Апгрейд

Глава 2 Ты потеряешь все

Первым просыпается разум, мечется внутри обездвиженного тела. Я должен умереть, потому что вколол себе смертельную дозу цианида. Наверное, это и происходит — медленное умирание, ведь мозг погибает не сразу, а долгое время угасает, отчего люди видят диковинные картинки. Больше всего мне хочется увидеть Гитель, обнять ее, зарыться лицом в ее кудри.

Но то ли изменилось восприятие времени, то ли смерть не спешит. Мало того, начинают возвращаться ощущения: я замерз, ноет рука, в голове болезненная пульсация. Открываю веки и вижу серый асфальт, куда я воткнулся лицом, и из разбитого носа уже натекла струйка крови.

Воняет помойкой. Кто-то тянет за ногу. Поднимаюсь на локтях, и от меня отбегает ощетинившаяся шавка. В двух шагах вижу мусорные контейнеры, за ними — бетонную стену. С трудом поднимаюсь, отхожу к стене. Превозмогая тошноту, вскидываю голову и далеко в темноте вижу снующие огоньки флаеров.

Потираю виски, пытаясь восстановить в памяти, что со мной случилось. Я сдерживал облаву, помог Барке уйти, а сам не смог. Зверобогие вкатили мне парализатор, но я успел вколоть себе цианид…

Так какого хрена я живой⁈ Что случилось со мной, пока я был без сознания?

Появляется стойкое ощущение бредовости происходящего. А может, я — не я? Закатываю рукав и вижу свои татуировки в виде звеньев цепи. Ощупываю себя, нахожу пистолеты, противогаз за спиной. А вот дробовика нет, как и половины патронов к нему. То есть перестрелка все-таки была. Я цел, невредим, только в голове какая-то каша…

Достаю шприц-тюбик с цианидом и леденею. Сто процентов, я вколол его себе в бедро! Или нет?

Трясу головой, и меня на миг выключает. Если бы не опирался на стену, свалился бы. Чернота вспыхивает ядовито-зелеными цифрами, они бегут сверху вниз, как по монитору — символы, когда слетает система. В правом углу экрана мигает риска курсора.

Или кажется, или из символов проступает шевелящее губами человеческое лицо, которое я видел совсем недавно…

Шахар?

Распахиваю глаза, бездумно смотрю на носок берца. На всякий случай проверяю нож за голенищем: на месте.

Как все прошло? Стали ли зверобогие ловить моих ребят по норами или получили меня и ушли?

Массирую виски, стимулируя извилины, и ухожу из подворотни выяснять, куда меня занесло. Выруливаю на улицу, где катят автомобили, слепя встречными фарами, верчу головой в поисках ориентиров. Справа высится ступень зиккурата, светящаяся огнями окон. Насчитываю их тридцать девять. Дома здесь двухэтажные, автомобили пыхтящие, есть люди на велосипедах — значит первая ступень зиккурата, населенная отбросами общества зверобогих — черноротыми.

Ага, вон телевышка мигает красным огоньком, а вдалеке, отражая свет города, высится дымящая труба, похожая на гигантскую сигарету.

— С дор-р-роги! — меня отталкивает кряжистый дед с авоськами, ковыляющий по своим делам.

Что ж за бардак в голове? Уже ночь, нужно подумать, что делать дальше и куда двигаться, а что-то не соображается. Начинается дождь, надо где-то спрятаться, переждать его. Взгляд останавливается на светящейся вывеске кафешки с незамысловатым названием «Вкусно». Находиться под одной крышей со зверобогими, пусть и низшей ступени, неприятно, чувствуешь себя волком на псарне, но особо выхода нет. Обыскиваю карманы, нахожу двадцать пять шекелей монетами, захожу в бар, где пахнет жареным луком, и живот жалобно урчит, будто я не ел больше суток.

Мне хватает на чашку чая и кусок пирога с синтетическим мясом. Сажусь за единственный свободный столик позади бурно празднующей компании, кусаю пирог, проглатываю огромный кусок, запиваю сладким чаем, и в голове светлеет. Приходят мысли, что я точно побывал в плену у зверобогих, они, скорее всего, меня чипировали, чтобы я привел их к моей стае, а значит, возвращаться к своим мне нельзя.

Нельзя сделать то, что хочется больше всего: узнать, захлебнулась ли зачистка, удалось ли спастись детям и бойцам, сдерживавшим нападение. Да просто заснуть в своей постели!

Как же хреново! Злость разъедает изнутри кислотой, реагирует с беспомощностью, и кажется, меня вот-вот разорвет.

Все паршиво, но не фатально, ведь у меня есть приятель Лари, который умеет удалять чипы без угрозы для носителя. Лари мне жизнью обязан и не должен отказать. И во-вторых, даже если придется раскошелиться на операцию, это лучше, чем сгореть в чреве Ваала или просто сдохнуть от цианида.

Доедаю кусок пирога — он будто в бездну провалился — и поднимаюсь с твердым намерением прямо сейчас наведаться к Лари, пусть просканирует меня и скажет, что к чему. Мимо проходит фигуристая официанточка с подносом, где горкой сложена грязная посуда, ровняется со столиком, где гудят подпившие работяги (один уже упал лицом в салат), и красномордый лысый мужик хватает ее за руку, рывком сажает себе на колени. Падает поднос, со звоном рассыпается посуда, стакан катится к моим ногам, я отпихиваю его берцем и направляюсь к выходу.

Удивительно, откуда-то я знаю лысого, но, невзирая на великолепную память на лица, не помню, где мы пересекались.

Адгербал, 34 года

Сектор-1, ступень 2, деклассированный элемент.

Меня не волнуют дела зверобогих. Каждый, кто поклоняется Ваалу, мой враг. Сами разберутся. На выручку брыкающейся официантке спешит бармен, но его останавливает косматый здоровяк, отводит в сторону, сует в карман деньги, парень перебирает купюры, жадно кивает. Отвратительные твари! Не просто так их называют черноротыми. За три шекеля мать родную продадут.

Лысый тащит девчонку к выходу, она орет и вырывается. Отворачиваюсь и ускоряю шаг, и тут меня накрывает волной злости, красным вспыхивает мысль, облеченная в слова:

Зафиксировано противоправное деяние!

На миг появляются столбцы зеленых цифр, трансформируются в волну негодования, которая захлестывает меня и несет, несет…

Мысли отключаются. Остается жгучая ненависть и рефлексы. Разворачиваюсь на пороге, оцениваю ситуацию. Преступников семеро. Силуэты двоих — лысого и здоровяка — подсвечены багровым, и я откуда-то знаю, что передо мной насильники и убийцы, приговоренные к смерти, а я — рука правосудия. Эти семеро пьяны, и их единственное оружие — деньги. Грязные пару тысяч за честь и, возможно, жизнь девчонки.

Двое сидят, допивая водку, третий пытается поднять четвертого, пятый и шестой держат девчонку в разорванной блузке, которой что-то втирает лысый Адгербал, стоящий ко мне спиной

Выхватываю два пистолета, стреляю в голову лысому, затем шестому — тем, что подсвечивались красным — пятого вырубаю ударом локтя в висок. Девчонка вырывается и несется к выходу. Откуда-то знаю, что остальные не так опасны, потому, отступая, просто держу их на прицеле, а они, разинув рты, поднимают руки.

Ухожу под гробовое молчание и уже на улице получаю мысль-фразу:

Ты предотвратил преступление!

Осталось предотвратить 499 правонарушений.

В первое мгновение я таращусь на текст и пытаюсь его осмыслить, просыпается злость, негодование, непонимание, а потом кто-то будто перышком по разуму проводит, и появляется странное отупение. Так и должно быть. Гораздо важнее сейчас оторваться от тех, кто попытается меня догнать, чтобы отомстить.

Ныряю в темный переулок и бреду, оглядываясь в ожидании погони, петляю, путаю следы, ругая себя за совершенную глупость. Что на меня нашло? Мало мне неприятностей? На хрена ввязался? Неужели чипы могут так влиять на сознание?

На ходу ощупываю голову, шею, куда обычно вживляют чипы, но ничего не нахожу. На часах начало девятого. Срочно нужно к Лари, я не принадлежу себе и могу наделать глупостей. К тому же не терпится узнать, как там моя стая, удалось ли Барке уйти от зверобогих.

Зиккурат разделен на сорок открытых исполинских ступеней, причем каждая нижняя больше верхней, здесь находятся богатые (по меркам черноротых) дома, а так же — парки, объекты культа и развлечений. Дальше начинается улей, где тысяч ячеек обитаемого сектора, разделенного на множество ярусов, за ними — Сердцевина. Здесь мусороперерабатывающий завод, цеха по производству химикатов и пластика, а так же лифты, по которым сверху спускаются руководители отделов и жрецы, но обитателям первого яруса допуска наверх нет, поскольку, как и трикстеры, они не внесены в базу данных. И делать с ними можно что угодно, тут царит полный беспредел.

В Сердцевине первых ступеней раздолье для ловкого вора: множество огромных вентиляционных шахт, где можно передвигаться даже стоя, складов с устаревшим оборудованием и техникой. Я любил делать на них набеги, воровать запчасти и собирать из них разные механизмы.

Так я и наткнулся на погибающего Лари… Сейчас он обитает в техногенной части зиккурата, Сердцевине, где, как и у нас в подвале, не видно неба и солнца.

Сейчас он оборудовал несколько лабораторий в разных частях города, а жил в самой обычной двухкомнатной конуре в многоярусной обитаемой части Сердцевины — Улье.

До Улья добираюсь в десять, и еще полчаса, готовый в любой момент выхватить пистолет, иду по плохо освещенному каменному коридору, где справа и слева однотипные пронумерованные железные двери, из-за которых доносятся крики, или детский плач, или музыка. Но обходится без неприятностей. Если Лари нет дома, придется ночевать, где найду место.

Останавливаюсь напротив двери с цифрой 4589, подаю условный сигнал: по два удара трижды. Из-за двери доносится шорох, возня.

— Кого принесло? — возмущается Лари, хотя отлично видит меня в глазок.

— Ты когда собираешься возвращать долг? — отчетливо произношу я.

Фраза обозначает, что мне нужны его услуги определенного рода.

— Жди там, — говорит он.

Минут десять, растянувшихся в целую вечность, подпираю стену, ловлю настороженные взгляды редких прохожих, только двум подросткам, целующимся в коридоре, все по барабану. Наконец Лари являет свой светлый лик, его изумрудно-зеленые благодаря линзам глаза лучатся, лицо настолько подвижно, что не успеваешь считывать эмоции. Он недавно мыл голову, и волосы высохли не до конца, из-за чего вместо привычного «одуванчика» у него на голове четыре антенны из кудрей.

— Знаю, поздно, — говорю я. — Прижало.

— И тебе привет, Леон. — Он шагает по коридору, беспрерывно почесываясь и похлопывая себя по набедренным кобурам, сто лет его знаю, но до сих пор понять не могу, это у него нервные подергивания или он под веществами. — Прям тебя прижало, или у кого-то левого залет?

— По ходу, меня, — отвечаю мрачно.

Остальную часть пути молчим. На огромной подземной автостоянке, перечеркнутой лучами прожекторов, больше напоминающей кладбище машин, Лари находит свой фургон с металлическим кузовом без окон, ключом открывает дверцу, включает свет внутри и запирается там. У него в фургоне живет Билл, глухонемой помощник, который, видимо, уже спит, и требуется несколько минут, чтобы он очухался и сел за руль, ведь дечипирование должно происходить в движении, чтобы нас невозможно было отследить.

Заметив возню на охраняемой территории, из темноты выходят два мрачных бородача с дробовиками, один берет меня на мушку, второй стучит в фургон и рокочет:

— Лари, у тебя все в порядке?

Со скрипом опускается стекло фургона, Лари высовывает руку, здоровается с бородачом.

— Да, все ок. Вы ж знаете, что Муравья никто, кроме меня, не заведет. Но вы молодцы — следите!

Потеряв к нам интерес, бородачи удаляются, а я думаю, что мне завести Муравья — как два пальца, даже мои ученики-техно справятся.

Билл — маленький, квадратноголовый, с проплешинами, напоминающий помоечного котенка — трансформирует кровать в три сиденья, кивает мне и усаживается за руль, я залезаю в салон.

Именно таким должен быть помощник Лари — глухонемым, работающим за еду, чтобы не выдал секреты босса, если его прижмут зверобогие.

Когда отъезжаем от стоянки на несколько километров, Лари открывает дверцу в фургон, где у него лаборатория, и мы перемещаемся туда. Большую часть устаревшего медицинского оборудования Лари адаптировал к современным реалиям, к нему обращаются даже зверобогие с верхних ступеней — он удаляет им чипы без побочек, и проштрафившаяся элита пополняет ряды черноротых.

Я знаю всех этих людей, ведь у них есть то, что мне нужно — информация, которая может пригодиться в будущей войне. И еще они — единомышленники, отвергнувшие Ваала.

Усаживаюсь в кресло с фиксаторами для рук. Лари врубает лампу, направляет слепящий свет вбок, включает рядок мониторов, расположенных вдоль стен, берет стальной диск с датчиками.

— Что проверяем? Чего ты вообще ко мне приперся?

Прикладываю палец к виску.

— Кажется, у меня чип.

Лари склоняет голову набок, его сияющие глаза вмиг превращаются в льдинки… нет, в стальные скальпели.

— Ха-ха! Кажется? С чего бы?

Снимаю с себя все железное: достаю пистолеты, нож, высыпаю патроны, отстегиваю противогаз, болтающийся в мешке за спиной, рассказывая о своих сегодняшних приключениях. Лари слушает, кивает и почесывает голову.

— Н-да, странно, что зверобогие вообще тебя отпустили. Они уже давно так не делают. Ну да ладно, сейчас посмотрим, где у нас жучок.

Он с улыбкой подносит к моей голове стальной диск, мигающий красными лампочками, и они начинают жужжать, перекрывая шум мотора, меняют цвет на зеленый.

— А бывает так, что чип контролирует носителя? — Скосив взгляд, смотрю на монитор, где появляется мой череп, шейный отдел позвоночника, ребра…

— Не-ет, он просто содержит информацию и служит для идентификации. — После того, как отсканировал ноги, Лари комментирует: — Ничего не понимаю. Вижу только титановую вставку в правой малой берцовой кости. Нет у тебя ни чипов, ни жучков.

Он поднимается, задумчиво смотрит на сканер, как в зеркало. Фургон поворачивает, и мы едва удерживаем равновесие. Лари садится в кресло, потирает гладкий подбородок. Я распределяю патроны по ячейкам патронташа, сую пистолеты в кобуры, нож — за голенище берца, тянусь за вещмешком, поворачиваю голову и замечаю, как по лицу Лари будто бы пробегает волна, стирает с него беззаботность, меняет цвет кожи на мертвенно-бледный. Он глядит с ужасом и, направляя на меня пистолет, шепчет:

— Мама-Иннана…

В этот момент его силуэт вспыхивает красным, в голове появляется знание, что передо мной опасный преступник, которого нужно ликвидировать, и одновременно Лари нажимает на спусковой крючок, но я успеваю метнуться в сторону. Пуля застревает в кузове. Лари не успокаивается. Пятясь назад, продолжает палить в меня, засевшего за креслом, тряска едущего автомобиля не прибавляет ему меткости.

Что за хрень?

Я мог бы уложить Лари, мало того, я безумно хочу… нет, я ЖАЖДУ это сделать, просто руки чешутся, но остатками разума понимаю, что нельзя, во-первых, я его уважаю, во-вторых, он должен рассказать, что со мной происходит.

— Убирайся отсюда прочь, тварь! — орет он.

Теперь он бежит ко мне, рискуя нарваться на мою пулю, откатываясь к мониторам, стреляю в его руку с пистолетом. Третья пуля находит цель, Лари вскрикивает, роняя оружие, я бросаюсь на него. Валю его на пол, сажусь верхом, заламывая руки, и глаза застилает багровая муть, ширится, пухнет желание убивать, заслоняет здравый смысл.

— Что происходит, Лари? — с трудом подавляя ненависть к нему, спрашиваю я.

В его глазах плещется ужас, тело бьет крупная дрожь. Или это просто машина едет по плохому асфальту и трясется?

— Ты больше не Леон, — говорит он, выплевывая слова. — Ты — крысоед. Тебя отпустили, чтобы ты вернулся и убил всех, кого любишь. Тебе вряд ли дадут даже сдохнуть, и все, что ты можешь — уехать в другой зиккурат, чтобы не подвергать опасности свою стаю.

Я понимаю его слова, но не принимаю их.

— Как это возможно? — говорю, вставая с него.

— Не знаю, — он сворачивается калачиком, баюкает раненую руку, а сам поглядывает на валяющийся на полу пистолет. — Воздействие идет на мозг безо всяких чипов. Программа называется «Крысоед».

Видимо, от сопротивления программе перед глазами начинает темнеть, инстинкт самосохранения намертво сцепляется с разумом, который отказывается подчиняться и убивать Лари. А вот бывший приятель тянется за пистолетом левой рукой. Берцем отшвыриваю оружие, выбираюсь из лаборатории на переднее сиденье и приказываю Биллу остановиться, он перестраивается в крайний ряд, я выскакиваю из фургона и не разбирая дороги бегу прочь.

Несусь, шлепая по влажному асфальту. А когда приходит осознание, что я стал куклой зверобогих, изо всех сил желаю выбежать на трассу, но ноги не слушаются меня. Потом пытаюсь спрыгнуть с моста, но не могу сдвинуться с места. Мне не нужна такая жизнь, но я нужен ей.

Ты не смог ликвидировать преступника и предотвратить его грядущие злодеяния.

Твое предыдущее достижение аннулировано.

Осталось предотвратить 500 правонарушений.

В наказание я чуть дольше бесконечности терплю такую головную боль, что едва не отключаюсь. Постепенно возвращается способность соображать, и становится еще хуже. Боль, разрывающую душу, не погасить лекарствами, не заткнуть действиями.

Зверобогие превратили мою жизнь в жалкий обрубок без радости и цели. Мне нельзя вернуться к тем, кого я люблю, я опасен для них. У меня нет даже надежды, что найдется выход.

Бездумно бреду по мокрому асфальту, а потом мокрый, отчаявшийся, я просто сажусь на мост и свешиваю ноги. Бездумно смотрю на пустынную ярко освещенную площадь с идолами богов, в брюхах которых — приемники для вещей. Считается, что Ваал брезгует черноротыми, потому не принимает от них человеческих жертв, и они жертвуют вещами, которые не сгорают, а переходят служителям культа, спускающихся сюда с верхних ступеней.

У меня нет денег и сухих вещей. Думаю, Ваал не обидится, если я его немного выпотрошу. А если обидится, тем лучше.

Спускаюсь на огромную площадь, которая заканчивается храмом, а на нем –голопроектор, транслирующий ролики из жизни богов. Блики отражаются в мокром асфальте, и я будто бы шагаю по акварельному холсту, выполненному техникой по-мокрому. Ценитель прекрасного во мне так сокрушается, что под рукой нет красок и холста, что я даже ненадолго забываю о своих проблемах.

На полпути к крайнему идолу я замираю, потому что голограмма меняется: появляется дикторша в белом костюме с огромным стоячим воротником и объявляет:

— Внимание всем жителям Нового Карфагена! Минуту назад в возрасте ста пятидесяти трех лет скончался Белый Судья. Отныне мир погрузился в хаос, и безвременье продлится до тех пор, пока воплощенная Танит не снизойдет до божьего избранника. Помолимся, чтобы это свершилось как можно скорее.

Ее голос звучит одновременно торжественно и заупокойно. Следующий кадр — поющие жрецы, сменившие одеяния с красного на черный.

Вот это новость! Как все наслаивается: облава, слова Лари про программу «Крысоед», а теперь еще и смерть Белого Судьи… Представляю, как миллиарды Вааловых прислужников сейчас рвут волосы на всех местах, и сама собой появляется злорадная улыбка.

Сто лет назад безвременье длилось месяц, за это время два древнейших рода вырезали друг друга чуть ли не под корень в борьбе за власть. Пекин отказался подчиняться Новому Карфагену, пролились реки крови зверобогих. А потом Танит снизошла до представителя одного из враждующих родов, и он стал сыном Ваала — Белым Судьей, персонажем приближенным к богам. Он остановил войны и междуусобицы, ведь его желания достаточно, чтобы наложить запрет на любое человеческое деяние. И прервать чью угодно жизнь.

Чую, будет у высших зверобогих светопреставление, начнут бросать в огонь своих отпрысков, чтобы Ваал выбрал представителя именно их рода. Думают, «свой» Судья будет со снисхождением смотреть на их беззакония. А хрен там! Он перестает быть человеком и не принадлежит себе.

Закрадывается мысль, а не хотел бы я стать самым могущественным человеком в мире? Миловать и карать, пресекать несправедливость…

Ради себя — на хрен нужна такая головная боль. Но ради своего народа я принял бы дар. Ухмыляюсь. Размечтался, как маленький! Будто это возможно. Более двух тысяч лет Танит выбирает Судью лишь из древнейших родов Карфагена. Не из русских, индийских или китайских последователей Ваала — только из пунийцев.

Запрокинув голову, пытаюсь отыскать в разрывах туч хотя бы одну звезду. Пусть наш покровитель Шахар услышит меня и порадуется вместе со мной! И да будет так, что Танит не воплотится и мир кровожадного Ваала погибнет!

Слышишь, Шахар⁈ Бог, как и я, свергнутый и изгнанный из мира, который так любил. Ты должен понимать меня как никто другой.

Радостная новость будто бы оживляет мой разум, и я начинаю искать выход. Если какой-то продвинутый зверобогий создал программу, которую записал в мой разум, значит, должен быть тот, кто сможет эту программу из меня достать. Нужно найти этого человека, пусть даже мне придется подняться на самую высокую ступень зиккурата.

Пусть я буду волком на псарне. Пусть мне придется проститься с трикстерами, но я сделаю это — ради себя и ради них.