19

На четвертом месяце своей третьей беременности Ане вдруг пришло в голову лечь на сохранение. Ее терзал мучительный страх за будущего ребенка.

— Ну, скажи мне, — спрашивала иногда мать, — какой из тебя врач? Ты же не учишься, а только рожаешь!

— Какой уж выйдет! — упрямо отвечала Аня. — Мне главное — ребенок, дети…

Мать махнула рукой.

Когда-то она, еще юная Женька, расспрашивала свою мать, теперь бабушку Анюты, о том, как они жили при Сталине.

— Ужас какой… — прошептала Женя, все внимательно выслушав. — Разве можно так жить?

— Так все жили… Куда же деваться? — вздохнула мать.

— Все?! А я вот, например, не хочу и не могу жить, как все! Не желаю! Чувство стадности — самое страшное!

Похоже, Анька тоже не желала жить, как все. Хотя почти все женщины мечтают иметь ребенка, и Анютка на этом зациклилась, но это" еще полбеды. Анин еще не слишком длинный жизненный путь оказался чересчур своеобразен…

По молодости, неопытности и дурости Аня была Дерзкой и неосмотрительной, не боялась возможных провалов и неудач, не заботилась о будущем и не тревожилась о своих отношениях с людьми. Она вообще не задумывалась о мире, в котором жила, хотя думать о нем надо, и, если он меняется, — необходимо меняться вместе с ним. Анька проповедовала совсем другую, но тоже очень известную истину, гласящую, что «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Пусть-то, конечно, пусть… Да только получится ли?..

Ее пока еще не мучил, не терзал страх перед завтрашним днем, который позже стал навязчивым и жестоким, давящим, непрерывным, грубо стискивающим душу корявой лапой…

— Аннушка, — попыталась вразумить мать, — Юра устал, ему тяжело…

— От чего это он вдруг устал? — фыркнула Аня. — Не он ведь рожает!

— Для мужчины ситуация, когда женщина начинает заниматься чем-то или кем-то другим, а не им одним, — самое тяжелое испытание! Не каждый выдерживает! И дело не в банальной ревности, а в том, что вдруг ему, такому важному и сверхценному, предпочли кого-то другого, обошли его своим вниманием… Мужчины этого обычно не в силах пережить.

— Но это же его собственный ребенок! — закричала Анька. — Он тоже талдычил непрерывно, что хочет детей! Вот!

Мало ли что! — отозвалась мать. — Не рассчитал своих возможностей и сил… Это часто бывает. Мужчины всегда переоценивают себя. У нас вообще отцовство начинает исчезать само по себе — как чувство, как понятие, как общественный институт. Мужчины только кричат, что все вокруг плохо, да руками размахивают. Этому они хорошо научились. А что без толку рот раскрывать? Надо защищать людей и дело делать. А вообще есть мнение, что мужчины редко бывают тем, чем хотят быть, и никогда тем, чем должны.

— Ладно, мне на них наплевать! И на мужа тоже! — заявила несмышленая Анька.

И пошла к врачу с требованием дать ей немедленно направление в клинику. Чтобы сохранить ребенка. Врач изумилась, стала убеждать Анюту, что пока все в полном порядке, но вразумить не сумела. Аня раскричалась, расшумелась, расплакалась и выбила себе нужный документ.

Все равно дома делать нечего. Она бесцельно бродит по квартире, говорит о мелочах, перекидываясь с мужем ничего не значащими словами-пустышками. За ними ничего не стоит — ни мыслей, ни чувств, ни даже намеков.

В Дни тянулись чересчур медленно, доводя до тупости, до недоумения, до полного растворения в самих себе. Иногда Аня ловила себя на странной мысли, что они с Юрием уже не существуют. Их нет. Нигде! Превратились в призраков, видения, слоистые облака, напоминающие зефир из недалекого детства.

Мать чересчур часто начинала тревожиться и говорить о несчастьях. Туманно намекать на женское одиночество, горькую женскую долю и другие подобные грустные явления. Мол, это обязательно грозит Ане, если она немедленно не одумается и не возьмется двумя руками за свою бестолковую голову, не желающую рассуждать, как надо.

Аня ничего не пожелала сделать.

Семья уже рассыпалась, Воробьевы просто еще пока были не разведены.

В первый же день в клинике, гордо шлепая по коридору тапочками, Аня наткнулась на Толю Халфина, с которым училась в институте.

— Толька! — обрадовалась Анюта. — Ты здесь работаешь? Вот здорово! Мне повезло!

Она просто вцепилась в него и не отлипала, пока Анатолий не согласился прочесть ее медкарту и вообще помочь сохранить ребенка.

— У тебя там шикарный прибор, я слышала! — захлебывалась от воодушевления Анька. — Говорят, прямо необыкновенный! Он меня и спасет. То есть моего мальчика. И УЗИ мне сделай, пожалуйста!

— Так ведь недавно делали, — просматривая ее карту, заметил Анатолий.

— Ну и что? — вытаращила глаза Анюта. — А ты сделай еще раз! Я тебе доверяю, а им — нет.

Кому— им, Аня не уточнила.

* * *

Первое время Аня лежала в палате, почти ни с кем не разговаривая… Неотрывно смотрела в окно. Днем там было мало интересного — ветер, дождь, мокрые серые ветки облезших деревьев… Но вечерами, под лунной вывеской, в доме напротив загорались окна, и реклама тонким острым лучиком упрямо тянулась к Аниным глазам и проникала в них настойчивым холодным сиянием. Светившиеся прямоугольники манили добром и теплом домашнего уюта, казавшегося далеким и несбыточным. Аню тянуло туда, к чужим огням, где мерещилась совсем другая жизнь, не похожая на ее собственную, вконец неудавшуюся.

Почему людям так часто кажется, что именно там, за чужими окнами и подозрительно мирными шторами, освещенными изнутри непременно симпатичными, не такими, как у тебя, люстрами или абажурами, обязательно живет счастье?

Неужели ее третий ребенок тоже погибнет?! За что ей такое?! Ну за что?!

Соседки по палате решили ее развлечь. Сговорились и со смехом сообщили утром, что она всю ночь просила сало.

— Да будет вам издеваться, — прошептала Аня. — У меня так живот почему-то всю ночь болел… Я жутко боялась выкинуть… Какое там еще сало?..

— Это вполне может быть, — весело вмешалась медсестра. — У нас одна старушка лежала после операции, так она тут всех замучила, куриного бульона требовала! Дайте ей, и все! Она его любит!

Аня вздохнула. Мир был нереальным, странным, далеким от нее… Она словно возвращалась туда снова.

— Мне бы зеркало на время… — робко попросила она. — У меня такое маленькое, один нос видно…

— Значит, все в порядке! — раздался голос Любимцевой. — Раз вспомнила о зеркале — за тебя можно не беспокоиться. Вообще я на вас всех гляжу и поражаюсь! Совершенно опустились! Хоть бы встали, причесались, посмотрели на себя! Вон ваши мужья под окнами виснут! Матерями вы станете, я вам обещаю, но это будет сплошная безотцовщина!

Однако излишне эмоциональная завотделением сама себе противоречила.

Через несколько дней она увидела в коридоре двоих пузатых с мокрыми волосами и тотчас вспылила:

— Что это вы в таком виде разгуливаете? Сохраняем вам детей, сохраняем, мучаемся, а вы с утра до ночи под душем полощетесь! Вы что, мыться сюда легли? С мокрыми волосами легко простудиться — и пожалуйста! Выкидыш! Сегодня же душ закрою!

Про Любимцеву рассказывали местный анекдот, близкий к правде. Якобы завотделением различала своих пузатых не по лицам и фамилиям, а по маткам.

Рекламный лучик из-за окна привычно тянулся к Аниным глазам. Она незаметно привыкла к нему и неожиданно подумала, что, как ни странно, стала по-настоящему счастлива в этой больнице. И теперь ей даже не хочется выписываться и возвращаться домой.

Бодрый беглый взгляд доктора Надеждинои скользил по всем без исключения больным приветливо, но равнодушно.

— А вы переживаете за своих пациентов? — спросила ее однажды Аня, набравшись смелости.

— Переживать за каждую из вас невозможно, — спокойно ответил она. — И даже категорически запрещено, поскольку наши запасы сопереживания далеко не безграничны. И если бы я полностью выкладывалась с каждой больной, отдавала бы ей все свои душевные и физические силы, страдала бы из-за нее и металась, я бы выдохлась через год, а то и раньше. И не смогла бы уже никому помогать. Любой врач, особенно хирург, должен работать бесстрастно, с холодной головой и невозмутимым сердцем. Это закон медицины. Надо не причитать над человеком, а лечить и спасать его. Вам это важно уяснить, как будущему врачу.

Аня запомнила эти слова: «Не причитать над человеком, а спасать его». Сейчас ей нужно спасать свою семью. И себя. От отчаяния. А как же ребенок?.. Этот неродившийся малыш уже не укладывался в схему Аниной семейной жизни. Юрий, видите ли, устал… Ему, понимаете ли, надоели ее бесконечные беременности… «Да пошел он! Все равно рожу, чего бы это мне ни стоило».

Тонкий лучик рекламы тянулся к ее глазам… Словно хотел что-то сказать, о чем-то напомнить… О чем?..

— Толя, — спросила она как-то Халфина, — а почему ты стал врачом? Да еще гинекологом? — У них вошло в привычку болтать после ужина в холле. — Только не говори, что мечтал помогать появляться на свет новым людям. Это банальщина. Раньше я считала всех мужиков-гинекологов жуткими бабниками. Такой своеобразный онанизм. Но ты совершенно не подходишь под эту категорию. Ты или исключение из правила, или подтверждаешь его, как исключение.

Анатолий невозмутимо посмотрел ей в глаза:

— Все куда проще… Я вдруг заметил некую человеческую особенность, на которую раньше не обращал внимания. Оказывается, даже самое ничтожное недомогание: расстройство желудка, насморк, мозоль, — словом, довольно мелкие неполадки в нашем живом механизме, таком несовершенном и хрупком, здорово и моментально изменяют человека. И прямо на глазах превращают весельчака в меланхолика, а храбреца — в труса. Человек боится недомоганий и не в силах с ними сладить, не может справиться с собой и собой владеть. С ним происходит что-то нехорошее. Он не может работать, радоваться, нормально существовать даже из-за порезанного пальца.

— Ну, положим, не все… — неуверенно протянула Аня.

— Но большинство. А раз наше настроение и психология так зависят от здоровья, значит, стоит заниматься именно им. Хотя, конечно, это банальщина, звучит тривиально и в зубах у всех навязло.

— Навязло, пока не заболеешь, — проворчала Аня.

Халфин кивнул.

— Я объяснился? Ну а ты зачем поступила в мед?

— Понятия не имею, — честно призналась Аня. — Но я почему-то с детства будто и не знала никакой другой профессии… Словно никаких больше не было… Толя, а у меня точно мальчик?.. Ты не обманываешь? — Она напряглась в ожидании ответа.

— Успокойся! Тебе наговорили каких-то ужасов, напугали!.. Не могу понять, откуда это взялось, кто такое придумал: девочки — нет, а мальчики — да!.. Странный диагноз… И какие для него основания? На всякий случай, несмотря на то что ты сама будешь медиком, советую тебе хорошенько запомнить: если видишь перед собой человека в белом халате, ну, или там в голубовато-салатовом, врачебном, знай — перед тобой дебил! Умственно отсталый! Возьми на вооружение.

Аня расхохоталась:

— А ты сам себя к этой категории не относишь?

— Почему не отношу? Запросто! Ты видела врачебные почерки?

— Ну, это уже из области графологии! — пропела Аня. — Она вообще псевдонаука.

Не скажи. Это характеристика. Я на днях одной даме выписал лекарство, чтобы согнать воду, она ее многовато набрала, ребенок там прямо плавает. А дамочка посмотрела на рецепт и шепчет: «Вы меня, пожалуйста, извините, Анатолий Германович, но вы уверены, что в аптеке это прочитают?» Пришлось сказать, что уверен. Прочитали… Только после этого дама стала посматривать на меня с опаской. Как на подозреваемого. Думаю, в кретинизме. Ну, на худой конец, в сумасшествии. Почему бы и нет?

Аня снова залилась смехом.

— Ты всегда была хохотушкой… — вдруг сказал Толя. — Была и осталась…

И глянул на нее спокойно. Его глаза казались чересчур умиротворенными и ясными, и их откровенная безмятежность не слишком понравилась Ане.

Загрузка...