Анти-Горбачев

Глава 2. Киев/Алма-Ата/НИИ-8

1 марта 1985 года. Киев, ЦК КПУ, Советская площадь

У Владимира Васильевича Щербицкого был очень хлопотный день — три совещания друг за другом, ни на одном из которых не удалось прийти к единому знаменателю, а под вечер у него был запланирован вылет в Москву. С целью возглавить делегацию СССР в страну вероятного противника, в город Нью-Йорк, на сессию Генеральной ассамблеи ООН. Он не хотел и не добивался этой поездки, но так решило коллективное партийное руководство, с которым не поспоришь.

Окна его кабинета в здании ЦК Компартии Украины выходили прямо на Советскую, бывшую Михайловскую площадь и далее на парк Владимирская горка. Он постоял некоторое время у окна, собираясь с мыслями, и совсем уже было решил плюнуть на недоделанные дела и ехать в аэропорт, как зазвонила вертушка АТС-1. По этому номеру дозванивались самые значительные люди государства, поэтому Щербицкий немедленно вернулся в своё кресло и поднял трубку.

— Добрый вечер, Владимир Васильевич, — сказала трубка голосом Романова, — как поживаешь?

— Спасибо, Григорий Васильевич, — откликнулся он, — твоими молитвами. В Нью-Йорк вот собираюсь, на сессию ООН.

— Слышал-слышал, — ответил Романов, — серьёзная поездка, растёшь на глазах.

— У тебя какое-то дело? — спросил Щербицкий, — просто извини, но у меня очень мало времени остаётся до отъезда…

— Да, дело, причём очень серьёзное, — немедленно отреагировал Романов, — как бы это получше выразиться…

— Да хоть как-нибудь выразись, — сказал Щербицкий, — только ясно и конкретно.

— Короче так, Володя, — перешёл на более дружеский язык Романов, — из заслуживающих доверия источников у меня есть сведения о весьма тяжёлом положении первого лица…

— Какая же это новость, — перебил его Щербицкий, — об этом известно многим и довольно давно.

— Ты не понял… если это раньше положение было просто тяжелым, то сейчас оно перетекло в состояние «весьма»… так понятнее?

— Продолжай, — попросил украинский лидер.

— Так вот, переход из состояния «весьма» в «крайнюю тяжесть» очень вероятен в ближайшие дни, а дальше ты сам понимаешь, что последует…

— И? — потребовал расстановки точек над И Щербицкий.

— И всё очень просто — ты просто не успеешь вернуться из Америки на заседание Политбюро, а значит что? Правильно, выборы нового главного пройдут без тебя.

— Ты намекаешь, что мне не надо туда ездить?

— Да, именно на это я и намекаю.

Щербицкий открыл пачку Казбека, закурил, выпустил кольцо дыма к потолку и только тогда сформулировал следующее предложение:

— Насколько точны твои сведения?

— Я доверяю им целиком и полностью, — отрезал Романов, — а вместо тебя мог бы поехать, например тот же Воротников — вот кому-кому, а ему совсем бы не стоит участвовать в том заседании Политбюро. В отличие от тебя.

— И как мне отказаться? — уже начал сдавать позиции Щербицкий.

— Мне что ли тебя учить, — резонно заметил Романов, — партийного работника с 50-летним стажем… пусть врачи у тебя найдут что-нибудь серьёзное, например.

— Я тебя понял… — ответил Щербицкий, — нам надо бы встретиться и обсудить вопросы не по телефону.

— Через 3-4 дня я назначу совещание по вопросам атомной энергетики, твоё присутствие будет обязательным… к тому времени ты должен выздороветь и приехать в Москву, вот тогда и поговорим.

— А за эти 3-4 дня… — начал Щербицкий.

— Нет, можешь не беспокоиться, ничего страшного за это время не произойдёт, — заверил его Романов. — И ещё я Динмухаммеда Ахмедыча подтяну, это тоже наш проверенный товарищ.

— Спасибо, дружище, — закончил разговор Щербицкий, — я этого не забуду.

И следом он тут же попросил секретаря вызвать его личного врача…

1 марта 1985 года. Алма-Ата, здание ЦК компартии Казахстана, Новая площадь

Динмухаммед Ахмедович Кунаев, 73 года, Первый секретарь Компартии Казахстана, член Политбюро и трижды Герой Соцтруда, сидел в своём кабинете в недавно отстроенном здании ЦК на Новой площади и напряжённо размышлял над только что состоявшимся разговором с Григорием Романовым.

Для осведомлённых людей не было никаким секретом наличие двух взаимоисключающих группировок в нынешнем составе Политбюро. В первую входили сторонники набирающего силу молодого Горачёва — министр иностранных дел Громыко, председатель КГБ Чебриков, Лигачев, Воротников и Шеварнадзе. Противниками Горбачева (в качестве альтернативы ими предполагались трое, строгой определенности тут не было) были Гришин, Романов, Щербицкий, сам Кунаев, а также дряхлый предсовмина Тихонов. Кандидаты и секретари ЦК не рассматривались, как на что-то влияющие лица. Таким образом, было фактическое равенство — пятеро за Горбачева, пятеро против. Весы застыли в неустойчивом положении и могли склониться в любую сторону.

Кунаев вытащил из ящика стола чётки, подаренные ему в прошлом году во время визита в Сирию, закрыл глаза и начал размышлять над текущим состоянием дел. Чётки помогали ему сосредоточиться… то, что сказал Романов, было чудовищной несправедливостью… значит что?... значит надо с этой несправедливостью бороться… под лежачий камень вода, как известно, не течёт, а если найти аналог этой поговорке на Востоке, то «движение благо, неподвижность смерть». Значит, будем бороться…

Кунаев вызвал секретаря из приёмной.

— Азамат, внеси изменения в мой календарь.

— Слушаю, Динмухаммед Ахмедович, — тот с готовностью достал из кармана блокнот и ручку, и то, и это было с эмблемой республиканского ЦК.

— 9 марта, 14-00, Москва, совещание по вопросам атомной энергетики. Со мной должны поехать главный инженер Шевченковской АЭС и начальник Семипалатинского полигона.

— Записал, Динмухаммед Ахмедович, — секретарь от усердия даже язык высунул. — Ещё что-нибудь?

— Чаю ещё принеси, сразу две пиалы… и меня больше ни для кого нет до вечера.

9 марта 1985 года. Москва, НИИ-8, совещание по атомной энергетике

Романов решил провести выездное заседание на площадке института, разработавшего и осуществляющего текущий контроль за реакторами серии РБМК. Присутствовали директор института Доллежаль, руководитель всей атомной отрасли академик Александров, начальник Минсредмаша Славский, а также Щербицкий с директором Чернобыля Брюхановым и Кунаев с начальником полигона в Семипалатинске.

— Товарищи, — так начал своё выступление Романов, — у нас сегодня в повестке дня один вопрос — безопасность реактора РБМК. Кто хочет начать?

Александров поднял руку.

— Григорий Васильевич, я не совсем пойму, с чем связана такая повестка и такая экстренность нашего совещания? Реакторы Большой Мощности Канальные, сокращённо РБМК, разработаны НИИ-8 уже более 15 лет назад. На текущий момент построено и эксплуатируется 15 единиц на пяти площадках — Ленинград, Курск, Смоленск, Чернобыль, Игналина. Нештатные ситуации случались, конечно, устройства сложные, при ежедневной эксплуатации могут произойти разные вещи, но критических ошибок в их работе замечено не было.

— Анатолий Петрович, — остановил его Романов, — а что вы скажете по поводу внесения дополнительной реактивности при опускании замедляющих стержней? По идее они же должны гасить эту реактивность…

— Действительно, такой недостаток имеется, — Александров с удивлением посмотрел на Романова, — но он достаточно несущественен. Николай Антонович, может быть вы осветите вопрос с технической стороны?

— Гм, — сказал, поднимаясь было генеральный конструктор, но Романов махнул ему рукой и он остался сидеть, — концевой эффект на реакторах данного типа имеет место — при опускании стрежней защиты идёт кратковременное увеличение реактивности, однако это повышение всего на несколько процентов и длится течение максимум десяти-пятнадцати секунд. Никаких критических явлений оно вызвать не сможет.

— Хорошо, — ответил Романов, — я бы всё же настаивал на изменении конструкции стержней в кратчайшие сроки. Второй вопрос у меня такой… давайте рассмотрим гипотетический эксперимент по испытанию режима выбега турбогенератора…

— Вы меня поражаете, Григорий Васильевич, — подал голос Александров, — откуда такие познания в тонкостях работы РБМК?

— После двух аварий на аналогичных блоках немного углубился в тему, — парировал Романов.

— Вы имеете в виду Три-майл и Ленинградский инцидент? — спросил Доллежаль.

— Да, именно их. Так вот… идет гипотетический эксперимент, персонал разгружает реактор, снижая мощность до примерно четверти расчетной. Но при этом по неопытности не удерживает этот режим, и мощность проваливается почти до нуля. Что дальше?

— Должен заметить, что персонал всех наших АЭС достаточно опытен, чтобы не допустить такое. Но я отвечу на ваш гипотетический вопрос — дальше идёт так называемое ксеноновое отравление, — ответил Доллежаль, — и последующий вывод реактора на номинальную мощность должен происходить в течение двух-трех суток.

— Правильно, — перелистнул Романов свои записки. — Пойдём дальше. Значит, в течение этих минимум двух суток реактор будет отключен от энергосети и выработка энергии станцией резко сократится, так?

— Не так уж и резко, — возразил Александров, — только на Чернобыльской станции, например, таких блоков четыре, но сократится, это точно.

— А персоналу, ответственному за эксперимент, это совсем не улыбается — по сути это провал и последующие оргвыводы вплоть до увольнения. Тогда что сделает персонал?

— Намекаете на быстрое растормаживание реактора? — спросил Доллежаль.

— Точно, — стукнул Романов ребром ладони по столу, — а что, если персонал наплюет на инструкции и быстренько начнет выводить блок в норму? А для этого надо вытащить все стержни, раз, и слить охлаждающую воду, два.

— Это запрещено всеми инструкциями, — запротестовал Александров, — более того, в систему встроена блокировка такого вмешательства.

— Но ведь блокировку можно отключить, верно?

Александров с Доллежалем с некоторой задержкой кивнули.

— Хорошо, идем ещё дальше. Стержни вынуты, вода наполовину слита — начинается резкий подъем мощности, перегрев подводящих каналов… могут они расплавиться хотя бы в паре каналов?

— Это сложный вопрос, — замялся Александров, — теоретически да, а на практике никто не проверял.

— А мы и обсуждаем теоретические вещи, — заметил Романов, — значит, каналы расплавляются, вода кипит, превращаясь в пар, давление внутри реактора растёт. На какое, кстати, давление рассчитана оболочка?

— 6 МегаПаскаль, — отозвался похоронным тоном Доллежаль.

— Вполне может ведь и превысить эту планку, — продолжил Романов. — А дальше у нас идет взрыв, срыв верхней крышки реактора, полное расплавление активной зоны и радиоактивный выброс реакторного топлива в окружающую среду. Какой обычный уровень радиоактивности в графитовой оболочке, подскажите, Анатолий Петрович?

— Несколько тысяч рентген, — ещё более убитым тоном сообщил Александров. — Только этого не может произойти никогда, все, что вы теоретически предположили.

— Есть такая поговорка «никогда не говори никогда», — ответил ему Романов. — Если есть хотя бы одна миллионная доля вероятности такой аварии, мы должны её исключить. Потому что жизни людей, работающих на станции и проживающих рядом со станцией обойдутся нам очень дорого. Очень. Я уж не говорю об ущербе для экономики и имиджевых потерях во всем мире.

— И какой же из сегодняшнего заседания последует вывод? — это взял слово министр среднего машиностроения Славский, молчавший до этого.

— Записывайте, — ответил Романов, — доработать конструкцию замедляющих стержней, раз, срок 1 сентября. Запретить все несогласованные эксперименты на реакторах этого типа… да просто все эксперименты запретить на… ну на календарный год, например, это два. Срок — завтра. Укрепить руководство Чернобыльской АЭС, три. Срок — в течение месяца.

— В каком смысле укрепить? — взвился директор Чернобыля Брюханов, — и почему именно Чернобыльской, у нас же пять площадок с РБМК?

— Позвольте мне не отвечать на последний вопрос, — поморщился Романов, — информация достаточно конфиденциальная. А по поводу укрепления… надо перевести заместителя главного инженера Анатолия Дятлова и вас, товарищ Брюханов, на другую работу. Туда, где нет реакторов РБМК.

— А основания? — продолжил Брюханов. — Дятлов опытнейший инженер, у него 20 лет стажа на АЭС. Я тоже немало времени проработал в Чернобыле.

— Товарищ Славский, придумайте основания, — вторично поморщился Романов, — а я обязательно проверю. И последнее — я выйду с предложением полностью прекратить производство новых блоков РБМК. Надо переходить на более безопасные вещи.

— Вы имеете ввиду ВВЭР? — уточнил Александров.

— Да, именно их.

На этом совещание было закрыто, а Романов предложил Кунаеву и Щербицкому, промолчавшим всё это время, остаться и побеседовать о жизни.