Антология русского советского рассказа, 40-е годы

Вечерние тени

День был жаркий, грозовые тучи, густые и мрачные, собирались то здесь, то там, молнии прорезали их, вдали рокотали громы, и глухо шумел лес.

Гнетуще-тяжелая предгрозовая духота раздражала Мартына. Он тосковал и сердился на себя. Он и сам не знал, зачем ему надо было приезжать в места, где когда-то в кругу друзей он проводил беззаботные, легкие часы. Друзей давно уже не было здесь: война поразбросала их по разным краям, и чужие, незнакомые люди жили в их домах.

В речушке, попавшейся на пути, Мартын нашел глубокий бочажок и выкупался, но и это не подбодрило его. Ворона села на березовую ветвь и угрюмо, косым взглядом смотрела на Мартына. Он крикнул на ворону, она повела шеей и улетела с сердитым карканьем, словно предвещая недоброе человеку, нарушившему ее покой.

Мартын вылез из бочажка. В воде отражались все те же черные клубящиеся тучи, выползающие на небо, но они уплывали в бесконечность, не подарив земле ни капли влаги.

К вечеру небо очистилось, улеглись порывы ветра и солнце, медленно скользя к черте горизонта, ласкало землю теплыми лучами.

Выйдя из леса и увидев чистые небеса и изгиб шоссе, залитый мягким вечерним светом, Мартын успокоился.

Добрый, простой мир лежал перед ним. Белую закругленную линию шоссе на всем протяжении до самого моста через речку сопровождали могучие сосны. Шоссе шло вдоль пологого оврага; весь склон его до ручья был засеян овсами. На противоположном скате рос картофель и виднелась яркая зелень свеклы, а дальше, за желтым квадратом ржаного поля, раскинулся поселок — тот самый, который Мартын так старательно обходил. Он подошел к нему с противоположного края; здесь он никогда не бывал.

Овраг кончился в лесу. Последние лучи солнца положили тени деревьев на овсы и картофель, а один луч — длинный и узкий — пробился сквозь ряды сосен и разрезал поле светлой межой.

Ребятишки возились внизу, в ручье; блеяла коза, привязанная в лесу; щенок тявкал в поселке… И Мартыну показалось, что он уже читал когда-то описание этого места. Здесь жизнь, вспомнилось ему, идет плавно, как плавно стелются поля, как плавно и безмятежно льется речка среди отлогих, тихих берегов…

Он лег на траву около придорожной сосны и устремил взгляд в бледно-голубое небо, где виднелся прозрачный серп месяца. Деревья стояли неподвижно, возвышаясь над всем видимым миром. Легкое, белоснежное облачко проплыло над вершиной сосны и исчезло, словно растаяло в бесконечном просторе неба; ветерок на миг прошелестел в ветвях и тут же замер.

Четыре года Мартын пробыл в походах, в чужих краях. Часто представлял он себе там родимые места; часто так же, как вот теперь, лежал, глядя в небо и силясь вообразить, что он там, где все ему привычно и любо. И всегда какая-нибудь ничтожная деталь возвращала его к действительности: то окажется, что лес растет на мшистом ложе, чего никогда не видел он у себя, то через ручей, такой похожий на множество ему подобных дома, перекинут мостик совсем другой формы.

Теперь перед ним было то, к чему он стремился всей душой, что дорого и свято и что стало еще более дорогим и святым после этих лет войны, потому что во имя этого пролита кровь тех, кого Мартын никогда уже не встретит, никогда не найдет.

Узкая полоса вечернего света переместилась и легла около Мартына, он мог дотянуться до нее. Все его тело покрывали тени деревьев, а рука, загоревшая под солнцем многих стран, была освещена. Потом солнечный луч, подобно лучу прожектора, переместился еще ближе к Мартыну, коснулся его головы, и он полежал еще несколько минут, согреваемый кротким светом вечера.

Когда луч уполз дальше к шоссе, Мартын встал и направился к поселку. Солнечный луч как бы снял с него всю тяжесть дня; ничто не теснило сердце, и он шагал к поселку бодрым солдатским шагом, как бывало, с кителем, накинутым на плечи, с открытым воротом рубашки.

У дома, где некогда жили его приятели и где жила Варя, он замедлил шаг.

В глубине садика, около веранды, в плетеном соломенном кресле сидела молодая женщина в пестром платье; она вязала. Мартын, услышав пощелкивание длинных спиц, остановился у изгороди, увидел гамак и столик, окрашенный в зеленый цвет, и самовар на столе у веранды.

Все как было, все знакомо, кроме этой молодой белокурой женщины в пестром платье… А так, войди сюда, сбрось китель, сядь на траву, повремени несколько минут — и кто-нибудь из обитателей выйдет, улыбнется, крикнет в открытую дверь: «Мартын приехал!» В доме начнется суета, Варя вынесет скатерть и, холодно кивнув Мартыну, скажет: «Что-то вас давно не было, майор!»

Мартын вздохнул, закрыл на миг глаза и услышал, что его окликают: женщина спрашивала, кто ему нужен.

— Не найдется ли у вас стакана молока? — сказал Мартын.

— Входите! Калитка справа от вас.

Мартын, просунув руку в щель между штакетником, нащупал вертушку и открыл калитку.

— О! — вежливо улыбнулась женщина. — Вы знаете тайну нашей калитки!.. — Она вопросительно посмотрела на него.

— Да, — рассеянно ответил Мартын, — я тут бывал… Часто бывал когда-то… — Он осмотрел вертушку. — Я сам прибивал эту штуку. Прежние хозяева были люди нерадивые, калитка у них вечно была настежь.

— Вы знали Ремневых?

— Знал.

Женщина снова улыбнулась, на этот раз не только отдавая дань вежливости, но и приветливо.

— Очень рада! — проговорила она. — Я сейчас принесу молока, — и поднялась, оставив вязанье.

— Что это вы вяжете? — спросил Мартын, разглядывая ее работу.

— Матери к зиме.

— Хорошо, мастерица вы. Вы уж простите меня за вторжение.

— Нет, нет, что вы! А я, признаться, удивилась: стоит военный, рассматривает дом, словно хочет снять дачу…

— Разве вы сдаете дачу?

— Нет, я так, к слову… А впрочем, что ж это я?! — И, заторопившись, женщина ушла.

Мартын надел китель, провел гребнем по волосам, опустился в кресло. Рядом лежали маленькая белая шапка и деревянная рапира. Мартын повертел ее в руках, усмехнулся.

Женщина вошла с кувшином и блюдом, на котором лежал хлеб.

— Это Мишина рапира, — сказала она, — моего старшего. Играют в рыцарей, крестоносцев вспомнили, госпитальеров каких-то. Ходят с исцарапанными носами! Сейчас должны прийти, купаются. Садитесь! Молоко свежее, мама только что подоила корову.

Мартын крепко посолил хлеб, налил молока в стакан и начал есть. Женщина снова принялась вязать, изредка поглядывая на Мартына.

— Вы как-то очень аппетитно кушаете, — и светлая улыбка озарила ее неправильное миловидное лицо. — Вы мне напомнили мужа: он тоже так ел — как-то особенно вкусно.

Мартын хотел спросить, почему она вспомнила о муже в прошедшем времени, но удержался. Женщина поняла невысказанную мысль:

— Он был железнодорожником, начальником службы тяги. А погиб под Смоленском, в самые первые дни. Бомба попала в поезд… — Глаза ее затуманились. — Много их погибло. И старик Ремнев, Иван Ильич, тоже погиб.

Они долго молчали.

— Я не знал, что он погиб, — голос Мартына прозвучал глухо. — Жаль… Могучий и хороший был человек.

— Да, собирался прожить до ста лет, — женщина вздохнула.

Мартын отставил стакан.

— Вы не стесняйтесь. У нас хорошая корова, молока хватает. — Женщина поднялась, чтобы наполнить стакан.

Мартын предупредил ее:

— Не беспокойтесь, я сам. — Он внимательно смотрел на струю молока, мягко льющуюся из кувшина. — А эту дачу, — сказал он потом, — вы ее купили или как?

— Наш дом сожгли. Тут упало много зажигалок… И дом Васиных сожгли, и Мячиковых. Вы их, вероятно, знали: они ведь дружили с Ремневыми.

— Да, да!..

— Ремневы уехали в Сибирь, а меня попросили пожить у них. Потом они там остались, а я им написала, что куплю, если в рассрочку… Понемногу плачу, они не торопят.

Мартын отхлебнул молока и задумался. Вот как: отца Вари нет в живых, а Варя в Сибири, сюда уже никогда не вернется, дачу продали…

— Где же они живут?

— Где-то под Омском. Варенька там вышла замуж, двое детишек у нее. Вы ее, конечно, знали?

— Знал, — коротко ответил Мартын, сдерживая вздох.

Мир перестал ему казаться теплым и добрым: снова лишь чужое окружало его. И этот зеленый стол новый… Тот вечно качался на единственной ножке в центре; и гамак слишком нов; и дом, где было ему так весело и уютно, хмуро, исподлобья смотрит на него, как бы спрашивая: «Зачем ты тут? Чего тебе надо? Тут даже трава вырастала шесть раз после того, как ты в последний раз ходил здесь…»

— …И уж бог ее знает, как она нашла человека по себе, — донеслись до него слова женщины. — Холодная была девушка, дерзкая. А вот поди ж ты! Всему свой срок, каждому человеку.

— Да, — с угрюмой усмешкой отозвался Мартын, чувствуя, как сердце его снова наполняется раздражением. — Долго она искала. Ну что ж, не завидую тому человеку! — добавил он сухо.

Женщина не ответила.

Мартын отставил недопитый стакан.

— Можно закурить? — спросил он.

— Да, конечно… А что же молоко?

— Спасибо, я уже сыт.

— Такой крупный человек — и так мало ест! — Женщина покачала головой. — А я-то думала, вам и кувшина мало.

Мартын невесело рассмеялся.

— Нервы, — прибавила женщина, — все стали нервные, оттого и мало кушают.

— Возможно.

Мартыну хотелось поскорее уйти, остаться одному со своей горечью.

— Простите, — сказал он, — сколько я вам…

— Что вы! — отмахнулась женщина. — И как вам не стыдно?! Ведь не чужие мы люди, — сказала она просто. — Посидите, поезд в город пойдет почти через час. Вам ведь в город?

— Да.

— Жарко там, душно, ужас! Вы там служите?

— С завтрашнего дня начну.

Завтрашний день среди четырех стен, в духоте, за бумагами ему, привыкшему к свободе и просторам, казался невозможным. Мартын и не думал о нем. Это завтра, а сегодня последние часы отпуска он проведет сам с собой.

— А Варенька, — как бы мимоходом проговорила женщина, — приезжала сюда этой весной.

— А-а! — отозвался Мартын, стараясь казаться безразличным к этому сообщению.

— И, знаете, я не узнала ее, право. Такая бойкая, такая добрая! Видно, время пообточило углы. Между прочим, — женщина искоса посмотрела на Мартына, — все спрашивала, не заходил ли сюда майор Кравченко, не оставлял ли записки.

— Да? — тем же тоном деланного безразличия произнес Мартын и притворно зевнул: — Кто же он, этот майор?

— Не знаю. Друг или знакомый. Велела, если зайдет, дать их адрес, попросить написать им. «Все, — говорила, — вспоминают о нем, весь дом. Не знают, что с ним, очень беспокоятся…» Выходит, друг.

Вечерние краски сгущались, все вокруг растворилось в сумерках, прохладой потянуло из оврага. Лишь желтый квадрат ржаного поля еще оставался ярко освещенным; на него упала тень сосны, одиноко стоящей среди поля, — резкая тень, похожая на силуэт, вырезанный из черной бумаги и наклеенный на желтый фон.

— Вы не беспокоитесь за ребятишек? — спросил Мартын. — Что-то их долго нет.

— Ничего с ними не будет. Я, знаете, не из тех, что дрожат над детьми каждую секунду, как клуша над цыплятами. Да, право, — угадав недоумение Мартына, добавила она, — ведь я еще не записалась в старухи.

— Рано записываться! — откровенно рассмеявшись, проговорил Мартын.

— Они у меня растут свободно, я их не тормошу.

— Без отца все-таки плохо?

— Да, конечно, мужчина в доме — важная фигура, — с улыбкой сказала она и уже серьезно добавила: — Особенно когда растут мальчики.

— У вас их сколько же?

— Двое: одному — пять, другому — семь. Хорошие ребятишки. Бабушка содержит их в большой строгости. Моей маме, знаете, под семьдесят, а она работает за трех мужчин. Ее тут кругом зовут железобетонной. Вот уж верно!.. Да вот она сама.

Маленькая, худенькая старушка подала Мартыну сухую, узкую, темно-коричневую руку.

— Варенька, — сказала она, — что же это наши пострелята? Ужинать бы пора. — Она приложила ладонь к глазам и без стеснения рассмотрела Мартына. — Вы, батюшка, отужинаете с нами?

— Нет, спасибо, — заторопился Мартын, — я уж и без того надоел вашей дочери.

— Да что вы, какое! Она у меня охотница поговорить, право. Охотница, а не с кем, соседство у нас скучное-прескучное, все молчком. Дюжий-то вы какой, большой-то какой, боже мой!

Мартын и Варя весело рассмеялись.

— Так я, батюшка, и вам уж тарелочку поставлю. Не обессудьте, чем богаты! — Старушка ушла в дом.

— Видели? — спросила Варя. — Ни единой седой волосинки.

— Значит, и вас зовут Варей?

— Да. Так вот о Варе… Вы сказали: зачем ей нужен тот майор? Видите: вот там тень на поле? Каждый вечер она появляется на этом месте в свой час и уходит… Так и человек: он всегда появляется в памяти в свой час.

— Да, — задумчиво сказал Мартын, — это так. Но ведь это вечерняя тень, только и всего.

— И тень дорога, если к ней привыкнешь. Этот майор, вероятно, забыл уже Варю. А мы помним тех, кто нас любил. Долго помним!

— Никого он не забыл, тот майор! — вырвалось у Мартына.

Варя снова искоса посмотрела на него.

— Тем более, — сказала она, — тем более он дорог ей. Должно быть, она это знает.

— Не может она этого знать. Да и какое ей дело: забыл, не забыл? — Раздражение снова охватило Мартына.

— Нет, она знает, ее сердце знает! — твердила Варя. — Сердце все знает…

В сад вошли дети — светловолосые курчавые мальчики, поразительно похожие на мать, с такими же миловидными неправильными чертами лица, коричневые и стройные.

— А вот и мои мужчины! — весело сказала Варя. — Ну, ЧТО ж мы молчим?

Мальчики с нескрываемым любопытством рассматривали Мартына.

— Здравствуйте! — хором сказали они.

— Здравствуйте, — ответил Мартын, — здравствуйте, друзья!

После недолгого молчания младший спросил:

— Эта крайняя ленточка у вас за Кенигсберг, Верно?

— Верно.

— У вас одиннадцать ленточек, ого-го!

— А машина у вас есть? — спросил старший.

— Нет, машины у меня нет.

— Э-э! — разочарованно протянули дети.

— Ладно, — сказала мать, — вымойте ноги да ужинать. Вас ждем.

— До свидания! — хором выкрикнули мальчики и зашагали к дому, оглядываясь на Мартына.

— Хорошие ребятишки!

— Знают все марки машин, все ордена, как полагается. Ничего, не лентяи… Да ведь у нашей бабушки не очень-то поленишься: сама любит работать и другим спуску не дает.

— Хорошая у вас семья, Варвара…

— Антоновна… А ведь вас Мартыном Петровичем зовут?

— Откуда вы знаете? — вспыхнул Мартын.

— Да ведь вы и есть тот майор… — лукаво сказала Варя. — Я это тотчас сообразила. Как вы стояли, как рассматривали дом.

Мартын от смущения не знал, что сказать.

— Нет, вы должны им написать. Они вас тоже любят и будут очень рады, что вы нашлись, право. Дать вам их адрес?

— Потом…

Они помолчали.

Квадратное ржаное поле, слабо освещенное догоравшим закатом, еще резко выделялось на сумеречном фоне. Но вот потух последний отблеск солнца, и от поля осталось лишь неровное, блеклое пятно.

— Вот и все! — с печалью проговорил Мартын. — Вот и нет тени.

— Но она будет завтра, я же сказала вам.

— Страшно, если человек остается в сознании другого только как тень, правда?

— Но вон та сосна, которая каждый вечер бросает тень на рожь, она живет и днем, — возразила Варя.

— Что вы хотите этим сказать? — с любопытством спросил Мартын.

— Я хочу сказать, что в сознании другого можно оставаться не только тенью…

— Да, это так, — проговорил Мартын, — это так…

— Я думаю, — тихо сказала Варя, — самое важное в жизни — сохранить привязанность к людям. Если они, конечно, заслуживают этого, — прибавила она. — Что может быть дороже старых друзей?!

Дом, исподлобья посматривавший на Мартына, будто улыбнулся ему, словно говоря: «Я тебя знаю. Ты был моим другом. Я знаю, как тебе было хорошо здесь всегда. Ушли те люди, а мы с тобой старые друзья! Дух дружбы, брат, не выветрился за эти годы! Забудь о тенях. Дружба живет всегда, помни это, помни!»

— Ужин готов, — донесся до них голос бабушки.

— Ужинать, мама! — сказали дети, они стояли в окне рядом.

Во время ужина Мартын не успевал отвечать на вопросы детей, задаваемые вразбивку и хором. Потом он попрощался с детьми и с бабушкой… Варя провожала его до оврага, шли они молча; вечер был теплый и тихий, сильно пахло скошенным сеном от стогов на лугу.

У спуска в овраг Варя сказала, что должна идти домой, надо уложить детей, приготовить все к утру: она уезжает в город.

— Вы служите? — спросил Мартын.

— В Тимирязевской академии. Мы с Ремневой Варей кончали вместе. До свидания! — Она подала ему руку.

— До свидания.

— Но вы забыли адрес Ремневых, — вспомнила Варя. — Хотите, я схожу? Я быстро…

— Не надо. По крайней мере у меня будет предлог, чтобы побывать у вас еще раз.

Варя рассмеялась и ушла.

А Мартын шел по белому шоссе мимо величавых сосен и вспоминал то, что сказал ему старый дом: «Забудь о тенях и помни: дух дружбы живет всегда. Помни это, помни!»