Антология советского детектива-14. Компиляция. Книги 1-11

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лучи солнца пробились сквозь низкие тучи и заскользили по речной глади широкой полосой золотистых бликов. Высокий клепаный нос катера легко вспарывал и переворачивал светло-серые воды тихого Дона.

Начальник разведывательного отдела штаба Кавказского фронта Борис Владимирович Артамонов задумчиво смотрел с кормы катера на сонную казачью станицу, лежащую на крутом яру правобережья. Здесь год назад он стоял с товарищами на краю обрыва: командовал расстрелом начальник контрразведки Донской армии полковник Богнар. И теперь Артамонову слышится его голос: «Заряжай!», «Готовьсь!», «Пли!» Тогда он сумел уловить момент залпа, чуть подался влево, и пуля угодила в плечо. Упав с высокого яра, более двух часов пролежал на берегу, а ночью уполз в густую вербовую поросль ерика. Там его и нашли свои. Артамонову повезло. Он выжил, поправился и вот уже несколько месяцев снова трудится в штабе Кавказского фронта.

За плавным поворотом реки показалась тополиная роща. Вдоль нее от дальнего кургана к реке тянулась дорога, поросшая по обочинам бурьяном и чернобылом.

Артамонов взял портфель.

— Подруливай к берегу у рощи, — распорядился он.

Катер приткнулся к пологому берегу. Артамонов легко выскочил на светлый сыпучий песок. В этот же момент из-за старого тополя, увенчанного густой раскидистой кроной, вышел высокий молодой человек в гимнастерке с накладными карманами. Легким движением руки он поправил белокурые волосы и, привычно одернув гимнастерку, направился к катеру широким, размашистым шагом. Артамонов невольно представил его в форме белогвардейского полковника и остался доволен: «Выправка и стать, спокойствие и уверенность движений — лучше и желать не надо, особенно офицеру интендантской службы».

— Доброе утро, Павел Алексеевич, — приветствовал он Наумова. — Наверно, удивлен, что тебя сняли с московского поезда и привезли сюда?

Павел молча пожал плечами и добродушно ответил:

— Думаю, для того чтобы угостить ухой.

Артамонов улыбнулся и, закинув руки с портфелем за спину, пошел по берегу. Борис Владимирович казался приземистым. Но стоило высокому, стройному Павлу подойти к нему — и сразу стало видно, что они почти одного роста.

— Пока Миша сообразит уху, мы с тобой побеседуем.

Они углубились в рощу и остановились в тени тополя.

— Для всех — ты уехал к новому месту службы в Москву. В действительности тебе поручается ответственное, опасное и трудное задание. — Сосредоточенность его небольших, глубоко посаженных серых глаз, сдержанность жестов — все это настраивало на серьезный разговор. — У Врангеля опытная войсковая контрразведка. Это как раз та группа южной контрреволюции, которая избежала разгрома и почти в полном составе укрылась в Крыму. Она поставила под жесткий контроль службы штабов. Возглавляет контрразведку полковник Богнар.

— Тот самый? — Павел махнул рукой в сторону крутого яра у станицы.

— Да, тот самый, Ференц Карлович Богнар, — подтвердил Артамонов, но углубляться в воспоминания не стал. — Ты появишься в Крыму как полковник интендантской службы. Постарайся, чтобы твои знания, полученные в коммерческом училище, и опыт работы начальником тыла девятой стрелковой дивизии помогли быстро определиться в один из крупных органов снабжения врангелевской армии.

Борис Владимирович протянул Павлу портфель.

— Возьми, — продолжал он. — Здесь необходимые для тебя документы и материалы. Изучай и вживайся в новую должность и звание.

…Получив неделю назад назначение в Москву, в аппарат народного комиссара продовольствия Александра Дмитриевича Цюрупы, Павел очень обрадовался. Он не мог дождаться, когда наконец окажется в столице, пройдется по опоясанной трамвайными линиями Красной площади, полюбуется красным флагом, развевающимся над золотыми царскими орлами. Побывает у Малого театра и посмотрит отметины на его стенах, сделанные пулями красноармейцев отряда Артамонова. Юнкера тогда не выдержали удара и перешли в «Метрополь». Артамонов рассказывал, как красногвардейцы подкатили орудие и расстреляли засевшую там контру, как сахарозаводчик, купивший перед революцией «Метрополь» за пять — десять миллионов рублей, плакал, осматривая дыры в стенах, и подсчитывал, во что ему обойдется ремонт…

Павел мечтал о Москве, рвался к новой работе. И вдруг на станции Новочеркасск в купе влетел юркий стремительный Габо Даридзе, по кличке Исари, что означает «стрела».

— Гамарджоба!*["232] — крикнул он гулким, словно эхо в горах, голосом и, схватив чемодан, выскочил из купе: — Быстрей, пожалуйста!

…Артамонов уловил во взгляде Павла тень сомнения.

— Тебя смущает высокое звание офицера интендантской службы? — спросил он.

— Да. В управлении снабжения, безусловно, знают всех интендантов в чине полковника, — сказал Павел.

— Могу тебя заверить, что ни начальник управления, генерал Вильчевский, ни его заместитель, генерал Домосоенов, никогда не сталкивались с полковником Наумовым — начальником тыла третьего армейского корпуса Западной армии адмирала Колчака.

— Где он сейчас?

— Погиб в февральских боях на реке Тобол. Таким образом, ты поедешь в Крым даже под своим именем… Если я не ошибаюсь, тебя знавали многие английские сотрудники Англо-Кубанского нефтяного общества как человека, близкого к семье инженера Джона Дайвера, а затем как переводчика.

— Да, по окончании коммерческого училища я некоторое время работал в этом обществе переводчиком.

— Замечательно. Если ты встретишься, например, со своим давним знакомым, а ныне работником английской миссии в Крыму… представляешь какие козыри получит от такой встречи полковник Наумов. — Артамонов показал на портфель. — Здесь ты найдешь все необходимые материалы. Освежи в памяти должностных лиц Англо-Кубанского общества — их отношения и многое другое, вплоть до нашумевшего дела по поводу спекуляции акциями. Внимательно просмотри документацию интендантской службы. Несколько дней поживешь в этой станице. Устроился хорошо?

— Неплохо.

Они пошли вдоль берега, густо поросшего сосняком, ракитником и красноталом. Артамонов говорил негромко, спокойно, как говорят о событиях, которые хотя и важны сами по себе, но не могут оказать определяющего влияния на общий ход борьбы.

— Учти одно важное обстоятельство: на Кубани и в Причерноморье свирепствуют белогвардейские банды — осколки армии генерала Морозова. Дело осложняется еще и тем, что на Кубань наложена продразверстка в шестьдесят пять миллионов пудов и объявлена принудительная закупка свыше шестидесяти тысяч лошадей для Западного фронта. Это, разумеется, не могло не сказаться на поведении казачьей верхушки. Часть ее потянулась в плавни и в горы. Там образовались местные банды. Движение по дорогам крайне опасно.

Возле крутого косогора Артамонов остановился, вытащил из своей полевой сумки схему расположения банд в тылу 9-й Кубанской армии и развернул ее. Павел обратил внимание, что зеленым цветом обозначены целые районы их действий, показана численность и названы фамилии командиров.

— Видишь, какая густая сеть банд, особенно южнее линии Тамань — Екатеринодар — Армавир — Пятигорск? Вот почему мне кажется, что до границы с Грузией тебе лучше ехать под видом корреспондента английской газеты. Это избавит от случайностей, если на поезд вдруг нападут. От Ростова до Невинномысска поедешь поездом, там тебя встретят и проводят до аула Тиберда, а затем наш проводник проведет через Клухорский перевал в Грузию. Связь с нами будешь держать по «сухумскому каналу».

Через несколько дней после этого разговора они снова встретились у тополиной рощи. Беседа была короткой, деловой. Артамонов убедился, что Павел хорошо подготовился к новому заданию. Свободно разбирается в документации и делах интендантской службы, легко ведет разговор о знакомых из Англо-Кубанского нефтяного общества. Даже слишком легко. Борис Владимирович посоветовал ему хотя бы немного «напрягать память», как это делает человек, вспоминающий события прошлых лет.

— Ну, что ж, неплохо, — заключил он. — Теперь посмотри внимательно на эти фотографии. Это твой связной Мефодий Кириллович Манов — извозчик, работает у нас давно, стар, но крепок. А это Гавриил Максимович Лобастов, управляющий имением «Мелас». Через него мы держим связь с крымским подпольем. Сейчас он один из руководителей подпольного центра. Человек сильной воли и большого ума. Он хорошо законспирирован. Запомнил?

— Да.

— Явкой «Мелас», — предупредил Артамонов, — воспользуешься только в самом крайнем случае.

Они обнялись. Борис Владимирович легко ударил Павла по плечу:

— Ну, давай, Павлуша…

— До свидания, Борис Владимирович.

— Помни, в любой борьбе выигрывает тот, кто упреждает. И еще одно: случайность — спутник разведчика. Больше шансов у того, кто лучше использует случайные обстоятельства.

На площади развернутым фронтом к памятнику адмиралу Нахимову стоят войска. Их ровные ряды огибают площадь и тянутся вдоль Екатерининской улицы. Против памятника толпятся большая группа высших чинов белой армии, гражданских ведомств и представители союзнических миссий. Балконы и окна окружающих зданий пестрят разноцветными платьями и костюмами, крыши усыпаны ребятишками. Все нетерпеливо посматривают в сторону Екатерининской улицы.

Со стороны морского собора послышался колокольный звон. Ему отозвались колокола с разных концов города.

— Владыка закончил обедню, сейчас начнется крестный ход, — сказал войсковой атаман Всевеликого войска Донского генерал Богаевский и, расправив на толстом животе складки гимнастерки, снял фуражку с круглой головы, перекрестился.

Солнце поднялось в зенит, когда крестный ход во главе с викарным епископом Вениамином и присоединившиеся к нему в пути крестные ходы из других церквей появились на Нахимовской площади. Послышались команды: «Равня-айсь!», «Сми-ирр-но!..» Войска замерли. Ряды линейных направляли потоки крестного хода так, что между ними и строем войск оставался широкий коридор, а пространство от памятника до колонных ворот на Графскую пристань было свободным.

Колокольный звон прекратился. Епископ Вениамин направился к установленному против памятника аналою. Молодой красивый владыка осеняет народ массивным золотым крестом. За ним шествует священник морского собора Макарий, облаченный в новую епитрахиль и фелонь. В его руках — икона святого Николая-угодника старинного письма, в золотой оправе, с ризой, расшитой жемчугом. Следом степенно вышагивает с киотом*["233] в руках дьякон Савелий. За ними тянется вереница священнослужителей со свечами и кадилами. От курения ладана в неподвижном воздухе стоит дым. Яркие лучи солнца раскрасили его в светлые тона. Над площадью плывут стройные, торжественные звуки церковного хора.

С другой стороны площади, от гостиницы «Кист», медленно и степенно идет правитель и главнокомандующий войсками юга России генерал-лейтенант Врангель. Его сопровождают начальник штаба генерал-лейтенант Шатилов, председатель правительственного сената Кривошеин… Офицеры в парадной форме чеченской дивизии несут огромный венок. На широкой трехцветной, как флаг Российской империи, муаровой ленте надпись: «Нахимову. В благодарность за пример героизма и самопожертвования. Врангель».

Главком подходит к аналою и останавливается перед епископом Вениамином. Его крупная голова с резкими чертами лица и тяжелым надменным взглядом возвышается над толпой. Черная черкеска плотно обтягивает сильное стройное тело.

Владыка взял из рук священника Макария икону и повернулся к Врангелю. Тот преклонил колено. Осенив его крестным знамением, владыка торжественно произнес густым басом:

— Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты — Петр, что значит — камень, твердость, опора. Ты победишь, ибо сегодня день благовещания, что значит — надежда, упование. Ты победишь, ибо сегодня храмовой праздник церкви того полка, которым ты командовал в мировую войну.*["234]

После благословения состоялся молебен, а затем владыка обратился к войскам. Он говорил о тяжких страданиях, ниспосланных России свыше как искупление за грехи всех слоев русского народа.

— Сыны мои! — Епископ Вениамин взмахнул крестом, как мечом. — Благословляю вас на борьбу и подвиги во имя воскресения самодержавной России!

И двинулся вдоль строя частей, окропляя войска свяченой водой.

Казалось, Врангель весь поглощен церемонией. Но эта великая ектенья не проникала в его сознание. Он думал о своем.

«То, что генералу Фостикову удалось установить связь с большинством командиров повстанческих отрядов и частей бывшей армии генерала Морозова, застрявших в предгорьях Кавказа, — думал Врангель, — подтверждает верность моей идеи о возможности создания из них ударной группировки, которая… Боже мой, это же блестяще, и если все произойдет так, как задумано… Генерал Фостиков тонкий дипломат и серьезный организатор. Если все пойдет хорошо…»

Мысль о возможном захвате Дона и Кубани возбуждала и вызывала энергию, но не снимала глубокой озабоченности. Все эти дни Врангель не мог забыть сообщение о позорном предательстве Кубанской рады. Ему доложили, что «тифлисские сидельцы» — так он называл группу членов Кубанской рады, которые осели в Тифлисе, — отмежевались от него, объявив себя «самостийными». Председатель рады Тимошенко при поддержке товарищей председателя Султан Шахим-Гирея, Воротинова, Горовца и других протащили сумасбродные решения: «Во-первых, немедленное прекращение всяческой помощи Врангелю; во-вторых, организация сил кубанского народа для образования независимой демократической республики; в-третьих, договор с генералом Врангелем, заключенный Кубанским краевым правительством, признать недействительным… и, наконец, признать необходимым энергичную идейно-политическую борьбу с реакцией так же, как и с большевиками».

Ноздри прямого длинного носа главкома округлились, тяжелые веки взметнулись к надбровным дугам, в глазах вспыхнул гнев: «Классической формы болваны! Опасно то, что они могут возглавить повстанческое движение на Кубани. Нет сомнения, что ими будет предпринята попытка подчинить генерала Фостикова своему влиянию…»

В ряду офицеров, которым поручено возложить венки у памятника адмиралу Нахимову, стоит полковник Наумов.

…Прошло больше двух недель с того дня, когда американский пароход «Честер Вельси» бросил якорь в Севастопольском порту и Павел Алексеевич Наумов сошел на крымский берег. Солдат тут же отправили в карантин в район Михайловского равелина, где для них поставили палатки. Офицеров разместили в общежитии, оборудованном в большом приземистом доме с видом на Артиллерийскую бухту.

На другой день в карантин пришли два офицера из отдела кадров и два осважника*["235] в чине капитанов. Беседовали со всеми долго, обстоятельно. Затем попросили изложить письменно свои пожелания относительно дальнейшей службы и, собрав рапорты, уехали.

В тот же вечер материалы о вновь прибывших старших офицерах внимательно изучил начальник особого отдела штаба главкома полковник Богнар. Все они застряли в Причерноморье после разгрома армии генерала Морозова красными и знают друг друга. Их нетрудно проверить и через других офицеров этой армии, приехавших в Крым раньше. А вот как установить личность полковника Наумова?

«Может быть, кто-нибудь в упрснабе знает его», — подумал Богнар и позвонил Домосоенову.

— Господин генерал, не могли бы вы назвать кого-либо из руководящих офицеров интендантской службы из войск адмирала Колчака?

— Если не секрет, дорогой мой Ференц, уж не прибыл ли кто?

— Вы не ответили на мой вопрос, Антон Аркадьевич.

— Ну, разве уж самого начальника управления генерала Логунова да покойного Дибича, царство ему небесное.

— А начальника тыла третьего корпуса Западной армии?

— Нет. А теперь, батенька мой, извольте вы ответить на мой вопрос.

— Прибыл полковник Наумов, начтылкор Западной армии. Закончил Екатеринодарское коммерческое училище.

— Что ж вы тянете, милейший, — обрадовался генерал. — Где он сейчас?

— В карантине.

— Ну, слава богу, а то ведь не управление, а тришкин кафтан.

— Пока что допуск я ему дать не могу.

— Ференц Карлович, голубчик, это же управление снабжения, а не боевой штаб… Благодарствую за полезную информацию.

Трубка щелкнула и замолчала. Богнар перезвонил, но кабинет Домосоенова не отвечал.

Через полчаса генерал входил в здание, отведенное под офицерский карантин. Наумов представился как старший офицер карантина и доложил, что господа офицеры отдыхают.

— Рад, голубчик, встретить хозяйственника со специальным интендантским образованием, — доброжелательно улыбаясь, приветствовал Домосоенов. — Теперь, знаете ли, перевелись образованные хозяйственники. Одни спились, другие проворовались, а третьи уже далече… Давайте-ка в мой автомобиль, и поедем в управление. Ныне отдыхать грех, работы — уму непостижимо!

Добродушие и доверчивость этого седовласого и пышноусого генерала, на лице которого запечатлелись глубокие улыбчивые морщины, явились для Павла неожиданностью. Он готовился встретить на крымской земле лишь озверевших, осунувшихся от горечи поражений и кровавых потерь белогвардейцев.

Уехать им сразу не удалось. Стоило полковнику взять чемодан и вещевой мешок, как перед ним возникла молодая женщина в белоснежном халатике и чепце. Ее светлые волнистые волосы спадали на узкие, чуть покатые плечи, красивое лицо было строгим и озабоченным.

— Отлучаться, господин полковник, во время карантина не разрешается, — сухо сказала она.

— Разрешите представиться. Полковник Наумов Павел Алексеевич. Чье распоряжение я должен выполнить?

— Я врач-эпидемиолог Строганова… А выполнять вы должны приказ главнокомандующего о порядке прохождения карантина.

К ним подошел генерал Домосоенов.

— Татьяна Константиновна, голубушка вы моя, здравствуйте! Что же это вы совсем забыли о нас. Моя Лизонька уже неоднократно спрашивала. Или компания стариков вам неинтересна?

— Ну что вы, Антон Аркадьевич, — улыбнулась Строганова, и лицо ее сразу стало милым и приветливым.

Генерал удовлетворенно хмыкнул:

— Вот и чудесно. Завтра же ждем вас вечерком посидеть у самоварчика. Хорошо?

— Хорошо, Антон Аркадьевич.

— А теперь, Танечка, разрешите мне вызволить этого молодого полковника из карантина. А то ведь запекут его в какую-нибудь конно-пулеметную команду. Будьте и для него ангелом-спасителем. Убедительно прошу вас об этом. Ответственность беру на себя.

Таня внимательно посмотрела на генерала и скупо кивнула:

— Завтра с утра, Антон Аркадьевич, не раньше.

— Сдаюсь, сдаюсь, — шутливо поднял руки генерал. — Ваши строгие порядки я хорошо помню еще по екатеринодарскому госпиталю. Но именно им и вашим умелым рукам, Танечка, я обязан своим скорым выздоровлением… Лизонька так и говорит: «Если бы не Танюша, еще неизвестно, чем бы все кончилось…» Ну, что ж, наша непреклонная Татьяна Константиновна, тогда разрешите нам с полковником Наумовым побеседовать в вашем кабинете.

— Это можно, Антон Аркадьевич, — улыбнулась Таня.

В небольшой комнатушке стояли массивный стол, кресло и три венских стула. В углу на этажерке — в керамической вазе букет свежих роз и флоксов.

Генерал грузно опустился в кресло и жестом пригласил Наумова сесть к столу.

— Вы, Павел Алексеевич, не думайте, что сразу-таки обрели мое расположение, — сказал он. — То, что я вот так заинтересованно… В кавалерии да и в пехоте опытных кадров — пруд пруди. А в органах снабжения их нехватка превеликая.

— Господин генерал, я буду рад приступить к исполнению служебных обязанностей в любой должности, — с готовностью предложил полковник.

— Что вы, голубчик, на должность не сразу… Формальности, знаете ли, разные. Эти контрразведчики в каждом прибывшем видят большевистского шпиона. А кто назначается для работы в крупных штабах, того проверяют особенно. Изощряются, знаете ли, каждый на свой вкус.

— Я понимаю необходимость проверки, но пребывать в праздном безделье в то время, когда другие работают на пределе человеческих возможностей…

— Могу успокоить вас, Павел Алексеевич. Пока оформляется допуск, вы будете выполнять мои личные поручения, казенного характера, разумеется. Как видите: Богнар — не бог нам. — Генерал улыбнулся нечаянному каламбуру.

— Благодарю вас, ваше превосходительство.

С этого момента беседа вошла в русло конкретных дел. Домосоенов рассказал Павлу Алексеевичу о предстоящей работе, об особенностях снабжения войск в условиях отсутствия собственной военно-экономической базы, о недостатке транспортных средств, о преступно низкой производительности погрузочно-разгрузочных работ…

— К великому сожалению, история ставит перед нами слишком много проблем, но прискорбно мало выделяет средств для их решения.

— Ваше превосходительство, мне представляется, что военно-экономической базой нашей священной борьбы является экономика всех стран Согласия. Ведь, в сущности, мы являемся их передовой ударной группировкой. В этом смысле наш военно-экономический потенциал мощнее, чем у Советов.

— Позвольте заметить вам, дорогой Павел Алексеевич, что армия способна побеждать только отечественным оружием.

— Истинные патриоты России, господин генерал, готовы использовать любые средства для борьбы до конца.

Генерал поморщился и, внимательно глядя на Наумова из-под густых с проседью бровей, сказал:

— Надо драться, но не обманывать себя. Русские люди слишком склонны быстро переходить от отчаяния к радужным надеждам, часто необоснованно. — Он медленно, устало поднялся, удерживая Наумова жестом на месте. — Прошу вас, Павел Алексеевич, как только устроитесь, поезжайте на Графскую пристань. Там надо организовать отправку грузов в Феодосию, для британских пулеметных курсов. Именно организовать. Работы на пристани вообще ведутся из рук вон плохо.

— Ваше превосходительство, на мой взгляд, там необходимо…

Генерал поднял руку:

— Ох уже мне эти энтузиасты!.. Сначала, батенька мой, побывайте там, присмотритесь, а уж затем продумайте, что необходимо сделать.

— Наша команда, господин генерал, выгружалась на Графской пристани, выгружалась недопустимо долго, и я имел возможность присмотреться.

— Любопытно, любопытно. Вот уж поистине: пришел, увидел, победил. Ну-с, что же вы там увидели, батенька мой? — Густые брови генерала приподнялись, выражая интерес и внимание.

…Утром генерал Домосоенов позвонил начальнику контрразведки и попросил ускорить оформление допуска к секретной работе на полковника Наумова.

— А вы, Антон Аркадьевич, его хорошо знаете?

— Познакомился только вчера вечером, но, смею вас заверить, достаточно хорошо. Кстати, дорогой Ференц, я уже поручил ему руководство работами на Графской пристани. Видимо, завтра он и начнет…

— Позвольте, ваше превосходительство, — полковник перешел на официальный тон, — без проверки… Да это же прямое нарушение приказа главнокомандующего.

— Прежде всего, господин полковник, — ответил Домосоенов, не пытаясь скрыть недовольства тоном контрразведчика, — то, что находится на пристани, знают не только портовые рабочие, ездовые, а весь Севастополь. Кроме того, полковник Наумов взялся устранить в порту беспорядки и значительно ускорить погрузочно-разгрузочные работы. Его предложения в этом смысле заслуживают серьезного внимания. Кстати, вы приписывали все красным саботажникам, а полковник Наумов — неправильной организации работ.

— Одно другого не исключает, — сухо произнес Богнар и спросил: — Где сейчас Наумов?

— Устраивается в гостинице «Кист», но должен заехать в управление, чтобы оформить документы.

— Прошу вас, ваше превосходительство, предоставить мне возможность побеседовать с ним.

— Разумеется. Между прочим, ваш новый подопечный может быть вам полезен не в меньшей мере, чем те, услугами которых вы пользуетесь… Он недурно разбирается в коммерческих делах.

Домосоенову было известно, что шеф контрразведки добывает экспортные свидетельства, по которым вывозятся на шхуне «Ютурна» крупные партии ценных товаров. Экспортер из ведомства торговли и полковник Богнар довольны друг другом.

Намек Домосоенова был понят.

— Благодарю вас, Антон Аркадьевич, за добрый совет. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы возможно скорее проверить Наумова и оформить допуск.

Через некоторое время Богнар уже входил в гостиницу.

Беседа, вернее — допрос велся недолго, но стоил обоим много сил.

— Полковник Наумов, Павел Алексеевич? — спросил Богнар, едва показавшись в двери занимаемого Наумовым номера.

«Полковник Богнар», — догадался Павел. Он его таким и представлял по фотографии, которую показывал ему в Ростове Артамонов: молод, порывист, даже стоит, чуть подавшись вперед. Гладко причесанные с отблеском волосы и вытянутый вперед подбородок усиливают это впечатление. А смотрит — будто целится из нагана.

— С кем имею честь?

— Кому принадлежало это имя до того, как вы его присвоили? — с предельной прямолинейностью спросил Богнар, не оставляя сомнений относительно характера беседы-допроса.

— Моему отцу — инженеру Англо-Кубанского нефтяного общества.

— Где вы служили последнее время?

— Начальником тыла третьего корпуса Западной армии адмирала Колчака.

— Не долго ли вы добирались до нас?

— Я был ранен в последних боях на реке Тобол в середине февраля, когда у вас на юге также все было предопределено. О том, что войска генерала Деникина отошли в Крым, я узнал в лазарете. Нас хотели перебросить в Верхнеудинск, а затем через Кяхту — в Монголию, в войска генералов Унгерна и Резухина. Я бежал из лазарета. Что было дальше — долгий разговор.

— О-о! Тут уж гарантия, что на запрос о вашей личности ответа не последует. Почему вы не продолжали борьбу там, на востоке, а избрали путь более опасный?

— Меня не устраивала эмиграция в Китай. Азиаты, знаете ли…

— Назовите командира и начальника штаба этого корпуса.

Наумов улыбнулся и перечислил всех должностных лиц.

— Вам, полковник, не повезло, — с твердой определенностью сказал Богнар. — Офицеры, личность которых мы не можем установить с предельной достоверностью, на работу в крупные штабы не допускаются. А чтобы на проверку не тратить зря времени, прибывающих из Средней Азии, Прибалтики и Сибири направляем в боевые части.

Полковник Наумов твердо, в тон ему, ответил:

— А кто вам сказал, что я стремлюсь попасть обязательно в ставку. Я готов ехать куда угодно, но в соответствии со своим званием и занимаемой должностью. — Он резко поднялся. — Если ваш принцип комплектования не позволяет правильно использовать опытные офицерские кадры в целях нашей борьбы, я готов стать в боевые порядки атакующих войск.

Богнар улыбнулся, обнажив мелкие белоснежные зубы и крупные десны. В следующее мгновение улыбка исчезла, и глаза его снова прицелились в Наумова:

— Браво, полковник, брависсимо! В ваших словах прозвучали независимость, достоинство и воинский патриотизм… Честь имею!

…Павел, мысленно «прокручивая» события этих двух недель, с нескрываемым интересом разглядывал Врангеля. На ум пришли слова генерала Домосоенова: «Если вы, батенька мой, не видели нового вождя нашей многострадальной армии, идите на торжественный молебен. В такое время взвалить на себя тяжкое бремя великой ответственности за судьбы священной борьбы против взбунтовавшейся черни может только человек, отмеченный милостию божией. Печать ее лежит на его лице».

«Да, в нем есть что-то необычное, — подумал Павел. — Массивный подбородок? Слишком длинная шея?… А уши! Без мочек, заострены кверху, огромны и прижаты, как у норовистого жеребца… Ну и, конечно, позер — стоит, будто перед объективом фотоаппарата».

Епископ Вениамин вернулся к аналою. Раздались воинские команды. Полки гулко отстучали шаг на месте и перестроились в резервный порядок. Главнокомандующий поднялся по ступеням к памятнику адмиралу Нахимову и обратился к войскам и к народу, собравшемуся на площади:

— Слушайте, русские люди! — начал он резким властным голосом и высоко вскинул руку. — Слушайте, за что мы боремся… За поруганную веру и оскорбленные святыни!.. За прекращение междоусобной брани!.. За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе хозяина!.. Я верю, что господь не допустит гибели правого дела. Зная безмерную доблесть войск, я непоколебимо верю, что мы дождемся светлого дня возрождения единой неделимой России… Помогите мне, русские люди, спасти родину!

Главнокомандующий закончил речь, и церковный хор грянул: «Ныне прославишься, сын человеческий…»

Началась церемония возложения венков. Офицеры, несшие первый венок, подошли к памятнику и замерли. Врангель прикоснулся к венку.

В течение апреля главнокомандующий возложил венки к памятникам прославленным флотоводцам Лазареву, Корнилову, Истомину и другим героическим россиянам. И всякий раз в его душе крепла уверенность, что роль, отведенная ему самому в истории многострадальной родины, позволит благодарным потомкам воздвигнуть еще один памятник. Ему.

Врангель представил этот памятник в бронзе, на массивном постаменте именно здесь, на этой площади. Памятник Нахимову уже теперь можно перенести на Малахов курган — туда, где адмирал был смертельно ранен. Стоит же памятник адмиралу Истомину в том месте Камчатского люнета, где он погиб…

Последним был возложен венок от начальника управления снабжения генерал-лейтенанта Вильчевского. Сделать это было поручено генералу Домосоенову и полковнику Наумову.

Возложив венок, Наумов отошел к группе офицеров, составивших «второй эшелон» свиты главнокомандующего, и стал наблюдать за продолжением церемониала. Готовилось установление иконы святого Николая-чудо-творца.

…Подойдя к памятнику адмиралу Нахимову, дьякон Савелий поставил киот у основания постамента и помог его преосвященству установить в него икону. Наблюдая за этой церемонией, Павел не заметил, как к нему подошел полковник Богнар.

— Не правда ли, господин полковник, великая ектенья возбуждает патриотические чувства?

Их взгляды встретились: напряженный, с прищуром — Ференца Богнара и открытый, спокойный — Павла Наумова.

— Видите ли, — ответил Наумов, — у меня великая ектенья возродила веру в то, что, как сказал главнокомандующий, «господь не допустит гибели правого дела».

— Вот именно, — согласился Богнар и тяжело вздохнул. — Не знаю почему, но меня не покидает чувство обеспокоенности. Все кажется, что сегодня может произойти что-то такое…

— Это естественное состояние человека, на котором лежит тяжкое бремя ответственности. Вам, должно быть, кажется, что может произойти диверсия?

— Нет, это исключено. Все подходы к бульвару перекрыты. В этих условиях диверсия — самоубийство.

Он повернулся в сторону и подал знак рукой. К нему тотчас подбежал человечек в сером клетчатом костюме и шляпе канотье.

— Вы внимательно осмотрели венки при их изготовлении и у памятника? — спросил Богнар.

— На ощупь-с, господин полковник, на ощупь-с, каждый листик со вниманием-с. Не извольте сомневаться, — угодливо просвиристел шпик и, вытащив из заднего кармана платок, вытер мгновенно вспотевшее кругленькое личико и туго закрученные усики.

— А икону?

— Внешне-с, господин полковник, только внешне-с.

Батюшка сами устанавливали и не дозволили. Не смей, говорят-с, греховодник этакий, к божественному лику притрагиваться. Я ему: «Это приказ лично их высокоблагородия полковника Богнара». А он: «Сгинь, еретик поганый, прокляну!»

— Идите на свое место! — раздраженно бросил Богнар.

Шпик юркнул в толпу. Богнар беспокойно посмотрел по сторонам, ища кого-то. Потом взял Наумова за локоть и доверительным тоном сказал:

— Послушайте, Павел Алексеевич, я не могу отойти от главкома, а этим идиотам доверять, как вы сами убедились, нельзя. «Батюшка не дозволили, прокляну, говорит-с», — передразнил Богнар своего шпика. — Не смогли бы вы подойти к иконе на поклон и заодно осмотреть ее. Вы знаете, у меня возникло подозрение.

Наумов удивленно посмотрел на контрразведчика.

— Господин полковник, но ведь перед священником встал выбор выполнить или ваш приказ, или требования церковного катехизиса. Он, наверно, предпочел последнее. Нельзя же в этом видеть предательство.

— Но и не видеть нельзя, — зло оборвал Богнар. — Мы уже изволили просмотреть, как революция взорвала Российскую империю. Могу я на вас рассчитывать или нет?

«Удивительно прямолинейный и наглый тип», — подумал Павел и, заставив себя улыбнуться, сдержанно-шутливо ответил:

— Вы меня убедили.

Осмотр киота — дело несложное. Но как трудно найти правильное решение. «Можно, конечно, обмануть внимание святых отцов, — думал Павел, — но не вызовет ли эта ловкость подозрения у Богнара? Лучше, пожалуй, сделать это неуклюже». Павел подошел к иконе, опустился на колено и быстро оглянулся: «Отец Макарий не проявляет ни удивления, ни возмущения. Да и дьякон не очень-то реагирует. Так только, косит глазом. Но почему тогда не дали проверить этому человечку в клетчатом костюмчике и шляпе канотье?»

Подал на себя киот. Снял крючки с петель, открыл дверцу и глянул за икону. То, что Павел увидел за ней, заставило его проявить большое усилие воли, чтобы сохранить спокойствие. В ящике были уложены пакеты взрывчатого вещества и вмонтирован часовой механизм, стрелки которого показывали «4:00». Он посмотрел на свои часы.

«Значит, сейчас должен произойти взрыв! Куда перевести стрелку? Если бы она не совместилась с роковой цифрой „4“, то было бы ясно, откуда она приближается». В груди похолодело, как у человека, который приставил к виску ствол нагана с последней пулей. Павел резко повернул головку влево. По телу с головы до пят хлынул поток мелких колючих льдинок. Мышцы напряглись. Он замер в ожидании взрыва… «Пронесло!» И сразу льдинки растаяли и потекли по груди и спине горячими струйками, расслабляя тело. Все это длилось мгновение. Павел быстро оторвал провод, соединяющий часовой механизм со взрывателем, и закрыл киот. Потом он тяжело поднялся, расправил плечи, грудь и медленно направился к Богнару.

Мысль его работала с предельным напряжением. «Киот нес дьякон. Он не мог не чувствовать его тяжести. Он знал, какой груз несет. Значит… мина — дело рук дьякона. Но ведь взрывом могло разнести в клочья его самого… Впрочем, к моменту взрыва дьякон мог отойти за памятник… Однако он не сделал этого!.. Почему?»

И вдруг в его сознании всплыли слова Домосоенова: «Эти контрразведчики в каждом прибывшем видят большевистского шпиона. А кого назначают в штабы, проверяют основательно. Изощряются, знаете ли, каждый на свой вкус».

«„Изощряются каждый на свой вкус…“ А что если все это инсценировано с целью проверки? Надо доложить все, как есть… Но, возможно, какая-то подпольная группа готовила покушение?.. Доложить — значит провалить ее».

Богнар возник перед ним неожиданно. Павел видел, что губы контрразведчика шевелились, но слова не достигали сознания Павла, будто вязли в невидимой пелене. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться.

— Что вы сказали? Ах да. В своих предположениях вы оказались правы, полковник Богнар. Прикажите сохранить икону как вещественное доказательство попытки покушения на жизнь главнокомандующего.

— Мина?

— Я обезвредил ее. Часовой механизм должен был сработать в шестнадцать часов.

— Благодарю вас. В интересах расследования прошу об этом пока никому не говорить.

— Не беспокойтесь.

— А вы начинаете нравиться мне, Павел Алексеевич. — Богнар показал свои крупные десны. — Если вам потребуется моя помощь или просто добрый совет, вы ведь человек новый, милости прошу в мою обитель. Мое управление располагается в здании бывшей гостиницы «Гранд-отель». Ну, а если у меня возникнет потребность обратиться к вам с просьбой — не обессудьте, когда я зайду в управление торговли.

— Если это не будет относиться к вашей профессии — пожалуйста.

— Почему же, вы только что доказали свои незаурядные способности и к ней!.. Однако заверяю, что с подобными просьбами я обращаться к вам не буду. Но лишь с подобными… — многозначительно произнес Богнар и пристально посмотрел на Наумова.

— Если вы, господин полковник, — сказал Павел с той холодной официальностью, которая не оставляла сомнения в искренности сказанного, — надеетесь на то, что вам удастся взвалить на меня сбор, систематизацию и анализ документов, отражающих торговые операции наших зарубежных союзников…

— Нет-нет, — поспешил успокоить его Богнар, — это функции управления зарубежной разведки, которую возглавляет полковник Гаевский. Мои потребности иного порядка… Честь имею!

Выбравшись из расползавшейся толпы военного и гражданского люда, Наумов неторопливо пошел к гостинице «Кист». Шалый ветер, насыщенный ароматом можжевелово-дубовых лесов и сочных трав, освежил вспотевшее лицо Павла.

Удобное место у исторической Графской пристани, красивое здание с колонным парадным подъездом, длинные балконы с видом на море и залив, отличная немецкая кухня ресторана — все это делало гостиницу баварского немца Киста наиболее привлекательной в Севастополе. В ней останавливались, главным образом, представители иностранных миссий: американской, английской, французской, польской.

Полковник Наумов определился в гостинице по протекции генерала Домосоенова. Скромная комната в конце второго этажа не могла удовлетворить Павла Алексеевича. Но он надеялся вскоре снять отдельную квартиру.

Войдя в комнату, Павел плотно закрыл дверь и внимательно осмотрелся: комод с резной отделкой, стоящий слева у глухой стены, кабинетный стол у окна, стулья, деревянная кровать; на столе — письменный прибор, лампа «молния», новая пачка папирос местной фабрики Стамболи и несколько книг на английском языке — все на своих местах. Но где тот крошечный клочок папиросной бумаги, который положил возле книг, перед тем как уйти. Павел проверил: стоило поднять книги и даже осторожно опустить на место, все равно он неизменно сдувался со стола. Значит, книги кто-то брал. Ведь окна плотно закрыты и сквозняка нет. Он наклонился к дверце стола. Подозрение подтвердилось. Волоса, прищемленного дверцей левой тумбы стола, на месте не оказалось. Дверцу кто-то открывал. Многие, только ему известные приметы говорили о том, что комната подверглась осторожному обыску.

Значит, его все еще проверяют… Павел подошел к окну и мысленно проследил весь свой путь до Севастополя. «Нет, тут все в порядке… Просто Богнар решил быстрее проверить меня. И обыск, и эта инсценировка с иконой… Конечно, это была типичная инсценировка!.. Но, кажется, все прошло благополучно. Во всяком случае, Богнар даже дружески улыбнулся, приглашал к себе… Да, а что он бормотал насчет своих потребностей?.. Может, задумал какую-нибудь коммерческую операцию и хочет втянуть в нее новичка?..»

Павел разделся, лег в кровать и, чтобы отвлечься, успокоиться и отдохнуть, заставил себя думать о том счастливом времени, которое занимало в его памяти самое светлое место.

Он был совсем мальчишкой, когда отец вернулся с русско-японской войны. Зная его до сих пор больше по фотографиям, Павел очень быстро привязался к отцу и удивлялся, как он мог обходиться так долго без возникшей между ними дружбы.

Отец устроился работать в Англо-Кубанском нефтяном обществе сначала слесарем гаража, а затем шофером, возил инженера Джона Дайвера.

Как-то в середине дня отец заехал домой и сказал сыну:

— Хочешь покататься на автомобиле?

Об этом можно было и не спрашивать. Паша рванулся было к двери, но отец остановил его:

— Надень, сынок, новую рубашку и приведи себя в порядок. Ты приглашен на день рождения Ринга — сына господина Дайвера.

— Давай, мамочка, скорей. Ну, чего ты стоишь? Давай же, — сияя от счастья, твердил Паша.

Мать удивленно смотрела на сына. Обычно его с трудом можно было заставить надеть новую рубашку и брюки, а теперь сам спешит.

Наконец застегнута последняя пуговица рубашки, и Паша сидит в машине. Со всех сторон на него с завистью смотрят мальчишки и девчонки соседних домов.

С сыном Дайвера — Рингом они оказались одногодками. Родители привезли Ринга в Россию, когда ему было пять лет. В день их знакомства с Павлом ему исполнилось двенадцать. Мальчики подружились. Мать Ринга скуки ради начала давать товарищу сына уроки английского языка. Не обремененная заботами, она учила Павла английским словам, однако способности мальчика увлекли госпожу Дайвер, и занятия стали каждодневными. Паша много и охотно занимался и вскоре мог свободно разговаривать по-английски.

Отец радовался этому:

— Учись-учись, сынок, английскому, больше читай. Рабочий люд разные языки знать должен. Тогда легче будет пролетариям всех стран объединяться, — и он ласково взъерошил волосы сына.

«Хорошее это было время… — Павел с трудом оторвался от воспоминаний. Взглянув на часы, он быстро собрался и вышел из номера. — Сегодня возможна встреча со связным».

…Со стороны Графской пристани доносился шум лебедок, цепей, крики команд в рупор: «Майна!», «Вира!» — там шла разгрузка американского и английского пароходов с военными грузами. Виден был только нос американского судна «Сангамон». Павел повернул направо, пересек площадь и пошел вверх по Екатерининской улице.

Это была центральная улица Севастополя, с дорогой из каменной брусчатки; по углам — газовые фонари, посередине — одноколейный трамвайный путь, места для разъезда встречных трамваев. Впереди виднелся «Гранд-отель».

Павел вспомнил приглашение полковника Богнара: «Милости прошу. Мое управление — в здании „Гранд-отеля“».

«Надо же такому случиться, — усмехнулся он, — условное место оказалось возле обители самого Богнара. Вот уж поистине: случайность — спутник разведчика, как говорит Артамонов».

На первом этаже гостиницы, обнесенном верандой, был ресторан. Второй этаж и третий, видимо, занимало управление контрразведки. Судя по тому, что часовой стоял у калитки, вход в управление был со двора.

— Э-гей! По-бере-гись! — послышался окрик извозчика.

Павел остановился на краю тротуара, быстро огляделся и поднял руку.

— Тпру! Куда прикажете доставить вашвыскобродь? Жеребец молодой, резвай — автомобиль обгонит, ей-богу.

В угодливом взгляде извозчика — радостное возбуждение и настороженность. Услышав пароль, Павел сдержанно улыбнулся, не спеша сел в пролетку.

— Превосходно, старик, пополощи-ка гриву на ветру, — сказал он извозчику слова отзыва.

Старик встрепенулся, задорно подбил снизу пышную бороду и скороговоркой ответил:

— Пополощу, вашвыскобродь, пополощу. И хвост, и гриву.

— Отвези-ка меня, Мефодий… — Наумов сделал паузу и вопросительно посмотрел на извозчика.

— Кирилыч, — подхватил тот, — седьмой десяток Мефодием Кирилычем величают, из древа Мановых.

— Очень приятно, Мефодий Кириллович. По Екатерининской до площади Новосильцева, а затем обратно к пристани Российского общества пароходства и торговли.

— Это мы разом. Э-гей, милай! — Кирилыч хлопнул вожжами по вспотевшим бокам коня. Тот рванулся вперед, и пролетка под мягкий перезвон колокольчиков покатилась по мостовой. — Ну, слава те, господи, дождался вас. — Он попридержал коня, перевел его на спокойную рысь и повернулся к Наумову: — Как устроились, Павел Алексеевич, так, что ли, величать-то? — спросил он.

— Временно в гостинице «Кист». Потом подыщу квартиру.

— Ну, устраивайтесь, определяйтесь, а я буду ездить, как, стало быть, положено по ентому расписанию, и там, где указано.

— Хорошо. Передайте через Лобастова в Ростов, что генерал Домосоенов поставил вопрос о моем назначении в управление снабжения при главкоме. И еще одно. На возложении венков Нахимову полковник Богнар поручил мне проверить икону, установленную дьяконом у основания монумента. В киоте я обнаружил мину с часовым механизмом. В последнее мгновение я успел обезвредить мину. О чем и доложил Богнару.

Мефодий Кириллович оглянулся и пристально посмотрел на Наумова. Павел понял, что его сообщение насторожило связного.

— Как эт вас угораздило познакомиться с ним?

— Офицеры, назначаемые в центральные органы управления и крупные штабы, тщательно проверяются контрразведкой. А теми, кто намечен на ответственные должности, занимается сам Богнар.

— Ну и ну-у, — протянул Кирилыч, — дьякон, говорите, установил икону?

— Да. Но я подозреваю, все это сделано лишь для того, чтобы проверить меня.

— Динамитом не шутят. А ежели бы она взорвалась?

— Я думаю, что вместо взрывчатого вещества была заложена какая-нибудь имитация.

— Эт мы узнаем… Митация…

Павел подробно рассказал Манову о своих подозрениях, догадках и попросил его доложить об этом Лобастову.

Около здания гостиницы «Гранд-отель» остановился автомобиль. Из него выскочили двое в черных гражданских костюмах. Вслед за ними дьякон Савелий, какой-то помятый и крайне растерянный. Его сопровождал офицер контрразведки.

Две пожилые женщины в белых платках остановились на углу у тумбы с объявлениями. Глаза их удивленно расширились. Они почти одновременно запричитали: «Подумать только, арестован священнослужитель!» А рядом старуха проворчала:

— Ишь, оборотень проклятущий!

— Заткнись, старая, и скрипи отсюдова, — оборвал ее мужчина со станком для точки ножей.

Старуха хотела было накинуться на обидчика, но, увидев его злые глаза, прикусила язык и засеменила прочь.

— Точу ножи, ножницы-ы, казачьи клинки, и тещины языки, и девичьи ноготки… — бойко закричал точильщик и, подойдя к часовому, спросил: — Узнай-ка, браток, может, надо что поточить?

— Ну-ка, проваливай быстро! А то я тебе покажу такого братка, всю родню забудешь.

Точильщик пожал плечами. Он расположился невдалеке от часового. Вынул десяток ножей, ножниц и даже две бритвы и приступил к делу. Работал неторопливо, основательно, изредка поглядывая на здание контрразведки, возле которого по-прежнему стоял «крайслер».

…Едва дьякон переступил порог кабинета полковника Богнара, как в его фигуре произошли резкие изменения: он обрел офицерскую осанку и твердость голоса.

— Мне стоило, господин полковник, больших усилий добиться от руководства подпольной организации разрешения провести так называемую диверсию у памятника Нахимову. Это тем более трудно, что я не имею с ним непосредственного общения. А теперь еще этот арест…

Полковник Богнар встал из-за стола и, улыбнувшись, сказал:

— Не продолжайте. Я знаю, что вы мне скажете, господин штабс-капитан. Арест не повредит вашей конспирации, а тем более служению религии. Наоборот, православный люд возвышает мучеников в своей сердобольной душе и считает их самыми верными носителями божественной благодати. Через час вы будете доставлены обратно, и мой представитель публично принесет вам свои извинения. Я высоко ценю ваши усилия, и они будут достойно отмечены.

— Благодарю вас. Но скажите, господин полковник, какой смысл ставить в столь сложное положение своего агента, если все можно было сделать проще. Подослать одного из своих работников с какой-нибудь адской машиной…

— Что вы, штабс-капитан! Нам просто повезло, что ваше задание совпало с приездом Наумова. Как не воспользоваться этим?! Только предельная правдоподобность может убедить противника, что это не проверка. К тому же я уверен, если даже Наумов и агент Москвы и его здесь ждали, то в предполагаемом центре заинтересуются: готовилось покушение. А раз им станет известно, что покушение — дело рук одной из подпольных групп, то они обязательно начнут проверять Наумова. Вот тут и мы легко включимся в систему их работы, раскроем всю сеть.

Салонов глубоко вздохнул, прижал руку к груди:

— Извините, господин полковник, сердце пошаливает…

Богнар налил из графина стакан воды и подал ему.

— Благодарю вас. Если позволите, я посижу в кресле, отдышусь.

Богнар участливо посмотрел на штабс-капитана:

— Отдыхайте, о делах — ни слова.

— Какой уж тут отдых, — возразил Салонов ослабевшим голосом и, стараясь глубоко дышать, продолжал — То, что вы, господин полковник, сказали, очень сложно и не очень понятно. Наумова можно взять под наблюдение в любом случае.

— Ну, нет… Я и теперь мучительно думаю, откуда высвободить несколько человек для наблюдения за ним. А для раскрытия вражеской агентурной сети надо создавать оперативную группу…

— Неужели мы так бедны людьми?

— У меня еще никогда не было такой многочисленной организации. Но, увы, никогда еще не было столько работы. Сами подумайте: в Крым едут офицеры со всего белого света. Комплектуются новые части и штабы. В горах — десятки партизанских отрядов, в городах — подпольные группы…

Он замолчал, резко повернулся к дьякону и, прицелившись в него взглядом, быстро сказал:

— Кстати, вы до сих пор никого не выявили. Вас стремятся использовать, но держат в полной изоляции.

— Связной, от которого я получаю указания, утверждает, что после провалов в подполье ввели систему, при которой каждый знает только свою «правую и левую руку».

— Разумеется, если не считать руководящего центра, диверсионных и боевых групп, партизанских отрядов. Вы должны возможно быстрее добраться до их ядра.

— Надеюсь, что после операции с попыткой покушения на главкома мое положение в красном подполье значительно улучшится. А для этого вы должны установить за мной слежку.

— Браво, штабс-капитан! — Богнар щелкнул пальцами. — Агенты подпольной организации заметят, что мы за вами следим, и проникнутся к вам абсолютным доверием… Ну, как вы себя чувствуете?

Уже хорошо.

Дьякон Савелий Салонов вышел из подъезда степенно, с высоко поднятой головой. Вся улица уже знала о случившемся. В домах напротив еще заметно колыхались занавески.

— Ишь ты, открестился, отмолился или откупился? — говорили в одном доме.

— Не было еще такого, чтобы священнослужителя — под арест. Это все коммунисты ему подстроили. Ни царя, ни бога не милуют, — говорили в другом.

И поползли разные слухи по городу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пристани Российского общества пароходства и торговли напоминали развороченный муравейник. Грузчики в накинутых на голое тело брезентовых наплечниках упруго ступали по сходням. Пароход «Фабари» прибыл из Нью-Йорка с грузом пулеметов «кольта», винтовок, несколькими миллионами патронов, инструментами для ремонта боевой техники и другим военным имуществом.

У соседнего причала стоял пароход под английским флагом. Из его трюмов выкатывались полевые орудия, зарядные ящики, лотки со снарядами, выгружались упакованные в ящики запасные части для авиационных моторов «хэвиленд», «ариэйт», «сидней пума» и даже к самым новейшим, четырехсотсильным «либерти».

«Надо непременно выяснить, какие прибыли артиллерийские системы и куда они будут направлены, — подумал Наумов. — Но как? Информация между отделами и управлениями запрещена. Хорошо бы иметь в порту среди подразделений охраны своего человека. Он мог бы сообщать о прохождении наиболее важных грузов. Ведь каждый груз имеет свой типовой формат ящиков, а в ящике определенное количество патронов, или винтовок, или гранат. Достаточно взять под контроль всего два порта, связанные с севером полуострова железной дорогой…»

Вдоль стен пакгаузов между дверями высились штабеля ящиков, бочек, мешков, прикрытых брезентом. Павел медленно шел и по-хозяйски осматривал эти штабеля — с амуницией, фуражом и другим имуществом, которые теснились по всей пристани, образуя узкие коридоры, пока не оказался на площадке, где сгрудились подводы транспортного подразделения.

У крайнего пакгауза распоряжался пожилой сутуловатый офицер. Увидев полковника, он одернул гимнастерку — это, однако, не сделало его выправку молодцеватой — и направился навстречу, пытаясь держать строевой шаг. Можно было сразу определить, что офицер не кадровый и даже не из интендантов, которые любят и умеют блеснуть строевой выправкой.

— Командир транспортной роты капитан Верба, — представился офицер и доложил: — Отгружаем продовольствие для британских пулеметных курсов и Константиновского военного училища…

Полковник Наумов остановил его жестом руки:

— Давайте постоим и понаблюдаем за погрузкой.

От широких дверей пакгауза до сходней парохода тянулась цепочка солдат с грузом, навстречу им — без груза. Шли они с опущенными плечами, в пропитанных потом гимнастерках.

Вдруг Павел увидел очень знакомое лицо. Белобрысый, веснушчатый солдат вышел из пакгауза с ящиком папирос, смотря под ноги идущему впереди. Павел всмотрелся внимательнее — да, это тот самый паренек…

«Там, на Кубани, он вряд ли обратил на меня внимание, но можно ли за это поручиться?» — подумал Наумов и отвернулся к штабелям.

Капитан Верба уловил изменение в настроении полковника и поспешил доложить:

— Не извольте беспокоиться, господин полковник, я их на третьи сутки без отдыха оставлю, но…

— При такой организации погрузочных работ, капитан, — резко оборвал его Наумов, — в сроки, отведенные приказом, вы не уложитесь.

— Мы в эти сроки никогда не укладывались, господин полковник, невозможно уложиться.

Наумов вызвал коменданта порта. Им оказался холеный морской офицер. Густая седина удлиненных висков и белоснежная манишка резко выделялись на фоне черной, хорошо подогнанной формы. Подойдя к Наумову, офицер манерно вскинул ладонь к козырьку фуражки и представился:

— Комендант порта капитан второго ранга Горзон-Стальский. — Опустив руку, добавил: — Лев Авраамович, если угодно.

Предъявив коменданту документы, полковник Наумов выразил уверенность, что они найдут доброе начало для согласованной работы.

— Меня, с вашего позволения, больше удовлетворил бы добрый конец, — улыбнулся комендант и уже серьезно сказал: — Все, что от меня зависит, сделаю, но от меня ни-че-го не зависит.

— Как вас понять?

— Складские работники, рабочие роты и даже караульное подразделение мне не подчинены, а порядок требуют с меня — до такого не додумается даже одесский раввин.

— Вы скромничаете, Лев Авраамович, права коменданта вполне достаточно, чтобы навести здесь порядок. Я вам помогу в этом.

— Любопытно, как можно устранить беспорядок, когда в основе его лежат противоречивые приказы свыше? — усмехнувшись, сказал комендант и тут же поправился: — Приказы, разумеется, не исключают проявление инициативы подчиненных, и мы, конечно, с благодарностью примем вашу, господин полковник, помощь.

— Посмотрите на расстановку подвод, — Наумов указал на площадку. — Теряется много времени на то, чтобы убрать груженые, а на их место подать другие. Мешает этому противоположный ряд штабелей. А эти два штабеля будто умышленно сложены здесь, чтобы создать «пробку». И никто не подумал убрать их, хотя для этого требуется всего час времени. Странно, очень странно.

— Так точно, странно, господин полковник, — пробормотал капитан Верба, — недосмотрели. Но не извольте беспокоиться, я их, скотов тупорылых, научу работать.

Наумов не обратил внимания на слова капитана и посоветовал коменданту:

— Необходимо открыть запасные ворота, сделать их выездными, а на прилегающих улицах установить строгое регулирование движения.

Вместе они прошлись по пристани, наметили магистраль, посты регулирования и места для штабелей по габаритам и весу грузов.

Горзон-Стальский внимательно слушал, согласно кивал головой, поддакивал. Его односложное: «Совершенно пр-равильно» звучало как горькая ирония.

— Для выполнения вашего предложения, — вздохнул он, — надо установить дополнительный круглосуточный пост у выездных ворот. А я только что получил приказ — сократить численность караульной роты еще на двадцать процентов за счет годных к строевой службе, коих откомандировать в действующие части. Это четвертое сокращение.

— Я поставлю вопрос о восполнении караульной роты за счет команд слабосильных и выздоравливающих.

Горзон-Стальский поднял очи в гору и на церковный манер произнес:

— Да ниспошлет нам владыка благодать свою-у и поможет в делах мирски-их. — Но, встретившись с осуждающим взглядом полковника, приложил руку к груди и извиняющимся тоном сказал: — Разве я против умных распоряжений… Если так надо — пожалуйста.

— Завтра к вечеру указания генерала Домосоенова должны быть выполнены, — строго сказал Наумов. — Я вас больше не задерживаю, господин капитан, — кивнул он Вербе.

Наумов попрощался было с комендантом порта и направился к проходной, но тут увидел строй солдат.

— Куда они так рано? — спросил он, глянув на часы.

— На обед. Первая смена начинает работу перед восходом солнца, — ответил комендант.

Послышалась команда унтер-офицера:

— Смир-рр-но! Равнение на-пра-во!

Наумов недовольно махнул: «Вольно!» Внимательно осмотрев строй, снова заметил молодого веснушчатого паренька. «Да, без сомнения, это он».

— Скажите, Лев Авраамович, — спросил Наумов, — эти солдаты здесь потеряли воинский вид и боевую доблесть или прибыли такими?

— В основном это пленные красноармейцы. Кому не доверяют оружия, направляются в рабочие подразделения.

— Честь имею.

Наумов медленно шел по Приморскому бульвару. Его взволновала встреча с молодым солдатом.

Как специальный корреспондент английской газеты «Дейли миррор» Ринг Дайвер Наумов ехал в международном вагоне. На станции Кавказская железнодорожники обнаружили какую-то поломку и отцепили вагон. Наумову пришлось перейти в общий, битком набитый мешочниками, спекулянтами и иным серым людом. Он кое-как отыскал себе место.

На полустанке в вагон вошли два красноармейца. Совсем еще молодой паренек с бледным, густо усыпанным веснушками лицом привалился спиной к перегородке и, уставившись в окно, отрешенно замер.

Старший, с обветренным скуластым лицом, был взбешен и, энергично жестикулируя, кого-то громко поносил.

Из потока слов можно было понять, что где-то тут недалеко бандиты напали на хутор и порубали клинками всех красноармейцев подвижного агитпункта. Жителей хутора угнали в степь, а хаты сожгли.

— Сами-то, родимые, отбились али как? — спросила щупленькая старушка, сжимавшая узел на коленях.

Ее тихий и робкий голос повлиял на красноармейца неожиданным образом. Он устало повернулся к ней и осевшим голосом сказал:

— Нет, маманя, мы ездили в Кавказскую по делам. А вернулись — кровь да дым, трупы да головешки.

Старушка заохала, закрестилась и зашептала молитву.

Ночью вагон наполнился разноголосицей храпов и стонов, сопений и всхлипываний. Пахло потом, прелыми ноговицами, перегаром самогона и дымом махры.

Павел всю ночь не спал. Не сомкнули глаз и красноармейцы.

А утром перед Невинномысском раздались один за другим два орудийных выстрела. Состав резко остановился. Послышался протяжный свисток паровоза.

В вагоне поднялась паника. Громко заплакали дети. У выхода началась давка. Но вот, перекрывая крики, ругань, плач, зазвучал голос вчерашнего скуластого красноармейца:

— Спокойно, товарищи! У кого есть оружие — ко мне!

Несколько человек, отчаянно работая руками и плечами, уже пробивались к нему. Красноармеец стоял одной ногой на боковом сиденье, рукой упирался в верхнюю полку, а в правой держал наган. Увидев, что пробиться к нему не так просто, он крикнул:

— Вылезайте через окна с правой стороны!

Наумов остался в купе. В открытые окна он видел, как, высыпав из вагонов, люди бросились к ближнему лесу, а из-за холма появилась конная лава — с гиком, свистом, блеском клинков.

— Беречь патроны! Огонь вести прицельно! — командовал красноармеец.

Стрелять, однако, было невозможно. Охваченная ужасом, ревущая толпа хлынула обратно к вагонам и заслонила атакующих всадников.

Ворвавшись в вагоны, бандиты набросились на вещи пассажиров. Слышались властные окрики:

— Стоять!.. Не шевелись!.. Оружие, оружие, болван, ищи!

Перед Наумовым остановился офицер в изрядно поношенной форме. Его взгляд скользнул по английскому костюму и сугубо партикулярным штиблетам.

— Кто такой? — резко спросил он.

Павел неторопливо вынул коробку папирос «Дюбек» и, раскрыв ее, сказал по-английски:

— Please cigarette! We say: «Smoke to understand another better»*["236] — и добавил по-русски, протягивая папиросы: — Я есть корреспондент английская газета «Дейли миррор» в России. Курит, по-жа-луй-ста.

— Благодарю, я доложу о вас командиру. Побудьте здесь, — сказал он миролюбиво и прошел дальше по вагону. — А ну, Грива, — послышался его голос, — сбегай быстро к полковнику Чапеге и доложи, что здесь объявилась заморская птица, английский корреспондент.

— Так давай я его мигом доставлю к полковнику, — предложил Грива.

— А ну, быстро, степным наметом!

В окно Павел видел, как вооруженные пассажиры, сгруппировавшись, организованно отходили к балке, вдоль которой тянулся густой кустарник. Их никто не преследовал и даже не обстреливал. Это казалось подозрительным… «Хотя бы они успели скрыться…»

Вскоре в купе стремительно вошел молодой полковник в плотно облегающей черной черкеске. Весь его облик — и аккуратно уложенные волосы, и точно скопированная николаевская бородка, жесты и поза говорили о желании произвести впечатление.

— С кем имею честь? — сухо спросил он.

Наумов погасил папиросу и достал из жилета документы: заграничный паспорт и гербовую бумагу, в которой было сказано, что предъявителю сего, корреспонденту лондонской газеты «Дейли миррор» Рингу Дайверу, разрешается беспрепятственно передвигаться на всех видах транспорта по дорогам РСФСР, а всем представителям ревкомов, начальникам станций и других организаций предписывается всячески содействовать… и так далее.

— Куда и с какой целью направляетесь? — спросил полковник Чапега, возвращая документы.

— По заданию газеты я доложен побывать в Грузии и собрать материал для очерка о новом государственном образовании. На этой же неделе предполагаю из Батума проехать в Крым. Мне кажется, что там, под прикрытием союзного флота, складывается карликовое, но вполне суверенное русское государство. Это будет сенсационный материал.

В глазах полковника мелькнула заинтересованность, но через мгновение взгляд его скользнул мимо, будто он разговаривал с кем-то за спиной корреспондента.

— А что, если я вас приглашу побывать в живописных предгорьях Северного Кавказа? Ведь может оказаться, что именно здесь вы получите более интересный и важный материал для своей газеты, чем в Грузии или в Крыму.

Неожиданно в купе ворвался коренастый есаул.

— Господин полковник, — доложил он, — отряд комиссаров, отступивший к балке, нарвался на нашу засаду. Убитых — двадцать один, пленных — шесть. Оружие взято: винтовок — десять, наганов — двадцать три, патронов — пятьдесят. В поезде оружие и боеприпасы не обнаружены. Все ценное…

— Молчать, болван! — оборвал Чапега доклад есаула и, отдав корреспонденту честь, на ходу сказал: — Я вас не задерживаю, господин Дайвер. Доброго пути.

К вагону подвели пленных. Среди них были и те красноармейцы, которых Павел видел ночью; пожилой, с обветренным морщинистым широкоскулым лицом, был ранен. Его вел под руки белобрысый юнец с бледным веснушчатым лицом.

Неожиданно один из пленных, шедших сзади, рванулся к коню, повод которого был наброшен на шею, а хозяин прикуривал цигарку. Он сильно ударил бандита сзади по голове и ловко на казачий манер, вскочил в седло. Стоящий рядом казак вскинул винтовку и выстрелил. Пленный медленно ткнулся в гриву и рухнул на землю.

Парнишка закрыл рукой глаза.

Широкоскулый красноармеец поднял голову, оттолкнул поддерживающего товарища и сделал несколько шагов к Чапеге.

— Господин полковник, — тихо, но жестко сказал он, — я преклоняюсь перед вашей силой. Я никогда не был… — по его горлу прокатился ком, и он не договорил.

— Дядя Иннокентий, что это вы?.. Как же это?..

В голосе юноши слышались боль и растерянность.

Чапега был явно доволен. Налицо поучительное противопоставление: сопротивление — смерть, покорность — помилование.

Раненый красноармеец сделал еще несколько неуверенных шагов и, споткнувшись о камень, расслабленно припал на колено. Но в следующее мгновение он упруго вскочил и с огромной силой метнул камень в Чапегу. Полковник успел увернуться, он внимательно следил за красноармейцем. Камень угодил в есаула, стоявшего за его спиной. Раздался глухой стон.

Наумов невольно посмотрел на паренька. Тот стоял ровно, чуть приподняв подбородок, будто его только что наградили орденом.

Пленных связали и бросили в повозку. Ее окружили всадники.

Полковнику подали пролетку. Стройные рыжие кони рванули, пролетка мягко осела на рессорах и плавно закачалась по полевой дороге. Далеко впереди маячили дозорные, а за пролеткой размеренным шагом шла сотня всадников…

Вспомнив этот эпизод, Наумов подумал: «Один пошел на отчаянный, но безнадежный риск. Знал, что его ждет смерть, но решился. Другой тоже шел на верную смерть. Да, этот Иннокентий — настоящий солдат революции. И его юный друг не мог оказаться здесь по доброй воле. Пожалуй, стоит взять его ординарцем и присмотреться».

Почти в это же время молодой солдат, заинтересовавший Наумова, стоял перед Иваном Ивановичем Шаховым, который вполголоса ему говорил:

— Присмотрись-ка, Сашок, к Рекову. Слышал я, как он себе под нос офицерье ротное всякими густотертыми словами поносил. А вчерась, будто ненароком, ящик с патронами в море обронил. Внимаешь? Приобщить его к нам надо.

— Хорошо, дядя Иван. Мы только тем и занимаемся, что приобщаем. Пора бы и к делу переходить, к настоящему делу! На то мы подпольная организация.

Шахов заправил под фуражку слипшиеся от пота и грязи седины, недовольно глянул на Сашу:

— Сначала надобно покрепче сорганизоваться, надежных людей привлечь — это тоже, брат, часть нашей работы. А действовать, как сам понимаешь, будем сообща, с городским подпольным центром, чтобы не получилось как у рака, лебедя и щуки. Внимаешь?

В знак согласия Саша кивнул головой.

— Ну, вот и ладно. Каждым пальцем в отдельности больно не ударишь, кулаком надобно. У руки и замах поболе. Пока задание такое: продолжать накапливать оружие и боеприпасы.

— В яму под старой фелюгой, дядя Иван, уже ничего не войдет. Да и нельзя в одном месте все складывать.

— Верно говоришь. Вот и подбери новый тайник.

Над крутыми отрогами Яйлы уже занималась заря, когда Кирилыч поднялся по узкому неглубокому ущелью на перевал Байдарские ворота. Еще издали он заметил солдата, сидящего у окна жилого помещения, пристроенного к арочным воротам.

Едва телега поднялась на перевал, солдат встал и поднял руку:

— Стой! Предъяви пропуск!

— Здрам желам, господин солдат, — шутливо приветствовал Кирилыч и полез в карман за документами. — Вот, пожалста, сынок.

— Ты мне не сынкуй и енти фальшивки не суй. Давай натуральный пропуск, — отмахнулся солдат от поданных ему документов и решительно полез в багаж, уложенный на заднем сиденье.

Увидев два ящика французского коньяка, красную головку сыра, колбасу и другую снедь, солдат оживился и крякнул, будто ворон каркнул перед тем, как свершить воровское дело. Кирилыч мгновенно уловил опасность и решительно схватил протянутую руку.

— Не гневи, солдатушка, господа бога. Не бери греха на душу.

Солдат вырвал руку, погрозил кулаком и нравоучительно сказал:

— Богом коришь? А ты лучше помозгуй, почему антихристы нашей кровью земли кропят и богу позор творят? А что бог?.. Видать, занемог! — И ловко выхватил из ящика две бутылки коньяка и круг колбасы.

Мефодий Кириллович стал урезонивать солдата:

— Слышь, служивый. Это же по заказу в имение князя Потемкина «Мелас». — Он поманил солдата рукой и наклонился к нему: — Говорят, там будет сам генерал Слащов. Так что, ежели чево…

Ссылка на высокий воинский чин и прославленное имя не произвела, однако, ожидаемого впечатления. Солдат нагловато улыбнулся:

— Свово Слащова встречай, а меня не пужай, не то… — И выхватил еще одну бутылку и круг колбасы. — Бог троицу любит. Теперича ежжай.

— Эх ты, мать честная, да с меня же за это шкуру сдерут, — взмолился Кирилыч.

— Ничаво, выдюжишь. Ежжай, говорю, а не то здеся шкуру оставишь! — прикрикнул солдат.

— У-у, греховодная твоя душа. Откудова ты на мою голову свалился, — огрызнулся Кирилыч и хлестнул вожжами по взмыленным бокам коня. — Ну-ну, ми-ла-ай!

Отъехав за поворот дороги, Манов остановился, чуть прикрутил тормоза задних колес и двинулся по скату горы вниз.

Сразу за высокими арочными воротами перевала круто спускался к берегу густой зеленый смешанный массив дубняка, можжевельника, граба. По поросшему кустарничками ладанника, жасмина и иглицы склону широкими зигзагами извивалась булыжная дорога, а внизу виднелось залитое солнцем море.

Возле церкви, приютившейся на маленькой площадке скалы, дорога поворачивала влево, а еще верст через пять Кирилыч оказался на проселке, который вел к живописному берегу. Здесь раскинулось имение «Мелас» с роскошным парком, с дворцом, построенным некогда князем Потемкиным.

Управляющий имением Гавриил Максимович Лобастов встретил Манова во дворе. Он был широк в плечах и приземист. Кирилыч низко поклонился ему и подал список привезенных продуктов.

Обнаружив нехватку, управляющий разразился неистовой бранью. Хотя знал, что даже когда сам привозил продукты из города, Байдарские ворота не удавалось преодолеть без потерь.

Закончив прием товаров, управляющий распорядился отнести все в погреб, а Манову холодно сказал:

— С вами я должен еще разобраться. Следуйте за мной.

Он направился в главный корпус. Рабочие сочувственно смотрели вслед поникшей фигуре старика.

Окна кабинета управляющего выходили на запад. Вдали был виден мыс Николая, на котором расположился Форос. Гавриил Максимович выглянул в окно. Убедившись, что поблизости никого нет, подошел к Кирилычу, злое выражение сменилось приветливой улыбкой.

— Ну, здравствуй, дорогой Мефодий Кириллович.

— Здравствуй, Гавриил Максимович, здравствуй. Ну, и отругал же ты меня. Я и впрямь струхнул, так это у тебя здорово получается.

Лобастов сдержанно улыбнулся и спросил:

— Как проехал посты?

— До перевала благополучно. А у Байдарских ворот — как завсегда. Такой уж у них там манер. И солдат-то зеленоват, а нутром уже гниловат; мальчишка, считай, а успел свихнуться. — Он тяжко вздохнул. — Руки больно хапучие. К тому ж ни старших послушания, ни бога почитания. Обуглились души солдатские, ничего живого, человеческого в них не осталось.

— Ну, что там нового, Мефодий Кириллович? — перевел разговор Лобастов.

— Тут Муртазов сообщает, — сказал Манов, подавая Лобастову бляху от подпруги, — какие вопросы будут решать господин Струве и генерал Лукомский в Константинополе. Они выехали туда вчера на американском миноносце. И еще о поездке председателя Донского округа генерала Харламова в Лондон и Париж. Это по личному поручению Врангеля.

— Молодец, Муртазов. По управлению иностранных дел мы получаем ценные сведения, а вот сообщения военного характера поступают из случайных источников, часто противоречивые. Наумов не прибыл?

— А как же, прибыл. Господин полковник Наумов Павел Алексеевич… Все вроде бы как надо.

Гавриил Максимович насторожился:

— Почему это «вроде бы»?

Мефодий Кириллович рассказал о неудачном покушении на Врангеля, организованном подпольной группой «Крым» во время возложения венков к памятнику адмиралу Нахимову.

— Муртазов говорит, все было сделано шито-крыто. Дьякон Савелий Салонов спрятал мину в киот. И вдруг когда она должна была взорваться, какой-то офицер обнаружил ее и все сорвал… Это велел передать Муртазов. А вечером ко мне в пролетку сел полковник Наумов. Я ему — пароль, он мне — отзыв. Потом и говорит: «Приказал мне Богнар проверить икону, а там — мина». Он и есть тот самый офицер.

Множество вопросов закружило мысли Лобастова: «Может быть, Наумов подставное лицо?.. Белогвардейский агент, засланный в наши органы?.. Тогда почему до сих пор не взяли Манова и меня?.. Хотя, с другой стороны, неясно, почему Богнар вдруг решил икону проверить и послал к ней именно Наумова».

— Так ты считаешь, что Наумов донес об этом Богнару?

Кирилыч всплеснул руками.

— Он же сам мне сказал: «Доложил, говорит, я об этой мине Богнару». И про дьякона Савелия догадался. Знал, говорит, он о мине. «Киот-то чижолый. Значит, знал дьякон, что несет… А от взрыва не прятался». Тут-то Наумов и засумлевался… Все это, говорит, митация!

— Это не очень убедительно. — Лобастов пригладил ладонями густую шапку волос и, думая вслух, продолжал: — Салонов мог в последний момент укрыться за группой офицеров, все зависит от того, какая сила взрыва была предусмотрена.

— Конечно, — согласился Манов, — а то вишь ты: если, говорит, нового офицера назначают в крупный штаб, то общупывают, обнюхивают, наизнанку выворачивают, а уж потом утверждают. С полковниками возится сам Богнар. Вот он и думает, что Богнар организовал эту аферу с иконой, чтобы проверить его. Если, дескать, умолчит о мине и попытается укрыться за памятником, значит, красный агент.

Лобастов обрадованно уставился на Манова:

— Это он сам сказал?

— А то кто ж еще, — обиженно пробурчал Мефодий Кириллович. — Вот так сам и сказал.

Гавриил Максимович задумался. Он вполне допускал, что все могло произойти именно так. Пожалуй, он и сам бы поступил не иначе. Но Салонов является членом подпольной организации, он устанавливал икону к памятнику по ее заданию. Значит, если Наумов прав и дьякон действовал с ведома полковника Богнара… Да-а, узелок образовался путаный и тугой.

— А что с дьяконом? — спросил Лобастов с надеждой, что если его не тронули и не установили слежку, то Наумова наверняка проверяли.

— С дьяконом? — переспросил Кирилыч. — Так его ж к самому Богнару тягали, из-за Наумова, значит. Но вроде бы обошлось, отпустили. Однако хвост за ним тянется.

— Опять «вроде бы»?.. Когда у вас назначена встреча с Наумовым?

— Я должен через день проезжать по своим кварталам: в понедельник — в обеденный перерыв, в среду — в шесть часов, в пятницу — перед началом театральных представлений и в воскресенье — после оных. А он должен приходить, ежели есть что передать.

— Хорошо. У нас есть время принять необходимые меры. В ближайшую неделю Наумов вряд ли добудет что-нибудь ценное, а значит, может и не явиться на встречу… В крайнем случае скажешь, заболел, мол. Эти дни ты поживешь на нелегальной квартире. Надо за Наумовым понаблюдать, а затем проверить его как следует… Да и Салонова не мешает прощупать.

Завершив работу на пристани, Павел Алексеевич на всякий случай заглянул в управление.

— Для меня что-нибудь есть? — спросил он у дежурного офицера.

— Так точно, господин полковник, — доложил поручик. — Генерал Домосоенов приказал позвонить ему домой, как только появитесь в управлении.

Наумов зашел в свой кабинет и сразу связался с генералом.

— Я это предвидел, батенька мой, — недовольным тоном начал Домосоенов. — Медицинский отдел просит отменить приказ об укомплектовании охранных подразделений за счет команд выздоравливающих. Они обратились ко мне, а я их напустил на вас, Павел Алексеевич. Вы взбудоражили их, вы и отбивайтесь.

— Зачем нам отбиваться? Если мы будем…

— Позвольте, батенька мой. Вы вот сначала удосужтесь выслушать их доводы, вдумайтесь в них, а завтра мне доложите. Отобьетесь — буду рад.

— С кем я должен вести разговор?

— С Татьяной Константиновной Строгановой. Помните, та самая, что столь сурово обошлась с вами в карантине. А?.. Что?.. Вот то-то и оно! — хитровато добавил генерал, хотя Наумов ничего не говорил. — Но не забывайте, она друг нашей семьи, мы с Лизонькой любим ее. Так что вы уж, Павел Алексеевич, постарайтесь помягче. Желаю удачи.

Повесив трубку, Павел Алексеевич задумался. Сейчас Татьяна Константиновна, видимо, уже собирается домой. Идти в медицинский отдел поздно, но и откладывать разговор нельзя. «А почему бы не договориться о встрече сейчас? Врач — враг болезням, но не людям, — подумал он и улыбнулся. — Чего это я начинаю оправдывать человека, которого не знаю…» — И поднял трубку.

Наумову пришлось ждать, пока Татьяна Константиновна подойдет к телефону. И в эти мгновения он вдруг почувствовал, что позвонил ей не только потому, что надо решать служебный вопрос.

— Алло, — послышалось в трубке.

Торопливо спросил:

— Татьяна Константиновна?

— Да, слушаю вас.

Павел представился и сказал:

— Генерал Домосоенов поручил мне поговорить с вами, Татьяна Константиновна, о возможности укомплектования охранных подразделений за счет команд выздоравливающих. — И, как бы оправдываясь, добавил: — Непременно сегодня…

— Сегодня? Но я уже ухожу.

— Если вы не возражаете, — предложил Павел, — то я мог бы встретить вас у подъезда вашего управления.

Она секунду помолчала. Наконец не очень уверенно ответила:

— Хорошо, Павел Алексеевич.

…В форме капитана медицинской службы Строганова была еще привлекательнее.

— Если позволите, я провожу вас, по дороге и побеседуем?

Таня согласно кивнула и пошла вверх по Екатерининской.

— В лазареты поступает все больше и больше раненых… — озабоченно начала она. — Санитары работают день и ночь и не справляются. Мы вынуждены выздоравливающих привлекать для обслуживания раненых, уборки помещений и территории, работы на кухне, перевозки грузов и многого другого. — Она внимательно посмотрела на Наумова и закончила: — Вы представляете, что будет, если у нас заберут выздоравливающих?

Павел понимающе кивнул. Именно это он и ожидал услышать.

— На мой взгляд, — как можно мягче сказал Павел, — ничего страшного не произойдет. За несколько дней лазарет пополнится новыми выздоравливающими, а пока вы можете задержать тех, кто подлежит выписке.

Строганова неожиданно остановилась и удивленно посмотрела на него:

— Но ведь это незаконно.

Павел пожал плечами и сдержанно улыбнулся:

— Законы не учитывают все случаи жизни. В любой работе могут возникнуть такие обстоятельства, когда… — Он на мгновение замолчал, подбирая нужные слова.

— Приходится пользоваться сомнительными средствами, так? — закончила за него Таня.

— Если это вызвано потребностью дела, — добавил Павел и жестом пригласил Таню идти дальше. — Извините, Татьяна Константиновна, что я был излишне откровенен и позволил дать вам такой совет… Будем считать, что этого разговора не было.

— Напротив! — неожиданно возразила Татьяна Константиновна. — Я принимаю ваш совет. В порядке исключения, разумеется.

— Благодарю вас. Завтра я доложу генералу Домосоенову, что с медицинским управлением все улажено… Между прочим, генерал сказал, что вы друг его семьи, и у меня сразу возник вопрос: не из тех ли вы Строгановых, что подарили Отечеству государственных деятелей с высшими графскими титулами?

Легким движением головы Таня откинула волнистые пряди волос за плечо.

— Должна вас серьезно разочаровать. Я с детства приучена ценить иные титулы: крестьянин, кузнец, врач, архитектор, инженер… — Она испытующе посмотрела на Павла.

— Татьяна Константиновна, — обрадовался Павел, — значит, я, как сын инженера, могу рассчитывать на вашу благосклонность… В Екатеринодаре, где я родился и вырос, работает ваш однофамилец и коллега. Врач Строганов. Рассказывают, однажды князь Веремеев — он остановился в городе проездом — позвонил ему и пригласил в гостиницу. Занемог, дескать. Строганов спросил, чем болел, что болит, и порекомендовал огуречного рассола. «Нет, вы приезжайте ко мне, — настаивал князь, — и безотлагательно». Врач с достоинством ответил: «Я лечу только больных». Веремеев вспылил: «Вы забываетесь, господин эскулап, я — князь!» Строганов в тон ему: «А мой титул — врач!..» У нас в Екатеринодаре о хирурге Строганове рассказывают легенды.

Таня тихо, с гордостью сказала:

— Это мой папа.

— О, так мы — земляки! — радостно воскликнул Павел. — По такому счастливому случаю позвольте пригласить вас поужинать в «Гранд-отель».

— Ну что вы, Павел Алексеевич, я и в прежние-то времена в ресторанах не бывала, а уж теперь…

Она остановилась у калитки:

— Я уже дома.

В глубине двора раздался лай собаки. Павел взглянул на почерневшее небо:

— Кажется, начинается дождь.

Со стороны гор налетел порывистый ветер, наполнил улицы терпким запахом луговых трав и лесов Яйлы.

— Скажите, Татьяна Константиновна, а что заставило вас подвергаться стольким опасностям, пробираясь в Крым? — спросил Павел.

Она посмотрела на него сбоку, чуть склонив голову:

— Я знала, что вы об этом спросите.

— Мне хочется знать о вас побольше.

— Сейчас еще модно спрашивать о политических убеждениях…

— Я об этом не спрашиваю.

— Впрочем, если хотите знать, отвечу. Я убеждена, что женщины служат тому обществу, какое создадут для них мужчины. Был монархизм — мы, женщины, дышали его благами, страдали его бедами, любили. Вы, мужчины, не сохранили его. Другие оказались сильнее вас. И там, в России, остались десятки миллионов женщин. Здесь — единицы, там — миллионы. Что прикажете им делать? Умирать? Нет, они будут жить, рожать детей. Речь не обо мне, конечно, а о женщинах вообще.

— Позвольте не согласиться с вами. Нельзя подводить под общий знаменатель женщин вашего круга, крестьянок и, так сказать, пролетарок.

— Боже мой, все женщины одинаковы и способны лишь на то, чтобы преклоняться перед волей и умом мужчин, их патриотизмом.

— С вашими убеждениями вполне можно было остаться в Екатеринодаре.

— Может быть, но обстоятельства чаще бывают несправедливы к судьбам женщин, нежели мужчин… Все случилось так неожиданно… Нашу больницу превратили в военный лазарет. Когда началось отступление, раненых и медицинский персонал погрузили на подводы и повезли в Новороссийск… В этом бурном, охваченном ужасом потоке людей я боялась оторваться от повозки генерала Домосоенова — мало ли что могло случиться. Я боялась всех и все. Но то, что увидела в Новороссийске… На моих глазах обезумевшая толпа растоптала упавшую молодую женщину с ребенком. Ее муж не смог пробиться к ней на помощь. Он выхватил пистолет и стал стрелять в толпу, истерично крича: «Звери!.. Звери!.. Звери!..» У меня было такое состояние, будто все пули попали в меня. Опомнилась я уже на палубе парохода…

— Вы были в это время офицером?

— Нет. Звание мне присвоили при назначении на должность эпидемиолога. Я не возражала, так как считала, что военная форма и пистолет в какой-то мере оградят меня от бандитов. Посмотрите, что в городе творится: среди белого дня грабят, насилуют, убивают…

Таня не сказала, что своего назначения она добилась через супругу генерала Домосоенова Елизавету Дмитриевну. И сделала это потому, что эпидемиологическая служба контролирует перевалбазы. Значит, со временем представится возможность побывать в Сухуме или Батуме. И, конечно же, она сразу уедет в Тифлис к давнему другу отца доктору Кавтарадзе, а уж он найдет возможность переправить ее в Екатеринодар.

— …Боже мой, если бы мои родители знали… Но я, кажется, начинаю жаловаться, — спохватилась Таня. — Это верный признак того, что пора прощаться.

Павел откланялся. Она мягко кивнула и подала ему руку.

— Татьяна Константиновна, позвольте пригласить вас на концерт Плевицкой.

— С удовольствием, Павел Алексеевич, на той неделе.

В штаб тыла рано утром прибыл офицер связи с пакетом от командующего авиацией генерала Ткачева. Принял его генерал Домосоенов. Он вскрыл пакет и ахнул:

— Ну, батенька мой, разве можно так поздно ставить нас в известность? Да мы физически не успеем этого сделать.

Капитан пожал плечами и грубовато заметил:

— Это можно было предвидеть, господин генерал.

Домосоенов снял очки и внимательно посмотрел на дерзкого офицера из авиации. Не слишком ли много вольности позволяют себе эти ткачевцы, любимцы Врангеля…

— Идите, голубчик, пока я не рассердился на вас. Дайте я распишусь в получении пакета, и идите, — снисходительно сказал генерал.

Капитан небрежно козырнул и вышел. Генерал еще раз прочел бумагу и задумался. «Кому поручить эту срочную работу? Офицеры третьи сутки работают без сна и отдыха». Он позвонил дежурному и распорядился вызвать полковника Наумова.

Генерал встретил Наумова приветливо.

— Здравствуйте, дорогой Павел Алексеевич, здравствуйте. — Он взял Павла под руку и повел к креслу возле стола. — Тут вот какое дело, батенька мой. Неожиданно провели перегруппировку авиационных отрядов. Сам генерал Ткачев со своим штабом на «хэвилендах» вылетел в район Перекопа. Словом, вот здесь указаны новые места дислокации всех авиационных отрядов. Надо срочно подготовить распоряжение о переадресовании грузов — продовольственных продуктов, горюче-смазочных материалов, вещевого имущества, взять все под жесткий контроль.

«Неужели готовится наступление? — подумал Павел. — Если так, то оно скоро начнется. Ведь авиационные отряды перебазируются после того, как перегруппировка войск завершена».

— С превеликим удовольствием, господин генерал, но у меня нет допуска к секретным материалам. И если об этом станет известно контрразведке…

— Знаю, батенька мой. Однако я ведь не впервой подключаю к работе офицеров до получения ими допуска. И ничего. Все до сих пор работают честно, добросовестно. У меня на этот счет чутье — сразу вижу, кому можно доверять, а кому нет. Может быть, сегодня и допуск поступит. А вот мы сейчас уточним.

Генерал заказал телефонистке разговор с полковником Богнаром.

Ответ Богнара, видимо, не удовлетворил генерала, и он сказал:

— Дорогой Ференц, ты же знаешь мое положение с кадрами. Нужно выполнить срочную, но, ей-богу, совершенно никчемную, с точки зрения секретности, работу… — Генерал слушает, потом поднимает вверх указательный палец и говорит в трубку: — Но, голубчик мой, будет больше вреда, если мы не успеем перенацелить грузы, чем если красные узнают, что наша авиация появилась в районе Перекопа. Уверяю тебя, дорогой Ференц, они и без того предполагают, что мы сосредоточиваем ее не под Москвой, а под Перекопом. Где же ей быть?..

Слушая Богнара, генерал хмурился, недовольно покачивал головой, порывался что-то сказать, но никак не мог уловить паузу в потоке слов собеседника. Наконец не выдержал и, придав голосу твердость, сказал:

— По-зволь-те, батенька мой, вы забываете, что весь командный состав крымской армии укомплектован офицерами, прибывшими невесть откуда… Да-да, и мне на старости лет не пристало изменять своему принципу: «С кем работаешь, тому доверяй. Не доверяешь — увольняй…» Что? Какой ты, право, ненасытный…

Павел подивился неожиданному повороту в их разговоре, но понял, что завершился он благополучно для него.

— Конечно, помогу. Ну, так как?.. Ну, вот и благодарствую. Что?.. А это уж, батенька мой, ты с ним можешь все и решить. Человек он понимающий.

Генерал положил трубку и обрадованно протянул Павлу бумагу:

— Возьмите, Павел Алексеевич, план поставок по авиации и вот эту заявку, разберитесь и приступайте. Что будет непонятно — заходите. Да, откупитесь вы от этого Богнара… бог знает чем.

Полковник подумал и неуверенно сказал:

— Без причины как-то неудобно.

— Удобно, очень даже удобно. С ним все удобно. Он все равно так не выпустит из когтей, хотя ему и не до вас. И чтобы вы, батенька мой, не заблуждались относительно Богнара и его своры, скажу мнение самого главнокомандующего: «Я не отрицаю, — сказал он господину Кривошеину, — что наша контрразведка на три четверти состоит из преступного элемента…» Ну, об этом довольно. Расскажите-ка лучше, как идет работа на Графской пристани?

Наумов представил генералу схему постов и организации погрузочно-разгрузочных работ. Генерал внимательно ознакомился с документами, подчеркнул пункт об укомплектовании караульной роты за счет команд слабосильных и выздоравливающих, а в углу листа написал: «В приказ».

— Спасибо, голубчик Павел Алексеевич. Ну, теперь и мне легче работать будет. Я уж, пожалуй, сделаю вас своим помощником. Мы ведь устанавливаем любые штатные единицы, для пользы дела, разумеется.

— Благодарю за доверие, господин генерал…

— Весьма похвально, что вы навели порядок на Графской пристани. Все это хорошо, но мне хотелось, чтобы вы поняли: органы тыла хронически больны. — Домосоенов показал рукой от головы до пят. — Да-да, тут отдельными флакончиками микстуры не вылечишь.

Он не спеша поднялся с кресла, потер пухлым пальцем переносицу и подошел к Наумову. Тот встал.

— Разрешите еще доложить о воинских поставках в дивизии действующих корпусов?

Домосоенов вернулся в свое кресло и, откинувшись на спинку, безразлично сказал:

— Только самую суть, Павел Алексеевич.

…Не успел Наумов ознакомиться с планом поставок по авиации, переданными ему генералом Домосоеновым, как в кабинет ворвался офицер в форме Терско-Астраханской казачьей бригады, ворвался, словно горный ветер, — внезапно, порывисто.

— Па-ачему не даешь овес и жмыха, а? — гремел его гортанный голос. — Нэ знаешь, куда идем? Нэ знаешь, зачем идем?

«О, тут и выспрашивать не надо, сами все выложат», — подумал Павел.

— Знаю, дорогой, наступаем на север, но… — Павел многозначительно поднял палец и, подмигнув, ткнул его в план. — Прежде всего надо обеспечить всем необходимым авиацию.

— К черту авиацию! — взорвался кавказец. — Ты знаешь, кто я? Не знаешь? Так я тебе скажу: интендант Терско-Астраханской бригады есаул Дариев. — И снова устремился в атаку: — Слушай, па-ачему не даешь овес? На Мелитополь кто идет? Ты или я?

Наумов осуждающе покачал головой.

— Не беснуйся, мюрид,*["237] сейчас прикажу выдать.

Кавказец мгновенно просиял. Лицо — как Кура в солнечный день, а глаза — как блики на ее воде.

— Бузныг,*["238] полковник, хцауштен,*["239] на этот раз большевикам будет сделан, запомни мое слово, настоящий газават.*["240]

Кивок в знак согласия и дружеское приглашение:

— Будешь еще в Севастополе, заходи, буйный мюрид.

Дариев одернул черкеску, взялся за рукоятку кинжала и, крикнув: «Ражьма!»,*["241] исчез за дверью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Высоко в небе парил орлан-белохвост. Он описал широкий круг над ковыльной степью и вдруг камнем ринулся вниз. Казалось, еще мгновение — и он разобьется о землю. Но орлан распластал свои могучие крылья и, погасив падение, стремительно пронесся над самой землей, выбросил вперед когтистые лапы и широко открыл клюв. Еще один взмах крыльев — и когти вонзились в спину лисы.

Врангель наблюдал из окна штабного вагона за полетом и броском орлана на жертву. «Вот тактика, которая обеспечит нам успех, — думал главком. — Ошеломляющая воображение противника внезапность, предельная стремительность и широкий маневр в интересах мощного удара по самому уязвимому месту боевого порядка».

Орлан взмыл в воздух, но, обремененный добычей, потерял скорость и высоту. Это стоило ему жизни: глухой выстрел оборвал его полет.

«Главное — ставить перед войсками посильные задачи, — продолжал размышлять Врангель. — С такими ограниченными силами рваться на Донбасс — значит, уподобиться этому орлану. Захватить можно, но удержать — нет». Главком поймал себя на том, что все чаще думает, как бы не зарваться и все-таки достичь имеющимися силами возможно большего эффекта.

— Запросите о ходе высадки Терско-Астраханской бригады генерала Шифнер-Маркевича в районе Кирилловки, — приказал он порученцу.

Генерал Анин — тонкий, высокий шатен в идеально отутюженном мундире — тихим, вкрадчивым голосом доложил:

— С канонерской лодки «Страж» передали, что в соответствии с вашим приказом бригада уже начала продвижение на Мелитополь. Продолжается высадка пехотных дивизий.

— Передайте генералу Слащову: бригаде Шифнер-Маркевича к середине дня захватить станцию Акимовка, перерезать железную дорогу Мелитополь — Джанкой и закрепиться до подхода главных сил.

Генерал Анин мягко, но четко повторил приказ и вышел в аппаратную.

Казалось, все шло хорошо, а на душе главкома было тяжело. Он понимал, что война — сама по себе и военные действия — это производное от политики. А вот политика стран Согласия слишком противоречива. Каждый тянет в свою сторону. Конечно, господин Мильеран торжествует: события развертываются по французскому компасу — на Донбасс. А премьер-министру Англии Ллойд Джорджу этот ход событий явно не по душе. Только что секретарь морского ведомства Лонг заявил в нижней палате, что, поскольку советская Каспийская флотилия под командованием Раскольникова заняла Энзели, британские военные суда будут находиться в Черном море. Он с сожалением констатировал, что тридцать шестая пехотная индусская дивизия, командовал которой английский генерал Шампейн, сдалась красным в плен. Это означает, что бакинская нефть потеряна. А в связи с наступлением Врангеля на север надежда на захват кубанской нефти тоже становится призрачной.

«Мильеран полагает, что я устремился через Донбасс на Москву, — размышлял Врангель, прохаживаясь по вагону. — Я бы и пошел, но казаки не пойдут. К своим куреням — только сигнал дай, а в Московию — нет. Разбегутся».

Командующий не мог забыть случайного разговора, свидетелем которого он оказался.

Во время объезда Донского корпуса ему пришлось задержаться в 3-й Донской дивизии генерала Гусельщикова. Андриан Константинович оказался гостеприимным хозяином, но много пил, мало закусывал. И не дотянул до «стремянной». Закруглив пиршество, Врангель вышел подышать свежим воздухом. Стояла тихая звездная ночь. Невдалеке, около стога сена, светился маленький костер. Сам не зная почему, Врангель пошел в его сторону. Увлеченные разговором, казаки не заметили остановившегося в темноте генерала.

— Эхма-а, — протянул хриплый от махры и самогона голос, — теперича прилечь бы на густую траву займища да потянуться…

— Теперича, — передразнил его другой. — Не жди ентого. Вон слухи — на Москву опять идем.

— Нам там делать неча. Да и войск на енту операцию — кот наплакал. Выйдем на российские просторы и потеряемся. Генгус *["242] будет аукать Туркула,*["243] а тот станет опять насильничать, ну и как енто: «Самогон, вино и спирт — все глушил он будто воду, в счет казенного доходу». Нет, нельзя нам на Московию иттить. На Дон, Кубань надобно подаваться. Там свои куреня. Глотку перегрызем, а землю донскую не отдадим…

Беспокойные мысли взвинчивали настроение Врангеля. «Нет, ни Вильсон, ни Мильеран, ни Ллойд Джордж определили мой курс борьбы, — думал он. — Его определил тот самый казак у костра: „Нельзя нам на Московию иттить. На Дон, Кубань надобно подаваться…“ Мудро рассудил казак… Да-да, я поведу свои войска на исконно казачьи земли и подниму над ними трехцветное знамя любезного моего Отечества».

Остановившись у карты, Врангель громко произнес:

— Северо-Кавказская республика! — и вслушался в свои слова, которые гулким эхом прокатились в его душе: «Президент Северо-Кавказской республики».

Вошел генерал Анин и замер у двери:

— Слушаю вас, господин главнокомандующий.

— Я вас не вызывал. Впрочем… скажите, Геннадий Акимович, вы верите в то, что я веду свои войска на соединение с армией Пилсудского? — спросил Врангель и, не ожидая ответа, продолжал: — Представьте себе общую картину событий. Советы прорвали Польский фронт и бешено рвутся вперед. Там их лучшие ударные группировки и Конная армия Буденного. Что против них ясновельможный полководец Пилсудский? Нас разделяет более трехсот километров, войска его, охваченные паническим ужасом, бегут. А я должен создавать видимость, будто иду на соединение с ним, чтобы со своими четырьмя корпусами развивать наступление на Донбасс, а затем дальше, на Москву… Кто в это может поверить? — Врангель нервно тряхнул головой, словно хотел отбросить сомнения. — Нет, только Дон и Кубань, только казачье государственное образование под протекторатом хоть самого дьявола, — твердил он, возбуждая себя. — Вперед и только вперед!.. Мощный, внезапный удар, стремительность маневра и неистовый натиск!..

Врангель вдруг вскинул руку к карте, и на его длинной жилистой шее вздулись вены.

— Передать генералу Слащову телеграфно: наступление через Перекопский перешеек начать немедленно, не ожидая плановых сроков!

Затем он выпил залпом два стакана «алиготэ», ящики которого постоянно пополнялись из массандровских винных подвалов князя Воронцова, и вновь зашагал по вагону.

И снова ему почудился голос владыки: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты — Петр, что значит — камень, твердость, опора…» Набатом гудели слова: «Дерзай, вождь, ты победишь!»

Павел глянул на часы. Пора идти на встречу с Кирилычем. Вышел из Приморского парка на площадь и повернул налево, в сторону Екатерининской улицы. На углу возле круглой тумбы для объявлений и афиш остановился и прочел: «Группа Прикал комедиантов под управлением Г. А: Амурова». Опереточная примадонна Елена Юзова. Нашумевшая оперетта «Когда мужья шалят — жены изменяют».

Павел улыбнулся и зашагал вверх по Екатерининской. «Неужели Манов не появится и сегодня?..» Вот уже четвертый раз Кирилыч не выходит на связь. В голову лезут разные мысли: арестован, тяжело заболел, убит бандитами… Но всякий раз, когда наступает время встречи, Павел идет с надеждой — вот-вот Кирилыч крикнет: «Э-гей, поберегись!..» Он сядет в пролетку и незаметно вытащит из-под коврика портсигар, а свой положит на его место. И ценные сведения о перебазировании вражеской авиации поступят для передачи в штаб Кавказского фронта.

Однако скоро кончается последний квартал, а там потянется в гору каменный забор, за которым возвышается Большой дворец — огромное здание ставки главнокомандующего войсками и правителя юга России.

Напротив — Исторический музей Черноморского флота. Павел замедлил шаг, прислушался. Сквозь голоса людей и далекий звон трамвайного колокола слышится цокот конских копыт. «Наконец-то», — обнадеживает он себя. Пролетка быстро приближается. И снова ему кажется, что вот-вот раздастся крик «Э-гей, по-оберегись!» Цокот совсем рядом. Наумов с трудом заставляет себя идти, не оглядываясь. Мимо пронесся фаэтон — мелькнули цилиндр и широкополая шляпа с перьями…

Павел повернул обратно и медленно пошел вниз по улице. Мысль о собственном бессилии не давала ему покоя… Он терялся в догадках, но все его предположения были далеки от истины.

Он не мог знать, что перед его приездом богнаровские ищейки арестовали в Севастополе активных членов подпольной организации. В Симферополе контрразведка расстреляла двенадцать человек из татарского подполья. В Керчи был схвачен и расстрелян городской подпольный комитет в полном составе. Большинство конспиративных квартир провалено. Наконец, кто-то выдал контрразведке сведения о том, что в поселке Планерная, на даче писателя Вересаева, будет проводиться партийная конференция. Только благодаря тому, что один из наблюдательных постов своевременно обнаружил белогвардейцев, окружающих место конференции, многим ее участникам удалось скрыться. Поэтому странная история с разминированием иконы полковником Наумовым насторожила Кирилыча и Лобастова. Было известно им и то, что полковник Наумов побывал на Графской пристани и сразу обнаружил причину срыва сроков погрузки военных материалов.

«У меня осталась еще явка в „Меласе“, — с горечью думал Наумов. — Но тот ли это случай, когда мне необходимо явиться туда! Пожалуй, нет. Надо что-то придумать…»

И опять вспомнился Наумову молодой солдат из рабочей роты. «Возьму его в ординарцы, проверю и сделаю связным. Мало ли что может случиться с Кирилычем!»

Павел не заметил, как снова оказался на Приморском бульваре, возле павильона «Поплавок», построенного на сваях далеко от берега. «Зайти поужинать, что ли?» — подумал он и вдруг увидел Строганову.

Она только что вышла из магазина Чилингирова вслед за пожилой представительной дамой.

Татьяна Константиновна искренне обрадовалась встрече с Наумовым.

— Здравствуйте, Павел Алексеевич, — приветливо сказала она и, повернувшись к своей спутнице, представила его: — Елизавета Дмитриевна, это полковник Наумов.

— Очень приятно, Павел Алексеевич… Антон Аркадьевич мне о вас говорил…

— Счастлив познакомиться с вами, Елизавета Дмитриевна.

— Рада бы пригласить вас с Танечкой скоротать у нас вечер, — все так же неторопливо и радушно говорила генеральша, — да сегодня мы с Антоном Аркадьевичем не принадлежим себе. Проводите-ка меня до извозчика. Он ждет за углом.

Когда Елизавета Дмитриевна уехала, Павел спросил Таню:

— Может быть, мы сегодня сходим на концерт Плевицкой?

— Хорошо, только мне надо заехать домой, переодеться.

…Двор показался Наумову очень уютным, оживленно щебетали птицы, мягко шелестела листва, цветы, растущие вокруг дома, распространяли нежный аромат.

Указав на скамейку у стола, стоящего под деревом, Таня сказала:

— Подождите меня здесь, я быстренько соберусь.

Не успел Павел осмотреться, как Таня вернулась. Она смущенно пожала плечами и показала записку.

— Вы уж извините, Павел Алексеевич, но я не могу пойти с вами. Хозяйка ушла к родственникам и попросила меня подомовничать.

Павел спросил:

— Надеюсь, вы не сразу выгоните меня?

— Нет, — засмеялась Таня, — не выгоню, а угощу чаем с блинами. Зинаида Андреевна напекла.

— Чай с блинами да на свежем воздухе! Лет сто не пил, — обрадовался Павел.

— Вот и чудесно, — оживилась Таня, — потерпите еще немного, я сейчас.

И пошла по выложенной кирпичом дорожке в угол двора к летней кухне.

Павел знал, что многие офицеры пытались ухаживать за ней, но безуспешно. И ему захотелось понравиться Тане.

Вернулась она с подносом, накрытым салфеткой.

— Чай готов. Теперь помогите мне принести самовар.

Постепенно разговор их стал свободнее, проще, и Павел это сразу почувствовал.

— Вы правда не жалеете о концерте? — спросила Таня, разливая чай.

Павел только улыбнулся в ответ.

— Я тоже не жалею… По-моему, слушать программу Плевицкой «Тоска моя, Россия» все равно, что слушать песни соловья, сидящего в клетке… — Таня на мгновение застыла с чайником в руке. — А вы знаете историю жизни этой певицы?

— К сожалению, — смущенно сказал Павел, — я знаю лишь, что чудо-голос непостижимо быстро поднял простую крестьянскую девушку, а потом монашенку из глубин народных на высоту самых лучших театров России и Европы…

«„Из глубин народных…“ Как это естественно он сказал», — отметила Таня и вспомнила слова отца: «Мы, слава богу, не из рода царедворцев, не обивали пороги Малахитовой гостиной… Корень нашего древа в глубинах народных. Гордись этим, дочурка».

— Глубины народные — и вдруг высота лучших театров мира… И как только она выдержала такую перемену? — Таня говорила задумчиво, будто пытаясь понять, почему это талант всегда уносит человека от народа, породившего его, в салоны и залы светской публики. — Но ее истинная глубинная суть — ведь она все-таки от земли — дала о себе знать, когда Россия забилась в агонии гражданской войны: Наталья Васильевна оказалась в Красной Армии медицинской сестрой и даже вышла замуж за комиссара.

Она замолчала. В ее задумчивом взгляде Павел заметил тоску, будто она жалела, что начала разговор об этом.

— Вам налить еще чаю?

Он подал ей стакан на блюдце и спросил:

— А дальше?

Таня сняла с конфорки фарфоровый чайник, налила крепкой заварки и, пододвинув стакан к кранику самовара, разбавила ее кипятком.

— Вместе с мужем она попала в плен к Деникину и вдруг — уму непостижимо, — Таня чуть приподняла плечи, глаза удивленно округлились, — стала женой генерала Скоблина!.. Вы понимаете, Павел Алексеевич? Как же она могла не утратить чистоты души, способности глубоко и самобытно раскрывать образ русской песни?

Их взгляды встретились. Павлу показалось, что из-под спадающего локона глаза Тани смотрят на него настороженно. А ей почудилось, что у полковника дрогнули веки. «Кажется, я не сказала ничего опрометчивого», — спохватилась Таня. На всякий случай она осторожно спросила:

— Я сказала что-нибудь не так?

— Ну что вы, Таня, — поспешил успокоить ее Наумов. — Ваша мысль верна.

Таня оживилась:

— Искусство, как цветы, расцветает на почве, его породившей. Как же Наталья Васильевна не может понять этого?

Они помолчали.

Павлу вспомнились слова Тани: «Я с детства приучена ценить иные титулы: хлебороб, кузнец, врач, архитектор, инженер…» И ему стало понятно, почему она считает естественным, что Плевицкая «оказалась в Красной Армии и даже вышла замуж за комиссара». А вот то, что она стала вдруг генеральшей… «Уму непостижимо…» И все это искренне, убежденно. Конечно же, Таня случайно здесь, в этом логове.

Павел взял ее руку и спросил:

— О чем вы думаете, Таня?

Рука ее чуть дрогнула и замерла, маленькая, нежная.

«О чем я думаю? — повторила про себя Таня. — Разве я могу сказать вам, Павел Алексеевич, что всей душой почувствовала в вас человека чистого, честного и что у меня живет надежда вернуться домой».

Таня повернулась к Наумову. «К чему он стремится, на что надеется? Если бы он мог быть искренним со мной!..»

— Павел Алексеевич, можно я спрошу вас о том, что беспокоит многих?

— Конечно.

— Вы верите в то, что здесь, в Крыму, утвердится какое-то маленькое русское государство?

Павел не ожидал столь откровенного вопроса и не сразу нашелся. Сначала он хотел сказать, что Россия — это монолит, от которого невозможно отколоть даже маленького кусочка. Но, глянув на Таню, понял, что тут восклицательные знаки неуместны. Она терпеливо ждала его ответа. «И все-таки, пожалуй, лучше будет обратить все в шутку», — решил он и, наклонившись к ней, улыбнулся:

— В это не верит даже сам владыка, викарный епископ Вениамин.

— Вы все шутите, Павел Алексеевич! А я ведь серьезно. И знаете почему?.. Я очень боюсь эмиграции. Правда. — Она встала. — Уже поздно…

Только теперь Павел обратил внимание, что взошла луна И время действительно позднее.

— Хэллоу, май фрэнд! — громко приветствовал Клод Рауш Наумова. — Я к вам, но, кажется, опоздал?

— Ко мне? — удивился Павел, недоуменно глядя на полковника и следовавшего за ним официанта с подносом, на котором стояли коньяк, сухое вино и все необходимое к ним. — Прошу вас, мистер Рауш. У нас в России говорят: «Желанный гость никогда не опаздывает».

— Прежде всего поздравляю вас, Павел Алексеевич, с блестящей победой, — оживленно говорил Рауш. Сигара, зажатая в углу губ, делала причудливые движения, и казалось, что это она выбрасывает изо рта дымящиеся слова. — В который уже раз я прошу Татьяну Константиновну подарить мне хотя бы один приятный вечер. Отказ и отказ, вежливый, но не оставляющий никаких надежд. А вы… Я видел вас вдвоем на Екатерининской и понял, что это — не простая случайность.

— Ну что вы, мистер Рауш! — смутился Наумов.

Быстро накрыв на стол, официант вышел. Рауш взял две рюмки коньяка и, подавая одну Наумову, сказал:

— Не обижайтесь, мистер Наумов, разговор о хорошенькой женщине — залог хорошего настроения, которое всегда необходимо иметь при важном разговоре.

— В этом смысле вы превосходно подготовили нашу беседу, — улыбнулся Наумов и взял протянутую рюмку. — Стоя говорят о мелочах, о серьезном — только сидя.

С полковником Раушем Наумов познакомился на пути из Батума в Севастополь. Это произошло на борту американского парохода «Честер Вельси». Павел — теперь уже не английский журналист Ринг Дайвер, а полковник Наумов — стоял на палубе и смотрел, как в предутренней дымке незаметно растворяются горы Кавказа. А здесь, рядом, в чреве «Честер Вельси», солдаты и офицеры — остатки разгромленной белогвардейской Кубанской армии. Скоро они сойдут на берег Севастопольского порта и вольются в ряды армии генерала Врангеля.

Послышались резкие удары рынды — судового колокола, и, словно по его сигналу, на палубе появился Клод Рауш в спортивном костюме.

— Hello, colonel! *["244]—громко приветствовал Рауш Наумова и фамильярно подмигнул.

Гимнастикой он занимался усердно. Каждое упражнение делал долго и старательно, особенно силовые. Наконец он закончил и на скверном, но вполне понятном русском языке сказал:

— Подождите меня здесь, полковник, и мы вместе позавтракаем.

— With pleasure, mister colonel,*["245] — ответил Павел.

— O-o! Вы говорите по-английски? Это превосходно.

За завтраком Наумов рассказывал о своих скитаниях. Говорил он тихо, сосредоточенно. Клод Рауш внимательно слушал.

Павел сказал, что революция разлучила его с отцом. Работая инженером Англо-Кубанского нефтяного общества, он выехал в заграничную командировку и не вернулся. Рауш вдруг хлопнул Павла по плечу и стал вспоминать своих друзей, с которыми работал на Кубани. А когда узнал, что Павел дружил с Рингом — сыном Джона Дайвера, пришел в бурный восторг.

Они просидели за столом долго, и Клод Рауш убедился, что его собеседник прекрасно знает всех, кто работал в этом обществе до революции.

— Вы верите в то, что большевики не выдержат очередного натиска вооруженных сил Объединенных государств? — неожиданно спросил Рауш.

— Устал я разочаровываться в своих надеждах. Боюсь, последнего не переживу, — ответил Павел и закурил.

Рауш почему-то обрадовался такому ответу.

— Я мог бы, господин Наумов, помочь вам определить свою судьбу на случай эмиграции, — предложил он.

— Что моя судьба в сравнении с судьбой России? Ее ведь не возьмешь с собой в эмиграцию. Русские могут быть счастливы только на русской земле.

— Очень хорошо сказано. Давайте выпьем за верность Родине. — Рауш налил полные рюмки коньяка (купаж его не удовлетворил). — Но я прошу вас, полковник, не забывать моего предложения.

…Здесь, в Севастополе, они встретились впервые, но Наумов не заблуждался относительно темы предстоящего разговора.

Они сели рядом. Рауш положил руку на колено Наумова и доверительным тоном сказал:

— На следующей неделе прибывает наш пароход с грузом вооружения и боеприпасов. — Он сделал паузу и, глядя прямо в глаза, продолжал: — Можно, конечно, выгрузить все, но лучше, если небольшая партия пулеметов, винтовок, наганов и гранат останется в дальнем отсеке парохода.

Павел удивленно посмотрел на англичанина, потом медленно встал и зашагал по комнате. Рауш не мешал ему обдумывать предложение. Наконец Наумов вернулся на свое место и осторожно спросил:

— Но ведь по документам могут…

— Разумеется, если в документах будут разногласия. — Рауш перешел на деловой тон: — Вы будете иметь двадцать процентов дохода от этой маленькой коммерческой операции. К тому же следует иметь в виду, что авторитетная рекомендация на Британских островах значит не меньше, чем крупный счет в банке.

Это сравнение вызвало у Наумова улыбку.

— Рекомендация — валюта не очень устойчивая, вернее — очень неустойчивая в обращении.

— Вам больше подходит счет в банке?

— То и другое, вместе взятое.

— О, мистер Наумов, вы отличный партнер. Прямота — это прежде всего честность.

— Благодарю вас, мистер Рауш, — сказал Наумов и спохватился: — Но, вы знаете, есть еще одно осложнение. Дело в том, что каждый офицер, назначенный на ответственную должность в крупный штаб, чувствует на себе повышенное внимание агентов полковника Богнара.

— О, эта ищейка обладает тонким нюхом, но ей часто мешают качества легавой собаки, — рассмеялся Рауш. — Пойдет по следу диверсанта, но увидит зайца — и бросается во всю прыть за ним. Однако мы с Ференцем в добрых отношениях.

— Если бы и мне удалось установить с ним дружеские отношения, это помогло бы успешнее выполнить наше джентльменское соглашение.

— Это не составит труда.

— И все-таки я еще должен изучить, насколько предполагаемая вами операция реальна в наших условиях, — озабоченно сказал Павел.

— Отлично, мистер Наумов. Кто долго думает, реже ошибается. В любой день спускайтесь в наш ресторан в восемнадцать часов. В это время я обычно обедаю там.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Подразделения строились для выезда на работу. С капитаном Вербой полковник встретился как с добрым знакомым. Он взял его под руку и, прогуливаясь неподалеку от строя, стал расспрашивать о положении с дисциплиной, внутренним порядком, о состоянии конского состава и так далее. Оказалось, кругом некомплект, все берут, а не дают, фуража не хватает, продуктов тоже. Солдаты приворовывают кое-что на базах.

— А дисциплина? Боже мой, разве это дисциплина? Того и гляди, ящик со снарядами на тебя упадет. После вашего посещения, — продолжал докладывать капитан, — вечером приезжал к нам полковой поп с дьяконом Савелием исповедь принимать. У нас ведь теперь оная проводится, когда есть свободное время. Но разве это исповедь? Форменный допрос. Один солдат…

— Чем это все вызвано?

— У нас ведь шестьдесят с лишком процентов — пленные красноармейцы. Переодели, заставили прочесть перед священником присягу и — в строй. Слава богу, что до сих пор не случилось беды.

— Знаете, капитан, мне бы хотелось иметь хорошего ординарца. И помоложе. Кого бы вы мне порекомендовали?

— Ума не приложу, господин полковник. Молодых человек пять наберется. Да вот они перед вами, выбирайте.

Наумов внимательно осмотрел строй.

— Пожалуй, вон тот, левый. Совсем еще юнец. Из сырого материала можно вылепить что угодно.

Капитан поманил солдата пальцем. Тот подбежал и, спросив у полковника разрешения обратиться к капитану, представился:

— Александр Гонта по вашему приказанию прибыл.

— Садись в пролетку, — распорядился Наумов. И, уже обращаясь к капитану, негромко добавил: — Благодарю вас, приказ на откомандирование вы получите сегодня же.

Дорога шла по скату высоты, покрытой кустарником, над которым то тут, то там возвышались дубы с раскидистыми кронами.

Наумов время от времени поглядывал на солдата. Тот хотел казаться спокойным, но напряженная сосредоточенность и слегка вздрагивающие руки выдавали его волнение.

У крутого склона горы, где дорога делала причудливую петлю, Наумов остановил пролетку.

— Пойдем! — приказал он солдату.

Они прошли немного вперед и, скрывшись за поворотом, стали подниматься по крутому склону, густо поросшему кустарником и высокой сухой травой.

Возле старого дуба кустарник отступил, образуя небольшую поляну. Отсюда, с обрыва горы, открывался прекрасный вид на залив.

— Тебе нравится это место? — спросил Наумов.

Солдат промолчал, с беспокойством наблюдая за офицером.

— Когда видишь перед собой такую чудо-красоту — и умирать не хочется. Не правда ли? — Наумов повернулся к солдату и только теперь понял, как двусмысленно прозвучали его слова для Гонты.

Бледный, он стоял у дуба, заткнув пальцы рук за ремень и чуть приподняв подбородок.

— За что? — тихо спросил он.

— Успокойся, рядовой Гонта, — как можно мягче сказал Наумов. — Я хочу взять тебя к себе ординарцем. Вот нам и нужно побеседовать. А ты вообразил бог знает что!.. Подойди-ка ближе и дай солдатскую книжку.

Солдат подошел, подал документ.

— «Рядовой Гонта Александр Гаврилович», — прочитал Наумов.

Он вытащил папиросы, предложил солдату. Тот отрицательно мотнул головой.

— Не курю я, господин полковник, — сказал он неровным, срывающимся голосом.

Наумов закурил и, глубоко затянувшись, продолжал:

— Хочу напомнить тебе один эпизод… Однажды под Невинномысском на железнодорожный эшелон напала банда атамана Чапеги… В этом эшелоне ехал ты и красноармеец, которого ты называл дядей Иннокентием. — Наумов пристально взглянул на солдата. — Помнишь, что произошло дальше?

— Как я могу вспомнить то, чего не видел?

— Хорошо, я снова напомню: конная атака банды и бой маленькой группы красноармейцев. Вас с раненым дядей Иннокентием схватили… Рассказать, как был убит есаул? Или как погиб твой дядя Иннокентий?

Павел точно не знал, погиб ли Иннокентий, но умышленно так сказал, чтобы вызвать новую реакцию Саши.

Лицо паренька покрылось красными пятнами. Казалось, только сильное внутреннее напряжение мешает прорваться нахлынувшим на него чувствам.

Наумову все было ясно. Он взял Сашу за плечи, сказал:

— Надеюсь, ты будешь добросовестным, исполнительным ординарцем.

— Как прикажете, господин полковник.

— И еще одно: о нашем разговоре никто не должен знать. Даже самые близкие твои друзья. Ты понял меня?

— Так точно, господин полковник. Мне и нечего рассказывать. Это вы говорили, а я ничего такого не знаю.

Сдержанность ответа понравилась Наумову. Он улыбнулся:

— Ну, а сейчас поедем обживать новую квартиру.

Между прочим, найти квартиру было делом совсем не простым. Город буквально кишат тыловыми офицерами, чиновниками, юркими спекулянтами, многочисленными представителями ведомств разных городов Крыма, приехавшими выбивать кредиты у главного распределителя, всемогущего Вовси — маленького лысого еврея.

Все дома, летние кухни и даже сараи были забиты постояльцами. И лишь вмешательство генерала Домосоенова помогло быстро определиться. Правда, не в центре, зато флигель оказался вполне приличным, а хозяева дома — людьми тихими и покладистыми. Туда и поехал Наумов со своим ординарцем.

Полковник Наумов окончил свой доклад о текущих делах. Генерал Домосоенов, удовлетворенный его отчетом, медленно прошелся по кабинету и остановился у окна:

— Ну, что ж, Павел Алексеевич, вас можно поздравить: и дела у нас пошли живее, и официальный допуск для вас получен! Ференц проникся к вам такой симпатией… Значит, послушались моего совета. Откупились-таки? Чем, если не секрет?.. Ящиком коньяка?

— Что вы, господин генерал? — пожал плечами Павел. — Полковник Богнар так строг и неприступен… Я считал, что вы просто шутите…

— Какие уж там шутки, батенька мой. Благодарите-ка лучше всевышнего за то, что под вашим началом нет материальных ценностей, которые могут легко превращаться в валюту, а то Ференц быстренько втянул бы вас в какую-нибудь спекулятивную махинацию… Пройдоха, каких свет не видывал.

— Почему же его не остепенят? — удивился Павел.

— Пытались. Он сам мне рассказывал, будто Александр Васильевич Кривошеин устыдил его: «Побойтесь, говорит, бога…», а Ференц ему так едко: «Обещаю вам, господин председатель правительственного сената, впредь быть осторожным. Я не подозревал, что поставщиком этой партии французской обуви являетесь лично вы, а Варфоломеев — подставное лицо…»

Наумов возмущенно покачал головой:

— Узнав об этих спекуляциях, союзники откажутся поставлять нам обмундирование, снаряжение и все необходимое для войск.

— Э-э, батенька мой, они не столько союзники, сколько сообщники. Я достаточно имел времени, чтобы внимательно изучить переписку между нашими органами снабжения и представителями торговых и снабженческих ведомств союзников. Они полны упреков, лести и обещаний, стремятся устыдить друг друга договорными обязательствами и усладить конструктивными предложениями.

— Позвольте, Антон Аркадьевич. В чем это выразилось?

— Вот вам, голубчик, только один пример. Его превосходительство генерал Врангель попросил начальника французской миссии в Крыму генерала Манжена увеличить и ускорить поставку оружия и боеприпасов. Глава миссии ответил, что Франция доставила из Константинополя в Крым обмундирование, вооружение, боеприпасы в количестве, которое обеспечивает… «Совершенно верно, — возразил Врангель, — но ваша помощь ограничилась лишь доставкой, так как все это принадлежало Кавказскому фронту Российской армии, склады которой базировались в Батуме и Трапезунде. А вот обещанные нам двести аэропланов почему-то оказались переданными Польше». Манжену такой упрек вряд ли понравился. Раздраженно заметив, что аэропланы переданы в компенсацию за поставки каменного угля Домбровского бассейна, он прямо сказал: «Франция требует наступления на Донбасс. Поток донецкого угля во Францию вызовет встречный поток военных грузов…» Ну, и так далее. В свою очередь Англия, — устало продолжал Домосоенов, — передав в распоряжение главнокомандующего в качестве субсидии более четырнадцати миллионов фунтов стерлингов, не считая поставку вооружения, боеприпасов и военного снаряжения, которая продолжается, требует, чтобы стратегическим направлением боевых действий наших войск были Дон, Кубань, предгорья Кавказа, то есть районы, где раскинулась сфера влияния Англии в соответствии с англо-французским соглашением, заключенным еще в семнадцатом году…

Домосоенов глубоко вздохнул и безнадежно махнул рукой:

— Так, батенька мой, и тянут нас в разные стороны эти союзники-сообщники. А пока суд да дело, время не теряют даром… Даже всевышний не осведомлен, сколько ими было, так сказать, «беспошлинно» вывезено собственности, принадлежащей России. Мне известно лишь о чудотворных коммерциях губернатора Севастополя генерала Эгглофстейна и командующего французской армией генерала Д’Асельма. Не стану настаивать на достоверности сведений, но мне рассказывали, что одна из субмарин была подготовлена для погрузки демонтированной инкерманской водокачки.

Домосоенов тяжело вздохнул, поднялся из-за стола и закончил доверительный разговор предупреждением:

— Я ведь это к тому, чтобы вы поменьше удивлялись, обсуждали и осуждали. Это опасно.

«Ну и ну!.. — поразился Павел. — Не случайно государственное воровство и спекуляция затягивают в свою трясину и меня. Ну что ж, сопротивляться не следует».

— Благодарю вас, Антон Аркадьевич, я не знал об этом. — Он вынул из папки документы. — На днях будет разгружаться вооружение, прибывшее из Англии. Я обратил внимание на то, что документы не всегда правильно отражают наличие полученных товаров. Мне кажется… словом, разгружают меньше, чем указывается в документах.

— Проверьте. Да ведь только скандала-то все равно поднимать не стоит. Оружие это, батенька мой, дармовое. Мы ведь за него ни гроша заплатить не сможем. Вот так-то. Но проверить — проверьте. Это не возбраняется.

— А если это не ошибка, а воровство? — удивленно спросил Павел.

— Воровство, разумеется, должно караться, и оно карается. Начальник контрразведки второго армейского корпуса некто Шаров занимался вымогательством, грабежом, убийствами — опять-таки с целью ограбления. Смею вас заверить, он привлечен к суду. Кстати, ежели бы полковник Астраханцев не сбежал за границу, ему тоже не миновать бы виселицы.

— А что он сделал?

— Скупил на казенные деньги валюту — и был таков. Хитер, бестия… — Генерал навалился на стол и доверительно зашептал: — Но разве можно считать противозаконной продажу ценных бумаг, которой занимается генерал Шатилов? Убежден, что он не упустит возможности обогатиться и на продаже нефтяных акций.

Наумов от удивления откинулся на спинку стула и развел руками.

— Но ведь в Крыму нефти нет.

— Она есть на Кубани.

— Разве существует надежда?..

— Надеждами, батенька мой, мы сами себя питаем. Надеяться никто не волен запретить.

— Да, но проводить широкие коммерческие операции, в основе которых лежит не нефть, а надежда… это ведь чистейшей воды обман.

Домосоенов осуждающе покачал головой:

— История предначертала нам свергнуть государственное знамя любезного нашего Отечества. Но оно не может вознаградить сынов своих за верность и самопожертвование. Так что не судите строго тех, кто берет маленькую толику его материальных ценностей, чтобы потом не помереть с голоду.

Недоуменный взгляд Наумова не смутил старого генерала. Но он счел нужным смягчить свою мысль.

— Не следует, Павел Алексеевич, осуждать их строго. Они потеряли больше.

— Я не задумывался над этим. Мне казалось, что те, кто продолжает борьбу, — люди сильной воли и чистой морали, — твердо произнес Павел.

Он вернулся в свой кабинет, но из головы не выходил разговор с генералом.

«Пора, видимо, — подумал Павел, — попробовать, как сказал Домосоенов, „усладить“ Богнара. Но не ящиком коньяка…»

Полковник Наумов появился в зале ресторана точно в восемнадцать часов. К этому времени Клод Рауш уже приложился к коньяку.

— Ну, и как, май фрэнд, вы еще продолжаете мучительно думать? — усмехнулся Рауш.

— Вы ошибаетесь, дорогой полковник. Я уже приступил к действиям: подготовил приемо-передаточные документы. Более того, руководить работами и приемкой оружия я буду сам. Надеюсь, все пройдет без сучка и задоринки… Правда, мне придется кое с кем говорить на стерлинговом языке…

Рауш одобрительно улыбнулся и полез во внутренний карман пиджака.

— Вот вам три чека — пять тысяч каждый по твердому курсу. Остальные — по окончании оформления документов.

Наумов, не проверяя, положил их в портмоне:

— Теперь я могу гарантировать вам успех дела.

— I can never thank you enough.*["246]

— The pleasure is entirely mine.*["247]

Они выпили по рюмке коньяка и, довольные друг другом, принялись за обед. Рауш самозабвенно болтал, сообщая пикантные новости о своих коллегах из иностранных миссий. В оживленном разговоре о «праведниках и греховодниках» прошло более часа.

Павел уже допивал кофе, когда вдруг увидел идущего по середине зала полковника Богнара.

— Господин Рауш, а вот еще один из ваших знакомых.

Рауш глянул на часы:

— Он, как всегда, точен.

— Вы имеете в виду полковника Богнара?

— Да. Я не случайно пригласил вас в ресторан в восемнадцать часов. Ровно часом позже шеф контрразведки заканчивает свой ужин и покидает ресторан.

Рауш встал из-за стола и преградил Богнару дорогу:

— Hello, colonel! Мне сегодня везет на встречи. Знакомься, дорогой Ференц, это мой давний и добрый друг полковник Наумов — один из блестящих офицеров самодержавной России.

Богнар казался крайне удивленным, однако Рауш был столь непосредственным в своем душеизлиянии, что он в конце концов сдержанно улыбнулся:

— Очень рад, но мы уже знакомы, и, кажется, у нас установились, так сказать, хорошие отношения.

— В той мере, в какой могут быть хорошими отношения преследователя и преследуемого, — доброжелательно улыбаясь, прокомментировал полковник Наумов.

— Уверен, сегодняшняя встреча объединит ваши усилия, — провозгласил Рауш и протянул обоим рюмки.

— Я убедился в святой добропорядочности полковника Наумова и рад выпить за его здоровье… Но как-нибудь в другой раз. Простите, господа, у меня, знаете ли, дела…

— О’кэй! — воскликнул Рауш. — Давайте выпьем за успех ваших дел, прошу вас. — Он жестом пригласил к столу.

Наумов коснулся его плеча.

— Мистер Рауш, за успех приятно пить, когда он достигнут. — И, повернувшись к Богнару: — Вы не возражаете, если я составлю вам компанию? Минут на десять, не более.

Не дожидаясь согласия шефа контрразведки, Наумов дружески перебросился несколькими английскими фразами с Раушем. Богнар недоуменно посмотрел на Наумова, пожал плечами и, машинально кивнув Раушу, бросил:

— Идемте, Павел Алексеевич.

Рауш многозначительно подмигнул Наумову.

Они вышли из ресторана налево, в Приморский парк.

— Я буду с вами откровенным, — сказал Павел, как только они оказались в уединенной аллее. — Хотели бы вы получить чек на довольно крупную сумму фунтов стерлингов? За маленькую услугу, разумеется.

Богнар насторожился. Павел выдержал его взгляд и понял, что в его душе скорее не тревога, а беспокойство — как бы не попасть в никчемную историю.

— Смелее соглашайтесь, господин Богнар, — и в вашем кармане будет чек, который обеспечит вам отличное настроение.

— Где вы его возьмете?

— На нем будет стоять фамилия известного всему миру деятеля одной из союзных нам держав. Вас это устраивает?

Богнар замедлил шаг и зловещим шепотом проговорил:

— Вы, Наумов, агент английской разведки, и я должен вас арестовать.

Эта угроза не произвела, однако, на Наумова впечатления.

— Не будем ссориться, — сказал он спокойно. — Прошу вас выслушать меня — и правильно понять.

Пользуясь обстоятельной информацией генерала Домосоенова, Павел кратко обрисовал картину острых и противоречивых притязаний союзников, не преминув особо оговорить определяющее значение кубанской нефти для англичан.

— Ну и что вы открыли в этом нового? Какая тут связь с той «маленькой» услугой?..

— Не спешите, полковник, сейчас я вам все объясню.

Они дошли до берега моря, остановились возле ветвистого платана. В дали, рядом с Михайловским равелином, светился огнями крейсер «Генерал Корнилов», на котором первое время жил главнокомандующий. От него к памятнику потопленным кораблям тянулись по воде светящиеся ленточки.

Слушая Наумова, полковник Богнар пристально смотрел ему в глаза, пытаясь понять, куда он клонит.

— Обратите внимание и на следующее обстоятельство, — невозмутимо продолжал Наумов. — Как только по Крыму поползли слухи о том, что готовится наступление на север, епископ Вениамин начал разъезжать по тылу и фронту, развозить скуфьи и камилавки военным священникам и свое пастырское благословение пастве. Это то, о чем пишут газеты. А вот мой друг Клод Рауш сказал мне по секрету, что на его, епископа, долю падает больше скупленных акций на донецкий уголь, чем у других заинтересованных лиц. Но если бы вы сейчас решили включиться в эту игру… поздно. Все расхватали другие.

— Вы предлагаете не упустить кубанскую нефть? — догадался наконец Богнар.

— Вот именно. Надо только заранее знать, предполагается ли такая операция, когда и с какими целями.

Богнар остановился. Тело его подалось вперед, тонкие ноздри округлились.

— Браво, полковник Наумов, браво! Я в вас не ошибся. Вы арестованы, полковник, и не думайте сопротивляться, бесполезно.

Сказал он это тихо, будто опасался, что кто-то может услышать. Павел невольно оглянулся. Парк заметно опустел. Гуляли только по главной освещенной аллее. Справа на перекрестке стояли два подозрительных типа. «Телохранители Богнара, — догадался Павел. — Вот почему он сказал об аресте тихо, чтобы они не услышали и не бросились выполнять повеление…» Павел улыбнулся и доверительно сказал:

— Все, что я говорил, господин полковник, не моя затея и не мое предложение. Вы ведь тоже наслышаны, что в марте, когда армия генерала Морозова была прижата в горах под Сочи, туда специально выезжали английские представители адмирал де Робек и генерал Хольман. Цель: уговорить казачьих атаманов продолжать борьбу. Они обещали обильные поставки всего необходимого для образования «Казачьей республики» под протекторатом Англии. Этим они стремились, наряду с другими интересами, сохранить деятельность Англо-Кубанского нефтяного общества.

— И вы рискуете сделать мне предложение? На что вы рассчитываете?

В голосе Богнара слышалось нетерпение, желание скорее узнать, что все-таки задумал Наумов.

— Ну, вот что, получите два чека на десять тысяч фунтов стерлингов в твердом курсе. Они помогут вам правильно оценить обстановку и принять верное решение. Я ведь здесь не имею никаких точек соприкосновения. Поэтому вы обеспечиваете одну часть операции, я — другую. А этот чек — знак доверия…

Рука Богнара дрогнула, но он сдержал себя. Уловив внутреннюю борьбу, Наумов решил усилить натиск.

— Англичане — наши союзники, — сказал он, — и всеми возможными силами и средствами помогают нам, а генерал Перси, оказавший вам вот это доверие, — Наумов показал на чек, — друг генерала Врангеля. И в том, что он желает выгодно купить пакет акций, нет ничего предосудительного. Большой бизнес — их обычное дело, внутренняя потребность. Не придавайте этому особого значения. Вас ведь не просят касаться оперативных планов. Достаточно установить, когда генерал Шатилов начнет продавать акции на кубанскую нефть. Он в этом не промах.

— Ну, что ж, Павел Алексеевич, вы меня убедили. Все недоразумения, так сказать, в прошлом. Путь сотрудничества есть путь дружбы. — Он взял Наумова за лацкан мундира — дурная привычка — и повторил: — Ловко вы меня убедили.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В кабинете правителя и главнокомандующего войсками юга России стоял резной двухтумбовый стол темно-коричневой полировки, с крышкой, обтянутой зеленым сукном, глубокое массивное кресло, отделанное тисненым хромом. Сзади и слева высились окна, занавешенные портьерами салатного цвета. Вдоль глухой стены — еще один стол. На нем развернута рабочая карта с оперативной обстановкой. На стене карта Крыма, Украины, Северного Кавказа и казачьих областей Дона, Кубани, Астрахани.

Врангель снял со стула черкеску, надел ее и развернул «Дзенник Поранни» — варшавскую газету, близкую к правительственным кругам.

«Мы не должны переоценивать этого союзника, — прочел он в статье обозревателя на первой странице, — мы будем действовать согласно с Врангелем до тех пор, пока он нам полезен. Дело идет о благополучии Польши и мы не имеем права отдавать хотя бы клочок этого благополучия проходимцам».

— О-о, какое откровение! — удивленно и в то же время жестко произнес Врангель.

Стоящий у стола порученец главкома генерал Анин угодливо заметил:

— Это возмутительно, господин главнокомандующий.

— Генерал Шатилов и полковник Богнар прибыли?

— Да, господин главнокомандующий. Ждут.

— Пригласите их.

Порученец вышел, и тут же в дверях показался генерал-лейтенант Шатилов — начальник штаба, первый заместитель главнокомандующего. Он пользовался у Врангеля полным доверием и был единственным, к кому тот обращался по имени. Молодое, умное лицо генерала выражало спокойствие и самоуверенность.

Полковник Богнар вошел порывисто, чуть подавшись вперед. Гладко причесанные назад волосы поблескивали бриолином.

— Читали эту варшавскую проститутку? — раздраженно спросил Врангель, едва они переступили порог. И, получив утвердительный ответ, продолжал: — Я не такой простак, чтобы раскрывать свое отношение к можновладным панам. Им нужна Великая Польша, нам — Великая Россия. Соединить обе эти величины невозможно. Я все больше утверждаюсь в мысли, что важнейшей нашей задачей является перенесение социальной и экономической базы на Дон, Кубань и Терек. Если, разумеется, серьезно решать проблему возрождения нашей родины на новой, более прогрессивной основе. Мне бы хотелось знать, Павел Николаевич, последние известия с Северного Кавказа.

Генерал Шатилов одернул гимнастерку и неторопливым шагом подошел к карте Украины, Крыма и Северного Кавказа.

— Сегодня утром, господин главнокомандующий, по данным отдела зарубежной разведки, в штабе Кавказского фронта подготовлен приказ о выдвижении тридцать четвертой дивизии красных на линию Майкоп — Баталпашинск. Думаю, что этим преследуется, так сказать, цель заблокировать в предгорьях оставшиеся там разрозненные подразделения бывшей армии генерала Морозова и не допустить подхода туда повстанческих отрядов с Кубани.

Глубокие морщины на высоком лбу главкома сдвинулись к переносице. Он вонзил взгляд в Богнара и жестко спросил:

— Значит, в штабе Кавказского фронта и в девятой Кубанской армии красных знают, что генерал Фостиков должен приступить к объединению реально существующих там отрядов в ударную группировку?

И хотя вопрос относился к контрразведчику, ответил на него генерал Шатилов:

— У нас нет данных о том, что генерал Фостиков уже приступил к ее формированию. Но, судя по мерам, которые предпринимает командование противника, такая возможность, так сказать, не исключена.

— Вы должны в основу своих выводов положить те реальные факты, которые исключают недооценку сложившейся на Кубани военной и политической обстановки.

— Господин главнокомандующий, начальник отдела зарубежной разведки полковник Гаевский заверил меня, в штабе Кавказского фронта мы имеем хорошо законспирированного резидента. Если бы там стало известно о нашем плане создания ударной группировки в предгорьях Кавказа, то мы были бы об этом информированы. Кое-какие сведения, заслуживающие вашего внимания, доложит вам начальник контрразведки полковник Богнар.

Врангель подошел к столику-маркетри. Если откинуть створчатую часть его крышки, то с музыкальным сопровождением выдвинутся вверх аккуратно уложенные сигары и папиросы разных сортов. На другой, глухой части крышки стоит бочонок с серебряными обручами и кольцеобразными ручками. В нем охлаждаются три бутылки сухого вина, обложенные льдом. Он налил себе четверть стакана «алиготэ», отпил и, пополоскав рот, проглотил.

— Наш резидент в штабе Кавказского фронта… — задумчиво произнес Врангель. — Как давно он там обосновался и сколь много ценного мы от него получили, но, увы, у нас никогда не хватало сил и средств до конца использовать нашу осведомленность… Насколько я помню, это генерального штаба полковник Горюнов…

— Михаил Иванович, — подсказал Шатилов.

— Какой он теперь занимает пост?

— Начальник оперативного отдела.

— О-о, весьма ценно. Настало время не ограничивать его деятельность сбором военной информации, а смелее через него «координировать» наши оперативные планы с планами Кавказского фронта по цели, времени и месту. Конкретнее об этом я скажу дальше.

Врангель кивнул Богнару:

— Пожалуйста, докладывайте, полковник.

— Вчера утром, господин главнокомандующий, из Екатеринодара в Симферополь прибыл человек к кубанскому войсковому атаману генералу Букретову. Он сообщил, что в Екатеринодаре образовалась сильная подпольная патриотическая организация «Круг спасения Кубани». Во главе ее — полковники Фесков и Белый. Они согласны принять военное и политическое руководство Кубанской рады крымского состава. Готовы помочь ее руководителям Букретову и Иванису захватить власть на Кубани и предлагают начать активную борьбу против той части рады, которая находится в Тифлисе, и против, извините, правительства вашего превосходительства. Букретов ответил, что внимательно изучит возможности объединения усилий казачьих войск, находящихся в Крыму, с повстанческими отрядами Кубани.

— Где кубанский посланец?

— Чтобы не вызвать недовольство наших кубанцев, я предоставил ему возможность выехать поездом на побережье Керченского полуострова и ночью отплыть в сторону Тамани. Но на середине пролива мы его перехватили и поместили в одиночную камеру керченской тюрьмы. Завтра он будет тайно доставлен в Севастополь.

Врангель в глубокой задумчивости прошелся вдоль стены, на которой висела карта Северного Кавказа, и, как бы проверяя свою мысль на слух, заговорил сам с собой:

— Значит, вчера Букретов и Иванис продемонстрировали политическую позицию той части рады, которая, казалось бы, на основании соглашения между мной, атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани, обязана честно бороться в едином с нами боевом строю. Однако эти близорукие политики пытаются захватить власть на Кубани, опираясь на такие подпольные организации, как «Круг спасения России».

Он остановился против карты и широко расставил ноги. Взгляд его охватывал все пространство от Главного Кавказского хребта до Дона и от Крыма до калмыцких степей. Думать вслух, глядя на огромные пространства Российской империи, было его внутренней потребностью. Это возбуждало его чувства, наполняло душу и разум жаждой борьбы.

Человек, привыкший повелевать, а не подчиняться, говорить, а не слушать, Врангель, казалось, забыл о присутствии своих помощников. Голос его звучал все громче и энергичнее:

— Надо разработать новое соглашение с казачьими атаманами и правительствами. Пункты, касающиеся внутреннего устройства и управления в казачьих областях, можно оставить без изменения. За мной, как правителем и главнокомандующим вооруженными силами юга России, сохранить всю полноту руководства вооруженными силами, финансами, путями сообщения, почтой и телеграфом, а также сношения с иностранными государствами. Это совершенно необходимые условия борьбы за единую неделимую Россию.

Теперь голос главкома гремел, будто огневые команды на батарее, вены на длинной жилистой шее вздулись от напряжения.

— Такие личности, как Букретов и Иванис, не могут стоять во главе прославленного кубанского казачества. Необходимо позже, как только будет готово новое соглашение, собрать раду в Феодосии и избрать кубанским атаманом генерала Улагая. В нем сочетаются отвага и доблесть воина, оперативный разум, порыв истинного патриота России и безмерная любовь к казачеству. Это единственный генерал, одно появление которого на Кубани может поднять сполох казачьих куреней.

Врангель неожиданно внимательно посмотрел на Шатилова и Богнара:

— Очень рад, что ваше мнение совпадает с моим.

— Быть может, вы поручите разработать новое соглашение с казачьими атаманами и правительствами ведомству Кривошеина? — спросил Шатилов.

— Да, поскольку Александр Васильевич сам будет готовить и проводить совещание атаманов и глав правительств. Новое соглашение с казачьими атаманами и правительствами должно быть таким же мощным политическим магнитом, втягивающим казачество под трехцветное знамя России, как и утвержденный мною земельный закон.

Врангель вновь подошел к бочонку со льдом, налил теперь уже полный стакан «алиготэ».

— Я вызвал вас двоих, — продолжал он, — чтобы вы, Павел Николаевич, уже ныне приступили к разработке кубанской операции, назовем ее условно операцией «Сполох». В целях сохранения глубокой тайны следует привлечь к планированию не более двух хорошо подготовленных, надежных людей. Все другие рычаги мы будем приводить в действие каждый в отдельности, не раскрывая общего плана. На ваши плечи, полковник Богнар, ложится ответственная работа: обеспечение полнейшей тайны всего, что связано с операцией «Сполох», на всех этапах работы.

— Господин главнокомандующий, ваше поручение делает мне честь.

Генерал Шатилов пожал плечами и осторожно сказал:

— Насколько мне известно, готовящаяся нами операция по прорыву в Северную Таврию преследует цель…

— Ни в коем случае! — резко возразил Врангель, едва успев сделать глоток вина.

Он догадался, что Шатилов имел в виду домогательства французского генерала Пелле, снова требовавшего немедленного наступления на Донбасс.

— Было бы грубейшей политической ошибкой сейчас рваться в Донецкий угольный бассейн через Дон, а тем более через Северную Таврию, — продолжал Врангель развивать свою мысль. — Прежде всего, казачьи части не пойдут в глубь России, пока не уверуют в успех дела. В условиях, когда главные силы большевиков заняты Пилсудским, я могу прорваться со своей армией в район Донбасса, но это будет просто фейерверк, рейдовая операция, не более. Было бы наивно возлагать надежды на проведение широких мобилизационных мероприятий в этом промышленном районе, зараженном красной чумой. Там молятся одному богу — Ленину. В Донбассе мы можем увязнуть, как в бездонной трясине.

Врангель ушел в себя и, увлеченно излагая свои мысли, скорее еще раз проверял свой оперативный замысел, чем давал указания на его подготовку:

— И если я решил прорваться в Северную Таврию, то это вовсе не для того, чтобы следовать советам наших добрых французских друзей. Нет. Мне надо обеспечить себе успех операции по захвату казачьих областей. Поэтому необходимо провести широкую демонстрацию своего стремления осуществить стратегическое взаимодействие с польскими войсками. Это заставит большевиков перебросить с Дона и Кубани значительную часть своих сил и средств. Вот тогда я выброшу на территорию Всевеликого войска Донского группу особого назначения. Она захватит важнейшие в оперативном отношении пункты, объединит вокруг себя повстанческие отряды и, перейдя к прочной обороне, не допустит прорыва войск красных из центральных районов России на Кубань. Тем временем дивизии кубанских казаков под командованием генерала Улагая высадятся на свои исконные земли и стремительно двинутся на Екатеринодар. Одновременно навстречу моим главным силам ударят войска генерала Фостикова. Я уверен, что ему удастся сколотить на Северном Кавказе одну-две дивизии, а то и корпус. Я поведу свои войска в казачьи области в тот момент, когда там закончится уборка урожая и большевики начнут свои бандитские грабежи под прикрытием фигового листка, на котором написано: «Продовольственная разверстка». Мои войска придут в родные края как избавители. И наш боевой успех будет закреплен законом о земле.

Воспользовавшись тем, что главком направился к столику-маркетри, генерал Шатилов спросил:

— Если я вас правильно понял, господин главнокомандующий, цель предстоящей операции в Северной Таврии — стратегическая подготовка наилучших условий для захвата Северного Кавказа? Значит, в нужный момент мы отведем свои войска из Северной Таврии для наращивания оперативных усилий на Кубани. Какими силами и средствами будет удерживаться Крым?

Врангель повернулся к карте и указал на Крымский перешеек:

— Для удержания Крыма я разверну здесь корпус генерала Кутепова. Именно его, как лучшего специалиста по оборонительным операциям. Крым станет губернией Северо-Кавказской республики. Таким образом, первый этап борьбы за «единую неделимую Россию» — это захват казачьих и горских земель и образование независимой Северо-Кавказской республики. Ныне для этого возникли реальные возможности.

Изложив идею операции «Сполох», Врангель подошел к топографической карте, развернутой на столе, и с карандашом в руке детализировал свой план: боевой состав Кубанской группы особого назначения, районы сосредоточения, пункты высадки передовых отрядов для захвата плацдармов и порядок транспортировки главных сил, а также их высадки и развертывания. На карте появились динамичные стрелы, пронзающие территорию Кубани от Приморско-Ахтарска на Екатеринодар и от Новороссийска в том же направлении. Навстречу этим ударам из Баталпашинского отдела устремилась стрела «Армии возрождения России» под командованием генерала Фостикова. А севернее, по низовьям Дона, пролегла жирная зубчатая, как крепостная стена, линия обороны казачьих частей, которые должны прикрыть с севера развитие операции по захвату Кубани.

— Детально разработку операции и расчеты по ее материально-техническому обеспечению доложите мне, Павел Николаевич, через две недели. Кстати, предусмотрите и возможности нашего резидента в Ростове. Может ведь он настоять на переброске одной или двух дивизий с Кубани на Дои для борьбы против отряда полковника Назарова и возможного восстания казачества. Это облегчит мне захват Кубани и Северного Кавказа. — Врангель бросил карандаш на карту и направился к столику-маркетри. Он налил полный фужер вина и, чуть приподняв его будто для тоста, сказал: — Если хотите, то операция «Сполох» — это наш последний козырь.

Рано утром на станцию Тоганаш прибыл поезд главнокомандующего. Генерал Слащов встретил его на платформе и доложил, что передовые части второго армейского корпуса ведут кровопролитные бои на перешейках.

Врангель относился к молодому деятельному генералу настороженно. Он не забыл, как в девятнадцатом году Слащов пытался использовать дружбу с лицом императорской фамилии герцогом Лейхтенбергским-младшим в своих честолюбивых замыслах, вплоть до военного переворота. Недавние монархические демонстрации в Ялте в честь генерала Слащова говорили о том, что его популярность растет.

Принимая рапорт, Врангель смотрел прямо в глаза Слащову. Пытался в их выцветшей голубизне рассмотреть неприязнь к нему — главнокомандующему, но увидел безразличие, хотел услышать в голосе ненависть, но услышал независимость. От него разило винным перегаром. Мертвенно-бледный цвет лица и трясущаяся челюсть говорили о признаках неврастении и о том, что генерал болезненно переживает неудачи своих войск в боях на крымских перешейках.

— Ваши войска, генерал, должны были бы уже вырваться на оперативный простор Северной Таврии… — неудовлетворенно произнес Врангель. — Необходимо сегодня же во что бы то ни стало выбить противника с перешейка и стремительно развивать наступление на рубеж реки Днепр!

— Дивизии генерала Ангуладзе поставлена задача к исходу дня овладеть станцией Сальково, а алексеевской бригаде полковника Гравицкого взять Геническ, — доложил Слащов.

Врангель нахмурился, взгляд его обострился. «Наглец, избегает обращаться ко мне, как к главнокомандующему». И, резко повернувшись, направился к автомобилю, на котором должен был проехать по передовым частям вместе с генералом Слащовым. Но теперь Врангель решил не брать его с собой.

Не доезжая станции Джимбулак, автомобиль свернул влево, к железной дороге, и через полверсты съехал в неглубокую балку. По ней Врангеля провели на наблюдательный пункт командира дивизии.

— Ваше превосходительство, главнокомандующий!.. — успел доложить дежурный офицер.

Генерал Ангуладзе оторвался от бинокля и, удивленно сверкнув глазами, шагнул навстречу, чтобы доложить. Врангель жестом руки остановил его.

— Где боевые порядки передовых частей?

— Дивизия, господин главнокомандующий, вышла на рубеж: справа — озеро, слева — изгиб железной дороги перед станцией.

Врангель вскинул бинокль. Желтые бугры брустверов перед свежевырытыми одиночными окопами указывали положение переднего края. Ближе, в трехстах метрах от переднего края, виднелись огневые позиции батарей, стоящих на прямой наводке.

— Судя по тому, как подразделения окопались, вы, генерал, с ночи не предпринимали активных действий, — недовольно заметил Врангель.

— Красные создали плотный огневой заслон, пробиться через который с ходу мы не смогли, — доложил комдив. — Сейчас, господин главнокомандующий, выдвигаю артиллерию на прямую наводку, чтобы подавить огневую систему противника. Атаку поддержат три танка и конница.

— Готовность?

— Девять пятнадцать, господин главнокомандующий.

Врангель посмотрел на циферблат «Павла Бурэ».

— Так в чем дело? Почему опаздываете?

— Танки задерживаются.

— Самое мощное оружие, генерал, — предельная организованность и внезапность действий. У вас нет ни того, ни другого. Начинайте, а танки с подходом используйте для наращивания усилий из глубины.

Огневой налет артиллерии велся неторопливо, рассчитанно. Главком удовлетворенно наблюдал за фонтанами взрывов на опушке кустарника у дороги, у окраинных хат Джимбулака и в непосредственной глубине за передним краем красных. Обычно красные начинали контрбатарейную борьбу, теперь они молчали.

— Берегут боеприпасы, — негромко сказал кто-то из офицеров.

— Скорее всего вчера израсходовали. Дрались, как рассвирепевшие псы. Будто их к морю прижали и отойти некуда, — ответил ему другой, но так, чтобы слышал главком.

Генерал Ангуладзе глянул на часы:

— Разрешите начинать атаку, господин главнокомандующий?

— Разумеется, зачем же зря тратить боеприпасы. Ведь красные оттянули пулеметы в глубину и надежно укрыли их. С началом атаки они выдвинут их на основные огневые позиции.

Комдив промолчал и лишь глубже натянул на смолистые брови фуражку. Левая щека его нервно дернулась. По ней тянулся розовый рубец — след недавней лихой контратаки.

Над пехотой блеснула яркая вспышка, а затем, словно капля туши в воде, расплылся черный дымок — сигнал атаки.

Батареи замолчали. В то же мгновение, будто поднятые порывом ветра, покатились вперед густые цепи пехоты. На левом фланге их догнали появившиеся из-за укрытий броневики, а сзади медленно ползли три танка. Комдив зло произнес по-грузински энергичную фразу, а по-русски более спокойно перевел для главнокомандующего:

— Выдвинулись своевременно, а не доложили.

Считая, что станция будет захвачена одним ударом, Ангуладзе приказал приготовиться к переносу командного и наблюдательного пунктов по оси наступления левофланговой бригады.

Врангель удовлетворенно смотрел на слаженное движение пехоты, броневиков и танков в соответствии с его директивой о достижении тесного взаимодействия родов войск. В окулярах бинокля цепи пехоты почти совместились с окраиной населенного пункта.

И вдруг там вспыхнула масса светлячков, и по степи рассыпалась плотная дробь ружейно-пулеметного огня. Передние цепи стали быстро таять и вместо дружного броска вперед залегли. Через них прошли броневики. Ведя огонь из пулеметов, они достигли первых домов. А когда подошли танки, ободренная пехота вновь бросилась вперед. И тут из-за домов ударили орудия, вплотную, в лоб.

Один броневик все же прорвался на улицу, но на него сразу вскочили выбежавшие из-за угла красноармейцы и застучали прикладами по люку.

Врангель бросил бинокль. «Сколько раз указывал, что действия броневиков должны прикрываться артиллерией при тесном взаимодействии с пехотой. Оголенные, они становятся добычей красных». Врангель нервничал, но в управление боем не вмешивался.

Он и сам терпеть не мог, когда в свое время генерал Деникин вмешивался в его дела, корректировал приказы, тем более в условиях боевой обстановки. Чтобы успешно управлять боем дивизии, надо хорошо знать свои бригады, полки, батальоны и противника, а это дано только командиру дивизии. К тому же взять на себя управление боем — значит отвечать за его исход.

Главком снова приложил окуляры бинокля к глазам. То, что увидел, вконец его рассердило.

Еще два броневика, получив повреждения, замерли на месте, и лишь один пятился назад. Пехотинцы под ураганным огнем вновь залегли, а затем короткими перебежками стали отходить. Среди них метались офицеры, пытаясь остановить, повести за собой, но падали, сраженные плотным огнем красных. Танки вперед не пошли.

Врангель понимал, что он, как главнокомандующий, должен дать оценку действиям дивизии, указать на причины неудачи и подсказать более правильное «решение на бой». Идея решения командира дивизии была, казалось бы, верна: артиллерия подавляет огневую систему противника, пехота при поддержке танков и броневиков прорывает его оборону, а для развития успеха в бой вводится кавалерийская группа. Главный удар наносился по опорному пункту — Джимбулаку, от удержания которого зависела устойчивость обороны красных в этом направлении. Все было академически правильно. Но именно в этом и увидел Врангель ошибку командира дивизии. Он еще раз осмотрел в бинокль местность перед передним краем обороны красных и озабоченно произнес:

— Местность — что морская гладь. Каждая точка простреливается вдоль и поперек.

Ангуладзе обрадовался тому, что главнокомандующий понимает трудности наступления на этом участке фронта, и решил усилить впечатление конкретным примером.

— Разрешите доложить, господин главнокомандующий, именно по этой причине рубеж атаки пришлось наметить на удаление восьмисот метров от переднего края.

— Вот-вот, — подхватил Врангель, — почти версту предельно уставшие солдаты волокли свои натруженные ноги под ружейно-пулеметным огнем противника, и так же медленно, не смея от них оторваться, ползли танки и броневики, подставляя свои лбы под вражеские снаряды.

Только теперь генерал Ангуладзе понял, к какому решению подводит его главнокомандующий. Вместо медленной атаки силами пехоты нанести стремительный удар кавалерией, танками и броневиками. Командир дивизии развернул рабочую карту.

— Разрешите, господин главнокомандующий…

Врангель жестом руки остановил его.

— Считайте, генерал, — сказал он, — что это была разведка боем. Приказываю: огнем прямой наводки немедленно подавить выявленные огневые точки противника. Атаку провести силами кавалерии во взаимодействии с танками и броневиками. Пехоте закрепить успех и продолжать развитие наступления в соответствии с приказом.

И вновь через головы пехоты полетели снаряды с огневых позиций батарей. Снаряды разворачивали стены домов, раскидывали копны сена, вспарывали землю у деревьев. Под прикрытием их огня на рубеж атаки открыто выдвигались кавалерийские эскадроны. Врангель не заметил, когда генерал Ангуладзе вышел из траншеи. Он увидел его уже скачущим на великолепном высоком жеребце. Стремительно преодолев расстояние до приготовившихся к атаке эскадронов, генерал взмахнул над головой клинком, вздыбил коня и бросил его вперед. Конная лава с гиком, свистом, блеском клинков ринулась вперед и скрылась в густых клубах поднятой ею пыли. Удар был нанесен с фланга боевых порядков пехоты. Это дало ей возможность начать новую атаку позиции красных. Станция была взята.

— Не много ли наших потерь для столь малого успеха, — недовольно бросил Врангель, прощаясь с генералом.

Командир дивизии приберег для Врангеля переданное два часа назад донесение.

— Разрешите доложить, господин главнокомандующий, только что получено известие от командира алексеевской бригады полковника Гравицкого о взятии Геническа.

Врангель скупо улыбнулся. Он был доволен. Надо возможно быстрее выбить противника с крымских перешейков и создать на них глубокоэшелонированные оборонительные сооружения. Крепость, имеющая пролом в стене, — не крепость.

В этот же день Врангель поехал в дроздовскую дивизию. Здесь уже третьи сутки полыхали жаркие бои. Стремясь воодушевить своих солдат, командир дивизии генерал Витковский сам водил их в атаку, дважды под ним падали лошади, чей-то клинок едва не оборвал ему жизнь, черкнув кончиком по шее. До поздней ночи дивизия билась на Перекопском перешейке; быстро таяли боевые порядки и надежды на успех. И только с вводом в бой дивизии второго эшелона оборона красных была прорвана.

Войска Врангеля двинулись вдоль железной дороги на Мелитополь, прорвались через Перекоп, смяли заслоны красных у Чонгара и Салькова. Сломив отчаянное сопротивление передовых частей 13-й армии, они широким потоком хлынули в степи Северной Таврии. Крымские газеты заголосили: «Полки Российской Вандеи двинулись к сердцу нашего любезного Отчества!», «Сама Гея*["248] указала нам путь к возрождению!», «Генерал Кутепов сказал: „Мой путь будет отмечен заревом пожаров!“

Вторые сутки шла выгрузка вооружения и боеприпасов с английского парохода. К вечеру следующего дня должны были её закончить. Кроме того отсека, в котором лежало оружие, принадлежавшее теперь полковнику Раушу, и которое по документам значилось уже выгруженным.

Наумов был особенно деятельным и сосредоточенным. Он заехал к полковнику Раушу и, сославшись на занятость вечером, вручил ему полностью оформленные документы на прием грузов и предупредил:

— Пароход должен отчалить от пирса завтра не позже двадцати трех часов.

— Но ведь на пароходе останется груза несколько больше, чем мы договорились, — удивился Рауш и тут же понимающе улыбнулся. — Что ж, вы правильно поступаете. Надо смотреть в будущее, а не в прошлое.

Они крепко пожали друг другу руки.

По дороге домой Павел нервничал.

Вчера Мефодия Кирилловича опять не было на условленном месте. Видимо, произошло что-то серьезное. А может быть, у памятника адмиралу Нахимову действительно готовилось покушение на Врангеля, а он, полковник Наумов, сорвал операцию. Это могло вызвать у подпольщиков подозрение, и они решили устроить дополнительную проверку… Как все нескладно получилось. И в такое время потерять связь… На Угольной пристани скопилось столько груза! И какого! Самый удобный момент… Что ж, дальше ждать нельзя. Надо действовать самому. Впрочем, среди военнопленных наверняка есть надежные люди. Саша свяжется с ними и…

Да, придется подключать Сашу…

Ординарец помогал хозяйке убирать в комнатах флигеля, выделенного для полковника. С появлением офицера седенькая маленькая старушка робко поклонилась и вышла.

— Она такая внимательная, — будто оправдываясь, сказал Саша.

— Посмотри, ушла?

Ординарец вышел.

Через окна Павел осмотрел местность вокруг дома. С тыльной стороны возвышалась крутая, почти отвесная гора, вдоль нее тянулись дома, отгороженные друг от друга заборами из камня-ракушечника. В дальнем углу двора — сарай с примыкающей к нему летней кухней под легким навесом. У хозяйского дома окна выходили на улицу, веранда — во двор, а глухая стена — к флигелю.

Саша вернулся с пустым ведром, поставил веник и совок в угол.

— Хозяйка ушла в дом, — доложил он.

— Хорошо. А теперь слушай меня внимательно… Завтра ночью на Угольной пристани нужно взорвать склады боеприпасов и оружия.

По лицу Саши Наумов понял, что тот и растерян от неожиданности, и взволнован необычайно.

— Вы, пожалуйста, господ… товарищ полкв… товарищ Наумов, не сомневайтесь, я не подведу! — Саша буквально захлебывался от радости.

Такую реакцию и ожидал Наумов, решив, что самое лучшее — сразу раскрыть Саше боевую задачу.

— Мне нужна твоя помощь. Все эти боеприпасы и оружие предназначены для войск, которые ведут сейчас бои в Северной Таврии…

Саша энергично кивал головой и восхищенными глазами смотрел на своего командира.

— Взорвем, а как же… я знаю… Я там все знаю…

— Взрыв должен произойти после окончания работ, так как в рабочих подразделениях много пленных красноармейцев. Это, значит, после полуночи, но не позже часу ночи, до прибытия третьей смены.

— Ага, наших в роте много… — восторженно сказал Саша и осекся.

— Когда мы вдвоем, зови меня Павел Алексеевич, — улыбнулся Наумов, делая вид, что не заметил, как резко осекся Саша.

Конечно, когда Саша обмолвился: „Наших в роте много“, то имел в виду не красноармейцев. Ведь их фамилии известны: на вечерних поверках зачитываются по отдельному списку. „Наши“ — это члены подпольной организации, — смекнул Павел. — Иначе и быть не могло. Трудно представить, чтобы кто-то из красноармейцев не попытался сколотить хотя бы маленькую боевую группу». Но он понимал, что спрашивать Сашу об этом рано. Просто надо передать ему план операции. Павел продумал его в деталях.

— Вот тебе ночной пропуск, возьми свои документы — и поехали. Ты будешь за ездового, в дороге договоримся. Да, как относится к солдатам командир рабочей роты капитан Верба?

— Зверь-человек. Ребята его люто ненавидят. А вот еще там фельдфебель. Так тот избивает до полусмерти или схватит за горло и душит, пока человек судорогой исходить не начнет, тогда только отпустит.

Капитан Верба встретил полковника на пирсе, у сходни разгружаемого парохода. Он, казалось, обрадовался появлению Наумова. На его безнадежно мрачном лице на мгновение появилось подобие улыбки.

— Завтра к вечеру выгрузку закончите? — спросил Наумов.

— Постараемся, господин полковник.

— То есть как — постараемся? По графику вы должны завтра к утру очистить трюмы.

— Я докладываю вам, господин полковник, не по графику, а по работе. Мы всегда опаздывали чуть ли не на сутки.

— Имейте в виду, завтра в двадцать три часа пароход уйдет. Выгрузку закончить без опозданий.

Под тяжестью людей с громоздкими ящиками сходни, сбитые из нескольких толстых досок, с поперечными планками и поручнями на деревянных стойках, ритмично прогибались, поскрипывали.

Подошел ординарец и четко спросил:

— Господин полковник, разрешите мне побывать в роте? Помогу укладывать штабеля, а заодно повидаюсь с сослуживцами.

Наумов кивнул ему и продолжал разговор с Вербой:

— Давайте, капитан, посмотрим, как лучше организовать работу. Наступают горячие дни. Мы ожидаем несколько эшелонов.

Они не спеша пошли вдоль пакгауза, наблюдая, как разгружают боеприпасы. А Саша подошел к солдатам, которые принимали ящики от грузчиков и укладывали их в штабеля.

— Давайте помогу, — предложил Саша, — а то в ординарцах совсем отвык от настоящей работы.

— Ну что ж, становись, — снисходительно согласился пожилой, болезненного вида, солдат.

Поработать, однако, ему не пришлось, так как рядом оказался Иван Иванович Шахов.

— Скажи, по нужде пошел, — сказал он идущему за ним солдату, как только увидел Гонту.

Они отошли в сторонку.

— Иван Иванович, завтра с двенадцати до часу ночи нужно взорвать склады оружия и боеприпасов на Угольной пристани.

Шахов остановился, не спеша вытащил кисет, оторвал клочок газеты и, лизнув его край, насыпал щепотку махорки.

— Взорвать, говоришь? — Привычным движением пальцев скрутил тугую цигарку, испытующе посмотрел на Сашу. Он ловко чиркнул куском плоского напильника по кресалу и, поймав сноп искр на конец закрутки, раскурил ее. — Ну, что ж, мы и сами уже подумывали об этом.

— Времени нет, Иван Иванович. Беляки перешли в наступление, и в ближайшие дни все это будет отправляться на фронт.

— Да-а, — протянул Шахов. — Коли такое тебе ведомо… Какая помощь требуется от нас?

— Нужна взрывчатка.

— Это несложно. Мы сегодня будем разгружать артиллерийские снаряды, гильзы и заряды к ним.

— Хорошо. Значит, нужно достать заряды на несколько взрывов.

— Дальше?

Саша передал Шахову бумаги с планом Угольной пристани.

— Здесь указаны места установки зарядов для взрывов и все другое, что нужно сделать.

— Добре! Ты подожди здесь. Я сейчас подменю этих новичков своими людьми. Поговоришь с хлопцами.

Саша благодарно улыбнулся и кивнул головой. Он обратил внимание, что Иван Иванович ни разу не поинтересовался, кто поставил перед ним такую сложную и опасную задачу. Уходя, он лишь спросил:

— Там знают о нашей подпольной группе?

— Нет. Если операция пройдет успешно, я доложу, кому мы помогаем, а может быть, и познакомлю с ними.

— Молодец, Шура. Только будь осторожнее и виду не подавай, а то у тебя все на лице написано.

Через некоторое время к штабелю подошел рядовой Грунин. Парень здоровый, розовощекий, весельчак и певун. Он когда-то был удалым буденновцем. В одном из боев осколок снаряда оторвал ему пальцы. После госпиталя вернулся на фронт и угодил в плен. Парень был подавлен этим. Шахов понял состояние солдата. И не один раз находил возможность побеседовать с ним с глазу на глаз. Постепенно Грунин смягчился, стал общительнее.

Саша Гонта стал помогать Грунину.

— Какая у тебя задача, Грунин?

— Как всегда, главная. Вот и дожили до настоящего дела…

— Погоди, не то будет, — расплылся в улыбке Саша.

— А мы очень переживали, когда тебя полковник увез, — сказал Грунин вдруг.

Солнце коснулось темно-синей глади моря, разбросав далеко по горизонту багровые отсветы. «Пора начинать», — решил Шахов и, подойдя к контролеру, сидящему у трапа, подал ему бирку, но не тем концом, каким положено.

— Тебе что, тыщу раз говорить одно и то же?! — зло прикрикнул контролер и незаметно покосился на стоящего рядом офицера. — Ну так я тебе не учту этого ящика в норму.

И вместо того чтобы вставить бирку в секцию «табурета», он положил ее рядом на пол.

— Ах ты, мать честная, — пробурчал Шахов. — Ты уж, брат, не взыщи. Едва волоку ноги.

Он пошел дальше. За ним потянулась цепочка солдат. И те, кому было положено, видели лежащую на полу возле «табурета» бирку и знали, это сигнал: «Приступить к заготовке зарядов».

Воспользовавшись тем, что размещение военного груза на этом пароходе было непривычным, — не по габаритам и удобству разгрузки, а по каким-то иным соображениям, — Шахов направил в дальний отсек трюма рядового Рекова, чтобы тот мог спокойно, не на глазах, открыть один из ящиков с мешочками артиллерийских зарядов, а затем освободить другой ящик такого размера, какие выгружаются, и, уложив туда артзаряды, пристроиться к веренице солдат, выносящих груз.

Когда английский наблюдатель повернулся к выходу из трюма, один из солдат юркнул за ящики, разулся и, держа сапоги в руке, стал пробираться вдоль пиллерса к глубинному отсеку. Он знал, солдаты будут молчать. Все они промышляют в трюмах чего-нибудь съестное. Но от фельдфебеля не ускользнуло, что одного солдата его взвода в установленном порядке движения не оказалось.

«Нашел где-нибудь укромное местечко отдохнуть. Воровать-то здесь нечего», — решил он и пошел искать разгильдяя.

Обшарив все углы и ничего не обнаружив, фельдфебель направился в дальний отсек. Когда он вошел туда, Николай Реков успел только освободить ящик и начал наполнять его артзарядами.

— А-а, вот ты где, вот ты чем занимаешься!.. — зарычал фельдфебель и ударил солдата в лицо.

Солдат упал на бортовой стрингер. Не дав ему опомниться, фельдфебель схватил Рекова за шиворот, придавил к ящику и впился цепкими пальцами в горло. Реков задыхался, силы покидали его. Свободная рука судорожно шарила по крышке ящика, пока не нащупала ломик. Собрав последние силы, солдат ударил фельдфебеля по голове. Руки противника ослабли, и он обмяк.

Реков отдышался, затащил фельдфебеля в промежуток между тюками и завалил его. Быстро перетянул ящик проволокой, взвалил на плечи и направился к выходу.

На крыльце раздался звон колокольчика. «Сторож», — догадался Салонов. Каждый звонит по-своему.

— Что тебе, Ерофей, надобно? — спросил дьякон, не открывая двери.

— Дык вот, там прибыли, знаца, к вашему преосвященству. Я ему: «Спать батюшка изволют». А он мне: «Я, грит, не спрашиваю тебя, что его преосвященство делает, а велю доложить: раб божий умирает, священника просит».

Услышав последнюю фразу, Салонов встрепенулся. Это был пароль.

— Проси его, — приказал дьякон.

Накинув рясу, он вышел на крыльцо. Тусклый свет на веранде едва освещал узкую полосу клумбы, устроенной вдоль стены.

Три тени подошли к крыльцу, остановились.

Первый мягким баском повторил пароль:

— Раб божий умирает, священника просит.

— Сан священника мне не дарован, — ответил дьякон.

— Не для панихиды, для исповедания просит.

По голосу дьякон узнал Кардонова. Среднего роста, но узкой кости, а поэтому он казался высоким. Впалые щеки и не по годам глубокие морщины делали его похожим на старца.

В дом Кардонов вошел один.

— Товарищ Салонов, — сказал он тоном, который давал понять, что разговор будет официальным и кратким, — тяжелая обстановка, сложившаяся в связи с наступлением войск Врангеля, обязывает нас перейти к активным действиям.

— Слава тебе, господи, — оживился дьякон, — начались дела праведные, а то засиделся, яко боров во хлеву.

Кардонов оглядел гостиную. Дьякон успокоил его:

— В доме никого нет, прислуга во флигеле. Впрочем, пройдемте в молельню, туда никто не заходит.

Молельня располагалась в смежной комнате. В красном углу был киот со старинным образом благовещения в позолоченной ризе и кипарисовый крест, а рядом аналой.

Дьякон перекрестился, прочел фразу из просительной ектеньи и повернулся к Кардонову:

— А теперь я к вашим услугам.

— Сегодня мы должны исправить ошибку, которую допустили у памятника адмиралу Нахимову…

На лице дьякона не дрогнула ни одна черточка, как будто речь шла об очередной церковной службе.

Кардонов продолжал:

— Сейчас Врангель, Кривошеин и Глинка находятся на приеме в английской миссии. Через два часа они сядут в автомобиль, чтобы возвратиться в Большой дворец. Но они не вернутся… Ваша задача спрятать у себя двух наших товарищей после выполнения задания. В городе в это время начнутся повальные обыски и проверки, а они не местные. Сможете это сделать?

— В том честь моя и святая обязанность.

— Ну, вот и договорились. Пароль: «Мне бы исповедаться, батюшка». Отзыв: «Знать, грех большой, коли ночью…» До свиданья.

Оставшись один, Салонов заметался по гостиной, не зная что предпринять. Сначала он кинулся к окну, проследил, что ночные посетители действительно ушли, и наглухо задернул темные шторы. Затем постоял несколько минут в размышлении: «Если успею доложить Богнару… О-о, вот оно наконец настоящее дело!»

Стремительно войдя в спальню, Салонов сбросил рясу и переоделся в мирскую одежду.

Модный, английского покроя костюм, коротко и аккуратно подстриженная борода и не очень длинные волосы придавали ему вид человека, принадлежащего к артистическим кругам. Сунув в портфель наган, Салонов направился к черному ходу. Во дворе он осмотрелся, прислушался и, не заметив ничего подозрительного, осторожно пошел в дальний угол. На Таможенной улице повернул налево и, дойдя до Екатерининской, направился по ней в сторону гостиницы «Гранд-отель». Еще издали штабс-капитан заметил, что свет в кабинете полковника Богнара горит, и ускорил шаг.

У самого здания Салонов увидел двух человек. Он понимал, что встреча у входа в управление контрразведки может быть не случайной, и прошел мимо. Затем быстро оглянулся и уверился в своей правоте: они стояли недалеко от ворот, делая вид, что прикуривают. «Это проверка… Стоило мне повернуть во двор „Гранд-отеля“, они пристрелили бы меня! — мелькнула у него догадка. — А может быть, я ошибаюсь?» Он решил обойти вокруг квартала и вернуться сюда. Несколько раз он оглядывался и напряженно всматривался в темноту. Свет фонарей выхватывал из тьмы бледные круги улицы. Ветер раскачивал деревья, создавая таинственную и зловещую игру света и теней. Где-то в глубине двора, мимо которого он проходил, раздался истошный крик женщины: «По-мо-ги-те!» Кто-то с кабацкой бранью догонял ее. Возле самой калитки преследователь настиг свою жертву. Нервы штабс-капитана дрогнули, и он бросился бежать к своему дому.

Только проскочив лаз в заборе и заперев его, Салонов остановился, прислушался: «Кажется, никто не гонится». Он настороженно стоял в темноте под густыми кронами деревьев, растущих вдоль забора. И вдруг ему послышался тихий шорох листьев. Он инстинктивно прижался к стволу и торопливо вытащил из портфеля наган. Тишина… Но теперь Салонову показалось, что в этой кромешной тьме кто-то притаился, следит за ним, и, если он выйдет на дорожку, освещенную фонарем, его пристрелят.

Его охватил озноб. Он с трудом проглотил густую, липкую слюну. Сзади кто-то тихо и спокойно сказал:

— Руки вверх, господин провокатор.

Эти слова будто клинком полоснули его. Острая боль пронзила грудь, спазмой сжала горло. Перед глазами поплыли светлые круги, усыпанные яркими бликами. Они медленно-медленно угасали…

Генерал Домосоенов зашел в кабинет Наумова и, устало улыбнувшись, сказал:

— Завтра, батенька мой Павел Алексеевич, все главное завтра. Теперь поздно, поедемте домой.

Павел поднялся из-за стола.

— Кстати, Павел Алексеевич, — спохватился генерал, — сегодня мне доложили, что в рабочих подразделениях продолжают увеличиваться случаи дезертирства. Вчера, например, исчез фельдфебель рабочей роты. Вы знаете об этом?

— Я считал, что он в самовольной отлучке. Загулял где-нибудь, — неуверенно предположил Наумов. — За ним такой грех водится.

— Возможно. Но скорее всего сбежал. — Увидев на лице Наумова недоумение, генерал объяснил: — Бегут, батенька мой, из Крыма, как крысы с тонущего корабля. Так-то вот. Ну-с, собирайтесь. Я вас подвезу домой.

Возле ворот дома Наумова они простились. Павел прошел в свой флигель. На ходу вынул ключ и едва дотронулся до двери, как сзади раздался тихий голос, от которого он вздрогнул:

— Здрасте, Павел Лексеич. На автомобиле изволите ездить. А у меня ить жеребец молодой, резвай, автомобиль обгонит, ей-богу. Прикажете подать?

— Мефодий Кириллович! — обрадовался Наумов.

— В гости пригласите, вашвыскобродь?

— Заходи, заходи. — Павел быстро отомкнул дверь и, широко раскрыв ее, пропустил Манова.

Мефодий Кириллович остановился в дверях:

— Только я не один.

В этот момент из густой тени вышел невысокий коренастый человек. Правая рука была опущена в карман пиджака. Павел понял, что это тот случай, когда карманы стреляют. «Значит, мне действительно не доверяют». Он прошел в зал, зажег свечи, обращаясь к Мефодию Кирилловичу, спросил:

— Вы, товарищ Манов, допустили непростительную ошибку. Можно не доверять, подозревать, но в наших условиях это обязывает немедленную и самую жестокую проверку. Вы заподозрили меня, но не проверили, и вот результат. Я не смог передать вам… — Он посмотрел на Лобастова… — вам, Гавриил Максимович, сведения о готовящемся наступлении в Северной Таврии.

— Откуда вы знаете, кто я?

Наумов улыбнулся:

— Товарищ Артамонов показывал мне ваши фотографии. Я сразу узнал вас.

Казалось, ссылка на Артамонова должна бы вызвать у Гавриила Максимовича ряд вопросов, но он промолчал.

Павел решил, что настало время назвать пароль. Услышав его, Лобастов насторожился. Пароль был действителен только на территории имения «Мелас», в случае, если бы Наумов сам прибыл туда. Вместо ответа на него Лобастов спросил:

— Где сведения, о которых вы упоминали?

Наумов вытащил портсигар, с которым никогда не расставался. Теперь в нем было уже несколько папирос, мундштуки которых, если их развернуть, исписаны условными знаками.

Лобастов бегло взглянул на одно из донесений. На лбу его появились морщины, но он продолжал проверку Наумова по разработанному плану:

— Надо ночью завтра взорвать склады боеприпасов на мельнице Родонаки. С этой целью с вами свяжется ваш знакомый дьякон Савелий Салонов. Взрывчатку мы доставим вам в чемодане. Ваша задача занести чемодан в здание мельницы и оставить в кабинете начальника склада. Там, сбоку дивана, будет стоять точно такой.

— Я же сказал Мефодию Кирилловичу, что дьякон Савелий Салонов подозрительная личность и никаких дел с ним иметь нельзя. Что касается самого плана, он мне кажется не очень эффективным. Прежде всего, в этом складе хранятся в основном обмундирование, разные второстепенные материалы, амуниция. Есть приказ: вооружение и боеприпасы грузить в железнодорожные эшелоны прямо с пристаней. Там и надо взрывать. Заодно будут выведены из строя и пирсы. — Он взглянул на часы и, шагнув к Лобастову, сказал: — Я не знаю, что вы задумали, но должен предупредить: после двадцати четырех часов, то есть через три часа, в городе будут производить обыски, патрулирование, аресты. Видимо, перекроют все дороги.

— Причина?

— Если все пройдет благополучно, склады боеприпасов на Угольной пристани взлетят в воздух.

Несколько секунд Лобастов изучающе смотрел на Наумова и обдумывал разговор, который хотя и сложился не так, как он намечал, но зато значительно облегчил проверку. Назван запасной пароль. И взрыв… Если он произойдет, то все в порядке. «Надо узнать, как идут дела у Кардонова», — решил Лобастов.

— Ну-ка, Мефодий Кириллович, на своем вороном — быстро к Кардонову, узнай обстановку и предупреди о возможном взрыве.

Кирилыч ушел, а Лобастов сел на табуретку возле двери.

— Где ваш ординарец?

— На задании, связанном со взрывом.

— Настолько вы ему доверяете?

Наумов коротко рассказал Лобастову о Саше.

— Преданный революции хлопец, — заверил он.

— Есть связи с рабочей ротой?

— По моим сведениям, там работает подпольная группа во главе с Шаховым Иваном Ивановичем.

Условный стук в дверь прервал их разговор. Вернулся Мефодий Кириллович.

— Дьякон Салонов вышел из своего двора через потайной лаз в заборе и завернул было к зданию контрразведки, — запыхавшись, выпалил Кирилыч.

— Почему они решили, что он шел именно к Богнару? — спросил Лобастов.

— Так ить дьякон Салонов был в гражданском костюме, при портфеле. Хотел свернуть во двор «Гранд-отеля», а узрел наших и прошел мимо. Оглянулся, а наши стоят. Он — быстрее, а потом бросился бежать и нырнул в тот же заборный лаз.

— Объясните мне, что все это значит, — потребовал Наумов.

Лобастов рассказал о проверке дьякона Савелия Салонова.

— Как видите, он действительно оказался провокатором.

Воспользовавшись паузой, Кирилыч хлопнул кнутовищем по голенищу ичига и хрипловато сказал:

— Так ить помер он.

— Как то есть помер? — не понял Лобастов. — Его должны были взять живым!

— Э-э, да его кондрашка с перепугу стукнула, сердце лопнуло. Да и то сказать, многие ныне так становятся покойниками.

— Жизнь вносит свои коррективы, — сказал Наумов.

Лобастов взглянул на ходики:

— Нам пора, Павел Алексеевич.

С моря тянул легкий ветер. Его солоноватый аромат растворялся в густых садах, палисадниках и скверах города. Наумов и Лобастов постояли под густой кроной граба, росшего во дворе, пока не привыкли к темноте и стали различать дорожку к калитке.

— Вам надо торопиться, Гавриил Максимович, — тихо сказал Наумов.

Лобастов будто не слышал его.

— Я вот о чем думаю. Нам необходимо выйти на связь с подпольными организациями в тыловых частях белых и установить над ними централизованное партийное руководство. — Он крепко сжал и тряхнул руку Наумова. — Надо взрывать врангелевскую армию изнутри… Ну, бывай здоров, Павел Алексеевич.

На высоком, выступающем в Севастопольскую бухту южном берегу, у Троицкой балки, возвышается двухэтажный коттедж с колоннами — дача главнокомандующего войсками и правителя юга России. В этот вечер здесь ждали главкома и его гостей. Полковник Богнар проверил охрану дачи, подходы к ней, еще раз просмотрел списки обслуживающего персонала, лично поставил задачу своим агентам.

Время шло, а командующего все не было. Богнар несколько раз звонил оперативному дежурному ставки и в свой кабинет, где оставил у телефонного аппарата адъютанта. Поезд Врангеля еще не прибыл из Симферополя.

Гости прогуливались по двору, обсаженному абрикосовыми, персиковыми деревьями, каштанами, а вдоль заборов — сиреневыми кустами. Кое-кто отважился спуститься по лестнице на деревянный настил, служивший пляжем, и даже искупаться в заливе.

Генерал Врангель прибыл поздно, около полуночи, в сопровождении целой эскадры катеров. Он был в отличном расположении духа.

— Милостивые господа!.. — патетически воскликнул главнокомандующий. — Я только что вернулся оттуда, где мои доблестные войска ведут кровопролитные бои за нашу многострадальную святую Русь и поруганную веру христианскую. Там, на полях сражений, я видел подвиги и смерть!.. Я благословил своих воинов на бессмертную славу!..

В зале раздался гул одобрения.

Кто-то из гостей сказал:

— Быть может, следует, ваше высокопревосходительство, просить высшее церковное управление доставить к нам в Крым икону Знамения божьей матери (Курской) из Сербии. Это окажет сильное влияние на православных людей Крыма и воинство Христово…

Викарный епископ недовольно блеснул глазами — «суют нос не в свое дело», — но мысль об иконе поддержал:

— В этом я попрошу содействия у епископа Феофана и архиепископа Анастасия.

— Благодарю вас, — горячо отозвался Врангель. — В молитвах мы черпаем силу для борьбы за веру православную. — И, пригласив всех в зал к столу, он взял под руку епископа Вениамина: — До меня дошли слухи, что вчерашний еврейский погром в Феодосии был с вашего благословения. Это не помогает нашей борьбе, поймите.

— Мир сложен в своей иррациональности, — смиренно ответил архипастырь Христова воинства.

Едва гости успели разместиться за столом, как раздался жесткий, повелительный голос Врангеля:

— Наступление, которое я начал на юге Украины, показало, что нами достигнуты оперативная внезапность и высокие темпы боевых действий. Войска генерала Слащова дерутся уже на ближних подступах к Мелитополю. Противник несет большие потери. Только на этом участке нами захвачено три броневика, десять орудий, около пятнадцати пулеметов и много другого оружия. Поздравляю вас, господа, с началом нового похода… — он хотел было сказать «на Москву», но, понимая нереальность этого, закончил общей фразой: — Похода против большевиков.

Громкое разноголосое «ура-а!» потрясло своды дачи. Врангель выпил фужер вина и, откинув полы черкески, сел. Главком живо рассказывал о своих впечатлениях от поездки в войска и поднимал тосты за героев боев.

— Сегодня я с удовольствием вручил учрежденный мною орден святого Николая-чудотворца поручику Ярмолову. Сей герой на головном танке первым ворвался в Ново-Алексеевскую и захватил орудие.

Гости устроили овацию. После нескольких тостов инициативу в разговоре все чаще стали перехватывать подвыпившие гости. Наконец настал момент, когда охмелевший и осмелевший атаман Богаевский протрубил тост за скорое освобождение земли донской и запел:

— «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон…»

Песню оборвал огромной силы взрыв.

Стекла окон и дверей на веранду выбило, и они со звоном разлетелись по полу. Все вскочили и на какое-то мгновение замерли на месте, не понимая, что случилось.

Новый взрыв потряс воздух. Все кинулись на балкон и увидели страшную картину.

На Угольной пристани полыхало огромное пламя, а из него вырывались мириады огненных стрел новых взрывов. Они долетали до Килен-балки, на территорию ремонтной мастерской. Там начались пожары. Горели причалы. Голос Врангеля вывел гостей из оцепенения:

— Соотношение потерь боевой техники в этой операции изменилось не в нашу пользу. Вы свободны, господа.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Приезд генерала Фостикова в станицу Отрадную был обставлен с помпой, как в прежние добрые времена. Сначала прибыли генералы Гейман, Евсюков, полковники Тихонов, Крыжановский, Князев, Козлихин, Бочаров и другие более мелкие чины, командовавшие отдельными отрядами. Сам генерал Фостиков еще с вечера находился в соседнем ауле и ждал, когда дадут знать, что все готово. Он предпочел бы приехать скромно. «Так легче договариваться и убеждать», — пояснил он свое желание полковнику Чапеге, командиру отряда, занимавшего станицу Отрадную.

Полковник Чапега откинул назад свой светло-пшеничный чуб и, уставившись прямо в глаза генерала, удивленно произнес:

— Убеждать? Существует, господин генерал, извечная формула воинских отношений: повеление (приказ) — исполнение — доклад.

— Да, но сначала надо подчинить, а затем уже повелевать. К этому, однако, никто из них сознанием своим не подготовлен.

— Правильно, ваше превосходительство, не подготовлены. Потому-то проявление жесткой субординации явится тем клином, который расколет прибывших на твердых сторонников идеи объединения разрозненных отрядов и ее противников. Мы будем знать, на кого можно рассчитывать.

Генералу не нравилось у этого молодого полковника все: и красивые бледно-зеленые глаза, и его николаевская бородка, и усы, а особенно коробила манера говорить с четкой интонацией повеления и снисходительности. Даже вопросы, поставленные им, звучали как требования. Фостикову не хотелось соглашаться, он ответил уклончиво:

— Клин бывает разный — толстый и тонкий, дубовый и березовый. Надо правильно поставить его, умело ударить, и не одним взмахом, а постепенно, целым рядом ударов.

— Разрешите возразить вам, ваше превосходительство. Генерал Гейман уже сформировал в станице Белореченской Свой штаб. Мне доподлинно известно, что он готовит план объединения всех отрядов Северного Кавказа под своим началом. Торопится с этим и генерал Евсюков. Его штаб дислоцируется в Майкопе. Поэтому надо сразу все поставить на свои места. Сделать это несложно. Я встречу всех обычным порядком, а вас — с почетным эскортом и парадом всего отряда. Таким образом, инициатива окажется в ваших руках.

«Ну и тип, — подумал генерал, — у него то предложение в форме указания, то указание в форме предложения. Как только будет закончено формирование, его надо убрать, и подальше».

— Вы, господин генерал, откроете совещание и предоставите мне слово для общей информации, — Чапега не счел нужным доложить содержание ее, — а затем осветите оперативную обстановку на Дону, Кубани и Северном Кавказе и дадите конкретные указания по объединению всех отрядов в одно формирование. Таково мое предложение.

— Вы, как я понял, уже теперь оказываетесь в роли начальника штаба вновь формируемой армии?

— Всякая новая идея должна иметь своих собственных, а значит, новых исполнителей, — со значением ответил Чапега и добавил: — Но честь сформировать и возглавить армию принадлежит вам, ваше превосходительство, а история фиксирует только основоположников и первооткрывателей.

— Хорошо. Я полагаюсь на вас, — согласился генерал.

…Пролетка генерала Фостикова выехала на гребень холма, с которого дорога скатывалась круто вниз к реке Уруп. Далеко на горизонте вздымались горы, темно-зеленые и коричневые тона которых были смягчены косой завесой солнечных лучей и сизоватой утренней дымкой. Вырвавшись из горных теснин и ущелий, весело извивалась река Уруп. И, будто провожая ее, тянулась от гор тонкая полоска буковых и грабовых рощ, голубовато-сизых кустарников. Долина была покрыта разноцветным ковром цветов и трав. Невдалеке, на западном берегу, виднелась вытянувшаяся вдоль реки станица Отрадная. Сквозь богатые кроны фруктовых деревьев виднелись только церковь да несколько больших зданий.

— Ну, вот, слава богу, доихалы, — пробурчал ездовой, натянул вожжи и, откинувшись назад, крикнул на коней: — Тпр-ру-у! Пид горой черти живуть, ямы копають тай ноги ломають. Тпру-ру-у!

Осторожно съехали по пыльной дороге в долину Урупа, повернули вверх по течению. Здесь, у изгиба реки, генерала Фостикова встретил почетный эскорт — сотня отборных казаков с пиками и трехцветными флажками у наконечников.

На улицах станицы толпились празднично одетые старики, женщины, дети. Они махали платками, папахами и цветами, но лица их выражали только любопытство, не более. На церковной площади замерли в конном строю эскадроны кавалеристов, пулеметчиков и артиллерийская батарея. Раздалась команда:

— Равня-айсь!.. Шашки вон, пики в руку. Слуша-ай!..

Духовой оркестр грянул «Встречный марш». Полковник Чапега подгарцевал к пролетке генерала Фостикова, остановившейся против центра строя, и доложил с соблюдением всех воинских ритуалов. Генерал поздоровался со строем и, отменив парад, распорядился пригласить весь командный состав на совещание.

Совещание было организовано в буковой роще на берегу Урупа. Здесь, под туго натянутым брезентовым тентом, были сколочены длинный стол и скамейки. Капитан Горбей — ближайший помощник Чапеги — прикрепил на классную доску, прибитую к двум вкопанным столбам, старую топографическую карту Северного Кавказа, масштабом десять верст в дюйме. Рядом стояла большая штабная палатка.

Полковник Чапега пригласил генералов на передние места, ближе к топографической карте, указывая каждому его место. Остальных усадил дальше, соблюдая субординацию. И хотя никто не знал, по какому праву он распоряжается, все, однако, выполняли его просьбы и указания. Когда уселись, Чапега подошел к генералу Евсюкову и, склонившись, прошептал:

— Будьте любезны, ваше превосходительство, по праву старшего среди присутствующих доложите генералу Фостикову о готовности совещания.

Евсюков внимательно посмотрел на полковника и, видимо, что-то хотел сказать, но, пошлепав губами, встал и с напускным достоинством оглядел присутствующих. Чапега тем временем направился к штабной палатке.

— Все как нельзя лучше, ваше превосходительство, — доложил он Фостикову. — Прошу вас.

Фостиков тщательно оправил мундир, небрежно перекрестился и, подняв голову, решительно произнес:

— Благослови, господи, на дела великие во имя возрождения многострадальной России.

У выхода стоял капитан Горбей — рослый, физически мощный офицер. Фостиков глянул в его огненно-черные глаза и подумал: «Боже мой, один взглядом озноб вызывает, а другой словно раскаленным шомполом полосует. Ну и пара подобралась».

Горбей услужливо откинул полу палатки и вышел следом.

— Вы свободны, — сказал ему Чапега.

— Слушаюсь, господин полковник.

Увидев Фостикова в сопровождении полковника Чапеги, генерал Евсюков скомандовал:

— Господа генералы, господа офицеры!

Все встали. Фостиков, упреждая доклад генерала Евсюкова, поднял руку и разрешил сесть.

Тем временем капитан Горбей прошел вдоль рощи за ее выступ, упирающийся в косогор. Там, в глубоком изгибе реки, стояла походная кухня, а рядом — искусно сделанные полевые очаги. Капитан проверил, как выполняются его указания, и направился обратно. У косогора он свернул и пошел по берегу реки до того дуба, от которого палатка располагалась в створе с навесом. Выйдя к ней с тыльной стороны, прислушался, а затем, осторожно приподняв полу, поднырнул в нее.

Чапега внимательно следил за аудиторией. Он отметил, что появление генерала Фостикова было воспринято благожелательно. Благородные черты его лица и густая проседь висков, сливающихся с лихо заломленной смушковой кубанкой, — все это впечатляло.

— Мои боевые друзья! — сказал генерал и внимательно посмотрел каждому в глаза, и каждый почувствовал, что генерал обращается именно к нему. — Я счастлив встретиться с вами, самыми мужественными и последовательными воинами империи Российской. Не хочу оглядываться назад и бередить раны души и разума ошибками прошлого. Главнокомандующим генералом Врангелем на нас с вами возложена великая миссия исправить эти ошибки. В сей исторический день здесь, в предгорьях Кавказа, мы сделаем первый шаг по священной стезе к возрождению многострадальной России. Все наши предшественники стремились сделать это одним мощным ударом клинка. Наш героический путь будет более длинным, но менее ошибочным.

Фостиков отбросил полы черкески и сел. Полковник тут же вскочил, будто они находились на разных концах одной доски:

— Разрешите, ваше превосходительство?..

— Пожалуйста, Петр Аркадьевич.

Рассказывая о военных событиях на Польском фронте, Чапега умело оперировал сведениями из газет, подновляя и усиливая их своими домыслами и четко сформулированными выводами. В конце он сделал заключение:

— Таким образом, усилиями начальника государства Польского и его главнокомандующего генерала Йозефа Пилсудского, являющегося опытным политическим и военным деятелем, созданы благоприятные условия для нового взрыва борьбы за создание в России политической структуры, которая отвечала бы интересам тех, кто проливает за нее свою кровь…

Полковник Крыжановский, крупный землевладелец Кубани, подавив усмешку, сдержанно, без иронии спросил:

— Будьте любезны, господин полковник, не смогли бы вы назвать численность войск польской армии, перешедшей в наступление? Ориентировочно, разумеется.

Чапега с готовностью ответил:

— Вторжение начали три армии Северо-Восточного и три армии Юго-Восточного фронтов, общей численностью около ста пятидесяти тысяч штыков и сабель, свыше четырех тысяч пулеметов и около ста орудий и минометов. Это достоверные сведения, которые не скрывают газеты.

Полковник Бочаров, нетерпеливо ерзавший на скамейке, вдруг резко вскочил и, забыв о приличии, выругался, но тут же взял себя в руки:

— …Польская моська!.. Вы что, забыли, господин Чапега, что войска Краснова, Колчака, Деникина, Корнилова и целая куча союзников с предельным ожесточением дрались против большевиков. А это более миллиона войск, да каких войск! А тут сто пятьдесят тысяч поляков. Да эти салонные вояки, искони привыкшие решать вопросы войны и мира в помятых постелях, эти «цо пани мови» будут раздавлены, как только большевики заметят, что они сунулись к Киеву. Именно сунулись, а не прорвались. На другое они не способны.

— Похоже, вы доброжелательно относитесь к боль…

Бочаров не дал ему закончить:

— Нет, господин полковник, мы достаточно терпели неудач, чтобы научиться быть объективными.

Чапега, не обращая внимания на запальчивость полковника, продолжал:

— Польские войска находятся в сфере непосредственного внимания верховного командования Версальского союзнического военного комитета, и это…

Голос Бочарова снова перекрыл шум:

— Их сфера внимания вытекает не из интересов восстановления порядка, а из стремления побольше вывезти российского добра, — зло выпалил он и, обращаясь к генералу Фостикову: — Прошу извинить, ваше превосходительство, но надо же совесть иметь.

Генерал Фостиков стоял с поднятой рукой, будто хотел положить ладонь на голову Бочарова.

Полковник Тихонов, которого за поразительное сходство с Керенским прозвали «инспектором» (сам Керенский получил это прозвище после июльского инспектирования боевых позиций русских войск Юго-Западного фронта), поднялся с места и, глядя исподлобья, обратился ко всем:

— Чтобы правильно судить, надо правильно знать. Сейчас никто не может сказать, каковы цели и возможности правительства и главнокомандующего войсками Крыма и в какой мере мы можем рассчитывать на объединение наших усилий. Нам следует послать туда своего представителя.

— Господа генералы и офицеры, — вмешался Фостиков, — попытка связаться с генералом Врангелем была мной предпринята. В Крыму знают, что Кубань собирает силы для продолжения борьбы под знаменем «Армии возрождения России». Главнокомандующий возложил на меня задачу сформировать таковую. Каковы будут ее боевые задачи — определит новый вождь нашего священного дела, генерал-лейтенант Врангель. И как только я доложу ему о сосредоточении разрозненных отрядов и установлении единого командования, главком вышлет через Грузию крупную партию оружия и боеприпасов. Для организации оперативного взаимодействия от главкома должен прибыть его представитель. Всему свое время, господа.

Незаметно для себя Фостиков начал говорить о задачах, которые должны быть решены на совещании. Полковник Чапега понял, что он лишен возможности продолжать выступление, и сел. Когда говорил Чапега, никто не смотрел в его холодные, словно густой туман, глаза, теперь все со вниманием слушали Фостикова.

— Сегодня, — продолжал генерал, — мы должны принять историческое решение. Именно историческое. Перед нами стоит задача собрать воедино наши разрозненные отряды, сформировать новую армию. Да-да, господа, мы назовем ее — «Армия возрождения России». Это, однако, не значит, что мы взвалим на плечи нашей армии освобождение всей страны от большевизма. Нет, мы точно рассчитаем возможности наших войск и, исходя из этого, определим их боевые задачи. Мы очистим от большевиков казачьи области и создадим суверенное государственное образование.

Фостиков подробно обрисовал военную обстановку на Северном Кавказе, мотивировал необходимость стянуть все разрозненные отряды в Баталпашинский отдел и здесь провести организационные мероприятия по формированию новой армии.

— Сведения, которыми мы располагаем, недостаточны для того, чтобы принять окончательное решение, — закончил Фостиков. — Поэтому прошу вас, господа, каждому выразить свое отношение к идее создания новой армии и дать по возможности полную информацию о своем отряде и о тех, которые действуют по соседству с вами. Это позволит нам к исходу завтрашнего дня разработать план перегруппировки и сосредоточения сил нашего детища — «Армии возрождения России». Как я уже сказал, название это отражает не ближайшие задачи, но наши помыслы и устремления. В нем и наш политический лозунг.

Выступающие, вопреки ожиданию Фостикова, говорили сдержанно, выражали сомнения, выдвигали проблемы, ответы на которые никто не мог дать.

— Все мы готовы к борьбе и самопожертвованию, — сказал генерал Евсюков, — и если нам удастся завтра решить проблему вооружения, боеприпасов, вещевого и продовольственного снабжения, я первым встану в ряды новой армии. Ведь кадровая армия требует планового снабжения.

— Мы получим все необходимое для армии, как только завершим ее формирование, — уверял Фостиков. — Кроме того, кубанский хлеб — вот наше вооружение. Он имеет волшебное свойство перевоплощаться во что угодно. Надо лишь начинать с захвата черноморских портов. Нас устраивает формула: кубанский хлеб — английское оружие.

— Это, конечно, не свежевыпеченная формула, — снова вмешался Крыжановский, — ею пользовались все, кому родина вручала свою судьбу. Но из этого ничего не получилось.

— Все они, и особенно адмирал Колчак и генерал Деникин, взваливали на плечи своих армий непосильные задачи, стремясь установить свою самодержавную власть над всей Россией. Мы же приведем свои политические задачи в точное соответствие с военными возможностями. Каждый мост имеет свою грузоподъемность!

Полковник Крыжановский не сдавался:

— Все это возможно, если Советы любезно предоставят нам время на отмобилизование.

— В ближайшие два месяца девятая Кубанская армия не будет способна вести широкие боевые действия против нас. Ее едва хватает на то, чтобы прикрыть Екатеринодар, Новороссийск, железнодорожные коммуникации и побережье Азовского и Черного морей.

Полковник Чапега внимательно слушал выступающих и наносил на топографическую карту места дислокации отрядов, проставляя их численность. Постепенно вырисовывалось, что основная масса отрядов находилась в Майкопском, Лабинском и Баталпашинском отделах. Называлось полтора десятка отрядов, действовавших в горах и в плавнях Таманского отдела, и даже несколько — в Екатеринодарском.

«Для начала этого вполне достаточно», — думал генерал Фостиков.

Капитан Горбей спрятал пакет в разрезе седла и приказал ординарцу отвезти седло старому шорнику Миджиду Дарганову.

— Передай: дескать, капитан приказал к утру починить.

Получив седло, шорник проверил, на месте ли пакет, и аккуратно зашил разрез.

…Ночью патрульному почудилось, что от крайней хаты оторвалась тень и мгновенно исчезла в кукурузном поле.

— Дядя Егорий, там кто-то прошмыгнул в кукурузник! — испуганно захлебнулся молоденький солдатик.

— Где прошмыгнул? Чавой-то тебе померещилось, — недовольно пробурчал бородач с сеченым лицом и вытекшим глазом.

— Ей-богу, дядя Егорий. Можа, мне сбегать глянуть?

— Ты, Митек, шибко не ершись. Ента тебе не матушка-Расея. Оторвешься от кучи — и поминай как звали. Злы все на нас. Уж больно нашкодили мы, и нет нам прощения.

Митек перекрестился и нерешительно сказал:

— Черкесы — што, мы им разве чаво худово сделали? Стоим тихо, мирно. А ежели ента красный лазутчик?

— Ишь ты, ничаво худого. Еще бы. А вот в восемнадцатом да девятнадцатом гуляли мы в здешних местах под командой полковника Шкуро… — У бородача загорелся единственный глаз, задергалась сеченая щека. — Местные пши и норки *["249] в дружках у Шкуро ходили, так брали мы у азатов.*["250] Долго терпели они, да, видно, невмоготу стало. Начали таять наши отряды, што сало на сковороде. Попробуй возьми хоть одного коня, а уж ежели бабу… бросаются, как дикие кабаны, удержу нет. Ента в те времена, а теперича… Так што: хошь понежить милку, не спеши в могилку. — Довольный концовкой, бородач ухмыльнулся.

— Дядя Егорий, а вы?..

— Нишкни, Митек, нишкни, не смущай душу.

Рассвет только угадывался, и до смены оставалось дождаться вторых петухов, когда на восточной окраине станицы показалась пароконная арба. Егорий обратил внимание на то, что ее возница свернул с дороги и поехал к балке напрямую, по росному полю. Он окликнул его. Арба остановилась.

— Дядя Егорий, а пошто вы остановили?

— Так ведь он не прячется. Из станицы выехал по дороге, а там есть пост. А ежели мы пропустим без внимания, опять же взыщут.

Они подошли к арбе. Возницей оказался старый черкес. Вылинявший бешмет и поношенная черкеска с деревянными газырями говорили о том, что это бедный азат.

— Бывай здоров, аксакал, куда держишь путь?

Черкес пробормотал что-то по-своему и подал солдату пропуск, в котором было сказано, что ему разрешается проезд в Эрсакон. Пропуск подписан капитаном Горбеем.

— Ну, езжай, аксакал.

Возница не заставил себя ждать. Он хлопнул вожжами по спинам лошадей и, быстро поднявшись на холм, скрылся за его гребнем.

Но не прошло и получаса, как арба вновь появилась на вершине холма. Энергично размахивая руками, старик погонял единственного коня и громко кричал: «Абрек! Абрек!..» Из взволнованного потока русских и черкесских слов патрульные с трудом поняли: когда он спустился с холма, из лощины выскочил бандит с карабином и отнял у него коня, накинул на спину бурку и ускакал в сторону гор.

— Езжай к капитану Горбею и доложи, — сказал патрульный. — Без седла далеко не уедет.

Старик, охая и вздыхая, поехал к капитану. Он застал его во дворе. По пояс раздетый, офицер занимался гимнастикой. Ординарец ждал на крыльце, когда капитан закончит, чтобы помочь обмыться. Увидев старого черкеса, он крикнул:

— Чего остановился, проваливай дальше!

Черкес хотел было слезть с арбы, но не решился, тронул коня и поехал дальше.

Для капитана Горбея было достаточно увидеть арбу с одним конем, чтобы понять, что Амин, внук деда Шумафа, благополучно проскользнул мимо патрульных, а дед Шумаф передал ему у лощины, как и было договорено, коня и седло.

На следующий день в разведуправлении Кавказского фронта была получена шифрованная телеграмма: «В Баталпашинском отделе началось сосредоточение банд атамана Крыжановского, Бочарова, Ларионова, Шапошникова, Поперка, Князева, Козлихина, Кривоносова. Общая численность — около 2450 штыков и сабель. Остальные выжидают. Цель — формирование „Армии возрождения России“ под командованием генерала Фостикова. Горный».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Густые сумерки скрадывали очертания предметов. Шофер включил фары броневика и мгновенно затормозил. Врангеля бросило вперед, он ударился о войлочную обивку корпуса.

— В чем дело?

— Извините, ваше превосходительство, — на дороге что-то лежит. Посмотрю объезд.

Врангель открыл дверцу, легко выпрыгнул из броневика. Прошел вперед. Присмотревшись, он увидел тушу бизона.

«Идиоты, — думал Врангель, вспомнив, что еще днем видел убитых антилопу канну, нильгуа и даже двух страусов, — уничтожают редчайшие и интереснейшие экземпляры животных и птиц заповедных мест. Надо издать строгий приказ».

Где-то далеко на самом горизонте, полыхали багровые зарницы пожаров. Слева, со стороны Каховки, еле доносился гул артиллерийской стрельбы. «Не слишком ли далеко мы удалились от Крымского перешейка, — подумал Врангель. — Можно позволить себе растянуть фронт еще верст на двадцать, не более. Иначе плотность боевых порядков станет столь мала, что противнику не составит труда прорвать их в любом месте».

Он вспомнил газетные дифирамбы по поводу успешного продвижения его войск вперед. Захват Мелитополя, Каховки и выход на левобережье Днепра газеты встретили взрывом восторга. «Но разве они знают, скольких усилий это стоило. Под Каховкой, к примеру, пришлось ввести в сражение оперативные резервы — Донской корпус. А красные все еще дерутся силами 13-й армии. Они еще не начали наращивать усилий за счет фронтовых резервов, еще не подвели войска из глубины страны. Газеты кричат о наступлении на Москву, но никто не знает, что этот удар нанесен, главным образом, для того, чтобы отвлечь силы красных с Кубани… Надо ускорить подготовку кубанской операции. Главное — не зарваться в Северной Таврии и не упустить момента высадки группы особого назначения на побережье Азовского моря».

Врангель резко повернулся и широким шагом направился к броневику.

— Назад, на станцию!

Генерал Шатилов был удивлен, увидев главкома в штабном вагоне.

— Что-нибудь случилось, ваше высокопревосходительство? — обеспокоенно спросил он.

— Как ты считаешь, Павлуша, сколько времени мы еще сможем вести активную, наступательную операцию в Северной Таврии?

Вопрос не был для Шатилова неожиданным. С самого начала операция в Северной Таврии, судя по соотношению сил и средств сторон, казалась ему чистейшей воды авантюрой. Подумать только — тремя корпусами общей численностью около тридцати тысяч бойцов наступать на Россию, имеющую пятимиллионную армию… Даже как отвлекающая, рассчитанная лишь на временный эффект, эта операция вряд ли была целесообразной, поскольку поглотила слишком много сил и средств. Но попробуй скажи об этом Врангелю. Однако вопрос поставлен и отвечать на него надо. И Шатилов решил обратить внимание главкома не на оперативную, а на политическую сторону проблемы.

— Наше наступление, — сказал он, — может получить свое развитие, если войска генерала Пилсудского достигнут решающего и устойчивого успеха, а казачество Дона, Кубани и Терека вновь станет под ваши боевые знамена.

— Верно, — согласился Врангель и, уставившись в окно, задумчиво продолжал: — И еще, насколько активно будут воздействовать наши союзники на Советское правительство. Ты обратил внимание: стоило нам двинуться на север, как Франция заулыбалась, а Англия нахмурилась. Премьер лорд Керзон-оф-Кельдстон подослал к советскому послу в Лондоне своего представителя Уайза и сделал заявление, что я начал наступление вопреки советам английского правительства. — Врангель повернулся к Шатилову и указал рукой на восток. — Если бы я двинул свои войска на Кубань, они поменялись бы ролями… В каком состоянии находится разработка плана кубанской операции?

— В стадии завершения.

— Какие силы выбрасываются на Дон для образования оборонительного барьера с севера?

— Я советовался с генералом Богаевским. Он считает, что достаточно сформировать отряд особого назначения до двух тысяч человек. Небольшой, хорошо вооруженный, высокоподвижный отряд во главе с полковником Назаровым. Это донской казак из народных учителей. Несмотря на то что ему двадцать три года, опытный, волевой командир.

— Тот, который в мае выезжал на Дон с целью изучения обстановки?

— Да, он сумел наладить связь, организовал сеть опорных пунктов в Ростове, Таганроге и в станицах.

Врангель подошел вплотную к Шатилову.

— За организацию глубинной разведки на Дону и Кубани большое тебе спасибо, Павлуша.

Польщенный похвалой главкома, Шатилов не преминул воспользоваться случаем, чтобы вновь напомнить о необходимости наступления в казачьи области.

— Если бы вместо Северной Таврии мы бросили все свои войска на Дон и Кубань…

— Это время наступило, — решительно заявил Врангель и снова зашагал по вагону. — Передайте войсковому атаману Всевеликого войска Донского: немедленно приступить к формированию такого отряда. Продумайте боевой состав и подсчитайте, сколько необходимо средств. Формирование закончить к первому июля. Предназначение отряда не объявлять. Задачу полковнику Назарову поставить накануне операции, а подчиненным ему командирам и личному составу — в пути следования к месту высадки.

— Считаете ли вы, — спросил Шатилов, — что одновременно надо отводить с фронта казачьи части, в первую очередь кубанские, для…

— Правильно, — прервал его Врангель. — Назаров поднимет казачество Дона, объединит вокруг себя повстанческие отряды, оттянет на себя часть сил девятой Кубанской армии красных. Вот тогда я и брошу на Кубань свои лучшие дивизии и разверну там широкие мобилизационные мероприятия.

— Значит ли это, господин главнокомандующий, что в Северной Таврии теперь уже следует свертывать наступление и переводить боевые действия в оборонительное русло?

— Левое крыло наших войск должно выйти на Днепр на всем протяжении вплоть до Никополя и восточнее до поворота реки на север. А правое — по линии пунктов: Орехов, Верхнетокмак, Бердянск. На этом рубеже следует закрепиться и перейти к жесткой обороне. Отныне главным операционным направлением для нас является екатеринодарское.

— Павел Алексеевич, вы уж сами займитесь этим, — сказал генерал Домосоенов, подавая Наумову письменное распоряжение. — Непременно сами, от начала до конца. После этого взрыва…

— Слушаюсь, Антон Аркадьевич. — Павел взглянул на документ: «Броневик — 1, орудий трехдюймовых — 2, пулеметов — 35, радиостанций мощностью 150–200 верст — 1…» Дальше указывалось количество винтовок, карабинов и клинков из расчета на две тысячи человек. — Здесь не сказано, какой части поставить это вооружение.

— Отгрузить в тот адрес, который там указан: «Евпатория, полковнику Назарову». Генерал Богаевский только что лично был у меня и представил этот перечень.

Домосоенов недовольно хмурился. После совещания у главнокомандующего все в штабе были возбуждены, но неразговорчивы. Лишь генерал Домосоенов не был молчаливым, однако его добродушие сменилось старческой ворчливостью.

— Сам генерал Богаевский… — пробурчал он. — Э-э, да что уж там говорить, если диверсия на Угольной пристани взорвала олимпийское спокойствие и терпение самого главнокомандующего… Этот взрыв уничтожил не только вооружение и боеприпасы, но и план наступления на александровском направлении. Вот так-то.

Павел удивленно развел руками:

— Ну, теперь Богнар бросит головешку и в мою хату… Я ведь в тот день был на Угольной пристани.

— Э-э, батенька мой, не знаете вы Ференца. Эти случаи он использует, чтобы рассчитаться со своими личными врагами. А вы пока что даже нужны ему. — Голос генерала неожиданно обрел непривычную для него резкость. — Схвачены и расстреляны двадцать четыре преступника! Многие из них якобы признали свою вину.

Наумов внутренне содрогнулся: «Неужели ротная подпольная организация разгромлена?» Он хотел спросить, кто они, эти преступники, но не решился, а лишь протянул:

— Да-а…

— Я бы поверил в виновность расстрелянных, — продолжал генерал, — если бы кое-что не знал о двоих из них. Это штабс-капитан Логунов и войсковой старшина Косарило — бывшие дружки Богнара. Говорят, Логунов ограбил квартиру ювелира в Симферополе, а Косарило угнал шхуну с мехами и еще какими-то драгоценностями в Турцию. Но не пойманный — не вор. Богнар развернул широкие поиски, однако безуспешно. Странно, почему они оказались там и вдруг вместе? И самое удивительное, они якобы признали свою вину. Их расстреляли в одном ряду с какими-то солдатами и рабочими пристани, одним залпом… Вы понимаете?

— Признаться, не очень. Вернее… Богнар мог, конечно, использовать взрыв, чтобы убрать своих бывших сообщников, потом превратившихся в конкурентов и, наконец, как вы сказали, в личных врагов. Но все это, разумеется, попутно. Главное ведь — настоящие преступники схвачены.

Домосоенов вдруг махнул несколько раз рукой, будто отгонял назойливую муху.

— Что вы, что вы, батенька мой Павел Алексеевич, хватали всех, кто шел с ночной смены домой или наоборот. Набили автомобиль — и довольно. Заодно арестовали и коменданта Угольной пристани. Но дело даже не в этом… — Он как-то значительно посмотрел на Наумова и, подняв руку, потряс ею. — Почти сразу же за взрывом раздался залп расстрела. Вы понимаете, что это значит? Нарушен приказ главнокомандующего о прекращении расстрелов без следствия и суда. Подобными «бумеранговыми» залпами была расстреляна Российская империя!.. Да-да, смерть России — это не убийство, а самоубийство!..

Лицо генерала покраснело от напряжения. Он вернулся в кресло, откинулся на спинку и приложил руку к сердцу.

— Сколько раз убеждал себя жить, закрывши глаза и душу, — не получается… Идите, голубчик…

Павел вернулся в свой кабинет и внимательно изучил заявку генерала Богаевского. Все говорило о том, что вооружение предназначено не для пополнения частей, понесших потери. И не для охраны. У генерала есть подразделения, укомплектованные отборными казаками. Павел вспомнил: рассказывали, что войсковой атаман А. П. Богаевский (так и говорили: А. П.) приехал в Севастополь на английском судне «Барон Бек» с огромным количеством денежных знаков и сильной личной охраной. «Так для чего формируется отряд численностью около двух тысяч человек?»

Быстро оформив документы на погрузку и отправку вооружения, полковник Наумов зашел к Домосоенову подписать.

— Антон Аркадьевич, — прямо спросил он, — с какой целью создается этот отряд?

— А бог его знает. Я об этом сам спрашивал у атамана Богаевского, так он только замотал головой. Не обижайся, говорит, не вводи в грех, не скажу.

— Мы обязаны знать предназначение наших поставок, Антон Аркадьевич. Если отряд полковника Назарова формируется для охраны военных объектов в тылу, то я направлю оружие, вполне пригодное для выполнения этих задач. Но для боевой части оно не годится. Один напряженный бой — и пулеметы откажут.

— Да ведь чтобы получить новое оружие, вам наврут три короба: приказание, дескать, захватить Московский Кремль и удержать его до подхода главных сил из Крыма. Шутник этот атаман Богаевский превеликий. Так что в любом случае оружие направлять надо получше.

Наумов согласно кивнул. И собрался уже выйти, но Домосоенов остановил его:

— Э-э… Постойте, Павел Алексеевич, опять чуть не забыл сказать. Елизавета Дмитриевна приглашала вас с Танечкой к нам завтра на вечер.

— Благодарю, Антон Аркадьевич.

Вернувшись к себе в кабинет, Павел сразу позвонил Тане. Тон ее, сугубо официальный, потеплел, как только Павел назвал себя и поздоровался.

— Эго вы, Павел Алексеевич? — оживленно переспросила Таня.

Павел справился о здоровье, настроении, а затем сообщил, что он также приглашен завтра на ужин к Домосоеновым.

— Я уже знаю, Павел Алексеевич. Мне звонила Елизавета Дмитриевна. У них будут известный журналист Вадим Любомудров и знакомый полковник Трахомов.

— Вы позволите, Танечка, заехать за вами?

— Да, конечно, — согласилась Таня. — У Домосоеновых собираются обычно в семь часов вечера. Если сможете — приезжайте ко мне на час раньше.

«Приезжайте ко мне… — повторил про себя Павел эти просто и душевно сказанные ему слова. — Приезжайте ко мне… Ко мне…»

Павел дернул за шнур у калитки. На веранде раздался звон колокольчика. Дверь открылась, и на пороге появилась Таня.

— Входите, Павел Алексеевич, калитка открыта.

Легко взбежав на высокое крыльцо, Павел приветливо поздоровался.

— Проходите, пожалуйста, в зал, — пригласила Таня.

В зале Таня представила полковника своей хозяйке Зинаиде Андреевне и, извинившись, оставила их на несколько минут вдвоем. Зинаида Андреевна явно обрадовалась случаю побеседовать с новым человеком.

— Вы знаете, Павел Алексеевич, как я жалела, что меня не было дома, когда вы приходили к нам первый раз. Хоть верьте, хоть нет, таким я вас и представляла, — начала она скороговоркой, без стеснения рассматривая его. — Когда Танечка сказала мне, что вы были у нас, я ей не сразу поверила… У Танечки в гостях — офицер!.. Этого с ней не бывало. Ну, и я представила: высокий, статный, непременно русые волосы и глаза синь-небо… И не ошиблась.

— Благодарю вас, но… — успел вставить Павел, однако очередной поток слов прервал его.

— Нет-нет, вы уж благодарите господа бога. Это он наделил вас такими достоинствами. А уж Танечка — само совершенство. Боже мой, как она мила. Вы обратили внимание на цвет ее кожи? Этакая бледно-матовая, с необыкновенно мягким малиновым подсветом. А какой плавный изгиб бровей, какие длинные, загнутые, как у ребенка, ресницы, какая красивая синева глаз. Если бы я была мужчиной… Нет, что ни говорите, Танечка во всех отношениях девушка необыкновенная…

Павел смиренно молчал. Зинаида Андреевна была восхищена вниманием молодого полковника и болтала, не умолкая:

— И, по-моему, Павел Алексеевич, она к вам неравнодушна, но это — под большим секретом. — Зинаида Андреевна даже понизила голос. — Когда произошел тот взрыв на Угольной пристани, она побледнела, губы дрожали, в глазах — ужас. «А вдруг Павел Алексеевич там?!» — воскликнула она и бросилась в свою комнату… Поверьте мне, так переживать может только…

В дверях появилась Таня.

— Извините, я несколько задержалась, — сказала она, улыбнувшись. — Мы оставим вас, Зинаида Андреевна. Пожалуйста, не скучайте.

— Нет уж, Танюшенька, скучать я все равно буду. Но теперь я спокойна. С Павлом Алексеевичем вы будете в полной безопасности… Боже мой, какая милая пара. Вы даже похожи друг на друга, как брат и сестра.

Павел откланялся и, уже не слушая хозяйку, вышел вслед за Таней.

Домосоеновы снимали пятикомнатный дом по Нахимовскому проспекту. Высокий забор, сложенный из пиленых блоков белого известняка, скрывал его от посторонних глаз. Хозяева ждали гостей в саду.

Таня подошла к генеральше:

— Добрый вечер, Елизавета Дмитриевна. Рада вас видеть бодрой и здоровой.

Поблекшее лицо генеральши светилось мягкой и искренней улыбкой.

— Милая Танечка, как хорошо, что вы согласились скоротать с нами вечер.

Женщины поцеловались.

Павел снял фуражку и приложился к руке генеральши, почувствовав легкий запах французских духов. Держалась Елизавета Дмитриевна спокойно, с той определенностью, которая присуща женщинам, привыкшим к всеобщему вниманию.

— Становится свежо. Прошу вас, пойдемте в дом. — Она, аккуратно ступая, пошла по уложенной камнем дорожке, вдоль которой узорчато тянулись пионы и редко встречающиеся в Крыму орхидеи.

Павел вошел в гостиную последним. Овальный стол в зале был накрыт на шесть персон. В центре стояло несколько бутылок сухого вина и коньяка.

По углам гостиной на низких полированных подставках возвышались фикусы, а слева у стены стояло пианино с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Даже коричневой полировки граммофон был подготовлен, чтобы по первому желанию гости могли услышать песни Александра Вертинского.

— Танечка, порадуйте нас, пожалуйста, музыкой. Ах, как я люблю слушать, когда вы играете.

Таня кивнула в знак согласия и направилась было к пианино, но тут в дверях появился журналист из севастопольской газеты «Царь-колокол» Вадим Любомудров.

— Господа! — воскликнул он. — Великая миграция продолжается! Только что стало известно, что из Грузии прибыл линкор «Воля» под флагом контр-адмирала Саблина. С его борта на севастопольский берег сошло еще несколько тысяч офицеров и солдат, верных знамени единой и неделимой России..

— Слава тебе господи, — тихо вздохнула Елизавета Дмитриевна. — Всемогущий насыщает силой праведных для борьбы.

Генерал был, как всегда, объективен:

— Несколько тысяч?.. Позволю уточнить. Это остатки наших войск, разгромленных в предгорьях Кавказа. Когда, батенька мой Вадим Михайлович, от десятков тысяч остается три тысячи морально подавленных офицеров и солдат, то это уже не та сила, которая может взбодрить истощенный организм нашей армии. Вот вам и великая миграция.

Павел осторожно добавил:

— Зато, господин генерал, это наиболее закаленные в боях, опытные и преданные…

— Позвольте, Павел Алексеевич. К нам прибыла не боевая, полнокровная дивизия, а толпа, бежавшая во имя своего спасения. Наша слабость в том и заключается, что мы не умеем оценивать качественную сторону войск.

Воспользовавшись паузой, Любомудров продолжал:

— И еще, господа: союзное нам правительство Америки прислало на усиление своего флота у берегов Крыма броненосец «Сен-Луи» и шесть миноносцев. Это прекрасно, господа!

Не теряя захваченной инициативы, Любомудров оживленно поздоровался с гостеприимной хозяйкой дома, с генералом и устремился к Тане:

— Татьяна Константиновна, красавица вы наша, целую ваши ручки. — Он блеснул плоской лысиной и громко чмокнул раз, другой.

Затем Любомудров обхватил за плечи полковника Наумова, повернул его к себе и, глядя на него снизу вверх, чувственно, будто всю жизнь ждал этого мгновения, произнес:

— Ну-ну, мой милый друг, дай-ка я на тебя взгляну. Молод, а уже полковник. Его императорское величество Николай Александрович, царство ему небесное, тоже были полковником. — И, обращаясь ко всем: — Господа, вот номер газеты «Царь-колокол», в котором рассказывается о том, как полковник Наумов благодаря своей храбрости, хладнокровию и точному расчету предотвратил покушение на главнокомандующего и сопровождавших его генералов и офицеров. Дай-ка я тебя поцелую, разлюбезный друг мой Павел Алексеевич.

Павел был потрясен: «Богнар предупредил, чтобы в интересах расследования об этом никому не говорить. Значит, только сам Богнар мог прилепить этой „утке“ газетные крылья. Зачем?»

Любомудров, воспользовавшись, как ему показалось, смущением полковника, наклонил его голову и смачно поцеловал. И тут же повернулся к Елизавете Дмитриевне:

— Скромность полковника Наумова не позволила мне своевременно написать о его подвиге. Но, как говорится, о героизме узнать никогда не поздно.

Наумов заставил себя улыбнуться и, пожав плечами, сказал:

— Мне неудобно за нашу печать, господа, и стыдно перед теми истинными героями, которые вершат настоящие подвиги и гибнут в атаках и штыковых боях.

Все шумно возражали и горячо аплодировали.

Павел сдержанно улыбался, а про себя мучительно думал: «Почему Богнар это сделал?» И вдруг его осенила догадка: Богнар, не имея возможности проверить до конца личность полковника Наумова, на всякий случай превратил его в героя контрреволюции, чтобы еще раз скомпрометировать перед теми, с кем он, быть может, должен связаться. «Если это так, вы опоздали, господин Богнар».

Задумавшись, Павел не услышал, как генерал сказал жене:

— Приглашай, Лиза, гостей.

Все направились к столу. И Наумов, замешкавшись, пошел вслед за Таней.

— Вадим Михайлович, пожалуйста, вот сюда, — позвала Елизавета Дмитриевна журналиста.

— Вы уж обо мне не беспокойтесь, — скромно произнес Любомудров, — я присяду возле окна. — И, обогнув стол, пристроился поближе к жареному гусю.

«Впрочем, эту статью можно рассматривать и как плату за чек, — продолжал размышлять Павел. — Во всяком случае „ранг“ героя поможет мне вжиться в органы управления войсками». Эта мысль вернула ему хорошее настроение.

Первый тост, как и положено по субординации, сказал генерал Домосоенов:

— Прошу вас, дамы и господа, выпить за то, чтобы наш многострадальный труд на новом этапе борьбы за возрождение единой и неделимой России имел благополучный исход.

Этот тост предопределил и первый застольный разговор. Елизавета Дмитриевна глубоко вздохнула:

— Нет уж, сердцем своим женским чувствую, что нет былому возврата. Да разве дело в землях? Я полагаю, все проистекло от того, что потеряли мы доверие наших некогда безропотных крестьян. Я просто в отчаянии. — Она приложила носовой платок к покрасневшим глазам.

Любомудров мгновенно воспользовался минутной паузой:

— Недавно, мои дорогие друзья, мне посчастливилось взять интервью у его высокопревосходительства генерала Врангеля…

Густые поседевшие брови Домосоенова недовольно сдвинулись, и он подумал: «Даже посредственность, когда она пишет об известных людях и делах, светится их отраженным светом».

Главным достоинством Любомудрова была бойкость его мысли и пера, поразительная способность проникать в кабинеты влиятельных людей Крыма. В первые же дни появления в Севастополе Любомудров сумел взять интервью у помощника главнокомандующего вооруженными силами на юге России, председательствующего в совете начальников управлений Александра Васильевича Кривошеина и у министра иностранных дел Петра Бернгардовича Струве. С тех пор каждый не прочь попасть на кончик пера Любомудрова. О плохом он не пишет. Его конек, как он говорит сам, «прославлять стоицизм героев Крыма». Несмотря на молодость — ему едва минуло тридцать лет, — он лыс, поразительная подвижность не спасает его от предрасположенности к полноте, а широкая популярность не обеспечивает высокого положения (его не приглашают, но принимают).

Голос Любомудрова звучал уверенно, мысль текла плавно:

— Я спросил: «Господин главнокомандующий, каковы, по вашему мнению, пути образования „единой неделимой России“ на данном этапе борьбы?» Генерал Врангель бросил тяжелый, полный глубоких раздумий взгляд и сказал мне: «Не триумфальным шествием на Москву можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые тянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа…»

— Ты врешь, господин Любомудров. Здравствуйте и извините за опоздание. — Полковник Трахомов резко тряхнул седоволосой головой и сел рядом с хозяйкой у выложенной кафелем голландки.

— Павел Алексеевич, — поднялась Елизавета Дмитриевна, — это наш добрый друг и сосед, поместный дворянин Матвей Владимирович Трахомов. Сосед, конечно, по тем временам, о которых так мило сказал поэт:

Черные с проседью, взлохмаченные брови насупились, тяжелый пьяный взгляд уперся в лицо Наумова.

— Я не ветхозаветный пророк, — сказал Трахомов густым резким басом, — но скажу: хоть ты и красив, однако не чистых кровей человек. Верно я говорю, нет?

— Матвей Владимирович, — взмолилась генеральша, — снова вы затеваете скандал. Угомонитесь, прошу вас.

Наумов положил на стол салфетку и спокойно сказал:

— Благодарите, господин полковник, Елизавету Дмитриевну, она вас выручила.

— Полноте вам, господа… — успел было сказать генерал.

Голос его заглушил смех Трахомова. Вдруг он оборвался.

— А что бы ты сделал? Хотелось бы мне знать, — медленно и вызывающе спросил Трахомов.

— Мне ничего не оставалось, господин полковник, — спокойно, но твердо сказал Наумов, — как доказать, что ваша кровь ничем не отличается от моей.

Глаза Трахомова напряженно сощурились.

— Ишь-шь ты… слова ему грубого не скажи. Будто он сам обергофмаршал высочайшего двора… Молодец, люблю таких.

Таня сидела, не шелохнувшись.

Воспользовавшись этим представлением, журналист сделал вид, что не слышал реплики полковника, и продолжал:

— С вашего позволения, Елизавета Дмитриевна… Я задал ему второй вопрос: «Может ли Крым служить этим благородным целям?» Главнокомандующий ответил, что в социальном и экономическом отношениях лучше всего начать с казачьих земель Дона, Кубани, Терека и Астрахани.

— Но там ведь большевики, — наивно сказала Елизавета Дмитриевна.

За столом переглянулись.

— Где большевики? — оторопело переспросил Любомудров.

— В казачьих областях, Вадим Михайлович. И говорят, что они развернули такую пропаганду, что даже все оставшиеся там белые покраснели, как пасхальные яйца, и прикрепили к пикам красные флажки.

«Если Врангель дал такое интервью, то это уже не мечта, а устремление, — думал Наумов. — Но насколько все это реально? Существует ли для этого материальная и военно-политическая основа, при наличии которой можно серьезно говорить о конкретном плане захвата казачьих областей? Это очень важно знать».

Его внимание привлек Трахомов. Тот налил себе полный фужер «николаевской», залпом выпил и стал с остервенением хрустеть и чавкать. Это не мешало ему внятно говорить.

— Пропаганда Советов на Кубани — это блеф. Она не убеждает, а раздражает казаков. Они там горланят: «Заводы — рабочим, землю — крестьянам», сами же грабят тех и других, а у казаков отнимают все подчистую: хлеб, мясо, масло… И кстати, пасхальные яйца, оттого что их покрасят, не меняют своего внутреннего содержания.

— Да-да, друзья мои, — подключился Любомудров. — Матвей Владимирович прав. Казачество — это пороховая бочка. Поднеси факел — произойдет взрыв. Смею вас заверить, казачество пойдет за тем, кто даст ему более убедительные гарантии вечного землевладения. В этом отношении майский приказ Врангеля является тем рычагом, который всколыхнет все казачество от Дона до Терека и поставит его под боевые знамена.

«Вот она, военно-политическая программа Врангеля», — подумал Павел. Только теперь он понял, какую опасность таит в себе даже близость Врангеля к казачьим областям. Ведь в его армии донские, кубанские и терские полки и дивизии.

— Вы говорите о гарантиях землевладения и в этой связи упоминаете приказ главкома, судя по всему не секретный, — заметил полковник Наумов и спросил: — Любопытно да и полезно знать, что в упомянутом приказе может оказать столь сильное воздействие на казачество?

— Этот приказ утверждает разработанный правительственным сенатом земельный закон. Он, правда, еще не опубликован, но уже стоит на вооружении нашего священного дела, ожидая своего сигнала…

Не зная, о каком земельном законе идет речь, в чем его суть и почему он должен сыграть столь большую роль в судьбе казачества, Павел решил подбросить в костер разговора сухого хвороста.

— Мне сейчас трудно представить, — сказал он Любомудрову, — можно ли предложить крестьянам и казачеству что-либо соблазнительнее того, на чем сыграли большевики? Отняли землю у того, против кого воюют, и отдали тому, на кого делают ставку.

— Дорогой Павел Алексеевич, чувствуется, что вы не очень сильны в вопросах землевладения. Сущность земельного закона Врангеля заключается в том, что он отдает землю народу, но не всему вообще, а передает и закрепляет ее за каждым хозяином в отдельности. Новый хозяин получает землю в собственность за выкуп, который равняется одной пятой части среднего урожая. Внести выкуп надо в течение двадцати пяти лет…

— В этом есть резон, — улыбнулся генерал, — ведь крестьяне и казаки испокон веков считают: то, что не куплено тобой, не твое.

Любомудров, обрадовавшись поддержке генерала, воскликнул:

— Совершенно верно!.. Так вот: «Долой помещиков, да здравствует крепкий земельный хозяин!»

По мере того как ширился разговор о самом больном и насущном вопросе — о земле, Трахомов все больше накалялся. А когда журналист бойко выкрикнул лозунг, он резко повернулся к нему:

— Долой помещиков, говоришь, газетная мразь?

Журналист хотел было достойно ответить полковнику, с приличного расстояния, разумеется, но генерал понял, что без его вмешательства скандала не избежать, и громко сказал:

— Не стоит, господа, ссориться из-за того, что в действительности имеет место. Более того, этот приказ о земельном законе начинается словами главнокомандующего, которые, как известно, стали лозунгом борьбы. «Я призываю, — говорится в нем, — на помощь мне русский народ! Народу — земля и воля в устроении государства. Земле — волею народа поставленный хозяин!»

Трахомов сидел, низко опустив голову. Массивное тело напряглось, на щеках вздулись желваки. Он тихо сквозь зубы спросил:

— Народу — земля, говорите, и воля?.. — Полковник медленно поднял голову, молча оглядел всех, как смотрит человек, не совсем уверенный, туда ли он попал. — А хозяин земли волею народа поставленный? — Голос зловеще крепчал, взгляд наливался лютой злобой.

Предчувствуя взрыв, который может испортить вечер, генерал подошел к Трахомову и взял его под руку.

— Вдумайся в мои слова, Матвей Владимирович, — мягко сказал он. — Большевики отняли землю у помещиков и передали ее народу. Закон наш, — он сделал ударение на этом слове, — закрепляет землю за каждым отдельным крепким хозяином, который выкупает ее. То есть сохранен принцип частной собственности. Что касается помещичьего землевладения, то в казачьих областях его кот наплакал. А нам надо в борьбе с большевиками опираться на возможно более широкие массы казачества. Именно на Дон и Кубань нацелена эта реформа. И это, слава богу, поняли все.

За столом воцарилась напряженная тишина, взгляды всех сосредоточились на покрасневшем лице Трахомова.

Говорить он начал тихо, с усилием сдерживая клокочущий в груди гнев:

— Сотни верст я пробирался в Крым. Я пускал под откосы большевистские поезда, я поджигал стога и амбары, меня преследовала по пятам свора чекистов… За что?.. — Он оглядел сидящих за столом и вдруг истерично крикнул: — Мне не нужна Россия, где мою землю будет топтать холопский лапоть, а я должен ждать выкупные подачки! Не будет этого! Моя Россия — это моя собственная земля.

Генерал понял, что настало время использовать субординацию.

— Успокойтесь, Матвей Владимирович, — твердо сказал он. — Как вы не можете понять, что земельная реформа — это скорее политический лозунг, чем реальная мера. Речь идет о земле, которой помещики в настоящее время все равно не имеют. Важно заручиться поддержкой казачества, которое искони тяготеет к крепкому земельному хозяйству. А там, дай бог удачи, можно издать еще сотню законов. Будет власть — будет и земля.

Трахомов вдруг замер, как человек, который в темноте наткнулся на стену и, поняв, что прямо ходу нет, соображает, где лучше обойти: права или слева.

Чтобы разрядить обстановку, Елизавета Дмитриевна попросила Любомудрова завести граммофон.

— Давайте потанцуем. Приглашайте, Матвей Владимирович, Танечку к танцу. Ну же!

— Да-да, — подхватил Любомудров, — только музыка способна изменить настроение, сблизить и примирить.

Трахомов удивленно посмотрел на них.

— Прошу прощения, Елизавета Дмитриевна, — резко сказал он. — Нам следовало бы играть «Даргинский марш», а мы, видите ли, — танго, танго! Мы уже протанцевали Россию! До свидания, честь имею.

В зале воцарилось неловкое молчание. Первой тишину нарушила Елизавета Дмитриевна:

— Боже мой, как изменились люди, — глубоко вздохнула она. — Одни превратились в ужасных неврастеников, других охватила черная, как ночь, отрешенность. И все живут уже прошлым. Да-да, прошлым, потому что будущего нет, не-ет…

Елизавета Дмитриевна горестно покачала головой, губы ее дрогнули, глаза наполнились слезами.

— Не надо так изводить себя, Елизавета Дмитриевна. — Таня встала, подошла к генеральше и обняла ее за плечи.

— Да-да, конечно, милочка моя, не может же так продолжаться вечно… Лучше поиграйте нам немного.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Военные самых разных мастей и рангов метались по коридорам управления, перехватывали на ходу нужных должностных лиц, толпились у дверей приемных и кабинетов. Не успел полковник Наумов закрыть за собой двери кабинета, как они тут же открылись, и на него, словно горный ветер, налетел знакомый уже интендант Терско-Астраханской бригады есаул Дариев.

— Агас цу, зыранг.*["251] Ты меня выручил, я тебя не забыл. Помоги еще раз: автомобиль есть — бензина нет.

— Есаул Дариев? — вспомнил Павел Алексеевич. — Рад видеть вас. Садитесь.

— Понимаешь, конь движется на овсе, сене, траве… Автомобиль — только на бензине. Дай мне бензина, по-жалста. Хожу целый день, никто не дает. Один ты остался, вся надежда на тебя.

— Все, что угодно, только не бензин. Не обижайтесь, но чего не могу…

— Сволочи! Тыловые крысы!.. Стрелять вас, вешать!.. — вскочил Дариев, глаза его сверкали, голос клокотал.

— Успокойся, буйный мюрид, никто тут не виноват. Есть строгий приказ об экономии бензина. На фронте из-за его отсутствия стоят броневики, а в тылу гоняют автомобили за десятки верст, часто по личным делам. Это, если хотите, преступно.

Глаза кавказца зло сверкнули.

— За-ачем так говоришь? Я выполняю важное поручение генерала Улагая. — Он ударил рукой по полевой сумке. — Делаешь хорошее дело — не говори плохие слова.

— Генерала Улагая?.. — Наумов недоверчиво посмотрел на есаула: чего это он козыряет именем командующего Керченским укрепленным районом? — Разве ваша Терско-Астраханская бригада входит в состав его войск?

— За-ачем бригада? Генерал Улагай сказал: «Храбрый интендант — лучший адъютант. Беру тебя, Алим Дариев, к себе в адъютанты».

— Поздравляю вас, Алим… Как зовут вашего отца?

— А что? Ашах Дариев.

— …Алим Ашахович. Воевать под началом такого боевого генерала, как Улагай, — честь для любого офицера. Вы где остановились?

— За-ачем остановился? Ехать надо.

— Пойдемте-ка пока ко мне, выпьем за здоровье генерала Улагая, — предложил Наумов.

— С удовольствием. А бензин дашь? — с надеждой спросил Дариев.

— Дам, но об этом никто не должен знать. Завтра часов в пять утра прибывает транспорт с горюче-смазочными материалами, и я прикажу заправить ваш автомобиль. А сейчас пойдемте ко мне.

— Бузныг, полковник. Я твой мюрид, хцауштен.

— Обращение по званию никогда еще не сближало офицеров. Называйте меня Павлом Алексеевичем.

…В квартире Наумова царили полнейший порядок и чистота.

Между окон, выходящих в сторону крутого ската высоты, стоял комод с резной отделкой, слева — диван с высокой спинкой, посередине — стол, обставленный венскими стульями. Справа при входе — голландская печь, обитая черной жестью, дальше — дверь в комнату, которая служила Павлу Алексеевичу спальней.

— Располагайтесь, отдыхайте, словом, будьте как дома… Ко мне обычно никто не приходит.

Наумов открыл дверь и крикнул ординарца. Через мгновение Саша стоял, вытянувшись по стойке «смирно».

— Обед готов?

— И ужин тоже, ваше высокоблагородие. Надобно только разогреть.

— Пока дай нам по чарочке и что-нибудь закусить.

На столе появились две бутылки коньяка и несколько бутылок сухого вина. Затем они стали постепенно обрастать закусками. По тому, как посматривал Дариев на стол, Павел Алексеевич понял: тот голоден, как февральский волк.

— За приятную встречу при неприятных обстоятельствах, — сказал Наумов, поднимая стакан.

Дариев залпом выпил и с жадностью набросился на закуску. А когда Саша принес кастрюлю с борщом, он повел носом, глубоко втянул воздух и откровенно ослабил ремень.

Павел обратил внимание на то, что есаул даже за столом не расстается с полевой сумкой.

— Если у вас с собой документы — советую сдать до утра в нашу секретную часть.

— За-ачем, ничего секретного нет. Личное письмо начальника штаба генералу Улагаю.

После обеда, который оказался и ужином, Наумов пожелал есаулу приятного отдыха и, сославшись на неотложные дела, ушел в управление.

Было уже за полночь, когда Саша услышал легкий скрип калитки. Человек шел, не скрываясь, по выложенной кирпичом дорожке.

— Павел Алексеевич, я здесь, — шепотом позвал Саша.

— Что интересного?

— Как только вы ушли, есаул проверил, есть ли перекрытие между ящиками комода, и замкнул полевую сумку во втором сверху ящике. Потом он долго сидел, пил, пел песни, а когда коньяк кончился, лег спать.

«А почему бы не ознакомиться с содержанием письма генерала Шатилова командующему Керченским укрепрайоном? — подумал Наумов. — Есаул сказал, что ничего секретного нет. Но разве значение документа определяется только степенью секретности? Все, что возможно знать, нужно знать».

— Саша, — тихо сказал Наумов, — пойди постой и послушай. Будет вставать — дашь знать.

Павел Алексеевич взял отвертку, снял сапоги и прошел в зал. Осторожно вынул верхний ящик, затем просунул отвертку между вторым ящиком и его перекрытием и приподнял это перекрытие так, чтобы стержень замка оказался ниже уровня гнезда. Ящик легко выдвинулся. Полевая сумка лежала сверху.

В летней кухне Наумов зажег лампу, вытащил из полевой сумки пакет и внимательно осмотрел его. Основания клапана были приклеены неплотно. Он взял карандаш, заостренным концом протолкнул в конверт и, медленно вращая, открыл его. В нем лежала оперативная карта. Наумов развернул ее — и ахнул. План десантной операции отряда особого назначения полковника Назарова на территорию Всевеликого войска Донского.

Группировка, боевой состав и предполагаемая высадка на Кривой косе западнее Таганрога, а также план боевых действий были разработаны с учетом возможного развертывания крупных сил.

Записать содержание плана было невозможно из-за его объема и сложности. «Надо снять копию», — решил Наумов.

Он наложил на карту чистый лист бумаги, пододвинул лампу, прибавил фитиль, но содержание карты не просматривалось. «Днем было бы проще, — подумал Наумов. — Приложил карту с бумагой к стеклу окна, и все видно». И вдруг у него мелькнула догадка. Он позвал ординарца, стоящего у дверей.

— Найди-ка мне, Сашок, постное масло.

Саша недоуменно пожал плечами.

— Постное масло? — переспросил он, но, не получив ответа, подошел к полке и взял обрезанную консервную банку, в которой хозяйка хранила постное масло и гусиное перо для смазки сковороды.

— Отлично, — обрадовался Наумов. — Снимай оконную раму.

Недоумение Саши возросло, но он быстро выполнил и это указание.

— А теперь сбегай в дом, возьми на письменном столе листы чистой бумаги, а в левом ящике — коробку цветных карандашей. Будь осторожен.

Пока Саша ходил, Павел Алексеевич отодвинул от окна стол и положил раму одним концом на подоконник, а другим на край стола. Принесенную бумагу смазал постным маслом. Она стала прозрачной. Затем он поставил лампу на пол так, чтобы свет падал на стекло снизу, положил карту на стекло, а на карту листы бумаги, предварительно вытерев их сухой тряпкой. Каждый элемент местности и боевых порядков четко просматривался.

Павел быстро, но твердо перенес цветными карандашами на бумагу район высадки, боевые порядки в период захвата плацдарма, направление наступления и группировку. В заключение нанес на кальку в двух местах перекрестие линий координатной сетки и два крупных населенных пункта.

— Вот и все, — облегченно сказал Павел. — Наши товарищи получат схему, наложат ее таким же образом на карту и увидят, где высаживается отряд полковника Назарова и что он намерен делать.

Саша восхищенно смотрел на Наумова:

— Ой, как это просто, а я бы не додумался.

— Повесь раму и поставь на место стол.

Уложив карту в конверт, Павел достал текст документов. В этот момент раздался характерный звук, по которому нетрудно было понять, что кто-то вышел по нужде на улицу, но не удосужился дойти до оборудованного для этого места.

«Сейчас увидит свет и может прийти сюда», — подумал Наумов. Быстро заклеив конверт, он положил его в сумку, дал ее Саше.

— Пошли. Я приведу его сюда, а ты обойди по-над забором и положи сумку обратно в комод. Потом принеси бутылку вина. Возьми отвертку.

Он вышел. Темень окружила его.

— Алим Ашахович, это вы? — крикнул Наумов.

— Э-гэ, — ответил Дариев.

— Прошу вас зайти ко мне в летницу.

— Иду-у… — протянул пьяным голосом Дариев.

Наумов поставил на стол стаканы, тарелки и, подождав, когда майор зайдет в кухню, сказал:

— Давайте-ка, Алим Ашахович, взбодримся с вами вином.

— Бр-раво, — приветствовал Дариев.

Напрягая зрение, он внимательно осмотрел стол, плиту и, не обнаружив вина, молча повернулся и пошел в дом.

— Алим Ашахович, — крикнул вслед Наумов, — ординарец сейчас принесет!

— Он пер-рнесет, я пер-рнесет… тр-ри будет.

Павел Алексеевич проверил пистолет и направился вслед за ним.

Из зала раздался свирепый крик Дариева:

— Что ты здесь делаешь?

Саша возился возле комода. Рядом стоял стул, а на нем стопка белья. Второй ящик был закрыт. Полевой сумки не видно. «Наверно, услышал шаги и куда-нибудь сунул», — решил Наумов.

Оттолкнув ординарца, Дариев снял с шеи цепочку с ключом. Торопливо отомкнул ящик, широко раскрыл его, вытащил свою сумку. И уже спокойнее спросил:

— Так что ты здесь делал?

— Ты свободен, Саша, — вмешался Наумов. — Когда нужно, я тебя позову. Я приказал ему взять чистую скатерть для стола. А в чем дело?

Дариев открыл сумку и, увидев что все на месте, успокоился:

— Ничего, все в порядке.

…На рассвете автомобиль был заправлен, и довольные друг другом полковник Наумов и есаул Дариев тепло простились.

После долгих раздумий Павел Алексеевич пришел к выводу, что на генерала Улагая, как командующего Керченским укрепленным районом, возложена важная задача. Он, видимо, должен обеспечить окончательную отмобилизованность отряда, подготовить десантные средства и осуществить их организованную отправку, накануне которой объявить полковнику Назарову боевой приказ.

Несколько позже мимо цирка Труцци прошел молодой солдат. Он спешил.

Перегоняя его, извозчик сбавил ход коня:

— Садись, служивый. Коли по пути — за так подвезу.

Саша вскочил в пролетку:

— В этом свертке, дядя Кирилыч, важные документы. Павел Алексеевич велел срочно передать. Так и сказал: срочно и осторожно.

— Хорошо. Эт я зараз доставлю. Только ты сам будь осторожен.

— Обо мне не беспокойтесь, дядя Кирилыч, я свое дело знаю.

— Знаешь, говоришь? А ты как счас шел? Как на параде: голова — будто на колу, а не на шее… Надобно настраивать себя на каждое дело.

— Я вынужден повторяться, но так невозможно работать, Антон Аркадьевич, мы находимся в полнейшем неведении, и это приносит вред общему делу, — доложил полковник Наумов.

— Конкретнее, батенька мой, конкретнее, а то я стар стал, трудно воспринимаю, — недовольно ответил Домосоенов.

— Каждый понимает: когда разрабатывается крупная операция, то это значит, надо одновременно готовить склады и перевалбазы для снабжения частей с новым боевым предназначением. Это же огромный объем работ. А мы не знаем даже главного направления операции.

Домосоенов после опубликованной в газете «Царь-колокол» статьи о подвиге полковника Наумова стал еще более доверять ему, и это позволяло Павлу ставить вопросы откровеннее. Однако генералу не нравилось стремление своего помощника работать с упреждением событий и, постучав рукой по сейфу, он сказал:

— Согласен, голубчик Павел Алексеевич, чрезмерная тайна приносит больше вреда, чем пользы. Но советую вам: не рвитесь, не зарывайтесь. «Каждому овощу — свое время». Впрочем, я спрошу у Вильчевского.

Генерал тут же связался с начальником управления снабжения при главнокомандующем.

Доводы показались убедительными, и генерал Вильчевский обещал лично давать указания, какие части экипировать и вооружать прежде всего и лучше всего. Однако о просьбе ознакомить с общим замыслом операции он умолчал.

Домосоенов пожал плечами и с досадой бросил телефонную трубку.

— Не понимаю. Ну, будет достигнута внезапность. Это, возможно, позволит захватить плацдарм, а может быть, даже продвинуться в глубь Кубани. Но, ей-богу, результат один: выплеснут на плодородную землю еще одну-две дивизии крови — на том и конец. Совсем перестали ценить жизнь человеческую.

Домосоенов явно проговорился. «Значит, направление новой операции — все-таки Кубань, — отметил про себя Павел. — Но, может быть, это домысел генерала?»

— Извините, Антон Аркадьевич, но я не думаю, чтобы решились идти на Кубань.

— Зачем же тогда отдавать приказ об отводе казачьих частей с фронта? Такое распоряжение уже есть, а вместо них… Впрочем, прочтите сами.

Павел взял отпечатанную на машинке бумагу.

«Приказ главнокомандующего ВСЮР № 3243. Севастополь.

1. Обстановка требует пополнения армии людьми и лошадьми. Вот почему я вынужден был отдать распоряжение о мобилизации в Северной Таврии пяти сроков и о реквизиции лошадей… Взамен уклоняющихся от призывов брать на службу членов той же семьи мужского пола от 17 до 43 лет, а за отсутствием таковых в семье призываемого брать недостающих от общества, в котором имеется место недочета…»

Ниже стояли подписи Врангеля и начальника военного управления генерал-лейтенанта Вязьмитинова.

— Нам приказано обмундировать и вооружить призванных в армию.

Генерал вышел из-за стола, сел в кресло для посетителей и показал Наумову на другое.

— Пододвиньте-ка его сюда, сядьте и послушайте меня, дорогой мой Павел Алексеевич.

Павел перенес кресло, поставил чуть сбоку и сел.

— Как вы думаете, почему это так случилось?.. — Генерал помолчал, не решаясь сказать главного. — Как это могло произойти? Мы ведь имели все: банки, заводы, государство, ученых, армию, военачальников… Они ничегошеньки за душой не имели… А вот свалили нас, да еще всему миру, подумать только, вызов бросили. Откуда они взялись, эти люди? Какая неистовая у них энергия, и что ни личность — на плечах царская голова, а Ленин — сам господь бог, владеет разумом и душами людскими.

Павел поразился тому, что услышал. В самом голосе старого генерала, в его печальных глазах он чувствовал, что у Домосоенова давние и горькие раздумья над причинами краха империи. Лоб генерала покрылся крапинками пота. Он продолжал размышлять вслух:

— Теперь эти люди получили в свои руки банки, заводы и земли российские, создали армию и, что главное, вдохновили народ русский… И вот я спрашиваю вас: возможно ли их победить, высадив на Кубани десант силой в три, даже четыре дивизии?.. Нет, батенька мой, невозможно…

— Там недалеко армия генерала Фостикова… К тому же при появлении кадровых казачьих дивизий возможно всеобщее восстание, — поддержал разговор Наумов.

Генерал недовольно махнул рукой:

— Возможно, слов нет. Возможно, что какая-то часть казачества Дона и Кубани поднимется и достигнет определенного успеха. Но это заставит Советы сосредоточить в том районе достаточные для их разгрома силы — и только. Вы представляете: пять миллионов вооруженных фанатиков рвутся в бой за землю, за волю, за лучшую долю. А что можем сделать мы, имея тришкин кафтан, а не армию?

— Наступление на Дон и Кубань отвлечет часть войск красных от Северной Таврии, растянет их фронт, — не сдавался полковник Наумов.

— Нет уж, батенька мой, как раз наоборот. Бросив лучшие дивизии на Кубань, мы сами добровольно расчленяем свои силы и создаем противнику условия для разгрома наших войск по частям.

Наумов развел руками:

— Вы нарисовали мрачную картину.

— Боюсь, что действительность окажется еще более мрачной. Она темна, как могила. Наше поражение в казачьих областях принесет нам страшные последствия. В нас перестанут верить войска, мы потеряем доверие союзных государств.

— Но почему тогда главнокомандующий рвется в казачьи области? — с недоумением спросил Наумов.

Генерал ответил не сразу. Подошел к карте Российской империи, постоял, закинув руки за спину. Задумчиво произнес:

— Подумать только: «Быв-ша-я Российская империя!» — И тяжело вздохнул: — Может быть, генерал Врангель возлагает необоснованно большие надежды на английский дипломатический щит… А иногда мне кажется, что главнокомандующим движет стремление поярче блеснуть на звездном небе гражданской войны. Завоевать, как бы это сказать, свой раздел в ее истории.

— Где же выход, Антон Аркадьевич? — осторожно спросил Павел.

— Для нас с Лизонькой выхода нет. Старые деревья на новой почве не приживаются. Усадьбу у нас отняли, а в хате мы жить не сможем… А вот вам с Танечкой…

Генерал подошел к окну и долго стоял, не шевелясь.

— Не потеряйте в этой сутолоке Танечку. — Домосоенов медленно повернулся, вытер платком глаза, усы. — Возвращайтесь-ка вы лучше с ней в Россию. Но только не в составе десантной группы. Ее там, помяните мое слово, прижмут к морю и разгромят.

— А как же иначе? — удивился Наумов.

Домосоенов подошел к сейфу и достал лежащий сверху документ.

— Вот, мне поручено выделить личный состав для отряда сопровождения крупной партии оружия — в основном пулеметы и боеприпасы — для «Армии возрождения России».

— Но она ведь находится в предгорьях Кавказа.

— Да, именно там. Стоит безмолвно, притаилась. Оружие кое-какое есть, а боеприпасов нет. Ее сейчас голыми руками можно взять. Задача наша весьма сложная. На английском пароходе доставить оружие и боеприпасы в Сухум, перегрузить во вьюки и провести караван через Марухский перевал. Там будет ждать отборный отряд, который проведет караван в район дислокации главных сил армии. — Генерал держал в руке документ и ждал, что скажет полковник Наумов, будто от этого ответа зависело, дать ему читать его или пет.

Павел удержался от искушения сразу согласиться, чтобы немедленно ознакомиться с содержанием этого документа.

— Надеюсь, мне будет предоставлена возможность обдумать свое решение? Погрузка боеприпасов, как я понимаю, еще не начата, иначе бы я знал об этом.

— Погрузки не будет. Я переадресовываю Фостикову последнюю партию оружия и боеприпасов, прибывающую на английском пароходе из Трапезунда.

Павел Алексеевич понимал, что армия Фостикова своим наступлением на Екатеринодар отвлечет на себя основные силы красных и тем самым обеспечит беспрепятственную высадку десантных войск Врангеля. Значит, главное сейчас — не допустить, чтобы оружие и боеприпасы попали к Фостикову. «Надо соглашаться», — решил он.

— Татьяна Константиновна дала согласие ехать с отрядом сопровождения? — спросил Павел обеспокоенно.

— Я подготовил проект приказа о составе отряда и назначениях на офицерские должности. В нем врач Строганова назначается на должность эпидемиолога штаба «Армии возрождения России».

— Я согласен, — твердо сказал Наумов.

— Вот и хорошо. А теперь закончим разговор о делах. Вам предписывается доставить грузы в эту армию, изучить ее потребности и возможности снабжения через перевальные участки на период подготовки к операции.

Полковник Наумов резко склонил голову в знак благодарности за поручение ответственной задачи.

— Прошу вас, господин генерал, не сомневаться — поставленная вами задача будет выполнена.

Но генерал лишь вяло поднял руку:

— Езжайте, батенька мой, а там, даст бог… А мы с Лизонькой — в эмиграцию. Нам ведь недолго осталось… Лет десять протянем, не более. У нас все в прошлом: и имение, и положение, и перспектива, и жизнь. Без перспективы человек превращается в дохлую курицу — яиц не несет и самую съесть нельзя.

— Ну что вы, Антон Аркадьевич, с вашим…

— Не надо, голубчик мой Павел Алексеевич, — остановил его генерал. — Эта новая возня с Кубанью окончательно надломила мою душу, опустошила разум. С меня достаточно одной кубанской трагедии, которую я едва пережил. Еще одно подобное испытание мне уже не по силам… Вы лучше позаботьтесь о Танюше и о себе. Отвезите-ка ее подальше от беспокойных мест и устройтесь так, чтобы горе не мыкать.

Последние слова Домосоенова озадачили Наумова. По душевному состоянию генерала он чувствовал, что сказано все это искренне. Но офицер его убеждений должен ответить генералу отказом на подобное предложение. Наумов, глядя прямо в глаза генералу, твердо сказал:

— Благодарю вас, Антон Аркадьевич. Я выполню ваш приказ, устрою Танечку и вернусь сюда, чтобы до конца разделить судьбу верных сынов Российской империи.

Домосоенов прошелся по кабинету.

— Вернетесь, говорите? Не спешите с обещаниями, голубчик мой Павел Алексеевич. Кубань-матушка ох как тяжела. Деникину она не покорилась, а уж Фостикову или Улагаю — тем более.

«Улагаю? — удивился Наумов, и тут его осенило: — Назаров, Фостиков и Улагай — это пули одной обоймы, и организация оперативного взаимодействия между ними по цели, времени и месту должна быть указана в плане этой операции. И если уж на Кубани боевыми действиями будут руководить два известных генерала, Улагай и Фостиков, то это и есть главное направление… Но когда, когда это все начнется?.. Не может быть, чтобы генерал Домосоенов ничего не знал об этом».

— Антон Аркадьевич, неужели кубанская операция может начаться в ближайшие дни? — напрямик спросил Наумов и приготовился оправдать свою излишнюю любознательность.

Но генерал и ухом не повел.

— Что вы, батенька мой, не так быстро. Приказано, например, разработать план материального обеспечения армии генерала Фостикова. Ну и довести армию до полной боевой готовности. А сколько времени и усилий потребуется, чтобы провести перегруппировку войск в Северной Таврии, доукомплектования, переформирования их в группу особого назначения, для сосредоточения ее войск в восточных портах, снабжения всем необходимым, чтобы они могли вести широкие боевые действия в отрыве от своих баз… Словом, работы непочатый край, и трудно сказать, сколько времени на это потребуется.

Ответ генерала не раскрывал конкретного содержания плана готовящейся операции. «Домосоенову, видимо, не очень доверяют, — разочарованно подумал Павел Алексеевич. — Надо действовать через других».

Дежурный по управлению доложил Наумову сводку движения грузов и подал газеты. Павел Алексеевич отпустил офицера и раскрыл «Юг России». Газета сообщала: «Вчера на Приморский бульвар прибыл около 10 часов вечера главнокомандующий генерал Врангель и посетил концерт духового оркестра штаба главнокомандующего ВСЮР, а также киоски, устроенные организаторами в честь годовщины первого кубанского похода».

И далее подробно описывалось пышное торжество по случаю столь «славной годовщины». «Если поражение на Кубани в 1918 году поднимается на щит чести, а не позора, это значит — готовится реванш. Это значит — будет второй кубанский поход». Наумов возбужденно щелкнул по газете и тут же обратил внимание на короткую информацию, напечатанную рядом:

«Заседающей в Феодосии Кубанской радой единогласно избран атаманом генерал-лейтенант Улагай».

Короткая сухая информация. Но она напечатана рядом с очерком о торжестве по случаю первого кубанского похода.

Генерал Улагай был широко популярен и славен как боевой генерал, крупный специалист рейдовых операций. Избрание его на пост кубанского атамана означает, что он будет центральной фигурой в событиях на Кубани.

Наумов посмотрел еще раз на дату газеты. «Избран вчера, значит, сегодня или завтра он прибудет представляться главнокомандующему».

Павел долго сидел и обдумывал, что же предпринять дальше. Наконец он встал и направился на Графскую пристань. Прежде всего он зашел на продовольственный склад и дал указание выписать на имя генерала Улагая два ящика коньяка и столько же виски. Счет приказал направить в адрес управления генерала Домосоенова.

Затем Наумов направился на второй пирс, где шла разгрузка амуниции и зимнего обмундирования. Не успел он заслушать доклад о ходе работ, как с противоположной стороны пирса раздался громовой раскат:

— Наумов, ты что — в три господа бога и небесную мать — зазнался?..

Павел Алексеевич оглянулся. К пирсу приваливал катер, на носу которого возвышалась массивная фигура полковника Трахомова, вооруженного огромным цейсовским биноклем.

— …Вскинул бинокль, смотрю, стоит Наумов в образе порядочного хама! — Он громко загоготал и закончил неожиданно: — С того вечера полюбил тебя и тоскую. Ну, думаю, закончу дела — найду его.

Выпрыгнул на пирс, внимательно посмотрел на Наумова из-под густой заросли бровей:

— Ты что, не рад нашей встрече?

— Ну как же не рад, Матвей Владимирович? Очень рад. Здравствуйте, — приветливо улыбнулся Павел.

— О-о, молодец! Помнишь, как меня звать. Теперь вижу, что рад. А вот я забыл твое имя.

— Павел Алексеевич.

Трахомов сорвал фуражку с головы и трижды стукнул по сединами.

— На всю жизнь запомню, Павел Алексеевич…

Седины не старили его, и если бы не хмурая туча бровей, ему можно было бы дать не больше тридцати пяти.

— Знаешь, все, что я накрутил, навертел, — ут-верж-де-но! По такому поводу дай, думаю, искупаюсь и прокачусь на морской тройке. «И какой русский не любит быстрой езды!» А чтоб один катер казался тройкой — надо, чтобы в глазах троилось. Ха-ха-ха!..

— Поздравляю вас с окончанием планирования операции, — как бы между прочим сказал Павел. — Теперь дело за материально-техническим обеспечением, а это уже работа наша.

Трахомов неожиданно ударил Наумова по плечу:

— Слушай, Паша, поехали со мной в березовую рощу. Такая будет вакханалия — обалдеешь.

Наумов с сожалением отказался:

— Спасибо, Матвей Владимирович, за приглашение, но, увы…

— Ну, бывай здоров. — Трахомов довольно твердой походкой направился к катеру.

…Генерал Домосоенов увидел Наумова в тот момент, когда он переходил улицу, и остановил автомобиль.

— Павел Алексеевич! Садитесь-ка в машину.

— Добрый вечер, Антон Аркадьевич.

— Прошу вас побывать в управлении и распорядиться по поводу одного важнейшего приказа, — озабоченно сказал генерал. — Он в секретной части. Там вас ждут. Я послал за вами, но у вас удивительная способность самому появляться там, где вы непременно нужны.

У Большого дворца генерал вышел из автомобиля.

— Пока я буду в ставке, шофер отвезет вас в управление. Да, позвоните Танюше. Она спрашивала вас.

Наумов поехал в управление. Ему не терпелось поскорее узнать, что содержится в этом «важнейшем приказе».

В управлении его уже ждали. Офицер секретной части принес приказ с резолюцией Домосоенова: «Полковнику Наумову. Незамедлительно к исполнению». Поставлена подпись, дата, часы. Прочел — и задумался. В боевом распоряжении приказывалось отгрузить в Керчь и в Феодосию огромное количество вооружения и боеприпасов. «Вот оно, начинается. Два портовых города. Значит, войска генерала Улагая будут грузиться сразу в двух портах». Наумов знал емкость каждого из них, и ему сразу стало ясно, что готовится к погрузке крупная группировка войск.

«Видимо, это имел в виду Трахомов, когда говорил: „Все, что я навертел, утверждено“. Он знает, но, к сожалению, не носит план в кармане».

Тихий зуммер телефона не сразу привлек его внимание.

— Алло, слушаю вас, — сказал он тоном, в котором ясно слышалось нетерпение крайне занятого человека.

— Павел Алексеевич? — услышал он голос Тани и почувствовал, что его суровая деловитость мгновенно испарилась.

— Да-да, Танечка. Я только что хотел позвонить вам.

— Мне нужно поговорить с вами, Павел Алексеевич. Это очень важно. Вы можете встретить меня?

— Сейчас выхожу.

…Вдоль улицы тянулись желтые пятна газовых фонарей. В небе ярко светились мерцающие россыпи звезд, воздух был напоен солоноватой свежестью моря и ароматом лесных отрогов ай-петринской Яйлы.

Некоторое время они шли молча. Таня сосредоточенно смотрела прямо перед собой, как бы собираясь с мыслями.

Ей хотелось сказать ему прямо, что представился счастливый случай уехать на Северный Кавказ, а потом удрать домой. «Боже мой, папа, наверное, послал запросы во все уголки мира о без вести пропавшей дочери. И если бы он узнал, что его дочь — белогвардейский врач… С ума сойти можно. Бежать, бежать, бежать… Но разве скажешь об этом Павлу Алексеевичу?..»

Она глянула на него сбоку, не поворачивая головы. «Надо решиться и поговорить с ним откровенно. Будь что будет».

— Павел Алексеевич, мне предложили новое назначение на должность эпидемиолога «Армии возрождения»… — растерянно сказала она. — У меня такое состояние… Просто ума не приложу.

«Своего отношения к назначению Таня не выразила, — подумал Павел, — значит, ей важно знать мое мнение. Но как мне важно прежде знать, понимает ли Таня, что отряд, направленный в Россию, никогда не вернется в Крым, а это значит, она возвращается на родину, Советскую родину… Надо подвести ее к этой мысли, пусть она сама сделает выбор». И Павел спросил:

— Вам известно, Танечка, как вы должны добираться в район дислокации этой армии?

— Да, туда через Грузию идет отряд особого назначения.

— Боюсь, что этот путь будет вам не под силу.

Таня остановилась. В ее взгляде отразилось смятение.

— Судите меня, Павел Алексеевич, как вам угодно, но я здесь человек случайный и прихожу в ужас от того, что творится: врываются в дома, грабят, насилуют, вешают, стреляют и стреляются. Это агония обреченных, об этом говорят даже генералы. Я больше не могу да и не хочу здесь оставаться.

— Значит, надо ехать на Северный Кавказ.

— На Кавказ?.. — недоверчиво переспросила Таня. — Но ведь вы сами сказали: «не под силу»… Конечно — это дорога на войну, а я женщина, а не солдат…

Таня вдруг быстро пошла вперед. Павел взял ее под руку и осторожно придержал.

— Успокойтесь, Танечка, каждый человек выбирает сам для себя крестный путь, если он, разумеется, не избранник господа…

— Ах, не о том мы говорим, Павел Алексеевич, — огорченно продолжала она. — Какую дорогу выбрать? Словно в сказке на перекрестке… Но ведь жизненный путь зависит не только от того, по какой дороге, но и с кем идешь. Если идешь с правильным и сильным человеком, то рано или поздно, но обязательно выйдешь на верный путь… Не скрою, Павел Алексеевич, у меня была надежда.

От обиды и горечи у нее перехватило горло, она не могла говорить.

Павел взял ее за плечи, остановил:

— Танечка, я тоже еду… Мы вместе едем на Северный Кавказ, а ведь это — Россия…

Их глаза встретились. Таня всем своим существом почувствовала, поняла невысказанный смысл его слов. В ее глазах блеснули слезы. Он вдруг, неожиданно для себя, привлек Таню к себе и поцеловал в маленькие, по-детски пухловатые губы.

Она не отстранилась, положила голову на его грудь. Он чувствовал запах ее волос, упругое, доверчиво прижавшееся тело и боялся шелохнуться.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Утром Наумов подготовил донесение о возможной высадке крупных сил казачьих войск на Черноморье и Азовское побережье Кубани и принимаемых мерах повышения боеспособности «Армии возрождения России». Это донесение надо было передать Лобастову лично. Следовало многое объяснить да и о многом посоветоваться с ним перед отъездом на Северный Кавказ. Словом, обстановка диктовала Наумову срочно ехать в «Мелас» к Гавриилу Максимовичу. «Но как это лучше сделать?.. Пожалуй, в воскресенье можно пригласить Таню съездить в Алупку, посмотреть дворец и имение графа Воронцова, — прикидывал Наумов. — Заехать по пути в „Мелас“ не составит труда».

Осталось получить разрешение на эту поездку у Домосоенова.

Генерала в управлении не оказалось, он неожиданно занемог. Наумов позвонил ему домой.

Антон Аркадьевич обрадовался звонку и стал подробно рассказывать о разных микстурах, прописанных ему Танюшей, о стихах, которые читала у кровати Елизавета Дмитриевна, утверждая при этом, что они способствуют быстрейшему выздоровлению.

Павел терпеливо ждал паузы в неторопливом, бесконечном потоке слов Домосоенова. Наконец ему удалось сказать о своей затее.

Генерал был в восхищении:

— Превосходно, батенька мой. Быть в Крыму и не ознакомиться с несравненными красотами классического памятника архитектуры, каким является дворец Воронцова… такое, если хотите, непозволительно. И не забудьте обратить внимание Танюши на знаменитые скальные отроги ай-петринской Яйлы. Редчайшее зрелище!.. Да-да, голубчик мой Павел Алексеевич, общение с морем рождает особое восприятие природы… Я думаю, к вечеру вы успеете обернуться. А уж сегодня, пожалуйста, поработайте и за себя и за меня.

Весь день Наумов был занят подготовкой предстоящей отгрузки вооружения и боеприпасов в Керчь и Феодосию. В которой уже раз он осмотрел железнодорожную станцию, прикидывал в уме, как сделать, чтобы, сохраняя видимость хорошей организации работ, затормозить ход погрузки, сорвать сроки отправки эшелонов.

— Нельзя ли этот состав продвинуть к тупику? — спросил Наумов у сопровождавшего его коменданта станции. — Фронт работ станет шире.

— Не могу, господин полковник, там стоит салон-вагон генерала Улагая. Мало ли что может случиться.

«Улагая?! — удивился Павел. — Так вот где он остановился».

Вернувшись в управление, Наумов занялся бесконечным оформлением многочисленных документов. Но что бы ни делал, ему не давала покоя мысль, что о самом главном, то есть о кубанской операции, он знает еще слишком мало. Вот если бы раздобыть ее план… Но как? Проникнуть в секретную часть главнокомандующего, расположенную в Большом дворце, невозможно. Единственно реальный шанс — перехватить пакет с планом на его пути из штаба в вагон Улагая. А может быть, и в самом вагоне?.. Надо найти Дариева. Скорее всего он где-нибудь дегустирует кахетинское.

Наумов побывал в «Гранд-отеле», в ресторане «Кист», в «Приморском», но буйного мюрида не обнаружил. Остался «Поплавок».

Павел не замечал людей, направляющихся на Приморский бульвар, спешащих в кинематограф и на театральные представления, не обращал внимания на праздно фланирующую молодежь, шныряющих в толпе подозрительных типов.

— Господин полковник, я вас приветствую, — неожиданно остановил его аккуратненький толстяк.

Наумов не сразу узнал Любомудрова и сдержанно поздоровался.

— Нехорошо, Павел Алексеевич, не узнавать автора статьи, прославившей вас на весь Крым, — пожурил тот. — Ну, да это не столь важно. Поздравляю вас с предстоящим великолепным путешествием на Северный Кавказ в компании с нежной ланью — Татьяной Константиновной и этим диким вепрем — полковником Трахомовым…

— Откуда это вам известно? — удивился Павел.

— Секрет фирмы. Вы забываете, что имеете дело с журналистом высокого полета, говорю это вам без ложной скромности. К примеру, я еще вчера знал, что сегодня утром генерал Улагай будет принят главнокомандующим.

— Ну, это, положим, можно было предположить из опубликованной информации о его избрании кубанским атаманом.

— А что после этого приема генерал Врангель и господин Кривошеин, по приглашению представителя американской миссии генерала Мак-Келли, уехали на крейсер «Сен-Луи», чтобы совершить прогулку до Ялты, вы предполагали?.. И вместе с ними поехал не кто-нибудь, а генерал Улагай.

«Может быть, и Дариев там», — решил Наумов, а вслух сказал:

— Я думаю, что присутствие генерала Улагая на встрече барона Врангеля с Мак-Келли не случайно. Кубань интересует американцев не меньше, чем англичан, а Улагай совсем недавно командовал Кубанской армией… Это говорит о том, что главнокомандующий умный политик и многоопытный военачальник.

— Совершенно верно, мой разлюбезнейший друг. Врангель — вождь, которого, как сказал Элиан: «Демосфен сделал оратором, Эпаминонд — воином, Эгесилай — исполненным великодушия, а Сократ — мудрым». Только такой выдающийся вождь, как генерал Врангель, способен рождать грандиозные планы борьбы за единую неделимую Россию.

— Но для осуществления грандиозных планов необходимы грандиозные силы.

— Э-э, мил друг Павел Алексеевич, да, никак, вы тоже заразились болезнью, которую я называют «хронической обреченностью». Эпидемия этой болезни захлестнула Крым.

— Нет, что вы. Я настроен бороться против крымской эпидемии до полной ее ликвидации, — ответил Павел, вкладывая в эти слова свой смысл.

Воспользовавшись тем, что мимо ехал свободный извозчик, Наумов остановил его.

— Вы уж, Вадим Михайлович, не обижайтесь. Спешу к Антону Аркадьевичу: он что-то занемог, — солгал Павел, чтобы отделаться от Любомудрова.

— Ну, что ж, передайте генералу мой нижайший поклон.

Сказав извозчику свой адрес, Павел тяжело откинулся на сиденье.

«Как же все-таки раздобыть план кубанской операции?.. Решение только одно: проникнуть в рабочий салон Улагая, вскрыть сейф. Полагаясь на память, нетрудно запомнить основные данные плана. Именно запомнить, потому что на снятие копии времени не будет, а брать его нельзя: потерянный план операции всегда заменяется новым».

Запомнить основные, определяющие элементы плана было для Наумова делом несложным. Боевой состав казачьих дивизий и отдельных частей, которые могли быть введены в состав группы особого назначения, он знал. Ему хорошо была знакома и местность. К тому же сведения об армии генерала Фостикова и о десанте полковника Назарова уже имелись в штабе Кавказского фронта. Оставалось запечатлеть в памяти только основной состав группировок, места их высадки и направление боевых действий.

Катер миновал акваторию Севастопольского порта и пересек линию затопления кораблей. Слева тянулись крымские фиорды: Стрелецкая, Круглая, Камышовая и Казачья бухты. Обогнув Херсонесский мыс, на котором возвышался маяк, катер потянул волнистый шлейф вдоль южного берега. Легкий морской бриз волновал синюю гладь воды.

Таня сидела у левого борта.

Она, казалось, была совершенно увлечена неповторимыми красотами ай-петринской Яйлы. Лишь изредка они перебрасывались словами, которые не имели никакого отношения к тому, о чем их хотелось поговорить.

— Здесь где-то близко будут Байдарские ворота, — вспомнил Павел. — Говорят, одно из самых красивых мест. Не прозевать бы.

— Обогнем мыс. Сарыч, а там увидите, — ответил моторист. — На берегу — Форос, на перевале — Байдарские ворота. Версты три, не более.

— Мне рассказывали, что рядом с Форосом находится имение князя Потемкина-Таврического.

— Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, имение князя Потемкина да дворец Воронцова самой знатной красоты будут. Другие тоже ничего себе, но эти — в особенности.

— Не возражаете, Таня, если мы начнем отсюда? Это займет не более часа.

— О чем вы спрашиваете, Павел Алексеевич, — оглядываясь завороженно вокруг, сказала Таня. — Неужели существует что-нибудь более величественное, чем то, что мы видим: это огромное, с черноватой синевой море, эти суровые скалистые горы. Даже дух захватывает. И мы — безнадежно маленькие существа — копошимся в этой необозримой, немыслимой безмерности.

Катер стал прижиматься к берегу. Вскоре среди густых крон можжевелового леса, перемешанного с дубом, показались здания, увенчанные башнями. Это было имение «Мелас».

Под сенью раскидистого платана стояли Лобастов и толстый армянин-садовник.

— Скажите, пожалуйста, где мне найти управляющего имением? — спросил Наумов.

— Что вам угодно, господин полковник? — поинтересовался Гавриил Максимович, давая понять, что он и есть управляющий. Ни одна черточка лица не выдала его удивления и тревоги.

— Нам хотелось бы ознакомиться с достопримечательностями этого великолепного образца зодчества, — сказал Наумов.

— Если можно, конечно, — добавила Таня.

Управляющий отпустил садовника и, пригласив жестом даму и полковника, направился вверх по аллейке, обсаженной декоративными растениями.

— Пожалуйста, пройдемте со мной. Сначала я покажу вам имение в общем виде.

Они медленно поднялись к одиноко стоящему дубу, от которого был виден главный корпус имения.

Управляющий хорошо знал и интересно, хотя и скупо, рассказывал историю имения. Затем он провел гостей по всему дворцу, а в картинной галерее, став посередине зала, развел руками:

— Ну а здесь лучше каждому остаться наедине с картинами.

И, откланявшись, он вдруг обратился к Наумову:

— Не могли бы вы, господин полковник, уделить мне несколько минут. Пользуясь случаем, я хотел посоветоваться с вами по одному важному для меня делу… Если вы позволите, конечно, — повернулся он к Тане.

— Пожалуйста! — машинально сказала она, залюбовавшись одним из портретов.

— Ну, вот и чудесно. Мой кабинет рядом. — Гавриил Максимович указал на открытую дверь. — Мы с господином полковником побеседуем там.

В кабинете Лобастов подошел к окну, осмотрелся и, повернувшись к Наумову, обеспокоенно спросил:

— Что случилось, Павел Алексеевич?

Наумов кратко рассказал о предполагаемой высадке крупной группировки войск под командованием генерала Улагая на Азовское побережье Кубани. Он вытащил портсигар и подал его Лобастову.

— Для передачи в Ростов здесь все зашифровано. Но это пока в общих чертах.

Они обменялись портсигарами.

— Сегодня в полночь я передам эти сведения по сети морской радиосвязи. — Гавриил Максимович глянул в текст: — Сведения весьма важные, но это не давало вам права рисковать.

— Все получилось так, что я только использовал случай поехать на экскурсию в Алупку.

— Ваш вывод из прошлого донесения о том, что цель десантной операции отряда Назарова — поднять восстание казачьей верхушки на Дону, оказался правильным. Назаров — детонатор этого взрыва. Но тут Врангель дал промах: один отряд — это еще одна, хотя и более сильная банда, но не новый фронт борьбы…

— Сейчас, Гавриил Максимович, Врангель, по всему видно, создает широкий фронт десантных операций. И это, по его замыслу, должно объединить многочисленные банды в одно целое, чем уже занялся генерал Фостиков на Кубани.

Павел сообщил, что готовится отряд особого назначения для переброски крупной партии боеприпасов и оружия через Грузию на Северный Кавказ для так называемой «Армии возрождения России».

— Мне приказано сопровождать этот груз, изучить реальные потребности вновь созданной группировки и возможности ее материально-технического снабжения через Грузию.

— Вот как? Да, все это, Павел Алексеевич, серьезнее, чем я представлял… Что вам известно о степени готовности кубанской операции?

— Непосредственно — ничего.

— Хорошо бы добыть копию плана наступательной операции.

— Я об этом думал и подготовил свои соображения.

Наумов изложил разработанный им вариант, хоть и опасный, но выполнимый.

— Ваш план, Павел Алексеевич, мне кажется слишком рискованным. — Лобастов, как бы собираясь с мыслями, потер пальцем переносицу. — Но дело даже не в этом. Видите ли, после провала севастопольского и феодосийского подполья по преступному предложению Бабахана остатки партийных организаций ушли в горы, и рабочие городов фактически остались без политического руководства. Получив указания ЦК партии о коренной перестройке партийной и подпольной работы в Крыму, мы приняли ряд энергичных мер. Наладили связи, сколотили боевые группы. Сейчас силами трех подпольных организаций, в том числе и армейской, готовится серьезная операция. Одной из ее частей является взрыв эшелонов с боеприпасами и вооружением на железнодорожной станции. То есть там, где стоит штабной вагон генерала Улагая. Это, как вы сами понимаете, снимает ваше предложение.

— Но для нас важнее получить план кубанской операции, чем взорвать эшелоны! — убежденно возразил Павел.

— Разумеется, — согласился Лобастов, — однако сейчас уже поздно что-либо изменить…

— А нельзя ли обе операции провести одновременно?

— Одновременно? — переспросил Лобастов. — Над этим надо подумать… Через несколько дней мы встретимся и тогда окончательно решим… Да, — спохватился он, — вы сообщали, что вручили полковнику Богнару взятку в десять тысяч фунтов стерлингов за то, чтобы он своевременно сообщил, когда генерал Шатилов начнет спекуляцию акциями на кубанскую нефть…

— Пока он молчит, и думаю, что может не сказать об этом, чтобы самому заполучить солидный пакет акций на кубанскую нефть. Впрочем, Богнара больше устраивают доллары и стерлинги, чем акции, которые — он понимает это — вряд ли принесут дивиденды.

Лобастов задумался.

— Вы не замечали за собой слежку?

— Сейчас нет. Смерть дьякона Салонова в ту ночь, когда произошел взрыв, не возбудила подозрений у Богнара. Кстати, под шумок вокруг взрыва он расстрелял двух своих сообщников, вышедших из-под его влияния. Это вызвало опасные для него слухи, и его личные враги строят ему разные козни. Словом, он сейчас больше занят своей персоной.

— Хорошо, дня через два я буду в городе. После полуночи… До встречи.

Они вышли в зал. Таня сидела на стуле и задумчиво смотрела прямо перед собой.

— Вижу, собрание картин произвело на вас глубокое впечатление, — сказал Лобастов.

Таня улыбнулась и встала.

— Кое-что интересно. Но далеко не все.

— Да, картины здесь неравноценны, — согласился Лобастов.

Они попрощались.

…Поворот береговой линии открыл отвесные скалы, обрывающиеся в море, огромные каменные глыбы на берегу и узкую ленту каменистого пляжа. На крутых склонах гор густым массивом раскинулся сосновый лес, а среди его зеленых крон разноцветье крыш Алупки. Справа высился дворец Воронцова. Его островерхие башенки подчеркивали родство с величественными скальными зубцами Ай-Петри. Дворец напоминал замок времен поздней готики.

Едва катер причалил, Павел выскочил и протянул руку Тане. Она невольно оперлась на его плечи. Легко приподняв, он поставил ее рядом с собой.

Сойдя на берег, они стали подниматься по тропе в гору, чтобы выйти на аллею, ведущую к имению графа Воронцова.

— Павел Алексеевич… — Таня остановилась и, улыбаясь, показала рукой вверх, где сквозь густые кроны деревьев виднелся клочок неба. — Вам не кажется, что эта тропинка тянется до неба?

Он шагнул к ней и, обняв, привлек к себе.

Таня мягко отстранилась от него.

— Нас видят, Павел Алексеевич.

Наумов увидел на аллее, к которой они направлялись, быстро идущую женщину. Она то и дело беспокойно оглядывалась, а когда свернула на глухую тропу и увидела их, словно споткнулась.

В это время из-за густо поросшего кустарника послышался громкий голос:

— Давай бегом на берег, а я — к павильону! Она не должна далеко уйти!

Женщина бросилась к Наумову. Она была бледна и растеряна, большие черные глаза полны мольбы.

— Господин полковник, — торопливо сказала она, — за мной гонятся хулиганы. Помогите мне.

Для размышления времени не оставалось. Наумов успел лишь оценить, в какой мере она подходит к ним по внешности. Собранные в косу густые черные волосы были закручены сзади в тугой узел, чистое приятное лицо, простенькое, но со вкусом сшитое платье.

Таня опередила Наумова:

— Как ваше имя?

— Зорина Мария Игнатьевна.

— Пойдемте с нами.

— Благодарю вас.

Таня представила Наумова, назвала себя и взяла Зорину под руку.

Павел поразился решительности и смелости, с какой Таня пошла на этот рискованный шаг и втянула его в опасную игру.

Он-то понимал, что от бандитов не бегут в глухое, безлюдное место. Эта женщина от кого-то скрывается… «Кажется, я влип в неприятную историю», — мелькнула у него мысль.

Они вышли на аллею и сразу столкнулись с одним из преследователей. Павел узнал его. Это был тот самый человечек в сером клетчатом костюме, которого полковник Богнар подзывал к себе в день возложения венков к памятнику адмиралу Нахимову.

— Ба! — воскликнул шпик. — Здравия желаю-с, ваше высокоблагородие. — Маленькие глазки его хитро сощурились, усики дернулись. — И вас нижайше приветствую-с, госпожа Строганова. — Он перевел взгляд на их спутницу, готовясь о чем-то спросить.

Наумов сдержанно поздоровался и опередил шпика.

— Приехали погулять или поработать? — по-приятельски спросил он.

Шпик заулыбался.

— С тех пор как прочел в газете о вашем, Павел Алексеевич, подвиге во имя спасения нашего благотворителя и вождя, проникся я к вам глубочайшим уважением-с. — Он придвинулся поближе и доверительным тоном быстро заверещал: — Только что разгромили головку подпольной организации. Одного уложили на месте, другой, раненый, ушел в горы. Двоих взяли, а баба, пардон, женщина, как в воду канула.

Наумов едва сдержался, чтобы не взглянуть на Зорину. Дамы переглянулись и ахнули.

— Если ее видели, то далеко не уйдет, — ободряюще сказал Наумов.

— То-то и оно, что не видели. Они ее прикрыли. Эхма, важная, должно быть, птица сорвалась. Ну, я побежал-с…

Наумову было ясно, что женщина, которую ищут богнаровские ищейки, — это Зорина. И, конечно, она понимает, что и он, и Таня догадались об этом. Но… не выдали. Почему так поступил он, белогвардейский полковник, — это надо объяснить Тане и Зориной.

Он посмотрел на Зорину, та шла, чуть приподняв голову, напряженно сжав рот.

— Мария Игнатьевна, вам лучше некоторое время побыть с нами, — предложил Наумов. — Если вы пойдете в город одна, вас могут задержать по подозрению.

— Правильно, — поддержала Таня. — Мы идем в имение графа Воронцова. Пойдемте с нами.

— Я очень благодарна вам. Подумать только! Какое совпадение: за мной действительно гнались хулиганы… А может быть, я приняла их, — она кивнула в ту сторону, куда убежал шпик, — за хулиганов. Извините, что я вас напрасно побеспокоила… Дай бог вам счастья.

Наумов сделал вид, что не заметил наивности этого объяснения. Она ушла.

…Управляющий имением графа Воронцова принял полковника и его даму с изысканной любезностью, справился о времени, которым они располагают для осмотра дворца.

Они обошли вокруг Центрального и Шуваловского корпусов, построенных из местного камня — серо-зеленого диабаза, полюбовались центральной лестницей с ее тремя парами мраморных львов. Побывали в ландшафтном парке с его гротами, проточными озерами, живописными полянами.

Таня по-детски радовалась журчанию коротеньких речек между озерами, долго любовалась лебедями.

— Павел Алексеевич, а у вас после встречи с этим господинчиком испортилось настроение, — неожиданно заметила она.

— От соприкосновения с подобными людьми всегда остается неприятный осадок.

— Павел Алексеевич, — умоляюще сказала Таня, — ну, право, что значит это досадное мгновение в сравнении с таким неповторимым днем.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Господин полковник, приказано передать вам для исполнения… Это о спецгрузах, — доложил офицер, подавая Наумову документ.

Павел отпустил офицера и быстро пробежал взглядом по пунктам приказа:

«…1. Генералу Улагаю объединить войска Керченского укрепленного района, дивизии генерала Шифнер-Маркевича и кубанской сводной дивизии в группу особого назначения…

…3. Генералу Вильчевскому боеприпасы и вооружение, отгруженные 1-му, 22-му армейским и сводному корпусам, направить в Керчь и Феодосию…»

Эти два пункта определяли содержание приказа.

В кабинет вошел Домосоенов.

— Антон Аркадьевич! — искренне удивился Наумов. — Вы уже на работе?

— На работе, батенька мой Павел Алексеевич. И вы уж извините, о впечатлениях от поездки в имение графа Воронцова я у вас не спрашиваю.

Генерал положил на стол папку и хлопнул по ней ладонью:

— Вот, ознакомьтесь с документацией на поступивший в наше распоряжение груз, принимайте его — и денька через два-три айда, батенька мой, на Русь.

— Из Трапезунда?

— Да, из Тра-пе-зун-да — в Росси-ию… — задумчиво протянул Домосоенов. — Лизонька моя все время читает стихи о России, всю душу извела:

Читает о России, а сама плачет. Очень уж она переживает… Стихи-то приходят ей на память мрачные, тоскливые:

Тяжело, знаете ли, сознавать, что навеки расстался с родиной… Вы уж извините меня, старика, совсем расклеился.

Антон Аркадьевич, тяжело ступая, вышел из кабинета, а Наумов продолжал стоять у двери.

«Принимайте — и денька через два-три айда, батенька мой, на Русь, — стучала мысль. — Значит, операцию нужно провести как можно скорее».

Замкнув дверь, Наумов вернулся к столу и углубился в работу. Условными знаками выписал наименование и количество груза, в основном пулеметы, винтовки и боеприпасы, просмотрел приказ о составе отряда сопровождения.

Зазвонил телефон.

— Господин полковник?

— Да, слушаю вас.

— О, хцауштен, клянусь богом, совсем потерял надежду увидеть тебя, — послышался гортанный голос Дариева. — Третий день ищу — нигде нет…

— Приезжайте ко мне в управление сейчас. Алим Ашахович.

— Рад, дорогой, но не могу. Жду генерала. Лучше приезжай ты ко мне.

— Да нет, раз вы заняты, мешать не стоит. А проститься надо бы. Ведь я еду на Северный Кавказ, может, придется быть в Осетии…

— Э-э, дорогой, обязательно приезжай. За-ачем обижать хочешь, приезжай, жду!..

— Ну, хорошо, через час буду.

Вагон, в котором жил начальник Керченского укрепрайона генерал-лейтенант Улагай, стоял в тупике. К самому вагону подъехать не удалось, поэтому Наумов помог Саше взвалить на спину ящик с шотландским виски «White Horse» и направился напрямую через железнодорожные пути.

Дариев ждал Наумова, посматривая в открытое окно. Увидев его, махнул рукой и исчез, а через мгновение показался на ступеньках вагона и спрыгнул на землю.

— Алим Ашахович, дайте солдата помочь перенести маленький подарок для генерала Улагая — ящик коньяка. А это вам. Шотландское виски.

— Это же целое состояние! — воскликнул адъютант. — На такой подарок я могу ответить… — он ударил себя в грудь, — жизнью.

— Жизнь не стоит ящика этого дерьма.

— Я сейчас доложу командующему о твоем подарке…

— Ну что вы! Я думал, его еще нет. Мы посидели бы часок.

— Зачем так говоришь? Генерал — душа человек.

— Я много слышал о генерале Улагае. У нас на Восточном фронте о нем ходили легенды. Просто не верится, что он рядом…

— Вот видишь? Подожди, я быстро. Ражьма! — Дариев акробатически вскочил на подножку и исчез в вагоне.

— Пойдем! — радостно улыбаясь, крикнул вскоре с подножки Дариев. — Давай, говорит, полковника сюда. Раз, говорит, слышал обо мне на Урале — познакомимся в Крыму.

— Алим Ашахович, я ведь просто поделился с вами… Это может быть понято неправильно.

— Какие церемонии… Хцауштен, пригласил трезвый, добрый душа — не пьяный, злой голова.

— Ну, хорошо, пойдем.

Улагай, в синем шелковом бешмете, стоял у стола. Тонкий, стройный, с гордой осанкой и красивыми чертами аристократического лица, он не походил на генерала-рубаку, слава о котором гремела над казачьими степями. На столе лежала карта Кубани и предгорий Северного Кавказа. Увидев вошедших офицеров, генерал стал складывать карту так, как это делают все военные для работы в полевых условиях — вдоль полосы наступления. Ненужные части карты он подогнул вниз, а затем оставшуюся полосу сложил гармошкой по размерам своей полевой сумки.

Павлу показалось, что полоса, в центре которой был Екатеринодар, тянулась от побережья Азовского моря. «Конечно, эти плавни и равнинная местность раскинулись севернее реки Кубани. Южнее цвет карты, изображающий горы, был бы темно-коричневый. Да и начертание береговой линии…»

Улагай открыл железный ящик, стоящий на подставке у стола, и положил в него сумку с оперативными документами.

Павел обратил внимание на форму ключа. «Впрочем, перевозные ящики для хранения документов имеют типовые размеры и замки».

Повернув ключ дважды, Улагай положил его во внутренний карман мундира, висящего на стуле.

— Ну-с, давайте знакомиться, — сказал Улагай глубоким и гулким голосом. — Подстремянную выпьем для знакомства, стремянную — на прощание. Наливай, Алим.

Теперь это был генерал-рубака. Павел невольно вспомнил слова Сократа: «Заговори, чтобы я тебя увидел».

Дариев наполнил стаканы вином, поставил на стол у окна фрукты. Улагай взял стакан в обхват, как берут бутылку, чтобы пить из горлышка, и долго смотрел в него. Казалось, он забыл о присутствующих.

— Я счастлив выпить за здоровье атамана Кубанской рады! — поднял стакан Наумов.

Генерал метнул острый взгляд на гостя.

— Рады?.. Рада расколота, как полено, на три части… — Голос его постепенно наливался гневом. — Эти части не срастишь вместе, они вместе могут только сгореть. В таких условиях объединить казачество способны захватывающие дух победы. Но они возможны, если в бой идут единомышленники, а не сообщники. Здесь наша слабость.

Он залпом выпил стакан вина и, показав жестом, чтобы адъютант налил еще, продолжал:

— Избрав меня кубанским атаманом, они пытались отстранить от командования войсками, предназначенными для освобождения Кубани… Можно, конечно, можно поднять казачьи курени на всеобщее восстание против Советов, но для этого нужно иметь ошеломляющую внезапность удара, предельную стремительность наступления и четкое взаимодействие, особенно с армией генерала Фостикова. Кто этого может достигнуть? Генерал Шифнер-Маркевич? Нет, это ему не дано.

Улагай снова выпил и стукнул стаканом о стол.

— Налей, Алим!.. Я принял предложение главкома и отрекся от атаманской булавы. Я возглавляю войска группы особого назначения и поведу их на исконные казачьи земли. Но я не возьму с собой ни одного члена рады, ни одного члена Кубанского правительства, а Шифнер-Маркевича поставлю под свое начало. Я сам для себя буду единомышленником. Я подниму сполох казачьих куреней!.. Выпьем за победу!

«Все успехи в борьбе с Советской властью Улагай связывает с чисто военными факторами, — невольно отметил про себя Наумов. — Даже восстание казаков у него зависит не от политических и экономических причин, а от его военных побед. Врангель куда умнее. В основу подготовки операции он кладет экономический фактор — земельную реформу, политический — договор с казачьими атаманами, давление английской дипломатии и военный — казачьи дивизии, идущие освобождать исконно казачьи земли».

Павел сказал, что счастлив познакомиться с прославленным военачальником и сделает все от него зависящее, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу наилучшим образом.

— Дело в том, — объяснил Павел, не ожидая вопроса, — что мне приказано сопровождать вооружение и боеприпасы для армии генерала Фостикова. Без этого она не тронется с места.

— Налей, Алим! Если действия «Армии возрождения России» — слишком громкое название для сводного отряда, численность которого менее дивизии, — зависят от доставки оружия и боеприпасов, то выпьем за успешное выполнение этого задания…

Они сидели в комнате с занавешенными окнами: Лобастов, Шахов и Наумов.

— Будем исходить из того, — начал разговор Лобастов, — что ваша, Иван Иванович, — он повернулся к Шахову, — боевая группа действует, как бы это сказать… на направлении главного удара. Все остальные, взаимодействуя с вами, обеспечивают выполнение операции по взрыву эшелонов. — И, чтобы упредить возможное возражение Наумова, добавил — Этот взрыв сорвет наступление врангелевцев в Северной Таврии. Таким образом, выиграно время для того, чтобы подвести новые силы из глубины страны. Чем быстрее мы создадим превосходство в силах и средствах, тем скорее разгромим «черного барона». Это главное.

Лобастов помолчал.

— А теперь, Павел Алексеевич, давайте обсудим ваш план.

— Прежде всего, — сказал Павел, доставая из кармана гимнастерки чистый лист бумаги и карандаш, — эшелоны с боеприпасами, предназначенные первому, второму армейским и сводному корпусам, перенацелены в распоряжение генерала Улагая в Керчь и Феодосию. В этих портах будет производиться погрузка войск группы особого назначения…

Павел рассказал содержание последнего приказа и предложил:

— Раз уж операция по взрыву эшелона подготовлена и моя в основном тоже — давайте совместим их. Вернее, под прикрытием взрыва эшелонов я поработаю по своему плану. Одно другому не помешает.

На листе бумаги Павел начертил схему железнодорожных путей, расположение эшелонов, контуры станционных построек. Затем обозначил место штабного вагона и изложил свои соображения.

— Главное, когда я буду действовать в вагоне, взрывы не должны прекращаться. Значит, заряды надо заложить в нескольких местах с интервалами во времени.

Обсуждали долго, всесторонне. Лобастов считал, что рисковать в сложившейся обстановке нельзя.

— Может случиться, что разработанный вами план по каким-то причинам осуществить не удастся, тогда и ваша поездка на Кубань провалится. Давайте целиться в полковника Трахомова. Захват каравана с оружием, а заодно и Трахомова означает, во-первых, как вы сказали, вывод из игры армии Фостикова, во-вторых, Трахомов раскроет нашему командованию план операции.

— Ну а если Трахомов где-то в стычке будет убит, — сказал Павел, — или при захвате застрелится, или будет молчать… тогда плана кубанской операции мы не получим.

— Представить это нетрудно, как и то, что вы просто можете погибнуть при взрыве этих эшелонов.

Павел Алексеевич твердо стоял на своем:

— Врангель в Крыму и даже в Северной Таврии не так опасен, как его появление на Дону, Кубани и Северном Кавказе. Кто знает, сколько потребуется тогда времени и сил, чтобы разгромить его… Не возражаю, что в основе моего плана лежит риск, но на него надо идти. План кубанской операции должен быть взят любой ценой.

Гавриил Максимович долго приглаживал пятерней свои непокорные волосы.

— Хватит у тебя людей, Иван Иванович, рассредоточить заряды по эшелонам?

Шахов утвердительно кивнул головой.

После взрыва на Угольной пристани его группа окрепла и разрослась. Связавшись с надежными людьми из других частей гарнизона, они устроили потайной склад взрывчатки, бикфордова шнура, запаслись оружием, боеприпасами. Теперь это была боевая подпольная организация.

— Все-таки риск для вас, Павел Алексеевич, очень велик, — продолжал Лобастов. — Ведь туда после первого же взрыва может нагрянуть целая свора богнаровских ищеек!.. Ладно, группа Муртазова будет подстраховывать и прикрывать тебя. — Лобастов встал, подчеркивая этим ответственность момента.

Он поставил на стол перед собой маленький чемоданчик.

— Здесь ключи от вагона, связка типовых ключей к железнодорожному ящику для хранения документов и на всякий случай — несколько отмычек. Все это изготовлено товарищами из железнодорожных мастерских. Как видишь, мы не сидели сложа руки… Ну а теперь задача товарищу Шахову. — Лобастов пододвинул к себе схему железнодорожной станции. Шахов привстал, чтобы лучше видеть, и, слушая, повторял:

— Внимаю. Тэк-тэк, внимаю… Все понял и должон сказать, мозговато придумано. Главное, люди занимаются каждый своим делом по рабочему наряду, а потому никакого подозрения… Эт мы сделаем, любо-дорого будет…

— Все понятно? — спросил Лобастов.

— Так точно, все понятно, — по-военному ответил Шахов. — Я пошел. Надо ведь в обход патрулей, это дальше.

— Ты, Иван, поел бы, а то совсем отощал, — предложил Лобастов.

— Тощая лошадь меньше устает, я на ходу пожую. — Он кивнул на стол.

Павел Алексеевич быстро завернул в газету колбасу, рыбу и хлеб.

Уточнив еще раз детали плана, Лобастов вдруг спросил Павла о Тане. Смутившись, Павел рассказал о своих отношениях с ней, упомянув и случай в Алупке, позволивший ему по-новому понять и оценить Таню.

— Ну, в делах любви третий голос всегда звучит фальшиво. Единственно могу сказать: врача Строганова на Кубани знают как крупного специалиста и человека честного. Были случаи, когда в девятнадцатом мы пользовались его услугами. Он догадывался, что к чему, но молчал… Судя по вашим словам, его дочь — вся в отца… Впрочем, вам, Павел Алексеевич, виднее…

— Вот именно, вся в отца!.. Вы знаете, Гавриил Максимович, мы ведь вместе едем на Северный Кавказ…

— Кстати, об этой поездке… Получены указания Артамонова. Борис Владимирович передал, что план операции по захвату каравана с оружием и боеприпасами будут разрабатывать грузинские товарищи. Они знают подходы и перевалы, а главное, непосредственно заинтересованы в том, чтобы получить все в целости и сохранности.

— Передается грузинским партизанам? — догадался Наумов.

— Да. Они уже давно запрашивали товарища Орджоникидзе — он сейчас в Баку, — чтобы Кавказский фронт выделил им возможно большее количество оружия и боеприпасов. А тут было получено наше донесение.

— Лучше не придумаешь. Хорошо, а как я свяжусь с грузинскими товарищами? — спросил Наумов.

— Зайдете в духан на набережной возле магазина Ачмиазова. Духанщик Гурам Шония — связной подпольного центра Абхазии. Пароль: «Что вы можете предложить не столь жирное и не столь острое?» Отзыв: «Таких блюд в Абхазии не бывает».

— Кто меня ознакомит с планом операции?

— К прибытию вашего парохода в Сухум все будет готово. В духане вы встретитесь с представителем подпольного центра. Сообщите ему маршрут и состав отряда. Исходя из этого, уточните план.

— Понятно, Гавриил Максимович. Только передайте в Ростов, что мне появляться в штабе генерала Фостикова нельзя. Полковник Чапега и его окружение знают меня в лицо.

— Почему вы думаете, что Чапега — в штабе «Армии возрождения»?

— Отряд у него крупный и действует в том же Баталпашинском отделе. Постарается пробиться к руководству.

— Ладно, о вашей просьбе я доложу…

Гавриил Максимович поднялся:

— Имейте в виду, что с завтрашнего дня каждый ваш шаг будет прикрывать боевая группа. Дайте я вас обниму, Павел Алексеевич, — и добрый вам путь.

Полковник Богнар нервничал. И причиной тому был неприятный документ, который он внимательно перечитывал: «…в штабе Кавказского фронта получены сведения о численности, боевом составе, вооружении и обеспеченности боеприпасами отряда особого назначения полковника Назарова, а также предположение о вероятном направлении его действий».

Взглянул на подпись — «начальник управления заграничной разведки полковник Гаевский».

Его передернуло. Ференц Карлович представил себе, как обрадовался полковник Гаевский, получив от своего агента, работающего в штабе Кавказского фронта, донесения о том, что где-то под носом у его, Богнара, контрразведки действует крупный большевистский агент. «Доложил он об этом главкому или нет? — подумал Богнар и тут же переключился на другое: — Кто он, этот агент?»

Богнар стал перебирать весь аппарат людей, допущенных к разработке операции. Всех он хорошо знал, никто не вызывал подозрений.

«Если секретные сведения текут из ставки давно, — думал он, — а мы узнали об этом только сейчас, то агента надо искать среди тех, кто прибыл в первом потоке. Но если это первый случай — то он среди вновь прибывших».

Богнар взял трубку телефона.

— Полковника Гаевского, — резко сказал он.

Голос Богнара на телефонной станции знали и соединяли его с абонентами вне очереди.

— Господин полковник…

Богнар обращался к шефу зарубежной разведки лишь официально. А если обстоятельства вынуждали к разговору, то, в нарушение установленного порядка, они делали это только по телефону, правда, кратко, полунамеками. Так Богнар поступил и теперь.

— Я ознакомился, — сказал он, имея в виду присланный документ. — Если там ваш человек давно и ничего подобного не было, то здесь — недавно?.. Это облегчит и ускорит…

Трубка молчала. Потом послышался вялый вздох, какие-то нечленораздельные звуки, и наконец сонливый голос спокойно произнес:

— Там давно.

Богнар положил трубку, забыв поблагодарить. Теперь он знал, что агент Гаевского работает в штабе Кавказского фронта красных давно, а секретные сведения из ставки поступили туда впервые. Значит, большевистского агента надо искать среди офицеров, прибывших в штаб в последнее время.

Он снова внимательно прочел документ, изучая характер данных, которые были переданы в Ростов.

И вдруг у него возникла догадка. Ведь переданы не оперативные документы, а сведения о вооружении, боеприпасах и, исходя из этого, о численности и боевом составе. Если знаешь, что в отряде три орудия, то нетрудно сообразить, что это одна батарея, и так далее. Этим занимался полковник Наумов. «Неужели все-таки он?..» И чем всестороннее анализировал Богнар все, что знал о полковнике Наумове, тем больше возникало подозрений и крепло решение начать проверку с него.

Он позвонил генералу Домосоенову:

— Антон Аркадьевич, мне необходимо побеседовать с полковником Наумовым. Не могли бы вы распорядиться, чтобы он зашел ко мне в отдел?.. Благодарю вас.

Богнар мысленно представил полковника Наумова в парадном мундире, при золоте и орденах… Умен, образован… «Возможно ли, что он — агент?.. Где только они берут грамотных людей?»

Он решил вести разговор с Наумовым на острой грани беседы и допроса. Такая неопределенность всегда взвинчивает нервы человека, сбивает его, рождает неуверенность.

Богнар почти машинально откликнулся на телефон: поднял трубку, назвал себя, и сразу взгляд его стал сосредоточенным, поза изменилась. Со стороны могло показаться, будто он сжался, как тигр перед прыжком.

— Здравствуйте, дорогой Ференц Карлович, — приветствовал Наумов. — Как только Антон Аркадьевич сказал, что вы хотите меня видеть, я сразу сообщил об этом полковнику Раушу.

— Вот как?.. — вырвалось у Богнара. — Что же вы сделали еще?

— Договорился с ним посидеть перед посадкой на пароход в павильоне «Поплавок» в том же составе, что и в ресторане «Кист».

— Я просил генерала Домосоенова, чтобы он направил вас ко мне, — ответил Богнар категорическим тоном.

— …Если вы не возражаете, — продолжал Павел, не обращая внимания на недовольный тон шефа контрразведки, — мы заедем к вам вдвоем. Кстати, есть новости от генерала Перси по интересовавшему его делу. Откровенно говоря, он обеспокоен молчанием некоторых господ офицеров и готов пойти на дополнительные расходы… Я полагаю, что вы приглашаете меня именно по этому вопросу?

Спокойствие и уверенность, звучавшие в голосе Наумова, и упрек в словах вдруг изменили настроение Богнара. Ему уже не очень хотелось немедленно встретиться с ним. И вообще все, что он думал о Наумове, показалось теперь не столь уж убедительным. Но Ференц Богнар прекрасно знал, что это чувство у него возникает всякий раз, когда у преследуемого оказывается более могущественный, чем он, покровитель.

Он отлично помнит историю с газетой «Юг России». Министр внутренних дел господин Терский, узнав, что в этой газете без его разрешения опубликована информация о прибытии в Крым главы миссии Франции генерала Манжена, закрыл газету. Редактор газеты посетил французскую миссию, а на следующий день был любезно принят самим генералом Врангелем…

С тех пор дела газеты укрепились, а положение министра пошатнулось.

«Нет, с Наумовым спешить не следует, — решил Богнар. — Если у него действительно крепкие связи с Клодом Раушем и генералом Перси, то арест по подозрению, без улик ни к чему не приведет. Больше того, Врангель не станет из-за меня ссориться с английской миссией… В конце концов, вплоть до последнего гудка парохода я еще успею принять любые меры».

— Пожалуй, я соглашусь с вами, господин Наумов. Завтра ждите меня в павильоне «Поплавок».

Богнар положил трубку и долго еще сидел, не меняя позы и забыв о времени. Глухое предчувствие беды росло и не давало спокойствия. Ему показалось, что допущена грубая ошибка. «То, что делается в самый последний момент, ненадежно и уже непоправимо, — подумал он. — Надо было настоять на встрече немедленно. А в случае отказа — арестовать. Да-да, сразу же арестовать…»

У него вдруг прорвался инстинкт хищника: почуяв жертву, бросайся, хватай, терзай. Оставаться в бездействии Богнар уже не мог. Он вызвал дежурного офицера и приказал:

— Поднять по тревоге оперативную группу! Капитана Шорина немедленно ко мне!

Но пока выполнялся приказ, слепой инстинкт постепенно вытеснился здравым смыслом опытного контрразведчика. «Если полковник Наумов — красный агент, — думал Богнар, — то с его арестом оборвется след, по которому можно выйти на гнездовье большевистского подполья. Пусть едет. В Грузии он наверняка попытается по своему каналу передать в Ростов информацию о поездке в „Армию возрождения России“ и сведения о караване с оружием. Вот тогда и надо брать его. „Сухумский канал…“ Да-да, именно он выведет нас на севастопольское подполье».

В кабинет вошел руководитель оперативной группы капитан Шорин — пожилой офицер с оплывшим лицом и медлительными движениями.

— Приветствую вас, господин полковник, — спокойно сказал он, едва подняв руку.

— Завтра с Графской пристани уходит в Сухум английский пароход. Вам вместе с Журиковым надлежит сесть на него и совершить поездку в Грузию. На нем будут полковник Наумов и врач Строганова. Это объекты вашего внимания. Особенно будьте внимательны в Сухуме. Не исключено, что Наумов попытается выйти на связь с большевистской агентурой или с советским представительством в Грузии. Ваша задача установить канал агентурной связи, затем без шума, чтобы не спугнуть «птиц из насиженных гнезд», арестовать Наумова. Для этого по прибытии в порт сразу же свяжитесь с сухумской полицией. Я туда телеграфирую дополнительно.

— Поездка в Грузию — это прекрасно! — воскликнул Шорин. — Но вы забыли, что у меня…

— Я ничего не забыл, капитан, — перебил его Богнар и, открыв сейф, отделил от пачки часть купюр и бросил на стол. — Вы лучше скажите: кто у вас наблюдал за полковником Наумовым?

— Рыжий. Так это же всего три дня, когда полковник прибыл к нам.

— Важно, что он знает его в лицо. Задача: во что бы то ни стало найти Наумова и не спускать с него глаз уже сегодня.

— Вы меня обижаете, господин полковник. Считайте, что Наумов у вас в кармане.

Искрящаяся рослая трава и зоревая свежесть сняли усталость. Открывшийся взору водный простор бухты взбодрил настроение Врангеля. И теперь вечерний доклад о монархическом заговоре не казался таким зловещим. Что, в сущности, произошло? Группа молодых офицеров флота, не понимая политической программы и земельного закона, пыталась арестовать его, Врангеля, и генерала Шатилова. На царский престол просить великого князя Николая Николаевича, а во главе правительства поставить его пасынка герцога Сергея Георгиевича Лейхтенбергского…

«Ординарец генерала Слащова, политический сосунок, — глава правительства!.. Классического содержания болваны! — Врангель пнул попавший под ногу камень. — Двенадцать молокососов в мичманской форме. Надо отправить их куда-нибудь за границу. Они еще пригодятся. Кто за царя, тот против Советов… А Пунтус-Логвинского непременно расстрелять. Организатор заговора — убежденный враг. Надо немедленно распорядиться».

Он пошел к даче. На веранде, обращенной в сторону залива, его ждали войсковой атаман Всевеликого войска Донского генерал-лейтенант Богаевский и совсем еще молодой полковник.

Увидев главнокомандующего, атаман вытянулся, но его дебелая фигура не позволила продемонстрировать усердие. Строевой стойки не получилось. По лицу Врангеля скользнула скупая, снисходительная улыбка.

— Доброе утро, Африкан Петрович. — Главком подал руку, давая этим понять, что настроен вести разговор в неофициальной атмосфере.

— Здравия желаю, господин главнокомандующий, — ответствовал атаман, чуть склонившись и усердно пожимая руку главкома. — Разрешите представить вам полковника Назарова?

Атаман сделал шаг в сторону, открывая стоящего за ним офицера.

Под тяжелым изучающим взглядом Врангеля полковник выпрямился, развернул высокие угловатые плечи, приподнял подбородок, вытянул руки по швам.

— Я докладывал вам, господин главнокомандующий, о недавней поездке полковника Назарова на Дон с разведывательной целью, — продолжал Богаевский. — Ныне он, во исполнение распоряжения начальника штаба и моего приказа, завершает формирование отряда особого назначения для десантной операции на ковыльной нашей Донщине.

— Откуда вы родом, полковник? — неожиданно спросил Врангель, усаживаясь в глубокое плетеное кресло. — Прошу, господа. — Он жестом указал на стоящие стулья.

— Станицы Ново-Николаевской, что у Кривой косы на северном берегу Таганрогского залива.

— Родные там?

— Никак нет, господин главнокомандующий. Перед германской войной восемьдесят семей станицы переселились в Уссурийский край. Там со всего Дона поселенцы. Во время великой смуты я вернулся на Дон, а батько с двумя моими сестрами уехали в Харбин.

— Чем занимались на Дальнем Востоке?

— Работал народным учителем в нашем поселении, затем — школа юнкеров и вот уже третий год на фронте.

— Полковник Назаров, господин главнокомандующий, — вставил Богаевский, — предан вашим идеям, и поэтому ему оказана честь быть избранным членом Донского войскового круга.

«Что понимает этот смелый юноша в государственных делах? — подумал Врангель. — Юнкерская школа, десяток подвигов с закрытыми глазами — и уже полковник. Надо строжайше запретить присваивать звания за подвиги. Только ордена и божье благословение».

— Что вы можете сказать о настроении донского казачества? — спросил Врангель.

— Господин главнокомандующий, — вдохновенно доложил Назаров, — донцы убедились, что Советская власть разрушает веру православную и вольное казачье товарищество, сеет хаос в правлении и хозяйствовании, отнимает по разверстке хлеб и мясо. Жилы на шеях казаков вздулись от бессильного гнева, руки тянутся к клинкам.

Врангель удовлетворенно кивнул и не спеша стал излагать свой замысел:

— Конкретно боевую задачу поставит вам генерал Шатилов. Я лишь скажу: не увлекайтесь гражданским администрированием. Сразу разверните мобилизационные мероприятия и формирование новых частей и соединений. Создайте опорную базу в Таганроге. Через этот порт мы сможем питать вас оружием и боеприпасами. В дальнейшем необходимо поднять все казачество, овладеть главными экономическими центрами и организовать на рубеже реки Дон прочную оборону с задачей не допустить прорыва войск противника из центральных районов России на Кубань.

В голосе главнокомандующего появились металлические нотки. Он встал и, откинув полу черкески, зашагал по веранде.

— Африкан Петрович, вам надлежит ускорить подготовку отряда полковника Назарова с таким расчетом, чтобы посадить его на морской транспорт восьмого июля, а на рассвете следующего дня высадить его в районе Кривой косы.

— Господин главнокомандующий, — взмолился атаман, — отряд еще не закончил формирование. Сейчас у Назарова всего полторы тысячи штыков и сабель. Да и заявки на транспортные средства не поданы…

— Относительно транспорта и его конвоирования генерал Шатилов уже распорядился. Состояние отряда мне известно. Освобождение Дона мыслится путем восстания казачества и мятежей внутренних сил в Ростове, Новочеркасске и других городах. Поэтому не имеет существенного значения численность отряда. Пороховая бочка может взорваться в равной мере и от спички, и от факела.

— Сама истина, господин главнокомандующий, — согласился Богаевский. — Дон — это пороховая бочка, да только порох в ней сыроват. А чтобы быстрее подсушить, пламя-то надоть пожарче. — Атаман снял фуражку, вытер платком раскрасневшееся, как спелый кавун, лицо и умоляюще уставился на главкома: — Нам бы тыщонок пять штыков и сабель, этак сотенку пулеметов да пяток батарей…

— В предложенном вами плане, помнится, численность отряда определена в две тысячи личного состава, а не пять. Впрочем, дело не в этом, в сложившейся обстановке главное — ошеломляющая воображение внезапность, — резко ответил Врангель и кивнул в сторону столика. — Прошу, господа, на раут.

На низком столике возле окна стоял бочонок, опоясанный серебряными обручами, а в нем обложенные льдом несколько бутылок сухого вина из массандровских подвалов графа Воронцова. Рядом — французский коньяк «наполеон», фрукты и холодная закуска.

— Благодарствуем, господин главнокомандующий, — обрадовался атаман, — премного благодарствуем. Стремя — опора всадника, стременная — дух казака, — сказал Богаевский и лихо крутнул вверх поочередно кончики усов.

Врангель налил коньяка, поднял бокал и, глядя вдаль, задумчиво сказал:

— Благословляю вас, полковник, на подвиг ратный и славу бессмертную. Помните: широкий маневр и тесное взаимодействие, предельная стремительность и яростный натиск — вот что приносит победу.

Полковник Назаров стоял с таким напряжением, что мышцы ног заныли, будто их кто-то сильно сдавил. Он до боли стиснул зубы, чтобы радость, которая клокотала в груди, не прорвалась. Чувство бурной радости всегда вызывало у него взрыв неудержимого смеха. Он так и не разжал рта, чтобы поблагодарить главнокомандующего за тост. И только когда сквозь зубы нацедил глоток коньяка и проглотил его, обрел способность говорить:

— Благодарю вас, господин главнокомандующий, за предоставленную мне честь возглавить восстание казачества на Дону и воздвигнуть донской бастион Северо-Кавказской республики.

Врангель, казалось, не обратил внимания на душевный порыв Назарова. Он снова налил коньяка и поднял бокал.

— Помните, полковник, Советы в казачьих областях — это наспех сложенный стог сена. В подобных случаях, как известно, стог самовоспламеняется и сгорает. Процесс самовозгорания ускоряется в ветреную погоду. Ваша рейдовая операция и явится тем ветром, который внесет в донской «стог» пламень восстания. — Врангель протянул бокал к полковнику — раздался звон хрусталя. — Вам оказано великое доверие. Доброго вам пути, и не дай вам бог судьбы Арея.*["253]

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Антон Аркадьевич!..

— А? — очнулся генерал от глубокой задумчивости. — Это вы, Павел Алексеевич?

— Антон Аркадьевич, разрешите откланяться. Мне нужно еще уладить кое-какие личные дела.

— Да-да. Вас теперь с Крымом ничто не связывает. А пока вы будете на Северном Кавказе, то все, чем мы здесь живем, может кануть в глубины истории… Давайте-ка прощаться, батенька мой Павел Алексеевич. — Генерал обнял Наумова: — Ну, идите… идите, говорю.

— Я бы хотел просить вас, Антон Аркадьевич, поручить своему адъютанту доставить вещи Татьяны Константиновны на пароход. Мне, к сожалению, не представится возможным сделать это.

— Я сам провожу Танечку на пароход… Идите, Павел Алексеевич, идите.

Наумов вышел из управления и не спеша, будто кого-то ждет, осмотрелся вокруг. Среди торопливо идущих людей, обремененных своими заботами, он обратил внимание на праздно стоящего около афишной тумбы рыжего здоровяка в коричневой толстовке. Напротив него, на другой стороне улицы, стоял светлый фаэтон с поднятым тентом.

Озабоченно глянув на часы, Наумов перешел через дорогу и, вскочив в свою пролетку, приказал ехать домой. Надо было взять все необходимое для операции и отправить Сашу на пароход.

Через два квартала Наумов оглянулся: вслед за ним ехал светлый фаэтон. «Неужели за мной следят? Надо проверить», — решил он и остановил пролетку.

Фаэтон проехал мимо. В глубине его под тентом Наумов заметил того же человека в коричневой толстовке.

— Быстро домой, — приказал он ездовому.

Саша уже собрался и сидел, что называется, на чемоданах. Павел Алексеевич оценивающе осмотрел помещения и одобрительно кивнул.

— Молодец, Саша, будто мы здесь и не жили. А теперь забирай мою пролетку и немедленно езжай на пароход. Вот твои документы. Чтобы ни случилось, на берег не сходи. Лучше всего запрись в каюте и никого не пускай. Не велено, дескать, полковником.

— Хорошо, Павел Алексеевич.

— Ну, шагай!

На всякий случай выждав некоторое время, Павел вышел на улицу. Так и есть! В конце квартала под деревом стоял тот же фаэтон. «Однако крепко они взялись за меня». Наумов подошел к извозчику.

— Не заняты? — спросил он и заглянул под тент.

Там сидел человек в коричневой толстовке с накладными карманами. Белая соломенная шляпа натянута на глаза, а голова опущена так, что поля шляпы закрывали все лицо.

— Не могу, ваше высокоблагородие, — ответил старик. — Господин хороший заплатили мне и сказали: катай, пока не высплюсь. А какой мне резон гонять коня, коли господин спит… Да и ему спокойнее…

Наумов крикнул проезжавшего мимо извозчика и, вскочив в пролетку, назвал адрес управления. Не доезжая квартала, приказал повернуть за угол, рассчитался и вышел. Из-за угла снова показался светлый фаэтон.

Наумов понимал, что если у Богнара возникло подозрение, то вряд ли он ограничился слежкой за ним. Наверняка его агенты дежурят на Графской пристани. И, конечно же, после взрыва на железнодорожной станции о посадке на пароход и думать нечего.

«Надо обязательно встретиться с Раушем и только потом избавиться от хвоста», — решил Павел.

Из кабинета он позвонил Раушу и предложил немедленно встретиться возле гостиницы «Кист».

— О-о! — обрадовался англичанин. — Когда один человек предвосхищает желание другого — это значит, что они хорошие партнеры. Я жду вас, Павел. Алексеевич.

И он действительно ждал Наумова у входа, когда тот подъехал к гостинице.

— Я хотел вам напомнить, господин Рауш, мою просьбу о протекции у капитана вашего пароходства, — сказал Павел, пожимая ему руку. — Возможно, у меня возникнет необходимость воспользоваться его услугами. Поверьте, я не стану этим злоупотреблять.

— Вы могли бы об этом и не напоминать. Капитан уже знает, что полковник Наумов мой добрый друг. Вам отведена лучшая каюта. Кстати, я уполномочил его поговорить с вами… Вы ведь сопровождаете крупную партию оружия?..

Павел понимающе улыбнулся:

— Ну, за этим дело не станет. Я говорю о другом. Понимаете, тут появилось одно осложнение…

Разговаривая, они вошли в гостиницу.

Вдоль железнодорожного состава идут два солдата, несут на палке ведро, наполненное до краев кашей.

— Эй, вы, лапотники, погодь! — окликает их часовой.

Григорий Грунин оглянулся. Верзила-казачина с винтовкой на ремне широким, размашистым шагом сокращает расстояние между ними.

— Що-й це такэ? — он заглянул в ведро. — Добрэ, братове, без пробы кормить не позволено. — Казак достал из-за голенища ложку.

Грунин и Реков переглянулись.

— Сгинь в преисподнюю! — цыкнул на казака Грунин. — Сгинь, говорю. За свой солдатский харч горло перегрызем.

Верзила от неожиданности опешил.

— Бачь, який дюже храбрый, — протянул он удивленно и решил, видимо, что каша не стоит того, чтобы из-за нее связываться.

Грунин и Реков обогнули состав, огляделись. Убедившись, что никого вокруг нет, нырнули под вагон. Они осторожно подняли деревянный круг, на котором лежал тонкий слой каши, быстро извлекли из ведра циллиндрической формы цинковую упаковку со взрывчаткой и прикрепили ее к днищу вагона самодельными скобами. Кашу вывалили в ведро и пошли обратно.

Увидев их, казачина удивился:

— Эй, лапотники, штой-то вы быстро управились.

— Понимаешь, какое дело, — объяснил Грунин. — Несем харч в подразделение, а навстречу — дежурные. Идут, значит, на кухню, ну, отдали мы ведро с харчем, а на подзамен взяли ихнее. Рассказали мы о тебе, засмеялись солдатики и говорят: «На, Гриша, угости того доброго казака за наш счет кашей».

Грунин открыл крышку ведра, и лицо казака расплылось в улыбке.

— Только нам ждать некогда. Возьми с ведром, а через час я забегу за ним. Ты ведь только что заступил?

— Добре, сынку, добре. Через час приходь, управлюсь.

Вернувшись в роту, Грунин доложил Шахову о выполнении задания. К этому времени заряды были установлены и в других местах. Иван Иванович приказал снять прикрытие и всем боевым группам быть в готовности по сигналу отойти в безопасное место.

…Возле штабного вагона мерно прохаживался часовой. Увидев полковника с чемоданчиком, он четко выполнил ружейный прием «к ноге» и поворотом головы приветствовал его.

— Что, браток, его превосходительство генерал-лейтенант Улагай вернулся? — спросил полковник. Глянул на часы: «Сейчас должен произойти взрыв в хвосте эшелона».

— Никак нет, господин полковник.

— Надеюсь, майор Дариев у себя?

— Так что и его нет, ваше высокоблагородие.

— Кому же я передам подарок, присланный генералом Домосоеновым вашему командующему? — решал вслух полковник и вдруг, осененный мыслью, воскликнул: — Вызывай начальника караула! Передам ему…

Взрыв страшной силы потряс воздух, глухим гулом отдался в земле. Воздушная волна сдавила тело, голову. Вагоны дернулись, ударились в барьерную насыпь, со звоном посыпались стекла, заскрежетали прицепы, буфера.

Часовой бросился наземь и накрыл голову прикладом винтовки. Преодолевая упругую волну воздуха, Наумов нырнул под вагон, вскочил с противоположной стороны на подножку и, открыв ключом дверь, вошел в тамбур. Подошел к входной двери, нажал ручку. Закрыто. Быстро вставил в скважину треугольный ключ, повернул. Дверь подалась. Замкнув за собой и эту дверь, Павел прошел в салон.

Занавески прикрывали окна до половины. Ящик-сейф по-прежнему стоял на подставке возле стола. Открыв чемоданчик, Наумов достал из-под полотенца связку ключей. Первый даже не вошел в замок — слишком толстая бородка. Второй — не поворачивается. Третий тоже… Снаружи послышались громкие крики команд. Павел зажал в руке испробованные ключи и, нагнувшись, припал к окну.

Новый взрыв, вслед за ним неистовый треск, грохот… Наумов уперся в приклепанный к полу стол и, сохраняя равновесие, старался примерить очередной ключ.

«Осталось пять, пять шансов из десяти. А что, если ни один не подойдет?..»

Возле вагона послышался надрывный крик.

— Ты што, туды-т твою растуды, лежишь? Смотри в оба, не то запорю! — прорывался через оконную раму зловещий бас.

Прежде чем взять шестой ключ, Павел попробовал поднять ящик. Он уже искал выход на тот случай, если открыть его не удастся. Вот и шестой ключ не подошел. «Если не подойдут и остальные, сорву петли ящика выстрелами из нагана. Только надо встать на стол, чтобы рикошетом не поранить ноги… Нет, тогда будут знать, что план стал известен красным, а часовой скажет, кто был».

Снаружи все слилось в сплошной гул: грохот, треск, крики людей. Черный клочковатый дым окутал эшелоны, станцию. Вспыхнули огромные языки пламени.

Седьмой ключ легко вошел в отверстие замка. Павел стал мягко поворачивать его, замок щелкнул раз, другой… Мощный недалекий взрыв снова потряс вагон. Павла бросило на стол, он сильно ударился, но боли не ощутил. Быстро поднялся и, без труда открыв ящик, облегченно вздохнул. Карта Улагая с нанесенной оперативной обстановкой была на месте.

Вытаскивая содержимое сумки, Павел выронил какой-то лист, и его отнесло в дальний угол. Придерживаясь за стенку вагона и стараясь, чтобы кто-нибудь случайно не увидел его в окно, он добрался до угла, когда вагон тряхнуло с такой силой, что Павел едва удержался на ногах. Перед самым его лицом вдруг пролетел чемодан, сорвавшийся с боковой полки, и беззвучно упал к ногам. Резко наклонившись, Павел увидел лист бумаги, поднял и развернул его. Это был боевой приказ.

Стараясь сосредоточиться, прочел:

Гул за окном стих, будто уши заткнуло ватой. Павел торопливо дочитывал:

Он еще раз перечел короткий, но четкий приказ. Затем развернул оперативную карту. На ней схематично показана кубанская операция. Состав главных сил группы особого назначения выглядел более внушительным, чем тот, который был определен в приказе. В него входили: сводная Кубанская дивизия генерала Казановича, 1-я Кубанская конная дивизия генерала Бабиева, 2-я Кубанская конная дивизия генерала Шифнер-Маркевича и кадры 4-й Кубанской дивизии полковника Буряка (около пятисот офицеров). Эта мобильная группировка должна была высадиться в районе Приморско-Ахтарска и развивать наступление в общем направлении Тимашевская Екатеринодар. Определено было и второстепенное направление — в районе Сукко, между Новороссийском и Анапой, высаживался отряд полковника Черепова. Он должен объединить банды, действующие в прибрежных горах, и наступать на Крымскую, а в дальнейшем — на Екатеринодар. Действия «Армии возрождения России» указаны не были, но в легенде говорилось, что задача генералу Фостикову будет поставлена представителем ставки главкома в зависимости от наличия реальных сил и боеспособности. Одна узкая пунктирная стрела из района Баталпашинска пролегла через Майкоп на Екатеринодар.

«Вот, оказывается, с какой ответственной задачей едет полковник Трахомов!» От возбуждения Павел машинально расстегнул ворот мундира, глянул в окно. Со стороны вокзала поднимался огромный столб дыма. Видно, пожар охватил и прилегающие складские помещения. Из-за кирпичной водокачки выглядывали какие-то люди. Павлу показалось, что они наблюдают за его вагоном. Кажется, это муртазовцы.

Новый взрыв раздался совсем близко. Осколки пробили крышу. Павел перебежал в пространство между ящиком и глухой стенкой. Свернул карту, сунул ее в сумку и тут увидел сложенную вчетверо кальку. Развернул — и ахнул. Это была выкопировка схемы расположения банд в тылу 9-й кубанской армии, которую показывал ему в Ростове товарищ Артамонов. На левом поле листа тот же перечень населенных пунктов, в которых дислоцируются банды, обозначены районы их действий, численность, кто командует. Издание военно-топографического отдела Кавказского фронта. На другой кальке показаны районы дислокации частей и соединений 9-й кубанской армии и копия текста телеграммы командарма Левандовского командующему Кавказским фронтом Гиттису о положении в области и о состоянии его армии.

«Вот это новость! — удивился Павел. — В штабе Кавказского фронта работает агентура полковника Гаевского?!»

Он аккуратно положил документы на прежнее место, закрыл ящик и, бросив ключи в чемоданчик, выглянул в окно. Возле вагона лежал часовой. Винтовка его валялась в стороне. Павел присмотрелся: солдат убит.

Дальние вагоны горели ярко, с треском; пламя пожара переметнулось на прилегающую к путям улицу. Откуда-то из-за домов тянулась длинная черная коса дыма.

Павел замкнул за собой двери салона и тамбура, спрыгнул на землю и нырнул под вагон. Выскочив с противоположной стороны, он перебежал железнодорожные пути и свернул к водокачке. Под ее прикрытием стояла пролетка Мефодия Кирилловича. Сам он держал коня за узду. Тент пролетки был поднят. Павел осмотрелся вокруг и ничего подозрительного не обнаружил. Он не торопился уезжать. Надо было убедиться, что шпик потерял его след.

Не спеша Наумов направился к Мефодию Кирилловичу. Извозчик, увидев подходящего к нему полковника, развел руками:

— Не извольте, вашвыскобродь, гневаться. Но вот занят я, да и задаток уже получил. Не могу, знаца. — При этом Кирилыч выразительно кивнул в сторону тента.

— Ну это, старик, ничего, мы с твоим клиентом, думаю, поладим.

Наумов вскочил в пролетку и удивленно воскликнул:

— О-о! Снова вы? Если бы я сам не убедился, что вы используете эти уютные извозчичьи кабины, чтобы, укрывшись от глаз начальства, подремать в рабочее время, то мог бы заподозрить, что вы за мной следите.

На лице шпика не дрогнула ни одна мышца.

— Слежу, Павел Алексеевич, слежу, — откровенно признался рыжий. — Вы это поняли сразу, и нет резона играть в прятки. Вам ведь на пароход надо спешить?

— Да, но прежде я должен проскочить в одно место. Это на окраине города по балаклавской дороге. Вы со мной поедете или подождете где-нибудь?

Рыжий глянул на часы.

— Ну, ежели не успеем на пароход, не беда. Мне и так все уже понятно. Усомнился я…

— В чем усомнились и почему?

— Взрыв. Ежели бы, думаю, причастен был, зачем ему голову свою подставлять. Знал бы, когда уйти. А вот не знал и влип… Сам-то дома?

— Генерал Улагай?

— Да.

— Его нет. Адъютант майор Дариев и ординарец уборкой занимаются.

— Ну, слава богу, обошлись, живы остались.

— Поехали! — приказал Наумов извозчику.

Кирилыч ударил вожжами и пронзительно свистнул.

— Ну, мила-ай!

На перекрестке Кирилыч повернул в переулок, и Наумов увидел, что за ними едет легковой автомобиль. «Тебя будет прикрывать наша боевая группа», — вспомнил он слова Гавриила Максимовича.

На окраине города густо поросшая кустарником балка оборвала улицу. Дальше потянулась балаклавская дорога. Шпик, заподозрив неладное, беспокойно посмотрел на полковника. Потом потянулся за вожжами.

— Стой! — крикнул он. — Смываться из города?

Наумов схватил его за руки и заломил их назад. Рыжий рванулся, но, почувствовав резкую боль, застонал и обмяк. Кирилыч наклонился, вытащил у него из кобуры пистолет, пошарил по костюму и извлек еще один.

В этот момент к ним подъехал автомобиль, из которого выскочил крутогрудый, чубатый хорунжий. Он по-военному четко представился полковнику и спросил:

— Чем можем быть полезны вам, господин полковник?

— Это шпион, большевистский шпион, а не полковник! — крикнул рыжий. — Именем закона прошу вас…

— Заберите его, — распорядился Наумов.

Шпик выпучил глаза и разразился неистовой бранью, угрозами.

…Выстрел оборвал его крик.

Кирилыч глубоко вздохнул и перекрестился:

— Ну и наделали же вы, Павел Лексеич, шуму-грому. Боялись мы за вас. Уже хотели было в вагон бежать.

Павел счастливо улыбнулся и от избытка чувств стукнул его дружески по плечу:

— Спасибо, друзья. Лобастов в Балаклаве?

— Да, ждет вас, — ответил Кирилыч. — Дальше поедете в автомобиле.

Павел взглянул на часы и вслух прикинул:

— Мы едва успеваем. Надо торопиться.

Пароход стоял у вокзала пассажирского порта. Швартовы, надетые на палы, надежно удерживали его у причала. Казалось, он навсегда прирос к нему. Грузовая марка, однако, находилась у зеркала воды. Это означало, что пароход готов к отплытию.

На борту видна группа офицеров да несколько десятков чиновников различных ведомств. Они спокойно беседуют и, в ожидании отхода судна, наблюдают за праздно гуляющим людом.

Убывающие из Севастополя ни с кем не расстаются, а впереди их никто не ждет. Они сами не знают, что у них впереди.

К причалу подъехал коричневой полировки фаэтон. Его медные ободья и поручни ослепительно блестели на солнце. Из него вышли капитан Шорин и Журиков. Они быстро поднялись по трапу и, не задерживаясь на борту, прошли в заказанную для них каюту.

— Ну, слава тебе господи-с, — облегченно вздохнул Журиков, едва за ним захлопнулась дверь, — кажется, они нас не видели.

— По мне бы, — сказал ему капитан, — взять Наумова здесь, в Севастополе, да подержать несколько дней в закутке. А потом доложить, что, дескать, привезли субчика из Сухума. Никто проверять нас не будет, а верить ему не станут. Что скажем, так и будет.

— И-и, нет-с, — закачал головой Журиков. — Разве бы я стал мотаться за тридевять земель, коли можно было бы взять. А его — обрати внимание — сам генерал Домосоенов приехал провожать. Почитает-с он Наумова, да и полковник Трахомов к нему благоволит.

…Когда был дан второй гудок, капитан любезно пригласил генерала сделать приятное путешествие до Сухума и обратно, намекая этим, что если тот не едет, то пора покинуть пароход. Осталось двадцать минут. Метрах в пятидесяти от сходней возле пакгауза стоял фаэтон. Двое кого-то ожидали, часто поглядывая на часы.

— Странно, — пробурчал Трахомов. — Наумова до сих пор нет.

— Если задерживается — значит, так надо. Он человек пунктуальный, — ответил генерал Домосоенов.

— Вещи и ординарец уже в каюте, — сказал Трахомов.

Домосоенов взял Таню за руки.

— Ну, Танюшенька, дай бог доброго тебе пути.

Он расцеловал Таню, обнял Трахомова, пожал руку капитану парохода.

— Как же без Павла Алексеевича… — Таня с надеждой посмотрела на капитана. — Вы ведь не оставите человека на берегу? Он должен ехать, у него важные дела… — Она повернулась к Домосоенову: — Антон Аркадьевич, попросите, пожалуйста, капитана, умоляю вас.

— Вы уж без полковника Наумова не уезжайте, — обратился тот к капитану. — Если Павел Алексеевич опоздает, то на самую малость.

— Не могу нарушать законов моря.

— Боже мой, — взмолилась Таня, — какие законы моря?! Ну что вам стоит задержаться на один только час?!

— Хо-хо, — гоготнул Трахомов, — по велению всевышнего мне предначертано, Татьяна Константиновна, быть в этой поездке вашим кавалером и повелителем.

Таня вздрогнула и отошла к перилам.

Мощные, гулкие взрывы со стороны железнодорожной станции застали генерала Домосоенова уже на берегу. Он на мгновение остановился и замер. А когда понял, что рвутся эшелоны с боеприпасами и вооружением, торопливо сел в автомобиль, забыв про пароход, уехал в штаб.

Богнар посмотрел на часы. «Через двадцать минут пароход должен отойти. Время для встречи с Наумовым и Раушем давно прошло…» Глухая тревога охватила полковника. Он подал знак находившемуся поблизости офицеру. Тот подошел и доложил, что два часа назад Наумов и Рауш были в гостинице.

— Но это же два часа назад. А сейчас?

Офицер пожал плечами:

— За ним следит опытный агент… Во всяком случае, на пароход Наумов еще не садился.

Раскаты взрывов сорвали Богнара с места. Забыв расплатиться, он выбежал из «Поплавка», устремился на берег, вскочил в автомобиль и поехал в управление.

— Поднять по тревоге конный отряд полиции и оцепить район железнодорожной станции!.. — крикнул он дежурному офицеру, едва переступив порог кабинета. — Оперативную группу — на место происшествия!.. О ходе расследования докладывать мне через каждый час.

Дежурный по управлению доложил, что генерал Шатилов приказал бросить всю полицию на патрулирование в районах заводов, порта и по городу.

— Железнодорожные мастерские предусмотрены?

— Так точно, господин полковник.

— Черт! — Богнар метнул злой взгляд на дежурного. — Позвоните на Графскую пристань и узнайте, сел ли Наумов на пароход.

— Никак нет, господин-полковник, с Графской пристани только что сообщили, что Наумов в порту не появлялся. Однако ординарец с вещами там… Пароход только что отошел.

«Значит, Наумов должен был и собирался ехать, но ему что-то помешало, — подумал Богнар. — Помешало?.. Скорее всего он „опоздал“ из-за взрывов на железнодорожной станции. Видимо, он и не собирался садиться на пароход в порту… Да, конечно, если он замешан в этой диверсии, ему подготовлены условия для посадки на пароход вне порта. Благо, там Шорин и Журиков. Они не упустят его…»

И тут у Богнара родилась острая догадка: «Ведь штаб Кавказского фронта уже получил сведения о готовящемся десанте полковника Назарова, а донесение о предстоящей переброске боевого груза из Крыма через кавказские перевалы в армию генерала Фостикова не менее важно… И это донесение попытается передать Наумов!»

Богнар быстро набросал текст радиотелеграмм: «Сухум. Начальнику городской полиции. Прибывающий в Сухумский порт на английском пароходе „Адмирал Нельсон“ полковник Наумов — опасный большевистский агент. Прошу оказать помощь капитану Шорину в его аресте и доставке в Севастополь».

Другая была адресована коменданту порта подполковнику Дзюбе: «…начальник штаба войск юга России приказал: отряд особого назначения полковника Трахомова разгрузить сразу по прибытии в порт. Время выступления на перевал Марухский — по окончании разгрузки».

Третий гудок отдался в груди Тани ноющей болью. Она не могла оторвать взгляда от ворот, в которых должен был появиться Наумов, не заметила, как убрали сходни и пароход отчалил от пристани. Лишь увидев быстро увеличивающуюся полосу воды, поняла, что за этим бортом осталась ее тяжелая, тревожная жизнь, ее любовь… Тяжкая тоска до боли сжала сердце.

…От Балаклавы потянулся хребет ай-петринской Яйлы. Таня в глубокой задумчивости стояла на палубе. «Вдоль этих берегов мы плыли с Павлом Алексеевичем в Алупку, — думала она. — В тот день, когда он спас женщину от ареста, я поняла: с ним и только с ним могла бы найти дорогу на родину, домой. Как глупо… как все это несправедливо».

На море виднелась единственная точка. Она быстро приближалась. «Не мог он так вот просто оставить меня одну среди этих людей. Неужели что-то случилось? Эти взрывы, эта паника в порту…»

Точка на море обретала очертания катера.

«…Павел Алексеевич знает, кто мои родители и где они живут. Ему нетрудно будет найти меня. Он найдет меня!..» От этой мысли у нее родилась надежда, и она стала убеждать себя, что разлука их временная.

Послышалась команда:

— Слева по борту катер подает сигналы взять пассажира!

Таня снова посмотрела на приближающийся катер: там было четверо.

«Боже мой! Это ведь Павел Алексеевич!..» Она не могла сдержать слез.

…Перед ужином у капитана парохода офицеры тщательно брились.

Легкие дымчатые сумерки занавесили крымские горы, затянули море темно-синей пеленой. Павел и Таня медленно прохаживались возле салона.

— Мне тогда показалось, что я навсегда потеряла вас, — взволнованно говорила она. — Это было очень тяжело, Павел Алексеевич.

Он взял ее руку, горячую, дрожащую:

— Благодарю вас, Танечка. Может быть, мы не всегда будем рядом, но вместе будем всегда.

Взрыв на станции ударной волной обрушился на судьбу двух человек: генерала Домосоенова и полковника Богнара.

…Ференц Карлович поднял телефонную трубку.

— Слушаю вас, — недовольно буркнул он.

Послышался далекий взволнованный голос:

— Господин полковник, я не мог доложить раньше, телефонная связь была испорчена… Господин полковник, крупная банда напала на городскую тюрьму… Все политические заключенные бежали. Охрана тюрьмы…

Богнар бросил трубку, откинулся на спинку кресла и замер.

«Все!.. Это все! Могут простить десять… сто… промахов, но не таких! Теперь припомнят и расстрел штабс-капитана Логунова с войсковым старшиной Косарило!.. Впрочем, есть еще полковник Наумов. Он у меня почти в руках. Его арест и раскрытие связанной с ним подпольной организации может, пожалуй, отвести удар от меня».

Новый звонок телефона прервал его мысль.

— Говорит седьмой (это был его агент в аппарате зарубежной разведки). Подписан приказ. Полковник Гаевский должен завтра на рассвете арестовать вас.

Богнар машинально положил трубку на рычаг: «Вот теперь действительно все».

Кажется, Богнар знал, что ему делать. Он вызвал своего адъютанта.

— Катер на месте?

— Так точно, господин полковник.

— Держать его в полной готовности к выходу в море.

…Антон Аркадьевич наивно полагал, что взрывная волна не коснется его генеральского мундира. Но когда на следующий день он прибыл на службу, его в кабинете уже ждал генерал Анин. Он вежливо поздоровался и, извинившись за беспокойство, вручил приказ главнокомандующего об увольнении генерала Домосоенова в отставку и предоставлении ему возможности выехать в эмиграцию.

…Через час генерал Шатилов докладывал главнокомандующему:

— Петр Николаевич, скоропостижно скончался от сердечного приступа генерал Домосоенов Антон Аркадьевич. Перед смертью сказал: «Эмиграция? Нет, только Россия».

— Сердца всех нас устремлены к России, — задумчиво произнес Врангель. — Приготовьте приказ о награждении генерала Домосоенова орденом Николая-чудотворца первой степени за безупречное служение и преданность России.

— Он, вероятно, имел в виду иную Россию.

— Все равно. Пусть все считают, что он мечтал о единой и неделимой России.

— Разрешите, Петр Николаевич, доложить еще и о другом…

— Пожалуйста, Павлуша.

— Сегодня ночью я передал приказ арестовать полковника Богнара. В отделе и на квартире его не обнаружили. Исчез и его катер.

Врангель безразлично отмахнулся:

— Ну и слава богу. Когда враги исчезают сами — это облегчает тяжесть борьбы и забот. К сожалению, это делают только слабые, недостойные враги.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В знойный полдень пароход вошел в Сухумскую бухту. Через иллюминатор был виден клин морской глади, отрезок пенящейся береговой линии и утопающие в зелени улицы города. Павел Алексеевич неторопливо застегнул мундир, поправил кобуру нагана.

— До обеда жди меня здесь, — сказал он Саше. — Если не вернусь, отправляйся со всем нашим скарбом в комендантский взвод.

— Слушаюсь, Павел Алек… извините, господин полковник.

Наумов улыбнулся.

На палубе возле капитанского мостика стояли Трахомов и чиновник в кремовом костюме из легкого твида. Был он со стороны чем-то похож на трость с массивным набалдашником — сам тонок, а голова крупная, тяжелая.

— Кавказ, — убежденно говорил Трахомов, — это когда все клокочет: в море, в горах и в душах людских. Это как на картине Айвазовского «Буря у берегов Абхазии» или у Лермонтова в поэме «Мцыри».

Наумов подошел к ним, поздоровался.

— А-а! Павел Алексеевич!.. Рад тебя видеть. Знакомьтесь. — Трахомов положил руку на плечо Наумову и повернулся к чиновнику: — Это мой разлюбезный друг Павел Алексеевич Наумов. Больше о нем добавить нечего. Серого происхождения человек. А вот день не вижу — тоской исхожу. Не ценит этого, сукин сын.

Человек в костюме из твида представился полковнику:

— Весьма рад познакомиться с вами, Павел Алексеевич. Юрисконсульт министерства иностранных дел Мышлаевский Зиновий Акимович.

Трахомов счел нужным добавить:

— Зиновий Акимыч — человек благородных кровей. Их высокопревосходительство генерал Мышлаевский — его непосредственный производитель. Правильно я говорю, нет?

Губы Мышлаевского дрогнули, вытянулись, но он промолчал.

«Не тот ли это генерал Мышлаевский, что возглавлял во время германской войны комитет по металлургической промышленности?» — подумал Наумов и решил спросить об этом, чтобы сгладить неприятное впечатление от трахомовского откровения.

— Имя вашего батюшки часто упоминалось на страницах газет, когда публиковалась информация об особом совещании по обороне. Если это он…

— Он самый. Мой родитель, знаете ли, мечтал видеть сына в мундире генерального штаба с серебряным аксельбантом, но судьбе угодно было напялить на меня сюртук главного инженера Бочманского завода товарищества «Эмиль Липгарт», и, как знать, если бы не эта российская гекатомба…*["254]

Однако господин Мышлаевский не счел нужным говорить об утраченных надеждах и, повернувшись к берегу, задумчиво сказал:

— Абхазия… Владение светлейшего князя Шервашидзе.

— Дерьмо, а не человек, смею вам заметить, — вспыхнул вдруг Трахомов. — Коровий помет: в сыром виде долго воняет, в сухом — быстро сгорает… Когда бросишь в огонь. Сам не воспламенится.

— Что это вы на него так? — осуждающе спросил Наумов.

— Князь, особенно если это крупный владетель, должен быть предводителем войска, а не собутыльников. Он должен драться против большевиков, а не оплакивать пьяными слезами крах самодержавных устоев. Верно я говорю, нет?

Пароход подошел к рейду — месту якорной стоянки. Старший помощник скомандовал:

— Отдать якорь!

Послышался стук скинутых стопоров, цепь загрохотала в клюзах, раздался гулкий плеск воды от падающего якоря… К борту подошло несколько магун,*["255] рейдовый катер прибуксировал лихтер.*["256] Как только закончили «травить» якорь, они начали швартоваться под погрузку.

«Странно, — подумал Наумов, — по приказу пароход должен приступить к разгрузке не сразу по прибытии, а с наступлением темноты. Что бы это могло значить?»

Это было тем более непонятно, что рядом на рейде загружалось американское судно «Фабари». То самое судно, которое недавно доставило в Севастополь из Нью-Йорка четыреста тридцать шесть пулеметов «кольта», более трех тысяч винтовок, два с половиной миллиона патронов и большое количество военного имущества. Теперь его люки, словно пасти морского чудовища, заглатывали в свое чрево штабеля ценных сортов леса, ящики ароматного грузинского чая, рулоны ковров, паласов и тюки золотого руна.

Видно было, что на «Фабари» торопятся закончить погрузку, но перевозка товаров от грузовой пристани к пароходу тормозится из-за нехватки рейдовых катеров, баркасов, лихтеров, шлюпок, магун. И несмотря на это, часть их перебросили для разгрузки парохода под трехцветным флагом России… «Неужели время выступления колонны изменилось?»

На борт поднялся сухопарый офицер. Его сопровождал молоденький подъесаул.

— Начальник перевалочной базы подполковник Дзюба, — с достоинством представился офицер. — С благополучным прибытием, господа.

После обмена приветствиями Мышлаевский спросил:

— Вы, подполковник, первый, кого мы увидели на земле древней Колхиды. Простите, пожалуйста, нас: чем она сейчас живет?

Дзюба поморщился, поежился, будто его заставляют съесть зеленую сливу.

— Плохо говорить о плохом, господа.

— И все-таки, очень коротко…

Комендант картинно развел руками:

— Ну какое, скажите, нормальное правительство может заключать дружественные договоры и с англичанами (они стремятся колонизировать страну), и с крымским правительством, и с Советской Россией?

— С Советской Россией? — опешил Трахомов. — Да это же… — последовал яростный мат.

Мышлаевский медленно повернулся, осуждающе покачал головой:

— Все, что вы этим сказали, не раскрывает существа дела. Но если вы желаете знать, то могу вас информировать, — сказал он и, не ожидая ответа, продолжал — Седьмого мая сего года между так называемой ЭР-СЭ-ФЭ-СЭ-ЭР и Грузией заключен мирный договор. Ной Жордания взял на свое правительство обязанность разоружать и интернировать в концентрационные лагеря наши войска, находящиеся в Грузии, а также обязался удалить из страны английские войска.

Трахомов ошеломленно молчал.

— Но вы, господа полковники, не должны отчаиваться, — продолжал Мышлаевский. — Я верю не в Жордания, подписавшего договор, а в Ноя Жордания, сказавшего на Учредительном собрании Грузии: «Запад или Восток — вот вопрос, который поставлен перед нами, и здесь колебания невозможны… Поэтому я здесь должен решительно заявить: предпочту империалистов Запада фанатикам Востока». То есть большевикам, — уточнил Мышлаевский.

— Раз виляет хвостом — продаст, — заключил Трахомов.

— Зачем? Проход отряда с оружием и боеприпасами через перевал согласован с правительством Ноя Жордания. Так что смело вперед…

Подполковник Дзюба с беспокойством слушал высокого чиновника из Крыма.

— Я это подтверждаю, господа, — воскликнул он, едва Мышлаевский закончил. — Мной получены все необходимые санкции.

— Ну, и слава богу, — успокоился Трахомов. — Что вы еще нам расскажете?

Подполковник посмотрел на Мышлаевского. Наумов воспринял его взгляд как стремление узнать, не слишком ли высокие сферы он подверг критике, свалив их к тому же в одну кучу. Не уловив одобрения, Дзюба опустился пониже:

— А послушайте, о чем ведут разговоры в салонах грузинских князей. О судьбах родины? Нет! О последнем представлении кинематографа, о популярности и ангажементах киноактера Макса Линдера. В России господствует пролетариат, а здесь — грузинская богема.

Зиновий Акимович недовольно поморщился и поднял перед собой удивительно длинный и тонкий палец. Будто дирижер, который, услышав фальшь, останавливает игру оркестра.

— Богема — не пролетариат. Мне, господа, хотелось…

Трахомов беззастенчиво перебил его:

— Меня, подполковник, интересуют не салоны князей, а военно-политическая обстановка в Грузии.

Подполковник, почувствовав в голосе старшего по званию твердость, подтянулся и стал докладывать по-военному, коротко и четко:

— Коммунисты, господин полковник, начали действовать нагло, в открытую. В ряде районов они подняли восстание, в Южной Осетии объявили Советскую власть. В Батуме большевики взорвали английский пароход «Свет», который готовился отойти в Крым с грузом бензина и нефти.

— «Свет» — английский пароход? — удивился Наумов. С каких это пор?

— Англичане купили его у генерала Томилина.

— Разве у него был собственный пароход?

— Конечно, нет. Генерал Томилин, скажу я вам, господа, умнейшая голова.

— Пройдоха, каких свет не видывал! — умозаключил Трахомов. — Верно я говорю, нет?

Подполковник не счел нужным продолжать этот разговор. Он доложил, что конный состав с вьюками сейчас будет подан к пристани, и попросил как можно скорее закончить разгрузочные работы.

— Честь имею, господа. — Комендант четко повернулся и легко сбежал по забортному трапу.

Такая поспешность обеспокоила Наумова. «Надо, что бы грузинские товарищи немедленно взяли под наблюдение движение колонны и действовали, исходя из конкретной обстановки», — решил он.

К Трахомову подошел старший помощник капитана и, небрежно вскинув два пальца к козырьку фуражки, сообщил:

— Выгрузка разрешена, сэр. Я распорядился работать двумя «стрелами». Как только концы грузовых шкентелей соединят, можно приступать.

Павел Алексеевич перевел слова старпома и спросил, чем вызвана эта спешка.

— На пароходе обнаружены большевистские листовки. Капитан решил как можно быстрее завершить все работы и покинуть берега Грузии.

— I am ghocked! *["257] — сокрушенно воскликнул полковник Наумов.

— I hope, you will get on all right.*["258] — Старпом отдал честь и удалился.

Наумов рассказал о случившемся.

Мышлаевский недовольно поморщился.

— В сложившейся острой военно-политической обстановке нельзя допустить, чтобы оружие и боеприпасы попали в руки грузинских большевиков. В этом нам могут помочь господин Тимошенко и генерал Султан Шахим-Гирей.

— Вот как? — зло произнес Трахомов. — Мы, как последние идиоты, в глубокой тайне разрабатывали план операции, чтобы, не дай бог, не узнали об этом «тифлисские сидельцы», и вот извольте: милости просим, будьте гостем.

— Вы меня не поняли, полковник. Если большевики действительно имеют успех в Грузии, то не исключен и прорыв их войск из России. В этих условиях «тифлисские сидельцы» будут вынуждены искать иного убежища. Где?.. — Мышлаевский сделал паузу. — Конечно же, в Крыму. Но ведь для этого им надо хоть чем-то реабилитировать себя. Вы поняли мою мысль?

— Слушайте, господин советник. У меня есть конкретная задача. Я не имею полномочий вести переговоры с кем бы то ни было.

Советник медленно перевел взгляд с гор на Трахомова и твердо сказал:

— А я имею такие полномочия, полковник. Моя миссия в Грузии в том и заключается, чтобы склонить господина Тимошенко к объединению усилий в борьбе за поруганную мать-родину.

«Откуда у него эти полномочия? — удивился Наумов. — Неужели приказы главнокомандующего генерала Врангеля корректируются председателем правительства господином Кривошеиным?.. Надо во что бы то ни стало устранить этого советника, а то он может спутать нам все карты».

— В случае благополучного исхода переговоров, — продолжал Мышлаевский, — генерал Султан Шахим-Гирей приведет в «Армию возрождения России» свое пятитысячное войско. И уж случись беда — поможет вам.

— За помощь благодарствую, но не нуждаюсь, — уже на ходу буркнул Трахомов. — А переговоры свои ведите. Но если эти господа узнают о нашем отряде, то я буду докладывать главнокомандующему о разглашении вами военной тайны.

Наумов пошел вслед за Трахомовым.

— Матвей Владимирович, разрешите доложить.

— Докладывай, но если вздумаешь подпевать этому набалдашнику — взнуздаю так, что кровью захлебнешься.

— Напротив!.. — доверительно начал Наумов. — Я считаю, что его действия могут помешать нам выполнить приказ главкома…

— Э-э, — перебил его Трахомов, — беда в том, что я этого сукина сына знаю и он действительно выполняет задание правительства. А не то я бы ему давно гранату в зад — и взорвал.

— И еще одно, Матвей Владимирович. Разрешите нам с Татьяной Константиновной уже сейчас сходить по делам в порт — оформление пропусков, документации на груз, бескарантинный проход через город и прочее.

Трахомов согласился.

А в это время на палубу вышли капитан Шорин и Журиков. Они внимательно посмотрели на стоящих офицеров и остановились.

— Вот он! — возбужденным шепотом сказал Журиков. — Слава те господи! Что будем делать, господин капитан?

— Мило разговаривать. Приведи себя в порядок, а то заерзал, как черт на сковороде, — недовольно буркнул Шорин. — Пойдешь за ним в город. У него может быть явка. Я зайду к диамбегу, чтобы привлечь к операции местные органы.

У мачты, от которой тянулись грузовые стрелы, заработала лебедка. Стальной трос-шкентель полез вверх. Разгрузка оружия и боеприпасов началась. А на берегу возле грузовой пристани уже стояли кони с вьюками.

Первой была загружена моторная фелюга, на ней Наумов и Таня поехали на пристань. В управлении порта они задержались недолго. С помощью подполковника Дзюбы все документы на выгрузку военного имущества, бескарантинного прохода личного состава отряда через город и другие вопросы были оформлены вне очереди и быстро.

— У нас, Танечка, есть время подышать воздухом древней Колхиды.

— С удовольствием, Павел Алексеевич. Я так счастлива…

На сухумской набережной было оживленно и шумно. Под легкими навесами дымились уличные шашлычные, распространяя острый запах мяса, лука, прихваченных жаром помидоров, на каждом шагу — многочисленные маленькие кофейни, возле которых покрикивали и постукивали щетками чистильщики обуви. По пыльной дороге проносились с окриками всадники. С душераздирающим скрипом и визгом медленно тащили арбу понурые буйволы…

Павел и Таня постояли у пальм с раскидистыми опахалами листьев, полюбовались дымчато-лиловыми горами, с вершин которых стекали к подножиям густые заросли лесов, прошлись по набережной до павильона, а затем завернули в духан.

В просторном духане на набережной недалеко от магазина Ачмиазова всегда можно заказать рыбной цохали и острый суп хаши. Но с особым искусством готовят здесь пеламуши — густую кашу из муки на молодом вине. С бокалом маджары это незаменимое блюдо.

День уже закончился, а вечер еще не начался. В это время можно и посидеть в тени с чашкой крепкого чая и трубкой с длинным чубуком, посмотреть на людей, подремать. Духанщик Гурам Шония любил эти минуты отдыха. В зале управлялся один Мухран — исполнительный, работящий.

Гурам Шония собрался было вздремнуть на коврике, когда у порога духана появился полковник и с ним девушка — сама Ажи, утренняя заря.

— Здравствуйте, батоно, — обратился Наумов к духанщику.

Тяжкая липкая дремота мгновенно испарилась. Гурам Шония вскочил, руки сделали гостеприимный жест, голова наклонилась в сторону двери.

— Ушубзиа,*["259] генацвалос, — произнес он гортанно. — Очен по-ожалста!

Павел и Таня вошли в духан и сели за столик возле прилавка. К ним подошел тонкий и гибкий абхазец.

— Иди, Мухран, займись шашлыками, я сам обслужу дорогой гост, — сказал духанщик работнику. — Что, пожалст, будыш заказывт?

— Вы можете предложить что-нибудь не столь жирное и не столь острое? — произнес Наумов слова пароля.

— Таких блюд в Абхазии не бывает.

— Тогда дайте что повкуснее.

— В Абхазии все вкусно, — широко улыбаясь, ответил духанщик. — Нэ-э беспокойт, одын мэнт, шенма мзем.*["260]

Он заторопился на кухню и, уже у самой занавеси, прикрывающей двери, остановился и, приложив руку к широкой, крутой груди, сказал:

— Зови, пожалст, меня дядя Гурам.

Дядя Гурам — бедный, веселый кинто — долгое время ходил от Очамчире через Сухум до Гудаут, торгуя всякой всячиной, а имел от этого пустую арбу да мозоль на горбу. Он предлагал товары всем, но кое-какие вещи прятал от посторонних глаз и передавал их, кому было велено, громко и задорно пел песни, и слушали его все, но кое-кто понимал их по-своему. Кинто Гурам Шония был связным подпольной партийной организации.

Однажды ему сказали: «Довольно тебе бродить, Гурам. Вот возьми деньги, купи себе участок в центре Сухума и построй духан. Нам нужно иметь там постоянно действующую явку с широкими целями». С тех пор дядя Гурам превратился в уважаемого в городе человека. Большие деньги — большое уважение, ну а если у человека еще и глаза улыбаются и душа поет…

Когда духанщик снова появился в зале, Наумов пригласил его к буфетной стойке:

— Отряд уже выгружается. Через несколько часов он уйдет из города. Я выступаю с отрядом. Могу я в течение получаса встретиться здесь с представителем подпольного центра?

— Нет, надо немного ждать.

— Хорошо, я буду в продовольственном управлении порта. Пусть спросят меня там.

— Будыт сделн, домиджэрэ.

— Теперь слушайте внимательно. С нами на пароходе прибыл представитель крымского правительственного сената некто Мышлаевский Зиновий Акимович…

Наумов коротко воспроизвел разговор Трахомова с Мышлаевским и выразил свои опасения:

— Мы не должны допустить его встречу с бывшими членами Кубанской рады Тимошенко и Султан Шахим-Гиреем. Вы сможете взять на себя эту задачу?

— Будыт сделн.

— И еще одно, дядя Гурам. Эта девушка — моя невеста. Можно попросить вас приютить ее на несколько дней до моего возвращения?

— Дядя Гурам все сделт. Нужно? Можно!

— Благодарю вас.

Павел вернулся к столу и сказал:

— Вам, Танечка, придется несколько дней побыть здесь. Духанщик дядя Гурам добрый человек. Он приютит вас до моего возвращения.

— Я одна не останусь! — испуганно воскликнула Таня. — Я хочу с вами.

— Это невозможно. В горах на перевале придется пробиваться с боями… Это опасно.

— Опасно?.. Но ведь и вас могут убить!.. Нет-нет, Павел Алексеевич, я поеду с вами.

Этот порыв тронул Павла. Он благодарно пожал ее руку и как можно мягче сказал:

— Так надо, Танечка. Прошу вас поверить. Все будет хорошо.

Духанщик принес Наумову и Тане чалагаджи, поставил на стол кувшин вина. Стенки кувшина отпотели — до того вино было холодным.

— Пожалст, генацвалос, сам лучш блюд, шенма мзем.

Таня была серьезна, сосредоточенна. Она едва дотронулась до чалаганджи и положила вилку.

— Я ничего не понимаю, Павел Алексеевич. Вы сказали, что вернетесь. Значит, вы будете возвращаться в Крым? Или решили остаться в Грузии? И почему вы не говорили об этом на пароходе?

— Это решение, Танечка, возникло только в связи с напряженной обстановкой в Грузии. Идти вам с отрядом слишком рискованно… А когда я вернусь, мы посоветуемся и решим, как нам быть дальше.

Таня сквозь слезы улыбнулась и потеплевшим голосом сказала:

— Хорошо, Павел Алексеевич, я буду вас ждать. Я не уеду отсюда, пока вы не вернетесь.

— Я сейчас провожу вас, Танечка, до магазина Ачмиазова. Вы с него начнете и, не торопясь, походите по сухумским магазинам. Мало ли что нужно купить женщине. Затем вернетесь в порт. Отряд уже уйдет. Доложите коменданту, что вы отстали. Ему известно, что время выступления отряда изменено, а личный состав об этом не предупрежден. Поэтому ваше опоздание вполне оправдано.

— А он меня не арестует?

— По существующему положению комендант должен отправить вас с очередной партией в Крым. Комплектование ее закончится через десять дней. Попросите у него разрешения пожить это время на частной квартире. Ее вам найдет дядя Гурам.

Наумов постучал вилкой по кувшину. К столу подошел духанщик. Павел, щедро расплатившись, напомнил ему:

— Так вы уж, пожалуйста, подберите комнату на неделю в хорошей семье. Татьяна Константиновна будет ждать у дежурного помощника коменданта. До свидания.

— Будыт сделн. Заходыт, пожалст.

Павел и Таня дошли до магазина Ачмиазова, попрощались, и Наумов направился в порт.

…Капитан Шорин представился дежурному по управлению полиции и попросил помощи для ареста опасного агента большевиков. Толстый одноглазый капрал молча выслушал его, пожал плечами и, указав пальцем на скамейку, стоящую у глухой стены, подошел к кабинету диамбега. Он долго поправлял чоху, подтягивал ноговицы, прислушивался, вздыхал, несколько раз брался за ручку, но войти не решался.

Шорин нервничал, просил, уговаривал. Наконец он попытался сам открыть дверь, но капрал перехватил его руку и так сжал, что офицер громко выругался.

Дверь резко открылась. На пороге появился сам диамбег. Его высокий, изогнутый и тонкий, как лезвие хорасанской сабли, нос, большие навыкате глаза и размашистые, как крылья орла, брови производили сильное впечатление. Это был капитан Дзидзигури.

— Заходите, я вас слушаю.

Диамбег внимательно выслушал представителя крымской контрразведки, дернул за шарик, висящий на веревке за его спиной. В дежурной комнате раздался звон колокольчика. В кабинет робко вошел капрал. Он был чем-то похож на кота, который не знает, что будет делать хозяин: гладить или бить?

— Принесите радиограмму из Севастополя от полковника Богнара.

Капрал достал из папки бумаги и положил на стол.

— Я ее еще не успел сдать.

Дзидзигури перечитал радиограмму и так глянул на капрала, что тот съежился.

— Поднять по тревоге дежурное подразделение!

Капрал, не повторив приказа, выскочил из кабинета. И почти сразу в дверях появился Журиков.

— Они были в духане. Наумов и духанщик о чем-то совещались. Потом…

— Стоп! — оборвал его диамбег. — Кто с ним?

— Врач Строганова, вроде бы его невеста.

— Что «потом»?

— Она осталась в магазине возле духана, а он пошел в порт.

Реакция диамбега была мгновенной.

— Даю вам двух сотрудников, арестуйте даму. — Он повернулся к Шорину. — Мы с вами займемся Наумовым… Они будут переданы в ваше распоряжение несколько позже, после моего доклада начальнику управления. — И снова вопрос Журикову: — А эта Строганова — красивая девица?

Журиков оживился:

— И-и, прямо скажу-с, красавица писаная, ходил, бывало, за ней, любовался лицом и статью.

— Стоп! Запомните, господин Журиков, если краса этой девицы хоть немного потускнеет, то я сделаю вас глухонемым. Не дотрагиваться до нее ни рукой, ни голосом, поняли?

— Так точно-с, господин капитан, как не понять. Свеженькое мясцо всегда вкуснее будет-с. Не извольте беспокоиться.

…Предупредительность продавцов приятно поразила Таню. Перед ней выкладывали все новые — одно другого лучше — платья, куски тканей, привлекательные украшения, словом, все лучшее и сравнительно недорогое. А когда, потратив массу времени, она определила, что ей необходимо, продавцы дружно заявляли, что это их подарок.

— Бери, пожалст, генацвалос нана. За-ачем обидыш.

Стоило времени и настойчивости, чтобы уплатить наконец за товар. Таня вышла из магазина, и… в груди ее что-то оборвалось.

Перед ней стоял тот самый севастопольский плюгавенький шпик. Не было только усиков. Рядом с ним — два грузинских полицейских.

— И-и, — обрадовался Журиков, — мое вам почтение-с, Татьяна Константиновна. Вот и пришлось свидеться-с. Вы арестованы.

— Арестована? Позвольте, за что?..

В глазах Тани отразилась растерянность, а по мере того как в сознание проникал нелепый смысл происшедшего, ее охватывал ужас.

— …Вы не имеете права… — шептали ее побелевшие губы.

— Не извольте беспокоиться-с, — угодно, но с ехидцей проверещал Журиков, — причину ареста вам предъявят, где следует…

Таня не слышала, что говорил ей этот человек, не могла собраться с мыслями…

Мимо на взмыленных конях проехали всадники, оставив на дороге розовые клубы пыли, со стороны пристани слышались звуки чонгури, они сливались с чистым голосом певца. И никому — ни всадникам, ни матросу, ни поющему человеку — не было дела до того, что здесь, рядом, так неожиданно немыслимая беда раздавила светлые надежды Тани.

…Диамбег вошел в кабинет коменданта порта твердо, как свой человек, оживленно поздоровался и сразу перешел к делу:

— Мной получен приказ арестовать полковника Наумова, если он появится на территории Грузии. Я должен доставить его обратно в Севастополь.

Вошедшему вслед за ним Шорину не понравилась попытка диамбега взять все на себя: «Мной получен… Я должен…»

— Я протестую! — возмутился капитан Шорин. — Мы его выследили, мы его и возьмем. Вы должны лишь помочь нам.

— Стоп! — Дзидзигури подошел вплотную к капитану. — Вы кто?

— Помощник начальника сыскного отдела управления контрразведки Крыма.

— Какого государства? Вот-вот, а здесь Грузия. Предъявите визу на въезд. Нет?

Контрразведчик растерялся.

Дзидзигури снисходительно улыбнулся.

— Арестованного я обязан передать военному коменданту для последующего препровождения в Севастополь. Но… — Он резко повернулся к подполковнику Дзюбе: — Вы не возражаете, если я передам арестованных представителям крымской контрразведки, а не вам?

— Ради бога. У меня и своих забот хватает.

— Это уже решение союзника, а не противника, — обрадовался Шорин. — Очень…

— Стоп! — И, обращаясь к коменданту: — Господин подполковник, где сейчас Наумов?

— Кажется, он в продовольственном отделе.

— Вы не возражаете, если мы арестуем его в вашем кабинете?

Подполковник Дзюба недовольно скривился, щелкнул пальцами, но Дзидзигури не дал ему высказать свое мнение.

— Внешне это будет выглядеть вполне пристойно, — сказал он. — И если вы не желаете быть свидетелем, найдите повод удалиться, как только он войдет.

Комендант позвонил дежурному:

— Пригласите ко мне полковника Наумова. Ему звонят из города.

Павел Алексеевич вошел в кабинет, поздоровался и, увидев двух капитанов — русской и грузинской полиции, бросил взгляд на телефон — трубка его лежала на рычаге. Наумов все понял: это — арест. Он машинально оглянулся. Сзади у двери стояли двое полицейских, направив на него наганы…

— По какому праву? — резко спросил Наумов.

Ответил капитан Шорин:

— Вы арестованы, как агент красной разведки.

Наумов гневно глянул на него:

— Вы, капитан, думаете, что говорите?.. За такие слова платят головой!

— Ну что вы, господин Наумов, я ведь только выполняю приказ полковника Богнара.

— Ференца Карловича? — удивился Наумов. — Позвольте усомниться. Мы с ним добрые приятели, и смею…

— Стоп! — оборвал его Дзидзигури. — Арестованный ничего не смеет.

Он сорвал с Наумова погоны, надел наручники.

— Доставить арестованного в отдел, — приказал он полицейским. — Я буду через полчаса.

Возле дверей Наумов остановился и обратился к Дзюбе:

— Прошу вас, господин подполковник, сообщить о моем аресте Татьяне Константиновне Строгановой. Она — моя невеста. И пусть ординарец, рядовой Гонта, находится пока с ней. — Наумов повернулся к капитану Шорину. — И если в отношении подполковника, — он кивнул в сторону, — это просьба, то вам — повеление. В самое ближайшее время вы раскаетесь, что были участником этого недоразумения.

Капитан Дзидзигури сам лично проинструктировал караульных о порядке содержания арестованных под стражей. Врач Строганова и ординарец Гонта были помещены в комнате для задержанных возле дежурного, а Наумов в каменном домике, стоящем в глубине двора, под охраной усиленного поста.

Вернувшись в свой кабинет, Дзидзигури пригласил к себе Шорина и Журикова:

— Вам, господа, предоставляется право выбора: выехать в Севастополь тем же пароходом, которым вы прибыли, или на французском судне «Вальдек Руссо». Оно отходит из Потийского порта завтра утром.

— На французском, — торопливо подсказал Журиков, — только на французском, господин капитан. На английском мы сами можем оказаться арестованными.

Это желание устраивало Дзидзигури, но он не торопился соглашаться. Долго ходил по кабинету, что-то прикидывал около карты, копался в блокноте, вздыхал, качал головой и наконец сказал:

— Ну, ладно. Даю вам катер и двух сотрудников для сопровождения. Выезжаем вечером, позже можете не успеть.

Диамбег протянул руку и дернул за шнур. В приемной раздался звонок. На пороге появился молодой офицер.

— Дежурному катеру быть готовым к выходу в рейс на Поти.

Поручик повторил приказ и вышел из кабинета.

— Благодарствуем-с, господин Дзидзигури, — просвиристел Журиков.

— Вы, господин диамбег, в значительной мере облегчили нам выполнение оперативного задания, — поддержал Шорин. — Очень вам благодарен. Мы будем докладывать, что…

— Стоп! — остановил Дзидзигури капитана. — Я просто хочу быстрее избавиться от ваших опасных арестантов. Если портовые рабочие узнают, кто сидит у нас в каталажке, — могут возникнуть серьезные неприятности… На катер выезжаем в следующей очередности: вы, капитан, доставите госпожу Строганову и солдата. Я лично буду сопровождать полковника со своим конвоем. Порознь, так вернее.

— Позвольте-с, — возразил Журиков, — вернее, если я буду вместе с вами сопровождать Наумова.

— Слушай, господин Журиков, свое мнение следует выражать там, где в нем нуждаются.

Журиков попытался возмутиться, но под кинжальным взглядом диамбега съежился и выскользнул из кабинета.

Светлая лунная ночь. Темно-серый купол неба усеян блеклыми мерцающими звездами. Посередине двора видны пролетка и фаэтон, а возле открытых ворот — группа людей с оседланными конями.

Из каменного домика, стоящего в углу двора, вывели Наумова. В то же время на крыльцо вышли в сопровождении толстого одноглазого капрала Таня и Саша. Увидев Наумова в наручниках и без погон, она вскрикнула и бросилась к нему.

Полицейский преградил ей путь. Таня застыла на месте. Капрал взял ее под руку и отвел в пролетку. Туда посадили и Сашу.

На крыльце появился капитан Дзидзигури. Высокий, плечистый, он широко расставил ноги, не спеша осмотрелся и скомандовал:

— По коням!

Полицейские вскочили в седла, приосанились. Пролетка тронулась к воротам. За ней пристроились двое всадников.

Как только они выехали, Наумова посадили в фаэтон. На переднем сиденье было двое — толстый одноглазый капрал и молодой парень с огромной копной волос.

Дзидзигури вскочил на подножку:

— Вперед!

Катер стоял у деревянного причала. Слышался тихий шум двигателя. На берегу маячили конвоиры и Шорин с Журиковым. Едва Наумов вышел из фаэтона, Журиков, взвизгнув от радости, подскочил к нему и схватил за лацкан мундира.

— Ай-яй-яй, господин Наумов, так обмануть всех. Его высокоблагородие полковник Богнар уже ждут-с встречи с вами.

Наумов неожиданно схватил шпика за грудки и, приподняв перед собой, с силой отбросил его. К Наумову подбежал полицейский и поднял плеть. Однако жест диамбега остановил его.

— Поручик, возвращайтесь со своими людьми в управление. Я сам отправлю катер. Выполняйте.

Полицейские сели на коней, построились. Поручик скомандовал:

— Рысью, ма-ар-ш!

Подождав, пока полицейские уехали, Дзидзигури сказал Наумову:

— Ваша несдержанность возмутительна. Следуйте на катер.

Его сопровождали капрал и молодой чубатый полицейский. Вслед за ними на борт поднялись капитан Дзидзигури и Шорин с Журиковым.

Катер без света отчалил от берега. Небо неожиданно затянуло тучами, и от этого стало душно. Вздыбленный берег оставлял за кормой на темной воде черную тень.

Некоторое время ехали молча. Капрал с чубатым парнем расположились на корме. Возле них ерзал Журиков. Два члена экипажа, возившиеся на носу катера, пригласили туда на свободное место Шорина.

Павел сидел в глубокой задумчивости рядом с диамбегом. Он понимал, что положение его безнадежно. Может быть, в Поти, оставшись с богнаровцами, он сумеет что-либо предпринять.

Неожиданно перед его глазами мелькнула черная тень, послышался стук и затем глухой стон. В тот же момент за его спиной раздался короткий душераздирающий крик Журикова, и сразу же — надрывный, приглушенный хрип. И все смолкло.

— Привяжите к ним груз — и за борт, — распорядился Дзидзигури. — Море следов не оставляет.

Павел не сразу понял, что произошло. Лишь когда капитан Дзидзигури достал из кармана ключ и снял с него наручники, у Павла шевельнулась догадка, в которую он боялся сразу поверить.

— А теперь, Павел Алексеевич, давайте поговорим о делах, — сказал Дзидзигури. — Я представитель подпольного центра Абхазии.

Он назвал пароль и протянул руку:

— Давайте знакомиться, Сандро Георгиевич.

Павел крепко сжал его руку.

— Извините, Сандро Георгиевич, но говорят, что каждая секунда страшного неведения уносит год жизни… — Он кивнул в сторону кубрика, куда поместили Таню (а с ней и Сашу), чтобы она не видела смерти агентов Богнара.

— С ними все в порядке. Давайте поговорим.

— Тогда о главном. С прибывшего в Сухумский порт парохода разгружаются оружие и боеприпасы, предназначенные для «Армии возрождения России».

— Знаю, Павел Алексеевич…

Послышался чей-то голос:

— Справа по борту — сигнал!

— Это за мной, — сказал Дзидзигури.

Мотор заглох, катер остановился. Сандро Георгиевич продолжал:

— Мы получили приказ товарища Кирова — военное имущество этой колонны передать грузинским партизанам.

— Его еще надо взять.

— Нам важно знать построение колонны и меры боевого обеспечения.

Наумов подробно рассказал о составе отряда, маршруте движения, обо всем, что интересовало Дзидзигури.

— Отлично, Павел Алексеевич, такой отряд легче разгромить в Келасурийском ущелье.

К борту катера пришвартовалась моторная лодка. Дзидзигури поднялся.

— Мне пора возвращаться. А вам, Павел Алексеевич, необходимо немедленно отправиться в Ростов. Это приказ товарища Артамонова. На катере вас доставят в Новороссийск. Одежду и документы вы получите там. До свидания, Павел Алексеевич.

— Торопитесь, Сандро Георгиевич, полковник Трахомов идет форсированным маршем.

— Не беспокойтесь. Колонна идет, всадники скачут.

Дзидзигури пересел в моторную лодку. Вслед за ним катер покинули капрал и молодой чубатый полицейский.

Едва моторка отвалила от катера, Павел кинулся в кубрик. Таня сидела в углу, обхватив руками низко склоненную голову, Саша — напротив.

— Танечка, — тихо позвал он.

Она замерла… Павел подошел, сел рядом, обнял. Таня испуганно взглянула на него и, уткнувшись в плечо Наумова, горько, по-детски, расплакалась.

Саша, будто не веря в происходящее, горячо зашептал Наумову:

— Нам почудилось, Павел Алексеевич… Мы слышали… Мы подумали…

— На войне, Саша, всегда кого-нибудь убивают. И если живы мы, значит, мертвы наши враги… Ну-ну, Танечка, успокойтесь, все в порядке. Сей вражеский «корабль», друзья мои, захвачен силами революции, и мы держим курс к берегам свободной России…

В каюту заглянул капитан катера:

— Прошу прощения, Павел Алексеевич. Сейчас будем ужинать али как?

— Чем быстрее, тем лучше. Иди, Саша, помоги товарищам.

Саша стремглав бросился из кубрика.

Павел бережно взял Таню за плечи.

— Теперь мне будет тяжелее и сложнее жить, — тихо сказала Таня. — Мне будет страшно потерять вас.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Упругие порывы ветра занесли на улицы Ростова аромат луговых трав Задонья. На Таганрогском проспекте зажглись газовые фонари и нанизали на тротуар тусклые купола света. Мимо гостиницы «Палас-отель», в здании которого разместился штаб Кавказского фронта, процокал ночной конный патруль и свернул на Пушкинскую улицу, в сторону вокзала.

У подъезда штаба остановился великолепный «роллс-ройс». Из него вышел начальник разведывательного управления фронта. Он быстро поднялся по лестнице и, ни на кого не глядя, прошел в кабинет командующего войсками Кавказского фронта Гиттиса.

Комфронта приветливо встретил Бориса Владимировича Артамонова, пригласил сесть.

Тонкого сукна френч с накладными карманами и высоким отложным воротником подчеркивал выправку кадрового офицера. На его крупном, немолодом уже лице отражались озабоченность и внимание.

В кабинете был начальник оперативного отдела Михаил Иванович Горюнов.

Уловив во взгляде Артамонова недоумение, командующий объяснил:

— Начальник штаба срочно вызван в Екатеринодар. Вы не возражаете, если рабочую карту и запись сведений будет вести Михаил Иванович?

Артамонову оставалось лишь согласиться.

Горюнов тщательно вытер платком аккуратно подстриженные усы, бороду и откинулся на спинку кресла, давая понять этим, что вряд ли будут сообщены сведения, которые потребуется наносить на карту и записывать. Но первая же фраза Артамонова заставила начопера насторожиться.

— В штабе генерала Шатилова появилась копия нашего секретного документа о расположении частей и соединений Красной Армии на Кубани, — спокойно сказал он. — Наша задача — раскрыть агента, а быть может, и агентурную сеть, в ближайшие дни.

— Агент? — удивился Горюнов. — Вы не преувеличиваете, Борис Владимирович?

— Больше того, этот агент сообщил в ставку Врангеля, что к их операции «Мост» все готово.

Командующий поднял на Артамонова тяжелый взгляд.

— Операция «Мост», говорите?.. Тут уж и мне позвольте усомниться. Пока не забиты сваи, мост не наводится.

— Врангель приступил к «наводке» моста из Крыма на Дон.

— Любопытно. Я слушаю вас, Борис Владимирович.

Артамонов достал из папки разведывательную сводку и подошел к карте юга Украины и Северного Кавказа:

— В Керчи сосредоточен отряд особого назначения во главе с полковником Назаровым. Ему поставлена задача провести десантную операцию на северное побережье Азовского моря.

— Борис Владимирович, начните, пожалуйста, с боевого состава отряда, тогда сразу же станут ясны масштабы операции, — посоветовал командующий.

— Хорошо, вот его состав. Первый пеший казачий дивизион из трех сотен имеет пятьсот пятьдесят человек и четыре пулемета. Командует им войсковой старшина Руденков. Второй пеший казачий дивизион такого же состава под командованием войскового старшины Бударина. Офицерская рота — шестьдесят человек, кубанская сотня, команда разведчиков, партизанская сотня. В каждой из них по пять пулеметов. Далее инженерная сотня и комендантская команда. В отряде два трехдюймовых орудия, тридцать пулеметов, броневик «Дроздовец», грузовой автомобиль и радиостанция мощностью до двухсот километров. Общая численность отряда — одна тысяча пятьсот человек.

Артамонов сделал паузу, чтобы дать время оценить необычность состава кадрового формирования, перед тем как перейти к основной части доклада:

— В Керченский порт уже поданы два болиндера,*["261] две канонерские лодки «Живой» и «Стража» и стал на внешнем рейде миноносец «Жаркий». Сосредоточено до десятка мелководных катеров. Вот те объективные данные об этой операции, которыми мы располагаем.

— Разрешите, товарищ командующий, задать товарищу Артамонову несколько вопросов? — спросил Горюнов.

Артамонов упредил ответ главнокомандующего:

— Если позволите, я закончу доклад всех материалов, поступивших в последний момент. Будет понятнее роль и место отряда полковника Назарова в системе общей военно-политической обстановки на Северном Кавказе.

— Любопытно.

— Отряд полковника Трахомова, о котором я вам докладывал, разгромлен в Келасурийском ущелье, оружие и боеприпасы переданы в распоряжение Временного ЦК Компартии Грузии. Полковник Трахомов должен был координировать действия так называемой «Армии возрождения России» с группой войск особого назначения, которая в скором времени под командованием генерала Улагая высадится на Кубани с целью захвата казачьих областей. Поэтому важно было взять Трахомова живым. Но он в последний момент бросился в пропасть… А теперь разрешите доложить о боевом составе группы войск генерала Улагая и плане его кубанской операции.

Развернув изготовленный Наумовым схематический план операции улагаевской группы и зачитав ее численный состав, Артамонов сообщил о намерениях генерала Улагая.

Наступила напряженная тишина. Командующий фронтом медленно поднялся. Его большие серые глаза внимательно всматривались в линии побережья, огибающие Приморско-Ахтарск, охватывающие его с севера и юга обширные лиманы, которые как бы образовывали полуостров. Размеры этого участка местности позволяли произвести высадку армейского корпуса, а система лиманов надежно прикрывала фланги высаживающихся войск. От Приморско-Ахтарска тянутся железная и грунтовая дороги на Екатеринодар. «Район высадки выбран недурно», — думал командующий.

В нижней части карты был дан перечень боевого состава группы особого назначения. Командующий надел очки, пододвинул к себе карту. «Ого, набирается четыре дивизии. Это уже реальная сила, — прикинул он. — Главнее направление: Приморско-Ахтарск — Екатеринодар, вспомогательное: Новороссийск — Екатеринодар. Наконец „Армия возрождения России“ будет прорываться к столице Кубани из Баталпашинского отдела. А на Дону — Назаров. Смелый план».

— Что известно о времени высадки войск генерала Улагая? — спросил командующий.

— Точных сведений нет. Но уже известно, что отдан приказ Врангеля начать вывод кубанских казачьих частей из боя для приведения в порядок и переформирования, — ответил Артамонов.

«Значит, в какой-то мере кубанская операция ставится в зависимость от успеха Назарова на Дону, — размышлял командующий, глядя на карту Донской области. — Тут явное несоответствие: тактическому звену дается боевая задача оперативного масштаба. Все это, конечно, возможно, но ставить задачу на захват Донской области отряду в полторы тысячи человек… Это в военном отношении чистейшей воды авантюра. Конечно, они рассчитывают на мобилизацию казаков. Но если даже допустить, что условия для этого существуют, то формирование корпуса потребует много времени даже опытным мобилизационным органам».

Горюнов решительно отверг предположение Артамонова о действиях Назароза на самостоятельном направлении.

— У меня, Борис Владимирович, складывается мнение, — сказал он, — что отряд Назарова, если он высадится где-то между Мариуполем и Кривой косой, будет иметь иную задачу. Вот взгляните на карту. Второй армейский корпус генерала Слащова направляется вдоль побережья на Мариуполь. Ценой огромных усилий его сдерживают конный корпус Жлобы и сороковая стрелковая дивизия. Представьте теперь, что по их боевым порядкам наносится удар с тыла. Громятся штабы, узлы связи, нарушается система управления… Это, разумеется, облегчит прорыв слащовского корпуса в прибрежной зоне и развитие его наступления в общем направлении на Таганрог — Ростов. Мне думается, что такова идея боевой задачи отряда Назарова.

Командующий внимательно выслушал Горюнова и заметил про себя, что для внезапного удара с тыла высаживаться за семьдесят — сто верст — это далековато. К тому же для такой операции незачем было специально формировать отряд донских казаков. Легче бросить готовую кадровую бригаду.

«Странно, но Горюнов явно хочет убедить нас, что отряд Назарова на Дон не пойдет…» — раздраженно подумал Борис Владимирович.

— Мне хотелось, товарищ командующий, обратить ваше внимание на то, что отряд Назарова для длительных действий на отдельном самостоятельном направлении не подготовлен. Врангель надеется поднять верхушку донского казачества на восстание и создать на Дону барьер, под прикрытием которого развернуть широкие боевые действия на Кубани.

— Все это досужие домыслы. — Горюнов осуждающе покачал головой. — Вы же хорошо знаете, товарищ Артамонов, что банды на Кубани — это попрятавшиеся от возмездия в плавнях и лесах казаки. Не многим лучше — остатки белой армии, сведенные генералом Фостиковым в одно соединение… Разве на такие силы можно ориентироваться в серьезных делах?.. Нет, ваши выводы, Борис Владимирович, недостаточно мотивированы.

Свободно-полемическая оценка обстановки давала обильную пищу для размышлений командующего, и он не прерывал разговора.

«Нет, — думал он, — иметь тридцатитысячную армию и пытаться развернуть успешные боевые действия на трех расчлененных друг от друга обширных операционных направлениях — это Врангелю не под силу. Северная Таврия, Дон, Кубань — такое распыление сил для Врангеля смерти подобно…»

Командующий повернулся и открыл окно. В кабинет пахнула ночная прохлада.

— Я повторяю, Врангель возлагает свои надежды на восстание казачьей верхушки, — твердо сказал Артамонов.

Горюнов вскочил:

— А где она, эта казачья верхушка? Большая часть сгорела в пожаре гражданской войны, десятки тысяч эмигрировали в Турцию, Иран, страны Европы, а наиболее оголтелые бежали в Крым, в Грузию и продолжают борьбу до конца! Казачьи области давно очистились от контрреволюционной грязи, стали политически более однородными, стали советскими. Врангель не может не знать этого. И если он не авантюрист, то не станет взваливать на плечи своих войск явно непосильные задачи.

— Захват Дона, Кубани… — наконец заговорил командующий. — Все это столь нереально, что трудно поверить в существование таких планов.

— Однако существуют реальные планы десантных операций на Дон и Кубань, — заметил Артамонов. — И Врангель готовит свои войска к морскому десантированию.

— Это по вашим сведениям. Но достоверны ли они? — жестко сказал Горюнов.

Командующий жестом руки привлек внимание Горюнова и Артамонова к карте:

— Врангель, надо полагать, надеется на то, что в связи с переброской на Польский фронт Первой Конной армии и нескольких стрелковых дивизий наши, оставшиеся на Кубани, силы не смогут сдержать натиска его казачьих войск. Думаю, что он возлагает надежды и на морской флот стран Согласия, находящийся в Черном море. В этих условиях «черный барон», разумеется, может рассчитывать на временный успех. Поэтому-то мы и должны принять решение на контрдесантную операцию. И прежде всего — против отряда полковника Назарова.

Эти слова заставили начопера открыть коробку цветных карандашей, пододвинуть свою рабочую карту.

— Разгром отряда особого назначения полковника Назарова возложить на оперативную группу из состава тринадцатой армии…

Горюнов сокращенно записал на поле карты боевой состав оперативной группы: «Кав. бр., 2 Дон. див.».*["262]

— …Командующему войсками тринадцатой армии товарищу Эйдеману…

Начальник оперативного отдела наносил решение комфронта на рабочую карту и делал записи в тетради.

Гиттис подошел к Горюнову и, убедившись, что идея его решения нанесена правильно, заметил:

— Мы дадим Назарову оторваться от береговой зоны и утратить радиосвязь с кораблями. Азовская флотилия их отгонит. Врангель, убедившись, что отряд Назарова успешно продвигается вперед, бросит на Кубань крупные силы. Это, разумеется, ослабит его главную группировку в Северной Таврии и облегчит нам ее разгром.

— Кроме того, товарищ командующий, — воспользовался паузой Артамонов, — всякое наступление противника вызывает к действию скрытые силы контрреволюции. Это поможет нам быстрее выявить и ликвидировать эсеро-белогвардейские заговоры в Ростове, Екатеринодаре, а возможно, и в других городах.

— Возможно, — согласился командующий. — Кстати, а как мы сохраним секретность работы?

Артамонов провел ладонью по густым, жестким волосам.

— Я предлагаю план ликвидации отряда Назарова разработать не в штабе фронта, а в штабе тринадцатой армии. Ведь ответственность за эту операцию возложена на командарма товарища Эйдемана.

— Недурно. — Командующий встал. — Если нет вопросов, вы свободны, товарищи.

Артамонов подождал, когда Горюнов выйдет.

— Вы хотели еще что-то предложить? — спросил командующий.

— Да, — ответил Артамонов. — Чтобы ускорить раскрытие агентурной сети в Ростове, мы проведем, так сказать, «взрывную» операцию.

— В чем ее суть?

— Полковник Назаров после высадки будет устанавливать непосредственную связь со своими «опорными пунктами» на Дону. Вот мы и должны помочь ему в этом.

— Любопытно, — медленно произнес командующий войсками фронта.

Они снова сели за стол и углубились в работу.

Миноносец «Жаркий» вышел в Таганрогский залив. Прозвучал сигнал боевой тревоги. Матросы рассыпались по всему кораблю и через мгновение заняли места на боевых постах. Комендоры быстро сняли с механизмов наводки чехлы, навели стволы орудий на прямой выстрел по выплывшему из прозрачно-сизого марева хутору на берегу Кривой косы.

Полковник Назаров напряженно всматривался в знакомые с детства места, и тревожные чувства наполняли его. Здесь, на этом огромном клине земли, постепенно переходящем в узкую пятиверстовую стрелку, прошло его детство, здесь он знает каждую сажень берега, каждый фут дна. У западного основания Кривой косы, в устье извилистой речки Грузский Еланчик, широко раскинулась станица Ново-Николаевская. Там он родился. Встречал степные зарницы в дичьевых затубах, косил пахучую траву в луговых низинах, ловил в мелководных ериках раков. Его охватило нетерпение. Подумалось: «Вот подивятся станичники! Сын Кирилла Назарова объявился с войском, освобождение принес. Соберутся старики на майдане и станут выкрикивать: „Избрать Семена Назарова станичным атаманом!“ Нет, казаки, не для того пришел на Дон Семен Назаров. Быть ему наказным атаманом Войска Донского!»

Назаров осмотрел в бинокль береговую линию и удовлетворенно сказал есаулу Белашу.

— В таком мареве береговые посты красных вряд ли смогут определить, чьи корабли вошли в залив, а пока разберутся, мы успеем завершить высадку десанта на Кривой косе.

— Успеем, — уверенно сказал есаул. — Тут рукой подать.

Пройдя стрелку Кривой косы, миноносец стал против хутора Обрывного. Канонерские лодки «Живой» и «Стража», буксирующие болиндеры, отстали. Назаров прикинул: «Пока эти дряблые старички подтянут болиндеры к месту высадки, пройдет не менее часа». Не отрывая взгляда от берега, он отдал приказ команде разведчиков, усиленной инженерным взводом:

— Есаул Белаш, высадиться у северо-западной окраины хутора Обрывного. С ходу атаковать, захватить его и, заняв круговую оборону, закрепиться. Разведку вести… — Он указал направления и задачи.

Белаш повторил приказ.

— Не забудьте: все линии связи, подходящие к Ново-Николаевской, должны быть немедленно перерезаны.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

…Скрипят блоки талей, натужно дрожат тросы. Тяжело и медленно клонятся за борт шлюпбалки. На уровне борта шлюпки замирают. Казаки неторопливо, будто нехотя, переступают через борт в висящие над водой шлюпки. Сначала пулеметный расчет, потом все остальное. Пулемет устанавливается на крышку носового люка и приводится в готовность к ведению огня. Казаки усаживаются на сиденья и ставят карабины между ног.

Пожилые, дубленные ветрами и бедами лица казаков серьезны и сосредоточенны. В их глазах не видно того боевого возбуждения, когда перед атакой казак лихо заламывает кубанку на затылок или грозно нахлобучивает ее на лоб, когда вспыхивает в душе пламень лютой ярости, бросающей казака безудержно вперед. Но и чувства угнетенности не было.

Назаров следил за тем, чтобы при высадке было сохранено взаимодействие во всех звеньях боевого порядка отряда. Это облегчит захват плацдарма и дальнейшее развитие успеха.

— Поздравляю вас, господин полковник, с началом беспроигрышной для вас операции.

«Шелкович», определил по голосу Назаров. Его бодрый голос, уверенный тон были сейчас как нельзя кстати.

— Беспроигрышной? — задумчиво повторил Назаров, продолжая наблюдать за посадкой казаков. — Лучше уж назвать ее победоносной.

— Лучше, но не точнее. Эта операция при любом ее исходе войдет в историю донского казачества, а ваше имя, таким образом, станет историческим, а значит, бессмертным. Вас это устраивает, Семен Кириллович?

Назаров резко повернулся и уставился на Шелковича широко открытыми глазами: «Смеется он или всерьез?.. Лоб — что добрый кавун, его бы только чубом прикрыть, а то голый, как…»

…Первая шлюпка ударилась днищем о воду, разбросав вокруг брызги. Послышались команды:

— Пр-равая, таба-ань! Левая, р-раз, р-раз… Пр-ря-мо-о!

Шлюпка, рывками набирая скорость, устремилась к берегу.

Пост наблюдения и связи в Таганрогском заливе находился в хуторе на Кривой косе. В добротном, кирпичной кладки доме размещался личный состав команды, а на чердаке был оборудован наблюдательный пункт. Дежурил в этот день красноармеец Степан Богодаров, а проще Степанка, сын командира поста Матвея Федоровича Богодарова.

В команде Степанка уже три месяца, как только исполнилось ему пятнадцать лет. Приехал из Батайска, к бате погостить, да так и остался. Мать не возражала. При деле парень будет, а тут избегается да еще, чего доброго, со шпаной свяжется. Благо, война свертывается.

Степан сразу заметил в море дым трех кораблей. Один — впереди, два — далеко сзади. Он дернул за конец веревки. Внизу разлился колокольный звон. Это означало: «Вижу неизвестный военный корабль».

На крыльцо вышел Матвей Федорович. Потянулся, сделал несколько резких движений. Густые русые волосы подсвечивались лучами восходящего солнца.

— Степанка, а ну-ка дай бинокль. — Потянул руку к смотровому окну.

Степан опустил на бечевке бинокль точно в руку отца.

В окулярах мощного бинокля на первом плане маячил эскадренный миноносец, за ним две канонерские лодки буксировали болиндеры. Присмотрелся к гафелю — кормовой мачте, на которой во время хода поднимается военно-морской флаг, и ахнул: «Мать честная! Белые! Флаг врангелевского адмирала Машукова».

— Степанка, дай боевую тревогу!

Тревожный перезвон колокола сорвал из-за стола бойцов поста, они мгновенно расхватали из пирамиды винтовки, пулеметный расчет выкатил своего «максима» и, следуя раз и навсегда установленному порядку, построились на базу за домом. Командир поста проверил готовность боевого расчета, приказал старшему наблюдателю внимательно следить за движением кораблей, а сам пошел звонить в Таганрог.

Со связью, как обычно, не ладилось. Богодаров крутил ручку и так и этак, кричал до хрипоты, дул в микрофон и снова надрывался.

С чердака послышался голос старшего наблюдателя:

— Товарищ командир, эскадренный миноносец меняет курс на Кривую косу!

Богодаров передал трубку связисту.

— Вызывай Таганрог, — приказал он, а сам выскочил на крыльцо, вскинул бинокль и теперь более внимательно осмотрел головной корабль.

«Жаркий», — прочел он и вспомнил, что по присланному перечню вражеских кораблей миноносец «Жаркий» базируется в Керчи. Около носового орудия стоял офицер в казачьей форме, сзади него толпились чином пониже. «Из-за группы офицеров эскадронный миноносец и канонерские лодки с болиндерами посылать на Кривую косу не станут, — подумал Богодаров, — значит, в трюмных помещениях укрыты войска. Да-а, кажется, замешивается кутерьма».

Вот когда он пожалел, что поддался уговорам сына и настояниям бойцов поста оставить его в команде. «Надо отправить Степу в станицу, чтобы доложил обо всем председателю ревкома», — решил Матвей Федорович и крикнул:

— Красноармеец Богодаров, ко мне!

— Зараз, батя, — откликнулся Степан, вылез через смотровое окно на навес крыльца и спрыгнул на землю. — Я тут, батя.

Хотел Матвей Федорович потребовать выполнения уставного обращения к командиру, но и сам сбился:

— Седлай, Степанка, своего Маныча и скачи в станицу. Доложи председателю ревкома, что к Кривой косе подошли и стали на траверз три врангелевских боевых корабля и два болиндера. Готовится высадка десанта.

— Зачем скакать? Можно ведь позвонить.

— Красноармеец Богодаров! — повысил голос Матвей Федорович. — За обсуждение приказа командира… — Он сделал паузу, потом подошел к сыну, обнял за плечи. — Линия связи порвана, Степанка. Видимо, сюда заранее заброшены лазутчики. Если станицу захватило кулачье, обходи ее по балке Широкой и скачи в Мариуполь. Там — прямо в порт, к командиру отряда кораблей Азовской флотилии. Понял?

По румянцу, вспыхнувшему на мальчишеском лице сына, по огонькам в глазах Матвей Федорович понял, что Степа выполнит приказ, чего бы это ни стоило.

— Понял, батя, — неожиданно спокойно сказал сын. — Ты не беспокойся, я быстро обернусь.

Он бегом бросился выполнять приказ.

«Ну и вымахал Степанка, — подумал Матвей Федорович. — И рост мой, и жила крепка, и взгляд прям».

Он снова нацелился биноклем на миноносец и увидел, как от его борта отошла шлюпка, затем вторая, из-за кормы показались еще две. «Казаки. Более полусотни будет».

— Товарищ командир, вас к телефону! — крикнул дежурный. — Это ревком!..

Едва Богодаров успел доложить обстановку, где-то поблизости раздался взрыв огромной силы. Это услышал в трубке председатель ревкома и спросил:

— Началось?

— Мы примем бой. Доложите об этом в Таганрог и Мариуполь.

Он вышел во двор и распорядился:

— Скрытно выдвинуться к берегу! Стрелять — по моей команде.

Заранее подготовленная огневая позиция располагалась по краю обрыва над береговым пляжем и была замаскирована поставленным перед ней плетнем. Нижняя часть плетня при необходимости убиралась в траншею.

Пока бойцы по одному выходили на позицию, Богодаров еще раз безуспешно попытался связаться с Таганрогом. Когда он занял свой окоп, шлюпки преодолели половину расстояния между кораблем и берегом.

Наблюдатель, смотревший в бинокль, удивленно крикнул:

— Да это ж Сашко Белаш!

— Тот, шо з германского фронту сотником прийшов?

— Он самый. Вместе в тринадцатом призывались, да только разными стежками пошли.

— Вот те на-а, помирать домой возвратился.

Богодаров поднял со дна окопа ящик с гранатами, поставил его в нишу и подал команду:

— По головной шлюпке!.. Прицел три! Пулемету — длинной очередью! Отделению — залпом!.. Огонь!

Богодаров припал к биноклю, чтобы точнее определить результат огня и скорректировать. В шлюпке кто-то резко вытянулся и повалился через борт, несколько человек скорчились на сиденьях, трое прыгнули в воду и поплыли. Остальные вскинули винтовки и открыли беглый огонь по берегу. Со всех шлюпок непрерывно били пулеметы. Зеркало воды было спокойным, поэтому огонь велся прицельно. Пули взбивали пыльные фонтанчики рядом с позицией.

Взрыв снаряда отбросил Богодарова на дно траншеи, острая боль ошпарила грудь, разлилась по всему телу.

Еще несколько снарядов разорвалось за траншеей. И все смолкло. Косые солнечные лучи ярко блеснули ослепительно синими и желтыми линиями и стали медленно гаснуть… Богодарову показалось, что он падает в темный, глубокий колодец. Его шарахает из стороны в сторону, рвет в клочья тело, бьет головой о бревенчатый свод. И вдруг все оборвалось: будто он плюхнулся в воду и мягко опускается ко дну.

Потом он услышал голоса:

— Заводи тачанку в сарай, чтобы в случае чего с места в намет.

«В какой сарай?.. Значит, мы уже отошли за хутор?»

Богодаров позвал товарищей, но они не откликнулись на его голос. Он осторожно пошарил рукой: рядом па сиденье тачанки — ящик с гранатами. С трудом достал из кобуры наган.

Кто-то ахнул:

— Мать честная! Сколько их рассыпалось по полю!

— Эго хорошо, — отозвался другой, — пусть втянутся между озером и лиманом. Тут мы их и покосим.

— Хоть бы поскорей подошли наши, не то и нам каюк будет. Жаль, Матвея Федоровича не успеем доставить…

— Да-а, тяжел он. Едва дышит… Дай-ка сюда ящик с гранатами.

— Потом, а то будет мешать вести огонь.

Громко клацнул затвор пулемета, и наступила настороженная тишина. Богодаров, превозмогая острую боль, приподнялся на локтях.

— Матвей Федорович! Нельзя же вам!..

— Подними его, пусть посидит малость.

Богодаров почувствовал, что кто-то подхватил его, подложил сена и осторожно опустил.

В этот момент раздалась длинная пулеметная очередь, сопровождаемая яростной бранью:

— А-а, заметались, гады ползучие!

Казаки, видно, опомнились и залегли, открыли сосредоточенный огонь по пулемету. Сквозь дощатые стены сарая взикали пули. Голос пулеметчика на полуслове оборвался.

— Трофим! — окликнул его товарищ. — Трофи-им!.. Ну, царство тебе небесное, дорогой мой дружище. Дай-ка я их, гадов ползучих, за тебя да за командира нашего…

Послышались близкие голоса атакующих белоказаков. Пулемет снова забился в истерике смертоносного огня. Но было поздно. Сарай наполнился криками, стрельбой…

Богодаров на ощупь приставил ствол нагана к ящику с гранатами и нажал на спусковой крючок — раз, другой… Взрыв разнес тачанку и всех, кто находился рядом.

Полковник Назаров вышел из броневика, снял фуражку, перекрестился. «Слава богу, в родной станице обошлось без выстрелов и крови». Он осмотрелся. Вот с этого обрыва с разбегу в детстве ныряли и плавали до посинения, а там, левее, где высокий обрыв отодвигается, уступая место у воды песчаному пляжу, загорали.

С каким тяжким чувством, с какими горькими слезами уезжал он с родителями и сестрами в далекий и неведомый Уссурийский край. Он так и не мог свыкнуться с теснотой и теменью дикой тайги, где и солнцу трудно пробиться к земле сквозь густые, сплетенные друг с другом кроны деревьев. И по каким бы путям ни носили его потом шалые ветры судьбы, они не могли выветрить из его памяти Кривую косу и уходящую далеко в море стрелку, камышовый лиман, солнечные блики залива и удивительной красоты багряно-малиновые закаты.

— Господин полковник, связь с Керчью установлена. У аппарата — генерал Богаевский, — доложил начальник радиостанции.

— Что? — Назаров с трудом переключил свое внимание.

Поручик повторил доклад.

Назаров не спеша, будто нехотя, пошел к двухэтажному кирпичному дому, возле которого была развернута радиостанция. «Жаль, придется разочаровать атамана, — подумал он. — Вместо хлебосольной встречи, крестного хода и благодарственного молебна — настороженно притихшая станица».

Радист подставил полковнику раскладной табурет.

— Передайте, — приказал Назаров и стал диктовать — «Господин генерал, мной освобождены хутора Вонючий, Кривая коса, Обрывной и станица Ново-Николаевская. Веду широкую разведку. Сегодня будет сход на майдане, а завтра с утра запись добровольцев».

Радист отстучал ключом текст и, принимая на слух ответ, записывал его.

Назаров читал: «Семен Кириллович, поздравляю с первым успехом, рад, обнимаю. Передай станичникам мое благословение и скажи: крепко на них надеюсь… Главком приказал сразу развернуть пропаганду земельного закона. А с утра начать стремительное наступление на Таганрог».

— Передай: «Господин генерал, наступление начну после завершения мобилизационных мероприятий в Ново-Николаевской и окрестных хуторах».

«Вот я тебе и говорю, завтра. Так и делай».

Назаров понял, что рядом с Богаевским находится кто-то из ставки главнокомандующего и он обязан передать приказ генерала Врангеля, но сам знает, что Назарову на месте виднее, как поступить.

— Передай: «Я вас понял, господин генерал, понял вас. Все будет сделано в соответствии с конкретно сложившейся обстановкой».

Связь оборвалась. Назаров невольно посмотрел в море. Там вдали стлался дым кораблей, уходящих в Крым после высадки десанта.

И ему вдруг представилась вся трагедия его положения. К утру наверняка у Ново-Николаевской появятся корабли красного флота, заминируют подходы и смогут без помех расстреливать позиции отряда. Связь с Крымом будет навсегда потеряна. И полуторатысячный отряд останется один на один с огромной большевистской Россией…

— Здоров будь, господин полковник! — раздался за спиной деланно бодрый голос. — Вот прибыли пособить.

Назаров чуть не вскочил от радости. Это был Остап Кодар — руководитель новониколаевского опорного пункта, вокруг которого должно было объединиться восстание в прибрежных станицах и хуторах.

— А-а. Остап Силыч… Ну, благодарствую. Показывай свое войско.

— Хм… э-э… как бы это вам сказать…

— Что, ехать надо? Что ж, поедем, — поднялся Назаров.

— Нет, я хотел сказать… Там часовой обоз задержал и не пущает. Приехали пособить. Можа, груз какой надобно перевезти с Кривой косы, так, пожалуйста.

— Большой обоз? — сдерживая гнев, спросил Назаров.

— Так это — как считать. По нашим возможностям дюже большой, более двух десятков подвод.

— Не о том договаривались, Остап Силыч.

Кодар почувствовал, что голос полковника крепчает, как ветер к грозе.

— А ты, Семен Кирилыч, не мотуй. Об чем договаривались — помню. Но и ты вспомни, што обещал: «Все Войско Донское из Крыма приведу, до двух сотен пулеметов, десяток артиллерийских батарей…» Так говорил? То-то и оно. Похоже, што не освобождать пришел, а войско собирать.

— Что это, измена? — тихо, сквозь зубы процедил Назаров, чтобы другие не слыхали.

— Не об пас речь, Кирилыч, мы уже пришли. Вот нас только всего и осталось. Да што мы. Со всего Дона одной дивизии не наскребешь.

— Всех казаков надо поднимать. Об этом договор был.

— Пытались мы, Семен Кирилыч. И так и сяк пытались. Не дюже казаки супротив Советов настроены, подкупили их.

— Что-то непонятно мне…

— Землей подкупили. Выделили бесплатно нарезы земли и к ним паи тростника. Держатся казаки за это.

«„Выделили бесплатно нарезы земли…“ — эти слова ударили, словно хлыстом. — А что я скажу станичникам-землякам? Не дело, дескать, бесплатно землю получать. И поскольку земля испокон веков в цене была, будете отныне выплачивать за надел земли выкуп… Что они мне на это ответят?»

Назаров поделился своими сомнениями с Шелковичем.

— Вы забываете, Семен Кириллович, — убежденно ответил Шелкович, — что земельный закон рассчитан на крепкого хозяина. Большевики называют его кулаком. Этот слой казаков и крестьян пупом прирос к частной собственности. Для них так: не куплено — не мое. Мое то, что могу хоть продать, хоть черту отдать.

— Ну, если ты такой ученый, сегодня на сходе и объясни казакам, что к чему. Только, я думаю, если земельный закон рассчитан на крепкого хозяина, то ему на Дону клева немного будет. Мало нынче осталось на Дону крепкого хозяина. Вон Кодар сказывает, в Ново-Николаевской их всего два десятка.

— Каждый казак мечтает стать крепким хозяином. Так что клев будет…

— Ну-ну, дай-то бог. — Назаров кивнул в сторону обоза — Собирай, Дмитрий Петрович, сход, будем говорить с народом.

К полудню отряд занял круговую оборону, закрепился. Вперед было выдвинуто боевое охранение, по степи веером рассыпались разведывательные дозоры. В ближайшие хутора и станицы направились на подводах и верхом тайные посланцы, выходцы из тех мест, чтобы распространить листовки, прокламации, брошюры.

«Хлебная разверстка — это государственный бандитизм… — писалось в листовке. — „За Советы, но без коммунистов!“— вот наш лозунг. Викарный епископ Вениамин и вождь наш, правитель и главнокомандующий войсками юга России генерал Врангель призывают к благоразумию и устранению коммунистов из Советов».

А тем временем около собора Николая-угодника у станичного правления установили броневик и два автомобиля, артиллерийскую батарею, двадцать пять пулеметов (все, кроме пяти, которые находились в боевом охранении). Сюда стекались сначала совсем еще молодые казаки, инвалиды войны и бабы.

— Глянь, пулеметов сколь! Как дадут — тыщи покосют, сила!

Бывалые фронтовики шептались между собой:

— Чево ж эт он выставил напоказ. Вот и разведывать не надоть.

— Можа, эт первый эшелон, а на подходе главные силы?

— Ежели первый — то силенка есть. А ежели это и есть главные силы, то это — как сорока под стреху накапала.

Казаки сдержанно засмеялись.

— Конечно, боевой полк подвести — от этого отряда мокрое место останется. В такой отряд даже кто хотел бы не пойдет: дела не будет, а беды посля до конца жизни не расхлебаешься.

Старики и почетные люди станицы пришли последними. Они скучковались у крыльца правления и, казалось, не обращали внимания на то, что происходит на майдане. Как только доложили, что старики прибыли, Назаров вышел на крыльцо в окружении своей свиты — Сухаревского, Попова, Севякова, Раденкова, войскового старшины Бударина, Шелковича.

Толпа на майдане притихла, взоры устремились на стоящего чуть впереди других Назарова. Высокий, сухопарый, с угловатыми плечами, серая черкеска с серебряными газырями. На боку — новенькая, коричневого хрома, кобура с модным бельгийским браунингом.

Назаров снял с головы папаху и низко поклонился. Потом резко тряхнул густым вьющимся русым чубом и уложил его растопыренными пальцами.

— Низкий поклон вам, дорогие мои земляки-станичники, привез я из Крыма от родычан, другов и товарищей ваших! — Его резкий, сильный голос охватил всю площадь и отразился в толпе глухим гулом. — Господа казаки! — продолжал горячо Назаров. — Надвигаются события, которые приведут народы Дона, Кубани, Терека и Астрахани к образованию самостоятельной Северо-Кавказской республики. Казачьим областям будет предоставлена широкая местная автономия с самостоятельным политическим и экономическим управлением.

Он сделал паузу и в ожидании взрыва ликования окинул взглядом толпу людей, молча смотрящих в его глаза. «Мои слова не проникли в их сознание, не поняты. Надо говорить не в государственном масштабе, а о том, что их сейчас заботит. Но сначала стоит припугнуть».

— Вы, дорогие станичники, в ближайшее время станете свидетелями грандиозного наступления войск генерала Врангеля на всех фронтах и долгожданного освобождения казачьих областей… Я призываю вас, господа казаки, дорогие станичники, встать под знамена, которые поведут вас в последний победный поход за установление образа жизни, к коему веками тянулись души народные.

Назаров почувствовал, что слова его все так же падают в пустоту. Он посмотрел на Шелковича и неожиданно для себя сказал:

— Сейчас выступит представитель правительственного сената Дмитрий Петрович Шелкович.

В глазах осваговца вспыхнул гордый огонек. Он приосанился, вскинул руки вверх и широко развел их, будто этим жестом распахнул свою душу.

— Люди православной земли донской! Волею главнокомандующего войсками юга России, вождя нашего и правителя, сенат разработал земельную реформу, в соответствии с которой помещичье землевладение ликвидируется и земля отдается народу…

«Земля отдается народу!»— эхом прокатилось по толпе, и она зашевелилась, загалдела, засудачила на разные голоса. Многие начали пробираться поближе к крыльцу. Какой-то тощий казак, о которых говорят: «И в чем только душа его держится», подошел вплотную к крыльцу, снял фуражку и спросил:

— Ежели так, господин правительственный сенатор, — спасибочко вам. А то мы думали — отымать у нас землю будуть. Значит, господин Врангель перейшов на сторону красных?.. — Не замечая свирепого взгляда Шелковича, казак продолжал — Я так думаю, што коли он супротив помещиков и прочих, то, слава те господи, наступит наконец великое замирание, а опосля…

— Перестань, Щипок, языком ляскать, — оборвал его стоящий рядом Кодар. — Дай послухать, што нам скажуть.

Видно было, что сообщение Шелковича не на шутку встревожило дородного казака.

— Вот вы, господин представитель, не могли бы нам объяснить? У меня, конечно, не то чтобы много, но землица есть, и другим хозяйством бог не обидел, так, значит, у меня все это по тому закону отымуть?

— Нет, что вы. Новый земельный закон отдает землю не всему народу вообще, а передает и закрепляет ее за каждым отдельным хозяином. И эта земля становится его собственностью за незначительный выкуп, который равняется одной пятой среднего урожая, выплачиваемого в течение двадцати пяти лет.

— А-а, — удовлетворенно протянул Кодар, — так-то оно куда ни шло, крепкий хозяин — опора государству.

— Э-э, — протянул разочарованно Щипок, — землю под выкуп не каждый возьмет, а мне и думать о том заказано. Жила тонка. А как же с теми наделами, што мы теперича получили, отымать будете али как?

Шелкович громко, чтобы все слышали, повторил вопрос казака и ответил:

— Отнимают, господин казак, то, что является собственностью, а вам Советской властью земля дана не в собственность, а во временное пользование.

— Как это так — во временное? На вечное.

— А ну-ка попробуй свой клочок земли продать кому-нибудь, разрешат это сделать? Не разрешат, потому что вся земля остается собственностью государства. Скоро большевики начнут создавать коммуны, а частное землепользование будут ликвидировать. Вас это устраивает? — спросил Шелкович и сам же ответил — Нет, не устраивает. Потому что казак без земли все равно, что хата без крыши. Казак без земли — не казак.

— Хм, выходит, у нас в станице все хаты без крыши, а казаков, што у сучки сосков: раз, два — и обчелся, — пробурчал Щипок.

— Брось дурковать, — зло цыкнул Кодар.

— Што-то, Остап Силыч, у тебя голос дюже покрепчал, — ощетинился Щипок. — Пока не ослабел, беги до хаты, погуди на свою бабу, а меня не трожь. Я зараз все хочу знать.

Шелкович, не обращая внимания на перепалку казаков, продолжал говорить о сущности и значении земельного закона. Закончил он свое выступление словами Врангеля:

— Верховный, главнокомандующий войсками юга России сказал: «Я призываю на помощь мне русский народ!.. Народу — земля и воля в устроении государства. Земле — волею народа поставленный хозяин!» Этот призыв вождя российского казачества обращен к каждому из вас, дорогие братья-казаки. Я выражаю надежду, что после нашего митинга вы все по велению души вашей добровольно запишитесь в отряд особого назначения. Запись будет производиться здесь, в правлении станицы.

Возбужденный своим выступлением и тем, как здорово Шелкович расклевал земельный вопрос, Назаров вновь поверил в успех операции. «Если в Ново-Николаевской наберем хотя бы пятьсот казаков да ходоки приведут человек двести или того больше, то двинусь на Таганрог».

…После митинга Назаров прошелся по родной станице. Он не заметил, как вскоре очутился около хаты, в которой родился и жил, откуда увезли в далекий Уссурийский край. Сердце радостно и беспокойно сжалось…

Назаров подошел к калитке и остановился. Хата показалась ему неправдоподобно маленькой, приземистой, будто придавленной к земле толстой и тяжелой, почерневшей от времени, камышовой крышей. У приютившегося возле хаты турлучного сарая возилась дивчина. Она подняла охапку куранды и понесла ее к лестнице.

Назаров открыл калитку и вошел во двор.

— Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, как фамилия хозяина этого дома?

— Шабалов. Степан Данилович, мой дедушка.

«Шабалов?.. Да, это тот самый казак, о котором часто рассказывал отец. Кажется, он ездил в Америку на заработки и, вернувшись, купил у нас хату с участком земли».

На пороге показался высокий, сутулый старик. Назаров вскинул руку к козырьку:

— Здравствуйте, Степан Данилыч.

— Здоров був, Сэмэн Кирилыч. Проходь в хату.

— Благодарю. Если не возражаете, посидим на свежем воздухе. — Он показал на лежавшее у сарая бревно.

— Можно и здесь, — согласился старик.

— Закуривайте. — Назаров протянул пачку папирос «Стамболи». — Лучший сорт Крыма.

— Не-е. Лучший сорт — своей рукой терт. Крепше душу бередит, лучшие мысли ворошит. — Старик достал из кармана кисет, трубку, кресало.

Назаров сел.

— Мне вспоминается, Степан Данилович, батя рассказывал, что вы по вербовке ездили работать на американские каменно-угольные копи и вроде бы капиталец привезли…

— Не повезло мне, Кирилыч, крепко не повезло. Не успел я уйти из-под взрыва. Дюже здорово шандарахнуло меня глыбой. Думал, дубу дам. Почти что всю деньгу на лечение спустил. На последние вот дом купил.

— Ну, я вижу, хозяйство у вас исправное. Починили, подлатали, пристройку новую поставили, крыша камышом перекрыта. А как с урожаем?

— Слава богу.

— А что толку, ежели разверстали по Дону десятки тысяч пудов и пустили по хуторам и станицам карательные продотряды с обозами. Грабят казаков, на голод смертный обрекают. Что скажешь на это, Степан Данилыч?

— То так. Только всякая война голод несет. Небось три года друг друга истребляем, кровь и жисть человеческая ни во что не ставятся.

— Так ведь большевики смуту великую на Руси подняли, от них и надобно освободиться.

Он положил руку на колено старика и доверительно, будто в его словах кроется великая тайна, тихо произнес:

— Подниму я, Степан Данилыч, казаков Дона, а там кубанские курени поддержат, войска из Крыма двинутся, а с моря союзники наши прикроют. И утвердится тогда на всем Северном Кавказе казачья республика.

— То так, Кирилыч, только не получится у тебя на Дону ничего. Вот ежели ты у меня спросишь: почему? — отвечу.

— Говори, Степан Данилыч, говори, не бойся.

Дед попыхтел трубкой и наконец сказал:

— На станичников, Кирилыч, не надейся. Видел, какие они были на майдане? У казака ведь так: душа горит — казак кричит. А на майдане не дюже глотки драли. Душа у них мертвая к вашему делу. Силы в вас не почуяли. А по станице слух идет, будто в Северную Таврию со всей России идут и идут эшелоны войск. Это же тут, под боком. Вот и думают казаки, куда коня ставить — под седло или в плуг. Да и оружие по всему Дону отобрали, нет ноне у казаков оружия, а ты им дать ничего не имеешь. Как же ты их в бой поведешь? Вон приехал с Кубани мой сват, говорит, собрал генерал Фостиков пятитысячное войско, наименовал его «Армией возрождения России», а воевать-то нечем.

Назаров пристально посмотрел на старика:

— Если дело стало только за оружием… Оно будет.

— Э-э, разве… — Дед осекся.

— Говори, Степан Данилыч!

Дед глубоко затянулся и продолжал:

— А что я тебе скажу, Кирилыч, казаки и охвицеры из Крыма как крысы с тонущего корабля бегут. По домам разбегаются, а Советская власть им все грехи прощает.

Полковник вскочил, свирепо глянул на него и сказал:

— Чужой ты человек, Шабалов. Сейчас трогать тебя не стану, не время, но смотри, потом не проси снисхождения.

И тут пришла Шабалову смелая мысль.

— Погодь, Кирилыч, — остановил старик полковника. — На правду грех косо глядеть. Ежели мне не веришь, любого спроси, видим мы, кто откуда возвращается. Да ты и сам проверь-ка свое войско. Знать, многих недосчитаешься, и рядовых и охвицеров. Проверь. По очереди, одну сотню, другую…

— Мрачную картину нарисовал ты мне, Степан Данилович. И говорил ты, чтобы запутать и запугать меня. Можно подумать, что ты и сам за большевиков. Но забыл ты об одном. Оружия нет у того, кто его сдал. У добрых казаков оно припрятано, а бегут случайно попавшие в наши ряды. Кстати, у тебя оружие есть или сдал?

— Стар я с оружием возиться. В добрые времена не держал.

— Значит, на тебя рассчитывать нельзя?

— Воевать не стану, а коли тебе бежать придется — приходи, не выдам, пособлю.

— И на том благодарствую.

— Эх, послушал бы ты меня, Кирилыч, а то ить казачья кровица, што мертвая водица: чем более льется, тем более жизнь губится.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

С Таганрогского проспекта автомобиль свернул на Большую Садовую, в сторону собора Александра Невского. Здесь было многолюдно. Люди торопились в магазины, в театры, кинематографы: ростовская богема совершала вечерний променад; по улице шныряли карманные воры, профессиональные попрошайки.

На углу Соборного переулка автомобиль свернул направо и через квартал остановился. Адъютант начальника разведывательного управления Габо Даридзе выскочил и открыл дверцу автомобиля.

— Здесь, Борис Владимирович, — сказал он и пошел впереди показать дорогу.

Возле двери Артамонов чуть задержался, одернул гимнастерку, оглядел своих спутников и только после этого позвонил. Дверь мгновенно открылась. Широко улыбаясь, он переступил порог квартиры.

— Ну, родной ты мой Павел Алексеевич, дай я тебя расцелую. — Он крепко обнял Наумова, трижды поцеловал. — Познакомь-ка меня с Татьяной Константиновной.

Таня стояла у дверей в зал со стопкой тарелок. Радостно и чуть виновато смотрела на Артамонова, о котором знала со слов Павла.

— О-о, да никакая она не Константиновна! — воскликнул Артамонов. — Танечка она. Вы разрешите вас так называть?

— Конечно, Борис Владимирович. Пожалуйста, проходите.

— Пройдем, но прежде всего познакомьтесь с товарищем Прийменко. Ваш коллега, Павел Алексеевич, из тринадцатой армии, специалист по борьбе с махновцами.

Прийменко тряхнул густым чубом и представился:

— Григорий Данилович.

— Ну, а дальнейшее знакомство продолжим потом, — сказал Артамонов, направляясь в зал.

Увидев накрытый стол, Борис Владимирович воскликнул:

— Вот кстати, а ведь у нас и причина выпить есть! — Он обнял Наумова за плечи. — Поздравляю тебя, Павел Алексеевич, с успешным выполнением ответственного и трудного задания и награждением орденом Красного Знамени!

Лицо Павла вспыхнуло.

— Благодарю вас, Борис Владимирович, — взволнованно ответил он.

Габо быстро налил рюмки.

— Та-акие красивые слова запивают только ха-аро-шим вином.

Дружно чокнулись, выпили и стали закусывать.

Когда поздравления и первые тосты поутихли, Борис Владимирович стал расспрашивать Наумова и Татьяну Константиновну о крымских знакомых.

Павел Алексеевич тепло отозвался о подпольщиках, особенно о Гаврииле Максимовиче Лобастове.

— Если бы не их помощь, — говорил он, — все было бы значительно труднее.

— Да, а где Саша Гонта? — спросил Артамонов.

— Он еще дня два побудет у родственников, потом вернется к нам. Чудесный паренек. В Севастополе он проявил себя настоящим чекистом.

Артамонов одобрительно кивнул:

— Может быть, пошлем его сначала в школу красных командиров. Подучится, закалится, а потом уж возьмем и в ЧК.

— Что ж, это совсем не лишнее — подучиться.

— Да, я, кажется, еще не говорил вам. Мой крымский «коллега» выбыл из игры…

— Ференц Карлович? Каким образом? — удивился Павел.

— Богнар бежал… Так и не пришлось мне поквитаться с ним. Вы его допекли!

— Но это ж и вы, Борис Владимирович, — улыбнулся Павел.

Артамонов рассмеялся, потом глянул на часы.

— Главное достоинство гостей — вовремя откланяться. Но нам бы хотелось, Таня, прежде побеседовать с Павлом Алексеевичем. Вы не возражаете, если мы покурим на кухне?

Таня молча кивнула. Она догадывалась: Артамонов заехал к ним не только для того, чтобы отпраздновать награду Павла, и сейчас ее вдруг охватила тревога…

— Тебе, конечно, положена неделька на устройство и так далее, — говорил Артамонов Павлу. — Но… Назаров начал высадку на Кривой косе у станицы Ново-Николаевской. — Он испытующе посмотрел в глаза Наумова. — Если ты устал, я не настаиваю.

— Что вы, Борис Владимирович. Я уже отдохнул.

— Ну, вот и хорошо. Слушай и запоминай… Григорий Данилович, вам слово… — сказал он Прийменко.

Они разговаривали долго. В конце беседы Артамонов сказал:

— Полетишь на аэроплане «хэвиленд», летчик — граф Фрэмтон Ардэн.

— Почему — граф?

— В отряде, как ты сообщил, находится осваговец Шелкович. Нами установлено, что раньше, до ранения, он работал в авиации, а значит, знает всех летчиков «алой крови». Авиация ведь — это привилегия высокопоставленных: князь Голицын, граф Стенбок-Фермер, барон Унгерн-Штенберг, егермейстер царя Шателен и прочие. Нам некого послать из своих. Да и важнее другое — перед титулованными иностранцами они ведут себя, как премудрые пескари: «жил — дрожал, помирал — дрожал»… На самом деле Фрэмтон Ардэн никакой не граф. Он прибыл в Россию в составе сорок седьмого отряда королевских военно-воздушных сил Великобритании. Под Царицыном перешел на нашу сторону. Уже выполнял для нас серьезные задания.

Павел удовлетворенно кивнул:

— Когда вылет?

— На рассвете.

Гости ушли. Таня стала собирать посуду. По ее медлительным движениям и сосредоточенному взгляду Павел понял, что она догадывается о характере его разговора с Артамоновым. Он подошел и, взяв ее за плечи, ласково сказал:

— Мне, Танечка, предстоит непродолжительная поездка.

Таня пристально посмотрела на него.

— Нет-нет. Это просто служебная командировка.

— Когда?

— На рассвете нужно ехать.

— Как на рассвете?.. Тебе надо обязательно выспаться.

— Давай выпьем еще по рюмочке. Хочешь?

— А ты знаешь, Пашенька, хочу…

— Тогда — за нашу любовь, Танечка!

Крылья «хэвиленда» упруго вздрагивали под порывистым напором воздуха. Поднявшееся в зенит солнце залило морскую гладь синеватым маревом. Полковник Наумов приложил к глазам цейсовский бинокль и внимательно осмотрел Белосарайскую косу, провел взглядом по северному берегу Таганрогского залива, в сторону Мариуполя.

— До косы Кривой, мистер Ардэн, осталось немногим больше пятидесяти верст! — крикнул он летчику. — А вокруг тихо и спокойно.

Фрэмтон Ардэн повернулся:

— Вы следите за небом?

— Очень внимательно.

— Вы знаете, мистер Наумов, до рождественских праздников еще далеко, а я уже мечтаю о них. Потому что к этому времени надеюсь вернуться в свой Ипсвич. Это в графстве Суффолк, Восточная Англия. — Он снова чмокнул губами. — О-о, рождественский стол! Индейка рубленая с кэрри, фруктовый пудинг и… поцелуй моей юной Гуйнет Гендж.

— Это ваша жена? — участливо спросил Наумов.

— Гуйнет — моя невеста.

Разговаривая, Наумов посматривал по сторонам и неожиданно заметил слева беззвучную, неподвижную, будто приклеенную к синему полотну «стрекозу». Он поднял бинокль и в сдвоенном овале цейсовских линз «стрекоза» превратилась в аэроплан. Намерения его не вызывали сомнений. Павел наклонился к летчику и крикнул:

— Слева по курсу самолет! Идет нам наперерез.

— Какой самолет? — спокойно спросил Ардэн.

— «Ньюпор». Не лучше ли уйти от него?

— Избежать боя — это тоже вид боя, — летчик взял ручку управления на себя, одновременно регулируя секторы горючего и газа.

Однако более легкий «ньюпор» быстро сокращал расстояние. Наумов продернул пулеметную ленту в приемник ствольной коробки, повернул пулемет на турели в сторону цели и оттянул пластину гашетки. В тот же момент «ньюпор» нырнул влево вниз, а затем взмыл вверх вправо и дал очередь из пулемета. Ардэн сделал контрманевр, пули прошли мимо.

— Отличный парень! — крикнул летчик.

«Ньюпор» пошел на широкий вираж с крутым снижением, надеясь еще раз перехватить и атаковать «хэвиленд»…

Кривая коса поблескивала гладью лиманов и заливных лугов. По дороге от хутора на Ново-Николаевскую двигалась вереница подвод. Люди заметили воздушный бой. Кое-кто, чтобы быть подальше от греха, погнал коней под прикрытие камышанника, тянувшегося между станицей и балкой.

Самолеты, маневрируя и огрызаясь короткими очередями, пронеслись над виноградниками. Уходя от атак «ньюпора», «хэвиленд» начал круто снижаться. Наумов вцепился в ручки кабины, уперся ногами в переднюю стенку. Он понял, что Ардэн решил посадить самолет на прибрежную поляну. Теперь, когда «хэвиленд» сбавил скорость и перешел на горизонтальное планирование, Наумов расслабился и осмотрелся.

«Ньюпор» летел вдоль колонны белоказаков и сыпал на них гвозди с оперениями. Эти «стрелы» прошивали насквозь всадников и коней. На дороге раздались стоны, проклятия. Люди бросились в разные стороны. Сделав еще один боевой заход, самолет ушел в сторону моря.

Наумов наклонился к Ардэну и крикнул:

— Молодцы! Бой разыграли, как по нотам.

«Хэвиленд» коснулся земли, его подбросило, последовал новый удар, слабее. Затем он нервно пробежал по поляне, облегченно застрекотал и остановился. Из-за домов высыпали казаки. Они плотным кольцом обступили аэроплан.

Воздушный бой привлек внимание и полковника Назарова. Аэроплан с опознавательными знаками, похожими на трехцветное знамя Российской империи, появился здесь не случайно. И когда самолет пошел на посадку, а красный коршун, распластав вдоль дороги колонну войскового старшины Бударина, улетел в сторону моря, Назаров вскочил на коня и поскакал к берегу.

У самолета уже был Шелкович. Павел Алексеевич предъявил командиру отряда документы и представил летчика:

— Граф Фрэмтон Ардэн — блестящий летчик королевских военно-воздушных сил Великобритании.

Шелкович уставился на Ардэна и хотел что-то спросить, но Назаров отвлек его внимание, предложив осмотреть пробоины в корпусе и на крыльях самолета. Возбужденный Ардэн все еще говорил о перипетиях недавнего боя, Наумов переводил по-русски. Не закончив рассказа, летчик озабоченно посмотрел на небо.

— Мне пора лететь, мистер Наумов. Если вдруг испортится погода, я навсегда останусь здесь.

Павел Алексеевич согласился с ним и спросил, есть ли у командира отряда что-нибудь передать в Крым.

— То, что я хочу передать, можно выразить только по-русски и без иностранного акцента. Кстати, если вы прибыли с контрольными функциями, то советую сейчас же возвратиться назад.

— Я прибыл, чтобы освоить порт города Таганрога как базу снабжения войск на ростовском направлении. Эта база должна находиться…

— Осваивать порт Таганрога вам не придется, — перебил Назаров и предложил Наумову и Шелковичу отойти в сторонку. — На Таганрог я не пойду.

— Но ведь в соответствии с планом операции…

— В соответствии с этим планом я должен был уже завершить формирование дивизии, но вместо двух-трех тысяч добровольцев, которые мы рассчитывали получить в первые дни, прибыло… — он резко ударил стеком по голенищу — сорок человек. В то же время в мелких стычках я потерял двести сорок казаков да пятьдесят дезертировало… Короче, казачество нас предало.

— А может быть, выжидают развития событий? — не очень уверенно сказал Шелкович.

— Возможно, но тем временем со стороны Таганрога подошел отряд моряков и курсантский батальон. С фронта против нас бросили кавалерийский полк и пулеметную команду. Корабли Азовского флота красных уже дважды обстреливали наши боевые порядки. Пленные показывают, что эти передовые части имеют задачу занять оборону и не допустить наш прорыв на Дон до подхода кавалерийской бригады и стрелковой дивизии красных…

— Все это странно выглядит, — растерянно произнес Наумов. — Разрабатываем талантливые оперативные планы, а в соответствии с ними терпим одно поражение за другим. Будто планируются поражения, а не победы.

— Я не разрабатывал этого плана, — жестко сказал Назаров.

— Знаю, — ответил в тон ему Наумов. — Важно другое: развитие операции на Дону ставилось в зависимость от захвата Таганрога. Этот боевой успех должен был явиться сигналом для восстания в Ростове, а от него распространиться по всему Дону.

— Вот именно, в зависимости от захвата Таганрога. Значит, овладение городом — это ближайшая задача. Поэтому и надо было создавать группировку войск, способную успешно выполнить эту задачу, а что мне дали?.. Отряд особого назначения. Особого!.. Если бы это слово усиливало боеспособность отряда!

— Я думаю, что наличие сил и средств отряда вполне достаточно для захвата неподготовленного к обороне города, — неуверенно сказал Наумов. — Все-таки вам были выделены…

Павел Алексеевич с поразившей Назарова осведомленностью перечислил то; что им было выделено, для какой цели, и обеспокоенно закончил:

— Но это обеспечит лишь начальный период операции. Вот почему нужно как можно скорее взять Таганрог.

По реакции Назарова Павел понял, что атаман не терпит, когда вмешиваются в его дела, контролируют действия.

— Я считаю, — резко сказал Назаров, — что в связи с изменившейся обстановкой вам все таки следует вернуться в Севастополь.

Наумов понимающе улыбнулся.

— Мне, Семен Кириллович, понятно, что вам, волевому, многоопытному командиру, не очень приятно иметь под боком представителя ставки. Но вас должно утешить то, что я представитель не оперативного, а интендантского управления… — И уже серьезно добавил — Я получил задачу командования и должен ее выполнять. Мое возвращение может быть расценено как трусость, дезертирство.

Однако Назарова эти доводы не убедили.

— Вы сказали, что прибыли освоить порт Таганрога как базу снабжения, а я поведу свое войско на город Александровск-Грушевский.*["263] Как видите, нам не по пути.

— И все-таки, вопреки вашему и собственному желанию, я вынужден остаться в отряде. — И, повернувшись, он сделал несколько шагов к самолету. — Мистер Ардэн, вы можете возвращаться! — крикнул он по-английски. — Благодарю вас!

— Одну минуту, мистер Ардэн, — крикнул Шелкович, направляясь к нему.

«Опасения товарища Артамонова сбываются», — мелькнула у Наумова беспокойная мысль.

— Вы обойдетесь без переводчика? — спросил он у Шелковича.

— Ах да, — спохватился осваговец. — Если вас не затруднит…

Они подошли к летчику.

— Я, знаете ли, тоже служил в авиации, — сказал Шелкович, пристально глядя на Ардэна, — и мне известно, что сорок седьмой убыл из Крыма в Великобританию в мае сего года… Спросите у него: как могло случиться, что он остался в Крыму.

— Совершенно верно, мистер Шелкович, — без тени смущения ответил Ардэн. — Отряд убыл, а я был переведен в нашу миссию. Мне было приказано изучить причины массовых аварий самолетов шестого истребительного авиаотряда.

Лицо Шелковича перекосилось как от зубной боли. Из-за этих аварий и перестал существовать истребительный отряд, так и не сделав ни одного вылета. Шелкович сумел избежать суда, но из авиации его отчислили.

— Ну, и к какому выводу вы пришли?

— На вооружение отряда поступила партия совершенно новых «спадов». Скорее всего причиной являются заводские дефекты… — Ардэн обеспокоенно посмотрел на небо и заторопился — Простите, мне надо спешить.

— Еще один вопрос. Почему именно вы прилетели с полковником Наумовым?

Ардэн вскочил на крыло аэроплана и, перед тем как сесть в кабину, повернулся к Шелковичу:

— Английская миссия заинтересована из достоверного источника знать, действительно ли войска генерала Врангеля начали наступательные действия на Дону, каковы их масштабы и перспективы. До свидания, господа.

Фрэмтон Ардэн весело помахал рукой.

Молча они смотрели, как казаки отбуксировали аэроплан на край поляны, как он разбежался и взмыл в воздух.

— Ну, теперь можно и на Александровск-Грушевский… — нарочито бодро сказал Наумов и тут же словно спохватился — Хотя, откровенно говоря, мне непонятно: почему именно — на Александровск-Грушевский?

— Видите ли, — Шелкович тронул пальцем пенсне у переносицы, — политическая ситуация на Дону слишком сложна, как верно сказал Семен Кириллович, — на казачество рассчитывать нельзя.

— Я сказал, казаки нас предали, — уточнил Назаров. — А на Александровск-Грушевский иду, чтобы освободить десять тысяч военнопленных и поставить их в свои боевые порядки.

— Да это же наполеоновское решение! — воскликнул Наумов. — Вот если бы одновременно можно было поднять восстание в Ростове! Оно, это восстание, явится тем магнитом, который притянет к себе все свободные силы красных на Дону и обеспечит отряду беспрепятственное движение на Александровск-Грушевский.

Назаров снисходительно улыбнулся:

— Спасибочки за добрый совет. Только пусть сначала мой отряд станет магнитом и вытянет из Ростова боевые части, а там можно и восстание поднять в городе.

Павел сделал вид, будто ошеломлен неожиданным поворотом мысли, и с восхищением пожелал полковнику успеха.

— К сожалению, — сказал Назаров, — наш успех зависит не только от нас, а еще и от противника.

«Замысел у него смел и решителен, однако чувствует он себя неуверенно», — невольно отметил Наумов.

Полковник Назаров весь день занимался подготовкой прорыва: уточнял обстановку, проводил на местности рекогносцировку с командирами дивизионов и сотен, разрабатывал решение на бой, а затем отдал приказ и поставил задачи по организации взаимодействия.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда он, усталый, потный, возбужденный, приехал перекусить и отдохнуть.

Шелкович и Наумов ждали его во дворе, сидя на скамейке в тени кошары. При появлении атамана они поднялись.

— В хате или во дворе накрыть стол? — спросил Шелкович.

— В великой хатыне, Дмитрий Петрович.

Назаров снял с себя черкеску, разделся до пояса и пошел к шоплыку, в который налили воду для умывания. Ординарец поливал ему на голову из ковша, а он фыркал, резкими движениями тер лицо, шею и повторял:

— Давай, давай еще, не скупись!

Взяв полотенце, Назаров подошел к Наумову:

— Вот я все думаю: как с вами, представителем ставки, должен строить отношения? Угождать не могу, командовать не имею права…

— Семен Кириллович, мне хотелось бы быть полезным вам хотя бы добрым, дружеским советом, — улыбнулся Наумов.

Назаров скривился, бросил полотенце на руки ординарца и, натягивая на себя рубаху, сказал:

— Одна теща была зятю другом, да своими советами довела его до петли. Вот так… Ну, пошли в хату.

Шелкович уже сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Он отложил блокнот в сторону, провел ладонью по огромному лбу.

Где-то далеко, со стороны станицы Гусельщиково, послышался шум боя. Назаров насторожился. По темпу стрельбы он сразу определил: красные на левом фланге начали атаку.

— Так, пустое, — сказал он, — силенок для перехода в наступление у них маловато, ведут разведку боем.

И действительно, через некоторое время бой прекратился.

— Ну, давайте по штофу «петровской» да пожуем, что бог послал.

Проголодались все основательно, поэтому ели молча, сосредоточенно, с нескрываемым удовольствием.

— А что это вы там писали, Дмитрий Петрович? — спросил Назаров.

— Так, безделица. Фиксировал свои раздумья о наших делах.

— Вы бы лучше готовились к поездке в Ростов, раздумывать потом будем.

Из этой мимолетно сказанной фразы Наумов понял, что восстание в Ростове действительно готовится и в связи с резко изменившейся обстановкой Назарову необходимо установить новые сроки выступления. Иначе зачем же посылать туда самого Шелковича.

Дмитрий Петрович воспринял замечание атамана спокойно.

— Главное, пробить брешь в обороне противника и прорваться, а там я уйду по своему маршруту. Но сначала сделайте главное, Семен Кириллович.

— За этим дело не станет, — весело заверил его взбодренный водкой Назаров.

На улице послышался конский топот. Возле ворот кто-то осадил коней и громко спросил:

— Атаман у себя?

Назарову не хотелось, чтобы его отрывали по пустякам, и он кивнул Шелковичу:

— Узнай, Дмитрий Петрович, что там случилось.

Шелкович, высунувшись в окно, крикнул:

— Есаул, что-нибудь срочное?!

— В наше расположение прорвался отряд от батьки Махно!

Назаров вскочил:

— Ш-што?! Давай есаула сюда!

Но, влекомый нетерпением, вышел из-за стола и устремился во двор. Наумов направился вслед за ним.

— Прорвались, говоришь?

— Ох и отчаянные, черти!..

Есаул коротко рассказал о том, как махновцы внезапно ударили с тыла вдоль дороги от Гусельщикова и в ожесточенном бою прорвали оборону красных. С гиком проскочили они по улицам к церкви, спешились и потребовали доложить об их прибытии полковнику Назарову.

— Коней! — приказал Назаров.

На церковной площади по одну сторону коновязи парили не остывшие еще кони, по другую, возле легких таврических тачанок, сгрудились люди. Приезд двух полковников и гражданского чиновника не произвел на них впечатления. Зато сами они впечатление производили сильное. Одеты были в костюмы стародавней Запорожской Сечи с повязками на голове, шее и у поясов, которые отличали «ракло» махновской армии.

Командир отряда был одет иначе: в коричневых ботинках со шпорами и крагах, в английском галифе, прошитом в шагу мягким хромом, и в холщовой украинской рубахе гуляй-полевского росшива. Сбоку висел маузер, за поясом — браунинг.

Назаров подошел к нему и, почувствовав, что махновец докладывать не собирается, справился о здоровье Нестора Ивановича Махно.

— Батько в добром здравии и благоденствии. Вот, прислал меня к тебе. Скажи, говорит, написал письмо Врангелю: «Большевики убили моего брата. Иду мстить. Ужо, когда отомщу, приду к вам на помощь». А Врангель ему: «Коли хочешь помочь, пошли отряд полковнику Назарову».

— Спасибочко за добрую весть, но ты не представился.

— Заместитель командира Новоспасского полка армии имени батько Махно Стэпан Покотило.

Назаров оглядел отряд и, похлопывая стеком по голенищу, разочарованно произнес:

— Полка? Да тут и полусотни не наберется.

Покотило шутливо ткнул кнутовищем полковнику в живот.

— Батько людына дюже башковита. Побачь, мовит, Стэпан, кого полковнику Назарову трэба. Ежели по степу гулять — Долженко*["264] пошлю, а ежели города брать — тогда Гурко.*["265]

Назаров искренне обрадовался:

— Добро. Передай Нестору Ивановичу: мне необходимо кавалерию Долженко, усиленную пулеметами Гурко. Людям своим дай отдохнуть. С наступлением темноты начинаем прорыв. Пойдешь во втором эшелоне.

— Пошто так? — недовольно скривился Покотило. — Батько сказав: побач, Стэпан, колы не будэшь в почете, плюнь в рыло и вертайся.

— Ну, хорошо, — нехотя уступил Назаров. — Пойдешь за дивизионом Раденкова перед колонной штаба.

— Пошто не з штабумо?

Ответ Назарова был предельно откровенен:

— Враг, стоящий впереди, лучше союзника, стоящего сзади.

— Так це ж гутарит батько… — обрадовался Покотило. — Всэ в него перенэмають.

Над степью стлались низкие туманы. Они скрадывали очертания оставшихся позади домов, одиноких деревьев на пологих скатах холмов, неторопливо и сосредоточенно двигающихся по дороге всадников.

На позициях по рубежу балки Широкой, прикрывающей Ново-Николаевскую с востока, оставлен сильный заслон с пулеметами. На Грузском Еланчике — послабее. Речка глубокая, и без боя не сразу преодолеешь. С наступлением темноты все отряды и подразделения внезапно и бесшумно снялись с позиций и начали выдвигаться на исходный рубеж для прорыва.

Ездовой ударил коней вожжами, и фаэтон мягко закачался на неровной полевой дороге, обгоняя колонну. Наумов оглянулся. «Что-то Шелковича не видно. Как бы его не упустить», — мелькнула беспокойная мысль.

Неожиданно тишину разорвал треск ружейно-пулеметного огня, взрыв гранат, крики… Назаров подался вперед, прислушался.

— Сотни Раденкова пошли в атаку! — сказал он Наумову. Затем резко встал и, повернувшись назад, крикнул — Галопом впере-ед!

Раскатистым эхом прокатилась по колоннам эта команда, все ускоряя и ускоряя их движение. Сквозь гулкий конский топот, скрип телег и разгоряченный гомон казаков доносился недалекий гул боя.

Павел прислушался. «Оборону уже прорвали и расширяют коридор», — определил он и подивился организованности боевых действий отряда. Внешне казалось, что все шло само собой, без вмешательства атамана. Но Павел знал, какую работу провел Назаров днем, чтобы добиться столь четкого взаимодействия между подразделениями при прорыве в ночных условиях. Он понял, что молодой полковник Назаров опасный, очень опасный враг.

Штабная колонна уже стала входить в очищенный коридор. Неистовый треск винтовочной и пулеметной стрельбы, пронзительный свист пуль непрерывно хлестали по нервам, оставляя ноющую боль и противный зуд в груди. Кони шарахались из стороны в сторону, натыкаясь на тяжелораненых и мертвых казаков.

К фаэтону Назарова подскакал Шелкович, начал было докладывать, но конь его вдруг вздыбился и рухнул наземь. Шелкович успел оттолкнуться от стремян и отлетел в сторону. Тут же вскочив с земли, он бросился к фаэтону, но сесть самостоятельно не мог. Павел помог ему.

— Что с вами? — обеспокоенно спросил он.

— Нога… — простонал Шелкович.

Назаров сидел прямо, весь поглощенный шумом боя, по которому определял его ход. Казалось, он, словно врач, прослушивает работу этого сложного боевого организма.

— Добрэ, — по-казачьи произнес он. — Закрепились. Можно считать, что отряд прорвался в полном составе.

Справа и слева пролетки неожиданно появились всадники. Павел присмотрелся: «Махновцы!» Они пристроились к фаэтону, будто прикрывали атамана от пуль противника. Их становилось все больше и больше. Покотило скакал со своими хлопцами. Одна тачанка шла впереди, две сзади. В плотном, будто живой щит, строю махновцы устремились вперед степным наметом.

Полковник Назаров подумал: «Вот так много раз выводили из беды эти чудо-хлопцы своего батьку Махно».

Постепенно стрельба отодвинулась назад, звуки боя доносились глухо, но напряжение его не спадало.

— Что-то далековато ушли, — забеспокоился Назаров. — Здесь где-то мы должны пройти через наш заслон.

— Разве сейчас увидите что-нибудь? — сказал Павел Алексеевич.

— Фонарщик должен сигналы подавать.

Фаэтон сильно тряхнуло на ухабине. Шелкович вскрикнул и выругался.

— Надо послать кого-нибудь за фельдшером, — раздраженно сквозь зубы сказал он Назарову. — Нестерпимая боль…

Но полковник, казалось, не обратил внимания на его просьбу. Он встал, напряженно всмотрелся в темноту.

— Стой! Мы, кажется, действительно отклонились от маршрута.

Ездовой натянул вожжи, всадники осадили коней, спешились. Назаров выскочил из фаэтона.

— Покотило, ко мне!

И вдруг сзади на него набросился махновец, завернул руки, кто-то схватил за ноги, рванул, и в следующее мгновение полковник лежал на земле вниз лицом. Атаман рычал, рвался, бил ногами. Неистово сопротивляясь, он не ощущал боли от крепких узлов, которыми стянули его руки.

В то же время вскочившие на фаэтон махновцы наставили стволы наганов на Шелковича и Наумова:

— Не рыпаться!

Их тоже разоружили, связали.

К фаэтону подвели Назарова, но едва отпустили, он с разгону ударил головой махновца и бросился бежать в поле. Атамана догнали, связали ноги и бросили в фаэтон.

Шелковича бил озноб, настолько он был потрясен. Наумов держался спокойно. Он потребовал командира отряда, представился ему как офицер ставки главнокомандующего и спросил:

— Вы можете объяснить мне, что все это значит?

— А це хто? — Покотило ткнул кнутом в Шелковича.

— Это представитель постоянной комиссии по земельной реформе господин Шелкович, — хладнокровно сказал Наумов.

— Ну, тебя и твово Шолковыча мы, може, отпустим… Як пройдем Мокрый Еланчик — там и решим. Вы нам не нужны. Про вас батько ничего не говорил…

— У, шкура сермяжная!.. — прорычал Назаров.

— А ты, полковник, не гавкай, — спокойно ответил Покотило. — Батько сказав, ще цей Назаров тай генерал Слащов полтора годин гонялись за ним по всей Украине. Сам, говорит, не пидэ, побоится. Бери, говорит, его и вези ко мне.

Назаров повернулся к Павлу Алексеевичу:

— Если вас отпустят, передайте войсковому старшине Бударину: до моего возвращения командование отрядом возлагаю на него.

— Это вам, Дмитрий Петрович, придется передать приказ, — сказал Наумов. — Я не оставлю полковника Назарова.

Шелкович сдержанно застонал:

— Но я не могу двинуться с места. Нога горит как в огне. При падении сгоряча не почувствовал, а вот теперь… Неужели треснула кость?

Колонна двинулась по широкой балке ровно, без рывков и остановок, как по хорошо знакомой дороге. Туман здесь стоял густой и холодный. Впечатление было такое, будто ехали по дну молочного моря. Назаров наклонился к Наумову и Шелковичу и тихо, так, чтобы не слышали махновцы, сказал:

— Вместо Шелковича в Ростов придется идти вам, Павел Алексеевич. Другого выхода нет. Действуйте.

Он отстранился и больше не обращал на них внимания.

Осваговец плотнее придвинулся к Наумову.

— Павел Алексеевич, слышали? Вы должны бежать и пробраться в Ростов. Это очень важно, понимаете?

— Признаться, не понимаю, — также шепотом ответил Наумов.

— Слушайте и, пожалуйста, не перебивайте. В Ростове вам необходимо встретиться с начальником оперативного отдела штаба Кавказского фронта Горюновым. Это наш человек. Передайте ему: с Кубани надо перебросить на Дон Кавказскую кавалерийскую и девятую стрелковую дивизии. Этим он облегчит высадку группы особого назначения. Встретиться с ним вы можете у него дома в обеденный перерыв. Пароль: «Извините, я к Протасовой, но ее нет дома. Разрешите написать ей записку?» Отзыв: «Пожалуйста. Только скорее: я спешу».

Он сделал паузу, чтобы Павел Алексеевич мог повторить про себя пароль, и продолжал:

— Передайте: план восстания прежний, сигнал к выступлению — захват города Александровск-Грушевского. На всякий случай, если не удастся связаться с Горюновым, сообщите все это полковнику Лошкареву — артисту театра «Гротеск» Якову Серову.

— Хорошо, но почему вы настаиваете на побеге? Покотило сказал: как только перейдем Мокрый Еланчик — он нас освободит. Тогда мы могли бы все обсудить.

— Освободит? Впрочем, освободит… от всех земных забот.

— Этот вариант не исключен.

— Вот именно. Повернитесь ко мне спиной, я попытаюсь зубами развязать вам веревку, — предложил Шелкович.

— Не надо. У меня в карманчике для часов лежит перочинный ножик. Достаньте его.

Каждое движение причиняло Шелковичу боль, он глухо стонал, но упорно изворачивался, чтобы дотянуться до карманчика у брючного пояса. Наумов выпрямился, стараясь помочь ему, и внимательно следил за всадниками. Туман, однако, был настолько плотным, что он видел только морду идущего сбоку коня.

Долго, очень долго возился Шелкович с маленьким перочинным ножиком… Почувствовав наконец, что руки свободны, Павел осторожно, чтобы не привлечь внимания ездового, нащупал опору для ноги, подался вперед и вдруг резко прыгнул. Лошадь испуганно шарахнулась в сторону.

— Сто-ой! — натужно заорал махновец. — Сто-ой, с-сукин сын!

Покотило подскочил к пролетке и, увидев, что исчез полковник Наумов, выкрикнул несколько фамилий и скомандовал:

— Взять живым. За мно-ой!

Вздыбив коня, он послал его вперед.

Всадники, развернувшись веером, устремились вслед за своим командиром.

Павел бежал широкими упругими прыжками вверх по склону холма. У самой вершины он вынырнул из пелены тумана, остановился и прислушался. Гулкий топот копыт быстро приближался.

Выскочив на высоту, всадники увидели Наумова и, уже не спеша, подъехали к нему. Покотило соскочил с коня.

— Ну, здравствуйте, Павел Алексеевич.

— Здравствуйте, товарищ Прийменко, — тяжело переводя дыхание, радостно приветствовал Наумов Григория Даниловича. — Ловко вы сыграли роль махновского командира.

— Так-то оно так, да ведь договор был на привале все это провести. Там и кони ждут.

— Обстоятельства резко изменились. Мне необходимо сегодня же ночью быть в Ростове.

— С вами поедут трое…

— Катер дежурит?

— Ждет вас на Беглицкой косе. Кстати, как вам удалось развязать руки?

Павел спохватился:

— Перочинный ножик!.. Он остался у Шелковича!..

— Нож? — испуганно воскликнул Прийменко. — Как бы Назаров не удрал… По коням!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Над крышами домов тяжело нависли черные тучи. По улицам текли к Дону бурные потоки воды, они пенились, пузырились под упругими струями дождя. В такую погоду даже голодная собака к брошенной кости из конуры не вылезет. Но начальник оперативного отдела Горюнов не изменил своему правилу обедать только дома.

Не остановил ливень и Наумова. Наглухо застегнув тяжелый брезентовый дождевик и накинув на голову капюшон, он шел, не разбирая дороги. Не доходя до Покровской церкви, завернул в арочные ворота трехэтажного дома.

Поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, Павел подошел к квартире пять, крутнул звонок. Дверь приоткрылась.

— Кто там?

— Извините, я к Протасовой, но ее нет дома. Разрешите написать ей записку?

Цепочка на двери звякнула, дверь распахнулась. Хозяин жестом руки пригласил гостя в квартиру и сказал:

— Пожалуйста. Только поскорее: я спешу.

Наумов переступил порог, остановился.

— Раздевайтесь, проходите.

— Нет-нет, — решительно отказался Павел. — Сейчас как раз такая погода, что ни одна душа меня не видела, надо так же незаметно уйти.

— В таком случае я слушаю вас.

Наумов настороженно покосился на двери, ведущие в комнаты.

— Можете смело говорить, там никого нет.

— Во первых, Михаил Иванович, сделайте все возможное, чтобы с Кубани на Дон были переброшены первая Кавказская кавалерийская и девятая стрелковая дивизии. Во-вторых, соберите мне руководителей Ростовского центра: полковника Лошкарева, то бишь артиста театра «Гротеск» Серова Якова Тарасовича и других командиров ударных групп и отрядов. Я ознакомлю их с новой обстановкой.

— Позвольте!.. Увеличивая силы красных на Дону, мы ставим в сложное положение отряд полковника Назарова и нам трудно будет поднять восстание казачества.

— Но этим создаются благоприятные условия для высадки группы войск особого назначения генерала Улагая на Кубани и захвата Екатеринодара. Назаров для того и брошен на Дон, чтобы отвлечь силы красных от главного операционного направления. А войскам вспомогательного направления задача, как вам известно, ставится также с решительными целями. Впрочем, до подхода дивизии красных с Кубани Назаров должен успеть выполнить свои задачи. Как и вы, кстати…

— Что ж, это логично… А какие вопросы еще будут решаться?

— Я должен заслушать доклады командиров о состоянии боевых групп и отрядов и, исходя из боевых возможностей, уточнить план восстания… Непременно сегодня ночью. Завтра с подобной же целью я уезжаю в Екатеринодар. Итак, где и когда мы соберемся?

— Позвольте еще один вопрос: почему полковник Назаров не пошел на Таганрог?

— В последний момент полковник Назаров получил приказ генерала Улагая двинуться на Александровск-Грушевский освободить лагерь военнопленных — их там свыше десяти тысяч — и всеми силами ударить на Ростов. К тому же, проходя через десятки станиц, он разрастется до корпуса.

— Слава тебе господи, — оживился Горюнов. — Чем больше будет сил у Назарова, тем легче нам захватить город, и уж дай бог хоть одни сутки быть хозяином Ростова!..

— Итак, место и время? — повторил Наумов.

— Ресторан «Сан-Ремо», первая кабина, в двадцать три часа. Наш человек вас встретит.

— Почему так поздно?

— Серов занят в спектакле, да и время нужно оповестить других.

В тяжелом хмельном воздухе, густо настоянном на табачном дыме, стоял оживленный гул пьяных голосов. Наумов остановился возле входа и осмотрел зал. К нему тут же подошел метрдотель — профессиональная улыбка, легкий поклон, спокойный тихий тон.

— Будьте любезны… Я слушаю вас.

— Я приглашен. Где у вас первая кабина?

Приход Наумова вызвал сдержанное оживление, которое обычно возникает, когда появляется незнакомое лицо из руководящего центра накануне больших и тревожных событий. Он закрыл за собой двери, не спеша окинул взглядом сидящих за столом людей.

— Я приветствую вас, господа, и поздравляю с наступлением нового этапа борьбы за единую неделимую Россию. Извините, я несколько задержался.

— Здравия желаю, — не называя имени, с военной четкостью приветствовал Горюнов и доложил — Командиры ударных отрядов прибыли полностью, за исключением…

— Вы уж не беспокойтесь, я таки пришел, — послышался за спиной голос Гохгейма, — но вы знаете, один умный человек сказал: опоздать на поезд, которому предстоит потерпеть крушение, — это не очень большое недоразумение. — Уголки губ раздвинулись в простодушной улыбке.

— Позвольте, Моисей Львович, какое крушение вы предрекаете? — со значением произнося каждое слово, спросил Серов.

— Я предрекаю? Боже мой, мало ли что скажет Моисей Львович шутки ради.

— От этой шутки плохо попахивает, господин Гохгейм, — проворчал Горюнов, уставившись на него испытующим взглядом.

Гохгейм съежился, отвел глаза в сторону и с трудом протиснулся на свободное место.

Горюнов продолжал стоять строго и неподвижно, требуя этим порядка и внимания.

— Господа, из Крыма прибыл представитель ставки верховного главнокомандующего. — Он сделал паузу, давая возможность присутствующим осознать значение этого факта. — Отрадно, что высадка отряда особого назначения и прибытие представителя ставки совпали с окончанием формирования наших ударных отрядов…

При этих словах заместитель начальника городского отдела милиции Сохатый громко высморкался в платок и густым, хриплым голосом спросил:

— Как же можно считать законченным то, чего не начинали?

Горюнов резко повернулся к Серову:

— Объясните, Яков Тарасович, что это значит? Вы же докладывали…

— А мне посредников не надо, — медленно, но решительно произнес Сохатый. — Я сам объясню… — Он с шумом вздохнул и не очень членораздельно прохрипел: — У меня по четыре-пять человек в каждом отделении, а всего — около двадцати бойцов. Но…

— Вот и хорошо, — подхватил Горюнов. — Последний срок формирования вашего отряда — завтра к исходу дня. На всякий случай вы должны держать его в полной боевой готовности. Ваши объекты — почта и телеграф.

— …Но это называется не сформировать, а собрать. Собрать я, конечно, могу. Однако для того, чтобы они могли совместно действовать, нужно время…

— Оно у вас еще есть. Но поторапливайтесь.

Наумов заметил про себя: «Чтобы собрать своих людей, Сохатый должен будет завтра дать указания начальникам районных отделений милиции прислать их в его распоряжение. Ну, что ж, один отряд завтра же перестанет существовать».

Горюнов обратился к Лялину:

— Докладывайте, господин штабс-капитан.

Лялин встал, одернул костюм, как мундир:

— В моем распоряжении семьдесят два человека. Отряд приведен в полную боевую готовность.

— Отлично. По общему сигналу частью сил вы должны захватить вокзал, а основными силами — окружную тюрьму. Освобожденных из заключения поставить в строй… Сколько у вас в лазарете выздоравливающих офицеров? — спросил Горюнов у Гохгейма.

— У меня? — робко переспросил Гохгейм. — Позвольте напомнить вам, что я, так сказать, «умертвил», то есть… э-э… подготовил к выписке двадцать пять господ офицеров. Если нас проверят…

— Надеюсь, Ростовское Чека не мудрее одесского раввина, — улыбнулся Горюнов.

— Боже мой, при чем здесь одесский раввин, когда пахнет петроградским равелином? Моисей Львович может имитировать кризис любой болезни, но от этого падает его престиж как врача. И разве после этого я могу рассчитывать на высокопоставленного клиента?

Горюнов поставил боевые задачи и в заключение сказал:

— Время выступления будет сообщено дополнительно… Вам слово, Павел Алексеевич.

Наумов, не меняя позы, — он сидел откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди, — тихо, но с большой внутренней силой сказал:

— Господа, я рад сообщить вам, что отряд особого назначения стремительно движется на город Александровск-Грушевский. Успех рейда предопределен, и десять тысяч военнопленных — а это преданные и закаленные бойцы — станут под трехцветное знамя любезного нашего Отечества… Однако должен оговориться: полковник Назаров нас не удовлетворяет. Энергия порыва способна решать частные и ограниченные задачи. Нам необходима энергия все возрастающего натиска и масштаба. А подобные задачи могут решать только такие люди, как опытный военачальник полковник генерального штаба Горюнов и такой политический деятель, как полковник Серов. — Наумов взял рюмку. — За вас, господа!

… Через несколько дней газета «Донская беднота» опубликовала информацию:

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Врангель нервно постучал карандашом по тому месту карты, где было обозначена Каховка.

— Противник сумел двумя дивизиями не только форсировать Днепр, но и, захватив Алешки, Каховку, закрепиться! И это произошло в полосе обороны великолепно вооруженного корпуса генерала Слащова. Почему?!

Шатилов почувствовал, что если не смягчить разговор, то генеральские плечи Слащова лишатся если не головы, то уж наверняка погон.

— Господин главнокомандующий, на том участке, где переправились дивизии красных, — он указал на карте городишко Алешки и Корсунский монастырь, — действовала лишь одна наша дивизия. К тому же у красных пятнадцатую дивизию Солодухина и пятьдесят вторую Сибирскую дивизию Блюхера поддерживала Усть-Днепровская флотилия.

Врангель недовольно глянул на своего начальника штаба:

— Тем хуже для Слащова… Прозевать перегруппировку крупных сил красных и позволить им достигнуть тактической внезапности… Но если прозевал, надо же выправлять положение. Никогда еще начало операции не предопределяло ее конца.

— При сложившейся обстановке генерал Слащов не сможет самостоятельно…

— Вот именно, — подхватил Врангель. — А он до сих пор пытается убедить меня, что в ближайшее время сам сокрушит каховскую группировку красных и восстановит положение. Что ты предлагаешь?

— Необходимо корпусом генерала Слащова в теснейшем взаимодействии с конницей генерала Барбовича нанести главный удар на Большие Маяки, Каховку и отрезать противника от днепровских переправ. Это создаст условия для их последующего разгрома.

— Превосходно. Передай боевой приказ и объясни генералу Слащову, что Каховка — это дамоклов меч. Если его вовремя не обезвредить, он способен отсечь наши войска в Северной Таврии от Крыма.

Вернувшись в свой кабинет, Шатилов сразу связался с полевым штабом Слащова, расположенным в Чаплинке и продиктовал содержание боевого приказа.

Наступила пауза.

Наконец телеграфная лента передала резкий ответ Слащова: «О возможности захвата противником тет-де-пона и его пагубном для нас значении следовало думать раньше. Я об этом предупреждал. Более того, я предложил план обороны Нижне-Днепровской зоны. Однако мои предложения даже не изволили рассмотреть… Я сделал все, что мог, но вместо понимания и благодарности получаю необоснованные укоры».

— Передайте, — приказал Шатилов телеграфисту, — сейчас не время для обид. Надо во что бы то ни стало ликвидировать Каховский плацдарм.

Ответ был неожиданным: «С меня довольно, я представляю рапорт об отчислении меня от должности и увольнении в отставку».

Шатилов предупредил телеграфиста, чтобы не прерывал связи. Надо было обдумать ответ.

«Что это, трусость?.. Нет, на Слащова это не похоже. Может быть, он потерял веру в успех борьбы и решил сохранить свое имя в истории на страницах побед, а не поражений».

Эта мысль показалась ему более верной. Но как бы то ни было, уход генерала Слащова из армии в столь трудное и сложное время может оказаться для многих слабонервных примером пагубным.

— Передайте: «Подумайте, Яков Александрович, ваш шаг не позволит истории внести ваше славное имя в анналы священной борьбы за возрождение российской государственности».

Ответа не последовало. Это показалось Шатилову оскорбительным.

«Ну, нет уж, господин генерал, — зло подумал он, — крысы, убегая с тонущего корабля, погибают первыми». Он закрыл глаза, побледнел — настолько мысль о тонущем корабле показалась ему реальной и страшной.

Около полуночи генерал Анин доложил главнокомандующему переданный по телеграфу рапорт Слащова об увольнении в отставку. Реакция Врангеля была неожиданно спокойной, будто он ждал этого.

— Ну, что ж, пусть немедленно выезжает в Севастополь. Подготовьте приказ о назначении вместо него генерала Витковского.

Через день главнокомандующий с женой нанес визит генералу Слащову в его вагоне. Переступив порог салона, Врангель ужаснулся. Кругом творился уму непостижимый беспорядок. На столе и возле него валялись выпитые, целые и битые бутылки. Всюду — на полу, стульях и диване — всяческая закуска. Салон был полон птиц: ворон, ласточка, скворец, воробей и фазан, по полу, степенно разгуливали цапля и два аиста. На плече хозяина сидел голубь. Посуда, постельные принадлежности, всевозможные образцы холодного и огнестрельного оружия, личные вещи — все это было разбросано по всему салону. От разлитого вина, водки, птичьего помета и бог знает чего еще стояла нестерпимая вонь.

Сам Яков Александрович был в идеально чистом, безупречно отглаженном белоснежном ментике, расшитом светло-голубыми шнурками и отороченном мехом. Опираясь руками на стол, он медленно поднялся. Голуби вспорхнули и, сделав круг, опустились на стол. Поздоровались генералы сдержанно, официально. Инициативу в разговоре взял на себя Врангель:

— Весьма прискорбно, Яков Александрович, но я вынужден был удовлетворить ваше ходатайство… Мне известно то постоянное и нечеловечески огромное нервное напряжение…

Губы Слащова напряженно сжались, в глазах блеснули слезы.

— Я прошу вас, Яков Александрович, — продолжал Врангель, — принять мою глубокую благодарность за ваш титанический ратный труд…

Он зачитал свой приказ. И когда громко, возвышенно прозвучали слова: «…Дабы связать навеки имя генерала Слащова со славной страницей настоящей великой борьбы, дорогому сердцу русских воинов генералу Слащову именоваться впредь Слащов-крымский», растроганный генерал впал в истерику. Наконец, с трудом овладев собою, все еще всхлипывая, жестко сказал:

— Россия б-будет ж-жить! А Крым — Ар-рарат ее, стоит т-твердо и непоколебимо!

«Негодяй все-таки, каких свет божий не видывал, — возмутился Врангель. — Так и не назвал меня ни главнокомандующим, ни по имени-отчеству».

— Советую вам, Яков Александрович, поехать куда-нибудь на Средиземноморское побережье. Там вы быстро обретете душевное равновесие и силы для продолжения борьбы против красной чумы.

— Благодарю вас, но только «дым отечества мне сладок и приятен». Я поеду в Ялту.

В тот же день главнокомандующий посетил исторический собор с адмиральскими могилами. Он был одинок среди сопровождавших его генералов и офицеров. Тяжелые мысли о великой ответственности за судьбы начатого дела отягощали его душу. Ему вдруг показалось, что вся его идея новой государственности схожа с воздушным шаром, который в детстве делал он с товарищами, чтобы всем на удивление подняться высоко-высоко в небо, а то и еще выше. Дряблую, безжизненно распластанную оболочку стали наполнять дымом, она медленно раздувалась, распрямляла складки и, казалось, дай ей свободу, устремится в самостоятельный полет. Но, бог знает отчего, оболочка вдруг вспыхнула и в одно мгновение сгорела. Лишь много позже стала понятна смехотворность затеи.

Врангель ужаснулся этому сравнению, потому что вся его жизнь была, в сущности, наполнением шаров идеями для очередного взлета, и все они в последний момент сгорали. Молодой горный инженер, он мечтал проникнуть в недра земли российской и поднять ее энергию на благо столь милого сердцу Отечества. Однако мечты эти были разбиты лейб-гвардии конным полком, куда он волею судьбы попал вольноопределяющимся сразу после окончания института. Участие в русско-японской войне, а затем в карательной экспедиции под командованием генерала Орлова по Прибалтике он закончил командиром полка. Увлеченность новыми идеями привела Врангеля в академию генерального штаба. И вот, в мировой войне, когда он стал во главе корпуса гвардейской кавалерии и готовился к осуществлению идеи глубинного рейда в условиях позиционной войны, революционный взрыв спалил и ее.

Великая российская смута вознесла его на пост командующего Кавказской армией, а затем главнокомандующего войсками юга России… Но почему юга России? Идея образования Северо-Кавказской республики — это не завершение, а начало возрождения России. Именно России…

Долго стоял Врангель в соборной часовне и задумчиво всматривался сквозь ладанный дым в образа, силясь услышать в душе своей их вещий глас о судьбах таврической и кубанской операций.

Наконец Врангель резко повернулся и устремился к выходу.

— … Пиши, Павлуша, — крикнул он с порога кабинета генерала Шатилова. — Пиши!

Полевая ставка главного командования прибыла из Севастополя в Керчь для непосредственного руководства кубанской операцией…

Распластавшись на морском горизонте багровыми отливами, светятся дымчатые облака. Наступает рассвет. На самой вершине горы Митридат стоят генерал Врангель, командующий группой войск особого назначения генерал Улагай и донской атаман Богаевский. Они любуются величественной панорамой города Керчи и изогнутой, как подкова, бухтой. Над крышами домов стелются узкие шлейфы дыма, а на рейде маячат силуэты боевых кораблей, тральщиков, пароходов, паровых шаланд, катеров. Никогда еще Керченский порт не видел на своем рейде столько морских судов, и не было на памяти древнего Пантикапея случая, когда бы его улицы были заполнены таким количеством войск.

Напряженный взгляд главнокомандующего устремлен на причалы, где кубанские казачьи дивизии грузятся на суда. Не поворачивая головы, он обращается к генералу Улагаю:

— Я полагаюсь, генерал, на ваш боевой опыт и политический разум. Помните, с захватом вами Екатеринодара я оставляю Северную Таврию и брошу все свои войска на Кубань. Уверен, что взаимодействие трех группировок под вашим командованием обеспечит успех операции. — Врангель энергичным жестом нарисовал в воздухе треугольник. — Итак, Улагай — Фостиков — Назаров. Между прочим, треугольник — самая жесткая и прочная фигура.

Генерал Улагай согласился, что операция спланирована блестяще. Но он был далек от мысли, что сам по себе план уже предопределяет успех операции. Он прекрасно знал: первое же соприкосновение с противником может перечеркнуть самые идеальные расчеты, однако надеялся, что генерал Фостиков уже получил оружие и боеприпасы и сможет своевременно начать наступление. А вот судьба отряда Назарова беспокоила: прошло достаточно времени, чтобы грянуть победному или похоронному маршу.

Улагай спросил атамана Богаевского:

— Африкан Петрович, не могли бы вы сегодня к вечеру дать мне информацию о ходе боевых действий на Дону?

Атаман поспешно взял Улагая под руку и тихо сказал:

— Не ожидал от тебя. С такими просьбами обращаешься в присутствии главкома. Ведь сам знаешь, я прилагаю все усилия… Если что-нибудь прояснится, обязательно…

Не дослушав, Улагай отошел к главнокомандующему.

Из-за крайних домов у подножия горы выехали два всадника и галопом взлетели на вершину. Офицер связи на ходу спрыгнул с коня, бросил повод коневоду и, подбежав к Врангелю, подал ему пакет.

— От генерала Шатилова, получено по телеграфной связи.

Главнокомандующий не спеша вскрыл пакет. Быстро пробежал текст. Генерал Улагай внимательно всматривался в лицо Врангеля, пытаясь определить, добрая или худая весть пришла и касается ли она дела, на которое он идет. Однако ни один мускул на лице главкома не дрогнул. Он аккуратно свернул лист бумаги, вложил в конверт и, откинув полу черкески, сунул его в карман.

— Вы свободны, штабс-капитан, — сказал он офицеру связи.

Все молчали, ожидая, что главнокомандующий выразит вслух свое отношение к срочному донесению, но Врангель, казалось, все еще оставался во власти величественной картины восхода солнца.

Наконец он обратился к Улагаю:

— По всей видимости, тактический удар Назарова не перерос в наступление оперативного размаха и значения. Но достигнуто главное: красные сняли с Кубани первую кавалерийскую, девятую стрелковую дивизии и из Северной Таврии — кавбригаду Жлобы и бросили их на Дон. Этим созданы благоприятные условия для высадки и развития наступления группы войск особого назначения на Екатеринодар. — Он повернулся к свите. — Сегодня с наступлением темноты все корабли должны завершить выход в район сосредоточения.

Врангель подошел к своему коню, легко вскочил на него. Перед глазами снова всплыла записка генерала Шатилова: «Господин главнокомандующий, полковник Назаров при прорыве из окружения в районе станицы Ново-Николаевской попал в плен, однако ему удалось бежать. Его отряд ушел в глубь Донской области, но под Константиновской был окончательно разгромлен. Офицерский состав частью погиб, а большинство вместе с Назаровым взято в плен. Шатилов».

Столь быстрая и бесславная гибель отряда полковника Назарова привела Врангеля в смятение.

Из глубоких закоулков его сознания выползали тревожные мысли. Теперь войскам Улагая придется вести наступление на Екатеринодар без прикрытия с севера. Более того, красные перебросят с Дона свежие дивизии и смогут быстро достигнуть превосходства в силах и средствах. В этих условиях рассчитывать на успех можно лишь в том случае, если полковнику Трахомову удастся благополучно доставить боеприпасы в «Армию возрождения России» и генерал Фостиков своевременно нанесет встречный удар. Если, в то же время, восстание кубанцев будет развертываться быстрее подхода красных войск с Дона.

Врангель убедил себя, что три силы — Улагай, Фостиков и восстание, — совмещенные по цели, времени и месту, принесут успех кубанской операции. Его воображение уже рисовало картину захвата Екатеринодара, образования нового казачьего государства и создания мощного дипломатического форс-мажора от большевистского давления.

«Кубанская операция — мой последний козырь».

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

…В первых числах сентября в Керчи и Феодосии разгружались вернувшиеся с Кубани остатки деморализованных полков группы особого назначения. Улагай выехал в Севастополь.

На Графской пристани его встречали генерал Шатилов, адмирал Саблин, свита генералов и офицеров. Строй гардемаринов в парадной форме и яркие блики медных труб военного оркестра придавали встрече особую торжественность. Самым, однако, неожиданным был приказ главнокомандующего, зачитанный генералом Шатиловым.

«Во время десантной операции на Кубани, — говорилось в нем, — войскам пришлось действовать в исключительно тяжелой обстановке с необеспеченным тылом, имея врага с трех сторон.

…В воздаяние доблести героев офицеров и солдат отряда во главе с начальником его награждаю генерала Улагая орденом святого Николая 2-й степени».*["267]

С Графской пристани Шатилов и Улагай направились в Большой дворец.

Едва Улагай появился на пороге кабинета, Врангель остановил его возгласом:

— Найдите в истории пример, когда бы награждали потерпевшего поражение! Я восхищен вашей личной храбростью, а неудача с кубанской операцией — наша общая беда.

Он крепко пожал руку и вернулся к столу. Пристально, сдвинув брови, посмотрел на Улагая. Коротко и резко объявил ему об увольнении из армии.

Улагай побледнел и горячим шепотом сквозь зубы сказал:

— От армии, но не от борьбы.

Эту фразу Врангель понял по-своему и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Через несколько дней в Севастополь прибыл полковник Назаров. Худой, осунувшийся, в обносившейся солдатской форме, он появился перед генералом Шатиловым, когда тот выходил из автомобиля у Большого дворца.

— Полковник Назаров. Представляюсь по случаю возвращения с Дона!

Шатилов едва узнал его. Глянул на часы и шутливо сказал:

— В нашем распоряжении масса времени — тысяча восемьсот секунд. Прошу ко мне в кабинет.

Доброжелательный тон генерала, непринужденная обстановка подействовали ободряюще. Назаров рассказал Шатилову о сходе станичников в Ново-Николаевской — «не поняли казаки земельного закона, не приняли его», — поведал о беседе со старым казаком Степаном Даниловичем Шабаловым. — «На станичников, Кирилыч, не надейся… Душа у них мертвая к вашему делу…» Доложил полковник Назаров, почему пошел не на Таганрог, а двинулся на Александровск-Грушевский: «Вместо ожидаемых пяти тысяч добровольцев прибыло два десятка подвод». Упомянул вскользь, почему в Ростов направился не Шелкович, а присланный ставкой полковник Наумов.

— Наумов? — насторожился начальник штаба. — Помнится, он убыл в «Армию возрождения России»…

Назаров возбужденно говорил о последнем трагическом бое под Константиновской, где его отряд был разбит и взят в плен. Рассказал, как был препровожден в Константиновскую, но благодаря случаю бежал. Под видом красноармейца пробрался в Северную Таврию в один из полков 13-й армии, а затем перешел линию фронта…

Генерал неожиданно встал и протянул руку Назарову:

— Нам пора расстаться. Куда бы вы хотели получить назначение?

— Туда, где буду нужнее.

— Прекрасно. Вы будете назначены командиром полка.

Тихий звездный вечер. В глубине веранды горит электрическая лампочка. Свет от нее падает через двери на спины сидящих на крыльце Врангеля и Шатилова.

Они никогда не посвящали друг друга в свои переживания. В тяжелые, почти безнадежные дни молча согласились щадить один другого. Но сегодня впервые говорили откровенно.

Врангель достал из кармана свернутую вчетверо бумагу и подал ее Шатилову:

— Читай донесение генерала Фостикова, переданное телеграфно через французского представителя в Батум.

«Главнокомандующему войсками юга России, — прочел Шатилов. — Докладываю, что высланный из Сухума караван с оружием и боеприпасами через перевал не проходил. Следы его обнаружить не удалось. Ввиду того что боеприпасы полностью израсходованы, начал отход к побережью в район Сочи — Адлер с целью перехода в Грузию. Прошу вас выслать транспорт для эвакуации двух тысяч человек в Крым. Генерал Фостиков».

— Транспорт для эвакуации в Крым, — медленно повторил Шатилов и, уставившись в одну точку, задумался: «Почему побеждает тот, кто должен быть побежден?»

— Эта роковая цепь неудач, Петр Николаевич, — сказал он наконец, повернувшись к Врангелю, — имеет простое объяснение. Они знали наши оперативные планы… — Шатилов рассказал о полковнике Наумове, ушедшем с отрядом Трахомова, а потом вдруг появившемся в отряде Назарова. Оба отряда погибли. Вот почему Улагай оказался неприкрытым со стороны Дона, а Фостиков, оставшись без боеприпасов, не отвлек на себя противника наступлением на Екатеринодар. Вот почему на Дону и Кубани обе наши группировки, казалось бы, достигли внезапности, но стоило им оторваться от берега — они попали под мощные фланговые удары противника… В этом — главная причина провала планов освобождения казачьих областей…

Врангель медленно встал и спустился с крыльца.

Они пошли по выложенной тесаным камнем дорожке, тускло освещенной газовыми фонарями.

— Ты прав. Противник, вне сомнения, знал наши планы, и гибель отрядов Назарова и Трахомова, конечно, сказалась на общем ходе кубанской операции. Но сказалась лишь в том, что все рухнуло быстрее, чем это могло произойти.

— Вы считаете провал кубанской операции фатальной неизбежностью?

Врангель вдруг остановился.

— Моя главная ставка — всеобщее восстание казачества на основе их недовольства продразверсткой и другими крутыми мерами хозяйствования Советов… Если бы казачество поддержало нас… Если бы только оно восстало!.. — Врангель покачал головой — Нет, Павлуша, наше поражение в кубанской операции не военное. Мы политически проиграли битву за казачество.

После провала плана захвата казачьих областей Врангель предпринял попытку разбить никопольскую группу — 2-ю Конную армию, в дальнейшем — каховско-бериславскую группу 6-й армии и обеспечить за собой правый берег Днепра для дальнейшего выдвижения на Украину.

Покрытые ранней наледью хмурые Таврические степи стонали под ударами бомб и снарядов, содрогались от гула танков и самолетов. Жестокие вьюжные ветры заглушались свистом пуль и дробным топотом конных лав.

И снова операция началась с успеха и надежд. 2-я армия генерала Драценко прорвала оборону 6-й армии красных у деревень Ушкалка и Бабино, форсировала Днепр. Для развития успеха Врангель бросил в прорыв под Александровкой конную группу кубанских казаков под командованием генерала Бабиева. Развернулись невиданные по своему ожесточению октябрьские бои.

Генерал Шатилов с полевым штабом находился в эти дни в Джанкое. Он часто делал облет на аэроплане передовых частей и докладывал главнокомандующему, что войска генерала Драценко вязнут в затяжных встречных боях, что контрудары противника становятся все более мощными и могут перерасти в контрнаступление. В этих условиях возможное наступление красных с Каховского плацдарма в сторону переправы может привести к разгрому войск генерала Драценко. Его предложение отвести войска за Днепр и закрепиться было, однако, отвергнуто Врангелем.

Главнокомандующий потребовал: «Вперед и только вперед! Немедленно нанести удар по Каховскому плацдарму силами конной группы генерала Витковского. Пойми наконец, что этим наступлением главный удар наносится не столько по войскам красных, сколько по рижским переговорам Советов с Польшей. Нельзя допустить заключения между ними мирного договора…»

— Этот удар способен выполнить ограниченные цели, — настаивал Шатилов, — так как на Каховском плацдарме противник имеет одиннадцать тысяч штыков и сабель, а у генерала Витковского их семь тысяч.

Телеграфная лента не скрыла раздражения главкома: «Отдай боевое распоряжение, а сам возвращайся в Севастополь».

Прибыв в ставку, генерал Шатилов узнал, что наступление конной группы генерала Витковского провалилось. Прежде чем идти к главкому, он составил таблицу, показывающую соотношение сил и средств своих войск и противника.

Поклонившись главнокомандующему, Шатилов положил перед ним справку о соотношении.

Врангель прочел: «Южный фронт красных — 133 тысячи штыков и сабель. Русская армия — 35 тысяч».

— Это более чем четырехкратное превосходство, — сокрушенно произнес он. — Невероятно…

Шатилов, делая вывод, убежденно сказал:

— Они начнут наступление, как только 1-я Конная армия Буденного закончит свое сосредоточение за Каховским плацдармом. Мы не должны ждать.

— Ты считаешь, что пора начать отвод войск из Северной Таврии?

— Пока не поздно.

— Да, разумеется… — согласился Врангель и почувствовал облегчение от мысли, что непосильный и теперь уже опасный груз Таврического фронта будет наконец сброшен в плеч. — Надо прежде всего переформировать и привести в порядок войска. Иначе наш отход превратится в бегство.

Бегство… Сначала это было медленное, организованное бегство, под видом отвода тыловых частей. Но неожиданный переход в наступление с Каховского плацдарма 6-й армии, а затем 1-й Конной и их прорыв к Перекопскому перешейку заставил Врангеля отдать приказ об общем отходе войск к Чонгарскому перешейку.

Войскам Врангеля удалось оторваться от преследующих войск красных, а затем, с огромными потерями пробившись к Чонгарской дамбе и Арбатской стрелке, уйти по ним в Крым.

Через день главнокомандующий сделал однодневный объезд укреплений на Крымских перешейках, побывал в передовых полках. Окопы по вершине Турецкого вала оказались недоделанными, не было землянок, блиндажей, в проволочных заграждениях виднелись большие просветы.

Особенно испортил ему настроение Литовский полуостров, обороняемый кубанской бригадой генерала Фостикова. По существу, он не был подготовлен к обороне. Казаки только что начали рыть окопы, траншеи, блиндажи, ходы сообщения. Понимая, что комбриг в этом не виноват, посоветовал ему:

— Устраивайтесь основательно, генерал, вам здесь стоять до весны.

Фостиков сдержанно кивнул:

— Господин главнокомандующий, меня с позиций Литовского полуострова снимет только ваш приказ или смерть.

Врангель с неприязнью глянул на комбрига. Он уже не верил в генерала Фостикова. Слишком легко тот позволил красным разгромить «Армию возрождения» и по легкомыслию попал со своим штабом в окружение в станице Псебайской. Погибли полковники Чапега, Крыжановский, да и сам он едва ушел через перевал Песалихе к морю, а затем с остатками войск в Грузию. И уж совсем плохо, что подчинился приказу грузинского правительства и позволил разоружить отряд. Хорошо еще, что Шатилов вскочил на крейсер, успел отбить Фостикова и привезти в Феодосию.

… Утром 8 ноября телеграфные провода донесли Врангелю страшную своей ошеломляющей неожиданностью весть: «Противник под покровом ночи и густого тумана форсировал Сиваш и прорвал оборону на Литовском полуострове. Кубанская бригада разгромлена, генерал Фостиков убит…»

Через сутки были прорваны укрепленные позиции Турецкого вала. Развернулись ожесточенные бои перед Армянским базаром. Остались еще юшунские позиции, но Врангель знал, красными уничтожена главная позиция его войск — вера в неприступность обороны Крыма. Теперь надо было спасать не Крым, а войска.

Он позвонил генералу Шатилову:

— Подготовь приказ об общем отходе войск в Керчь, Феодосию, Севастополь и начале эвакуации.

Не успел Врангель отдать распоряжение, как дверь широко раскрылась, и в кабинет решительно, будто хозяин, вошел французский верховный комиссар в Крыму граф де Мартель. Он вскинул для приветствия руку и бодро воскликнул:

— Как сказал великий корсиканец: «От великого до смешного — один шаг». Не так ли? Смешно подумать, прорваны самые прочные, за всю мировую историю войн, позиции…

— Очень приятно, граф, видеть вас в столь неприятные для русской армии минуты, — буркнул Врангель.

— Обязанность друга — оказать помощь, упредив просьбу. Я приказал командующему Средиземноморским флотом адмиралу Дюмениль прислать в Севастополь военные корабли и транспорты для вывоза войск и ценного имущества. Адмирал Дюмениль будет лично руководить операцией с крейсера «Вальдек Руссо». Но, так сказать… — граф потер пальцем переносицу. — Э-э, сущий пустяк, формальность…

Врангель налил в фужеры вина, указал на фрукты.

— Я слушаю вас.

Граф вытащил из папки два документа и подал Врангелю.

— Это, разумеется, точка зрения одной из заинтересованных сторон.

«Точка зрения» произвела на Врангеля не меньшее впечатление, чем прорыв Советов в Крым. «Отдавая себе отчет в том, что Франция — единственная держава, признающая правительство юга России и оказавшая ему материальную и моральную помощь, — читал он, — я отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал, под ее (Франции) покровительство. Я рассматриваю также эти корабли, как залог в уплату тех издержек, кои предстоят уже или будут предстоять Франции для оказания первой помощи, вызываемой текущими событиями».

Документ прочтен, но Врангель все еще не мог оторваться от него. «Отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал…»— эти слова обожгли его сердце. Но он понимал, что сей последний государственный акт Российской империи навязан ему таинственной силой истории.

После подписания обязательства граф объявил, что для эвакуации штаба русской армии выделен крейсер «Кагул», который будет конвоировать миноносец «Алжерьен».

С 10 ноября началась погрузка тыловых частей и органов управления на корабли русского флота. В течение четырех суток французский флот под флагом адмирала Дюмениля и американский флот, на флагманском крейсере которого был поднят флаг адмирала Мак-Келли, принимали остатки некогда грозной силы царского самодержавия.

Адмирал Дюмениль приказал поднять на грот-мачтах ста тридцати шести русских кораблей французский флаг. Лишь крейсер «Генерал Корнилов» не сменил своего вымпела. Он был готов принять на свой борт главнокомандующего русской армией.

Ровные ряды юнкеров образовали широкий коридор от гостиницы «Кист», где в это время находился Врангель, до Графской пристани. После полудня он вышел на площадь и, охваченный тяжкой тоской, медленно пошел в окружении генералов и ближайших помощников на Графскую пристань. Сзади двигался образцовый строй спешенных текинцев — его личный конвой. Перед лестницей Врангель остановился и, повернувшись к памятнику Нахимову, перекрестился: «Прости, великий россиянин, за дерзкую мысль сменить тебя на этом постаменте». Ему вдруг снова вспомнились те первые минуты торжества, когда, закончив крестный ход, владыка впервые произнес: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты Петр, что значит — камень, твердость, опора!..» Но чей-то незнакомый властный голос ворвался в его сознание и заглушил слова владыки. «Камень? В природе живы земля, деревья, трава, вода, воздух, свет… Камень мертв, а мертвым неведома борьба и победа… Твердость? Ты проявил ее. Но что значит сила и твердость муравья, когда на него наступит слон… Опора? Всякая опора должна иметь более широкую и твердую опору. Ты искал ее, но не нашел. И не мог найти, потому что опора армии — народ…»

Долгие и трудные годы вела его hierarchia — служебная лестница — вверх на пост главнокомандующего русской армией. Теперь он спускался по лестнице Графской пристани, как по служебной лестнице, вниз. Там, за ее последней ступенькой, он сядет в катер и покинет Россию, превратившись в бывшего главкома. Он станет знаменем — символом борьбы и чести белого дела. Но со временем это знамя растреплется на ветрах истории, вылиняет под ее знойными лучами, сгинет в ливневых дождях.

Неожиданно к Врангелю подошел глава американской миссии адмирал Мак-Келли. Он схватил руку Врангеля и долго тряс ее:

— I‘ai tonjours ete admirateur de votre veuvre. Aujourd‘hui je le suis peus gue jamais.*["268]

Врангель молча кивнул ему и, отдав приказ юнкерам и текинцам грузиться, направился к катеру.

Через три года в Сербии, в Сремских Карловцах, заканчивая свои воспоминания «Южный фронт», он напишет: «В 2 часа 40 минут мой катер отвалил от пристани и направился к крейсеру „Генерал Корнилов“, на котором взвился мой флаг. „Генерал Корнилов“ снялся с якоря. Тускли и умирали одиночные огни родного берега. Вот и потух последний…

Прощай, Родина!»

ЭПИЛОГ

Павел Алексеевич стоял у перил лоджии в глубокой задумчивости. Мне не хотелось мешать его раздумью, и потому я не стал повторять вопроса, а молча разглядывал Наумова. Держался он прямо, будто внутри у него была пружина из не ржавеющего от времени материала. Но снеговой белизны голова и будто тисненая кожа лица выдавали возраст.

— Что ж, время слишком далеко, более чем в полувековую давность отодвинуло события тех лет, — заговорил Павел Алексеевич, — однако забыть их невозможно: слишком большой и напряженный отрезок жизни вместили они в себя…

Я узнал, что Павел Алексеевич первые годы после гражданской войны работал в органах госбезопасности, занимался эмигрантскими кругами, осевшими в Европе. Среди них был и Врангель, который, бежав из Крыма, обосновался в Сербии. Там, в Сремских Карловцах, начал он писать воспоминания «Южный фронт», окончательно подготовив их к печати только в 1928 году. В апреле того же года Врангель умер в Брюсселе. Сподвижники «черного барона» встречались Наумову не один раз, но гораздо позднее.

— В годы Отечественной войны, — рассказывал Павел Алексеевич, — одним из руководителей румынской охранки, так называемой «сигуранцы», в «Транснистрии» был некто Никулае Тудосе. Помнится, в апреле сорок четвертого года при освобождении Одессы мне доложили, что среди пленных оказался Никулае Тудосе. Я сразу узнал этого человека, время, казалось, не изменило его. «Проходите, полковник Богнар, садитесь, — пригласил я, едва он переступил порог кабинета. — Надеюсь, нам нет смысла знакомиться вторично?» Богнар замер, но в следующее мгновение веки его дрогнули — вспомнил.

Другой путь избрал для себя полковник Назаров. В конце концов он сумел трезво оценить обстановку и оказался в числе тех, кто перешел на сторону Советской власти и верно служил ей.

Я спросил Павла Алексеевича о судьбе его товарищей, близких ему людей. Наумов вспомнил Лобастого, Артамонова, всю жизнь отдавших партийной работе. Потом мой собеседник ушел в комнату и вернулся с двумя фотографиями. На одной из них — миловидная женщина, улыбающаяся тепло и ясно.

— Это Танечка. Как говорится, рука об руку шли… И в Отечественную не расставались: я руководил контрразведкой в Действующей армии, а Таня — противоэпидемиологической службой. Десять лет уже, как Танечки не стало…

На другой фотографии я увидел генерала, видимо, на командном пункте. На обороте надпись: «Март 1945 года, Данциг (Гданьск). С вечной, искренней признательностью и любовью, А. Гонта».

Наумов пристально, будто впервые, рассматривал вместе со мной фотографию.

— Через несколько дней по этому командному пункту противник нанес массированный огневой налет. Вот так. А было бы ему сейчас шестьдесят семь…

Павел Алексеевич осторожно опустился в шезлонг, и я подумал, что «пружина» в его организме куда прочнее самого организма. Словно подслушав мои мысли, Наумов вдруг улыбнулся:

— И все же о старости, мой друг, говорить рано. Старость — это немощь, а мне в жизни еще немало нужно успеть сделать…