Апшерон

- Ты знаешь причину этого чуда?

- Нет.

- Ведь здесь Лятифа...

Самандар был отчасти прав. Таир действительно словно изливал в песне свою душу.

- Но чьи же это слова? - опять спросила Лятифа у Зивар.

- Сейчас назовет... Так и есть, это его собственные стихи.

И в самом деле, - слова песни принадлежали Таиру. Он сам сложил стихи о дружбе, любви и верности. Они были навеяны рассказом Паши об искренней дружбе и самоотверженности молодогвардейцев. Содержание песни было очень простое: если бурное море грозит тебе гибелью, не щади себя ради друга, ибо на такой дружбе зиждется наша жизнь.

Лятифа впервые слышала и эти стихи, и эту мелодию.

Когда голос Таира, допевавшего песню, достиг самых высоких нот и замолк, зал вздрогнул от бурных рукоплесканий. Все требовали, чтобы Таир пел еще. Конферансье не рискнул выйти, чтобы "приправить" песню своими шутками.

Таир снова запел. Лятифа не сводила с него глаз. Неужели она забыла обо всем на свете только потому, что была в восторге от песни Таира? А ведь до сего времени она считала его пустым, несерьезным мальчишкой. Или, может быть, не отдавая себе отчета в этом, она и в самом деле любила Таира? Об этом большом и сильном чувстве Лятифа могла судить только по книгам, народным сказаниям или вот таким песням, как только что спел Таир. Она знала, что любящий человек готов терпеть безмерные страдания, бесстрашно идти навстречу любым опасностям. Такая любовь, по ее представлениям, кончалась обычно трагически, и любящие так и уходили из жизни, не достигнув счастья. Раньше Лятифа думала, что все это было возможно только в старозаветные времена. Ей казалось, что теперь нет и не может быть людей, которым приходилось бы терпеть подобные страдания. Ну, а чувство, которое зарождалось в ее сердце? Отчего прежде, такая безразличная к Таиру, она так внимательно теперь разглядывала его зачесанные назад жесткие волосы, широкий лоб, полные вдохновения глаза, чуть пухлые губы? Почему испытывала такой трепет, вслушиваясь в звуки его саза и вибрирующего голоса? Неужели она узнала Таира только сейчас, когда он играл и пел?

Снова в зале загремели аплодисменты. Когда конферансье объявил об окончании концерта, молодежь стала хлопать еще сильнее. Но Таир больше не вышел.

Зрители шумно поднялись и стали расходиться, а Лятифа не двигалась с места. Она все еще смотрела туда, где только что стоял и пел Таир, словно ждала, что он, догадавшись о ее желании, снова выйдет и будет петь о любви для нее одной.

Вдруг она услышала голос Зивар:

- Чего же ты ждешь?

Лятифа очнулась, быстро встала, и, взявшись под ручку, девушки вышли из зала. В коридоре они увидели, как Рамазан подходил к Таиру. Когда Таир протянул руку, чтобы поздороваться с мастером, старик, не в силах скрыть свою радость, хлопнул его по плечу.

- Будь ты неладен! И еще хотел лишить мою бригаду такого певца?

Оказывается, старик стоял за дверью и слушал пение Таира, а потом ждал, когда он выйдет из зала.

Таир не заметил девушек, а может быть, только притворялся, что не замечает их.

Лятифа улыбнулась. Зивар потянула ее за собой, и они скрылись в темноте.

Джамиль пристально наблюдал за девушками. Выйдя из зала, он не отступал от них ни на шаг. Крадучись, он пошел им вслед и ждал, когда Зивар распростится с Лятифой. На этот раз он почему-то был уверен, что Зивар пойдет ночевать к себе домой.

Девушки шли по самой середине асфальтированной улицы. Лятифа молчала, и Зивар не спрашивала ее ни о чем.

Когда, наконец, они подошли к каменной лестнице, Джамиль остановился, при свете ярко горевшего здесь фонаря девушки могли бы заметить его.

Поднявшись по каменным ступенькам, девушки остановились на возвышенности. Луна, вынырнувшая из-за белых облаков, окутавших все небо над Баиловом, залила их обоих молочно-голубоватым светом.

Вдруг Джамиль услышал голос Зивар:

- Что с тобою, Лятифа? Ты чем-то расстроена?

Лятифа, ничего не ответив, прильнула головой к плечу подруги.

- Давно я наблюдаю за тобой, - снова заговорила Зивар. - Все понимаю. Но ведь он же тебя не видел. Старик Рамазан помешал... Мне кажется, что он любит тебя. Но ты сама виновата, обидела парня.

...Лятифа опять ничего не ответила.

- Хороший он. Самандар говорил мне о нем. Душа у него чиста, другу не изменит... А как прекрасно он пел! Кажется, и музыку сочинил сам. А слова! Жаль, что не запомнила.

Сердце Джамиля готово было разорваться. "Гляди, как хлопочет, - почти с ненавистью подумал он о Зивар. - Ну, посмотрим, что скажет сама Лятифа". В тени у лестницы Джамиль напрягал слух и зрение.

Снова послышался голос Зивар:

- Ты что, плачешь?

И Джамиль явственно услышал всхлипывания Лятифы.

"Она любит Таира!" - молнией пронеслось у него в голове. Словно от удара, он отшатнулся назад и торопливо зашагал прочь.

Когда пришел в общежитие, ребята еще не спали. Самандар и Биландар наперебой расхваливали Таира, и оба сходились на том, что в сегодняшнем концерте наибольший успех выпал на его долю.

- Вы правы, сегодня Таиру везет во всем, - вмешался Джамиль, сказав это своим обычным серьезным и спокойным голосом.

Самандар пристально посмотрел на Джамиля и хитро подмигнул ему:

- Не думай, приятель, что я не заметил!

- Чего?

- Как ты увязался за Лятифой.

Джамиль только опустил глаза и тихо вздохнул. Но Самандара интересовало дальнейшее:

- Ну, и... каковы же твои успехи?

Все молча ждали ответа Джамиля. Таир ничем не показывал своего волнения, хотя сердце его обливалось кровью. "То-то, смотрю, вдруг его не стало... Значит, провожал Лятифу?" - мысленно он уже готовился признать победу противника.

Стоявший неподвижно Джамиль, наконец, подошел к Таиру и протянул ему руку:

- Ты счастлив, мой дорогой. Искренность между друзьями я ставлю выше всего. Она любит тебя, и становиться между вами было бы подлостью с моей стороны.

- Но откуда ты знаешь? - воскликнул Самандар и, поднявшись, сел в постели.

Джамиль ответил:

- Видел собственными глазами, слышал собственными ушами...

Голос его задрожал. Все это заметили, и Джамиль, чтобы не выдать своего волнения, замолчал.

Таир не верил своим ушам. Ему хотелось подробно расспросить Джамиля, но, боясь причинить ему боль, он не проронил ни одного слова.

5

Узнав, по какому делу пришел Кудрат, секретарь горкома Асланов вызвал начальника "Азнефти" и Мирзоева. До их прихода он ознакомился с проектом Минаева и пробежал глазами отзыв старого инженера Талыб-заде. Кудрат знал, что давать какие-либо пояснения секретарю горкома не нужно. Многолетний опыт давал возможность Асланову разбираться во всех тонкостях нефтяного дела. Хотя Кудрат и был уверен в ценности изобретения Минаева, особенно для бурения глубоких скважин, все же ему не терпелось узнать мнение Асланова. Секретарь горкома должен был не только решить судьбу изобретения, но и положить конец разногласиям Кудрата и Мирзоева. Асланов ознакомился с проектом и ни словом не обмолвился о своем отношении к нему. Должно быть, он считал целесообразным высказаться в присутствии противной стороны. А пока, как бы невзначай, завел речь совсем о другом:

- Вчера я был в одном из районов... Среди наших крестьян началось интересное массовое движение: всем хочется иметь электрический свет. Некоторые колхозы, не ожидая помощи со стороны, сами построили себе электростанции. К районному центру, где я был вчера, примыкает колхоз. В городе имеется старая электростанция; она часто выбывает из строя, и тогда город получает свет из деревни. Не правда ли, интересно? А додумались люди до этого в результате простой случайности. Городской театр ставил новый спектакль. В зале находились и колхозники из соседней деревни. Вдруг погас свет. Выясняется, что электростанция не будет действовать до утра. Тогда поднимается председатель колхоза и говорит: "Погодите, сейчас я дам свет". И тут же звонит по телефону в колхоз, чтобы немедленно подключили городскую сеть к сельской электростанции. Не прошло и получаса, как в театральном зале вспыхнуло электричество и зрители получили возможность досмотреть спектакль до конца, С тех пор колхоз взял на себя обязательство иногда снабжать городок электроэнергией. И теперь, когда на городской станции происходит какая-нибудь авария, районный центр не остается без света... В этом году правления многих колхозов предусмотрели в своих планах строительство электростанций. Эти планы утверждены уже правительством. Но некоторые колхозы пока еще не в силах осуществить строительство просто потому, что не располагают нужными инженерно-техническими силами.

Кудрат не мог понять, к чему Асланов вздумал говорить обо всем этом. А тот, заметив его недоумение, продолжал:

- Что, если бакинские предприятия поддержат это движение? Как по-твоему? Взять шефство над отдельными колхозами, построить небольшие районные электростанции? Ну, скажем, вы возьмете на себя инициативу. А средств у колхозов много. - Секретарь искоса взглянул на Кудрата и усмехнулся. - Ты можешь подумать, что партия дает тебе дополнительную нагрузку, тогда как трест находится еще в прорыве. Но есть поговорка: "Если пастух захочет - сварит сыр и из бычьего молока..."

Стоит вам в тресте немного пораскинуть мозгами, и вы убедитесь, что это для вас далеко не постороннее дело.

Секретарь горкома, встав с места, начал прохаживаться по кабинету.

- Вчера я осматривал столовую молодых рабочих. Давно не видят ребята фруктов, да и овощей им дают маловато. А будь у вас подшефные колхозы, столовая могла бы дать рабочим все, что нужно.

Кудрат невольно улыбнулся: "Вот, оказывается, куда он гнул".

Кудрат задумался, мысленно взвешивая свои возможности. Потом ответил:

- Можно, конечно... Хоть и отстаю, но постройку одной-двух станций могу взять на себя.

Открылась дверь, и вошедший помощник секретаря сообщил о прибытии вызванных товарищей.

- Давайте, давайте их сюда! - отозвался, прохаживаясь, секретарь горкома.

Вошли начальник "Азнефти" с Мирзоевым и, поздоровавшись с Аслановым, уселись рядом.

Секретарь горкома, прохаживаясь, остановился у своего письменного стола.

- Вы знакомы с этим проектом? - неожиданно спросил он, указывая на чертежи.

- Дело в том, - приподнялся Мирзоев, - что товарищ. Кудрат Исмаил-заде...

- Я спрашиваю не о Кудрате, а о проекте Минаева?

- Нет, не знакомы...

- Почему? Не хватает времени заниматься такими мелочами? - В голосе Асланова прозвучала насмешка. - Не говоря уже о практической ценности для производства, мне кажется, изобретение Минаева имеет и большое научное значение. Минаев уже известен, как талантливый изобретатель. Вы ищете кандидата на соискание Сталинской премии на будущий год. Вам нужен лучший, чем он?

Мирзоев сидел словно окаменелый.

- Возьмите, ознакомьтесь, - продолжал секретарь горкома. - Как можно скорее проведите испытания. - И не терпящим возражения тоном добавил: - А если испытания дадут положительные результаты, в этом же году приступите к массовому выпуску прибора.

Кудрат не ожидал такой развязки. Асланов был настолько сдержан, что до прихода начальника "Азнефти" ничем не обнаруживал своего отношения к изобретению.

- По-моему, - прямо обратился он к начальнику "Азнефти", - было бы неплохо заменить Мирзоева инженером Минаевым.

Всего ожидал Кудрат, только не этого.

- Напрасно удивляетесь. Партии нужны люди, которые работают так, как Минаев, а не как...

У Мирзоева пересохло в горле. Секретарь горкома обратился к Кудрату:

- Ты можешь взять к себе Мирзоева в качестве рядового инженера? Я не настаиваю, но... подумай.

Наступило тягостное молчание. Секретарь горкома сел за стол.

- Когда руководящий работник начинает отставать, оказывается по своим деловым качествам ниже подчиненного, всегда возникает необходимость в такого рода перемещениях. А ты, товарищ Кудрат, брось либеральничать. Почему ты до сих пор не поставил нас в известность о выходке Мирзоева?

- О какой выходке?

- Как о какой? Вы ведете совещание, обсуждаете новое изобретение, а он является и разгоняет вас... Как, по-вашему, должны мы знать о таких вещах или нет?

Когда все выходили из городского комитета партии, Мирзоев был в полном смятении. Начальник "Азнефти" медленно шагал впереди, понурив голову. Кудрат шел позади них.

- Ты поступил нечестно, Кудрат! - сказал Мирзоев, оборачиваясь к нему. - Я не ожидал от тебя ничего подобного...

- Все, что было сказано там, правильно! - прервал его начальник "Азнефти". - Мы, конечно, виновны... Вам следовало во-время проверить работу бюро изобретений. То, что мы искали в облаках, само шло к нам в руки, а мы не сумели этим воспользоваться.

Кудрат не проронил ни слова. Его занимала теперь другая мысль: "Надо бы проверить результаты соревнования. Если не усилим темпа работы, один из таких же ударов обрушится на мою голову. Надо проверить..."

На улице поднимался ветер.

Кудрат по опыту знал, что сулит морская непогода, и решил направиться прямо в трест.

На прощание он лишь коротко бросил своим спутникам:

- До свидания.

7

Давно пожелтела листва в поселковом саду. Порывы холодного ветра срывали с деревьев сухие листья, и они, подобно стаям бабочек, кружились в воздухе и падали наземь. Юноша и девушка бродили по пустынным аллеям.

Юноша, держа под руку девушку, шел медленно, но говорил торопливо, словно боясь упустить долгожданный случай, когда можно высказать все, что переполняло душу.

- И давно ты меня любишь? Так зачем же скрывала? Упрекаешь меня в том, что ни разу не взглянул на тебя, когда пел. А чего мне было смотреть? У меня ведь тоже есть самолюбие...

Дорогой читатель, я не собираюсь через несколько страниц описывать со всеми подробностями свадебное торжество героев, - они еще и не думали об этом. И юноша и девушка лелеяли иную мечту. Их взоры были обращены вдаль, в будущее. Юноша говорил:

- Лятифа! В будущем году я в это время сам начну бурить вон там, в десяти километрах от берега. И самой глубокой скважиной на море будет моя! В тот день, когда я ее закончу, со всех сторон ко мне приедут корреспонденты, фотографы, нахлынет столько людей, что негде будет стоять.

А девушка отвечала ему:

- Не торопись, Таир, рано тебе еще. Ты только делаешь первые шаги. Ты выдержал испытание на повышение разряда?

Сухие листья шелестели, а они, замолкнув, оглянулись по сторонам. Обоим показалось, что, кроме них, тут шепчутся еще люди, затаившись в укромных уголках. Но кругом было пусто.

- Не торопись, - повторила Лятифа. - Ты только начинаешь осваивать специальность бурильщика. Целых двадцать лет работал мой отец простым рабочим и только после этого стал буровым мастером.

Таир ответил не сразу. Не хотелось обижать девушку. "Это другое дело. Он был неграмотным", - подумал Таир и сказал:

- Год - это целая жизнь. Разве мало у нас восемнадцатилетних героев? К тому времени я многому научусь. Через год поеду за матерью и привезу ее тоже сюда.

- А какая она, добрая? - В глазах Лятифы не трудно было угадать нетерпеливое желание поскорее узнать мать Таира. Но Таир оставил ее вопрос без ответа.

- Ого, я опаздываю! - сказал он и зашагал быстрее.

- Куда ты опаздываешь?

- Сейчас должны начаться занятия. На семь часов назначили кружок монтеров. - Он все еще держал девушку под руку. - Как-то ты говорила, что нефтянику нужны три качества и что ни одного из них у меня нет. Помнишь?

- Да, помню. Смелость, внимание, воля...

- Но одно качество ты забыла упомянуть.

- Какое?

- Знание... Без него смелость ни к чему.

- Это в счет не идет. Знания нужны всем

- Но больше всех - нефтянику. Разве нет? - Таир на минуту приостановился. - Через два часа я освобождаюсь. Пойдем в кино?

Едва заметным кивком головы Лятифа дала согласие.

Они расстались у первой ступеньки каменной лестницы, ведущей в гору, и направились в разные стороны.

Когда Таир пришел на занятия, все уже были в сборе и ждали руководителя кружка.

Занятия обычно продолжались около часа, но пытливые вопросы Таира занимали в конце еще столько же времени. Монтер, руководивший кружком, больше всего боялся этих вопросов. Давно уже он сам ничего не читал по своей специальности, а у Таира накопилась целая библиотека по электротехнике. Он до поздней ночи сидел над книгами и все, чего он не мог понять, записывал в длинную и узкую тетрадь наподобие алфавитной книги, чтобы спросить потом у руководителя.

Руководитель кружка больше упирал на практику. Часто он водил своих учеников на буровые, чтобы учить их на наглядных примерах. Так случилось и в этот раз.

Войдя в комнату, старик взглянул на узенький и длинный блокнот Таира и только усмехнулся.

- Собирайтесь, ребята, пойдем, - сказал он. - Вчера на нашем промысле произошел пожар. Я хочу показать на месте - как, что и почему все это произошло... Об этом еще ни в какой книге не написано.

Случай действительно был исключительный. Когда Таир узнал о причине пожара, в первую минуту он даже не поверил. Оказалось, что изоляция толстого электрического кабеля слегка стерлась только в одном месте, оголенное место было невелико, но от соприкосновения двух проводов произошло короткое замыкание. Достаточно было маленькой искры, чтобы в воздухе, насыщенном нефтяным газом, вспыхнуло пламя.

- Такие случаи, - объяснил старый монтер, - иногда приводят к тяжелым последствиям. Хорошо, что пожарная команда вчера мастерски справилась с делом и быстро ликвидировала пожар. Но вообразите, что вдруг такой случай происходит в отдаленной местности или, скажем, на море. Пока подоспеет пожарная команда, огонь может охватить всю буровую, и люди, которым некуда деваться, могут сгореть... Поэтому надо всегда тщательно проверять линии электропередачи, во-время ремонтировать их, следить за исправностью предохранительной аппаратуры. Как видите, здесь поставлено много предохранителей.

Таир не удержался от вопроса:

- А если все-таки случится пожар, что тогда делать монтеру?

- В случае пожара надо немедленно выключать ток. Вот так, - и монтер, надавив на рубильник, оттянул его вниз доотказа.

Он долго водил своих учеников вокруг буровой, а потом по лесенке поднялся с ними на вышку. Отсюда Таир увидел домик, в котором жила Лятифа, и вспомнил, что условился встретиться с ней в девять часов.

Расставшись с Таиром, Лятифа отправилась домой и провела два часа в нетерпеливом ожидании. За какое бы дело она ни принималась, все валилось из рук. Сегодняшняя встреча с Таиром глубоко взволновала ее, и мысль о том, как сложатся их дальнейшие отношения, не выходила из головы. Родителей не было дома, и ничто не мешало ей отдаться своим размышлениям.

До условленного часа оставалось всего пятнадцать минут, когда отец ее вернулся с работы. Лятифа увидела его отражение в большом зеркале, перед которым она заплетала косы, и, не отрывая рук от волос, обернулась назад:

- Пришел, отец? Очень хорошо. Мать у соседей. Теперь как раз тебе и дежурить в квартире.

Отец ухмылялся в свои пышные усы. Было заметно, что ему трудно скрывать свою радость. Лятифа приблизительно знала, в чем дело, но все же не удержалась, спросила. Старик потер свои большие руки мастерового и с гордостью вскинул голову:

- Тебе на здоровье, сегодня сдал буровую, дочка! И с каким еще торжеством! Приехали и управляющий трестом, и главный инженер. Не думай, что впереди идет только один твой уста Рамазан. Переходящее знамя отобрали у соседа и вручили мне.

- Правда? - Лятифа взглянула на отца сияющими глазами. - А ты ведь говорил, что закончишь бурение завтра или послезавтра!

- Нет, доченька, кончил бурить еще вчера. Сегодня пошел посмотреть, что будет делать бригада по нефтедобыче. Скважину прострелили еще рано утром. А я все дожидался, когда появится нефть.

- Ну и как? Появилась?

Этот вопрос был ни к чему и, кажется, даже обидел старика.

- А как же! И видела бы, какого цвета. Будто свеже процеженный мед. Кудрат был очень доволен. Не шутка ведь! Кончил бурить на двадцать дней раньше срока!

Лятифа торопливо надела шляпу и отошла от зеркала.

- Куда собралась? На работу? - спросил отец.

- В кино.

- С кем, доченька?

Лятифа боялась опоздать на свидание с Таиром. Вопрос отца заставил ее покраснеть, и она отвернулась.

- Если с Зивар, то почему она не зашла за тобой?

- Сегодня я иду не с ней.

- С кем же? Я знаю всех твоих подруг.

- Нет, отец, ты не знаешь...

Лятифа никогда не обманывала родителей. И чтобы не говорить неправду, она быстрыми шагами направилась к выходу.

- А нельзя узнать, с кем?

- Узнаешь, отец, потом узнаешь! - крикнула Лятифа, выбегая за дверь.

При свете уличного фонаря девушка взглянула на ручные часики. "Ждет", подумала она и, сдерживая себя, неторопливо спустилась по ступенькам лестницы.

Таир медленно прохаживался под акациями, посаженными вдоль тротуара, и часто глядел туда, откуда должна была появиться Лятифа. Только она подошла к Таиру, как давно знакомая ей машина с прутиком антенны промчалась мимо них.

- Знаешь, кто проехал?

- Кто? - спросил Таир, глядя вслед машине.

- Товарищ Асланов. Наверно, объезжает промысла.

- Уж не на нашу ли буровую едет? Жаль, что меня нет там. Давно слышал о нем, но видеть не приходилось...

Они подошли к трамвайной остановке.

- В кино?

- Как хочешь. Отец спрашивал, с кем я иду. Я постеснялась и не сказала.

- Напрасно. Все равно, рано или поздно узнает.

Они замолкли. "У меня нет никаких тайн от родителей. Но как сказать им об этом?" - подумала Лятифа и обратилась к Таиру:

- Смотри, кажется, ветер усиливается.

- Да. Неужели начнется буря?

- Повидимому, да.

Разговор снова оборвался. Оба не знали, о чем говорить.

- Думал, не придешь, - нарушил молчание Таир. - Руководитель кружка чуть не задержал меня. Поднимались на вышку. Оттуда я все время смотрел на ваш дом.

Лятифа, не глядя на Таира, улыбалась.

Подошел трамвай. Они поехали к центру. Но достать билеты в кино им не удалось.

Они пошли вверх по Коммунистической. Молодые люди чувствовали себя счастливыми и были даже довольны, что в кассе кино билетов не оказалось. Сердца обоих бились неизведанной радостью. Но как было трудно заговорить об этом!

Лятифа указала на ярко освещенное уличными фонарями здание музея Низами:

- Ты бывал здесь? - спросила она. - Смотри, как отчетливо выступают статуи поэтов.

Только один раз Таир видел это здание с установленными по краю открытой галлереи на втором этаже памятниками азербайджанским поэтам.

- Жаль, что здесь нет Сабира, - задумчиво сказал он.

- Ему же установлен отдельный памятник - на площади его имени. Поэтому его и нет здесь.

- Верно. Однако нехорошо разлучать друзей.

- Ты очень любишь Сабира, Таир?

- А кто его не любит? Моя мать неграмотная, и то знает наизусть множество его стихов.

Они прошли дальше. Вверх и вниз по улице сновали толпы людей. Проходя мимо высокого, с огромными окнами здания, Лятифа сказала:

- Вот это Академия наук. Здание построено в свое время известным миллионером Мусой Нагиевым. Раньше ты видел этот дворец?

- Видел, но кто построил его, не знал.

- Об этой постройке отец много рассказывал. Оказывается, пока было достроено это здание, архитектору не было житья от Нагиева.

- Почему?

- Миллионер Муса Нагиев был страшно скупым человеком. Друзья как-то уговорили его построить в память умершего сына Исмаила дворец. Но они знали, что если назвать старику сразу сумму расходов, ни за что не согласится. Вот один из друзей и посоветовал: "Составим смету, а часть расходов скроем. Когда будет построен первый этаж, скажем, что денег нехватило..." Отсюда и начались несчастья бедного архитектора. Когда выяснилось, что денег, отпущенных на строительство дворца не-хватит, Нагиев готов был растерзать инженера. Он скорее согласился бы умереть, чем выпустить из рук, лишнюю копейку. Немало мытарств претерпел архитектор, прежде чем ему удалось закончить строительство. Однажды в зале нового дворца устроили какой-то благотворительный концерт. На вечере присутствовали все богачи города. Тут же находился и сам Муса Нагиев. Молодые люди с кружками обходили гостей, собирая пожертвования. Подходят к Нагиеву. Тот опускает руку в карман, вынимает двугривенный и хочет положить в кружку. Один из друзей Нагиева тогда и говорит: "Что же это, старик, ты делаешь? Твой сын опустил в кружку две золотые десятки, а ты хочешь пожертвовать двадцать копеек?" А Нагиев в ответ: "Что ему? Он сын миллионера. А мой отец был простым торговцем соломой..."

- Это случилось в самом деле, - спросил Таир, - или выдумано так, ради забавы?

- В самом деле. Скупость Нагиева была известна всему Баку.

- Да-а, - протянул Таир, - сколько же рабочих денег он прикарманил, если стал миллионером!

- Они сели в трамвай и вернулись в поселок, но разошлись не скоро: то и дело прощались и, забыв об этом, снова начинали прохаживаться по улице. Было уже около полуночи, улицы начинали пустеть.

- Ну, мне пора, Таир, - сказала Лятифа, - а то мать будет беспокоиться,

Но опять их пальцы сплелись и не разжались. Знакомая машина снова промчалась мимо них уже в обратном направлении. Они молча проводили ее глазами.

- Жаль, что меня не было на буровой, - проговорил Таир. - Может быть, товарищ Асланов заезжал и к нам?

- Не беспокойся, Таир, ты его еще увидишь.

8

Некоторые работники треста Лалэ Исмаил-заде пытались, хотя и неофициально, уговорить мастера Волкова бросить четвертую буровую и приступить к бурению новой скважины. Волков, однако, не поддавался уговорам. Взяв на себя всю вину и ответственность за ошибку, которая привела к серьезной аварии, он работал на бypoвой, не зная ни сна, ни отдыха, до тех пор, пока не добился своего. Авария была ликвидирована, и, продолжая скоростное бурение, он уже наверстал упущенное время. Сегодня оставалось всего десять метров до проектной глубины, и именно сегодня машина Асланова неожиданно остановилась у его буровой.

Асланов давно знал Волкова, как прекрасного бурового мастера. Их знакомство состоялось еще в те времена, когда Волков бурил свою первую скважину в Бухте Ильича - на осушенном по указанию товарища Кирова берегу моря.

По своему обыкновению, Асланов громко приветствовал мастера и за руку поздоровался со всеми рабочими бригады. Волкову было неловко за недавнюю оплошность, и он стеснялся смотреть Асланову прямо в глаза. Секретарь горкома, однако, и виду не подал, что замечает состояние Волкова.

- Как живете, Семен Владимирович? - с дружеской простотой спросил он.

Когда Волков попытался заговорить о тяжести своей вины, Асланов прервал его:

- Я не о том, Семен Владимирович. Есть уже приказ о прекращении расследования, не правда ли?

- Да, Аслан Теймурович, большое спасибо.

- Мы отличаем ошибку от халатности. А вам следует объяснить товарищам, что наше государство прежде всего заботится о жизни рабочего.

- Правильно, Аслан Теймурович, но и мы не должны забывать о своей ответственности за каждую государственную копейку.

Асланов не сомневался в том, что эти слова сказаны от чистого сердца. Он знал, с каким напряженным вниманием работала всегда бригада Волкова.

- Но одну вину я не прощу вам, - серьезным тоном сказал секретарь горкома. - У вас на буровой, конечно, имеется телефон?

- Конечно.

- В списке, висящем у аппарата, есть, должно быть, и моя фамилия?

- Да.

- А почему не позвонили мне? Или вы думаете, что моя фамилия занесена в этот список так, для проформы?

На губах у Волкова появилась горькая улыбка.

- По правде сказать, я не люблю быть передатчиком неприятных известий.

- Кто же любит? Но это необходимо, - сказал Асланов и шагнул к вращающемуся ротору. - Ну как, удовлетворяет качество глинистого раствора?

- Да... - запнулся Волков, - жаловаться не могу.

- Нет, незачем смазывать вину глинозавода. Там вообще работают плохо. Не бьются за качество!

- Это, пожалуй, верно.

Асланов готовился к выступлению на общебакинском совещании нефтяников. В этих случаях он объезжал промыслы, беседовал с мастерами, рабочими. Но сейчас условия не позволяли ему затягивать беседу: все были заняты, да и гул механизмов заглушал голоса. Видя, кроме того, попытку Волкова отнести недостатки в работе за свой счет и зная, что ему все равно больше ничего не выудить у него, Асланов попрощался со всеми и уехал. Он побывал еще в нескольких бригадах и только около полуночи вернулся к себе домой.

Услышав знакомый гудок, к нему навстречу выбежал маленький сынишка и еще на лестнице обвил руками его колени.

- Папа, - воскликнул он, - фотограф дожидается тебя.

- Какой фотограф, сынок?

- Ты же согласился...

Вместе с сыном Асланов прошел в кабинет. Это была просторная, скромно убранная комната. В глубине ее стоял большой письменный стол. Позади него на стене в красной лакированной рамке висела увеличенная фотография - Ленин и Сталин в редакции "Правды", под ней - портрет старшего сына Асланова, погибшего во время Отечественной войны. Пол был застлан большим ковром.

Сидевший здесь кинооператор учтиво поднялся навстречу Асланову. Это был низенького роста, полный и смуглый молодой человек с аккуратно расчесанными на прямой пробор волосами. В стороне, на массивном штативе, стоял его аппарат.

- Здравствуйте, - сказал Асланов, протягивая руку гостю, и, взглянув на его громоздкий аппарат, продолжал шутливо: - Решили увековечить для потомства мою скромную особу? Знай я, что вам придется тащить такую махину, не сказал бы "приходите". А что это за письмо?

Оператор улыбнулся.

- Зная ваш характер, решил пуститься на хитрость.

- Кто пишет?

- Москва. Центральная студия кинохроники. Нам надо сфотографировать для всесоюзного экрана кое-кого из знатных людей страны. - Он протянул запечатанный конверт Асланову. - Просят вас дать согласие на съемку.

Асланов вскрыл конверт, пробежал глазами письмо и положил на стол.

- Я дам вам тему для съемок, - задумчиво проговорил он. - Среди наших нефтяников немало таких, кого давно следовало бы заснять.

Оператор опешил.

- Разрешите, во-первых, сфотографировать вас за рабочим столом, хотя бы на один-два метра.

Асланов возразил полушутя-полусерьезно:

- Нет, дорогой, мое лицо совсем не отличается фотогеничностью.

Сразу поняв его, сынишка Асланова разочарованно поджал губы.

- Папа, я хочу, чтобы ты сфотографировался со мной!

Асланову трудно было отказать сыну.

- В таком случае, - обратился он к оператору, - я в вашем распоряжении. Надеюсь, если мы сфотографируемся с сыном вместе, наше изображение не появится на экране?

Пока оператор возился с аппаратом, Асланов вышел из кабинета, наскоро умылся, провел расческой по коротко остриженным волосам и вернулся обратно с двумя стаканами чаю в руках. В стаканах плавали круглые ломтики лимона.

- Выпейте, пожалуйста, стаканчик чаю, - пригласил он оператора, который катил из коридора в комнату большой "Юпитер".

Наведя объектив на сидевших за столом отца с сыном, оператор покрутил ручку. Но этого было ему мало.

- Очень прошу вас, - попросил он Асланова, - возьмите телефонную трубку и сделайте вид, будто говорите с кем-нибудь.

Асланов взял трубку и набрал номер телефона начальника объединения "Азнефть".

- Говорит Асланов. Здравствуйте. Война кончилась, и хорошо бы нам пересмотреть кое-какие из старых порядков. Во время войны, в силу известных причин, мы отменили хранение на морских буровых неприкосновенного запаса провизии. Но-всякое время имеет свои законы. По-моему, пора уже восстановить фонд НЗ. Подготовьте, пожалуйста, проект. Рассмотрим на бюро и примем решение... Да, вот что еще. Вместе с мастером Рамазаном следует указать кандидата в Герои Социалистического

Труда еще и старейшего мастера "Ленин-нефти" товарища Шапошникова. Он является одним из достойнейших членов семьи нефтяников. Почему в вашем списке отсутствует его фамилия?.. Не выполнил плана этого месяца? Не торопитесь делать поспешные заключения. До конца месяца еще далеко. Кроме того, вы, вероятно, упустили из виду, что он давно дает нефть в счет плана пятидесятого года. Ну, привет!.. - Асланов положил трубку и взглянул на оператора. - А теперь, товарищ оператор, садитесь к столу, - чай ваш совсем остыл. Советую вам непременно сфотографировать товарища Шапошникова, его портрет действительно украсит всесоюзный экран.

Поняв, что Асланов не шутит и что вряд ли удастся уговорить его позировать одного, оператор подошел к столу и сел на указанное место.

В часы досуга Асланов любил рассказывать о любопытных событиях, участником которых ему приходилось быть. Но сегодня он был утомлен и не расположен к долгой беседе. Он только сказал оператору:

- Почему до сего времени вы не удосужились снять на пленку Шапошникова? У человека пятидесятилетний производственный стаж нефтяника. По-моему, надо обязательно заснять его, тем более, что он, вероятно, получит звание Героя.

Оператор только поддакивал Асланову и обещал последовать его совету.

- Знаете, мой дорогой, - сказал ему на прощанье Асланов, - ваше искусство призвано помочь партии в деле организации трудового подъема народа. Особенно теперь, когда мы вступаем в коммунизм.

9

Как и все управляющие трестами, Кудрат Исмаил-заде готовился к выступлению на общебакинском совещании нефтяников. Трест его вышел из прорыва, и теперь ему нечего было волноваться. "Как бы там ни было, одним из тех, кого сегодня похвалят, буду я", - думал он. Тем не менее, он решил говорить главным образом о недостатках в работе треста.

Совещание было созвано в одном из самых крупных помещений Баку зрительном зале государственного оперного театра имени Мирзы Фатали Ахундова. Сюда собрались управляющие трестами, их главные инженеры, главные геологи, заведующие отделами и промыслами, директоры управлений капитального ремонта, отделов компрессорного хозяйства, нефтеперегонных и машиностроительных заводов, мастера по добыче нефти, буровые мастера, руководители "Азнефти", азербайджанских нефтеперегонных заводов и "Азнефтеразведки", треста "Азнефтемаш" и строительных организаций. На улице Низами, рядом со зданием театра, выстроились вереницы различных по форме и окраске легковых машин.

До начала совещания Кудрат поехал наведаться на буровую, которая в этот день вводилась в эксплуатацию, и поэтому был одним из тех, кто прибыл в последнюю минуту. Оставив в стороне машину, он на ходу поздоровался со встретившимися ему секретарями райкома и быстрыми шагами направился к зданию театра. Он перебирал в мыслях вопросы, которые должны были стать сегодня предметом обсуждения. Его трест в целом уже выполнил годовой план. Однако этот перелом в работе треста он рассматривал только как хорошее начало. Кудрат не сомневался в том, что секретарь горкома больше не назовет его фамилию рядом с фамилиями отстающих, как всегда, а поставит его в пример другим. Но достаточно было ему войти в фойе и оглянуться по сторонам, чтобы почувствовать, что сегодняшнее совещание вряд ли будет торжественным: ни лозунгов, ни диаграмм - все выглядело обычным.

Кудрат вошел в зал. Места давно были заняты. Заметив в одном из последних рядов Лалэ, он подошел к ней.

- Неужели и ты опоздала? - спросил он. - Что-то мы с тобой отстаем, жена.

Лалэ многозначительно посмотрела на мужа.

- Лучше всего сидеть здесь. Я вижу - все в этом зале подготовлено для одной цели.

- Какой?

- Для критики и самокритики. Видишь, нет ни оркестра, ни лозунгов, ни цветов на столе президиума. Не забыли только об одном: усиленно радиофицировали зал. Смотри - кругом репродукторы. Где ни сиди, везде будет слышно.

Лалэ была права.

Асланов и его товарищи вышли из-за кулис и подошли к длинному столу президиума. И как только раздались приветственные хлопки, Асланов недовольно покачал головой. Призвав собравшихся к спокойствию, он открыл совещание и сказал медленно, с расстановкой:

- Мне кажется, что будет гораздо лучше, если ради экономии времени мы проведем свое собрание с максимальной деловитостью.

Лалэ еще раз обернулась к Кудрату:

- Видел? Выходит так, как я и предполагала.

И в самом деле, Асланов начал свою речь в удивившем всех, в том числе и Кудрата с Лалэ, суровом стиле:

- Нефтяная промышленность Азербайджана выполнила план этого года на полмесяца раньше срока и при этом дала сто два процента. Некоторым товарищам может показаться, что у нас нет никаких оснований волноваться и тревожиться. Но я заранее предупреждаю: кроме тех "ста двух процентов", о которых я сказал, на этом совещании не будет произнесено ни единого слова о наших достижениях.

Асланов взял обеими руками микрофон, стоявший перед ним, и подвинул его к себе.

- Вы хорошо слышите меня, товарищи? - спросил он.

- Хорошо, хорошо! - раздались голоса из зала.

Не повышая тона, секретарь горкома продолжал:

- Герои нефти всегда своевременно получают у нас ордена и почетные звания. Поэтому я не вижу надобности еще раз хвалить их. Немало написано об этом и в наших газетах. Мне же кажется, что наши редакции отдают предпочтение похвалам, в ущерб критике. И это один из серьезных недостатков нашей печати.

Кудрат и Лалэ хорошо поняли намек секретаря райкома. Вчерашние газеты были полны похвальных отзывов об их трестах.

- Мы считаем себя сталинцами и мы вправе таковыми себя считать. Но мы иногда забываем, что это почетное звание ко многому обязывает. Сегодня мы даем стране мало нефти. Почему?

- Мало! - невольно воскликнул Кудрат.

- Потому, что мы все еще плохо работаем. Да, да, плохо! При выполнении плана выезжаем за счет двух-трех трестов. А остальные? Но пусть и управляющие тех трестов, которые выполнили план, не думают, что их деятельность безошибочна. Нет, ибо и они в свою очередь выполняют план за счет одного-двух промыслов. Куда это годится? Такой способ выполнения планов давно устарел.

В зале было очень тихо. Все с напряженным вниманием вслушивались в слова секретаря горкома.

- Что такое план? Это советский закон. И кто не выполняет его, должен нести ответственность перед государством.

Почти все в этой аудитории хорошо знали характер Асланова. Он не стал бы ограничиваться высказыванием общих истин. Это было ясно. И в самом деле, высказав несколько общих соображений, секретарь горкома перешел к делам конкретным.

Некоторые работники, впервые принимавшие участие в таком широком и ответственном совещании, не могли поверить тому, чтобы один человек смог сохранить в памяти столько имен и фактов. Сам Кудрат, уже не раз слышавший Асланова, поражался его памяти. "Я и то не знаю столько имен, даже в своем тресте", - думал он.

Лалэ нагнулась к Кудрату:

- Вот увидишь, сейчас он скажет о наших трестах нечто такое, чего ни ты, ни я еще не знаем.

Кудрат кивнул головой.

- Я в этом не сомневаюсь.

После подробного и тщательного анализа состояния работы во всех бакинских трестах, секретарь горкома перечислил ошибки, допущенные Кудратом Исмаил-заде.

- Мало говорить о массовом героизме среди рабочих, товарищ Исмаил-заде! Хорошо, конечно, подтягивать все бригады до уровня передовых, но почему ваш четвертый промысел плетется в хвосте? Да потому, что у вас не ведется систематической, плановой, серьезной работы над каждой скважиной, над определением и улучшением ее режима. Отдельные действующие скважины обслуживаются плохо. Нет действительной борьбы за выполнение плановых заданий и социалистических обязательств. А это происходит потому, что вы не проверяете реальные результаты своих же указаний, не следите за осуществлением выдвинутых вами же предложений. Согласен, что эти предложения делаются вами из лучших побуждений, но и вы согласитесь с тем, что зачастую они делаются на словах и забываются. Таким образом иногда слова у вас расходятся с делом. Не забудьте, что когда нарушается железное единство между словом и делом, тогда портится и стиль работы в целом. Вы, вероятно, хорошо знакомы с мастером Курбан-Али с четвертого промысла, который является ни более ни менее как "создателем" новой "теории". По его мысли, восстанавливать заброшенную скважину или, как у нас принято выражаться, оживить мертвую скважину - все равно, что иголкой копать могилу. Что это значит? Вероятно, число последователей этой, с позволения сказать, "теории" не ограничивается одной личностью мастера Курбан-Али. Да, кстати, а сам-то он здесь?

Асланов обвел глазами зал.

- Вот он. Прячется за чужие спины!

- Я здесь, товарищ Асланов, - и с места поднялся краснощекий мужчина с бритой головой.

Сидевшие в передних рядах обернулись. Курбан-Али сконфуженно опустил голову.

- Как вы думаете, что он мне однажды сказал? - продолжал Асланов. Говорит, будто бы для него умышленно составляется такой план, чтобы опозорить человека в глазах всех. А что происходит в действительности: восемьсот четвертая скважина, которую он назвал "мертвой", все-таки ожила. И оживил ее не Курбан-Али, хотя это входило именно в его функции, а комсомольская бригада из второго промысла, возглавляемая Дадашлы. Сейчас эта скважина дает тридцать тонн нефти в сутки. Надейся мы на Курбан-Али, она до сих пор была бы мертвой.

- Ты знал об этой истории, Кудрат? - спросила мужа Лалэ.

- Признаюсь, нет. Возможно, что это случилось до меня.

Асланов говорил свыше двух часов. Но время для слушателей прошло незаметно. Объявили перерыв.

Кудрат и Лалэ вышли в фойе. Они были рады встрече с бывшими школьными товарищами, сослуживцами по прежней совместной работе, которых давно не видели. Ни Кудрат, ни Лалэ не обижались на Асланова. "Больше всех он критикует людей, которых любит", - думали они и благодарили в душе Асланова за то, что он напомнил им о случаях, которые как-то незаметно проскользнули мимо их внимания. Кудрат, только что узнавший из речи Асланова об одном происшествии, имевшем место в его тресте, говорил себе: "Он абсолютно прав. До сего времени я не знаю людей как следует. Иначе трест дал бы сотни тонн нефти сверх плана".

Начавшиеся после перерыва оживленные прения затянулись до половины первого ночи. Асланов часто бросал реплики, напоминая каждому из выступавших недочеты, о которых он не нашел возможности сказать в своей вступительной речи, и не давал остыть разгоревшемуся спору. Он направлял прения по нужному руслу, подобно опытному капитану большого корабля, знающему, когда и куда следует повернуть штурвал.

К концу прений на трибуну вошел мастер Рамазан. Он говорил недолго.

- Даже справедливая критика, - сказал он, - вызывает недоумение кое у кого из нас. Но я считаю, что товарищ Асланов прав. Скажу о себе. Могу ли я выполнить план на двести процентов, если поставлю дело как следует? Бесспорно. В наступающем году так и должно быть! Строить коммунизм, товарищи, - это не халву есть. Это прежде всего - самоотверженный труд. И кто думает шутя пройти расстояние, отделяющее нас от коммунизма, тот, я думаю, останется на полпути. Но я, по правде говоря, хочу пройти этот путь до конца. Ведь не зря же рабочий класс понес столько жертв? Да и сам я поседел недаром. Я хочу, чтобы мы завершили строительство этого пышного дворца. Нет, не дойдем мы до коммунизма, если не будет у нас нефти. Нет, не дойдем!.. Чего там говорить? Сами вы не дети. Лучше меня понимаете, что к чему. Стало быть, усердие, рвение, честь - вот что решает!

К концу речи Рамазан хотел было сказать что-то более зажигательное, но, так и не найдя нужных слов, сошел с трибуны.

Рукоплескания потрясли весь зал.

- Нам предстоят еще более серьезные испытания, - сказал Асланов громко и отчетливо, закрывая заседание. - И мы должны выйти из них победителями. По-моему, все ясно, товарищи. Желаю вам всем успеха!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

На море начинался шторм. Ветер все более крепчал, и хотя давно уже наступило утро, ночной мрак, казалось, еще не покидал неба. Обычно голубое, море сегодня потемнело, и если бы не белые барашки, катившиеся на гребнях волн, можно было бы подумать, что вместо воды кругом бурлит мазут. Черные тучи, словно желая оторваться от преследующего их ветра, неслись к югу.

Сегодня Таиру предстояло работать в дневной смене. Он уже позабыл о том, что говорил ему Джамиль в первый его приезд на буровую о штормах на море, и никак не ожидал, что ветер может быть таким свирепым. Он думал, что в такую страшную непогоду работа на буровой будет приостановлена и "Чапаев", забрав всех на борт, доставит на берег. Но когда он увидел вращающийся, как всегда, ротор и работавших спокойно, без всякой суетни, людей, это поразило его. Помощник мастера Васильев сидел тут же с невозмутимым лицом и следил за рабочими. Увидев затаенную тревогу в глазах Таира, он только качнул головой и как бы про себя заметил:

- Да... Начинается бакинская зима.

Таир, не поняв его, возразил:

- До зимы еще далеко, уста.

- По календарю еще далеко, а вот погода уже зимняя, - сказал Васильев и поднялся.

Сильный порыв ветра с воем ударил по вышке, сотрясая ее до самого основания. Но Васильев оставался попрежнему спокоен.

- В Баку зима наступает с началом северных ветров, - пояснил он.

Вспомнив о том, что Рамазан почему-то не приехал сегодня, он крепко ухватился рукой за козырек фуражки и начал обходить буровую. Проверил запасы материалов, мысленно прикинул - хватит ли труб, если шторм продолжится несколько суток, и окинул взглядом рабочие площадки - все ли на местах. Хотя старый мастер и был уверен в своих людях, тем не менее, как командир части, готовящейся к бою, он старался в подобных случаях заранее предвидеть все возможности и случайности. Люди были все на местах. Внешне они казались спокойными, но, вглядевшись внимательнее, можно было заметить, что все они держатся на-чеку. Никто в бригаде Рамазана не допускал и мысли о приостановке работы в штормовую погоду. Старый мастер всегда говорил своим рабочим: "А если шторм затянется не на пять, а на десять дней? Время-то дорого!"

Эту же самую мысль Васильев выражал по-своему: "Наши якоря брошены. Стоим крепко!"

Шагая по мосткам буровой, он глядел на членов бригады твердым, уверенным взглядом, словно хотел сказать: "Что нам, ребята, штормы? Видали мы их на своем веку!"

В черных, как мазут, брезентовых перчатках Джамиль вместе с двумя товарищами готовил глинистый раствор. Но мысли его были далеко, и это не ускользнуло от внимательного взгляда Васильева.

Джамиль думал о Таире и Лятифе. Успех, выпавший на долю Таира во время концерта кружка самодеятельности, как ему казалось, произвел на Лятифу огромное впечатление. Что с того самого вечера между ней и Таиром установились самые сердечные отношения, в этом он уже убедился. Недаром же каждый раз при встрече она так принужденно здоровалась с Джамилем и при этом так озиралась по сторонам, словно боялась, что Таир увидит ее с другим.

Васильев видел, как медленно и неохотно двигается Джамиль, всегда такой энергичный, старательный, контролирующий каждый свой шаг, и объяснял его состояние влиянием погоды.

- Добавьте воды, ребята, - сказал он, подойдя к Джамилю и пробуя раствор. - Со вчерашнего дня долото движется что-то уж очень медленно. Двенадцать метров за сутки - мало. Слишком мало. А ведь мы соревнуемся!..

- Может быть, долото наскочило на камень? - спросил Джамиль.

Васильев услышал его вопрос, но ответить не смог, - сильный порыв ветра помешал ему говорить.

Дощатые мостки под ногами ходили ходуном. Казалось, вот-вот их сорвет буйным порывом ветра. Чтобы устоять на ногах, Васильев ухватился обеими руками за перила и оглянулся по сторонам. Могучие волны, тяжело вздымаясь, катились вал за валом на вышку и яростно хлестали в ее железные переплеты.

"Шторм крепчает, - думал Васильев, шагая к будке. - А старик вряд ли усидит на берегу, - наверняка приедет".

Сидя в будке за маленьким столиком и пытаясь перекричать рев шторма, Лятифа передавала по телефону:

- Да нет же, говорю вам, не приостановили! (Какие бестолковые!) Нет, работают!.. - Вытянув шею, она взглянула за дверь в сторону буровой и заметила подходящего Васильева. - Вот и сам товарищ Васильев. Он вам скажет.

- Кто это? Главный инженер? - спросил Васильев. - Скажи, что такие вопросы излишни. Никто и не думал приостанавливать работу.

- Они не приостановят! - кричала с хрипотцой в голосе Лятифа в трубку. - Слышите? Не приостановят!.. Ладно, сейчас передам.

Лятифа положила трубку. Васильев повторил свой вопрос:

- Кто это говорил?

- Из конторы бурения. Я удивляюсь просто. В другое время выбьешься из сил, пока найдешь кого-нибудь у них. А теперь вот сами запрашивают: приостановили работу или нет? Третий раз уже звонят.

Васильев опустился на табурет напротив Лятифы, раскрыл плоскую и длинную табакерку с облупившейся эмалью и достал из нагрудного кармана газету. Оторвав полоску бумаги, он аккуратно подравнял ее и неторопливо свернул цыгарку. Лятифа молча следила за его движениями. Затем она взяла лежавший перед ней листок почтовой бумаги и вложила его в толстую книгу. Васильев успел заметить, что на листке не было написано ни слова, и потому не придал значения порывистому движению девушки.

Лятифа уже несколько раз принималась писать, но частые телефонные звонки мешали ей. Она плохо слышала голоса людей, звонивших из треста, и почти всем отвечала:

- Нет, не приостановлена! Работаем!

Начальники и инженеры, сидя в такую погоду у себя в кабинетах, тревожатся обычно больше бурильщиков. Разумеется, их прежде всего интересует работа. Спросят они о том или нет, сразу зададут вопрос - приостановлена ли работа, или нет, Лятифа знала, что все вопросы в конце концов сводятся к этому. Но для чего лежал перед ней чистый листок бумаги? С утра Лятифа по крайней мере раз пять принималась за него и каждый раз вкладывала обратно в книгу. Ей хотелось написать письмо Таиру. Но, оказывается, не так-то просто излить на бумаге то, что осталось невысказанным при встрече. А может быть, ей мешала буря? Но так могли думать только те, кто не был знаком с маленьким коллективом буровой. Лятифа же, как и все давно работавшие здесь рабочие, в такие дни становилась еще спокойнее, еще хладнокровнее. Здесь всех волновало только одно - выполнение взятого на себя обязательства: через пять дней скважина должна быть закончена бурением и сдана в эксплуатацию! Вон тот же самый Джамиль, который винит Таира во всех смертных грехах, считает его в душе вероломным, предполагает, что тот использовал свой чарующий голос, чтобы завладеть сердцем неопытной девушки, сожалеет о том, что до него не открыл Лятифе свою душу, не признался ей в любви, - этот самый Джамиль в конце концов говорит: "Остается всего пять дней!" - и настойчиво отгоняет прочь посторонние мысли. Всех тревожила одна мысль: "Осталось всего пять дней!". Лятифа, уже мысленно начинавшая свое письмо по крайней мере в десяти вариантах, но так и не написавшая ни одного слова, задавала себе вопрос: "Не лучше ли написать после сдачи скважины? Ведь осталось всего-то пять дней!.."

Да вот и сам Васильев, дымя цыгаркой, задумчиво говорит:

- Скоро конец, дочка. Еще пять дней!.. Молодцы, ребята! Я уверен в них. Но знаешь, чего нам нехватает?

- Чего? - спросила девушка, не догадываясь, чего именно нехватает на буровой.

- Не хочу говорить о том, что было во время войны, но ее последствия все еще дают себя знать. У нас нет здесь запаса продуктов.

- Ничего, Сергей Тимофеевич, - продукты теперь есть, их привезут.

Васильев знал, что продукты есть, но как их доставить на буровую в такую погоду?

- Привезут, говоришь? - задумчиво переспросил он.

- А как же? Не оставят же нас голодными?

- Так-то оно так, только никто из наших ребят не согласится, чтобы из-за продуктов кто-нибудь утонул. Я первый не соглашусь... - Васильев указал на стоявшую в углу рацию. - Как она? В порядке?

"Значит, пришел проверить", - мигом сообразила. Лятифа и тут же ответила:

- Я уже проверяла незадолго до вашего прихода... В порядке. Если оборвется телефонная связь, сейчас же перейду на рацию.

- Правильно! Ты у нас молодчина!

Они замолчали. Слышны были только тяжелые всплески волн, бивших в железные сваи вышки, да свист ветра. Васильев тихо сказал, словно разговаривая с самим собой:

- А Рамазан Искандерович так и не позвонил...

2

В это время старый мастер говорил по телефону с Аслановым. Паша и Наиля были дома. Старушка Ниса суетилась на кухне: что-то готовила к завтраку. Она все еще с тоской думала об Ахмеде, но не могла нарадоваться, что Паша дома, что теперь почти вся семья в сборе. Глубоко затаенное горе перемешалось с радостью.

- Кто это звонит, отец?

Старик, ухватившийся обеими руками за трубку, не слышал вопроса сына.

Предложение Асланова было странным, а решение Рамазана - окончательным и бесповоротным. Секретарь горкома звал его работать в музее товарища Сталина и предлагал часа два в день отдавать беседе с юными посетителями, делясь с ними своими воспоминаниями.

- Хватит тебе работать, ты уже устал, пора оставить буровую, - говорил Асланов.

- Нет! - стоял на своем Рамазан. - Я готов беседовать, где и когда угодно, только не разлучайте меня с буровой, если не хотите, чтобы я скоро умер. Справлюсь и с тем, и с другим.

Упорство старика нравилось секретарю горкома. Он, наконец, согласился с мастером и повесил трубку. Сейчас же снова раздался звонок и не успев вернуться на место, Рамазан снова поднял трубку:

- Да, да, это я, дочка... Ничего, здоров. Скажи Васильеву, что сейчас подъеду... Я уже хотел одеваться...

- Куда ты опять, старый, собрался? - спросила стоявшая в дверях Ниса. Мир, что ли, рухнет, если ты не поедешь? - Старушка обратилась к сыну: Хоть бы ты, сынок, образумил его. Другие умнеют с годами, а у него - все дурь в голове... Кто в такую бурю выходит в море?

Паша не сказал ни слова. Он знал, что все уговоры будут напрасными.

- Что это у тебя там шипит на сковородке? Подавай скорее сюда! - сказал Рамазан жене и сел напротив сына. - А где наша вторая невестка?

- Она на уроках. Много ты радости ей доставишь, если придет. - И Ниса буркнула себе под нос: - Будто кроме него некому и бурить!

Паша и Наиля, улыбнувшись, переглянулись.

- Так кто же это с тобой говорил, отец?

- Товарищ Асланов.

- Что он сказал?

- Говорит: "Садись в музей, и пусть ребята любуются на тебя..." Не знаю, что он нашел такого во мне.

Раньше очень хотел сделать меня большим человеком, я не согласился. Сказал, что я и так живу, как падишах.

- А он что?

- Засмеялся и сказал: "Не очень-то хорошо в наши дни падишахи живут".

Праздничное настроение, царившее в семье, заставляло забыть о горестях жизни.

Поданный Нисой завтрак наполнил ароматом всю комнату. Все ели с аппетитом, продолжая в то же время оживленную беседу. Паша стоял на стороне Асланова:

- Асланов прав, отец. Трудно ведь тебе приходится, только не хочешь сознаться. Да и зачем тебе теперь работать, раз я вернулся?

Старику приятно было слышать это. В его загадочно улыбавшихся глазах светилась гордость за сына. Тем не менее и с Пашой он не хотел согласиться. "Ведь я же работаю не из-за денег. Нас только двое: я да старуха. На что нам деньги?" - подумал он и ответил сыну:

- Нет, сынок, не уговоришь! Я мечтаю еще о многом.

- Ну, о чем же?

- Гм... о чем? Будто не знаешь! Мечтаю о том, чтобы создать в море еще один Апшерон. Чтобы доказать, что Баку есть и остается царством нефти, и тогда только умереть со спокойной душой.

- Это долгая история, отец. На это, пожалуй, и целой жизни нехватит.

- Хватит, сынок, хватит! - Старик положил себе в тарелку кусок чихиртмы* и раздавил ложкой яичный желток. - Когда я закладывал на море буровую, слышал собственными ушами насмешки: "Кто, дескать, учится музыке в восемьдесят лет, тот сыграет на своих похоронах!" Но вот я кончаю уже десятую морскую буровую. Ждать всего пять дней. Выходит, что играю все-таки не в могиле.

______________ * Чихиртма - жареная курица, залитая яйцами.

- Я не о том. Я говорю об освоении морского дна Каспия, о новом Апшероне.

- Ну и что ж! Я сделаю все, что в моих силах. Ты же говоришь о пятилетке? Бог даст, через три месяца я выполню план пятидесятого года, ответил старик и принялся за еду.

Он ел так же быстро, как и работал. В несколько минут тарелка уже наполовину была пуста.

- В музее хорошо, конечно. Я уже был там. Но его создали без меня. А здесь... Если здесь будут делать что-либо без меня, я не выдержу.

- Так и нефть могут добывать без тебя.

Вот этого Рамазан уже никак не мог себе представить.

- Без меня? - спросил он и нервно заерзал на месте, но тут же успокоился. - Я же не говорю, что не сумеют без меня? Мне важно самому биться за свою мечту.

Снова зазвонил телефон. Наиля взяла трубку:

- Да, дома. Сейчас!

Просили Рамазана. Он вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола. Не успел старик поднести трубку к уху, как глаза его расширились от удивления:

- Не приезжать? Это еще что значит?

Говорил Васильев. Узнав от Лятифы, что мастер собирается на буровую, он сильно встревожился. "Да сейчас и на линкоре не доберешься сюда", пробормотал он и попросил соединить его с мастером.

- Хо! Утонешь!.. Когда мы возили бензин в Астрахань, не могли отличить волн от туч. Почему же я не тонул тогда? Теперь постарел, говоришь? Рамазан протестующе замахал рукой. - А ты говорил ребятам, что осталось всего пять дней? Скажи еще раз! Посмотрим... Ну, пока!..

Он вернулся на свое место. Паша даже не пытался отговаривать отца. Он знал, что этим только еще более разожжешь его упрямство.

- Отец, - сказал он, - я не против того, чтобы ты ехал, но ведь баркаса не будет.

- Об этом не беспокойся, найду!

Проглотив остатки своего завтрака, старик встал, переоделся в спецовку и быстро подошел к двери.

- Жена, - сказал он, - вторую нашу невестку обидела судьба. Ты навестила бы ее!

От сильного порыва ветра одно из окон комнаты раскрылось настежь.

- Послушай, старик, ты подумал бы хоть о малыше! Что, свет клином на тебе сошелся? Обойдутся и без тебя, - сказала Ниса, закрывая окно наглухо.

Но Рамазан уже скрылся за дверью.

3

Кудрат часто поглядывал на висевший сбоку от него на стене барометр, стрелка которого словно прилипла к слову "буря". По звону оконных стекол было ясно, что ветер все время крепчает. Это беспокоило Кудрата. Лицо его, впрочем, было замкнуто и неподвижно. Обычные, каждодневные меры казались ему сейчас недостаточными, и он ощущал настоятельную необходимость принятия каких-то новых, особых мер. Почему-то ему казалось, что судьба треста решится именно в эти непогожие дни. Вдруг он вспомнил про инженера Фикрата и вызвал его к себе.

- Вот что, дорогой мой, - сказал он, лишь только инженер вошел к нему, - я хочу, чтобы каждый из нас прикрепился к какой-нибудь буровой.

- В такую бурю?

- Да, именно в бурю.

- Зачем?

- Я вижу, что, оставаясь здесь, мы только треплем нервы. Чего ради мы должны, сидеть сложа руки и нервничать? Неизвестность хуже всего!

Фикрат в раздумье провел рукой по волосам и взглянул Кудрату в глаза. Он вспомнил старый спор на совещании и истолковал мысль управляющего по-своему. "Это он мстит за мои возражения. Хочет доказать, что борьба со стихией возможна. Ну что ж, я не боюсь", - подумал он и ответил:

- Как говорится, раз народ берется черный день побороть, то это - день праздника, товарищ Кудрат. Если вы хотите испытать меня, я готов...

- Испытать? Зачем же вас испытывать? Не лучше ли, если инженеры в этот трудный час будут там, где идет работа? Может быть, на новых буровых люди нуждаются в нашей помощи!

- Не возражаю. Поедемте!

Фикрат и в самом деле готов был поехать на морскую буровую. И ответ, высказанный им без колебания, не удивил управляющего. Да и тогда, на совещании, когда он смело высказал свои сомнения, Кудрат не обвинял его в трусости.

- Но я могу выйти в море только через час, - предупредил Фикрат.

- Почему?

- На втором промысле будут простреливать скважину номер восемьсот четырнадцать. Обещал быть там. А после этого - я готов!

- Хорошо. А даст скважина что-нибудь?

- Минимум сто пятьдесят тонн в сутки, а может быть, и больше. Вот в четыреста второй я не уверен. Прострелили два горизонта - одна вода... Да, хотел вам сказать: с завтрашнего дня начинается проверка итогов соревнования. Комиссия уже создана.

Кудрату показалось, что молодой инженер говорит это с целью напомнить о том, насколько он был прав тогда, на совещании. Он поднялся с кресла и задумчиво прошелся из угла в угол, затем бросил пытливый взгляд на собеседника. Но на лице Фикрата не было и тени насмешки.

- Товарищ Кудрат, - заговорил снова инженер, - не думайте, что отставание треста не затрагивает мою честь. Мы восстанавливаем старые скважины втрое быстрее, чем прежде. По-моему, нигде в других трестах не получают столько нефти за счет старых скважин. Вчера план добычи поднялся у нас еще на три процента. И все за счет этих скважин. Тогда, на совещании, я имел в виду трудности, связанные только с морским бурением. Если выйдем из этой бури целыми и невредимыми и сдадим в зксплуатацию сто пятьдесят четвертую и сто пятьдесят пятую буровые, то Лалэ-ханум придется расстаться с переходящим знаменем.

- Дело не только в этом, товарищ Фикрат. Надо искоренить в массе наших людей боязнь стихии. Поэтому я и говорю, что лучше всего нам быть на буровых. Здесь Конагов?

- Да, здесь.

Кудрат нажал кнопку звонка. Вошла секретарша в накинутом на плечи пальто.

- Холодно? - спросил управляющий.

- Знобит что-то, Кудрат Салманович, - смущенно ответила девушка.

- От холода, или?..

- От холода... Принесли очень страшную весть, Кудрат Салманович. Говорят, на море утонуло судно.

- А люди?

- И люди... Рассказывают, что и уста Рамазан...

Кудрат был ошеломлен.

- Кто рассказывает? Позовите сюда Конагова!

- Сейчас вызову. - Секретарша торопливо вышла.

Встревоженные управляющий и инженер молча переглянулись.

Раздался резкий звонок правительственного телефона. Кудрат схватил трубку. Говорил секретарь городского комитета партии.

- Доброе утро!.. Так передают. Но я этому не верю... - Кудрат замолчал и стал слушать. Лицо у него все более темнело и хмурилось, легко было догадаться, какие неприятные вещи говорил ему Асланов. И действительно, он обвинял управляющего треста в безответственном отношении к жизни людей. Он говорил: "Если будут человеческие жертвы, ответишь перед судом".

Кудрат все молчал, не находя слов для ответа. Да и что он мог сказать? Он должен был первым узнать, что произошло на море, а тут об этом другие сообщали ему.

- Сию минуту проверю и доложу вам! - сказал, наконец, Кудрат по-военному и положил трубку.

- Безобразие! Все знают, кроме нас.

Вошел Конагов. Кудрат сердито посмотрел на него.

- Какой баркас затонул?

- Моторная лодка "Весна". Не понимаю, кто поднял эту суматоху? Мало ли что случается на море в непогоду! Правда, лодка опрокинулась. Но у самого берега, и никто не утонул. Сейчас вытаскивают и лодку.

У Кудрата точно гора свалилась с плеч.

- Как уста Рамазан?

- Все это неправда. Он уехал на "Чапаеве" и давно уже на буровой. Только что говорил со мной по телефону.

- Правда? - Кудрат оживился. - А что это за болтовня?.. Прикажите от моего имени, чтобы ни одна лодка не выходила в море. Ясно, или объяснить еще раз?

- Ясно, - отозвался Конагов, обрадованный тем, что управляющий удовлетворен его сообщением, и быстро вышел из кабинета.

Кудрат позвонил Асланову и сообщил ему о действительном положении вещей. Потом обратился к Фикрату:

- По крайней мере, надо укрепить связь с морем. Пусть наладят рацию!

Быстрыми шагами Фикрат направился к двери и вышел из кабинета. Навстречу ему в приемную ввалилась группа людей. Один из вошедших постучался в дверь кабинета и попросил разрешения войти.

- Прошу! - пригласил всех к себе Кудрат и указал на кресла: - Садитесь, пожалуйста!

Вошедшие расселись вокруг стола управляющего и, вынув из кармана платки, начали утирать посеревшие от пыли лица. Молодой инженер, занявший место напротив Кудрата, пожаловался на погоду:

- Ну и ветер! Метет пыль будто со всего света и гонит в город. Посмотришь на море, темнеет в глазах.

Жуть!..

Все пришедшие были специалистами и все работали в тресте Кудрата. Извинившись за то, что время не позволяет затягивать беседу, управляющий сказал:

- Сейчас, товарищи, дорога каждая минута. Мы должны быть готовы ко всему... Но перейдем к делу. По указанию правительства в некоторых отдаленных селах республики строятся электростанции. Наш трест взял шефство над двумя из них.

- Нам об этом известно, - отозвался тот же молодой инженер, который сидел против Кудрата. - Бригады составлены и проинструктированы. Мы готовы выехать хоть сегодня. Ждем только ваших указаний.

- Но имейте в виду, - предупредил Кудрат, - что ваша поездка ни в коем случае не должна отразиться на вашей основной работе. Так и скажите остальным товарищам.

- Можете не сомневаться, товарищ управляющий. Все понимают значение задания. Некоторые из товарищей в свободное от работы время успели запастись кое-каким оборудованием и материалами.

- Правильно! - кивнул головой Кудрат. - Но все же не забывайте, что все вы нужны здесь. На селе пробудете не более месяца.

- Понятно!

Исмаил-заде обратился к другому инженеру, который сидел сбоку, облокотившись о письменный стол:

- В какое селение вы едете?

- Забыл, как называется, товарищ управляющий. Но знаю, что там колхоз имени Низами. Находится на самой макушке горы. До Шемахи поедем на машине, а там на лошадях. Я связался по телефону с председателем колхоза. Он уже месяц, как ведет подготовку. Все земляные и строительные работы закончены.

- Стало быть, вы едете в селение Сарбан. Отлично! - Кудрат вдруг вспомнил Таира. - А вы знаете, что несколько парней из этого колхоза работает у нас?

- Знаю, - братья Байрамлы. Я было включил в бригаду и Таира, но затем передумал. Ему там делать пока нечего. Но когда будет нужно, хорошо бы командировать его на проводку линий. Дельный парень.

- Можно... Да, вот что еще. Захватите с собой теплую одежду. В тех местах уже изрядно холодно... Ну, я вас больше не задерживаю. Подготовьтесь и выезжайте... - Исмаил-заде попрощался с инженерами и техниками. Передайте привет колхозникам.

Все вышли. Кудрат снова взглянул на барометр. Стрелка не сходила с отметки "буря".

4

Когда Мирзоеву стало известно, что его направляют в трест Кудрата в качестве рядового инженера, он решил отсиживаться дома, пока не уляжется весь этот шум. Жена и дети не знали, что он отстранен от должности, и первое время сам Мирзоев не хотел говорить им об этом. "Зачем портить всем настроение?" - думал он. Мрачный и угрюмый, он целыми днями сидел без дела. Перемена, происшедшая в нем, не могла остаться незамеченной, и, уступая настойчивым расспросам жены, Мирзоев, наконец, признался:

- Завистники стали мне поперек дороги. Будто бы я не давал ходу другим. Позавчера отдали приказ и направили меня рядовым инженером в подчинение моего злейшего врага. - Мирзоев глубоко вздохнул и замолк. - Мстят мне, Диляра, ох, как мстят! Нанесли такой удар, что век не забуду. Ты сама знаешь, что я поднялся на должность заместителя начальника "Азнефти" не по протекции доброго дяди, а только благодаря своим способностям. Но зависть заела людей. Не могли, видно, мириться с тем, что я раньше всех достиг высокого положения. И вот все пошло прахом. Чего только не сказал мне Асланов? Оговорили! Иначе, с чего бы ему возненавидеть меня? Эх!.. Такова уж, видно, моя судьба.

Диляра не любила вмешиваться в служебные дела мужа. Она интересовалась лишь детьми и домашним хозяйством. Но, видя, что сегодня муж нуждается в утешении, она сказала:

- Не печалься, Салах. Не вечно же человеку занимать высокий пост?

По натуре своей Диляра была доброй и отзывчивой женщиной. Даже о недостатках мужа она говорила всегда осторожно и с опаской, чтобы не обидеть его. Она знала кое-какие грехи за мужем и могла бы намекнуть на них, но, видя, как он угрюмо шагает по комнате, решила лучше промолчать.

- Салах, - мягко говорила она, - ты знаешь характер Асланова лучше меня. Сегодня он критикует, снимает с поста, а когда видит, что ты исправился и работаешь не за страх, а за совесть, сам же берет тебя за руку и поднимает. Он не из тех, кто таит злобу.

- Эх! Поздно уж мне. На-днях он критиковал всех на совещании. А когда дело дошло до меня, только махнул рукой. Нечего, дескать, ждать толку от Мирзоева. Я знаю, что это значит. Кого он любит, того критикует, а меня... Нет, меня он, должно быть, здорово не взлюбил, Диляра. Не знаю, как этот Исмаил-заде ухитрился уронить меня в его глазах? Просто убил он меня!..

Прошло три дня. Шторм на море продолжался. Слегка ослабевший было ветер задул к вечеру третьего дня с новой силой. В этот день Мирзоев раза два звонил в трест Кудрату. Он узнал, что управляющий не отлучался из треста ни днем, ни ночью. Мирзоеву стало совестно так долго отсиживаться дома, и он решил с утра выйти на работу. "Если так будет продолжаться и дальше, так мне, может, придется ждать целую неделю", - подумал он и попросил жену достать тот костюм, который он носил, будучи рядовым инженером. Это еще больше расстроило семью, в которой и без того уже царило уныние.

Выйдя около десяти утра из дому, Мирзоев по привычке зашагал в ту сторону, где обычно ожидала его машина. Но машины с торчащей над ветровым стеклом антенной на месте не было. Это еще раз напомнило ему о положении, в котором он очутился, и, расстроенный, он пошел пешком. Он и его семья давно привыкли ездить в новенькой машине. И сейчас отсутствие ее подействовало на него гораздо больше, чем снижение в должности.

"Теперь, - думал он, - все будут говорить: "Ну как, дружище? Поубавилось у тебя спеси? Слишком уж был самонадеян. На то, брат, советская власть. И поднимет, и одернет..."

Он оглянулся по сторонам, и его удивило, что на лицах встречавшихся ему знакомых не было и тени насмешки. Все почтительно здоровались с ним и проходили своей дорогой.

Мирзоев сел в трамвай и поехал в трест. Первым, кого он встретил в тресте, был возвращавшийся с промыслов Кудрат, и это совсем расстроило Мирзоева. Заметив его, управляющий приостановил шаг и первым произнес слова приветствия.

- Здравствуйте, товарищ Мирзоев! - сказал он. - Зачем же пешком? Позвонили бы, я послал бы машину...

Эти слова точно полоснули ножом по сердцу. "Издевается", - подумал Мирзоев и совсем потемнел. А Кудрат подошел к нему, дружески протянул руку и указал на дверь кабинета:

- Пожалуйста!

Мирзоев вошел в кабинет и остановился у двери, потупив глаза. Чуткий Кудрат сразу понял, в чем дело. Тщательно подбирая слова и стараясь не задеть самолюбия бывшего начальника, он заговорил совсем не о том, что так угнетало Мирзоева.

- Сегодня у меня словно праздник, - сказал управляющий. - Штормяга, видали, какой? А добыча по тресту не только не снизилась, а прыгнула со ста двух до ста восьми процентов. На новых буровых нет ни одной бригады, которая выполняла бы план ниже ста двадцати. Понимаете, что это значит?

Кудрат вопросительно поглядел на Мирзоева, ожидая ответа. Но мысль его собеседника работала в другом направлении. "Отныне я нахожусь в подчинении у этого человека. Теперь он будет колоть орехи на моей голове, начнет мстить", - злобно думал Мирзоев. Чтобы проверить свое впечатление, он поднял голову, но не нашел на улыбающемся, добродушном лице Кудрата и тени насмешки. "Уж не так ли он думает мстить мне?" - мелькнула у него мысль. А Кудрат, не дождавшись ответа, продолжал все так же возбужденно:

- Здорово, а, товарищ Мирзоев? Как это так получилось?

- О чем вы?

- Я говорю о том, что просто поражаюсь стойкости наших рабочих. Многолетний опыт подсказывал мне, что в такую бурю посыпятся со всех сторон черные вести. Но сегодня...

Продолжительный телефонный звонок оборвал его. Оставив Мирзоева, Кудрат быстро прошел за стол и поднял трубку.

- Да, да, это я, девушка... Скажи уста Рамазану, что от имени треста я объявляю ему благодарность. А премия - своим чередом. Постой! Передай еще, что будут посланы продукты, и сегодня же. Если бы даже для этого понадобился самолет!.. Так и скажи.

Кудрат положил трубку, но от радости не мог усидеть на месте. Он весело прошелся по кабинету и снова обратился к Мирзоеву:

- Вот это люди! До сегодняшнего дня никак не соглашались на посылку продуктов. Старик Рамазан все время отговаривал: "Не надо. Повезут - и доставят на дно моря, рыбам на закуску!" Еще шутят...

- А требуют?

- Вы же слышали разговор!.. Ведь это не шутки, дорогой, все движение транспорта на море приостановлено. Люди уже трое суток не получают продуктов. Правда, после разговора с Аслановым я успел до начала шторма забросить кое-что на морские буровые. Но мало, страшно мало! И вот представьте: люди не отдыхали ни минуты. Усталость, недоедание... Нет, сегодня я пошлю продукты во что бы то ни стало!

- А кто повезет? И если утонут в море, кто будет отвечать?

- Они сами!

- То есть, как это - сами?

Не замечая того, Мирзоев задавал свои вопросы в привычном начальническом тоне. Но для Кудрата это не имело никакого значения. Он продолжал шагать по кабинету и вдруг остановился.

- Ответят сами. Я пошлю добровольцев, - сказал он.

- Но это пахнет прокурором, судом.

Кудрат задумался. Его волновала не угроза Мирзоева. Он думал о характере этого человека. "Откуда он взялся? Прокурор, суд. Почему я должен бояться их? Мирзоев, неужели ты не знаешь, что они страшны только преступникам? Нет, дружище, ты в эти дни плохой мне помощник. Будет гораздо лучше не допускать тебя к морским буровым!" - решил Кудрат и после долгого молчания проговорил деловым тоном:

- Товарищ Мирзоев, у меня к вам только одна просьба.

- Прикажите! Я в вашем подчинении. - В голосе Мирзоева ясно послышались нотки обиды.

- Нет, не в этом дело... - отмахнулся Кудрат. - На буровой сто семь проводятся испытания прибора Минаева. Я прошу вас проехаться в моей машине туда и понаблюдать за ходом испытания.

"Начинается!" - подумал Мирзоев, предполагая, что Кудрат умышленно завел речь об изобретении Минаева и таким образом уже приступил к осуществлению давно задуманной мести.

- Я очень прошу вас, - говорил тем временем Кудрат, глядя своими добрыми глазами на Мирзоева, - помогите мне в этом деле. Ведь вы очень сведущий в технике инженер. Если вы укажете хоть на один недостаток прибора Минаева, то этим окажете нам большую услугу.

Как ни старался Мирзоев уловить в этих словах нотки нарочитости и предполагаемого подвоха, ничего подобного он не заметил и понял, что управляющий обращается к нему действительно с искренней товарищеской просьбой. И, видя, как ошибся в своих подозрениях, Мирзоев вынужден был признать свою грубость по отношению к Кудрату и в душе осудить свое поведение.

- О чем говорить? Поеду, обязательно поеду! - ответил он уже с искренней готовностью выполнить поручение.

- Ну и хорошо, товарищ Мирзоев! - обрадовался Кудрат. - Надеюсь, мы будем работать рука об руку, как друзья, не так ли?

- Конечно! Это было сказано искренне.

Когда Мирзоев покинул кабинет, Кудрат подумал: "А, пожалуй, он способен и на хорошее. Но почему же на прежней должности он был таким..."

Вошедший в это время Бадирли оборвал его мысль.

- Продукты готовы, товарищ управляющий. С кем послать?

- Сейчас найдем, - ответил Кудрат и позвонил по городскому телефону: Мама? А где Ширмаи? Как придет, скажешь, чтобы позвонила мне... Хорошо, мать, хорошо... Клянусь, не голоден... Не помню, сегодня ее концерт или завтра? Забыл. Пусть обязательно позвонит!

Положив трубку, он посмотрел прямо в глаза Бадирли.

- Взяли что-нибудь приличное или отделались тем, что попало под руку?

- Начиная от сыра и колбасы до Нарзана, - все, что душа пожелает. Думаю, что уста Рамазан будет доволен.

- А где все это?

- Упаковал в ящики и отправил на пристань.

- Ну, тогда поехали, товарищ Бадирли. Пока я лично не проверю баркас и экипаж, не успокоюсь.

Они вышли из кабинета. Вспомнив, что на машине уехал Мирзоев, Кудрат остановился на балконе:

- Подождем, сейчас машина вернется.

Вдруг он увидел во дворе свою машину и, догадавшись, что Мирзоев ушел на промысел пешком, невольно усмехнулся. Но тут же мысленно упрекнул себя: "Лежачего не бьют..."

- Товарищ Бадирли, а ветер как будто начинает стихать, - обратился он к своему снабженцу.

Теперь Бадирли уже не поддакивал своему начальнику, стараясь угодить ему. Он посмотрел на небо, затем на Кудрата и сказал:

- Нет, наоборот, крепчает... По правде говоря, товарищ Кудрат, вы приказали, и я приготовил все. Чтобы вы потом не говорили, что я ничего не умею делать. Но, между нами говоря...

Почувствовав, что Бадирли, как и Мирзоев, хочет отговорить его от посылки баркаса, Кудрат недовольно махнул рукой:

- Ладно, ладно!.. Надо торопиться. Возможно, люди уже голодают.

- Если не предположишь дурное, то хорошего не получишь, товарищ Кудрат. Откровенно говоря, мне не нравится эта погода...

- Ну и что же прикажете делать? - И, не желая выслушивать возражения, Кудрат сурово посмотрел на Бадирли. - Отправим - и баста!

- Будь по-вашему... Только... Что, если обождать часа три-четыре? Может, и в самом деле стихнет ветер?

Кудрат сел в машину и указал Бадирли на заднее сиденье.

- Вот вам мой добрый совет, товарищ Бадирли, - продолжал он. - Когда принимаетесь за какое-нибудь дело, будьте решительным. Колебания делают человека трусом.

Когда машина дошла до мощеной булыжником дороги, клубы черной, как туча, пыли заслонили все, не давая видеть даже на шаг вперед. Подхваченный ветром мелкий гравий бился градом о наглухо закрытые стекла машины. Шофер включил фары, но и это не помогло, - различить дорогу все равно было трудно.

- Что это? Вот уж подлинно какое-то светопреставление, - сказал хмурясь Кудрат и добавил: - Надо бы ехать другой дорогой.

- Везде так, товарищ Кудрат, - отозвался шофер. - Придется немного обождать.

Они остановились. Несколько минут прошло в молчаливом ожидании. Но пыль попрежнему клубилась вокруг тучами.

- Давай поедем потихоньку.

Машина опять тронулась. Глядя в боковое стекло, Кудрат начал командовать.

- Чуть вправо. Теперь влево... Постой, ничего не вижу... А-г-а, теперь видно куда ехать, давай скорее...

Наконец они выбрались на асфальт. Облако пыли и здесь застилало все кругом, но сама дорога была видна лучше. Шофер поехал быстрее, и вскоре они добрались до берега. Кудрат и Бадирли вошли в сторожку, где обычно собирались команды баркасов.

В небольшой комнате, наполненной табачным дымом, стоял невероятный галдеж. Капитаны баркасов, собранные сюда по приказу Кудрат, вели между собой горячий спор. Из отдельных фраз Кудрат понял, что речь идет о предстоящем выходе в море. Спорящие не сразу заметили управляющего. Перебивая друг друга, они винили во всем мастеров, которые оставались на буровых в шторм и непогоду. Когда стоявший у окошка низенький и полный капитан знаком указал на остановившегося в дверях Кудрата, мгновенно наступила тишина. Несколько человек встало, уступая место управляющему,

- Сидите, сидите! - остановил их Кудрат.

Он достал папиросу, щелкнул автоматической зажигалкой и, сделав две-три глубокие затяжки, обвел капитанов испытующим взглядом. Почти все они были молодыми людьми.

- Я вижу, ребята, скучно вам без дела, - начал он шутливо. - Против воли я никого не принуждаю выйти в море. Кто вызовется сам, добровольно, тот и пойдет. Предупреждаю: требуются выдержка и решительность!

Из полутемного угла послышался голос капитана "Чапаева":

- Я все-таки опытнее других. Разрешите мне!

- "Разрешите..." - усмехнулся Кудрат. - Зачем спрашивать у меня? Вот откуда должно исходить разрешение! - и он рукой указал на сердце.

- Трудновато, товарищ Исмаил-заде... Когда я отвозил старика Рамазана, чуть не пошли ко дну. Подбрасывало так, что головами облака задевали...

- Знаю, - отозвался Кудрат, дымя папиросой. - Но буря длится четвертый день. Возможно, что наши товарищи работают без воды и без хлеба. До сего времени они сами не давали согласия на подвоз провизии. Но вы представьте на минуту себя на их месте! Голодные, усталые, а работу не прекращают... Так кто же хочет ехать добровольно?

- Все! - воскликнул стоявший у окошка низенький и полный парень.

- Все! - раздались голоса.

- Я готов! - заявил капитан "Чапаева".

"Молодец", - подумал Кудрат, с улыбкой глядя на него и спросил:

- А ну, скажи, как ты подготовился?

- Как? Взял длинную веревку.

- Это для чего?

Капитан засмеялся:

- Или доставлю старику Рамазану продукты, или повешусь...

Кудрат сразу стал серьезным:

- Совсем не к месту твоя шутка!

- Хорошо, товарищ Исмаил-заде, скажу без шуток... Нельзя будет вплотную подойти к буровой, поэтому и нужна веревка. Придется привязывать к одному концу веревки круги колбасы, головки сыра, консервные коробки и забрасывать на мостки. Не знаю только, как с хлебом быть... Я беру с собой еще длинный канат, чтобы прицепиться. Иначе любая волна отбросит меня на полкилометра от буровой...

"Ну, этот справится!" - обрадовался Кудрат.

- А вы подготовились? - обратился он к другим капитанам. - Кто не может положиться на собственную сноровку, пусть скажет заранее...

На этот раз никто не откликнулся.

- Труднее всего, конечно, добраться до сто пятьдесят пятой. Придется пройти по открытому морю два с лишним километра. Добираться до остальных легче. Случится что-нибудь - можно выбраться на берег и вплавь. Пусть двое из вас на всякий случай держат наготове баркасы у пристани. А остальные не мешкая отправляются на буровые.

Не прошло и четверти часа, как продукты были выгружены из машины, распределены по указанию Бадирли, и баркасы один за другим вышли в море.

Впереди всех шел "Чапаев".

Стоя на пристани, Кудрат с тревогой глядел на море. Прислушиваясь к бешеному вою ветра, он не отрывал глаз от "Чапаева".

- Товарищ Кудрат, - говорил срывающимся от ветра голосом Бадирли, ухватившись обеими руками за фуражку, - почти все эти ребята - фронтовики, не то видели... Моря они тоже не боятся. А вот как причалить и перебросить на буровые продукты - это их беспокоит...

Управляющий молчал. Клокотавшее в бешенстве море словно хотело вырвать пристань из-под ног Кудрата. Огромные волны с могучим ревом бились о берег.

То ныряя и скрываясь из глаз, то взлетая высоко на гребни волн, "Чапаев" и следовавшие за ним баркасы упорно прокладывали себе путь.

- Доплывут... - с уверенностью сказал Кудрат.

5

На буровой Рамазана никто и не думал, что придет баркас. Вся бригада надеялась только на одно: буря скоро утихнет. Работа не прекращалась ни на минуту. В эти штормовые дни долото углубилось на четыреста двадцать метров. Стало быть, не сегодня - завтра глубина забоя достигнет трех тысяч метров, и скважина будет готова для эксплуатации. По правде говоря, такие темпы оказались неожиданными и для самого мастера Рамазана. Работа изнурила и его, и рабочих.

Лица у всех побледнели, осунулись. Мучил не столько голод, сколько жажда. Но как ни тяжело было, все же одно обстоятельство подбадривало и утешало всех: скважина заканчивалась бурением раньше, чем ожидали, - на месяц и два дня до срока. В такую страшную бурю бригада лицом в грязь не ударила. Все сознавали это, хотя об этом и не было сказано ни слова. Люди стойко переносили голод и жажду, они отвечали неизменным "нет" на предложение мастера Рамазана пойти соснуть хоть немного. Рамазану не было необходимости вести среди таких людей агитацию. Да и что мог сказать он Васильеву, Джамилю, Таиру, Лятифе? Не хуже самого Рамазана понимали они, где и для чего работают. И странное дело: за время бури ни Таир, ни другие ни разу не видели старого мастера хмурым или озабоченным, хотя и было от чего прийти в уныние. Рамазана будто подменили. Старик стал порывистым и быстрым, как сокол, простым и добродушным, как ребенок, и точно таким же, как родной отец Таира, шутником и балагуром. Перемена, происшедшая в нем, сперва показалась Таиру искусственной. Он думал, что Рамазан старается своим видом подбодрить людей. Но скоро убедился, что таков уж характер этого человека: чем напряженнее обстановка, тем бодрее и веселее чувствует он себя. И Таир вместе со всеми беспечно смеялся шуткам старика, забывая усталость.

После телефонного разговора с управляющим Лятифа вышла из культбудки. Обессилевшая девушка едва передвигала ноги, то и дело облизывала побледневшие и пересохшие губы. Она отозвала мастера Рамазана в сторону и передала ему о решении управляющего.

- Товарищ Кудрат во что бы то ни стало пришлет нам сегодня провизию... - Больше у нее не было сил говорить.

Разаман потемнел.

- Уж не ты ли просила?

- Нет, уста, он сам так решил.

Старик видел, как страдали за эти дни люди, и у него сжималось сердце. Тем не менее, услышав эту весть, он недовольно покачал головой.

- Напрасно, дочь моя, напрасно... - сказал он. - Зачем допускать, чтобы из-за нас гибли люди?

Рамазану хотелось тут же позвонить Кудрату и отговорить его от посылки баркаса. Но вдруг в его душу закралось сомнение: а не позвонил ли кто-нибудь из бригады самовольно управляющему?... Может быть, из-за этого Кудрат и вынужден был принять такое опрометчивое решение и подвергнуть чью-то жизнь опасности?... Мастер строго обратился к девушке:

- Лятифа, может быть, кто-нибудь из ребят позвонил ему?

- Не думаю, уста. Я не видела.

Старый мастер решил открыто поговорить с людьми. Он приказал остановить механизмы и, когда гул ротора прекратился, подозвал всех к себе и попросил сесть.

- Видать, уста решил созвать собрание... - заметил Таир, подходя вместе с Джамилем к Рамазану и усаживаясь подле него.

Рабочие, ни разу с начала бури не видавшие мастера хмурым, сразу почуяли что-то неладное и уставились на него недоумевающими глазами. Всем не терпелось узнать, что же его так огорчило.

- Ребята, - наконец заговорил Рамазан, - хотите, чтобы вам привезли еду?

Вопрос показался странным. Если есть возможность, почему бы не привезти? Уже целые сутки ни у кого не было во рту ни крошки хлеба, ни капли воды.

Васильев раньше всех понял, куда гнет Рамазан.

- Пусть везут, Рамазан Искандерович, - отозвался он. - Конечно, пусть везут... Посмотри, как все побледнели!.. Гейдар вдвоем с Гришей уже не могут поднять одну трубу. Джамилю щепки кажутся ломтями хлеба. Таир уже не отличает моря от тучи...

Все рассмеялись, но Рамазан и сам Васильев оставались серьезными.

- Я не шучу, ребята. Шторм точно такой же, как и три дня назад. Может быть, даже усилился... Пусть везут. Кто его знает, когда он кончится?

- А что, если приостановить работу?

Мастер не поднял головы, - Гейдара он узнал по голосу. Старый мастер скорее согласился бы потребовать с риском для жизни некоторых людей привезти продукты, чем идти на поражение в соревновании. Он окинул взглядом изможденные лица усталых, голодных рабочих и глубоко задумался.

В это время сквозь вой ветра послышался звук сирены. Вначале все подумали, что им померещилось. У кого хватило бы смелости в такой шторм подъехать к буровой? Но звук повторился еще и еще раз. Напрягая и без того острый слух, Таир посмотрел на море и среди огромных волн заметил еле видимый баркас; маленькое суденышко бросало свирепыми волнами, как щепку, но оно упорно продвигалось к буровой вышке. Таир, устремив широко раскрытые глаза на Рамазана, воскликнул:

- Уста, "Чапаев" плывет!

- "Чапаев", "Чапаев"! - закричали все в один голос и высыпали к причалу.

Трудно было поверить глазам. В то время как крупные суда отстаивались в бухте, крепко пришвартовавшись к причалам, "Чапаев", борясь со стихией, все ближе и ближе подходил к буровой. Всем стало страшно за маленькое суденышко.

Когда между баркасом и буровой оставалось метров пятьдесят-шестьдесят, баркас вдруг исчез, словно накрытый огромной волной. Но, видимо, судно вела умелая рука. "Чапаев" снова взлетел на гребень волны и, делая резкий крен, подошел еще ближе. Столпившиеся на буровой люди уже ясно видели стоявшего на носу баркаса капитана и его помощника, смуглого матроса, крепко ухватившегося за колеса штурвала.

- Э-ге-гей! - крикнул капитан. - Ловите!..

Баркас подхватило волной и подбросило еще ближе. С необыкновенной ловкостью капитан кинул веревку, и конец ее с грузилом упал прямо к ногам Таира и Джамиля.

- Тяни! - капитан сбросил в воду толстый канат. - Я ближе подойти не могу.

Ребята сразу поняли, чего хочет капитан. Они быстро вытянули канат за привязанную к нему тонкую, но прочную бичеву и петлю его набросили на конец бревна, служивший причальной тумбой.

Волны кидали баркас из стороны в сторону, но это, казалось, совсем не беспокоило капитана. Он деловито сложил слегка подмоченные буханки хлеба и банки консервов около себя, достал припасенную им веревку, привязал одну из буханок к ее концу и, высоко подняв ее, показал молодым рабочим:

- Эй, вы... голодающие! Ловите... бросаю!

Васильев и мастер Рамазан не отходили от забоя.

Глядя на капитана, Рамазан говорил:

- Вот это храбрец!.. Смотри, что делает, а?

Буханка взлетела в воздух и, не достигнув мостков буровой, шлепнулась в воду. Таир и Джамиль только ахнули.

- Жаль, что нет здесь Самандара. Он достал бы буханку со дна морского!.. - пошутил Таир, но в голосе его слышалась досада.

- Ничего, не тужите!.. Чего-чего, а хлеба у советского государства сколько угодно, - крикнул капитан, вытягивая обратно веревку.

- Бросаю! Держите, ребята!..

На этот раз баркас подбросило волной ближе к мосткам, и Джамиль поймал буханку на лету.

- Видали такого молодца? - крикнул капитан и похлопал себя по груди.

Джамиль отвязал хлеб, крепко привязанный шпагатом к веревке, и передал его Таиру:

- Теперь мы живем!

Веревка потянулась обратно. Привязав на этот раз банку консервов, капитан покрутил ею в воздухе и бросил ее, как из пращи:

- Эй!.. Ловите, пареньки! Другой раз не приеду... И так ушла душа в пятки!..

Члены бригады столпились вокруг Джамиля и Таира.

Веревка взметнулась снова. На этот раз летел к ним круг толстой колбасы, перехваченный поясками шпагата. Таир подхватил его в момент, когда он вот-вот должен был упасть в море. Капитан привязал к другому концу веревки целую гирлянду нарзанных бутылок и неожиданно бросил их в воду:

- Вытягивайте, кому пить охота? Жаль, что не водка... А то выпил бы дорогой и отправился рыбам на корм!

Тут уж все дружно ухватились за веревку и благополучно вытянули груз на мостки.

Мастер Рамазан издали наблюдал за происходящим и в душе хвалил капитана "Чапаева", работой и поведением которого он был вечно недоволен. "Раз на своей дырявой посудине добрался сюда, значит, храбрец", - повторял он про себя.

Точно угадывая эту мысль, капитан с гордостью выпятил грудь и окрикнул его:

- Эй, уста! Я услышу когда-нибудь от тебя хоть одно доброе слово?

Рамазан знал, на что намекает капитан. В самом деле, старик ни разу не похвалил его. Но сейчас он, смеясь, сказал:

- Отныне я в дружбе с тобой. Спасибо!

Бурильщики сели за еду. После длительной голодовки и напряженного труда каждый положенный в рот кусок казался особенно вкусным. Лица всех оживились, все много говорили и смеялись. Подобно тому, как добрая и ласковая мать, собравшая своих любимых ребят вокруг уставленного всякими яствами праздничного стола, радуется, глядя на своих детей, так мастер Рамазан заботливо и радушно угощал свою бригаду.

6

Узнав, что отец живым и невредимым добрался до своей буровой, Паша в прекрасном расположении духа сидел дома и рассказывал жене и матери об интересных случаях из своей фронтовой жизни. Неожиданный телефонный звонок оборвал беседу. Пашу вызывали в городской комитет партии. И сам Паша, и все члены семьи знали зачем: безделье уже наскучило Паше, и он подал заявление о назначении на прежнюю работу.

Его принял второй секретарь горкома и передал ему предложение Асланова:

- Мы нашли целесообразным использовать вас здесь, в аппарате горкома.

- А в чем будут состоять мои обязанности? - поинтересовался Паша.

- Думаем назначить вас заведующим одним из отделов. До войны, если не ошибаюсь, вы были пропагандистом райкома, не так ли?

- Да. Я и сейчас хотел бы заниматься этой работой. Люблю бывать на промыслах, среди рабочих. Люблю работать с ними. Когда-то я умел быстро находить с ними общий язык.

- Это очень кстати. Как раз такие товарищи нам и нужны. Вы были на днях на совещании нефтяников?

- Нет, не пригласили меня. Но я расспрашивал отца, и он довольно подробно рассказал мне обо всем, что там говорилось.

- Стало быть, вам известны ближайшие задачи бакинской организации? Аслан Теймурович настаивает на том, чтобы мы усилили аппарат горкома людьми, закалившимися в огне войны.

Пашу все же тянуло к прежней работе пропагандиста райкома. Он считал, что лучше заниматься делом, которое тебе хорошо знакомо, чем гоняться за должностью, для занятия которой у тебя, может быть, и не хватит знаний и опыта.

- Вы знаете, - возразил Паша, - я с удовольствием принял бы ваше предложение и во всяком случае благодарен и вам, и товарищу Асланову за оказанное доверие. Но... не считаю себя достаточно подготовленным. Ведь я...

- Вы скромничаете, - оставаясь по-прежнему серьезным, прервал его секретарь горкома. - Готовых руководителей не бывает. Придете, ознакомитесь с характером работы, а мы не откажем вам в своей помощи.

Паша не сдавался:

- Во всяком случае, я просил бы вас довести до сведения товарища Асланова о моем желании работать в райкоме.

Секретарь был раздосадован упорством Паши. Тем не менее он подошел к телефону и набрал нужный номер.

- Товарищ Асланов, - сказал он, - тут я беседовал с Пашой Искандер-заде... Да у меня... Нет, хочет пойти на прежнюю работу... Хорошо. - Секретарь положил трубку и, взяв со стола папку, поднялся. Вызывает к себе. Пойдемте.

Паша встревожился.

- Но что я ему скажу?

- То же самое, что говорили мне.

Поднимаясь по лестнице с четвертого этажа на пятый, Паша мысленно составлял свое заявление Асланову:

"В хороших работниках нуждается и низовой партийный аппарат. Дайте сначала поработать там, проявить себя, а выдвинуть никогда не поздно. Все-таки прошел уже большой срок, я оторвался от партийной работы. Боюсь, что не принесу той пользы, на которую вы рассчитываете".

Когда Паша вошел вместе со вторым секретарем в кабинет Асланова, все заранее подготовленные слова мигом вылетели у него из головы. Асланов встретил его приветливой улыбкой, пожал руку и сказал в шутку:

- Ну что - отвоевались, теперь можно и отдыхать? Садитесь, пожалуйста!

- Нет, товарищ Асланов, - возразил Паша, - вынужденное безделье тяготит меня.

- Чем в таком случае не устраивает вас наше предложение?

Только сейчас Паша вспомнил свои доводы. Но ему было как-то неловко высказать их. Перед ясными глазами Асланова, излучавшими всю внутреннюю силу этого человека, он почувствовал себя беспомощным, какая-то безотчетная робость сковала ему уста.

- Браться за легкую работу может всякий. Это не требует ни смелости, ни искусства, - внушительно сказал Асланов.

В дверях, ведущих в смежную комнату, показалась молоденькая, краснощекая и черноволосая девушка в белом фартучке и с подносом в руках.

- Подай товарищам тоже! - сказал Асланов, принимая от нее чай. Положив в стакан кусочек лимона и со звоном размешивая сахар, он вспомнил что-то и вопросительно посмотрел на девушку: - А на урок не опоздаешь?

- Нет, у меня еще пятнадцать минут. - Довольная заботливостью Асланова, девушка улыбнулась и скрылась за дверью.

- По всем предметам получает отличные отметки. Иногда я сам проверяю ее. Ведь когда-то я был учителем... - Асланов всегда с грустью вспоминал годы своей юности. - Выходит, и я должен просить партию, чтобы вернули меня к прежней профессии. Так, что ли? Но вот что странно: когда некоторые товарищи возвращаются с фронта и мы направляем их на работу, которая обычно кажется им недостаточно ответственной, то воспринимают это как личное оскорбление, становятся на дыбы. А вы?

Уловив в голосе Асланова нотки добродушной насмешки, Паша застенчиво ответил:

- Вероятно, они проявили больше героизма, товарищ Асланов. Или же до войны бывали на высоких должностях.

Та же самая девушка вошла снова и поставила перед вторым секретарем и Пашой по стакану чая.

- У всех Искандер-заде, кажется, сложилась привычка перечить мне, заметил, улыбаясь, Асланов, намекая в шутку на мастера Рамазана. - Конечно, принуждать вас мы не станем, раз предлагаемая работа вам не по душе. Но все же подумайте.

К вечеру того же дня Паша сообщил по телефону свое решение:

- Я согласен!

Все дни, пока длилась буря, Паша, как и некоторые другие работники горкома, проводил на промыслах. Если бы ему предложили сделать доклад о событиях, имевших место во время бури, он не удержался бы от цветистых фраз: "Героическая армия бакинских нефтяников, вступив в единоборство со слепыми силами разбушевавшейся стихии, грудью отстояла в эти дни свои позиции и благодаря несокрушимой воле вышла победителем из небывалого сражения как на суше, так и на море!"

Ураганный ветер валил с ног даже самого сильного человека. Но на открытых всем ветрам и лишенных какого бы то ни было укрытия буровых не было рабочего, который просил бы пощады у разнузданных сил природы. Ни одна качалка не замедлила и не остановила своего движения. Работа по капитальному ремонту шла своим обычным порядком. Из морских скважин в хранилище беспрерывно текла нефть. И Паше казалось, что чем больше беснуется стихия, тем крепче и мужественнее становятся люди, тем больше растет их упорство и стойкость. Это и на самом деле было так.

Не успел Паша вылезть из машины и ступить ногой на землю промысла, как стал невольным свидетелем ничем не примечательного на первый взгляд происшествия.

Порывом ветра свалило старую вышку одной из буровых треста Лалэ Исмаил-заде. Паша подошел к бригаде, собравшейся у места аварии, и услышал слова, с которыми обращался низенький и пузатый парень к своим упавшим духом товарищам:

- Опозорились, ребята. Скажут, что ураган свалил не вышку, а сломил наш дух. Если мы не поднимем вышку и не поставим ее на место, пятно позора останется у нас на всю жизнь.

Ухватившись единственной рукой за шапку и силясь устоять на ногах, Паша повернулся спиной к ветру и, пятясь, поравнялся с ремонтниками.

Он правильно говорит, ребята, - поддержал он низенького и толстого парня. - Через несколько дней все забудут об урагане. Но вышка, которая валяется на боку, запомнится надолго.

Ребята смущенно посмотрели на Паш/. Этим взглядом они словно признавали свое бессилие. А толстяк обернулся к товарищам и, как командир, поднимающий своих бойцов в атаку, широко раскинул обе руки и крикнул во весь голос:

- Берись, ребята! Покажем, на что мы способны!

Члены бригады засуетились. Толстяк закрепил конец стального троса на корпусе вышки, а другой конец привязал к трактору. Заговорил мотор молчавшего до сих пор трактора. Паша не верил, что им удастся поднять вышку. Он обратился к одному из парней:

- Как зовут этого молодца?

Вой ветра заглушил ответ.

- Как, как? - переспросил Паша, приложив ладонь к уху.

- Самандар!

Оставив ребят делать свое дело, Паша неверными шагами прошел мимо буровых, вышел к асфальтированной дороге и, пройдя с трудом еще шагов пятьдесят, остановился перед длинным одноэтажным домом, окрашенным в белый цвет. Здесь помещалась контора второго промысла треста Кудрата Исмаил-заде. Паша шагнул в дверь, поздоровался со знакомым заведующим и, рассказав ему о виденном, попросил послать рабочих помочь бригаде подземного ремонта. Заведующий промыслом безнадежно махнул рукой:

- Легче оживить мертвеца, чём эту буровую!

- Все же надо бы послать, - настаивал Паша.

- Кого, товарищ Искандер-заде? У нас у самих хлопот полон рот. Да и буровая-то не нашего треста. Тут со своими делами никак не управишься, где уж за чужое браться? - Он схватил висевшую на ручке массивной несгораемой кассы помятую фуражку и стремительно вышел из комнаты. Из-за двери донесся его сердитый голос:

- Сейчас же вернись на свой участок! Мне некогда болтать с тобой!

Чтобы узнать, с кем он говорит, Паша выглянул за дверь и увидел в коридоре Дадашлы.

- Что это с нашим завом? Совсем растерялся, бедняга, - пожимая плечами, проворчал Дадашлы и вдруг заметил Пашу. - Добро пожаловать, товарищ Искандер-заде! Разрешите поздравить вас. Стало быть, теперь уже не будете читать нам лекции?

Паша протянул ему руку.

- Почему это? Я и теперь на агитационно-пропагандистской работе. А ты почему не на своем участке?

- Потому что такие бури мне нипочем. Все мои скважины работают, как часы. С начала урагана даю нефти на десять процентов больше. Иначе зав не так бы отделал меня. Да вот зародилась у меня одна идея и со вчерашнего дня не дает покоя. Хотел поговорить с завом, - не вышло.

- Что за идея?

- Трудно говорить на ходу. Если не торопитесь, уделите мне минут десять.

- Пожалуйста.

Они вошли в кабинет заведующего. Паша плотно затворил за собой дверь.

- Жалоба?

- Нет, нет. Не люблю жаловаться. Если случится на что жаловаться, выступаю на собрании и крою напролом... У меня есть одно рационализаторское предложение.

- Давай выкладывай. Я тоже кое-что смыслю в этих делах.

Паша сел за стол заведующего, а Дадашлы, прислонившись к стене около него, начал утирать платком запыленное лицо.

- Ах, да, хорошо, что вспомнил. Повремени минутку. - И Паша позвонил Лалэ Исмаил-заде. - Во-первых, здравствуйте, Лалэ-ханум... Спасибо, большое спасибо. Но вот видите, с первых дней назначения не повезло. Буря-то какая разыгралась... Да, когда я шел сюда, наткнулся в районе вашего треста на сваленную вышку... Вы уже знаете? А нельзя ли помочь этой бригаде?.. Гм!..

Вы так думаете? Я встретил там парня, по имени Самандар. Если остальные такие же, тогда вы правы. Обязательно поднимут. Ну что ж? Подождем.

Кончив разговор, Паша обернулся к Дадашлы:

- Ты знаешь их?

- Да, наши комсомольцы. Но вряд ли из этой скважины выйдет толк. Все оборудование вышло из строя...

Оба с минуту молчали. Снаружи доносился рев урагана. Ветер выл в стальных переплетах соседних вышек, как стая голодных волков.

- Ну, рассказывай, - очнувшись от своих мыслей, предложил Паша.

- Значит, так, товарищ Искандер-заде, - начал Дадашлы, садясь напротив Паши. - Вы знаете, что я мастер по добыче нефти. В моей бригаде работают двадцать один человек, и все мы отвечаем за тридцать скважин. На днях под наше наблюдение передали еще две скважины. Они только что вышли из капитального ремонта и пущены в эксплуатацию. Но эти скважины сейчас дают столько же нефти, сколько давали раньше. Спрашивается, какая же польза от ремонта?

- Как это - какая? - прервал Паша собеседника. - Польза в том, что скважины в течение длительного промежутка времени будут работать нормально и не скоро выйдут из строя.

- Нет, этого мало. После ремонта скважина должна давать больше нефти. Я досконально изучил характеристики этих двух скважин и пришел к выводу, что каждая из них должна давать не семь, а десять, а то и пятнадцать тонн в сутки. Так почему же дают меньше? Потому что ремонт был произведен не качественно. Бригада капитального ремонта работала спустя рукава, не чувствуя ответственности. И так будет продолжаться всегда, до тех пор пока мы не изменим метода работы. Сейчас бригада капитального ремонта не отвечает ни за качество, ни за количество добычи, а это неправильно.

В тоне Дадашлы звучало глубокое убеждение в своей правоте. Паша насторожился.

- Так, так. Ну, а что ты предлагаешь?

- Я предлагаю сделать так, чтобы и бригада по добыче, и бригада по капитальному ремонту совместно отвечали за состояние каждой скважины. Что нужно для этого? Нужно создать комплексные бригады.

- То есть как? - спросил Паша, еще не совсем ясно представляя себе мысль Дадашлы.

- А слить обе эти бригады воедино и общее руководство ими поручить одному человеку. В этом случае ремонтники не будут гоняться за количеством, не смогут работать кое-как и, сдав отремонтированную с грехом пополам скважину, самоустраняться от дальнейшей ответственности. Они вынуждены будут, как и я, отдавать делу все свои силы и способности.

Предложение Дадашлы произвело на Пашу большое впечатление, и, видя это, Дадашлы продолжал с тем же жаром:

- Вы не думайте, что я гонюсь за властью. Нет. Я вижу, что и государство терпит убыток, и труд рабочих не дает требуемого эффекта.

- По-твоему получается, что ремонтники работают недобросовестно. Так?

- Нет, я не могу утверждать этого. Я могу сказать только одно: там, где нет чувства ответственности, там всегда будет страдать качество работы. Да если бы поступки всех людей строго соответствовали требованиям советского закона, у нас не было бы ни суда, ни уголовного кодекса. Среди нас есть еще люди, которых, как говорят, надо бить рублем. Труд вот таких людей надо оплачивать соответственно качеству проделанной работы. При теперешнем положении карманы их не страдают, а при комплексной организации бригад плохие пострадают, а хорошо работающие обязательно выиграют. Кроме того, создание комплексной бригады дает нам в руки еще один козырь. Мастер по добыче нефти будет иметь возможность ремонтировать скважину, когда ему это потребуется. Он может производить и предупредительный ремонт. Ему незачем дожидаться, пока скважина выйдет из строя, незачем допускать, чтобы скважина бездействовала до тех пор, пока изволят явиться ремонтники. Таким образом, получится огромный выигрыш во времени. Дадашлы говорил разумные вещи.

- Ты думаешь, и добыча возрастет?

- А как же! В этом я абсолютно не сомневаюсь. Пусть в виде опыта начнут с моей бригады и проверят результаты. Я уверен, что в скором времени нам удастся оживить множество "мертвых" скважин. Существует мнение: скважины умирают будто бы оттого, что в них иссякает нефть. Это неверно. Зачастую из-за плохого ремонта выбывают из строя даже хорошие скважины. Есть же врачи, которые внимательно относятся к своему делу, устанавливают правильный диагноз и вылечивают больного. Но есть врачи, которые относятся к своим обязанностям спустя рукава и, когда больной умирает, находят тысячу оправданий. Зачем нам следовать примеру плохих врачей? Зачем допускать, чтобы страдали и государство, и мы сами?

Паша уже с гордостью глядел на молодого мастера. Ему было ясно, что Дадашлы долго вынашивал свое рационализаторское предложение, что каждое его слово является плодом длительных размышлений.

- Прекрасно, товарищ Дадашлы, - сказал он, - я подниму этот вопрос. Если хочешь знать мое мнение, то я целиком на твоей стороне. Надеюсь, что твоя идея в скором времени будет достоянием всех нефтяников.

Глаза Дадашлы загорелись радостью.

- Спасибо, товарищ Искандер-заде, - поблагодарил он и поднялся. - И еще раз спасибо за то, что выслушали и поняли меня. Ну, пока, пойду проведаю скважины.

Поднялся на ноги и Паша. Проводив Дадашлы глазами, он позвонил Кудрату Исмаил-заде. "Сейчас еду!" - сказал он в трубку и вышел из помещения.

Ветер дул с прежней силой, и Паша с трудом передвигал ноги. Весь промысел тонул в густой пыли. Свинцовые тучи обволакивали небосвод. Во всем чувствовалось дыхание зимы.

Паша с трудом добрался до машины и поехал в трест Кудрата Исмаил-заде.

Кудрат встретил его приветливой улыбкой и поздравил с назначением.

Паша сел на диван, закурил папиросу. Всю дорогу он раздумывал над предложением комсорга и сейчас все еще находился под впечатлением разговора с серьезным юношей.

- Кудрат, - заговорил он, - есть у тебя в тресте молодой мастер, по фамилии Дадашлы.

- Да, да, знаю. Комсомольский организатор. Прекрасный малый. Второй промысел держится именно на нем. А что?

Паша вкратце рассказал о предложении Дадашлы и тут же высказал свое мнение:

- По-моему, очень полезное предложение. Надо поддержать его.

Кудрат сделал несколько пометок у себя в календаре.

- А ведь в самом деле разумное предложение. И то, что оно исходит от него, не удивляет меня. Ты знаешь, творческая мысль нашего рабочего класса представляется мне вечно живым, бурлящим и неисчерпаемым источником. Кудрат многозначительно посмотрел на Пашу. - Проверь самого простого рабочего, и ты убедишься, что он умеет смотреть на все глубже нас с тобою. Я, разумеется, вызову к себе Дадашлы и подробно расспрошу его. - Кудрат поднялся, прошелся по кабинету. - И все такие. Если находятся плохие, знай, что они случайно попали к нам.

- Но я в одном не согласен с тобою, Кудрат, - возразил Паша.

- В чем?

- Ты утверждаешь, что рабочие умеют глубже нас вникать в суть дела. Но разве мы и рабочие - не одно и то же? Кто мы такие? Лично я горжусь тем, что являюсь сыном рабочего. И где бы я ни был, на какой бы должности ни очутился, я никогда не утрачу ощущения духовного единства с рабочим классом. Разумеется, мы все представляем собой единый советский народ, который и в самом деле является великим и благороднейшим народом. Но все же рабочий класс я считаю гордостью нашей страны.

Именно этот класс вынес на своих могучих плечах всю тяжесть и революции, и мирного строительства, и Отечественной войны. И разве не он же повел крестьян за собой по пути к социализму? Почему я должен лишать себя права гордиться этим, а?

Кудрат простодушно засмеялся.

- Ну, а я кто? Не из того же класса? Говоря об этом, я имел в виду то, что эти люди, непосредственно решающие судьбу производства, имеют свою и притом наиболее правильную точку зрения как на жизнь и общество в целом, так и на свои собственные дела. И какие только трудности не по силам государству, опирающемуся на таких людей? Сила рабочего класса не только в его мускулах, но и в его духовном богатстве.

- Кудрат, - Паша указал на телефонный аппарат, - позвони, пожалуйста, Лалэ и узнай, что с вышкой?

Кудрат, оказывается, уже знал о свалившейся вышке. Паша, затаив дыхание, слушал разговор мужа и жены и, поняв, что отвечала Лалэ, удивился:

- Подняли? Что ты говоришь! Так быстро?

Он засмеялся:

- Вот так молодцы! - И уже серьезно сказал: - Ты прав, Кудрат. Откровенно говоря, я не верил, что в такую бурю эти ребята смогут поднять вышку. Стало быть, между мной и рабочими все же есть определенная разница. Ну, я пошел. Здесь нет нужды в моей агитации. До свидания!

Он пожал руку Кудрата и вышел. В дверях показалась секретарша управляющего:

- Товарищ Исмаил-заде, - сказала она, - звонила ваша дочь Ширмаи, напоминала, что сегодня она выступает в концерте.

Кудрат стоял у своего стола и смотрел в окно. "Что-то делается сейчас на морских буровых?" - думал он.

7

Все баркасы доставили продукты на буровые и вернулись благополучно. Связь со сто пятьдесят пятой была восстановлена. Кудрат облегченно вздохнул. Можно было ехать домой.

Но когда он приехал, Ширмаи дома уже не было. Лалэ и Садаф давно увезли ее.

До начала концерта оставалось всего десять минут. Старушка Тукезбан, видя, как волнуется сын, спросила о причине. Кудрат не стал скрывать свою отцовскую гордость и тревогу: