помнит об экспрессе «Золотая стрела». О скандале в вагоне-ресторане все известно, и это меня не интересует. Попытайтесь ее разговорить. Полагаю, вам это удастся лучше, чем мне.

– Думаю, мне лучше удастся справиться с делом, если вы скажете, что именно вы хотите узнать, – дипломатично промолвил Кристиан. – Потому что сам я, к примеру, до сих пор не понимаю, что произошло в поезде. Вы говорите загадками, а я…

– А вы не любите загадки. – Амалия сухо улыбнулась.

– Не очень, – признался Кристиан. – И к тому же я видел господина, который навестил вас сегодня. Понимаю, почему вы предпочитаете хранить все в такой тайне. – Хоть он и старался произнести эти слова как можно более непринужденно, в его голосе все равно сквозила обида.

«А стоит ли? – мелькнуло в голове у Амалии. – Я ничего не должна О., – как, впрочем, и он мне. А скрытность… Пьер Моннере, судя по всему, тоже скрытничал, и к чему это привело?»

– В сущности, дело не в тайне, а в том, что у меня в руках далеко не все нити, – начала Амалия. – Но кое-что уже ясно. Пассажира из десятого купе звали Пьер Моннере. Он был полицейским и вместе с другими людьми расследовал пропажу бумаг, связанных с военным секретом под кодовым названием «аквилон». Каким-то образом этот аквилон имеет отношение к другому секрету под названием «Эол», о котором мне вообще ничего не известно. По некой причине Пьер Моннере счел нужным сесть на экспресс «Золотая стрела» и отправиться в Ниццу. Он купил два места первого класса в одно купе, чтобы никто его не потревожил. Однако на том же поезде оказался господин по фамилии Оберштейн, который решил разделаться с Моннере, а убийцей выставить меня. Он украл мою перчатку, чтобы оставить ее на месте преступления как неопровержимую улику, зарезал Моннере и подбросил орудие убийства, как он считал, мне, а на самом деле – Мэй.

– Этот Оберштейн, он кто – шпион? – спросил Кристиан, который слушал Амалию очень внимательно.

– Скажем так, вольнонаемный агент, – сказала Амалия. – Готов работать на кого угодно, лишь бы платили. К тому же он довольно опасный мерзавец. – Она поморщилась. – До этого места кое-что ясно, а дальше начинается нечто странное. Почему Оберштейн напал на Мэй? Почему он решил, что аквилон находится у нас? Я могу еще понять, почему в деле появился Генрих и почему он напал на несчастного кондуктора. Но…

– А Генрих – это господин в венском костюме?

– Да.

– Еще один агент?

– Конечно. Допустим, он тоже охотился за аквилоном. Узнал об исчезновении Моннере и решил, что кондуктору может быть что-то известно. Но коробка в виде гроба плохо вяжется с военными секретами, да и вообще с характером всего дела.

– Это четвертая странность, – напомнил Кристиан. – Помните, вы говорили, что пока их три. Правда, я до сих пор не понимаю, зачем Оберштейну понадобилось убивать полицейского. Все-таки во Франции за такие вещи полагается смертная казнь. Даже если Моннере узнал, что бумаги у Оберштейна, и шел по следу, проще скрыться, чем так рисковать.

– Да уж, – сказала Амалия и задумалась. – Но из поведения Оберштейна следует, что бумаги пропали, причем он подозревает в этом нас. Очевидно, никаких бумаг у него на самом деле не было, иначе этот мсье ни за что не выпустил бы их из рук.

– Он думал, что они у Моннере! – воскликнул Кристиан. – Вот почему Оберштейн напал на него! Он хотел узнать, где бумаги, а потом разделаться с полицейским.

– Тоже странно. Если бы Моннере нашел бумаги, то немедленно отдал бы их полковнику.

– Какому еще полковнику?

Амалия с укоризной посмотрела на него.

– Вы невнимательно слушали Норвэна, – сказала она. – Его допрашивали полицейские, а затем какой-то полковник. Конечно, этим делом занимается не только полиция, но и контрразведка.

– А если Моннере вел свою игру? – предположил Кристиан. – Если он вовсе не собирался отдавать бумаги? Что, если он ехал в Ниццу, чтобы продать их какому-то третьему лицу?

– Ну да, – насмешливо сказала Амалия. – Ехал на «Золотой стреле» в первом классе, где записываются имена и фамилии пассажиров. Как будто он не знал, что если на службе его хватятся, то в два счета найдут. – Она шевельнулась в кресле. – В одном вы правы: Оберштейн не стал бы так просто нападать на Моннере. Была какая-то причина, причем очень веская.

– Моннере узнал, что бумаги в Ницце, – выпалил Кристиан.

– Что?

– Ну конечно! Это все объясняет. Если наш полицейский честолюбив и напал на след, то ничего удивительного, что он решил ни с кем не делиться. – Кристиан подался вперед, возбужденно блестя глазами. – Допустим, он узнал, что бумаги в Ницце. Помните, в каком хорошем настроении он был в поезде? Даже кондуктор заметил. Моннере ехал в Ниццу за бумагами, совершенно точно. Но Оберштейн понял это и напал на него, чтобы узнать, где те находятся. Он с самого начала решил, что не оставит полицейского в живых. К тому же в поезде он увидел вас и решил использовать это обстоятельство.

– И если Моннере сказал Оберштейну неправду… – медленно проговорила Амалия. – Да, вот теперь все сходится. Моннере понимал, что ему все равно не жить, и обманул Оберштейна. Конечно, тот понял, что его провели, но уже тогда, когда было слишком поздно. К тому же, просматривая газеты, он догадался, что его инсценировка не сработала, потому что тело попросту исчезло, и запаниковал. – Амалия усмехнулась. – Понимаете, он решил, что это я каким-то образом узнала об убийстве и избавилась от трупа. Что, если я вдобавок сумела добраться до тайны аквилона?

– Мы опять подходим к этому исчезновению, – пожаловался Кристиан, – а вы ничего мне не объясняете. Почему тело Моннере исчезло?

– А-а, – протянула Амалия, и глаза ее замерцали. – Я думаю, что знаю, почему.

– Здесь замешан второй агент, верно? Этот Генрих?

– Нет, даже если он и оказался в поезде, ему не было никакого смысла избавляться от тела. На самом деле могла быть только одна причина того, что его, как я полагаю, сбросили с поезда, а купе привели в порядок, чтобы создать впечатление, что пассажир просто ушел.

– Амалия Константиновна!

– Нет, нет, дорогой граф. Подумайте сами, и все поймете. Но теории теориями, а подтверждать их должны факты. Должен появиться еще один труп, а его до сих пор нет.

Кристиан нахохлился.

– Именно поэтому вы хотите, чтобы я поговорил с Жоржеттой Бриоль? – спросил он.

– Да. Меня интересует, что она запомнила о ночи, когда экспресс ехал из Парижа на юг. Не слышала ли шагов в коридоре, странного шума и тому подобного. Как ей спалось, какие снились сны и прочее.

– Хорошо, – кивнул молодой человек, – хотя, должен вам признаться, я терпеть не могу общаться с женщинами этого типа. Но ради вас, конечно, я узнаю все, что смогу. Только…

– Только – что?

– Когда я расспрошу ее, – сказал Кристиан, – вы мне все-таки расскажете, что произошло с телом Пьера Моннере. Потому что вы можете говорить все что угодно, госпожа баронесса, но я не вижу ни одной причины, почему оно должно было исчезнуть.

– Со своей стороны, – серьезно проговорила Амалия, – у меня к вам тоже будет одна просьба. Только к нашему делу она уже не имеет никакого отношения.

– В самом деле? – заинтересовался Кристиан. – Какая именно?

Амалия вздохнула. По правде говоря, она долго колебалась и вот наконец решилась.

– Вы научите меня водить автомобиль? – спросила она.

Глава 23 Неожиданные вести

Когда Кристиан проснулся на следующее утро в особняке своего отца, он вспомнил, во-первых, что ему надо отыскать Жоржетту Бриоль, а во-вторых, как выглядели волосы Амалии, пронизанные солнцем, когда она сидела на месте водителя рядом с ним и внимательно слушала объяснения по поводу разных технических элементов. И какие у нее были глаза… ах, глаза.

Она слушала, а потом сказала: «Кажется, я все поняла». И они поехали по двору – сначала медленно, потом быстрее, потом Амалия сделала круг возле дома и остановилась.

«Надо было сказать ей, что это не так-то просто – водить машину, – подумал недовольный собой Кристиан. – Иначе она может решить, что я… что я совсем ей не нужен».

Тут к нему в спальню заглянул лакей и сообщил, что герцог, его отец, только что приехал в Париж и желает позавтракать вместе со своим отпрыском.

Когда лакей вышел, Кристиан сдавленно застонал и спрятал голову под подушку. По правде сказать, он не любил своих родителей. Пожалуй, любил – слово вообще не слишком уместное, потому что они существовали в совершенно разных мирах. Мир матери составляли балы, насыщенная светская жизнь и переписка с членами королевских семей, удостаивавшими ее своей дружбой. Мир отца был разграничен между охотой, придворными обязанностями, которые сын находил довольно-таки нелепыми, и попытками сделать из него, Кристиана, образцового наследника знатной семьи. Что касается самого Кристиана, то он был равнодушен к титулам, обязанностям и королевским особам, если это не очаровательные дамы. Но настоящих дам среди них мало, а очаровательных – и того меньше.

В общем, день не задался с самого начала. Раз отец дома, то к завтраку следовало спускаться при полном параде, но Кристиан проигнорировал требования домашнего этикета и отправился в обычной одежде. Герцог из-за газеты сухо кивнул ему. Это был чрезвычайно сдержанный, чрезвычайно учтивый господин, но отчего-то вид его наводил на мысли, что он какой-то не вполне живой. К тому же герцог был преисполнен чувства собственного достоинства настолько, что ничье чужое его не волновало.

– Мне сообщили, – сказал герцог после того, как половина завтрака протекла в полном молчании, – что ты в Ницце служишь чуть ли не шофером. – Неодобрительный оттенок последнего слова на самом деле должен был показать, что только хорошее воспитание мешает отцу Кристиана высказать все, что он думает.

– Я просто помогаю одной даме управляться с автомобилем, – буркнул сын, не поднимая глаз от тарелки.

– Даме? – На сей раз интонация приобрела оттенок вопросительной иронии. Герцог хотел дать понять сыну, что уж кто-кто, а Кларисса никак не заслужила этого почетного определения. – Люди могут подумать… – и он выдержал легкую паузу, показывая, что такое поведение Кристиана может вызвать самые предосудительные толки. Чувствуя нарастающее раздражение, тот положил вилку и поднял голову.

– Что? – с вызовом спросил он. – Она старше моей матери, между прочим.

– А баронесса Корф старше тебя на десять лет, – мягко заметил отец.

– На девять с половиной, – поправил Кристиан и осекся, отлично понимая, что проговорился. Точный подсчет выдавал его с головой, как не выдало бы прямое признание в любви.

Однако отец почему-то не пожелал воспользоваться его промахом.

– И у нее, конечно, тоже есть автомобиль, – снисходительно промолвил он, улыбаясь в усы.

– Со вчерашнего дня. Впрочем, наверное, вам об этом тоже сообщали, – задорно сказал Кристиан. – Кстати, она обещала мне дать машину для гонок.

Герцог вздохнул. Откроем маленькую тайну – отец Кристиана вовсе не был так уж скуп. Он готов был сквозь пальцы смотреть на то, как сын спускает фамильное состояние на скачки, кутежи и актрис «Водевиля» или «Варьете» – в конце концов, все прочие наследники знатных семей поступали так же, и это считалось в порядке вещей. Но Кристиан был равнодушен к лошадям, попойкам и продажным красавицам, и пока отец выделял ему содержание, он тратил все деньги на автомобили, полеты на воздушных шарах и тому подобные вещи. С точки зрения герцога, это совершенно неприлично, а когда сын начал участвовать в автомобильных гонках и его имя стали упоминать в газетах, сделалось ясно, что честь семьи под угрозой. Герцог поговорил с Кристианом и объяснил: или тот вернется к подобающим его возрасту развлечениям, или отец будет вынужден превратиться в скупого рыцаря и урежет его содержание. Нет, настоящей ссоры не получилось, но отношения между отцом и сыном значительно охладились, тем более что герцог все-таки выполнил свое обещание и, видя упрямство Кристиана, стал давать ровно столько денег, чтобы не поощрять пагубные наклонности. Это означало, что на жизнь ему хватало, но об автомобилях и гонках он мог забыть. Просить денег у матери бесполезно – она принадлежала к тому типу людей, которые с легкостью идут на любые нелепые траты, но не подадут нищему, ссылаясь на то, что у них нет лишнего гроша. А Кристиан не любил чувствовать себя в положении нищего.

– Я все же надеюсь на твое благоразумие, – своим обычным ровным тоном промолвил герцог. – Ее сыну уже пятнадцать лет, а еще у нее есть приемный сын, который носит ее девичью фамилию. Говорят, – раздумчиво добавил герцог, – что он очень похож на одного из ее знакомых.

Кристиан вспыхнул и поднялся с места.

– Вы невыносимы, – сказал он.

Он хотел продолжить обличительную речь, но посмотрел на непроницаемое лицо отца и понял, что это будет лишь бесполезная трата времени. Поэтому Кристиан швырнул салфетку на стол и вышел, хлопнув дверью.

Зеркало в спальне отразило его раскрасневшееся, сердитое лицо. Он вполголоса выругался и начал мерить комнату шагами. Кристиан и сам не мог бы сказать, что именно так его задело; уж, во всяком случае, не упоминание о детях Амалии. Неужели отец хотел намекнуть, что она ловит его?

«Вздор», – сказал он себе, вспомнив открытое лицо возлюбленной, ее глаза, ее улыбку. Но осадок все-таки остался, мутный, неприятный, и, чтобы разогнать его, Кристиан напомнил себе о поручении отыскать Жоржетту Бриоль.

«Вот и прекрасно… Этим и займемся».

Квартира Жоржетты находилась в бельэтаже дома, расположенного в модном районе, а из окон открывался вид на Эйфелеву башню. Дверь открыла молодая горничная простоватого вида и сказала, что мадам нет дома, когда вернется – неизвестно, но он может оставить свою карточку.

– Спасибо, – сказал Кристиан, – я лучше зайду потом.

Через полчаса он сидел в кафе, просматривал газеты и размышлял, что предпринять. Кристиан был недоволен собой. В конце концов, Мэй нашла нож, Уолтер отыскал логово шпиона, Амалия умело руководила ими всеми, а он, Кристиан де Ламбер, ровным счетом ничем не отличился. Поручили ему совершенно пустяковое дело – допросить свидетеля, так и то не сумел выполнить.

– Кристиан! Ты уже в Париже? А мы думали, все еще на юге!

К нему подсел знакомый, молодой маркиз Гастон де Монферье. Он был высок и сухощав, с маленькой ухоженной головкой, и постоянно улыбался, показывая мелкие белые зубы. Из-под выпуклых век смотрели темные большие глаза, шарф свешивался небрежно, но донельзя элегантно, а бутоньерке мог позавидовать любой лондонский денди. Кому-то, особенно женщинам могло показаться, что Гастон выглядит неотразимо, и он и впрямь слыл большим волокитой. Он был обаятелен и добродушен, питал пристрастие к сплетням, считал себя душой общества и искренне удивился бы, если бы ему сказали, что его существование абсолютно бесполезно. Когда-то он учился вместе с Кристианом, но друзьями их назвать нельзя – хорошими знакомыми, не более того.

– А я все думал, ты или не ты промелькнул мимо меня вчера на Елисейских Полях, – продолжал маркиз, с любопытством глядя на него. – Кстати, мне показалось или в автомобиле с тобой сидела мадам Корф?

Кристиан, конечно, не Мэй – он умел врать, но беда в том, что нескладно. Он мог, к примеру, сказать, что Амалия – троюродная племянница кузена его крестной матери или что он просто помогает ей устраивать благотворительный вечер в пользу погорельцев Гренландии, а вместо этого он начал какую-то глупейшую фразу, запнулся, покраснел и дал повод жаждущему сплетен де Монферье окончательно убедиться: что-то здесь нечисто.

– Уверяю тебя, тут нет ничего особенного, – уже сердито сказал Кристиан. – Она просто захотела купить автомобиль. Должен же кто-то его водить!

Маркиз задумчиво кивнул.

– Поразительная особа эта баронесса, – заметил он. – А как д’Авеналь относятся к тому, что ты состоишь при ней… верным пажом?

– При чем тут виконт д’Авеналь и его семья? – удивился Кристиан.

– О, прости! Ну мы-то полагали, что это дело решенное. – Кристиан, не понимая, смотрел на него. – Я имею в виду, ты и мадемуазель Иоланда… Ваши семьи давно дружат, а ей уже восемнадцать, самый подходящий возраст для… ну, ты сам понимаешь. Твоя мать недавно разговаривала с ее родителями, и они вроде бы не против, только твоя страсть к моторам их смущает, но виконт…

Кристиан сидел распрямившись, как натянутая струна, и не верил своим ушам. Итак, дорогие родители решили применить крайнее средство для того, чтобы заставить его образумиться? Женить его? На мадемуазель Иоланде, которую он знает с детства, которая вполне мила и он ничего против нее не имеет, но…

– Вы уже помолвлены? – спросил Гастон, горя от любопытства.

– Я только что приехал, – выдавил из себя Кристиан. – Когда бы я успел?..

– Ты можешь на меня положиться, – заверил его маркиз, – я никому не скажу, что видел тебя с госпожой баронессой. – О том, что он уже рассказал об этом двум дюжинам их общих знакомых, он благоразумно умолчал. – Лично мне Иоланда очень нравится. Думаю, вы будете прекрасной парой. А с госпожой Корф у тебя бы все равно ничего не вышло.

– Почему это? – уже мрачно спросил Кристиан.

– Ну, у меня же не вышло, – с обезоруживающей простотой признался Гастон. – Не смотри на меня так, я только слегка приволокнулся за ней, но она… – Он вздохнул. – Я же говорю – поразительная особа! Просто не пожелала меня знать. Ума не приложу, чем я ей не угодил. А ведь ее, знаешь ли, нельзя назвать… э… разборчивой. Я слышал, у нее был роман с игроком, да, с профессиональным игроком! И друзья у нее странные, по крайней мере, некоторые. Мне говорили…

И де Монферье, понизив голос, рассказал душераздирающие подробности о друзьях Амалии, которые все как один не дружили с законом и которых наверняка не пускали в приличные дома, в то время как она совершенно свободно принимала их у себя.

– По-моему, все это дурацкие сплетни, – холодно сказал Кристиан. – Я не встречал у нее дома ни одного человека, которому было бы неудобно пожать руку.

– Конечно, ты прав, – легко согласился маркиз. – Наверное, все дело в том, что для своего возраста она поразительно выглядит, вот люди и рады приписать ей хоть что-нибудь. Хотя в то же время нельзя сказать, что она следует светским условностям. Она не дает балы, редко ходит на званые вечера, почти не бывает в театре, зато ее портреты пишут лучшие живописцы. Все сейчас с ума сходят по Больдини[187], платят ему сумасшедшие деньги, лишь бы он их написал. Только мадам Корф не искала его расположения, он сам захотел нарисовать ее портрет.

Кристиан не слишком разбирался в живописи, но про себя подумал, что на месте этого Больдини написал бы не один портрет Амалии, а несколько.

…И еще, по правде говоря, он был рад, что она отшила Гастона. Если бы она была благосклонна к этому ничтожеству, это сильно уронило бы ее во мнении Кристиана. При всей своей демократичности он отлично сознавал, что люди вовсе не равны, только для него неравенство заключалось в личных качествах, а не в социальном положении.

– Ты давно с ней знаком? – осведомился де Монферье, испытующе глядя на него.

– Скажи, Гастон, тебе не надоело? – прямо спросил граф.

– Ты о чем? – изумился тот.

– Тратить свою единственную и неповторимую жизнь на какую-то чепуху, – терпеливо пояснил Кристиан. – Чем ты занимаешься? Ходишь по гостиным, разносишь сплетни, выспрашиваешь у меня подробности о женщине, которую я едва знаю. Зачем это все, для чего, в чем смысл? Я не понимаю. Может быть, ты мне объяснишь?

– Ты сегодня в русском настроении, как я погляжу, – добродушно ответил Гастон, которого ничуть не обидели слова приятеля. – Смысл жизни, душа и прочие нелепости, над которыми ваши писатели так любят ломать голову. Какой, к примеру, смысл в автомобильных гонках, которыми ты так увлекаешься?

– Победить природу, – серьезно ответил Кристиан, – испытать собственный характер и, может быть, установить рекорд. Дойти, например, до скорости в сто километров в час. Пока невозможно, но как знать?

– А по-моему, все это глупости, – отозвался Гастон, поправляя бутоньерку. – Я не спорю, для тебя это, наверное, много значит, но для меня победить природу и прочее – всего лишь слова. И ты прости меня, но я не променяю все автомобили мира на лошадь, которая выиграет очередные скачки в Шантийи. Кстати, вот тебе пример торжества над природой ничуть не хуже твоего, потому что хорошо объездить лошадь – целое искусство.

У Кристиана не было никакого желания спорить – не потому, что он не был уверен в своей правоте, а потому, что вновь особенно остро ощутил, что разговаривает с человеком из другого мира. Какой смысл в том, чтобы пытаться его переубедить? Все равно они никогда не поймут друг друга.

«Бедняга, – подумал маркиз, когда Кристиан наконец попрощался с ним и удалился. – Вот еще один неплохой малый, который потерян для общества, а все потому, что изменил своему назначению. Зря он все-таки играет в равенство, это ему не к лицу. И как он может общаться с этими грубиянами, которые чинят моторы? Ясно же, что для общения куда больше подходят люди вроде герцогини Г. или великого князя В.». И он развернул карточку меню, весьма довольный собой.

Было воскресенье, и Кристиан шагал в толпе гуляющих, думая о том, прилично ли заглянуть к Жоржетте Бриоль снова и вернулась ли она, пока его не было. Однако рыжей дамы вновь не оказалось дома, и горничная не пожелала сообщить, где та находится. Вконец недовольный собой, Кристиан двинулся к особняку, в котором жила Амалия. Пару раз в толпе ему почудилось, что он видит впереди Жоржетту, но это оказывались другие женщины с рыжими волосами.

«В конце концов, – сказал он себе, – она может быть где угодно».

И он задумался о том, как поступить с Иоландой. Судя по всему, родители всерьез вознамерились его женить.

Пока Кристиан с приятелем обсуждали в кафе смысл жизни, Амалия приняла у себя дома посетителя, который, по ее расчетам, должен был явиться гораздо раньше. Имеется в виду комиссар Папийон.

Он рассыпался в любезностях, объявил, что госпожа баронесса хорошеет день ото дня и он сердечно рад ее видеть. Но, увы, сюда его привели неотложные дела.

– Полагаю, – заметила Амалия, – вас ко мне принес добрый ветер.

Папийон слегка напрягся, но не стал ничего отрицать.

– Надеюсь, он будет добрым для нас обоих, госпожа баронесса. Потому что долг обязывает меня сказать вам кое-что, что может вам не понравиться. И все же я рассчитываю на то, что вы поймете меня.

– Говорите, – сказала Амалия, – я вас слушаю.

– Я буду краток, – отозвался комиссар. – Так вот, сударыня, мне известно все, что вы предприняли в течение последних дней. Я знаю всех ваших помощников и знаю все, что они сделали и продолжают делать для вас. И я убедительно прошу вас держаться подальше от этого дела, иначе последствия могут быть самые непредсказуемые. Я далек от того, чтобы угрожать вам, но вы должны понимать, что мы не потерпим ни малейшего вмешательства в то, что касается наших интересов. Франция – демократическая страна, но и у нашей демократии есть границы.

– Надеюсь, – сдержанно заметила Амалия. – Потому что демократия без границ – это нечто совершенно удручающее. – Она прищурилась. – А как же августовский визит господина Фора?[188] Я полагала, что наши страны союзники, а у союзников не может быть секретов друг от друга.

Папийон задумчиво посмотрел на нее.

– Даже у самой лучшей жены бывают секреты от мужа, сударыня. Что говорить о политике?

– Дорогой комиссар, – устало сказала Амалия. – Нам обоим было бы гораздо проще, если бы мы были откровенны друг с другом.

– Откровенны? – Папийон пожал плечами. – После того, как вам вчера нанес визит некий господин из посольства? Простите, сударыня, но я не настолько наивен.

Амалия улыбнулась.

– После того, как вы взяли на себя труд столь откровенно меня предупредить, я тоже должна кое о чем предупредить вас. Мой интерес в этом деле не политический, и мне все равно, верите вы мне или нет. Просто господин Оберштейн перегнул палку, и теперь я очень хочу его проучить. Кстати, вы уже арестовали его? – Папийон не шелохнулся, но по блеску его глаз Амалия поняла, что ответ, скорее всего, отрицательный. – Зря, потому что это он убил вашего коллегу Пьера Моннере. Не знаю, что такое тот сумел найти, но, очевидно, этого оказалось достаточно.

– Я вижу, вы не теряли времени даром, – вздохнул комиссар. – И все же я еще раз прошу вас, сударыня, не вмешиваться. Иначе нас могут заинтересовать многие любопытные моменты. К примеру, откуда у простого кондуктора в кошельке оказалось две стофранковые купюры, причем третью он успел разменять, выкупая кольцо из ломбарда? Я уж не говорю о том, что выслать ваших английских друзей с запретом возвращаться во Францию – проще простого. Не вынуждайте нас идти на крайние меры, сударыня, иначе потом будет поздно.

– Ну, это мы еще посмотрим, – заметила Амалия. – Ветер ведь может перемениться, разве нет?

Папийон поднялся с места.

– Признаюсь, я был бы счастлив работать с вами, сударыня, – сказал он серьезно. – Но в нынешних обстоятельствах это совершенно исключено. И я ничем не смогу вам помочь, если вы по-прежнему будете мешать следствию.

– Думаю, если сравнить выводы следствия и мои, то окажется, что мне известно куда больше, – задорно парировала Амалия. – Так кто кому мешает, сударь?

Папийон улыбнулся.

– Я допускаю, что вам кое-что известно, сударыня. Но боюсь, что не все. Так или иначе, вы можете больше не посылать господина графа к Жоржетте Бриоль, это совершенно бесполезно.

– Хотите сказать, что вы ее уже задержали? – с любопытством спросила Амалия.

– Нет, – серьезно ответил Папийон. – Труп Жоржетты Бриоль выловили вчера в море недалеко от Ниццы. Она убита несколько дней назад.

Глава 24 Несоответствия

– Нет, – воскликнула Амалия, – это не может быть второй труп!

– Простите? – Папийон так изумился, что снова сел.

– Я ожидала появления в деле второго трупа, – терпеливо пояснила Амалия. – Но это не может быть Жоржетта Бриоль! Исключено!

– Мы полагаем, что ее убийство действительно не имеет никакого отношения к делу, которым занимался Моннере, – кивнул комиссар. – Несколько дней назад на свободу вышел любовник Жоржетты, фальшивомонетчик Руссело. Нам известно, что он питал к ней серьезные чувства, и вряд ли ему понравился тот образ жизни, который вела Жоржетта, пока он сидел в тюрьме. Вдобавок перед отъездом из Ниццы она получила крупную сумму от графини де Мирамон. Эти деньги, равно как и прочие вещи, исчезли. Сегодня коллега Депре телеграфировал мне, что в одном из дешевых пансионов Ниццы видели человека, похожего на Руссело, вскоре после того, как мадемуазель Бриоль исчезла. Сейчас Депре ищет фальшивомонетчика, и при том обороте, который приняло дело, я не сомневаюсь, что коллега его найдет.

– Мне известно, что когда Жоржетта получила деньги, она собрала вещи и поехала на вокзал Ниццы, где купила билет на поезд в Париж, – сказала Амалия, хмурясь. – Так что же – на поезд она не села?

– Судя по всему, раз ее выловили из моря с размозженной головой. Возможно, что Руссело перехватил ее на вокзале, они поссорились, и во время ссоры произошло убийство. Испугавшись, он забрал вещи и деньги, труп бросил в море, рассчитывая, что его никогда не найдут, и скрылся.

– Это всего лишь версия. Полагаете, у одного Руссело была причина поссориться с Жоржеттой и убить ее? Если уж на то пошло, то я могу назвать еще одно лицо.

– Графиню де Мирамон? Вы, наверное, удивитесь, но Депре пришло в голову то же, что и вам, – усмехнулся Папийон. – Увы, у графини неоспоримое алиби – она не покидала отель после отъезда Жоржетты, чему есть множество свидетелей. Потом из Парижа примчался ее разъяренный отец, и она не отходила от мужа, боясь, что месье Стен сотворит с зятем… что-нибудь нехорошее.

– Очень плохо, что у графини есть алиби, – сухо сказала Амалия. – Я имею в виду, если выяснится, что Жоржетту убил не Руссело, тогда может оказаться, что ее гибель все-таки связана с делом Моннере. Вы меня знаете, комиссар, и я рискну дать вам совет: не выпускайте это убийство из виду. Как-то слишком уж неожиданно и некстати оно произошло.

– Понимаю, – серьезно проговорил Папийон. – Вы думаете, что Жоржетта могла что-то видеть или слышать, и это решило ее судьбу? Но граф де Мирамон уверяет, что ночью, когда произошло убийство, она спала, и у меня нет оснований не верить ему. А вечером и утром они были вместе, и она видела то же, что и он.

– Почему граф так уверен, что Жоржетта спала? Неужели он бодрствовал всю ночь?

– По его словам, да. Объяснение с женой так его взволновало, что он не мог сомкнуть глаз. – Папийон поднялся с места. – Был счастлив повидаться с вами, госпожа баронесса. Надеюсь, вы все же поразмыслите над тем, что я вам говорил.

– Можете не сомневаться, сударь, – ответила Амалия, улыбаясь. – Если вы все же передумаете и решите сотрудничать, я к вашим услугам.

Однако когда за комиссаром закрылась дверь, выражение ее лица изменилось. Амалия была убеждена, что с помощью своих верных мушкетеров почти раскрыла это дело, – за исключением некоторых деталей. И теперь неожиданная гибель рыжей любовницы графа де Мирамона заставила ее усомниться в правильности своей версии.

«С другой стороны, она действительно была свидетелем, хоть и вовсе не того, о чем думает Папийон… Но что мне делать с алиби? Убить человека на вокзале – или выманить с вокзала, отвезти на берег моря, размозжить голову, бросить в воду, да еще так, чтобы никто не видел – нужно время. Или же я все-таки что-то упустила?»

Она взяла колоду карт и стала раскладывать сложный пасьянс в четыре масти, чтобы хоть немного отвлечься. За этим занятием ее и застал граф де Ламбер.

– Я пытался отыскать Жоржетту Бриоль, – сказал он, – но ее дома не оказалось, и горничная уверяет, будто не знает, когда она вернется.

– Она не вернется, – сказала Амалия. – Ее убили.

Кристиан откинулся на спинку кресла.

– Это и есть…

– Нет, это не второй труп, о котором я говорила, – опередила его Амалия. – Второе убийство должно было состояться еще до того, как убили Пьера Моннере. Жоржетта Бриоль приехала в Ниццу живой и здоровой, я сама видела ее на вокзале. Получается, это не она. Однако я пока не могу поручиться, что ее гибель не связана с нашим делом.

– Я не читал в газетах об убийстве, – сказал Кристиан, – хотя смотрел их, когда был в кафе. Это вам Папийон сказал?

– Откуда вы знаете, что он тут был? – поинтересовалась Амалия.

– Несколько минут назад я видел, как он разговаривал с женой вашего консьержа, – без зазрения совести доложил коварный граф. – Причем она отошла от дома на достаточное расстояние, чтобы вы не могли увидеть ее из окна.

– А, – протянула Амалия и задумалась. – Но это, в общем, не так уж важно.

– То, что она шпионит за вами для полиции? – поднял брови Кристиан. – Простите, но мне представляется, что вы чересчур снисходительны.

– Что она может ему сказать? – пожала плечами Амалия. – Какими духами я пользуюсь? Глупости все это. Папийон, конечно, отличный полицейский, но сейчас он на неверном пути, а это значит, что у нас перед ним преимущество. Беда в том, что мы не знаем самого главного. – Она посмотрела на карты.

– Вы уже два раза попробовали этот ход, – напомнил Кристиан. – Пасьянс не складывается.

– Должен сложиться, – отрезала Амалия. – Просто ход неверный. Теперь попробую другой.

И она переложила карты.

– Нет, нет, – запротестовал Кристиан, – так у вас совсем ничего не получится.

– Все дело в том, – возразила Амалия, – какая карта сейчас откроется. Мне позарез необходимо освободить один ряд, чтобы получить свободу маневра.

И в несколько ходов она стремительно сложила пасьянс.

– Вот и все, – сказала она, улыбаясь. – Вы, кажется, упоминали, что умеете управлять воздушным шаром?

Несколько удивленный граф подтвердил, что так и есть.

– То есть у вас есть знакомые во Французском обществе воздухоплавания и прочих местах, – подытожила Амалия. – Придется обратиться к ним.

– Что именно я должен узнать? – быстро спросил молодой человек.

– Ну, нас-то интересуют Эол и аквилон, – усмехнулась Амалия. – Коротко говоря, надо понять, кто из инженеров занимается разработками летательных аппаратов для военных. Это может быть какой-то особенный воздушный шар, дирижабль… в общем, не знаю. Но он совершенно точно летает и должен иметь военное назначение.

– Боюсь вас разочаровать, – сказал Кристиан серьезно, – но воздушные шары и дирижабли не имеют военного назначения, разве что для разведки с воздуха. Только это все равно слишком хлопотно, и потом, такой аппарат может сбить любая пушка.

– Дорогой граф, – терпеливо сказала Амалия, – я долго думала над этим, но аквилон – это ветер, а Эол – бог ветров. То, что обозначают эти слова, должно летать. И оно интересует военных, раз они так тщательно охраняют эти секреты. По-моему, ясно.

– Но какой смысл военным… – вновь начал Кристиан.

– А вы подумайте о бомбах, которые можно бросать на города с воздуха, – посоветовала Амалия. – Что, если речь идет о летающем аппарате, который сумеет подниматься выше досягаемости пушек? Я, кажется, уже говорила вам, что думаю о теории мистера Дарвина. Стоит всегда исходить из того, что любое изобретение будет прежде всего употреблено во зло, а вовсе не во благо.

Не слишком убежденный ее словами, Кристиан тем не менее пообещал узнать все, что только можно.

– А как себя чувствует наш Арамис? – спросил он.

– Мистер Фрезер? Поправляется, к счастью, – улыбнулась Амалия. – А Мэй сидит с ним и изучает пособие для начинающих полицейских. Когда я заходила к ним прошлый раз, она уже дошла до техники ведения допроса.

– Зачем это ей? – удивился Кристиан.

– Она почему-то уверена, что пригодится. А я не стала ее разубеждать.

Глава «Допрос подозреваемого» и в самом деле показалась Мэй весьма занимательной. Среди прочего там рекомендовалось пропускать промежуточные этапы вопросов и ловить противника на мелочах. Пример: расследуется убийство.

– Господин студент, это вы убили пожилую даму?

– Да вы что! Да у меня алиби! Да меня видели двадцать человек в пивной и собака у дверей.

– Тэк-с, тэк-с. Значит, десять тысяч ассигнациями тоже не вы похитили?

– Какие десять тысяч? Я вообще ничего не взял из квартиры, я… Ой!

– Ай-ай-ай, господин Раскольников, как нехорошо!

Прочитав главу два раза, причем очень внимательно, Мэй вздохнула и закрыла книжку.

– Когда будет твоя свадьба, Уолтер? – спросила она, задумчиво глядя в окно.

– Какая свадьба? – изумился бедный священник.

– С дочерью леди Брэкенуолл, – пояснила коварная Мэй, загадочно улыбаясь. – Кажется, все об этом говорят.

Уолтер, у которого возникло ощущение, что его вторично огрели по голове, покраснел, побледнел, подскочил на месте и стал уверять Мэй, что он никогда!.. ни за что!.. ни при каких обстоятельствах! Он так разволновался, что Мэй даже стало его жаль.

– Не волнуйся так, Уолтер, врач ведь велел тебе находиться в покое, – сказала она, поправляя подушку. – Я просто подумала, ну, слышала краем уха какие-то разговоры у бабушки… Наверное, я все перепутала.

Уолтер вздохнул, сжал руку Мэй и признался во всем. В том, как он мечтает остаться в Ницце и как леди Брэкенуолл шантажирует его возможностью быть постоянным священником в местной церкви. Пока он сидит как на иголках и каждую минуту может опасаться, что его попросит оттуда какой-нибудь беспринципный негодяй, который решится стать зятем почтенной дамы.

– Надо рассказать об этом миледи Корф, – заметила Мэй. – Она что-нибудь придумает.

– Что она может поделать? – уныло спросил Уолтер. – Она же не имеет никакого отношения к нашей церкви.

– Зато принц Уэльский очень даже имеет, – возразила рассудительная Мэй. Уолтер оторопел.

– Мэй, ты имеешь в виду, что она знакома с его высочеством и…

– Нет, – бесхитростно пояснила Мэй. – Но герцог Олдкасл – ее хороший знакомый, а принц – его кузен.

Честный Уолтер ужаснулся при мысли, что из-за него станут тревожить кузена его высочества, и попросил Мэй ничего не говорить миледи Корф. В конце концов, все как-нибудь само образуется. Его считают хорошим священником, и, может быть, он все-таки останется в Ницце.

– Конечно, если ты так хочешь, я ничего не скажу, – пообещала Мэй, про себя, впрочем, решив поговорить с Амалией при первой же возможности. – А когда у тебя будет постоянное место, – добавила она, – ты, наверное, и в самом деле сможешь жениться.

– В целом свете, – решился Уолтер, – есть только одна девушка, на которой я хотел бы жениться.

– Да? – спросила Мэй. – И кто же?

– А ты не догадываешься?

Мэй задумалась.

– Я только надеюсь, что она хорошая, – предположила она несмело.

– Самая лучшая на свете, – серьезно ответил Уолтер и посмотрел ей в глаза.

…Когда Кристиан пришел в комнату священника, Мэй встретила его сообщением, что они с Уолтером помолвлены. Кристиан поздравил их, но не смог удержаться от вздоха.

– Хорошо вам, – сказал он, с невольной завистью поглядывая на их сияющие лица. – А меня женить хотят.

– Ну так не женитесь, – заметила Мэй, пожимая плечами. Сегодня все казалось ей особенно легким и достижимым.

– Легко сказать! – воскликнул Кристиан.

Вернувшись к Амалии, он сообщил о том, что Мэй, похоже, решила связать свою жизнь со священником.

– Боюсь, леди Брэкенуолл этого так не оставит, – вздохнула Амалия. – Конечно, постарается отомстить. Надо будет все-таки подыскать для мистера Фрезера достойное место. Грустно, если им придется начать свою совместную жизнь в бедности.

– А вы всегда стремитесь всех облагодетельствовать? – проворчал Кристиан.

– Я жестокосердный расчетливый циник, – поддразнила его Амалия, – и за каждую услугу плачу услугой. Так лучше?

– Простите, – смиренно сказал граф. – Я сказал, не подумав.

– Люди вечно жалуются на отсутствие добра, только откуда ему взяться, если они так подозрительно к нему относятся? – Амалия поднялась с места. – Ладно, идемте проведать нашу «Аделаиду». Водить я теперь умею, а что мне делать, если произойдет поломка?

Глава 25 Человек, который мечтал летать

Для Кристиана де Ламбера выдался донельзя насыщенный день.

Сначала он искал Жоржетту Бриоль, которую по известной причине не сумел найти. Затем объяснял Амалии разные технические тонкости, а когда наконец вернулся домой, то отец огорошил его сообщением, что сегодня на ужин к ним прибудут друзья герцога, и в их числе – виконт д’Авеналь со своей семьей.

Тут сознание Кристиана как-то поплыло, и он воочию увидел себя у алтаря с белой розой в петлице фрака, а рядом – очаровательную мадемуазель Иоланду в белой фате и белом платье с длинным шлейфом. Но какой бы прелестной она ни была, Кристиан не собирался жениться, и его не интересовало, что думают по этому поводу родители и даже родители родителей.

Поэтому он усилием воли прогнал видение, мило улыбнулся, сказал, что он чрезвычайно рад, прошел в одну из комнат первого этажа и благополучно покинул дом через окно, после чего, выражаясь языком полковника Барнаби, «дал дёру». Смею вас заверить, что самому д’Артаньяну не приходилось совершать столь стремительный маневр.

Через полчаса Кристиан уже стучался в дверь своего приятеля Жака Понталье, который обладал двумя преимуществами: он не водился со знатью, а стало быть, не мог выдать беглого графа, и к тому же страстно увлекался всем, что было связано с полетами. Как видим, наш герой вовсе не собирался забывать о задании, которое ему дала Амалия.

Понталье встретил его с распростертыми объятьями, пригласил ужинать, рассказал о воздушном шаре, который он с друзьями собирался запускать, и заодно упрекнул, что Кристиан променял парение в воздухе на грохот моторов на земле.

– Вообще-то, – солгал Кристиан, – я собираюсь вернуться к полетам. Автомобили мне надоели.

Понталье расхохотался и хлопнул его по плечу.

– Вот! Я же тебе говорил: гонки – вздор! Что это за цель – дойти до скорости в сто километров в час? А дальше что? Двести? Триста? Другое дело, Кристиан, когда ты летишь, как птица! Вверху Бог, внизу земля, а ты посередине. Но все-таки ближе к Богу и птицам, чем к людям, и это правильно. На земле нет ничего хорошего, поверь мне!

– Ну уж прямо, – проворчала его жена Нанетта, внося ужин. Жак засмеялся. Что бы он ни говорил, но свою семью этот сорокалетний здоровяк любил крепко.

– На этой неделе, – сказал Жак, – мы собираемся запускать наш шар. Тогда и посмотрим, не ошибся ли я с расчетами. Приходи, для тебя всегда найдется место!

Они отдали должное ужину, обменялись новостями, и Кристиан, набравшись духу, приступил к делу.

– Скажи, Жак… Тебе что-нибудь известно об Эоле?

– Известно ли мне! – воскликнул его друг, загораясь, как порох. – Я, наверное, всю жизнь буду жалеть, что не смог присутствовать при его полете. Ее мать была больна, я не смог отлучиться, – объяснил он, кивая на Нанетту. – А потом эти паршивые военные наложили лапу на проект, и Адер уже меня не приглашал.

– Давай по порядку, хорошо? – предложил Кристиан. – «Эол» – это что? Воздушный шар? – Жак мотнул головой. – Дирижабль?

– Я бы не жалел о дирижабле, я десятки их перевидал, – ворчливо отозвался Понталье. – Нет, Кристиан. «Эол» – это самолет.

– Что?

– Са-мо-лет, – наслаждаясь каждым слогом, отчеканил Жак. – Совершенно новое слово в истории воздухоплавания. Шары, нагретый воздух – это совсем другое. «Эол» – это крылья и мотор. Бог ветров, понимаешь ли ты! Семь лет назад Адер запускал его в парке замка Грец-Арменвилье, недалеко от Парижа. А я не смог прийти! Эх!

Он яростно запустил пятерню в свои жесткие темные волосы и взъерошил их.

– Там были служащие, они смотрели, разинув рты. Никто не верил, что он полетит, но он полетел! Конечно, пролетел мало, пару десятков метров, и поднялся над землей ненамного, но, понимаешь, это ведь первый полет! Нельзя ждать от человека, что он взмоет, как птица. И потом, никто еще не знает толком, как управлять этой штукой. С шарами все ясно, у нас накоплен опыт в несколько веков. А тут – ничего не понятно. Крылья, мотор! А воздушные потоки? А дождь, а снег? Все это ведь тоже надо учитывать!

– То есть самолет – это машина с крыльями, как у птицы, и…

Жак мотнул головой.

– Адер скопировал механизм крыла летучей мыши. Он долгое время изучал полеты птиц, насекомых и летучих мышей. Почему-то летучие мыши ему приглянулись больше всего.

«Летучая мышь! – мелькнуло в голове Кристиана. – Викарий же видел на салфетке набросок крыла… Так что, получается, ему не померещилось?»

– А сам Адер – это кто? – спросил он.

– Клеман Адер – инженер и изобретатель, – ответил Жак. – Он усовершенствовал телефон, велосипед и… что еще? Да, создал какую-то машину для постройки железных дорог. Чтобы укладывать рельсы или что-то в этом роде. В общем, деньги у него водятся, но по-настоящему он помешан только на полетах. Хороший человек, – без тени иронии прибавил он.

Кристиан потер лоб. Внезапно возникло впечатление, что рядом с ним существовал совершенно особый, жутко интересный и неизведанный мир чудес, который он проморгал исключительно по собственной нерадивости. Ведь полеты всегда стояли для него на втором месте после автомобилей.

– А дальше? – спросил он. – Я имею в виду, с «Эолом», с Адером… и вообще.

– Я же тебе сказал: дальше влезла армия, – проворчал Жак. – Адер человек обеспеченный, но строить самолеты – занятие не из дешевых. Я слышал, один «Эол» ему обошелся в 200 тысяч франков[189]. Армия предложила необходимые деньги, чтобы довести модели до ума. С тех пор он закрылся, и в том, что касается самолетов, работает только для них.

– А какой у армии может быть интерес? – спросил Кристиан.

– У этих сволочей может быть только один интерес: военный, – ответил Жак, и желваки на его скулах заходили ходуном. По натуре Понталье был убежденный пацифист. – Речь ведь идет не просто о полете, который может проделать каждый идиот, если ему взбредет в голову сигануть в Сену с моста. Речь идет об управляемом полете, Кристиан. И страна, которая независимо от других стран разработает летающие на большой высоте машины, получит большое преимущество.

Кристиан нахмурился. Странно, подумалось ему, ведь Амалия и Жак – такие разные люди, но, в сущности, говорят они об одном и том же.

– Так ты придешь посмотреть на наш шар? – спросил Жак. – Конечно, это не самолет, но обещаю, он точно полетит.

– Надеюсь, твой шар поможет мне улететь от моих неприятностей, – пошутил Кристиан. В глубине души он понимал, что вряд ли сможет участвовать, но не хотелось обижать старого друга.

– А что у тебя за неприятности? – спросил Понталье.

– Кажется, семья собралась меня женить, – признался Кристиан.

Жак расхохотался.

– Ей-богу, сударь, вы ведь уже не мальчик! Скажите «нет», и дело с концом.

– А как поживают остальные? – спросил Кристиан, чтобы свернуть неприятную для него тему. – Альберто, Люка, Симон? Я поднимался в воздух вместе с ними, пока окончательно не пересел на автомобили.

– Да все у них нормально вроде бы, – сказал Жак, пожимая мощными плечами. – Симона только легавые затаскали по допросам. – К полицейским Понталье относился еще хуже, чем к военным.

– А что случилось? – осторожно спросил Кристиан. – Может быть, я смогу помочь?

– Да с ним-то все в порядке, – успокоил его Жак. – Просто он живет рядом с домом Луи Жиффара, которого недавно обокрали. Причем кража получилась какая-то странная, взяли только одну вещь, которую он хранил в память о друге.

– Какую еще? – спросил Кристиан, даже не догадываясь, что именно его ждет.

– Это долгая история, – серьезно ответил Жак. – Не поверишь, но вообще-то украли гроб.

Кристиан поперхнулся.

– Ну да, я бы тоже не поверил, если бы мне сказали, – кивнул Жак. – И тем не менее это чистая правда! Вот слушай…

… – Госпожа баронесса! Пришел граф де Ламбер и просит его принять. Он…

Но Кристиан, презрев приличия, уже влетел по ступеням в гостиную Амалии.

– Амалия Константиновна, – торжественно объявил он по-русски, – я знаю все!

– Ступайте, Мадлен, – сказала Амалия жене консьержа. – Все в порядке.

Та нехотя удалилась, не смея перечить.

– Что именно вы знаете, Кристиан?

– Все! Про «Эол», гроб и летучую мышь.

– Начнем с «Эола», – распорядилась Амалия, – а потом разберемся с остальными. Итак?

Кристиан набрал воздуху в грудь и стал рассказывать, как он – по чистой случайности, разумеется, – заглянул в гости к приятелю, с которым они когда-то вместе летали на воздушном шаре, и тот просветил его насчет множества любопытных вещей.

– Еще Понталье мне сказал, – говорил взволнованный граф, – что после «Эола» Клеман Адер стал строить второй самолет, уже двухмоторный, и назвал его «Зефир», но по каким-то причинам не достроил. Я думаю, что «Аквилон» – это, наверное, уже третий по счету. Но проект окружен военной тайной, так что сами понимаете…

– Так, – сказала Амалия, поставив руки на подлокотники и соединив кончики пальцев. – Кое-что прояснилось. Мсье Адер занимался постройкой самолета для армии, и тут пропали какие-то его чертежи. К делу подключили лучших полицейских, в том числе Моннере, а также контрразведку. Моннере напал на след… и дальше мы все видем. – Она сощурилась. – Рисунок на салфетке, увиденный Уолтером, – это схема крыла, которую, вероятно, набросал Генриху один из сотрудников Адера, видевший самолет. А при чем тут гроб?

– Это очень грустная история, – сказал Кристиан. – О человеке, который мечтал летать.

– И она, конечно, тоже связана с самолетами.

– Да, сударыня. Но вообще-то это произошло давно, почти 20 лет тому назад.

– Я вся внимание, – сказала Амалия.

– Человека, о котором я говорю, звали Альфонс Пено. Его отец был адмиралом, а сам он отличался слабым здоровьем и не мог плавать по морям. Зато мечтал летать. Он создавал небольшие модели… самые разные, которые летали, но все это были, в сущности, игрушки. Со своим другом Полем Гошо он хотел даже придумать такой самолет, который сможет садиться на воду. Это, конечно, кажется фантастикой, но Пено был уверен, что это возможно.

– Невероятно, – сказала Амалия, которая очень внимательно слушала Кристиана. – Так когда, говорите, это было?

– В семидесятые годы, сударыня. Когда Альфонсу Пено было 20, он уже присоединился к Французскому обществу воздухоплавателей. Потом он стал вице-президентом этого общества и участвовал в издании газеты «Аэронавт». – Кристиан перевел дыхание. – Ему было мало небольших моделей, он хотел построить аппарат, на котором смог бы летать человек, но это означало большие затраты. Общество воздухоплавателей не поддержало проект Альфонса Пено, и в отчаянии он решил, что его мечта никогда не осуществится. Тогда он положил все чертежи самолета, которые он и его друг Гошо тщательно подготовили, в коробку в форме гроба, и отдал ее своему знакомому по имени Луи Жиффар, который тоже грезил о полетах. А потом Пено отправился домой и покончил с собой. Это случилось в 1880 году. Ему было всего 30 лет.

– Поразительно, – проговорила Амалия, потрясенная до глубины души. – Я пыталась придумать хоть какое-нибудь объяснение этой коробке, которую видел мистер Фрезер, но… признаюсь честно, ничего подобного мне в голову не пришло. Безумно жаль этого Альфонса Пено. Судя по тому, что вы рассказали, он был очень талантлив, и если бы он был жив сейчас… Да что тут говорить!

– Луи Жиффар сохранил коробку и чертежи на память о своем друге, – добавил Кристиан. – А несколько дней назад их украли. Жиффара допрашивала полиция, как и его соседей. И вот что интересно: их попросили никому не говорить о происшедшем, и весть о краже в газеты тоже не просочилась.

– Ну что ж, – сказала Амалия, – теперь ход событий примерно ясен. Есть два агента, которые охотятся за всем, что связано с самолетами. Генрих украл чертежи Пено, Оберштейна, похоже, интересовал только «Аквилон». Каким-то образом Генрих тоже прознал об «Аквилоне» и решил укрепить свои позиции, потому что чертежи семнадцатилетней давности – это одно, а современные разработки Клемана Адера – совсем другое. Теперь надо понять, что именно сумел отыскать Моннере, почему он поехал в Ниццу и что вообще произошло с бумагами, пропавшими у Адера. Судя по поведению обоих агентов, ни один из них до бумаг пока не добрался. Так что у нас есть шанс.

– Что будем делать? – спросил Кристиан.

– Мне нужен Клеман Адер, – ответила Амалия. – Беда в том, что формальный визит ничего не прояснит, а методы, которые я применила к маленькому Моннере, в случае с изобретателем точно не сработают. – Она лукаво покачала головой. – А было бы занятно накормить изобретателя мороженым и выведать все, что нам нужно.

Кристиан вздохнул.

– Если дело только в мороженом, – объявил он, – то я готов пожертвовать собой.

– В каком смысле?

– Так, – беспечно промолвил Кристиан. – Просто у меня появилась одна мысль. Кажется, я знаю, как нам заполучить Адера. – Он блеснул глазами и наклонился к Амалии. – И хотя для меня это будет чертовски рискованно, но ради вас я пойду на все!

Глава 26 Слуги и господа

– Своим поведением, сударь, – заявил герцог, – вы поставили нас в неловкое положение. Чрезвычайно неловкое!

Он был так раздосадован, что даже не пытался скрыть свои чувства.

– Можете мне объяснить, куда вы так внезапно удалились без объяснения причин и где пропадали всю ночь? – продолжал он. – Ваша мать уже начала беспокоиться. И вообще, это совершенно неслыханно!

Разговор этот происходил на следующее утро после того, как граф де Ламбер наподобие гоголевского персонажа выпрыгнул в окошко и отправился сначала к Понталье, а потом к баронессе Корф. С ней он несколько часов обсуждал их будущие действия, а когда они наконец обо всем договорились, на дворе уже стояла ночь, и Амалия сказала, что он может переночевать у нее, если пожелает.

– Я скажу Мадлен, – добавила она, – она постелит для вас в синей спальне.

И так как Кристиан вовсе не горел желанием вернуться домой, а, с другой стороны, был не прочь задержаться возле баронессы подольше, он с радостью согласился.

Он превосходно провел ночь в мягкой постели (для особо любопытных читателей сообщаем, что спал граф все-таки один), а наутро вернулся под родительский кров, предчувствуя ледяной прием и град упреков за свое вчерашнее бегство.

– Я был в гостях, – ответил Кристиан отцу. – У своей знакомой.

Герцог поглядел на его лицо, понял, что по части упрямства ему сына не обойти, и нахмурился.

– Я надеялся, что нам удастся избежать этого разговора, – сказал герцог после небольшой паузы, во время которой он поправил фигурку в шкафу, которая осмелилась не так стоять и нарушала законы симметрии. – Но госпожа баронесса Корф не может похвастаться безупречным поведением. Более того, если называть вещи своими именами, она авантюристка… да, обыкновенная авантюристка. И я был бы весьма признателен, если бы вы…

– При чем тут баронесса Корф? – нетерпеливо перебил его Кристиан. – Моя знакомая, о которой я говорил, это Мэй Уинтерберри.

Тут герцог растерялся, что, по правде говоря, случалось с ним чрезвычайно редко. Он почувствовал, что совершенно отстал от жизни, раз не в состоянии уследить за увлечениями своего сына. Чтобы скрыть свое смущение, он кашлянул.

– Кажется, я где-то слышал это имя. Она англичанка? Или американка?

– Она внучка мадам Бланшар, – ответил Кристиан, – и весьма достойная особа. Я обещал пригласить ее с другом к нам на вечер. Думаю, можно также пригласить Авеналей, Гастона, кого-нибудь из ваших друзей, знакомых матери, в общем, кого хотите. А еще я хотел бы пригласить человека по имени Клеман Адер.

– Вы хотите устроить вечер? – изумился герцог. Сколько он помнил, Кристиан никогда не проявлял интереса к светским развлечениям. – Но так быстро это не делается. Приглашения надо рассылать за месяц, хотя бы за несколько недель! Что о нас будут думать люди?

– Это будет маленький вечер, – вкрадчиво промолвил Кристиан. – Только для своих. Никаких писателей, никаких актрис, никаких салонных звезд. И, честно говоря, я не могу представить себе человека, который пожелал бы вам отказать.

– Ну разве что совсем небольшой вечер, – пробормотал герцог, которого обуревали сомнения. Он покосился на сына, но тот ответил ему безмятежным взглядом сытого кота, слопавшего любимого попугайчика хозяйки и притворяющегося, что знать не знает, отчего к его физиономии прилипли пестрые перья. – А зачем тебе понадобился этот Адер? Сколько я помню, он обыкновенный вульгарный промышленник и к тому же из совершенно незначительной семьи.

– Он создает моторы, – пояснил Кристиан. – А я хочу выиграть следующую гонку Париж – Руан, и мне надо кое-что с ним обсудить.

Герцог заколебался.

– Я надеюсь, – сказал он наконец, – вы не помолвлены с этой мадемуазель Мэй?

– Что вы! – воскликнул Кристиан. – Между нами, она предпочитает священнослужителей. Пригласите на вечер кардинала Парижского, и она будет совершенно счастлива.

Забегая вперед, стоит отметить, что герцог не стал рисковать и приглашать кардинала, который относился к нему довольно прохладно. Зато явились другие гости, общим числом человек тридцать, что составляло недурное число для «маленького вечера».

Среди них оказалась и Иоланда д’Авеналь, которая уже знала об идее выдать ее замуж за Кристиана и горячо поддерживала намерение своих родителей. Граф ей всегда нравился, а что касается страсти к автомобилям, то она уже давно решила, что заставит его забыть все эти глупости.

Впрочем, она не стала опережать события, а повела себя исключительно тонко.

– Дорогой Кристиан! – прощебетала она. – Сколько мы с вами не виделись! – (Два месяца, по правде говоря.) – Это правда, что вы будете участвовать в следующих гонках? Как это очаровательно! Представьте, мне всегда нравились автомобили. В них есть что-то такое… мощное!

Кристиан, который разговаривал с немолодым господином, спросил, знает ли она месье Адера, и представил Иоланде изобретателя. Но тут в толпе гостей произошло легкое движение, и Иоланда обернулась.

Машинально она отметила роскошное шелковое платье, потом еще более роскошные украшения – на корсаже в виде ветки глициний, искрящейся бриллиантами, на шее, в волосах. «Эта диадема! – мелькнуло в голове у Иоланды. – Где же я видела ее раньше?»

Что же до мужчин, то они увидели прелестную девушку, темноволосую, кудрявую, которая улыбалась немного смущенной улыбкой, крепко зажав в руке обшитую кружевом сумочку. Изобретатель, который обладал присущей людям его типа способностью прежде остальных проникать в суть вещей, подумал, что день прожит не зря, и повеселел. Мало того, что сын герцога оказался весьма толковым молодым человеком и со знанием дела рассуждал о моторах, так еще на вечере оказалась такая очаровательная особа.

Возле девушки стоял совершенно растерянный молодой человек, чем-то неуловимо смахивающий на священника. Видя, что Уолтер находится в затруднении, а Мэй попросту не знает, что делать, Кристиан подошел к ним и подвел гостей к хозяину дома.

– Это мадемуазель Мэй, о которой я вам говорил, – сказал он отцу. – А это… кхм… ее кузен Уолтер.

Герцог посмотрел на ветку глициний, которая трепетала и переливалась на груди Мэй, на порозовевшее от смущения лицо девушки, и в голове его, пока он произносил требуемые приличиями любезные слова, наперегонки понеслись самые странные мысли. Он вспомнил о миллионе Клариссы, а вслед за этим как-то незаметно – о том, что виконт д’Авеналь, если быть откровенным, не может похвастаться большим состоянием. Кроме того, подумал, что Мэй ничуть не похожа на свою бабушку и что, судя по украшениям, эта англичанка вскоре станет чрезвычайно богатой наследницей. О том, что украшения, равно как и платье, Мэй на вечер предоставила баронесса Корф, герцог, конечно, не подозревал.

Пока на втором этаже особняка Иоланда, кусая губы, ревниво поглядывала на Мэй, ставшую центром всеобщего внимания, Адер пил шампанское, Кристиан говорил с ним о моторах, автомобилях и летательных аппаратах, Гастон де Монферье, потирая сникший ус, горестно думал, что Кристиан, которого он считал простофилей, обвел всех вокруг пальца и отхватил себе до неприличия богатую партию, – так вот, пока наверху происходили все эти события невероятной важности и вечер набирал обороты, слуги внизу терпеливо ждали, когда все закончится, господа устанут веселиться и можно будет вернуться домой. Горничная Мэй сидела на стуле, держа в руках пальто своей госпожи. Если при слове «пальто» вам представляется нечто практичное и скроенное из куска темной ткани, вы ошибаетесь. Белое пальто мадемуазель Мэй было произведением портновского искусства, в котором практичности было не больше, чем в золотой статуэтке, усыпанной алмазами. Оно было украшено вышивкой, усеяно блестками и пробуждало коммунистические мысли во всяком, кто его видел, – даже в тех, кто считал себя противниками коммунизма. В общем, в этом пальто было что-то такое, что призывало немедленно его экспроприировать, а хозяина запрятать туда, где никакая одежда ему больше не понадобится.

– Может, повесишь пальто хозяйки с остальными? – спросил сердобольный лакей, косясь на симпатичную горничную англичанки. – А то они там наверху долго сидеть будут.

– Так оно же белое, – горестно сказала горничная. Это была брюнетка с карими глазами, всем хорошая брюнетка, только одна щека у нее немного раздута. – Одно пятно, и прощай моя служба. Лучше уж я тут посижу, так надежнее.

– Да уж, тяжелая у нас работа, – поддержал разговор немолодой слуга, который сидел неподалеку.

– И не говорите! – воскликнула горничная. – А вы чей будете?

– Господина Адера, – важно ответил слуга. – Слышала о таком?

Горничная наморщила лоб.

– Чулочный фабрикант, что ли? – не совсем уверенно предположила она.

– Какое там, – отозвался ее собеседник. – Он инженер, изобретатель. У нас дома такие господа бывают!

– И что, хорошо платит? – загорелась горничная.

– Очень хорошо, – подтвердил слуга.

– Придирается, значит, сильно, – разочарованно молвила горничная. – Знаем мы эти богатые места. Всю душу вытянут, пока деньги получишь.

– Да нет, не так уж и придирается. Но порядок любит, что есть, то есть.

– А по мне, – заявил первый лакей, – нет ничего лучше знатных господ. Что бы ни говорили, но они умеют себя вести. Платят, конечно, не шибко, зато такого, как у вашего Адера, у нас не бывает.

– Молчи уж лучше, – отозвался немолодой слуга. – Всезнайка!

– А что у вас приключилось? – с любопытством спросила горничная. – Что, хозяин кого-нибудь побил?

– Да ты что! – ужаснулся слуга Адера. – Нет, у нас другая оказия. Только это секрет.

– Секрет Полишинеля, – объявил герцогский лакей. Похоже, он всерьез вознамерился овладеть вниманием кареглазой горничной. – Месье Адер открыл, что его чертежи кто-то копировал, а чертежи секретные. Ну, тут и поднялась суматоха: кто, да как, да кто посмел, да как сумел. А по всему выходило, что, кроме своих, никто не мог. Месье Адер же помощниками не пользуется, сам все чертит.

– Ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил слуга изобретателя.

– Слуга префекта рассказал, – объяснил лакей. – У префекта стены тонкие, поневоле все услышишь.

– Так что, вас обвинили в краже? – с сочувствием спросила горничная у старого слуги. – Ужас какой!

– Да бог с вами, никто меня не обвинял! Но страху натерпеться пришлось, это точно. Полицейские всюду шныряли, вопросы задавали…

– Вы не принесете мне стакан воды? – попросила горничная у герцогского лакея. – Очень уж у вас тут жарко!

Тот ухмыльнулся и, сказав: «Будет исполнено, мамзель», испарился.

– Я однажды была в доме, где произошла кража, – сказала горничная, доверчиво глядя на старого слугу. – Ух, как хозяева кричали! Никому не пожелаю пережить такое!

– Да хозяин-то на нас не кричал, – ответил слуга. – И полицейские такие вежливые были, что прямо оторопь берет. Особенно этот, как его… Папийон.

– Да ну! – Горничная разинула рот. – Он же знаменитость, о нем в газетах пишут! И ты его видел?

– Как тебя, – подтвердил слуга, довольный эффектом. – Они нас поделили, я хочу сказать, полицейские нас поделили между собой, кто с кем работает, а мы были вроде как подозреваемые. Их четверо, и все птицы высокого полета, дело-то важное! Папийон, Легран, потом еще один, забыл фамилию, и этот, как его – Моннере. Этот самый противный, доложу тебе. Прицепился к Стефану…

– Кто такой Стефан?

– Слуга мсье Адера. Он по фамилии Малле, но я его всегда Стефаном зову. Он самый старый после меня, то есть самый старый я, потому что больше всех служу у господина, ну, а он уже после пришел. Да… Так вот, Моннере кто-то сказал, что видел Стефана возле рабочего кабинета хозяина, и как раз тогда, когда никого в кабинете не было. А Стефан честный малый, только проку от этой честности, она никого еще в суде не защитила. Даже мсье Адер говорил Моннере, что не подозревает Стефана, но тот твердил: у него были ключи от кабинета, его видели неподалеку, он мог снять копии. Прицепился, как репей, и довел беднягу, наверное.

– В каком смысле довел? – изумилась горничная.

– Так Стефану на улице стало плохо, и он под карету попал, – пояснил слуга со вздохом. – Моннере этот все грозил, что выведет его на чистую воду. Ты, говорит, меня не проведешь своей фальшивой преданностью, я тебя насквозь вижу. Жестокие они люди все-таки, эти сыщики.

– А Стефан что, умер? – Говоря, горничная деликатно зевнула.

– Нет. В больнице лежит, весь покалеченный. Мсье Адер обещал, что будет платить ему пенсию. Все-таки он ни в чем не виноват, за что же его так?

Лакей герцога принес стакан воды для горничной, но когда она протянула руку, он быстро отвел свою.

– Ну! Это еще что? – сердито спросила горничная.

– А поцеловать? – спросил наглец.

– Больно много чести, – фыркнула горничная.

– Ай-ай-ай! – укоризненно сказал лакей. И, наклонив стакан, вылил воду на белое пальто Мэй.

– Ах ты гад! – взвизгнула горничная и, вскочив с места, с размаху стукнула его кулаком под дых, а потом рубанула ладонью по шее так, что лакей почти в беспамятстве повалился на пол.

– Мадемуазель! – Слуга изобретателя вытаращил глаза.

– Что тут творится? – С этими словами в комнатке появился немолодой человек с желчным лицом и военной выправкой, которую не спутать ни с какой другой.

– Господин полковник! – простонал слуга Адера. – Это… это… он испортил пальто ее хозяйки, а она его поколотила. – Лакей лежал на полу, держась за шею, и слабо стонал.

– И правильно сделала, – одобрил господин полковник, скользнув взглядом по дорогому пальто. Пятно растекалось. – Кстати, там уже минуту кто-то трезвонит в дверь. В этом доме что, совсем нет приличных слуг?

И, не удостоив более взглядом драчливую горничную, которая поправляла прическу, он удалился.

– Чертовка! – простонал лакей. – Ты зачем дерешься, а? Вода высохнет, и будет твое пальто как новое!

– Ага, высохнет, – проворчала горничная. – А если она сейчас захочет уезжать, что же, мне место терять?

– Да куда она уедет, – с отвращением ответил лакей, поднимаясь с пола и отряхивая одежду. – Ей еще графа заарканить надо. – И, чувствуя себя в точности как китайский сервиз, который разбили на тысячу осколков, отправился открывать дверь.

Тем временем граф, которого, по мысли прислуги, Мэй неминуемо должна была заарканить, вежливо, но твердо пресек попытки Гастона увлечь девушку танцевать и отвел ее в угол. Вскоре к ним присоединился Уолтер Фрезер. Молодого священника раздирали противоречивые чувства. Он никогда еще не видел Мэй такой ослепительной – и искренне гордился ею. Но также он замечал взгляды мужчин, направленные на нее, и его терзала нешуточная ревность.

– У вас дома очень мило, – сказала Мэй Кристиану. – И ваши родители очень любезны. Но все равно мне не по себе. Я чувствую себя обманщицей!

Услышав эти слова, Уолтер внезапно успокоился. Какое бы платье Мэй ни надела, в глубине души она все равно оставалась прежней – той, которую он так любил.

– Вам удалось поговорить с Адером? – спросила Мэй.

– Как Ам… то есть баронесса Корф и предполагала, стоило мне заговорить о полетах, как он стал отвечать общими фразами, – заметил молодой человек. – Будем надеяться, что ей удалось узнать куда больше.

– Мне почему-то кажется, – сказал Уолтер, – что у нашего кардинала все должно получиться. – Он улыбнулся Мэй и тайком взял ее за руку.

«Однако! – Гастон де Монферье, наблюдавший эту сцену, едва не уронил свой монокль. – Кристиан позволяет этому мужлану держать ее за руку! Ну, быть ему рогатым! Нет уж, будь моя воля, я бы на километр не подпускал таких… кузенов!»

Однако Мэй, совершенно забыв о своей роли, тепло улыбнулась Уолтеру в ответ. А когда она повернула голову, произошло нечто ужасное.

В дверях она увидела бабушку Клариссу.

Глава 27 Беглецы

…В сущности, раньше все было просто. На одной стороне была она, Кларисса Фортескью, в первом браке – Уинтерберри, во втором – Бланшар, наследница маршала Поммерена и в силу денег – особа весьма значительная. На другой стороне были ее жадные родственники.

Они слали ей слезные письма, кляузы, льстивые поздравления с праздниками – это они-то, которые раньше не писали ни слова и привыкли считать ее мертвой, потому что им так удобно. Но едва она разбогатела, как они сочли ее более чем достойной родней – и стали ей досаждать.

Она уничтожала большинство писем, не читая, и хохотала над теми, которые ей доводилось прочесть. А потом стали являться просители – один за другим. Ее внуки, черт бы их побрал.

Конечно, они были вежливы. Они осыпали ее комплиментами и клялись в преданности, но на их лицах она читала одно и то же: «Когда же ты наконец загнешься? Когда мы получим твои денежки?»

И оттого она избавлялась от них, методично и упорно, как от сорняков, которые забрались в ее прекрасный райский сад, где сама она была и Евой, и змеей, и запретным плодом. А потом среди сорняков оказалось совершенно неизвестное растение, и Кларисса растерялась.

История с экспрессом «Золотая стрела», нападением на Мэй и ее поспешным отъездом в обществе баронессы Корф, которую Кларисса не без оснований считала чрезвычайно подозрительной особой, совершенно выбила старую даму из колеи. Сначала она, разумеется, сказала Бланшару:

– Уехала – ну и ладно! Жаль, конечно, что мне не пришлось ее выпроваживать. Я бы придумала что-нибудь новенькое!

В тот день она купила себе очаровательного пекинеса, чтобы позлить одну надменную принцессу, у которой тоже была собачка этой породы, и заказала две дюжины павлинов для сада. А потом она как-то незаметно для себя оказалась в комнате Мэй. Та уехала впопыхах и большую часть вещей оставила в своей комнате.

Клариссе была неведома щепетильность – во всяком случае, по отношению к людям, которые имели наглость претендовать на ее наследство. Поэтому через полчаса она добралась до записной книжки, покрытой невнятными каракулями про убийства и трупы, почему-то мушкетеров и кардинала Ришелье, а также прочитала два письма к некой Флоре.

– Юбер! – запричитала Кларисса, выходя из спальни с записной книжкой в руках. – Юбер, моя внучка – сумасшедшая! Она пишет кому-то, кому хочет пришить руки! И еще ее подругу, оказывается, роняли из окна!

Адвокат выслушал перевод писем Мэй на французский и задумался. Острый логический ум, как всегда, помог ему отыскать самый правдоподобный ответ.

– Все очень просто, – сказал он наконец. – Она пишет кукле.

– Юбер! Ты сошел с ума? – возмутилась Кларисса.

– Я бы сказал, это вполне в твоем духе, – отозвался адвокат. – Ты что, не разговариваешь иногда со своим портретом, на котором тебе двадцать пять лет?

– Мало ли с кем я разговариваю, – сварливо отозвалась Кларисса, – все равно, писать кукле ненормально! И что это за заметки об окровавленных ножах, кардинале, который будто бы все знает, и убийстве? Не нравится мне все это!

Бланшар нахмурился.

– Мне кажется, – сказал он наконец, – твоя внучка попала в какую-то историю.

– Но почему она мне ничего не сказала? – вскричала Кларисса.

– Просто она убеждена, что ты ее, гм, не слишком жалуешь, – тактично ответил адвокат.

Кларисса задумалась.

– Я вовсе не обязана ее выручать, – промолвила она наконец. – И вообще, она ни о чем меня не просила. Так что мне все равно, что там произошло.

Однако Бланшар видел, что ей вовсе не все равно. Через некоторое время Кларисса вновь вернулась к этой теме.

– Юбер! Кто это сказал, что в наших детях мы любим не их достоинства, а свои недостатки?

– Ты, – ответил адвокат, не моргнув глазом.

– Я помню, это был кто-то из моих друзей, – пожаловалась Кларисса, – но не помню, кто. Старость! Цитируешь неизвестно кого и считаешь себя умной, потому что забыла, у кого подслушала фразу. Юбер!

– Да, дорогая?

– Когда привезут моих павлинов?

– Обещали через неделю. Быстрее я не смог.

Кларисса поглядела на печальную мордочку пекинеса и посадила собачку себе на колени.

– И зачем я завела собаку? – пожаловалась она. – Наверняка она будет гонять павлинов.

– Она же совсем маленькая, – удивился Бланшар. – Но ты же не из-за нее беспокоишься, верно?

– Я ни о чем не беспокоюсь, – ответила Кларисса с металлом в голосе, и муж почел за благо оставить эту тему.

А потом она стала собираться и велела взять два билета на экспресс до Парижа.

– Мне не нравится эта баронесса, – заявила Кларисса. – И вообще мне все не нравится! Уж я-то разберусь, что да как!

И, едва сменив одежду и наведя кое-какие справки, отправилась разбираться.

По правде говоря, Кларисса ожидала чего угодно. Но увидеть Мэй в бальном платье и бриллиантовой диадеме, Мэй, увешанную драгоценностями, как елка конфетами, Мэй в самом чопорном, самом неприступном доме Сен-Жерменского предместья – это что-то неописуемое.

С точки зрения Клариссы, Мэй еще могла получить платье по дружбе или по знакомству – хотя, сколько помнила старая дама, туалеты от Дрекола никому просто так не дают. Но украшения, сверкавшие на девушке, пробудили в бабушке самые мрачные предчувствия, потому что по опыту Кларисса знала, что обрести такие драгоценности честным путем может только любимая дочь богача или нелюбимая, но законная супруга. Поневоле старой даме пришлось подозревать, что ее внучка или ограбила ювелирный магазин, или продалась богачу, что ничуть не лучше, так как означало, что она, Кларисса, совершенно в ней ошиблась. Ноздри старой дамы трепетали от негодования, глаза сверкали. Возле нее Бланшар, весь взмокший от напряжения, держал руку на кармане, где на всякий случай носил нюхательную соль. Раньше в ней не возникало нужды, но теперь, когда адвокат видел выражение лица жены, он не сомневался, что она или упадет в обморок, или закатит грандиозный скандал.

– Эварист, – сухо сказала она хозяину, – что это такое?

– Я бы просил вас… – с неудовольствием начал герцог.

– О, не стройте из себя ханжу. После того, что между нами было, это просто смешно! – Тон ее был как пуля, разящая наповал. – Только я одного не понимаю. Откуда у нее это платье и эти драгоценности? Сто тысяч франков, не меньше, и все от Фуке и от Вевера![190]

– Я полагал, что вы… – начал удивленный герцог.

– Так, так, – просипела Кларисса, заметив Уолтера, – и священник тоже здесь! Что они затеяли, в самом деле?

В другом конце зала Мэй, бледнея, прошептала Уолтеру:

– Уолтер… Мне сейчас станет плохо! Как она на меня смотрит!

– Если вам станет плохо, его преосвященство этого не одобрит, – вмешался находчивый Кристиан. – Быстро идите за мной!

И, подхватив под локти Мэй и Уолтера, потащил их к задней двери.

– Кристиан! – изумилась Иоланда. – Вы уже уходите?

– Нет, улетаю! – ответил он, очаровательно улыбаясь.

Трое мушкетеров скатились по лестнице, едва не сбив с ног лакея, который нес тяжелый, как броненосец, поднос, однако Уолтер в последнее мгновение поднос подхватил и не дал ему рухнуть.

– Побольше шампанского! – прокричал Кристиан изумленному слуге. – Скорее, скорее сюда! Амалия! Да где же она… Амалия!

Та тотчас же появилась, причем несла не только белое пальто, которое одолжила Мэй, но и плащ Уолтера, и свою накидку. Судя по всему, у Амалии уже было все готово для поспешного отхода.

– Кларисса наверху – не знаю, как она сюда проникла – я ее не приглашал, слово дворянина! Где ваша машина?

– На улице, у подъезда. Можем уходить. Я узнала все, что надо.

Через несколько минут, когда Кристиан сидел за рулем, а автомобиль трясся по безлюдным улицам, Амалия сняла с головы парик, вытащила из-за щеки шарик, который так изменил ее внешность, и пересказала сообщникам все, что ей удалось узнать от слуги Клемана Адера.

– Итак, Моннере больше всего подозревал слугу Адера, которого зовут Стефан Малле. Это набожный старик, которого остальные слуги в доме очень уважают. Когда-то он служил чертежником, что стало дополнительным поводом заподозрить его. Сами понимаете, для того чтобы скопировать чертежи, нужна определенная сноровка. У Малле двое сыновей, дочь умерла в родах, и шесть или семь внуков. Сыновья и внуки работают кто где и в деньгах вроде не нуждаются, но есть один нюанс: во время недавнего скандала, связанного с Панамским каналом, Малле потерял почти все сбережения, так что не исключено, что он захотел поправить свои дела, продав копии чертежей на сторону. Сейчас он в больнице и в довольно плохом состоянии. Его жена держит мелочную лавку в Париже, причем расположенную в том же квартале, что и ломбард, куда заходил Луи Норвэн. Интересно, это случайное совпадение или нет?

– Мы все время возвращаемся к ломбарду, – заметил Кристиан. – Вы считаете, он может иметь какое-то значение?

– Не только я, – усмехнулась Амалия. – Вчера я опять пыталась подъехать туда, поговорить с хозяином и узнать, что за кольцо выкупал Норвэн. Но там по-прежнему все оцеплено полицией, причем они явно что-то ищут. Даже подняли крышку люка, в который стекает вода, и вызвали рабочих.

– А что они могли искать? – удивился Кристиан. – Кольцо ведь было у Норвэна, а оружие унес Уолтер.

– Возможно, схватка произошла как раз из-за кольца, – пояснила Амалия. – Когда они его стали вырывать друг у друга, оно могло куда-нибудь упасть.

– Скажите, – подала голос Мэй, – вы считаете, что Малле действительно украл чертежи своего хозяина?

– Важно не то, что считаю я, а то, что считал Пьер Моннере, – отозвалась Амалия. – Я вам говорила, что Стефан Малле угодил под карету как раз в тот день, когда Моннере уехал в Ниццу?

Мушкетеры переглянулись.

– И что же это значит? – спросил Кристиан.

– Смотрите, – сказала Амалия. – Мы видим, что в деле замешаны два агента. Мы знаем, что с чертежей сняли копии. Но в то же время по поведению агентов ясно, что копий чертежей ни у одного из них нет. Вопрос: где эти копии и почему они до сих пор не попали по назначению?

– Если Стефан Малле не успел их передать… – начал Уолтер.

– Точно! – ахнула Мэй. – Моннере ему помешал! Наверное, он следил за слугой, и у того не было возможности передать копии тому, для кого он их снимал. А потом попал под карету!

– Но при чем тут Ницца? – спросил Кристиан. – Вы узнавали, Малле был в Ницце?

– То-то и оно, что не был, – с досадой ответила Амалия. – Похоже, Стефан в последнее время вообще не покидал Парижа.

– У него мог быть сообщник, – заметил Уолтер.

– Да там вообще могло быть что угодно, – вздохнула Амалия. – Видите, чем мы занимаемся? Гадаем, потому что не можем просто пойти к нужным людям, показать им документ, который дает нам право вести расспросы, и попытаться узнать все, что нам нужно. Кристиан! Куда вы повернули?

– Разве мы едем не к вам домой? – удивился молодой человек.

– Нет, – решительно ответила Амалия. – Едем к ломбарду. Надо понять, что это за кольцо и почему в полиции ему придают такое значение.

– Но если Норвэн просто заложил кольцо, а потом выкупил его… – начала Мэй.

– Норвэн его не закладывал, – возразила Амалия. – Вы же сами мне рассказывали, как следили за кондуктором. Он даже не знал дорогу в ломбард. Нет, это что-то другое.

– Ох! – сказала Мэй в полном восторге. – Какая вы умная!

– А что, – медленно начал Кристиан, – если Норвэн где-то нашел закладную квитанцию? К примеру, в десятом купе? Помните, вы еще расспрашивали, что не так было с десятым купе, и он явно колебался с ответом!

– И не забывайте, – подлил масла в огонь Уолтер, – что этот ломбард находится недалеко от лавки жены Малле, вы сами говорили!

– Правда, увлекательно? – улыбнулась Амалия. – Не хочу вас разочаровывать, но там, где два дня искала полиция, мы вряд ли что-то найдем. И все же попробовать стоит. Кристиан! Остановитесь у какой-нибудь лавки, нужно купить фонарь.

Когда впоследствии граф де Ламбер вспоминал о событиях этой ночи, он всякий раз видел вдохновенные глаза Амалии, развившуюся прядь волос, висящую вдоль щеки, желтое пятно фонаря и темные силуэты в парижских сумерках. Полицейские уже не стерегли улицу, но ломбард был закрыт, и сквозь решетки на окнах не пробивалось ни одного луча света. Тогда Амалия перебралась туда, где Норвэн схватился с Генрихом, и попросила Уолтера и Мэй еще раз на месте рассказать ей, что именно они видели.

– Я могу залезть в водосточный колодец, – предложил Кристиан.

Амалия покачала головой.

– Они его уже осмотрели. Если там что-то и было, они уже нашли. – Она повела фонарем вокруг себя, освещая стены. – Ни окурка, ни соринки. Полицейские все прочесали. Идем в ломбард.

– А они будут с нами разговаривать? – испуганно пискнула Мэй.

Амалия остановилась, о чем-то раздумывая, и тут Кристиан неожиданно увидел, как она лукаво улыбается.

– Вот что, – сказала она. – Вы и Уолтер идите, стерегите автомобиль. А мы с Кристианом пойдем поговорим с хозяином. – Она увидела разочарованные глаза девушки и сказала: – Все в порядке, Мэй. Просто так надо. Уолтер! Господин граф во фраке, вы бы не могли одолжить ему свой плащ? Сейчас не холодно, а мы скоро вернемся.

Уолтер отдал графу плащ, взял из рук Амалии фонарь и вместе с Мэй вернулся к машине.

– Мне кажется, внутри никого нет, – заметил Кристиан, застегиваясь.

– Сейчас посмотрим, – отозвалась Амалия. Она оглядела своего спутника и поправила ему воротник. – Кстати, сделайте мне одолжение, когда спросят, кто вы, представьтесь полковником Лораном. И говорите этаким властным голосом, чтобы не вызывать сомнений.

– А кто такой этот Лоран?

– Скажем так, телохранитель Адера, – объяснила Амалия. – Он не стал подниматься вместе с ним к гостям вашего отца, потому что могли возникнуть разные вопросы.

– Понятно, – кивнул Кристиан.

Они были уже возле ломбарда. Граф кашлянул и дернул за звонок.

Им пришлось ждать несколько минут, прежде чем за дверью послышались чьи-то шаги.

– Кто там? – спросил испуганный женский голос.

– От комиссара Папийона, – отозвалась Амалия. – Откройте!

– Чего вы от нас хотите? – возмутилась женщина за дверью. – Вы уже забрали моего мужа! Должны же люди отдохнуть от вас, в конце концов!

– Между прочим, – нашелся Кристиан, – мы пришли сказать вам, что вашего мужа завтра отпустят.

– Если сейчас вы ответите нам на три вопроса, которые подтвердят его окончательную невиновность, – добавила Амалия.

Повисла напряженная пауза, потом загрохотали засовы.

– Входите, – буркнула немолодая полная женщина, стоявшая за дверью в ночном чепце, халате и стоптанных домашних туфлях. – В комнаты не приглашаю, ваши люди перевернули все вверх дном. Между прочим, ваш комиссар обещал мне вернуть книги, в которые мы вносим данные о заложенных вещах! И все это из-за какого-то дурацкого кольца, которому цена не больше сотни франков!

– Господин полковник, я полагаю, надо будет действительно напомнить Папийону насчет книг, – заметила Амалия. – Эти полицейские и впрямь чересчур много себе позволяют. – Она повернулась к опешившей хозяйке: – Вы мадам Сорбье, верно? Жена владельца ломбарда?

– Да, мадам.

«Откуда Амалия знает ее фамилию? – подумал заинтригованный Кристиан. – Ах да! Фамилия ведь написана на табличке над входом! До чего же я глуп!»

– Вы хорошо знаете клиентов мужа? – продолжала Амалия.

– Вполне. Я уже это говорила.

– Еще раз пройдемся по основным пунктам, чтобы ничего не забыть. Итак, кольцо у вас от…

– Мадам Малле. Жены Стефана Малле. Я знала их дочь и ее мужа, Антуана Пиге.

– Вот как? Насколько нам известно, дочь Малле давно умерла.

– Ну и что, – возразила хозяйка, – Антуан Пиге тоже помер, но я же их помню. Он сначала пил, а потом в фокусники подался. Что это за ремесло?

– Антуан Пиге нас пока не интересует, – вмешался Кристиан. – Вас не удивило, что за заложенным кольцом явился другой человек?

– А с чего мне удивляться? Тогда в лавке сидел мой муж, а я наверху вешала новые занавески. Появился господин с квитанцией, заплатил деньги, забрал кольцо. Может, она не могла отлучиться, вот его и попросила. Может, он жених ее внучки и решил сделать ей приятное. Какое мне дело? Вы должны понимать, господин полковник, что если мы будем во все совать нос, то люди просто перестанут к нам ходить.

– Дальше что было? – спросил Кристиан.

– Дальше, господин полковник? Он забрал кольцо и ушел. Все! Меня уже двадцать раз спрашивали об этом, и я всякий раз говорила одно и то же. А потом я услышала на улице хлопок. Мне потом сказали, что выстрел, но я не прислушивалась, если честно.

– Но если вы стояли наверху, то, может быть, что-нибудь заметили? – настойчиво спросила Амалия. – Что-нибудь еще?

– Да ничего особенного, говорю вам, – сказала хозяйка, пожимая пухлыми плечами. – Он вышел от нас, сделал несколько шагов, достал кольцо, выбросил коробку, кольцо переложил в другой карман и удалился. Кто на него напал, как это было – я из моего окна никак видеть не могла. Да господин комиссар сам уже смотрел и признал, что это невозможно.

– Значит, он выбросил коробку, – протянула Амалия. – А что, она была какая-то не такая?

– Да уж, – отозвалась хозяйка. – Старая и неказистая. Я бы тоже ее выбросила, по правде говоря. Но раз уж кольцо принесли в ней…

– А куда он ее бросил? – спросил Кристиан.

Хозяйка скривилась.

– Да в кучу с мусором, куда же еще? Мимо проходил и бросил. А что, это важно?

– Если комиссар вас об этом не спрашивал, то нет, – ответила Амалия.

– Он о другом меня спрашивал, – поделилась хозяйка. – О молодом человеке, который прибежал и стал кричать, что надо звать врача и полицию. И акцент у него был такой чудной, сразу видно, что не француз.

– Ах, этот, – протянул Кристиан. – Вы не волнуйтесь, мы его уже взяли.

– Думаю, мы можем идти, месье Лоран, – сказала Амалия. – Простите, что побеспокоили, сударыня, но можете спать спокойно: все ваши тревоги остались позади.

«Полковник» и его спутница попрощались с женой владельца ломбарда и вышли наружу, под моросящий дождь.

– Полагаю, – объявил Кристиан, – теперь мы будем искать коробку.

– Будем, – согласилась Амалия. – Зовите Уолтера, пусть несет фонарь.

Однако Уолтер явился не один: вместе с ним пришла Мэй и, узнав, в чем дело, потребовала, чтобы ей тоже разрешили принять участие в поисках. Ее пыл не охладило даже то, что куча с мусором, о которой говорила хозяйка, оказалась самой настоящей помойкой, по которой бродили тощие коты, выискивая остатки пищи. Завидев людей, они тоскливо заурчали и, сверкнув глазами, брызнули прочь.

– Да, – промолвил Кристиан, оглядывая поле будущих поисков, и больше ничего не сказал.

Было уже совсем темно, с соседней улицы доносился стук подков и шум проносящихся карет, а здесь четыре силуэта копошились во мраке, пытаясь отыскать выброшенную незадачливым кондуктором коробочку, и свет фонаря отбрасывал на их лица причудливые тени.

– Я ничего не нашел, – признался граф через четверть часа. – Только едва не порезался об осколок бутылки.

– Я тоже, – вздохнула Амалия, морщась. Ей очень хотелось как можно скорее вымыть руки, а еще – уйти отсюда и больше не возвращаться.

– Осторожнее, Мэй, – заметил Кристиан девушке, которая, забыв обо всем, с увлечением копошилась в ворохах старья и объедков. – Вы испачкаетесь.

– Ой, – сказала Мэй. – Кажется, я нашла что-то вроде коробочки. То есть она похожа на коробочку, но почему-то совсем мягкая.

Фонарь метнулся, мушкетеры и возглавляющий их кардинал придвинулись ближе.

– Это бархат, – проговорил Кристиан изменившимся голосом.

– И расползшийся картон, – добавила Амалия. – Неудивительно – все эти дни шли дожди.

– Ура! – объявила Мэй. – Мы нашли! А что теперь? – спохватилась она, пытаясь вытереть испачканный нос внутренней стороной локтя.

– Понятия не имею, – призналась Амалия, осторожно ощупывая то, что осталось от коробки. – На первый взгляд ничего тут нет. Хотя…

Она вытащила внутреннюю часть, в которой было углубление для кольца, и тут фонарь в руке священника накренился совсем уж опасно, а сердце Кристиана сделало мягкий кульбит в его груди.

Между дном и внутренней частью коробки лежала свернутая полоска бумаги с расплывшимися чернилами. Амалия с облегчением перевела дух.

– Так, – распорядилась она. – А теперь – домой! И всем – мыться, мыться, мыться!

Глава 28 Тайник над ангелом

«Глава третья. Как работать с уликами».

Мэй нетерпеливо перевернула страницу пособия для начинающих полицейских, ища раздел «бумажные улики», к каковым относились: письма, записки, открытки, газеты, визитные карточки и тому подобные предметы, которые могли объявиться во время следствия. Однако нового Портоса интересовал вовсе не сухой перечень, а раздел «восстановление уничтоженных улик».

Мэй запустила пальцы в волосы, обнаружила в них неизвестно откуда взявшийся сухой лист, вытащила его и углубилась в чтение.

«Если преступник сжег бумажную улику, следует тщательно собрать все оставшиеся клочки и попытаться реконструировать исходный текст, разложив клочки на чистом листе бумаги достаточно большого размера и методом перебора определив их последовательность в тексте. Для этой работы рекомендуется пользоваться пинцетом, так как бумажные клочки, уцелевшие в огне, становятся очень хрупкими, и если их трогать руками, они могут окончательно рассыпаться в прах. Также желательно не допускать в помещении сквозняков, которые могут унести легкие клочки и свести на нет все усилия по восстановлению текста».

Оборот «методом перебора определив их последовательность в тексте» заворожил Мэй своеобразным полицейским романтизмом, и она никак не могла заставить себя читать дальше. Впрочем, дальше уже не было ничего интересного, за исключением советов по поводу того, как считывать текст письма с промокательной бумаги в случае, если само письмо было уничтожено.

Вздохнув, Мэй закрыла книгу, посмотрела на часы, которые показывали четвертый час ночи, легла в постель и закрыла глаза. Ровно через восемь с половиной минут она встала, наскоро оделась и спустилась вниз, где ее преосвященство баронесса Амалия Корф, несмотря на поздний час, обсуждала со своими верными мушкетерами, что делать дальше.

Когда Мэй открыла дверь, до нее долетел голос Амалии:

– От грязи и воды бумага раскисла, а чернила расплылись. Теперь бумага подсохла, но вряд ли из нее удастся многое извлечь. – Она мимоходом улыбнулась Мэй, достала из ящика стола лупу и склонилась над запиской, разложенной на столе под лампой.

– Миледи, – спросил Уолтер, – а что именно содержится в записке?

– Полагаю, – ответил Кристиан, который стоял и глядел поверх плеча Амалии, – это инструкция, как найти чертежи. Малле сразу же попал под подозрение и не мог открыто встретиться со шпионом. Поэтому он изобрел окольный путь: чертежи в тайнике, указание на тайник спрятано в месте, где мало кто догадается его искать, а квитанция, дающая право получить указание, должна попасть к адресату. Из-за того, что Малле попал под карету, цепочка нарушилась, и в конце концов указание попало к нам.

– Три с половиной строки убористого почерка, – проворчала Амалия, изучая бумажный лоскут с расплывшимися чернилами. – Первое слово – «les pap», тут все ясно. Это les papiers, бумаги. Дальше идет менее вразумительное s, после которого какая-то закругленная буква – то ли «o», то ли «e».

– Sont, – подсказала Мэй. – «Находятся».

– Разумеется, поскольку слово короткое и по правилам французского это должен быть глагол. А вот дальше – совсем плохо. Сплошная каша из расплывшихся закорючек. Кроме того, записка была сложена вдвое, и чернила с одного конца отпечатались на другом. Если бы этот мерзавец Малле пользовался не дешевыми чернилами, у нас было бы больше шансов понять, куда он дел копии бумаг Адера. А так, боюсь, три четверти текста нечитабельны.

Она уступила лупу Кристиану и устало откинулась на спинку кресла. Мэй подсела поближе. Уолтер устроился рядом с ней и незаметно сжал ее пальцы. Склонившись над запиской, мушкетеры расшифровывали текст, споря и сомневаясь по поводу каждой буквы.

– Это b, по-моему, – говорил Уолтер.

– Нет, это e с accent aigu сверху, – возразил Кристиан. – Потому что следующая буква – g, а во французском нет таких слов, чтобы b и g шли в начале подряд.

– Тогда следующая – тоже é, – заметила Мэй.

– Нет, вокруг пятно с другой части записки. Думаю, на самом деле это l.

– Тогда что же у нас получается, – удивился Уолтер. – Egl… это же начало слова église, церковь?

– А почему бы ему не спрятать чертежи в церкви? – спросил Кристиан. – Ведь госпожа баронесса говорила, что, по отзывам слуг, Стефан Малле был очень набожен. Опять же, церковь – место, не вызывающее подозрений.

– Если в записке указана церковь, – вмешалась Амалия, – то дальше должно быть ее название. Либо это Saint, то есть святого, либо Sainte – святой, либо Notre-Dame – посвященная Богоматери. – Она отобрала лупу у Кристиана и вгляделась в чернильные разводы на лоскутке бумаги.

– Мне кажется, – несмело промолвил Уолтер, – это не Notre-Dame, потому что слово в записке короче.

– Значит, Saint, – мрачно сказала Амалия. – В конце слова точно виден хвостик t, то есть святых-женщин можно исключить. Беда в том, что следующее слово никак не читается. Уолтер!

– Да, миледи?

– Принесите-ка мне из библиотеки справочник по Парижу. Там должен быть список всех церквей.

– Мы будем обходить все? – ужаснулась Мэй. – Я не хочу ничего сказать, но, по-моему, их в Париже несколько сотен!

– А я думаю вот что, – подал голос граф. – Стефан Малле ведь был католиком? Получается, что часть церквей сразу же можем исключить, потому что он не стал бы прятать чертежи в лютеранской или православной церкви, это привлекло бы внимание. И еще надо сначала заняться церквями, которые ближе всего к его дому и лавке жены.

– Вы совершенно правы, граф, – согласилась Амалия, вынимая из ящика стола маленькую линейку. – Но сначала произведем кое-какие расчеты. Слова, как известно, имеют разное число букв, и каким бы убористым почерком ни писал господин Малле… ну да, церковь Сен-Поль-Сен-Луи, к примеру, будет в два раза длиннее церкви Сент-Элуа. Теперь посмотрим… Думаю, обе церкви сразу же можно исключить. В имени нашего святого, судя по всему, содержится от 6 до 8 букв.

– Saint-Eustache, церковь Святого Евстахия? – предположил Кристиан.

– Сен-Жермен? – вторила ему заинтригованная Мэй.

Амалия нахмурилась.

– Беда в том, что название – это даже не полдела, а всего лишь треть, – проворчала она. – Если мы правы, он действительно спрятал чертежи в церкви. Но где именно?

Уолтер принес справочник, и Амалия, вооружившись карандашом, принялась переписывать на отдельный листок церкви, которые им подходили. Меж тем мушкетеры дочитали записку и переглянулись.

– Ange – это ангел, – заявил Кристиан.

– Что-то спрятано над ангелом, – добавил Уолтер.

– Дальше шло длинное пояснение, какой именно имеется в виду, – добавила Мэй. – Но чернила смыла вода.

– Мне все-таки кажется, что эти сплошные черточки вот здесь – это m и u, – вмешался Кристиан. – Mur или muraille, то есть в любом случае стена.

Амалия посмотрела на часы.

– Четверть седьмого… Что ж, неплохо поработали. Мы знаем, что речь идет о церкви святого, в чьем имени от 6 до 8 букв. Тайник находится где-то над ангелом, где стена. Если принимать во внимание место жительства Малле, местонахождение лавки его жены, а также место работы Малле… то есть парижскую квартиру Клемана Адера, получается, что надо сосредоточиться на 12, 4 и 8-м округах. – Она посмотрела на список, который лежал перед ней. – Да… будет нелегко.

– А что теперь? – спросил Кристиан, который, несмотря на бессонную ночь, горел жаждой деятельности, как и остальные.

– Теперь нам надо поспать, – огорошила его Амалия. – Хотя бы три часа. Чтобы подняться со свежими силами и завершить крайне утомительное дело.

И, не смея перечить своей предводительнице, все разошлись.

Впрочем, следует признать, что короткий сон и впрямь сыграл свою роль, позволив измученным мушкетерам хоть немного передохнуть. Теперь они прямо-таки рвались в бой, но Амалия настояла на том, чтобы они прежде всего позавтракали и выпили кофе. Никогда прежде в своей жизни Мэй не проглатывала завтрак так быстро, – настолько ей не терпелось вновь приступить к поискам.

– А теперь, – сказала Амалия, когда с завтраком было покончено, – приступим.

И они приступили. Одна за другой потянулись церкви Saint-Pierre, Святого Петра, Saint-Antoine, Святого Антония, Saint-Esprit, Святого Духа, Saint-Augustin, Святого Августина, Saint-Philippe, Святого Филиппа, и еще десятка святых, имена которых вылетели у Мэй из головы. Во всех церквях было какое-то неимоверное количество ангелов, но Амалия уже в начале поисков выразилась так:

– Я думаю, что наш находится где-то в пределах досягаемости, потому что Стефан Малле уже старый человек и не станет забираться под потолок или на уровень витражей. Словом, это должен быть ангел, до которого можно дотянуться рукой.

Однако все ангелы, которых они видели, по тем или иным причинам совершенно не подходили. Когда они выходили из церкви Святого Августина, Кристиан заметил впереди рыжую женщину и вздрогнул.

– Что с вами? – спросила Амалия.

– Мне показалось, она похожа на Жоржетту Бриоль, – признался молодой человек. – Впрочем, все рыжие немного похожи.

– Да, – рассеянно подтвердила Амалия, – ваша правда.

С Сены дул ветер, и она, поморщившись, поплотнее запахнула пальто.

– Что будем делать – двинемся осматривать остальные церкви? – предложил Кристиан.

– Нет, – сказала Амалия. – Мне нужно подумать.

И они уселись на скамью и застыли в молчании.

– Если мы все правильно расшифровали… – начала Амалия.

– Я не думаю, что мы ошиблись, – заметил Кристиан.

– Понимаете ли, для того чтобы спрятать что-то в церкви, надо эту церковь хорошо знать, – пояснила Амалия. – Не просто заглянуть туда пару раз, а именно знать. Мы осмотрели церкви там, где он живет, там, где он работает, там, где работает его жена. Что остается?

– Может быть, он дружит с каким-нибудь священником где-то в другом месте? – предположил Уолтер. – И потому хорошо знает там укромные места.

– Возможно, – согласилась Амалия. – Впрочем, есть еще один вариант. Кристиан! Садитесь-ка в автомобиль, навестите месье Адера и узнайте – у него или у прислуги, неважно, – были ли у Стефана Малле друзья среди священнослужителей и в какую церковь он ходил в детстве. А мы вас пока подождем.

– Я мигом, – пообещал молодой человек и исчез.

Вернувшись менее чем через час, он доложил:

– У Стефана Малле были друзья в церкви Святого Духа и Святого Августина, где мы уже побывали. А в детстве он принадлежал к приходу Святого Северина и даже пел в местном хоре.

– Значит, едем в церковь Святого Северина, – сказала Амалия, поднимаясь с места.

Как вам известно – а если нет, в неведении вы все равно не останетесь, – церковь Святого Северина находится в Латинском квартале, недалеко от важнейших учебных заведений Парижа. Сама по себе церковь кажется большой, но внутри выглядит довольно скромно, чтобы не сказать аскетично. Возможно, именно поэтому появление четырех господ на собственном автомобиле вызвало некоторый переполох, и, едва они переступили порог, перед ними нарисовался священник еще моложе Уолтера.

– Господа, чем могу служить? Вы, кажется, приезжие?

– Я граф де Ламбер, – представился Кристиан, – а это мои друзья. Вы бы не могли… э… – он покосился на Амалию, и она едва заметно кивнула головой, – да, вы не могли бы показать нам церковь? Месье Фрезер… э… большой специалист по церковной архитектуре.

Мистер Фрезер про себя ужаснулся, но взгляд Мэй прибавил ему храбрости, и он сказал, что будет счастлив, если его коллега (тут Мэй ущипнула его за руку, и он быстро поправился)…его новый знакомый окажет им такую любезность.

– Конечно! – с воодушевлением воскликнул священник и повел гостей по церкви. – Стиль здания, как вы, наверное, уже заметили, готический.

– О, – сказала Мэй, – обожаю готику!

– Одна из капелл была выстроена Мансаром, – добавил священник. – А еще у нас замечательные колокола. К примеру, самый старый колокол в Париже, который действует с 1412 года.

– Скажите, – с умным видом спросила Мэй, чтобы отвлечь внимание от Амалии, которая отстала и скрылась за колонной, – а святой Северин… он, кажется, был австриец?

Священник с достоинством распрямился.

– Нет, сударыня, – сухо сказал он, – вы говорите о святом Северине, который из Норика, а эта церковь посвящена нашему святому Северину Парижскому. Угодно ли вам посмотреть витражи поближе? Некоторые из них современные, но иные датируются временем постройки церкви.

И он с большим знанием дела стал объяснять гостям, какие сцены представлены на витражах, после чего поведал, что мраморный алтарь был создан на средства герцогини Монпансье, кузины короля Людовика XIV.

– Это та дама, которая во время Фронды как-то выстрелила из пушки? – заинтересовалась Мэй. – Кажется, я читала об этом у Дюма.

– Да, мадемуазель, именно она!

Пока молодой священник рассказывал графу, архитектору и Мэй историю создания церкви, Амалия незаметно осмотрела здание, убедилась, что все ангелы, имеющиеся в наличии, находятся вне пределов досягаемости обычного человека, и рассердилась на себя. Для очистки совести она обошла церковь еще раз, и снова безрезультатно.

Через минуту к ней присоединись ее верные мушкетеры.

– Вы нашли их, миледи? – шепотом спросил Уолтер.

– Нет, – с досадой ответила Амалия. – Жаль, что пришлось напрасно побеспокоить славного священника. Идемте, господа!

Кристиан в последний раз оглянулся на царящий под сводами полумрак, в котором были видны редкие горящие свечи, и вздохнул. В церкви его всегда посещали мысли, которыми он ни с кем не делился в обычной жизни, и на душе становилось светло и грустно одновременно. Прежде чем уйти, он приблизился к чаше со святой водой и окунул в нее пальцы.

В следующее мгновение цветной солнечный луч прорезал витражи и упал на стену. Кристиан де Ламбер поднял глаза – и замер.

Из стены над чашей со святой водой выступал очаровательный пухлощекий ангел. Он смотрел прямо на Кристиана.

Глава 29 Обретение аквилона

– Ваше преосвященство, господа мушкетеры, я нашел!

– Что?

– Где?

– Как?

– Ангел!

– Кристиан! Я же осмотрела всю церковь!

– Над чашей со святой водой, Амалия Константиновна… Возле самого входа! Там темный угол, ангел едва выступает из камня… Я тоже увидел его, только когда на него упал свет!

– Так… – Пауза. – Уолтер! Мэй!

– Мы здесь!

– Срочно отвлеките священника, чтобы он нам не помешал.

– Но как, миледи?

– Уолтер, вы что, ребенок? Честное слово… Спросите у него… да, как он относится к пожертвованиям для церкви. Кристиан! Идем!

Священник еще не успел удалиться, когда на него с двух сторон налетели архитектор и его спутница. Спутница взяла священника под руку и увлекла в сторону алтаря.

– У вас очень милая церковь! – объявила она, хлопая ресницами. – И такой очаровательный стиль… кажется, романский?

– Готический! – важно поправил ее Уолтер. – Кстати, мсье… Как вы относитесь к пожертвованиям?

Священник набрал воздуху в грудь и принялся перечислять насущные нужды. Нужд накопилось много, и подробное их разъяснение заняло бы никак не меньше четверти часа.

Воспользовавшись передышкой, Кристиан и Амалия стали простукивать стену над ангелом. Обнаружилась пустота, но как до нее добраться, совершенно непонятно. С виду стена казалась совершенно глухой и состоящей из цельного камня.

Амалия и граф стали нажимать на все выступы на стене, рассчитывая, что где-то скрывается потайной рычаг. Внезапно раздался легкий щелчок, и в камне открылась небольшая щель. Засунув туда руку, Амалия обнаружила внутри пачку листков, свернутых трубкой и завернутых в кусок непромокаемой ткани.

– Это он? – спросил Кристиан в нетерпении. – Аквилон?

Амалия сорвала ткань и развернула листки. Аккуратно перерисованные наброски. Чертежи летательного аппарата с крыльями, до странности напоминающими крылья летучей мыши… Элементы системы управления…

Щелк!

– Я так и знал, госпожа баронесса, – проговорил в нескольких шагах от нее вальяжный голос по-немецки. – А теперь будьте так любезны, отдайте аквилон мне.

Помрачнев, Амалия обернулась и увидела улыбающегося Генриха, который держал на мушке графа де Ламбера.

– Нет-нет, – опередив ее намерение, быстро проговорил агент, – никаких резких движений, иначе я прострелю вашему другу голову. Чертежи, сударыня, и тогда никто не пострадает.

– Эти чертежи, – сказала Амалия, – принадлежат Франции.

Генрих усмехнулся.

– И именно поэтому, наверное, я вижу здесь именно вас, а не полковника Лорана, к примеру, – парировал он. – Отдайте мне чертежи, и разойдемся с миром.

Священник, который как раз описывал Уолтеру и Мэй историю одного из подкидышей, которого нашли под дверями церкви, обернулся и увидел возле дверей господина с револьвером, который угрожал друзьям архитектора.

– Что происходит? – вырвалось у священника. – Мсье, это божий храм! Как вы смеете!

Лицо Генриха дернулось. Амалия поняла, что агент на взводе и вот-вот выстрелит.

– Берите и убирайтесь, – сказала она, протягивая ему чертежи. – Святой отец! Стойте там, где стоите! Пусть он уйдет!

– Премного благодарен, – ответил Генрих, забирая чертежи.

И рукой с чертежами (в другой он по-прежнему держал револьвер) ухитрился даже притронуться к шляпе на прощание, подлец.

Слегка прихрамывая и пятясь спиной, вышел.

– Вы отдали ему чертежи! – простонал Кристиан. – Что вы наделали!

Амалия села на скамью, незаметно протерла глаза и зевнула. Этой ночью ей так и не удалось уснуть.

«Как же я устала… Не заметила ангела, вовремя не учуяла этого мерзавца… Это все усталость. Ну и пусть».

– Надо звать полицию! – возмутился молодой священник. – Это какой-то сумасшедший!

– Никого не надо звать, поверьте мне, – отозвалась Амалия. – Он ушел, ну и… пусть.

– Миледи! – К ней подбежала Мэй. – Что нам делать? У нас же есть автомобиль! Мы можем догнать его!

Амалия прислушалась.

– Бесполезно, – сказала она с загадочной улыбкой. В следующее мгновение дверь церкви со скрипом повернулась на петлях, и на пороге возник комиссар Папийон.

– Вы все-таки ослушались меня, сударыня, – проговорил он укоризненно, качая головой.

– Вы его взяли? – спросила Амалия, ничуть не удивленная его появлением. – Между прочим, чертежи Пено тоже украл он. Кстати, кто из ваших людей сегодня весь день следовал за нами в лохмотьях? Уж не полковник ли Лоран?

Папийон насупился.

– Не знаю, с чего вы взяли…

Амалия прищурилась.

– Передайте ему, что когда нищий берет, к примеру, на улице Фортюни фиакр и сует кучеру золотой, это выглядит странно. Мои друзья, может быть, и не заметили, зато я отлично все видела.

– Хотите сказать, – проворчал Папийон, – что вы позволили нам следить за собой?

– Я полагала, это будет нелишне, – призналась Амалия. – Честно говоря, я опасалась не Генриха, а Оберштейна. Этот негодяй куда опаснее.

– Можете не волноваться, – отозвался Папийон. – По нашим данным, Оберштейн уже покинул Францию. – Он сунул руку в карман. – Позвольте вернуть вам эту маленькую вещицу, госпожа баронесса. Ночью вы обронили ее, когда искали… кхм… на улице коробку из-под кольца.

И он протянул Амалии сверкающий бриллиантами браслет.

– Ах, вот он где, – протянула Амалия, улыбаясь. – Бедная Мэй так убивалась, не понимая, где могла его потерять. А почему вы не сразу вспомнили о коробке?

– Все эти дни, – доверительно признался комиссар, – меня рвали на части. Кроме того, полковник Лоран жаждал отыскать кольцо во что бы то ни стало. Когда Норвэн и агент боролись, кольцо упало в колодец, и его унесло водой. Вы не представляете, через что прошли мои люди, прежде чем сумели его достать. Однако я сразу понял, что кольцо только для отвода глаз. Но пока Норвэн пришел в себя, да врачи разрешили с ним говорить… Правда, он тоже не сразу вспомнил про коробку.

– А Ницца? – спросила Амалия. – Почему Моннере ездил в Ниццу?

– Дело было так. Началось с того, что мсье Адер, по натуре человек крайне внимательный, заметил, что его бумаги лежат не так, как он их оставил. Он осмотрел их, понял, что с них снимали копии, и сразу же вызвал нас. Так как подозреваемых было много, мы поделили их между собой. А Моннере сразу же начал подозревать Малле – и из-за показаний свидетеля, который видел старика возле кабинета, и потому, что тот был чертежником, и еще потому, что все его сбережения растаяли во время Панамского скандала. Моннере стал следить за стариком, тот занервничал и, переходя улицу, попал под колеса. Когда его отвезли в больницу, Моннере явился туда и потребовал его вещи. Там было среди прочего письмо в Ниццу до востребования, написанное так, что можно было подозревать все что угодно, и закладная квитанция на кольцо. Моннере решил, что письмо – шифр, и помчался в Ниццу, никого не предупредив. В поезде на него напал Оберштейн, как вы и говорили. Нам вскоре стало известно, куда Моннере уехал, как и то, что до Ниццы он не добрался, и мы сразу же начали поиски. На насыпи нашли тело, пальто, чемодан, сумку – короче, все вещи. Но квитанцию не нашли… зато там лежала ваша перчатка, госпожа баронесса. Только я ни минуты не верил, что это могли сделать вы.

– Почему? – быстро спросил Кристиан.

– Гм, – сказал Папийон, задумчиво глядя на витражи, – в принципе, вполне допустимо, что госпожа баронесса могла прикончить моего коллегу. Но терять такие важные улики на месте преступления – явно не ее почерк.

Амалия улыбнулась.

– Просто те, кто выбросил тело из поезда, так же поступили и с вещами, которые были в купе, – сказала она. – Оберштейн тщательно продумал инсценировку: труп на диване или на полу, рядом моя перчатка. Не знаю как, но Моннере перед смертью обманул его и указал неверный след. Потом люди, которые избавлялись от тела, не заметили квитанцию, и она упала куда-то – может быть, за диван или за столик. Но ее нашел Луи Норвэн, когда убирал купе, как обычно. Он увидел, что в квитанции указано недорогое украшение, и решил как-нибудь заглянуть в ломбард. Потом его начала интересовать суета вокруг десятого купе, и он зашел в ломбард, когда за ним следили мои друзья.

– Вы говорите – люди, которые избавлялись от тела, – заметил Папийон, который слушал Амалию чрезвычайно внимательно. – Вы уже знаете, кто это?

– Знаю. Но для полноты картины мне необходимо понять, кто был их сообщницей. Кстати, что там с убийством Жоржетты Бриоль? Вы уже арестовали ее друга-фальшивомонетчика?

– Да, Депре мне телеграфировал. Но Руссело категорически отрицает, что убивал ее. И к тому же, похоже, у него алиби. Впрочем, вопрос, действительно ли это алиби или его друзья свидетельствуют в его пользу, чтобы он не угодил на гильотину. Между прочим, Руссело уверяет, что ни за что не стал бы трогать Жоржетту, что она любила только его, а те, с кем она была ради денег, ничего не значили. Он был уверен, что они станут жить вместе, как только он выйдет из тюрьмы, и был удивлен, что она как раз в это время уехала из Парижа. Он поехал за ней в Ниццу, там его и арестовали.

– И последний вопрос, – сказала Амалия. – Кому предназначалось письмо в Ницце?

– Внуку Малле, сыну его дочери, которая умерла. Зять Малле был фокусником, а внук странствовал по Европе с труппой циркачей. Из Барселоны он написал деду, что вскоре вернется во Францию и морем прибудет в Ниццу. Тот хотел ответить ему и написал в Ниццу до востребования. В общем, это была самая обычная история, но нас она здорово запутала. Дело в том, что письмо было адресовано Пиге, а, по нашим данным, Оберштейн как-то пользовался фальшивым паспортом на ту же фамилию. Если бы Моннере не торопился пожать все лавры, если бы расспросил хотя бы жену Малле, то понял бы, что к чему. Но он сделал ошибку, а вслед за ним и мы.

– Господин комиссар! – На пороге возник оборванец с военной выправкой. – О, так я и знал, что вы беседуете с вашей старой знакомой. Чего вы ждете? Мы можем ехать!

– Здравствуйте, полковник, – сказала Амалия. – Вы чудесно выглядите!

Однако полковник Лоран был не лыком шит, что и доказал его ответ.

– Вы тоже, сударыня, – язвительно промолвил он, кланяясь. – Наряд горничной вам совершенно не к лицу! Ваше счастье, что месье Папийон поручился за вас и предложил предоставить вам полную свободу действий, потому что, по его словам, чего не отыщете вы, не найдет никто. Но мы не теряли вас из виду, сударыня, ни на минуту!

– Какой ужасный нищий! – вполголоса сказала Мэй Уолтеру, который рассматривал витражи. – Интересно, о чем он беседует с баронессой Корф?

– Понятия не имею, дорогая, – ответил тот, улыбаясь своей доброй улыбкой. – По правде говоря, я ужасно рад, что все закончилось.

– Я, наверное, подожду тебя снаружи, – сказала Мэй. – Там тепло и солнечно. – Она порылась в сумочке. – Уолтер, у тебя не найдется мелкой монеты?

Амалия и полковник Лоран все еще пререкались. Папийон благоразумно пытался остановить перепалку, но старые противники остались глухи к увещеваниям. Как ни странно, но конец распре положила Мэй, которая величаво проследовала к выходу, по пути вложив монетку в руку полковника.

– Вот, – сказала она. – Это вам от святого Северина, мсье.

После чего удалилась, а полковник Лоран утратил дар речи. Кристиан не выдержал и расхохотался. Папийон отвернулся, пряча в усах улыбку.

– Простите, – сказал он, – нам пора идти. Надо будет разобраться с этим прохвостом и еще найти чертежи Пено, о которых вы упоминали. Но, думаю, вечером я заеду к вам… на правах старого друга.

Он как-то очень галантно поклонился Амалии и бесшумно двинулся к выходу вслед за красным от раздражения полковником.

– Вы жалеете, – заметил Кристиан Амалии.

– О чем?

– Вы же хотели… – он закусил губу, – достать чертежи для своих. Разве нет?

– Еще чего не хватало, – усмехнулась Амалия. – После этого они вообразили бы, что я жить без них не могу, и тогда уж точно не оставили бы меня в покое. Нет, я очень рада, что все получилось именно так. Кому нужен самолет, пусть сам его выдумывает, а не ворует чужие идеи. Хотя… – она сделала паузу и разгладила ладонью складку на юбке, – я не думаю, что у изобретения Адера есть будущее.

– Почему? Вам не нравится мысль о том, что человек может летать?

– Нет, – рассеянно ответила Амалия, – дело вовсе не в этом. Просто, мне кажется, месье Адер неудачно выбрал образец для своей машины. Трудно вообразить более противное животное, чем летучая мышь. Да, да, и не надо улыбаться.

Она увидела, что Уолтер закончил осмотр витражей, и поднялась с места.

– Будущее покажет, правы вы или нет, – сказал Кристиан. – В конце концов, даже Наполеон не признавал паровых машин.

– Значит, не зря моя прабабушка говорила, что знала генералов получше него, – парировала Амалия. – Кстати, граф, у меня к вам просьба. Мне бы хотелось пожертвовать деньги этой замечательной церкви, где мы поставили точку в наших приключениях, но я предпочитаю сделать это через вас, потому что сама я не католичка. Вы согласны?

– Разумеется, – ответил Кристиан. Он хотел добавить еще что-то, но тут их самым невежливым образом прервали. Входная дверь распахнулась им навстречу, и на пороге показалась Кларисса Бланшар.

– Вот вы где! – проскрежетала она, увидев Амалию в окружении верных мушкетеров. – Так-так, очень хорошо. Только у меня один вопрос: куда вы дели мою внучку?

Глава 30 Похищение

– Мэй!

– Мадемуазель Уинтерберри!

– Мэй, где вы?

Однако девушка не показывалась и не отзывалась. Уолтер вспомнил, что на церкви Святого Северина имеются какие-то необыкновенно замечательные гаргульи, о которых говорил священник, и предположил, что Мэй могла прогуляться вокруг здания, чтобы взглянуть на них. Мушкетеры, а также ее преосвященство три раза обежали вокруг церкви и вернулись к входу, констатировав, что гаргульи на месте, а Мэй нигде нет.

– Должна сказать, – заметила Амалия, – что мне все это крайне не нравится.

Тут она заметила бедно одетого веснушчатого мальчишку лет десяти, который стоял неподалеку и с любопытством смотрел на нее.

– Послушай, – спросила она у мальчика, – ты не видел тут девушку в бежевом платье? Она вышла из церкви минут десять тому назад.

– Нет, не видел, – ответил мальчик. – А вы Амалия, да?

– Откуда ты знаешь? – удивился Кристиан.

– Меня господин просил передать вам записку, – объявил оборванец и действительно достал из кармашка штанишек обрывок бумаги с нацарапанными на нем каракулями. – Сказал, срочно. Вот!

С этими словами он сунул листок в руки Амалии и кинулся бежать во весь дух.

– Я убью Папийона, – коротко сказала баронесса, прочитав то, что было написано на листке. – «Покинул Францию», «покинул Францию»! – передразнила она. Граф де Ламбер еще никогда не видел ее в такой ярости. – Уолтер! Срочно в машину! Кристиан! Гоните на набережную Орфевр!

– А как же… – начал священник.

– Мадам Бланшар? Поверьте мне, она как-нибудь обойдется без нас… как и мы без нее, – добавила она как бы про себя.

Через полчаса Амалия в кабинете Папийона коротко пересказала то, что им было известно. Если верить записке, Оберштейн похитил Мэй и угрожал ее убить, если ему не отдадут чертежи. Место встречи – через два часа в Венсеннском лесу между Золотыми воротами и озером. Выслушав Амалию, Папийон вздохнул.

– Госпожа баронесса, – сказал он, – вы должны понимать, что теперь, когда мы заполучили чертежи, мы уже не выпустим их из рук. Между нами, министр внутренних дел уже звонил мне, – он выразительно покосился на телефонный аппарат, стоявший на его столе, – и он до смерти рад, что мы так дешево отделались.

– Мне не нужны чертежи, – отрезала Амалия. – Дайте мне бумаги, которые внешне напоминали бы их. Все равно Оберштейн не разбирается в летательных аппаратах, и я сомневаюсь, что у него будет время проверять, настоящие они или нет.

Папийон посмотрел на ее лицо, вызвал помощника, шепотом отдал ему какое-то указание и повернулся к карте Франции, которая висела на стене.

– Хм… Венсенн – это восток. Допустим, Оберштейн хочет добраться до германской границы, но туда в любом случае путь не близкий. – Он нахмурился. – Он не отдаст вам заложницу, госпожа баронесса. Она нужна ему, чтобы добраться до границы. Он решил сыграть по-крупному, и это не тот игрок, который будет колебаться, если речь зайдет о чужой жизни.

– Все это мне прекрасно известно, – сказала Амалия. – Но Мэй во что бы то ни стало необходимо выручить.

– Полагаю, – сказал Папийон, – я смогу послать в Венсенн наших людей, чтобы они оказали вам помощь на месте. Сам я, разумеется, тоже поеду.

– В записке сказано, чтобы я не привлекала полицию, – напомнила Амалия. – Иначе Оберштейн ни за что не ручается… и так далее.

– Но вы уже обратились ко мне, – серьезно сказал Папийон. – Я виноват, что ввел вас в заблуждение. Конечно, Оберштейн обвел моего человека вокруг пальца, сделав вид, что уезжает. Я не отрицаю своей вины.

– Боюсь, – твердо ответила Амалия, – что в этом деле я не могу ни на кого положиться, кроме… – Она задумалась, а потом уверенно проговорила: – Джокера. Конечно, мне нужен джокер.

– Простите? – изумился Папийон.

– Вы же сами сказали, что Оберштейн решил сыграть по-крупному. Надо, чтобы он провалил эту партию. – И она изложила Папийону свой план.

– Да, – промолвил комиссар задумчиво, – это может сработать.

– Тогда пожелайте нам попутного ветра, – улыбнулась Амалия, поднимаясь с места. – Кстати, я же вам не сказала, кто и почему позаботился выбросить вашего коллегу Моннере из вагона.

– Я уже это знаю, представьте себе, – вздохнул Папийон. – Беда в том, что у меня нет никаких доказательств.

– Доказательства – пустяк, – отмахнулась Амалия. – Достаточно послать одно письмо, и они сами упадут вам в руки.

– Что еще за письмо? – с любопытством спросил комиссар.

– От имени третьей дамы, которая не участвовала в деле, но согласилась сыграть свою роль. Только сначала надо на всякий случай проверить, не опередили ли нас. Вы еще не догадались, комиссар? – Амалия поглядела на часы. – Так уж и быть, пока у меня есть пять минут, я вам все объясню.

Так она и поступила.

– Вам надо работать у нас, честное слово, – объявил Папийон, выслушав ее. – Значит, вы полагаете…

– Конечно, можно обойтись и без письма, – кивнула Амалия. – Но тогда придется перебирать всех знакомых семьи, которые подходят под описание, а это может занять время. Все зависит только от вас, комиссар. Да, так когда я смогу зайти за чертежами?

– Через полчаса, я полагаю, – отозвался Папийон.

Однако фальшивые чертежи появились уже через четверть часа, и Амалия, поблагодарив комиссара, удалилась. Сегодня ей надо было успеть сделать еще много дел, и к тому же она собиралась отдать кое-какие распоряжения.

За несколько минут до назначенного в записке времени Амалия была уже на месте, возле сожженного молнией дерева, которое указывалось в качестве ориентира. Следует особо отметить, что до Венсенна Амалия добралась на автомобиле, взяв с собой в качестве сопровождающего только молодого священника. Что же до графа де Ламбера, то, возможно, у него нашлись куда более важные дела.

Однако Оберштейн не появился. Уолтер блуждал по поляне, как неприкаянное привидение, каждую секунду вынимая часы и сверяясь с ними. Что же до Амалии, то она отметила про себя, что сегодня солнце светит особенно ярко, улыбнулась с тайным удовлетворением и открыла кисейный зонтик. Если бы стояла плохая погода, ее джокер мог и не сработать.

– Уолтер, прекратите протаптывать новую тропинку, – капризно проговорила она. – У вас такой вид, как будто вы решили выиграть дерби, причем в качестве лошади. Никуда мсье Оберштейн не денется, мы нужны ему не меньше, чем он нам.

– Должен сказать вам, сударыня, – проговорил Уолтер, на которого попытки Амалии пошутить произвели самое тягостное впечатление, – что иногда мне случается сожалеть… – Он запнулся и не закончил фразу.

– Нечего, – сказала Амалия, – вот вернетесь в Ниццу и произнесете в церкви проповедь, что все, что ни делается, непременно к лучшему. И леди Брэкенуолл прослезится и простит вам невнимание к ее дочкам.

– Боюсь, – вздохнул Уолтер, – что Ницца теперь для меня закрыта.

– Глупости, глупости! Не хотите же вы сказать, что откажетесь от места после того, как я с таким трудом достала его для вас?

– Вы? – пролепетал Уолтер. – Достали мне место?

– Ну да, обойдя леди Брэкенуолл, – пожала плечами Амалия. – Не хочу сказать ничего такого, но эта дама только в Ницце может делать вид, что от нее многое зависит. Да, не забудьте пригласить меня на свадьбу, мистер Фрезер, а то я обижусь.

– Миледи! Я… мы… всегда! Конечно! – Уолтер прижал обе руки к груди, его лицо сияло. Теперь, когда все устроилось столь волшебным образом, он даже как-то запамятовал обо всех неприятностях, которые произошли с Мэй.

– Надо же, как трогательно, – произнес возле них чей-то надменный скрипучий голос. – Интересно, а я получу приглашение?

Из-за обгорелого ствола выступил господин Оберштейн собственной персоной. Шрамы от шпильки Мэй еще не до конца зажили на его лице. Он стоял, заложив руки в карманы, и насмешливо покачивался на носках.

– Где Мэй? – спросила Амалия.

– В надежном месте, – отозвался агент. – Где чертежи?

– В надежном месте, – повторила Амалия его слова.

Глаза агента сузились.

– Сударыня, – проговорил он, – не надо меня злить. Если я не вернусь с чертежами через две минуты, мой товарищ будет вынужден прикончить вашу сообщницу.

– Это нечестно! – возмутился Уолтер. – Мы даже не знаем, что с Мэй и жива ли она!

– Очевидно, вы еще недостаточно хорошо знаете баронессу Корф, – язвительно заметил агент, – иначе она давно уже объяснила бы вам, что в жизни честность только помеха. Так вы отдадите мне чертежи или нет?

– Держите, – буркнула Амалия, протягивая ему сверток.

– Примерно так я и предполагал, – задумчиво протянул агент, забирая сверток. – Вы подсунули этому ослу Папийону ненастоящие чертежи, а настоящие незаметно забрали. Но если я узнаю, что вы попытались меня провести, – его голос изменился, зазвучали угрожающие нотки, – вы об этом пожалеете.

Быстрым движением он спрятал чертежи в карман, вытащил револьвер и свободной рукой схватил за воротник Уолтера, который находился ближе к нему.

– Это еще что? – сердито спросила Амалия.

– На всякий случай, – пояснил мерзавец, холодно улыбаясь. – Пусть мсье проводит меня до кареты. Всего доброго, госпожа баронесса. Надеюсь, я еще буду присутствовать на ваших похоронах.

– Смотрите не простудитесь, – с недоброй усмешкой отозвалась Амалия. – Не то увидитесь со мной куда быстрее, чем вам хотелось бы.

– Обещаю одеться очень тепло, – парировал Оберштейн, скалясь, и в следующее мгновение выстрелил. Пуля пролетела над головой Амалии, молодая женщина успела пригнуться и спрятаться за машиной. Но Оберштейн не остановился на этом и два или три раза выстрелил по шинам.

– Это чтобы вы не смогли ехать за мной, госпожа баронесса! – прокричал он, отступая и волоча за собой Уолтера.

Оберштейн дотащил священника до места, где стояла карета агента. Бросив взгляд в окно, Уолтер увидел на сиденье Мэй, которая спала, привалившись к стенке.

– Пошел прочь! И не вздумай путаться у меня под ногами, не то пристрелю!

Оберштейн отшвырнул его и вскочил на козлы. Щелкнул кнут, и лошади помчались по дороге.

– Мэй! Мэй! – отчаянно закричал Уолтер. – Мэй!

Он кинулся бежать, но лошади скакали слишком быстро. Схватившись за голову, Уолтер бросился обратно. Амалия уже заводила мотор. Стоит особо отметить, что для человека, которого только что пытались убить, она выглядела поразительно спокойно.

– Садитесь, Уолтер! Одна шина испорчена, но мотор цел, а это значит, что все еще впереди.

– Мы их не догоним! – отчаянно вскрикнул священник. – У него слишком резвые лошади!

Амалия лихо развернула автомобиль и выехала на дорогу. Из-за простреленной шины машину немилосердно трясло, она подскакивала на каждом ухабе, но Уолтер ничего не замечал.

– Только бы мы сумели его догнать! Боже, какая медленная эта колымага! Госпожа баронесса, а она не может ехать быстрее?

– Вы, Уолтер, совсем отстали от времени, – вздохнула Амалия. – Если я говорю, что Оберштейн от нас не уйдет, значит, никуда ему не деться!

– Но… но… – начал священник.

Он хотел сказать, что расстояние между ними и агентом вовсе не сокращалось, а даже наоборот. Но тут Амалия сбросила скорость, подняла голову и улыбнулась.

Из-за деревьев показался большой воздушный шар. Он был пестрый, как оперение райской птицы, и до того красивый, что щемило сердце. Сверкая на солнце всеми цветами надежды, он покачивался в воздухе, и Амалия, не удержавшись, помахала ему рукой.

– Что это значит? – пролепетал вконец растерявшийся Уолтер.

Он видел, что шар висит над дорогой, по которой летела карета Оберштейна. Внезапно в корзине под шаром произошло какое-то движение, и аэростат начал плавно снижаться.

– Что там происходит? – беспокойно спросил Уолтер. Привстав на месте, и он вертел головой, но автомобиль теперь ехал по сплошному лесу, и ни кареты, ни шара не видно. – Что творится? Это полицейские, да?

– Нет, – серьезно ответила Амалия, – это мой джокер.

И она надавила на клаксон, чтобы спугнуть косулю, которая опрометью метнулась через дорогу.

Уолтер обернулся на косулю, которая, вытянув шею, смотрела вслед невиданному самодвижущемуся монстру на колесах, и решил покориться судьбе. Деревья меж тем стали редеть, и Амалия прибавила скорость.

– Вот! – взволнованно закричал Уолтер. – Это он! Его карета!

Амалия затормозила и подъехала ближе. Бешеная гонка закончилась. Кристиан держал под уздцы лошадей, фыркавших и скребущих копытами землю. В полусотне метров висел над травой воздушный шар, и какая-то дама с помощью двух мужчин пыталась выбраться из корзины, сопровождая каждое свое движение причитаниями. Уолтер вытаращил глаза.

– Мадам Кларисса? – пролепетал он.

Однако тотчас же вспомнил о девушке в карете и бросился к ней.

– Мэй! Мэй, ты меня слышишь?

Она дремала, но, когда Уолтер вытащил ее из кареты, приоткрыла глаза.

– Ах! Уолтер! Это ты? А что случилось? – Она приподняла голову. – Что это за место?

– Мэй, разве ты не помнишь, что с тобой произошло? – с тревогой спросил Уолтер. – Оберштейн похитил тебя! Он хотел увезти тебя с собой, как заложницу!

– Я ничего не помню, – призналась Мэй, хлопая ресницами. – Кажется, я вышла из церкви… ну да! И еще эта тряпка на лице… шарф или что-то вроде нее… с таким неприятным запахом…

– Судя по всему, Оберштейн усыпил ее хлороформом, – вмешалась Амалия. – Увез с собой и морочил нам голову, что он тут не один, что у него есть сообщники. – Она повернулась к Кристиану. – А где он, кстати?

Граф замялся.

– Лежит у дороги недалеко отсюда, – наконец признался он. – Ему… э… попало по голове мешком с песком, который мы держим в качестве балласта.

– Вы бросили на него сверху мешок с песком? – изумилась Амалия. – Браво, граф! Вы оказались очень находчивы!

– Это не я, – улыбнулся Кристиан. – Это ее бабушка.

Меж тем Кларисса, охая и держась за бок, выбралась наконец из корзины и подошла к внучке.

– Так! – объявила она, сверкая глазами. – Во-первых, я немолодая женщина! – Она отлично знала, что неплохой еще не значит хороший, а немолодой – не обязательно старый. Хотя Клариссе было уже 65, ничто в мире не могло заставить ее признать себя старухой. – Мне надо беречь здоровье, а из-за тебя пришлось летать на воздушном шаре! И еще эти прохвосты не хотели меня пускать, хотя я с таким трудом их отыскала!

Она свирепо покосилась на Жака Понталье и второго воздухоплавателя, которым оказался невысокий молодой человек южной внешности с пышными усиками. Последний, однако, истолковал взгляд старой дамы в свою пользу, потому что поклонился, прижав руку к груди, и широко улыбнулся.

– Нечего улыбаться, – возмутилась Кларисса, – я чуть не умерла там наверху от страха! Во-вторых… да, что во-вторых? – Она отдышалась. – Я желаю, чтобы мне все наконец объяснили! То ты сбегаешь от своей бабушки, то ходишь в бриллиантах, то тебя берут в заложницы… И в-третьих, Флора – это твоя кукла?

– Да, – пролепетала Мэй и густо покраснела.

Кларисса развела руками.

– И ты еще собралась замуж! Боже мой, как же ты будешь жить? Ведь замужество – это…

Судя по всему, Кларисса собиралась высказать свои взгляды на брак, которые никак нельзя было назвать толерантными, но ее перебила Мэй.

– Это очень хорошо, – сказала она серьезно. – Потому что рядом со мной будет Уолтер.

И она влюбленно поглядела на него, а он покраснел и поцеловал ее маленькие пальчики.

– Священник! – простонала старая дама. – Моя внучка выходит за священника! Послушай, может быть, ты еще передумаешь, а? Есть же, в конце концов, и другие варианты. Граф де Ламбер, к примеру…

Кристиан закашлялся и отпустил узду. Впрочем, уже не было никакой нужды держать коней, которые вели себя совершенно спокойно.

– Я, пожалуй, пойду посмотрю, как там мсье Оберштейн, – объявил он. – Вдруг он решил прийти в себя и учинит нам еще какую-нибудь пакость.

И он быстро удалился.

– Нет, не думаю, что он пришел в себя, – заметил молодой воздухоплаватель. По-французски он говорил с заметным акцентом. – Уверен, ему здорово досталось.

– Я должна поблагодарить вас, – сказала Амалия. – Вы Жак Понталье, да?

– Нет, – живо ответил ее собеседник, – я Сантос-Дюмон. Альберто Сантос-Дюмон, для вас – просто Альберто. Жак – это он. – Он указал на второго воздухоплавателя, который стоял неподалеку.

– Вы замечательные люди, – серьезно сказала Амалия. – У меня ничего бы не получилось, если бы вы отказались помочь нам. Так что – спасибо.

– Ну что вы, – заворчал Жак. – Все равно этот шар надо было испытать, рано или поздно. Правда, Альберто?

– Сущая правда, – подтвердил тот, улыбаясь, как ребенок.

Меж тем вокруг наших друзей стали собираться люди. Первым, как ни странно, появился Бланшар. Он прискакал на лошади, которая уже была вся в пене, и буквально кубарем скатился с седла.

– Клер! Клер! Все в порядке? Милая, все хорошо? Я так боялся, что с тобой что-нибудь случится!

– И чего ты боялся? – проворчала Кларисса, обмахиваясь веером. – Завещание все равно в твою пользу, стал бы богатым вдовцом да жил бы в свое удовольствие.

– Клер, – жалобно ответил Бланшар, держа ее за руки, – что ты такое говоришь! Как я буду жить без тебя? У меня же никого больше нет!

Старая дама, верная себе, хотела отпустить какую-нибудь колкость, но перехватила взгляд Амалии, полный понимания, – и прикусила язык.

– Перестань, Юбер, – смущенно проговорила Кларисса. – Видишь, я даже летала на шаре, хотя до смерти боюсь высоты. Жизнь прекрасна! – Она улыбнулась. – Знаешь, а ведь, между прочим, это я стукнула мешком того негодяя, который увез мою внучку.

– Я никогда в этом не сомневался! – пылко заверил ее Бланшар, хотя впервые слышал об этом.

Меж тем люди вокруг все прибывали и прибывали. Появились любопытные, привлеченные полетом воздушного шара, потом подоспела полиция. Папийон осмотрел Оберштейна, который лежал и только слабо стонал, выслушал историю о мешке с песком, который храбрая Кларисса Бланшар швырнула на него сверху, и уважительно покачал головой.

– Дамы и господа, – объявил комиссар после того, как Оберштейна увезли, – сейчас мы вернемся в Париж, и участники этого дела дадут показания для протокола. Со своей стороны…

Жак Понталье скривился.

– Послушайте, месье, – заговорил он с плохо скрытым раздражением, – мы не можем оставлять здесь воздушный шар. Мы с Альберто должны вернуть его на место. Так что давайте выберем для ваших протоколов какое-нибудь другое время.

– Я думаю, – вмешалась Амалия, – до завтра это действительно может подождать. Тем более что у господина комиссара есть в Париже еще одно неоконченное дело.

И она обменялась с Папийоном многозначительным взглядом.

– Тогда, я полагаю, – сказал комиссар, – мы действительно можем отложить официальную часть до завтра. В конце концов, не думаю, что за несколько часов Оберштейн куда-нибудь денется.

На том и порешили.

Что же касается неотложного дела, о котором упоминала Амалия, то доподлинно известно, что вечером этого дня графу де Мирамону доставили короткое письмо в запечатанном конверте. Обратный адрес отсутствовал, но посыльный сказал, что отправившая его особа просила передать, что она хорошо знает графа.

Прочитав послание, граф слегка переменился в лице и поднялся к жене. Прислуга слышала, как супруги шептались вполголоса, затем оба оделись и ушли, заявив, что отправляются в театр.

Впрочем, хотя они действительно приобрели билеты, смотреть спектакль в отдельную ложу пошла одна только графиня. Что же до графа, то он поехал на улицу Лепик, осмотрелся и, убедившись, что никто его вроде бы не заметил, поднялся на третий этаж и постучал в дверь.

– Кто там? – настороженно спросил из-за двери женский голос.

– Это я, Элали, – ответил граф. – Откройте, нам надо поговорить.

Загремели засовы. На пороге оказалась молодая темноволосая женщина, не слишком красивая, не слишком уродливая, в общем, обыкновенная, каких в Париже можно найти сотни тысяч, если не больше.

– Вы вовремя пришли, – заметила женщина, посторонившись, чтобы пропустить графа. – Завтра я переезжаю на бульвар Османа, в новую квартиру.

Граф оскалился.

– А вы неплохо обогатились, – заметил он. Голос его дрожал от сдерживаемой злости. – Только зря вы решили, что это будет длиться вечно.

– Что? – удивленно спросила женщина.

Однако граф де Мирамон, похоже, не был расположен входить в объяснения. Вместо этого он прыгнул на свою собеседницу, повалил ее на пол и стал душить.

Женщина захрипела, стала отбиваться… Она отчаянно вырывалась и ногтями едва не угодила ему в глаза, но граф увернулся и, закусив губы, стиснул пальцы еще сильнее.

А потом услышал негромкий кашель – и в изумлении поднял глаза.

На пороге стоял комиссар Папийон.

– Здравствуйте, господин граф, – спокойно промолвил он. – И вы также, мадемуазель Менар. Так что у нас тут происходит?

Глава 31 Точки над «ё»

– Она купила воздушный шар, – сказала Мэй.

– Быть не может! – изумился комиссар Папийон.

– Может, может. А еще, – Мэй порозовела, – она сделала нам подарок к свадьбе. Дом в Ницце. Теперь у нас с Уолтером все будет совсем хорошо.

Разговор этот происходил через неделю после того, как Клариссе пришла в голову светлая мысль атаковать с воздуха негодяя, который похитил ее внучку, и сбросить на него мешок с песком. Вскоре неугомонная бабушка вернулась в Ниццу, заявив, что больше никогда в жизни не сядет в корзину, болтающуюся в небе. Целый вечер она сотрясала воздух жалобами, что она немолода и в свои почтенные годы заслужила покой. А потом…

– Граф де Ламбер умеет управлять воздушным шаром, – сказала Мэй. – Ну и… учит ее понемножку. Да, и адвокат тоже напросился. Так сказать, за компанию.

– Ясно, – вздохнул комиссар.

– Вы ничего такого не подумайте, – добавила Мэй, – они далеко не летают, только поднимаются на несколько десятков метров и сразу же спускаются. Правда, бабушка уже обещала, что прилетит ко мне на свадьбу на воздушном шаре. Ей ужас как хочется увидеть, какие у гостей при этом будут лица.

– Ваша бабушка – молодец, – серьезно сказал Папийон. – А где госпожа баронесса?

– Немного задержалась в Париже, – объяснила Мэй. – Поднималась на шаре вместе с другом господина графа, Понталье, и этим бразильцем, месье Альберто. Но она вернулась в Ниццу сегодня утром, и моя бабушка сразу же позвала ее на файфоклок. Я уже рассказывала бабушке, как все было и с чего началось, но она хочет узнать всю историю именно от госпожи баронессы… и от вас. Я ведь знаю далеко не все, по правде говоря, и мне самой любопытно прояснить кое-какие детали.

Пунктуальная Амалия явилась за несколько минут до назначенного времени. На ней было синее платье с белыми цветами. Лицо разрумянилось, а глаза сверкали так ярко, что залюбовался даже Папийон.

– Полагаю, ваша бабушка опоздает, – объявила Амалия, посмотрев на каминные часы с бронзовыми фигурами. – У нее сейчас важное дело.

– Что еще? – удивилась Мэй.

– Я думаю, она вам сама все расскажет, – уронила Амалия. – Если коротко, то, по-моему, она пытается прикончить вашего соседа, который живет напротив.

– Полковника Барнаби? – ужаснулась Мэй. – За что?

– Понятия не имею, – отозвалась Амалия, с восхитительным безразличием пожимая плечами. – Но, когда Эмильен вез меня по дороге, я видела, как ваша бабушка гоняла полковника и его друга по саду и нещадно лупила их зонтиком.

Мэй позвала Уолтера, и молодые люди вместе с комиссаром стали высказывать догадки, с чего Кларисса могла так взъесться на их соседа.

– Я надеюсь, полковник не слишком пострадает, – сокрушенно промолвила Мэй, качая головой.

– Ну, мадемуазель, он же военный, – философски заметил Папийон. – Должен быть привычен и не к таким тяготам.

Из-за схватки с полковником Кларисса опоздала на файфоклок и вошла в гостиную в сопровождении Кристиана и Бланшара, воинственно вздернув подбородок и на ходу поправляя волосы. Следует особо отметить, что адвокат нес в руке зонт, совершенно потерявший вид из-за частого соприкосновения с разными частями тела Барнаби и капитана Картрайта. И хотя Папийон был человеком не робкого десятка, но, увидев выражение почтенной дамы, на всякий случай отодвинул стул подальше.

– Бабушка, – испуганно спросила Мэй, – что случилось?

– Я так и знала! – крикнула Кларисса. – Я всем говорила, а меня никто не слушал! Это они слопали моих павлинов!

…Увы, но это отчасти оказалось правдой: полковника Барнаби и его друга погубило желание отведать павлиньего филе. Один из слуг полковника узнал, что на землях баронессы Корф водится необыкновенное количество этих птиц, и подал хозяину мысль, что пропажу нескольких птиц хозяйка все равно не заметит. Сначала полковник возмутился, потом поразмыслил и решил, что русские известны своей беспечностью, а раз так, жаркое стоит перьев. Но, на свою беду, слуга тащил павлина на кухню именно в тот момент, когда Клариссе вздумалось полетать на воздушном шаре. А так как шары – штука довольно капризная, то она вместе со своими спутниками приземлилась в саду полковника аккурат тогда, когда слуга уже готовился перерезать пернатому горло.

Увидев, как какой-то негодяй пытается прикончить павлина – того самого, маленького, который сбежал последним и которого она отлично помнила, – Кларисса испустила такой вопль, что дрогнули стены и задребезжали стекла. После чего она схватила первое, что ей попалось под руку, а именно зонтик, и бросилась на обоих джентльменов, горя жаждой мести.

Слуга, разумеется, успел удрать и закрылся в погребе, причем предусмотрительно запер дверь на все засовы, чтобы англичанка к нему не прорвалась.

Измочалив врагов и изломав зонтик, Кларисса на прощание обругала Барнаби и Картрайта последними словами, которым выучилась еще в то время, когда жила с бедным писателем, и удалилась с гордо поднятой головой. Освобожденный павлин, само собой, сразу же удрал обратно на земли баронессы Корф.

– Я им покажу, как есть моих павлинов! – кричала Кларисса, расхаживая по гостиной. – Я их выживу из Ниццы! Я доложу о них префекту! Я… да я не знаю, что я с ними сделаю! Мерзавцы!

Кристиан сел рядом с Амалией и, вполуха слушая этот словесный поток, заметил по-русски:

– Может быть, сказать ей, что произошло недоразумение? Ведь почти все павлины находятся у вас… и потом, мне все-таки жалко бедных англичан. Она же теперь сживет их со свету!

– А мне не жаль, – ответила Амалия, и ее взор полыхнул подобно Этне во время извержения, так что Кристиан даже поежился. – Эти господа позволяли себе разные пари в отношении меня, так что пусть теперь Кларисса делает с ними, что хочет.

И она тепло улыбнулась старой даме.

– Но что это я все о павлинах да о павлинах, – спохватилась хозяйка. – Юбер, позвоните, чтобы принесли чай. Кстати, господин комиссар, я хотела у вас уточнить: как относятся французские законы к жестокому обращению с животными?

– Отрицательно, мадам, – отвечал комиссар с легким поклоном.

– Я так и думала, – оживилась старая дама. – Скажите, а мне удастся посадить этих негодяев в тюрьму? Я думаю, пара месяцев на местной здоровой пище отучит их есть моих птиц! – мстительно прибавила она.

Уолтер тайком улыбнулся Мэй и взял ее за руку. Разгоряченная Кларисса разглагольствовала о своих ненаглядных павлинах битых четверть часа. Она пожурила французские законы за их мягкость и выразила мнение, что тем, кто обижает таких чудесных птиц, надо сразу же отрубать голову.

– Боюсь, – сказал Папийон дипломатично, – наши законодатели, мадам, с вами не согласятся.

– Очень жаль! – вздохнула Кларисса.

Исчерпав павлинью тему, она наконец вспомнила о том, ради чего все собрались, и повернулась к Амалии.

– Внучка уже рассказала мне то, что ей известно, но мне бы очень хотелось услышать вашу версию событий, сударыня, – сказала Кларисса. – Потому что, честное слово, я до сих пор кое-чего не понимаю.

– Я тоже, – заметил Уолтер.

– И я! – поддержал его граф.

– А раз уж комиссар Папийон все равно приехал в Ниццу, чтобы уточнить кое-какие детали, как он выразился, – продолжала Кларисса, – то я решила не терять даром времени и объединить вас обоих, чтобы вы нас окончательно просветили. Юбер! – Адвокат подпрыгнул в кресле. – Не спи!

– Что ты, дорогая! – воскликнул тот и через минуту вновь задремал.

– Так как же все произошло? – спросила Мэй.

Амалия прищурилась.

– Все началось, – негромко заговорила она, – с того, что французский инженер и изобретатель по имени Клеман Адер решил создать летательный аппарат тяжелее воздуха. Аппараты легче воздуха давно известны – это воздушные шары и дирижабли, но Адер хотел сделать принципиально новую машину, снабженную мотором. Первая попытка семь лет назад, в 1890 году, вроде бы увенчалась успехом, и тогда военное министерство предложило ему сотрудничество и финансирование. Таким образом, работа Адера оказалась засекречена, но вы сами понимаете, что в нашем мире нет ничего притягательнее секретов.

О новом летательном аппарате вскоре узнали за пределами Франции – и обеспокоились. Тогда же вспомнили и о предыдущих попытках создать аппараты тяжелее воздуха, так называемые самолеты. Одна из попыток принадлежит несчастному Альфонсу Пено, после которого остались подробные чертежи. Агент по имени Генрих, которому было поручено разузнать как можно больше о невиданных новых машинах, решил выкрасть эти чертежи и через некоторое время осуществил свое намерение. Однако куда больше, чем чертежи Пено, его интересовал самолет Адера под кодовым именем «Аквилон». Впрочем, не только Генрих пытался навести о нем справки, но и некий Оберштейн, также агент, причем куда более опасный и дерзкий, чем его коллега. Тем не менее Генрих все же опередил его и сумел наладить контакт со старым слугой Адера, Стефаном Малле. Малле когда-то работал чертежником и обещал за хорошие деньги сделать копии чертежей.

– Десять тысяч франков, – вставил Папийон. – Генрих обещал ему именно такую сумму, половину – как задаток, а вторую – когда чертежи окажутся у него.

Амалия кивнула.

– Не стоит забывать, что у Малле была еще одна причина для того, чтобы согласиться на предложение шпиона – в Панамском скандале он потерял все свои сбережения. Дело представлялось ему нетрудным, но он не был профессионалом и допустил несколько просчетов, а вскоре Адер, будучи человеком крайне наблюдательным, заметил, что в бумагах кто-то рылся. Изобретатель сразу же дал знать военным, а те, посовещавшись, решили привлечь к делу лучшие полицейские кадры в лице присутствующего здесь месье Папийона и его коллег, среди которых был некий Пьер Моннере.

– Мы сразу же поняли, что тут замешан кто-то из своих, кто постоянно находился в доме, – добавил Папийон. – А у месье Адера большой дом и много прислуги, поэтому пришлось разделить подозреваемых между собой.

– Пьер Моннере сразу же стал подозревать Стефана Малле, – продолжала Амалия. – Для других слуг Малле был своим человеком, преданным старым слугой, и они даже помыслить не могли, чтобы подозревать его. Но, вероятно, у Моннере был большой опыт, и он понимал, что в некоторых обстоятельствах преданность – не более чем пустой звук. Так или иначе, он взял Малле на заметку и стал следить.

– Мало того, он произвел обыск в его доме, а также в лавке его жены, – подал голос Папийон. – Пьер говорил мне, что уверен: старик не выдержит и допустит ошибку. Он установил за Малле слежку и не выпускал его из виду, рассчитывая, что предатель приведет его к агенту.

– Но Малле оказался достаточно сообразительным. К тому же он понимал, что означает провал для него и для его семьи. Он успел спрятать скопированные чертежи в церкви Святого Северина, которую посещал когда-то. В детстве он пел в местном хоре, постоянно бывал в церкви, и, думаю, для него в здании не было тайн.

– Священник по моей просьбе провел кое-какие разыскания, – заметил Папийон. – Он говорит, что герцогиня де Монпансье использовала церковь, чтобы тайно видеться там с одним из своих любовников. Не забывайте, что у герцогини были чрезвычайно натянутые отношения с королем, который не жаловал и ее поклонников. Священник уверен, что, когда герцогиня дала деньги на алтарь, она попросила сделать в стене тайник, а потом использовала его, скорее всего, для обмена письмами со своим кавалером.

– Однако Малле нашел тайнику другое применение, – прибавил граф. – Что же было потом?

– Потом, – сказала Амалия, – он написал Генриху записку, где именно следует искать чертежи. Дальше я могу только гадать. Вероятно, Малле хотел передать записку напрямую, но заметил слежку и был вынужден действовать окольным путем.

Тогда он взял дешевое кольцо, спрятал записку в коробочку и попросил жену сходить в ломбард. Квитанцию все равно надо было передать агенту.

– По словам Генриха, они должны были разминуться в книжной лавке, – вмешался Папийон. – Малле вошел бы в лавку, сунул квитанцию в книгу и ушел, уводя полицию за собой. Генрих сидел в кафе напротив и ждал. Когда Малле удалился, он вошел бы в лавку и забрал книгу.

– Что это была за книга? – поинтересовался священник.

– «Три мушкетера» с иллюстрациями Лелуара, – проворчал Папийон. – У этого агента неплохой вкус, надо сказать.

Три новых мушкетера переглянулись и расхохотались.

– Но вся цепь развалилась, – сказала Амалия, – потому что Малле попал под карету.

– В двух шагах от лавки, переходя дорогу, – уточнил Папийон. – Агент, который вел его, сразу же вызвал Моннере. Старика отвезли в больницу. Он был помят от столкновения, у него сломана нога, но, если говорить откровенно, он больше жаловался, чем страдал по-настоящему. Кроме того, сумел привлечь на свою сторону врача, который решил, что имеет место полицейский произвол, и наотрез отказался пускать к нему моего коллегу.

– Тогда Моннере забрал вещи старика и обыскал их, – подхватила Амалия. – Нашел квитанцию, но она не привлекла его внимания. Кроме того, увидел письмо до востребования, адресованное в Ниццу. Письмо предназначалось внуку Стефана, но Моннере не знал этого.

– Малле не слишком складно выражал свои мысли, – добавил Папийон. – И Моннере стал подозревать, что это какой-то хитрый шифр. Вдобавок фамилия человека, который должен был забрать письмо, совпадала с той, которая значилась в одном из фальшивых паспортов агента Оберштейна.

– Поэтому Моннере решил, что он на верном пути. Он был горд своим успехом и не собирался ни с кем его делить. Он купил два билета в десятое купе «Золотой стрелы», чтобы ему никто не мешал, и отбыл в Ниццу, рассчитывая на месте привлечь полицию, арестовать того, кто явится за письмом, и узнать, где чертежи. Но еще до того, как он сел на поезд, его выследил Оберштейн.

И тут агенту несказанно повезло. Он увидел меня, более того, понял, что я еду в одном вагоне с Моннере – до которого на самом деле, конечно, мне не было никакого дела. Оберштейн решил использовать это обстоятельство. Если раньше он колебался по поводу того, как поступить с полицейским, то теперь решил убить его, предварительно разузнав все о чертежах, а вину свалить на меня.

Я ехала в одном купе с Мэй, и она случайно разбила флакон духов. Мы открыли окно и перебрались в вагон-ресторан. В это время Оберштейн залез в купе и похитил оттуда мою перчатку, на которой была метка. Ее редкий цвет в два счета позволял установить, чья она. Это была идеальная улика.

В вагоне-ресторане мы неожиданно стали свидетелями сцены между графом Теодором де Мирамон, его женой Матильдой и рыжей женщиной по имени Жоржетта Бриоль. С виду обыкновенный любовный треугольник, и на Мэй их выяснение отношений произвело крайне тягостное впечатление. Она предположила даже, что у графа имеются веские причины, чтобы убить жену. А потом ночью мы услышали крик графини, однако Матильда заверила меня, что ей просто приснился дурной сон.

– Вот, – вмешался Кристиан, – с этого места я прошу вас быть подробнее. Что за крик? Какое отношение он имел к происходящему? И почему, когда вы расспрашивали кондуктора Норвэна, вы уже знали о том, что он должен был увидеть в десятом купе… и не только там? Я имею в виду исчезновение белья, полотенец, отсутствие воды в рукомойнике…

Амалия вздохнула.

– Я скажу, что произошло. Ночью Оберштейн пробрался в десятое купе и застал Пьера Моннере врасплох. Однако полицейский каким-то образом сумел не выдать ему тайну письма до востребования, а направил по неверному пути.

– Моннере всучил ему ключ, который носил при себе по поводу совершенно другого дела, – буркнул Папийон. – Сказал, что он от квартиры в Ницце, а чертежи спрятаны в тайнике под картиной, изображающей женщину в желтой шляпе. Он так убедительно все описывал, что Оберштейн ему поверил.

– Потом Оберштейн его зарезал. – Амалия поморщилась. – Труп лежал, вероятно, на полу, и рядом Оберштейн бросил мою перчатку. И ушел, причем даже не стал закрывать дверь, как я полагаю. Любой, кто случайно заглянул бы туда, неминуемо обнаружил бы тело.

– Погодите-погодите, – встрепенулась Мэй. – То есть если бы графиня де Мирамон…

– Графиня солгала нам, – сказала Амалия. – Что она сказала? Что ей приснился сон. Где она находилась при этом? В коридоре, причем на ней было то же платье, что и в вагоне-ресторане, иными словами, на ночь она не раздевалась. Я допускаю, что она могла задремать, сидя на диване, и ей что-то приснилось. Но если вам что-то снится, вы не станете выскакивать в коридор. Вы просто постараетесь лечь поудобнее или сесть, если уж вы не любите ложиться на ночь в поездах, и все. А графиня находилась именно в коридоре.

– И как же вы это объясняете? – поинтересовалась Кларисса.

– Графиня выходила из купе по самой прозаической, обыкновенной причине, о которой обычно не пишут в романах, – с улыбкой пояснила Амалия. – А когда возвращалась, то случайно открыла десятое купе вместо своего девятого. И сразу же все увидела. Поэтому и кричала. Не так ли, месье комиссар?

– По ее словам, ночью она заснула, – сказал Папийон. – Сквозь сон до нее донеслась какая-то возня за стенкой, но вскоре все стихло. Через некоторое время графиня вышла в туалет, а когда вернулась, то случайно перепутала дверь своего купе и соседнего. Тут вы абсолютно правы.

– Но почему она не подняла тревогу? – вмешался Уолтер.

– Ага! – победно сказала Амалия. – Вот это и есть самый интересный вопрос. В самом деле: почему?

– Испугалась скандала, огласки? – предположил Кристиан. – Или хотела избежать расспросов в полиции?

– О, полно вам, – отозвалась баронесса. – Бояться скандала – после того, что было в вагоне-ресторане? И потом, как бы графиня де Мирамон ни относилась к полиции, ее положение в любом случае делало ее неуязвимой для любых подозрений.

– Тогда я ничего не понимаю, – заявила Кларисса.

– И ладно бы она просто закрыла купе и ушла к себе, – добавил Кристиан. – Но вы ведь намекали, что она избавилась от тела и уничтожила все следы происшедшего! Почему?

– А вы подумайте. Зачем графине де Мирамон так рисковать, избавляясь от тела человека, к гибели которого она совершенно не причастна?

– Значит, она все-таки причастна, – заметил Уолтер.

Амалия откинулась на спинку кресла.

– Я говорила и продолжаю говорить: есть только одна причина, почему графиня поступила именно так. Обнаружение тела в соседнем купе каким-то образом ставило под удар ее саму. Если бы появилась полиция, она бы могла выяснить нечто крайне нежелательное. Догадываетесь, что это?

– Получается, она тоже была шпионкой? – спросила заинтригованная Кларисса.

– Нет, – медленно сказал Уолтер. – Вы хотите сказать, что… графиня тоже кого-то убила?

– Я не знаю, она или ее муж. Суть дела в том, что она решила помочь ему скрыть следы преступления. Мэй, помните тяжелый чемодан, который графиня не пожелала сдавать в багаж и везла с собой, чемодан, о котором она говорила носильщикам в Ницце? Что там могло быть, если ночью она даже не стала переодеваться? Уж явно не платья и не сорочки.

– Боже мой! – ахнула Мэй. – Так она везла… труп?

– Да, – сказала Амалия, – именно так. Матильда с мужем условилась обо всем. Вероятно, он должен был ехать в Ниццу вместе с дамой сердца, и они решили не отказываться от поездки, чтобы не возбуждать лишних подозрений потом, когда обнаружат тело. В вагоне-ресторане она устроила сцену, чтобы пассажиры запомнили, что ее муж находился вместе с рыжей женщиной. Не было никакой нужды в скандале в общественном месте – достаточно подстеречь мужа в соседнем вагоне и выяснить отношения там. Именно эта эффектная театральная сцена прежде всего возбудила мои подозрения. Помнится, граф де Мирамон настолько увлекся, что необдуманно произнес слово «балаган». Это действительно был балаган, но они меня не провели!

– Так, – объявила Кларисса. – Я требую имя! Кто убит? Почему важно, чтобы графа запомнили с рыжей особой?

– А вы еще не поняли? – удивилась Амалия. – Это была Жоржетта Бриоль. Не та, в вагоне-ресторане, а настоящая.

Мэй застыла на месте с раскрытым ртом.

– Но ведь… Мы же видели ее!

– Как заметил граф де Ламбер, все рыжие женщины похожи друг на друга, – сказала Амалия. – В вагоне-ресторане мы видели рыжие волосы, красное платье и накрашенное лицо. Эффектные штрихи продуманной картины. Помнится, Мэй при мне упоминала, что граф де Мирамон произвел на нее впечатление не слишком умного человека. Не удивлюсь, если весь замысел по созданию алиби принадлежит его жене. Она-то явно из другого теста.

– Еще раз, – попросил Кристиан. – Жоржетту Бриоль убили. И…

– Граф случайно убил свою любовницу, когда она объявила ему, что бросает его и возвращается к фальшивомонетчику Руссело, – пояснил Папийон. – Он толкнул ее, она упала, ударилась виском и умерла. Ревнивая жена выследила его в тот день. Матильда намеревалась устроить сцену, а вместо этого увидела совершенно растерянного мужа над трупом. Графине казалось, что она его больше не любит, но именно в тот момент она поняла, что не сможет предать его.

– Еще бы, – хмыкнула Кларисса. – Ведь обладание его секретом давало ей над ним безграничную власть. Уж впоследствии он точно был бы как шелковый.

– Думаю, и это в том числе, – ответил комиссар с улыбкой. – Но когда они стали думать, что делать с телом, сразу же выяснилось, что графу не удастся выйти сухим из воды. Кучер, который подвез его к дому, знал его в лицо. Его видели несколько человек, когда он входил в дом, словом, все складывалось донельзя скверно. И тогда Матильда, как вы правильно решили, госпожа баронесса, решила создать вторую Жоржетту Бриоль.

– И кто сыграл ее роль? – спросил Уолтер.

– Элали Менар. Подруга Матильды по пансиону, сирота, обедневшая… в общем, то, что надо. По ее словам, она подозревала неладное, но ей объяснили, что речь идет о розыгрыше, пообещали большие деньги, и она решила не задавать лишних вопросов.

– Мирамоны с самого начала рассчитывали бросить тело в воду? – спросила Амалия.

– Да, – сказал Папийон, – потому что в нынешних условиях невозможно точно определить дату смерти, если тело долго находилось в воде. На этом и был построен их план. Граф, графиня и «Жоржетта» прибывают в Ниццу. Граф и графиня бросают труп в воду, потом графиня дает «Жоржетте» денег, и та соглашается уехать.

– И графиня ведь вовсе не таилась, когда предлагала деньги! – вырвалось у Кристиана. – То есть она нарочно хотела, чтобы имелись свидетели?

– Конечно. «Жоржета» получает деньги, отправляется на вокзал, покупает билет, а дальше в туалете снимает парик и надевает обычную одежду. Тем временем граф и графиня де Мирамон находятся у всех на виду, то есть у них стопроцентное алиби. А их сообщница садится в купе второго класса и с деньгами уезжает в Париж, но для всех она – Жоржетта Бриоль, которая бесследно исчезла с этими же деньгами. Чем не мотив для убийства? И когда тело обнаружат, то у полиции будет мотив, у супругов – алиби, и ни один следователь не свяжет воедино убийство и воссоединившуюся семью де Мирамон.

– И тем не менее, когда Мэй по моей просьбе стала говорить с ними об экспрессе и вашем приходе сюда, господин комиссар, моя помощница сразу же заметила, что они нервничают, – сказала Амалия. – Немудрено, что оба были как на иголках, ведь уже в поезде их планы спутал Оберштейн. Он-то понятия не имел о том, что они совершили убийство. А у графа и графини был веский повод не приглашать полицию, когда Матильда обнаружила тело в десятом купе. Даже если бы полицейские не стали проверять их вещи, Мирамоны потеряли бы время, а когда вы путешествуете с разлагающимся трупом в чемодане, время очень быстро может обернуться против вас.

– Так вот почему они избавились от Моннере! – вырвалось у Мэй.

– Вот именно. Сначала графиня выждала, когда все успокоятся и перестанут спрашивать о том, что ей приснилось, и побежала в третий вагон к мужу советоваться. Он, наверное, пришел в ужас, но согласился, что от тела надо избавиться. Моннере был крупный и тяжелый, одна графиня ни за что бы не справилась. Они выбросили его наружу, вслед выкинули на насыпь чемодан полицейского, его сумку и пальто. Теперь оставалась самая неприятная часть работы. Оберштейн, как я уже говорила, зарезал Моннере, поэтому крови в купе было достаточно. Кровь осталась на диване и на простынях, поэтому граф принес взамен них простыни лже-Жоржетты и вырезал из обивки куски, в которые кровь успела впитаться. Графиня полотенцами терла пол и стены купе, чтобы не осталось пятен, а потом замыла все водой. Вот почему была прорезана обивка, вот почему исчезли полотенца, и вот почему в рукомойнике не оказалось воды. Помните, что говорил кондуктор? Когда он вошел, в купе было совершенно чисто, даже подметать не надо. Конечно, чисто, ведь Мирамоны позаботились все убрать. Только одного они не заметили – квитанции на кольцо.

– Она упала за диван, – вставил Папийон. – Так сказал Норвэн. Сначала он не придал ей значения, потому что кольцо явно не из богатых, но потом…

– Сам Норвэн не знал, что думать. Он решил, что у пассажира возникли неотложные дела, и поэтому он вышел. Но еще до этого Оберштейн решил, чтобы окончательно меня утопить, подбросить мне орудие убийства. Когда мы с Мэй вышли из купе в Ницце, оставив там свои чемоданы, Оберштейн завернул туда и сунул нож и окровавленный платок без меток в мой чемодан. То есть он думал, что чемодан мой, но на самом деле это был чемодан Мэй. Когда она разбирала вещи, то нашла нож и не знала, что думать. Она даже решила, что это бабушка пытается таким образом избавиться от нее.

– И совершенно зря, – отчетливо промолвил Бланшар, который, казалось, дремал, сидя в кресле.

– Юбер! – возмутилась Кларисса. – Ты же спишь!

– Мой сон, – сказал адвокат, деликатно зевая и прикрывая ладонью рот, – стоит иного бодрствования. Как я понимаю, мадемуазель Мэй сразу же побежала со своей находкой к госпоже баронессе?

– Вы правильно понимаете, месье Бланшар, – ответила Амалия. – И я сразу же вспомнила о пропавшей перчатке – идеальной улике. Мне стало ясно, что где-то рядом со мной произошло убийство, причем виновной хотят выставить меня. Затем я поняла, что некто оказался заинтересован в том, чтобы скрыть следы, и это явно не Оберштейн. По моей мысли, незадолго до этого имело место второе убийство, и я сказала господину графу: стоит ожидать появления еще одного трупа. Когда стало известно, что Жоржетта Бриоль убита, я решила, что это не может быть тот самый труп, но вскоре все стало на свои места. Все остальное вам известно. Мы с Мэй, Уолтером и Кристианом организовали, так сказать, небольшой отряд и стали расследовать это дело. Уолтер и Мэй отыскали жилье Генриха и попутно спасли Норвэна от верной смерти. Мэй нашла коробку от кольца, в которой было спрятано указание на тайник. Граф увидел ангела именно там, где нужно, и он же подключил своих друзей из общества воздухоплавателей, чтобы перехватить Оберштейна, когда он похитил Мэй. Мадам Бланшар, кстати, тоже приняла посильное участие: разыскала графа и настояла на том, чтобы лететь вместе с ним и его друзьями, а потом уронила на Оберштейна мешок с песком, от чего, возможно, он не оправится до конца своих дней. Словом, все делали, что могли. Ну, а я… Я просто старалась вам не мешать, – закончила она с улыбкой.

– А как вы нашли Элали Менар, которая изображала Жоржетту Бриоль? – спросил Кристиан. – Или, получив 10 тысяч франков, она стала слишком открыто тратить их и привлекла внимание?

– Нет, она вела себя очень умно, – ответил Папийон. – Госпожа баронесса посоветовала мне прежде всего проверить, не было ли в последнее время случаев насильственной смерти среди молодых небогатых женщин, которые могли знать Матильду де Мирамон или ее супруга. По мысли госпожи баронессы, мы ведь могли и опоздать, потому что двойник Жоржетты – опасный свидетель. Когда выяснилось, что все вроде бы в порядке, я по совету баронессы послал письмо якобы от имени двойника, где открытым текстом вымогались деньги. Мирамоны поняли, что дело плохо, раз зашла речь о шантаже, и решили покончить с Элали Менар. Они пошли в театр, причем графиня осталась в ложе, а граф вскоре ушел. По возвращении она подтвердила бы, что он все время был с ней. На самом деле он поехал убивать мадемуазель Менар и таким образом привел к ней нас. Само собой, граф не успел исполнить свой замысел, зато мадемуазель Менар сразу же сделалась чрезвычайно любезной и выдала графа и графиню… как у нас говорят, с потрохами.

– Словом, госпожа баронесса всегда и во всем права, и вам оставалось только следовать ее советам, – заметил Кристиан.

Папийон улыбнулся.

– Не во всем. В главном она все же ошиблась.

– Что вы имеете в виду? – спросила Амалия с неудовольствием.

– Никто не убивал Пьера Моннере, – веско промолвил комиссар.

– То есть как? – Мэй уже была готова возмутиться. В ее глазах Амалия была совершенно непогрешима, она просто не имела права на ошибку!

– То есть его пытались убить, это верно, – поправился комиссар. – Но видите ли, в чем дело… У Пьера Моннере молодая жена.

– Я помню, – сухо сказала Амалия.

– И он ее очень любит. – Комиссар вздохнул. – Одним словом, чтобы казаться стройнее и моложе, он… э… носит корсет.

– То есть Оберштейн… – проговорила Амалия, начиная понимать.

– Ну да, – кивнул Папийон, – корсет спас беднягу Моннере. Оберштейн его ударил ножом несколько раз, но, к счастью, не убил. Однако крови было столько, что Мирамоны решили, что он точно мертв. К счастью, они ошиблись.

– И что с ним теперь? – спросила Амалия. – Он умирает? Они же выбросили его из поезда!

– Да, но упал он очень удачно, как сказал врач. Сейчас Моннере идет на поправку, хотя ему, бедняге, досталось. Как вы думаете, от кого я мог узнать детали его слежки за слугой и прочие подробности? Конечно, от самого Пьера. И еще один момент. Полковник Лоран очень хотел притянуть вас к ответу. Но я сразу же сказал Лорану, что это не вы, потому что вы бы не оставили Моннере в живых. А видя, как энергично вы ведете расследование, я окончательно убедился, что вы ни при чем.

– Но все же посоветовали мне отойти в сторону, – заметила Амалия, – конечно, для того, чтобы сильнее меня подхлестнуть.

– По-моему, вы чего-то не договариваете, – вмешался Кристиан. – Я же своими глазами видел, как вы расспрашивали консьержку!

– Да, я спросил у нее, какими духами пользуется госпожа баронесса, – не стал отрицать Папийон. – Полковник был уверен, что если не она пыталась убить Моннере, то уж точно могла заметать следы убийства. Дело в том, что простыни из десятого купе пахли женскими духами, ну и…

– Это потому, что граф де Мирамон взял простыни Жоржетты, – напомнил Уолтер.

– Это нам стало известно позже, а тогда мы не знали, что думать. Вдобавок, когда врач разрешил мне навестить Моннере, тот сказал, что на него напал переодетый Оберштейн, но, когда его потом вытаскивали из купе, он смутно увидел лицо какой-то женщины.

– Хорошо, что Моннере остался жив, – серьезно сказала Амалия. – У него замечательный ребенок, он не заслужил того, чтобы расти сиротой.

– Кстати, о детях, – вмешалась Кларисса, обращаясь к Мэй. – Если у вас, мои дорогие, родится дочь, я настаиваю на том, чтобы она носила мое имя. Да!

– Бабушка!

– Миссис Бланшар, – вмешался Уолтер, краснея, – должен вам напомнить, что мы еще не женаты!

– Как сказал кто-то из моих знакомых, вчера еще не женаты, а завтра уже бабушка с дедушкой, – парировала Кларисса. – Время идет чертовски быстро. – Она дернула сонетку. – Жером! Чай остыл… да бог с ним, с чаем! Неси лучшее шампанское, какое только есть. Я хочу выпить с моими друзьями!

…Ниццу окутывали сумерки. В траве стрекотали кузнечики. Над морем долго висело облако, похожее на дракона, которому отрубили голову, но в конце концов оно растаяло и превратилось в десятки маленьких пушистых овечек. С виллы «Маршал» доносился смех и звуки рояля. Полковник Барнаби покосился в ту сторону и, поморщившись, дотронулся до шишки на голове. Голова адски болела, но полковник утешал себя философской мыслью, что если кто и может побить англичан, так это только сами англичане… вернее, англичанки. Хромая, к нему подошел капитан Картрайт и устроился рядом. Голова капитана была перевязана, на скуле красовался огромный синяк.

– Мы побиты, но не сломлены, – сказал капитан, чтобы подбодрить старого друга.

– Лично я сломлен, да еще как, – сварливо отозвался полковник. – Если бы вы не приставали ко мне с этим дурацким филе, все бы обошлось.

– Да вы сами каждый день твердили о том, каких павлинов вы ели в Индии! – обиделся капитан. – Я-то при чем?

Полковник Барнаби тяжело засопел и взял газету. Для этого ему пришлось шевельнуться, и он тихо застонал. У него было такое ощущение, словно сегодня по нему промчался эскадрон, а вслед за ним протоптало целое стадо разъяренных слонов.

– Хотите пари? – предложил капитан, который страдал не меньше своего друга.

– Ни за что, – коротко ответил полковник.

– Последний раз вы выиграли, – не отступал капитан. – Не хотите дать мне возможность отыграться?

– Я больше не буду заключать пари по поводу Клариссы, – объявил полковник. – Я слышал, что она в Париже чуть ли не до смерти уходила какого-то малого мешком с кирпичами. – Он снова потрогал шишку на голове и откровенно прибавил: – Знаете, сэр, я еще пожить хочу.

– Хорошо, оставим Клариссу, – согласился капитан. – А как насчет баронессы Корф?

– Не пойдет, – объявил полковник. – Вы уже проиграли мне 10 фунтов, когда бились об заклад, что за месяц покорите ее сердце.

– Нет, это пари уже устарело, – с сожалением промолвил капитан. – Знаете что? Ставлю двадцать фунтов, что до конца года она выйдет за графа де Ламбера.

– Вздор, – фыркнул полковник, скрываясь за газетой. – Она старше его. Может, у них и будет что-нибудь, но до алтаря дело точно не дойдет.

– Значит, вы участвуете? – обрадовался капитан.

Барнаби опустил газету, буравя его взглядом.

– Пятьдесят фунтов, – объявил он.

– Идет, – кивнул капитан.

Джентльмены скрепили пари рукопожатием и одновременно скривились от боли. Зонтик Клариссы поработал сегодня на славу, и каждое движение давалось им с трудом.

Эпилог

12 октября 1897 года Клеман Адер провел первые испытания своего нового самолета «Аквилон», над которым работал несколько лет. Однако повторные испытания, которые прошли через два дня в присутствии представителей военного министерства, закончились неудачей. Вскоре министерство прекратило финансировать создание самолетов, и Адер больше никогда не возвращался к этому проекту.

Примерно за двадцать лет до этого, в 1878 году американский предприниматель Милтон Райт подарил своим сыновьям Уилберу и Орвиллу летающую игрушку, сделанную по чертежам некоего Альфонса Пено. Так началось увлечение полетами, которое сопровождало их всю жизнь. После множества проб и ошибок 17 декабря 1903 года спроектированный ими самолет поднялся в воздух, использовав для разгона рельсы. Этот полет стал началом новой эры в истории авиации.

13 сентября 1906 года в Париже бразилец Альберто Сантос-Дюмон, упомянутый в романе, впервые поднял свой самолет в воздух без использования дополнительных приспособлений, только за счет двигателя. Далее развитие авиации шло только по нарастающей. В 1907 году Поль Корню создает вертолет. Луи Блерио впервые в истории перелетает через Ла-Манш 25 июля 1909 года. В марте 1910 появляется первый гидросамолет, построенный французом Анри Фабром. В 1913 Ролан Гаррос первым пересекает на самолете Средиземное море. Позже будут перелеты через Атлантику, через Тихий океан, войны, воздушные бои и бомбардировка Хиросимы… Но все это уже потом.

Сам «Аквилон», единственный в мире самолет, созданный по образу и подобию летучей мыши, сохранился до наших дней. Он находится в Музее искусств и ремесел города Парижа. Ну а мы закончим наш роман маленькой заметкой, опубликованной в «Petit Journal» в июле 1898 года:

«Очередная гонка Париж – Руан завершилась уверенной победой графа Кристиана де Ламбера, который преодолел все препятствия на автомобиле, носящем поэтическое имя «Аделаида». Наш корреспондент пытался расспросить господина графа о том, какую тайну скрывает это название, однако тот, как настоящий рыцарь, предпочел уклониться от ответа. Прежде граф де Ламбер участвовал в гонках, однако наивысшим его достижением до сих пор было лишь третье место. На вопрос о своих будущих планах счастливый победитель ответил, что мечтает достичь скорости в сто километров в час, а потом вплотную заняться полетами, о которых он также говорит с большим воодушевлением. Таким образом, мы вынуждены заключить: кем бы ни была мадемуазель Аделаида, в честь которой граф назвал своего железного друга, ей необыкновенно повезло».