Анатолий Чубайс: великий инквизитор

«Список Андропова»

Государственной и политической карьере А.Б. Чубайса, как это часто бывало в истории России, способствовал «случай»: то, что он осенью 1983 г. попал в т. н. «андроповский список» молодых экономистов, привезенных КГБ СССР на цековскую дачу для «шевеления мозгами».

В свою очередь это «шевеление» выросло из глубокого кризиса экономики и внешней политики СССР в последние годы правления Л.И. Брежнева, осложненного конфронтацией США из-за вторжения в Афганистан, американской программы «звездных войн», активности профсоюза «Солидарность» в Польше, попыток президента Рейгана сорвать экспорт советского газа в Западную Европу и т. п.

Серьезные изменения произошли и в настроениях советского населения. Хрущевская дестабилизация освободила людей от прежнего страха перед «отцом народов», но и хрущевский энтузиазм не заставил их лучше работать на державу.

Вы делаете вид, что нам платите, мы делаем вид, что работаем. Эта горькая шутка-прибаутка брежневских времен четко отражала отношение простого гражданина СССР к его властям.

За минувшие после Великой Отечественной войны десятилетия многократно обманутый властями «совок» (советский человек) — в сталинскую (1947 г.) и хрущевскую (1961 г.) денежные реформы, с выплатой по облигациям принудительных госзаймов, при низкой зарплате, постоянном дефиците, — как некогда русский крестьянин, уже не верил никаким посулам и обещаниям властей (особенно местных), а по-прежнему выживал. Но в 60—80-х гг. это выживание приняло иные формы, нежели до революции и даже в годы нэпа. Тогда еще сохранялась выживаемость традиционного крестьянского мира — работа не только на земле от зари до зари большой сельской семьей, но и отходничество в осенне-зимнее время: артельная работа на стороне, мелкая торговля в близлежащих городах, пилка-колка дров в домах горожан, ломовой извоз и т. п.

В хрущевско-брежневские времена это отходничество приняло новые формы. Сначала молодежь поехала на целину, затем — на «стройки коммунизма» в Сибирь, а по мере усиления фактора денег — в стройотряды, которые в сельской местности успешно конкурировали с традиционными «шабашниками» из северо-кавказских автономий, из Молдавии и с Западной Украины.

Однако по-прежнему кормильцами для очень многих селян и горожан оставались родимые приусадебные участки и пресловутые «шесть соток». Доля продуктов из «личных хозяйств» (так в официальной статистике именовался этот «частный сектор») в брежневские времена по сравнению со сталинскими значительно выросла. Уже в 1979 г. «шесть соток», занимавшие всего менее трех процентов сельхозземель, давали «совку» почти 60 % картофеля, 30 % овощей, 30 % молока, почти 30 % мяса и 33 % яиц.

И эти успехи были особенно впечатляющими на фоне все большей деградации официального колхозно-совхозного сельского хозяйства, где к 1980 г. одни убытки составили более 500 млн. руб., которые, как и в царские времена, брежневское руководство неоднократно списывало. Старый сталинский вопрос — как-заставить людей работать? — к концу брежневской эпохи зазвучал еще громче. Несть числа постановлениям ЦК и Совмина СССР по сельскому хозяйству, в 1978 г. на его подъем был брошен молодой и энергичный Михаил Горбачев, но снова оказался прав мудрый историк Сергей Соловьев: «указами нравы не исправишь».

Хотя русский мужик всегда был двужильным, но через полвека после зверской сталинской коллективизации «укатали сивку крутые горки». И в самом деле, как долго можно трудиться в полную силу в две «смены» — 8 часов на работе и еще 10 часов — на «шести сотках»? Еще в начале 80-х гг. московские социологи провели выборочный анонимный опрос колхозников в Западной Сибири и на Алтае и установили: в 1982 г. до 80 % из них признались, что работают на колхозных полях не в полную силу, экономя ее для своих приусадебных участков[1].

* * *

Из всего брежневского Политбюро только один из его «полных» членов — Ю.В. Андропов, став в ноябре 1982 г. после смерти Брежнева генеральным секретарем ЦК КПСС, осмелился, наконец, поставить ребром главный вопрос: а к какому финалу привела нас сталинская модель «социализма в одной стране»? Правда, и Андропов сделал это иносказательно, в традициях большевистской публицистики: «Мы еще не изучили в должной степени общество, в котором живем и трудимся. Нам надо трезво представлять, где мы находимся».

Но зато это было сказано не где-нибудь, а на страницах теоретического органа ЦК КПСС журнала «Коммунист» (№ 3, май, 1983 г.) в статье «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР»[2].

В те времена такая постановка вопроса — все еще «не знаем общества, в котором живем», и вообще — «где мы находимся?» — вызвала в партийной среде смятения, схожие с ленинской «переменой всей нашей точки зрения на социализм» из его «Завещания», продиктованного при нэпе. Вхожий в то время к Андропову Георгий Корниенко в своих мемуарах так расшифровывал это «трезвое представление» тогдашнего генсека: «По крайней мере дважды в моем присутствии он говорил примерно так: какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать»[3].

Конечно, откровения Андропова по сути своей были секретом Полишинеля: в то время уже вовсю гуляла записка ученых-экономистов (ее приписывали академикам А. Аганбегяну и Т. Заславской) о том, что советское общество совсем не изучено и вообще не то, каким оно выглядит со страниц советских учебников политэкономии социализма. В этой записке (отнюдь не диссидентов, а правоверных членов КПСС) уже в 1983 г. содержался беспощадный приговор так называемому «развитому социализму» в СССР: советское общество «представляет отныне устаревшую систему производственных отношений и управления народным хозяйством, порождающую постоянный спад производства, постепенную утрату заинтересованности трудящихся в результатах своего труда, неспособность обеспечить полное и адекватное использование трудового и умственного потенциала общества»[4].

Позднее, уже в эпоху перехода власти от Горбачева к Ельцину, схожие мысли еще более развернуто выскажут «прорабы перестройки», в частности отметив такое явление, как теневая экономика. О ней в годы горбачевской перестройки было написано очень много (см., в частности, два сборника статей 1991 г. — «Теневая экономика» и «Погружение в трясину»), но даже их авторы — «прорабы перестройки» из экономистов (В. Найшуль, Т. Корягина, В. Селюнин и др.) никак не ожидали, что после развала СССР именно бывшая «теневая» будет основной экономикой России и других стран СНГ, став финансово-экономической основой коррупции и мафии в этих странах[5].

Но Андропов (как, впрочем, и привлеченные им академики) были детьми своей партии и своей страны: они искали выход в рамках существовавшей системы сталинского социализма, и основным в их поисках было — как повысить трудовую дисциплину, т. е. заставить народ работать внеэкономическими мерами. Поэтому главным в «методе Андропова» было администрирование, начиная с организации поисков выхода из «погружения в трясину».

Как и все генсеки до него, начиная со Сталина, Андропов начал с кадровых чисток в верхних эшелонах аппарата партии и государства, причем с широким освещением отдельных эпизодов в печати. «Правда» и «Известия» писали об «укреплении трудовой дисциплины» (чекисты отлавливали чиновников в рабочее время в банях) и о борьбе с коррупцией (знаменитое «хлопковое дело» в Узбекистане следователей Т. Гдляна и Н. Иванова, сделавших на этом имя и ставших затем депутатами). Это народ приветствовал, как и новую дешевую водку «андроповку».

Много разговоров на московских кухнях было по поводу андроповских «партийных чисток», особенно министерских (министр МВД генерал Щелоков даже застрелился) и на уровне обкомов (Краснодарский край, первый секретарь Медунов — его посадили).

Для разгрома брежневских кадров Андропов с подачи Горбачева в 1983 г. пригласил даже «чистильщика» — первого секретаря Томского обкома КПСС Егора Лигачева (официальная должность — зав. отделом аппарата ЦК по организационно-партийной работе; при Сталине на этом месте до войны сидели Ежов и Маленков). Лигачев в 1983–1984 гг. при поддержке Андропова быстро «расчистил поле» для будущей перестройки: уже к концу 1983 г. сменилось до 20 % брежневских секретарей обкомов и крайкомов, 22 % министров и существенно был обновлен аппарат ЦК (зав. и замзавотделами).

Оппозиционный Горбачеву московский «вождь» Гришин позднее со злобой вспоминал: к концу 1984 г. Лигачев расставил «около 70 % своих людей, которые готовы были обеспечить арифметическое большинство при голосовании на пленумах ЦК по любому вопросу»[6].

Всего же за время короткого правления Андропова чистке подверглись: в Москве — до 31 % партноменклатуры, на Украине — свыше 34 % (выгнали даже десять секретарей республиканского ЦК), в Казахстане — около 34 %. Мало того, исключили из партии и посадили более 200 человек.

Ничего нового в такой «методе, реформ» не было: Андропов действовал проверенными сталинскими приемами, но в народе его «сильная рука» встречала поддержку.

Более того, в теоретическом плане Андропов, как и его выдвиженец Горбачев, остались в рамках сталинской догмы политэкономии социализма, которой на деле никогда не существовало.

Андропов, как и все тогдашние «вожди», не сомневался в правильности «марксистско-ленинских устоев» СССР. Пожалуй, лучше всего для потомков его взгляды на будущую перестройку донес его советник и советник Горбачева Г. Шахназаров. Еще в 60-е гг., вскоре после смещения Хрущева, Андропов говорил своему советнику: «Машина, грубо говоря, поизносилась, ей нужен ремонт. Может быть, и капитальный, но не ломать устои, они себя оправдали. Начинать надо с экономики. Вот когда люди почувствуют, что жизнь становится лучше, тогда можно постепенно и узду ослабить, дать больше воздуха. Но и здесь нужна мера. Вы, интеллигентская братия, любите пошуметь: давай нам демократию, свободу! Но многого не знаете»[7]. Если определять позицию Андропова в марксистско-ленинских терминах, то она была однозначной — назад, к Ленину (и то же самое в 1985–1987 гг. будет проповедовать Горбачев). Причем к Ленину нэповскому. Н.И. Рыжков сообщает о большом интересе генсека Андропова к нэпу — о его хозрасчете, автономии предприятий, об иностранном капитале (инвестициях) и концессиях (совместных предприятиях), а Горбачев, по воспоминаниям его соратника Вадима Медведева, даже заговорил о принципах «ленинского продналога» применительно к продовольственным отношениям центра и регионов.

* * *

Вместе с тем Андропов понимал, что одними кадровыми чистками экономику не улучшить — нужны какие-то новые идеи, а не только возврат к нэпу. Конечно, и здесь сказался бюрократический партийный подход.

Именно Андропов в начале 1983 г. поручил члену Политбюро Горбачеву и секретарю ЦК бывшему директору «Уралмаша» Николаю Рыжкову подготовить основные направления фундаментальных преобразований советской экономики. По воспоминаниям Рыжкова и Егора Лигачева, именно Андропов ввел в практику высшего руководства партии «мозговые штурмы» («погоняем эту проблему», говорил генсек)[8], для чего поручил Горбачеву и Рыжкову создать специальный «мозговой центр» из академиков-экономистов А.Г. Аганбегяна, Г.А. Арбатова, Т.И. Заславской, аграрника В.А. Тихонова, бывшего консультанта ЦК, а с 1969 г. директора Института мировой социалистической системы АН СССР О.Т. Богомолова и др.

По-видимому, кто-то из академиков подсказал Горбачеву, что к «шевелению мозгами» хорошо бы привлечь научную и вузовскую молодежь. Андропов одобрил эту идею, и в сентябре 1983 г. в подмосковном цековском пансионате «Сосны» собрали первый семинар молодежи по «мозговому шевелению». Я случайно попал на этот «хурал».

Привел меня туда как «независимого экперта» (и это в ЦК предусмотрели) будущий «прораб перестройки» Юрий Афанасьев, мой однокашник по истфаку МГУ, с которым перед этим мы еще пять лет проработали в ВКШ при ЦК ВЛКСМ: он — проректором, я — завкафедрой.

Сама организация работы была традиционно-цековской: именно так собирали рабочие группы для подготовки материалов к отчетному докладу генсека на очередном съезде партии: привозили, «запирали» на недели (отпускали лишь на субботу и воскресенье к семьям), кормили-поили, вечерами показывали запрещенные в массовом кинопрокате иностранные фильмы, а днем «интеллектуальные негры» строчили бумаги.

На этот раз «строчить» не требовалось: выступали по секциям, речи записывались на магнитофон, можно было также подать письменные тезисы инструкторам ЦК или положить их в специальные открытые ящики в холлах. Словом, Андропов собирал «интеллектуальный урожай» от молодежи Москвы и из глубинки (Ленинград, Новосибирск). Мы несколько дней ходили с Афанасьевым по секциям: впечатление было противоречивым — говорил каждый, кто во что горазд, но, конечно, все дружно осуждали «капиталистический рынок», за исключением, пожалуй, «кружковцев» Чубайса[9]. Один их них, Сергей Игнатьев (ныне председатель правления Центробанка РФ) произвел впечатление своим выступлением о новейших тенденциях экономической мысли на Западе, в частности анализом концепции конвергенции американца Уолта Ростоу (Техасский университет, г. Остин), которая основывается на высоких технологиях. А не по делению мира по идеологическому принципу — «мир капитализма» или «мир социализма» (у нас эти идеи активно пропагандировал тогда акад. А.Д. Сахаров).

Сегодня некоторые апологеты-«спичрайтеры» Чубайса изображают этот кружок как едва ли не плехановскую «Группу Освобождения Труда» (1883 г.), только не по пропаганде марксизма, а, наоборот, капитализма в России (см.: Андрей Колесников. Неизвестный Чубайс. М., 2003, с. 15).

Однако нельзя не отметить, как по сравнению с эпохой Хрущева в эпоху Андропова изменилась обстановка: в 1957 г, за такой же, хотя и исторический, кружок аспирантам истфака МГУ Краснопевцеву и Обушенкову «припаяли» по десять лет лагерей, а Чубайса с его кружковцами в 1983 г. позвали в цеховский пансионат «пошевелить мозгами»…

Именно там, в «Соснах», я увидел и познакомился со многими из будущих «прорабов перестройки» — Гавриилом Поповым, будущими реформаторами-«гайдаровцами» во главе с их тогда еще не столь упитанным «мэтром», «богомоловскими птенцами» (Миграняном, Ципко, Лилией Шевцовой и др.).

Однако обращал на себя внимание Чубайс, но не нынешней самоуверенностью «начальника электрорубильника», а худобой, видом «хиппи» (волосы до плеч) и поразительной прожорливостью — он моментально сметал все «цековские харчи» и постоянно подкладывал себе добавки. «Кружковцы» его были ребята простые, словоохотливые. По простоте душевной рассказывали: «А мы думали, что нас в Москву «замели» как полудиссидентов, за кружок наш, чтобы в тюрягу посадить (за ними в институт пришли двое «в штатском», ничего не объясняя, велели явиться на Московский вокзал, всю ночь в поезде молчали, из купе разрешали выходить лишь по нужде), а оно вона как обернулось — пансионат ЦК!!!»

И при этом в глазах тоска провинциальных доцентов — так, может, и в Москву на работу позовут, не боги же горшки обжигают, вон и Алексашка Меншиков пирожками торговал, а в какой «случай вышел» — «светлейшим князем» при Петре Великом стал…

Тогда, в 1983–1984 гг., попавшие в «список Андропова» провинциальные доценты не были востребованы «в верха» (Чубайсу не удалось даже прорваться в инструкторы ленинградского обкома в Смольном, хотя в своем ЛГИЭИ он уже делал партийную карьеру — несколько лет был зам. секретаря парткома по идеологии). А вот некоторые москвичи все же «вышли в случай»: одними из первых после того «хурала» в «Соснах» при Черненко в 1984 г. получили назначения Егор Гайдар и Юрий Афанасьев: оба были утверждены Политбюро ЦК КПСС членами редколлегии и редакторами отделов журнала «Коммунист»: один — по экономике, другой — по истории.

«Кружковцам Чубайса» пришлось ждать своего «случая» еще несколько лет, до начала горбачевской перестройки и прихода мэра-демократа Анатолия Собчака, тоже шагнувшего «из грязи в князи»[10].

К тому времени «свободный кружок» при ЛГИЭИ уже раскололся. Часть ушла в созданный Чубайсом же ленинградский политклуб «Синтез» (в столице похожим образованием стала «Московская трибуна» Г.Х. Попова), другая предпочла остаться на академическо-преподавательской стезе (С. Игнатьев, А. Илларионов и др.).

Много позднее кружковцы разошлись еще дальше. Часть во главе с Чубайсом, вкусив «запах ЦК» (власти) вместе с харчами, ринулись на завоевание командных высот. Некоторые от этой «заразы» так и не излечились, и вот уже 20 лет любой ценой — меняя Горбачева на Ельцина, а «царя Бориса» на Путина — хотят остаться в обойме «консультантов ЦК» (членов Президентского совета) или, на худой конец, в какой-нибудь естественной монополии типа РАО ЕЭС.

Как бы то ни было, именно из «списков Андропова», составлявшихся в 1983–1984 гг. в КГБ и ЦК КПСС, выросли и «прорабы» Горбачева, и «демократы» Ельцина.

Другие же, как Андрей Илларионов, стали бескомпромиссными критиками «ельциномики», особенно ее финансовой составляющей в виде Центробанка. Еще до досрочной отставки Ельцина будущий экономический помощник Путина утверждал: «ЦБ фактически был приватизирован группой лиц» (НГ. 1999. 24 марта). Его реальное положение, говорил он, — это положение еще одной «естественной монополии» типа РАО ЕЭС или Газпрома, только еще более мощной и еще более бесконтрольной (статус самозваной «финансовой пирамиды». — Авт.). Руководители ЦБ прежде всего установили сами себе персональные должностные оклады с премиями. Зарплата председателя банка, по информации А. Илларионова, превышает жалованье руководителя Федеральной резервной системы США (аналог ЦБ, но не «акционерный», а чисто государственный. — Авт.) и выше зарплаты любого президента или премьер-министра любой страны на Западе. Один фонд зарплаты и расходы на канцтовары в ЦБ в полтора раза превосходят аналогичные расходы во всех других федеральных органах власти — Администрации Президента, Правительстве, Думе и Совете Федерации, Счетной палате (НГ. 1999. 13 апреля).

«ЦБ ревниво охраняет свою «автономию», не допускает к проверке независимые аудиторские компании, вот уже несколько лет блокирует в Думе принятие поправок к закону «О Центробанке», которые усиливают парламентский контроль за его деятельностью», — писал Илларионов в «НГ».

В деятельности Центробанка проявилась еще одна очень опасная тенденция эпохи «боярства на Руси» Ельцина — приватизация не только собственности, но и власти: у Центробанка — финансовой, у Чубайса с его РАО ЕЭС — энергоресурсной.

Андрей Илларионов в статье «Цена социализма» в двух номерах «НГ» весьма убедительно доказал, что такие структуры, как ЦБ или РАО ЕЭС, если они оказываются в руках честолюбивых, амбициозных людей типа Чубайса или Геращенко с Дубининым, могут становиться инструментами не государственной, а, наоборот, антигосударственной политики.

По-видимому, Путин все же прислушался к своему помощнику и во второй срок своего президентства поставил во главе ЦБ бывшего чубайсовского «оруженосца» Сергея Игнатьева, хотя и ему не удалось кардинально переломить ситуацию.

Но надо отметить, что даже радужные предложения «кружковцев» Чубайса, в частности Сергея Игнатьева, по конвергенции, остались в 1983–1991 гг. невостребованными.

Вместо того чтобы отойти от экономической догматики сталинизма, руководители «шевеления мозгами» Горбачев и Рыжков инициировали (еще до «хуралов» в «Соснах») принятие 28 августа 1983 г. постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве», ставшее впоследствии, с избранием в марте 1985 г. Горбачева на пост генсека, первым отправным документом перестройки.

Но прав был многолетний помощник Горбачева Георгий Шахназаров:

«По натуре и складу мышления Михаил Сергеевич — тактик (т. е. не стратег! — Авт.) и продвигался вперед в основном методом проб и ошибок. Он любил повторять девиз Наполеона: ввязаться в драку, а там посмотрим».

Как мы помним, в советском государстве был еще один любитель наполеоновского девиза — Владимир Ленин. Кончил плохо, хотя перед смертью и сумел повернуть руль экономики Советской России на 180° — от военного коммунизма к нэпу. Горбачеву не удалось сделать и этого. Даже в постановлении 28 августа 1983 г. чувствовалось, что ни он, ни Рыжков не могут выйти за пределы стереотипов советского бюрократического «рынка», когда цены на товары устанавливаются в ЦК.

На практике конкретный итог «реформ Андропова» был весьма скромным. Согласно закону о трудовых коллективах от 17 июня 1983 г., трудящимся на производственных собраниях дозволялось участвовать в обсуждении хозяйственных планов заводов и фабрик, заключении коллективных договоров администрации и работников, высказывать свое мнение о расходовании фондов оплаты труда. Но механизм действия этого, несомненно прогрессивного, закона не был отработан. Горбачев попытался было обратить внимание Андропова и членов Политбюро на этот дефект, но поддержки не получил (в 1988 г. он возьмет реванш и расширит права трудовых коллективов вплоть до возможности выбирать себе директоров, но это вызовет другой негативный эффект: выбирать станут не умных, а горластых и склонных к интриге деятелей; одним из первых в московском издательстве «Радуга» тогда пытался прорваться в директора его юрист-консультант В.В. Жириновский, но потерпел неудачу).

Вдобавок 14 июля 1983 г. правительство издало другое постановление, расширяющее права директоров по брежневскому постановлению 1979 г. — отныне директора самостоятельно и без всякого участия трудовых коллективов могли расходовать деньги по статьям «фонд развития предприятия» и «фонд развития науки и техники». С 1 января 1984 г. на 1850 предприятиях СССР — на Украине, в Белоруссии, в Литве — начался экономический эксперимент: ввели ограниченный хозрасчет с правом директоров по договорам брать заказы «со стороны» (новый виток коррупции). Еще 1 февраля 1983 г. была проведена частичная ценовая реформа: на товары «повышенного спроса» (холодильники, телевизоры, автомашины-и т. д.) цены подняли, а «пониженного» (калоши, резиновые сапоги, стиральные доски и др.) — снизили. В апреле 1983 г. в ЦК собрали специальное совещание по «шести соткам»: решили поддержать «частника» деревни и города, кормильца страны.

Но все же основной упор делался не на экономическое стимулирование, а на прежние большевистские методы принуждения — 28 июля 1983 г. вышло очередное постановление «Об усилении работы по укреплению социалистической дисциплины труда». В нем чувствовался прежний сталинский стиль — грозить директорам заводов и фабрик «несоответствием занимаемой должности» за развал дисциплины. Ударили и по парт- и проффункционерам — им запрещалось проводить «мероприятия» в рабочее время. Характерно, что работяг-«несунов» в этом постановлении не затронули: воруйте, братцы, помаленьку, но «барщину сполняйте».

Андропов, уже смертельно больной, попытался все же оставить своим преемникам своеобразное «политическое завещание». Оно имело форму доклада генсека на декабрьском (1983 г.) пленуме ЦК КПСС, который по настоянию Андропова зачитал Горбачев (сам генсек уже давно лежал в «кремлевке», подключенный к аппарату искусственной почки). Главной в докладе Андропова, по определению его тогдашнего советника Федора Бурлацкого, была идея во что бы то ни стало сохранить державность СССР, его статус супергосударства, основного соперника США.

Но какими экономическими и социальными мерами заставить людей работать на ДЕРЖАВУ, Андропов не знал. Общие слова типа «улучшение системы планирования», внедрение «хозяйственного механизма», «сочетание интересов государства и трудовых коллективов» и т. п. ничего не решали. По-видимому, генсек и сам понимал: он оставляет страну своим преемникам в тяжелом положении, но им все равно надо сохранить курс на постепенные реформы (еще в августе 1983 г. впервые с подачи Горбачева один из министров «озвучил» и новое название этих реформ — ПЕРЕСТРОЙКА).

Таким образом, призыв генсека в 1983 г. — «пахать и пахать» — повис в воздухе. Вся проблема состояла в том, куда пахать? В сторону «социализма с человеческим лицом», как у Горбачева? Или в направлении «дикого капитализма» (для чего вчерашние «капиталистические страны» были переименованы в «цивилизованные»), как у Ельцина с Гайдаром?

Упущенный шанс

Пока Чубайс делал карьеру областного чиновника (в 1990 г. — зампред Ленгорисполкома, в 1991 г. — главный экономсоветник мэра Ленинграда демократа Собчака), в Москве разворачивалась последняя драма горбачевской перестройки, на бытовом уровне сопровождавшаяся полным параличом хозяйственной жизни. Бичом повседневной жизни всех жителей СССР становился дефицит: товары не покупали, их «доставали».

Один из «прорабов перестройки» писал: «Раньше к дефициту, как правило, относились товары, для выпуска которых сырье и производственные мощности были ограничены. В условиях экономной экономики в разряд дефицитных попадают дешевые товары, которых испокон веку было полным-полно, — мармелад, леденцы, пастила, сушки, иголки, нитки, зубная паста и ряд другой мелочевки».

Исчезли из продажи даже хлопчатобумажные мужские носки, позднее стали пропадать спички, из-за «пропавших» сигарет начались настоящие мужские «табачные бунты»[11].

По существу, Горбачев оказался к 1989 г. перед дилеммой: или кардинально менять принципы сталинской экономики по образцу Дэн Сяопина в Китае, или уступить «стихии рынка», как на Западе в XVIII–XIX вв. («невидимая рука рынка» все расставит по своим местам. — из Адама Смита, конец XVIII в. — Авт.)

Последняя отчаянная попытка спасти экономику СССР «китайскими методами» относилась к 1989–1990 гг.

Если в 1988 г. бестселлером перестройки и подарком к XIX партконференции КПСС стал историко-публицистический сборник статей «Иного не дано», то в 1989 г. «подарком» уже к Первому съезду народных депутатов СССР стал экономический сборник «Этот трудный, трудный путь» под редакцией академика Л.И. Абалкина и с его авторским участием. В сборнике выступили все самые известные экономисты — «прорабы перестройки»: академик А. Аганбегян, профессор Гавриил Попов, будущий ельцинский «демократ» Павел Бунич, партийный публицист Отто Лацис, а также ряд крупных чиновников — министр финансов СССР Валентин Павлов, сотрудник его министерства И. Лукинов и др. Это был второй, после «доклада Полянского» в 1964 г. накануне снятия Хрущева, экономический анализ убойной силы. С тем, однако, отличием, что «доклад Полянского» так и остался в недрах партаппарата, а сборник аналитических статей «Этот трудный, трудный путь» вышел большим тиражом к массовой аудитории, да еще с подзаголовком — «Экономическая реформа».

В целом сборник развивал экономические новации времен Андропова (1982–1984 гг.), когда генсеку через его помощника и будущего академика Г.А. Арбатова была предложена так называемая пятилетка нулевого роста — серия структурных изменений замшелой сталинской экономики «социализма в одной стране». Андропов тогда испугался, но сама идея не исчезла: именно «Этот трудный, трудный путь» фактически развивал концепцию «нулевого роста», как, впрочем, и более поздняя авантюрная программа «500 дней» «ельцинского демократа» Григория Явлинского.

Скажем сразу: все авторы сборника 1989 г. тогда стояли на позициях советской политэкономии социализма, причем некоторые из них входили во фракцию «Демократическая платформа в КПСС». Советское хозяйство, в отличие от Гайдара и К° в 1992 г., они не крушили, а лишь предлагали его улучшить путем реформирования «сверху»; Значение сборника состояло еще и в том, что он вышел под редакцией академика Абалкина, ставшего уже не просто академиком, директором Института экономики АН СССР, но еще и вице-премьером Совмина СССР и одновременно председателем Госкомиссии по экономической реформе при правительстве Рыжкова. Участие министров и крупных госчиновников (Павлов, Лукинов и др.) придавало этому сборнику некий образ директив-размышлений и позволяло рассматривать его как своеобразный «экономический манифест» заката перестройки.

Авторы сборника прежде всего проанализировали состояние советской экономики и финансов. И оказалось, что темпы экономического прироста при Горбачеве стали не только ниже сталинских (11 % — в 1950 г.), но и ниже хрущевских (5 % — в 1963 г.), оставшись к 1990 г. на уровне 3,1 %. Тем самым намеченный пленумами ЦК КПСС рост и заложенный в «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986–1990 гг. и на период до 2000 г.» прирост до 5 % оказался не только не достигнутым в 1989 г., а имел явную тенденцию к снижению и с этих минимальных процентов.

Абалкин прямо писал, что «нужно остановить сползание экономики в пропасть», и для начала советовал принять «чрезвычайные меры в экономике»: в 1990 г. вдвое — со 120 млрд. до 60 млрд. — сократить дефицит бюджета, остановить «печатный станок», прекратить финансирование промышленных «долгостроев» (о сворачивании «долгостроев» в 2005 г. говорил и Пугин, через 17 лет после Абалкина. — Авт.)

Самой сильной стороной сборника был объективный анализ советской экономики в ее сравнении с западной, «капиталистической», особенно с США. Так, О. Лацис впервые в открытой печати привел ранее публиковавшиеся «для служебного пользования» сравнительные данные по экономикам СССР и США:

• в 1970 г. и в 1987 г. советская экономика составляла 65–64 % от американской (за 17 лет отставание не превысило одного процента);

• по производству отдельных видов продукции СССР даже опережал в 1987 г. США: по выплавке чугуна — на 261 %, по выпуску тракторов — аж на целых 527 %, по стали — на 261 %;

• по выпуску комбайнов СССР «ускакал» от США еще дальше — более чем в десять раз!

Спрашивается, почему же тогда, начиная с Хрущева в 1961 г. и еще далее — при Горбачеве, при таком изобилии тракторов и комбайнов СССР продолжал закупать зерно в тех же США?

Отто Лацис пытался ответить и на этот вопрос: несмотря на плановую экономику, выпуск сложной техники — тракторов и комбайнов — идет «по валу», качество же самих машин оставляет желать лучшего, гарантийного заводского ремонта, как в США, у них нет. В результате каждый третий комбайн или трактор «колхозные умельцы» разбирают на запчасти, а механизаторы относятся к технике наплевательски — сломался, ну и черт с ним, завтра другой дадут.

Из-за отсталости новейшей технологии в трубопроводном деле (трубы делаются малого диаметра и плохого качества) складывается парадоксальная ситуация: добыча нефти год от года растет (с 353 млн. т в 1970 г. до 624 млн. т в 1987 г.), но на экспорт (основной источник валюты) поставлять нечего — нефтепроводы не выдерживают перегрузки, отечественных танкеров-нефтевозов не хватает и т. д.

В. Павлов бил тревогу на «финансовом фронте»: госрасходы (18 %) стремительно опережают доходы от производства (11 %) — страна «проедает» бюджет. Социальные выплаты населению — пенсии, пособия, льготы и т. д. — явно не покрываются доходами от промышленности, торговли и сферы услуг.

Коллега Павлова И. Лукинов сообщал, что в марте 1989 г. Минфин СССР впервые обнародовал сведения об угрожающих темпах инфляции в стране — до 2–4 % в год, начиная с 1986 г. Лукинов приводит сводную таблицу неуклонного сокращения производства ширпотреба в СССР: если в 1928 г., последнем году нэпа, он составлял 60,5 % от общего выпуска промтоваров, то в 1987 г. — всего 25 %.

И не мудрено, подхватывает его мысль Абалкин, что в СССР в 1989 г. на руках у населения было 100 млрд. «лишних» рублей: деньги есть, а купить на них нечего.

Внешним проявлением общего экономического и социального кризиса трех последних лет горбачевской перестройки стало, как уже было сказано, повальное исчезновение промышленных и продовольственных товаров из госторговли (частично это было связано с их дефицитом, частично — со спекуляцией). Для основной же массы населения, как в войну, местные власти стали вводить талоны и так называемые «карточки покупателя» с фотографией, чтобы приезжие за колбасой в Москву не «забижали» коренных жителей столицы. Водку, несмотря на фактическую отмену антиалкогольной кампании, по-прежнему «добывали» в огромных очередях.

Нарастало не просто недовольство — росло озлобление против Горбачева и его «перестроечного» режима. Внешним проявлением этого недовольства стали массовые митинги в 1989 г. в Москве и других городах — Ленинграде, Вологде, Челябинске, Свердловске, Перми, Ярославле — в защиту правдоискателей-следователей и народных депутатов Гдляна и Иванова, публично обвинивших некоторых членов Политбюро ЦК КПСС в получении взяток. И хотя эти лихие ребята-следователи так ничего и не доказали и ни одно обвинение не довели до суда, шума они наделали много, особенно когда начали кричать, что их притесняют, «затыкают рот», и обратились за защитой к «своим избирателям». В массовых «митингах защиты честных следователей», во многом — стихийных манифестациях, уже во второй половине 1989 г. приняло участие свыше 350 тыс. человек, и в основном они носили антигорбачевский характер.

Однако рекомендации «советских академиков» (так с легкой руки Григория Явлинского стали называть авторов сборника «Этот трудный, трудный путь») дальше рассуждений о новой модели советской экономики — о скрещивании «ужа» и «ежа» (рынка и плановой затратной экономики, где господствовал ВПК) — не шли.

Академики действительно не знали ответа на главный сталинский вопрос, заданный еще в 1949 г.: как заставить людей работать? Ведь даже главный горбачевский экономист Вадим Медведев позднее, после краха перестройки и отставки своего патрона, признал: в 1989 г. прирост личных денежных доходов населения составил 13 %, а рост производительности труда — всего 2,3 %[12]. Откуда же тогда взяться товарам — соли, спичкам, табаку?

* * *

Сегодня, когда уже все знают, чем закончилась горбачевская перестройка (развалом СССР) и ельцинское «дуроломство» под флагом демократии (70 % населения России, по словам мэра Москвы Ю.М. Лужкова, «живет за чертой бедности или около нее»), — множатся попытки деятелей брежневской поры реабилитировать то время: тогда якобы был не «застой», а «стабильность».

Бывший зам. министра сельского хозяйства РСФСР Альберт Семин (в 1992 г. из-за разногласий с Ельциным ушедший с госслужбы в «кооператоры»), пишет, что во времена Брежнева деревня воспрянула духом и жила неплохо — «в целом российское крестьянство…социально было надежно защищено». И если бы не Горбачев, начавший ломать устоявшуюся систему (замена госзаказа на контрактацию сельхозпродуктов, что фактически возрождало большевистскую продразверстку времен Гражданской войны), деревню с ее колхозами-совхозами можно было бы сохранить[13]. Однако и Семин отмечает черты стагнации советской экономики в 60—70-е годы прошлого века.

В частности, автор приводит пример с пресловутыми советскими комбайнами, чье производство «по валу» в десять раз превысило выпуск комбайнов в США.

Главный герой его документального романа обнаружил в одном из госхозов Венгрии новенькие советские комбайны (всего по кооперации СЭВ их поставлялось до 30 тыс. штук в год), которые крестьяне госхоза отказывались использовать, предпочитая им более дорогие, но гораздо более экономичные комбайны из ГДР и ФРГ. На вопрос советского чиновника из Агропрома РСФСР «зачем же тратить деньги на более дорогую технику?» венгры рассмеялись: да в итоге она выходит дешевле! Ваши комбайны — это «машины-сито»: зерно из них сыплется на землю до трех-пяти процентов с гектара! Для чего тогда его выращивать? «Это не техника — это экономическая диверсия, — заметил представитель венгерского минсельхоза. — Промучившись [с ремонтом] два года, мы не смогли устранить эти конструктивные недостатки и выбросили все ваши комбайны». Другой венгр ядовито добавил: «Я, когда смотрю на эту технику, спрашиваю себя: неужели это сделали те же люди, которые строят лучшие в мире ракеты и спутники?»

Но А. Семин отвечает: об этой «экономической диверсии» все в СССР давно и хорошо знали, открыто писали в прессе, но ничего не могли с этим поделать — комбайны в стране выпускали всего два гигантских завода-монополиста по принципу «бери, что дают». В результате из-за них терялось зерно, которое с 1962 г. СССР начал закупать за границей.

Тогда, по Семину, проводилась кадровая реорганизация: «если руководитель государства не мог подобрать себе команду, разработать стратегию курса и не знал, как вывести страну из тупика, он всегда переводил стрелку вины на управленческий аппарат: начиналась травля чиновников, а затем реорганизация аппарата» (Семин А. Указ. соч. С. 425–426).

К сожалению, автор скользит по поверхности: на самом деле, политэкономию социализма не смог сотворить даже тов. Сталин (ибо таковой нет в природе); он так и ушел в мир иной с нерешенным вопросом — как заставить советских людей работать?[14]

Во всем винит Горбачева и бывший заведующий гуманитарным отделом (в прошлом — Агитпроп) ЦК КПСС Виктор Рябов, ныне ректор Мосгорпедуниверситета (подчиняется московскому правительству). Он сожалеет, что Горбачеву не удалось «восстановить ленинскую концепцию социализма».

Кроме того, Горбачев не понял план акад. Л.И. Абалкина и фактически вскоре выгнал его из правительства, не простив ему резкого выступления на XIX партконференции КПСС в 1988 г. (Абалкин: «Руководство страны не знает азов политической экономии, пытается решить проблему путем принятия директив… что не дает успеха… Надо менять базисные отношения, а не плодить декреты. А при однопартийной системе нельзя развивать демократию»)[15]

* * *

Дело, однако, оказалось гораздо глубже личных амбиций Горбачева и незнания им политэкономии социализма даже в сталинской интерпретации. Абалкин назвал главное — «надо менять базисные отношения» [в СССР], но не развил этот чрезвычайно важный тезис хотя бы ссылками на труды раннего большевика А.А. Богданова (1873–1928).

Все знали в послевоенном СССР ленинский проект немедленного перехода от «азиатского капитализма» Российской империи к коммунизму в «мировом масштабе», изложенный в его трактате «Империализм как высшая стадия капитализма» (в первом рукописном варианте было написано даже не «высшая» а «последняя стадия») и брошюре «Государство и революция» (1917 г., в канун октябрьского переворота). Как сегодняшние «монетаристы» язычески молятся на рынок и доллар, так и первые большевики-доктримеры молились на других идолов: мировую пролетарскую революцию, отмирание государства и денег. Для строительства этого «пролетарского рая на планете» Ленин создал Коминтерн с его нелегальной военной организацией для подрыва (в буквальном смысле — диверсиями, взрывами, атаками и т. п.) «империализма изнутри».

Борис Сумарин (Лившиц, 1895–1984), член французской секции Коминтерна, его Исполкома и Секретариата в 1921–1924 гг. (исключен в 1925 г. как «троцкист»), не раз слышавший речи Ленина в Коминтерне, много лет спустя вспоминал об этой ленинской утопии: «Достаточно хотя бы перечитать «Государство и революцию», чтобы объективно признать, до какой степени Ленин мог ошибаться в своих взглядах на будущее, в мотивировке своего революционного предприятия, в своих теоретических концепциях, которые были опрокинуты практическими свершениями, — так, полвека спустя после этой книги советское государство осуществляет поразительную антитезу того, что предначертал его основатель».[16]

Но никто ни в советские времена, ни в наши (до 1994 г.) ни слова не написал о том, что одновременно с тем же ленинским «Империализмом» в том же 1916 г. вышел первый том трехтомного капитального труда «Тектология» (от древнегреческого tektein — «строить», «организовывать») другого большевика, в юности бывшего другом Ленина, врача Богданова, впоследствии далеко разошедшегося в Ильичем как с «грубым шахматистом», атеистическим «протопопом Аввакумом», основателем догматического большевизма, базирующемся на «религиозной системе мышления».

В своей «Тектологии», а также в предыдущих трудах («Основные элементы исторического взгляда на природу», 1899; «Эмпириоманизм», 1904–1906 и др.) Богданов обосновал прямо противоположную ленинской теории «загнивания капитализма» концепцию перерастания империализма не в «последнюю», а в новую стадию «капитализма организованного», умело использующего новейшие достижения науки (микробиология — лекарства) и техники (двигатель внутреннего сгорания — мотоцикл, автомобиль, аэроплан). Отсюда — движущей силой истории в XX в., по Богданову, становится не устаревшая доктрина Маркса о классовой борьбе и пролетариате — «могильщике буржуазии», а «организация внешних сил природы, организация человеческих сил (а не одного рабочего класса. — Авт.), организация мирового опыта».

И не рабочий от станка или крестьянин от дохи станут в XX в. двигателями прогресса человечества, а ученый, инженер, квалифицированный «мастеровой» (будущий серый воротничок — программист ЭВМ. — Авт.).

Пропагандировал Богданов свою теорию и в своих научно-фантастических романах — «Красная звезда» (1908 г.) и «Инженер Мэнни» (1912 г.)

По своему научному значению богдановское учение о «тектологии» сопоставимо с открытием акад. В.И. Вернадским теории ноосферы. Но учение о ноосфере сегодня знает весь мир, а Богданов давно и прочно забыт, хотя даже полицейские агенты охранки до 1914 г. вычленяли в большевизме богдановизм, противопоставляя его ленинизму и считая его более опасным[17].

Только в 1994 г. под редакцией историка Г.А. Бордюгова были впервые после 1929 г. переизданы основные философские труды мыслящего большевика «Неизвестный Богданов» в трех томах, но и это издание не стало в обстановке антикоммунистической истерии настольной книгой ни для КПРФ, ни для «Демроссии» с «Яблоком».

Между тем, глобальные техногенные изменения на планете — потепление климата, подъем уровня мирового океана, «озоновая дыра» и др. — все это предполагается в трудах Богданова, а в музее компании «Майкрософт» Билла Гейтса висит портрет не Ленина, а Богданова как одного из предтечей мировой кибернетики.

Вообще серьезные открытия русских ученых начала XX в. оказались в России не востребованными.

Параллельно с открытием Богданова о том, что в мире XX века нет никаких противостоящих друг другу «политэкономии» капитализма и социализма и «двух систем», а есть планетарная проблема «человечество — природа» (ныне она хорошо известна благодаря действиям экологов, в частности, «Гринписа») шли поиски психологов. Известный психоневропатолог профессор В.М. Бехтерев еще в 1903 г. выпустил работу «Внушение и его роль в общественной жизни», в которой предвосхитил многие пиар-акции в современной России почти сто лет спустя («голосуй сердцем», например).

Для существующих режимов, писал профессор, в периоды кризисов особенно опасны фанатики-маргиналы, действующие исключительно словом (телевидением сегодня).

Бехтерев определил такую «пассионарность» в медицинских терминах — психопатические эпидемии, вырастающие на кризисной «психической почве, характеризующейся крайним невежеством, неудовлетворенностью духовных потребностей населения, отсутствием нравственных руководящих начал и недостатком умственного развития, граничащим с патологическим слабоумием».

Такие периоды «психопатических эпидемий», по оценкам мудрого и многоопытного врача-психоневролога, особенно опасны, ибо негативно действуют на больное воображение и даже «фанатизм» народных масс, легко возбуждающихся «благодаря внушению словом».

Именно такое «внушение словом» и случилось в России и в период скольжения от Февраля к Октябрю в 1917 г., и в 1989–1991 гг. — при «скольжении» от Горбачева к Ельцину.

В обоих случаях такая «пассионарность» вождей и «патологическое слабоумие» масс привели к крушению ДЕРЖАВЫ.

Один из первых русских философов-экзистенциалистов, еще в конце XIX в. сбежавший от еврейских погромов во Францию, Лев Шестов (Шварцман) в брошюре «Что такое большевизм?» (Париж, 1920) так оценивал эффект слова в Октябрьской революции:

«Как ни странно, но большевики, фанатически исповедующие материализм, на самом деле являются самыми наивными идеалистами. Для них реальные условия человеческой жизни не существуют. Они убеждены, что слово имеет сверхъестественную силу. По слову все сделается — нужно только безбоязненно и смело ввериться слову». Безбожного иудея на другом конце Европы поддержал глубоко верующий богослов православного старообрядческого толка Федор Мельников (1874–1960), одновременно солидаризуясь с мыслью Богданова о догматическом православии большевизма. Будучи теоретиком и практиком старообрядчества, Ф. Е. Мельников еще до революции был секретарем всех соборов старообрядческой церкви, главным редактором журнала «Церковь» (1908–1914).

Вопреки распространенному мнению о духовной капитуляции иерархов православия перед большевиками, неистовый старообрядец публично вступил в 1918–1922 гг. в полемику с такими корифеями «красного безбожия», как Л.Д. Троцкий, А.В. Луначарский, Н.И. Бухарин.

Ведь даже Ленин, клеймя в партийной печати «дипломированных лакеев поповщины» (Ленин В.И. О значении воинствующего материализма. Письмо в редакцию журнала «Под знаменем марксизма». 1922 г. ПСС. Т. 45. С. 25), очень широко использовал религиозную терминологию этих самых «лакеев поповщины»: «ортодоксия» (подлинный марксизм) и «ересь» (ревизионизм) — самые употребляемые термины «поповщины» в его полемических статьях.

Вслед за Ильичом его младшие последователи — большевики — шли тем же «поповским» путем. Особенно изощрялся в «поповщине» Николай Бухарин, что в 20-х гг. вызывало ядовитые и точные реплики Федора Мельникова: воинствующий атеист, «красный безбожник» Бухарин почему-то называет диктатуру пролетариата «евангелием современного пролетарского дела», Маркса — «библейским пророком», а «программа мировой революции», принятая VI Всемирным конгрессом Коминтерна в Москве 1928 г., по Бухарину, тоже почему-то опирается на «ортодоксальный марксизм-ленинизм», ибо ленинизм — это «наиортодоксальнейший марксизм в мире». Дело дошло до того, что в 1924–1925 гг. большевистские верхи всерьез обсуждали вопрос: а не превратить ли всю Красную площадь в «святое место паломничества» всех пролетариев мира, для чего «выписать» из Англии прах Карла Маркса и торжественно перезахоронить его у Кремлевской стены рядом с мавзолеем Ленина?

Да и сам ленинский мавзолей — что это такое, — вопрошал Мельников, — как не место упокоения «святых мощей» первого коммунистического «святого» — Ленина? А само паломничество граждан СССР в мавзолей на Красной площади, — писал богослов, — разве это не возрождение тысячелетнего православного «хождения к святым местам», к «мощам» святых вроде Серафима Саровского?

Мельников объясняет и глубинную причину этого, на первый взгляд, парадоксального «религиозного атеизма»: панический страх партийных «колдунов», неожиданно и «дуриком» захвативших власть в громадной, но на 80 % деревенской и православной стране, к тому же на те же 80 % неграмотной — перед «братьями нашими меньшими» — крестьянами. Давать им ленинские статьи типа о значении воинствующего материализма бесполезно — даже букв они не знают. А вот сводить их к «святым мощам» в мавзолей — дело для них привычное, да и к «ленинизму» они таким макаром быстрее приобщатся. Глядишь, ни в «антоновских» мятежах участвовать не будут, ни «кронштадтские» восстания поднимать…

Поэтому именно Мельников еще в начале 20-х гг. одним из первых сформулировал тезис о том, что официальный атеизм большевиков — не что иное, как попытка создать новую государственную религию, сходную с аналогичными попытками французских якобинцев с их культом «Верховного существа» (в 1935 г. в эмиграции в Румынии он обобщил эту аргументацию в капитальной книге «Марксизм и атеизм»).

Об интересе к богословско-публицистическому наследию Мельникова на Западе свидетельствует создание во Франции «Фонда Мельникова» и издание в Париже его собрания сочинений в десяти томах.

Следует отметить, что захват власти большевиками — политическими маргиналами — не был в условиях гигантского цивилизационного мирового кризиса, вызванного Первой мировой войной, исключительной прерогативой России. В 1922 г. в Италии захватили власть маргиналы — фашисты Муссолини, в Османской империи — офицеры-кемалисты в 1918 г. (и они согласились на ее развал Антантой, но их лидеру Мустафе-Кемалю Ататюрку, как и Ленину, тем не менее сооружен мавзолей в Анкаре, и никто из турок не требует выноса его мумии). Попытались придти к власти в Болгарии в 1923 г. лидеры крестьянского Аграрного союза во главе со Стамболийским, но потерпели поражение. Та же неудача постигла и немецких большевиков-«спартаковцев» в Германии в 1918–1919 гг.

Почти через 70 лет все повторится в «империи зла» — соцлагере. К власти при активной поддержке уже не одной Антанты, а всего Запада во главе с США придут если не интеллектуальные маргиналы, то периферийные политики и даже случайные люди (Лех Валенса в Польше, Эльчибей в Азербайджане, Саакашвили в Грузии). В России с 1992 г. станет править бал периферийная партхозноменклатура второго — третьего эшелона, не только не читавшая, но никогда даже не слышавшая имен Богданова или Бехтерева.

А вот китайские коммунисты пошли иным путем: они сохранили компартию как инструмент власти, но использовали громадный людской потенциал деревни в качестве «новых рабочих» в так называемых «свободных экономических зонах» — построили сотни городов, куда переселили миллионы сельских жителей для работы на конвейерах. И с 2000 г. уже завалили США и Евросоюз дешевыми текстильными изделиями и даже легковыми автомобилями.

Режимы мародеров

Период с 1988 по 2005 гг. многие серьезные исследователи и у нас, и за рубежом называют эпохой смуты, а состояние экономики с 1992 г. определяют как «период большого хапка».

Спустя несколько лет после развала СССР наш «яблочный» Явлинский, ныне борец за либеральные ценности, возмущался сговором «гайдаровских мальчиков» в Беловежье: «Меня поражало, с какой нелюбовью и даже ненавистью эти люди относились к своей стране. Они говорили: все равно здесь все плохо, здесь «совок», здесь все гадость, сейчас мы зажжем очистительный огонь инфляции, все здесь разрушим, а потом начнем строить. Когда они говорили: что же, мы будем делать реформу с узбеками или украинцами? — мне все хотелось спросить: а сами-то вы кто такие?

У вас же Россия — это столько наций и народностей, это и мордва, и татары, и ханты, и чукчи, и якуты, и украинцы, между прочим, тоже. Они не чувствовали в себе умения разговаривать с лидерами республик, искать сторонников, формировать новые отношения и сочли за благо попросту избавиться от «вагонов»[18].

А чему, собственно говоря, здесь поражаться? Ведь с точки зрения сталинско-брежневско-горбачевской партийной номенклатуры в самом, как говорят дипломаты, формате принятия таких судьбоносных решений «на троих», в истории СССР не было ничего необычного.

В августе 1923 г. «тройка» Сталин-Зиновьев-Радек приняла свои «беловежские кондиции» — сделать «подарок» больному Ильичу и поднять мировую пролетарскую революцию в Германии, победив непременно 9 ноября, к пятилетнему юбилею немецкой революции 1918 г.

В ноябре 1979 г. другая «тройка» — Брежнев, Громыко, Устинов — также «без народа и партии» послала советские войска в Афганистан.

В конце июня 1991 г. еще одна «тройка» — Горбачев, Ельцин, Назарбаев — и не в Беловежье, а в Новоогареве «на троих разлили по стаканам» все будущее высшее руководство «обновленного» СССР, и никто их за тот «путч № 1», насколько нам известно, до сих пор не упрекнул: «кесарям — кесарево».

Так чем же «беловежские зубры» хуже, если такой «формат» принятия решений 70 лет практиковался правящей номенклатурой СССР?

Проблема совершенно в другом: в каждом из перечисленных выше случаев не был сделан серьезный анализ внутренней и внешней ситуации и не просчитаны возможные последствия таких решений внутри и на международной арене.

Словом, все то же: «вали кулем — потом разберем». Ясное дело, у местечковых политиков — Ельцина, Кравчука, Шушкевича — даже мыслей таких, как анализ, просчет на будущее, никогда не возникало. Им, как и большевикам в октябре 17-го года, главным было «схватить власть» (В. Шульгин), выпавшую из рук Горбачева (Керенского).

Известный политолог, издатель журнала «Политический класс» Третьяков пишет: «После захвата власти [Ельцин] ни разу [сам] не выдвинул ни одной конкретной идеи и не поставил ни одной новой цели перед страной». Но ведь в «беловежской свите» у него, были, по крайней мере, два грамотных специалиста по международно-экономическим делам — первый вице-премьер его же правительства, выпускник МГУ и активный «ученик Запада» Егор Гайдар и член того же правительства министр иностранных дел РСФСР, выпускник МГИМО Андрей Козырев, не менее усердный поклонник Америки.

Оба со второй половины 70-х гг. бывали на Западе. Гайдар в перестройку в 80-х гг. — постоянный участник аналитических семинаров по международной экономической ситуации в мире в университетах США и Великобритании. А на них вовсю обсуждалась крайне актуальная тогда среди зарубежных экономистов проблема «пределов роста» (так назывался аналитический доклад «Римского клуба»), где все человечество предупреждалось: старой концепции «человек — царь природы» настал конец — природа исчерпывает свои энергоресурсы (уголь, нефть, газ), на пределах роста расширение экономики планеты, правители индустриально развитых стран уже начинают поэтому экономить на «человеческом материале» (зарплате, пособиях по безработице, медицинском страховании, пенсиях, расходах на образование молодежи и т. п.). Эта стратегия уже вызвала ответную реакцию — человеческого материала — массовые забастовки и уличные бои студентов с «силами порядка», особенно во Франции в мае — июне 1968 г.

В объективный процесс глобального кризиса «пределов роста» вмешалась политическая конъюнктура — развивающиеся нефтедобывающие страны ОПЕК в 1973–1975 гг. нанесли по Западу «удар с тыла» — подняли цены на нефть и вызвали тем самым острый энергетический кризис в индустриально развитых странах.

Гайдар и его «мальчики» не могли не знать в 80-х гг., читая все эти материалы в оригинале (по-английски) на семинарах у академиков Шаталина и Петракова, что всем этим «пределам роста» подвержен и СССР, который, несмотря на идеологическую конфронтацию «двух систем», на практике никогда не выпадал из мирового научно-технического прогресса. Более того, та самая «советская система хозяйствования», которую столь настойчиво собирались разрушить «гайдаровские мальчики», на деле представляла не «кризис социализма», а кризис одной из крайних форм управления («этатизма») экономикой, обществом и природопользованием, присущей в большей или меньшей степени всем мировым сверхиндустриальным государствам конца XX в.

Но КПСС уже давно, с тех пор, как Сталин на XIX съезде в 1952 г. поменял ее название (с ВКП(б) на КПСС), не было партией, а тем более — коммунистической. Фактически это был корпус высших госчиновников (номенклатуры), который управлял и СССР, и всем мировым социалистическим лагерем.

Это понимали даже беспартийные граждане СССР. Реагируя на указ Ельцина от 6 ноября 1991 г. о запрете КПРФ— КПСС, никогда не состоявший в рядах партии инженер из Мурманска Александр Оболенский, депутат съезда народных избранников СССР, публично выступил против этой репрессивной меры. Позднее, в обширном интервью газете «Трибуна», он так мотивировал свой протест: «Теперь думающие люди понимают, что, запретив КПСС, из государственности вынули стержень. На тот момент в стране отсутствовали гражданское общество, сбалансированные институты государственности. Даже сейчас наши призывы к стабилизации равносильны тому, чтобы заставить ходить человека с переломанным позвоночником».

По исторической малограмотности Ельцин, конечно же, не знал, что он идет по стопам Керенского: в марте 1917 г. Временное правительство точно так же разогнало «царскую КПСС» — корпус чиновников и служителей Державе, от генерал-губернаторов до рядовых «ванек-городовых», заменив их «дружинниками» из студентов, курсисток и гимназистов старших классов.

Одновременно «чеховские интеллигенты» выпустили по амнистии всех уголовников как «узников царизма». В итоге, писал в эмиграции Иван Бунин, получилась смесь самогонки (урки из тюрем) и шампанского (демократы Керенского), что в конечном итоге привело к обрушению государства.

Но будь члены и кандидаты в члены Политбюро мудрыми, как лидеры компартии Китая, они бы избрали восточную, а не западную модель рынка и «социализма с человеческим лицом».

Так нет же — в конечном счете Горбачев, а за ним и Ельцин, как и Александр II в эпоху «великих реформ 60-х—70-х гг. XIX в. и Керенский в короткий период Февральской революции, избрали в финансово-экономической сфере не китайскую, а западноевропейскую модель.

Между тем в истории России она уже дважды себя не оправдала. Великий русский поэт Николай Некрасов отразил этот ложный выбор в поэме «Современники». Сегодня эта поэма читается так, как будто она написана в наши дни; только у поэта не «олигархи», а «плутократы»:

И далее — слово в слово по Лужкову о наших современных «мичуринцах»:

Некрасов обратил внимание и на другую печальную закономерность: в отличие от Запада, либерализм в экономике «выводил наверх» не честных менеджеров, а проходимцев («подставных») спекулянтов:

Так тогда, в XIX в., оценил поэт моральный облик либеральных финансово-экономических «верхов». И если бы не железнодорожная катастрофа 1888 г., в которой едва не погибла вся царская семья Александра III («подставные» подрядчики положили хилые шпалы, рельсы с дефектом, не провели дренаж и т. п.), эта вакханалия «рынка» продолжалась не 27 лет, а дольше. Но гром грянул, «мужик» (царь) перекрестился и первоначально намеревался повесить прямо на месте катастрофы тогдашних «грефов», «Кудриных» и «Христенко» вместе с «березовскими», «невзлиными» и «Черномырдиными».

Но его духовник обер-прокурор Синода Константин Победоносцев отговорил царя, — а что скажет Европа на это, не осудит ли она расправу над «либералами» как новое «дело декабристов»?

И Александр III ограничился ссылкой министров-взяточников «в Сибирь навечно без мундира и пенсии» с конфискацией имущества. На катастрофу откликнулся сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин, очевидец первой «прихватизации» в эпоху «великих реформ» Александра II, отметив дополнительно, что за «откат» чиновникам «купчины толстопузые» строили железные дороги на бумаге (кредиты от казны получали, а дорог так и не построили). «Во всех странах все железные дороги служат для передвижения, а у нас, сверх того, и для воровства», — писал сатирик в XIX в.

Но не лучше в период либерализма и политических свобод вели себя «низы». В августе 1917 г. на Государственном совещании А.Ф. Керенский сообщил: крестьяне «раскулачили» 10 тыс. дворянских гнезд — поместий, а некоторые сожгли (имение Пушкина в Михайловском, усадьбу отца Льва Толстого в Новгородской губернии и др.).

Буревестник революции Максим Горький в своей газете «Новая жизнь» еще при Керенском с изумлением писал: народ не пополз на коленях, обливаясь слезами, к Свободе — он начал воровать и спекулировать, особенно «ловкие бабы». Последним дали политические права (разрешили голосовать на выборах), уравняли с мужчинами в гражданском состоянии, но они не в школы или на выборы пошли, а ударились в спекуляцию: стали «мешочницами» (ныне — «челноками»).

Монархист В.В. Шульгин в эмиграции с ужасом писал: «Зверь вышел из клетки, но этим зверем был Его Величество русский НАРОД». И чтобы защититься от «зверя», его снова загнали в клетку (и, добавим, заперли его в ней надолго, на целые 70 лет).

Сегодня проблема ответственности «низов» (народа) снова поднимается в печати: «В начале перестройки было трудно поверить… что население РСФСР… с таким воодушевлением поддержит идею распада СССР, идею «суверенизации России» (А. Ципко. «Литгазета», № 27, 6—12.07.2005).

* * *

Нынешние оценки либеральных «верхов» и народных «низов» мало отличаются от суждений Некрасова, Горького или Шульгина.

Разве что, в отличие от позапрошлого века, с 1993 г, под российский «откат» подведена юридическая база (ельцинская конституция), в которой отсутствует четко обозначенная ответственность чиновников перед законом (член правительства не отвечает за разбазаривание бюджетных средств).

На это еще при Ельцине в октябре 1999 г. обращал внимание зампред Счетной палаты Юрий Болдырев (ныне отставленный). Он же указал, что коррупция — это не только бытовая погоня за «коротким рублем», а сознательная политика (стратегия) разложения в целях удержания власти «ельциноидами»: «Уровень коррумпированности высшей власти в нашей стране не позволяет всерьез говорить о решении властью каких-либо общегосударственных проблем. Это именно тот случай, когда система работает даже не вхолостую, а зачастую на полную мощность — против интересов граждан своей страны», — говорил Болдырев на Совете по внешней и оборонной политике еще 10 октября 1999 г. Ельцинское окружение скрыто поощряет «откаты» (взятки), особенно в средних и нижних звеньях своей системы управления, ибо для них, — утверждал Болдырев, — это есть «метод обеспечения собственной безопасности и несменяемости во власти путем ослабления общества, его разложения и растления граждан».

Еще более резок, нежели Болдырев, аналитик Станислав Белковский. Почти пять лет спустя, уже после досрочной отставки Ельцина, но еще до вторых президентских выборов Путина, он писал в статье «Трагедия Владимира Путина» (опубликована в Интернете 21 января 2004 г.), объясняя пробуксовку объявленной в первый срок Президентом борьбы с коррупцией: «…Нет сегодня ничего более ужасного для элиты девяностых, чем перспектива ареста их самих или их счетов в американских (британских, швейцарских) банках или каких-нибудь других сладостных и почетных активов за пределами России».

Опыт попытки борьбы экс-премьера Е.М. Примакова в 1999 г. с коррупцией подтверждает этот прогноз политолога. Стоило премьеру наложить резкую резолюцию на совместную справку МВД и Счетной палаты о необходимости проверки заграничных счетов двух «олигархов» — Березовского и Смоленского, как по ОРТ выступила теледива Арина Шарапова и с милой улыбкой объявила: Примаков возрождает 37-й год и готовит «список на нары».

Дальнейшее известно: Березовский надавил на «царя Бориса» через его дочку Таню, и правительство Примакова было отправлено в отставку.

Такая «борьба» с коррупцией побудила бывшего министра образования России академика Эдуарда Днепрова печатно заявить буквально следующее: «Основная коллизия в России — это пропасть между обезумевшей от жиру безнравственной властью, высокопоставленной чиновничьей мразью, олигархами типа Адамова, с одной стороны, и народом, учительством — с другой.

Все эти люди у власти — маргиналы. Маргиналы не несут ответственности ни перед историей, ни перед народом, ни перед страной. Это пена, которая появилась на крутом повороте истории. Их интересует только короткий рубль» («Новая газета», № 47, 23–26.05.2005)[21].

Россия превратилась в вариант Филиппин при Маркосе или Индонезии при Сукарно, которые тоже пришли к власти на волне антикоммунизма, но затем скатились к «режиму мародеров». Точно так же, как некогда и в этих странах, волна коррупции захлестнула у нас все эшелоны власти, «откат» стал нормой среди чиновничества, а наши соседи по СНГ уже в открытую воруют у нас газ; «хуторские» же республики Балтии откровенно хамят, не желая работать, и требуют денежную компенсацию за «аннексию» 1940 г. или делянку леса в Сибири по бартеру.

Между тем износ оборудования в промышленности, электросетях и ЖКХ в России достиг 70 % — отключается от света даже столица. Квалифицированные кадры рабочих не готовятся — осталось всего пять процентов «левшей» (в США их 56 %, в Германии — 43 %).

Зато путинские «мичуринцы» подготовили новый «петровский артикул» — «раскручивать» РАН и перевести высшее образование на 100-процентную плату за обучение. Да еще ударили по ученым степеням: намерены отменить докторские, оставить только кандидатские степени (как в Евросоюзе), для чего подписали в 2003 г. Болонскую конвенцию ЕС[22].

Похоже, всеобщий административный развал государственного управления не на шутку встревожил Кремль. Летом 2005 г. достоянием гласности стала секретная записка о проверке исполнительной дисциплины чиновников: КПД просто чудовищный — аж целых два процента (?!) выполнения указов президента. Да и когда же им работать: «телеги» друг на друга надо писать, по судам таскаться, не работать же, в самом деле, на Державу — за это «откатов» не бывает.

Ведущие телепрограмм «Постскриптум» и «Момент истины» Алексей Пушков и Андрей Караулов уже охрипли, крича в эфире и показывая жуткие картинки системного кризиса и грядущего краха страны.

Очевидно, Кремль все же хочет принять какие-то радикальные меры к смене хотя бы части правящих элит (вплоть до замены правительства Фрадкова). Об этом свидетельствуют сигналы со Старой площади.

30 июня 2005 г. на международном семинаре в Москве «Европа: итоги года перемен» выступил зам. главы Администрации президента Владислав Сурков. В его речи, правда, не было таких терминов, как «мразь», «маргиналы» «пена» и «шобла» из статьи. Эд. Днепрова, но суть была та же: нужна новая, национально-ориентированная правящая элита страны, ибо нынешняя живет в России как приезжие плантаторы в африканской колонии — валюта на заграничных счетах, детей учат за границей, виллы у моря у них тоже на Западе и их ничего не связывает с родиной, кроме «зашибания бабок» (в марте 2004 г. узник «Матросской тишины» М. Ходорковский в своем «Покаянии» назвал Россию «зоной свободной охоты» [за долларами]).

Но важно не ограничиваться одними эмоциями, как это, в частности, делает А. Караулов, сопровождая свои антикоррупционные «Истины» тревожной музыкой.

Необходимо понять, что же на самом деле произошло после распада СССР в декабре 1991 г. и какую страну сотворили его «могильщики», в частности, Анатолий Чубайс?