Американское сало (СИ)

27

Главный высказал вообще крамольную и обидную мысль, мол, для нашего читателя теперь, после поражения в Украине про-российской линии, вина косвенно ложится и на журналистку, что освещала предвыборную кампанию и на газету, что дезинформировала читателя.

— Это психологически верная и предсказуемая реакция, — развел руками Гланый, — читатели хотят найти виноватого за ту обиду, которую им пришлось проглотить, ведь поражение Янушевича, которого все мы считали нашим, это хуже и обиднее, чем поражение любимой футбольной команды, потому что команда хоть через неделю, а отыграется в следующем туре, а Янушевичу теперь четыре года до новых выборов ждать.

— Я не дезинформировала, — сердито сверкнув красивыми, полными скрытого огня, глазками, буркнула Алла, — это ты своим купажем набезобразничал и меня подставил, и публику в искус ввел.

— Ты подбирай выраженьица! — повысил голос Главный, — возомнила себя звездой, что ли?

— Ничего я не возомнила, — роясь в сумочке в поисках зажигалки, ответила Алла, — ты намеренно мой материал, мое интервью с Маратом Гельбахом сократил в самых интересных местах, и потом, зачем ты поставил этот идиотизм, эту статью Филькенштауэра? Он же идиот, это он написал аллилуйю украинским политтехнологам Янушевича и практически гарантировал, де Янушевич победит.

— Моя позиция, как издателя, Аллочка, — подчеркнуто вежливо и даже ласково, как говорят с душевно больными, начал Главный, — моя позиция предоставлять читателю всю гамму взглядов, пусть даже исключающих, в этом как раз проявляется роль прессы в демократическом обществе.

— Ты идиот, — чиркая зажигалкой и делая первую затяжку, сказала Алла, — какая демократия? А где позиция газеты? Российской газеты, между прочим! Ну, фиг с тобой, поставил ты рядом с моим интервью, что я у Гекльбаха взяла эту идиотскую писанину графомана Филькенштауэра, но зачем мой материал в самых критических, в самых интересных местах сокращать?

— Ты, Алла, меня на фук и на понт не бери, я тебе не фафик какой-нибудь там, — не на шутку рассердившись, заерзал в своем кресле Главный, — ты думаешь, ты одна тут такая, кто про Украину писать может?

— Ты мне что? Угрожаешь увольнением? — вспылила Алла, — так я и сама уйду, ишь, напугал! В Киев уеду и буду оттуда, как независимая корреспондентка материалы для Ю-Пи-Ай перегонять, они мне уже на хвост садились, я согнала. А теперь подумаю. С моими связями в Киеве, да с моей вхожестью там в любые тусовки, я до следующей революции без работы не останусь.

— Теперь ты мне угрожаешь, — со вздохом констатировал Главный, — давай сбавим тон, пока оба друг другу необратимых гадостей не наговорили, чтобы потом не пожалеть.

— Давай, — согласилась Алла, — только ты первый начал, когда про мою ответственность перед читателями пластинку завел.

— Ладно тебе, — уже чисто примирительно, сказал Главный, — все вы бабы, обязательно всегда хотите стрелку на мужика перевести, мол он виноват, — Главный снова вздохнул, всем своим видом показывая, что он больше не сердится, — хрен с ними со всеми и с самолюбием, пусть я буду виноват. Но ты мне скажи, какой все-же ужас оранжевый!

Алла обрадовалась, что Главный оказался умнее и отходчивей ее. И она с готовностью подхватила тему, как будто и не было между ними только что ссоры с взаимными угрозами и оскорблениями.

— Да, ты только подумай, какой кретинический энтузиазм масс! Они, как будто марихуаны там все обкурились, — сказала Алла.

— Э! Да мы просто тоже немного позабыли, какой у нас у самих был кретинический энтузиазм, когда Елкин-палкин с танка упражнялся в своем косноязычии, понимаш! — хмыкнул Главный, — только мы-то уже эту детскую болезнь политического ЦРБ преодолели и с высоты своего возраста, да с иммунитетом к этому кретинизму смотрим на них, как на маленьких и неразумных.

— Ты прав, наверное, — согласилась Алла, — но только этим робятам-парубкам из Украины такие твои речи показались бы обидными, не находишь?

— Ну, типа, да! — согласился Главный, — но мы же пишем для своих.

— Тогда, надеюсь, ты не станешь возражать, если я еще на месяц в Киев поеду? — хитро поглядев на Главного, спросила Алла, — надо теперь нашему читателю правду про оранжевый ужас донести.

— Ты что? — ухмыльнувшись какому-то своему тайному знанию, спросил Главный, — вопросы личной жизни за счет редакции решаешь? К милому как в командировку?

— Я журналист, дорогой ты мой Главный, — твердо и без иронии поглядев своему шефу в глаза, сказала Алла, — а у журналистов, ты знаешь, личная жизнь зачастую от увлечений предметами своих журналистских расследований! Так что, мои милые, это моя работа!

— Ну, поезжай, — вздохнув, согласился Главный, и покопавшись на захламленном столе, протянул Алле пачку писем, — на вот, будешь в поезде ехать, почитай вот, что читатели тебе пишут…

Читая потом письма, Алла фыркала, как фыркает кошка, когда ей подсовывают что-нибудь неприятное и противное. Как опытная журналистка, Алла знала, что вообще в газеты пишут в основном только выжившие из ума пенсионеры. Но тем не мене, иногда там в этих письмах, помимо детско-наивных мыслишек, встречались и заслуживающие внимания сентенции.

— Москва проиграла, — в слух процитировала Алла коду очередного послания.

— А ни хрена Москва и не играла, — сминая письмо и бросая его в корзину сама себе сказала Алла, — вот кабы Москва по-настоящему бы играла, совсем бы все по иному сложилось.

— Коля, ты меня слышишь? — невольно счастливо улыбаясь, шептала Алла в дорогую смарт-фоновскую трубку.

— Слышу, Аллочка, — отвечал с того края света её Николай.

— Я завтра приеду. Еще на месяц командировку продлила.

— Жду, приезжай

28

Мартин Водичка, старший менеджер отдела по обслуживанию Ви-Ай-Пи превосходно говорил по английски.

— Наш отель «Мариотт» был открыт в 1999 году прямо в историческом центре города на площади Республики в непосредственной близости от Староместской и Вацлавской площадей, — Мартин шпарил без передышки, заученно, но вместе с тем с выражением, чтобы слушателю было интересно, — наш отель «Mариотт» — это 293 со вкусом обставленных номера, включая сьюты и президентские апартаменты. В распоряжении гостей — индивидуальное кондиционирование номеров, комплектно оборудованные ванные комнаты, сателитное телевидение, сейф, минибар, прямой телефон.

Брассерия «Прага» сервирует завтраки для гостей, здесь же можно заказать блюда французской, американской и чешской кухни; la carte. В отеле есть, отвечающий мировым стандартам, фитнес-центр с бассейном. Рядом находится отличное казино и лучший в городе боулинг центр.

— А по-русски вы еще не разучились говорить? — с тонкой ироничной улыбкою, поинтересовался у Водички мистер Еленин, — или русский уже не в моде?

— Если надо, будем говорить и по русски, — профессионально пропустив издевку мимо ушей, ответил Водичка, — сейчас в Прагу едет много состоятельных людей из Москвы. Прага всегда была привлекательной для русских, поэтому, мы привлекаем в сервис людей со знанием и вашего языка.

— Тогда почему вы говорите со мной по английски? — хмыкнул Еленин.

— Но ведь вы гражданин Великобритании, — дипломатично ответил Водичка, — я лишь соблюдаю протокол.

— А! И вы здесь, мой милый Еленин, — Джордж Соснос с подчеркнутым радушием поднялся на встречу Березуцкому, — не усидели в своей лондонской крепости? Какая смелость! Я в восхищении.

— Ну, я же не могу остаться в стороне, когда пахнет хорошими политическими дивидендами и вульгарными деньгами, — улыбнулся Березуцкий, двумя руками пожимая протянутую ему пятнистую от старческой пигментации ладонь, — и потом, какая уж тут смелость, милый Джордж, здесь я под защитой американской морской пехоты, я личный гость президента Соединенных Штатов, вот у моего учителя Владимира Ленина, вот у того смелость была настоящая!

— Мой хороший друг Арманд Хамсон, тот с Лениным встречался, за то ему Брежнев и благоволил, — улыбнулся Соснос.

— У вас потрясающие связи, — польстил Березуцкий, — а что? Гавел будет? Я хотел перекинуться с ним парой слов.

— Президент приглашал Гавела, но тот сильно болен, — с сожалением в голосе, сказал Соснос.

— Все мы, увы, смертны, — дежурно согласился Березуцкий, и вдруг поинтересовался, — а вы знакомы с Бадри Патаркацешвили? Мой прекрасный грузинский друг, между прочим.

Визит Буша в Чехию завершался большим приемом для представителей демократических сил Восточной Европы, который администрация устраивала в отеле «Мариотт».

И Березуцкий был лишь одним из почти двух сотен в списке официально приглашенных лиц.

— Рад тебя видеть, Майк, — радостно, насколько можно было вообще изобразить радость на библейском лице, приветствовал Боуна Березуцкий, — я вижу, тут собралось интересное общество.

— Да, Борис, — улыбкой ответил на приветствие Майк, — ты знаком с сенатором Маккейном? Я вас познакомлю.

— Мы знакомы, — ответил Березуцкий, — но я буду рад, если ты представишь меня своим молодым украинским и грузинским коллегам.

— Да, разумеется, — кивнул Майк, — вон там, рядом с Бобом Хэлви, ты его, конечно знаешь? Вон, стоят Гиви Бикерия, Слободан Ивонарович и Владислав Каскин, весь цвет молодых демократий.

— Давай не будем, Майк, — добродушно обнимая Боуна за талию, доверительно сказал Березуцкий, — мы с тобой ведь понимаем, что все эти слова про демократию, это только пустые бла-бла-бла. Я деловой человек, меня интересуют только те преференции, что я получу за поддержку твоих, так называемых молодых демократов.

— Ну, ты циник, — хмыкнул Боун, — даже у нас в Белом доме при всем нашем прагматическом цинизме и то принято соблюдать какой-то словесный камуфляж.

— Среди своих это совсем не обязательно, — с полной серьезностью сказал Березуцкий, — здесь все стервятники сюда слетелись, сперва самые сильные первого мяса склюют, потом и тем, что послабее — политической тухлятинки достанется. Ты же все понимаешь, Майки! И ты своих денег на этой поддержке демократий отпилишь, и уж кто-кто, а Джорджи Соснос без своего кусищи в клюве отсюда не улетит.

— Ну и ты, тоже, — дружески похлопав Березуцкого по спине, заметил Майк Боун, — ты ведь известный игрок в этом казино! Ни одной крупной ставки не пропустишь.

— Наша оранжевая революция полностью победила в Киеве, как и ваша бархатная революция роз, — сказал Каскин, чокаясь с Бикерия, — теперь мы могли бы и заняться экспортом наших революций, ну, скажем для начала в Минск, потом в Астану, а потом, и наша главная цель, Москва!

— Да, главные богатства там, — согласился Бикерия, — наши шефы, я имею ввиду сенатора Маккейна, Джорджа Сосноса и Майка Боуна всегда повторяли, что главная цель, это установление демократии в России.

— Эх, немного недожали тогда в девяностом году, — посетовал Каскин, — можно было ввести в Россию морпехов и голубые каски ООН для охраны ядерных объектов, безопасность которых слабое правительство Ельцина не

могло обеспечить, тогда все было бы совсем иначе.

— Ничего, мы еще свое возьмем, — ответил Бикерия, беря с подноса у услужливого официанта в белом фраке новый бокал шампанского, — и выпьем за Америку, господа!

— Преференции и еще раз преференции, — сказал Буш Маккейну, — наша задача извлечь из ситуации как можно больше политической и экономической прибыли. Наши инвесторы вкладываются в демократии Восточной Европы для того, чтобы получать реальные экономические выгоды в виде преференций.

— Это понятно, господин президент, — кивнул сенатор, — но есть определенный дилей времени, экономический профит более инерционен, нежели смены политических климатов, и инвесторы должны набраться определенного терпения.

— Нам поэтому выгоднее развивать успех на Ближнем Востоке, — улыбнулся Буш, — там скорость достижения отдачи преференций гораздо выше.

— Вы правы, господин президент, — согласился сенатор, — но Америка великая страна и мы не ограничиваемся в нашей внешней политике одним регионом.

— Поэтому я сейчас здесь в Праге, а не в Каире или в Омане, мистер Маккейн, — хохотнул Буш, приятельски похлопывая того по спине, — мы выжмем из этой Восточной Европы все те соки, что недожали из нее советские руководители, а потом, большая война еще не выиграна, впереди еще и Москва с ее Сибирью, с ее нефтью, бензином и всем тем, что необходимо нашим корпорациям…

— Нашим избирателям, — пошутил Маккейн.

— Иди к черту, — смеясь, отмахнулся от него Буш и сопровождаемый своим пресс-секретарем, направился к очередной группе демократов.

29

И снова пятница.

И снова Казак у генерала Колеи.

— Как самочувствие, Владимир Семенович? — участливо поинтересовался Николай.

— Ничего, Коля, уже получше, — благодаря ученика за заботу и приглашая его в дом, ответил генерал, — пройдем кА мы с тобой на верхнюю веранду, там Надя уборку сделала и кой-какую перестановку, так что, можно оттуда видом на сад насладиться и там чаю попить.

Отказываться от приглашения Николай не стал.

Ну, и хотя это по правилам приличия так принято, чтобы хвалить хозяина за богатое убранство дома, но в случае с жилищем учителя Казаку не приходилось лукавить и напрягать себя. Дом Колеи вызывал у Николая восхищение и честную белую зависть. Вообще, привыкший к скромности, Николай Казак вырос в семье простых рабочих с Запорожстали, и поэтому нынешний размах, с которым стали обустраиваться его коллеги не совсем укладывался в его сознании. «Зачем столько комнат?» — недоумевал Николай, расхаживая, например, по дому Клюева — этого Днепропетровского другана его шефа — Янушевича. «Зачем человеку столько комнат? Вот моя сестра в Запорожье счастлива со своим Иваном и их детьми Ганкой и Мишкой, всего лишь в трехкомнатной квартире! А эти в ста комнатах зачастую собачатся и мочат друг дружку…» Имея доступ к оперативной информации, кто-кто, а Николай отлично знал, сколько убийств на бытовой почве случалось в этих коттеджах «новых украинцев»! Но с жилищем Владимира Семеновича Колеи дело обстояло иначе. Во всем экстерьере и интерьерах этого дома, Николай находил грани так называемого «разумного потребления», за которыми с одной стороны была ненужная роскошь, а с другой стороны — только самое необходимое, что положено по статусу, по той самой пресловутой «ноблес оближ»*.

— Хорошо вы тут все устроили, — похвалил Николай, — уютно, мне нравится.

— Присаживайся вот тут, возле окна, — указав на летнее легонькое, но очень с виду удобное плетеное кресло, пригласил генерал, — отсюда сверху прекрасный вид, не правда ли?

Действительно, с верхней веранды открывался изумительной красоты чудесный вид на весь сад генеральской дачи.

— Чаю? Кофе? — поинтересовался генерал.

— Чай, если можно, — попросил Николай.

— А что твоя москвичка предпочитает? — подмигнув, спросил генерал.

— Она любит кофе американо, да покрепче, — совсем на этот раз не смутившись, ответил Николай.

— Ну, как нибудь, познакомишь меня с ней, я угощу, — улыбнулся Колея, — если не боишься, что отобью.

— Она меня любит, — сказал Николай.

— Все это вздор, — жестом прервал Николая Колея, — у нас, у разведчиков эмоции на последнем месте, — назидательно сказал генерал, — даже любовь к родине, это все декларации, есть только честолюбивое стремление к власти, это главная эмоциональная компонента, что движет разведчиком, а все остальное, это бла-бла-бла…

— А как же любовь к Украине? — спросил Николай.

— К Украине? — приподняв брови, переспросил генерал, — да, я не отрицаю и маловажных компонент, но главная, все-же, это честолюбие, это мне понятно, а вот горлопанам, что бия себя в перси кулаком, батькой, да маткой клянутся в любви к партии, командованию и к родине, я не верю никогда.

— Ну, так и что с нашей малой компонентой? — улыбнувшись, поинтересовался Николай.

— А то, что скоро передерутся эти оранжевые, — вздохнув, сказал генерал, — передерутся деля плоды своего Майдана.

— И что делать нам? Мне? — спросил Николай.

— Занять правильную позицию, — ответил генерал, — собрать максимум информации, оценить ситуацию и попытаться извлечь максимальный положительный эффект.

— Как в боевом уставе пехоты, — хмыкнул Николай, — определиться на местности, наметить ориентиры, уяснить задачу…

— А ты как думал! — воскликнул генерал, — политика, она и есть та же война.

— Только война, как говорил Бисмарк, есть продолжение этой самой политики, — не преминул проявить свою осведомленность Николай, — я это понимаю.

— Ну так и собирай информацию, разведчик! — поощрительно напутствовал Николая генерал, — все реальные бои, всё это грядущее украинское Ватерлоо еще впереди.

— А сейчас что? — спросил Николай, — что завтра?

— А завтра этот с бобоном на роже получит от своих вчерашних друзей по Майдану, — вздохнув, напророчил генерал, — а потом они еще и мемуары усядутся строчить, мол, преданный святой Майдан, наше Косово поле, да наши идеалы оранжевой демократии, которые кто-то предал, тьфу!

— Вы все как цыганка в магическом кристалле видите, — восхищенно сказал Николай.

— Ты бы еще, дурень, сказал, что я как баба Ванга, — усмехнулся Колея, — бред это все! Никакого кликушества и никакой магии. Чистый расчет! Денег то у революционеров на выполнение предвыборных обещаний нет! И потом, есть правило, сынок, «делают революцию одни, а ее плодами пользуются другие»…

— Так и что? — озабоченно спросил Николай, — думаете, потом последует реакция? Террор?

— Да нет! — поморщился генерал, — сейчас не Франция восемнадцатого брюмера, гильотин не будет, а вот передел собственности, да дележ трубопроводов Россия-Запад — будет непременный, и очень скоро.

Генерал встал, подлил Николаю еще чаю и взяв лентяйку, включил телевизор.

— Великий інтерес до виробництва української сталі проявляють зарубіжні капітали. Так індійський сталевий магнат Крішна Харя Магаріши Стрибав за інформацією українського агенства іннформациі купив п'ятдесят п'ять відсотків акцій сталевого комбінату в Запоріжжі…

— Во! — перебил телеведущего генерал, — сейчас, помяни мое слово, эти из окружения этого с бобоном на роже, вынудят приватизировать то, что осталось по стали, вот увидишь.

— Вы все насквозь видите, на то вы и генерал, — развел руками Николай.

— Брось трепаться, — отмахнулся Колея, — лучше прикинь, как твою девчонку, да втравить куда-нибудь в фонд к этому Маккейну или к Сосносу, а?

И генерал искательно поглядел Николаю в глаза.

И разве можно отказать, когда на тебя так смотрят?

30

Вместо умершей Галочки пришлось взять кукую-то оранжевую восторженную недоучившуюся дуру. Она и денег много не просила, но зато и по работе стремилась к полному полкою и хаосу — точно следуя постулату четвертого начала термодинамики, который, если применить к новой секретарше Воздвиженского, мог бы быть сформулирован, как «если к оранжевой недоучившейся дуре не применять насилия или угрозы применения насилия, то она — недоучившаяся оранжевая дура, будет делать все, (а вернее не делать ничего) для того, чтобы в офисе на пятом этаже все пришло в состояние полного хаоса»…

— Я убью эту дуру, — сам себе пообещал Воздвиженский, когда новая секретарша в шестой или в седьмой раз напомнила ему про налоги.

Ситуация с налогами на недвижимость в Крыму и с налогами на привлеченные активы, была воистину кретинской. Ведь бизнес там по причине татарского разгрома-погрома стоял глухо. И власти ничегошеньки не делали для того, чтобы решить проблему. Однако, налоговая исправно прислала ежеквартальное уведомление с предложением заплатить и за недвижимость, и за списанный и приобретенный материал по форме «три-А»…

— Не буду налоги платить, — уперся Воздвиженский, — с чего я буду платить им налоги, если они своим бездействием меня там разорили.

— Они тебя в тюрьму упекут, а уцелевшие остатки недостроя пустят с молотка в счет тех же налогов, — предупредил Сипитый.

Впрочем, Евгений Васильевич все равно не заявлялся в офис, где с неподписанными платежками втуне ждала его главный бухгалтер Зара Борисовна Самонадувная… Не заявлялся, потому что пил.

И напрасно оранжевая идиотка-секретарша названивала ему на мобильный, напоминая, что главбух ждет его, дабы подписать платежки, потому что Воздвиженский валялся дома на своей снятой квартире. Валялся пьяный. Выходя на улицу только для того, чтобы дойдя до универсама, купить там пива и бутылку Виски «джони вокер».

В среду приезжал Вася.

Он сильно похудел.

«С лица с****нул», как сказала бы покойная прабабушка Евгения Васильевича — Марья Сергеевна Воздвиженская. Она хоть и была корнями из московских дворян, и даже училась три класса в женской гимназии на Маросейке, покуда не пришли большевики, но материлась иногда — хоть святых выноси!

— Ты похудел, — с грустью сказал Евгений Васильевич.

— Ты сам на себя посмотри, — огрызнулся Вася, — все пьешь. Загнешься, как Ник Кэйдж в фильме «Убегая из Лас-Вегаса».

Евгений Васильевич этого фильма не смотрел, но с сыном на всякий случай согласился.

— Завтра брошу, сынок, — пообещал он.

— Меня Анжелка совсем довела, — неожиданно расплакался Василий, — я не знаю, что мне делать, я иногда броситься под поезд в метро хочу, вот как она меня достала.

— Ну что ты, сынок, — Евгений Васильевич обнял сына за плечи, — разве можно так?

— А тебе можно? — неожиданно отстранившись и в упор поглядев отцу в глаза, вскричал Василий, — ты тут устроил себе полный расслабон, а от меня твердости характера ждешь? Где логика, папа?

— Ты прав, сынок, — устало согласился Евгений Васильевич, — я тебе плохой пример, да и отец я тебе никудышный.

— Она замуж выходит, — вытерев слезы и поднимаясь, чтобы уйти, сказал Василий.

— Ты это… Ты в общем смотри не это… — путаясь и сбиваясь начал отец, — ты…

— Не бойся, — перебил его Василий, — не бойся, я под поезд не брошусь, это я так сказал…

И уже уходя, уже хлопая за собой дверью, крикнул, — а ты давай, папа, кончай бухать, не дело это…

31

Николай совершил три ошибки.

Первая — приехал встретить Аллу без цветов.

— Ну, извини, я и так язык через плечо, за минуту до прибытия поезда прибежал, шеф меня как бобика загонял, поэтому у меня только сорок минуток, я тебя в гостиницу заброшу и снова — «арбайтен, арбайтен»! — увидав в глазах Аллы неожиданное разочарование, затараторил Казак.

Второй, и самой большой его ошибкой, стала та нетерпеливая мужская настойчивость, с какой он принялся просить, нет, даже требовать близости.

— Алла, Аллочка, я же так скучал! Мы две недели не виделись, а у меня кроме тебя никого! — обиженно канючил Николай, хватая девушку за плечи и пытаясь обнять, ускользающее от него тело.

— Я нездорова, неужели не ясно? — сердито отвечала Алла, — взрослый мужик, а не понимает, что у женщин бывают такие дни, когда нельзя.

Но Николай продолжал тупо настаивать, приводя свои доводы, — ну, если говорить о взрослости, то ты тоже женщина умная, опытная и должна понимать, что иногда мужчине надо уступить и в такие дни, тем более, что для этого есть тысяча альтернативных способов.

— Это каких же? — с сердитым вызовом фыркнула Алла, в очередной раз выскальзывая из рук Николая.

— Сама знаешь, — прошипел Казак, хватая и заваливая девушку на широкую гостиничную кровать.

— Что знаю? Пусти, мне больно!

— Ты же мне уже делала это, — страстно прошептал Николай, все еще не выпуская Аллу из железных объятий, — в поезде, когда мы в Запорожье ехали, в купе, помнишь?

— Пусти, — Алла уперлась кулачками в грудь Николая и с отчаянной силой оттолкнула его, — ты идиот, ты тупой эгоист, ты не понимаешь, что в такие дни это не то чтобы только ТУДА нельзя, — она с остервенелой злобой выделила это слово «туда», — но женщина вообще может не хотеть никакого секса, ты это понимаешь?

И тут Николай совершил третью ошибку.

Он поднялся с кровати и надевая пиджак, сказал, как ему самому казалось, с этаким резонерским значением сказал, — я думал, что ты ко мне лучше относишься. Но я ошибался, я то думал, что если между людьми любовь, то можно пожертвовать какими-то нюансами.

— Нюансами? — все еще со злостью переспросила Алла, застегивая и заправляя пострадавшие в неравной борьбе лифчик и шелковую блузку, — это не нюансы, а потом, если говорить о жертвах, то почему должна жертвовать женщина? Ты просто эгоист, и ты просто меня не уважаешь.

— Ну и сиди тут! — хлопая дверью, прошипел Николай. И уже спускаясь вниз в лифте и проходя мимо рисепшн, уже успокаивая самого себя, Николай сказал сам себе, — ничего-ничего, поглядим, как ты без меня тут обойдешься! Привыкла, что я тебя повсюду вожу, да протаскиваю на все закрытые вечеринки и конференции. Так что, поглядим, кто первый к кому прибежит.

Алла к Николаю бегать не стала. Она принялась собирать новый материал, и чем более она углублялась в работу, тем большее возмущение, разочарование и уныние охватывало ее.

В иной раз ей казалось, что окружавшие ее люди, просто надышались какого-то веселящего газа и временно сошли с ума.

Просматривая за утренним йогуртом местные газеты и журналы, Алла с каким то смешанным чувством боязливого недоверия — не разыгрывают ли ее, и здоровы ли те люди, что писали эти статьи для этих газет, узнала из прочитанного, что украинцы произошли совершенно от иных древних народов, от более европейских и более развитых умственно, нежели русские и по отношению к недоразвитым русским украинцы всегда исторически выступали в качестве неких цивилизаторов. Оказывается, это древние предки украинцев научили древних предков русичей слезть с деревьев, прикрывать наготу и не есть сырого мяса. Особенно произвела на Аллу впечатление и статья некоего доктора исторических наук, по которой пришедшие из Новгорода и завоевавшие Киев племянники Рюрика Аскольд и Дир на самом деле были запорожскими казаками, который кликали Асколькой и Дирком, откуда потом и пошли фамилии Асколенко и Диренко.

— Бред какой-то! — буркнула Алла, отбрасывая газеты.

Но бред только начинался.

Все основные впечатления от угоревшей оранжевым угаром Украины были еще впереди.

Так, когда она обратилась в пи-ар службу Верховной рады с заявлением о продлении ее аккредитации, Алле предложили переписать заявление по-украински.

— Вы же пишете бумаги на английском, когда отдаете в консульство просьбу о выдаче американской визы, — с высокомерным назиданием, словно школьнице, выговорила Алле юная чиновница, — и вообще, вам русским следует поучиться европейскости, когда приезжаете в Европу, — добавила чиновница службы пи-ар.

Но в конец доканала Аллу вечеринка в «Хард-рок кафе», куда она пошла, поддавшись на агитку-флаерс, что ей всучили какие-то девчонки в оранжевых курточках, стоявшие возле выхода из метро.

Делать было нечего, с Николаем они поссорились, ну и пошла от скуки в это кафе, благо, оно неподалеку от гостиницы.

— Ты из Москвы? — сразу без церемоний переходя «на ты», спросил Аллу молодой мужчина, оказавшийся рядом за стойкой бара, — смотри и учись, мы в авангарде, мы впереди, мы Европа.

Мужчина был не один, с ним была полу-пьяная девушка. Она развязно хохотала, особенно над теми шуточками своего спутника, которые касались того, какие русские тормоза и идиоты.

— Я с Полтавы, — ответила девушка на вопрос Аллы, — где учусь? В Полтавском педагогическом.

— А на кого? — поинтересовалась Алла.

— Вообще, поступала на русский язык и на русскую литературу, — придав лицу выражение некой разочарованной брезгливости, ответила девушка, — но теперь факультет, говорят, будут закрывать, я думаю перевестись на английский.

— А почему закрывать? Что? Русскую литературу в мире отменяют? — поинтересовалась Алла и сдуру принялась рассказывать девушке, что даже энциклопедия Британника, ученый совет корой ну никак нельзя заподозрить в симпатиях к России, и тот признал значение русской литературы Х1Х века для мировой культуры, приравняв эго к роли искусства Древней Греции и искусства Эпохи Итальянского Возрождения.

— Бред это все, ваша литература, — грызя фисташки, сказала девушка, — Гоголь украинец, Толстой тоже украинец, Бабель, Шевченко, Булгаков, а где ваши русские то?

— Вам всем еще придется потом приглашать наших менеджеров к вам в Москву и в Питер европейским порядкам учиться, — принялся пророчить спутник полтавской студентки, — мы вступим в НАТО, мы через год-полтора войдем в шенгенскую зону, а вы будете сидеть в своей Москве, как и сидели при Иване Грозном.

Полтавская девушка громко смеялась и грызла фисташки.

— Да, у вас явно наблюдается прогресс, — иронично согласилась Алла, — еще вчера ты в Полтаве подсолнечные семечки лузгала, а теперь вот до фисташек демократически доросла.

Алла бросила на стойку две пятидесятигривенных и вышла из бара.

В спину со сцены из динамиков неслись жесткие гитарные рифы и слова популярного гимна, — МЫ НЕ БЫДЛО, МЫ НЕ КАЗЛЫ!

Через три дня Николай все-же позвонил первым.

— Ну как ты? Оклемалась? — поинтересовался он.

— Что ты имеешь ввиду? — спросила Алла.

— Ну, вообще. И типа здоровья и это, как ты со своими делами в Киеве? — промямлил Николай.

— Здоровье хорошее, дела нормально, — без эмоций ответила Алла.

— Может, встретимся сегодня вечерком? — закинул удочку Николай.

— Если ты, как и все вы тут, считаешь, что Украина должна доминировать, то встречаться не будем, — отшутилась Алла.

— Нет, я готов быть снизу, — в тон ей пошутил Николай.

Они встретились.

Природа всегда берет свое. Но на утро разругались уже не на шутку.

— Ты что? Тоже оранжевой белены объелся? Уже неадекватен? Не видишь, что вокруг происходит? — не выдержала Алла, когда Николай толи в шутку, толи в серьез, сказал ей, что его нынешняя работа окрыляет его, потому как он — Николай, ощущает себя причастным к строительству новой истории, где роль Киева в новом европейском доме станет куда как важней роли Москвы.

— Мы будем для вас мостиком в свободную Европу, — сказал Николай, — как Иисус Христос стал для грешных неверующих людей мостиком к Богу-Отцу.

— Это ты где такое слышал? — опешила Алла.

— Блаженный митрополит киевский Владимир наше руководство, благословляя, так и сказал, — не без гордости, ответил Николай, — Иисус был спасительным мостиком для грешных, и мы-Украина, станем мостиком для России, которая из=за своей негибкости без нас никак не сможет войти в общеевропейское содружество развитых стран.

— Это вы-то развитые, а мы недоразвитые! — взвилась Алла, — это ты меня спасаешь и тянешь меня в рай, а я-дура упираюсь? — задохнулась Алла от возмущения.

— Ты женщина, ты много не понимаешь, — с улыбкой, исполненной высокомерного достоинства, ответил Николай, — ты даже не знаешь, с какими людьми мне доводится общаться и какую информацию я имею.

— Вот и имей свою информацию, а ко мне больше не прикасайся, — окончательно выставляя Николая, подытожила Алла.

Их меж-расовый роман дал трещину.

32

Ну, не следует думать, что никакое общение не обходится без взаимного влияния. Умный человек Сталин это понимал, и отстреливал всех даже самых верных разведчиков, вернувшихся «оттуда». И никакого даже самого упертого Штирлица, с десяток лет проработавшего в стане врага, не минула чаша соблазна и поворота в сознании, что «чужие», на кого он работает «понарошку» — на самом деле свои… и наоборот. Так что, настоящий Штирлиц, если он существовал, не по фильму Татьяны Лиозновой, а по реалиям Берлинской жизни, через десять лет работы на Шеленберга должен бы был стать истинным арийцем не только по подделанной в НКВД биографии, но и по настоящему своему убеждению.

Так и с Николаем Казаком.

Сомнения одолевали его, и после очередного разговора с генералом Колеёй, Казак решился переговорить с шефом.

— Да, ты прав, Коля, — неожиданно признался Виктор Васильевич, — этот твой москаль дело предлагал. Но Боржоми поздно пить, когда печень отвалилась, я с Ринатом и с Клюевым говорил, все единодушно считают, надо американцев звать, как Ильченко, он сразу на америкосов поставил, вот и результат.

— Но почему сразу америкосов? — недоумевал Николай. Ему Колея про американцев ничего не говорил. Наоборот, генерал настоятельно клонил к тому, что только с русскими Украина в космос летала, когда украинцу Королеву Сталин доверил строить спутники и ракеты, а с американцами, разве что будет ненька-Украина форпост-базой для литовско-польских солдат НАТО, да поставлять в Германию свинину, сахар, да пшеницу, как это уже не единыжды было в истории общения с Европами.

— А потому что американцы во всем лучше всех! — категорично отрезал Янушевич, — Америка номер один, — сказал Янушевич и криво улыбнулся, — даже идиёт Кушма и тот это раньше нас понял, что Америка везде и во всем теперь первым номером идет.

33

А Леонид Данилович Кушма в это же самое время — лежал на диване у себя на даче и попивая любимое им виски, смотрел телевизор. Смотрел и наслаждался. Наслаждался тупостью политических оппонентов.

— Ну ладно, я еще понимаю, — говорил он гостевавшему у них на даче зятьку Володе Пенчуку, — ладно, я понимаю если бензиновый кризис, это объяснимо, своей нефти у нас нимае, но, мля, чтобы сахара в Украине не было, такого даже при батьке Махно не случалось!

Телевизор меж тем вещал:

Депутати Верховної Ради від фракції Регіони, серед яких особливо відрізнявся Іван Забубайло і його товариш по партії Степан Свіщ на дві години заблокували трибуну Верховної ради не даючи депутатові Хоросько від оранжевих виступити з доповіддю з питання про статус російської мови

— Нет, ты видал, как распоясались, без Кушмы, нет, ты это видал? — злорадствовал Леонид Данилович, — вот, дорвались до власти, идиоты, теперь радуйтесь.

— Вы, батя, дождетесь, вас еще обратно с поклоном звать будут, — наливая еще по стаканчику, прокомментировал зятек, — как в кино про Александра Невского.

— Они вдоволь нажрутся своего дерьма, Вовка, и когда народ на рельсы, да на трубопроводы с газом ляжет, тогда и про нас вспомнят, я те отвечаю! — отозвался Леонид Данилович и не отрывая глаз от экрана протягивая руку за стаканчиком.

У Донецькій області гірники шахти «Ульяновськая» продовжують голодовку і відмовляються підніматися на поверхню. Шоста доба йде голодний страйк під час якої робочі не покидають забій. Дирекція шахти відмовляється пропускати спецназ на територію шахти і спуститися в забій, щоб насильницький вивести що голодують на поверхню

— Во! Что я тебе говорю! — обрадовался Кушма, — когда вся страна застрайкует, как в Польше в 80-ом, позовут меня, как Ярузельского.

— Без вас они по нулям, батя, — поддакнул Пенчук, — вы еще им покажете.

— И то! — согласился Кушма, — еще пожалеют сто раз.

Великі розбіжності намітилися в стані оранжевих. Юлія Тімоченко готова створити усередині руху власну опозицію. Вона явно претендує на більше, ніж вона отримала з приходом Юрія Ільченко. Колишні соратники більше не цілуються, їх поведінка тепер більш нагадує поведінку подружжя перед скандальним розлученням

— Ха! А что я говорил! — обрадовался Леонид Данилович, — я же тебе говорил, они передерутся.

— Это точно, — кивнул Пенчук, — и за что ей его целовать, с такой-то его рожею!

— Насчет рожи, верно заметил, молодец, — похвалил тесть, — наливай еще.

— Давайте за триумфальное ваше возвращение, — вставая из кресла, торжественно предложил Пенчук.

— А что! — не поднимаясь с дивана, ответил Кушма, — скоро перевыборы в Верховную Раду, а если мы на Янушевича поставим, пусть он станет спикером, поглядим тогда, кто кого? Помнишь, как Руцкой с Хазбулатовым, чуть-чуть им оставалось Ельцина скинуть, а если мы учтем тот опыт?

— У вас точно получится, я верю, — сказал Пенчук.

— Вот что, — приподнимаясь с подушек, сказал вдруг Кушма, — подай-ка мне телефон, а позвоню-ка я другу Хербсту, пусть подошлет нам нормальных парней с мозгами!

И Леонид Данилович нашел в электронной книжке номер американского посольства.

34

Сложно сказать, поехал бы Николай в Москву из за одной только Аллы? Скорее всего нет, не поехал бы. Но тут так случилось, что правительство Украины делегировало в Газпром на Наметкина группу чиновников для переговоров по вопросу транзита и поставок газа, а генерал Колея попросил Николая, чтобы тот подсуетился и попал в эту группу. Генералу надо было кое-что передать через Казака своим друзьям на Лубянской площади.

Вобщем, как в таких случаях говорят, — «приятное с полезным».

Алла, если по-честному, то и не ожидала, что Николай окажется тут в Москве. Она вообще уже внутренне готовила себя к тому, что их любовь потребуется забыть и пережить, как нечто, пусть еще пока и щемящее душу, но уже проеханное по жизни, как очередной неудавшийся роман.

А тут, нате вон! Коля приехал. И цветов натащил прямо в редакцию, на зависть всем товаркам-сослуживицам. Ну, как тут не простить тот его прежний киевский провал!

И слаба женская натура.

Слаба женская душа!

Как увидала Николая с цветами, так и затрепетала вся.

И сразу все снова завертелось, как в романтическом видео-клипе Дженифер Лопез, Мадонны или Бритни Спирс на Эм-Ти-Ви…

Очнулась от приступа слепящих чувств только утром, в простынях на своем огромном раскладном диване-сексодроме в своей девичьей, оставшейся после развода с первым мужем квартирке в ЮЗАО на Вильнюсской улице… Проснулась, а рядом похрапывает сильный мускулистый загорелый хохол. Ее хохол — Коля Казак.

— Ну что? Подкинешь по-родственному информации? — с голыми ногами, в одной длинной футболке на голое тело, сидя на кухне и жуя яичницу, спросила Алла.

Коля тоже сидел более чем по-простому, по-домашнему, как и полагается, наверное, классическому любовнику после ночи любви — в одних трусах. Казак тоже жевал подгорелую яичницу — ну никак не выходила и не получалась из Аллы кухарка, хоть ее убей! Жевал и запивая эту еду сладким кофе, слушал приятную Алкину болтовню и как довольный собою кот, пялился на ее аппетитные голые ноги и выступающие под футболкой бугорки грудей. Ему было приятно сознавать, что под этой серенькой длинной ти-шорткой с надписью «Янушевич-ТАК» ничегошеньки нет…

— Так подкинешь своей любимой женщине информации, или нет? — весело сверкала глазками Алла, — или я тебе уже не любимая женщина?

— Сын Ильченки в неприятную историю попал, — начал Николай, — об этом можешь написать, если хочешь.

— А что именно, — заинтересовалась Алла, — только ты же знаешь, я желтизну не пишу, меня аналитика интересует.

— Знаю, — ты же умница у меня! — улыбнулся Николай, — но тем не менее, все что касается президента, для вас журналюг, должно иметь интерес.

— Короче, Склихасофский, — улыбнулась Алла.

— А если короче, — начал Николай, — то не далее, как на прошлой неделе, в пятницу, прямо в центре Киева было совершено нападение на прокурора Бориспольской межрайонной прокуратуры киевской области Александра Владимировича Кузовкина, и в ходе следствия, Аллочка, выяснилось, что в нападении мог принимать участие сын президента Украины Юрия Владимировича Ильченко — Андрей, имя которого уже неоднократно фигурировало во всевозможных скандалах.

— Ни фига себе, — присвистнула Алла, — давай дальше.

— А дальше, по предварительной версии, Ильченко-младшему не понравилось, что прокурор сделал ему замечание по поводу лихой езды. Представь себе, пятничным вечером, прокурор Кузовкин в своем автомобиле спокойно бороздит проспекты вечернего Киева. Однако на Льва Толстого машину прокурора беспардонно обгоняет и подрезалет автомобиль BMW.

— Чорррный автомобиль, — хмыкнула Алла.

— Ага, — кивнул Николай, — самый чоррный… Так вот, господин Кузовкин несколько раз посигналил нарушителю, BMW остановился, и из него вышли двое — Андрей Ильченко и как мы выражаемся в подобных случаях, неустановленное лицо, вероятнее всего являющееся его личным охранником. Ну, прокурор тоже вышел и немало удивился, когда узнал в нарушителе сына президента Украины. Кузовкин представился, назвал свою должность, предьявил ксиву… и сделал замечание Ильченко-младшему по поводу нарушения им правил дорожного движения.

В ответ на замечание Андрей Ильченко в грубой форме пообещал прокурору, что не далее чем завтра тот будет сидеть в тюрьме, где непременно будет подвергнут унижениям сексуального характера в исполнении одного из заместителей генерального прокурора.

— Господи! — закрыв лицо ладошками, захохотала Алла, — пообещал, что прокурора в попку трахнут?

— Именно, — засмеялся Николай, — именно! И вот, перепалка между прокурором и сыном президента завершилась тем, что Андрей Ильченко два раза ударил прокурора в лицо, а сопровождавший Андрея человек выстрелил в прокурора из пистолета, прострелив ему бедро. После этого сын президента и его спутник снова сели в автомобиль и покинули место происшествия, оставив прокурора Кузовкина лежать на дороге возле автомашины.

— Ни фига себе! — присвистнула Алла, — но я об этом писать не буду, потому что я на тебя как на источник ссылаться не могу, а во вторых, это как ни кинь — желтизна, а это не мой профиль.

— Ну, тогда напиши про Ильченский бобон на роже, — допивая кофе, посоветовал Николай.

— Я читала в Интернете, — кивнула Алла, — это просто смешно, как они сами уже запутались в своей лжи с этим отравлением.

— Точно, и еще швейцарцев, этого заведующего клиникой токсикологии в Женеве, этого Жана Сора принудили врать, — подтвердил Николай, — хотя те же швейцарцы до этого сказали, что если бы отравители использовали именно диоксин, жертва отравления скончалась бы через три недели, еще до того, как появились изменения на коже.

— Ага, чистое вранье, — хмыкнула Алла.

— Точно, тем более, что Бродский, а это наш главный токсиколог, четко утверждает, что это, по меньшей мере маловероятно, потому как в случае с Ильченко, выздоровление поперло слишком быстро, а если бы это был диоксин, как утверждают швейцарцы и персонально Жан Сора, яд бы выводился в сто раз медленнее, потому как диоксин очень плохо выводится. — Николай подлил себе кофе и продолжил, — Согласен с Бродским и Владимир Румак, наш спец по ядам, он еще во Вьетнаме работал против америкосов с их дефолиантами, когда они на нас дуст с самолетов сыпали на джунгли, он, руководил тогда Российско-Вьетнамским тропическим центром, и тридцать лет изучал влияние диоксинов. Так вот он говорит, что не наблюдал случаев, чтобы вещество так быстро, как у Ильченко, выводилось из организма. Это просто нереально, на сегодня нет специальных методик, которые бы выводили яд из организма. Тот диоксин, который скопился в жировой ткани, достать практически невозможно, а наш герой уже здоровый по политической сцене прыгает.

— А на кого они стрелку переводят? — поинтересовалась Алла.

— Якобы яд, по всей видимости, попал в организм Ильченки во время ужина с главой Службы безопасности страны Игорем Смешко на даче у его заместителя Владимира Сацюка, — закуривая, сказал Казак, — а их обоих теперь ищи-свищи, в Америке с поддельными паспортами на чужие имена.

— Американцы их и прикрыли, — догадалась Алла.

— Ага, — кивнул Николай, — шито белыми нитками ЦРУ.

— Ну, я про то тоже писать не стану, — сказала Алла, — не мой профиль, я аналитический журналист, а не желтый.

— Все равно, — обнимая девушку за талию и залезая руками под свободную маечку, промычал Николай, — все равно, мы победим!

— Победим, — согласилась Алла и подняв руки, позволила Николаю снять майку и бросить ее на пол.

35

Помощник госсекретаря Аланта Тахой поднесла своей начальнице расшифровку телефонограммы.

Депеша Кушмы застала Лизу Райз во время ее визита в Польшу.

— Нет такой страны, шутливо напутствовал своего госсекретаря шутник — Президент, — и изучавшая русскую литературу, темнокожая интеллектуалка, тоже усмехнулась, припоминая строчки из Маяковского: «на польский смотрят как в афишу коза, на польский выпучивают глаза…»

— Это из Украины, — пояснила Атланта, протягивая своей шефине стандартную телетайпную бумажку с дырочками по линии отрыва.

Та, прочитав, молча вскинула в вопросе свои темно-коричневые глаза.

— Это из Украины, от Кушмы, — еще раз пояснила Атланта.

— Я не идиотка, я поняла, — два раза моргнув, произнесла Лиза Райз, — однако, я не понимаю, отчего они такие идиоты.

— А что? — поинтересовалась Атланта Тахой.

— На полном серьезе просят дать Янушевичу наших полит-технологов.

— У них нет своих? — спросила Атланта.

— У них нет мозгов, — заключила Лиза Райз, возвращая шифровку своей помощнице, — подыщите в кадрах у Джошуа Болтена[5] пару гарвардских троечников, вроде Манафорта, с ай-кью ниже девяносто восьми и оформите им назначение в Киев.

— Будет исполнено, — кивнула Атланта Тахой и отправилась звонить Джошуа Болтену, чтобы подыскал по списку резерва специалистов Белого дома полных несостоятельных интеллектом полит-технологов.

— Да-да, — подтвердила Атланта плохо соображавшему Болтену, — отнесите расходы на счет помощи развивающимся демократиям.

36

Наряженный готом американский жених более напоминал провинциального фаната группы «Король и шут», чем истинно лос-анжелесского рокера. Но он был рослый, крепкий и незнание украинского с успехом компенсировал обильным употреблением слова «fuck».

— Fuckin’ bride, — жуя резинку и поглядывая сверху вниз на счастливую невесту, бурчал жених, — Fuckin’ mother in law, — добавлял он, поглядывая на ее не менее счастливую мамашу. Fuckin’ folks, fuckin’ Russia, — добавлял он, исподлобья озирая толпу зевак.

— Это не Раша, — поправляла его счастливая невеста, — это Юкрэйн.

— Fuckin’ Ukrane, — соглашался ряженый гот, — fuckin’ wedding party, fuckin’ fuck!

— Я приглашу моего бывшего бойфренда, свит-хани? — тоже на манер своего жениха, жуя резинку, спросила Анжела.

Спросила не столько из желания действительно видеть на их свадьбе Васю Воздвиженского, сколько более из желания показаться этакой полностью либерализированной герлой, готовой ради гламурной моды, если надо, одновременно спать хоть с двумя, а то и стремя.

— Fuckin’ boyfriend, — буркнул готический жених, и Анжела сочла это за признак согласия.

— Васька, приезжай ко мне на свадьбон, — затараторила Анжела в трубку смартфона, — завтра в три дня во дворце бракосочетания, не опаздывай.

Первое, но не последнее унижение, Вася Воздвиженский получил, когда ко Дворцу Бракосочетания его элементарно не пропустила милиция. Милицией был оцеплен весь квартал.

— Кто старший, позовите старшего, меня приглашали, я гость, — хорохорился Василий.

Однако, упертого украинского милиционера не так-то просто было взять за фук или на понты.

— Если вы приглашенный, то покажте пригласительный билет, — отвечал милиционер.

— Главного позовите, я сейчас самой Тимаченко вот позвоню, она вам всем тут надает, — нагонял волну Василий, но милиционеры были вежливо неумолимы.

— Если вы приглашенный, то предъявите, а если предъявлять нечего, то отойдите во-о-он туда, за веревочку, — и милиционер показывал куда Васе следует отойти.

Как назло, Анжелка выключила свой мобильник. Вася принялся искать в списке номеров телефон ее подруги Олеси Карпусь, нашел, но там тоже сказали, что «телефон абонента вимкнений або знаходиться поза зоною обслуговування»…

— Отойдите во-о-он туда, гражданин, — настойчиво попросил, или даже потребовал милиционер.

— Да вы старшего, вы старшего позовите, — упорствовал Вася, — я же продюсер Русланы, моя фамилия Воздвиженский, вы клип по украинскому Эм-Ти-Ви смотрели? Это я снимал, это я продюсировал.

— Во-о-он туда отошел быстро, или сейчас…

Милиционер достал резиновую палку и принялся довольно убедительно ею жонглировать.

Вобщем, на саму регистрацию Вася не попал.

И огромный букет белых кал, что он купил возле метро на Крещатике, едва уже было не полетел в урну, но Васю вдруг окликнули.

— Эй, Воздвиженский? Вася?

Это был Аслан Берцоев, Анжелкин приятель. Возле нее всегда много каких-то подозрительных типов вертелось, и Вася всегда даже сильно ревновал.

— Что? Не пускают? — ухмыльнулся Аслан, — давай со мной!

Берцоев показал милиционерам какую-то очень убедительную ксиву, и те, кивнув, сразу равнодушно отвернулись, мол, проходи, если такую бумажку имеешь.

— Поедем сразу на пристань к Речному вокзалу, там трехпалубный теплоход под свадьбу арендован, до верху икрой и виски нагружен, на неделю хватит, — осклабился Аслан, — ничего, что невесту у тебя американец отбил? А? Зальем горе вином, как Омар Хайям учил!

На Аслановом «лексусе» за пятнадцать минут доехали до Речного вокзала. На пароход по той-же Аслановой ксиве их пустили без заминки.

— Где буфет? — поинтересовался Василий.

— Не торопись, они еще венчаться поедут, — сказал Аслан Василию, — у них в Киево-Печерской Лавре венчание.

— С этим некрещеным уродом? — возмутился Василий.

— А! Нашим попам только денег дай, они и жида с мусульманином окрутят, причем геев, — рассмеялся Аслан.

Кстати, потом писали в какой-то газете, что когда батюшка поинтересовался у рокера, «добровольно ли тот берет в жены нареченную ему Анжелу», то ответил что-то вроде, — «fuckin’n yeah».

На пароходе Васю унизили еще один раз. А потом еще сразу два раза подряд.

После пяти или семи текил, Вася уже точно и не помнил, после скольких, потому как подчиняясь некой самовключившейся у него в районе мозжечка кнопочки, отвечающей за функцию дешевой бравады, Вася уже на автопилоте насыпал на кисть руки щепоть соли, выпивал, послушно выставляемую перед ним вышколенным барменом рюмочку и тут же закусывал долечкой лимона. Хмель в Васиной голове гуляла, как Махно по Гуляй-полю в благословенные года.

— Откуда этот хер взялся то? — спросил Вася, встреченного им здесь на свадебном пароходе своего коллегу — тоже продюсера и арт-режиссера Диму Колесникова.

— Америкос то? — переспросил Дима, и хмыкнув, принялся рассказывать, — ее маманя, ну, эта наша новая помесь Леси Украинки с монументом жинки-Родины что на Днепровском косогоре, она этого америкоса нашла, ребята говорят, она своим пи-арщикам задачу поставила найти среди Лос-Анжелесской швали не совсем в конец обухавшегося и обнаркоманившегося амбициоза из недорогих, такого, чтобы на репродукцию еще годился, и просто его элементарно купить.

— Как это? — уточнил пьяный Вася.

— А так, нашли по объяве, таких там много, среди мнящих себя гениями из тех, что знают два аккорда на гитаре, по простой объяве — «ищу компаньонов с деньгами для создания рок-группы»…

— Ну, — дернул плечом Вася и заказал бармену еще текилу.

— А чё, ну! — снова хмыкнул продюсер Дима, — этому херу на мамки-Тимоченкины бабки оплатили студию, наняли сессионных музыкантов и диск выпустили с его лажей.

— Ну и, — выпив текилу и морщась, — нетерпеливо выдавил из себя Вася.

— А то, что этому херу было сказано, что если хочет иметь бабки на раскрутку второго и третьего своих гениальнейших дисков, то должен на дочке благодетельницы своей жениться и бэби ей в первый же год заделать, чтобы непременно там его родили, чтобы бэби полноправным америкосом стал, а Анжелка с маманей, значится, тоже как бы там корни пустили.

Выслушав эту историю, Вася, как это часто случается с людьми творческими, у которых сильно развито воображение, сразу представил себе, как американский рокер с его Анжелкой принимаются делать детей.

И Ваське вдруг стало так бесконечно противно и тошно на душе!

— Еще текилу, родной, — кивнул Вася послушному бармену.

Это была уже, наверное пятнадцатая, или восемнадцатая текила.

Когда, пошатываясь, Вася спустился по трапу на нижнюю палубу, пароход уже давным-давно куда-то плыл… Невеста с американским женихом уже раз пятнадцать публично целовались под нескончаемое «горько-горько», а пьяные гости всевозможных сортов, делясь на быстро-образуемые парочки, во множестве расползались по пароходу и искали (и находили) места для казуальных совокуплений.

Васю стошнило, причем, не дойдя до WC, именуемого на подобного рода плавающих сооружениях — гальюном, Вася стошнил прямо за борт, свесившись через леера ограждений и тупо глядя на проносящуюся вдоль борта черную днепровскую волну.

— Вот прыгну сейчас туда! — решил вдруг Вася, — прыгну, и все…

И тут же принялся воображать, как потом остановят пароход, да начнут спускать на дно водолазов в поисках Васиного мертвого тела, а Анжелка станет плакать и оттолкнет вдруг своего американского хера, оттолкнет с криком, — «поди прочь, постылый!»…

И эта мысль так понравилась Васе, что он уже даже начал перелезать через ограждение, но тут, чья то тонкая рука в розовой до локтя перчатке, остановила его.

— Слушай, а я где-то тебя видала, — сказала перчатка…

На ней было розовое платье с плиссированным низом и тугим лифом с откровенным декольте, розовые туфельки на шпильках и розовая шляпка.

— Ты кто? — тупо спросил Вася, даже не думая, что он облеванный весь, хотя шляпке с перчатками было тоже не до того.

— Я? — переспросила шляпка, — я подруга свидетельницы, мы сейчас невесту тут воруем, представляешь, а этот американский козел, он обычаев наших не знает, и ему все просто по-херу…

Шляпка вдруг зашлась звонким пьяным смехом.

— Ты тут покарауль у этой дверки, ладно? — подмигнув, сказала шляпка, — а я пойду этого американского козла искать, чтобы выкуп за невесту готовил.

Вася особенно так ничего и не понял, но был уже в таком состоянии, что ему было все равно. И раз уж его попросили встать и покараулить, он встал возле дверки с надписью «пожарный щит 29» и прислонившись для равновесия к стенке, стал чего-то ждать.

За дверцей возились и хихикали. Там явно было больше двух… А то и трех.

Потом дверца открылась и оттуда высунулся длинный молодой хохол-матрос в классических — тельняшке с клешами и даже в фуражечке с якорьком.

— Ей, хлопчику, нареченої не хочеш мати? Наречена така п'яна, я її раком двічі тут в комірці вже отимел, — довольный морячок, покровительственно подмигнул Васе, — поки свідок за викупом бігає і ти наречену мати встигнеш, пацан!

Из любопытства, Вася всеж-таки, заглянул в чуланчик и увидал там загорелые женские ноги в ажурных белых чулках и загорелую — прям из соляриев — девичью попку в обрамлении задранной белой юбки…

— Это там кто? — икнув, спросил Вася.

— Це наречена, що? Не бачиш чи що? — ответил морячок, — п'яна в жопу, ці її друзі наречену вкрали і мене караулити попросили, ну я і повартував…

Вася глупо улыбнулся, но протянув руку, дотронулся до покрытой фатою головы и позвал, — Анжелка, это ты, что ли?

Но тут прибежали розовые перчатки с какой-то толпой левых дружбанов и Васю просто оттеснили.

— Выкуп, выкуп! — кричали розовые перчатки.

— Выкуп, выкуп, — вторила толпа дружбанов…

А Вася снова полез через ограждение, прыгать в черную воду.

37

Подобно большинству выросших про советской власти — провинциалов, Казак по жлобски гордился своими загранкомандировками. Это шло еще из его пионерского детства, когда за бугор ездили лишь немногие из небожителей, и когда Коля завидовал тем пионерам — отцы которых — работавшие в заводоуправлении Запорожстали, привозили оттуда из загранкомандировок удивительные джинсы настоящего голубого индиго, и их сыновья потом щеголяли в них на школьных вечерах отдыха на зависть всем остальным пацанам из рабочей «железнодорожки»…

Но как и большинство провинциалов, он тут же и слегка робел этой заграницы, слегка ее дичился — и тут даже гэ-бэшная психологическая подготовка плохо помогала. Все-ж таки «наружка», где он начинал простым «топтуном», это не элита внешней разведки с ее языкастыми парнями, что любого филолога за пояс заткнут.

И тем не менее, лететь с Янушевичем в Давос — Казак счел за великое для себя блаженное благо.

Робость — робостью, но хитрый хохол Колька Казак, если надо, умел показать себя и незаменимым, если что.

— Необходимо продумать все меры безопасности по всем вариантам на все время встречи в Давосе, — сказал Николай, когда Янушевич объявил о сроках их поездки.

— Ну, это твоя работа, — развел руками Янушевич.

— Вы можете на меня положиться не только в вопросах безопасности, — сказал Николай, многозначительно поглядев на шефа.

— Ах, вот оно как! — приподняв брови удивленно гмыкнул Виктор Васильевич, — что ж, я подумаю.

А в Давосе всем думать пришлось. И окажись там Василий Иванович Чапаев, перенесенный туда на какой-нибудь машине времени — то его верному Петьке (этакой обратной реинкарнации нашего Николая Казака) пришлось бы сызнова палить в небо с нагана, призывая всех к тишине, де — Чапай думать будет.

Формально, председатель правительства Виктор Васильевич Янушевич прибыл в Давос на традиционный европейский экономический форум, куда так любили наведываться либералы от новых демократий. Вот и теперь, едва выйдя из присосавшегося к фюзеляжу их самолета гофра, как прямо в Ви-Ай-Пи зоне Янушевич наткнулся на группу явно рисующихся тут завсегдатаев ежегодной тусовки — Хакамаду, Никонова, Рыжкова и еще кого-то из слабо — памятных им по прошлым жизням.

На приветственный жест одного из тусовщиков, Виктор Васильевич лишь слегка изобразил высокомерный кивок, и не желая вступать в какие-либо, даже пустяшные разговоры, попросил Николая подсуетиться насчет максимального убыстрения всех процедур.

— Коля, ты там подшустри, подгони побыстрее машину, нас же должны, в конце-концов встречать, ведь не хрен собачий приехал и не конь в пальто, — недовольно пробасил Янушевич.

Истинной целью приезда Янушевича в Швейцарию, была его встреча с Монафортом, а вся эта экономическая тусня и тамошняя «бла-бла-бла» были лишь ширмой, или прикрытием, если выражаться языком спецслужб.

Но афишировать контакты с американцами не входило в планы Янушевича, поэтому, оказавшись здесь в аэропорту Давоса, приходилось играть по идиотским демократическим правилам, по которым организаторы тусовки подчеркнуто играли в демократичность, где все участники чуть ли не сами вызывают себе такси и не пользуются никакими исключительными ви-ай-пи привилегиями. И вот Виктору Васильевичу эти европейские демократические игрушки в «безгалстучье» не шибко были по вкусу. Он, хоть и был корнями не из графьёв, не любил смешиваться с простым народом.

— Сраная демократия, гребанный глобализм, — недовольно пробасил Янушевич.

Для удобства контактов, Монафорт со своими людьми остановился в том же самом отеле «Рив Гош», что и делегация правительства Украины.

Первую встречу назначили на одиннадцать вечера. С учетом джет-лэга, для склонного к послеобеденным сиестам Янушевича, время это было уже трудным для соображаловки. В Киеве-то по местному уже минуло два часа ночи. Но Монафорт не особенно считался со своими партнерами и подогнал встречу под свой временной тайм-лэг.

Преследуя цели конфиденциальности, и предчувствуя, что после встречи с Манафортом, ему придется многое перекроить в своих предвыборных штабах, Янушевич сильно сократил состав делегации противу обычного в подобных случаях штата, и Казаку пришлось теперь выполнять непривычные доселе функции казначея.

— Ты же сам попросился, — ухмыльнулся Янушевич, когда Казак было возразил, мол, не моя это тема, счета подписывать и переводить деньги со счетов кампании, — ты сам сказал, что тебе можно доверять больше, чем безопасность. Так и неси, если назвался груздем!

Поэтому, оплачивая дополнительные расходы по организации встречи, а в частности расплачиваясь банковскими карточками Янушевича и за аренду дополнительных апартаментов в гостинице «Рив Гош», где теперь происходили переговоры с Манафортом, и особенно, оплачивая счета, поступающие от американской стороны — будь то за аренду самых дорогих машин, будь то за спецобслуживание в номерах, Казак все время мысленно охал и ахал, как если бы все эти гривны, персчитанные в швейцарские франки, были бы его личными.

Однако, истинное изумление было еще впереди.

Оно постигло Николая, когда он своими ушами услыхал суть всей той унизительной наглости, что проявили и выказали их новые партнеры. Ведь Николай и взаправду, сам напросился чтобы шеф «доверил ему больше, чем безопасность». Вот, теперь Николай и был при Янушевиче не просто начальником над топтунами, но ближайшим дружником и заспинным советником дивана… Присматривая в сокращенном штате советников и за переводчиками, и за казначеями, и за всеми остальными, коих вместе с ним в делегации, кроме самого Янушевича — было всего два человека.

И правильно сделал Виктор Васильевич, что не взял с собою никого из своих прежних советников, правильно он предчувствовал… Потому как первым требованием Манафорта было — уволить всех, кто руководил предвыборной кампанией до него.

Вообще, во всей этой встрече, похожей на перевербовку, когда на оплаченной ими же явочной хазе — непонятно кто кого вербовал и нанимал, Николая поразил не сколько сразу взятый американской стороною хозяйнический тон, сколько резкое, пря-таки хамелеонское изменение, с каким его шеф — Виктор Васильевич, буквально лебезя перед наглым американцем, из обычного высокомерного хама советского образца, преобразился вдруг в ласково-послушного мальчика, типа «чего изволите» и «мы на все согласны».

А Манафорт явно хамел и наглел.

— Вся компания будет стоить триста миллионов долларов, — расхаживая по оплаченным Николаем апартаментам, говорил Манафорт, — из них, сто пятьдесят миллионов вы должны перевести уже завтра, еще семьдесят миллионов через месяц, и остаточные деньги, за три дня до выборов.

Манафорт ходил по ковру, попыхивая длиннющей сигарой и неаккуратно роняя с нее пепел то на полировку стола, то на цветы, то на тот же ковер.

— Вы уволите всех, кто консультировал вашу кампанию до меня, — категорическим, не терпящим возражений тоном, продолжал Манафорт, — я подготовил списки по вашим персоналиям, особенно это касается отмеченных желтым и красным маркерами.

Николай из за спины глянул в подсунутый Янушевичу документ и мысленно присвистнул. Практически все фамилии в списке были выделены красным маркером.

— А как же… — Янушевич не удержался и назвал пару фамилий, которые вызвали в нем некое возмущение.

— Damn, get rid of them, — сердито буркнул Манафорт, услышав реплику в переводе синхронника.

— Увольте их на хер, — перевел обратно синхронник.

И Янушевичу не оставалось ничего иного, как задвинуться.

Но это еще было только началом.

— Вы будете должны давать мне всю необходимую мне и моим парням информацию, — сказал Манафорт, — вот список тех документов, что будут нужны уже завтра.

— Но это же документы, представляющие гостайну, — шепнул Николай в ухо своему шефу, — вон, хотябы полный рапечатанный бюджет со статьями на оборону и госбезопасность, да и вон, хотябы сводки по катастрофам и авариям, или вон, третий и пятый пункт в списке…

— Мы предоставим вам все необходимые документы, — с елейной, не похожей на его обычную улыбку, сказал Янушевич, — мы сделаем все, что вы скажете.

Николай долго не мог уснуть.

И хотя, встреча закончилась в три часа ночи по местному времени, что составляло шесть часов утра по Киеву, он был настолько возбужден, что сон не шел.

— Боже, они нас дожимают, как какого-нибудь Кейтеля на подписании акта о капитуляции, — думал Николай, ворочаясь на жесткой гостиничной подушке, — а хорош мой Виктор Васильевич, однако! Пообещал подписать в Киеве что-то вроде секретного приложения к договору. Он уже торгует преференциями за счет будущей победы наших на выборах в Верховную Раду. И во сколько же это обойдется неньке Украине? В пять миллиардов долларов? А то и больше. Недаром, хитрый хохол Янушевич не взял с собой никого из старых советников. Они бы не смогли держать в себе такую информационную бомбу.

Заснул Николай только за пол-часа до поставленного им будильника.

38

Проснулись они рано… Проснулись… За окном была свежая киевская осень. И сыпались на асфальт зрелые каштаны. Бум-бум, стук-стук… Фрамуга была отворена и занавеска еле колыхалась в потоках свежего киевского ветерка.

Николай обнял сонную подругу и запечатлев в ее розовое ушко свой первый утренний поцелуй, ласково попросил первого утреннего секса.

Алла счастливо замычала, жмурясь и потягиваясь под шелком гостиничной простыни, — какой ты неугомонный, гардемарина ты мой! Не хватило тебе вчерашнего?

— Мне тебя никогда не хватает, — ответил Николай переходя к делу любви…

— Ты мне выдашь несколько государственных тайн? — лукаво стрельнув на милого глазками, спросила Алла.

Они сидели в совершенно пустом в этот утренний час гостиничном ресторане и с аппетитом ели простую украинскую яичницу с салом.

— Ешь, ешь, дорогая, — с игривой заботой, уговаривал Казак свою возлюбленную, — в сале с яишней самые калории.

— А кстати, — взяв небольшую паузу, сказала Алла, — я что-то давно красных флагов не замечаю.

— Что? — не поняв, переспросил Николай.

— Тест на беременность надо бы сделать, — понизив голос, пояснила Алла.

— Да ты чо? Заправду что ли? — весело вскинулся Николай, — неужто чуешь чего?

— Чую, не чую, а задержка уже две недели, — ответила Алла и скосила взгляд на любимого, — с детками меня замуж возьмешь?

— Как честному человеку придется, — развел руками и вздохнул Николай.

— Или как в романе Драйзера «Американская трагедия», завезешь на середину Днепра и веслом по голове? — засмеялась Алла.

— Тогда это будет Украинская трагедия, — весело отпарировал Казак.

— Смех — смехом, но где мы детей ростить будем? — покачав головой, недоуменно прошептала Алла, — в Москву ты из за своей карьеры никогда не переедешь, а тут, я не пойму, что у вас тут за страна?

— Страна как страна, — сделав серьезное лицо, ответил Николай, — только со временными трудностями становления.

— Ты сам вчера мне рассказывал про твоего Манафорта, — возразила Алла, — тоже мне, временные трудности, скажешь тоже, это не временные, это тенденция.

— Тенденция на что? — спросил Николай.

— На колонизацию, — ответила Алла.

— На что? — переспросил Казак.

— На колумбизацию-панамизацию по центрально-американскому варианту внешней политики США, — ответила Алла.

— Ну, ты прям загнула, журналистка, — улыбнулся Николай.

— Это не я загнула, милый, — ответила Алла, — это твой Янушевич с твоим Манафортом загнули.

— Я наших деток тут воспитаю, — заканчивая с яичницей, сказал Казак, — если не в политику, на завод в Запорожье пойдут.

— Чтобы вместо русского по американски говорили? — иронично хмыкнула Алла, — я тебе так наших деток не отдам.

— Ничего, по украински балакать будут, — возразил Казак.

— С твоими оранжевыми, — тоже заканчивая с яичницей, подытожила Алла, — с твоими оранжевыми здесь ничего путного не будет, лучше мне сразу на аборт, чем под такие перспективы бедных несчастных детей рожать.

— Скажешь тоже!

— А и скажу!

39

С Манафортом приехало несколько помощников и помощниц. Таких мерзких рож Николаю не доводилось видеть даже в омском вытрезвителе, где на втором курсе Высшей школы КГБ СССР ему приходилось дважды проходить что-то вроде практики по работе, как тогда говорилось, «с живым материалом». И если этих страдающих от биг-маковского ожирения американских баб, переодеть в наше советское, да пририсовать им по бланшу под глазом, точь в точь получились бы Машка, да Клавка с Омского района ОНПЗ. Только этих звали Лиз-Анна Нельсон и Морин Клайв.

Обе были со своими амбициями.

— Недоёбы, — однозначно выразился по их поводу помощник Николая — начальник наружки Володя Линько, — их там в ихней Америке никто не это самое, вот они сюда и приехали, чтобы типа из наших, как из диких аборигенов себе любовников нахаляву назначить.

Николай с Володей спорить не стал. Тем более, что ему самому именно так показалось. Уж больно эта жирная уродка Лиз-Анна на него поглядывала, и что-то у Янушевича про него два раза спросила.

— Ты свози эту помощницу Манафорта на Хортицу, — попросил потом Янушевич.

— Что? — задохнулся возмущением Николай, — лучше сразу меня увольняйте вместе с теми ребятами из прошлого штаба, — отрезал Казак, — не поеду.

— Ну, тогда Володю Линько что ли с нею пошли, — с сожалением согласился Янушевич.

— Неужто мы совсем под них ложимся? — покачав головой не спросил, а пожаловался Николай.

— Цена вопроса, — риторически но без пафоса ответил Янушевич, — цена вопроса.

С Хортицы Лиз-Анна приехала повеселевшая.

— Наверное, Вовка ей там вдул, — по-мужски похохатывая, заметил Янушевич.

— Бедный Вован, — прокомментировал Николай, — вы б ему вместо молока за вредность, хоть бы премию выписали, Виктор Васильевич.

— Выпишем, — кивнул Янушевич, — вон еще вторая Монафортова помощница не выгуленная ходит.

Повеселевшая тётя Лиз-Анна или Анна-жопа-Лиз, как ее уже прозвали в штабе, сходу в понедельник устроила «тренинг», начав с простых компьютерных тестов на выяснение ай-кью.

Предложили выяснить свой ай-кью и Николаю.

— Ну его на хер! — отмахнулся Николай.

От него отстали, но другим, чином пониже, отмахнуться не удалось.

— Вы все тупоумные идиоты, — подвела итоги тестирования тетя Анна-Лиз, — мне придется работать с бандой паршивых украинских кретинов, но я сделаю чудо и мы выиграем выборы.

— Почему, мисс Нельсон? — спросил Герман Величко — новый пи-ар менеджер из взятых по специальному кастингу американцев.

— А потому что в стане ваших противников тоже украинские кретины с таким же низким ай-кью, — ответила Лиз-Анна, — но вами командует наш гений мистер Манафорт, а теми — неизвестно кто.

— Тогда понятно, — покорно кивнул Величко.

— Вот вам методическое пособие, — выдав каждому по брошюре, назидательно выговорила мисс Нельсон, — там все написано, как писать, что говорить.

— Я видал, как америкосы проводили занятия с грузинским спецназом, — ткнув Казака в бок, шепнул Володя Линько, — я как раз в Тбилиси был, когда Саакашвили договорился, чтобы американские инструкторы поставили им работу спецназа быстрого реагирования.

— Ну? — заинтересовался Николай.

— Так вот, — продолжил Володя, — они прислали им-грузинам три полу-списанных Ю-Эйч — один, которые еще во Вьетнаме летали.

— «Хью — уан»? — переспросил Николай.

— Точно, которые себя еще в конце семидесятых уже морально изжили, — подтвердил Володя, — наши-то советские Ми-8 уж на порядок лучше, хотя бы по вместимости десанта, но грузинам же русского ничего не надо! Поэтому им и старый «ирокез» милее советской «пчёлки». Но так вот, американские инструкторы грузинских десантников неделю как идиётов гоняли, обучали грузиться в вертолет и высаживаться с него. Причем, ладно бы с зависшего, так со стоящего, без работающей турбины. Это как в сумасшедшем доме, с бассейном. Будете себя хорошо вести, так мы вам и воды нальем, а пока так поплавайте…

— Это на них похоже, — согласился Николай, с тоской глядя, как пи-ар менекджерам выдают новые брошюры с американскими инструкциями.

40

Снова пятница. Снова Николай въезжает и паркуется на знакомом дачном дворе.

Владимир Семенович вышел встречать ученика сам. Значит, здоровье учителя улучшилось, это хорошо!

— У тебя новая машина, Коля? — заметил генерал, — видимо, у Янушевича хорошо нынче с деньгами.

— Э! Вы бы видели, какой парк машин у наших политических соперников, — пожимая руку учителя, с улыбкой ответил Николай, — а на каких машинах возят Манафорта и его свору!

— Ну, проходи в дом, рассказывай все по порядку, — сказал генерал, широким жестом приглашая Николая первым полняться на чисто вымытое крыльцо дачного дома.

На сей раз стол с самоваром был накрыт в гостиной. На улице было не жарко.

— Вот как интересно, — простодушно изумился Николай, — первый раз вижу, как трубу самовара можно вывести прямо в камин.

— Э-э-э, родимый, — добродушно обнимая ученика за талию, улыбнулся Колея, — ты еще много чего в жизни не видел, вот поживи с мое!

— Это точно, — согласился Николай, присаживаясь к столу.

За чашкой крепкого душистого чаю сперва поговорили о пустяках. О природе, о погоде, но потом перешли и к главному, из-за чего и собирались по пятницам — к делам и к политике.

— Ну-ка, Коля, дай-ка мне короткую характеристику момента, — хитро прищурясь, спросил генерал. Он всегда давал сперва высказаться своим подчиненным, выслушивал их даже самые наивные и неквалифицированные мнения и только потом переходил к своим глубоким резюме.

— Украина катится по наклонной, — крякнув в кулак и откашлявшись, начал Казак, — лидеры страны слишком заняты выборами, своими делами, чем угодно, но только не экономикой. Мы приближаемся к опасной черте. Я читал отчеты правительства, статистику, что готовили для Манафорта, там складывается неутешительная картина.

— Ну, ты еще очень мягко сказал, — развел руки генерал, — я скажу больше, — Колея отпил глоточек из чашки и продолжил, — экономические показатели сейчас в два раза хуже чем при Кушме, в два раза! А мы и Кушму считали, мягко выражаясь, не самым гениальным экономом. Украина, как ты верно заметил, подошла к опасной черте.

— И что вы ожидаете? — спросил Николай, — каков ваш прогноз?

— Я тебе и в тот еще раз говорил, — ответил генерал, ставя чашку на блюдце, — они с американской помощью доведут до кризиса, снимут пенки и постараются потом уйти в тень, это всегда происходило в смутные времена, а наше с тобой время еще не настало, так что, копи информацию и самое главное — сам постарайся ни в чем не испачкаться, ты нам еще пригодишься чистеньким.

41

Васька лежал в Городской клинической больнице скорой помощи на Братиславской улице дом три… Евгений Васильевич как узнал о происшествии на свадьбе, о том, что Вася прыгнул за борт и едва не утонул, сразу бросил все и приехал в Киев. Ах, чего ему это стоило! Как раз все наложилось одно на другое. Не даром люди говорят, что беды не ходят в одиночку. Только Галку схоронил, только подсчитал с Сипитым все убытки по татарскому погрому на стройке, как теперь Вася попал в больницу.

Лечащий доктор долго беседовал с Воздвиженским. Пригласил его в специально отведенную комнату для переговоров «комнату для конфиденциальной передачи взяток врачам», как горько усмехнувшись, про себя, отметил Воздвиженский, усадил там прибитого горем отца на диван и долго рассказывал о Васином состоянии.

— Понимаете, — начал врач, — с точки зрения чисто физического состояния вашего сына, у нас опасений нет, ну, выпил лишнего на свадьбе, ну, упал в воду, такое бывает… Мы его под капельницами подержали, почистили… Но дело в том, что он не наш пациент, понимаете! Он с суицидальным синдромом, его надо в специализированную псих-лечебницу, в стационар.

— Что вы такое говорите! — возмутился Евгений Васильевич.

— Да вы еще ничего не знаете, — закуривая, отмахнулся доктор, — ваш сын тут задал нашим сестричкам перцу, устроил им веселенькую ночь, его привязывать к койке пришлось, он капельницу разбил и осколком стекла себе вену на руке разрезал, вот что!

— Какой ужас, — Евгений Васильевич машинально прикрыл рот рукой, — какой ужас.

— Сейчас мы его прокололи немножко седуксантами, но это только купирует синдром суицида, только приостанавливает, так что, сына вашего надо переводить в специальную клинику.

— Никуда его пока не надо переводить, — сказал Евгений Васильевич и достав из кармана конверт с наличкой, протянул его врачу.

Вася лежал совсем-совсем бледный. Лицо его почти сливалось с подушкой.

— Он спит, — прошептала дежурная сестричка, — мы ему каждые три часа делаем успокоительные уколы и ставим капельницы, так что он почти все время спит.

— Ну, пусть поспит, — сказал Евгений Васильевич, я тут рядом с ним посижу. И прежде чем сестрица вышла, он положил ей в карман халата банкноту в сто долларов.

— Спасибочки, — сказала сестричка и выскользнула из палаты.

Сипитый позвонил, сказал, что дела с татарами — совсем «хана».

— Тут такое творится, братка, мне лучше делать отсюда ноги, здесь просто опасно оставаться, нашей стройки уже фактичеки нет, все что можно было украсть, разворовать и разгромить, уже украдено, разворовано и разгромлено татарами. Целый их поселок «Нахаловка» из нашего с тобой кирпича и цемента построен, так что, братка, вместо санатория, мы, почитай, татарский поселок с тобой им нахаляву подарили….

Воздвиженский и сам понимал, что «хана»…

Он только утром слушал по Радио Свобода, как выступали лидеры крымских татар, эти председатель меджлиса Тимур Керимов и лидер курултая Айдер Мустафаев и они все стрелки теперь переводили на президента Юрия Ильченко, мол это он виноват в том, как ведут себя татары, мол у них были предварительные соглашения, по которым Ильченко однозначно обещал татарскому народу автономию, а он их не выполнил, так что с татарских лидеров теперь и взятки гладки, и нечего с них требовать, чтобы они призвали своих людей к порядку, мол это надо президента Ильченко призвать к тому, чтобы он выполнял обещанное.

— Значит, во всем виноват Ильченко, — сам себе сказал Воздвиженский, — значит, это он мне стройку разворовал и растащил…

Денег не было. Бизнес окончательно рухнул…

Но жизнь устроена таким образом, что даже падая на дно самого глубокого колодца, мы не подозреваем о том, что дно может быть так глубоко. И упав очень и очень низко, мы даже не можем представить себе, что это еще не самый нижний этаж, и что можно упасть еще и еще ниже. А насколько ниже, знает только Бог.

Самая печальная… Нет, даже самая страшная новость пришла из Одесского порта. Туда пришли контейнеры с салом из Канады от Ксендзюка, и во время растаможки у санитарных инспекторов возникли, мягко говоря, вопросы…

— Как это просроченное сало? — кричал Воздвиженский в трубку, — как это 44-го года продукт? Этого не может быть!

Позвонидл Ксендзюку в Канаду. Но ни в офисе, ни на мобильном ответа не было. Ксендзюк оборвал все контакты.

И вдруг, одним разом, под диафрагмой, или «под ложечкой», как говорили в детстве, у Воздвиженского ощутимо возникла какая то страшная пугающая пустота.

— Он что? — сам себя вслух спросил Воздвиженский, — он что? Он меня кинул на деньги что ли? Ну, неужели так вульгарно кинул?

Теперь нужно было ехать в Одессу и что-то решать с грузом мясных консервов. Потому что каждый час аренды складских помещений грозил новыми геометрически растущими убытками.

Да, какими там уже убытками!

Воздвиженский был весь в минусе… Даже если продать свою еще не до конца пропитую печень с почками на пересадку органов, то ему уже никогда не рассчитаться с кредиторами, никогда.

Ему стало страшно.

Но чтобы как-то унять этот страх, Воздвиженский все-же нашел в себе остаток сил, чтобы поехать в Одессу. Потому как за делом не так страшно. Если что-то делаешь, то уже меньше боишься.

В Одессу Воздвиженский взял с собой и Сипитого.

Все равно там в Крыму в Бахчисарае, после всех погромов Володьке делать нечего — разве только самому себе на задницу приключений искать?

Прибыв в Одессу, сразу выехали в порт.

— Пропустить ваши просроченные консервы мы не можем, — сказал главный санитарный врач, похожий на артиста Моргунова в роли Бывалого, — существуют санитарные нормы на сроки годности продуктов питания, а здесь даже уму не постижимо, откуда они только взялись эти консервы «Lyard»? Это же поставки ленд-лиза 44-го 45-го годов? Вы по чем их там в Канаде брали?

— По цене новых брали, вот платежки и вот счет-фактура, — ответил Воздвиженский, кладя на стол документы.

— Ну, все равно, вы получатель груза, вы несете ответственность, — сказал Бывалый-Моргунов, — отправляйте груз назад, мы не можем держать на пирсе ваши контейнеры.

В разговор еще вмешался и коммерческий директор порта, прям под стать Морнунову, очень напоминавший артиста Пуговкина в роли Яшки-Артеллириста из Свадьбы в Малиновке, — забирайте ваши контейнеры к чертовой матери, каждый лишний час простоя сто баксов за один контейнер, понятно?

Воздвиженский был почти в отчаянии, но хорошо, что он взял с собой Вовку Сипитого, хладнокровие друга и спасло ситуацию.

— Пойдем-ка, выйдем-ка, поговорим-посоветуемся, — обняв друга за талию, сказал Сипитый, видя, что Евгений уже в полу-обморочном состоянии и не отвечает ни за себя, ни за свои слова и поступки, — мы с приятелем сейчас тайм-аут возьмем, — сказал Сипитый Моргунову с Пуговкиным, выводя Евгения Воздвиженского.

— Стой тут и никуда не уходи, — сказал Сипитый другу, — я сейчас все в пять минут без тебя решу.

И решил.

— Какова была цена вопроса? — спросил потом Воздвиженский, когда уже на утро они с Сипитым закончив погрузку контейнеров, провожали груз из порта.

— Это уже мое дело, друг, — хлопнув Воздвиженского по плечу, — ответил Сипитый, — будешь мне немного должен потом…

И рассмеявшись, добавил, — когда это американское сало втюхаешь кому-нибудь там…

И еще, всю дорогу назад, в купе поезда Одесса-Киев, они пили «Немировскую на бруньках» и закусывая консервированным салом Lyard 44 года, взятого с собой, в качестве «товарного образца», они пели свои старые афганские песни…

«Будет дембель, друг, и у нас с тобой, домой, домой, домой, домой, повезет нас самолет….»

42

Ночь с 30-го сентября на 1-ое октября Алла провела на ногах. На своих усталых ножках. И провела она эту совершенно бессонную ночь в пресс-центре Укр-Центр-Избиркома.

— Ну что? Как тут у вас? — поинтересовался забредший сюда к четырем утра московский коллега Аллы Саша Клеймгольц из Российских Новостей, — у вас тут что? Ни бесплатного кофе, ни бесплатных бутербродов не дают?

— А где дают? — устало поинтересовалась Алла.

Глаза ее лихорадочно блестели, азарт подсчета первых результатов охватил всех здесь присутствующих, да и материалы она перегоняла по бесплатному Интернету каждый час, чтобы ребята в редакции могли отслеживать объективную динамику.

— А вот в Фонде гражданских свобод Бориса Березуцкого, там и кофе, и чай зеленый, и бутерброды бесплатные, — похвастался Саша, — я как раз оттуда.

— Сытый голодного не разумеет, — буркнула Алла и снова уставилась на цветное электронное табло, на котором каждые четверть часа менялись цифры предварительных результатов по системе Гас-Выборы.

— А как ты-то туда к Березуцкому попал? — спросила Алла, принимая из рук Саши Клеймгольца заботливо предложенный бутерброд с колбасой.

— А я по специальному гранту, — ответил Саша, — фонд еще пол-года назад начал давать гранты за правильное освещение результатов выборов.

— И что? Много Березуцкий платит? — спросила Алла, острыми голодными зубками откусывая сразу добрую половину от фондовского бутера.

— Много-немного, а вернусь в Москву, новую машину куплю, — хвастливо ответил Саша. Он был заметно пьян. Видимо, в фонде гражданских свобод помимо бутербродов, еще и наливали.

Алла доела бутерброд и двумя пальчиками принялась шпарить по клавиатуре своего ноутбука:

Непрерывный лихорадочный марафон Аллочкиных пальчиков по клавишам ноубука был прерван лишь телефонным звонком на ее мобильный.

Звонил Николай.

— Как ты там?

— А ты как?

— Мой-то, вроде как победил.

— Это еще не факт, да и то, под каким углом на это смотреть…

— Алка, ты пессимистка.

— Колька, а ты глупый оптимист.

— Почему?

— Потому что твоя Партия Регионов, претендующая на 175 мандатов, может собрать большинство, только создав коалицию с блоком Ильченко-Тимоченко, на что она никогда не пойдет, или с Нашей Украиной — Народной Самообороной, что тоже сомнительно, так что, абсолютной победы нет, и даже…

— Что даже? — сердито спросил Николай.

— Даже? Янушевич твой проиграл, вот что, — сказала Алла.

В ответ — гудки… Коля бросил трубку.

— Ну и осёл! — в сердцах сказала Алла и устало откинувшись на спинку дивана, принялась смотреть по каналу Ар-Ти-Ви-Ай комментарий модного политтехнолога:

«Оранжевые», отметил тот, теперь должны выполнить свои обязательства перед НАТО и перед США, и здесь речь фактически идет о новом переделе мира. «Речь идет о разрушении того баланса, который существовал со времен Потсдамской конференции. Передел мира продолжается, и вступление Украины в НАТО — это шаг, который должен закрепить этот передел», Понятно, отметил он, что общество настроено против этого. В обществе желающих вступить в НАТО, по данным разных опросов, всего лишь от 15 до 20 %. «И поэтому властями тратятся огромные бюджетные деньги на то, чтобы изменить общественное мнение. Важно еще и то обстоятельство, что нынешний премьер Юлия Тимоченко настроена антироссийски. Я с ней общался еще 10 лет назад, и уже тогда она резко критиковала Россию. Правда, она женщина довольно поверхностная, поэтому от нее можно ждать любых шагов, которые будут направлены на то, лишь бы удержаться на поверхности. И это для нее — самое главное».

— Аминь, — сказала Алла, закрывая ноутбук, — нам все это с Коленькой еще аукнется.

Спать Алла поехала к Николаю.

Он тоже к десяти утра подгреб на квартиру и даже не принимая душа, завалился в их с Аллой постель.

43

Приятно, когда тебя погладят по шерстке и потреплют твой загривок. Или даже покровительственно поощрят, ущипнув за щеку и слегка подергав, скажут тебе, — «ух, ты, какой хороший!»

В России по этому поводу говорят, — ласковое слово и кошке приятно.

Поэтому, когда Хербст с Манафортом ехали в Белый Дом, настроение у них обоих было неплохое.

— Денег не дадут, но по загривку ласково пошлепают, — кряхтя, пробурчал Хербст, усаживаясь на заднее сиденье лимузина.

— Такое их ласковое пошлепывание иногда стоит дороже любых денег, — отозвался Манафорт, — есть же чудаки, которые платят по триста тысяч за билет на ужин с президентом.

— Ну, по моему, мы с тобой не из тех чудаков, — крёхнул Хербст, — ты, ведь, старина, своего с этих простодушных украинцев не упустил?

— Мой клиент Янушевич не просто с радостью отдал мне деньги, но еще и готов был руки целовать, — самодовольно усмехнулся Манафорт.

Лимузин бодро ехал по Парк-драйв Авеню.

— Он что? И взаправду не заметил, что его облапошили? — шлепнув себя по ляжке, расхохотался Хербст, — тогда президент нас с тобой должен обязательно поощрить, как самых удачливых аферистов или юмористов.

— Приз за лучший политический блеф, — согласился Манафорт.

Они уже подъезжали.

Возле Восточного крыльца их встречали Скотт Маклиллан и Аланта Тахой.

— Лиза тоже уже здесь? — поинтересовался Хербст.

— Госпожа госсекретарь ждет вас в Восточной гостиной, господа, — с сухой манерностью, присущей большинству цветных, сказала Аланта, — госпожа госсекретарь хочет побеседовать с вами прежде, чем вас примет президент.

— Где та медведица гризли, которой я должен пожать лапу? — понизив голос, чтобы его слышал только Манафорт, прошептал Хербст.

Минуя двух морпехов в парадной форме, они вошли в здание.

В Восточной гостиной их уже ждала Лиза Райз.

— Рада приветствовать вас, посол, и вас, господин Манафорт, — почти бесстрастно подав мужчинам руку, сказала госсекретарь, — я хочу подвести некоторые итоги вашей плодотворной работы в Украине и сразу дать вам новые директивы.

— Это типа поглаживания по загривку? — поинтересовался Хербст.

— По загривкам будет гладить мистер Президент, — отпарировала Лиза, — а я хочу вручить вам кое-какие инструкции, что разработали наши ребята…

— И девчата, — продолжая глумиться, вставил Хербст.

— И девчата, — без улыбки, согласилась Райз, — вручить вам наши новые разработки…

— Мы получили из посольства новые директивы, которые они называют «разработками», — доложил Янушевичу Николай.

— Ты уже ознакомился? — спросил Виктор Васильевич.

— В общих чертах, — коротко и неопределенно ответил Николай.

— А ребята? Клюев, Ахметов, Табачник? Они смотрели?

— Я размножил и разослал, — ответил Казак, — они еще вчера получили.

— Ну, и? — Янушевич выжидательно посмотрел на своего помощника.

— Клюев хочет с вами поговорить, — доложил Николай.

— Он на линии? — спросил Виктор Васильевич, и распорядился, — соединяй, я хочу узнать, что этот хохол думает.

— Ну, тут все ясно, как божий день, Витя, — невесело начал Клюев, — они, судя по всему к тому и вели, чтобы ты пошел к Ильченко на поклон, чистой победы не получилось.

— И что теперь? — спросил Янушевич, скорчив недовольную гримасу, — чего они нам советуют?

— Придется подписать с Ильченко что-то вроде конкордата об общей позиции, — ответил Клюев.

— Ну! — дернул плечом Янушевич, — что за хрень?

— Придется отказаться от некоторых программных тезисов и позиций.

— Например? — сухо спросил Янушевич.

— Русский язык, ну и еще кой-чего, — ответил Клюев.

— Вобщем, америкосы нас подвели, — начал догадываться Виктор Васильевич.

— Вроде того, — согласился Клюев.

— Пидарасы! — в сердцах выругался Янушевич, — развели, как девочку на гулянке.

— Ничего, Виктор Васильевич, покуда вы возглавляете самый большой политический блок, ваше от вас не уйдет, — успокоил шефа Николай.

— Ты про что это? — сердито поглядев на Казака, спросил Янушевич.

— Нет, я ни про чего такое, — прижав руку к сердцу, отрекся Николай.

— Смотри у меня, — погрозил Янушевич и засобирался ехать в Раду.

44

На этот раз встречались с генералом не в пятницу, как обычно, а среди недели. Колея сам вызвал Николая.

— Обстановка требует нашего с тобой более тесного контакта, — пояснил генерал, — события, понимаешь ли, бурно развиваются.

Николай понимал. Он вообще, хоть и из простых, но был парнем сообразительным, за то его генерал и держал, наверное.

— Ты, Коля, парень не глупый, должен понимать, что электорат, хоть и тупое стадо, но не до такой степени, — наливая боржом в стаканы со льдом, сказал Колея, — и даже инерционное замедленное сознание масс, за год не может не заметить, что твой шеф ради денег готов предать любые, даже так называемые, базовые идеалы, на которых он растил и лелеял свой былой рейтинг.

— Вы о статусе русского языка? — спросил Николай.

— И это тоже, — отпивая боржома, кивнул генерал, — вся беспринципность налицо, Янушевич неизбежно потеряет все остатки былого рейтинга, и очень скоро.

— С кем я останусь? — улыбнулся Николай.

— Не пропадешь, — ласковым баском, по отечески приободрил его генерал, — ты всегда правильный выбор сделаешь.

— Не как Янушевич?

— Янушевич твой слишком откровенно повелся на поводке американцев, — резко повенувшись на коблуках, сказал генерал, — и тем разочаровал почти всех, кто за него голосовал. Так что, грядут следующие выборы, и он не пройдет.

— Вы думаете, будут еще выборы? — спросил Николай.

— Ильченко эту Раду распустит, как Ельцин распустил Верховный Совет с Хазбулатовым.

— Ну, мы не Россия, — возразил Николай.

— Россия — не Россия, — а Ильченко ведет Украину в НАТО, а это половине страны не нравится, а значит, будет и раскол Рады.

— Понятно, — кивнул Николай.

— Вот, то то и оно, — покровительственно покачав пальцем, сказал генерал, — Янушевича твоего потом выкинут, как отработанный масляный фильтр, как гандон использованный выкинут, — сказал Колея и поморщился, — он им был нужен как видимость оппозиции, чтобы на контрасте с ним Ильченко в президенты провести.

— Мне бы хоть долю вашей способности к провидению, — не скрывая подхалимских ноток, сказал Николай.

— Не бзди, подполковник, будешь и ты генералом, — улыбнулся Колея и похлопал Николая по плечу, — работай честно и начальство не предавай, вот весь твой секрет долголетия и мудрости.

Эпизод 45

Повлонский пообещал свести Воздвиженского кое с кем из МИДа и из Администрации Президента.

— Только я не уверен, что именно это тебе надо и что это тебе поможет, — сказал Глеб.

— Но делать то что-то надо! — едва не в истерике вскричал Евгений, — бизнес у меня под татарами, сын в больнице, денег больше нет.

— Я тебя понимаю, старичок, — по приятельски сочувственно сказал Глеб, — что от меня требуется, сделаю, с людьми сведу, но за последствия не отвечаю.

Глеб не обманул.

В пол-десятого Воздвиженский подрулил к высотке возле «двух ядранов» и потолкавшись в вестибюле уже через каких-нибудь четверть часа, получив пропуск, минуя охрану, прошел к скоростным лифтам.

Двенадцатый этаж. Тенькнул звоночек лифта. С любезной улыбкой, Воздвиженский пропустил вперед себя какую-то совершенно юную секретаршечку с прозрачной папкой в наманикюренных пальчиках.

— Наверное, чья-то дочка-студентка в МИД пристроена, — глядя на ножки и на пряменькую спинку девочки, подумал Воздвиженский, — пристроил папа на тепленькое местечко, а я вот, наверное, плохой отец, Васька у меня в больнице, а я совсем ничего не могу…

Так, в невеселых мыслях по толстой ковровой дорожке Воздвиженский и доковылял до офиса 12-501.

— Я Воздвиженский, от Повлонского, — представился Евгений, протягивая визитную карточку.

— Присаживайтесь, мне о вас Глеб говорил, — принимая визитку, дежурно предложил хозяин кабинета, — вам чай или кофе?

— Нет, минералку, если можно, — ответил Воздвиженский.

— Сейчас к нам еще один господин подтянется, — сказал хозяин кабинета, — ему тоже будет интересно послушать ваш рассказ.

Вообще…

Вообще, Воздвиженского если откровенно на хер не послали, то это только по принятой в МИДе практике вежливого обращения со всякого рода ходоками.

Его сперва внимательно выслушали, особенно в тех местах, где про изнасилование секретарши Галинки Махновской. Выслушали… А потом мягко послали.

— Вся наша история современных отношений с Украиной говорит в пользу пассивного наблюдения, — сказал хозяин кабинета.

— Путин туда ездил, и что? — добавил подошедший к нему товарищ, — так что, невмешательство это лучшая позиция.

— Что бы мы там не предпринимали, Евгений Васильевич, для уверенности подглядев в визитку Воздвиженского, сказал хозяин кабинета, — хохлы назло нам — москалям все равно все наоборот сделают.

— Вобщем, если у вас имеются какие-то идеи, Евгений Васильевич, можете что-то предпринять сами на свой страх и риск, но без нашего участия, — подытожил товарищ хозяина кабинета.

— Критиковать мы все умеем, — поднимаясь из за стола и на прощание протягивая Воздвиженскому руку, сказал хозяин кабинета.

Вобщем…

Вобщем, мягко послали на три буквы.

46

Пінка для гоління «Жілетт» для справжнього чоловіка нічого кращого не немає.

— Он гений, он просто пророк и гений, — кричал Николай.

Казак брился в ванной, а через открытую дверь из гостиной орал телевизор:

«Політична криза на Україні досягла піку. Президент Юрий Ильченко видав указ про розпуск Верховної ради і призначення дострокових виборів на 27 травня 2007 року. Більшість в парламенті, що підтримує уряд Віктора Янушевича, відмовилося підкорятися і у відповідь видало закони про блокування фінансування нових виборів і розформування нинішнього складу Центрвиборчкому».

— Мля, генерал просто гений и пророк, — кричал Николай, смывая с лица остатки пенки «жилетт», — он все предвидел!

А телевизор продолжал наяривать:

«указ про розпуск парламенту він підписав, щоб захистити націю від посягань на конституційний порядок України. „Я ухвалив це рішення згідно Конституції України“, — заявив Ильченко в понеділок увечері в своєму телезверненні до народу. „Це крайній захід, але воно стало неминучим“, — додав він. Политический кризис на Украине достиг пика».

— И що мы теперь будьмо исти? — сам себе и телевизору крикнул Николай, насухо вытирая щеки.

«Більшість в парламенті, що підтримує уряд Віктора Янушевича, відмовилося підкорятися і у відповідь видало закони про блокування фінансування нових виборів і розформування нинішнього складу Центрвиборчкому. Політична криза на Україні досягла піку.» — веселым отголоском отозвался телевизор.

В офисе шефа царили необычайные и даже в дни выборов, невиданные кутерьма и уныние, от которых веяло безысходностью, как с картины Кукрыниксов «Последние часы в бункере».

— Шеф велел тебе связаться с Хербстом насчет того, чтобы срочно приехал Манафорт, — сказала Николаю секретарь Валентина, как только Казак прибыл на работу.

За связь с посольством как раз отвечал Николай, потому как по оперативным правилам, звонить по таким делам и таким абонентам можно было только с закрытых от прослушивания линий, а это как раз и входило в сферу работы Казака.

— Что еще он передавал? — поинтересовался Казак, — насчет того чтобы ему новое место работы где-нибудь дворником или экспедитором он не просил?

Валентина стрельнула глазками на Николая и не ответила.

— Да! На все двести процентов напророчил генерал Колея, — хмыкнул Николай, — теперь его выкинут, как презерватив, а что же я? Я не хочу, как презерватив!

Одна отрада — Алла снова была с ним в Киеве. И с нею все шло на лад. Ни ссор — ни перепалок, ни недомолвок!

47

Шофер, что возил Николая, оказывается, раньше учился в ЛГУ в Питере на Мат-мехе и даже бывал в Америке.

— Ну, так и расскажи, что это за Америка, — попросил Казак, покуда они как раз и кстати, ехали в посольство к Хербсту.

— Представляете, к нам на втором курсе, в общагу трех американок заселили, сказали, что временно. Они, вообще-то из кап-стран всех студенток и аспиранток строго в «семерку» всегда селили, спец-общагу для иностранцев изолированно от наших, но «семерка» погорела, там какой-то смутный пожар на Новый год произошел, ну, и на время ремонта этих американочек, да англичаночек всех по разным обычным общагам распихали.

Николай рассеянно слушал, машинально глядя на дорогу. Он, даже при езде с водителем, никак не мог отвыкнуть, чтобы мысленно не рулить. А это напрягало.

— Ну, вобщем, трахнул я по пьяному делу эту американочку, Линда Робсон ее звали, и потом поехало — стал ее жарить-харить, покуда меня с Универа не выгнали. Ну а страшная она была — страшнее атомной войны и моей жизни на стипендию!

— А зачем трахал тогда? — поинтересовался Николай.

— А из интереса, чтоб в Америку пригласила, Америку посмотреть — кому неохота!

— Ну и что? Прислала вызов-то? — спросил Николай.

— Прислала, — вздохнув, ответил шофер, — я из последних сил денег накопил, видик с теликом продал, компьютер, еще тогда первые двести восемьдясят шестые процессоры были — тоже продал, ну и на последнее билет до Сан-Франциско купил.

— Ну и?

— Ну и приехал, а она меня даже на порог не пустила.

— Мораль?

— Суки они все, — цыкнув зубом, подытожил шофер, — я ее в Питере на последние бабки везде по кабакам водил, потом трахал ее сжав зубы и зажмурившись, чтобы на такую страхолюдину не смотреть, да не сблевануть я из универа из-за нее вылетел, потому как на сессию не ходил, а подрабатывал в автомастерской, чтобы на кабаки деньги были, чтоб ее суку прилично поить. А она меня даже в дом не пустила, сказала родителям, что не знает такого, и при мне с заднего крыльца в машину села и нах, а ее родичи мне сказали, мол она вообще в Сан-Диего на месяц к друзьям уматала. Представляете, у меня десятка долларов в кармане и ни обратного билета, ничего! А я ее страхолюдину в Питере два месяца харил!

— Это точно, суки они гомозеготные, — согласился Николай.

Они уже типа как приехали.

К сукам.

Секретарь Хербста сказал, что с группой «за янушевичей» будут заниматься в голубом холле. Николай уже потом смекнул, что здесь было всякой твари по паре: и ильченские, и янушевические, и даже, страшно подумать — тимачуккчи. Но американцы разномастным пи-арщикам смешиваться не давали, со всеми работали покуда раздельно.

Снимая в холле плащ, Николай вдруг заметил валявшийся на полу именной баджик. Он поднял его. С баджика на Казака глядела рыжая морда в очках, над которой по латинице было написано: Nikolaenko Y.J. (Iltchenko group p.r. manager).

Что поделаешь! Такова была оперативная выучка — машинально навесил Николай себе на пиджак этот чортов баджик и поперся вверх по лестнице.

— Ви ест мистер Ни-ко-ла-ен-коу? — мельком поглядев на баджик, спросила очкастая сволочь, взявшаяся прям, как из давешного рассказа водителя.

Николай молча кивнул.

Змея что-то чирикнула в своем списке и показала Казаку на дверь.

Он вошел.

— Главное развести этих, из группы Янушевича, — через синхронного переводчика вещал какой-то бородатый спец, — вы уговариваете их создать блок против Тимаченко, и за те преференции, что они получают, входя в самый большой и влиятельный блок с абсолютным большинством в Раде, они будут должны отказаться от некоторых иллюзий.

Николай встал подле двери и огляделся. В зале было много знакомых ему лиц. Вон и Пол Манафорт сидит — ухмыляется, хотя ему бы и совсем не здесь надлежало быть, а вон за ним эта Анна-Лиза очками шустренько сверкает…

— Они должны будут отказаться от императива второго государственного языка, а это уже будет необратимый отказ, и после развода им уже не удастся вновь схватиться за популярный лозунг, — продолжал бородач, — так что, сплачивание против блока Тимаченко, это наш тактический ход, целью которого является аннулирование и эвапорация политического влияния блока Янушевича…

Николай не понял слова эвапорация, но синхронщик перевел именно так.

Однако, по смыслу все было ясно, Янушевича выставляли здесь полным лохом и козлом…

В какой-то момент Николай заметил на себе удивленный взглял Манафорта. Тот что-то спросил у своей помощницы, кивнув в сторону Казака.

— Пора аннулироваться и э-ва-по-ри-ровать, — усмехнулся Николай, и не дожидаясь, покуда его окончательно разоблачат, выскользнул за дверь и сбежал по лестнице вниз.

— Those Ukrane idiots are even worther, then any iran-iraque bustards.

Услышал Николай из соседней кабинки, покуда писал в белоснежный посольский писсуар.

— Yeah, gready stupid idiots, — послышалось из другой кабинки.

— Cats pajamas, injunes on the ice.

Вернувшись в штаб, Николай застал там Виктора Васильевича.

(48)

— Коля, надо бы тебе съездить встретиться Николаенко, он сейчас заправляет всей идеологией у Ильченко, — сходу не поздаровкавшись, начал шеф.

— Это тот Николаенко, который рыжий такой и в очках? — уточнил Николай.

— А! Так вы знакомы, это хорошо, — удовлетворенно кивнул Янушевич, — сгоняй-ка к нему до «будинку», да посиди с ним, помаракуй насчет нашей встречи с Ильченко, надо сделать предварительное коммюнике.

— От второго государственного языка отказываться будете? — спросил Николай.

— Это чисто политика, — недовольно поморщился Янушевич, — мы временно откажемся, а как заполучим премьерство, сразу вернем все утраченные позиции, как у Ленина было, «шаг вперед, два шага назад»…

— Да вы, оказывается, идиот, — неожиданно сказал Николай, — правильно про вас в посольских сральниках говорят.

— Что? — задохнулся от гнева Янушевич.

— А то, что вас, что тебя, чмошник, разводят, как подвыпившую девочку на школьной вечеринке, а оттрахав, выкинут и назавтра не вспомнят.

— Ты совсем забылся? Охранник хренов! — взревел Янушевич.

— Я-то не забылся, уже поворачиваясь и выходя, сказал Николай, — а вот вы, то есть ты, мудак малохольный, ты о себе возомнил, а тебя разменяют и уже назавтра тебя нет ни в каких планах, ни в американских, ни в украинских.

— Пошел Вон! — уже запоздало крикнул Янушевич.

Запоздало, потому как Николай и сам уже давно вышел вон.

(49)

Уже заполночь, когда Николай Казак уже давным давно напился «немировской» и без задних ног спал у себя на улице Червонного Казачества, Янушевич проводил последнее внятное для себя совещание.

— Неужто и правда поздно пить боржоми? — устало спросил Янушевич.

— Все, Витя, — с таким числом кресел и при таких рамсах нам на премьерство рассчитывать не приходится, — подытожил Клюев.

— Значит, мы в пролете? — еще раз переспросил Янушевич.

— Значит, в пролете, — подтвердил друг.

50

Ясность пришла со второй бутылкой «немировки» на бруньках…

Верно в России говорили, что есть проблемы, в которых без пол-банки не разберешься!

Смотрел-смотрел Николай эти новости по телевизору, смотрел-смотрел, и вдруг, как молнией в голове шарахнуло и озарило… И почему эта мысль ему раньше на ум не приходила? Ведь, все ясно, как божий день! Эх, не даром генерал Колея говорил ему, — думай, думай больше, Николай, мыслительный процесс не самя сильная твоя сторона…

Раньше, Николай не обижался и полагал, что генерал этак по отечески шуткует по его поводу, а теперь и сам засомневался… Ведь генерал его тонко подводил к этой мысли. Уже два года как подводил, а до него до тугодума только теперь дошло, что Украина, это та же Россия, только с пятнадцатилетним отставанием… А это значит… А это значит, что наступило время появиться украинскому Путину… Силовику…

А кто этот силовик?

И тут у Николая сомнений никаких не возникло. Это генерал Колея, кому же еще, если не ему?

И Казак принялся набирать номер генерала.