Мириам, Хадиджа, Самира и их мать понимающе переглядываются: кажется, нечто подобное они уже проходили, и не раз.
— Эй, ты! — Малика хватает за край рубахи какого-то парня. — Бери авоськи — и в кухню!
— Я не нанимался это делать, дамочка! — Он возмущенно вырывается. — Я привез товар и все, уже уезжаю.
Но не успел он развернуться, как получил тычок под лопатку — едва на ногах устоял.
— Бери сумки, осел!
Ошеломленный парень стоит, открыв рот.
Бедная Матильда, которая крутится тут с самого утра, услышала голос своей госпожи, выбежала из дома с безумными глазами и пытается поднять огромные мешки.
— Сейчас же! Дава-а-ай! — Мощный рев Малики разносится на весь район.
И парень, покраснев как рак, стиснув зубы и не говоря уже ни слова, поднимает большой ящик и тащит его по лестнице.
Есть в Малике что-то такое, что заставляет людей слушаться ее, даже побаиваться и уж точно уважать. Поэтому все мы берем по сумке и растворяемся в толпе, заполонившей дом.
Работы у нас тьма-тьмущая. Еще и жених, с которым у меня пока не было случая познакомиться, в день свадьбы устраивает ланч только для мужчин — своих друзей и коллег, тех людей, по отношению к которым он имеет какие-то обязательства. Приглашенных около пятидесяти; подавать будем шорбу (так называется суп из баранины) и кускус с мясом. К кускусу мы готовим, разумеется, верблюжатину — она дороже баранины, считается более редким и изысканным мясом. Салаты стандартные; на десерт помимо целой горы фруктов предполагаются домашние пирожные. Ланч будет коротким — все ведь знают, что в этот день еще многое нужно успеть; впрочем, для нас, женщин, это особой роли не играет — нам все эти приготовления и так кажутся бесконечными.
По решению Малики и Мины основное меню для женского бала будет состоять из восточного риса с сухофруктами (кускус — это для простолюдинов), шашлыков (из баранины или курятины — на выбор), домашней шаурмы и моих куриных отбивных; к этому всему будут поданы овощные салаты и пасты, прежде всего хуммус из нута и баба-гнуш из баклажанов. Меня честно предупреждают: скорее всего, в кухне мы проведем всю предсвадебную ночь.
И действительно, возня в кухне заканчивается только к пяти утра. Я совершенно измотана. А вечером мне предстоит резвиться на танцполе и я должна хорошо выглядеть… Ага, как бы не так! Ноги распухли и ни в одни туфли не влезут.
Невеста ни малейшего участия в приготовлениях не принимает. В этот самый важный в ее жизни день она с утра пораньше отправляется в салон, где женщины-мастера сделают все, чтобы подчеркнуть ее красоту. Бедная Лейла бледна как тень, нелегко сегодня будет довести ее внешность до ума.
Я тоже часиков в двенадцать собираюсь к косметологу, а затем в спа-салон. Впрочем, поедем мы все вместе — вид-то у нас у всех замученный. Не знаю, как мои арабские товарки регулярно сносят эти ночные кухонные бдения.
До двенадцати я сплю, на приеме у косметолога даже захрапела — разбудил меня громкий смех наших девчонок. Возвращаемся домой, и в машине Малики я опять засыпаю. Мне разрешают до вечера остаться дома и отдохнуть. Именно об этом я и мечтаю. Падаю в кровать, и, кажется, ничто в мире не разбудит меня.
Хорошо, что гости приглашены на девять вечера, а начнется свадебный банкет еще позже, и все об этом знают. Я трупом лежу в кровати, пытаюсь прийти в себя. Ахмед разбудил меня еще час назад, но я не могу даже пошевелиться.
— Эй, ты до сих пор не готова? — будто сквозь туман слышу я. — Вставай, все остальные уже у Лейлы. Ну, что же ты? — В его голосе мне снова слышится разочарование.
Похоже, я все время не оправдываю его ожиданий, но… мне так не хочется вставать! Опять предаюсь размышлениям о здешней жизни и обычаях. Невеста, героиня сегодняшнего вечера, почти весь день провела в салоне красоты. Я никак не могла понять, что она там столько времени делает, пока девчонки не объяснили: перед свадьбой нужно очень тщательно депилировать все тело, включая киску, потом тебя умащивают какими-то маслами и мазями, о которых я имею весьма отдаленное представление, и ты лежишь вот так около часа. Затем по плану легкая сауна, ванна и массаж. После всех этих процедур парикмахер изумительно красиво подколола Лейле ее длинные иссиня-черные волосы, а мастер-визажист сделала профессиональный макияж. Сейчас Лейла наверняка уже дома и ближайшие родственницы помогают ей одеться… А меня там нет, черт возьми!
Я поскорее принимаю душ, стараюсь привести в порядок искусную утреннюю прическу и салонный макияж. С волосами я справилась, но лицо решила умыть и лишь подчеркнуть ненавязчиво глаза и губы. Не хочу смахивать на фарфоровую куклу.
Натягиваю на себя платье, быстро надеваю украшения, хватаю в руку туфли, босиком сбегаю вниз по лестнице и зову Ахмеда.
— Теперь-то нам осталось только в зал ехать, — сердито говорит он. — И то не знаю, успеем ли. Они уже выехали.
— Кто они? Лейла?
— А на чью свадьбу ты идешь?!
— Почему ты злишься? Мне говорили, что для мужчин сегодня вечером не будет ничего интересного. Вечеринка только для женщин, бабские танцульки.
— Да, но я сейчас, вообще-то, должен быть с женихом, в свите его родственников и друзей мужского пола. Они все кавалькадой подъезжают к дому невесты и гудят клаксонами… Я целый день провозился с их машиной, а теперь этого всего даже не увижу!
Я понимаю его, но задаюсь вопросом: почему же он мне раньше не сказал?
— Учитывая вкусы моей семейки, в особенности сестрички Малики, украсить цветами и символикой только лобовое стекло оказалось недостаточно, — продолжает он. — Машину готовили к торжеству несколько часов кряду — сперва в мойке, затем в цветочном магазине. Ее украсили лентами, будто бонбоньерку, да еще и разноцветные воздушные шарики в ход пошли. Знаешь, эти шарики такие забавные! Были даже в форме сердечек…
Мой муж, отец нашего ребенка, сам ведет себя как дитя малое! У него грустная мина — и все из-за того, что ему не довелось погудеть клаксоном, высунуться в окно машины и увидеть еще раз воздушные шарики. Что за ребячество! Но ему я, разумеется, этого не говорю.
Тут на мобильник Ахмеду звонит Малика: оказывается, спешить не надо — молодые надолго застряли у фотографа и им предстоит продолжительная фотосессия. Да, чтобы сделать художественные снимки, нужно немало времени.
Мы подъезжаем к арендованному залу. Сколько людей! Даже припарковаться негде. Девушки и женщины из обеих семей, подружки и просто знакомые — все толпятся у главного входа. Все закутаны в длинные черные плащи, у всех на роскошные прически наброшены платки. Я вхожу в зал и теряюсь; все меня теснят и безбожно толкаются. Осматриваюсь в поисках кого-нибудь из наших родственниц.
— Дот, Дот! — слышу я за спиной и ощущаю, как кто-то крепко сжимает мое плечо. Славная Мина! Может, хоть кто-то здесь возьмет меня под свою опеку.
— Ой, как здорово, что ты здесь, — облегченно вздыхаю я, едва не начав уже паниковать.
— Давай, проталкивайся вперед, поближе к сцене. Наш столик — номер пять. Даже если за ним не сидит никто, ты смело садись и ни о чем не беспокойся.
Она отворачивается и растворяется в толпе — только ее и видели. Бедняжка, должно быть, рассаживает гостей и пытается хоть как-то упорядочить весь этот балаган, но это нереально.
Я вижу множество столов на восемь и десять мест, украшенных и сервированных просто восхитительно — чувствуется рука Малики! Каждый стол накрыт двухцветной, изысканно задрапированной скатертью; посередине, завернутые в салфетки, стоят бутылки с минеральной водой; перед стульями — посуда из прекрасного фарфора и столовые приборы тонкой работы. Каждого гостя ждет маленький подарок — шоколадка в форме сердечка в хорошенькой коробочке, перевязанной алой лентой.
Все женщины снимают плащи, демонстрируя купленные специально для сегодняшнего вечера наряды. Садятся на свои места, здороваются с теми, кого давно не видели, пьют воду и газированные напитки, поедают шоколадки и сплетничают. Из колонок доносится арабская музыка, традиционная или популярная, и лишь изредка ее разбавляют современные американские хиты.
Я проталкиваюсь к указанному Миной столику. Под ногами путаются девчушки в нарядных платьях, которые визжат и подпрыгивают от радостного возбуждения. С ними и Марыся; к счастью, кто-то позаботился о ней, нарядил и привез сюда. Иногда мне кажется, что я отвратительная мать. В Польше я хоть иногда уделяла дочери внимание, а здесь быстро приняла местный обычай, оказавшийся очень удобным, — коллективное воспитание детей. Чаще всего «воспитываются» они во дворе, за каменной оградой двухметровой высоты… Нужно с этим что-то делать; впрочем, не думаю, что сама Марыся будет в восторге, если я все же решусь кое-что изменить. Я с умилением гляжу на нее; несмотря на белую кожу и светлые вьющиеся волосы, она — в традиционной арабской одежде — мало отличается от остальных детей. Ведь и здесь помимо брюнеток попадаются и шатенки, и рыжие… Да, моя дочка унаследовала острые семитские черты Ахмеда — ее далеко не маленький носик бросается в глаза.
— Привет, мама! — на бегу кричит она и машет мне ручонкой, окрашенной хной.
Мне хочется переброситься с ней хоть несколькими словами, но она с визгом убегает.
В углу зала несколько столиков оккупируют девочки-подростки. Они идут танцевать, едва услышав модный хит. Вокруг царит ужаснейшая суматоха, у меня даже голова разболелась. Контролировать происходящее пытаются задерганная тетка Мина и — как же без нее! — доктор Малика. Последняя осаживает нетерпеливую молодежь и на бегу ловит расшалившуюся детвору. Щеки ее сильно раскраснелись, лоб покрылся потом. Да, похоже, даже ей приходится тяжеловато.
Пробившись наконец к нашему столику, я с наслаждением пью ледяную минералку, чтобы остыть немного. Вдруг подскакиваю и обеспокоенно осматриваюсь. Слышны какие-то громкие грудные возгласы — их издают приглашенные женщины, прикрыв руками рты. В зал с гордостью и достоинством входит Лейла. Она в белом платье с длинным шлейфом, с изысканной прической; на ней подаренные женихом украшения; на лице — искусный макияж, благодаря которому ее черты приобрели особую выразительность; несмотря на усталость, выглядит она изумительно — будто кинозвезда. Невеста усаживается на большой белый трон, на котором, по-видимому, ей придется восседать ближайшие несколько часов. Ей нельзя есть, пить, танцевать — она должна сидеть там, словно кукла. Очередной старинный обычай! Традиция! Лейла должна вести себя степенно, ведь теперь она замужняя женщина… Малика, конечно же, вертится вокруг нее, поправляя то шлейф, то складки платья. Приглашенные женщины подходят к трону, поздравляют невесту, фотографируются с ней как с самой важной персоной нынешнего вечера. Бедная Лейла в одном и том же положении (разве что иногда ей удается незаметно перенести вес тела с одной ягодицы на другую) ожидает прибытия молодого супруга. Ну а он убивает время, развлекаясь в своем доме с родственниками и приятелями мужского пола. Впрочем, какое уж там развлечение — одни мужики!
Чтобы у кухарок было время приготовить заказанные блюда, официантки сперва разносят домашние пирожные производства тетки Мины и матери жениха. Вот и мои любимые миндальные безе, а к ним сладкий напиток, тоже миндальный… Но все равно мне нестерпимо скучно. За столиком со мной сидят Самира, Хадиджа, Мириам и мать Ахмеда, но о чем с ними говорить? Мы ведь и так видимся почти каждый день. Они сплетничают о гостях, но я тех людей, о которых они говорят, не знаю, да мне и неинтересно. Малика, разумеется, командует и в кухне, и в зале; не знаю, удастся ли ей сегодня хоть на минутку присесть. Надо признать, старается она от всего сердца и без нее здесь, вероятнее всего, ничего путного бы не вышло.
Около одиннадцати вечера начинают подавать основное блюдо. Оно превосходно, и я замечаю, как приглашенные дамы одобрительно кивают; но я вспоминаю, скольких трудов нам это стоило, и у меня пропадает желание есть.
После угощения гостьи постарше продолжают беседовать и слушать музыку, а молодые девушки идут танцевать. Партнеров у них, разумеется, нет, но им это, кажется, не мешает — выглядят они счастливыми. Мне тяжело это понять, я удивленно гляжу на них, и это удивление замечают мои соседки по столу. Эх, вечно у меня на лице все написано!
— Для арабских женщин, которые ведут традиционный образ жизни, свадебные банкеты и приемы в женском кругу — единственная возможность блеснуть внешностью и туалетом, — говорит Мириам. — Ты ведь уже знаешь, что их повседневная одежда — это блузки с длинными рукавами, юбки до щиколотки длиной, платки на голове, а иногда даже плащи. Зато в такие торжественные вечера они оголяют плечи и декольте, накладывают очень броский макияж и — сама видишь — от всей души развлекаются. Наряды и косметика меняют их до неузнаваемости, не так ли?
Ну да! Казалось бы, некрасивая, худая как палка Хадиджа — и та преобразилась так, что не узнать. Сейчас она выглядит словно модель с французского подиума — как раз такие анорексичные красавицы там в почете. Она ведь действительно красавица, должна я признать! А какие красивые у нее волосы! Зачем же они в повседневной жизни так уродуют себя? Неудивительно, что их мужья избегают их!
Далеко за полночь вдруг раздаются звуки свирелей и бубнов. У меня от усталости глаза сами закрываются, я не могу подавить зевоту, а тут снова что-то происходит… Все помещение окутано дымом, мало что получается разглядеть. Но все-таки я вижу: в зал входит мужская музыкальная группа. Местные красавицы мигом прикрывают свои обнаженные прелести, дабы не осквернил их мужской глаз. Более храбрые девушки и молодые женщины выбегают к музыкантам, танцуя и хлопая в такт музыке; возглавляет их, конечно же, Малика. За музыкантами, гордый, как павлин, шествует жених. Лейла выходит ему навстречу, прикрыв лицо вуалью; парень вручает ей цветы, отбрасывает вуаль и целует невесте руку. Оба — под прицелом сотен горящих любопытством женских глаз — выглядят ужасно растерянными. Новобрачные обмениваются кольцами, надевая их друг другу на левую руку: это знаменует окончание периода помолвки. Затем они уже вместе садятся на трон, после чего опять начинаются поздравления и фотографирование.
В зал вносят многоярусный торт. Молодожены сначала дружно режут его с помощью большой серебряной сабли, потом кормят им друг друга. Кажется, это первое, что Лейла сегодня съела.
Меняется музыка: теперь из колонок доносится романтичная песня о любви, под которую пара исполняет свой первый официальный танец. После него молодые еще совсем немного остаются с гостями, а затем супруг уводит новобрачную — теперь ведь должно произойти самое главное. На этом заканчивается официальная часть свадьбы. Молодежь продолжает вовсю веселиться, а гости зрелых лет покидают зал. Ура, нам тоже можно идти домой!
— Некоторые для первой брачной ночи снимают номер в отеле, — сообщает мне Мириам, — но наши молодожены предпочли новый дом, который обустроил сам Салем и его семья.
— Интересно, что они придумают с простыней, — говорит подбежавшая к нам Самира, вспотевшая, но, похоже, ничуть не уставшая. Ух, что она вытворяла на танцполе!
— Все будет как надо, — хитро улыбается Малика. — Раз уж тетка, — она тычет себя указательным пальцем в грудь, — раз уж тетка взялась за дело, то, поверьте, все будет идеально! Без неприятных сюрпризов.
— Какая еще простыня, о чем речь? — спрашиваю я.
— Блонди снова не выучила урок. — Женщины заливаются смехом. — В старину после осуществления брачного акта окровавленную простыню выставляли на обозрение родственникам. И родственники готовы были этого ждать до самого утра!
— Серьезно? — изумляюсь я. — Но ведь это отвратительно, унизительно!
— Этого обычая придерживаются и по сей день, хотя, возможно, в более мягкой форме. В первую брачную ночь девушка должна потерять девственность и каким-то образом это доказать.
— То есть как это? Вы же говорили, что они давно вместе, значит, сегодня у них далеко не первый раз!
Малика и Мириам качают головами и таинственно улыбаются.
— Старинные обычаи — это само собой, но и жизнь не стоит на месте, — произносит Малика и прикладывает к губам указательный палец: — Тихо!
— Так что же с окровавленной простыней? — не могу успокоиться я.
— Раз уж старики хотят соблюдения обычаев, мы им это гарантируем. Думаешь, у меня в клинике мало крови? Тебе какую группу?
Девчонки хохочут во все горло.
— Другие используют кровь животных — что ж, тоже неплохо. Самое главное — чтобы девушка потеряла девственность именно с будущим мужем, чтобы у него не возникло вопросов. Ведь, если она сделает это до свадьбы с кем-то другим, у нее будут проблемы.
— Слава богу, кончается уже весь этот цирк, — облегченно вздыхаю я. — Столько усилий, а зачем?
— Иначе никак. Да просто надо этим всем как следует увлечься! Впрочем, это еще не конец торжества.
— Что?! О нет, я этого не переживу, — стенаю я, пошатываясь, а затем снова падаю на стул.
Мои собеседницы опять заливаются смехом.
— Не волнуйся, нас это уже не касается. Мы там будем только гостями. Уф-ф! — Малика довольно похлопывает себя по бедрам. — Завтра, в пятницу, как и велит традиция, родственники Салема дают прием для тесного круга по случаю присоединения к их семье нашей Лейлы. А потом новобрачных отправят — барра! — в свадебное путешествие: делать детей. Вот увидите, через девять месяцев семья пополнится еще одним новым членом… Ах, бабы, бабы, какие же вы дуры! — под конец восклицает она, театрально вздымая руки.
И мы направляемся к выходу, оставляя в зале одну лишь танцующую молодежь. Среди нее главенствует наша Самира, которая оказалась прекрасной и неутомимой плясуньей.
Приговор для Самиры
Лето по-прежнему в разгаре, и семья Ахмеда решает провести выходные на пляже. А это означает пикник, купание в море, разнообразные игры и развлечения. Может быть, мы даже спать будем в палатках на берегу! Девчонки строят планы уже со среды и каждый день проверяют долгосрочный прогноз погоды, хотя что-что, а погода здесь точно не изменится, по крайней мере в ближайшие три-четыре месяца. С раннего утра до заката солнца стоит невыносимая жара, разве что вечера чуть прохладнее.
Провожу я эти вечера большей частью в одиночестве, сидя в саду или на балконе. Вот и все, что мне осталось, вся моя свобода. Подобие сада, окруженное стеной в два с половиной метра высотой и напоминающее колодец, — ведь по соседству тесно сгрудились четырехэтажные дворцы, — и этот балкон, закрытый от любопытных глаз виноградными зарослями и стеной из стеклоблока… Впрочем, слава богу, что меня сейчас никто не видит! Я похожа на хрюшку. Запущенная и растолстевшая. Нет, я больше не та Золушка, которую достаточно было одеть в дорогие шмотки, чтобы она преобразилась в принцессу, стройную и прекрасную… Изменения в моей внешности начали закрепляться. Дня не проходит, чтобы я не обещала себе что-то с этим сделать, — но не делаю ничего. А собиралась ведь сесть на диету, приняться за упражнения, бросить курить… Никогда в жизни я не смолила так безбожно, как здесь. И не ела так много. И не лежала так долго днем.
У меня по-прежнему нет никаких планов на дальнейшую жизнь здесь, я существую в подвешенном состоянии; разве что какое-нибудь событие порой пробуждает меня от спячки. Вот почему я как дурочка радуюсь предстоящей поездке на пляж. Это сулит мне минуты радости, беззаботности; наконец, это хоть какое-то движение, разрешенная и безнаказанная отлучка из дому. Я понемногу перестаю удивляться арабским женщинам, которые в большинстве своем выглядят запущенными, недовольными и нервными. Более того, я уже уподобляюсь им, хотя мне это совершенно не нравится. Разве что пятерых орущих детишек у меня пока нет: еще не закончились контрацептивы, привезенные из Польши, и я неизменно их использую. Впрочем, Ахмед мне все чаще говорит: мол, раз уж ты все равно сидишь дома, не пора ли нам задуматься о маленьком сыночке… Хадиджа как-то просветила меня: оказывается, пока не родился сын, арабский брак ненадежен. Нужен именно сын, дочка не в счет. Малика, правда, в ту же минуту вежливо заметила, что сама Хадиджа подарила своему мужу троих сыновей, а брак ее все равно развалился. Сейчас ее мальчишки живут с отцом, потому что женщина-мать — по здешним законам — не имеет права заниматься их воспитанием. Детям позволено видеться с матерью только в выходные дни и в праздники, да и то если папочка согласится. Они тоже собираются с нами на пляж, поэтому Хадиджа готова из кожи вон вылезти, чтобы поездка состоялась и все было безукоризненно.
— Блонди, давай-ка встретимся и пообщаемся на следующей неделе. — Будто из-под земли выросшая Малика окидывает меня оценивающим взглядом. — Что ты с собой сотворила?!
— Ничего! — огрызаюсь я сквозь зубы. Нечего ей лезть в чужие дела.
— Ничего?! Да мне на тебя смотреть больно!
— Так не смотри, черт возьми!
Ничего не скажешь, неплохое начало долгожданной пятницы… Да пропади оно все пропадом! Я и так знала, что она будет меня осуждать, но так ничего и не предприняла. Все откладывала со дня на день. Букра, букра, баад букра…[26] Как же я на себя злюсь!
Во взгляде Малики — холодное пренебрежение. Впрочем, я не удивляюсь.
— Извини, — наклоняюсь я к ней. — Я знаю, что похожа на свинью, и мне очень неприятно в этом признаваться. Помоги, если можешь, сестрица!
— Вот так уже лучше, — смягчается она. — Не отталкивай мою руку помощи. И помни, я никогда не протягиваю ее дважды.
Через двор бежит Самира, она направляется к машине отца. Девушка тоже как-то скверно выглядит: в отличие от меня, она сильно осунулась, лицо у нее бледное, волосы растрепаны.
— Эй, Самира, что с тобой? — кричу я ей вслед, но она даже не оборачивается.
— Проблемы у нее, — бубнит мне на ухо Малика. — День защиты диплома — день ее приговора. И никто не может ей помочь. Или не хочет… Мне бы очень хотелось как-то повлиять, но я только ее сестра, женщина. Я мало что могу… — С каменным лицом Малика вглядывается куда-то вдаль. — Впрочем, еще посмотрим, — произносит она загадочно.
— Опять этот старик? — удивляюсь я. — Я-то думала, что дело заглохло.
— Здесь никогда ни о чем не забывают. Арабы — народ с самой долгой памятью. — Она сжимает губы. — Мне больно признаваться в этом, но я и сама такая. Если уж что решила — по трупам иду, а цели достигаю. Если ненавижу кого-то — желаю ему самого худшего. Если кто-то станет на моем пути — никогда ему этого не прощу. Если кто-то из друзей начинает создавать мне проблемы — этого человека я из своей жизни вычеркиваю. — Она смеется, как будто это смешно. — В лучшем случае вычеркиваю, — добавляет Малика напоследок.
Я слушаю ее и начинаю бояться. Принцип «око за око, зуб за зуб» у нас в Европе давно вышел из моды, но уже по некоторым действиям Ахмеда можно судить, что для арабов это до сих пор основной постулат правосудия. А теперь вот и Малика туда же — прогрессивная, эмансипированная женщина! Видимо, здесь царят иные правила; арабская ментальность в корне отличается от нашего, европейского, мировоззрения. Я ощущаю, как где-то в голове у меня зажигается предостерегающая красная лампочка. Мне нужно тщательнее следить за своим поведением, быть осторожнее, дабы никого не обидеть, ведь за эту обиду я рискую поплатиться головой. Я нервно глотаю слюну.
Самира, еще бледнее, чем минутой раньше, вбегает в дом. Похоже, она плачет. Мы с ней не разговаривали наедине с того памятного дня, когда она согласилась посидеть с Марысей, пока мы с Ахмедом ужинали в ресторане и обсуждали планы на будущее. Кажется, с тех пор прошла целая вечность!
Я захожу в дом и стучу в дверь ее спальни. Из-за двери слышны рыдания.
— Самирка, открой, — уговариваю я, но ответа нет.
— Дот, поехали. — Ахмед, проходя мимо, хватает меня за руку и ведет за собой во двор. — Марыся, давай-ка в машину. — Он усаживает нашу доченьку в детское автокресло, прикрепленное к заднему сиденью нашего нового «ниссана». Я сажусь впереди, рядом с мужем.
— Что стряслось с Самирой? — спрашиваю я, когда мы трогаемся.
— Да ведь девчонки наверняка тебе уже обо всем рассказали, — говорит он, выруливая со двора.
— Но неужели это неизбежно? Неужели ей действительно придется выйти за старика, которого она не любит?
— Это в планах отца.
— Ты шутишь! — возмущаюсь я. — И никто ничего не может сделать?
— Не думаю, что кто-то ей поможет. Традиция есть традиция.
— А ты?! — Похоже, он умывает руки, и меня это бесит. — Ты же любишь ее, это твоя младшая сестра!
— Успокойся. Никто не пойдет против воли отца. Никто не хочет впасть к нему в немилость.
— Но почему? Ведь у каждого из вас уже давно своя жизнь! Что он вам сделает? Ты тоже мужчина, ты его единственный сын, с тобой-то он должен считаться!
— Я с ним не разговариваю.
— Давно ли? И почему? Что случилось?
— С того дня, когда я проверил свои банковские счета.
— А ты пытался его об этом расспросить? Как он это объясняет?
— Он не находит нужным что-либо объяснять. — Ахмед стискивает зубы и бледнеет.
— Он у вас что, царь и бог?! Поверить не могу! Он действительно так ничего и не сказал?
— Нет, почему же, сказал. Поставил меня перед фактом. Но ничего не объяснял, не оправдывался.
— Ну и куда же он дел деньги? — спрашиваю я, умирая от любопытства. — Ты говорил, что сумма была немалая.
— Они были ему нужны.
— Нужны? На что?
— Нужны и все. — Ахмед поджимает губы, и наступает неприятная пауза. — На новую жену, — наконец шепчет он. — На свадьбу с девкой возраста Мириам! С ровесницей его дочери! — Я слышу, как скрежещут его зубы.
— Э-э… — Ничего больше у меня не получается из себя выдавить.
— Получается, это я оплатил отцу его прихоть.
Мы оба умолкаем.
— Если уж отец заупрямится, то никто не сможет его переубедить, — снова начинает говорить Ахмед, и в голосе его слышна злость. — Так называемый жених Самиры — его старый знакомый. Очевидно, такой же любитель выпивки и шлюх, как и мой отец, этим-то он ему и близок. А на нас папочке нашему плевать! Умную, образованную девчонку — родную дочь! — он собирается выдать за старого хрена! Может, он проиграл ее в карты или об заклад побился… уж не знаю, но мне и самому не хочется верить, что отец делает это осмысленно. Ведь Самира была его любимицей! Самая младшенькая, дороже всех… — с грустью шепчет он. — Он благоволил ей даже больше, чем мне, сыну!
— Тогда как же такое могло случиться?
— Все течет, все меняется. Теперь у него новая жена и новые дети — еще младше. Их-то он теперь и любит. А я их ненавижу! — Ахмед бросает на меня мимолетный взгляд, и выражение его глаз пугает меня: я боюсь того, чтó в них замечаю.
— Недавно мать пыталась отговорить его от этой затеи с браком Самиры, — говорит он, снова сжав зубы. — На ее спину после этого разговора было страшно смотреть. К тому же он опять угрожал ей.
— Чем?
— Женщины не имеют права жить отдельно от мужчин, как живут мама и Хадиджа. Это запрещено законом и традицией. Полиция нравов может в любой момент вмешаться и потребовать, чтобы мы назначили им опекуна мужского пола. Если таким опекуном будет назначен наш миленький папочка, у него появится возможность переехать в мамин дом, причем со своей новой семейкой. Вот славно-то будет!
Кажется, я вообще ничего не понимаю. Какой-то бардак. Мало того что этот сукин сын бросает жену, так после этого он может не только шантажировать ее, но и вообще делать с ней все, что ему вздумается… Неужели у женщины нет права жить одной в собственном доме?!
Радует, конечно, что хоть кто-то стал на защиту бедной Самиры. Но что это дало? Ничего. И что может сделать сама Самира?! Да уж, не хотелось бы мне оказаться на ее месте.
Пляж действительно прекрасен: чистые бирюзовые воды до самого горизонта, крупнозернистый песок, усыпанный мелкими цветными ракушками, а кое-где в углублениях, полных водорослей, можно найти и большие ракушки, в которых шумит море.
Приблизившись почти к самой линии воды, мы едем вдоль берега. Мне жаль чистого песка, но, видимо, так делают все — парковок нет нигде. Выбрав наконец идеальное местечко, мы паркуем машины полукругом (и таким образом снова окружаем себя стеной!). Вдоль побережья стоят летние домики для общего пользования: низ у них прочный, каменный, а верх — из пальмовых веток. Никаких кондиционеров, разумеется, нет, зато их насквозь продувает ветер, и от палящих лучей солнца они спасают.
Мы расстилаем ивовые подстилки, расставляем пластиковые столики и стулья. Женщины начинают подавать бодрящий охлажденный чай из гибискуса, а к нему кокосовые пирожные и безе. Мы уже чувствуем себя как дома. Каждый устраивается поудобнее, и мы предаемся отдыху. Дети, как обычно, носятся туда-сюда, но, слава богу, моря они боятся, потому на глубину не лезут. У одной лишь Марыси есть круг безопасности, а на ручках — надувные рукава. Ахмед идет с ней купаться, а я все верчусь на нашей подстилке, которую мы расстелили немного поодаль от остального общества.
Впрочем, сегодня оно, это общество, не такое уж и шумное: все ведут себя сдержанно, говорят мало. Чувствуется общее напряжение, которое, кажется, вот-вот разразится бурей. Одна только Хадиджа лучится радостью от осознания, что ее сыновья проведут с ней все выходные. Красивые парни: одному двенадцать лет, другому четырнадцать, а самому старшему семнадцать. Они неуклюже уворачиваются от материнских нежностей. Еще в машине Ахмед сказал мне, что старшему Хадиджа за наши деньги купила автомобиль, новенький «Фольксваген-гольф», мол, в качестве подарка за хорошо сданный выпускной экзамен. Но этот факт, как ни странно, моего великодушного мужа ни капли не рассердил: он оправдывает сестру, говорит, что способен ее понять. Мне не хочется выглядеть скрягой, и я согласно киваю, хотя на самом деле у меня есть большое желание устроить ей скандал.
Намазавшись маслом от солнца и заколов волосы, я принимаюсь лениво разглядывать красивый пляж, а заодно и отдыхающих по соседству людей. Иностранцев не видно, вокруг сплошь арабы. Мужчины дефилируют в шортах, в них и купаются; в плавках один лишь Ахмед. А женщины… Очередной шок для меня! Только я, я одна, не стесняясь своего целлюлита и жировых складок, надела купальник, да еще и раздельный! В панике я осматриваюсь кругом. Цветные купальнички только на девочках лет до десяти; похоже, девочкам постарше и взрослым женщинам носить купальные костюмы запрещено. Девушки-подростки купаются в велосипедках или лосинах из лайкры, а грудь (или ее отсутствие) прикрывают футболками. Каждая — прямо-таки Мисс Мокрая Майка![27] Ну а замужние женщины купаются в одежде. В чем приехали, в том и входят в соленую морскую воду: в длинных, до земли, платьях, с платками на головах… Бродят по колено в воде, поскольку плавать, конечно же, не умеют и боятся волн; впрочем, на мели они храбро приседают на корточки и потом визжат, когда набежавшая волна приподнимает намокшую ткань платья.
Я вновь оглядываю всю нашу группу, силясь отыскать еще хоть одну «развратницу». Чувствую себя так, будто я совсем голая.
— Ну, что же ты растерялась? — Малика подбегает ко мне и, словно шаловливый ребенок, обсыпает меня песком. — А ну-ка, быстрее в море! Плавать же ты умеешь? — кричит она и бежит к набегающим волнам.
Уф-ф, какое облегчение! Она тоже в купальнике! Правда, в цельном, но на тоненьких шлейках и с высоко вырезанными трусиками. Глубокое декольте открывает ее большую грудь. Выглядит Малика весьма сексапильно, но совершенно этого не стесняется.
— Как тебе эти идиотки? — показывает она на своих соотечественниц, купающихся в платьях.
— Ты о чем?
— Два в одном: и поплавают классическим арабским стилем, и вещи заодно постирают. Гляди-ка — экономия времени и денег!
У меня в голове не укладывается: Малика умеет вольнодумно смеяться над традициями и обычаями своего народа, — а с другой стороны, она сама восточная женщина до мозга костей, импульсивная и злопамятная.
— Малика, я что-то не вижу Самиры, — говорю я, приблизившись к ней. — Я о ней тревожусь. Она не поехала с нами?
— Нет. После приятной беседы с папочкой она заперлась в своей комнате и сказала, что не выйдет оттуда. Ну а он постыдился в присутствии стольких людей высаживать двери. В общем, все скверно. — Малика становится серьезной.
— Почему же никто из вас не вмешивается?! — возмущаюсь я. — Неужели вы не хотите ей помочь, не желаете ей счастья?
— Дорогая моя, это не так-то просто. Мама уже пыталась…
— Да, я слышала, — перебиваю я, чтобы не вынуждать ее повторять эти позорные вещи.
— Меня бить он бы не осмелился, но против меня у него есть другие козыри.
— Разве может он как-то помешать тебе? У тебя столько возможностей, положение в обществе… Вся семья использует твои связи.
— Связи связями, но есть древние законы, которые даже мне не по зубам. Я не могу явно нарушать эти законы — могу лишь потихоньку обходить их, если будет на то молчаливое согласие моей семьи. Но если наши дорогие родственнички сейчас распустят языки, то и я поневоле окажусь вместе с мамой и Хадиджой в нашем премилом семейном гнездышке, причем — только этого не хватало! — под попечительством папочки. И я не выиграю ни один суд. Это я отлично понимаю.
— Даже ты?!
— Да, дорогая. — Малика грустно качает головой. — Даже я, такая хитрая лисица.
Мы с ней садимся в мелкую воду у берега, набираем в ладони чистейший песок и пересыпаем мокрые зернышки между пальцами. Мне не хочется понуждать ее говорить, не хочется торопить ее. Меня смущает выслушивание их семейных тайн и полоскание грязного белья, которого, как оказывается, немало.
— Я нахожусь под опекой дедушки, что официально признано судом, — продолжает она. — Но это всего лишь видимость. Так называемая «липа».
— А что с дедушкой? Он умер? — Я уже всякого ожидаю, здесь ведь все возможно.
— Ну, ситуация не настолько плоха, — смеется Малика. Кажется, ее позабавила моя испуганная мина. — Он за границей, в Штатах, живет у своего брата. Он там уже так долго, что люди даже перестали спрашивать о нем.
— Сколько лет он там?
— Восемь.
— Что-о-о?! Вот это да! И ты все это время числишься под его опекой?
— Ага-а-а… — Малика хихикает и кокетливо строит мне глазки.
— И что, отец способен на тебя донести? На собственную дочь?
— Не знаю, способен или нет, но я у него на крючке. А в довершение всего я живу вместе со своим двадцатиоднолетним сыном, а это, с точки зрения наших великолепных законов, абсолютный разврат и испорченность…
— Стоп-стоп! Опять я кое-чего не знаю, — перебиваю я ее, внезапно поднимаясь на ноги. — Так у тебя есть сын? Минуточку… Но ведь ты, если не ошибаюсь, никогда не была замужем! — Заинтригованная, я гляжу на нее. Ух, сколько тайн у этих арабов!
— Это сын тетки Мины, которого я усыновила, когда была на дипмиссии. Я состоятельнее, чем тетя, и больше могу ему дать.
— Ладно, ладно, это официальная версия, для прессы… а как насчет правды? — На этот раз я, не в силах подавить любопытство, бесстыдно давлю на нее.
— А это уже совсем другая история. Быть может, я расскажу ее тебе… как-нибудь в другой раз. Когда ты завоюешь мое доверие.
— Значит, ты мне не доверяешь?! — прихожу в недоумение я. — А я-то думала, мы подруги! — Я вздыхаю, чувствуя себя разочарованной.
— Дружба приходит и уходит, а мы с тобой связаны семейными узами, это уже навсегда. Однако доверие завоевывается не за один день. Не сердись, Дот, ты мне очень нравишься, но жизнь научила меня быть осторожной. Я уже не раз пострадала за свою беспечность; в здешних условиях мне приходится весьма тщательно следить за тем, что и кому я говорю… Да и разве мало секретов я сегодня тебе уже рассказала? Для одного дня, по-моему, вполне достаточно. Ты согласна?
Она тоже встает и обнимает меня за талию. Мы бредем вдоль линии моря, словно влюбленная пара; ноги наши в воде.
— Мы говорили о Самире. Возможно, Ахмед сумел бы чего-то добиться. Впрочем, я не уверена.
Малике не хочется возвращаться к остальным, и она тащит меня прогуляться. Похоже, она не прочь еще поболтать со мной. А я и рада: обычно-то мне и словом перемолвиться не с кем!
— Ахмед не разговаривает с отцом. — Я намекаю на наши деньги, которые мужнина семейка дружно разбазарила. Интересно, участвовала ли в этом сама Малика, моя недоверчивая подруга?
— Да, я слышала. Растрата сбережений Ахмеда — самое отвратительное из всего. — Она умолкает, и какое-то время мы идем в тишине, слушая лишь успокаивающий шум моря, который проясняет мысли. — Что касается меня, я одолжила только две тысячи — на отпуск в прошлом году. Не могла я больше находиться со своей чудесной семейкой. Понимаешь, я боялась, что если не уеду, то зарежу их всех, причем тупым ножом.
От ее слов у меня кровь стынет в жилах.
— А что тогда случилось?
— Как раз тогда отец устроил себе новый свадебный пир, — вздыхает она. — Больше я говорить не хочу, да и тебе будет противно слушать, поверь.
— Ладно, оставь, не мое это дело.
— В общем, две штуки я взяла, но уже сказала Ахмеду, что отдам ему в конце года, с тринадцатой зарплаты. Непременно и без всяких споров. Хотя он говорит, что кто-кто, а я могла бы и не отдавать ему долг. Это ведь я, в конце концов, получила землю под ферму от государства, не так ли?
— Конечно, он прав. Забудь об этих двух тысячах! Там же речь шла о гораздо большей сумме, правда?
— Вот-вот, — соглашается Малика. — Хадиджа купила своему нахальному старшему отпрыску машину. — Она неодобрительно морщится. — Бедняжке кажется, что за это он ее будет сильнее любить. Тем не менее, когда она болела, он даже отказался подбросить ее к врачу. Гнида!
— Ахмед говорит, что лучше бы сам дал ей эти деньги.
— Ну что ж, пусть говорит, назад их он все равно не получит, это уж точно. Но я бы не давала денег для такого поганца! Он же собственную мать — не в глаза, разумеется, — называет шлюхой. Уж в чем, а в распутстве ее не упрекнешь. Это все муженек ее, чтобы себя оправдать, пытался обвинить Хадиджу в супружеской измене. Но все равно никто ему не поверил и не поверит, приведи он в суд хоть сотню лжесвидетелей!
— Из этого всего следует, что девяносто процентов сбережений Ахмеда забрал папаша, который, судя по всему, не отдаст их, — подытоживаю я, беспомощно разводя руками. — Похоже, какой-то нелицеприятный разговор между ними уже был.
— Да, был скандал, я сама слышала.
— Значит, о Самире с отцом говорить никто не собирается? — огорчаюсь я.
— Будет лучше, если Ахмед не станет брать на себя роль посредника. Отец просто из упрямства может ему отказать. Наш папочка стал в позу обиженного и оскорбленного! Не бесстыдство ли это? — задает она риторический вопрос. — Он практически ограбил собственного сына, а теперь еще гневается, когда сын деликатно просит вернуть деньги.
— Так какой выход ты для нее видишь? — возвращаюсь я к сути дела.
Внезапно Малика разворачивается и направляется в сторону нашей компании.
— Ну и проголодалась я, даже в животе бурчит. Я ничего еще не ела сегодня. — Мой вопрос она полностью игнорирует.
— Я тоже, — принимаю ее игру я. — Вкусно пахнет!
И мы пускаемся бежать, заметив, что остальные уже наполнили свои тарелки.
После еды, обильной и жирной, все растягиваются на подстилках, чтобы немного вздремнуть. Даже дети притихли: вместо скаканья, беготни и криков они занялись выкапыванием ямок в песке, строительством крепостей и замков и сооружением ловушек для проезжающих у самой кромки моря машин.
У меня тоже глаза слипаются, но я, лежа на животе рядом с посапывающим Ахмедом и нашей красавицей Марысей, которая уже спит, словно ангелок, исподтишка наблюдаю за всей семьей. Отец. Зачем он по выходным раздражает всех своим присутствием? Хочет непрестанно держать руку на пульсе? Контролировать и управлять? Сейчас он играет в кости со своими «новыми» детьми — малышами дошкольного возраста. Наверняка его, немолодого уже человека, клонит в сон, но он хочет казаться бодрым и крепким и громко смеется, мешая спать другим. Его взрослые дети не разговаривают с ним, стараются не обращать на него внимания.
Мать ведет себя так, чтобы быть незаметной: ничего не говорит, не шутит, держится на расстоянии. Она постоянно где-то с краю, не в центре событий. Занята она в основном детьми Мириам — ровесниками «новых» детей отца. Сейчас как раз ее внуки плещутся у берега и выуживают из воды какие-то сокровища… Мать до сих пор красива — типичная арабка с классическими чертами лица: крупный орлиный нос, большие черные глаза с завесой длинных ресниц, высокий лоб и густые, по-прежнему черные волосы, не слишком тщательно покрытые изящным шелковым платком. И черты, и осанка, и жесты — все выдает в ней врожденную гордость. Дети Мириам дурачатся, визжат и смеются во все горло; вот уже и Марыся, разбуженная их криками, подкидывается и бежит к ним, чтобы присоединиться к игре.
Мириам приехала с мужем — что-то в последнее время он все чаще стал наведываться в город из своей пустыни. Не знаю, спасет ли это их брак: враждебность, которую они испытывают друг к другу, видна невооруженным глазом. Они сидят на расстоянии вытянутой руки, но оба наполовину отвернулись. Не смотрят друг на друга, ничего не говорят. Оба напряжены; кажется, что достаточно одной искры — и бомба взорвется.
Хадиджа с раскрасневшимся лицом бегает между своими сыновьями, от одного к другому, а те откровенно скучают. Как они выдержат здесь до завтра?
Эмансипированная Малика разлеглась не на земле, а на собственном шезлонге под солнечным зонтиком и читает иностранную прессу. Молодой и, несмотря на болезненную худобу, красивый мужчина, расположившийся рядом с ней в другом шезлонге, — наверняка ее загадочный сын. Я видела его много раз, но понятия не имела, кто это. А ведь он очень похож на Малику. Невозможно, чтобы это был не ее родной сын.
Мне передается напряжение, гнетущее всех членов семьи. Похоже, никто из них добровольно сюда бы не приехал, а если бы они и приехали, то, по крайней мере, не в таком составе. Но что и кто принуждает их круглые сутки терзаться и нервничать попусту? Видимо, традиция совместно проводить пятницы (пятница здесь выходной) пересиливает все иное.
Матильда разносит блюда с ломтями холодного арбуза и дыни.
Дремоту мою прерывает звук двигателя машины, которая, кажется, едет прямо по моей голове. Я резко приподнимаюсь. Если я и ошибалась, то не так уж сильно: на расстоянии всего лишь метра от себя я вижу колеса какого-то автомобиля.
— Что за дебилы! — кричу я и вскакиваю на ноги.
Заспанный Ахмед садится на подстилке и трет глаза, будто маленький ребенок. Вся компания зашевелилась. Пусть же кто-нибудь задаст взбучку этому кретину, который чуть было не наехал на меня!
— Это Мохаммед, бывший муж Хадиджи, — спокойно поясняют мне.
Сыновья Хадиджи чуть ли не прыгают от счастья. Ничего не говоря, они поспешно собирают свои вещи. Их мать медленно подходит к автомобилю со стороны водительского места.
— Они ведь должны были остаться до завтра, — тихо, почти умоляюще произносит она.
— Ты что, сдурела? — грубо отвечает нетерпеливый голос. — Зря я, что ли, тащился в такую даль, за сто километров?!
— Но мы же договаривались.
— Успокойся, они были с тобой всю пятницу, как и полагалось! Что им тут еще делать?! Смотри, как они удирают, — безжалостно иронизирует он.
— Но…
— Никаких «но». Им надо будет идти в школу, они должны сделать уроки…
— Ты лжешь! — Хадиджа начинает нервничать.
— Заткнись! — орет бывший муж во все горло.
Честное слово, я не хочу всего этого слушать! Неужели я учила арабский для того, чтобы выслушивать их бесконечные разборки?! Лучше бы я ничего не понимала!
— Папа, мы готовы! — Мальчишки подбегают к машине, быстро забрасывают в нее свои сумки и запрыгивают сами. Ни один из них не обращает внимания на мать.
— Потом обсудим день следующей встречи, — сообщает Мохаммед. — Может, назначим ее на Рамадан.
Машина резко трогается, взбивая клубы песка. Рамадан? Но ведь этот праздник, если не ошибаюсь, через несколько месяцев?
Я смотрю на Хадиджу. Лицо ее мертвеет, только глаза неотрывно следят за отъезжающим автомобилем. Она зажимает рукой рот и бежит прочь, за заднюю стену пляжного домика. Все опускают головы.
Обстановка становится все напряженнее.
— Пошли купаться. — Ахмед берет меня за руку и, стиснув зубы, направляется к морю.
Мимо проезжает несколько машин, набитых орущими молокососами.
— Эй, Барби! Bikini baby[28], у-у-у! — раздаются смешки, и парни на ходу высовывают головы из машин.
— Барра нек! [29] — вопит разъяренный Ахмед и бросается вслед за машинами. Хватает горсть песка, швыряет в их сторону, но обсыпанным с головы до ног оказывается сам.
Муж ведет себя как идиот, но я ничего не говорю. Опускаю глаза, чтобы он не заметил насмешки в моих глазах: мне действительно смешно, когда взрослый мужчина ведет себя так по-детски.
Мы плещемся на мели, у самого берега. Вода приятно холодит разогретое на солнце тело.
— Ты ведь не хочешь оставаться здесь на ночь? — спрашиваю я, поскольку сама в ужасе от такой перспективы.
— Да уж, не слишком хочу, — признается Ахмед. — Поплаваем и будем собираться. Извини, что поездка вышла малоприятная. В следующий раз постараемся как-нибудь увильнуть.
— Слава богу. Мы ведь и одни можем куда-нибудь поехать.
— Так мы и будем делать. С меня хватит.
Малика подбегает и обрызгивает нас водой — не понимаю зачем, мы ведь и так мокрые.
— Весело. — Не знаю, это она вопрос задает или утверждает. Мы с Ахмедом лишь кривимся.
— Мы будем собираться. Уезжаем, — сообщает ей Ахмед.
— Да ладно вам, еще только пять. Давайте посидим хотя бы до семи.
— Ты тоже хочешь смыться? — удивляюсь я.
— Неужели ты думаешь, что я собираюсь спать здесь, чтоб над моей головой летали ночные бабочки, комары, цикады и прочая живность? А где мне принять душ? Посмотри, у меня уже вся кожа стала белой от соли, все тело жжет и чешется, до завтра я не выдержу. А ты при своей аллергии вообще даже и не помышляй об этом!
— Значит, мы едем прямо сейчас, а ты в семь? — уточняю я.
— Ну не уезжайте! — Не понимаю, почему она так давит на нас. — Вы начнете собираться — и все остальные за вами. У всех наших колоссальное стадное чувство.
— Чем раньше мы будем дома, тем скорее расслабимся, — говорит Ахмед, которому не терпится удрать.
— Послушайте, мы ведь еще не играли в мою новую настольную игру, — почти умоляет Малика. — Потрясающе интересная! Я заказала ее в Турции.
Я смотрю на мужа. В принципе, два часа еще можно было бы потерпеть, поскольку самое худшее, кажется, уже позади. Киваю, желая убедить его. Малика хлопает в ладоши, словно ребенок.
— Извини, Малика, — говорит Ахмед, который, судя по всему, изрядно устал. — Поиграем лучше у нас, наверху. Мы тебя приглашаем. Примем душ, приготовим хороший кофе…
— Что, черт подери, меняют эти два часа?! — зло шипит Малика и впивается ногтями в его плечо.
— Еще одна чокнутая в семье! — Ахмед вырывается и крутит пальцем у виска. Мне начинает казаться, что это его излюбленный жест.
Мы поспешно собираем наши вещи, даже не отряхивая с них песок. Марыся так вымоталась, что первая садится в машину. Без единого слова мы трогаемся с места. Оглянувшись, я смотрю в заднее стекло и вижу, что вся компания тоже начинает готовиться к отъезду.
Противно визжат шины, и мы останавливаемся у передних ворот дома. Надеюсь, на сегодня лимит неприятных сюрпризов исчерпан. Малика тормозит следом за нами и паркуется так, что едва не сдирает нам лак с бампера.
— Ахмед, пультом не открывай, — резко произносит она.
— Опять тебя на чем-то переклинило?
— Я войду первая, — шепчет она, и в глазах ее я вижу ужас.
— Не знаю, что там у тебя снова. — Ахмед поворачивается к сестре спиной и возвращается к машине. — Понятия не имею, что она задумала. Уж могла бы предупредить, — объясняет он мне, заглянув в приоткрытое окно. — Сейчас опять выкинет какой-нибудь фортель.
Машины всех родственников почему-то останавливаются у нашего въезда. Ох, лучше б они все уже отправились по домам! Неужели им это все не надоело? И отец здесь — каков наглец!
Но Малика не успевает открыть калитку и войти — большие раздвижные ворота медленно, со скрежетом открываются сами. Во дворе стоит Самира, в руках у нее два битком набитых чемодана. Возле нее — красивый молодой парень, он уже коснулся дверной ручки красного «Пежо-206». Увидев нас, оба застывают на месте. Тем временем отец, будто ошалелый, врывается во двор.
— А-а-а-а, сука! — орет он, хватая Самиру за волосы.
Я вся сжимаюсь на сиденье машины. Охотнее всего я сейчас провалилась бы под землю. Малика делает шаг назад, словно хочет спрятаться за приоткрытой калиткой. Все присутствующие замирают. Вот, значит, какой выход из положения нашла Самира! Разумеется, Малика обо всем знала, но почему же она ни с кем не поделилась?
— Ах ты выродок, позор нашей семьи! — Отец тянет Самиру за волосы, дергая из стороны в сторону, будто она тряпичная кукла. Девушка падает на колени и закрывает руками голову, затем пытается схватить отца за штанины, но он отталкивает ее на длину собственной руки и бьет кулаками в лицо, нанося удар за ударом. Парень не реагирует, только таращит глаза — кажется, он силится что-то сказать, но слова застревают в горле.
— Оставьте ее немедленно! — наконец выдавливает он из себя, но его никто не слышит.
— Ах ты извращенец! Преступник! — вопит обезумевший отец. — Я сейчас же звоню в полицию, и пусть тебя посадят, сукин сын! — Одной рукой он по-прежнему тянет за волосы Самиру, а кулаком другой угрожающе потрясает в сторону молодого человека.
— Оставь ее! Быстро! — К ним подбегает мать и пытается защитить Самиру. — Сам ты извращенец и подлец!
Звук удара. Нет, это была даже не пощечина, скорее хук справа. С матери слетает платок, сама она падает и ударяется головой о мраморные ступени крыльца. Не шевелится. Ахмед и Малика бросаются к ней на помощь. Наконец и я, собравшись с духом, выхожу из машины, но понятия не имею, как мне вести себя в этой ситуации и что нужно делать. Я боюсь, ужасно боюсь. За спиной у себя слышу тихое всхлипывание Мириам.
— Убийца! Сукин сын! Убийца! — надрывается Малика.
— Отпустите мою жену! — уже более решительным тоном произносит молодой человек. — Немедленно! Иначе полицию вызову именно я, а не вы.
— Что ты сказал, негодяй?! — Разъяренный отец крутит головой то вправо, то влево, не зная, кого ударить на этот раз.
— То, что вы слышали. Самира — моя жена. И мы уезжаем.
— И кто же заключил ваш брак? Какой опекун дал свое согласие? Ну? — Отцу кажется, что победа на его стороне.
— У нас есть официальное свидетельство о браке. Контракт. Все по закону.
Кажется, что у отца вот-вот глаза вылезут из орбит. Еще немного — и его хватит удар! Самира заливается слезами и тихо причитает.
— Уж я-то знаю, кто вам так ладненько все устроил. — Отпустив наконец волосы Самиры, которая обессиленно падает на землю, отец разворачивается к Малике: — Тебе нечего сказать мне, дочка?!
Малика гордо поднимает голову и с презрением смотрит на него. Она молчит. Недолго думая, он наотмашь бьет ее. Какое же он чудовище! Бьет женщин! Малика крепче матери, но удар был, видимо, мощным — она едва удерживается на ногах.
— Сволочь! — сквозь зубы произносит она.
— Ты о ком это сказала, шлюха?! — Снова удар, на этот раз кулаком, и Малика отлетает к стене дома. Вытирает кровь с губ и носа.
— Может, я и шлюха, однако же ты частенько пользовался моими связями и возможностями! Без зазрения совести!
— Ах ты… — Отец снова замахивается, но тут вмешивается Ахмед. Он хватает его за запястье и кричит:
— Хватит! Я говорю, хватит!
— Это ты, щенок, будешь мне указывать?! — Отец пытается высвободить руку. — Я у себя дома и буду делать все, что мне заблагорассудится!
— Нет, это больше не твой дом, — напоминает ему Ахмед, продолжая сдавливать руку отца в крепких тисках. — И это засвидетельствовано в официальном документе. Более того, тебя здесь не особенно хотят видеть.
— Ах ты каналья!
— Проваливай в свою нору, которую ты даже не смог обустроить на собственные деньги! Ты сделал это на краденые, а краденое на пользу не идет, оно тебе боком выйдет, еще убедишься в этом! Убедишься, Аллах тому свидетель! И он справедлив!
— Ты выгоняешь меня из моего собственного дома?! А-а-а-а! — Почувствовав в себе новые силы, отец наконец высвобождает руку из тисков; теперь он стоит посреди двора и ревет благим матом. Целыми горстями вырывает волосы у себя на голове, сам себя колотит кулаками в грудь, бьет по бедрам. Я слышу, как хлопают рамы открывающихся окон соседних вилл. Хорошенькое же представление устроил он соседям!
— Это не твой дом, — холодно повторяет Ахмед. — До тебя что, не доходит? Мне вызвать полицию, чтобы она избавила нас от твоего присутствия?!
— Но я по-прежнему — опекун твоей матери-шлюхи! Ха, да если я захочу, то и жить сюда перееду! — Оказывается, он об этом все-таки подумывает.
— Хрен тебе! — смеется ему в глаза Ахмед. — Теперь я здесь живу, и я — махрам[30] моей матери и сестер. — Он показывает на отца пальцем, презрительно кривя губы. — Твоя молодка-потаскуха никогда здесь не поселится! Ни она, ни ее ублюдки!
— Это оскорбление! Я подам на тебя в суд!
— В судебном порядке будешь доказывать, что твоя новая женушка — порядочная женщина?! Ну что ж, сочувствую! Все равно никто в это не поверит! Ха-ха-ха!
Все присутствующие иронически усмехаются и снисходительно качают головами.
Мать тем временем пришла в себя и сидит на ступенях рядом с Маликой, они обнимают друг друга. Лица у обеих в крови.
Отец наклоняется и, упершись руками в колени, оборачивается вокруг своей оси, после чего выпрямляется и медленно шагает к выходу. Наконец-то!
— Ты шлялся где-то в Польше, — напоследок кричит он Ахмеду, — и думал, что там Аллах тебя не видит! Еще и привез оттуда куколку-блондиночку, которая всем показывает и задницу, и волосы! Да такую и просить не надо, сама даст, бесплатно! Попомнишь мои слова! Твоя жена — шлюха, и дети, которых она родит, — шлюший помет!
Ахмед бросается на отца; кажется, на этот раз он действительно намерен побить его, но все женщины разом преграждают ему путь, желая охладить его пыл.
— Не стоит, Ахмед. Не пачкай рук, — шепчет мать, наклоняясь к сыну.
Я замечаю, как муж Мириам неодобрительно качает головой, затем сажает детей в машину и уезжает. Мириам остается. Ахмед садится в наш автомобиль, мы медленно въезжаем в открытые ворота и останавливаемся у крыльца.
— Почему вы так торопились? — спрашивает он сестер. — А ты почему ничего мне не сказала? — Ахмед обращается непосредственно к Малике.
— Все было подготовлено уже давно. Свидетельство о браке я купила еще год назад, на всякий случай. Но сегодня утром Самира подслушала телефонный разговор отца, в котором он обещал старикану, что обручение вот-вот произойдет. А вдруг он имел в виду обручение и свадьбу в один день? Кто его знает? — Малика энергично сплевывает через плечо.
— Кого ты упомянула в качестве ее опекуна? — допытывается Ахмед.
— Тебя! — Малика сама смеется над собственной выходкой. — Я все предусмотрела. Взяла левую справку из больницы о том, что отец болен… А что? Кажется, он делал себе подтяжку яиц, чтоб лучше работали, — женился-то на молодухе как-никак!.. Сочинила я и бумагу о твоем согласии быть опекуном Самиры…
— Но ведь я тогда был в Польше!
— Ну и что?! Указала, что временно отсутствующий, а то, что ты отсутствовал более десяти лет, никого не касается. Время бежит быстро, а подпись у тебя до примитивности простая…
— Ах вы чертовки! — шутя говорит Ахмед, обнимает пошатывающуюся Самиру и ведет ее в гостиную.
Вслед за ними все мы наконец входим в дом. Там восхитительно прохладно, царит приятный полумрак. Мы зажигаем лишь маленькие настенные светильники, несколько свеч и аромалампу. Устраиваемся поудобнее и глубоко дышим. Самира, все еще дрожа, судорожно цепляется за руку своего молодого мужа. Он гладит ее по многострадальной голове, которую она положила ему на плечо. Малика обнимает Муаида, своего внебрачного сына; мать, Хадиджа и Мириам, прижавшись одна к другой, сидят на маленьком диванчике. Впервые я наблюдаю, как члены этой семьи проявляют друг к другу нежность. Ахмед, с недавних пор хозяин этого дома, обнимает меня за плечи и окидывает взглядом своих пострадавших родственниц.
— Нет ли у нас чего-нибудь эдакого, для особенных случаев? — спрашивает он, игриво приподняв брови.
— Разумеется, есть. — В первый раз я вижу на губах матери искреннюю улыбку.
Мириам ставит перед каждым красивую хрустальную рюмку, насыпает в серебряные миски орешки и чипсы и направляется в кухню — поторопить Матильду с ужином.
Мать приносит литровую бутыль из темно-коричневого стекла, без этикетки и передает ее Ахмеду, который и разливает рубиновый нектар по рюмкам. Я ощущаю запах сухого вина и глотаю слюнки. Такого глубокого и выразительного винного оттенка я еще не встречала! Тостов никто не произносит, хотя все поднимают рюмки, пристально глядя друг другу в глаза. Они знают, что нужно пожелать близким в эту минуту, и им не нужно говорить об этом вслух. Муаид зажигает сигарету, которая не пахнет табаком, Ахмед берет ее у него и делает пару затяжек, мы с Мириам тоже курим.
Ощутив приятный шум в голове, я — впервые в этом доме — действительно расслабляюсь. Не думаю о завтрашнем дне и возможных трудностях. Я рада, что Самира отсрочила свой приговор, а если Бог будет милостив, то угроза и вовсе исчезнет. Сейчас все зависит от действий отца. Станет ли он вытаскивать на публику грязное семейное белье? Неужели он настолько низок? Будущее по-прежнему туманно, но теперь я, по крайней мере, знаю, что в тяжелые моменты здесь все выступают одним семейным фронтом и на этот фронт можно положиться. Эта мысль прибавляет мне оптимизма.
Фитнес
— Ну, что у тебя слышно? — Малика звонит рано утром, отвоевывая меня у глубокого сна. — Как дела? Как самочувствие? Как Марыся? — сыплются на меня стандартные вопросы в знак приветствия.
— Все в порядке, спасибо, — пытаюсь я отвечать достаточно бодрым голосом, чтобы она не принялась снова высмеивать мою лень и безделье.
— Давай, просыпайся, подруга! — Да уж, ее не обманешь.
— Я и не сплю, это из-за погоды… Я все время какая-то вялая.
Действительно, со дня нашей последней встречи погода резко переменилась. Лето по-прежнему в разгаре, но днем солнца нет, небо в густых тучах. Впрочем, прохладней не стало, напротив, жара и духота усилились. Не могу понять, чем это объясняется.
— Ну да, — понимающе говорит Малика. — Ты впервые узнала, что такое гибли, пустынный ветер. Но не беспокойся, через несколько дней он уйдет, чуют мои кости. — Она искренне смеется. — Прекращай жалеть себя, выпей кофе и подвигайся хоть немного — тебе сразу же станет легче. Послушай, Ахмед просил, чтобы я с тобой чуток позанималась, а то ты совсем изнываешь от безделья.
— Серьезно? Значит, он…
— Абсолютно серьезно. Может, вы сейчас и маловато общаетесь, но все равно он видит и знает, что с тобой происходит. Так ты долго не протянешь! При таком образе жизни и с ума сойти недолго.
— И какая же у тебя идея? — интересуюсь я,
— Я тебе рассказывала, что хожу в фитнес-клуб. У тебя сейчас последний шанс вернуться в форму и не растолстеть до чудовищных размеров. Имей в виду, мой брат не любит жирных баб.
— Ты хочешь, чтобы я ходила с тобой? — искренне удивляюсь я. — Во-первых, я не тренировалась уже целую вечность. Кажется, на аэробике я просто сдохну! А во-вторых…
— Ничего, терпенье и труд все перетрут. Да и кто заставляет тебя сразу прыгать полтора часа кряду? Для начала хватит и сорока минут. — Она ехидно хихикает. — Подруга, еще немного — и ты не сможешь без одышки подняться на второй этаж. А мы ни эскалатор, ни лифт строить не намерены.
— Очень мило! Так вот, во-вторых, — продолжаю я оборванную фразу, — у меня нет машины. Как я должна в этот фитнес-клуб добираться? На такси, которое завезет меня неизвестно куда, или на автобусе, битком набитом чернокожими рабочими?
— Эта отмазка тоже не прокатит. Тебя будет отвозить Мириам — благо, сама она ездит туда слишком уж часто. Ха-ха! — Похоже, Малика все уже спланировала. — Хорошо, что теперь у моей сестрицы будет компания. Надеюсь, она перестанет таскаться невесть где и невесть с кем.
— О, снова тайны! Что же скверного делает Мириам?
— Сегодня в шесть вечера я за тобой заеду, — говорит Малика, игнорируя мой вопрос. — Кроссовки у тебя есть, возьми с собой питьевую воду, а костюм пока одолжит тебе Мириам. У вас уже почти одинаковый размер.
— Вот спасибо, Малика! Ты любезна, спору нет.
— Знаю. — Она кладет трубку.
После разговора, повергшего меня в расстройство, я волочусь в ванную. Принимаю душ в черепашьем темпе: решившись наконец взглянуть на себя объективно, я откладываю момент истины, насколько это возможно. Затем направляюсь в спальню — к большому зеркалу, которое я в последнее время обходила десятой дорогой. Сбрасываю с себя полотенце — и голая правда предстает предо мной в хрустальном отражении.
Фас, профиль, вид сзади и снова профиль. Да-да, именно профиль хуже всего. Мой живот, некогда плоский, раздулся, будто я на восьмом месяце беременности. Над лобком нависают жировые валики. Вид сзади тоже неутешителен: на бедрах целлюлит, попа печально обвисла. Я стараюсь напрячь мышцы, но какие там у меня мышцы после долгих дней, да нет — месяцев, проведенных в постели или на диване перед телевизором! Еще одна попытка. На этот раз немного лучше: ягодицы лениво приподнялись. На что пожаловаться я не могу, так это на грудь: она у меня всегда была маленькая, девичья, вечно я из-за этого комплексовала, а теперь у меня образовался как минимум второй размер.
Я бросаюсь в гардеробную и из-под кучи чемоданов вытаскиваю ненавистные весы, которые Ахмед купил вскоре после нашего приезда. Может, это был некий намек с его стороны, может, он стеснялся сказать мне напрямую: не жри, мол, столько сладостей… На весах ровным слоем осела пыль — я ведь ни разу ими не воспользовалась. С учащенным сердцебиением я становлюсь на весы и наблюдаю, как мелькают циферки. Только бы не пересечь красной линии, обозначающей шестьдесят килограммов! Когда-то в подростковом возрасте, когда в моем организме бушевали гормоны, я весила именно столько; позднее, придя в нужную форму, я изорвала все свои фотографии тех времен… Таращу глаза: у меня не только живот как у беременной — у меня еще и вес соответствующий! Столько, сколько сейчас, я весила в последний месяц беременности! Это уже не предостерегающая красная линия — это колокол, бьющий тревогу!
Сажусь на пол и заливаюсь слезами. Но я же не ела так много, как все местные! Это несправедливо! Я вытираю рукой нос, размазываю по лицу слезы. Что ж, подытожим: пусть я и не обжиралась, но девяносто процентов моего рациона составляли сладости и фастфуд — Ахмед ведь почти каждый день поздно вечером возил нас в забегаловки… Но дальше так продолжаться не может! Нет! Не позволю я Малике надо мной насмехаться!
Поднимаюсь и снова иду принимать душ — на этот раз холодный, для отрезвления. Затем отправляюсь в кухню, беру черный пакет для мусора и принимаюсь ходить от шкафчика к шкафчику, выдвигая ящички и бросая в кулек все найденные сладости. Колу и остальную газировку несу вниз, в общий холодильник. Для себя ставлю на стол бутылку минеральной воды и берусь за уборку.
— Интересно, как выглядят арабские фитнес-клубы? — спрашиваю я у Мириам, устраиваясь поудобнее в ее изящной маленькой машине.
— Обыкновенно, как и все другие. Впрочем, мне сравнивать не с чем — я ведь была только в арабских. А ты в Польше ходила на аэробику?
— Да, еще когда училась в лицее. Учительница физкультуры, чтобы разнообразить занятия, иногда вела у нас аэробику. А во второй половине дня она подрабатывала тренером в профессиональном клубе. Классная была училка, — растроганно вспоминаю я далекое прошлое. — А потом… Потом родилась Марыся и у меня не было возможности заниматься собой, — вру я как по писаному, не желая распространяться о том, что мне пришлось пережить с ее ревнивым братом.
— Ты скучаешь по Польше? По той, другой жизни? По свободе, по своим друзьям?
— Кто знает… По маме скучаю, хотя она вечно лезла в нашу жизнь. Она ужасно надоедливая и вредная, но любит меня до безумия. А в остальном мне здесь нравится. Тут все не так, как у нас, но, должна сказать, совсем неплохо. Будь у нас свой собственный дом или квартира, наверняка было бы еще лучше. А если бы мне удалось найти работу, то я была бы на седьмом небе от счастья.
— А куда же тебе идти работать? — искренне удивляется Мириам. — Сперва тебе нужно подучить английский и арабский, пойти на какие-нибудь курсы. Вот тогда, может быть, Малика что-нибудь да придумает.
— Тоже хорошая мысль, — от души радуюсь я.
— Тоже? А у тебя есть какая-то еще?
— Я думала о работе в какой-нибудь польской фирме, — отвечаю я. — Должны же здесь быть польская школа, посольство… что-то в этом духе.
— Ого, сплошные гениальные идеи. — В ее голосе слышатся неодобрительные нотки. — А знает ли Ахмед о твоих планах?
— Пока я всего лишь прикидываю, что и как, — говорю я, понимая, что пора сменить тему. — А ты почему не работаешь?
— После свадьбы это проблематично, — холодно произносит Мириам. — Сначала рождаются дети, потом нужно заботиться о них, пока они не подрастут хоть немного, и в конце концов ты теряешь квалификацию. — Сжав губы, она вздыхает. — Возможно, после Рамадана я получу полставки в нефтяной компании — той самой, где работает Махмуд. Наши мужья не хотят отпускать нас на работу туда, где много мужчин, а в моей отрасли, к сожалению, работают в основном мужчины. Из креативного инженера я превращаюсь в ассистентку, принимающую заказы. Буду торчать в крохотной комнатушке два на два метра. Но все равно это лучше, чем сидеть дома… Это фирма Махмуда, там сплошь его знакомые, поэтому все будет у него под контролем.
— Full control[31], — пытаюсь я разрядить атмосферу.
Мне вспоминается жизнь в Польше и тот эпизод, когда я вынуждена была уйти с секретарских курсов. Поведение Ахмеда мне тогда казалось смешным, абсурдным; но теперь я вижу — он не один такой, это какая-то заразная болезнь. Арабские мужчины прячут своих женщин, будто это их трофеи, добыча, собственность. Вот почему они строят такие высокие стены вокруг своих домов.
— Возвращаюсь к фитнесу… В то время, когда мы приходим, здесь идут более-менее современные занятия. Эти часы предназначены для иностранцев и немногочисленных местных с прогрессивными взглядами. — Мириам прерывает мои тягостные раздумья. — У Малики с руководством зала какие-то договоренности.
— Вот как? — Я ожидаю услышать еще что-то новое для себя.
— Занятия для здешних женщин проводятся с утра и до полудня, — продолжает пояснять она. — Позднее же, вплоть до самой полуночи, вход разрешен только мужчинам. Вместе заниматься нельзя.
Ага, теперь я понимаю, почему в Польше Ахмед разрешал мне ходить только на утреннюю аэробику. Чисто ливийские обычаи. А я-то, дурочка, даже представления не имела, что он их и в Польше так тщательно культивировал.
— Значит, сейчас в спортзале будут только представительницы прекрасного пола — с тем лишь отличием, что и иностранки тоже? — уточняю я.
— Да нет, говорю же тебе, в эти часы занимаются вместе все те, кто не соблюдает строгие арабские условности, — говорит, стараясь скрыть раздражение, Мириам. Похоже, у нее уже не хватает терпения. — Даже тренеры у нас — мужчины.
— А мой муж об этом знает? — спрашиваю я, слегка обеспокоенная.
— О чем?
— О том, что я буду ходить на совместный фитнес…
— Понятия не имею! Считай, что я всего-навсего твой водитель. — Она нервно взмахивает руками и продолжает: — С ним разговаривала Малика, это ведь она у нас всем заправляет. Вместе они и решили, что да как.
Наступает неловкое молчание, которое ни одна из нас не желает прерывать, и до самого фитнес-центра мы едем, не проронив ни слова.
Здешний фитнес-клуб располагается в большом дворце спорта на боковой улочке, ответвляющейся от одной из главных улиц Триполи — улицы Омара Мухтара, неподалеку от Зеленой площади. Мы заходим и попадаем прямо к стойке администрации, за которой сидит симпатичная молодая ливийка в платке. Она не знает ни слова ни на одном иностранном языке, и создается впечатление, будто сидит она здесь для красоты. На втором этаже с одной стороны — раздевалки, душевые, туалеты и сауна для женщин, с другой, на безопасном расстоянии, — все то же самое, но для мужчин. Полы выложены специальными нескользящими плитами, краска на стенах выглядит такой свежей, словно красили их вчера. Пахнет не столько дезинфицирующими средствами, сколько лавандой и сандаловым деревом.
Переодевшись, мы спускаемся на первый этаж, где и находится сердце фитнес-клуба: огромный тренажерный зал и — еще громаднее — зал аэробики. Малики нигде не видно, и Мириам ведет себя как-то странновато, будто это и не она вовсе. В облегающем костюме она смахивает на перетянутый шарик или беременную муху; впрочем, под тонкой лайкрой у нее не только жир — прорисовываются и мышцы. Должна признать, результаты ее усилий уже видны, так что она на правильном пути. Что касается меня, то я всячески избегаю зеркал, хотя сделать это практически невозможно — все стены зеркальные. Со «спасательным кругом» на животе и свисающими с боков валиками жира выгляжу я хуже, чем моя спутница, хоть я и младше ее на десять лет и беременность у меня была всего одна… Какой позор! Но мысленно я себе говорю: «Если ты сейчас не возьмешься за себя и не приведешь свое тело в порядок, будет еще позорнее. За три месяца ты должна вернуться к своему размеру».
— Это наш тренер, Рахман. — Мириам представляет мне человека, который, как мне показалось, самый главный в этом зале.
— Ахлян уа сахлян. — Я подаю ему руку и ощущаю крепкое пожатие. Рука у него жесткая, рабочая.
— Когда-то он был чемпионом всей Северной Африки по карате, — говорит Мириам. — Вот увидишь, он даст нам прикурить!
— Чемпион по карате? И теперь ты ведешь аэробику? — удивляюсь я.
— А почему бы и нет? — искренне смеется он. — Я очень люблю танцевать, а кроме того, увлекаюсь различными стилями борьбы. Все это я объединил в своем курсе и теперь с удовольствием изматываю людей. Признаться, мне это тоже нравится.
Приятный, скромный парень. Он вовсе не смотрит на меня, как ловчий на зверя, — напротив, опускает взгляд. Не знаю, почему Мириам вся дрожит. Неужели она всегда так нервничает перед занятиями?
Вдруг в зал вваливается большая и шумная компания немцев. Они здороваются, обмениваясь поцелуями. Мне эти нежности не слишком по душе; холодно представившись, я держу дистанцию. Пора начинать занятие, и мы переходим в зал аэробики. Все занимают свои привычные места, а я стараюсь слиться с пространством и стать невидимкой. Ох, я этого не переживу! У меня никогда не было успехов ни в одной спортивной дисциплине, а физическим упражнениям я всегда предпочитала чтение книг, особенно любовных романов. Кроме того, я любила посплетничать с подружками в кафе-кондитерской, любила послеобеденный кофе, который мы с мамой всегда пили с молоком и неизменной шоколадкой… Почему же тогда я так не толстела?
Все проявляют нетерпение, а Мириам и вовсе стоит в дверях, подпрыгивая.
— Почему Рахман не идет? — спрашиваю я. Время проходит, а он стоит и беззаботно болтает с какими-то друзьями.
— Тебе что, не терпится?! — ворчит золовка. — Ты ведь здесь, чтобы забыть о проблемах и расслабиться, вот и расслабляйся. — Она скользит по мне взглядом, в котором я вижу какое-то замешательство.
— Что с тобой, Мириам?
— Сегодня не его очередь. Занятие будет вести тот, другой, — говорит она, даже не поворачиваясь ко мне.
И тут я вспоминаю нелицеприятную для Мириам сцену на приветственном приеме в нашу честь, когда она скомпрометировала себя на глазах всей семьи. Флирт с мускулистым парнягой в застиранной майке. Так вот зачем меня сюда притащили! Вовсе не затем, чтобы я похудела, — моя фигура здесь никого не интересует. О нет! Мне предназначена роль дуэньи-надзирательницы! Именно поэтому Мириам, всегда милая и ласковая, сегодня показывает коготки и так на меня злится. Она воспринимает меня как шпионку. Ну что ж, ничего не поделаешь. Однако, раз уж я решила собой заняться, так легко меня отсюда не выкурить.
Мои раздумья прерывает какая-то суета в дверях — и вот наконец в зал с бешеным гиком влетает тот самый тренер, которого все с нетерпением ждут. И, похоже, ситуация еще сложнее, чем я предполагала: вслед за ним вбегает Малика.
— Hi, everybody![32] — бодрым жаворонком кричит инструктор. — Ну-ка, почему до сих пор не включили музыку? Что это вы ленитесь? Ра-а-азминка!!! — орет он как безумный.
Все уже позабыли о своем недавнем нетерпении и довольно улыбаются. Играет музыка, люди начинают слегка двигаться в ее ритме, а тренер, словно поп-звезда, непременно должен поздороваться с каждым персонально: здесь жмет руку, тут дает «пять», там целует в щечку… Как меня это злит! Что это еще за поведение?!
Малика становится впереди всех и начинает разминку, да так, что я лопаюсь от зависти. А Мириам сама не своя — во время приветственных объятий с тренером у нее подгибаются колени. Ее что, переклинило?! Пусть сложен он неплохо, но по выражению лица смахивает на дебила!
— Hi! Ты Блонди? Малика мне говорила, что на мои занятия будет ходить красивая полька. — Он берет мою ладонь в свою и глубоким взглядом смотрит мне в глаза. Чокнутый, что ли?! — Как у тебья дьела, милая? — говорит он, а затем направляется к центру зала, таща меня за собой.
Я растеряна. Чувствую, как краснеют мои щеки. Наконец я высвобождаю руку.
— Становись за мной — так тебе на первый раз легче будет поймать шаг и ритм. — Он смеется, растягивая рот до ушей и обнажая ослепительно-белые зубы.
Я еще и подпрыгивать не начала, а уже не могу перевести дыхание. Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, в чем секрет этого ливийского донжуана. Он без зазрения совести обольщает и соблазняет всех женщин подряд: старых и молодых, свободных и замужних, горбатых и хромых. Вынуждена признать, что в нем действительно что-то есть. Тем временем Мириам смотрит так, словно готова утопить меня в ложке воды или перерезать мне горло тупым ножом. Она что, сдурела? Она думает, на него любая клюнет? Но ведь я замужняя женщина, причем жена ее брата! Какая же она идиотка!!!
По решению семьи Мириам должна отвозить меня в фитнес-клуб и забирать оттуда, и она волей-неволей вынуждена подчиняться. Наши с ней отношения становятся значительно прохладнее. Отныне никакой дружеской болтовни, никаких перекуров и признаний. Я тоже несколько отошла от семейного общения, отказавшись от завтраков в общей кухне — завтраков с французскими рогаликами, арабскими лепешками, политыми медом, и с неизменным кофе, приторно-сладким и черным как смола (от этого кофе у меня уже стало покалывать сердце). Теперь я ем легкие ланчи, на которые порой заходит домой и Ахмед, ужины из овощей и фруктов, а мяса вечером практически не беру в рот, разве что позволяю себе рыбу. Вес мой стремительно падает; в принципе, скоро мне уже можно будет отказаться от изматывающих тренировок, но я сама не хочу их бросать — боюсь снова погубить фигуру, с таким трудом обретенную. А то засяду опять дома без движения — и пиши пропало.
После месяца моего строгого режима Малика, глядя на меня, не верит своим глазам, а Мириам и вовсе старается не смотреть на меня, особенно на тренировках, — бывает, что я отлично справляюсь с каким-то упражнением, а у нее никак не получается, и она злится. Хуже всего, когда наш тренер осыпает меня комплиментами: в эти минуты в ее глазах горит искренняя ненависть, а у меня от страха бегут мурашки по спине. Впрочем, чувствую я и некоторое удовлетворение: в конце концов, я ведь типичная женщина и люблю соперничать.
Мне приходится допоздна просиживать у стойки администрации фитнес-клуба, ожидая Малику или Мириам, и это меня утомляет. Тем временем Малика беззаботно болтает с иностранцами, договариваясь о каких-то встречах и вечеринках, а Мириам ходит как привязанная за тренером. Такое впечатление, будто она пребывает в трансе.
— Слушай, забери ты ее домой, в конце концов! — шепчет мне на ухо Малика. — Она совсем ошалела! Какой позор!
— Не могу же я ее подгонять. Это она меня сюда привозит, а не я ее.
— Мириам! — кричит Малика на весь зал. — Блонди устала и хочет домой. Пожалей ее.
— Вот ты и отвези Блонди, ты ведь уже закончила заниматься, — невозмутимо отвечает Мириам.
— У меня вот-вот начнется официальный прием. Кто меня там заменит, уж не ты ли?!
Вечно они устраивают разборки на глазах у посторонних!
Мириам подходит ко мне, берет меня под руку, и мы уходим. Напоследок Мириам с шаловливой улыбкой оборачивается к сестре и машет ей на прощание.
— Мы с Хамидом отправляемся есть шаурму. Хочешь с нами? — задает она мне риторический вопрос.
— Что?! Знаешь, тогда я, наверное, возьму такси. Меня ждут Ахмед и Марыся.
— Ты что, тронулась? — Мириам иронически смеется. — Марыся наверняка давно спит, а Ахмед возвращается не раньше девяти, а то и в десять… Да не глупи ты! Это нам даже по пути, — уговаривает она меня уже более ласковым тоном.
Не знаю, как мне и поступить. Предполагалось, что я буду дуэньей, а теперь сама позволяю себя втянуть в какие-то опасные игры.
Супружеская измена
— Что ты здесь делаешь? — удивляюсь я, увидев Ахмеда в послеобеденное время на пороге нашей спальни.
— Вижу, ты мне рада, — с усмешкой произносит он. — Я тебе помешал? Может, мне уехать куда-нибудь или побродить по городу?
— Ну что ты, — я обнимаю его за шею, — просто сейчас за мной заедет Мириам. У нас сегодня аэробика, разве ты забыл?
— У Мириам сегодня нет времени. У нее какой-то визит к врачу или что-то в этом роде. Тебя отвезу я.
— Ах, вот как…
— Ты не рада?
— Но что ты собираешься делать там целых полтора часа? А если ты не будешь ждать, то как я попаду домой?
— Рядом с фитнес-клубом у меня есть небольшое дельце, как раз улажу его.
— Тогда все замечательно! — Вот теперь я действительно радуюсь. — Заодно посмотришь, как там здорово. Может, и ты начнешь ходить? Спорт полезен в любом возрасте, — цитирую я фразу, вычитанную в каком-то журнале о фитнесе.
— Ты считаешь меня уже старичком, да? «В любом возрасте» означает «даже в пожилом»…
— Ну да, в пожилом тоже, но нам с тобой до пожилого возраста еще далеко.
— А может, ты думаешь, для меня годится уже только реабилитационный фитнес, замедляющий старение? — Он откровенно задирается ко мне.
— Ахмед, что с тобой?
— Ничего, ничего. Собирайся, не то опоздаешь. — И он поворачивается ко мне спиной, что означает: разговор окончен.
Я чувствую беспокойство. Ахмед сегодня как-то странно себя ведет, но мне сейчас об этом не думается. Скоро у меня аэробика, и я уже радуюсь, предвкушая сумасшедшие прыжки и повороты под музыку. Фитнес частично возмещает мне отсутствие в моей нынешней жизни танцевальных вечеринок и дискотек.
Бросаю вещи в кулек и вдруг вспоминаю, что в прошлый раз, когда мы уходили из фитнес-клуба, Мириам положила мои кроссовки в свой рюкзак. Было уже очень поздно, очевидно, она сделала это машинально, а я смолчала, подумав, что мы ведь все равно всегда ездим вместе.
— Ахмед, я сбегаю к Мириам, она забрала мои кроссовки, а другой пары у меня нет. Лишь бы кто-нибудь был дома! Нет, я лучше возьму запасные ключи, а рюкзак ее всегда в прихожей, я найду. Буду через пять минут.
Бегу сломя голову — я и так уже практически опоздала. Вот черт! Передняя дверь заперта, я обхожу со стороны террасы и кухни. Какая-то лампа внутри все же поблескивает. Открыв кухонную дверь, я потихоньку вхожу. Хорошо, что горит этот маленький светильничек, а то я, не зная дома золовки, могла бы что-нибудь ненароком разбить или повредить. Иду на цыпочках в сторону коридора.
— Почему все так вышло? — вдруг доносится до меня надрывный голос Мириам. — Хамид, скажи мне! Я так больше не могу!
— Так уж мне везет, — отвечает мужчина. — Стоит мне влюбиться в женщину, как оказывается, что она несвободна.
О нет! Зачем меня сюда принесло? И как теперь незаметно удрать? Рассказать ли об этом Ахмеду или Малике? Наверное, лучше набрать воды в рот… Однако женское любопытство подталкивает меня к приоткрытой двери, и я стою, затаив дыхание.
— Но все можно изменить. Это зависит от нас. — Я вижу обнаженную руку Мириам, обнимающую смуглый мускулистый торс тренера. Они разлеглись на диване в гостиной, даже не думая, что их могут застать врасплох.
— Что ты можешь, женщина? У нас ведь живы вековые традиции, — говорит он нетерпеливо, даже слегка пренебрежительно.
— Но ведь существуют суды, разводы…
— Да оставь ты это! — В голосе нашего мачо слышится легкая обеспокоенность. — Хочешь проблем на свою голову? Мы и так усложняем себе жизнь, подвергаем себя смертельной опасности. Если сейчас сюда явится твой муж и шлепнет нас, ему дадут всего пять лет тюрьмы, максимум семь. Убийство в состоянии аффекта, измена жены! — Он произносит это с неподдельной злостью, как будто не мужу Мириам, а ему наставляют рога. — И это на бумаге, а фактически… Знаешь, через сколько он вышел бы на свободу? Самое большее — через год! А если еще и фетва[33] будет в его пользу, тогда твоего супруга вообще встретят объятиями и будут почитать до конца дней. Я кое-что об этом знаю, у меня кузен — юрист. Такие приговоры в традиционном стиле у нас весьма часты.
— Но пока Махмуд в пустыне, а мы с тобой живы и хотим быть вместе, — говорит Мириам. Я боюсь, что это только ее желание, а вовсе не обоюдное. Бедная женщина! Она ослеплена. — Нужно действовать! Мне плевать на презрение окружающих, на все те страдания, через которые придется пройти. Нет ничего хуже, чем невозможность видеться с тобой, невозможность пойти куда-то вместе! Что ж мы с тобой прячемся, как беглецы! — кричит она дрожащим голосом.
— Нет. Как преступники. — Впервые я слышу, как этот человек хоть что-то говорит всерьез. — Мы и есть преступники — перед нашим законом и перед Аллахом.
— Не говори так! Нужно что-то менять. Мы должны проявить смелость.
— А как же твои дети? — Он прибегает к самому сильному аргументу, словно стремясь отбить у нее желание предпринимать какие-либо действия. Ему-то наверняка хорошо и так, хоть он и рискует.
— О детях очень хорошо заботится моя мама…
— Проклятье! В какой ты стране живешь, женщина?! — Я слышу его торопливые шаги и вжимаюсь в стену, желая слиться с тенью, которую отбрасывает дверь. — Мне пора, — холодно произносит он и начинает медленно одеваться.
— Нет, нет, любимый! — умоляет Мириам. — Я приготовила вкусный ужин… все то, что ты любишь. — Она опускается к его ногам и кладет голову ему на колени. — Мы больше не будем говорить об этих глупых мелочах. — Она расстегивает ему брюки. — Давай радоваться тому, что у нас есть, ладно?
Я вижу, как смиренно и преданно смотрит она в глаза этому мелкому, малодушному человеку, который бессовестно ее использует. Он еще делает вид, будто сопротивляется, будто не хочет этого всего, но Мириам склоняется над его мужским достоинством — и я слышу причмокивания губ и стон наслаждения. К низу моего живота приливает тепло, я ощущаю безумное возбуждение. Я не в состоянии сдвинуться с места, хоть и знаю, что не должна сейчас оставаться здесь.
Еще минута — и Хамид усаживает Мириам на свой большой набухший член, и они начинают жестко трахаться. Ее пышные груди колышутся вверх-вниз; он берет их в свои руки и сжимает крепко, до синевы. Он кусает ее соски, а Мириам стонет, царапает его спину, слизывает с его шеи пот, посасывает собственные пальцы. Ее ягодицы звучно шлепают о его бедра. Их движения становятся все резче; из его гортани вырывается хрип. Густые длинные волосы Мириам липнут к ее вспотевшей обнаженной спине. Вскоре мужчина поднимает ее легко, словно перышко, ставит у дивана и заходит сзади, неистово вдалбливаясь в нее со всей силой самца. Мириам едва удерживается на ногах и издает не столько крики наслаждения, сколько судорожный вой.
— Ялла, бэйби, ялла. — Хамид шлепает ее по мягкой попе.
Наконец они вдвоем падают на ковер и еще какое-то время бесятся, будто животные, кусая друг друга, царапая и издавая неясные звуки. Эта их возня ужасно шумная, они даже опрокидывают какую-то технику. Для меня это самый лучший момент, чтобы сбежать: теперь-то они точно ничего не заметят, они сейчас вообще не в состоянии что-либо заметить. Я бегу к выходу, и вслед мне доносится звон разбитого стекла.
— Что ты там делала столько времени? — спрашивает Ахмед, сидя в машине у въезда.
— Я никого не застала, — лгу как по писаному. — Кроссовок я, к сожалению, не нашла. Что ж, пойду на этот раз в кедах, которые у меня на ногах. Может быть, никто и не заметит.
Сажусь в машину. Ощущаю, как горят мои щеки, как бешено бьется сердце, но не могу унять чувства — они в полном смятении.
— У тебя что, температура? Почему ты так раскраснелась?
— Я бежала, торопилась, — говорю я, зажимая между бедрами дрожащие руки.
— Ничего не понимаю. — Ахмед недоверчиво качает головой.
Когда я захожу в фитнес-клуб, моего опоздания никто не замечает: физкультурники осаждают стойку администрации, допытываясь, где же тренеры. Разумеется, никто ничего не знает, а уж девушка за стойкой — тем более.
— Придет наконец хоть кто-то из этих двоих?! Мы теряем время!
В ответ они получают лишь милую непонимающую улыбочку.
— Иншалла[34].
Право же, лучший из возможных ответов! Даст бог, кто-то из тренеров и придет.
Я смеюсь, видя растущее раздражение иностранцев, которые не могут ни понять, ни принять такого подхода к жизни.
— Привет, Дот. — Наконец-то меня заметили. — Как тебе это нравится?! Полчаса прошло с назначенного времени, а тренера все нет! И ни один негодяй даже не позвонил! — Они подходят ко мне, и начинаются объятия-поцелуи, к которым я уже попривыкла.
«Что касается Хамида, то он вряд ли придет», — хочется сказать мне, но я ограничиваюсь тем, что строю забавную гримаску.
В этот момент двери с шумом открываются и вбегает Рахман.
— Sor-r-r-ry! — кричит он. — А ну-ка в зал! Что вы все здесь еще делаете?
Все мигом забывают о своем раздражении и бегом отправляются в зал. Я хотела было еще перекинуться двумя словами с Ахмедом, который стоит у входа, будто соляной столб, но вдруг Рахман подхватывает меня за талию и, неся под мышкой, бежит вслед за остальными. Я визжу и дрыгаю ногами, ощущая себя девчонкой-подростком. В последнюю минуту замечаю стальной взгляд мужа и его сжатые губы.
— Хорошо поразвлекалась? — Ахмед стоит на том самом месте, на котором я его оставила.
— Превосходно, вспотела как никогда.
— Можно уже вас, достопочтенная сударыня, отвезти домой?
— Конечно, спасибо, что подождал. — Я чувствую себя такой расслабленной и счастливой, что не улавливаю злой иронии в его словах.
— Нет проблем, — произносит он сквозь зубы.
— Что с тобой? — с улыбкой спрашиваю я и беру его под руку, но он отталкивает меня и бросается вперед.
— Хватит с тебя нежностей на сегодня, — ворчит он, открывая ключом машину.
— Да в чем же дело? Ты о чем?!
— Ни о чем. — Он трогается с места так, что визжат шины.
— Ахмед, что случилось? Какая муха тебя укусила? — Я пододвигаюсь к нему, стараясь положить голову на его плечо и коснуться его руки.
— Оставь меня! — кричит он. — Теперь-то я знаю, почему ты всегда так несешься на этот фитнес. Дрянь!
— Что ты плетешь, черт тебя подери?! Это из-за того, что я поздоровалась с людьми? Но здесь так принято! — Я тоже кричу, чтобы он меня услышал.
— Принято?! Замечательные обычаи, нечего сказать! Ха! — иронически смеется он.
— Малика и Мириам, твои сестры, тоже ходят сюда и тоже целуются со всеми в знак приветствия!
— Малика бывает здесь по делам…
— По каким еще делам? — Я ничего не понимаю. — Она ведь работник министерства, а не президент спортивного клуба…
— По делам, я сказал! — орет Ахмед, повернув ко мне искаженное гневом лицо.
— Но я хочу знать! Вы вообще способны хоть иногда говорить откровенно, как нормальные люди?! — не сдаюсь я, поскольку мне уже порядком надоели их здешние интриги и манипуляции.
— Сюда ходят иностранцы — те самые, от которых ты, кажется, млеешь! Малика работает в министерстве иностранных дел, эти люди имеют с ней общие дела, особенно те из них, которые в Ливии надолго. Дошло до тебя наконец?!
— Мириам тоже занимается фитнесом. Она арабка, и ее муж ей это разрешает, — привожу я последний аргумент, хотя он, похоже, не самый удачный.
— Не шути так. — Ахмед пренебрежительно кривит губы. — Мириам — ходячее доказательство того, что наши женщины не должны посещать подобные места. И не притворяйся дурой, меня это бесит! — Он бьет рукой по рулю так, что машина делает опасный поворот. — Ты блондинка, но ведь не кретинка!
— Ахмед, ты хоть сам видишь, как ты смешон? — Я гляжу на него спокойно и презрительно. — Ты жалок.
— Я смешон? Ах ты шлюха! — Он наотмашь бьет меня по щеке.
— За что, черт побери? За что? — спрашиваю я, шокированная его поведением.
— Я там стоял, как идиот, а ты обнималась с целой компанией каких-то немцев! А в довершение всего какой-то араб носил тебя на руках! Мою жену! На моих глазах! Позор! Харам, харам!!![35] — Он замахивается снова, но я закрываю лицо руками.
— Но ты же видел, что я вырывалась! Я не хотела этого, не подставлялась, не давала повода! — оправдываюсь я. Наконец-то до меня дошло, чем тут пахнет, и я поняла, что дела плохи. — Почему ты ревнуешь без причины? Мне бы отродясь и в голову не пришло… Ахмед… — Я начинаю тихонько плакать. Мне так хорошо на фитнесе, я так расслабляюсь, а он обвиняет меня в каких-то подлостях! — Ты же знаешь, я не из таких. Разве ты меня не знаешь? — Жалобно всхлипываю.
— Теперь уже я ничего не знаю. Ты меня оскорбила и опозорила, — произносит он сквозь зубы.
— Я очень, очень хочу ходить на аэробику, это позволяет мне выжить! Тебе ведь известно, что у меня здесь нет подруг, я никуда не хожу, не работаю… Мне что, похоронить себя заживо?! — Я роняю голову на колени, не в силах преодолеть охватывающее меня отчаяние. Ужас, мне жить не хочется. — Ты же сам хотел, чтобы я ходила сюда… — вспоминаю я.
— Видимо, я не ведал, что творю.
…После той злополучной поездки в фитнес-клуб мы с Ахмедом не перекинулись ни единым словом. На следующий раз Мириам, как обычно, заезжает за мной, и я, не спрашивая ни у кого разрешения, беру свои вещи и ухожу. За всю дорогу мы с Мириам обмениваемся лишь рутинными приветствиями — «привет» и «как дела?»; больше ни о чем говорить не хочется. Я потеряла к ней уважение, она, кажется, тоже перестала симпатизировать мне.
Проходят дни. Самира по-прежнему живет с нами, а ее новоиспеченный муж, так и не ставший мужем в полном смысле этого слова, — у себя. Целеустремленная девушка все свое время посвящает учебе — она хочет во что бы то ни стало получить заграничную стипендию. Что ж, с такой покровительницей, как Малика, это вполне возможно.
Со свекровью и Хадиджой я почти не вижусь: они целыми днями возятся с детьми Мириам, с моей Марысей и еще какой-то соседской детворой — по крайней мере, в нашем дворе я частенько вижу как минимум десятерых малышей. Малика тоже, кажется, охладела в своих дружеских порывах ко мне — не знаю, связано ли это каким-то образом с фитнесом или же причина в ее изменчивом характере.
Я продолжаю изучать арабский язык. Уже могу прочитать газету с объявлениями, кое-какие статейки в женских журналах. После длительной борьбы с самой собой преодолела я и страх перед компьютером и, несмотря на слабенькое соединение, начала чатиться в Интернете, желая, разумеется, не романы крутить, а найти здесь каких-нибудь поляков и поискать хоть какую-то работу. Самира совершенно забыла о своем обещании помочь мне, а сама я сейчас всего боюсь. Кроме того, у меня нет машины, а просить Ахмеда о чем-либо я не хочу… Идея переезда на ферму совершенно испарилась, но я об этом и не помышляю, поскольку сейчас ферма стала бы для меня тюрьмой.
Однажды ночью я просыпаюсь от какого-то шороха и вижу, что Ахмеда рядом нет, но место его еще теплое. Где же это он ходит в темноте? Подожду немного — быть может, во мраке ночи нам с ним легче будет растопить лед недоверия и сблизиться снова. Я этого хочу, я на это надеюсь — тот мелкий инцидент, который произошел в фитнес-клубе, не должен разрушить наш брак, мы переживали гораздо худшие моменты. Лежу, а его все нет. В конце концов я начинаю беспокоиться и решаю выяснить, где Ахмед и чем он занят. Быть может, готовит себе какие-то вкусности в маминой кухне или смотрит интересный фильм внизу, в гостиной? Тогда я охотно к нему присоединюсь — мое одиночество угнетает меня.
Иду по дому, не включая света, чтобы никого не разбудить. Спускаюсь по лестнице, водя рукой по стене. Но вот какой-то слабый свет понемногу рассеивает тьму. Горит он за приоткрытой дверью в кладовку. Я же говорила, он чем-то лакомится! «Сейчас я поймаю его на горячем», — думаю я и легонько улыбаюсь. Но, подойдя ближе, я слышу приглушенные голоса, доносящиеся из кладовки. Он там не один…
— Ахмед, нет, прошу тебя, — слышу я умоляющий шепот Самиры. — Это давно в прошлом, я уже выросла, теперь я взрослая женщина, я хочу выйти замуж… Да я, в общем, уже замужем… Я хочу иметь детей…
— Но разве тебе кто-то запрещает? — странным, будто не своим голосом говорит мой муж. — От тебя не убудет. Давай, мы ведь не раз это делали.
Затаив дыхание, я замираю на месте. О чем это он?
— Но я больше не хочу, не могу… — В ее мольбе слышно отчаяние.
— Не ломайся, поворачивайся задом, и быстро! — нахраписто требует Ахмед. — Я кому сказал! — приказывает он сквозь стиснутые зубы.
— Но я заболею, я уже болела из-за этого! — рыдает Самира. — Оставь меня в покое, черт возьми, у тебя же есть жена! Что тебе от меня нужно?!
— Мне нужна твоя задница, сестричка.
— Вся семья вскладчину оплатила тебе твою чертову учебу в Польше — и все лишь для того, чтобы ты наконец уехал и оставил меня в покое!
— Ну да, ну да…
— Ты хочешь затрахать меня до смерти?! — кричит она, но ее голос глухо обрывается.
Не веря собственным ушам, я на цыпочках подхожу к щели между дверью и косяком. Вижу, как мой муж, стоя на полусогнутых ногах, сзади входит в собственную сестру, прижатую под тяжестью его тела к старому деревянному столу. Затем он тянется в сторону, окунает руку в стоящую рядом бочку с оливковым маслом, смазывает свой член и пробует еще раз, издавая при этом нечленораздельные животные звуки. Длинные волосы девушки рассыпаются по спине, она пытается защищаться, но ее руки не достают до его торса, а стройные ноги, не находя опоры, судорожно дергаются в воздухе.
— А-а-а-а… — слышу я ее плач, напоминающий жалобное скуление.
— О-о, хорошо, вот теперь хорошо, вот это я понимаю… — Ахмед близок к разрядке. — Славная девочка, вот так, вот так… — Жирной рукой он гладит ее густые черные волосы.
Еще один резкий толчок — и он всем телом падает на хрупкое тело Самиры. Через мгновение, удовлетворенный, он выходит из нее и, снова наклоняясь над столом, тянется к бочке с оливковым маслом, вылавливает оттуда черный плод и с наслаждением съедает.
Не дожидаясь, пока меня здесь застанут, я, словно бешеная, бросаюсь бегом вверх. Сердце колотится, мысли в беспорядке. Вбегаю в спальню, запрыгиваю в постель, с головой накрываюсь одеялом и застываю от ужаса и отвращения. Не знаю, как мне это пережить. Многого могла я от него ожидать, но такого… Впрочем, почему бы и нет? Боже мой! А знаю ли я его, моего собственного мужа?..
Теперь я не сплю по ночам и почти каждый раз слышу тихие крадущиеся шаги своего супруга, который отсутствует около часа или немногим более. Разумеется, я ни о чем его не спрашиваю и делаю вид, будто сплю. Днем хожу как в воду опущенная и стараюсь не встречаться с ним взглядом — я не в состоянии смотреть ему в глаза.
Значит, это у него началось еще до отъезда в Польшу. Но ведь теперь, как и говорит Самира, у него есть я, его жена, с которой он может искать наслаждений! Видимо, я ему больше не нравлюсь, он меня не хочет; должно быть, я постарела, растолстела, стала для него обыденной, будничной… От этих мыслей мне становится еще грустнее. Зачем я только согласилась остаться здесь? И что теперь делать? Какая же я алчная дура! Соблазнилась фермой, думала, буду госпожой, землевладелицей… А получила что? Дерьмо, завернутое в красивую цветную бумажку. И в это дерьмо я вступила сама, по своему же собственному желанию.
Рано утром после очередной бессонной ночи я иду в сад — подышать свежим воздухом. В углу, в тени, у длинного каменного стола замечаю Самиру. Поколебавшись минутку, я все же направляюсь к ней. Она сидит в мягком пляжном кресле; на коленях у нее толстая книга, но взгляд блуждает в пустоте. Выглядит она скверно: на посеревшем лице — ни следа обычного румянца, глаза опухли. Волосы она гладко зачесала и заколола в скромный пучок. Одета девушка нетипично для себя — не в современном европейском стиле, а традиционно, по-арабски: на ней длинное серое платье. В нем она похожа на монахиню. Весь ее вид говорит о немощи и бессилии.
— Привет, Самирка. — Мне невыносимо жаль ее и стыдно перед ней за моего мужа.
— Блонди… — слабым голосом произносит она.
Я присаживаюсь около нее и беру ее ледяную руку в свою ладонь. Мы пристально смотрим друг другу в глаза: она — как затравленный, смертельно раненный зверек, я — с грустью и состраданием. Мы понимаем друг друга без слов, молчание не тяготит нас — мы поддерживаем друг друга уже тем, что сидим рядом, рука в руке. Две несчастные женщины, обе попавшие в безвыходную ситуацию.
— Салям! — В сад бомбой влетает Малика.
Она окидывает нас изучающим взглядом. Становится перед нами и поджимает губы. Затем осторожно и нежно, словно мать, гладит Самиру по волосам. Приподнимает ее подбородок и с болью всматривается в осунувшееся личико.
— Ладно, — говорит она, опершись обеими руками о стол. — Самире нужно готовиться к защите, а поскольку здесь у нее нет для этого ни возможности, ни условий, я забираю ее к себе.
От удивления я делаю глубокий вдох и согласно киваю.
— Что-то не так, Блонди?
— Все в порядке. Идеальное решение.
— Будем откровенны: временное. — Малика разворачивается и быстро идет к дому. — Бегом, девчонки! Собираем вещи. Время не ждет.
Мы в ту же секунду бросаемся вслед за Маликой, без лишних слов хватаясь за наше последнее спасение. Всего через пять минут все вещи Самиры упакованы в коробки и чемоданы и снесены в багажник изящного служебного автомобиля.
— Теперь ты держись, малышка Блонди, — говорит на прощание Самира.
— Такова жизнь… — Малика с горечью кривит губы. — Но мы справимся, правда, Дот?
Не дожидаясь моего ответа, она садится в машину и трогается, а я остаюсь одна в облаке пыли.
После этого вмешательства старшей сестры Ахмед в тот же день пакует чемоданы и уезжает. Куда он едет и надолго ли — неизвестно. Что ж, он-то не обязан ни перед кем отчитываться и ни у кого спрашивать разрешения.
— Привет, Блонди, — слышу я в трубке серьезный голос Малики. Что же такого случилось, что она обо мне вспомнила?
— Ну, что там у тебя? — не слишком приветливо спрашиваю я.
— Я у Мириам, заглянешь к нам?
— А зачем я вам нужна?
— Ты очень занята, да? — резко спрашивает она. — Не хочешь — не надо, сиди дома. — Она кладет трубку.
Что за тон, черт возьми? Если она вздумала относиться ко мне, как к Матильде, то ей не удастся! Тем не менее я беспокойно шагаю по комнатам взад-вперед, не могу найти себе места. А вдруг действительно что-то стряслось и я им нужна?
Пробегаю трусцой под стенами домов и высокими оградами; еще минута — и я уже на месте. Открываю дверь и стремительно влетаю в дом Мириам.
— Привет, девчонки! — кричу с порога. — Вы где?
— Здесь, здесь, — приглушенно отзывается Малика, выходя мне навстречу. На ее руках я вижу кровь, на элегантной юбке тоже пятна крови.
— Господи Иисусе, что случилось?! — пораженная увиденным, вскрикиваю я.
— Небольшая производственная травма, — отвечает она, потупив глаза. — Ты не могла бы немного посидеть с Мириам? Она в спальне. А я поеду и куплю кое-что необходимое.
Прохожу через большую затемненную гостиную и поднимаюсь по лестнице наверх. Детей дома, разумеется, нет — они то ли в школе, то ли у матери. В доме царит пустота. Пахнет лекарствами и дезинфицирующими средствами. Я вхожу в комнату и вижу Мириам, которая лежит в постели с бледным, искаженным болью лицом. На цыпочках приближаюсь к ней и сажусь рядом. Осторожно беру ее руку, холодную и влажную от пота. Бедняжка!
— Я хочу умереть, — шепчет она.
— Ну что ты такое говоришь, все будет хорошо, — утешаю ее я, хотя понятия не имею, что здесь произошло.
— Малика убьет меня…
— Да-да, теперь Малика плохая, — доносится шипение из-за двери. — Малика спасает твою задницу, а ты полагаешь, что она желает твоей погибели! О Аллах, и в самом деле не стоит ничего делать для этой семейки! — без зазрения совести кричит она на несчастную больную.
— Я бы и сама справилась. Я просила тебя всего лишь подвезти. — Мириам оживляется и пытается приподняться на локте.
— О, конечно, ты бы справилась! Ха-ха! Весь дом был в крови.
Только теперь я замечаю капельницу, висящую на креплении с другой стороны кровати.
— Чистку после выкидыша мне бы сделали в любой клинике.
— Да-а-а?! — вопит Малика, театрально размахивая руками.
Эти сестрички даже перед лицом смерти устраивают базарные скандалы! Они невыносимы.
— Девчонки, успокойтесь, — тихо прошу я.
— Shut up![36] — хором кричат они, повернув головы ко мне.
— Эта глупая шлюха, моя сестра, — продолжает Малика, посвящая меня в детали случившегося, — считает, что могла бы поехать на чистку в любую больницу…
— Это же чистка, а не аборт! Я бы ни в коем случае не стала избавляться от этого ребенка!
— Тем не менее к смерти твоей крошки приложил руку твой любовничек, который пилил тебя без всякой меры.
— Ты…
— Я знаю, что говорю! Хорошо, что прежде, чем сажать тебя в машину, я заглянула в твою промежность! Спермы там было больше, чем останков несчастного ребенка!
— Бред! — пытается защищаться Мириам, но, вконец ослабев, падает на подушки.
— Живя в традиционной исламской стране, ты собралась ехать в районную больницу и расставлять ноги перед первым встречным гинекологом. Даже самый тупой коновал скажет тебе: раз уж ты была беременна, то не должна была сношаться, как сучка, включая и анальный секс! А поскольку ты замужем, он непременно захотел бы пригласить для просветительской беседы твоего любимого мужа и вразумить его, чтобы впредь дерзкий мальчик так не делал.
— Прекрати! — Мириам порывается остановить неприличную тираду Малики.
— Ох! — продолжает безжалостная сестра. — Но где же наш уважаемый муж? Его нет дома? Уже месяц как нет? Тогда кто же вас, милостивая госпожа, целомудренная женушка, намедни так оттрахал?
У меня подгибаются ноги, кажется, я сейчас упаду в обморок. Малика хоть и женщина, но характерец у нее явно мужской. Дай Бог, чтобы она всегда была на моей стороне.
— От мужа я все равно ухожу, — сообщает Мириам, всхлипывая.
— Уходишь? — Малика садится у изножья кровати: похоже, это уже слишком даже для нее. — А скажи, пожалуйста, куда?
— Не знаю куда, но знаю с кем.
— А-а-а, о твоих фантазиях известно всем. Это секрет полишинеля. Ты позоришь не только себя, но и всю нашу семью! — Она снова повышает голос.
— Это все отойдет в прошлое! Теперь все изменится…
— Что? Ты бросишь семью, детей и отправишься вслед за этим поганцем на край света?
— Так будет лучше для всех.
В Мириам словно бесы вселились. Надо бы провести процедуру экзорцизма, и, похоже, Малика именно это и собирается сделать.
— Идиотка! — вопит она, подскакивая на ноги. — А я-то считала, что у меня умная и образованная сестра. Кретинка, ослица, тупица…
— Хватит! — Мириам силится сорваться с постели; кажется, еще мгновение — и начнется драка.
— Как ты могла позволить себе закрутить с ним роман?! Да он же трахает все, что ему под руку попадется! Он не уважает женщин, раз лезет и к замужним, причем к арабкам. Поэтому и его никто не уважает, даже приятели говорят о нем с презрением, а его семья многое бы отдала, чтобы избавиться от него. Родственники сами поставили ему дом, все там обустроили, чтобы он только свалил от них.
— Это неправда! Это какое-то недоразумение…
— Должно быть, я знаю, что говорю! — категорично заявляет Малика. — Представь, что будет, если о вашей интрижке станет известно. И если твой муж его не убьет — что было бы идеальным решением для всех! — то твоего хахаля в лучшем случае его же собственная семейка отправит в глухое село посреди пустыни! И там уж он будет трахать исключительно овец… разве что иногда, если повезет, ему попадется какая-нибудь козочка.
— Ты хочешь на него донести? — в ужасе спрашивает Мириам.
— Нет! Это ты хочешь вытащить всю эту грязь на свет божий! Это ты хочешь беды! Он-то, я уверена, пытается отвертеться, хотя, с другой стороны, очень трудно отказать влюбленной до безумия женщине, — иронизирует она. — А еще труднее отказаться от траха на дармовщинку…
— Ты лжешь! — Мириам, несмотря на слабость, срывается с постели и тянется к волосам Малики. Та замахивается, и звонкая пощечина отбрасывает больную назад.
Мириам падает на подушки, сотрясаясь от внезапных рыданий.
— Раз уж ты утверждаешь, — продолжает Малика, — что он у тебя такой замечательный, любящий и хочет быть с тобой до гробовой доски, так пригласи его сегодня к себе. Пусть придет и увидит тебя больной и страдающей, а не милой и готовой к любовным безумствам. Посмотрим, протянет он тебе руку или тут же поторопится уйти.
— Могу и не приглашать, он и так придет сюда через час или два.
— Но мы с Блонди, увы, не намерены уходить из твоего дома, который тебе удалось превратить в бордель, хотя ты, наверное, предпочла бы, чтоб мы убрались, — заявляет Малика, втягивая и меня вопреки моей воле в семейную заварушку. — Мы посидим в шкафу и послушаем, что именно он тебе скажет, чтобы потом ты не могла это приукрасить. Заодно и присмотрим, чтобы не случилось ничего совсем уж скверного.
— Ты чокнулась?! — Мириам таращит глаза и хватает воздух открытым ртом.
— Нет, чокнутая у нас ты, а я, к сожалению, твоя сестра и вынуждена тебя спасать. — Малика разводит руками, изображая бессилие. — Да, надо тебя спасать, хочу я этого или нет! — Она со злостью бьет себя по бедрам. — Вижу, ты уже немного пришла в себя, значит, мы со спокойной совестью оставляем тебя и идем убирать тот бардак, который ты тут устроила. Иначе твой хахаль, явившись сюда на очередную свиданку, будет бродить по колено в крови и в останках твоей крошки, — напоследок бросает она через плечо.
Я вся вспотела, хоть кондиционер и работает на полную катушку. Чувствую я себя омерзительно, мне страшно, меня мучит совесть, словно это я набедокурила.
— Как же так вышло? Что ее побудило? — спрашиваю.
— Моча в голову ударила, — ворчит Малика. — У нее было все, о чем она мечтала. Куча денег и никаких тебе хлопот и обязанностей.
— По идее, ей бы счастливой быть, радоваться жизни… Может, Мириам хотелось общаться с людьми, пойти на какую-нибудь работу? — предполагаю я, потому что сама прекрасно понимаю такую проблему.
— Ни черта подобного! Думаешь, она хотела работать, вставать в семь или восемь утра и бежать в офис? Да Махмуд сам устраивал ее в свою фирму! Пошла бы туда на полставки — получала бы больше, чем я в своем министерстве при работе на полной ставке с премиями включительно! Это же как-никак нефтяная отрасль.
— Тогда я ничего не понимаю. Мне она говорила совсем другое.
— С тех пор как моя сестра помешалась на этом ёбаре, она напрочь разучилась отличать ложь от правды, а сон от яви.
— Но раз ты так плохо думаешь о том парне, зачем ты их познакомила?
— Сдурела ты, что ли?! Сводней я отродясь не была! Я просто стала брать ее с собой на фитнес — мне ее жаль было из-за того, что она все время дома одна сидит. Кроме того, я хотела, чтобы еще какая-нибудь ливийка кроме меня ходила на эти мои занятия, а то слишком уж я там выделялась, бросалась всем в глаза.
— Но ты ведь туда ходишь по делам? — невинно вопрошаю я.
— Давай-ка убирать, — безапелляционно говорит она.
В шкафу душно, над нами вздымаются белые клубы пыли, и я боюсь, что сейчас расчихаюсь.
— Пунктуальностью он не отличается.
— Да уж. — Мне хочется добавить: «Как и все вы», но в последний момент я прикусываю язык.
— Он сюда приходит как к себе домой. Как же это мерзко! А соседи за всем этим наблюдают и уже наверняка чешут языками.
— Но ведь он, кажется, ходит сюда украдкой.
— Ничего, соседки подглядывают тоже украдкой. Да-да, из своих окон, с балконов и террас. Они только и ждут, чтобы хоть что-нибудь эдакое приключилось. Они ведь этим и живут, больше им делать нечего.