Анна, где ты?

Глава 26

К тому моменту как инспектор Джексон закончил вежливые, но настойчивые расспросы, мистер Крэддок заметно приуныл. Он мог считать себя — и считал — образцом вежливости и философского спокойствия, но всякий, посмотрев на него со стороны, сразу бы понял, что он в дурном настроении. Он вошел в классную комнату, встал на прикаминный коврик и, обращаясь к спинке дивана, на котором лежала Эмилия, разразился речью. Куда катится мир, вопрошал он, к чему придет общество, если какой-то тип с замашками гестаповца смеет врываться в твой дом и требовать отчета о каждой минуте за целую неделю, о каждой прогулке и поездке.

— Где я был в тот день и тот час! Какой дорогой приехал! Сколько там пробыл! Я сохранял предельное спокойствие. Я сказал: «Мой дорогой инспектор, вы полагаете, я веду дневник своих отлучек из дому? Вы сами могли бы ответить на подобные вопросы? Если да, я могу вам только посочувствовать, ибо это означает, что вы так поглощены сиюминутной жизнью и ее приземленным материализмом, что не способны к более высокому уровню постижений… Что до меня, то я живу в мире мысли — я занимаюсь идеями. Я посвятил себя важной работе, влиянию планет, и я не в состоянии вспомнить, что делал третьего января в три часа дня. Может, был дома, а может, нет. Мог работать в кабинете, читать, медитировать. В Лондоне я точно не был. Я его презираю: шум, грохот, вредные вибрации. Единственный раз, когда я был в Лондоне за последнее время, — это когда ездил на предварительную беседу с мисс Силвер, которая, видимо, вспомнит дату, но это было не третье января.

Он надменно взглянул на мисс Силвер, которая сидела на кушетке и вязала. Глядя на Эмилию, она видела, что та ошеломлена столь гневной тирадой, грозными раскатами в голосе мистера Крэддока. Перехватив его взгляд, она спокойно сказала:

— По-моему, это было восьмого января.

Краткая передышка закончилась, Крэддок продолжал:

— Инспектору было буквально нечего сказать. Сохраняя безукоризненную вежливость, я сумел сделать ему строгий выговор. Люди столь низкого уровня малочувствительны, но я показал ему, что его нахальство меня совершенно не трогает. — В раскатистом голосе послышатся скрежет, когда он обратился к жене. — Если бы ты не потеряла самообладание, моя дорогая Эмилия, меня не подвергли бы таким неприятностям. Что на тебя нашло? В присутствии всех членов Колонии и двух офицеров полиции я заявляю, что мне нечего скрывать, и тут ты даешь волю своей непроходимой тупости и хлопаешься в обморок. Если ты не осознаешь, что из этой жалкой выходки могут быть сделаны, и, безусловно, уже сделаны определенные выводы, мой долг тебе на это указать.

Бледное лицо Эмилии стало еще бледнее — это было в некотором роде чудо, поскольку в нем уже не осталось ни кровинки. Она, не глядя, протянула руку к мисс Силвер, и та опустила вязанье и сжала ее пальцы. Они были холодными как лед и дрожали.

— Мистер Крэддок, ваша жена не в состоянии далее это выдерживать. У нее была бессонная ночь, изнурительное утро, она не завтракала. Я сообщила инспектору, что у нее слабое здоровье. Сейчас ей нужен покой, и я думаю, нет никакого смысла продолжать обсуждение того прискорбного инцидента, который был неприятен для каждого из нас.

Она остановила на нем взгляд, как прежде не раз останавливала его на самых разных людях: на нервных, на молчаливых, на умных, на чванливых, на дерзких, непокорных, заносчивых. Для каждого в нем находилась определенная краска: ободрение тем, кто нуждался в ободрении, упрек тем, кто заслуживал упрека, властность для взбунтовавшихся, но во всех случаях — проницательность и понимание.

Певерил Крэддок пережил ужасный момент: он не знал, что сказать! Слова теснились в мозгу, жужжали, как мухи, но он не мог их произнести.

Мисс Силвер продолжала держать руку Эмилии и пристально не него смотреть. У него уже вспотел лоб, когда она смилостивилась:

— Вас грубо оторвали от ваших исследований, не так ли? Я прослежу, чтобы у миссис Крэддок было все необходимое.

Она его отпускала. И он поспешил принять это благодеяние.

Когда он ушел, Эмилия отняла свою руку и прикрыла ею глаза.

— Лучше бы я умерла, — тихо пролепетала она.

Мисс Силвер снова взялась за свое вязание. Ритмично позвякивали спицы.

— О нет, моя дорогая, вы не правы, — решительно сказала она. — У вас трое детей, им требуется ваша забота. Это ваш долг. Спасительный долг.

— Я… делаю им… только хуже…

Слова разобрать было трудно, но мисс Силвер не сомневалась, что все поняла.

— Неправда, — сказала она. — Никогда нельзя сказать этого о человеке, который исполняет свой долг. Не подсчитывайте, что вы могли бы сделать или сколько от этого было бы пользы. Это неблагодарное и бессмысленное занятие. Делайте то, что можете сегодня, не жалея о вчерашнем дне и не страшась дня завтрашнего. — Помолчав, она добавила: — Вы очень нужны своим детям. Дженнифер сейчас…

Эмилия разрыдалась.

— Она так похожа на своего отца! Я не имею в виду внешне… характером. Мы с ним ссорились, уж не помню из-за чего…. он уезжал. Он писал статьи, делал зарисовки, а потом возвращался. Но на этот раз не вернулся. Он летел в Америку, самолет разбился, все погибли. Потом Фрэнсис оставил мне деньги… я вышла замуж за мистера Крэддока… — Ее голос становился все слабее и слабее, и на имени Певерила Крэддока она уткнулась лицом в подушку и замолчала.

В комнате воцарилась мертвая тишина.