Анализ мировых систем и ситуация в современном мире

Начало «хаоса»

Это, кажется, будет главным направлением следующего А-периода, примерно в 2000-2025 гг. Хотя он может оказаться периодом замечательной экспансии в одних отношениях, в других он будет очень мрачным. Вот почему я ожидаю мало мира, мало стабильности и мало легитимности. Результатом станет начало «хаоса», который является просто расширением нормальных флуктуаций системы с кумулятивным эффектом.

Я предположу ряд вещей, которые наверняка случатся, и ни одна из них не является новым феноменом. Что может отличать их от прошлого, так это неспособность ограничить их удар и таким образом вернуть систему к какому-то равновесию. Вопрос в степени, в которой эта нехватка способности ограничивать удары станет преобладающим явлением.

1) Способность государств вероятно, уменьшится. Уровень внутреннего порядка всегда подвержен флуктуациям, и Б-периоды печально известны как момент трудностей, но в системе в целом на протяжении 400-500 лет внутренний порядок постоянно возрастал. Мы можем назвать это феноменом роста «государственности».

Конечно, за последние 100 лет все имперские структуры внутри капиталистического мира-экономики (Великобритания, Австро-Венгрия, совсем недавно СССР/Россия) распались. Но предмет, на который следует обратить внимание, — это скорее историческое строительство государств, которые делали своими гражданами всех тех, кто проживал в их границах. Таковы были метрополии Великобритании и Франции, Соединенные Штаты и Финляндия, Бразилия и Индия. И такими же были Ливан и Сомали, Югославия и Чехословакия. Развал или крах последних совершенно отличается от распада «империй».

Можно пренебречь распадом государственности в периферийной зоне как чем-то ожидаемым или геополитически незначительным. Но это идет вразрез с долгосрочной тенденцией, а падение порядка в слишком многих государствах создает серьезные напряжения в функционировании межгосударственной системы. Однако наиболее угрожающей является перспектива ослабления государственности в зонах сердцевины. И прекращение либерального институционального компромисса, что, как мы доказали, и происходит, дает основания предположить, что такое ослабление имеет место. Государства захлестывают требования безопасности и благосостояния, которые они политически не в силах удовлетворить. Результатом становится постоянная приватизация безопасности и благосостояния, что движет нас в направлении, отличном от того, которым мы двигались 500 лет.

2) Межгосударственная система в течение нескольких сот лет, от Вестфальского мира до Концерта наций и далее до ООН и семьи Объединенных Наций, также становилась все более структурированной и регулируемой. Существовало молчаливое допущение, что мы не спеша продвигаемся к функциональному мировому правительству. В духе этой эйфории Буш провозгласил его неизбежность как «нового мирового порядка», однако встретил циничный прием. Напротив, угроза «государственности» и исчезновение реформистского оптимизма, потрясли межгосударственную систему, основы которой всегда были относительно слабы.

Распространение ядерного оружия сейчас столь же неизбежно, и будет столь же быстрым, как растущая миграция Юг-Север. Само по себе это не катастрофа. Средние державы являются, пожалуй, не менее «заслуживающими доверия», чем большие. На самом деле они могут быть более благоразумны, так как могут гораздо больше бояться возмездия. И все же по мере того, как государственность приходит в упадок, а технология прогрессирует, ползучую эскалацию тактического ядерного оружия может оказаться трудно сдерживать.

По мере того как идеология перестает быть объяснением межгосударственных конфликтов, «нейтральность» слабой и построенной на конфедеративных началах Организации Объединенных Наций все более ставится под подозрение. Способность ООН к осуществлению «миротворческих» операций, ограниченная так, как сейчас, в существующей атмосфере может скорее уменьшиться, чем возрасти. Призыв к «гуманитарному вмешательству» может начать рассматриваться просто как свойственный XXI в. вариант западного империализма XIX в., который также прикрывался цивилизаторскими оправданиями. Может быть, будут уходы, и многочисленные уходы, из номинально универсальных структур (в духе Северной Кореи)? Может быть, мы увидим создание соперничающих организаций? Такое не исключено.

3) Если государства (и. межгосударственная система) начинают рассматриваться как теряющие эффективность, куда же люди обратятся за защитой? Ответ уже ясен — к «группам». Эти группы могут быть обозначены множеством этикеток — этнические/религиозные/лингвистические группы, тендерные группы или группы сексуальных предпочтений, «меньшинства» самого разного характера. В этом также нет ничего нового. Новое — в степени, в которой такие группы рассматриваются как альтернатива «гражданству» и участию в «государстве», которое по определению является домом для многих групп (пусть и относимых к неравным категориям).

Это вопрос доверия. Кому мы будем доверять в мире без порядка, в мире высокой экономической неопределенности, и неравенства, в мире, где совсем не гарантировано будущее? Вчера большинство отвечало, что государству. Вот это мы и называем легитимностью, если не применительно к существующим сейчас государствам, то по крайней мере к тем государствам, которые, как мы можем ожидать, будут созданы (или реформированы) в близком будущем! У государств — образ экспансии и развития; у групп — образ защитный, связанный со страхом.

В то же самое время, и здесь-то вся сложность, — эти самые «группы» являются также продуктом демократизации, чувства, что государства потерпели неудачу, так как либеральные реформы были миражем, поскольку «универсализм» государств на практике означал забвение или подавление более слабых. Таким образом «группы» — продукт не только обострившихся страха и разочарования, но и подъема эгалитаристского сознания, и потому они являются важным сборным пунктом. Трудно вообразить, чтобы их политическая роль вскоре уменьшилась. Но принимая во внимание их внутренне противоречивую структуру (эгалитарную, но обращенную внутрь), расширение такой роли может оказаться вполне «хаотическим» по своим последствиям.

4) Как же мы поставим заслон распространению войн Юг-Юг, конфликтов «меньшинство» против «меньшинства» на Севере, что является одним из производных от описанной выше «групповщины»? И кто достаточно силен морально или в военном отношении, чтобы ставить такие заслоны? Кто готов вкладывать свои ресурсы в это, особенно с учетом интенсифицирующегося и едва балансируемого соперничества Север-Север (Япония-США против ЕС)? Там и сям какие-то усилия будут предприниматься. Но большей частью мир будет просто взирать на происходящее, как было во время ирано-иракской войны и как происходит в бывшей Югославии или на Кавказе, а на самом деле даже в гетто американских городов. Это станет еще более верным, когда возрастет число развивающихся одновременно конфликтов Юг-Юг.

Что еще серьезнее — кто ограничит малые войны Север-Юг, не просто начатые, а вполне обдуманно начатые не Севером, а Югом как часть долгосрочной стратегии военной конфронтации? Война в Заливе была началом, а не концом этого процесса. Говорят, что войну выиграли США. Но какой ценой? Ценой обнаружения своей финансовой зависимости от других для оплаты даже малых войн? Ценой постановки перед собой очень ограниченных задач, куда меньших, чем безоговорочная капитуляция противника? Ценой обсуждения Пентагоном будущей всемирной военной стратегии «победить, сдержать, победить»?

Президент Буш и американские военные сделали ставку на то, что смогут добиться своей ограниченной победы без больших потерь в людях (или в деньгах). Ставка себя оправдала, но кажется, Пентагон поступит мудро, если не будет пытать судьбу еще раз. Сейчас трудно представить, как США, или даже объединенные военные силы Севера смогли бы справиться с несколькими «кризисами» типа войны в Заливе одновременно. А принимая во внимание ту модель мира-экономики и эволюции мировой социальной структуры, которую я теоретически допускаю для периода 2000-2025 гг., кто будет настолько смел, чтобы доказывать что такие одновременные «кризисы Персидского залива» не случатся?

5) Есть еще один, последний фактор «хаоса», который мы не должны недооценивать, — новая «черная смерть». Этиология пандемии СПИД остается предметом серьезных разногласий. Но это не имеет значения, поскольку процесс уже запущен. СПИД означает появление нового смертельного туберкулеза, распространение которого теперь будет автономным. Что дальше? Это распространение болезни не только полностью изменяет долгосрочные механизмы функционирования капиталистического мира-экономики (параллельно с переворачиванием модели роста государственности и усиления межгосударственной системы), но и вносит свой вклад в дальнейший подрыв государственности, как усиливая нагрузку на государственную машину, так и стимулируя атмосферу всеобщей нетерпимости, а этот подрыв, в свою очередь, способствует распространению новых болезней.

Ключевая вещь, которую необходимо понять, та, что невозможно предсказать, на какую из переменных в большей мере повлияет распространение пандемических заболеваний: они будут сокращать число едоков, но и число производителей продовольствия. Они будут сокращать численность потенциальных мигрантов, но и будут приводит к дефициту рабочей силы и к потребности в миграции. В любом случае — что будет более значимым? Мы не узнаем, пока все это не произойдет. Это просто еще один пример недетерминированности исхода бифуркации.