Амундсен

Глава 29 ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

«Вместо того чтобы предаваться раздумьям о прошлом, я сразу окунаюсь в дела, нацеленные на будущее, — пишет Руал Амундсен с борта парохода «Виктория» на родину, брату Леону. И добавляет: — Полагаю, ты в последний раз поддержишь меня».

Леон Амундсен уже не миллионер, занимающийся биржевыми операциями. Однако после краха финансовых спекуляций он, хотя и рухнул с изрядных высот, но все-таки приземлился на ноги, устоял и неплохо жил на свои 200–300 тысяч. Сам Леон, а особенно его жена Алина испытывали соблазн вернуться со своими четырьмя детьми во Францию, но, как бывало уже не раз, в итоге семейство водворяется на Бунне-фьорде. Что до двух старших братьев, Тонни и Ежика, то у них все по-старому: оба постоянно носятся с новыми прожектами, которые кончаются обманутыми надеждами, старыми долгами и новыми просьбами о помощи.

Последние три года Леон занимался конфиденциальными делами экспедиции «Мод», что включает информацию, хозяйственные и кадровые вопросы. И хотя фактически именно управляющий прекращает выплату жалованья списанным на берег членам экипажа, он не разделяет отрицательного отношения Начальника к этим людям. В одном из писем Гаде Леон отмечает, что все это, «собственно говоря, вполне понятно, ведь разлука с домом, во всяком случае для женатых мужчин, явно слишком затягивается».

Сам отец семейства, Леон внимателен к человеческим сторонам долгих разлук. И д-р Свердруп, как человек воспитанный, считает естественным поблагодарить управляющего: «Все письма из дома говорили мне, сколь тщательно Вы всегда заботились о том, чтобы мои близкие получали вести об экспедиции прежде, чем они появятся в газетах, и всегда предоставляли рукописи, фотографии и проч. На родине все очень это ценили».

В письме с «Виктории» полярник дает указания насчет того, что, пожалуй, можно назвать новой экспедицией, по крайней мере совершенно новым началом. «Незамедлительно нужен перечень консервов для 10 человек на 4 года», а также «5 тонн вяленой рыбы (собачьего корма), 20 козьих сыров, 20 кругов рокфора и 20 головок острого норвежского сыра, 500 бут. сока», не говоря уже о телеграфной станции и «2 аэропланах». Из людей требуются механик и пилот. «В остальном обойдусь местными жителями». Весной 1922 года, к моменту отплытия из Сиэтла, все должно быть готово.

Кроме того, Начальник просит доставить г-жу Вистинг: «Я обещал это В., в качестве небольшой благодарности». О романе века тут, конечно, речи нет, однако ж после трех лет в полярном море и у хортенского мастера на все руки могли прорезаться романтические причуды.

С другой стороны, полярник предупреждает, что «кой-какие вещи» надо будет отправить домой. «Наибольший интерес наверняка вызовут мои две девочки». Он набрасывает план устройства их будущего. Сначала для Камиллы, которой, по его прикидкам, сейчас лет двенадцать. «Я думаю дать ей такое образование, чтобы лет через пять, когда вернется домой, она умела помочь соплеменникам. В первую очередь необходимы чистоплотность и понимание. Она очень смышленая, без труда всему выучится. Вторая — Каконита — "моя собственная малышка". Не пойми меня превратно: я получил ее в подарок от отца». С ней обстоит иначе: «На всем свете не сыскать девочки прелестней. Она для меня совершенно как родная дочка и домой никогда не вернется».

Фактически приемными родителями станут Леон и его жена Алина, ведь сам полярник еще много лет оставался вдали от родины. «"Нита" любит "Дедушку", — пишет он, — но, думаю, это быстро пройдет, как только мы перестанем видеться». Он извлек урок из своих ошибок.

4 июля 1921 года, после полудня, «Виктория» прибывает в Сиэтл. Этот город — быстро развивающийся транспортный узел и центр торговли — живописно раскинулся по холмам на побережье Тихого океана, недалеко от границы с Канадой. Сиэтл с его трехсоттысячным населением являет разительный контраст всем тем продуваемым ветрами поселкам, где полярник побывал за последние три года. Здесь, в джунглях цивилизации, вдали от всех прежних опорных пунктов, будет его база на ближайший год. Единственные его спутники — двое детей кочевого сибирского племени.

Телеграфом полярник попросил Леона выслать чемодан с одеждой.

По прибытии в Сиэтл Руал Амундсен заканчивает журнал экспедиции «Мод». Но прежде делает запись о восьми телеграммах, полученных из Европы. Пять — деловые сообщения, в том числе одно от редактора «Афтенпостен» и одно от премьер-министра Блера. А кроме того: «2 телегр. от К., одна от Г. и Р.». Двумя последними инициалами обозначены Гудрун и Роберт Маус. К. нам известна; это единственное упоминание о ней на страницах трех тетрадей, исписанных за три долгих года убористым бисерным почерком. Экспедиционный журнал — ненадежное место для сокровенных мыслей путешественника.

Каков был внутренний настрой Руала Амундсена на момент временного отступления в Сиэтл? «Во льды меня зовет сейчас конечно же не страсть, но ощущение, что это мой дом, — пишет он на родину Леону и добавляет: — Нансен, несомненно, прав в своей теории течений, надо только отыскать подходящее место, чтобы в это течение попасть». Им что же, и теперь, после трех лет мрака и полного исчерпания экспедиционных ресурсов, по-прежнему движет обещание, которое он дал профессору? Или он не может примириться с тем, что «Мод» потерпела полное фиаско именно там, где «Фрам» добился величайших успехов?

Проведя в Сиэтле три недели, Руал Амундсен пишет Трюгве Гудде в Тронхейм. В этом письме нет ни слова о теориях Нансена; перед братом Кисс Беннетт можно углубиться в пучину негодования: «Стало быть, я снова в той же позиции — этакий "Летучий Голландец", обреченный пожизненно странствовать в Ледовитом океане. Вообще-то я бы должен испытывать ужасное разочарование, но не могу толком себя заставить — в нынешних обстоятельствах. Ведь фактически дома мне совершенно нечего делать. Лучше уж проведу еще несколько лет во льдах — вдали от фокстротов и боксерских матчей».

Летопись жизни полярника обернулась историей бездомного бродяги. В сущности, он может возвратиться — гостиные и спальня пустуют, ждут его. Но помыслами он во льдах. Руалом Амундсеном движет не долг, а скорее неуго-' монность. Он — человек без якоря, корабль в дрейфе, Летучий Голландец.

Вдобавок предстоящая экспедиция — способ рыцарским поступком поддержать самоуважение. Он не станет портить ли-кортскую идиллию. «Я получил много весточек от К., — пишет он в конце письма Гудде. — Слов нет, до чего я рад, что она живет за городом, в красивой местности. И что, как она говорит, мальчики ее здоровы и веселы. Слава Богу. У нее в жизни хватало неприятностей и огорчений, пусть хотя бы сейчас все будет хорошо».

Розовые чайки до Лондона так и не добрались. Когда Леон сообщает о практических сложностях, из Сиэтла приходят новые инструкции: «Закажи из розовых чаек две композиции — если уж с веерами ничего не получится. Одну подари королеве, а вторую поставь в Урбге, лучше всего под стеклом». Так эти крылатые посланцы любви и будут стоять в пустых комнатах Ураниенборга — чучела под стеклом. И стоят по сей день, птицы без истории, в стеклянной витрине музея Руала Амундсена.

Впрочем, осиротелые жилища на Бунне-фьорде не были совсем уж заброшенными. Леоново семейство поселилось в Рёдстене, и полярник легко находит выход для Ежика, недавно потерявшего работу: «Посылаю ему электр. машинку для заточки бритв, которую он может отдавать напрокат и таким образом заработать на прожитие в Урбге». Позднее он предлагает переехать туда и старшему брату Тонни, такому же неудачнику: «Ведь там он сможет разводить кур и голубей».

В Сиэтле Руал Амундсен очень быстро завязал новые знакомства. Тамошняя скандинавская колония была весьма многочисленна, и прославленному норвежцу не составило труда наладить контакты. Его сразу же принимает состоятельный коммерсант, бергенский уроженец Эйнар Бейер. Затем он нанимает себе маленькую квартирку, однако бергенец считает, что она недостаточно хороша, и, как пишет полярник Леону, предлагает взамен «свой большой, роскошный и удачно расположенный дом».

Уже через десять дней бездомный полярный мореход может констатировать, что все двери в Сиэтле для него открыты. Щедрые почитатели и новые партнеры предлагают свои услуги: «Ежедневно встречаюсь с одним датчанином, Хаммером». Таково первое упоминание этого имени.

Немногим позже Леон получает более подробное описание новой братовой опоры и надежи — крепко сбитого тридцатитрехлетнего судового маклера Хокона X. Хаммера, «сына капитана первого ранга датского ВМФ и женатого на немке, баронессе "Пумперниккель[112]". Он тут во всем мне содействовал. Предоставил в мое распоряжение небольшую уютную контору и помощь всего своего конторского персонала. Совершенно исключительный человек и по возвращении домой должен обязательно получить Олава. Он уже избавил и впредь избавит меня от многих расходов. Ему принадлежит фирма под названием "The Universal Shipping & Trading Co.". Для меня он друг, секретарь, консультант и т. д., и т. п.».

Часть рассказа о новом «агенте» полярник просит Леона передать в норвежские газеты как сообщение для печати. Каждый, кто помогает национальному герою в чужих портах, вправе рассчитывать на известность и симпатию общества — помимо ордена Святого Олава: «В Сиэтле Хаммер — один из наиболее почтенных граждан и пользуется изрядным влиянием как в деловых, так и в общественных кругах. Р. А. не мог бы найти консультанта и помощника лучше и толковее». Руал Амундсен обрел спасителя, обрела спасителя и экспедиция «Мод». Сходство с д-ром Куком все больше бросается в глаза.

Проведя не один год среди простодушных номадов, полярник совершенно ослеплен этим чудом делового мира: «Просто не представляю себе, что бы я без него делал. Здешние норвежцы — люди милые и добрые, но им явно недостает большинства хаммеровских качеств. Мало того, он еще и очень образован». А в довершение всего Хаммер якобы лучший друг датских принцев Ore и Акселя, которые опять же регулярно бывают в Сиэтле.

Удача вновь улыбается полярнику. 19 июля приходит известие, что стортинг ассигновал до 500 тысяч крон на доукомплектование экспедиции «Мод». И еще до конца лета полярная шхуна своим ходом прибывает в Сиэтл. Наконец-то будет произведен в высшей степени необходимый ремонт. В письме профессору Бьеркнесу Свердруп так подытоживает научные результаты: «Неудачи следовали одна за другой, два года опять прошли впустую». Прожив год среди американских ученых, Свердруп тоже отчасти восстановит свой оптимизм.

Следом за «Мод», через два дня, приезжает и г-жа Вистинг. Согласно уговору. Все поселяются в роскошном доме Начальника. Жизнь бьет ключом — походы в цирк, увеселительные автомобильные прогулки. Шоферят образованный датчанин и сам Начальник. Чтобы разместить всю команду с эскимосскими детьми, хортенской дамой и корзинами еды, одного автомобиля мало. Дожидаясь своих самолетов, полярник купил себе машину.

Пока на шхуне меняют гребной винт и иные важные агрегаты, четверо полярников лечат зубы, а это процедура дорогостоящая, ведь, по сути, речь идет о полном протезировании, «…наши зубы удалили и вместо них поставили золотые, — пишет Начальник на родину. — С виду я теперь настоящий клондайкский богач — увы, только во рту». Кроме того, он проверяет сердце и руку, сломанную во время первой зимовки. Оказывается, рука стала на дюйм короче. В остальном все с ним обстоит на удивление хорошо: «Случай уникальный и чрезвычайно интересный, как говорят доктора».

Начальник очень рад видеть в Сиэтле своих верных соратников, и тем большую досаду вызывает у него сообщение, что трое списанных членов экипажа добрались до дома за общественный счет. «То, что Ханссен, Рённе и Сундбек получают полное возмещение — до последнего эре, — для нас четверых все равно что удар прямо в лицо, — пишет он Леону. — Возмутительно и нелепо уделять столько внимания их возвращению домой. Ведь они дезертиры, и больше никто». Ожесточенную враждебность Начальника к этим троим подчеркивает запрет посылать им бесплатные экземпляры «Северо-Восточного прохода», хотя все они участвовали в написании книги и важную ее часть составили дневники санного похода Хельмера Ханссена из Анадыря.

Всю осень представители экспедиции на родине вынуждены выказывать определенное отношение к «дезертирам», которые считают, что с ними обходятся несправедливо. Однако ничуть не меньший интерес вызывает загадка Тессема и Кнудсена. Еще в начале года за ними была выслана поисковая экспедиция, хотя Начальник не слишком верит, что посланный «увалень» что-то отыщет. Лучше бы он сам вместе с Вистингом махнул в Сибирь и разрешил «загадку». Кстати, у Вистинга есть версия, которая Амундсену кажется «разумной» и которую он излагает в одном из писем Леону: «Несколько раз Тессем впадал в крайне мрачное настроение. Тогда он абсолютно ничего не терпел. Кнудсен был человек кроткий, терпеливый, но если уж злился, то себя не помнил от бешенства. В. думает, что произошла трагедия. И, по-моему, на сегодняшний день это единственно возможная разгадка. Никому об этом ни слова!»

Весной 1922 года пришла весть, что поисковая экспедиция нашла кой-какие вещи норвежского производства и обугленные человеческие останки в золе большого костра — один кремировал другого. Поскольку идентифицировать останки было невозможно, на памятнике написали имена обоих. Летом 1922 года русская экспедиция сообщила о новых находках. Сначала она обнаружила разные предметы, в том числе две герметически упакованные почтовые бандероли, из которых одна адресована директору Бауэру из вашингтонского Института магнетизма, а другая — Леону Амундсену, Христиания. И наконец, неподалеку от острова Диксон русские наткнулись на полуобглоданный труп. На внутренней стороне обручального кольца оказалась гравировка: «Твоя Полина». Это был Тессем. Объявили о находке только зимой 1923 года.

Пребывание в полярных морях не добавило Руалу Амундсену терпимости к человеческому окружению. Проходит немного времени, и он уже ссорится с норвежской колонией в Сиэтле, с городскими «трутнями». Вспыхивает «жаркая баталия», каковую он, не без гордости, описывает в одном из писем Херману Гаде. Поводом стало, собственно говоря, вполне невинное предложение вступить в ложу «Лейф Эрикссон». «Сколько раз эти Сыны Норвегии бывали у меня, но словом никогда не обмолвились о мишурной таинственности своего общества. И вот, когда мы втроем — я, Вистинг и Олонкин — пришли в клуб на официальную регистрацию, встретили нас алтарями, псалмами и прочей подобной чепухой, а вдобавок принялись разглагольствовать о том, как нам надо жить и как себя вести, да еще и потребовали соответствующих клятв, но тут я не выдержал, вспылил и по всем правилам искусства отчитал этих Сынов Норвегии, а было их сотни три. Затем мы — все трое — повернулись к ним спиной и вышли вон. Поэтому, как ты понимаешь, здешние городские трутни и я теперь не очень-то дружим».

Взаимоотношения с г-жой Вистинг тоже развиваются не лучшим образом. Она как-то не вписывается до конца в экспедиционное окружение, хотя и на кухне помогает, и за его приемными дочками присматривает. «Думаю, она будет рада уехать, и мы — Вистинг и я — тоже, — пишет полярник Леону в начале ноября. — Вистинг до некоторой степени отучил ее "важничать и чваниться", но, как я уже говорил, она не подходит».

Полярное море постепенно становится для Руала Амундсена мерилом всего и вся. Когда Леон нанял в новую команду первого пилота, сержанта авиации, он решил расставить точки над «i», хотя рабские условия контракта были прописаны вполне четко: «Нужно обязательно обратить его внимание на то, что ему — совершенно безропотно — придется выполнять любую работу: убирать собачье дерьмо и еще многое другое в таком же духе».

Весть, что полярник распорядился приобрести два самолета и нанять пилотов, не вызвала особого оптимизма в отечественных научных кругах, от экономической поддержки которых экспедиция отнюдь не отказывалась. По телеграфу Руал Амундсен отклонил увеличение контингента ученых; он бы предпочел лишнего мастера на все руки. Такой дока мало-помалу превращался для него едва ли не в идеал — человек, который все умеет, все делает, «безропотно» исполняет любой приказ.

Трем верным своим соратникам Начальник решил удвоить жалованье до 400 крон в месяц, новички же будут по-прежнему получать 200 крон: «Движущей силой должен, как и раньше, оставаться интерес». Пока русский и хортенец занимаются делами в Сиэтле, Свердруп — мастер на все руки с докторской степенью — обосновался в Вашингтонском университете, где вскоре обручится с некой американкой. Науке наконец-то улыбается счастье.

Собственно говоря, приемных дочек полярник намеревался отправить в Европу, в сопровождении бездетных супругов — судового маклера Хаммера и г-жи баронессы, — однако по зрелом размышлении возлагает эту миссию на канониршу Вистинг.

Буквально в каждом письме домой полярник давал Леону указания насчет девочек: прежде всего нужно снабдить обеих кожаными ботинками наподобие саамских чуней и следить, чтобы ноги всегда были сухие; далее, ни в коем случае не наказывать, а, напротив, воспитывать их исключительно лаской. Он прямо воочию видит Какониту в Ураниенборге, она играет в карты со старушкой Бетти. Что до Камиллы, то у нее обнаружился новый талант: «Она красивая и грациозная, так что, возможно, ей стоит заняться танцами. Она живет в танце и ни о чем другом не помышляет. Я записал обеих в школу танцев. Если у Камиллы действительно есть способности, она сможет продолжить образование в Копенгагенской балетной школе».

Внезапно, перед самым Рождеством, полярник принял решение и насчет себя самого. Он навестит «сэра Алекса Макензи, самого авторитетного специалиста по сердечным болезням во всем мире. На здешние обследования вполне полагаться нельзя, — пишет он Леону. — И возможно, Макензи вправду сможет дать мне хороший совет. Думаю, больше всего мне докучают последствия долгих темных зим. Вдруг он найдет для меня лекарство». Куда же полярник отправится за хорошими советами и укрепляющими каплями для своего больного сердца? Естественно, в Лондон.

Поскольку о разрыве отношений не было и речи, не исключено, что мысль о кардиологе принадлежала Кисс. Ведь ему необходим предлог. В письмах он не раз просил своего неугомонного друга Гаде наведаться к ней в новое «суррейское имение, где, как говорят, просто замечательно». Но зачем довольствоваться чужими рассказами, когда можно съездить самому и увидеть недосягаемые красоты собственными глазами?

Словом, компания отъезжающих увеличилась до четырех человек, и по окончании рождественских праздников из Сиэтла выезжают двое детей и двое взрослых. Кстати, с сиэтлеким Рождеством экспедиции «Мод» связана странная история — о рождественском подарке Вистингу.

В книге Одда Арнесена «Руал Амундсен — каким он был» подробно описано, как Амундсен якобы под строжайшим секретом переправил в Сиэтл некую вожделенную хортенку. А в рождественский вечер устроил самое настоящее шоу: «Внезапно раздвижная дверь столовой открывается, и — Вистинг не верит своим глазам! — рядом с Амундсеном стоит его жена. Амундсен с добродушной улыбкой соединяет их руки, наслаждаясь своим маленьким триумфом. Вот какой он был».

Г-жа Вистинг донельзя убивалась, когда весной 1922 года впервые прочитала в газете эту историю о рождественском подарке. «Скажите, разве газетам дозволено печатать собственные домыслы и вообще все, что заблагорассудится? — спрашивает Элиса Вистинг в письме управляющему делами экспедиции. — Ведь история о рождественском подарке Вистингу — ложь, от первого до последнего слова».

Как совершенно справедливо отмечает г-жа Вистинг, это ложь, однако по структуре своей — типичный плод воображения полярника, о чем говорят и секретность осуществления, и театральный эффект. Попутно газета поет хвалы верному Вистингу, опять-таки целиком и полностью в духе Амундсена. Хортенского мастера на все руки отныне будут изображать надежной опорой национального героя — достойным человеком, заменившим вероломного Хельмера Ханссена. Ради большого дела его жене придется волей-неволей мириться с ролью «маленького триумфа» полярника в мрачные годы поражений.

Глава 30 ЭНГЕЛЬБРЕКТ ГРАВНИНГ

В целом план экспедиции «Мод» остался прежним. Речь, по сути, и на этот раз шла о повторении дрейфа «Фрама». В Сиэтле снаряжались для четвертой попытки дрейфа через Северный Ледовитый океан.

Правда, в Христиании Леон Амундсен нанял военных летчиков — лейтенанта Оскара Омдала и сержанта Одда Дала. А Управление морской авиации предоставило в распоряжение экспедиции два самолета «Сопуиз-Кэмел», которые сейчас проходили в Хортене соответствующую подготовку. Вместе с телеграфной станцией они вносят новизну в экспедиционное оснащение. Но в самом плане эти элементы ничего не меняли. Самолетам предстояло действовать с ледяных полей вокруг полярного судна, в первую очередь для рекогносцировки. В общем же все это должно было повысить интерес публики к экспедиции.

Уже после того как Руал Амундсен 5 января 1922 года покинул Сиэтл и взял курс на Лондон, окончательно формируется новая идея, и, мысленно попрощавшись со своей шхуной, полярник совершает решительный прыжок из старого времени в новую эпоху.

Уезжая, он поручает «Мод» заботам Вистинга, а свои дела передает Хокону X. Хаммеру.

В Нью-Йорк полярник прибывает вместе с двумя эскимосскими девочками (их этническая метаморфоза уже состоялась) и немолодой женщиной, уроженкой Хортона. Для несведущего наблюдателя они выглядели обыкновенной супружеской парой, которая дважды пала жертвой причудливой мутации. Но тут несведущих не было. Экзотические спутницы полярника возбудили в падком до сенсаций городе небоскребов горячий интерес. Позднее, в письме дону Педро, он пишет: «Интерес к девочкам был очень велик. Северо-Западный проход, Северо-Восточный проход, Южный полюс ни в какое сравнение с этим не идут. Отель, где мы жили, весь день находился в осаде».

13 января г-жа Вистинг и девочки-эскимоски поднимаются на борт «Ставангер-фьорда». «Так трудно было расстаться с малышками», — пишет Амундсен Хаммеру. Надо сказать, полярник настолько вошел во вкус семейной жизни, что называет своего сиэтлского агента и заместителя «дядя Хокон», как девочки. Мало того, требует, чтобы судовой маклер и свои письма подписывал так же: «дядя Хокон».

Едва троица покинула мегаполис, Руал Амундсен поселяется в отеле «Ритц-Карлтон» — в «добром старом "Ритце"». Пора заняться делами. Первый визит — по поводу музыкального обеспечения. «Вчера съездил навестить старика Эдисона[113]. Он непременно вышлет для эксп. граммофон и 300 записей. Тогда у нас будет 3 аппарата, пока что достаточно». Прочие дела связаны с самолетами.

Вскоре Руал Амундсен сообщает Леону вот что: «В Нью-Йорке я случайно узнал про аэроплан, способный находиться в воздухе как минимум 26 часов. Для нас крайне важно заполучить его. Стоит он 15 тыс. долларов, но окупится сторицей. Уже на второй год мы сможем покинуть шхуну, совершить перелет над полюсом, над неведомыми краями, и приземлиться в населенных местах».

Разработка нового плана продвигается необычайно быстро. Нужно только, чтобы Леон довел дело до конца: «М-р Генри Вудхаус [президент Американской лиги воздухоплавания. — Т. Б.-Л.] находится в Нью-Йорке и знает все подробности дела. Будь добр, телеграфируй ему и закажи "ларсеновский аэроплан" того типа, на котором мы остановились, он должен быть готов к 15 апреля».

Руал Амундсен редко придавал такое значение маскировке, как во время этой поездки в Европу. Еще до ее начала он скрывается под новым именем, накладной бородой и роговыми очками. Чтобы обеспечить своему новому тождеству материальность, он посетил норвежские представительства в Вашингтоне и 19 января, за два дня до отъезда, с удовлетворением пишет «дяде Хокону»: «Превосходнейшим образом получил в Ваш. все документы. Энгельбрект Гравнинг путешествует как спецкурьер норвежского государства, и все двери перед ним открыты!»

30 января 1922 года Энгельбрект Гравнинг останавливается в лондонской гостинице «Странд-палас». Полярник инкогнито прибыл в столицу Британской империи примерно в то же время, когда пришла весть о кончине сэра Эрнеста Шеклтона. Сердце исследователя перестало биться на острове Южная Георгия, в самом начале его третьей антарктической экспедиции. Похоронили сэра Эрнеста в Грютвикене, возле частной церкви норвежского китобоя К. А. Ларсена.

Ни одной газете не удалось добыть у Амундсена комментариев по поводу прискорбной кончины коллеги, ведь в эти дни норвежец как бы не существовал. Покорителя Южного полюса не было нигде — ни в Америке, ни в Норвегии, ни в Лондоне. Однако в письме от 2 февраля 1922 года, адресованном «дяде Хокону», Энгельбрект Гравнинг дает выход своим чувствам: «Скорблю по Шеклтону. Каково-то сейчас Вистингу».

В британскую столицу привело полярника опять-таки именно сердце. Несколько раз он действительно посещает именитого специалиста, и тот составляет довольно пространный эпикриз с диаграммами, который, однако, не вызывает у пациента особого интереса. Ведь он сам давным-давно поставил себе диагноз. Сердцу вредят долгие темные зимы. Туманный зимний Лондон для него — город солнца и лета. Здесь есть эффективное лекарство — коротенькая поездка за город, по железной дороге.

Да, поместье Ли-Корт безусловно даст холостяцкому жилищу у Бунне-фьорда сто очков вперед. Большой кирпичный дом в три этажа стоит в конце длинной подъездной аллеи, укрытый прохладной тенью высоких деревьев. Постройка выдержана в английском. сельском стиле, с эркерами и высокими окнами в белых рамах; коричневато-красный фасад увит плющом. Позади дома уступами тянутся лужайки. Здесь Кисс сама себе хозяйка. Пока старый Беннетт занимается делами фирмы или посещает свой лондонский клуб, она может совершать долгие прогулки по лесу и земельным участкам, которые муж скупил по всей округе. Может приглашать в гости родню и друзей, устраивать приемы и блистать в роли хозяйки, которая очень ей к лицу. На лужайках угощают чаем с серебряных подносов. Каждое воскресенье «после церкви» подают шампанское. Прислуги вполне достаточно — трое в доме, трое на кухне, трое в саду. А еще шофер, который водил старый, проверенный «роллс-ройс» хозяина.

Кроме того, после непродолжительной поездки автомобилем или поездом через идиллический суррейский ландшафт она может очутиться в шумном, пьянящем Лондоне. Кисс любит здоровую сельскую жизнь, но любит и находиться в центре внимания, среди людей — в кофейнях, на обедах, на балах. Дом у нее — полная чаша, а если чего недостает, так можно заказать прямо с доставкой на дом, деньги-то есть.

Лесоторговец в самом деле подарил своей Кисс поистине королевскую резиденцию. Полярник в этом жилище не владыка, а скорее, интересный и романтический гость — этакий странствующий трубадур, у которого в запасе множество пылких и всем известных баллад. Его имя и слава придавали сельской роскоши оттенок необычайности.

Полярник вновь под окном Богини. Он надеется, что они вместе поедут в Норвегию. Не как полярник с женой, но хотя бы как Энгельбрект Гравнинг и супруга лесоторговца — тихо, без шума. Наверно, потому маскировка и была так важна.

10 февраля он пишет Леону: «Программа все же чуточку изменилась. Кое-что не позволяет Кисс уехать, и я жду до пятницы 24 февр., стало быть, дома буду в понедельник 27-го». Кое-что не позволяет, как всегда, — не позволяет оставить сыновей, не позволяет выйти замуж за другого. Может, именно эти вечные препятствия и притягивают Амундсена, бросают ему вызов, ведь по натуре он вообще не привык отступать, ни перед чем.

В остальном «спецкурьеру» норвежского государства делать в Лондоне особенно нечего. Свое сердце он предоставил заботам врача; «Мод» препоручил Вистингу и Хаммеру; закупкой самолетов занимается Леон. В полной ли мере управляющий осмыслил значение этого нового элемента? — спрашивает себя Амундсен. «Как я уже говорил, они принесут эксп. большую экономическую пользу, нежели что-либо иное. Ведь фактически мы сможем все время летать и к "Мод", и от "Мод". Ты хорошо знаешь, нам подбросят деньжат, если мы сможем первыми пролететь над полюсом», — пишет он Леону. В том же письме изложены стратегические принципы, касающиеся прибытия в Христианию: «И наконец, позаботься, пожалуйста, чтобы я мог сразу же уехать домой, в Урбг. Как сказано выше, на протяжении всего плавания я останусь в своей каюте, а на берег сойду в синих очках».

В тот мартовский понедельник возвращение полярника на родину происходит в полном согласии с инструкциями насчет возвращения с Южного полюса. Скрытность, маскировка стали удобной привычкой. И не только: все это говорит и о характере человека, не желающего в угоду общественности лишать себя свободы действий. В Сиэтле он видел, как французский полководец, герой войны генерал Фош[114], следовал по городу в торжественной процессии. «Бедняга, — писал он Леону, — мне было жаль его. Он походил на зверя в клетке, отдавшего себя на произвол судьбы».

Для победоносного военачальника бесконечные парады входили в обязанность. А Руал Амундсен не хотел, как Фош или — еще более близкий — Фритьоф Нансен, мириться с требованиями и ожиданиями общества[115]. Не хотел брать на себя иных обязательств, кроме тех, какие возлагал на себя сам. Не попадался в ловушки, был по-прежнему суверенным, независимым. Поэтому он мог ошеломить и внушить уважение, но вдобавок выглядел человеком, у которого есть что скрывать, есть что-то на совести.

В письме Гудрун и Роберту Маус полярник объясняет свое инкогнито нежеланием «связываться с газетчиками». И добавляет: «Кроме того, совершенно незачем, чтобы кто-то прознал, откуда я приехал». Приехал он из Лондона. И старался кое-что скрыть. Побывав в гостях у замужней женщины, он подобно большинству мужчин чувствовал необъяснимые уколы совести.

«Девочкам очень нравятся здешние места и чудесный свежий воздух, и они шлют дяде Хокону и тете Адельхейде большой-пребольшой привет», — пишет полярник своему сиэтлскому агенту. В Свартскуге он проводит несколько недель, целиком отдаваясь роли деда для своих сибирских дочек. Все сиэтлские дела он препоручил Хаммеру, которого «без малейших колебаний» намерен сделать «генеральным директором» экспедиции. «Я целиком и полностью Вам доверяю и высоко ценю Вашу мудрую дальновидность», — твердит он во время долгой разлуки этому американцу датских кровей.

Пока девочки в окружении светловолосой свартскугской детворы сидят за школьной партой, у полярника хватает времени обдумать новый план, связанный с аэропланом дальнего действия, который Леон уже заказал для него в Нью-Йорке. Уединившись на Бунне-фьорде, вдали от всех, братья вновь строят планы. Море за окнами сковано льдом, повсюду еще лежит снег. Склоны гор, подступающие к двум особнякам, до того обрывисты, что по своей воле зимой там никто не ездит. Два устрашающих сенбернара с романтическими кличками — Ромео и Джульетта — стерегут Ураниенборг. Никто знать не знает, что у Бунне-фьорда проживает некий г-н Гравнинг, а на самом деле Руал Амундсен. И замыслы его известны опять-таки одному Леону. Речь идет о Северном полюсе. Но кое-что напоминает и о полюсе Южном, о том, как тринадцать лет назад разрабатывался стратегический план. Они составляют текст заявления для прессы, прячут в конверт и запечатывают. Этот конверт будет храниться у Леона.

Только в день отъезда, 17 марта 1922 года, жители Христиании прочитают большие интервью полярника, который впервые с лета 1918 года побывал на родине. «Ставангер-фьорд» провожает в гавани куда больше народу, чем обычно. Однако национального героя у трапа не видно; он украдкой поднялся на борт еще в девять утра.

В половине одиннадцатого к нему в каюту заходят с прощальным приватным визитом Гудрун и Роберт Маус. Только сейчас он может передать им привет от проживающей в Англии сестры. Руал Амундсен состоит с норвежской родней Кисс Беннетт чуть ли не в «свойстве» — для взрослых он близкий друг, для детей — «дядюшка Добряк».

Хотя Леон и в этом вопросе предельно лоялен, г-жа Беннетт вряд ли представляется ему желанным решением личных проблем брата. Собственная Леонова жена — личность яркая, с твердыми принципами. Им обоим хочется видеть полярника в соседнем доме у Бунне-фьорда устроенным, с законной женой и родными детьми.

Лишь когда около полудня «Ставангер-фьорд» отвалил от пристани, людская толпа наконец-то увидела на капитанском мостике Руала Амундсена. «Он снял пальто и, обнажив голову, принимал дань уважения и восторга, — пишет репортер «Дагбладет». — Теперь все могли рассмотреть его характерное угловатое лицо. Новая волна оваций, оркестр заиграл "Да, мы любим край родимый"[116], и он взмахнул рукой, посылая городу последнее прости». Так родная страна в конце концов на минутку увидела своего великого сына.

«Что ни говори, получилось красиво, — удовлетворенно и чуть насмешливо пишет он Леону с борта «Ставангер-фьорда». — Полярник машет рукой с самой верхушки капитанского мостика, а внизу восторженно аплодирует молодежь. Если и дальше все сложится так хорошо, можно рассчитывать на успех». В виду норвежского берега трансатлантический пароход прокладывает себе путь меж контрабандистских суденышек, которыми тогда, во времена сухого закона, кишмя кишели прибрежные воды, и выходит в открытое море.

В списке пассажиров первого класса, включавшем двадцать две фамилии, значилось также: Омдал Оскар — Христиания. Пилот был на месте. Недоставало только крыльев.

«Поголовно все здесь считают, что по дальности полета ларсеновские аэропланы превосходят все прочие», — пишет Руал Амундсен Леону по прибытии в Нью-Йорк. В дополнение к самолету дальнего действия он совершенно неожиданно получает еще один «превосходный аэроплан, укомплектованный приборами и беспроволочным телеграфом и доставленный в Сиэтл фирмой «Кёртисс». Летные качества позволяют этому аппарату держаться в воздухе семь часов. Стало быть, один аэроплан оказывается лишним. «Посмотрим, может, найду покупателя. Если нет, отошлю его на родину, нашей армии». Поистине стремительное развитие — вчерашняя новинка завтра годится лишь для армейских тыловых частей.

Свой большой самолет — немецкий «юнкере», приобретенный через американского поставщика Ларсена (по происхождению датчанина), — Руал Амундсен намеревается за четыре дня с промежуточными посадками переправить с Восточного побережья в Сиэтл. Пилот и механик — американцы, сопровождающий — лейтенант Омдал, смельчак пассажир — Гораций Гаде (младший брат Хермана), а еще — сам Начальник. История этого перелета вскоре облетела весь мир на страницах газет.

Руал Амундсен оставил собственный рассказ, в письме к брату от 12 апреля, после благополучного возвращения в нью-йоркский «Ритц». В первый же день случилась беда: «В 1.30 пополудни приблизительно в 125 милях от Кливленда мотор — 3-й цилиндр — от перегрева захлебнулся, и вся шарманка застопорилась! Мы были на высоте ок. 6000 футов. Делать нечего — надо снижаться без мотора, высматривая подходящее место для посадки. Но для вынужденной посадки этот район совершенно не годился. Мы углядели один-единственный открытый участок, причем маленький. И кругами начали снижаться к нему. Все это заняло немного времени. Проскочив над дорогой, мы зацепили верхушку дерева и с размаху грохнулись на склон. Тяжелые резиновые колеса и прочные рессоры спружинили и вновь подбросили нас в воздух, должно быть, метров на десять; со скоростью миль 50 аппарат прошел по-над склоном, умудрился проскользнуть меж двумя здоровенными пнями и в конце концов ткнулся в третий, а поскольку мы еще были в воздухе, проделал полное сальто-мортале и рухнул наземь. Если бы не прочность фюзеляжа, мы бы наверняка разбились в лепешку. А так отделались синяками и шишками. И Гораций, и я ощущаем легкое онемение в груди и спине. Может, это возрастное».

И вот немолодой акробат сидит в «Ритце», ждет новый самолет. «"Элизабет" была полностью застрахована», — успокаивает он в письме «дядю Хокона».

«Элизабет». Значит, самолету успели дать имя, еще до крушения. В своей книге об Амундсене Одд Арнесен сообщает, что «окрестили» самолет на аэродроме компании «Кёртисс», разбив о фюзеляж бутылку шампанского. В таком случае можно предположить, что имена получили оба аэроплана разом. Ведь маленький «красивый» самолет был опять-таки подарком производителя самолетов Гленна Кёртисса[117]. Вполне естественно, что аэропланы были названы в честь одной женщины, поделив между собой ее имена; второй аппарат получил имя «Кристина».

По словам Одда Дала, экипажу «Мод» Начальник сказал, что имя, выведенное крупными буквами на фюзеляже кёртиссовского самолета, принадлежит старушке тетушке. Полярник весьма поднаторел в искусстве вводить окружающих в заблуждение. Никто из его людей знать не знал о женщине по имени Кристина Элизабет Беннетт. Но сама-то она, конечно, поймет, как поняла посвящение в день рождения. Полярный перелет совершится в ее честь. Полярник все еще надеялся, что в тот день, когда он принесет ей победные лавры, она выйдет из тени и потребует своего места в истории.

Во время вынужденной задержки в Нью-Йорке внимание неугомонного открывателя привлекает еще более мощный «юнкере». В портовой таможне стоят два таких самолета. Выложив две тысячи долларов, он бронирует один из них за собой, намереваясь использовать взамен некогда столь превосходного, а теперь совершенно испорченного ларсеновского аэроплана. Да, авиация развивается семимильными шагами. Имя он сохраняет; новый «юнкере» тоже зовется «Элизабет».

В итоге летчик садится на поезд. Время не ждет.

В начале мая Руал Амундсен наконец возвращается на экспедиционную базу, в Сиэтл. Вокруг него собирается и новый экипаж «Мод». Новый машинист, Сювертсен, оказывается «человеком выдающимся». А вот некоего Эриксена Начальник еще до своего возвращения — письмом — потребовал «немедля уволить. Его отношение к В. показывает, что он никуда не годится». Вистинг стал мерилом того, как члену экипажа должно себя вести. А значит, уважать следует не только Начальника; такого же почтения заслуживает и преданнейший из преданных — Оскар Вистинг.

На последнем этапе Начальник все же согласился нанять для д-ра Свердрупа научного ассистента. Спешным порядком в Сиэтл вызвали шведского магистра Финна Мальмгрена[118]. Тем самым наука получала компенсацию за летающих мастеров на все руки. Хотя полной уверенности не внушал никто. «Сию же минуту выгоню его, если начнет ставить условия», — пишет Начальник на родину, экспедиционному управляющему.

Проведя год в университетской среде, новопомолвленный д-р Свердруп вновь с оптимизмом смотрит в будущее. От профессора Бьеркнеса он получил из Христиании инструкции касательно научной стороны этого рейса: «Прежде всего "Мод" должна обеспечить нас данными о температурах в околополюсном районе, как у поверхности, так и в более высоких слоях атмосферы. Надеюсь, удастся использовать воздушные шары. Напротив, по вполне понятным причинам, я не буду требовать усиленного использования аэропланов в научных целях». Профессор все еще пребывал на стадии воздушных шаров. Что ж, пусть университетские круги занимаются своими делами. «Мод» оснащена для любой эпохи.

В Сиэтл прибыли также штурман Карл Хансен и пилоты Омдал и Одд Дал. Вдобавок, к удивлению некоторых, объявился и третий пилот. В Нью-Йорке Начальник нанял некоего канадского офицера и уже успел заменить его другим канадцем, лейтенантом Фуллертоном. Все члены экспедиции непременно участвовали в текущих работах, с канадцем же обращались на борту как с гостем. Судя по воспоминаниям Одда Дала, в ту пору ни он сам, ни Омдал понятия не имели об истинных планах Амундсена насчет полетов. Только хортенец перед отплытием из Сиэтла получит самую необходимую информацию.

Считая Олонкина, который все это время помогал Вистингу с оснащением «Мод», и чукчей, которых предстояло нанять на месте, численный состав экспедиции был укомплектован. Точнее говоря, добавится еще один участник. 26 мая полярник докладывает управляющему: «Вчера устроил обед в честь Хаммера. Получилось очень удачно. Сообщил гостям о его награждении орденом Олава [как выяснится, он несколько поспешил. — Т. Б.-Л.] и включении "почетным членом в состав экспедиции". Вручил ему диплом. Это он ставит еще выше, чем Олава».

В последние недели перед выходом в море у экспедиции возникли проблемы с ликвидностью. Вместе со своим спасителем, «дядей» Хоконом X. Хаммером, полярник пытается срочно придумать какую-нибудь прибыльную акцию. Безрезультатно. Остается единственный выход — дон Педро. На всякий случай Руал Амундсен еще до отъезда из Норвегии написал своему далекому меценату и посвятил его в полетные планы. Обращаясь к стареющему магнату, полярник соблюдает все правила грамматики и орфографии [в русском тексте передать орфографию Амундсена, не подчиняющуюся никаким правилам норвежского языка, невозможно. — Пер.]: «Я знаю, это похоже на авантюру, но безусловно выполнимо. Ведь мы — как говорят — лидируем в полярных исследованиях на море и на суше. Давайте попытаемся завоевать лидерство и в воздухе»[119].

Перед самым отплытием экспедиция получает из Аргентины телеграфный перевод на шесть тысяч долларов. Полярник может облегченно вздохнуть. «Да, он настоящий друг», — пишет он Леону. «Храни его Господь», — пишет дон Педро.

В последние дни мая прибыли пять громадных ящиков с двумя разобранными и бережно упакованными аэропланами. Их размещают на борту полностью загруженного полярного судна, готового теперь к четвертой попытке пересечь Ледовитый океан. В субботу 3 июня 1922 года шхуна «Мод» выходит из Сиэтла. На берегу играет военно-морской оркестр. И хотя до единственного признанного из всех национальных праздников еще целых четыре дня, «трутни» во все горло затягивают «Да, мы любим край родимый». Командует на борту капитан Вистинг. Национальный герой с мостика не машет.

Начальник покидает Сиэтл в тот же день, только на другом судне. Он отнюдь не горит желанием провести несколько недель на перегруженной полярной шхуне, терпеть тесноту и качку, а потому предпочитает первый этап (до Нома) одолеть на пассажирской «Виктории». Лишние несколько суток в цивилизованных условиях не повредят. На этом славном своими традициями пароходе есть даже шесть кают с ванной, и одна из них, разумеется, предоставлена господину, который может похвастать званиями первооткрывателя Южного полюса, покорителя Северо-Западного и Северо-Восточного проходов и ныне направляется к Северному полюсу.

На борту «Виктории» состоится встреча, которая будет иметь для Амундсена жизненно важные последствия. Он встретит если не судьбу, то, во всяком случае, женщину.

Глава 31 АЛЯСКИНСКАЯ КРАСАВИЦА

Руал Амундсен жил в скрытности. Можно сказать, его тянуло ко всякого рода загадкам и тайнам. Он картографировал неизученные районы и ликвидировал ряд последних белых пятен на глобусе. Но собственную жизнь окружал туманом. Играл в прятки со своей эпохой, заметал свои следы для истории.

Женщины — особенно тщательно скрытая часть жизни полярника. Отношения с Кристиной Элизабет Беннетт, которые наложат отпечаток на очень многие его решения и составят важную главу его жизни, были совершенно неизвестны за пределами узкого семейного круга. А та женщина, что теперь почти незаметно вошла в историю Руала Амундсена, оставалась покуда безымянной американкой. Едва ли не случайно о ней рассказала «Афтенпостен» в 1941 году. Затем в неопубликованном биографическом очерке конца 1940-х годов о ней поведал Харалд У. Свердруп. Наиболее живой ее образ воссоздал Одц Дал в своих мемуарах, записанных Яном X. Ланнру. Однако и Дал не упоминает ее имени, называя ее только «the mysterious Lady»[120].

После зимовок на «Мод», когда большую мечту о полном завоевании Кисс приходилось прятать в глубинах сердца, Руал Амундсен развил прямо-таки маниакально-бурную деятельность. В отношениях с людьми у него случались резкие перепады — от безоговорочной доверительности до полной враждебности.

В последнюю зимовку дала о себе знать потребность в новых эмоциональных привязанностях. Началось все исподволь, осторожно, с белого медвежонка Мари, который после нескольких недель растущего благорасположения внезапно пал жертвой хлороформа. Затем появилась малышка Каконита, ей он дал свою фамилию и связал с собой — до поры до времени — пожизненными узами. Сразу же по прибытии в Сиэтл он вступил в темный деловой контакт с «дядей Хоконом». Крепыш-датчанин и его аристократический «Пряник», «тетя Адельхейда», вместе с двумя приемными дочками ненадолго стали как бы его семьей, где все одинаково любили «Дедушку».

С другой стороны, он в ярости порвал со многими из тех, кто был ему наиболее доверенным спутником в тяжких лишениях и невзгодах. Новым людям он грозит увольнением еще до выхода в море. Неуравновешенность в скверном характере Амундсена присутствовала всегда, но проступила еще отчетливее после зимовки сердца и краха иллюзий.

Наперекор всем превратностям и всем колебаниям Руал Амундсен цепляется за Кисс, как цепляется и за Северный полюс. Из полюсов оставалось завоевать только один, а вот женщин на свете по-прежнему было много.

Предположительно, полярник впервые встретился с Бесс Магидс именно на борту «Виктории» по пути в Ном.

Сохранилось письмо, где она коротко рассказывает о своих отношениях с Руалом Амундсеном. Адресовано оно некой американской супружеской паре норвежского происхождения, датировано и отправлено 7 мая 1968 года. В этом письме — единственном известном документе, где Бесс Магидс сама подтверждает их роман, — упомянута встреча на «Виктории». Хотя важнейшие связанные с ней события произойдут позднее, мы попробуем уже здесь нарисовать возможно более точный портрет его «mysterious Lady».

Зовут ее Бесс, она очень хороша собой: маленького роста, всего 155 сантиметров; короткие черные волосы, глаза, как говорят, цвета молочного шоколада. Сведения о ее происхождении, как и обо всей ее жизни, весьма разноречивы, поэтому мы далеко не всегда располагаем точной информацией.

Бесс, младший ребенок в многодетной семье, родилась в канадском Виннипеге. Ее полное имя — Элизабет Патриция Бергер. Отец, торговавший рогатым скотом и лошадьми, был выходцем из Страсбурга, что в Эльзасе, на пограничье Германии и Франции, а мать, по всей вероятности, из Киева. Юная красавица вышла замуж очень рано, судя по тому, что она впоследствии рассказывала своей дочери, так рано, что разрешение вступить в брак она получила, изрядно прибавив себе годы. За Сэмюэла Магидса она вышла в 1914-м, в шестнадцать лет, но сказала, что ей восемнадцать.

Сэм Магидс происходил из российских евреев, был явно на несколько лет старше Бесс и, скорее всего, уже начинал свою деловую карьеру. Вместе с братом Борисом (р. 1891) он создал на Аляске крупную торговую фирму «Братья Магидс». Сколотив стартовый капитал, по всей видимости, в годы золотой лихорадки, они держали не менее восьми торговых факторий в районах, населенных преимущественно эскимосами и золотоискателями. Фирма осуществляла закупки в Сиэтле, Чикаго и Сан-Франциско и там же реализовывала свои товары. Однако супруги Магидс подолгу бывали и в Нью-Йорке, ездили и в экзотические края вроде Китая и России.

Бесс обладала сильной волей, энергичным характером и вполне освоила искусство выживать в самых разных условиях. Даже среди эскимосов и золотоискателей неизменно заботилась о своей красоте. Обувь и платья заказывала у лучших поставщиков и шила у частных портных. Она активно участвовала в делах фирмы и разъезжала по просторам Аляски, управляя собачьей упряжкой с неменьшей ловкостью, чем братья Сэм и Борис. Кроме того, Бесс азартно играла в покер и славилась высокими ставками и крепкими нервами.

Казалось бы, отчаянная аляскинская принцесса прямо-таки создана для того, чтобы стать женой Руала Амундсена. Но, как мы знаем, к лету 1922 года двадцатичетырехлетняя Бесс уже восемь лет была замужем. Да и сердцем полярника давно владела другая женщина.

Плавание вдоль берегов Канады и Аляски занимало от десяти до четырнадцати дней — свободного времени для флирта сколько угодно, хватит даже и для более близкого знакомства. Полярник путешествовал один, в каюте с ванной. Впереди его ждал Ледовитый океан, а г-жа Беннетт была далеко — в зеленом саду под высокими тенистыми деревьями, среди теннисных кортов и автомобилей, в окружении родных и друзей. Отчего же здесь, в одиночестве, на задворках Нового Света, не позволить себе перехватить взгляд красивой маленькой женщины с шоколадными глазами?

Она что же, была одна? Или вместе с г-ном Магидсом? Всегда есть какой-нибудь мужчина. Г-н Беннетт, г-н Кастберг, некий антверпенец и — г-н Магидс. Необходимы ли они ему так же, как их жены? Нужен ли поклоннику конкурент, соперник? В своих отношениях с женщинами Руал Амундсен не первооткрыватель, не разведчик, ищущий природные сокровища, нехоженые земли, он — захватчик. Быть может, в ревности, в победе над другим таится эротический накал? Но ведь возможен и рыцарский поединок, и взаимотерпимый любовный треугольник. Выбор за женщиной, она решает, бросать ли ей другого, чтобы доказать любовь к нему. Мы не знаем, где находился тогда г-н Магидс — на Аляске ли, на борту ли «Виктории»; главное — он существовал.

9 июня, когда Руал Амундсен наслаждается новым знакомством и горячими ваннами, в Христиании вскрыли конверт. Официально полярник находится на «Мод», во главе своих людей. Какое разительное сходство с ситуацией двенадцатилетней давности, когда «Фрам» шел на юг, а на родине, в Христиании, Леон огласил секретный план. К тому времени, когда план северного полярного перелета представляют прессе, он успел устареть по нескольким пунктам. Хваленый ларсеновский «юнкере» уже превратился в груду обломков и заменен другим, еще более мощным. Кроме того, в Христиании было объявлено, что Руал Амундсен намерен совершить перелет с мыса Барроу в Гренландию, на мыс Колумбия, где Годфред Хансен устроил склады для санного похода экспедиции «Мод». После того как план запечатали в конверт, полярник еще долго колебался насчет места посадки, о чем свидетельствуют противоречивые инструкции Леону. В конце концов он отдает предпочтение Шпицбергену, но держит нецивилизованный мыс Колумбия в резерве. Ведь до Гренландии намного ближе.

Леон Амундсен заключил с четырьмя христианийскими газетами («Афтенпостен», «Моргенбладет», «Тиденс тейн») соглашение об исключительном праве на публикацию депеш из полета. Редакторы должны заплатить 15 тысяч крон. Иными словами, тысячу крон в час, поскольку объявлено, что полет над полярным бассейном займет предположительно пятнадцать часов.

В заявлении для прессы полярник подчеркивает, что речь вовсе не о «рискованной затее». Ниже, вероятно Леоном, добавлено, что это лишь «развитие» первоначального плана и что главной задачей всегда была «научная работа, а не чисто спортивное достижение. Если перелет пройдет удачно, то, по всей вероятности, Амундсен, с воздуха "нанеся маршрут на карту", проведет тем же путем "Мод" и осуществит свой первоначальный план. Перелет — только средство, а не цель». Это добавление особенно важно, поскольку именно как руководитель научной экспедиции «Мод» Руал Амундсен получил от норвежского государства в общей сложности 700 тысяч крон.

После того как план обнародован в Христиании, судовой маклер Хаммер устраивает пресс-конференцию в Сиэтле. Его информация по целому ряду пунктов отличается от христианийского заявления. Расчетное время перелета, по Хаммеру, составит не пятнадцать часов, а, скорее, двадцать пять. В качестве пилотов названы двое: Фуллертон и Омдал. Тогда как в Христиании прозвучало только имя норвежца. А в разъяснительном письме к норвежскому народу говорится: «На случай, если доведется почему-либо упасть, мы берем с собой самое необходимое снаряжение и провиант». Со своей стороны Хаммер сообщает, что приоритет отдается горючему: «Помимо необходимых инструментов будут бутерброды, дневной рацион еды и питья, ружье и патроны. Это всё». В заключение «генеральный директор» экспедиции извещает журналистов, что в июле отправится в Европу, «чтобы встретить участников перелета».

Мотивируя эту сенсационную инициативу, Руал Амундсен высказался довольно загадочно: «Развитие ситуации вынудило меня расширить план». В воздух полярника толкал целый ряд обстоятельств. Ведь с тех пор как закончилась мировая война, шла упорная борьба — преимущественно на стадии планирования и с более или менее серьезными участниками — за первенство в перелете к полюсу. Со времени нашумевшего перелета через Ла-Манш общественность завороженно следила за новыми рекордами дальности, достигнутыми на сказочной арене авиации.

Одним из нешуточных соперников в борьбе пилотов за Северный полюс был давний соратник капитана Скотта Трюгве Гран. Когда был обнародован план Руала Амундсена, он находился на Шпицбергене, прикидывая возможности собственного полета к полюсу. «История повторяется, и я вновь пишу: Руал на пути к полюсу — в самолете, — читаем мы в дневнике соратника Скотта. — Да, любопытно, будет ли удача на сей раз сопутствовать ему. По-моему, нет, его план невыполним — вероятно, на такой риск его толкает своего рода отчаяние». Предприятие явно казалось полярному летчику Грану крайне опасным, иначе бы он не высказывал сомнений. Если сам Трюгве Гран полетит к Северному полюсу, он не станет довольствоваться бутербродами да ружьем; обратный путь он целиком проделает на лыжах и на собаках. И все равно риск был велик.

Но вера в покорителя Южного полюса по-прежнему пересиливала доводы рассудка. Военная авиация срочно направила на Шпицберген своего представителя. Необходимо все подготовить для посадки!

В Номе Руал Амундсен покидает свою новую знакомую, покидает комфортабельный пароход с ванной и белыми скатертями и перебирается на «Мод». Ему пришлось несколько дней дожидаться тяжелогруженой полярной шхуны, которая, взяв его на борт, берет курс на Берингов пролив.

29 июня сильное течение останавливает судно, и оно ищет укрытия у Восточного мыса[121]. Здесь Руал Амундсен получает тревожную депешу от Леона, переданную через радиостанцию «Ставангер-радио». Речь идет о Хаммере. Точное содержание телеграммы неизвестно, но реакция полярника однозначна: «Новости о Хаммере ужасны. Надеюсь, он не обобрал эксп.». Брату он пишет, что не спал всю ночь. «Мы же все так любили их обоих». (Включая баронессу Адельхейду.)

Руал Амундсен спешно телеграфирует в Сиэтл норвежскому консулу — надо аннулировать доверенность Хокона Хаммера. «Хаммер телеграфировал мне сюда, просил объяснений. Я ответил, что в мое отсутствие все полномочия может иметь только один человек, а именно ты», — сообщает полярник Леону.

То, что норвежский управляющий разузнал о сиэтлском «генеральном директоре», явно касалось нечестности в финансово-экономических вопросах. Или попросту говоря: человек, которому Начальник предоставил неограниченные полномочия, — мошенник! Каким же образом вдруг открылись столь сенсационные обстоятельства?

Некоторое время назад Леон Амундсен получил от брата задание добыть для сиэтлского дядюшки и спасителя экспедиции орден Святого Олава. И хотя полярник поспешил дать обед в честь будущего орденоносца, опыт, видимо, подсказывал ему, что, пока орден не прикреплен к лацкану награжденного, ни за что поручиться нельзя. Предположительно в этой связи Леон Амундсен и прознал о кой-каких странностях в деловых обычаях датского эмигранта.

Даже если и поднялся большой переполох, из писем полярника ясно, что в открытую конфронтацию с Хаммером он не вступает. И вскоре окажется, что судовой маклер никоим образом не вышел из полярного бизнеса. Уже в мае 1924 года Руал Амундсен снова поднимет вопрос об ордене Святого Олава. И тогда строго конфиденциально обратится в норвежскую дипломатическую миссию в Копенгагене. В свою очередь норвежский посланник наведет справки у американского коллеги, который подтвердит, что в связи с некоторыми обстоятельствами означенное лицо находилось под следствием, однако дело против него было отложено. До поры до времени. И хотя новая информация представляет этого господина «в значительно более благоприятном свете», посланник не рекомендует полярнику ходатайствовать о награждении, поскольку это может вызвать открытые нападки на означенное лицо в Америке или в Дании либо, в худшем случае, на норвежское правительство. Хокон X. Хаммер явно был фигурой сомнительной.

Отвлекаясь от «почетного члена» экспедиции, Начальник вполне доволен своей командой. Правда, во время стоянки у мыса Восточного трое аборигенов покидают «Мод», но «Какот — отец Ниты — по-прежнему с нами. Более преданной души я никогда не встречал, в Урбге ему цены не будет», — пишет он Леону. Заканчивается эта история тем, что младший кок Какот — после нескольких попыток — форменным образом удрал с «Мод» и, стало быть, так и не занял в Ураниенборге предназначенного ему места мастера на все руки. «Он был очень одинок на борту и, без сомнения, тосковал по своим», — пишет в своих мемуарах Одд Дал.

«Все пойдет отлично», — докладывает Руал Амундсен перед тем, как «Мод», оставив мыс Восточный, возьмет курс на мыс Барроу, где воздушная экспедиция высадится на берег. Однако шхуна снова вынуждена искать убежища, дожидаясь улучшения ледовых условий. На сей раз у берегов Аляски, в заливе Коцебу, возле поселка под названием Диринг. Этот порт-убежище окажется отнюдь не случайным: торговая фактория в Диринге принадлежит братьям Магидс. Именно здесь полярник вновь встретил женщину с «Виктории» — и ее мужа. По своему обыкновению Начальник покидает судно. Вместе с почетным гостем экспедиции, лейтенантом Фуллертоном, он перебирается в поселок.

Несколько недель полярная шхуна стоит на якоре в Диринге, и в это время покоритель Южного полюса отпраздновал свое пятидесятилетие — 16 июня 1922 года. Кинопленка запечатлела, как юбиляр с одной попытки задул разом все пятьдесят свечек. Но в остальном чествовали исключительно г-жу Магидс. По словам Одда Дала, она получила в подарок один из экспедиционных граммофонов, кстати, подарок экипажу от Женского медико-санитарного объединения Норвегии (то бишь не от Эдисона). Кульминацией же стало решение Начальника совершить пробный полет в честь немногочисленного населения городка в целом и его новой подруги в частности.

Как рассказывает Одд Дал, неделю потратили на выравнивание мало-мальски пригодной взлетной полосы. Чрезвычайно рискованно было и переправлять со шхуны на плоту кёртиссовские аэропланы — по частям, для сборки на берегу. Однако ничто не могло зажечь в женских глазах такие яркие звезды, как зрелище аэроплана в воздухе. Молодая г-жа Магидс, страстная любительница гонок на собачьих упряжках, наверняка сумела оценить этот фантастический жест среди здешнего отсталого варварства.

Еще когда «Мод» стояла в Диринге, «гастролям» лейтенанта Фуллертона в экспедиции внезапно пришел конец. Если верить Далу, канадец пал жертвой интриг своего соперника, летчика-норвежца: «Ловелас Омдал начал обхаживать приятельницу Амундсена». Та нажаловалась Начальнику, а Омдал, дескать, свалил все на Фуллертона. Канадца выгнали, и Омдал опять стал единственным в экспедиции пилотом при лейтенантских погонах. Так говорит сержант Дал.

Сам Руал Амундсен пишет в дневнике вот что: «Стоянка в Диринге была очень-очень приятной. Народ симпатичный, всегда готовый помочь. Фуллертона, к сожалению, пришлось уволить. Неожиданно он показал себя с новой и весьма неприятной стороны — ходил тут да злословил у нас за спиной. По какой причине — мне непонятно. Я все время относился к нему по-дружески. Может, причина как раз в этом! Уволен он согласно условиям контракта. Вистинг, Свердруп и я всё выслушали, посовещались и выставили его за порог. Г-н и г-жа Магидс — наши неутомимые и любезные опекуны — с первым пакетботом отправят его в Ном».

В конце июля 1922 года «Мод» направила на родину депешу о том, что ввиду неоднократных задержек, связанных с ледовыми условиями, перелет откладывается до следующего лета. На первый взгляд решение поспешное, но, поскольку летом в северных широтах усиливаются туманы, самыми подходящими месяцами считались май и июнь. В случае неудачи перелета опять-таки лучше, если «Мод» будет находиться за пределами досягаемости. Полярник полностью потерял интерес к шхуне и не собирался сдавать позиции, отступая к новым зимовкам на ее борту.

28 июля Начальник, которого сопровождают пилот Омдал и оператор студии «Биофильм» Рейдар Лунн, прощается с «Мод». Под командованием капитана Вистинга, с разведывательным самолетом «Кристина» на борту, полярное судно спешно направится в Ледовитый океан, к району дрейфа, тогда как троих оставшихся вкупе с большим «юнкерсом» доставит к мысу Барроу американская шхуна «Холмс».

«Со странным чувством я смотрел, как "Мод" исчезает в тумане, — записывает в своем дневнике Начальник в дождливый день расставания. — Оба судна идут навстречу неясному будущему. Как, пожалуй, и мы, участники предстоящего перелета. Ясно только одно: если мы все справимся со своими задачами, величайшее полярное путешествие станет свершившимся фактом». Вопреки неудачам оптимизм не сломлен. Четырехлетнее фиаско еще может обернуться историческим триумфом!

С борта «Холмса» полярник пишет Леону: «Я чувствую себя необычайно бодрым и совершенно уверен в трансарктическом перелете экспедиции "Мод"!»

Глава 32 КОЛУМБ ВОЗДУХА

Модхейм — так Амундсен назвал свою зимовочную базу на побережье Аляски. Это название — тактический ход, чтобы никто не подумал, будто он оставил свою шхуну. Напротив, воздушная экспедиция представляла собой самый передовой отряд полярного предприятия, подобно той сухопутной группе, что в свое время вместе с собаками и санями обосновалась во Фрамхейме. Разница лишь в том, что, когда задача будет выполнена и полюс покорен, шхуна за ними не придет. Они сами на самолете вернутся к «Мод». Хотя сначала полярнику придется, пожалуй, совершить триумфальное турне по метрополиям цивилизованного мира — Париж, Вена, Рим, Лондон. Возвращение в дрейфующие льды вряд ли будет сопряжено с большими опасностями.

Вместо мыса Барроу, самой северной оконечности североамериканского континента, Руал Амундсен решил высадиться чуть южнее, в тихом, безмятежном Уэйнрайте. Тамошняя прибрежная полоса вполне годилась для взлета и посадки; к тому же пять сотен обитателей Барроу могли на поверку оказаться надоедливыми.

Здесь, на суровом, иссушенном ветрами побережье, чуть выше 70-го широтного градуса, Руал Амундсен строит дом. На первых порах жильцов всего трое: Начальник, лейтенант-пилот да оператор; по окончании съемок геройской идиллии «Холмс» заберет Лунна.

«Работа у нас продвигается быстро», — записывает Начальник на первых страницах экспедиционного дневника. Маленькая удобная тетрадь не станет лишним весом в тот день, когда самолет поднимется в воздух. «Столовая, кухня и наши 2 спальни уже готовы. Плита расположена посередине кухни, а обеденные столы — между ней и окном. Практично и удобно. С питьевой водой тоже все замечательно; правда, в ней кишат мелкие насекомые, но после кипячения они не смущают».

При всей своей суровости Руал Амундсен испытывал редкостную тягу к домашнему очагу. Он не питал пристрастия к зимовкам в пещерах и хижинах а-ля Нансен и Юхансен. Ему хотелось, чтобы все было «красиво и практично». В Модхейме не только есть две спальни: «Третьего дня О. застелил полы непромокаемой парусиной. А нынче я повесил синие портьеры, мы обживаемся! О. и я считаем, что люди должны говорить о норвежцах только по-хорошему». Уютный дом для полярника дело чести — вдруг сюда забредет ненароком заплутавшая эскимоска.

Начальник берет на себя кухню; Омдал столярничает, из двух обитателей Модхейма он вообще более ловкий: «О. целиком и полностью подходит для этого предприятия, он дельный, работящий, аккуратный и очень обходительный». Да, долговязый, нескладный, похожий на мальчишку лейтенант был вполне во вкусе Начальника. Оскар Омдал любил приключения и охотно во всем участвовал, эти черты требовались самой природой предприятия; но помимо выполнения поставленных задач никаких амбиций иметь нельзя — ни на лидерство, ни на особые результаты. Одд Дал, следовавший на борту «Мод» с кёртиссовским самолетом, был, как со временем выяснится, человеком совсем иного склада. Однако, учитывая свою задачу и свой нрав, Начальник поступил правильно, выбрав своим спутником в этом рискованном предприятии трудолюбивого, обходительного, но куда менее требовательного и вдумчивого Омдала.

Лейтенант тоже доволен их совместной жизнью. «Капитан ведет хозяйство и стряпает для меня, — пишет он в одном из писем Лунну, — прямо-таки изощряется в приготовлении всяких вкусностей. Замечательно — изумительные пироги и деликатесы да рюмочка к обеду. Словом, я живу хорошо».

Уютному дому в Уэйнрайте недостает только одного — детей. Но Руал Амундсен, как не раз бывало, находит замену. На сей раз это щенок Колумб и рыжий лисенок Миккель. «Миккель и Колумб — закадычные друзья. Играют вместе, будто знакомы всю жизнь. И, судя по всему, Миккель может делать со щенком что угодно. Да, вот так и живем». Полярник извлек урок из потасовки с медвежонком Мари и знает, что надо запастись терпением: «Я очень люблю Миккеля, но ответная любовь пока заставляет себя ждать».

Однако больше всего оба конечно же пекутся об «Элизабет», у которой теперь есть собственный новенький ангар. «Он заботится о самолете, как о ребенке», — отмечает Начальник. Ежедневный уход — обязанность лейтенанта. А вот полярник предается горделивым мечтам о будущем.

В конце ноября Руал Амундсен покидает Модхейм. Сначала он отправляется на север, к мысу Барроу. Находит там почтмейстера и нужное санное снаряжение, чтобы продолжить путь. 1 декабря он записывает в дневнике, что скоро «выезжает в Диринг на упряжке Магидса». Всего через неделю он уже в торговой фактории: «Я остановился в фактории Магидсов, которой сейчас управляет м-р Генри».

Много позже в одном из своих коротких писем Бесс Магидс утверждала, что несколько раз встречала Руала Амундсена в Диринге. Собственный его дневник свидетельствует, что на этот раз ему пришлось довольствоваться обществом управляющего-мужчины. Так или иначе, через три дня полярник из фактории уезжает. Его снова обеспечили собаками и снаряжением семейства Магидс. Но теперь его, кажется, влечет другая женщина.

Руал Амундсен берет курс на Ном. В автобиографии он описывает этот санный переход как самый трудный из всех, какие ему довелось совершить. Добравшись до поселка старателей в годовщину покорения Южного полюса, 14 декабря, он сухо сообщает Леону: «Поездка была довольно утомительная, но сердце мое справилось хорошо».

Обосновывая необходимость этого стомильного перехода, полярник говорит, что хотел узнать новости о «Мод», сверить часы и «подсобрать материалов для новой книги». Что-то подсказывало ему, что пятнадцатидвадцатичасовой перелет, при всей его сенсационности, недостаточно богатый материал для книги. И вообще, санный поход — обязательная принадлежность повести о полярном путешествии. Да и тяга к цивилизации была сильна. «Теперь тут есть жизнь», — писал он в Модхейме, но временами Руала Амундсена с его непоседливым, беспокойным характером наверняка одолевала скука.

В Номе его всегда встречали как желанного гостя, а потому он тотчас устраивается в удобном жилище с ванной и всем прочим. Старая добрая Мэри хлопочет по хозяйству. Об Омдале он ничуть не беспокоится. «Он превосходно обеспечен и отлично там перезимует. Лучше нашего дома на всем побережье не сыскать». Полярник не упускает случая сообщить Леону, что спекулянты недвижимостью уже готовы купить этот дом: «Думаю, тысяч пять долларов за него дадут, что нам, понятно, не повредит».

В Ном Руал Амундсен приехал пожить полной жизнью. Не исключено, что это последняя возможность перед великой вечной зимовкой в Ледовитом океане. Своему другу Херману Гаде в прекрасное Рио он прямо пишет: «Вероятность, что мы ляжем там костьми, чертовски высока». Но в старательском поселке жизнь бьет ключом. И Леону, который проводит зиму на южных курортах вроде Ниццы и Баден-Бадена, он сообщает о веселых рождественских и новогодних забавах. Пятидесятилетний полярник в прекрасной форме: «Сбросил в походе 10 кило и, как говорят, выгляжу на редкость хорошо. Худой, как щепка, а чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было».

Уже через два дня по приезде полярник получает депешу о местонахождении «Мод». «Отлично. Лучше и быть не может, — записывает он в дневнике. — Успех наполовину обеспечен. Теперь дело за Омдалом и за мной».

Прежде чем рискнуть жизнью в такой крупной игре, Руалу Амундсену нужно распутать целый ворох эмоциональных сложностей. Вероятно, это и была главная причина визита на телеграф в Номе. Без малого год минул с тех пор, как он простился в Лондоне с Кисс. А тем временем свел знакомство с аляскинской красавицей. И после плавания на «Виктории», вероятно, послал Кисс сигнал, о котором в одиночестве Модхейма успел пожалеть и который позднее назовет непростительной ошибкой.

Почта из Нома до Лондона и обратно шла около семидесяти дней. Поэтому именно с помощью коротких телеграфных депеш надо за четырнадцать суматошных дней разобраться в недопониманиях. Просьбы, жалобы, заверения летают туда-сюда, и наконец полярник может облегченно вздохнуть. «Слава Богу, скоро все войдет в давнюю колею, — пишет он в дневнике 8 января. — Я достаточно долго был изгнанником и бездомным». Летучий Голландец пришел в гавань.

В день тридцатисемилетия Кисс, 10 февраля 1923 года, полярник пылко записывает в дневнике: «Все мои наилучшие пожелания, наилучшие мысли и сердечнейшие приветы — тебе!»

25 января — всего два дня назад он получил из Лондона последнюю телеграмму — полярник начинает новую, чрезвычайно важную акцию. Шлет адвокату Гудде в Тронхейм такую депешу: «Примите все необходимые меры, чтобы по закону закрепить Урбг за Элизабет». Полярник вновь намерен подтвердить свою любовь, преподнеся ей в дар родной Ураниенборг. Только на сей раз не от большого богатства; он действует под экономическим прессом.

В разгар выяснения отношений пришла деловая телеграмма от X. X. Хаммера. И она предвещала недоброе.

Наверно, именно тогда, в январе 1923 года, полярник впервые отдает себе отчет в том, что с финансовой точки зрения находится на краю пропасти. Средства экспедиции исчерпаны, управляющий вынужден выплачивать жалованье и покрывать текущие расходы из собственного кармана. Самая острая проблема — долги в Сиэтле, составляющие сейчас около 20 тысяч долларов. Осенью Хаммер с женой ездили в Европу и виделись с Леоном Амундсеном. Управляющий встречает «генерального директора» холодной неприязнью. Вежливо, но решительно он отказывается брать на себя американские издержки экспедиции, поскольку полярник сообщил ему, что долги уже погашены деньгами дона Педро. В свою очередь Хаммер упорно твердит, что все закупки произведены по доверенности и с одобрения Руала Амундсена, хотя «составить себе полное представление о закупках и расходах было невозможно». Так Хаммер пишет в объяснительном письме Леону, говоря о сумбурном и хлопотном периоде перед отплытием экспедиции из Сиэтла. Он уверяет управляющего, что еще тогда предупредил полярника о растущих расходах, «но Руал только рассмеялся и сказал, что я их все же осилил».

Полярник всегда уезжал от своих дефицитов в твердой уверенности, что дефицитные статьи прошлого окупятся золотом будущих подвигов, таков был его принцип. Вдобавок на этот раз он действовал через двух управляющих, которые находились на разных континентах и толком не имели информации о фактическом положении дел на противоположной стороне Атлантики. До поры до времени — вдали от цивилизации — полярник чувствует себя в относительной безопасности. «Рыбка, кажется, и впрямь с гнильцой, но в каком именно месте, я сейчас определить не смогу», — пишет он Леону.

Теперь Руал Амундсен пробует найти финансовую соломинку и выбраться на сушу на Леоновой стороне Атлантики. Он разделяет сомнения брата в честности Хаммера: «Ты, безусловно, поступил благоразумно, решив не связываться с ним». В то же время у него есть все основания избегать разоблачительной конфронтации: «Хаммер, вероятно, отчасти виноват в дефиците, хоть я и не берусь этого утверждать. Однако нельзя не принимать во внимание, что он много раз спасал экспедиционные финансы». Полярник юлит, ведь в глубине души он знает, кто на самом деле несет ответственность.

Когда традиционная морская экспедиция стремительно расширилась, включив в себя еще и воздушную экспедицию с собственной базой, расчетные затраты полностью вышли из-под контроля. Руал Амундсен начал осуществлять новый план, финансируя его из бюджета старого плана, отменить который было невозможно. И стоило это наверняка дорого.

Поэтому обращенная к адвокату Гудде просьба Руала Амундсена по закону закрепить Ураниенборг за Кисс означает, что он хочет сберечь свой дом в случае возможного банкротства, а равно — что по меньшей мере столь же актуально — в случае возможной гибели. Если он не переживет перелет, дом на Бунне-фьорде не станет добычей кредиторов, а отойдет его законной наследнице — Кисс.

«Спасибо, что ты так быстро все уладил с Ураниенборгом, — позднее пишет Руал Амундсен Трюгве Гудде. — Ведь дело это совершенно законное, поскольку имение "переводится" уже 4 года». С помощью доверенности от 1918 года адвокат за весенние месяцы составил документ о передаче Ураниенборга. Чтобы не делать имя Кисс Беннетт достоянием гласности, собственность записана на Нильса Гудде. Старший брат в это время находился в Новой Зеландии, где торговал лесоматериалами и выполнял функции норвежского консула.

14 марта Руал Амундсен делает еще один решительный, но опрометчивый шаг, касающийся второго имения на Бунне-фьорде. Дневник: «Нынче телегр. Нансену [адвокату. — Т. Б.-Л.], попросил его продать Рёдстен, чтобы кредиторы хоть ненадолго оставили меня в покое». Кредиторы уже начали наседать на него через один из банков в Номе. «Они вправду подумывали взять меня под арест, — пишет он Леону. — В делах американцы холодны как лед».

Адвокат Нансен немедля обращается за разъяснениями к Леону Амундсену, который находится в Ницце. Леон просит адвоката подождать развития событий, ведь «продажа Рёдстена покроет лишь часть долгов». Спасти полярника могут сейчас только две вещи — новое правительственное ассигнование или беспримерный подвиг. Дневник свидетельствует, что полярник рассчитывает на второе: «Если перелет удастся, мое дело в шляпе».

В остальном зимовка в Номе проходит отнюдь не под знаком депрессии. Полярник с увлечением занимается местным спортом — гонками на собачьих упряжках. Он постоянный участник состязаний в женском разряде и не сходит с дистанции, пока праздник не кончается, иной раз уже под утро.

Жизнь в старательском поселке была более чем богата впечатлениями и событиями, хотя отнюдь не всё одинаково годилось для задуманной книги. Он даже успел получить весточку-другую из Ураниенборга, от своих приемных дочек. Девочки проводили там зиму в обществе двух пожилых служанок. Камилла заверяет, что они с Каконитой «девочки смышленые и послушные», в школе успевают хорошо. Пока они ждут «Дедушку», к ним приходил другой человек: «Здесь был священник, окрестил нас, и теперь мы христианки».

13 апреля 1923 года Руал Амундсен щелкает бичом, погоняя одиннадцать упряжных собак, и берет курс на Уэйнрайт. В одиночку. Теперь его может спасти только чудо.

Без малого месяц спустя, 9 мая [в автобиографии Амундсен указывает дату 13 мая. — Пер.], санный поход благополучно завершается в Модхейме. «Такая радость — снова увидеть Омдала и услышать, что все в порядке. "Элизабет", тщательно закрепленная, стояла в снегу. Готовая к перелету».

Исключительно сенсационный по тем временам дальний перелет в экстремальных климатических условиях, над огромными неведомыми территориями был назначен на 20 июня 1923 года. Первый после сборки аэроплана пробный полет состоялся уже через два дня по возвращении полярника в Уэйнрайт. Эта дата, 11 мая, собственно, и станет памятным днем в истории экспедиции.

На глазах у первооткрывателя Южного полюса и кучки местных жителей лейтенант Омдал сумел поднять оснащенную лыжами «Элизабет» с промерзшего аляскинского берега и стал набирать высоту. По тогдашним экспертным оценкам, это было немалое достижение для машины, доставленной в Уэйнрайт прошлым летом в трех огромных ящиках и после арктической зимовки собранной там без помощи специалистов-техников. «Элизабет» могла летать!

Лейтенант делает круг над поселком Уэйнрайт. Затем металлическая птица возвращается и на малой высоте идет над замерзшим морем. Здесь я передам слово самому Руалу Амундсену, который записывает в дневнике: «Он прошел очень низко над домами, над самыми крышами. И приземлился на заливе, в нескольких метрах от места взлета. Левая лыжа зарылась в снег, машина описала полуоборот и завалилась на правое крыло. Правда, без опасности для жизни. Мы бегом бросились к аэроплану. Стойка шасси, к которой крепилась левая лыжа, была сломана. О. рассказал, что мотор работал очень неважно. Завтра он представит письменный отчет. После этого инцидента у меня мало надежды на какой-либо полет. По всей видимости, нам подсунули халтуру».

Через два дня после злополучного пробного полета у Руала Амундсена появляется возможность послать весточку на Большую землю — с почтальоном, который направляется в Нордвик. Он вручает почтальону телеграмму и два письма, адресованные самым главным людям его жизни — Кисс и Леону. Только через месяц управляющий — он теперь находится в Дувре, в Англии, — получает телеграмму о том, что перелет к Северному полюсу не состоится. За это время по обе стороны Ледовитого океана много чего произошло.

14 мая, уже после отъезда почтальона, полярник пересмотрел свое решение. «Невзирая ни на что, думаем лететь. О. чинит шасси и укрепляет его. Когда закончит с этим, займется мотором. Все непременно получится!» Записывая это отчаянное волевое решение в черный дневничок, наедине со своими мыслями, в Модхейме, Руал Амундсен смотрит в окно и, обращаясь к миру, задает главный вопрос: «Что вы все скажете, если мы опустим руки?»

Пуночки порхают вокруг дома, большие стаи серых гусей пролетают в вышине. Почему бы не полететь и «Элизабет»? Через несколько дней шасси отремонтировано, самолет совершил лыжную пробежку по склону. «Виды на полет, таким образом, очень хорошие».

По сравнению с экспедицией к Южному полюсу перелет к Северному полюсу — предприятие, лишенное запаса надежности. Либо самолет достигнет одной из двух своих целей — мыса Колумбия или Свалбарда, — либо в мире станет на две человеческие жизни меньше. Руал Амундсен не предпринял никаких мер безопасности, ни на побережье Аляски, ни в Северной Гренландии, ни на Свалбарде. Все свое внимание полярник сосредоточил на взлете; что же до превратностей пути — будь что будет.

Однако на родине, в Норвегии, был поставлен вопрос: что, если капитану Амундсену и его бесстрашному спутнику придется совершить посадку где-нибудь в Северном Ледовитом океане и дальше идти на лыжах, — так, наверное, надо бы кому-то держаться наготове, встретить их у кромки льдов?

Норвежская армия решает выслать на Свалбард спасательную экспедицию — военный транспорт «Фарм» и два самолета для обеспечения рекогносцировки. Обойдется это круглым счетом в 100 тысяч крон. Но: «Руал Амундсен — человек такого масштаба, что нельзя сидеть сложа руки, если ему грозит опасность», — заявляет министр обороны маленькой страны.

Неожиданно объявляется еще и частная экспедиция, организованная опять-таки для спасения полярника. «Дядя Хокон» скооперировался с фирмой «Юнкере» и создал второй комитет по встрече, с кинооператором и собственным самолетом. Весть о том, что датчанин-американец Хаммер выезжает на Шпицберген с собственным самолетом дальнего действия и первоклассной пилотской командой, тотчас возбуждает у норвежцев подозрения. Ведь значительно ближе слетать на Северный полюс и обратно со Шпицбергена, нежели с Аляски. Может, Хаммер и немцы из «Юнкерса» отправились на Свалбард, чтобы перехватить у Амундсена победу? Всю весну норвежские газеты наперебой строили домыслы.

«Ни в коем случае нельзя забывать о множестве мелочей», — записывает полярник, вероятно полагая, что цитирует себя самого. Ведь все знают его как дальновидного стратега и мастера деталей. «Одного винтика» достаточно, чтобы все пошло насмарку, заявляет в интервью заокеанской газете полярный летчик Трюгве Гран.

Кое-что Руал Амундсен забыл, только вот что именно? Винтик или гайку? Может, вообще не «мелочь», а что-то действительно большое и важное? Вдруг вес горючего слишком высок, дистанция слишком велика, мотор слишком маломощен? Вдруг вообще совершенно невозможно пересечь Ледовитый океан на самолете? Вдруг аэроплан, способный выполнить эту задачу, еще не построен? Какой тогда смысл в том, что все винтики на месте, стойка шасси починена, пакет с бутербродами лежит в кабине? Флаг, во всяком случае, тоже наготове. «Вообще-то флаг нужен бы прямо сейчас, — пишет полярник 7 июня, — но мне стало жалко вывешивать наш красивый шелковый флаг в густом тумане, который за весь день так и не рассеялся». Лучше приберечь его для Северного полюса. Там наверняка будет ясно.

И вот наступает 10 июня, еще одна знаменательная дата. Новое летное испытание. Отчет краток: «Утром при попытке поднять аппарат в воздух стойка шасси опять сломалась». Итак, все было кончено. Оставалось только ответить на вопрос: что скажет мир?

На следующий день лейтенант вручает легендарному открывателю четыре лютика — первые в этом году. Маленькое утешение. И день ясный, небо голубое. «Только подумать — если бы все у нас было в порядке! Но думать об этом бессмысленно. Толку-то никакого. Однако ж взбучку они получат, эти умельцы, что делали самолетное шасси».

За день до несостоявшегося перелета телеграмма об отмене воздушной экспедиции достигла Норвегии. Полнейшее разочарование. Армия отозвала спасателей. Иллюзий больше нет. Кто виноват? Рекламщик Хаммер? Или другой американец, тоже датского происхождения, этот Ларсен, подсунувший норвежцу никудышный «юнкере»? Или, может, сам национальный герой, Руал Амундсен, вправду утратил былую силу и просто дурачит весь мир?

В тот день — 20 июня, — на который был назначен перелет, начальник экспедиции просыпается и видит сияющее солнце и ясное небо. Погода как по заказу для перелета. «Хочется рвать и метать, — записывает он, вслух не говоря ни слова. — Бог весть, поможет ли мне хоть кто-нибудь следующим летом взлететь со Шпицбергена. Надо умудриться достать 100 тыс. крон». Сколько бы ни ломалось шасси — решимость Руала Амундсена не сломлена. У него зреет новый план. Теперь его база будет на Шпицбергене. Вдобавок чутье подсказывало, что доверие к нему как к объекту инвестиций очень упало. Стараясь вытеснить эти мысли, он составляет смету расходов, которая не имеет ничего общего с реальностью. Так он поддерживает в себе оптимизм.

Взамен разбитой мечты полярник первым делом заводит себе новых питомцев — двух птенцов, которых, может статься, научит летать. Но и на сей раз его ждет неудача. «Один птенец ночью подох, второй утром вырвался на волю. Увы! — пишет он в дневнике. — Вполне естественно для старого холостяка!»

16 июня 1923 года — в этот день Амундсену исполнился пятьдесят один год — начинается демонтаж «Элизабет». «Сейчас на берегу остался один остов». И в этот же день терпит аварию «Кристина», при последней неудачной попытке вылететь в разведочный полет над Ледовитым океаном.

У Новосибирских островов «Мод» вмерзла во льды, однако оптимистическим надеждам Начальника на подлинный ледовый дрейф сбыться не суждено. Используя шхуну в качестве базы, сержант Дал вместе с Вистингом фактически сумел совершить несколько пробных вылетов, причем стартовал с пакового льда. Позднее Руал Амундсен назовет их первыми полетами «над настоящими дрейфующими льдами». Но в тот летний день все было кончено, и в своих мемуарах Одд Дал мог констатировать, что для арктических условий самолет оказался абсолютно непригоден: «"Кёртисс-Ориоль" создавался в расчете на калифорнийские условия, это комфортабельный, прекрасно оснащенный аэроплан для "воскресных" полетов, который отлично доставит голливудских кинозвезд к месту съемок». Иными словами, в Ледовитом океане он вроде пони в Антарктике — совершенно некстати[122].

8 августа в Модхейм прибывает «Холмс». Руал Амундсен решил при первой же возможности телеграфировать производителю самолетов Кёртиссу и спросить, «не обеспечит ли он нас новым аппаратом»; теперь капитан «Холмса» вручает полярнику пачку телеграмм, в том числе одну от Хокона X. Хаммера. Она гласит, что в его распоряжении находится «юнкере», готовый вылететь «from here»[123].

Отправляя эту телеграмму, Хаммер вместе со своей летной немецкой командой был еще в Норвегии. Многие строили домыслы насчет того, в какой мере сам Хаммер готов отважиться на перелет к Северному полюсу. Кое-что американский датчанин решительно отмел; «единственное спортивное решение» — предоставить все материальные ресурсы в распоряжение Амундсена.

Однако и новое предложение Хаммера встретили в Норвегии неблагосклонно — какой там благородный жест? «Беспардонный трюк немецкой фирмы "Юнкерc"» — вот что это такое. В необычайно резком комментарии столичная «Дагбладет» писала: «Все это здорово напоминает ситуацию человека, который так долго толковал о самоубийстве, что в конце концов ему не осталось ничего другого, кроме как повеситься. Он едва успел чудом избежать смерти в объятиях полярной ночи, а любезный друг м-р Хаммер уже настоятельно приглашает его совершить новый смертельный перелет к полюсу, на том самом аэроплане, который предприимчивый сиэтлекий маклер снарядил, чтобы "защитить" жизнь Амундсена от опасности».

Все это, бесспорно, смахивает на русскую рулетку, но, получив телеграмму и глядя в дуло револьвера, полярник видит лишь проблеск надежды: «Депеша побудила меня срочно выехать на юг и принять предложение». Такими словами Руал Амундсен заканчивает дневник несостоявшейся экспедиции.

На сей раз он предпочитает не слушать другой голос: «Советую отказаться от проекта Хаммера». Эта телеграмма была от Леона.

Глава 33 ПРЕСТУПНЫЙ ОПТИМИСТ

Руал Амундсен не взлетал и не садился; Модхейм, форпост великих иллюзий, он покидает в неясном расположении духа.

Хокон X. Хаммер, полгода назад перепугавший его огромными долгами, теперь манит его к себе посулами нового перелета. И сам полярник, и его агент витают в облаках. Оба они — пропащие фантазеры на пути к новым вершинам.

17 сентября Руал Амундсен транзитом через Ном прибывает в Сиэтл. На следующий день из Европы приезжает Хаммер, с новым предложением: не менее «3 тяжелых цельнометаллических аэропланов от германского "Юнкерса"». В письме Херману Гаде полярник, однако, пишет, что теперь хочет, само собой, самолет другого типа, который обойдется в 125 тысяч долларов. «Лично я и не помышлял собрать такую сумму, но Хаммер уверен, что сделает это, причем в короткие сроки. И насколько я его знаю, добьется своего».

Хаммер, на которого вся Норвегия смотрит сейчас с величайшим недоверием, видя в нем едва ли не афериста, превратился в глазах полярника из делового виртуоза в финансового чародея звездного класса. Напротив, звезда бедняги лейтенанта, который в конце концов тоже прибыл в Сиэтл вместе с никчемными останками аэроплана, тускнеет. «Очень во многом Омдал — человек нескладный да еще и весьма ненадежный», — пишет полярник Леону.

В Сиэтле помирившиеся оптимисты строят новые планы на следующий год, обсуждают трансполярный перелет со Шпицбергена на Аляску. «Проглотив пилюлю», полярник признает свои давние долги перед агентом. В свою очередь Хаммер гарантирует финансирование и новые прибыли сразу же после полета. Когда они выезжают из города, направляясь через Чикаго на Восточное побережье, Хаммер вновь располагает генеральной доверенностью Руала Амундсена.

29 октября 1923 года Энгельбрект Гравнинг поселяется в лондонском «Паласе». Пора зализывать раны.

Проведя несколько дней с Кисс, он едет в Дувр, где постоянно проживают Леон и его семейство. Брат информирует его о состоянии дел и настаивает отныне рассматривать перелет независимо от экспедиции «Мод».

Прежде чем покинуть Англию, Руал Амундсен упорно пытается уговорить Леона и его жену Алину завязать контакт с самым близким ему человеком: «Кисс — это самое главное. Порадуйте ее, нанесите ей визит». Но, по-видимому, супруги Амундсен так ни разу и не съездили из Дувра в Ли-Корт.

На родину Энгельбрект Гравнинг возвращается через Копенгаген. В датской столице его узнают в лицо, и хочешь не хочешь он вынужден открыться: да, он действительно Руал Амундсен, проездом из Берлина.

9 ноября 1923 года разоблаченный Руал Амундсен на поезде прибывает из заграницы в Норвегию. И в этот же безоблачный осенний день генерал Людендорф[124] и капрал Гиттлер (мир еще не научился правильно писать эту фамилию) устроили в Мюнхене дилетантскую попытку мятежа. К облегчению Европы, обоих вскоре благополучно упрятали за решетку.

«К счастью, поезд остановился в Лиане, а я — шмыг! — и на улицу», — сообщает полярник в Дувр. Значит, последние километры до Свартскуга он проделал пешком. Столичные журналисты, собравшиеся на перроне в Христиании, опять остались с носом: Руал Амундсен обвел их вокруг пальца, не дал устроить шумиху по поводу своего возвращения.

А наутро главной темой в газетах была неудача люден-дорфского путча.

В собственных глазах Руал Амундсен — вернувшийся домой «дезертир». Но он себя не судит. Судит народ. Впервые полярнику оказали в родной стране холодный прием. Остатки народной симпатии принадлежат Вистингу и Свердру-пу — там, на борту полярной шхуны «Мод», которая по-прежнему героически дрейфует в гибельных водах у сибирского побережья. Все, кто верил, что национальный герой совершит беспримерный перелет, чувствовали себя обманутыми.

Что случилось с гордыми полярными традициями? Сломанной лыжи или стойки оказалось достаточно, чтобы разбить все надежды; дорогостоящие спасательные экспедиции были высланы понапрасну; какие там подвиги — только и читали, что об этом полудатчанине Хаммере да о его рекламном юнкерсовском шоу. Все созданное Фритьофом Нансеном, Отто Свердрупом, самим Амундсеном покрыто позором. Маленький народ выставлен на посмешище перед всем миром.

«Руал Амундсен относится к переменчивым настроениям своих земляков с привычным спокойствием» — гласит заголовок одного из инквизиторских интервью, какие полярнику пришлось давать по возвращении на родину.

Хаммер в Америке, Леон в Англии — поэтому Руал Амундсен живет в Свартскуге довольно-таки уединенно. «Как бы я хотел, чтобы сейчас ты был здесь, — пишет он в Тронхейм Трюгве Гудде. — Мне бесконечно недостает твоих здравых советов. Тут обратиться не к кому. Должен одолеть все в одиночку».

Окружение национального героя редеет. Старушка Бетти прикована к постели и помещена в богадельню. «Духом она бодра и весела, все ее любят», — пишет полярник Леону. Девочки же здоровы, подвижны и бойки; «в школе они — первые ученицы».

Если верить телеграммам из Америки, скоро и он сам сможет щегольнуть первым местом. Хаммер сообщает о твердых гарантиях на 100 тысяч долларов. «Если так, — с надеждой пишет Руал Леону, — то можно сказать, он просто гений в этой области». Хаммер не только озаботился самим полярным перелетом, но и о страховочной экспедиции тоже подумал. Военно-морской флот обещал, что «на помощь нам придут огромные америк. дирижабли. Звучит здорово!». Доллары и дирижабли порхают на крыльях беспроволочных депеш, но в воздухе по-прежнему витает вопрос без ответа: «гений» или аферист?

Через неделю после возвращения в Норвегию Руал Амундсен испрашивает аудиенцию у своего давнего мецената из Дворца в Христиании. Король и полярник говорят о Хаммере. Министерство иностранных дел предоставило главе государства дополнительные материалы. Сведения старые, а новости «скверные». «Король, однако ж, разделяет мое мнение, — пишет Руал слишком подозрительному Леону. — Нельзя осуждать человека на веки вечные, если он один раз оступился, но, само собой, бдительность не помешает».

Но свартскугского отшельника все больше пленяет международная поддержка, которую мобилизует Хаммер. Национальный характер экспедиции уже неактуален. «Просить помощи у моих заносчивых соотечественников я не могу, — пишет Руал в Дувр. — Но я уверен, они придут, когда увидят, что все всерьез. Пока они только насмешничают». Как легко он пишет об этом! Однако же на деле нет для него ничего страшнее, чем оказаться смешным. И первая важная задача Руала Амундсена — восстановить серьезное к себе отношение: «Надеюсь, мне удастся преобразить смех в серьезность».

19 декабря «Тиденс тейн» провозглашает: «Осуществление плана — под секретом». Хокон Хаммер прибыл в Христианию и выложил на стол свое комплексное решение — с американским участием и финансированием.

В ближайшие дни на Руала Амундсена и его новых людей лавиной обрушиваются откровенные нападки. Полярный летчик Трюгве Гран пишет, что весь перелет строится на «удаче… удаче и еще раз удаче». Случись крушение (а это не редкость), никто из американских спутников Амундсена не выдержит обратного пути через ледяную пустыню. «Люди, которых Амундсен привлекает к осуществлению своего плана, не из тех, кого дальновидный и ответственный руководитель взял бы с собою во льды», — пишет Гран, предсказывая немыслимо дорогостоящие спасательные экспедиции. Председатель Норвежского географического общества намекает, что и Амундсен уже не «так силен», как надо бы.

Старый антарктический путешественник Карстен Боркгревинк, полагая данный момент вполне подходящим, напоминает, что во время третьего плавания «Фрама», когда весь мир тоже неотрывно смотрел на Норвегию, его коллега отнюдь «не соблюдал намеченный план». «Однако в таких экспедициях, — пишет он, — нельзя в последнюю минуту скоропалительно менять курс. Это ведет к подрыву уважения, а моральный аспект предприятия для нации далеко не маловажен».

Фритьоф Нансен, которому постоянно, как только поступают новые сообщения о дрейфе «Мод», приходится давать комментарии, дипломатично ссылается на то, что не имел времени изучить новые планы. Седеющий полярник поглядывает на часы — он очень занят, отдавая все силы спасению мира.

«Дагбладет» берет слово, чтобы осветить, наконец, «полярный мрак». Газета указывает, что в последние годы деятельность Руала Амундсена была совершенно скрыта от общественности, хотя государство предоставляло ему финансовые субсидии и речь шла о национальных интересах. Вопрос ставится по существу: какова предыстория воздушной экспедиции? И вообще, целый ряд событий обойден молчанием: «Что вплоть до сегодняшнего дня происходило на борту "Мод", нам неизвестно. Мы не знаем, почему Тессем и Кнудсен покинули шхуну и отправились в обратный путь, полный опасностей и стоивший им жизни. Нам в точности неизвестно, почему капитан Хельмер Ханссен и другие позднее покинули "Мод" в Америке. Не вполне ясно также, почему сам Руал Амундсен в конце концов оставил "Мод", бросил первоначальную экспедицию и внезапно запланировал авантюристический перелет».

Руалу Амундсену фактически доверяли вслепую. Нация была в большом долгу перед своим великим сыном. Теперь баланс, похоже, изменился. Вопросы выходят на поверхность.

В Ураниенборге полярник празднует космополитическое семейное Рождество — вместе с девочками, «дядей Хоконом» и тетей Адельхейдой фон Пумперниккель. На четвертый день Хаммеры, забрав с собой девочек, уезжают в Копенгаген и «пока что» останутся там. Еще через несколько дней за ними следует и полярник. Дома остаются под присмотром лейтенанта Омдала. Великий летчик из Модхейма разжалован в сторожа, караулит Ураниенборг.

В Копенгагене Руал Амундсен встречается с представителями немецкой компании «Дорнье-Валь». И уже 7 января сообщает Леону о подписании контракта «на постройку 2 больших гидропланов, с помощью которых можно будет осуществить трансполярный перелет». Таким образом, дело в шляпе. Завод предоставит самолеты, Хаммер — деньги, полярник внесет свою лепту пером и подписью. Вот так просто все делается.

Окончательное соглашение в итоге включало целых три гидроплана. Экспедиция приобретает размах. Кроме американцев, в ее состав войдут и итальянские пилоты. Вполне естественно, ведь строить аппараты «Дорнье» будут в Пизе. Появилось и еще двое норвежских участников, помимо Омдала: лейтенанты морской авиации Ялмар Рисер-Ларсен[125] и Лейф Дитриксон. Последний участвовал в армейской спасательной экспедиции на Свалбард, а Рисер-Ларсен имел контакт с Амундсеном еще на Аляске. «Множество превосходных советов. Хороший малый», — записал полярник, прочитав письмо лейтенанта.

По возвращении домой состоялась и их личная встреча. Но поскольку — в противоположность молодому Омдалу — Рисер-Ларсен и его друг Дитриксон люди женатые, они дважды меняли свое решение, прежде чем присоединились к новой опасной затее стареющего холостяка.

Руал Амундсен и Хаммер ведут сейчас большую игру, используя национальные интересы многих стран. В январе доходит до обмена нотами между министерствами иностранных дел Норвегии и Соединенных Штатов. По поводу гипотетического территориального конфликта. Кому будут принадлежать новые земли, открытые воздушной экспедицией?

В интервью одной из американских газет Руал Амундсен якобы сказал, что не намерен объявлять новые земли территорией Норвегии, особенно если они расположены вблизи Аляски. Перед норвежской прессой он говорит прямо противоположное, а именно что, как и норвежец, предъявит права на все открытые территории. Это слегка нервирует Хаммера, поскольку он, так сказать, уже продает призрачные земли американцам и со своей стороны успел декларировать, что американскому летчику Дэвидсону ничуть не возбраняется водружать свой флаг на островах Ледовитого океана.

Амундсену Хаммер, резче обычного, пишет 20 января из Копенгагена: «Коль скоро об этом зашла речь, должен подчеркнуть, что поступил так намеренно, ибо это пробуждает национальные чувства и способствует притоку денег. Нельзя же, черт побери, ожидать, что американцы раскошелятся, услышав Ваши заявления, что земли, которые, возможно, будут найдены, отойдут Норвегии. Знаю, смещно говорить об этом, но ничего не попишешь, такова смешная и нелепая натура наших заокеанских друзей: им необходимо услышать, что земля, ЕСЛИ она там есть, будет принадлежать Америке»[126].

В донесении норвежской миссии в Вашингтоне министерству иностранных дел говорится, что Хаммер, от имени обоих, письменно заявил американскому военно-морскому департаменту, что еще неоткрытые континенты отойдут американцам.

Чтобы прояснить ситуацию, 8 февраля министр иностранных дел Норвегии обращается к полярнику с прямым запросом. Леон, уже вернувшийся из Дувра, берется за перо и разъясняет, что он, то есть полярник, никогда подобных заявлений не делал. «Я полагаю, новые земли могут быть присоединены к той стране, под флагом которой осуществляется экспедиция». Иными словами, к Норвегии.

Хотя реализация проекта опиралась на американцев, стартующая со Шпицбергена экспедиция зависела от доброй воли норвежских властей. И даже сознавая, что тем самым наносит сильный удар по хаммеровской финансовой конструкции, норвежец никак не мог в случае прекращения двойной игры пойти на регистрацию своего предприятия в другой стране, при том что в данный момент не испытывал особой солидарности с недоверчивыми и насмешливыми земляками.

Управляющий Хаммер, которого американская пресса титуловала arctic explorer[127], рассчитывал торговать гипотетическими территориями по ценам, какие им приличествовали в мире фантазий. Для Руала Амундсена дело обстояло иначе; после того как Пири покорил Северный полюс, норвежца манил в Ледовитый океан, собственно говоря, не полюс как таковой. Конечно, существовали веские причины включать эту легендарную точку во все задуманные операции, но на самом деле Амундсена интересовали неведомые просторы между полюсом и Аляской. С тех пор как разрабатывал планы экспедиции «Мод», он верил, что там, на этих огромных пространствах, есть земля. Большая ли, маленькая ли, она-то и была единственным стоящим открытием — вкладом в окончательное картографирование земного шара. Все рассуждали о Северном полюсе. Но не Руал Амундсен. Он говорил о трансарктическом перелете, а думал о землях.

Вдруг в истории еще есть место для нового Колумба?

Гидропланы «Дорнье-Валь» нельзя было строить на заводах компании в Германии — ввиду строгих ограничений, введенных в стране по условиям Версальского мира[128]. Предполагалось по воздуху доставить эти машины в Норвегию с завода Марина-ди-Пиза[129]. А оттуда они своим ходом (на роллс-ройсовских двигателях) отправятся в июне на Свалбард.

Перед запланированной отправкой самолетов участники экспедиции захвачены лихорадочной дорожной суматохой. 1 апреля 1924 года Руал Амундсен пишет Леону из Пизы: «Все здесь пребывают в буйном восторге, так что с предварительным кредитом затруднений не будет». Не только норвежцы и американцы вложили в великое предприятие национальное чувство: «Завтра еду в Рим — главным образом в целях рекламы. Здешние заводы решили устроить вокруг этого большую шумиху, а поскольку они были весьма любезны, я просто обязан им помочь». Из Рима путь лежит дальше, к новым приятным встречам: «На один день остановлюсь в Милане, чтобы познакомиться с Муссолини. Заранее рад».

В конце месяца он дома. Потом вместе с Рисер-Ларсеном выезжает на юг. Ключи он посылает Леону, который после очередного пребывания в Дувре возвращается в Норвегию: «На верхней веранде лежит спешная почта. У меня не было времени ответить».

В Копенгагене совершаются важные дела: «Все идет хорошо, и дяде Хокону удается выпросить довольно много». 12 мая полярник ненадолго возвращается в Свартскуг. На сей раз вместе с девочками; Камилла и Каконита с Рождества не были дома. Пока «Дедушка» и «дядя Хокон» разъезжали по делам, эскимосских девочек определили в подходящий датский пансион. Теперь Алина с Леоном снова на родине и могут о них позаботиться.

Нет никакого смысла реконструировать хитроумные финансовые построения Хокона X. Хаммера через семьдесят лет после их краха. Там было задействовано все — от газетных контрактов и прав на киносъемки до различных пожертвований и соглашений о выпуске почтовых марок; главное, что, когда три дорогостоящих самолета готовы и пора их оплатить — или хотя бы внести задаток, — денег в наличии вообще нет.

На самом последнем этапе добрый Хаммер обнаруживает, что экспедицию со всех сторон окружают мошенники и несостоятельные аферисты, для кого серьезные договоры не стоят и бумаги, на которой они написаны. В довершение всего полярник, посылая бестолковые телеграммы, умудряется сдать противнику самые лучшие карты. Однако — пишет из Парижа Хаммер в довольно-таки безнадежном деловом письме от 8 июня — на случай, если все сорвется, он приберег в рукаве кой-какие «козыри». И хотя накануне он слегка пал духом, причин для пессимизма нет; «выносливый ВСЕГДА выигрывает». Получив это письмо, полярник как бы столкнулся с самим собой.

Вечером 26 июня 1924 года Руал Амундсен делает следующее роковое заявление: «Ввиду того, что достаточной финансовой поддержкой заручиться не удалось, экспедицию придется пока отложить»[130]. Это решение было принято после совещания с лейтенантом Дитриксоном, который приехал из Пизы прямо в Свартскуг, с новейшей информацией. В тот же день Рисер-Ларсена и Омдала, находившихся в Риме, попросили немедля вернуться на родину. Вот и всё.

«Хаммер не всегда был дельным коммерсантом, — признаёт полярник в письме Херману Гаде. И наконец-то делает вывод: — Хаммер отошел в область преданий, доверенность мною отозвана».

Как ни странно, бывший «гений» продолжает разъезжать по свету. В середине октября из норвежской миссии в Токио сообщают, что Хаммер с женой отправился в кругосветное путешествие. Легкомысленный бизнесмен наносит визит в императорскую столицу, чтобы взглянуть на аэроплан, который строится якобы для Руала Амундсена. Теперь вопрос в том, не надумают ли японцы профинансировать следующий полярный перелет.

Руал Амундсен окончательно сводит счеты со своим поверенным в автобиографии, где называет его «преступным оптимистом». Сам же он умывает руки и уверяет, что у него «не было ни малейших подозрений в отношении Хаммера» вплоть до весны 1924 года. В действительности же Леон предостерегал полярника насчет управляющего еще летом 1922 года.

Руалу Амундсену хотелось верить в Хаммера. По той простой причине, что Хаммер верил в него. Их общая безответственность подорвала экономические основы экспедиции «Мод», и обоим пришлось выбираться из трясины, в которой они увязли. Не вдаваясь в правовые аспекты целого ряда, мягко говоря, нечестных хаммеровских сделок, приходится констатировать, что если обозначение «преступный оптимист» вполне под стать одному компаньону, то и второй заслуживает этого эпитета ничуть не меньше.

Ведь свое представление о людях Руал Амундсен формирует в зависимости от собственных потребностей. Если ему нужен спаситель, Хаммер становится таковым; если нужен козел отпущения, тот же человек превращается в мошенника. Вот так же Омдал из блестящего пилота в один миг сделался нескладехой. Во вселенной Руала Амундсена есть только одна постоянная величина. Он сам.

Глава 34 ПОЕЗДКА В ДРЁБАК

Сочетание Руал Амундсен — Хокон Хаммер было пагубным, не в пример весьма удачному сотрудничеству братьев Руала и Леона. Вместо того чтобы компенсировать слабости полярника, агент их усугублял. Вдобавок желание дородного управляющего самому выступить в роли arctic explorer привело к тому, что полярные исследования обернулись этаким цирковым бурлеском.

Сдержанная деловитость, тактичная дипломатия, основанные на взаимном доверии отношения с общественностью — все, что Леон выстраивал в течение двадцати лет, понесло очень серьезный ущерб. В первую очередь из-за поспешных и непродуманных планов самого Руала Амундсена насчет перелетов, а во-вторых, из-за того, что датчанин совершенно не понимал специфики и огромной сложности полярных исследований.

Здравый смысл изменил Руалу Амундсену. И не впервые. Но он привык, что в случае чего его поправят. А новый помощник был не в состоянии выполнить эту задачу.

В автобиографии полярник скромно заявляет, что в делах не имел совершенно никакого опыта и всегда опирался на других: «До сих пор это не причиняло мне никаких неприятностей. Я делал так, как мне говорили, и все сходило отлично». Этими словами он подчеркнул собственную детскую наивность и одновременно сделал недвусмысленный и нечаянный комплимент брату Леону.

Партнерство Руала Амундсена и Хокона Хаммера отрицательно сказывалось на взаимоотношениях с Леоном. Полярник собственными руками подрывал доверие к себе. И это касалось не только обстоятельств, связанных с Хаммером; операции с поместьями Ураниенборг и Рёдстен тоже вызывали у Леона тревогу. И тревожился он не только за брата, но и за себя самого.

Все началось в 1920 году, когда полярник (с опозданием на два года) признал, что подарил Ураниенборг (на деле и Рёдстен тоже). Отплывая на «Мод» в экспедицию, он был человеком состоятельным. Однако уже после двух неудачных лет во льдах его экономическая позиция значительно ухудшилась. А заботы о том, чтобы на счете экспедиции постоянно хватало денег на выплату жалованья и другие расходы, лежали на плечах Леона. И когда резервы полярника и государственные ассигнования были исчерпаны, управляющему пришлось покрывать затраты из собственного кармана. В результате Леон Амундсен, управляя делами брата, стал еще и самым крупным его кредитором.

Обеспечением этого непрерывно растущего долга служила недвижимость на Бунне-фьорде. Значительную ценность представляла и «Мод», но здесь нужно было постоянно учитывать риск потери судна. Запертая во льдах полярная шхуна, по сути, все равно что военный корабль под артобстрелом.

Не удивительно поэтому, что Леон обиделся на брата, когда тот вдруг взял да и подарил или продал одну из усадеб. Леон настолько утратил доверие к финансовым операциям полярника, что при повторном дарении весной 1923 года напрямую связался с адвокатом Гудце, чтобы выяснить, какая именно недвижимость переведена на консула Гудце, то есть на Кисс.

Впрочем, Кисс Беннетт никогда не притязала на право собственности; наоборот, она велела Руалу Амундсену выставить Ураниенборг на открытые торги. На что Амундсен так и не решился, из страха перед кредиторами. Весной 1924 года проблема ценностей и гарантий резко обострилась, и связано это было безусловно с тем, что полярник не только вел крайне опасную финансовую игру, но отчаянно рисковал собственной жизнью. Если бы Руал Амундсен действительно отправился в трансарктический перелет, результатом, скорее всего, явились бы не межгосударственные споры о том, кому владеть новыми землями, а драка между кредиторами — кому нести убытки после крушения амундсеновского самолета.

Поскольку реализовать недвижимость на открытых торгах невозможно, полярник соглашается передать ее Леону. Но даже вместе с Ураниенборгом и Рёдстеном сумма, причитающаяся Леону и составляющая около 100 тысяч крон, покрыта далеко не полностью. Уже через год с небольшим Леон намерен обратиться в стортинг с ходатайством о довольно значительном займе. В мае, когда братья встречаются в Свартскуге, он решительно настаивает, чтобы экспедиция «Мод» запросила субсидию из Государственного фонда научных исследований. Руал против. Он либо не желает вкладывать средства, которые, возможно, получит на перелет, в финансирование предприятия, совершенно его теперь не интересующего, либо — что еще вероятнее — слишком горд, чтобы снова просить помощи у неблагодарных соотечественников.

В результате Леон попадает в сложную ситуацию: еще неизвестно, сколько времени он должен инвестировать в полярную экспедицию, будущее которой крайне ненадежно, не имея при этом ни экономических гарантий, ни перспектив на перемены. Неисправимый оптимист Руал был уверен, что все утрясется, как только самолеты поднимутся в воздух. Леон же, наоборот, почти не сомневается, что все пойдет прахом, еще до того как самолеты покинут Пизу.

И когда он наотрез отказывается продолжать выплаты из своего кармана, во вселенной Руала ему больше нет места. Леон хотя и не слагает с себя обязанностей управляющего, но как финансовый гарант сходит со сцены. Таким образом он попадает «в одну лодку» с остальной вероломной командой. Начальник никогда не одобрял подобных протестов и сомнений. Мастер на все руки должен таковым и оставаться — иначе станет «дезертиром».

Отныне начинается запутанная, а в итоге весьма многосторонняя драма вокруг двух соседствующих имений на Бунне-фьорде. Центральную роль в этой интриге играет посол королевства Норвегия в Бразилии Херман Гаде. Еще из Рио в ноябре 1923 года он предложил другу экономическую помощь, чтобы спасти его родной дом. Однако полярник уверяет, что при необходимости расстанется с Ураниенборгом вовсе не скрепя сердце. «Я уже привык уезжать отсюда», — пишет он в декабре. Хотя, конечно, высоко ценит заботу друга.

Но за этой интригой кроется иная стратегия. В деловых вопросах Руал Амундсен всегда опирался на других. Советчиков у него было много — Леон, Алекс Нансен, братья Гаде, Трюгве Гудде, Хокон Хаммер; настало время одному из них опять выйти на сцену. Густав Амундсен, который два десятка лет, со времен экспедиции на яхте «Йоа», «ходил во тьме», готов снова занять место доверенного лица при полярнике.

Когда Руал Амундсен вернулся с Аляски, его братья Тонни и Ежик, как обычно, пребывали в бедственном положении. Тонни, занимавшийся производством сухого молока, не только пострадал от тогдашних экономических спадов, но потерял жену и единственную дочь. В последующие годы в письмах полярника сквозит неотступный страх, как бы старший брат не наложил на себя руки. Пока что Тонни снова, с большими затратами, пытается встать на ноги — на средства родни. С сухим молоком покончено, теперь он загорелся идеей разводить кур.

Непостоянство типично и для Ежика. Он тоже бросался от одной иллюзии к другой, не в состоянии прокормить ни себя, ни свою семью. Благодаря своей жене Малфред и брату Леону, Густав Амундсен большей частью жил щедротами полярника. У Ежика были хорошие связи, но, увы, желающих субсидировать капитана Амундсена-старшего уже не находилось. Слишком сомнительная у него репутация. Однако он обладает двумя важными качествами: верит в Руала и ненавидит Леона.

После того как примерно в середине мая Леон заявил, что прекращает оплачивать экспедицию «Мод», немедля происходит резкий перелом. 5 мая полярник, как договорено, написал Трюгве Гудде и попросил переоформить составленный на Нильса Гудце документ о передаче Ураниенборга на имя Леона. Через двенадцать дней адвокат получает еще одно задание, датированное 17 мая: «Поскольку ты — как никто другой — знаешь и дом, и домашнее имущество, прошу тебя, будь добр, назначь максимально низкую цену — самую низкую, на какую, по твоему мнению, можно пойти, — чтобы все вернуть».

Теперь полярник намерен продать собственность, которую всего несколько дней назад перевел на брата, причем продать за предельно низкую цену. И для этого есть свои причины. Во-первых, Руал Амундсен привык распоряжаться усадьбами независимо от того, кто именно считался формальным владельцем. И раньше Леон, в частности по налоговым соображениям, периодически числился формальным владельцем как Ураниенборга, так и Рёдстена. В экономических делах братья прежде составляли симбиоз, где Леон выступал как практик, а Руал — как высшая инстанция. Теперь полярник единолично решает продать собственность брата, словно давнее единство продолжает существовать. Возможно, Леон и не стал бы возражать, если бы не второй момент: Руал хочет продать по самой низкой цене. И не на открытых торгах, а из-под полы, Херману Гаде.

Через месяц после провала в Пизе окончательно рушатся иллюзорные надежды полярника на скорое разрешение экономических проблем. Его ждет новая роль: борьба одинокого героя с кредиторами. «Придется мне отбиваться от волков, подступающих со всех сторон, — пишет Руал Херману 10 июля. — Имя им легион, и один алчней другого. Но если смотреть им прямо в глаза, они, знаешь ли, идут на попятный двор». После этого живописного сравнения полярник переходит к делу: «По поводу здешней собственности, как мне известно, тебе написал Густав. Я-то без крыши над головой не останусь». Стало быть, Густав действует тайком. Герой об этом знать не знает.

Посол Гаде подхватывает намек и тотчас же отвечает телеграфом из Риги. Разумеется, полярник может по-прежнему рассчитывать на своего состоятельного товарища. Теперь Руал сообщает подробности, и почтой, и телеграфом: «Спасибо тебе за вчерашнюю телеграмму из Риги и за всю ту помощь, какую ты собираешься мне оказать. Ты поистине настоящий друг и можешь поверить, я этого не забуду. Ответил я тебе телеграммой, попросил прямо связаться с Нансеном [адвокатом. — Т. Б.-Л.], так как мое имя в этом деле возникать не должно. Стало быть, если ты примешь решение и в пользу Ураниенборга, то станешь обладателем прелестного уголка, где сможешь отдохнуть, приезжая в Норвегию. А уж я за ним присмотрю».

Когда Гаде вызвался купить одно или даже оба имения, изначально не подлежало сомнению, что все так и останется в распоряжении полярника. Примечательно, ведь тихий, уединенный уголок на берегу Бунне-фьорда предстает теперь в совершенно ином свете, нежели всего полгода назад: «Можешь поверить, нынче здесь чудесно. Фьорд блестящий, спокойный, а на безоблачном небе — жаркое солнце». Однако важнейший довод продавца не пейзаж, а скорее человеческий элемент: «У нас будет много волнующих мгновений в этом безмятежном уютном месте, когда вы приедете сюда отдохнуть. Здесь можно обрести полный покой. Уединенность почти как на полюсе».

Живущий за рубежом Гаде, как и адвокат Гудде, все это время оставался в неведении касательно скрытых обстоятельств. Такая уж у полярника натура, он никогда не раскрывает одному человеку все стороны дела. Каждый получает частицу его доверия, но от каждого скрыта по меньшей мере одна сторона. Гаде вряд ли догадывается, что стал пешкой в борьбе с величайшим из «дезертиров», что «волчище» — это Леон.

Да, брат ни в коем случае не должен стать владельцем имений, но дело тут не в самом этом «безмятежном уютном месте» и не в экономических обстоятельствах. Руал Амундсен всегда был щедр к своим друзьям и соратникам, однако и на презрение и нетерпимость к «предателям» тоже не скупился, даже в мелочах. Он не послал «дезертирам» бесплатных экземпляров «Северо-Восточного прохода» и точно так же не желает видеть своего бывшего партнера, родного брата в волчьей шкуре, хозяином усадеб на Бунне-фьорде.

Согласно первоначальному договору между Руалом и Леоном, стоимость обоих имений, включая обстановку Ураниенборга, оценивалась при передаче в 75 тысяч крон. Эту сумму и следовало вычесть из Руалова долга Леону. Для полярника договоренность весьма выгодная, ведь реальная стоимость составляла около 50 тысяч крон. Дружеская же цена для Гаде исходит из оценочной стоимости около 25 тысяч крон. И 14 июля Гаде переводит данную сумму адвокату Нансену, с распоряжением приобрести оба имения.

В конце июля между братьями разгорается конфликт. 26 июля Гаде получает следующую телеграмму: «Немедля покупай Рёдстен. Формальности тормозят продажу Ураниенборга. Руал».

Фактически формальности сводятся к тому, что согласно акту передачи имущества владельцем Ураниенборга является Леон, который не желает продавать его по заниженной цене. На Рёдстен нового передаточного акта не составляли; поэтому Леон может только сорвать продажу, заявив протест против низкой цены — как кредитор. Что он и делает. В результате Рёдстен оценивают в 22 тысячи крон.

«Что мне делать? — вопрошает полярник в следующем письме к Гаде. — Разгорелась ожесточенная вражда, дошло до того, что его дети ходят по двору, смотрят мне в лицо и не здороваются. Целые толпы чужих подростков с криками и визгом слоняются по усадьбе, шастают к моей купальне — просто чтоб позлить меня». Волки так и лезут со всех сторон. И взглядом их уже не остановить. «Пришлось поставить замки на садовые калитки, чтобы прекратить безобразия, и это помогло».

Полярный герой очутился в центре классической соседской склоки. Он бы с превеликим удовольствием уехал в Рио, но «очень уж досадно уйти с поля боя, уступив победу брату. Он бы лопнул от гордости, если б сумел выдворить меня». Раз нет возможности покорить Северный полюс, хочешь не хочешь оставайся на посту при своих заборах. «К счастью, у меня есть Густав, который сейчас оказывает мне неоценимую поддержку. С утра до ночи занимается моими делами». Для старшего брата Руала Амундсена, для мастера на все руки, вновь настало время величия. «С утра до ночи» он трудится ради своей большой цели — ради двух братьев-капитанов, младшего и старшего, живущих в соседних домах возле Бунне-фьорда. А Леон, архисоперник, брошен во тьму внешнюю.

В книге «Моя жизнь» полярник, рассказывая об экономическом «предательстве» брата-управляющего, поворачивает ситуацию ровно на 180°, ибо утверждает, что именно Леон хотел принять «меры к продаже дома для покрытия своих претензий». На самом-то деле как раз полярник, спасая свое имущество от банкротства, старался формально перевести его на имя посла Гаде.

«Казалось бы, все разъяснилось, — подытоживает полярник в письме к Гаде, — однако я недооценил Леона». Через своего адвоката Альберта Балкена, который, к досаде Руала, оказался другом детства Хермана Гаде, Леон сумел остановить продажу имений за бесценок. «Ты не поверишь, какая тут сейчас гнетущая обстановка».

Два брата живут бок о бок. Согласно актам о передаче имущества каждый владеет тем домом, где живет другой. Через адвоката Нансена Руал требует выселения, но безуспешно. Вероятно, оттого, что и сам живет на таких же правах. Малоуютное соседство — вроде как в свое время во Фрамхейме, когда Начальник и Ялмар Юхансен окончательно рассорились. Один из них должен уйти.

По всей видимости, решение находит Густав. Что, если полярник обанкротится? Обанкротится? Сам Руал Амундсен? Какой позор! Но для кого позор? Для неблагодарного народа, для нерадивого управляющего, а вовсе не для национального героя — он же никогда не занимался денежными вопросами, верно?

Вдобавок жизнь продолжается и после банкротства. Густав знает. Он через все это уже прошел. Как только откроется конкурсное производство, Леон не сможет претендовать ни на Ураниенборг, ни на Рёдстен. Передачи произошли, когда полярник был неплатежеспособен. Все это подлежит включению в конкурсное имущество.

Но найдется ли желающий объявить Руала Амундсена банкротом? Нет. Даже Леон не намерен этого делать. Он — самый крупный из кредиторов, однако и финансы брата знает лучше, чем кто бы то ни было. У Руала Амундсена есть проблемы с ликвидностью, но несостоятельным его не назовешь. Если, конечно, экспедиция «Мод» благополучно выберется из ледового плена. Уже дважды Начальник пытался телеграфом отозвать судно домой, только ведь даже при наличии на борту беспроволочного телеграфа командовать вмерзшей во льды шхуной далеко не просто. Никто не мог сказать, когда объект реализации выполнит приказ о возвращении. Кредиторы соглашались подождать. В том числе и Леон.

Тебе надо — вот сам и действуй. 2 сентября 1924 года Руал Амундсен объявляет себя банкротом, его имущество будет описано, конкурсное производство откроется в суде по делам о несостоятельности. Скандал стал фактом. Мир в шоке.

18 сентября полярник отправляется из Ураниенборга в недолгую, но важную экспедицию. Едет в Дрёбак. Рядом с ним в «форде», который карабкается вверх по кручам, сидит Густав Амундсен. Наконец-то он занял надлежащее положение — он, всю жизнь воевавший с кредиторами, постоянно бравший в долг, тут пятьдесят крон, там сотню, терявший тысячи на чужих махинациях и вечно прятавшийся из опасения, что те, у кого он выманил мелкие суммы, поколотят его.

Полярник знает послужной список брата. Но как там король Хокон сказал о Хаммере? «Нельзя осуждать человека на веки вечные». Как партнер Густав был куда сподручнее чванливого датчанина. Реноме у Ежика такое махонькое, что вполне помещается у полярника в кармане, — очень удобный мастер-умелец.

Ровно в 12 часов братья входят в нотариальную контору, где состоится собрание кредиторов. Кроме того, присутствуют адвокат Эйнар В. Нансен, который теперь ведет почти все дела в отцовской конторе, и еще один молодой юрист — Лейф С. Руде, — назначенный управлять конкурсным имуществом. С детских лет будущий председатель Общества содействия лыжному спорту был большим поклонником полярника. Леона здесь нет. Это не его экспедиция.

При всех своих зимних интересах адвокат Руде не вполне представляет себе, во что ввязывается, принимая на себя управление конкурсным имуществом Руала Амундсена. В ближайшие несколько лет ему предстоит распоряжаться значительной частью норвежских полярных исследований. В докладе о конкурсном имуществе он констатирует, что экспедицию «Мод» преследовали «чрезвычайно неблагоприятные ледовые условия и режим течений. Именно в этом и должно усматривать главную причину банкротства».

Говоря о том, что побудило его объявить себя банкротом, Руал Амундсен ссылается на весьма благородный мотив, а именно желание «обезопасить остальных кредиторов», чтобы никто не мог упрекнуть его, будто он действовал в пользу брата. Этот довод не только подчеркивает его собственную добропорядочность, но имеет и другой плюс: наносит брату удар.

Перед Гаде он высказывается более откровенно: «Леон вынудил меня отбросить всякую учтивость. Теперь он тоже неизбежно станет банкротом». В письме дону Педро он изображает разрыв с братом в более достойных, однако не менее героических тонах: «К сожалению, должен уведомить Вас, что мой брат Леон уже не является моим управляющим: как только возникли неприятности, он отошел от дел. Стало быть, я совсем один, но сил у меня вдвое больше».

Весть о банкротстве повергает посла Гаде в шок, хотя он лишь коротко замечает, что «все это безусловно наводит на серьезные размышления». В Буэнос-Айресе сообщение тоже восприняли с ужасом. Дон Педро слаб здоровьем, но тем не менее полон «стыда и негодования на наших соотечественников, которые могли пренебречь всеми Вашими законными претензиями на поддержку в Ваших злоключениях». Датская газета «Политикен» констатирует, что Норвегия «заставила весь мир недоуменно покачать головой».

В письме послу Гаде адвокат полярника Алекс Нансен старается подчеркнуть, что в любом случае неверно утверждать, будто «норвежское государство и норвежский народ не хотели ничего предпринимать, чтобы воспрепятствовать банкротству Амундсена. Ведь Амундсен сам не захотел обращаться ни к государству, ни к общественности. Он сам объявил о своем банкротстве, и сообщение об этом безусловно явилось для большинства полной неожиданностью».

На другой день после собрания кредиторов в Дрёбаке полярник дает интервью газете «Тиденс тейн». Происходит это на Бунне-фьорде, в конфискованном холостяцком доме, который вместе с обстановкой оценен теперь в 30 тысяч крон. «Я совершенно один», — заявляет национальный герой, который лишился всего, кроме своих «сильных рук». Он не жалуется, хотя: «Я бы с радостью оставил у себя приемных дочек, но ничего не вышло». О девочках он говорит как об одном из аспектов научной работы: «Это ведь тоже был эксперимент. Видите ли, в Номе и вообще в тех краях народ не хочет признавать, что эскимосы способны развиваться, там бытует представление, что они могут подняться лишь до определенного уровня, но не выше». Поскольку полярный исследователь может констатировать, что «девочки прекрасно учились», его тезис, в общем, следует считать доказанным.

Руал Амундсен рассказывает интервьюеру, что приемные дочери в этот день покинули Ураниенборг, четыре месяца погостят в Хортене у г-жи Вистинг, «а затем поедут домой».

Домой? Ладно, пусть Камилла Карпендейл вернется домой, к своим многочисленным братьям и сестрам, на несколько лет раньше, чем планировалось, но как насчет Какониты Амундсен? Разве ее дом не в Ураниенборге? Полярник взял ее к себе как родную дочь. А теперь списывает со счетов как «эксперимент». Как одну из убыточных статей конкурсного имущества.

Существование приемных дочерей базировалось на стабильных взаимоотношениях обитателей домов на Бунне-фьорде, на том, что Алина и Леон будут руководить жизнью девочек. Порвав с братом, Руал Амундсен одновременно пожертвовал и своими дочерьми.

Глава 35 СЫН МИЛЛИОНЕРА

В тот самый день, когда остатки семейного эксперимента Руала Амундсена, эскимосские девочки Камилла и Каконита, покидают жилище банкрота и садятся в хортенский поезд, полярник пишет важное письмо — Кисс. А кроме того, начинает новый дневник. И ведет его в форме монолога, обращенного к ней: «Нынче послал тебе длинное письмо. Вряд ли оно тебе понравится, но я не мог не быть откровенным».

Полярник гол как сокол. Трансарктический перелет сорвался. Экспедиция «Мод» отозвана домой, хотя на деле шхуне потребуется еще год, чтобы наконец-то выйти из льдов. На родной дом наложен арест. Хаммер, гениальный спаситель, испарился. А брат Леон, крепкая опора в частной жизни и в делах, в ходе летних операций стал ему злейшим врагом.

Без друзей он не остался; есть у него состоятельные спонсоры в широком мире — Херман Гаде и дон Педро Кристоферсен. А еще — Густав, палочка-выручалочка. Возможно, удастся также подтолкнуть кой-кого из злорадствующих соотечественников к раздумьям и самоанализу.

Конкурсный управляющий не стал возражать против уже запланированного турне полярника по Америке, которое позволит выручить средства на выплату жалованья экипажу «Мод». Но чемоданы конфискованы. Он пакует вещи в ящики. «Собираюсь я, думая об Аляске, и багажа выходит много. Ведь я, дружочек, уезжаю в эмиграцию», — пишет он в дневнике, обращаясь к Кисс.

«Из-за событий последнего времени я всегда буду чувствовать себя здесь плохо. И потому останусь по ту сторону Атлантики, пока ты не позовешь. А если ты позвать не захочешь, я, наверно, и помру там, на севере. В теперешних обстоятельствах уэйнрайтский дом представляется мне самым лучшим местом. Там я останусь мужчиной, а здесь — Бог его знает кем. Там здоровая жизнь на свежем воздухе, дающая силу и энергию. Стало быть, там я буду тебя ждать. Если ты полагаешь меня недостойным и звать не хочешь, так и скажи. Ты свободна сделать выбор, и я должен с этим считаться».

Вот так Руал Амундсен подводит баланс. По обыкновению, реальности не играют существенной роли. Конечная остановка изгнанника, дом в Уэйнрайте, принадлежит к конкурсному имуществу и может оказаться проданной еще прежде, чем он доберется в этот далекий край. Самое главное — уехать из Норвегии. Он снова стал Летучим Голландцем. Только по зову Кисс он может вернуться к жизни среди людей. Обобранный и опозоренный, он вручает ей свою судьбу. Взамен ему предложить нечего, нет у него ни белых медведей, чтобы сложить к ее ногам, ни розовых чаек в золоченой оправе, ни загадочных посвящений, ни самолета, названного ее именем, ни укромного гнездышка на берегу зеркального фьорда. Он может предложить ей, жене богача, только себя. И никогда герой-полярник не нуждался в г-же Беннетт так, как сейчас.

Накануне отъезда с Руалом Амундсеном связывается адвокат брата, Альберт Балкен, сообщает о намерении Леона доказать, что Ураниенборг был подарен еще в 1928 году, а значит, не может быть включен в конкурсную массу, но, напротив, после получения от Нильса Гудде официально зарегистрированного документа принадлежит ему, Леону. Опасность, что на судебном процессе всплывет имя г-жи Беннетт, очень велика. В глазах Руала Амундсена это blackmailing[132].

Пугающие перспективы отступают в тень перед новым событием; он получает из Лондона письмо с ответом на все свои вопросы. Новый знаменательный день в хронике полярника: «25 сент. 1924 г. Этот день навсегда останется в моей памяти как самый замечательный, самый прекрасный. Малютка — моя, моя, моя!» У полярника пока есть соломинка.

На следующий день он покидает Норвегию. Обанкротившийся национальный герой бежит из родной страны через черный ход, в Гётеборг. Густав провожает его до Мосса. Отныне он один, но не совсем — у него есть дневник и «беспроволочная», телепатическая связь с Кисс. Вдобавок он получил новое письмо.

«Да, теперь ты добрая и милая. Совершенно как в давние времена». Полярник постоянно грезит о «давних временах». О временах еще до того, как он, поставив все на карту, потребовал, чтобы она ушла от мужа, пока он находился в Ледовитом океане на борту «Мод». Об идиллических днях в разгар окопной войны, когда он месяцами сидел в Лондоне, во всем готовый на ее условия. Тогда она была «добрая и милая». Позднее он вынудил ее продемонстрировать, кто из них сильнее.

Руал Амундсен — единственный норвежец на трансатлантическом пароходе «Дроттнингхольм», «весьма комфортабельном». Жертва банкротства путешествует первым классом и обедает за капитанским столом. Письма от Кисс внушили ему новую веру в жизнь; мир выглядит светлее: «Целыми днями я непринужденно с тобой беседую и шлю тебе тысячи беспроволочных телеграмм. Надеюсь, твой приемничек исправен????» Если плавание на «Мод» напоминало свадебное путешествие без невесты, то сейчас он похож на старого мужа в деловой поездке: «Твой миниатюрный портрет всегда со мной, стоит на ночном столике вместе с часами, которые мне подарила ты, и подушка у меня своя, а наволочки для нее тоже сшиты тобою. Пользуюсь я и твоими носовыми платками. Так что сама видишь. Я полон тобой. Беспроволочные депеши отсылаются днем и ночью и должны быть приняты». Пока он может полагаться на свою «маленькую женушку», он «силен как никогда».

Нет, Руал Амундсен отнюдь не сломлен. Вскоре он, стоя на палубе, наблюдает, как «Дроттнингхольм» оставляет за кормой «Бергенсфьорд» со множеством его соотечественников на борту. А однажды в столовой происходит инцидент, отчетливо показывающий, что в мире он по-прежнему пользуется большой популярностью: «Поистине трогательно было слушать нынче людей. И ведь все они шведы, за исключением одного американца и одного датчанина. Во время обеда оркестр исполнил, в частности, "Воскресный день девушки-доярки"[133]. Вообще аплодировать здесь не принято, но, когда музыка кончилась, все бешено захлопали. Достойная дань уважения моей стране и мне. Красивый жест, от которого на душе у меня стало хорошо». Давненько полярник не испытывал благотворного воздействия аплодисментов.

Само собой, всенародная слава имеет и свои темные стороны. «Мир полон коварных соблазнов, на которые легко попадается тот, у кого нет опоры». Не имеет ли полярник в виду другое плавание? Может быть, ту женщину, с которой столкнулся несколько лет назад, на пути в Ном? Все это нужно забыть — стереть с лица земли. Рядом с Кисс даже самая красивая из здешних пассажирок низводится до положения этакого препятствия в мини-гольфе. «Эти женщины — сплошь сумасшедшие. Я не сказал им ни единого слова, но все они жаждут сфотогр. со мной и отправиться на полюс. На меня они наводят бесконечную скуку. Ты можешь представить себе что-нибудь более нелепое? Я не обращаю на них внимания, благодаря тебе, моя замечательная девочка».

Само собой, Руал Амундсен не отказался от плана великого перелета. «Noch ist Polen nicht verloren[134], — писал он, неисправимый оптимист, дону Педро через несколько дней после банкротства. — Отказываться бесполезно, дон Педро. Отказавшийся сам подписывает себе смертный приговор».

В принципе потерян всего один год. Сотрудничество с тремя норвежскими летчиками продолжается. Контакт с компаниями «Дорнье-Валь» тоже не прерван. На фабрике в Пизе удовлетворились тем, что Хаммер, который, по их мнению, «с невероятным легкомыслием упустил финансирование», больше не участвует в этом предприятии. А вот Рисер-Ларсену немец-директор полностью доверяет.

Прежде всего норвежскому лейтенанту надо выяснить, какова вероятность того, что их давний итальянский союзник Локателли захочет осуществить полярный перелет, опередив их. Директор Шульте-Фролинде не очень верит, что полярный энтузиазм сохранится в Италии до следующего лета, «особенно потому, что фашистский режим получил сильный удар и Муссолини, возможно, не задержится в своем кресле надолго». Перелет через Северный полюс вообще ни одно правительство не включало в свою программу.

Параллельно с имущественными трансакциями Руал Амундсен предпринял несколько безуспешных попыток добыть новые средства для экспедиции. В отсутствие Начальника дальнейшие усилия по обеспечению финансирования берет на себя Рисер-Ларсен, теперь в сотрудничестве с Норвежским обществом воздухоплавания. В прессе проскальзывают намеки, что новый перелет состоится под совместным руководством лейтенанта и старого полярника. Кроме того, экспедиция в режиссуре Общества воздухоплавания не включает перелет на Аляску, ограничиваясь перелетом к Северному полюсу. Пизанский самолетостроитель считает это решение «необыкновенно удачным, ведь, бесспорно, именно в тамошнем регионе должно приобрести опыт, прежде чем отважиться на грандиозное предприятие — лететь на Аляску». Великий план Руала Амундсена мало-помалу стал занимать и умы других людей.

«Я более чем когда-либо за все 53 года моей жизни был близок к мрачному отчаянию», — пишет полярник в мемуарах. Хотя по прибытии в Нью-Йорк он как будто бы находится в на редкость безоблачном расположении духа. Встречает Амундсена агент его импресарио, который, как записывает полярник, «вручил мне твое милое письмо». Он незамедлительно приступает к подготовке статей и докладов для американского рынка. «Кидик, мой всегдашний менеджер, очень доволен перспективами», — пишет он Херману Гаде. Покоритель Южного полюса, как ему и подобает, устраивается в огромном фешенебельном отеле «Уолдорф-Астория». Единственное, что мучает его в мегаполисе, это невыносимая жара.

8 октября наступает переломный момент — внезапно, как по волшебству. За чаем Руал Амундсен встречается с группой журналистов. Через некоторое время его зовут к телефону. Американец по имени Линкольн Элсуорт просит о встрече. «Услышав его голос, — много лет спустя пишет американец в своих воспоминаниях, — я невероятно разволновался, словно молодой охотник, который впервые прицелился в лося».

В дневнике Амундсен отмечает: «Под вечер сюда заходил некто Линкольн Элсуорт, 42 лет от роду, я встречался с ним в Париже во время войны. Сильный, красивый мужчина. Хочет участвовать в нашем перелете. Готов предоставить 20 тысяч долларов собственных средств, но надеется заинтересовать и своего отца, человека очень богатого. Возможно, что-то получится». Полярник еще не решается поверить. Скромный, похожий на бойскаута американец ничем не напоминает мецената.

И все-таки чудо свершилось, в его жизнь вошел новый дон Педро.

Через пять дней они встречаются вновь. «Сегодня обедал с Линкольном Элсуортом, — записывает полярник в дневнике. — Я сказал ему, что нужно собрать как можно больше денег и уже тогда обо всем потолковать. Он просиял. Дескать, его отец очень богат и может с легкостью оплатить всю музыку».

Засим полярник выезжает влекционное турне.

26 октября он опять в Нью-Йорке. В отеле его ждут письма от Кисс. А спустя три дня приходит невероятное сообщение. «Сегодня Элсуорт предоставил мне 90 тыс. долларов, а это означает, что перелет практически обеспечен. Телеграфировал на родину, запросил насчет тамошних перспектив». Он пока не рискует принять новое решение. Старик Элсуорт — в какой мере на него можно положиться? Деньгами-то распоряжается именно он.

Джеймс У. Элсуорт — высокий, худой семидесятипятилетний мужчина, мультимиллионер, типичный капиталист с виллой во Флоренции, замком в Швейцарии и небоскребом в Чикаго. Элсуорты принадлежали к элите американского общества и разбогатели в первую очередь на добыче угля. Взаимоотношения холодного властного отца и единственного его сына были весьма напряженными. Линкольн, рано оставшийся без матери, получил инженерное образование и посвятил свою жизнь поискам приключений. Особенно старику не нравилось, что сын курит трубку.

Впервые Руал Амундсен встречается с некогда энергичным и волевым, но уже изрядно ослабевшим Джеймсом У. Элсуортом у него на ферме, в Хадсоне, штат Огайо. Вернувшись ночным поездом в Нью-Йорк, он телеграфирует Кисс, что денежная проблема решена, самолеты заказаны. После чего сразу же садится за подробное письмо: «Первым делом пишу тебе, потом Рисер-Ларсену, с распоряжением форсировать подготовку экспедиции». Очередность весьма важна. Кисс стимулировала и вдохновляла все дела полярника с тех самых пор, как он вернулся с Южного полюса. Поэтому он вначале информирует г-жу Беннетт в Лондоне и лишь затем шлет важные распоряжения в Христианию. «Итак, я начал все сначала, в этот раз на более здравой и разумной основе», — подытоживает он в дневнике.

9 ноября полярник вторично встречается со старшим Элсуортом, теперь в Нью-Йорке. Одряхлевший отец принимает спортсмена-сына и его седеющий идеал в библиотеке. Гость быстро подсчитывает: «Все стены увешаны картинами, каждая стоимостью не менее 75 тыс. долларов. Тут и там произведения искусства V века до Р.Х. На полу в одной из комнат ковер XI века!!»

В третий раз богач-капиталист заверяет полярника, что предоставляет ему субсидию. Однако же ставит условие: сын должен бросить курить!

Планы Руала Амундсена и Линкольна Элсуорта незамедлительно публикуются в американских газетах. Однако к сотрудничеству с Норвежским обществом воздухоплавания новый партнер относится скептически. Полярник обратился к обществу за поддержкой, когда уже не видел иного выхода. Теперь он может сообщить телеграфом о пересмотре условий, но подчеркивает, что при любых обстоятельствах «Рисер должен срочно заказать те 2 аэроплана».

15 ноября он записывает в дневнике: «Замечательно встретить человека, относящегося к другому с таким доверием, с каким Эле. относится ко мне». Этот человек обладает преданностью Вистинга и толстым бумажником дона Педро, а вдобавок разделяет поразительную убежденность полярника в том, что полет над неведомой ледяной пустыней — наивысшее счастье, какое может выпасть человеку».

Элсуорт дает деньги, но за осуществление планов отвечает Рисер-Ларсен. Оба они — необходимые предпосылки удачного возвращения Руала Амундсена на театр полярных исследований. Чтобы организовать авиаэкспедицию в экстремальных климатических условиях, требуется профессиональная компетентность, которой лыжник и погонщик собак никогда не обладал. Ялмар Рисер-Ларсен, энергичный тридцатичетырехлетний лейтенант авиации, именно тот, кто нужен Руалу Амундсену, чтобы его мечты стали явью. Получив последние решающие телеграммы, лейтенант срочно берет на службе отпуск и приступает к практической организации полярного перелета Амундсена и Элсуорта.

«16.11. 12-я годовщина! Чудесный день. Столько прекрасных воспоминаний. Доброй ночи. Храни тебя Господь». В разгар лихорадочной деятельности полярник отмечает юбилей. Двенадцать лет минуло с тех пор, как он повстречал в лондонском отеле «Сесил» богиню счастья. С тех пор томные звуки его мандолины прилетали к ней из самых отдаленных уголков мира. А теперь, очень скоро, она увидит, как он поднимется в воздух и возьмет курс на Северный полюс!

Но прежде ему предстоит еще одно лекционное турне.

Приезжая на новое место, он всякий раз сгорает от нетерпения: нет ли писем из Лондона? Все ее весточки читает с жарким интересом, но и с подспудной тревогой: «Чудесное письмо, однако, дружочек, похоже, ты все время очень занята — графы и графини, герцоги и герцогини! Стало быть, и на балы выезжаешь, и танцуешь?» Впрочем, это отнюдь не намек, что у него есть пусть даже незначительные сомнения. «Твои письма дарят мне огромную радость и счастье. Я знаю, ты моя навеки, все сомнения развеялись».

Мысленно полярник вместе с Кисс, которая проведет Рождество в родном Тронхейме. Сам он возвращается в свою любимую «Уолдорф-Асторию»: «Прибыл сюда нынче в 9 утра — видела бы ты их! Лица у всех — от коридорных до управляющего — просто сияли. Пришлось с каждым поздороваться за руку! Кажется, все меня любят».

Однако в Нью-Йорке ждут непредвиденные сложности: «Спешно приехал Элсуорт. У него уйма неприятностей с отцом. С этим старым сумасбродом никак невозможно поладить. К тому же он тяжело болен. Так вот ему взбрело в голову, что сын должен отказаться от экспедиции. Сын ответил решительным "нет" и навсегда распрощался с отцом и домом».

Старший Элсуорт готов оставить в распоряжении полярника 80 тысяч долларов — в обмен на уход сына из воздухоплавания. «Заманчиво для бедняка… но не для меня! Поступить так может лишь трус и предатель. Именно Линкольн Элсуорт дал мне шанс вновь подняться, и потому я всегда буду ему верным другом. Больно сознавать, что я причина семейного разлада, но, увы, в нынешних обстоятельствах это неизбежно».

Что касается американских кредиторов, Руал Амундсен и тут должен пройти через банкротство. Но он принимает новое унижение с большим спокойствием. Молодой Элсуорт подарил ему черное пальто с каракулевым воротником, подбитое норкой, — «я теперь прямо-таки миллионер!»

Новые друзья обедают в «Сент-Реджисе». Однако в мыслях — и в дневнике — полярник спешит прочь из зимнего мегаполиса: «Завтра сяду с тобой в поезд, и в 7 час. вечера мы вместе сойдем в Тронхейме. Ура, сочельник проведем дома, будем танцевать вокруг елки и петь: веселого Рождества!»

Полярник проводит сочельник в гостиничном номере, наедине со своими мечтами: «Спасибо тебе, спасибо, милая женушка, за рождественский подарок. Очень полезный шарф! Но я припрячу его до нашей встречи. Здесь в этаких ярких цветах ходить негоже!»

В своих воспоминаниях «За горизонтом» Линкольн Элсуорт пишет об этом времени как об «ужасной зиме»: он конфликтует со старым больным отцом, который очень быстро пожалел, что согласился поддержать гибельный перелет к Северному полюсу.

Старший Элсуорт отчаянно старается вырвать сына из лап полярника. «Господи, опять невезение, — записывает Амундсен в дневнике 26 декабря. — Я был совершенно уверен, что Элсуорт на моей стороне, и вдруг сегодня он заявляет, что выйдет из игры, если я не сумею обеспечить третий аэроплан. Да-а, хорошенькое дело. И в чем же причина? Он вдруг до смерти перепугался — наверно, кто-то сказал ему, что это будет поопаснее прогулки на Пятой авеню, вот он и ищет способ выйти из игры. Сколько же на свете настоящих мужчинУ. Может статься, старик Э. теперь оспорит мое право на самолет. Посмотрим! Предложить мне, милая Кисс, особо нечего, но мужества у меня пока что хватает».

Уже на следующий день полярнику становится ясно, что он неправильно понял Элсуорта, который явно пытается хоть в чем-нибудь пойти навстречу отцу, не ставя под удар основы экспедиции: «Нынче с Элсуортом все прошло благополучно. Я совершенно неправильно понял его вчера и беру все свои слова обратно. Для него в этом перелете вся жизнь». Сын миллионера вручает полярнику свою судьбу.

Как бы то ни было, к Новому году удается достичь определенного компромисса. Видимо, свою роль сыграли здесь и Элсуорт-старший, и Общество воздухоплавания. Поскольку очень скоро выясняется, что достать средства на третий самолет невозможно, Амундсен и Элсуорт отказываются от изначального плана лететь на Аляску и соглашаются рассматривать свое предприятие как рекогносцировку для «будущего трансполярного перелета». В своих мемуарах Элсуорт пишет, что они с Амундсеном, невзирая на все свои клятвы, втайне решили «лететь до Аляски, если все пойдет хорошо».

Совокупные издержки на осуществление воздушной экспедиции далеко превысят сумму, которую мог обеспечить Элсуорт. Полярник рассчитывал, что его норвежские компаньоны сумеют собрать недостающие деньги. В связи с этим имения на Бунне-фьорде снова привлекаются к финансированию.

Пока друг был в отъезде, Херман Гаде обратился к дону Педро Кристоферсену с предложением сообща реализовать план покупки по настоящей цене — вдвое выше той, какую полярник назначал перед банкротством, то есть за 40–50 тысяч крон. Старый магнат, разумеется, готов сделать такой дружеский жест, чтобы выручить друга из беды. В итоге недостающая сумма скоро начисляется на амундсеновский счет у адвоката Нансена и ждет распоряжений.

Норвежское общество воздухоплавания незамедлительно предлагает вложить эти деньги в экспедицию. Руал Амундсен соглашается — скрепя сердце — направить запрос двум своим спонсорам. Однако ж Гаде чует недоброе. Он не только отклоняет запрос, но и поручает адвокату Нансену, «если проблема приобретет актуальность, купить дома от моего имени». Так было нужно, чтобы защитить полярника от него самого и от других.

Тем не менее вопрос с правом собственности на два дома отнюдь не разрешен, хотя деньги на покупку есть и их вполне достаточно. Конкурсный управляющий готов позволить Руалу Амундсену выкупить имения через его друзей Гаде и дона Педро, но главный кредитор, Леон, категорически против. Он по-прежнему считает эту недвижимость своей и решает обратиться в суд. Как для Руала, так и для Леона речь идет уже не о двух шале, а об отстаивании своих прав.

В отсутствие полярника за Ураниенборгом присматривает Густав, тогда как Леон постоянно живет в Рёдстене. «Последний раз, сойдя на Болерудской пристани, — пишет Ежик полярнику, — я встретил Леона. Я воспользовался случаем, подошел и спокойно высказал ему все, что у меня на сердце. Могу только сказать, выглядел он жалким и несчастным».

У Леона тоже было что высказать Густаву, но все это его адвокат излагает в письме окружному судье: «Означенные места и раньше, и теперь усиленно используются контрабандистами, например, бухта возле Ураниенборга в отсутствие г-на Руала Амундсена использовалась как перевалочный пункт для спиртного и проч. Сейчас г-н Руал Амундсен в отъезде, и г-н Леон Амундсен, заметив на фьорде изрядное оживление, справедливо опасается, что данная территория, возможно, опять используется контрабандистами».

Кстати говоря, в рождественские дни полярник получил от своего богатого нового друга предложение касательно постоянного места жительства. Линкольн Элсуорт готов предоставить ему средневековый замок Ленцбург в Швейцарии, где он сможет в тишине и покое провести остаток дней. Согласно дневнику, Амундсен назвал в ответ другую альтернативу: «Погодите, вот побываете в Лондоне, тогда увидите, где я проведу остаток жизни!!!»

Именно сейчас, через шесть лет после старта экспедиции «Мод», Руал Амундсен как никогда твердо уверен, что совсем скоро он и Кисс будут вместе. Новогодний вечер тоже посвящен ей: «12 лет! Печаль, радость, веселье, боль — все это мы испытали лишь затем, чтобы год от года постройка наша становилась все роскошнее и прочнее. Да, благодаря тебе, прекраснейшая из женщин, мы преуспели. Нет слов, чтобы передать, скольким я обязан тебе. Благодарность — единственное, что я могу предложить тебе сейчас. А позднее, надеюсь, жизнь в самой нежной любви. Ты знаешь, милая женушка, я с тобой, ты ведь чувствуешь это все время, каждую секунду?»

Прямо-таки торжественная речь после двенадцати лет, прожитых под одной крышей. На самом же деле он ни на шаг не приблизился к семейному счастью. Но за минувшие годы рухнуло так много иных построек, вот почему эта необходима ему как никогда.

На следующее утро, первое утро 1925 года, он просыпается — в мыслях — рядом с ней: «Доброе утро, поцелуй и самого тебе счастливого нового года. Чувствуешь на лбу мой поцелуй? На глазах? На щеках? На губах? На груди? Нет, тут мне лучше умолкнуть. Кстати, хорошее начало для первого дня года!»

5 января 1925 года полярник выезжает в новое турне, с диапроектором. Как и ожидалось, лекции вызывают интерес, за время разъездов по Америке Амундсен может отослать на родину, в «пасть льва», 27 тысяч крон. И все же в ходе этого последнего турне его одолевает растущая тревога. Экспедиция под контролем, конкурсное производство идет своим чередом; неуверенность гнездится много глубже. Он чувствует, что Кисс ускользает от него. «Где же ты?» — спрашивает он уже через неделю после Нового года. Полярник должен знать обо всех ее передвижениях. Должен быть рядом, где бы она ни находилась.

За считаные недели роскошная и прочная постройка их взаимоотношений начала шататься. Ему кажется, что письма приходят реже; он подозревает ее в переписке с другим мужчиной. После вечерней лекции 18 января пишет: «Не знаю, со мной ли ты еще. Ради Бога, развей сомнения, которые вновь терзают меня. Прости». Последнее ее письмо датировано 26 декабря — никакой весточки к Новому году.

В Бостоне он останавливается у Горация, младшего брата Хермана Гаде. Там и получает телеграмму: Кисс хворала. «Господи, что с тобой было? Срочно напиши. Дай-то Бог, чтобы ты уже поправилась». Турне продолжается, он в растерянности. «Быть может, твоего письма мне будет достаточно, а быть может, и нет». Через три дня, 23-го: «Доброе самочувствие покинуло меня. Опора под ногами, казавшаяся такой прочной, шатается». Его обуревает ревность — к бизнесмену-канадцу, другу семьи: «Мысль о Кэмпбелле нейдет у меня из головы. Ты чуть было не вступила в переписку с одним мужчиной, 10 лет назад». Мысленно полярник все время возвращается в годы окопной войны.

27 января он опять в Нью-Йорке. Любовных писем в гостинице нет. Вдобавок в городе разыгралась метель: «Пятая авеню превратилась в узенькую тропинку. Здорово!»

Вместо желанных писем от Кисс приходит неотвратимое письмо от старшего Элсуорта. Тот совсем ослаб здоровьем и надиктовал текст доверенному сотруднику, но подписал собственноручно: Джеймс У. Элсуорт. Старый делец заявляет, что Руал Амундсен неоднократно нарушил соглашение о финансировании, заключенное ими на ферме Элсуорта в Огайо. Полярников способ решать деловые вопросы привел к тому, что старший Элсуорт полностью потерял доверие к практическому осуществлению экспедиции. Старик пишет, что эти огорчения успели вконец подкосить его здоровье. Он уверен, что сын погибнет во время перелета, а поскольку решение лететь остается в силе, сам он тоже не «переживет этого испытания». В последний раз сломленный отец пытается спасти жизнь единственного сына. Аргументы логичны, однако бесплодны. Линкольн Элсуорт вручил свою жизнь Руалу Амундсену.

Еще несколько дней ланчей, обедов и докладов — и вот 3 февраля 1925 года полярник поднимается на борт судна, которое доставит его обратно в Европу. Перед отъездом он наконец-то получает письмо. «Я тебя не понимаю. Ты спрашиваешь, на каком пароходе я возвращаюсь, а ведь я точно помню, что сообщал тебе об этом в 5 разных письмах».

Давным-давно было ясно, что вернуться полярник рассчитывал через Лондон. Мысль об отъезде на Аляску была отложена в тот самый миг, когда на столе появились элсуортовские доллары. Судя по всему, г-жа Беннетт не видела причин подогревать в полярном путешественнике желание приехать в столицу Британской империи. Кисс ободряла его на пути в Америку, но чем ближе он был к Европе, тем сдержаннее она становилась. Его богиня жила в Лондоне, а вот герою ее мечтаний следовало обретаться в хижине на берегу далекой, суровой Аляски.

Едва полярник поднимается на борт американского парохода, как ему передают приглашение капитана во время корабельных трапез сидеть за его столом, по правую руку от него. «На английском пароходе об этом и речи бы не было». В целом на сей раз он чувствовал себя в Америке необычайно популярным. «Когда я вчера вошел в каюту, на столе стояла громадная ваза с изумительными розами». И ей, Кисс, не стоит быть слишком уж уверенной: «Если мужчины "помешаны" на тебе, то и вокруг твоего друга, между прочим, увиваются кой-какие девицы. Доброй ночи».

Глава 36 ТЫ ВСЮДУ НА СВЕТЕ ЛЮБИМ

В детстве, начитавшись Жюля Верна, Руал Амундсен мечтал построить электрический корабль, который легко и просто доставит его через льды к полюсам. Без малого полвека спустя, когда капитан современного пассажирского лайнера приглашает его на мостик, он просто диву дается, как далеко шагнул технический прогресс. «Вправду стоило посмотреть, — записано в дневнике. — Самое удивительное, что никого не было у штурвала! Судном управляет электричество, согласно заданной настройке. Так странно!»

В историю полярных перелетов Руал Амундсен входит как один из пионеров современной техники. Подлинный его вклад ограничивается сферой фантазии. В технике он не разбирается, однако умеет воплотить игру в жизнь.

Ванна с ее впечатляющими, но понятными кранами остается его любимым устройством и на трансатлантическом лайнере: «Поверь, ванна у меня изумительная. Стало быть, я могу выбирать, в какой воде купаться — в морской или в пресной». Полярнику нравится распоряжаться своими купаниями, но не трапезами: «Никаких сигналов к трапезам, каждый ест, когда хочет. Мне это все же не по душе».

Изо дня в день Руал Амундсен по четыре с половиной часа проводит на прогулочной палубе. Чтобы пешком пересечь Атлантику, нужен не один штабель экзотической древесины. Г-н Беннетт, например, нажил состояние на импорте тика[135] с Дальнего Востока. Блики лакированной палубы слепят полярнику глаза. 10 февраля 1925 года: «Тысячу раз желаю счастья, милая моя красавица. Будь я нынче с тобой, я бы сказал тебе все, что имею в виду. Ты, наверно, получила мою телегр.?» Он думал послать ей на день рождения цветы, но не знал, понравится ли ей это. «Вдобавок ты и без того получишь сегодня уйму цветов — поди, и из Канады тоже!»

Через два дня полярник уже устраивается в лондонской гостинице. У Беннеттов в Ли-Корте дом полон норвежских гостей. Полярник, который во время плавания вел себя высоконравственно, по прибытии в столицу ударяется в загул. Бог весть, как его занесло в скверную компанию. «Хозяин оказался настоящим свинтусом». И какие же там, собственно, были женщины? На следующий день он признается послу Фугту: «Он сказал, мне незачем опасаться, что кто-то нас видел, внешне-то дамочки были в полном порядке. Хотя бы это утешает. Было бы чертовски скверно, если б кто-нибудь увидел меня в обществе сомнительных женщин. Только этого недоставало. Да, хороший мне урок». К счастью, на другой день звонит Кисс: «В 5.30 услышал твой милый голос и теперь чувствую себя хорошо».

Весь следующий день он ждет нового звонка, «но, разумеется, ты вряд ли сумеешь позвонить, когда в доме столько народу». Ожидание и вправду тщетно. В девять часов полярник ложится спать.

Затем — драматические депеши из Ли-Корта: «Поверь, я был просто в шоке, услышав, что ты слегла. Ну не чертовщина ли, что болезнь и прочие гадости настигают тебя всякий раз, как мы встречаемся?» Для полярника такая игра слишком уж замысловата. Он не понимает, что для женщины «болезнь» подчас самый удобный способ держать мужчину на расстоянии телефонного звонка. «Господи Боже мой, как, однако ж, замечательно хотя бы слышать по телефону твой чудесный голос. Надеюсь, скоро мы наладим связь Осло — Лондон, так что очень долгих перерывов не будет».

В конце концов Богиня счастья соизволяет принять покорителя Южного полюса. Дневник от 17 февраля: «Так замечательно было погостить нынче у тебя. Видела бы ты мою походку и осанку, когда я после шагал по улице. Ведь я снова почувствовал себя мужчиной. Та жизнь, какую я веду, часто заставляет меня смотреть на себя самого как на этакого евнуха, из тех, что не находят применения своим силам. Омерзительное ощущение, которое зачастую действует крайне угнетающе. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но, наверно, понимаешь. Да, видит Бог, как я мечтаю о том дне, когда я по-настоящему стану мужчиной, а ты — женщиной».

Состояние здоровья Богини стабилизировалось; «начинаю чувствовать, что моя женушка опять со мной, как прежде». Еще день-другой полярник проводит вблизи любимой и даже после веселой вечеринки в «Карлтоне» смотрит на всех соперников свысока: «Что ж, милая женушка, ты можешь говорить и делать что угодно, я буду любить тебя так же сильно, ибо теперь знаю то, чего раньше никогда не знал наверняка, — ты всегда, всегда будешь моей. Это чувство для меня прекрасный стимул и непременно доведет меня до цели».

На этом чувстве он может долететь до Северного полюса, а то и до Аляски.

21 февраля — день расставания. Богиня счастья в красном платье. Он испытывает «адские муки», когда поезд отходит от перрона: «Мне казалось, я потерял все на свете». В течение нескольких месяцев он — на театре своих фантазий — завоевал ее, потерял и завоевал снова. Возможно, женщину в красном он видел в последний раз, продолжая путь к цели, которая, вероятно, будет равнозначна смерти: «Вся моя жизнь — это ты».

Руал Амундсен воспринимает Кисс Беннетт почти как магнитный полюс — как могучую силу, пребывающую в постоянном движении. Но фактически она больше похожа на полюс географический, ибо прочно и географически незыблемо обосновалась в Ли-Корте. Колеблется он сам — меж высотами уверенности и глубокими низинами ревности.

В Марина-ди-Пиза Начальник встречается со своим замом, Ялмаром Рисер-Ларсеном. Вместе они инспектируют гидропланы, уже полностью готовые. Лейтенант представляет профессионализм, полярник — фантазию.

25 февраля они поездом выезжают на север. Самолеты на этот раз повезут морем. Единственная надежная гарантия — пароход и паровоз. «Путешествовать с Рисер-Ларсеном очень приятно. Тихий, спокойный человек. При росте 6 футов 4 дюйма он возвышается над всеми, итальянцы глядят на него с изумлением».

Тридцать часов в поезде — и в ночь на 28 февраля норвежцы прибывают в Берлин. Этот день станет переломным в истории веймарской Германии. Умирает первый президент республики, социал-демократ Фридрих Эберт: «Погода прекрасная — по случаю кончины президента весь город увешан флагами, но приспущенными».

Оба улаживают еще кой-какие дела, после чего лейтенант отправляется дальше, в Киль. Полярник обедает с норвежским послом и вообще держится спокойно. Живет он в отеле «Кайзерхоф», который скоро так полюбится Адольфу Гитлеру. «Солидный, красивый угловой номер, выходящий окнами на Вильгельмплац и на живописный бассейн. Если б ты была здесь, со мной. Скучаю по тебе пуще прежнего. Особенно когда остаюсь совсем один».

Следующая встреча с Рисер-Ларсеном — в Копенгагене. Там их обоих приглашает поразвлечься в городе норвежский судовладелец Ивар Кристенсен. Тот самый «свинтус», что неделю-другую назад в «Савое» заманил полярника в компанию сомнительных дамочек. Наученный горьким опытом, Руал Амундсен на этот раз отказывается идти в ночной клуб, и судовладелец насмешливо замечает, что он, верно, не слишком любит женщин. «Угадали, — решительно отвечает национальный герой, — я люблю только одну, и чертовски сильно».

В полдень 4 ноября 1925 года международный экспресс делает короткую остановку в Колботне, юго-восточнее норвежской столицы, которая с Нового года, по общенародному решению, вернула себе исконное название — Осло. Вокруг по-прежнему снег. Трое встречающих, конные сани. Это капитан Густав Амундсен, а с ним местный лавочник и какой-то журналист, почуявший, что пахнет жареным. В Колботне полярник незаметно сходит с поезда: «Р.-Л. доехал до Осло, где угодил в лапы целой орды репортеров и фотографов».

Увы, писем нет, кроме одного старого, пересланного из Нью-Йорка. «Ты упомянула про сон. Что это было? Ты уж постарайся верить не в сны, а в меня». Он пытается завязать контакт, «беспроволочный телеграф» у него «работает на полную мощность», однако где-то в глубине уже свербит тревога: «Наверно, мой отъезд будет облегчением? Одной докукой меньше».

В Ураниенборге полярнику поневоле приходится заниматься всякими-разными делами — «постоянные хлопоты с конкурсом». Право собственности по-прежнему вопрос спорный. Леон несколько раз безуспешно пробует установить контакт с братом, сперва через своего адвоката, потом непосредственно. До сих пор существует опасность, что в ходе разбирательства может быть упомянуто имя Кисс Беннегг. В этом пункте полярник особенно щепетилен. От переговоров с противной стороной он отказывается, но вполне готов прибегнуть к другим способам: «Если они впутают твое имя, пускай пеняют на себя. Я ни перед чем не остановлюсь. Получат по первое число».

9 марта Руал Амундсен встречается в столице со своими партнерами из Норвежского общества воздухоплавания. Председательствует там д-р Ролф Томмессен, человек весьма оборотистый, владелец и главный редактор газеты «Тиденс тейн», самой современной в стране и во многом задающей тон. В тот год, когда Блерио перелетел через Ла-Манш[136], Томмессен защитил докторскую диссертацию на тему «Художник в греческом искусстве». Позднее у него обнаружится слабость к научно-фантастическому театру авиации, соединенная с ностальгическим преклонением перед эпохой древненорвежского величия. Хотя впоследствии главный редактор некоторое время заседал в стортинге, он куда больше верил в сильных, энергичных мужчин, нежели в бледных вассалов парламентаризма. Сотрудничая с Руалом Амундсеном, д-р Томмессен в полной мере узнает, что и у сильных мужчин есть свои слабые стороны.

Главного редактора избирают коммерческим руководителем общества, которое будет нести ответственность за полярный перелет; дела экспедиции ни в коем случае нельзя путать с руинированными личными финансами полярника. При наличии такой поддержки, какую представляет собой элсуортовский капитал, позиция Руала Амундсена как бесспорного Начальника экспедиции превыше всех возражений. Главные административные посты займут майор Юхан Сверре и норвежский представитель Международного олимпийского комитета, юрист Арнольд Рестад, недавно вышедший в отставку после недолгого пребывания на посту министра иностранных дел Норвегии. Он тоже ярко выраженный националист, с особым пристрастием к арктическому империализму.

Когда после этих многообещающих переговоров Руал Амундсен возвращается в Свартскуг, его наконец-то ждет «чудесное» письмо из Лондона. А на другой день, 11 марта, телеграф сообщает, что судно с самолетами вышло из Пизы. Экспедиция начинается. После нескольких дней, полных растущей тревоги, полярник снова ощущает неразрывное «единение» со своей лондонской богиней: «Мне необходимо знать, что я любим единственным существом, которым дорожу на этом свете».

Кисс Беннетт, видимо, обладала недюжинными способностями к сверхчувственным феноменам вроде телепатии и прочих явлений на пределе логики. Овладевая новейшими достижениями техники, Руал Амундсен мог потягаться с нею на этом поприще. Раз в этом мире суда обходятся без рулевого, а телеграммы — без проводов, то почему бы и мыслям двух неразлучных людей не лететь по воздуху друг к другу? «Ты чувствуешь меня? Кисс, Кисс, Кисс — это наши радиопозывные, понимаешь? — я люблю тебя всей душой!»

В это время перед отъездом в ледяную пустыню полярник общается прежде всего со своими драгоценными летчиками и их женами, а еще с семейством Густава и с Маусами, Гудрун и Робертом. Вдобавок его навещают желанные гости — сыновья Кисс Беннетт, Альфред и Пито, которые этой зимой проходят практику в конторах лесоторговой фирмы «Вестюэ Эгеберг» из Осло. 21 марта молодые люди — им около двадцати лет — поездом приезжают в Колботн, чтобы провести последнюю неделю вместе с полярником. В Ураниенборге они не впервые, однако характер дружбы между их обожаемой молодой матерью и знаменитым на весь мир путешественником остается от них скрыт. Он мастер заметать следы. «Когда мы сюда приехали, на моем столе лежала толстая стопка писем. "О, это моя почта!" — сказал Пито. Но я углядел фиолетовый конверт и мигом — фокус-покус! — извлек его оттуда. Еще бы чуть-чуть — и он бы его увидел. Спасибо тебе от всего сердца, друг мой. Сейчас твои отпрыски легли спать, а я сижу здесь и пишу их маме».

О трудах заместителя ярко свидетельствует то, что в последние дни перед выездом на север Начальник может посвятить себя гостям и таким домашним занятиям, как пилка дров и ремонт бани, прогулки и метание колец. «Твои сыновья впрямь похожи друг на друга, — удовлетворенно записывает он в дневнике. — Оба прямо-таки обожают сыры — козий и острый норвежский. Да, друг мой, приятно иметь таких гостей. Аппетит у них отменный, и они с благодарностью съедают все, что ни подай. Ты в самом деле имеешь полное право гордиться своими мальчиками, они наверняка станут замечательными людьми».

24 марта норвежский стортинг ассигнует 25 тысяч крон, чтобы предоставить в распоряжение Руала Амундсена военный транспорт «Фарм». На сей раз не обошлось без дебатов. 87 депутатов проголосовали за, 54 — против этой крайне скромной государственной поддержки полярного перелета. «Необходимо связать имя Норвегии с арктическими территориями»[131], — заявил от имени правительства премьер-министр Мувинкель.

«Нынче выехали 4 первых, — записывает полярник 26 марта. — На вокзале царило шумное ликование. А я кумекаю, как обхитрить их во вторник!» Во вторник он сам отправится поездом на север — с фальшивой бородой или в темных очках?

В ночь на понедельник, 30 марта, в Осло прибывает на «Оскаре И» Линкольн Элсуорт. Только один день невозмутимый миллионер наслаждается гостеприимством норвежца в Свартскуге. Вместе с Альфредом и Пито руководители экспедиции совершают прогулку по весеннему лесу. Кроме того, Руал Амундсен собирает чемоданы и делает «последний шаг». Читая эту дневниковую запись, невольно думаешь о завещании. Окончательный текст завещания он составит позже, в Тромсё. Первый вариант — в пользу братьев, Густава и Тонни. Затем эти безответственные лица были вычеркнуты и заменены «моей невесткой г-жой Малфред Амундсен».

В это время все имущество Руала Амундсена находилось в руках конкурсного управляющего; тем не менее следует обратить внимание, что своей единственной наследницей он назначает невестку. Не в пример мужу Малфред Амундсен была очень цельной личностью и пользовалась уважением всех окружающих, в том числе и своего прославленного деверя. Вдобавок она поддерживала дружеские отношения и с Кисс, и с ее сестрой Гудрун Маус. На случай возможного исчезновения полярнику было важно знать, что его личные вещи попадут в надежные руки.

Вечер накануне отъезда Амундсен и Элсуорт проводят в «Гранд-отеле», где Общество воздухоплавания устраивает в их честь торжественный прием. В зале «Рококо» собрались официальные лица во главе со старым великаном-полярником Отто Свердрупом. «В углублении посредине большого прямоугольного банкетного стола высился глобус с полярной шапкой из ваты, а по сторонам его — два аэроплана, готовые к старту». Согласно сообщениям газет, арктических путешественников чествовали цветистыми речами. Руал Амундсен поблагодарил за праздник, произнеся тост за двух присутствующих дам — г-жу Томмессен и г-жу Рестад.

В день отъезда Амундсен и Элсуорт обедают на Мунке-дамсвейен, в скромной квартире Густава и Малфред. Кроме них, присутствуют лишь ближайшие родственники: Густав-младший (Гого), его жена Аслёуг, Альфред и Пито. Затем прощание на Восточном вокзале. Полярник отказался от мысли «обхитрить» общественность. Провожающих много, в том числе один американец-репортер, представляющий шесть десятков американских газет. В петлицах у Амундсена и Элсуорта — гвоздики. Словно жених и шафер, они машут на прощание из открытого окна вагона. Дневник от 31 марта: «Отправился в дорогу в 6.50 пополудни. На вокзале масса народу. У самого края платформы стояли А. и П., М. и Г., Аслёуг и Гого, махали нам вслед. Мне казалось, среди них я видел тебя». Полярник счастлив — он в центре всеобщего внимания и в полной гармонии с самим собой. «Мы катим на север, скоро все начнется всерьез. Я рад, чувствую, что ты рядом. Так и будет».

Наутро руководителей экспедиции встречает в Тронхейме Трюгве Гудде. Дома у адвоката подают завтрак. Разговор идет по-английски — о полярном перелете и по-норвежски — о банкротстве. Пока Амундсен находился в Америке, брат Кисс Беннетг провел в Осло переговоры с адвокатами Нансеном и Руде. Теперь он может лично доложить полярнику о результатах.

Вместе с молодой женой и маленькой дочкой Гудде провожает суровых гостей к пристани, где они садятся на пароход скорого каботажного сообщения, следующий на север. Перед отплытием — торжественные проводы со студенческим хором и речами. Полярник примечает множество шапок с кисточками. Кроме того, записывает, что в Тронхейме подчистую распроданы почтовые марки, выпущенные специально к началу полярной экспедиции. Четырнадцать тысяч марок с белым медведем и аэропланом — по рисунку Пера Крога[137] — были раскуплены буквально за час. Родной город Кисс Беннетт, ликуя, прощается с великим сыном Норвегии.

4 апреля Амундсен и Элсуорт поселяются в Тромсё у аптекаря Цапфе. «Эле. даже не представлял себе, что на свете есть такие приятные, гостеприимные люди». Пока американец ходит по магазинам, норвежец по телефону выясняет, как обстоит с экспедицией.

Главные силы находятся значительно южнее, в Нарвике. Здесь экспедиция вступила в первую критическую фазу — аэропланы перегружают с одного судна на другое. Они упакованы в шесть огромных ящиков плюс еще двадцать одно багажное место — инструмент и запчасти. Не слишком вместительная полярная шхуна «Хобби»[138] доставит драгоценный груз дальше на север. Установленные на палубе огромные тяжелые ящики ставят под угрозу устойчивость судна, приходится ждать, когда экспедиционные метеорологи дадут добро на выход в море. Рискованнее может быть только сам перелет.

Лишь 8 апреля «Хобби» входит в тромсейскую гавань. Вечером опять праздник, с речами и мужским хором. Погодные условия вполне благоприятны. В пять утра 9 апреля 1925 года суда выходят в море — военный транспорт «Фарм» с пушкой на носу и «Хобби», низко осевшая под грузом механических птиц экспедиции. Ничто пока не напоминает о перелете.

Экипаж укомплектован совсем иначе, нежели прежние амундсеновские экспедиции на яхте «Йоа», на «Фраме» и «Мод». В его составе четыре важные группы: пилоты, механики, метеорологи и представители прессы. В остальном компания весьма пестрая — от директора «Дорнье-Валь» Шульте-Фролинде до такелажного мастера Рённе[139]. Этот ревматик, дезертировавший с «Мод», приполз на карачках и был прощен. Как специалист он попросту незаменим. Даже в 1925 году не всякую работу можно поручить механикам. Поскольку капитан Вистинг по-прежнему в ледовом плену, вместе с «Мод», Мартин Рённе — единственный из давних товарищей Амундсена в новой экспедиции.

А как насчет соперников? В воздухе, где Руал Амундсен задумал осуществить свои планы, по обыкновению кишат соперники. Все давно уяснили себе, что оптимальным средством для полета над Ледовитым океаном является дирижабль. Но только огромный. Американцы разрабатывали такие проекты. Пока не вмешался президент и не остановил все — слишком дорого, даже для великой державы. В данный момент главный соперник — британская экспедиция под началом двадцатичетырехлетнего искателя приключений, который носит исландское имя Греттир Алгарссон. Он скооперировался с несколькими старыми соратниками Шеклтона и, по слухам, строил дирижабль.

Пока Амундсен плыл на север, редактор Томмессен энергично старался выжать максимум из его конкурентов. Направил к Алгарссону корреспондента-интервьюера. В результате «Тиденс тейн» публикует целую полосу материалов о подготовке британской экспедиции и о теориях ее руководителя насчет превосходства нордической расы. Элемент соперничества очень важен, ведь он стимулирует интерес общественности, а значит, поможет укрепить экономическую базу экспедиции. Но одновременно Томмессен обращается в норвежскую миссию в Лондоне, желая втайне получить объективную информацию о планах Алгарссона «и особенно о сроке его отбытия из Англии». Из Лондона главный редактор регулярно получает сообщения не от кого-нибудь, но от давнего амундсеновского соратника Кристиана Преструда, работающего в миссии. Фрамхеймский лейтенант считает планы британцев «довольно слабо обоснованной аферой». С другой стороны, как пишет «Тиденс тейн»: «Как знать, кому в этой игре улыбнется капризная г-жа Удача».

Всего через несколько часов «Фарм» и «Хобби» настигает непогода — сильная волна, скверная видимость. Скоро они теряют друг друга из виду. Амундсен и Элсуорт, находящиеся на борту военного транспорта, очень тревожатся о судьбе «Хобби». Выдержит ли крепеж палубного груза или аэропланы уже в морской пучине? Связи с «Хобби» нет, а 11 апреля во второй половине дня, недалеко от острова Медвежьего, «Фарм» неожиданно принимает по радио еще одну, не менее зловещую депешу.

Кисс оперировали по поводу аппендицита. Депеша подписана общим английским знакомым. Руал Амундсен тотчас телеграфирует на родину, Густаву: «Как там К.? Сообщи незамедлительно». Внезапно все оказывается под вопросом. «Хобби» с аэропланами неведомо где в снежной буре. Но разве это сейчас важно? «У меня лишь одна мольба, одно горячее желание — чтобы Господь простер Свою длань над моей девочкой и сберег ее для меня». Без Кисс никакие крылья не донесут его до полюса. Она — основа всего.

13 апреля «Фарм» вошел в бухту Кингсбей на Шпицбергене, примерно под 79° северной широты. Ни о «Хобби», ни о Кисс вестей нет. «Я пока не получил от Густава ответа на свою телеграмму и очень тревожусь, — пишет Руал Амундсен в дневнике. — Сейчас поднимусь в радиорубку и пошлю еще одну депешу. Ты ведь знаешь, ты — все, что у меня есть. Знаешь, что я люблю тебя и обожаю. Знаешь, что жить без тебя — даже если иначе нельзя — совершенно невыносимо».

Следующим вечером Руал Амундсен, погруженный в невеселые мысли, стоит на палубе «Фарма», как вдруг к нему подходит какой-то лейтенант, протягивает бинокль. Позже полярник записывает в дневнике: «Я взял бинокль — и действительно: из льдов вышла "Хобби", большая, тяжелая, с палубным грузом. Вздох облегчения, и меня захлестнула горячая благодарность — горячая благодарность к смелым, дельным парням, горячая благодарность к Нему, чья рука действует везде и всюду». Тотчас поднимается суматоха. И крик «"Хобби" на подходе!» сменяется громовым «ура!», меж тем как шхуна скользит к ледовой кромке бухты.

Ликование продолжается всю ночь напролет. Но только 15 апреля, во второй половине дня, Начальник получает самое важное сообщение из Осло: «Телеграмма Англии. Все хорошо». В дневнике он снова благодарит Господа. «Наконец-то я могу перевести дух».

Несколько суматошных весенних недель маленький горняцкий поселок Ню-Олесунн жил под знаком полярной экспедиции. Почти как во Фрамхейме пятнадцать лет назад. Хотя их разделял целый мир, и не только буквально. Произошел скачок — от лыж и собак в моторизованную эпоху. Темп — определяющая черта новой реальности. Чтобы все подготовить, зимовки не понадобится. Еще до 2 мая аэропланы будут собраны — и можно лететь.

Каждый день Руал Амундсен ходил на станцию беспроволочного телеграфа в Ню-Олесунне и сверял свои часы с сигналом точного времени парижской Эйфелевой башни. Но если часы всегда шли правильно, то сам он мало-помалу становился неподвластен времени. В нем живет тот же неугомонный дух, что и в Лейфе Эрикссоне[140], Колумбе, Васко да Гаме, адмирале Франклине. Последний из великих первопроходцев, он был духовным лидером экспедиции.

В практической работе Руал Амундсен уже не являлся движущей силой, как некогда во Фрамхейме. С самых первых дней в Марина-ди-Пиза Рисер-Ларсен тесно сотрудничал с директором «Дорнье-Валь». Сообща с коллективом механиков они теперь завершали долгий технический процесс. Все зависело от конструкции аэропланов и от исполнения. Полярник понимал, что это не его стихия. Равно как и метеорология, которая назначит время старта. Даже с аэронавигацией старый лыжник был знаком плоховато.

Поскольку во время перелета он и Элсуорт будут выполнять функции штурманов-навигаторов, лейтенантам Рисер-Ларсену и Дитриксону любой ценой пришлось выделить несколько часов на обучение своих начальников. На всякий случай (вдруг самолеты потерпят крушение) американцу требовалось еще попрактиковаться в ходьбе на лыжах. Наконец-то и Начальник мог кой-чему научить.

Десять градусов мороза, дни ясные, солнце не заходит круглые сутки. Вокруг маленькой кучки деревянных домишек тянутся к небу белые ледяные зубцы. Времени у полярника хватало, и он проложил свою лыжню вокруг этого фантастического частокола, который парил где-то между шумом цивилизации и абсолютным безмолвием. «Мои мысли всегда, все время с тобой», — бисерным почерком пишет он в черной тетрадке дневника, обращаясь к Кисс.

Пришла пора испытать двигатели. Компания «Роллс-Ройс» прислала сюда своего механика. Мировая пресса с огромным интересом следит за мельчайшими событиями. «У одного замерз карбюратор! — записывает Начальник. — Я всегда питал и питаю недоверие к моторам на морозе». Он не забыл знаменитые мотосани капитана Скотта.

В общей сложности два гидроплана были оснащены четырьмя двигателями. Это давало им четыре шанса. Инженер Андрэ, пионер полярного воздухоплавания, имел всего один шанс, заявил некогда в интервью Руал Амундсен, «его вполне могло унести сильным штормом». Один шанс — достаточная причина для одной попытки. Полярник все больше восхищается шведским инженером. Сперва он преклонялся перед Франклином — за его мученичество, потом перед Нансеном — за его мастерство, теперь перед Андрэ — за что? Всем троим не откажешь в мужестве и отваге. Но инженеру вдобавок свойствен фатализм, совершенно чуждый Нансену. Саломон Август Андрэ вовсе не искал мученичества, не искал героических страданий в борьбе за победу; он вручил себя произволу стихий, доверился Господу. Полет воздушного шара «Орел» имел и религиозный аспект. Он мог завершиться благополучно, только если бы Господь направлял инженера всемогущей дланью своих ветров.

Руал Амундсен намеревался стартовать с острова Датского, с того же места, откуда «Орел» двадцать восемь лет назад отправился в свой многообещающий полет к Северному полюсу. С тех пор его никто не видел.

В один из последних апрельских дней Руал Амундсен собирает Элсуорта и пилотов — Рисер-Ларсена и Дитриксона — на важное совещание. Происходит оно в не слишком роскошном жилище директора угольной компании, где Амундсен квартирует вместе со своим старым другом Фрицем Г. Цапфе, заведующим матчастью экспедиции. Начальник объявляет собравшимся, что не отказался от плана лететь до самой Аляски. Наоборот, он думает совершить этот перелет на одном гидроплане, тогда как второй по достижении полюса развернется и полетит обратно.

Само собой, на Аляску полетит Амундсен, а Элсуорт вернется на Шпицберген. Начальник знал, что может рассчитывать на своего прежнего старшего пилота Омдала как механика, но, кроме того, он зависит от поддержки одного из двух теперешних пилотов. Дневник: «Мое предложение встретило полный отпор со стороны Р.-Л., а частью и со стороны Д. В результате мне пришлось отказаться от этой идеи».

Свои возражения лейтенант авиации аргументировал простыми расчетами таких величин, как расстояния и запасы топлива, но, разумеется, и тем, что пересмотр целей перелета противоречит всем имеющимся договоренностям и не в последнюю очередь соглашениям с административным руководством в Обществе воздухоплавания.

Руал Амундсен замышлял новую Мадейру. Хотел еще раз преподнести миру сюрприз, обвести всех вокруг пальца. Но это оказалось невозможно как минимум по двум причинам: во-первых, фактически руководил экспедицией не он, а его заместитель, которому он был вынужден уступить. Во-вторых, он не обеспечил себе тылы. Не имел на родине Леона, готового претворить в жизнь новый план. Он пожертвовал не только оперативным и профессиональным руководством, но и административным контролем над деятельностью экспедиции. Незаметно для себя превратился из самодержца в конституционного монарха.

Он вынужден капитулировать, правда не без риторического заявления напоследок: «Как часто я спрашиваю себя: куда подевалась отвага молодежи? Если у них нет абсолютно надежного плана, они тотчас идут на попятную. Конечно, до поры до времени мне придется уступить — один я лететь не могу. Однако ж когда мы вернемся с полюса, я опять поставлю этот вопрос. Если они и тогда не согласятся, телеграфирую в Общество воздухоплавания».

В этих строчках сквозит превосходство седеющего героя над людьми завтрашнего дня. Это больше чем надменная поза. Ему наверняка вспомнилась «Бельгика», когда он сам, двадцатипятилетний старпом, не задумываясь, с готовностью последовал за командиром корабля в неведомую антарктическую зиму. Он еще не шагнул в эпоху аэропланов, где последствия дерзости приобрели куда более серьезный характер. Как всегда, полярник заканчивает эту вечернюю запись приветом Кисс: «Благослови тебя Господь, девочка моя. Доброй ночи. Куда подевались мужчины?»

2 мая, в тот день, когда самолеты должны быть готовы к старту, полярник, обращаясь к лондонской подруге, как бы подводит внутренний итог: «Ты ведь понимаешь меня, понимаешь, как мне плохо. Пройдет ли это когда-нибудь? Сперва слетаю на полюс и обратно, а там будет видно. Одно очень меня утешает и позволяет забыть обо всем прочем: ты здорова! Милая Кисс, ты знаешь, я всем сердцем люблю тебя, знаешь, что работаю я лишь ради одного — чтобы добиться тебя! Помоги тебе (и мне) Господь».

Для Руала Амундсена было бы вполне естественно дать самолетам давние имена — «Кристина» и «Элизабет». Однако, по-видимому, экспедиция привлекала слишком большое внимание и о церемонии «крещения» на Шпицбергене наверняка узнает весь мир. Поэтому для общественности самолеты остаются безымянными. Довольствуются заводскими регистрационными номерами — N-24 и N-25. Только в душе полярник давным-давно наделил их именами.

3 мая Начальник отмечает, что получена телеграмма от премьер-министра Мувинкеля, которой правительство уполномочивает его от имени Его величества короля Норвегии принять во владение новые земли[141]. Но ждал он не этой депеши: «Получи я хоть самый коротенький телегр. привет от тебя, все было бы в наилучшем порядке!»

Через два дня «Фарм» и «Хобби» отправляются на север, чтобы подыскать на острове Датском подходящее место для старта. По-прежнему холодно и по-прежнему проблемы с моторами. «Думаю, эти трудности полезны, — резюмирует Начальник. — Можно многому научиться». Совершая ежедневные лыжные прогулки по льду бухты, он наткнулся на тюлениху с новорожденным детенышем. И пока механики и пилоты ковыряются с техникой, в одиночку или вместе с Элсуортом регулярно ходит взглянуть на белька — скоро ли тот сможет плавать.

Начинают поступать прощальные депеши, официальные и частные, от Гаде, от Густава, который взял себе псевдоним Хьельсен, даже от молодежи — Альфреда и Пито. Готовят к отправке последнюю почту на юг. «Написал тебе, как обычно. Мечтаю о почте с юга. Есть ли там словечко от тебя? Увы, нет. Ты совсем меня забыла?»

Суда возвращаются с давней базы Андрэ в бухте Вирго, результаты рекогносцировки неутешительны. На острове Датском условия для старта отсутствуют. Значит, надо стартовать из Кингсбея. Температура воздуха мало-помалу повышается, и моторы работают как часы. Теперь дело за метеорологами, которые определят исторический момент, учитывая условия видимости, направления ветра и температуру воздуха. Начальнику остается только ждать — «это мой последний шанс». Уже пришло телеграфное сообщение, что молодой Алгарссон отказался от своей полярной авантюры. «Нам это на руку, можно обойтись без спешки».

В Норвегии многие думают, что перелет начнется 17 мая[142]. Не знают они, как полярник ценит национальные праздники. В Ню-Олесунне устраивают «олимпийские игры» с бегом в мешках и подушечной войной на льду. 18-го синоптики сообщают, что в скором времени можно будет стартовать.

Аэропланы выводят на лед бухты, на стартовую позицию. Бензобаки залиты доверху. Проходят еще три нервозных дня.

Полярник не получил той телеграммы, которой так ждал. А ведь он поддерживал связь круглые сутки: «День и ночь — непрерывно — к тебе шли мои послания, и мне кажется, беспроволочный телеграф функционировал превосходно».

Дневник от 19 мая: «Завтра в 3 часа дня наши большие птицы взлетят и возьмут курс на север. Я знаю и чувствую, что все нервничают, но в остальном дела обстоят хорошо. Мы отправляемся в полет так же спокойно, как на завтрак. Лично я испытал подъем оттого, что мы полетим. Злые языки теперь умолкнут… Я снова прощаюсь с тобой, моя самая любимая на свете. Если пошлешь мне мысль, пусть она будет такая же, как в давние времена».

Но и в этот день старт отложили. Метеорологи не вполне уверены. «Труднее всего угомонить журналистов. Ведь они так и рвутся сообщить о нашем отлете, а мы не хотим давать никакой информации, пока не будет полной ясности со стартом». Но погода наконец налаживается.

21 мая 1925 года Руал Амундсен завершает черную тетрадь дневника: «В 3 часа взлетаем. Ну, не поминай лихом и не забывай, что твой мальчуган до последнего вздоха всей душой любил тебя. Передай привет твоим замечательным сыновьям. Я знаю, они всегда будут для тебя большой радостью!

Прощай, мой друг!

Руал».

Такими словами Руал Амундсен попрощался с Кисс Беннетт.

Было это в День Вознесения Господня.

Глава 37 В ЦАРСТВЕ СМЕРТИ

Отраженный горами тяжелый гул прокатывается над бухтой Кингсбей. Моторы работают на полную мощность, N-25 мчится по льду. 19 часов 40 минут, 21 мая 1925 года. На миг гидроплан скрывается в туче снега. И взлетает. Руал Амундсен там, на борту. Машина берет курс на Северный полюс.

Через три минуты взлетает и N-24.

Происходило нечто совершенно новое[143]. Прежде неслыханное. Историческое событие на перекрестке между Жюлем Верном и Юрием Гагариным. Через воздух и туман, над легкими неровностями льда, на высоте около трех тысяч метров, при десяти градусах мороза, в полярный день без ночи. Что их ждет впереди?

Колумб тоже знал, что рано или поздно доплывет до земли. Амундсен знал, что по ту сторону океана находится Аляска. Но что в промежутке? Этот вопрос оставался открытым.

Как и на воздушном шаре инженера Андрэ, на борту каждого самолета экипаж из трех человек. N-25 пилотировал Ялмар Рисер-Ларсен; Начальник был штурманом-навигатором, а механиком — Карл Фойхт из компании «Дорнье-Валь». Еще в первых числах января решили, что малорослый механик будет представлять фирму в перелете. Человек весьма скромный, Фойхт был родом из Вюртемберга и, по мнению норвежских газет, «безусловно принадлежал к альпийской расе». Остановив свой выбор на Фойхте, директор Шульте-Фролинде, видимо, руководствовался тремя соображениями: Фойхт был дельным механиком, опытным лыжником и отличался легким характером.

N-24 пилотировал Лейф Дитриксон; рослый лейтенант морской авиации летал уже девять лет, всего годом меньше, чем еще более рослый Рисер-Ларсен. Функции штурмана-навигатора исполнял Линкольн Элсуорт, только что обученный Дитриксоном. Без этого американца, вернее без его отца, Руал Амундсен не находился бы сейчас в воздухе, а по-прежнему сидел бы на мели, в прямом и переносном смысле. Двенадцать с лишним лет Элсуорт мечтал об экспедиции, мечтал отыскать континент, который его земляк Пири якобы видел когда-то к северу от Гренландии, — еще не открытую Землю Кроккера[144]. К счастью, американец был скромным человеком. На N-24 полномочиями установить флаг и взять во владение землю обладал Дитриксон. Третьим на борту был Оскар Омдал, самый молодой из всех, но в то же время работавший с Начальником дольше других. Поскольку же Омдалу уже давненько не выплачивали жалованья, он участвовал в перелете не только как механик N-24, но и как кредитор Руала Амундсена.

Самолеты были построены из сверхсовременного дюралюминия, но экипаж одет в традиционную полярную экипировку. Люди сидели на открытом воздухе, защищенные лишь низкими стеклянными щитками, штурман-навигатор впереди. Механик при необходимости мог перелезть в моторную гондолу, подвешенную над фюзеляжем в одной плоскости с крыльями. Конструкция гидропланов позволяла им садиться как на воду, так и на лед и снег.

При взлете и N-24, и N-25 были перегружены более чем на полтонны. В частности, на борту имелось полное полярное снаряжение на случай возвращения по льду: сани, лыжи и парусиновые лодки. Самолеты строились в Италии по немецким чертежам, двигатели у них были английские, а вот лыжи — норвежские. Комплектуя снаряжение, Рисер-Лар-сен отказался от шести пар лыж из заморского гикори[145] и потребовал лыжи из норвежского ясеня. Как он писал Начальнику: «Снаряжение предпочтительно целиком норвежское». Руал Амундсен тоже отнюдь не приветствовал импорт иноземной древесины.

Примерно после восьми часов полета машины должны были находиться вблизи от полюса. N-25 решает снизиться, чтобы провести необходимую рекогносцировку. Один из открытых вопросов, возможно самый важный, заключался в том, существуют ли в полярном бассейне достаточно подходящие посадочные площадки. Самолетам требовалась открытая вода или ровный лед значительной протяженности.

Ялмар Рисер-Ларсен находит узкое разводье и идет на посадку. Удачно, хотя машина чудом избегает повреждений от торосов, громоздящихся по обе стороны разводья. Им не терпится выяснить, на какой они широте. Лишь через некоторое время точное местонахождение установлено. Это не полюс.

Они приводнились в царстве смерти.

После нескольких суток в паковых льдах Руал Амундсен поднимается на крыло N-25, подносит к глазам бинокль и видит то же самое, что видел в свой бинокль капитан Скотт у Южного полюса, — норвежский флаг.

Приводнившись в крайне узком разводье, N-25 намертво застрял между торосов. Троим мужчинам никак не сдвинуть его с места — даже великану-норвежцу, легендарному герою и немцу-механику. Как только они разобрались в ситуации, Рисер-Ларсен немедля подготовил сани. Без подкрепления сделать можно лишь одно: идти к ближайшему побережью, к мысу Колумбия в Северной Гренландии. Провианта хватит на месяц. Вот такой срок им и отпущен. Остается единственный вопрос: где N-24?

Ответ находился среди льдов всего в нескольких километрах от них. N-24 следом за ними пошел на снижение и тоже совершил посадку. Затем экипаж определил координаты: 87°43′ северной широты. До Северного полюса, стало быть, не дотянули. Увы.

Определив свое местонахождение, они тоже задали себе насущный вопрос: что сталось с N-25? Дитриксон думал, что Амундсен, возможно, снова поднялся в воздух и в одиночку полетел к полюсу. «Поступок вполне в его духе», — заметил он.

N-24 не потерял маневренности, но был поврежден — еще при старте, и один мотор вышел из строя. Вдобавок пилота поразила снежная слепота. Они сделали все, что могли, оставалось только поднять флаг.

Этот-то флаг Руал Амундсен и видит в бинокль 23 мая. Разлука была очень недолгой, однако Нансен и Юхансен, встретившись на Земле Франца-Иосифа с Джексоном, вряд ли испытали большее счастье, чем Амундсен в тот миг, когда увидел в здешней пустыне знак жизни. Лейтенанты вскоре налаживают семафорную связь, наблюдая друг за другом в бинокль. Кроме того, еще через сутки выясняется, что аэропланы вовсе не лежат неподвижно, они двигаются — и довольно быстро — навстречу друг другу. Ведь еще Фритьоф Нансен указывал, что паковый лед находится в постоянном движении. Но какое счастье, что обе группы не удаляются друг от друга!

Удача, старый полярник, капризная удача или холодный расчет? Спросите Руала Амундсена в то утро, и он ответит: удачи не бывает; то, что не объяснить человеческими расчетами, имеет объяснение, лежащее за их пределами. Это не удача, это — судьба.

Переговариваясь по семафору, обе группы решают общими силами поднять в воздух N-25. (Позднее, после тщательного осмотра, они приходят к выводу, что в нынешних обстоятельствах починить N-24 невозможно.) Хотя их разделяют всего несколько сотен метров, продвигаться вперед очень трудно. Дрейфующие льды — стихия непредсказуемая: то они многометровой высоты, то миллиметровой толщины, то прочные, как камень, то мягкие, как мох, а непреодолимые барьеры чередуются с открытыми разводьями.

26 мая, после нескольких неудачных попыток, Элсуорт, Дитриксон и Омдал отправляются в дорогу. За спиной у каждого — 40 килограммов груза, на ногах — лыжи с незастегнутыми креплениями, ведь, возможно, идти придется по очень тонкому льду. Рюкзаки были тяжелые, и на всякий случай каждый надел спасательный пояс марки «Тетис», купленный на пароходе по пути в Тромсё. Начальник и Рисер-Ларсен выходят им навстречу от N-25. Скоро они узнают, что и очень короткий пеший поход может заключать в себе не меньше волнующего драматизма, чем героическое деяние.

«Только мы подошли к кромке льда, как послышались жуткие вопли и я подумал о самом худшем, — записывает Руал Амундсен тем вечером в экспедиционном дневнике. — Они упали в воду, неужели все? Поле зрения нам закрывал торос, и мы ничего не видели. Кошмар, страшный кошмар». В тот миг вся экспедиция висела на волоске. Первым провалился Дитриксон, за ним — Омдал. Оба хватаются за край льдины, но полярное течение увлекает их прочь. Вдобавок наваливается холод. Лыжи исчезают в пучине. Одно это уже серьезно, резервных лыж нет. Правда, есть еще пара. Элсуортовская.

Осторожно, очень осторожно американец протягивает Дитриксону свою норвежскую ясеневую лыжу. Лейтенант поспешно хватается за нее и выбирается на прочный лед. Элсуорт спешит к Омдалу, который уже едва не теряет сознание. Течение, которое некогда провело полярное судно «Фрам» через Ледовитый океан, норовит утащить безвольную жертву. Но в последнюю секунду, на грани потери сознания, обессилевший механик тоже успевает уцепиться за спасительную лыжу. Национальное дерево доказало свою крепость и в эпоху аэропланов.

Когда Линкольн Элсуорт немного погодя доставил к Начальнику его насквозь мокрых соотечественников, он знать не знал, что если и спас две человеческие жизни, то продлил их в общей сложности на пять с половиной лет. Ледяная купель под 87° северной широты должна бы стать для обоих лейтенантов предупреждением судьбы.

Наконец силы объединены. Теперь во что бы то ни стало надо поднять N-25 в воздух. Они решают урезать дневные рационы и дают себе сроку до 15 июня. Если к тому времени не справятся, придется принимать новое решение — продолжать борьбу за взлет или пешком идти в Гренландию. При тех рационах, какими они располагают, вопрос на самом деле таков: где они умрут — в пути или на этом месте?

В своих мемуарах Элсуорт пишет, что за считаные дни, когда они друг друга не видели, Амундсен очень постарел. А ведь при старте со Шпицбергена «страшное ярмо» уже свалилось с его плеч. В окончательном отчете полярник упоминает, что к тому времени вполне воспрянул духом: «Погибни мы прямо там, где были, печать опасности все равно не сотрешь». Ситуация вправду была серьезная и опасная. Хоть Начальник и стряхнул с себя «глумливое презрение», которое так долго ощущал, теперь он оказался в тупике, под гнетом моральной ответственности за людей, последовавших за ним в эту, по сути, сугубо эгоистическую авантюру.

Руал Амундсен единственный из шестерых знал ледовую стихию. Со своим тяжким опытом, накопленным в студеных пустынях, он один был способен руководить горсткой людей в таких экстремальных, далеких от нормальной жизни условиях. Небо, туман, льды — все сливалось в безвременье существования.

Начальник быстро и привычно поделил жизнь на точно отмеренные периоды — работа, отдых, еда, сон. Размечал часы так же, как рационировал сухари и пеммикан. В результате время вернулось. Вечность отступила. Отработанная рутина стала основой надежды.

Но пути из катастрофы пока нет. Будь полярник уверен в осуществимости пешего марша, он бы немедля повел товарищей к мысу Колумбия (расстояние составляет 750 километров), где его давний помощник Годфред Хансен еще в первый год экспедиции «Мод» заложил склад. Однако Амундсен знает льды, знает, что пеший переход невозможен. Пройти 750 метров по обманчивому, непостоянному рельефу уже стоило неимоверных усилий. Единственная надежда — воздух. «Как близко до дома — 7 часов полета — и как же далеко, в нынешних обстоятельствах», — записал он в дневнике.

Надеждой заведовал Рисер-Ларсен, пилот. Немногословный великан чувствовал на своих плечах груз ответственности. Фойхт ручался за самолет. Все было в порядке, дело только за взлетом. Мало иметь самолет, нужна взлетная полоса.

Задача перед ними стояла очень трудная — создать взлетную полосу, достаточно длинную и ровную, чтобы такая тяжелая машина, как N-25, с горючим и шестью людьми на борту, могла подняться в воздух. Ножи, лыжные палки, один топор, несколько деревянных лопат — инструмент не ахти какой, но это не самая большая проблема. Они находились в дрейфующих, наслоенных льдах — среди вечного движения. Любому плану, любой постройке постоянно грозили исполинские силы природы.

29 мая руководство и экипаж в полной мере осознали опасность ситуации. И только теперь они окончательно отказываются от плана продолжить движение к полюсу. Надо лететь назад, на Шпицберген. Речь идет исключительно о выживании.

Замерив глубину по новому методу эхолотирования, они за пять секунд установили, что до ближайшей земли, то бишь до морского дна, 3750 метров.

Немец начал падать духом. Он был не готов к такой ситуации. Остальные, каждый по-своему, много лет имели отношение к планированию экспедиции или хотя бы мечтали об Арктике. Механик-вюртембержец, возможно, искал приключений, но не был ни авантюристом, ни тем более полярником. Место Карла Фойхта — шумный темный ангар, а не безмолвие под немеркнущим небом Ледовитого океана. Трусом его никак не назовешь. В годы мировой войны он летал механиком на цеппелинах над Францией и Англией. Ужасы войны знакомы ему куда лучше, чем норвежским лейтенантам и американскому инженеру. Но здесь совершенно новый, неведомый театр военных действий. Смертный холод уже оцепенил все вокруг. После дневных трудов Фойхт иной раз сидит в апатии и крошит сухари, а то и хуже — табачный рацион. Элсуорт сдерживается. Амундсен выходит из себя.

В своей книге «За горизонтом» Линкольн Элсуорт пишет, что у них у всех развивался «полярный невроз». Начальник тоже им досаждал — «пил шоколад горячим, будто так и надо». Сейчас все шестеро обретаются в фюзеляже N-25 днюют и ночуют в углах и закоулках самолета, если, конечно, не работают снаружи. Однажды ночью всех будит крик Рисер-Ларсена. Машина в опасности — лед смерзается и может раздавить ее, как иное полярное судно. Снова и снова самолет приходится спасать. Снова и снова попытки взлететь кончаются неудачей. Апатия ширится. Работа продолжается.

Они назначили себе срок до 15 июня. Но успеют ли? Есть основания усомниться. Чудеса до сих пор случались только с Начальником.

9 июня длинноногий Рисер-Ларсен отмеряет шагами участок, который, по его мнению, можно превратить в стартовую полосу. На ее подготовку уйдет десять дней. При скудных рационах они в состоянии работать не более восьми часов в день. Начальник — виртуоз по части резки льда ножом, приделанным к лыжной палке. Зато двое крепких лейтенантов куда сноровистей раскидывают снег. И отлично знают, что отставать Начальник не любит. Возможность обогнать старика прямо-таки вдохновляет обоих.

10 июня Руал Амундсен видит гуся, летящего на северо-запад[146]. «Может быть, это знак Земли Кроккера?» — записывает он в дневнике. Может быть, между ними и Гренландией лежит остров или даже целый континент? Может быть, там ждет чудо? В таком случае это земля без склада. Но дальше к югу можно будет поохотиться. В тот же день Дитриксон пытается подстрелить пару гусей. Увы, промах.

Дневник от 11 июня: «Сегодня в 9 утра начали расчищать снег, но в час дня уже так измучились, что не могли больше работать». А расчистить от глубокого, тяжелого снега надо ни много ни мало четыреста метров. Инструмент плохонький; силы на исходе. Неудачных попыток было не счесть. Вот тут-то Омдал и вносит важнейший вклад в героическую хронику Руала Амундсена. Механик — человек простой, он думает подошвами: «Что, если нам хорошенько утоптать снег?»

Весь следующий день шестеро мужчин топают в снегу. К счастью, никто их не видит. Туман.

Они еще раз измеряют полосу шагами. Оказывается, она на сотню метров длиннее, чем они сперва думали. «Отличная добавка», — записывает Начальник в дневнике. Лично для него это в пересчете три года. Без этих ста метров все бы кончилось здесь — во льдах высоких северных широт. Они бы просто исчезли, точь-в-точь как Андрэ и двое его спутников на «Орле». Неплохой финал. Почти идеальный. В известном смысле.

Добавка будет не только отличной; эти сто метров в жизни каждого из шестерых окажутся разными по протяженности. Для половины из них это лишь отсрочка; Дитриксон, Омдал и сам Начальник закончат свои дни в ледовой стихии. Зато у Элсуорта и Рисер-Ларсена впереди долгие годы, полные приключений. Оба полетят в Антарктику. И вот там-то нанесут на карту новые территории. Меланхоличный механик вернется в темные ангары. Вероятно, он проживет достаточно долго, чтобы погибнуть в великой европейской катастрофе.

Лето. Температура ползет вверх, к нулю. Если она перевалит на плюсовую сторону, взлетная полоса отсыреет и станет негодной. 14 июня — две неудачные попытки стартовать. Во второй половине дня снег недостаточно прочен. Надо пробовать утром.

Наступает 15 июня. Если опять неудача, впору начинать тягостную дискуссию насчет того, как им умирать. Тогда Начальнику придется найти решение для всех.

Этой ночью Рисер-Ларсен не спит. Снова и снова вылезает наружу из самолета, где товарищи ворочаются, забывшись тревожным сном. Пилот следит за столбиком термометра, проверяет направление ветра, беспокойно обходит ледяную стартовую полосу, производит вычисления, размечает дистанции черными обрывками засвеченной фотопленки. Все цифры должны быть в согласии: температура, протяженность полосы, число оборотов в секунду, количество топлива, вес, который надо поднять в воздух. Карта у них одна-единственная. И на нее будет поставлено все. Снаряжение, провиант, оружие, лыжи, лодки — все нужно бросить, чтобы машина смогла взлететь и добраться до Шпицбергена при минимальном запасе горючего. Ведь керосин — тоже килограммы веса. Для разгона — пятьсот метров.

Густой туман. Как при выходе из Йоахавна. Как при выходе из Фрамхейма. Абсолютная тишина. У этой базы имени нет. Она не от мира сего. Из самолета выглядывает только голова пилота. Остальные — внутри корпуса, как в темной братской могиле. Запускают моторы. В этот миг все зависит от Ялмара Рисер-Ларсена. К счастью, весит он уже не сто килограммов. Сделав ставку на взлет, он должен взлететь — если машина не врежется в торосы в конце полосы.

Он набирает скорость, гидроплан скользит хорошо. Достигает критической точки, где нужно сделать выбор — рискнуть всем, чтобы выиграть, или заглушить мотор, чтобы спасти самолет. Разгон на пределе, но у Рисер-Ларсена прекрасное чутье. Он решает рискнуть.

Дневник Начальника: «Мы со своих мест ничего не видели, только ощущали движение. Внезапно корпус задрожал, словно собираясь оторваться от земли. Наконец последний рывок — и мы поняли, что летим. Невозможно описать чувство освобождения».

Все висело на волоске: «Машина поднялась в воздух на самом краю ледяной полосы. Иначе бы никто из нас не уцелел». При взлете Омдал издает победный вопль. Второй раз в жизни. Первый раз он вопил от смертельного страха, когда провалился в воду. Начальник пробирается к пилоту, кладет ему на колени кусочек шоколада размером со спичечный коробок. В благодарность.

Что ни говори, свершилось нечто большее, чем подвиг пилота, нечто выходящее за рамки человеческих расчетов. Полярнику и прежде случалось пережить такое в драматические, судьбоносные секунды: судно спаслось, человеческие жизни вне опасности. На сей раз время коснулось вечности. Двадцать пять суток они провели в текучей белой нереальности. Видели голову тюленя, гагарку, трех гусей — в остальном все вокруг было безжизненно. Лишь холод обладал материальностью.

Учитывая беспощадность такого существования, полярник обратился к высшей силе: «Наверно, тысячу раз за эти недели я молил Бога о помощи, и обстоятельства сложились так, что я твердо верю: Он протянул нам руку».

Глава 38 ВОСКРЕСЕНИЕ

Весь мир неотрывно смотрел на север, в море тумана. Первую неделю говорили: они скоро вернутся. Им попросту нужно несколько лишних дней для проведения научных исследований. Руал Амундсен не из тех, кто легкомыслен в работе. Как долго он пробыл на Южном полюсе?!

Через четырнадцать дней «Фарм» и «Хобби» начнут курсировать вдоль кромки паковых льдов к северу от Свалбарда. Через три недели надежда на возвращение экспедиции по воздуху улетучилась. Теперь единственным шансом был мыс Колумбия — они определенно направляются на лыжах в Гренландию. Но там никто их не встретит. Пришла пора высылать спасательную экспедицию. В Норвегии, Европе и США составляют планы. Чем меньше надежда, тем больше планов.

Миру предстояло пережить сюрприз.

Перелет из царства смерти занял восемь часов тридцать пять минут. Нестерпимое напряжение. Сажать машину нельзя и, прежде чем баки опустеют, необходимо добраться до земли. Жизненно важные штурманские функции выполнял Дитриксон. Уже в виду земли пришлось совершить вынужденную посадку, из-за проблем с управлением. Но внизу была открытая вода, и последние двадцать пять километров самолет одолел вплавь — при довольно сильном волнении добрался до мыса Нордкап, оконечности Северо-Восточной Земли.

Едва шестерка высадилась на сушу, как среди безлюдья затарахтел мотор промысловой шхуны «Шёлив» («Морская жизнь»). «15 июня навсегда останется для меня праздником, днем горячей благодарности Господу, который так хорошо все для нас устроил», — пишет Руал Амундсен в дневнике, когда замкнулось последнее звено в чудесной цепочке счастливых обстоятельств.

N-25 зачалили в проливе Франклина, а «Шёлив», пожертвовав промыслом, приняла на борт бесценный груз и взяла курс на Кингсбей. «Проходя мимо бухты Вирго, мы подняли все свои флаги, и маленькая "Морская жизнь" принарядилась, — пишет полярник в окончательном отчете[147]. — Нам хотелось почтить память человека, который впервые пытался проникнуть в области Ледовитого океана по воздуху, — Саломона Августа Андрэ. Есть ли еще кто в мире, кто мог бы почтить его память с большим правом, нежели мы шестеро, стоявшие на палубе нашего судна и смотревшие на то место, откуда он в 1897 году предпринял свой отважный полет? Я не думаю. Мы приспустили флаг и пошли дальше».

Выбрав для первой своей экспедиции Северо-Западный проход, Руал Амундсен хотел завершить предприятие, начатое идеалом его детства — сэром Джоном Франклином. Подвиг старости он посвятил инженеру Андрэ. Теперь надлежало довести до конца его одиссею. И англичанин, и швед бросили вызов судьбе. Оба они погибли. Не смерть ли хотел победить Руал Амундсен? Если так, то на этот раз он был очень близок к цели.

В час ночи 18 июня 1925 года невзрачная промысловая шхуна входит в бухту Кингсбей. У пристани стоят экспедиционное судно «Хобби» и военный корабль «Хеймдал», а также два рекогносцировочных гидроплана. Суда под парами, уже этой ночью они пойдут на север искать пропавших. На набережной толпятся немногочисленные любопытные шахтеры. А от поселка к морю спускаются остававшиеся здесь члены экспедиции Руала Амундсена и офицеры «Хеймдала». Они совещались в директорском доме, обсуждали перспективы. Все последние недели на повестке дня был только один вопрос. Они долго боролись с сомнениями, пытались зажечь новые надежды. Но сейчас вера покинула их.

На носу промысловой шхуны, скользящей к берегу, стоят шестеро бородатых мужчин. Приветственно машут руками. Но никто не обращает на них внимания. Все взгляды прикованы к судам, которые выйдут на поиски, и к двум гидропланам. В Кингсбее не было самолетов, с тех пор как… Внезапно кто-то узнаёт Руала Амундсена. На берегу слышны громкие крики. Амундсен вернулся! Он воскрес.

Случилось чудо. Люди не верили своим глазам. Всем нужно было до них дотронуться. Да, это они. Вернулись.

Но вернулись из другого мира.

Возле директорского жилья угощают сигарами. Начпрод Цапфе держал их наготове. В ящике шесть штук. Каждому по одной. И вот победители курят сигары, как Руал Амундсен и его товарищи курили их на Южном полюсе. Щелкают фотоаппараты. Но когда снимки проявляют, они совсем не похожи на те, что без малого четырнадцать лет назад сделал Улав Бьоланн; они похожи на сделанные там же, только автоматической камерой капитана Скотта. Все шестеро отмечены смертью. Наверно, так выглядели бы Роберт Скотт и его товарищи, если б им сопутствовала удача и они добрались до своих сигар на базе Эванс. Глаза сверкали на бородатых грязных лицах, однако лишь огоньки сигар говорили о блистательном триумфе.

Зато в доме чувства находят ярчайшее выражение. Собравшиеся члены экспедиции, морские офицеры, шахтеры и моряки вдруг запевают — не псалом, который как будто бы напрашивается сам собой, а гимн во славу отечества. «Трудно было сдержаться», — записывает Руал Амундсен в дневнике. А потом можно и приступить к рассказам.

На этот раз Руалу Амундсену есть что рассказать. Танцев на льду не было, только борьба за выживание, полярная повесть в духе британских историй о бедствиях Франклина, Шеклтона и Скотта. Речь шла не о рационах и дневных переходах — не как в саге о Южном полюсе. Даже о Северном полюсе не упоминалось. (А они вообще были там?) Это от начала и до конца человеческая драма, разыгравшаяся по ту сторону крайнего предела бытия, на территории смерти. Победа заключалась не в математической точке, но в самой жизни.

Наутро в эфир уходят пять тысяч слов. 19 июня первые полосы всех газет освобождают для публикации сенсационных новостей. Скоро на радиостанцию Ню-Олесунна обрушиваются сотни депеш. И среди несчетного множества других шлют полярнику привет три женщины. Сигг из Осло:

«Ура, поздравляю». Кисс из Лондона: «Вне себя от радости». И Бесс из Нома: «Твое здоровье!»

Однако их ждет и печальная весть. Из Италии. 2 июня на флорентийской вилле Пальмьери скончался Джеймс У. Элсуорт — человек, финансировавший гидропланы. Он так и предсказывал. Цена победы уплачена. Старик Элсуорт не увидел, как его сын курит победную сигару.

25 июня экспедиция покинула Кингсбей, под звуки духового оркестра, под гром салюта, при спущенных флагах. Участники перелета и гидроплан разместились на борту большого парохода «Албр. В. Сельмер».

Второй раз за свою долгую героическую карьеру (первый был после преодоления Северо-Западного прохода) Руал Амундсен возвращается на родину так, как надо. Триумфальное плавание вдоль берегов Норвегии пробудило воспоминания о «Фраме» и благословенном пути викингского конунга Фритьофа Нансена из Тромсё в Христианию в 1896 году. На сей раз отечество уже заранее настроилось на торжественный лад — первый премьер-министр независимой Норвегии Кристиан Микельсен только что скончался и был похоронен за два дня до прибытия участников перелета в столицу.

«Веселенькая перспектива!» — записывает Начальник в дневнике, получив с юга сообщение об ожидающем их торжественном приеме. После чествований на побережье герои прибывают в морской порт Хортен и покидают пароход. Наутро они самолетом отправятся в Осло. Первый и единственный раз Руал Амундсен возвращается домой на собственном транспорте. «Йоа» закончила свое плавание в одном из парков Сан-Франциско. (Только на столетний юбилей полярника остатки яхты перевезли в Осло.) «Фрам» вернулся в Норвегию незаметно, как бы украдкой. Неудачница «Мод» пока что не добралась до своей гавани на Аляске. Но в этот единственный раз Руал Амундсен, покоритель льдов, возвращается домой на собственном крылатом корабле, во главе своих людей.

«Наконец эта рокочущая громадина — N-25 — подлетает с юга, в сопровождении военно-морских гидропланов, — сообщает одна из газет праздничным воскресным утром 5 июля 1925 года. — Широкими кругами исполинская птица кружит над столицей. Сверху весь город, наверно, похож на море флагов и машущих платков. Неподалеку от Хука Ри-сер-Ларсен сажает машину. Потом один из пропеллеров медленно приходит в движение, и гидроплан неторопливо скользит меж вереницами судов. На палубе военных кораблей стоят в парадном строю матросы и офицеры, а когда машина подходит к "Турденшёльду", оттуда и с Акерсхуса гремят 13 приветственных залпов, после чего глухим рыком отзываются орудия "Кюрасо"».

Публика в восторге и от рокота самолета, и от орудийного салюта. На следующий день адвокат Нансен в письме к своему обанкротившемуся клиенту так описывает увиденное: «Самая торжественная минута вчера настала, когда N-25 летел над городом, и мы увидели в нем людей, и пушки древнего Акерсхуса вновь грянули, приветствуя сынов отечества, как 29 лет назад они гремели в честь моего брата, и я, хоть мне уже 62 года, прослезился и, может быть, лучше, чем когда-либо прежде, понял тогда, чего стоит для Норвегии такой вот день».

На гребной шлюпке героев доставляют к Почетной пристани, где их ждет павильон славы. Во время краткого визита в Хортен трое лейтенантов, по инициативе Рисер-Ларсе-на, воспользовались случаем и сменили цивильное платье на мундиры. Тем самым частная армия полярника разом приобрела официальный характер. Простой гардеробной уловкой заместитель осуществил свой военный переворот. Похоже, Начальник не противодействовал потребности норвежца-лейтенанта выделиться. Когда годом позже тот же фокус провернет итальянский полковник, он воспримет это совершенно иначе.

После речей и патриотических песен триумфаторы — уже в конных экипажах — направляются в резиденцию Его величества, где их ожидают награды. Пятьдесят тысяч восторженных соотечественников с раннего утра на ногах, следят за торжествами, продолжающимися весь день. Между обедом в «Гранде» и ужином во Дворце полярник во время пышного праздника на острове Хуведё находит возможность приветствовать Ословскую рабочую партию. В этот незабываемый летний день Руал Амундсен снова выступил в давней роли Фритьофа Нансена: вигингский конунг объединяет народ, охваченный национальным порывом. «Принимали нас великолепно», — деловито записывает он в дневнике.

Полярник совершенно на все это не рассчитывал. Ведь экспедиция даже не достигла цели, они только спасли свою жизнь. Восторженной встречи никто из них не ожидал. Тем не менее именно сейчас Руал Амундсен по-настоящему был у цели. Народ прижал его к своей груди; весь мир воздавал ему почести. Людям нужна не географическая точка, не поправки в атласах — им нужна пища для фантазии. Нужны приключение, подвиг, мученичество — нужен он, полярник.

Руал Амундсен любил театральные эффекты. Но не их сущность. Всю жизнь он пытался скрыть то, что хотела видеть публика, — человеческую драму. А как раз она и сделала Роберта Скотта подлинным триумфатором в борьбе за Южный полюс.

Южный полюс Руал Амундсен покорил довольно легко, но при встрече с Северным полюсом он вынужден признать, что его возможности небеспредельны. «Мы сделали все, что могли, — заявил он во время ужина во Дворце, — а поскольку не могли сделать больше, я сказал (и не боюсь в этом признаться): мы свое сделали, пусть остальное довершит Бог». Полярник примирился с ограниченностью человека, стал ближе к Богу.

По прибытии в Осло Руалу Амундсену вручили письмо из Лондона. Впервые после вылета к Северному полюсу он сбивается на «ты» и придает экспедиционному дневнику приватный оттенок: «Бедняжка ты, бедняжка… настрадалась. Я так по тебе скучаю. Поскорее б тебя увидеть».

Кисс не прислала на Шпицберген прощальной телеграммы. Но исчезновение героя, отодвинувшее все на задний план, явно ее потрясло. На следующее утро она телеграфом шлет поцелуи в «Гранд-отель», где полярники бесплатно занимают половину этажа. «Спасибо за утренний поцелуй. Он был чудесный. Пришли еще. После долгого поста мучает жажда». Полярник возвращается в сферу земного.

Вечером 6 июля — бал в британском посольстве, в присутствии короля Хокона и королевы Мод. Национальный герой удостоен беседы с монархом. «Знаешь, — пишет он в дневнике, снова обращаясь к Кисс, — я думаю, именно он своими действиями привел всю страну в такой экстаз». В мире полярника за всем кто-то стоит: за чудом — Бог, за народом — король.

7 июля триумфатор наконец возвращается домой, в свартскугское конкурсное имение. «Здесь на берегу собралось человек 100 с цветами. На фьорде вокруг огромного Иванова костра десятка три разукрашенных лодок». Не прошло и девяти месяцев с тех пор, как он покинул это место позора. А теперь что ни день празднества и гулянья. Восторженные гости стучат в двери, увеселительные суда плывут мимо со спущенными флагами.

Близкие тоже собираются подле вернувшегося домой родича. Из Тронхейма приезжают в гости Трюгве Гудце с женой; из Осло к обеду — Роберт Маус. С Бюгдё пишет старая тетка Кисс, Каро Аструд, просит заехать с визитом, ведь у нее «плохо с ногой». От самой Кисс, у которой после крайне несвоевременной болезни гостит в Ли-Корте ее сестра Гудрун, письма и телеграммы идут в Ураниенборг непрерывным потоком.

Всё само плывет к нему в руки. Только пожинай плоды. «Дорнье-Валь» предлагает построить огромный аэроплан, который сможет совершить трансполярный перелет на Аляску. «Размах крыльев будет 47 метров! — восторженно пишет он в дневнике. — Гигант — и платить мне не придется. Наверно, приму это предложение». Полярник может взвесить все «за» и «против»; у него есть шанс набить себе цену.

20 июля он получает из Лондона телеграмму, которая наводит на размышления. «Стало быть, ты думаешь приехать через год? Хорошо бы, но ты знаешь, я не обольщаюсь надеждами на сей счет». В дневниковой записи сквозит непривычное здравомыслие, почти скептицизм. Может быть, она уже не абсолютно единственная? «Нынче здесь сплошной поток гостей — американцы и другие».

Сразу после возвращения домой Руал Амундсен стал объектом пристального внимания богатой француженки мадам Эрио, которая как раз находилась в норвежских водах на своей экстравагантной роскошной яхте. «Господи, что же она во мне видит? — спрашивает полярник в дневнике, с надлежащей скромностью. — Молодая, красивая, богатая. Вполне ведь могла бы найти кого-нибудь получше!» Тем не менее седеющий герой более чем расположен встречаться с нею и во французском посольстве, и в Свартскуге, и на борту «чудесной яхты». Пожалуй, не так уж и удивительно, если Кисс чувствует угрозу своим позициям, она-то сидит в своей сельской идиллии, далеко от центра событий.

В эти жаркие летние дни празднества следуют одно за другим: обеды и ужины в зарубежных посольствах, в «Гранде» и в королевской резиденции вперемежку с освежающими морскими купаниями. 23-го полярник шлет «родственникам» — Маусам и Гудце — извинительное письмо: приехать к ним он не смог. «Должен был поехать на совещание. Вернулся в 6 вечера и получил 2 твоих письма — от 17-го и от 20-го. Спасибо, девочка моя. Ты говоришь, что через год будешь готова. Что ты имеешь в виду? Приедешь сюда? Дай мне знать». Опять непривычные нотки. Она повторяет свои заманчивые посулы; он требует четких ответов. Что-то назревает — в Ли-Корте и в Ураниенборге.

Параллельно происходят важные события, связанные с Северным полюсом. В субботу 25 июля во вселенной полярника появляется новое лицо: «Нынче в Осло приехал итальянский конструктор дирижаблей Нобиле[148] и во второй половине дня вместе с Р.-Л. был здесь. Подробнее об этом позже». У полярника мало времени. Дирижабль пока подождет. Ровно в пять сигналит автомобиль. Прислал его барон Ведель-Ярлсберг, чтобы доставить триумфатора в усадьбу на Скёугуме. Там будет петь великая Нелли Мельба[149], причем одно произведение исполнит специально для него. И он выберет «Home, Sweet Home»[150]. «Пока я жив, — пишет об этом вечере хозяин дома в своих мемуарах, — я никогда не забуду дивное пение в сумерках и глубокую растроганность Амундсена».

За полчаса до полуночи он вновь в салонах конкурсного свартскугского имения. «Чудесно!» — записывает он в дневнике. И идет спать.

Наутро жара сменяется проливным дождем. Приходит письмо из Лондона, от Гудрун Маус. Больше ничего.

Во вторник 28 июля в Ураниенборге опять важные гости: «Утром приехали Нобиле, Рестад, Р.-Л. и Омдал. Обсуждался план совершить в будущем году перелет на дирижабле. Обойдется это примерно в 2 миллиона крон. Погода весь день была отличная».

Выбирая между гигантским аэропланом компании «Дорнье-Валь» и дирижаблем полковника Нобиле, Руал Амундсен отдает предпочтение последнему. Еще в апреле 1924 года он и его агент Хаммер встречались с Нобиле и совершили пробный полет на новейшем дирижабле. Кроме того, во время американского турне он обсуждал возможности перелета с немецким экспертом по цеппелинам д-ром Эккенером. Ни сам Начальник, ни его заместитель Рисер-Ларсен не сомневались, что дирижабль — оптимальный воздушный корабль для перелета Свалбард — Аляска. Казалось, лишь экономические проблемы могут остановить подобное предприятие.

Вскоре после возвращения на родину, еще до встречи с представителями «Дорнье-Валь», Амундсен телеграфировал в Италию полковнику Нобиле и пригласил его на секретные переговоры в Осло. Когда полярник довольно быстро решает отказаться от недорогого немецкого самолета в пользу итальянца, это связано, пожалуй, не столько с преимуществами дирижабля, сколько с фактором времени, которому Руал Амундсен зачастую придавал большее значение, чем финансам и надежности. Гигантский самолет еще предстояло построить, а дирижабль можно было всего лишь модифицировать. Если форсировать работы, то, как считал полярник, можно попытаться совершить перелет уже летом 1926 года. Для человека, который хотел — пока не поздно — открыть мир, годичный срок мог сыграть решающую роль.

На данный момент складывалось впечатление, что самым опасным конкурентом Амундсена станет, возможно, не кто-нибудь, но сам Фритьоф Нансен. Еще осенью 1924 года немец Брунс обнародовал планы международной экспедиции на дирижабле под руководством норвежца. Нансен тогда сказал, что твердо верит в возможности использования дирижабля для метеорологических, океанографических и географических исследований. Правда, старт мог состояться самое раннее летом 1927 года, поскольку дирижабль пока не существовал, а деловой мир занимался совсем другими вещами.

Для Руала Амундсена было бы невыносимо увидеть Фритьофа Нансена, старого лыжника и погонщика собак, в свободном полете над Ледовитым океаном. Воздушная стихия принадлежала ему, Руалу Амундсену. Только на самолете он сумел оторваться от старого наставника и открыть в полярных исследованиях новую, свою собственную, эру. Меньше всего он хотел, чтобы его вновь накрыла исполинская тень Фритьофа Нансена. И в ту минуту, когда получил нерешительное согласие полковника Нобиле на рискованный старт в 1926 году, он более не страшился неповоротливой международной затеи Нансена.

Руал Амундсен садится за новую книгу — «Полет до 88° северной широты». Пишет по две-три тысячи слов в день. В конце месяца отмечает, что написал уже «около 10 тысяч слов, а нужно 30 тысяч — стало быть, вперед…». Скоро в свартскугском писательском доме водворяется и лирик-лейтенант Рисер-Ларсен. Начальник не намерен мотыжить слова в одиночку.

В среду 5 августа он едет по делам в город. Просматривает новые диапозитивы и решает, что премьера нового доклада может состояться в Национальном театре уже через неделю. Кроме того, полярник беседует со своим издателем и заручается обещанием экспедиционного журналиста Фредрика Рамма дополнительно написать для этой книги 15 тысяч слов. Скоро, пожалуй, закапают денежки.

Но в эту хлопотливую солнечную среду происходит кое-что еще. «Получил от К. телеграмму, в субботу она выезжает». Выезжает! Через несколько дней будет в Свартскуге. Спустя год она действительно снимается с места. Он вправду близок к цели. Остается только раскрыть объятия.

«Телеграфировал: "Обстоятельства изменились. Вынужден отсоветовать выезд. Позже напишу"». Он не хочет принять Кисс! Советует ей не приезжать. Вот это поворот! Обстоятельства впрямь изменились.

Что же случилось?

Два с половиной месяца минуло с тех пор, как Руал Амундсен послал Кисс Беннетт прощальный привет и взял курс на Северный полюс: «Не забывай, что твой мальчуган до последнего вздоха всей душой любил тебя». Тем временем ему дарована новая жизнь.

Первые письма он принял с радостью и благодарностью. Невзирая на пережитые эпохальные события, полярник как будто бы очень быстро освоился с колченогими формами давних отношений. Только когда она заводит речь о выезде и полном воссоединении, он проявляет сдержанность. Только когда она заказывает билеты в Норвегию, он предупреждает о разрыве.

Ведь именно это он и делает. Два года спустя в письме Нильсу Гудде Руал Амундсен проливает свет на тогдашние события. Консул Гудде, долго живший в Азии, телеграфом прислал полярнику приглашение, вероятно в Лондон, которое тот, «увы», вынужден отклонить, «потому что с нашей последней встречи, когда мы провели вместе так много незабываемых дней, обстоятельства мало-помалу менялись и носят теперь иной характер». И начинается это все телеграммой из Свартскуга.

Разумеется, более чем вероятно, что Кисс и на сей раз едва ли захотела бы вырваться из крепких брачных уз. Но полярник уже успел пережить одно чудо, и, когда богиня вправду заказывает билеты, хотя бы и для краткого визита, иллюзии приобретают опасное сходство с реальностью.

Подобное уже бывало. Например, с Сигг Кастберг. Перед отплытием к Южному полюсу он на коленях умолял ее. Через два года, когда он еще сидел в Аргентине, она выехала ему навстречу. Слишком поздно. Она не приехала, когда он просил ее. С тех пор он оборвал все контакты. Для него имели важность две вещи: первой отказала она. И еще: он отступил ради нее. Отрекся из рыцарских побуждений.

Полярник нуждался в женщине, прежде чем отправиться в дорогу, она была для него движущей силой, вдохновляла его в великом испытании. В пору триумфа она лишняя. Сигг олицетворяла Южный полюс, Кисс — Северный. Долгими зимами полярник боролся за достижение своей цели. И вот подвиг свершен, он получил компенсацию. Следующим летом можно не замочив ног лететь на крыльях победы прямиком на Аляску.

Без малого тринадцать лет он играл «у нее под окном на мандолине». Когда же она делает первый шаг, собирается спуститься к нему, рыцарь бросает инструмент и мчится прочь на своем коне.

После телеграммы полярник отослал в Лондон письмо, где изложил свои резоны. Сделать такие выводы не составляло труда, ведь изначально она сама рассуждала подобным образом. Он наконец-то примирился с доводами, которые всегда служили основой ее отказов, а это узы супружества и — прежде всего — бережное отношение к сыновьям. Главное здесь — кто будет потерпевшим. В письме Нильсу Гудде он пишет: «Не стану утомлять тебя объяснениями, в чем заключаются эти перемены, скажу только, что всем сердцем о них сожалею».

Руал Амундсен не достиг Северного полюса. Но с самолета мог видеть его впереди. А посредством эхолотирования точно установил, что цель находилась на дне океана.

Вот так он покорил два своих полюса. И ради каждого из них завоевал благосклонность женщины. Но в пору победы отступал, ибо лишь тогда мог это сделать без ущерба для собственной гордости. В двойной кульминации преклонения и отречения он на вершине.

Руал Амундсен искал не счастья, но страдания. Точнее, искал не любви, но сочувствия.

Именно его он ценил превыше всего на свете.