Амундсен

Глава 46 ВНУТРЕННЯЯ ЭМИГРАЦИЯ

5 декабря 1927 года ленсман[186] Колботна получил подписанное Густавом С. Амундсеном ходатайство о боеприпасах: «Позволю себе обратить Ваше внимание на то, что Руал Амундсен живет в Болеруде совершенно один, по этой причине он чувствовал бы себя спокойнее, если бы располагал боевыми патронами для своего пистолета».

Последней зимой в свартскугском Болеруде, а точнее в Ураниенборге, полярник вовсе не так одинок, как пишет его личный секретарь. Быть может, ему и пришлось раза два пальнуть, поскольку нужно кой-кого защитить от незваных гостей или зевак. В эту последнюю зиму к Руалу Амундсену лучше не соваться — пожалеешь.

Он тайно принимает гостью. Бесс Магидс, кареглазая погонщица собак, украдкой приезжает в Свартскуг. Согласно конфиденциальному письму Хермана Гаде, произошло это незадолго до Нового года. В архиве полярника сохранилась телеграмма, подписанная тремя крестиками и отправленная 22 декабря из Ньюкасла: «Arrive berge [n] by venus»[187]. Если автор этого загадочного сообщения — Бесс, значит, она прибыла из Нью-Йорка в Англию и на одном из судов Бергенского пароходства добралась до Бергена. А оттуда поездом прикатила в Ураниенборг праздновать Рождество.

Бесс Магидс любила жизнь среди дикой аляскинской природы, однако Норвегия была совсем неплохой альтернативой. Так или иначе, Бесс вдруг поменяла залив Коцебу на Бунне-фьорд. Без сомнения, полярник предложил ей погостить у него — в полной секретности и под его защитой. Если верить Гаде, она проводит там несколько месяцев. Во всяком случае, в марте она снова в Нью-Йорке. А полярник получает письмо от общего знакомого, которому Бесс рассказала о том, «какой замечательный у него дом» и как чудесно она провела там время.

Бесс нравилось в Ураниенборге; Руал Амундсен умел необычайно галантно обходиться с женщинами и любил домашний уют. Для него было делом чести устроить так, чтобы американская гостья могла каждое утро читать за завтраком зарубежное издание «Нью-Йорк таймc». И, уезжая из Ураниенборга — так же незаметно, как приехала, вероятно в конце февраля, — она, по-видимому, уже приняла решение как можно скорее туда вернуться.

29 марта Руал Амундсен записывает в настольном календаре: «Б. 28/3». Бесс заняла после Кисс тайное место, буква «Б» заняла в его летописи место «К». Надо полагать, в этот день от нее пришли письма. 18 апреля эта буква еще один раз появляется в плотно исписанном календаре, который можно считать последним дневником полярника. Под той же датой стоит: «Начали копать погреб». Галантный полярник не мог предложить будущей жене зимнее жилье без погреба.

Не так-то просто составить себе ясную картину взаимоотношений Бесс Магидс и ее мужа. Если верить интервью, которое она дала на Аляске в конце жизни, в 1927 году ее мужа Сэма уже не было в живых. Однако, судя по письму Хермана Гаде, в США она вернулась, чтобы «окончательно оформить развод с Магидсом, что и произошло в Сиэтле весной 1928 года». Эти сведения согласуются с информацией Харадда У. Свердрупа и с тем фактом, что по возвращении Бесс Магидс сразу же отправилась в Сиэтл. Согласно справочнику о бизнесменах Аляски, Сэмюэл Магидс скончался в 1929 году.

Приехав в Ураниенборг в самые темные месяцы года, Бесс, должно быть, испытывала сильное влечение к знаменитому и во многом загадочному полярнику. А ведь, как все женщины в жизни Амундсена, она была сильной личностью и умела делать выбор, опираясь не только на эмоциональные порывы. В свои тридцать лет Бесс имела за плечами солидный жизненный опыт. Она привыкла к роскоши, но прекрасно знала и о том, что жизнь порой оборачивается борьбой за выживание. Азартная картежница, Бесс Магидс сделала свой выбор: поставила на эту карту.

А Руал Амундсен — пятидесятипятилетний, ожесточившийся, помраченный рассудком и конченый как полярный исследователь, — он что же, наконец-то нашел богиню счастья, женщину, которая бросает все и, раскрыв объятия, идет к нему навстречу? Следующая глава этой любовной истории разыграется несколько месяцев спустя. И будет это не новая встреча, но последний полет.

5 февраля в Осло прибыл генерал Нобиле. Он готовил следующую свою экспедицию. На дирижабле примерно того же типа, что и «Норвегия», но носящем совершенно другое имя — «Италия», генерал намеревался предпринять со Шпицбергена три полета с целью изучения по-прежнему значительных неоткрытых областей полярного бассейна. Мечта о новых землях еще не оставлена. По крайней мере в экспансивной Италии. Умберто Нобиле до сих пор находился на гребне националистической волны.

Итальянцы купили себе доступ к причальным мачтам и ангарам Кингсбея; кроме того, они заплатили кругленькую сумму за обломки дирижабля, оставшиеся в Теллере. Поэтому в Осло генералу оказали прекрасный прием. Корифеи вроде Адолфа Хуля[188], Трюгве Грана и Отто Свердрупа снабдили южанина, который намеревался лететь самостоятельно, добрыми советами. На обратном пути Нобиле встречается в Берлине с Фритьофом Нансеном. Генерал хочет придать своей экспедиции научный характер, и профессору это весьма по душе. Словом, в большинстве норвежцы показали себя как люди вполне цивилизованные.

Однажды, во время визита генерала в Осло, полярнику попадается на глаза некая газета, где на первой полосе помещена фотография — его злейший враг № 1, Нобиле, за обедом вместе с его злейшим врагом № 2, Томмессеном, и собственным его заместителем, Ялмаром Рисер-Ларсеном!

Из всех предательств это — самое страшное.

В мемуарах Руал Амундсен провозгласил заместителя чуть ли не истинным пилотом дирижабля и спасителем. Ри-сер-Ларсен ответил «Дополнением», где профессиональными аргументами подкрепил обвинения Начальника по адресу неисправимого итальянца. А теперь вот садится вместе с врагом за стол в итальянском посольстве да еще и фотографируется! Для полярника это — жесточайшая издевка, для Рисер-Ларсена — самое обычное дело.

Во-первых, новопроизведенный генерал Нобиле не читал книгу с упомянутым «Дополнением»; во-вторых, новопроизведенный капитан Рисер-Ларсен отнесся к итальянцу с той же профессиональной предупредительностью, что и норвежские полярные круги в целом. Кроме того, Рисер-Ларсен уже покончил с этапом заместительства; у него были свои амбиции — стать начальником экспедиции, а глядишь, и политиком. Без малого сорокалетний капитан не может строить свою новую карьеру на давней вражде Начальника.

Руал Амундсен этого не понимал. Для него подчиненный оставался подчиненным; Вистинг был Вистингом, пусть даже и звался Рисер-Ларсен. Герой-пилот явился профессиональной основой на последнем этапе полярной биографии Амундсена-исследователя. Человек Амундсена и одновременно человек будущего. Только когда он повернулся в другую сторону, Начальник заметил, что остался один, что в самом деле всеми покинут.

Глубоко уязвленный, Руал Амундсен бичует своего зама. «В списке тех, кто предал меня, он стоит первым номером», — пишет полярник своему лейтенанту — Густаву.

В изоляции Ураниенборга, глядя в окно на покрытый льдом Бунне-фьорд, Руал Амундсен с растущей горечью размышлял о своих земляках. «Я питаю глубокое презрение к людям, которые воспользовались моим несчастьем, чтобы посредством клеветы добивать человека, чье величайшее преступление в их глазах состояло в том, что он достиг большего, чем они сами, и которые своими сплетнями злорадно надеялись свалить человека с достигнутого им пьедестала», — пишет он в мемуарах. Речь идет о соотечественниках. Полярник не мог забыть, какая критика обрушилась на него, когда он потерпел неудачу.

Может быть, эта враждебность — неблагодарность многих маленьких людей к одному великому человеку — вообще национальная черта? Аптекарь Цапфе упомянул об этом в одном письме: «Весьма печально, однако ж одна из худших черт характера норвежцев состоит в том, что им так трудно признать чужие успехи, и чем эти успехи значительнее, тем они завистливее, — сидят возле теплой печки да знай себе критикуют. Фу». Цапфе определенно был мудрым человеком, одним из немногих. Они сообща подумывали о том, не поселиться ли полярнику где-нибудь на просторах Севера, подальше от мерзости и крохоборства.

Второй человек без обмана — Оскар Вистинг, «один из лучших людей, какие когда-либо жили на свете», как писал Руал Амундсен в мемуарах. Полярник разметил участок на своей земле и предложил Вистингу построить там дом. Пожалуй, он единственный заслужил своей долгой жизнью поселиться в непосредственной близости от Начальника, который явно нуждался теперь в абсолютно лояльном мастере на все руки. Вистинг стал одним из тех очень немногих, кто знал, что зимой у Начальника будет гостить женщина из Диринга. «Вы сейчас, наверно, совсем один, — пишет Вистинг в начале февраля, — ведь гости-то у Вас бывают нечасто».

Старший брат, неудачник Тони, год назад умер. Семейный круг сузился до капитана Густава, лейтенанта Густава и их жен; зимой никто из них в Свартскуге не жил. Почетная пенсия национального героя составляла в месяц тысячу крон, достаточно на всех. «Почетное жилище»[189] по-прежнему записано на Гаде.

Тою зимой Херман Гаде находился в Рио, даже кампания, развернутая полярником, не сумела обеспечить ему пост посла в Вашингтоне. Но в январе Гаде прослышал о предстоящей смене правительства. Молва гласит, что «старый друг» полярника, посол в Париже, станет министром иностранных дел. «Вероятно, ты слыхал, что, не будь Ведель в свое время популярен, этот пост, скорее всего, предложили бы мне. Теперь Париж для меня самое главное, и я со всем доверием обращаюсь к тебе: помоги мне стать преемником Веделя».

Как всегда, Гаде имеет четкий стратегический план и передает своему «лучшему другу» перечень инстанций, где тот должен использовать свое влияние: «Может быть, ты даже сочтешь целесообразным обратиться к наивысшей инстанции — изложи ему свою точку зрения. Я не знаю, как в последнее время развивались ваши отношения, но совершенно уверен, что ты можешь сказать ему то, о чем никто другой не скажет».

Позволю себе прямо здесь сообщить, что Ведель-Ярлс-берг не стал министром иностранных дел и Гаде на сей раз не пришлось заказывать корабельную каюту до Европы. Но полярник обещает высматривать новые посольские посты: «При первой возможности буду действовать и дам тебе знать». Долг чести Герману был давно выплачен; кроме того, полярник хотел, чтобы доверенный друг находился рядом, особенно теперь, когда его частная жизнь грозила принять совершенно новый оборот. Уже в феврале Гаде ходатайствовал об отпуске по болезни с поста в Рио, а в апреле появился в Осло. Пожалуй, все-таки лучше быть поближе, ввиду столь частых смен правительства.

Любопытно, что в своем письме Гаде высказывает неуверенность насчет того, как «в последнее время развивались» отношения между полярником и «наивысшей инстанцией» (то есть королем). И неуверенность его вполне уместна. Неоднократные нападки полярника на великие мировые державы, а в первую очередь на Англию, родину королевы, никак не могли отвечать интересам Его величества. Король Хокон со времени своего восшествия на престол всемерно поддерживал устремления Руала Амундсена. Полярник в свою очередь делился с королевством блеском своей славы. Вероятно, владыка горного края и покоритель полюсов относились друг к другу с одинаковым уважением.

Но был еще один полярник, более близкий королю и королеве, чем свартскугский отшельник. Фритьоф Нансен, некогда уговоривший датского принца принять корону Норвегии, по-прежнему оставался конфиденциальным советником Его величества. Этот человек посчитал, что пора объявить Руала Амундсена недееспособным, исподволь известив мир, что бывший полярный герой не может более отвечать за свои действия. Что бы ни говорили медики, можно предположить, что через профессора Нансена король был вполне информирован: в Свартскуге живет душевнобольной человек.

За недостатком иных задач мозг полярника постоянно создавал все новые образы врага; давнее презрение нарастало, превращаясь во всеочерняющую ненависть. По словам Густава С. Амундсена, который регулярно бывал в Ураниенборге и выслушивал горькие дядины тирады, той зимой Руал Амундсен формулировал «некое послание», своего рода завещательное обращение к отечеству, «где говорит, что, когда умрет, имя его вообще не подлежит официальному упоминанию на родине». Жалкие земляки недостойны щеголять именем Руала Амундсена.

Сначала он рассорился с великими мировыми державами; теперь и жизнь в Свартскуге стала, по сути, внутренней эмиграцией.

Чудесным весенним днем 24 мая 1928 года по извилистой дороге спускается к Ураниенборгу автомобильный кортеж. К дому подъезжают полярник Джордж X. Уилкинс[190] и его американец-пилот Карл Б. Эйлсон[191] в сопровождении норвежско-американской свиты[192]. Над Бунне-фьордом кружат шесть гидропланов. Цветы дождем сыплются на одинокий дом старого первопроходца.

Черные лимузины под цветочным дождем несут весть о празднике, но и смерти. Кортеж прибыл, чтобы увезти полярника из здешнего холода. Совсем недавно он удостоился и чести быть назначенным на пост председателя только что созданного Норвежского аэроклуба. Руал Амундсен растроган визитом и объятиями молодых людей. В те дни его поредевшие седины, как говорят, сияли этаким нимбом. Праздник в Ураниенборге, когда он прикрепляет медали к груди двух летчиков, станет прелюдией к его последней экспедиции. Его возвращают из изгнания, он снова в центре событий — за два дня до судьбоносного сообщения.

Начальник и умелец Вистинг испекли пирог: изобразили из марципана полярный бассейн, где сахарной глазурью провели новую линию от аляскинского мыса Барроу до Шпицбергена. Месяц назад эти летчики осуществили перелет, который пятью годами раньше планировали Руал Амундсен и Оскар Омдал. С 1923 года авиация шагнула в своем развитии далеко вперед. За эти пять лет невозможное стало возможным. Молодой многообещающий Оскар Омдал успел погибнуть; Руал Амундсен стал седым стариком.

Еще несколько дней сплошных торжеств: старый герой чествует новых, и наоборот. На Троицу, 26 мая, «Афтенпостен» дает в ресторане «Дроннинген» у Осло-фьорда ланч в честь летчиков. Общество чисто мужское — присутствуют, в частности, Руал Амундсен в сопровождении двух Густавов (старшего и младшего), Херман Гаде, полярник Отто Свердруп и полярный летчик Трюгве Гран. Этот последний, невзирая на множество контроверз, умудрился восстановить добрые отношения с Амундсеном. Вероятно, потому, что они никогда не сотрудничали напрямую, а вдобавок Гран в свое время тоже порвал с Обществом воздухоплавания.

Речи за ланчем произносятся, понятно, в честь почетных гостей — капитана Уилкинса и лейтенанта Эйлсона, однако застольные разговоры крутятся в основном вокруг генерала Нобиле.

Итальянская экспедиция, базирующаяся в Кингсбее, уже совершила два вылета в арктические регионы. 24 мая дирижабль «Италия» достиг Северного полюса — во время своего третьего и последнего полета. А на следующий день, около полудня, радиосвязь прервалась, и все начали гадать, что могло случиться с дирижаблем, которому давно пора было вернуться в Ню-Олесунн. В разгар ланча главного редактоpa Фрёйсланна зовут к телефону, а немного погодя он сообщает несторам полярных исследований, Отто Свердрупу и Руалу Амундсену, в чем дело. Звонил норвежский министр обороны, во второй половине дня он приглашает их на совещание, чтобы обсудить ситуацию вокруг исчезновения «Италии».

«Right away»[193], — отвечает Руал Амундсен. Эту бессмертную реплику национальный герой произносит по-английски — видимо, потому, что почетные гости говорят на этом языке, да и сидит он визави с американским послом. Но никто из присутствующих не сомневается в том, что полярник имеет в виду. «Согласен», — добавляет Свердруп.

На совещание в министерство обороны приглашены, помимо Амундсена и Свердрупа, майор Исаксен и Ялмар Ри-сер-Ларсен. Председательствует министр обороны Андерсен-Рюст. Он сообщает, что нынче утром итальянский посол в Осло граф Сени обратился к норвежскому правительству с просьбой разместить на норвежской территории базу для развертывания спасательных операций.

Руал Амундсен внезапно оказался в странном положении: во-первых, его просят помочь спасти человека, который публично перед всем миром объявлен его злейшим врагом; во-вторых, ему предстоит работать вместе с человеком, который жестоко его разочаровал. Но старый полярник не подает виду[194].

Спасать итальянцев — почему бы и нет? Он знает, какие правила действуют на поле чести, и уже догадывается о перспективе такого шага. Борьба против Нобиле была свирепой и даже грязной, но — схваткой чужаков. Нобиле нанес ему глубокую рану, хотя и не в самое больное место. Кроме того, спасатель всегда сильнейший. Если генерал действительно хочет, чтобы его спасли, то пожать лавры за столь благородное деяние будет истинным удовольствием.

Амундсену было куда легче протянуть руку помощи своему архиврагу Нобиле, чем сидеть за одним столом с предателем Рисер-Ларсеном. Всю зиму он только и думал что о предательстве заместителя. Ведь в последние годы у него не было человека ближе Рисер-Ларсена. Но когда полярная карьера Амундсена завершилась, тот ни разу его не навестил. Зато обедал с его врагами и подмигивал ему и всему миру с первой газетной полосы — бесстыдно наглый в своем безмерном предательстве. Именно он нанес душе полярника самую болезненную рану.

Капитан Рисер-Ларсен заметил, конечно, сдержанность своего давнего начальника, но не знал, что тот целиком и полностью изменил отношение к его персоне. В «Первом полете над Северным Ледовитым океаном» герой-летчик трогательно попрощался с Начальником, а с тех пор у него хватало дел поважнее, чем ломиться в двери к труднодоступному пенсионеру. Он вряд ли представлял себе, как пристально, точно стоглазый Аргус, Начальник следил с берегов Бунне-фьорда за каждым его шагом. Рисер-Ларсен не был ни психологом, ни светской дамой, он был человеком дела.

Тем вечером за столом в королевском министерстве обороны вырабатывают детальную стратегию по спасению «Италии». Руал Амундсен корректно апеллирует к Рисер-Ларсену как к первоклассному авиаэксперту, но все единодушны в том, что руководить этой масштабной операцией должен сам Начальник — наиболее опытный из всех полярников.

Между тем иностранные гости выступают с докладами в крупнейшем столичном конференц-зале — в Миссионерском доме на Калмейерсгате. Там должен был присутствовать и Амундсен, однако его подменил Трюгве Гран. Позднее тем вечером посол Гаде дает в гостинице «Виктория» частный прием в честь Уилкинса и Эйлсона. Спустя несколько месяцев Трюгве Гран пишет в одной из статей: «Появился здесь и Руал Амундсен, и, когда его спросили о совещании по поводу "Италии", он сказал приблизительно следующее: "Мы решили выждать несколько дней. Если к Троице произойдет что-нибудь мало-мальски важное, меня тотчас известят. По практическим соображениям я останусь здесь, в гостинице"».

Руал Амундсен вместе с Херманом Гаде находится в лучшей столичной гостинице, в полной готовности, а итальянский посол тем временем информирует свое правительство о норвежском плане.

Уже в первый день Троицы граф Сенни стучит в дверь фрогнерского[195] дома капитана Рисер-Ларсена; Муссолини дал ответ.

Тридцать лет спустя капитан Рисер-Ларсен пишет в своих воспоминаниях, что просто оцепенел, услышав, что Муссолини отказался от масштабной спасательной операции под руководством норвежцев. «Еще больше я оцепенел, когда понял причину этого странного решения: они не желали давать Руалу Амундсену шанс спасти Нобиле после всех расхождений, имевших место между ними после экспедиции "Норвегии"». И добавляет (опять-таки тридцать лет спустя): «Кроме того, я не мог избавиться от подозрения, что они предпочли бы гибель и славу экспедиции жалкому возвращению».

Война и полярные исследования зачастую оборачиваются мрачным спектаклем. Для обеих сторон на карту была поставлена честь. Муссолини действительно предостерегал Нобиле от нового вызова судьбе. Экспедиция «Италии» была организована Итальянским географическим обществом и городом Миланом. Теперь диктатору нужно взять спасение обломков чести Италии в свои руки.

Смерть превратила в триумф поражение капитана Скотта и его людей в палатке на антарктическом континенте. Только как героические жертвы науки генерал Нобиле и его команда могли не посрамить честь Италии. Дуче знал эту игру и полагал себя вправе — диктатор есть диктатор! — потребовать такой жертвы от генерала, поставившего на карту имя Италии. Вероятно, всего два человека вполне понимали драму, которая разыгрывалась тогда на поле чести; в лице Бенито Муссолини Руал Амундсен нашел достойного противника.

Ялмар Рисер-Ларсен энергично старался отвоевать свою любимую роль воздушного спасителя. Итальянское правительство для вида согласилось, чтобы норвежцы послали на Свалбард разведывательный самолет. Добрый друг Рисера, старший лейтенант Лютцов-Холм, уже вылетел на север. На экстренном совещании у премьер-министра капитан Рисер-Ларсен настоял, чтобы министерство обороны в целях безопасности направило туда еще один самолет — с ним самим в качестве пилота. «У нас складывается впечатление, что капитан работает, пожалуй, куда энергичнее, чем всегда, чтобы как можно скорее добиться результатов», — пишет «Тиденс тейн», явно одобряя столь быстрое развитие.

Пока все это происходит, Руал Амундсен, несколько дезориентированный, сидит вместе с Херманом Гаде в салонах гостиницы «Виктория». В статье, опубликованной осенью 1928 года, Трюгве Гран пишет: «Потому-то я очень удивился, когда утром во вторник услышал, что министерство без ведома Руала Амундсена приступило к практическим действиям. Капитану Рисер-Ларсену было поручено подготовить план и отчасти осуществить отправку поисковой экспедиции. Само собой, Руал Амундсен обиделся. В довольно мрачном настроении он уехал в Свартскуг».

Майор Гран (вместе с капитаном Доксрудом) мчится к министру обороны. Требует объяснений. Почему Руала Амундсена отстранили? И почему армейские «фоккеры» стоят в хьеллерском ангаре, тогда как военно-морские?..

Сразу бросается в глаза, что норвежские авиаторы разделились на два лагеря, подобно тому как сама военная авиация, еще не выделившаяся в самостоятельный вид вооруженных сил, была разделена между сухопутными и военно-морскими силами. По одну сторону — круги, близкие к Обществу воздухоплавания и честолюбивой газете «Тиденс тейн», в том числе морской летчик Рисер-Ларсен. По другую — приверженцы конкурирующего Норвежского аэроклуба с председателем Руалом Амундсеном и его замом, капитаном Доксрудом. На газетном фронте они явно объединились с «Афтенпостен», а их герой-пилот — единственный, кто может сравниться с Рисер-Ларсеном: майор Трюгве Гран.

Эти два фронта на арене национальной авиации важны и для понимания действий Рисер-Ларсена. В самом конце мая, перед вылетом на север, он был избран вице-президентом Общества воздухоплавания, где председательствует «итальянец» Юхан Сверре. На первый взгляд это демонстративный разрыв с давним Начальником, однако в вышеозначенных рамках шаг вполне понятный. Очевидно, Ялмар Рисер-Ларсен тоже успел осознать, что идет прямым курсом на столкновение с Руалом Амундсеном.

Вернемся в кабинет министра обороны: «Он весьма сожалел, что Руал Амундсен ошибочно истолковал ситуацию. Предпринятые действия носили сугубо военный характер. Если бы Норвегия приступила к крупномасштабным спасательным работам, их безусловно возглавил бы Руал Амундсен». Но, когда Трюгве Гран передает полярнику эти сожаления, тот отнюдь не успокаивается. «Они орудовали у меня за спиной» — таков его комментарий. Жребий брошен. Выигрыш — генерал Нобиле. На сей раз злейшего конкурента Руала Амундсена звали Ялмар Рисер-Ларсен.

Глава 47 РЫЦАРЬ ЛЬДОВ

«Руал Амундсен и Линкольн Элсуорт вылетают на Свалбард на немецком самолете, с пилотом лейтенантом Дитриксоном» — под такой шапкой вышла 30 мая «Афтенпостен».

Друзья полярника потрясены. Как можно оглашать ничем не подкрепленный план? Неужели так важно выступить с инициативой непременно до того, как Рисер-Ларсен покинет континент? По словам Грана, друзья видели Амундсена в совершенно иной роли, «как руководителя всех норвежских и зарубежных операций, но не как наблюдателя в самолете».

Руал Амундсен возобновил два контакта. Во-первых, со своим прежним сотрудником Лейфом Дитриксоном, который тотчас изъявил готовность лететь со старым Начальником. Лейтенанту как раз предстояло вступить в Канаде в новую должность, однако он был не из тех, кто откажется совершить в последнюю минуту геройский поступок. Вдобавок еще в первый день Троицы Амундсен связался по телеграфу с давним компаньоном — Линкольном Элсуортом. В таком составе экспедиция уже была в пути на север — в фантазиях полярника (и «Афтенпостен»).

Элсуорт тоже писал Амундсену после его внезапного отъезда из Америки: «Мне тебя не хватает, как всегда, стоит тебе уехать. Думаю, в моей жизни уже не будет такого фантастического времени, как те два года, что мы прожили бок о бок». Весной он сделал новую попытку. Почему бы им не поселиться вместе в швейцарском замке Элсуорта? Они же на все смотрят одинаково: «Твои вкусы и привычки мне очень по душе, поэтому так досадно, что судьба, по всей видимости, нас разводит. Если б ты сумел что-нибудь придумать, мы могли бы встретиться снова. Я предложил в твое распоряжение половину Ленцбурга, но, похоже, тебе там не нравится. Ты только скажи — и я распахну тебе двери».

Американец готов подарить Амундсену половину замка, но лучше бы вместо этого подарил целый самолет. Наверно, приблизительно так рассуждал полярник, когда Элсуорт выразил желание участвовать в спасательной экспедиции. Вскоре, однако, станет ясно, что жить вместе с Амундсеном в замке и спасать Нобиле для американца совсем не одно и то же; несколько тысяч долларов — максимальная сумма, какую Элсуорт и его зять могли пожертвовать на спасение итальянца.

В Германии тоже не очень-то раскошеливались. Лейф Дитриксон срочно выехал на юг, чтобы провести переговоры насчет самолета с рядом частных и государственных инстанций. Только немцы строили большие самолеты, пригодные для арктических полетов, но они требовали гарантийного взноса в размере не менее 200 тысяч крон. В немецких марках имя Руала Амундсена котировалось очень низко.

Весьма быстро обнаружилось, что полярник выставил себя на посмешище. Его гордая спасательная экспедиция так и осталась заголовком в «Афтенпостен». Газета неплохая, но все равно унизительно.

7 июня Ялмар Рисер-Ларсен прибыл морем в Кингсбей, с аэропланом в багаже. В тот же день[196] мир впервые принимает сенсационные радиосигналы экспедиции генерала Нобиле, терпящей бедствие к северу от Шпицбергена. Норвежский капитан — нужный человек в нужном месте, что бы там ни говорили его бывший Начальник и итальянский диктатор. Теперь остается только добыть во льдах лавровый венок.

Крушение «Италии» — та самая ситуация, к которой Руал Амундсен и его команда были готовы во время перелета на «Норвегии». Дирижабль с экипажем из шестнадцати человек (семеро из них летали на «Норвегии») потерпел аварию севернее шпицбергенского острова Северо-Восточная Земля. При ударе о торос пилотская гондола оторвалась, сам же летательный аппарат полегчал и полетел дальше, оставляя за собой шлейф дыма и унося шестерых людей, которые так и не были найдены. Среди них такелажник Алессандрини и еще двое из экипажа «Норвегии». Четвертый с «Норвегии» погиб в момент удара о торос.

Девять человек выжили. Пятеро были на ногах, трое[197] лежали на льду, с травмами. Эти трое опять-таки летали на «Норвегии». Помимо других серьезных травм, генерал Нобиле и здоровяк Чечони получили переломы ног; у шведа-метеоролога Мальмгрена было раздроблено плечо. Титина не пострадала — последний четвероногий паек. Катастрофа стала фактом. Но ни одного норвежца поблизости нет.

Единственный, кто имел ледовый опыт, это Финн Мальмгрен, которого, невзирая на бесспорно высокую научную квалификацию, полярники «Мод» считали чуть ли не комической фигурой. И не только потому, что он был шведом. К счастью, вместе с гондолой на лед упала большая часть аварийного снаряжения. И через несколько суток им удалось наладить радиосвязь с итальянским кораблем-маткой «Читта ди Милано» в Кингсбее.

Радиосигналы, разнесенные газетами по всему миру, звучали в ушах норвежцев дивной музыкой. Наконец-то итальянцев будут спасать! Но на север отправились не только норвежцы. В спасательных акциях примут участие всего шесть стран — в совокупности пятнадцать кораблей и соответствующее число самолетов[198]. Спасение Нобиле молниеносно превратилось в состязание людей и наций, а равно в состязание газет, радиостанций и новостных агентств, спешивших обогнать друг друга в передаче последних сообщений с ледового архипелага, который вдруг стал центром событий.

В эти сенсационные события были вовлечены поголовно все полярные эксперты — в том числе, разумеется, и Фритьоф Нансен. Для очистки совести (по собственному его выражению) он — через посла Фугта — обращается к британским властям, чтобы выяснить возможность спасательной экспедиции на английском дирижабле. Фугт сообщает об отказе, и Нансен пишет ему: «Твой ответ окончательно всё решил». Этот зондаж по дипломатическим каналам стал единственной попыткой Фритьофа Нансена вмешаться в бурные события вокруг «Италии». Он пишет Фугту, что «мир прямо-таки охвачен истерией из-за пропажи "Италии''. Люди и прежде, бывало, надолго исчезали в арктических просторах, но такой шумихи никогда не возникало».

Фритьоф Нансен апеллировал к совести мира, чтобы спасти десятки тысяч безымянных беженцев, миллионы голодающих. Но генерал на льдине занимал в беспокойном мозгу Фритьофа Нансена весьма ограниченное место. Для его отставного коллеги все было наоборот: спасение генерала Нобиле целиком занимало его мысли. Словно запертый в клетке орел, он бьется о стены Ураниенборга.

Вполне естественно, что Амундсен принимал случившееся ближе к сердцу, чем его коллега по полярным широтам. Всего три года назад он сам был пленником арктических льдов. Но с тех пор он порвал с миром. На самом деле поставил себя вне всякого сотрудничества задолго до того, как «Италия» потерпела крушение. И было иллюзией полагать, что после всех своих оскорбительных выпадов он вообще сможет стать лидером, собрать вокруг себя людей. Руал Амундсен как спаситель Нобиле был нежелателен. Этот вывод столь же очевиден, сколь и далек от представлений самого полярника.

В четверть четвертого 6 июня в саду за ураниенборгским домом падает мертвым некий человек. Он гулял там вместе с Густавом-старшим, когда его сердце вдруг остановилось. Это был Сверре Хассель, как личность самый сильный из тех четверых, что последовали за Руалом Амундсеном к Южному полюсу. Он приехал в Ураниенборг с визитом, возможно намереваясь что-то сообщить. Пятидесятидвухлетний таможенник поддерживал со своим давним Начальником сдержанные, но вполне лояльные отношения. На Хасселя Руал Амундсен мог положиться. Тот предупреждал своевременно.

И вот теперь он лежал за домом, этот замечательный человек, который сопровождал Отто Свердрупа к неведомым островам на севере, а Руала Амундсена — до самого Южного полюса. Какая банальность! Смерть в костюме, заметка в газете, еще один венок.

В эти дни Руал Амундсен принимает итальянского журналиста Гуидичи. Именно перед ним он произносит часто цитируемую фразу о притяжении льдов: «О, если бы вы знали, как чудесно там, в высоких широтах! Там я желал бы умереть, только пусть смерть придет ко мне по-рыцарски, настигнет меня при выполнении великой миссии, быстро и без мучений!»

Вплоть до 11 июня Амундсен тщетно давил на Элсуорта, его зятя и богатых друзей — в надежде, что все-таки удастся собрать 60 тысяч долларов. Искал он и подходящий самолет, так как немцы в помощи отказали. Американцы, вероятно, понимали, что речь идет не столько о спасении Нобиле, сколько о восстановлении утраченного авторитета Амундсена. Они бы охотно помогли, но не за такую высокую цену. Разве не тот же Амундсен недавно повернулся к Америке спиной?

Вообще-то у Руала Амундсена хватает и других проблем — поважнее выезда на Шпицберген и рыцарской смерти. Второго, третьего, четвертого и десятого июня он телеграфирует Бесс Магидс в Сиэтл, где она как раз подводит черту под своей прежней жизнью. После 10-го она садится в поезд, который мчит ее на Восточное побережье. В Нью-Йорке она поднимется на борт парохода и поплывет за океан, в столицу горного края, где ждет жених.

Все было улажено — в жизни полярника могла начаться новая, заключительная фаза. Он порвал со всем и вся, отошел от активной деятельности. Последние годы он проведет на заслуженном отдыхе, в полной гармонии. Молодая невеста приезжает очень вовремя, чтобы, как пишет Гаде, «по их обоюдному согласию, постоянно жить в Ураниенборге».

Но ждет ли жених свою невесту? Отнюдь нет. Он готов перевернуть вверх дном весь мир — лишь бы уехать. Такое впечатление, будто Руал Амундсен предпочитает скорее обнять своего злейшего врага на льдине к северу от 80-й параллели, чем встретиться с женщиной, которая бросила все, чтобы из-за океана приехать к нему. Это более чем парадоксально. Похоже на бегство — отчаянное, сломя голову, — бегства из Ураниенборга, от жизни пенсионера, от смерти за домом, от женщины, что приезжает.

Он возвращается к героической роли, к старой сказке — в свет рампы, на сцену. Там он будет в центре внимания всего мира, под прикрытием рыцарских доспехов. Как никогда отчетливо Руал Амундсен демонстрирует, что внутренний стержень у него с гнильцой; он может существовать только за счет всеобщего восхищения.

Невзирая на радиосвязь, обнаружить с воздуха генерала Нобиле и его людей очень сложно. Ни Рисер-Ларсену, ни Лютцов-Холму удача не сопутствует. Новые и новые спасательные экспедиции отправляются на север попытать счастья.

В 12 часов дня 14 июня Руалу Амундсену звонят из Парижа. Богатый и влиятельный оптовик Фредрик Петерсон, который по французским газетам следил за его безуспешными попытками добраться до Шпицбергена, готов протянуть прославленному земляку руку помощи.

«Какой самолет вам нужен?»

Вот на такие телефонные звонки полярник и делал ставку в самые тяжкие минуты. Он немедля заказывает гидроплан, пригодный для эксплуатации при температурах около 0 °C. Оптовик обещает посмотреть, что можно сделать. «Спасибо, это так мило с вашей стороны», — говорит на прощание полярник.

Франция — единственная великая держава, с которой Руал Амундсен не рассорился. Возможно, по забывчивости, но это бесспорно облегчило задачу для Петерсона. Редко удавалось организовать экспедицию так быстро. Оптовик тотчас задействовал свои французские связи. Переговоры закончились официальным обращением норвежского посла в Париже, барона Ведель-Ярлсберга, к министру военно-морского флота Франции. И уже к концу дня Петерсон сообщил, что самолет «Латам-47» будет срочно отправлен на север.

15 июня норвежцы прочитали в газетах, что на помощь Руалу Амундсену пришла Франция. В Ураниенборге спешно готовили снаряжение, а тем временем в мастерских фирмы «Латам» в Кодебекан-Ко, в трех милях от Руана, оборудовали гидроплан для арктической операции. Уже следующим утром он вылетит в Берген.

В Осло был устроен приватный праздник в честь Руала Амундсена. Говорили не только о предстоящей экспедиции, близилось и еще одно событие. Шесть лет спустя Херман Гаде пишет вот что: «Я, нижеподписавшийся, заявляю, что во время прощального праздника, устроенного мною и г-жой Аслёуг Амундсен в гостинице "Виктория", я слышал, как он поручил своему полномочному секретарю, лейтенанту Густаву С. Амундсену, встретить и взять под опеку (в том числе экономически) миссис Бесс Магидс, когда она в его отсутствие прибудет сюда». Невесту ждали; жених попрощался.

16 июня в 23.00 Руал Амундсен был на Восточном вокзале Осло. Ночной поезд на Берген стоял под парами. Точно так же — ночью — двадцать пять лет назад он отправился в свою первую самостоятельную экспедицию, вышел из Осло-фьорда на яхте «Йоа». В тот раз его провожали три брата, теперь — только один. Зато присутствует ряд официальных лиц, среди них трое послов: итальянский и французский послы в Осло, а также недавно вышедший в отставку норвежский посол в Рио.

Опубликованные в прессе фотографии этой героической сцены говорят о том волнении, которое царило на перроне. Только Херман Гаде словно бы непричастен к общему возбуждению. Как никто другой, он понимает, какая печальная судьба кроется под этим спектаклем. Спустя несколько месяцев один из коллег по дипломатической службе пишет о полярнике в частном письме: «Гаде неоднократно говорил, что в последнее время он был несчастлив, но не уточнял, что именно имеет в виду».

А что он мог сказать? Вернувшись в апреле на родину, он нашел своего «лучшего друга», некогда прославленного героя, во внутренней эмиграции, одиноким и ожесточившимся. «Я знаком со всеми обстоятельствами взаимоотношений Р. А. — миссис Магидс, — пишет Гаде позднее в одном из писем, — так как Руал показывал мне всю корреспонденцию и я сам отсылал ей несколько телеграмм от него». Вероятно, старый друг тоже понимал, что полярник начал сомневаться в своем смелом решении и оттого так отчаянно схватился за спасительную соломинку по имени генерал Нобиле.

Руала Амундсена сопровождают два человека, которые вместе с ним отправятся спасать Нобиле: незаменимый полярник, пирожник, жестянщик и хирург, то бишь капитан Оскар Вистинг, и старший лейтенант Дитриксон. На перроне, пока мощный паровоз пыхтит, готовясь к долгому пути через высокогорье, все взгляды устремлены на национального героя, который, по словам репортера «Афтенпостен», был неразговорчив, «однако его чеканное лицо светилось решимостью и неистовой энергией, какую никакими словами не выразить, язык для этого слишком беден».

Итальянский же посол, которому стыдно за свое правительство, вынужден произнести несколько убогих напутственных слов. «Незабываемый миг, когда эти двое крепко и сердечно пожали друг другу руки». Главный редактор Фрёйсланн, тоже присутствующий на перроне, удовлетворенно отмечает, что его великие герои помирились. Римский диктатор досадует по поводу этого пустого эпизода, где представитель Италии поневоле делал хорошую мину при плохой игре.

«Когда прозвучал сигнал отправления, Дитриксон и Вистинг вошли в вагон, меж тем как Амундсен немного задержался на перроне, словно в замешательстве, и стоявшие рядом с ним заметили, как по его впалой щеке сбежала слеза. Он прошел несколько шагов обок вагона, потом быстро вскочил на площадку, и вслед ему грянуло девятикратное "ура", эхом прокатившееся под темным от копоти стеклянным дебаркадером Восточного вокзала».

Наутро, когда ночной поезд прибыл в Берген, гидроплан уже дожидался их на стоянке у Маринехолма. Вылетев из Нормандии, «Латам» успешно добрался до места накануне вечером. В Бергене восемнадцатиметровую машину дозаправили горючим и еще раз придирчиво осмотрели. Обнаруженная в левом поплавке дырочка была заделана.

Экипаж самолета состоял из четырех человек. Капитан — Рене Гильбо, тридцативосьмилетний кавалер ордена Почетного легиона. Второй пилот, старший лейтенант Альбер де Кювервиль, тоже имел боевые награды. Считая с механиком Брази и радистом Валеттом, французский военно-морской флот предоставил в распоряжение полярника полностью укомплектованный экипаж.

Хотя на борту уже было два пилота, капитан уступил желанию Руала Амундсена и согласился на участие старшего лейтенанта Дитриксона. Он знал, что значит летать в арктических условиях, а вдобавок Начальник наилучшим образом чувствовал себя в обществе соотечественников. Капитан Вистинг, седьмой член экспедиции, отправится на север первым же пароходом. В те дни получить каюту не составляло труда, ведь полмира вышло в море спасать генерала Нобиле. Весь Берген высыпал на улицу в тот летний день, когда почти пятидесятишестилетний Руал Амундсен — ледовый Наполеон — должен был вылететь на север, на поле чести. С эпохи крестоносцев ни один военачальник не выступал в более благородный поход. Прижимая к груди огромную охапку цветов, он садится в шлюпку, и матросы-гребцы доставляют его к гидроплану — человека, который летит спасать своего злейшего врага, коллегу, попавшего в беду. На часах восемь вечера.

Из Бергена Руал Амундсен отослал последнюю телеграмму Бесс Магидс. Она уже в Нью-Йорке, где ей предстоит еще шесть дней дожидаться «Святого Олава» — пароход, который доставит ее в обетованный край. Но почему он уезжает, не встретившись с нею?

Если вдуматься, то, пожалуй, она сама и вынудила его к такому поступку. Нам кое-что известно о роли, в которой намерен выступить Руал Амундсен. Покорив Южный полюс, он оставил Сигг. Совершив трансполярный перелет, сумел бросить Кисс. И на этот раз — если он вернется героем — Бесс увидит мужчину во всеоружии, у которого достанет сил вновь пожертвовать любовью.

Бергенцы благоговейно наблюдают, как французский гидроплан стартует с фьорда и берет курс на север, в светлую летнюю ночь. Всего неделей позже население соберется у очередного спасательного судна, пополнившего здесь запасы топлива, чтобы тоже уйти в ночь, на север, — у русского ледокола «Красин». Тогда людские толпы на набережной будут кричать: «Спасите Амундсена!»

В шесть утра «Латам» садится на зеркальную гладь тромсейской бухты. Двое норвежцев завтракают, потом по обыкновению идут к аптекарю Цапфе — надо поспать; французы отдыхают поблизости, в «Гранд-отеле». Уже около одиннадцати экипаж опять на ногах — залеживаться в постели нет времени. Необходимо тщательно подготовиться к следующему этапу. Начальник может не беспокоиться — последние часы на суше он проводит, покуривая трубку, у своего друга-аптекаря.

В своей книге, изданной семь лет спустя, Фриц Г. Цапфе подробно описывает эту последнюю встречу с человеком, которым он так безмерно восхищался. О самой экспедиции сказать было в общем-то нечего, ее судьба зависела не от них. Разговор шел о другом. «Меня не оставляло необъяснимое, тягостное ощущение, что между нами витает какая-то отчужденность. Открытый и, как правило, бодрый тон, бывало, отличавший наши беседы, даже когда они касались серьезных вещей, в тот раз никак не устанавливался». Задним числом Цапфе истолковал это как предчувствие смерти, связанное с французским гидропланом; они оба считали, что «Дорнье-Валь» был бы куда лучше. «Странная тишина окутывала эту последнюю встречу. Мне было даже чуточку неловко перед ним — как перед больным другом, которому толком не знаешь, что сказать».

У отчужденности, пожалуй, было объяснение, не имевшее касательства к аптекарю. Внешне экспедиция «Латама» представала однозначно благородным предприятием, однако внутренне Руала Амундсена раздирали противоречия: он спешил к генералу и одновременно уходил прочь от женщины. Первое — подвиг, второе — скорее, предательство. В глубине души он расстался с нею и — в первый и последний раз — отказался от жизни в любви и близости с другим человеком.

Интуиция не подвела аптекаря; перед ним сидел «больной друг». На прощание полярник отдает ему свою сломанную зажигалку. Цапфе берется починить ее, но полярник говорит: «Мне она не нужна». Огонь погас. И больше не зажжется.

До той поры ни одному аэроплану не удавалось преодолеть бурные воздушные пространства над морем от Северной Норвегии до Шпицбергена. В тот же день к полету на север готовились еще два самолета — шведский и финский. Вдобавок прошло сообщение, что итальянский майор Маддалена, направленный на поиски городом Миланом, уже находится на острове Медвежьем, ремонтирует поломку самолета. Обстановка вновь напоминала состязание.

Было бы вполне естественно, если бы все три самолета вылетели из Тромсё сообща. Но Руала Амундсена такая возможность не интересовала. Он хотел лететь один. На поиски вышли многие, а спасать надо лишь одного генерала.

После полудня четверых французов и двух норвежцев доставили к гидроплану, зачаленному у выхода из тромсейской гавани. Аптекарь тоже провожает друга-полярника к диковинному гибриду самолета и корабля, какой представляет собой гидроплан «Латам-47» — машина солидная, общая мощность двигателей тысяча лошадиных сил, размах крыльев более 25 метров. Белый деревянный биплан, обтянутый парусиной, отнюдь не лишенный изящества.

Точно исполинский лебедь, «Латам» гляделся в зеркальные воды залива возле полярного города Тромсё. Так и хочется сказать, что на борт его поднялся рыцарь Лоэнгрин — в лице Руала Амундсена. И либретто, и сценография уже подготовлены для легендарной героической драмы. Но если верить зрителю Цапфе, главный исполнитель отыграл свою роль еще до того, как машина пришла в движение: «Я не забуду выражение его лица перед стартом, когда он сидел в "Латаме", странно далекий, отрешенный. Происходящее словно бы не трогало его, хотя он-то, пожалуй, и был ключевым участником. Не говоря ни слова, он просто сидел и смотрел на меня».

Пустым взглядом герой смотрел на своего последнего поклонника. Энергия покинула его. При подготовке, когда его отвергали, чинили ему препятствия, речь шла об активных действиях, о генерале, об отправке экспедиции. Теперь всё это позади. Остальное в руце Господней и в руках пилотов.

Фотографии «Латама», сделанные репортерами, подтверждают впечатления Цапфе: полярник разочарован и одинок. Он даже не думает позировать, ему все равно. Рыцарь в фуражке, сидящий в гигантском лебеде и ожидающий, когда их отбуксируют в пролив, где наконец заработают пропеллеры, — этот рыцарь никуда не стремится; он все оставил позади, сказал последнее прости. Не обязательно жизни, но ее смыслу. Он знал, что никогда не достигнет величайшей из поставленных целей. Теперь его ждала ледяная пустыня.

Ровно в четыре гидроплан стартует. Впоследствии появлялись противоречивые сообщения насчет сложностей с взлетом. Многие утверждали, что «Латам» был перегружен. Но так или иначе в этот безветренный день в воздух поднялся он один. Финский и шведский гидропланы до поры до времени остались в Тромсё. По свидетельству Гуннара Ховденака, выпустившего в 1934 году солидную книгу «Последняя экспедиция Руала Амундсена», «Латам» был нагружен ничуть не больше, чем при вылете из Бергена. Однако он уже преодолел огромное расстояние, а в спешке, которая, по словам очень многих, возникла, когда экипаж узнал об опережающей позиции майора Маддалены, некоторые процедуры предстартовой подготовки были выполнены недостаточно тщательно. Хотя это весьма маловероятно, если учесть профессионализм экипажа и опасность маршрута. Пусть даже Начальник в эти минуты готов был смиренно предать весь полет в руки высших сил, практическая работа целиком возлагалась на пятерых опытных, энергичных мужчин в возрасте от двадцати шести до тридцати восьми лет. Ни у кого из них не было особых причин рисковать жизнью, играя со смертью над просторами Ледовитого океана.

В течение дня метеосводки менялись, но были относительно благоприятны. Правда, погодные условия в означенном регионе отличались крайним непостоянством и сложностью, так что гидроплан вроде «Латама» при посадке на открытую воду непременно потерпел бы аварию. Большой недостаток «Латама-47» состоял в том, что он не мог совершить посадку ни на лед, ни даже на воду при волнении моря. С точки зрения полярных условий французский гидроплан можно разве что назвать аэропланом, оснащенным поплавками. Арктический гидроплан должен отвечать совершенно другим требованиям.

Последнее радиосообщение от «Латама» было принято в 18.45. Радист тщетно пытался установить связь с Ню-Оле-сунном и передать несколько депеш. После трех часов полета машина должна была находиться на полпути к острову Медвежьему, который в свою очередь расположен примерно на полпути между Тромсё и Кингсбеем.

Пройдет много времени, пока мир осознает, что сообщение о так и неотосланных депешах, переданное по радио 18 июня 1928 года в 18.45, было последней весточкой от Руала Амундсена.

В 20.00 в Кингсбее совершил посадку майор Маддалена. Итальянец выиграл гонку над Северным Ледовитым океаном. «Латаму-47» совершить посадку было не суждено.

Глава 48 ПОТЕРЯННАЯ НЕВЕСТА

Руал Амундсен исчез с лица земли. Не впервые. Полярник сам выбирал свои дороги, превращая север в юг, восток в запад, но одно не подлежало сомнению: назад он не поворачивал никогда.

Поисковые операции и пропажи тем героическим летом 1928 года хаотически перемешивались. Кто кого искал? Кто пропал и кто нашелся? Таких, кому следовало бы сидеть дома, было предостаточно, но если кто всегда и знал, как уцелеть на Крайнем Севере, так это Руал Амундсен. Уж кто-кто, а он был там в своей стихии.

Далеко не сразу мир осознал, что полет проходил над открытым морем и что «Латам-47» не полярный гидроплан. Поиски генерала Нобиле постепенно превратились в поиски капитана Амундсена. Уже пять дней, как пропали оба. Кто первым даст о себе знать? Многие думали, что норвежец отключил радиосвязь и полетел прямо к терпящим бедствие итальянцам, чтобы собственноручно вызволить генерала из ледового плена. Поступок вполне в его духе!

Нобиле спас швед. На маленьком «Фоккере» капитан Лундборг 23 июня, вечером накануне Иванова дня, приземлился на льдине генерала. Хотя вследствие дрейфа льдов координаты итальянцев все время менялись, летчики уже совершали облеты льдины и сбрасывали продовольствие. (Рисер-Ларсен и Лютцов-Холм тоже побывали в непосредственной близости от красной палатки генерала.) Проблемой и тут оказалась посадка; однако отчаянный швед сумел-таки благополучно приземлиться на полосу, размеченную итальянцами.

К тому времени трое из потерпевших крушение покинули лагерь, в том числе швед Финн Мальмгрен. Таким образом, на льдине оставались шестеро. Лундборг рассчитывал в ближайшие часы переправить всех в безопасное место. К сожалению, первым рейсом он мог вывезти только одного человека, так как имел на борту наблюдателя.

При аварии пострадали двое итальянцев — генерал и Чечони. Разница в весе — сорок килограммов в пользу генерала. Принимая во внимание этот момент и учитывая, что для дальнейшего руководства спасательной операцией предпочтительнее забрать с льдины именно генерала, летчик настоял, чтобы первым его пассажиром стал Нобиле. После краткого совещания генерал уступил и был поднят на борт. Потенциальный паек, Титина запрыгнула в машину первой. Так шведские вооруженные силы одержали победу в соперничестве за спасение генерала Нобиле.

Вернувшись за двумя следующими пассажирами, «Фоккер» при посадке на лед потерпел аварию — сломалась лыжа шасси. В итоге единственным изменением в ситуации ледовых пленников стало то, что генерала с собачкой заменил шведский капитан с аэропланом. Для Нобиле, однако, эта авария обернулась малой катастрофой: его заклеймили как генерала, позволившего спасти первым себя, а не команду. Это нечаянное пятно в послужном списке итальянца отчасти сопоставимо с тем, что случилось, когда Руал Амундсен, оставив своих обмороженных людей, прыгнул в первые сани и уехал в спасительный Фрамхейм[199].

Этот эпизод стал составной частью систематического подрыва репутации Умберто Нобиле. Судьба генерала была давно решена. Муссолини не желал отступления с поля чести. Не желал видеть, как спасенные иностранцами итальянский герой-генерал и его собака, поджав хвост, возвращаются на родину.

Лишь 12 июля, через девятнадцать дней после спасения генерала, советскому ледоколу «Красин» удалось снять с льдины остальных итальянцев. Но прежде он подобрал группу, ушедшую из лагеря и пытавшуюся самостоятельно добраться до земли. Одного из этих троих уже не было в живых — Финна Мальмгрена. Швед, который, невзирая на сломанное плечо и слабую конституцию, в порыве самопожертвования отправился в этот безрассудный поход, тотчас стал для всех предметом героизации. И тот факт, что единственный в экспедиции скандинав погиб при попытке спасти своих коллег-южан, дал толчок к резко враждебным выпадам против экспедиции «Италии», в том числе и в норвежской прессе. Финн Мальмгрен, герой плавания на «Мод», перелетов на «Норвегии» и «Италии», — один из немногих метеорологов, поднятых на пьедестал.

Затем русские пробились к лагерю с палаткой и потерпевшим аварию самолетом и забрали на борт остальных — исхудалых итальянцев и шведа, спасшего генерала Нобиле.

В письме, написанном месяц спустя, Фритьоф Нансен комментирует сумбурные события вокруг трагедии «Италии»: «Я считаю, что в значительной мере ответственность за это несут газеты. И здесь, и повсюду в Европе они были забиты всякой чепухой, что крайне прискорбно, так как события представали в совершенно превратном виде. Поэтому целый ряд спасательных экспедиций был отправлен на поиски без четко продуманного плана и надлежащей организации, тогда как максимум шансов на удачу имели только хорошо подготовленные поисковые мероприятия, а именно оснащенные мощными ледоколами». Критические замечания профессора бьют и по скоропалительной героической акции «Латама-47»[200].

23 июня, в тот день, когда был спасен генерал Нобиле, Бесс Магидс взошла на борт парохода «Святой Олав», который доставит ее через Атлантику на новую родину. После исчезновения «Латама» прошло уже пять дней, и она находилась в довольно-таки отчаянной ситуации. Причин для уныния пока не было — что такое пять дней исчезновения в жизни полярника? Поиски только-только начались. Почти целый месяц понадобился, чтобы вызволить с льдины Нобиле, а три года назад, когда Амундсен пропал вместе с Дитриксоном, о нем не было вестей около четырех недель. Тем не менее ее конечно же снедало растущее беспокойство. Но сбрасывать карты слишком рано.

Бесс Магидс наметила себе путь и решила его пройти. Разве не замечательно будет стоять на пристани в Ураниенборге, когда полярный герой вернется домой, помолодевший от последнего приключения, с солнцем, играющим в сединах!

Через десять дней, 2 июля, «Святой Олав» швартуется в Осло. Как только подают трап, на борт парохода поднимается начальник отдела Объединенного пароходства Брауэр. Он приносит Бесс Магидс удручающую весть, что после ее отъезда из Нью-Йорка никаких сообщений о Руале Амундсене не поступало.

Вероятно, Брауэр встретился с американкой по просьбе Густава Амундсена, отца или сына, который по деликатным причинам не хотел сам появляться в людской толпе у американского причала. Когда в 1941 году Аксель Брауэр оставил свой пост, в интервью «Афтенпостен» он рассказал о своей встрече с «невестой» полярника. Именно тогда недоверчивая общественность впервые услышала, что национальный герой исчез вместе с «Латамом» фактически на пороге собственной женитьбы.

Первый визит Бесс Магидс в Ураниенборг не стал достоянием гласности, потому что полярник всегда соблюдал секретность в таких делах, а прежде всего, вероятно, потому, что Бесс Магидс была тогда замужем за другим. Второй ее визит тоже окажется тайным, но по иным причинам. Оба ее избранника — Амундсен и Магидс — вышли из игры, каждый по-своему.

Сама Бесс Магидс сорок лет спустя пишет в письме: «Последний раз я видела Руала Амундсона (!) в 1928 году в Осло, Норвегия. Я поехала туда, чтобы выйти за него замуж. Как раз тогда пропал итальянский генерал Умберто Нобиле, и Руал отправился искать его. Назад он не вернулся». Два визита в Ураниенборг стали в ее версии одним, возвращение в Америку и бракоразводный процесс в Сиэтле вычеркнуты из истории.

Важнейшие источники, позволяющие составить представление о том, что именно произошло во время загадочного пребывания Бесс Магидс в Норвегии летом 1928 года, — это, во-первых, три письма 1929 года за подписью Хермана Гаде, которые неоднократно цитировались и раньше. Они помечены грифом «строго конфиденциально» и написаны в связи с непримиримыми распрями вокруг наследства, вспыхнувшими после гибели Руала Амундсена. Адресованы эти письма адвокату Альберту Балкену, другу детства Гаде и поверенному Леона Амундсена. Далее, сюда относится подробный финансовый отчет о пребывании Бесс Магидс в Норвегии. Составлен он Густавом С. Амундсеном, приложен к описи наследственного имущества покойного дяди и помечен грифом «строго конфиденциально, посторонним ни в коем случае не предъявлять».

Зачем все эти секреты?

Надежда уже изрядно ослабела, но, когда Бесс Магидс приехала в Осло, поиски еще шли полным ходом. Лишь через десять дней «Красин» снимет со льдины итальянцев, а еще позже давний компаньон полярника X. X, Хаммер заявит одной из лос-анджелесских газет, что Амундсен наверняка найдется: «Он любит драматизм и обожает устраивать сюрпризы». Как раз эта убежденность и мешала людям во всем мире осознать, что Руал Амундсен пропал навсегда и больше не вернется.

Помимо множества уже развернутых операций, 27 июня на поиски Амундсена решено было направить полярную шхуну «Веслекари». По инициативе группы газет Осло за рекордно короткое время удалось собрать 90 тысяч крон, и таким образом господа редакторы снова активно действовали в полярных водах. Командовал этой экспедицией газетных читателей Трюгве Гран, и 7 июля она покинула Тромсё. Еще несколько недель надежда оставалась жива. Однако фактически все поисковые операции исходили из предположения, что «Латам», который по договоренности должен был лететь в Кингсбей, вместо этого взял курс прямо на северо-восток, во льды.

Старший лейтенант Густав С. Амундсен активно участвовал в организации спасательных работ, хотя наверняка знал, что они основаны на иллюзиях. Как секретарь, племянник тесно сотрудничал с дядей вплоть до вылета «Латама» из Бергена. Если Руал Амундсен действительно выбрал для экспедиции альтернативный план, то невозможно представить себе, чтобы племянник ничего об этом не знал. Хотя лейтенант Амундсен, верный духу полярника, участвовал в неистово бурной поисковой деятельности, он уже через несколько суток должен был вполне увериться, что дяди нет в живых. Это очень важный момент, позволяющий понять лихорадочный «раздел имущества», который состоится, по сути, в разгар поисковых операций в водах вокруг Свалбарда.

Для наследников Руала Амундсена ситуация была бы значительно благоприятнее, если бы полярник исчез на полгода позднее. Дело в том, что к концу года Пунтерволлу, адвокату Амундсена, удалось закрыть конкурсное производство, полностью расплатившись с кредиторами. Однако же летом 1928 года свартскугские имения юридически по-прежнему оставались в собственности Хермана Гаде. Гаде и дон Педро, скорее всего, думали при первой возможности подарить их своему знаменитому другу, но далеко не бесспорно, что они захотят сделать такой щедрый подарок наследникам.

Через четырнадцать дней после исчезновения Руала Амундсена и через три дня по прибытии Бесс Магидс в Осло разыгрывается первый раунд в разделе земного наследства полярника. Аляскинская красотка станет участницей этой интриги. Но она никак не может быть ее тайным автором; здесь требовалось очень хорошо знать все скрытые стороны летописи полярника. Нам стоит исходить из того, что она не знала даже всех условий игры, в которую угодила как активная участница.

5 июля Херман Гаде встретился с горюющей невестой пропавшего друга в ословской гостинице «Виктория». По свидетельству Гаде, ее послал туда лейтенант Амундсен, чтобы она от имени наследников предъявила претензии на имения Ураниенборг и Рёдстен. Гаде как будто бы признал моральное право Бесс Магидс как наследницы полярника. В том смысле, что теоретически Руал Амундсен мог бы оставить завещание в ее пользу. Последнее, справедливо оспоренное, завещание от сентября 1927 года отдавало предпочтение Малфред, невестке полярника, жене Густава-старшего и матери лейтенанта, однако потомки брата Тонни тоже выставят претензии на наследство.

По всей видимости, Гаде, сам адвокат, не хотел вступать ни в какие дискуссии по поводу имений, пока Руал Амундсен, во всяком случае юридически, остается жив.

После того как невеста оказалась бесполезной в игре вокруг недвижимости, Густавы (отец и сын), похоже, решили от нее откупиться и таким образом исключить ее из споров о наследстве, чтобы не сказать из всей семейной истории.

Положение у Бесс критическое: юридически она в Норвегии никто, на родине мосты сожжены. Но, обладая врожденной волей к выживанию, она явно решает сделать все, чтобы более-менее благополучно выбраться из этой ситуации.

Густавы, которые теперь единолично властвуют в Ураниенборге, откладывают в сторону споры о наследстве и передают Бесс Магидс часть ценностей из конкурсного имущества, в том числе ряд предметов из серебра. Очередным звеном этой «сделки» становится акция более значительного экономического формата и более сомнительного характера.

Незадолго до своего исчезновения, пишет Гаде, Руал Амундсен депонировал крупные ценности в виде ювелирных изделий, мехов и проч. у брата Кисс Беннетт, тронхеймского адвоката Гудде. Какие именно крупные ценности входили в весьма расплывчатые имущественные отношения полярника и его бывшей гипотетической жены, сказать невозможно. Вероятно, это были вещи, которые полярник хотел спасти, изъяв их из конкурсного имущества, или же подарки, которые он изначально собирался передать Кисс. Полярник вообще любил географически «рассредоточивать» свое добро; подтверждение тому — «неприкосновенный запас» в американских ценных бумагах.

Личный секретарь Руала Амундсена, по-видимому, знал о тронхеймских ценностях, как знал о резервах в США, но, пожалуй, опасался, что эти сокровища не попадут к тем, кого он сам считал правомочными наследниками. Решено было действовать, пока невеста еще в стране. По мнению Гаде, лейтенант Амундсен использует Бесс Магидс как орудие шантажа, нажима «на адвоката Гудде и некую даму».

В качестве источника своей информации Гаде называет Трюгве Гудде, который сам показал ему вымогательское письмо, где «эти двое угрожали сообщить прессе всю историю отношений Р. с означ. дамой, если упомянутые предметы не будут незамедлительно переданы им».

Херман Гаде пишет, что, узнав об этом, он прекратил все контакты с лейтенантом Амундсеном.

Первую неделю в Норвегии Бесс Магидс, если не считать визита в гостиницу «Виктория», как будто бы тихо-мирно провела в Ураниенборге, в обществе Густава С. Амундсена. Но примерно 12 июля она отправляется в поездку, предварительно абонировав ячейку в банке и обновив в Осло свой гардероб.

Бесс Магидс поселяется в туристском отеле «Хёсбьёр» как раз в то самое время, когда ледокол «Красин» подбирает во льдах последних итальянцев. Гостиница, расположенная к северу от Хамара, принадлежит к числу самых фешенебельных в стране и недавно перешла в руки владельца столичной «Виктории». Не удивительно, что многоопытная американка хочет денек-другой отдохнуть от атмосферы Ураниенборга, насквозь пропитанной лихорадочными поисками. А может быть, в этом уединенном отеле возле железной дороги на Тронхейм у нее есть и практическое дело. Может быть, речь идет о передаче «наследникам» тех самых ценностей от брата Кисс Беннетг. Касательно раздела оных Гаде пишет: «Миссис Магидс наверняка получила изрядную часть этих вещей в качестве отступного».

В Осло Бесс возвращается самое позднее 20 июля. Из «Хёсбьёра» она телеграфировала в Париж, подготавливая таким образом свой отъезд из Норвегии. На чай она дает 50 крон, ровно столько же, сколько стоит билет до Хамара и обратно. По возвращении в Осло американка покупает две кассеты для драгоценностей и портмоне. Далее, около тысячи крон выплачено ювелиру за починку изделий.

Под собственным именем Бесс Магидс снимает в Сберегательном банке Осло две крупные суммы в долларах «для Энгебрета Амундсена» — столько стоят билеты на пароход в США и обратно. Кроме того, некоторую сумму она отсылает Магидсу в Россию. В целом счета полярника за эти без малого двадцать дней визита нареченной «худеют» на 8210 крон. По тем временам такая сумма соответствует весьма солидному годовому доходу. Разумеется, вполне естественно, чтобы женщина, приехавшая разделить с Руалом Амундсеном остаток дней, могла покинуть страну, не испытывая прямых экономических тревог. Помимо наличных она, стало быть, вывезла из страны значительные ценности. За «перевес багажа» уплачено 104 кроны — солидный дополнительный расход, — куда больше половины стоимости билетов в Париж.

20 июля в одном из ресторанов Осло устраивают прощальный обед для Бесс Магидс — своего рода эрзац свадебного торжества. Присутствуют шестеро. Предположительно (помимо невесты): Густавы Амундсены, отец и сын, с женами, а также (вместо жениха), скорее всего, оптовик Петерсон. Он ненадолго приехал в Норвегию, вероятно, чтобы включиться в спасательные работы. И похоже, последней услугой, какую он оказал Руалу Амундсену, стало вот что: он сопровождал невесту полярника, когда она покидала Норвегию. Так закончилась для оптовика экспедиция «Латама».

По прибытии во французскую столицу, то есть не позднее 25 июля, Фредерик Петерсон препоручает Бесс Магидс заботам своего секретаря Эмиля Петерсена, а сам тотчас уезжает в Бордо, на отдых.

26 июля Бесс Магидс наведывается в парижский офис «Нью-Йорк таймc», чтобы обсудить возможную спасательную операцию по инициативе давнего партнера Амундсена в международной прессе. Сопровождает ее секретарь Петерсона, который в тот же день связывается по телеграфу с Густавом С. Амундсеном, чтобы узнать, как он относится к идее вступить в контакт с дирижаблестроителем д-ром Эккенером, возможно через Фритьофа Нансена.

Секретарь Петерсен немедля получает от лейтенанта ответ — двадцать четыре слова. Речь идет не о д-ре Эккенере и не о профессоре Нансене, но об опасности, что имя Бесс Магидс станет частью сплетен о Руале Амундсене.

Петерсен спешно составляет подробный отчет о встрече с редактором, на сей раз в завуалированной форме: «Он знал имя г-жи М. и намекнул, что ему с давних пор известно о связи между нею и Р. А. Г-жа М. просила его не упоминать ее имя в связи с Р. А., и редактор обешал, хотя, пожалуй, был ничуть не заинтересован в соблюдении тайны». Секретарь почитает своим долгом очистить имя фирмы от всех и всяческих подозрений: «Могу заверить Вас, что все касающееся данного дела ни в коем случае не станет достоянием гласности по вине этой конторы».

Затем секретарь Петерсен звонит редактору «Нью-Йорк тайме», который в свою очередь должен дать слово молчать. На будущее секретарь обещает действовать в полном согласии с «инструкциями» лейтенанта. Кстати, он успел получить из Норвегии еще одну обстоятельную телеграмму и потому пишет: «Я сообщу г-же Магидс ее содержание».

Это интермеццо отчетливо показывает, что лейтенант Амундсен вынудил Бесс Магидс заключить соглашение, в котором оговаривалось, что отныне ее имя никогда не будет упоминаться в связи с величайшим полярником эпохи. Это была составная часть «договоренности о наследстве» — договоренности, которой надлежало оставаться в тайне. «Уполномоченный» Руала Амундсена в Норвегии готов был сделать все возможное и невозможное, только бы соглашение с г-жой Магидс неукоснительно выполнялось.

Для Бесс Магидс брак с Руалом Амундсеном отошел в область преданий. Маленькая энергичная красотка так и не сподобилась чести назваться супругой покорителя Южного полюса. Странным образом возникает впечатление, что, вернувшись на родину, она как бы возвращает свою жизнь на год вспять.

После кончины Сэма Магидса Бесс становится совладелицей фирмы «Братья Магидс» и возобновляет бурную коммерческую деятельность на дальнем севере Аляски. В 1931 году она выходит замуж за спортивного журналиста Арта Чемберлена, который моложе ее на семь лет. В этом браке у нее в 1933 году родится единственный ребенок — дочь Патриция. Через несколько лет супруги разводятся, и Бесс выходит за аляскинского летчика Джона Кросса, но и этот последний брак длится недолго.

В 1944 году умирает ее деверь Борис Магидс, и Бесс берет торговую фирму целиком в свои руки, вместе со всеми филиалами, в том числе и самой северной на континенте лисьей фермой. Вдобавок она активно сотрудничает в Демократической партии и некоторое время даже заседает в аляскинском Законодательном собрании.

Связь с родиной Руала Амундсена полностью оборвана. Но однажды, осенью 1949 года, она встречает полярного исследователя Хельге Ингстада, который, направляясь в одну из своих славных экспедиций, заезжает по пути в торговый поселок Коцебу. Ингстаду довелось увидеть красивые серебряные вещицы, подаренные его великим земляком, а Бесс он позднее вспоминал как «немного странную», однако «приятную даму».

Элизабет Магидс, поочередно носившая также фамилии Кросс и Чемберлен, скончалась в Сиэтле в 1971 году. Тремя годами раньше она, вероятно, продала большую часть амундсеновского серебра Улаву Лиллегравену из Джуно, американцу норвежского происхождения. Сопроводительное письмо, где коротко рассказывается об истории ее любви, она заканчивает таким заявлением: «Эти серебряные вещицы имеют для меня огромное эмоциональное значение, но для мира, для истории они значат еще больше». В 1976 году супруги Лиллегравен передали эти вещи в дар свартскуг-скому музею Руала Амундсена. Таким образом серебряное кольцо замкнулось. А до золотого кольца дело не дошло.

Лето 1928 года было самым фантастическим отступлением в фантастической жизни Бесс Магидс. История ее жизни звучит как сказка. Красивая любительница покера ставила себе задачу завоевать сердце полярника. Большой куш она проиграла. Не могла не проиграть. Однако вышла из игры обладательницей кой-каких ценностей. За это она заплатила своим местом в хронике Руала Амундсена. Полярник мог бы научить ее, что захватывающая история способна принести куда большую экономическую выгоду, чем канделябры, шубы и драгоценности.

Кстати, после отъезда из Парижа Бесс Магидс дважды получала вести из Ураниенборга. Последняя телеграмма пришла в Нью-Йорк 31 августа 1928 года. В тот день севернее Тромсё был найден в море французский поплавок.

Глава 49 ТРИУМФ ПОРАЖЕНИЯ

Кисс Беннетт приехала в Норвегию в день пятидесятишестилетия Руала Амундсена, 16 июня 1928 года. Вместе с сестрой, Гудрун Маус, она прибыла в Берген и собиралась дальше, на отдых в норвежское высокогорье. Было это ровно через месяц после того, как «Латам-47» приземлился в вестланнском городе на пути из Нормандии. Поисковые операции по-прежнему шли полным ходом; многие по-прежнему верили, что Руал Амундсен вернется.

Несколько дней в Норвегии находились обе подруги полярника. Бесс Магидс по-прежнему жила в «Хёсбьёре», когда Кисс Беннетт поселилась на лето в своей гостинице. Здесь у нее произойдет последняя удивительная встреча с человеком, который некогда готов был отдать все на свете, лишь бы повести ее к алтарю в церкви ее родного города — в Нидаросском[201] соборе.

После исчезновения «Латама» посыпалось множество предложений от ясновидящих, которые горели желанием руководить поисковыми операциями спасательных судов на основе собственных видений. В своих мемуарах Ялмар Ри-сер-Ларсен, в частности, приводит телепатическое послание, якобы полученное им от пропавшего полярника через некоего датского кочегара. «Уполномоченный» Густав С. Амундсен весьма негативно воспринял сообщение, что в смертный час дядя решил обратиться к «предателю». Но как бы мы ни относились к трансцендентным феноменам, едва ли можно сомневаться, кто именно поддерживал с Руалом Амундсеном «беспроволочную» связь.

И Кисс Беннетт, и сам Руал Амундсен, по всей видимости, были совершенно уверены в своих телепатических контактах. Годом раньше Кисс получила подтверждение необычайных своих способностей, когда пережила в видении грядущую смерть матери. В одном из писем она сама рассказывает, как полярник в последний раз явился ей в высокогорной норвежской гостинице: «Однажды утром, когда я надевала чулки, мне отчетливо послышался его голос: "О Кисс, начинается страшная агония". Три дня я ощущала в комнате его присутствие, совсем близко, я могла бы дотронуться до него. Потом все это внезапно кончилось. Я уверена, он умер медленной смертью».

31 августа в море у маяка Торсвог, к северу от Тромсё, был обнаружен поплавок гидросамолета. Очень быстро установили, что поплавок принадлежал «Латаму-47». Он был залатан, причем именно так, как это сделали во время ремонта в Бергене. Значит, Руал Амундсен и его спутники рухнули в море. Только теперь можно было свертывать поиски. Французский военный корабль «Страсбург», норвежский «Турденшёльд», база экспедиции «Италии» «Читта ди Милано», экспедиция американки мисс Бойд на «Хобби» с Рисер-Ларсеном на борту, русский ледокол «Красин», «Веслекари», которым после Грана командовал капитан Вистинг, — все они и многие другие, с самолетами или без, мало-помалу покидали северные воды. Живых людей уже не найти, разве что обломки самолета. Зверобойные и рыбопромысловые суда продолжали вести наблюдения. И все же многие по-прежнему верили, что Руал Амундсен непременно вернется. Или, быть может, спрашивали себя люди, он оставил этот несправедливый мир, чтобы начать новую жизнь в незапятнанной чистоте арктического одиночества?

13 октября нашли бензобак, на сей раз южнее Тромсё. Поплавок из многослойной фанеры свидетельствовал о мощном ударе о поверхность моря; бензобак поведал кое-что еще: была предпринята попытка заткнуть его импровизированной деревянной пробкой, на скорую руку выструганной ножом. Вероятно, после аварии экипаж мужественно пытался заменить потерянный поплавок пустым бензобаком. Говорили, что второй пилот некогда видел, как такое решение с успехом использовалось при аварии.

Мало-помалу сложилась достаточно ясная картина случившегося. Как выяснилось, «Латам» видели с рыболовного судна — он летел в туман. Летчики опасались тумана с востока и потому направились к Шпицбергену более западным курсом. В полосе тумана, где при тогдашних приборах было очень трудно держать точный курс, дул крепкий ветер. Вывод комиссии, изучавшей причины катастрофы, — как сообщает капитан Ховденак — однозначен: в аварии виновата погода. «Критическая зона тумана и ненастья располагалась далеко в открытом море, так что метеостанции не могли ее наблюдать и неотвратимая судьба привела гидроплан к крушению».

После того как «Латам» был вынужден приводниться в бурном море, экипаж испытал сущий кошмар. Долго ли все продолжалось, никто не знает. Хотелось бы думать, что вскоре после потери поплавка и неудачной попытки задействовать эрзац гидроплан перевернулся в штормовом море и шесть человек экипажа быстро скончались в ледяной воде.

Рисер-Ларсен, который опирался не только на телепатические свидетельства, но и лично осматривал бензобак, не был уверен, что смерть пришла быстро. Кисс Беннетт тоже не сомневалась: «Я уверена, он умер медленной смертью».

Во вселенной Руала Амундсена было два решающих фактора: человеческие расчеты и Божия воля. Раз за разом, от «Бельгики» до экспедиции «Норвегии», Божий перст вмешивался и направлял морские волны, небесные ветры и туманы. Раньше Всевышний всегда покровительствовал полярнику. В этот последний раз Он поместил «критическую зону тумана и ненастья» там, где человеческие приборы не могли ее обнаружить.

Вскоре выяснится, что большего чуда с Руалом Амундсеном не происходило никогда; на земле дел у него уже не осталось. Полярник достиг мученичества. И наконец-то мог скрепить свои земные триумфы печатью величайшей победы — духовной. Вслед за сэром Джоном Франклином и сэром Робертом Скоттом Руал Амундсен занял место в небесном пантеоне. Он отдал жизнь за другого человека, в борьбе за спасение своего врага.

Всего за несколько месяцев до гибели Руал Амундсен сказал по поводу Мемориала норвежских моряков, павших в Первой мировой войне: «Они откликнулись на зов отечества и под флагом Норвегии совершили великие подвиги — с радостью пожертвовали всем, даже самой жизнью». Эти необыкновенные слова о жертвах германских торпед многое говорят о стремлении к героизации. Это он еще сохранил. Но все прочее «с радостью» отдал. Руалу Амундсену было нечего терять, когда 18 июня 1928 года около 19.00 он исчез в волнах. Ему было что выиграть.

Говорят, когда Умберто Нобиле высаживали на берег в Северной Норвегии, на набережной собралось множество народа, но никто не хотел принять корабельные швартовы. После возвращения в Италию комиссия по расследованию аварии дирижабля предала его суду чести и лишила генеральского чина. Умберто Нобиле был вынужден покинуть родину и смог вернуться домой лишь после крушения фашистского режима. Ему досталось нести тяжкий крест, до самой кончины в возрасте девяноста трех лет. Мученическая гибель норвежца не облегчила его участь.

В этом финальном единоборстве Руал Амундсен завладел геройским венцом, который Муссолини заготовил для потерпевшего крушение генерала Нобиле. Он с радостью отдал все, и боги были на его стороне. Полный триумф. Руал Амундсен разом победил всех своих врагов. После этого никто уже не мог поставить его моральное право под вопрос.

Итальянский посол в Норвегии, который от имени Муссолини отказался от спасательной экспедиции под началом Руала Амундсена, был вынужден официально (в «Афтенпостен») признать поражение: «Трагическая судьба отняла у родной страны человека, которого все любят и почитают, но одновременно та же судьба дарует Норвегии бессмертного героя, и для Италии Руал Амундсен навсегда останется одним из величайших людей на свете».

После отдыха в Норвегии Кисс Беннетт осенью 1928 года, как обычно, вернулась в Лондон, а затем в Ли-Корт. Человек, который подарил ее жизни так много напряженного волнения и ярко озарил ее мечты, исчез навсегда. А у нее по-прежнему была впереди необычайно долгая, богатая событиями жизнь.

Ее супруг, Чарльз Пито Беннетт, проживет еще долго. Лишь в 1940 году соперник полярника в борьбе за богиню счастья оставит этот мир в возрасте восьмидесяти пяти лет. Сыновья, Альфред и Пито, оба женились в 1936 году на норвежских подругах Хелле Витфельдт и Ольге Ульсен. Тем самым старший соединил свою судьбу с династией владельцев «Афтенпостен», а младший вошел в семью, которая через пароходство «Фред. Ульсен» тоже не раз оказывала услуги полярнику.

В день освобождения, 8 мая 1945 года, в Осло прибыли два британских гидроплана. На их борту находилась военная комиссия союзников, которой предстояло руководить Норвегией от имени победившей коалиции. Одним из четырех членов этой комиссии был командир эскадрильи Пито Беннетт. Прием, оказанный младшему сыну Кисс Беннетт при вступлении в освобожденную столицу, превзошел даже ту восторженную встречу, какой двадцатью годами раньше, по возвращении с 88° северной широты, удостоился Руал Амундсен.

После исчезновения полярника Кисс Беннетт продолжала вращаться среди важных персон. Секретарь королевы Мод сэр Артур Понсонби и его супруга были желанными гостями в Ли-Корте. Мало-помалу дружеские отношения связали Кисс Беннетт и с королевой Мод, и с королем Хоконом. В конце тридцатых годов, когда Беннетты продали Ли-Корт и поселились в Лондоне, она ездила в средиземноморские круизы с датской королевской четой. Когда началась война и король Хокон нашел прибежище в Англии, Кисс была для изгнанника одним из самых доверенных и надежных друзей. Она присутствовала среди гостей и на последнем частном приеме, устроенном во дворце на острове Бюгдё 28 июня 1955 года. В тот вечер старый монарх поскользнулся в ванной и сломал шейку бедра.

Последние годы жизни сложивший регентские полномочия король, ровесник полярника, провел во Дворце, прикованный к инвалидному креслу. Два унылых года в конце жизни, полной гордых свершений, после пятидесяти лет на норвежском троне, — такова судьба Хокона VII.

Кисс Беннетт обладала большим талантом общения. Она любила, когда ею восхищались, и была способна сама выразить восхищение. Совсем юной девушкой жизнь швырнула ее из маленького городка у 63-й параллели в широкий мир. Она научилась с уверенностью, шармом, щедростью и тактом властвовать своим окружением.

Одно из писем Кисс Беннетт брату Трюгве, написанное в декабре 1936 года во время конституционного кризиса, связанного с королем Эдуардом VIII и миссис Симпсон[202], дает живое представление о ее темпераменте, чувстве великого и реального: «Вы просто не в состоянии понять, какие пересуды и возбуждение кипели здесь последние 4 дня — с тех пор как король потерял голову и решил жениться на этой особе, — все настолько фантастично, что ходишь будто в кошмарном сне и ждешь пробуждения, когда услышишь, что все это неправда; но завтра, в понедельник, нашему безумному напряжению, наверное, придет конец — и будем надеяться, что Британская империя не уступит решению безумца, а он вновь обретет здравый рассудок».

Для Кисс Беннетт никакая великая любовь не заслуживала того, чтобы ради нее жертвовать королевством. Тут ее позиция диаметрально противоположна романтическим идеям Руала Амундсена: все или ничего, богиня счастья или смерть в ледяной пустыне. Вероятно, в отношениях с Кисс полярник смог ближе, чем когда-либо, подойти к человеческому счастью — две сверкающие звезды, разделенные, быть может, неодолимым расстоянием, но купающиеся во взаимном блеске и восхищении.

Кристина Элизабет Пито Беннетт скончалась в 1982 году, девяноста шести лет от роду, на элитарном острове Джерси в проливе Ла-Манш. На склоне лет она купила себе дом в этом налоговом раю — с видом на море.

«Да-да, я порву твои письма на мелкие клочки, пусть даже мне будет очень-очень жаль, — так Руал Амундсен пишет в дневнике 1924 года, обращаясь к Кисс, и добавляет: — Пока я этого никогда не делал. И в этот раз тоже».

После смерти полярника Кисс при посредничестве родича, должно быть, выкупила свои письма у владельцев Ураниенборга. Она готова была заплатить цену, которая под стать деликатности.

Однако существовал щекотливый документ, так и не попавший к ней в руки. Дневник, который Руал Амундсен вел, обращаясь к Кисс, занимал совершенно особое место. Поскольку речь в нем шла еще и об авиаэкспедиции 1925 года, отдавать его в Англию, в частные руки, было непозволительно. Вместо этого Густав С. Амундсен в 1940 году продал дневник (в запечатанном виде) Мемориальному фонду Руала Амундсена, Фонд же в свою очередь передал его в дар библиотеке университета Осло при условии, что вскроют его лишь через пятьдесят лет. В 1990 году, когда печати сломали, этот документ позволил заглянуть в глубоко засекреченные отношения между полярником и женщиной его мечты.

Капитан Густав Амундсен-старший скоропостижно скончался зимой 1930 года. Его храбрая жена Малфред проживет еще без малого тридцать лет. Несмотря на все семейные шатания, она была для Руала Амундсена одним из самых близких людей. Херман Гаде говорит о ней как о «человеке тонком и добром, к которому Р. относился с большим уважением и преданностью». Именно в пользу Малфред полярник составил свое завещание, но практически управлять наследством будет ее сын.

«Когда-нибудь это должно кончиться, — пишет Густав С. Амундсен оптовику Петерсону в письме 1929 года, — все в этой стране лучше нас знают, как сохранить память о дяде, нас же — не счесть, сколько раз, — обходили и отодвигали в сторону, так что, пожалуй, вовсе не странно, что мы малость ожесточились, верно?»

В общем и целом можно сказать, что Густав С. Амундсен увековечил дядину память вполне в духе полярника. Он предпринял ряд начинаний, в том числе предложил Оскару Вистингу написать воспоминания. Поскольку же хортенец по части писательства считал себя «полным дураком», «уполномоченный» Начальника взял эту задачу на себя и написал книгу за него.

Во многих пассажах воспоминаний Вистинга, опубликованных в 1930 году, заметна рука человека, который перевел «Мою жизнь». В книге «Шестнадцать лет с Руалом Амундсеном» говорится, что рассказчик (то есть Вистинг) якобы получил от генерала Нобиле лестное предложение: «Прими я это предложение, экономически более чем соблазнительное, как бы я смог тогда смотреть в глаза человеку, который был для меня всем, который гордился мною и во всем мне доверял? Я бы чувствовал себя гнусным предателем — и был бы предателем. Даже просто общаться и выказывать дружелюбие тому, кто причинил ему бесконечно много вреда, было бы для меня невозможно». Вот таков дух непримиримости, некогда приведший полярника к глубочайшей изоляции.

Немногословный Оскар Вистинг, шкипер «Мод», спец по блюдам из собачины и мастер на все руки, умер в 1936-м, в тот самый год, когда полярное судно «Фрам» заняло место у своего последнего причала на Бюгдё. Рассказывают, что он заснул в койке Начальника на борту музейного корабля. Верный до последнего вздоха.

Одно имя полностью стерто из авторизованных мемуаров Вистинга — Леон Амундсен. Хотя на протяжении двадцати лет сотрудничества он был правой рукой и левым мозговым полушарием брата, его все больше вытесняли из героической хроники полярника. После проигрыша в суде и открытых обвинений в «Моей жизни» Леон Амундсен предпочел хранить молчание. Когда гордая гибель подняла Руала Амундсена в ранг святого, брат канул еще глубже в бездну.

После потери Рёдстена Леон Амундсен приобрел уединенную дачу на Несё, по другую сторону Осло-фьорда. В зимние месяцы семья по-прежнему жила в городе, в съемных меблированных квартирах, но брат полярника все менее уютно чувствовал себя в людской толчее городских улиц. На прогулки Леон Амундсен выходил после наступления темноты. И старался год от года все дольше оставаться в летнем уединении.

На даче он выпускал пары, корчуя на участке смолистые сосновые корни. Запасы росли, и каждое Рождество один такой корень торжественно клали в камин. Леон Амундсен жил экономно, по средствам. Внешне продолжалась благопристойная бюргерская жизнь, но стыд, унижение и горечь тяжко давили на плечи Леона.

Осенью 1934 года Леон Амундсен оставался на даче, тогда как семья уже переехала в город; он страдал язвой желудка, но решил лечиться сам. Когда через некоторое время родственники вернулись на дачу, лечить было уже поздно. Он умер в больнице. В годовщину покорения Южного полюса, 14 декабря 1934 года, в «Моргенбладет» появилось сообщение: «Вчера в Осло скончался директор Леон Амундсен. Покойный — брат великого ученого и путешественника Руала Амундсена — много лет был управляющим делами полярника и его полномочным представителем на родине».

Обернись судьба иначе — некролог был бы куда полнее. Норвежцы достигли Южного полюса в декабре 1911 года, однако первый этап начался на Бунне-фьорде еще в сентябре 1909-го, а закончился на Мадейре в сентябре 1910-го. За один год весь план мало-помалу был повернут на 180 градусов, причем наружу ничего не просочилось. Это оказался самый длинный и самый трудный этап состязания за Южный полюс. И Руал Амундсен прошел его бок о бок с братом. Никакой погонщик собак, никакой лыжник не смог бы заменить Леона в этой сложной операции. Без него ни Ханссен, ни Хассель, ни Вистинг, ни Бьоланн, ни Руал Амундсен не достигли бы полюса.

Возможно, кто-то другой поступил бы иначе. Но для Руала Амундсена к цели вел лишь такой путь. Чтобы покорить Южный полюс, ему нужно было обвести весь мир вокруг пальца. Он мог с любым лыжником и погонщиком собак преодолевать препятствия и пересекать полярные плато, однако этап север — юг, упомянутый поворот, можно было осуществить только с самым близким, самым смелым, самым надежным человеком — с братом Леоном.

И цену триумфа им пришлось заплатить сообща. Руал отправился в искупительный поход на север. А когда он не достиг цели, именно Леон стал ему опорой у крайнего предела. Тогда-то и выяснилось, что во вселенной Руала Амундсена крайнего предела нет.

Смерть Леона не была геройской гибелью в снежной буре или в штормовом море, он даже не пустил себе пулю в лоб, как офицер. Скончался от внутреннего кровотечения. Но в конечном счете Леон Амундсен тоже стал жертвой Южного полюса.

Через полгода после кончины Леона Амундсена Ураниенборг был передан норвежскому государству — как мемориал и музей Руала Амундсена. Акт передачи совершил посол Гаде в присутствии короля, премьер-министра и председателя стортинга. Лейтенант устроил все так, как было бы при жизни полярника. Разумеется, впустить публику в приватные комнаты, в кабинет и в ванную, совершенно не в духе полярника, но каждому святому положено иметь свою церковь. У полярника не было могилы — пусть же особняк у Бунне-фьорда станет его мавзолеем. «Руал Амундсен очень близок всему своему народу, — говорит Гаде в заключение своей речи. — Поэтому вполне справедливо, что его дом будет принадлежать всему норвежскому народу, который сохранит его навсегда как священную память о полярнике».

Ожесточенный спор между Херманом Гаде и Густавом С. Амундсеном едва не закончился в суде. В многолетней тяжбе Гаде, к превеликой досаде лейтенанта, пользовался адвокатскими услугами Эйнара В. Нансена. Никто лучше него не знал более или менее тайные делишки вокруг Бунне-фьорда. Щадя память национального героя, Нансен и Гаде в итоге согласились на компромисс: Ураниенборг подарили государству, а Рёдстен, который Гаде изначально хотел превратить в пансионат для моряков, отошел наследникам. Прежде чем дело получило огласку, была поставлена последняя точка в споре о двух злосчастных имениях, из-за которых происходило столько разногласий и возникло стоЛько враждебности вокруг полярника.

Ко времени передачи сам Херман Гаде давным-давно обосновался во Франции. На желанный посольский пост его так и не назначили, но никто не мог запретить бывшему послу в Рио приобрести себе замок там, где он хочет. Фредрик Херман Гаде скончался зимой 1943 года в Шато-Дюмениль в Сен-Дени, на окраине оккупированного Парижа.

За пять лет до смерти Гаде мог прочитать о сенсационном происшествии, которое едва не обратило в ничто все усилия создать другу долговечный памятник. Вечером 11 января 1938 года над Ураниенборгом заметили дым. Как вскоре выяснилось, загорелся флигель — дом Бетти, или Малый Ураниенборг, — где старая нянюшка делила кров с тремя тетками Амундсен. Только благодаря удачному направлению ветра вилла с реликвиями не стала добычей огня. (Пожарная машина застряла в снежных заносах на извилистой дороге.)

Пожар оказался более чем загадочным. В снегу нашли выброшенный из окна сгоревшего дома норвежский флаг с косицами. А чуть поодаль стояла дамская сумка с четырьмя письмами, одно из которых было адресовано бывшему американскому президенту Эдгару Гуверу[203]. И наконец, в золе, оставшейся от жилища нянюшки, обнаружили останки женщины.

Первую половину загадки удалось раскрыть весьма быстро: погибшую женщину звали Юханна Эурдал, тридцативосьмилетняя дипломированная медсестра из Сюккюльвена. В тот день она вместе с сестрой приехала из Вестланна в столицу, чтобы обратиться к врачу по поводу расстройства психики. В кафе на Скуввейен сестра ненадолго оставила ее, отлучившись по делу. Тогда Юханна Эурдал вышла на улицу и поймала такси, которое по узким зимним дорогам отправилось с нею в неблизкий путь до Свартскуга. Последний отрезок пути до Ураниенборга она прошла пешком, через заснеженный лес, некоторое время бродила там вокруг построек, а потом вломилась во флигель, выбросила на улицу флаг, разложила костер и, сидя в кресле, позволила пламени сделать свое дело.

Сумасшедшая женщина покончила с собой — вполне заурядная история. Но почему она сделала это в уединенном мемориале Руала Амундсена?

В одном из писем брата упоминается, что барышня Эурдал служила прислугой в одном из бергенских семейств в Сиэтле. Там она могла контактировать со своим славным соотечественником. Утверждали также, что она работала и в Ураниенборге. В таком случае, видимо, очень недолго, и тот факт, что она легко нашла дорогу к усадьбе, если не сказать к флигелю прислуги, свидетельствует в пользу данного допущения.

Самоубийственный пожар в доме Бетти, пожалуй, не имеет биографического значения; тем не менее он знаменателен как символ многих завуалированных обстоятельств, связанных с историей жизни полярника. Руал Амундсен сам окутывал свою жизнь туманом. Тогдашние историки видели свою задачу не в прояснении неизвестного, а скорее в закреплении мифов, созданных самим полярником. Учитывая огромное значение Руала Амундсена для своего времени, этот биографический вакуум стал необычайно просторным полем для всяческих домыслов. Поразительно, сколь велика была власть полярника над человеческой фантазией. Молчание, секреты, тайные сговоры не только сделали мифом его личность, вся его жизнь обернулась притягательной загадкой. Победы праздновались, но никто не считал погибших на поле брани. И вовсе не вина, а склонность к замалчиваниям привела к тому, что Руал Амундсен и его подвиги так и остались весьма зыбкой территорией.

Глава 50 ДВЕ МИНУТЫ МОЛЧАНИЯ

«Сегодня с именем одним — один народ, единый сердцем». Под такой шапкой вышла «Афтенпостен» 14 декабря 1928 года. Правительство решило объявить день покорения Южного полюса национальным днем памяти Руала Амундсена. Ровно в полдень весь народ, во всех городах и весях, посвятит полярнику две минуты своей жизни — две минуты полного молчания.

Отметили этот день и в зарубежных представительствах, и в норвежских диаспорах многих стран. Но утверждать, что «весь мир» почтил память норвежского полярника, было изрядным преувеличением, хотя «Афтенпостен» именно так и писала. Норвежский посол в Лондоне Беньямин Фугт прислал на родину следующее донесение: «Один из здешних норвежских корреспондентов сказал мне, что тщетно пытался уговорить разные английские газеты вспомнить эту дату в своих публикациях. Ответ был один: "14 декабря, Южный полюс, нет, с этим мы примириться не можем"».

Во всех норвежских школах произносили речи, пели патриотические песни и призывали к двухминутному молчанию. По радио целый день передавали программы, посвященные знаменательной дате. В столице славословия полярнику разносились над людскими толпами из громкоговорителя, укрепленного на башне церкви Христа Спасителя. Официальная Норвегия во главе с королем и кронпринцем собралась в крепости Акерсхус. Присутствовали здесь и Фритьоф Нансен, и капитан «Фрама» Свердруп, и капитан «Мод» Вистинг, и еще живой капитан Густав Амундсен.

«Афтенпостен» так описывает минуты молчания в старинной крепости: «Все встают. Почетный караул низко опускает норвежский флаг перед бюстом Руала Амундсена — наступает глубокая, благоговейная тишина, слышен лишь бой часов, который разносится по всей стране, везде и всюду, где живут норвежцы, расходится волнами в мировое пространство, неведомо как далеко…»

Речь памяти полярника произнес слегка неуместный здесь корпулентный капитан Готвалдт, начальник радиослужбы дирижабля «Норвегия». Кое-кто явно был удивлен таким выбором. В этот час на ораторской трибуне полагалось бы стоять преемнику, наследнику по героической линии норвежских полярных исследований, Ялмару Рисер-Ларсену. Однако Густав Амундсен и его сын ожесточенно протестовали против того, чтобы герой-летчик «со слезами на глазах стоял перед всем миром, играя на давно порванных струнах дружбы».

Предшественник, Фритьоф Нансен, произнес свою речь в память Руала Амундсена еще осенью. И все тем же загадочным образом волны эфира донесли ее до всех радиоприемников в стране. Конечно же слова Нансена и стали подлинной надгробной речью Руалу Амундсену.

Без малого сорок лет — с тех самых пор, как Нансен, увенчанный лаврами, вернулся из Гренландии первым норвежским героем, а безымянный семнадцатилетний парень, стоя в толпе на тротуаре, ел его глазами, — тень Фритьофа Нансена осеняла жизнь и дела Руала Амундсена. Впоследствии двух этих норвежцев снова и снова сравнивали между собой. Чаще всего приходили к выводу, что предшественник более велик, чем преемник. Однако на нескольких бурных этапах своей карьеры младший превзошел старшего. В первый раз — когда вырвал себе Южный полюс, во второй — когда в рекордные сроки организовал дирижабельный перелет над Северным полюсом, и в третий — когда героической смертью превратил себя из опасного безумца в сущего святого.

Хотя Фритьоф Нансен испустил последний вздох под открытым небом, на своей веранде, его кончину в 1930 году едва ли можно назвать героической. Избрав для похорон день Национального праздника, 17 мая, соотечественники попытались сделать их свидетельством всенародной консолидации, но пышной церемонии недоставало символической силы, которая вознесла в вечность Руала Амундсена.

Последние годы жизни Фритьоф Нансен, не жалея сил, старался организовать в Арктике научную дирижабельную экспедицию. Бремя забот и огорчений, связанных с этой идеалистической затеей, было так велико, что можно с уверенностью сказать: это тоже сократило профессору жизнь, хотя и не стало непосредственной причиной его смерти.

Национальный патриотизм всегда был мощнейшей движущей силой полярных исследований. Руал Амундсен использовал его эффективно и без зазрения совести. Нансен со своим Обществом арктических исследований явил нам столь же героический, сколь и яркий пример того, как безнадежны оказались все старания найти дирижабль для полета под международным флагом науки.

В своей речи памяти Руала Амундсена Фритьоф Нансен не упомянул о жертвенности и мученичестве — попытке спасения Нобиле, — хотя именно этот элемент задавал тон в волне траурных речей, захлестнувшей страну. Экспедицию «Латама» славили как величайший из подвигов полярника — как экспедицию не ради исследований и патриотизма, но ради любви к ближнему. «Именно здесь благородный человек Руал Амундсен продемонстрировал всему миру величие духа, равного которому во все времена еще поискать», — писала «Афтенпостен». Нансен лишь констатировал, что, «закончив труды, он вновь вернулся на просторы Ледовитого океана, где вершилось дело его жизни. Он упокоился в безвестной могиле под чистым небом ледового мира, над которым веет ветер вечности».

В такой интерпретации, если отвлечься от поэзии, Руал Амундсен отправился вовсе не спасать жизнь другого человека; наоборот, он искал себе могилу. Для человека столь искушенного в международных спасательных операциях, как Фритьоф Нансен, невозможно было рассматривать эгоистическую воздушную акцию Руала Амундсена как начинание во имя добра.

Нансен считал, что главным в деяниях коллеги был «сам факт этих деяний». «Амундсен не был ученым, да и не хотел им быть», — заявил профессор со вздохом дорого доставшегося смирения.

«Он был настоящий мужчина, это верно». Фраза Фритьофа Нансена балансирует на волосок от риторической пустоты. У него в запасе нет высоких слов о «человеке Руале Амундсене», он не находит нравственной масштабности, не находит развития в деле жизни, которое должен прославлять. Если он сам пришел от физических подвигов к углубленности науки, то Руал Амундсен, скорее, выбрал противоположный путь. Начался он многообещающе, пробами воды и наблюдениями за магнетизмом, а закончился все более поверхностной акробатикой, все меньшей глубиной.

Профессор выбирает биологический ракурс: «Во все времена он будет стоять в истории изучения Земли особняком — плоть от плоти глубинных корней своего народа». Руал Амундсен низводится до генетического примера, до физического связующего звена меж легендарными героями ушедшего мира викингов и новой, молодой Норвегией: «Именно такие мужчины, как он, волевые, сильные, дают веру в преемственность поколений, уверенность в будущем». Память о Руале Амундсене усилит в Норвегии биологическое самосознание, веру в норвежское племя: «Тот мир, что взрастит таких сынов, еще молод».

С совершенно иным подъемом и чувством Фритьоф Нансен пятнадцатью годами раньше писал некролог Роберта Скотта и его товарищей. Вывод тот же: все они были настоящие мужчины. Мужчины. Мужественность Амундсена основывалась на физических достижениях, тогда как мужественность Скотта в сущности своей была духовной. Величайшим подвигом англичанина в смертный час стал подвиг духа: «Опустошенный, сведя счеты с жизнью, он лежит там, чтобы никогда больше не подняться, ледяное око смерти глядит на него, меж тем как он спокойно ведет карандаш по бумаге».

Фритьоф Нансен без труда сообразил, что вести карандаш по листку белой бумаги не менее героический поступок, чем прокладывать лыжню по просторам континента. В своем восхищении карандашными записями англичанина Нансен готов был оправдать все его неудачные шаги как руководителя экспедиции. Роберт Скотт вел своих людей прямиком к гибели, но что это значило, если он вывел слово живым из ледяной пустыни?

С норвежцем обстояло наоборот: «Он был человек поступка, один из молчаливых мужчин, которые вершат дела».

Если Руал Амундсен не видел своих слабостей, он видел свои пределы. «Мой отец говаривал мне, мальчику: никогда не берись за то, к чему не имеешь способностей» — так заявил полярник, когда уже в зрелые годы принимал почетное членство «Ротари-клуба». Он не был универсальным талантом, как Фритьоф Нансен, и тем более его никак не назовешь человеком Возрождения; он — профессиональный викинг, прошедший определенное обучение, достигший совершенства в своем ремесле. Бурное развитие техники оттеснило его к пределу, который он мог преступить, только нарушив завет отца.

Руал Амундсен сделал за свою жизнь очень много, и ему не поставишь в укор недостаток универсальности, в жизни полярнику не хватало, скорее, стержневой масштабности человеческого развития, взросления, зрелости. По мере того как он оставляет позади свои вехи и обеспечивает человечеству все новые географические знания, внутренне он неуклонно идет к духовному обнищанию.

«Нет ничего хуже, чем спотыкаться, и медлить, и не знать, чего хочешь. Поставь себе одну цель, вложи в работу всю свою волю, и ты увидишь — дело пойдет». Таков краткий завет Руала Амундсена, обращенный к молодежи и сформулированный в виде письма к племяннику Гого после возвращения с Южного полюса. Какова же была эта одна цель, которую полярник поставил в жизни себе самому?

Подвиги Руала Амундсена охотно формулируют в четырех пунктах: Северо-Западный проход, Южный полюс, Северо-Восточный проход, Северный полюс. В совокупности это и есть все классические маршруты полярных исследований, четыре дороги полярного путешественника. Ведь именно эти цели влекли к себе людей.

К концу XIX века фактически лишь полярные регионы Земли оставались на географической карте белым пятном. Открыть, картографировать часть земной поверхности — это, пожалуй, величайшая посюсторонняя честь, достижимая для индивида.

Выбор Северо-Западного прохода был сделан по уверенному наитию. Теоретически его уже более-менее открыли. Предстояло только осуществить вековые чаяния и пройти его за одну навигацию. Так же обстояло и с Южным полюсом; преодолеть один изнурительный широтный градус — и полюс достигнут. Плато уже покорил Эрнест Шеклтон[204].

На севере речь шла о более сложных географических задачах, и техническое развитие давало открывателю все меньший запас времени. И за полярным перелетом 1925 года, и за дирижабельной экспедицией 1926-го последовали — почти сразу же — экспедиции соперников. Но и тут Руал Амундсен ухватил почет и славу, так сказать, в последнюю секунду. Лишь Северо-Восточный проход стоит особняком — как неудача. Он был давным-давно покорен, однако все же дополняет образ открывателя, который достиг всего.

Географические цели, какие он ставил себе, однозначно свидетельствуют, что Руал Амундсен держал курс на мирскую славу. Внимание — вот сияющая цель всех его стремлений. Потому-то лыжник и погонщик собак так поспешно пересел на самолет, когда началось бурное развитие авиации и все взгляды устремились в небо. Потому-то он записался в армию, когда война затмила исследовательскую работу, потому-то не мог сложа руки сидеть в Свартскуге, когда все взоры были обращены к генералу Нобиле и его льдине. Великой целью Руала Амундсена было не открытие мира; он хотел, чтобы мир открыл его.

Харалд У. Свердруп якобы сказал Одду Далу, что «Амундсен имел много недостатков, и безусловно крупных недостатков, — но при том был великим человеком!». Линкольн Элсуорт выбрал диаметрально противоположную отправную точку, когда писал: «Он был как ребенок, чье доверие так часто обманывали, что в конце концов он уже никому не доверяет. Оттого-то он и укрылся под ледяным панцирем». По-своему каждый из них прав: Руал Амундсен был и великим человеком, и маленьким ребенком.

Бросается в глаза, как последовательно он шел к своим целям — с детства и до конца жизни. Руал Амундсен остался верен идеалам детства и ребенку в глубине своей души. Только так он мог реализовать свои идеи столь целеустремленно, столь упорно, столь фанатично. Для ребенка ошибки и недостатки были невелики, просто составляли часть его натуры; но в мире взрослого мужчины они стали огромными. С годами в полярнике все больше проступали черты ребенка, вершащего великие дела. Все более рискованные предприятия, все более мучительная жажда аплодисментов, восхищенных взглядов.

Руал Амундсен никогда не сковывал себя обязательствами семейной жизни. Но всю жизнь зависел от других людей. Умел привязать их к себе, как умел и оттолкнуть от себя. Мог сделать их объектами идеализации либо жертвами агрессивности. Однако поскольку он не обладал способностью сопереживания, его отношение к другим людям, по сути, оставалось безличным, не умаляя при этом их значения. Руал Амундсен мог быть один, но только не за пределами внимания общественности. Полярника невозможно помыслить без норвежского народа.

«Еще задолго до полудня, когда наступят минуты молчания, на улицы выплеснулось волнующееся людское море — таких масс не увидишь и по национальным праздникам». Мы вновь цитируем «Афтенпостен» от 14 декабря 1928 года.

Не среди высокопоставленных гостей в крепости Акерсхус, но внизу, в народе: «Все ждут торжественного мгновения — и вот разом начинают бить колокола на церкви Христа Спасителя, на церкви Троицы и всех прочих, приспускают флаги, это сигнал: все обнажают головы, останавливаются трамваи, вожатый в моторном вагоне снимает шапку, дорожный рабочий замирает, и вспоминает, и на сердце у него теплеет, безмолвная людская масса одержима одной мыслью. Захватывающее мгновение, никто не замечает холодного северного ветра. Седой согбенный старик снимает кожаную шапку, у многих по щеке сбегает слеза. Молчание — абсолютная тишина объемлет всех и вся; едва ли возможно почтить память нашего полярного исследователя строже и достойнее… В этот миг он стоит перед нами совершенно как живой, его облик отчетливо проступает перед нами, чеканное, волевое, любимое лицо, которое столько раз смотрело в глаза смерти.

Минуты памяти миновали — тишина нарушается, люди вновь возвращаются к своим делам, унося в сердце образ и имя этого человека…»

Преклонение многих маленьких людей перед одним великим — феномен, широко известный в Европе меж двумя войнами. Культ личности поочередно захватил итальянский, немецкий, русский народ[205]. Как он мог найти почву в таком демократичном и индивидуалистическом народе, как норвежский?

Когда Руал Амундсен отправился в плавание на яхте «Йоа», Норвегия еще была покорным вассалом Швеции. Народ, чтивший его память зимним днем 1928 года, обрел самостоятельность всего лишь двадцать три года назад. Он завоевал свободу на волне единения, на волне мечты о давнем величии, веры в будущее, сильного ощущения собственной избранности, особой миссии в мире. Когда борьба увенчалась победой, народный энтузиазм достиг кульминации. Каждый, глядя на себя в зеркало, словно бы видел там личность масштабов Фритьофа Нансена. А на заднем плане высилась легендарная фигура прошлого тысячелетия — Олав Трюгвасон[206]. Психологический откат не мог не наступить.

Всеобщее единение обернулось партийно-политическими конфликтами; классовая борьба и раскол наложили отпечаток на экономику страны. Поднявшаяся нация викингов вскоре оказалась совершенно заурядной страной, неудачно расположенной на дальнем краю земли. Воспетая в сагах империя — всего лишь голые скалы, которых потомкам викингов вполне хватало, чтобы чувствовать себя достойным образом.

Если бы не Руал Амундсен. Когда закончилась героическая эпоха Фритьофа Нансена, он вышел из-за кулис, набрал в легкие воздуху, наполнил паруса и вдохнул новую жизнь в самые горделивые мечты норвежского народа и в самые милые иллюзии. Он наделил мифы смыслом, взорвал границы отечества и придал ему необозримый имперский масштаб.

Что видел народ своим внутренним взором, когда истекли эти две минуты? Смотрел в холодные, отрешенные глаза полярника? Наверно, мысли большинства унеслись к Южному полюсу. Они видели флаг и пятерых соотечественников, а может, и палатку. В Полхейм, крайний форпост на нижней стороне глобуса, — вот куда отправились их мысли. Такой великой сделал Норвегию Руал Амундсен.

Благодаря подвигам одного человека целый народ осознал себя, свою неповторимость, свое величие. В нем народ увидел себя. И сделал его судьбу своей. «Память о нем будет вечно жить в норвежском народе, как о нынешнем Олаве Трюгвасоне, о нем будут рассказывать легенды» — такими словами заканчивает Одд Арнесен книгу о национальном герое.

«На туманном небосклоне норвежского народа он взошел сияющей звездой, — сказал в своей траурной речи Фритьоф Нансен. — Столько раз она загоралась яркими вспышками! И вдруг сразу погасла, а мы все не можем отвести глаз от опустевшего места на небосводе».

Покинутый. Та же пустота, с которой Руал Амундсен всю жизнь боролся в собственной душе, поразила норвежский народ. Куда девалось его величие? Неужели Норвегия все-таки лишь забытое королевство на границе вечных снегов? Народу понадобились годы, чтобы не всматриваться более в пустое пространство и, наконец, осознать, что полярник потерпел крушение и сгинул в штормовом море.

На пороге нового тысячелетия волны вокруг памяти Руала Амундсена могут уняться; средь полного штиля он падает с небес.

Море гладкое, как зеркало.