Ангелы и революция. Вятка 1923.

Паучьи ножки

Моя жена похожа на паука, да да — на сенокосца — паука довольно большого. У нее нет четырех пар ног, а только две руки и две ноги — но когда она начинает перебирать ими, такими тонкими, длиннющими и острыми на сгибах — сенокосец о восьми ногах представляется себе довольно живо.

Жена на то и жена — и мне очень часто приходится видеть ее раздетой: она ползает по кровати в темноте и в светлое время суток, то проползет надо мной, то по моей ноге, то ждет меня, сидя на подушке; она ползает по комнате по моей просьбе — шевелит своими паучьими ножками, поднимая заостренные коленки куда выше головы, проволочными руками проворно отталкивается от стен, шкафов и пола, поворачивает длинными ключицами, качает головой, вращает языком и глазами — а я смеюсь и бросаюсь ее целовать. Откуда же ты выполз, такой сенокосец! — вскрикиваю я.

А еще то ночью, то под утро, то среди бела дня, когда ей вдруг захотелось поспать, а меня не было поблизости, когда, к примеру, просидев за подобными рассказами в кухне, я наконец вхожу в нашу комнату, а утро мутно белеет на оконных карнизах, — я вижу моего сенокосца, искомкавшего все простыни и закинувшего каждую из своих ножек в отдельный угол кровати, и хватаю его за брюшко, и он моментально обвивает меня, крепко, хлест-нахлест, как ему вздумается, чего-то урчит, пускает пузыри, пытается поцеловать.

Мне смешно, сенокосец теплый и огромный, голова болит, одежда разбросана по комнате.

Мне повезло — для писателя-примитивиста иметь жену, похожую на паука-сенокосца — это лучше всех чудес, ожидающих его в жизни: любовь, и нежность, и доброта, паучьи ножки, лягушиные лапки, богомолы и кузнечики, шуршащие на обоях, яркая крапивница, внезапно ворвавшаяся в окно и вылетевшая через балкон, июньский жук, которого мы вытаскивали из стеклянного плена оконной рамы, пчела на арбузе, гусеница в подарок…

В чьем сердце нет места паукам-сенокосцам и золотистой гусеничке, сидящей на дачном столике в день первого приезда в это лето, — тот чудовищно ограничен, тот плохой человек, тот просто мерзавец; и пусть любовь навсегда покинет меня, если я заберу свои слова назад.