Ангелы и революция. Вятка 1923.

Веревочный театр

Веревочный театр — это человек с большим мотком веревки за спиной.

Он выбирает себе часть улицы или сквера или заходит в помещение и начинает растягивать веревку в нужные ему конфигурации. Декорации готовы: на этот раз они крепятся на двух скамейках, двух деревьях и неживом фонтане в Вороновском саду. Декорации похожи на паутину, лес и горсть кристаллов одновременно.

Хозяин театра вынимает из сумки на плече тряпичные личины: длинные носы, яркие рты и фиолетовые листья на щеках; вынимает также бумажные звезды, четыре солнца и пять месяцев. Светила висят повсюду на веревках, а личины — одна под другой — одеты на хозяине театра.

Он забирается в свои веревочные дебри и оттуда говорит: вот сейчас будет спектакль «Миорица» — о румынской овечке и трех пастухах, один из которых этой ночью увидит смерть.

Хозяин театра начинает кружиться в своих веревках, читать стихи и петь, еще танцевать, напевая и хлопая ритмически, при этом он откидывает личины, оставляя то одну, то другую, то третью — все по тексту.

Некоторые из его зрителей говорят: ему бы в пару скрипача или аккордеониста.

Но мы не знаем его планов и мнений о своем театре.

Спектакль заканчивается, и театр сворачивается очень быстро. Мы хотим застрелиться от избытка чувств и, ругаясь, отираем глаза. Дует ветер, где-то за садом играет знакомая музыка. Мы подходим к веревочному человеку и отдаем ему честь вместе со словами восхищения.

Он очень рад и таинственно показывает нам еще одну небольшую сумку на поясе, которой ранее мы не заметили. Он открывает сумку — сумка полна пуговицами, желтыми преимущественно, но есть и красные, и блестящие черные, и круглые деревянные, похожие на колеса, кроме пуговиц в сумке две катушки ниток. Что это? — наш вопрос. Это Пуговичный театр, ну, по-иному сказать, — кукольный. Если Веревочный театр можно назвать драматическим, то Пуговичный будет кукольным, — его слова. Так что перед вами еще и директор Пуговичного театра — могу рекомендоваться и приглашаю на спектакли, которых пока что не было.

Мы быстро прощаемся, потому что чувствуем, что глаза наши вот-вот бессовестно нас предадут. Мы уходим из сада.

Давай вернемся и застрелим проклятого пуговичника или удавим его же веревками, — предлагаю я на ходу. — Я так жить не могу, я как будто напился царской водки, глядя на его веревочно-пуговичное искусство, и теперь она гуляет во всех моих жилах.

Товарищ мой того же мнения и состояния духа.

Говорится одно, делается другое — и мы палим прямехонько в небо, ничуть не опасаясь ни за здоровье гуляющих там ангелов, ни за то, что за стрельбу без надобности револьверы у нас отберут.