Арабская жена

— Ну вот, так-то лучше. И я решила не искать больше этих дурацких знаков, которыми вы так меня напугали, иначе я сойду с ума, а в здешней психушке поселиться мне не очень хочется. — Мы обе заливаемся смехом, но в глазах подруги я замечаю тень грусти. Пессимистка!

Жизнь идет спокойно, без больших потрясений, и мне уже кажется, что я всегда жила в Ливии. Я снова счастлива и даже удивляюсь, как быстро мне удается прийти в себя после невзгод. Даже Бася однажды сказала, что с меня все как с гуся вода и теперь она не собирается слишком уж беспокоиться обо мне. Надеюсь, больше у нее и поводов к беспокойству не будет.

— Ну как тебе работается в школе? — с интересом спрашивает Малика.

— Ты себе не представляешь, как здорово, — отвечаю я, улыбаясь. — Работа не напрягает: сижу с несколькими малышами, мы рисуем, играем в игры, иногда я устраиваю для них небольшую гимнастику, за что мне, кстати, официально объявили благодарность.

— А на фитнесе я тебя сейчас крайне редко вижу, — ехидно замечает она.

— Пока не хватает времени, но это ненадолго. Мне нужно стать чуть более организованной. Зато утром или вечером я делаю упражнения дома.

— Молодчина! — от души радуется за меня Самира. — Не забывай и о родственниках, то есть о нас. Мы должны видеться чаще. Наверняка приятельницы-польки понимают тебя лучше и напоминают тебе о родине, но все же мы…

— Вы для меня важнее всех, — немного неискренне уверяю я. — Если б вы не помогли мне поначалу, я бы здесь пропала.

— И помни об этом. Семья — основа всего, хотя порой родственнички и оставляют желать лучшего. Но ничего не поделаешь, родню не выбирают, нужно принимать ее такой, как есть, — высказывается в поучительном тоне Малика. — Только на семью и можно в этом мире рассчитывать, не так ли, Самира?

— Конечно, ты права, — отвечает та, потупив глаза и побледнев.

— А сколько ты зарабатываешь? — Похоже, Малика пришла провести расследование, а не просто по-дружески пообщаться.

— Пятьсот, — отчитываюсь я, словно перед налоговым инспектором.

— Учитывая, что у тебя за плечами только средняя школа, это совсем неплохо.

— Как по мне, то просто отлично. В Польше я на той же самой работе никогда не получала бы пятьсот зеленых.

— Что?! Зеленых?! А я-то думала, динаров… Я вот в министерстве работаю, диссертацию защитила, но мне столько не платят. Вот это да! Эдак наше бедное государство скоро вылетит в трубу! — возмущается Малика.

— Мне не из вашего кармана платят, — спокойно поясняю я, стараясь утихомирить бурю. — Школа польская, зарплаты для учителей выделяет Польша.

— А, ну тогда хоть две штуки получай, не жалко, — успокаивается она.

— Самирка, а ты почему молчишь? Как твоя защита? — меняю я тему на ту, что, как мне кажется, менее опасна.

— Скверно, — с грустью отвечает она. — Знаешь, я немного болела и до сих пор не могу полностью прийти в себя…

— Не преувеличивай. — Малика никому не позволяет расклеиваться. — Ты слишком жалеешь себя, вот и все. Люди худшее переживают, и ничего. Ты всю жизнь была любимицей папочки с мамочкой, тебя берегли как зеницу ока, вот ты и не научилась твердо стоять на ногах.

— Ну что ж, максимум через месяц лечение должно уже закончиться. Но заграничная стипендия полетела к черту, — говорит Самира, не обращая внимания на неприятную реплику сестры, — видимо, ей не раз уже приходилось слышать от нее такие слова.

— Может, на следующий раз получится, — силюсь утешить ее я.

— Вот видишь! — подхватывает Малика. — Так и надо думать, а не впадать в отчаяние. Наверняка она уедет сразу же после Нового года.

— Превосходно! В Канаду?

— Пока еще неизвестно, — отвечает Самира. — Если я и дальше буду болеть, то перестану добиваться отъезда.

— Блонди, послушай лучше, где и как она хочет устроить свадьбу, — теперь уже раздраженная Малика меняет тему.

— Ох, да успокойся же ты, в конце концов. — Самире это все уже начинает надоедать. — Мы собирались приятно пообщаться, посплетничать, поразвлечься, а ты только отчитываешь нас и даешь нам оценки.

— Ладно, заканчиваю, но должна же я сообщить нашей названой сестре о твоей гениальной идее. Скажу в двух словах: свадьба будет праздноваться дома, приглашена только горсточка тщательно отобранных родственников и несколько друзей из университета.

— Так тоже можно, — делюсь я своим мнением. — Не понимаю, зачем тратить кучу денег ради того, чтобы похвастаться перед людьми. Наверняка у Самиры все пройдет славно, в милой камерной обстановке.

Самира ничего не отвечает, только выразительно кивает в сторону Малики, а та поджимает губы и принимается нервно смотреть на часы. Наконец она срывается с места и маршевым шагом удаляется, гордо выпятив грудь. Конечно, конечно, с Маликой не следует спорить.

— Как ты ее выдерживаешь? — допытываюсь я у Самиры.

— А как ты — моего брата? — парирует она, и на этом заканчивается наша приятная семейная встреча.

Не бывает школы без дискотек. Я отлично помню, как устраивались школьные вечеринки в моем лицее. Дискотеку организовывала кучка энтузиастов, учителям все было по барабану, а директор, давая согласие, злился и не скрывал своего недовольства. Здесь же все совершенно иначе. Не знаю, кто больше радуется предстоящему празднику — школьная молодежь или учительский коллектив. Все обсуждается, решается и готовится совместными усилиями. Организационный комитет возглавляет, конечно же, Бася, а я — ее помощница. Учителя и родители готовят еду, причем не что попало, а приличные блюда, как для домашнего приема гостей.

— Послушай, но неужели же мы будем путаться у молодежи под ногами? — удивленно спрашиваю я у Баси.

— Да ты сама еще ребенок, похлеще наших подростков, — смеется она. — Наша школа — не только образовательное учреждение, но и что-то вроде польского дома, объединяющего всех здешних поляков. Поэтому и мы, взрослые, участвуем в дискотеках. Придут люди из посольства, директора фирм, врачи… Считай, что это очередная встреча нашей диаспоры. Молодежь будет на втором этаже, люди постарше — на первом, никто никому не будет мешать. Окей?

Домой я лечу как на крыльях, желая рассказать Ахмеду о предстоящей вечеринке. Разумеется, о том, как закончилась предыдущая, я уже успела забыть и ни о чем не тревожусь. Тогда было скверно, но теперь будет иначе. Ведь все изменилось.

— Слушай, мы в школе в этот четверг устраиваем дискотеку! — С этими словами я вбегаю в нашу с мужем спальню.

— Для молодежи? А ты — как училка — будешь дежурить?

— Нет, для всех! — радостно выкрикиваю я. — Очередная встреча диаспоры. Молодежь и взрослые вместе, тут так принято, и всем нравится.

— И что дальше? — Он морщит лоб.

— Мы пойдем вместе, правда? Ты ведь не занят? — уточняю я уже менее уверенно.

— Насколько я помню, все наши с тобой совместные выходы заканчивались полным фиаско, а за одну такую вечеринку я чуть было не поплатился жизнью. — Он выразительно указывает на шрам на своей шее, почти уже неразличимый.

— Не преувеличивай, здесь ведь все по-другому. — Полное отсутствие энтузиазма у Ахмеда раздражает меня. — Насколько хорошо мы проведем время, зависит преимущественно от тебя, — язвительно произношу напоследок.

— Ты-то наверняка будешь счастливая-пресчастливая — как же, все эти льстивые потные самцы будут пускать слюни, увидев тебя…

— Что?! — повышаю голос я. — Опять ты начинаешь?! А я-то думала, эта дурь у тебя уже прошла.

— Ну да, конечно! Я должен радоваться, что моя жена показывает сиськи всякому, кто только носит штаны?

— Что ты мелешь?! — не выдерживаю я. — Может, ты предпочел бы, чтобы я ходила в черной абайе[45] и платке? А тем временем ни одна из твоих сестер так не одевается, — привожу я последний аргумент.

— А разве они лезут в объятия к чужим мужикам? Позволяют облизывать себе руки?

— Ты несешь какой-то невероятный бред! Имей в виду, оскорбляя меня, ты оскорбляешь и себя самого. Ты ведь сам выбрал себе такую жену.

— Всякий может ошибиться, — спокойно заявляет Ахмед.

Я теряю дар речи.

— Значит, для тебя наш брак — недоразумение? Значит, все последнее время ты притворялся, играл какую-то роль?!

— Я же не хочу, чтобы обо мне думали, будто я муж-садист. Я даю тебе свободу действий — и поглядим, к чему это приведет.

— Так, значит, ты меня проверяешь? Испытываешь?!

— Я уже сказал: даю тебе шанс…

— Но разве я тебя когда-либо разочаровывала? Что я тебе сделала плохого, почему ты так ко мне относишься?

— Я не хочу снова и снова повторять одно и то же, это становится скучным. — Он корчит презрительную гримасу. — Я уже высказал тебе свое мнение о твоем поведении. Ты можешь принять это к сведению или не принять. Мне все равно.

После этих слов Ахмед набрасывает на плечи куртку и направляется к выходу.

— Куда это ты? Мы еще не закончили разговор! — И я становлюсь у него на пути.

— Лично я уже закончил. А тебе желаю счастливо оставаться и приятно поразвлечься.

…Дискотека для меня проходит отвратительно. Я — единственная, кто напился в дым. Вешаюсь на всех мужчин, падаю на танцполе, вливаю в себя гектолитры алкоголя и надоедаю всем своей пьяной болтовней. Положить конец этому безобразию удается только Баське: она запихивает меня в машину Хассана, который везет меня к ним домой. По дороге я дважды блюю в окно, заливаюсь слезами и сморкаюсь в рукав выходного пиджака моего друга. И, прежде чем мы успеваем доехать до места, засыпаю.

Ахмед снова стал редко бывать дома. Даже когда он приходит, спать отправляется в свой кабинет на первом этаже. Со мной он опять не разговаривает. Оттепель в наших отношениях длилась совсем недолго. И вновь я начинаю беспокоиться о будущем нашего брака и задумываться о смысле моего пребывания здесь, в Ливии. У меня по-прежнему нет на руках моего загранпаспорта, и, даже записываясь на курсы вождения, я его так и не увидела — все формальности улаживал мой хитрец муж. В конце концов я получила маленькую ламинированную картонную карточку, заполненную по-арабски, и теперь имею право водить машину. Однако стоит ли ее покупать, я пока не решила — не знаю, как долго еще здесь выдержу. Зарплату свою собираю «в чулок» и прячу в самый дальний ящик шкафа — это моя аварийная страховка, хотя очень хотелось бы, чтобы она никогда мне не понадобилась. Я не перестаю надеяться, что мы с мужем все-таки придем к пониманию, и порой ищу помощи у его близких — это ведь они должны лучше всех знать Ахмеда.

— Пока ты не уйдешь с работы и не согласишься сидеть дома, в четырех стенах, он не уймется, — объясняет мне Самира и ехидно добавляет: — А если б ты еще и родила ему парочку новых карапузов, то он вообще был бы на седьмом небе и тогда уж точно оставил бы тебя в покое.

— Самира, быть этого не может. Он все время утверждал, что ему чужд традиционный уклад и что он противник такого отношения к женщинам. Мол, он и женился на мне именно потому, что хотел иметь современную семью, в которой все любят друг друга.

— Он лгал и притворялся. Это он умеет, уж поверь. Это мастерство у него доведено до совершенства. Может, он и хотел иметь белолицую блондинку в женах, но после переезда сюда эта блондинка должна, по его мнению, приспособиться к извечному здешнему порядку вещей. Мне жаль тебе это говорить, Дот, но такова правда. Ты в дерьме.

— Нет, не могу поверить, — возражаю я. — Он ведь…

— Я тоже надеялась, что он изменился, — грустно произносит она. — Так казалось поначалу сразу после вашего приезда. Но все напрасно. Это по-прежнему тот же самый Ахмед, арабский самец.

— И что теперь? — беспомощно спрашиваю я.

— Я тебе всегда охотно помогу, но никогда не обращайся со своими сомнениями к Малике. Она в точности такая же, как и наш братец. Она только притворяется эмансипе, примеряя на себя современные взгляды. В глубине души она неисправимо консервативна. Малика полагает, что она — и только она! — может быть исключением среди женщин, исключением, подтверждающим правило. Всем остальным надлежит сидеть взаперти, отказавшись от свободы и продолжив жить в унижении перед богами и царями — мужчинами.

— Ты говоришь ужасные вещи… — шепчу я.

— Дот, будь осторожна. Ты должна всерьез задуматься и осознать, что для тебя важнее: ваш брак и любовь Ахмеда — а он тебя наверняка любит, я это вижу, — или независимость и самостоятельность.

— Откуда у тебя, молодой девушки, столько житейской мудрости?

— Мне всегда приходилось балансировать на краю, замышлять интриги, лгать и изворачиваться. Родиться женщиной в арабской стране — уже невезение. И чувствуется это с раннего детства… — Самира со вздохом заканчивает свою мысль и выразительно смотрит мне в глаза.

— Самира заявила, что, если я не уйду с работы, мой брак пойдет прахом, — говорю я Баське, с которой провожу очередное телефонное совещание. — Что мне делать? Посоветуй!

— Сестра твоего мужа, должно быть, знает его лучше, — спокойно отвечает подруга. — Мне-то казалось, характер всякого можно изменить или хотя бы смягчить, но твой Ахмед — это тяжелый случай. Похоже, ничего не выйдет, тебе придется или подчиниться, или бросить его.

— Но я по-прежнему люблю его… хотя сейчас мне очень больно, — признаюсь я.

— Мне жаль тебя, Дорота. Помни, даже если ты запрешься в четырех стенах и будешь ему рожать по ребенку в год, все равно нет никакой гарантии, что когда-нибудь он не выгонит тебя пинком под зад. Мне больно говорить это, но по его поведению видно, что он тебя не ценит, не доверяет тебе, не уважает и…

— Только не говори, что он меня не любит, — внезапно перебиваю ее я. — Когда все хорошо, он замечательный, нежный и преданный муж. — И добавляю: — Да и отец отличный.

— Когда все хорошо! — подчеркивает Баська. — Но супружеская жизнь не сказка и не идиллия. Бывают в ней и тяжелые моменты, которые нужно переживать вместе. И если в такие моменты он, вместо того чтобы поддерживать тебя, будет, наоборот, перекладывать на тебя всю вину, долго ты не протянешь. Впрочем, попробовать ты можешь, это ведь твоя жизнь, никто тебе не станет подсказывать, как поступать. Ты сама должна сделать выбор, а будущее покажет, правильным ли он был.

Погруженная в свои мысли, я спускаюсь вниз, в кабинет. Оттуда доносится смех Ахмеда и Марыси. Приоткрыв дверь, я наблюдаю за ними: они сидят за компьютером и играют в какую-то детскую игру. Марыся, устроившись у папы на коленях, барабанит пальчиками по клавиатуре. Вместе им чудесно, они так увлечены игрой, что не замечают ничего вокруг. Я на цыпочках подхожу к ним сзади и обнимаю обоих. Ахмед отстраняется, Марыся подскакивает от неожиданности.

— Мама, ты меня напугала! — весело кричит она, грозя мне пальцем.

— Кто хочет оладий? — задаю я риторический вопрос — знаю ведь, что оба обожают оладьи.

— Мы! — хором отвечают они. — Но сначала пройдем этот уровень.

— Тогда я принимаюсь за работу. Буду ждать вас наверху. — Я пристально гляжу Ахмеду в глаза и вижу в них печаль и упрек.

Не люблю я этого выражения лица. В такие моменты я сразу чувствую себя во всем виноватой и начинаю лихорадочно соображать, как все исправить. Но я уверена: он не нарочно меня мучает, такой уж у него характер. Когда он увидит добрую волю с моей стороны, то, возможно, постепенно смягчится. Действительно, это моя жизнь и только мне определять, какой она будет. Я хочу быть с этим мужчиной, я не представляю, как это можно — похитить у него дочь и убежать вместе с ней через зеленую границу, будто я преступница! Он-то никогда не поступил бы со мной так. Он ведь добрый человек. Только вот с непростым характером.

Мы сидим на нашем балконе и уплетаем горы оладий с яблоками, запивая колой. Громко причмокиваем, облизываем сладкие пальцы и ради забавы отбираем друг у друга последние оладушки. Потом беседуем о том о сем: Марыся докладывает, как проводит время в школьной подготовительной группе, я сравниваю это с моими собственными детскими воспоминаниями еще из Польши, а Ахмед рассказывает, как он был мальчишкой и как они с сестрами шалили. Наконец-то мы действительно вместе — счастливые, улыбающиеся, радостные! Вот чего я хочу, вот что для меня самое важное, и теперь уже я точно знаю, что мне делать.

Ночью Ахмед становится самым нежным и чувственным любовником в мире. Мы занимаемся любовью целые часы кряду, до самого утра, не произнося ни слова, лишь глядя друг другу в глаза. И каждый из нас силится прочесть в глазах другого будущее — наше будущее, перед которым мы оба немного трепещем. И я вновь начинаю верить, что все будет хорошо, и принимаю нелегкое для себя решение.

— Послушай, дело, конечно, твое, но я считаю… — разгневанная Баська делает паузу и, должно быть, кусает губы на другом конце провода, — считаю, что ты должна поступить так, как велит тебе сердце.

Я чувствую, что говорит она неискренне, и отлично знаю, что моего решения она не поддерживает. Это противоречит ее натуре, сама-то она отродясь не сдалась бы, никогда бы не подчинилась воле мужа, скорее уж оторвала бы ему голову. Но ей повезло, ей попался уступчивый и покорный Хассан, ну а мой муж — совершенно другой экземпляр, и ничего тут не попишешь. Если я хочу жить спокойно и более-менее счастливо, то мне придется отказаться от работы и от частых встреч с местными поляками. Я вынуждена с этим смириться, хоть мне и очень жаль.

— Дорота, вы хорошо все обдумали? — Директор школы и поверить не может, что кто-то добровольно отказывается от такой превосходной работы.

— Да, — утвердительно отвечаю я. — Я поступаю так ради блага моей семьи.

— Понимаю вас, хотя и не поддерживаю, — раздраженно говорит он, приподнимая брови чуть ли не до середины лба, — он всегда так делает, когда сердится. — Ну что ж, каждый человек — кузнец своего счастья. — Желая закончить разговор, он поворачивается ко мне спиной.

— Простите меня, пожалуйста, я осознаю, что разочаровала вас в ваших ожиданиях, но… иначе я не могу, — посыпая голову пеплом, говорю я, прежде чем уйти окончательно.

— Директору нетрудно будет подыскать кого-нибудь на твое место, — отпускает безжалостное замечание Бася. — Ты сама себе все испортила. Теперь уже никто, ни одна польская фирма не возьмет тебя на работу. Ты несерьезный человек, все уже поняли, что на тебя полагаться нельзя. Сегодня у тебя одно, а завтра другое.

— Ничего не поделаешь. Наверное, я и устраиваться больше никуда не буду.

— Как только у твоего мужа ухудшается настроение и он начинает крутить носом, ты принимаешься послушно плясать под его дудку, — невозмутимо продолжает она. — Прости, Дорота, но кто-то должен был тебе это сказать. Я твоя подруга и, наверное, имею право говорить эти слова.

— Мне известно твое мнение, но выхода у меня нет.

— Так, может, он тебе и со мной встречаться запретит? И вообще с кем бы то ни было? На это ты тоже согласишься?

— Ахмед вообще не знает о моем решении. Он не давил на меня, не приказывал, ни разу даже не заикнулся о том, чтобы я ушла с работы.

Бася таращит глаза и неодобрительно морщится, затем качает головой и отправляется заниматься своими делами. Мне предстоит еще доработать до конца месяца. Десять чудесных дней. Как и чем я буду заполнять свое время потом — знать не знаю. Не знаю я и того, как объясню Марысе, что она больше не будет ходить в подготовительную группу польской школы (а ведь она так этим гордилась!). Ей теперь не с кем будет общаться, потому что с начала учебного года и дети Мириам, и соседская детвора пошли в школу. Дом моей свекрови теперь тих и пуст. Может быть, Ахмед все же разрешит ей ходить в польскую подготовительную? Или запишет ее в какой-нибудь детсад… Что ж, оставлю это на его усмотрение, самой мне уже надоело то принимать решения, то отказываться от них. Я даю нашему браку последний шанс. Если моя жертва не возымеет действия и отношения между мной и мужем так и останутся скверными, мне придется сдаться. Сдаться и признать, что, вероятно, мы с Ахмедом все-таки не пара.

Вечером я объявляю Ахмеду о своем шаге. Он внимательно смотрит на меня, его большие глаза блестят, и недоверие в его взгляде сменяется обожанием. Внезапно он срывается с места и подходит к шкафу.

— У меня для тебя кое-что есть, — говорит он и несет маленькую атласную коробочку. — Целая вечность прошла с тех пор, как я купил это. Я тогда не жил дома и очень по тебе скучал.

— Тогда почему…

— Не было подходящего момента… настроения не было, как-то все не клеилось, — поясняет он. — Мы так отдалились друг от друга, что я боялся, а вдруг это уже конец…

Опускаясь передо мной на колени, он открывает футляр. Не могу поверить собственным глазам! Такой красоты я отродясь не видывала! Ахмед берет колечко с крупным бриллиантом и надевает мне на безымянный палец.

— Я очень люблю тебя, Доротка, — шепотом признается он. — Надеюсь, ты никогда не сомневалась в этом. Порой я поступаю глупо, не подумав, но помни, огонь вот здесь, — он прикладывает руку к сердцу, — никогда не угасал и не угаснет. Никогда в жизни.

Жизнь в деревне

Переезд

— И все-таки ты уволилась, — с этими словами Самира входит в нашу спальню. — Ты дурочка, и ничего с этим не поделать. Может, за это я тебя и люблю, сестрица, — смеется она, обнимает меня и ласково целует в знак приветствия.

— Я тоже тебя люблю. Все будет хорошо. Теперь-то уж непременно все наладится, — убеждаю я скорее себя, чем ее.

— Разумеется! Если он и на этот раз все испортит, ну, тогда он полный идиот. Но помни, мужчины редко ценят жертвы, принесенные ради них. Они этого вообще не замечают, потому что считают, что так и должно быть — они, мол, цари и боги и все должны им повиноваться.

— Да ладно, не будь такой пессимисткой. Достань-ка пирожные из коробки, а я сварю кофе.

Первый нерабочий день я провожу весьма приятно. Правда, Марыся капризничает и порой хнычет, но я сегодня стараюсь обеспечить ей максимум разнообразных удовольствий. Так или иначе, мне нужно за собой следить и не предаваться полностью праздному образу жизни — я ведь помню, как я растолстела в первые месяцы, проведенные здесь. Мне необходимы гимнастика и хоть какое-то движение, вот только как этого добиться, не нарвавшись на очередные неприятности?

— Привет на старом насесте, курица. — На смену Самире, которая ушла всего десять минут назад, приходит элегантная Малика. — Дот — домохозяйка, зоуза арабийя[46], — дразнит меня она.

— Иногда это лучший выбор, — парирую я.

— Для тебя? Вряд ли. Куда же подевалась твоя эмансипированность?

— Туда же, куда исчезли и мужчины современных взглядов, — огрызаюсь, бросая на нее холодный взгляд.

— Может, ты хоть на фитнес снова начнешь ходить? — меняет тему Малика. — В противном случае через два месяца ты и в дверь не пройдешь. Особенно с такой… диетой. — Она неодобрительно указывает на блюдо с оставшимися пирожными.

— Я перестала ходить в фитнес-клуб, потому что не могу смотреть на негодяя, который разрушил жизнь такой славной, милой и доброй женщины, как Мириам, — поясняю я. — И меня удивляет, что ты еще туда ходишь и поддерживаешь с ним дружеские отношения.

— Дружеские? Да они даже приятельскими никогда не были. Хоть он и мерзавец, но тренер, должна я признать, отличный. А кроме того, клуб посещают мои знакомые, я там завязываю контакты… — И вдруг осекается, осознав, что и так уже сказала слишком много.

— А как дела у Мириам? Мы с ней вообще не видимся. — На этот раз тему меняю я.

— Я для нее делала все, что могла, но она еще сильнее замкнулась в себе и практически не выходит из собственной спальни. На звонки не отвечает, разговаривать ни с кем не хочет. — На лице у Малики вырисовывается грустное выражение, и она нехотя тянется за пирожным.

— Ты меня огорчила. А что Махмуд?

— Даже не вспоминай! — с полным ртом отвечает она. — Он переехал к своему брату, но детей оставил — так ему удобнее: в конце концов, ими всегда занималась и продолжает заниматься наша мать. Ни с кем из нашей семьи он разговаривать не желает, даже с Ахмедом. Всего один раз соизволил взять трубку, и то лишь для того, чтобы заявить мне, что во всем виноваты мы, потому что, дескать, до такого допустили. Мириам была под нашей опекой, и он полагал, что его жена в безопасности. Затем он принялся обвинять всех по очереди, понося нас грязными словами, а в довершение швырнул трубку.

— Скверно, — вынуждена согласиться я. — И раз уж времени у меня отныне хватает, может, я попытаюсь как-то до нее достучаться? Я буду приходить к ней так часто, как только смогу, и, возможно, со временем Мириам мне откроется… как ты думаешь?

— Ей уже вряд ли поможешь. Она увязла в каком-то безумии, впала в беспросветное отчаяние. Нужно, чтобы она сама захотела выбраться из этого ада и вернуться к живым людям. Впрочем, твои визиты не причинят ей вреда, так что давай, приходи к ней, почему бы и нет… — выражает свое согласие Малика.

Хорошо, что я отыскала себе хоть какое-то занятие. Предстоящая встреча с Мириам даже радует меня. Мириам с самого начала очень нравилась мне, но последующие неприятные события напрочь отдалили нас друг от друга. Пора это исправлять.

В тот самый день, первый мой нерабочий день, меня навестила и мать Ахмеда, и даже Хадиджа принесла кусок вкуснейшего пирога, который мы вместе и умяли. Слухи расходятся быстро, особенно среди родственников. Я снова чувствую симпатию и одобрение родни со стороны мужа — тех самых людей, которые в последние два месяца обходили меня десятой дорогой. И это еще раз убеждает меня в том, что поступила я правильно.

— Тебе неинтересно, как дела на нашей ферме? — спрашивает Ахмед однажды вечером, с аппетитом уплетая поздний ужин.

— А что, есть какие-то новости? Ты ни о чем не упоминал, и я думала, что там ничего не происходит.

— Ты хочешь и дальше жить здесь? После выходок Мириам с ума сойти можно.

— Да, но ведь скоро Рамадан, наступила осень, оглянуться не успеешь, как ливни пойдут, — возражаю я, понимая, что на безлюдной ферме будет еще хуже.

— С утра я мог бы отвозить тебя в какой-нибудь фитнес-клуб, Марысю — к маме или в садик, затем ты вполне сможешь отправиться в гости к Малике и Самире или пройтись по магазинам со своими польскими подругами. Кроме того, ты всегда сможешь заглянуть и сюда, к маме.

— Ты предлагаешь, чтобы я ждала тебя до самого вечера, ошиваясь по магазинам? Весь день я должна волочиться по городу, даже в дождь, как бездомная собака? Тебе не кажется, что это глупость? Лучше уж было сидеть в школе, получая за это неплохие деньги…

— Это было твое решение, со мной ты его не обсуждала, — холодно произносит он, и я уже чувствую, как намечается очередная тема для скандалов. — Я не хочу, чтобы ты жаловалась на то, что твой муж прячет тебя в пустыне. Ты в любой момент можешь отправиться в город, «к людям», как ты любишь говаривать. Без проблем.

— Да-да, лучше всего на овощной рынок, к торговцам капустой! — гневно перебиваю его я.

— Ну, как хочешь! Все-то тебя не устраивает — и так плохо, и эдак нехорошо… — обижается Ахмед и отворачивается, не желая смотреть мне в глаза.

Наступает пауза. Мы оба стискиваем зубы. Снова между нами вырастает невидимая преграда. Но все-таки Ахмед продолжает, а это означает, что говорит он о чем-то крайне важном для него.

— Несколько раз в неделю я мог бы освобождаться в обеденное время — лекции в университете у меня заканчиваются в час дня. Во всем я стараюсь подгадать так, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была счастлива… Ну, что скажешь? Неужели опять что-то не так?

— Почему же ты возвращаешься домой лишь с наступлением ночи? — удивляюсь я.

— А ты думаешь, капитальный ремонт делается сам собой?! Я-то хотел преподнести тебе сюрприз, — огорченно говорит он, и в его голосе звучит разочарование. — Изо всех сил старался успеть до Рамадана. И в те недели, когда я сбежал из этого сумасшедшего дома, я тоже там торчал. Засучил рукава и пахал вместе с рабочими.

— Правда? — Мне становится досадно, что я подозревала мужа бог весть в чем. — И что же ты там соорудил? — интересуюсь наконец, усаживаясь ему на колени.

— Тебе хоть немного любопытно? — Он с грустью смотрит на меня, и я ощущаю ком в горле. Мы сидим, прижавшись лбами друг к другу, и молчим какое-то время. — Ну, тогда давай, набрасывай какую-нибудь куртку и поехали. — Внезапно Ахмед вскакивает на ноги и сжимает губы, корча забавную гримаску.

После более чем часовой езды мы наконец приближаемся к слабо освещенному дому. Над террасой грустно покачивается лампочка в патроне. Боже мой, и здесь мне предстоит жить? На таком безлюдье?

— Посиди в машине, я зажгу еще лампы и открою дом. — Счастливый Ахмед выпрыгивает из машины, угодив ногами прямо в глубокую, до щиколоток, лужу. Слышится плеск воды и его ругательства.

Вижу, как он возится с тяжелыми навесными воротами и не может с ними справиться. А я-то как же буду их открывать?.. Ахмед исчезает из поля моего зрения и через минуту снова появляется, уже в сопровождении худощавого старого негра в пепельно-серой шерстяной галабее. Вместе они хватаются за рукояти и всем весом своих тел тащат их вниз.

— Пойдем, милая. — Ахмед открывает дверь машины и, когда я выхожу, подхватывает меня на руки.

— Осторожно, а то упадем! — кричу я, не очень-то радуясь этим его внезапным нежностям.

— Закрой глаза, а обо мне не беспокойся. Я здесь каждый камень знаю, — говорит он, а сам едва не ломает ноги, оступаясь на скользкой плитке террасы.

Я послушно закрываю глаза, но чудес не жду. И в самом деле, внешняя отделка дома вроде бы изменилась немного, стала светлее, но я изначально настроена отрицательно и заранее знаю, что здесь мне ничего понравиться не может.

— Вот мы и дома. — Он опускает меня, и я ощущаю под ногами что-то мягкое. Не без страха я открываю глаза.

Шок! Не осталось и следа от всех тех пауков, скорпионов и змей, которые жили здесь еще летом. Я стою на роскошном бордово-синем шерстяном ковре посреди просторной гостиной. Мои любимые цвета, мой любимый стиль! Осматриваюсь вокруг и не верю своим глазам. Под одной стеной — мягкая кожаная мебель для отдыха, напротив — большой телевизор, который держится на каких-то невидимых подпорках. Под ним на тумбочке из красного дерева — аудио-и видеотехника. Где-то в двух метрах от нее — камин, вручную выложенный разноцветной плиткой, которая расписана цветочными и анималистическими арабскими узорами. Чудо! Где же он достал всю эту красоту? В каждом углу комнаты красуется какая-нибудь незаурядная вещь — то ли зеленая пальма в полтора метра высотой, то ли угловой комод, то ли кожаный пуф, разукрашенный арабесками. А у окна — кое-что, о чем я всегда мечтала: кресло-качалка с мягонькой подушечкой на сиденье и теплой шалью на спинке… Я теряю дар речи.

— Ну как? — неуверенно спрашивает Ахмед. — Это гостиная, пойдем теперь в кухню, а потом в другие комнаты.

— Ахмед… — Признаться, мне трудно подобрать слова, чтобы выразить свое изумление и восхищение всей этой красотой и теми усилиями, которые ему пришлось ради нее приложить.

Кажется, этого он и хотел добиться. Сюрприз так сюрприз! На его лице я читаю неуверенность и в то же время удовольствие. Он отворяет раздвижные двери, ведущие из гостиной в кухню.

— Вуаля, мадам! — Ахмед зажигает свет, делает шаг вперед и кланяется, словно фокусник, приглашающий осмотреть его чудеса. Вытянув руку, в которой не хватает лишь шляпы с павлиньим пером, он выделывает комичные вензеля.

— О-о! — Это все, что я в состоянии из себя выдавить.

Кухня будто из сказки. В ней есть все, о чем только можно мечтать, включая посудомоечную машину и двухдверный холодильник, который я как-то увидела в рекламе и вслух восхитилась. Надо же, а муж запомнил!

— Но ведь нас всего трое, что же мы будем хранить в таком большом холодильнике?

— Воздух… да хоть и слона, — шутит он. — Разве вам, сударыня, не нравится?

— Да ты что! Очень нравится! Все просто великолепно!

Я хожу туда-сюда, дотрагиваюсь до шкафчиков и техники, вожу рукой по холодной каменной поверхности стола. Все новенькое, аж блестит, все самого лучшего качества. Должно быть, это стоило кучу денег!

Прижимаюсь лицом к стеклу двери, ведущей на дворик-патио — тот самый, где как-то летом мы с Ахмедом провели чудесный вечер. Силюсь разглядеть в темноте каменный стол и скамьи. Льет как из ведра. Внезапно раздается щелчок — и патио заливает яркий свет. Круглые белые садовые лампы, которые не работали, теперь снова горят и освещают каждую деталь, даже самую мельчайшую.

— Это наше любимое место, помнишь? — тихо спрашивает Ахмед, нежно обнимая меня за талию.

— Много воды утекло с тех пор, — отвечаю я с грустью.

Нелегко забыть несправедливость и обиду. Я хочу остаться с ним, я все поставила на карту, но тяжело стереть из памяти то, как он себя вел в последние месяцы, все то плохое, что произошло между нами. На это нужно время.

— Ну что ж, осмотри другие комнаты, и будем возвращаться. Слева комната Марыси, справа — наша, — холодно произносит он.

— А ванная?

— Можешь увидеть и ее. Вход свободен, платить не придется. — Он становится резким. — Возможно, ты найдешь ее в несколько лучшем состоянии, чем в прошлый раз, а впрочем, не знаю.

Я выхожу из кухни и сворачиваю в ванную комнату. Ее не узнать — она словно из итальянского буклета. Глазурованная плитка имитирует мозаику; разумеется, Ахмед выбрал любимые мои цвета — лазурный, темно-синий и сизо-голубоватый. Над большой треугольной ванной — длинная подвесная полка, предусмотрительно заполненная марочной косметикой. Среди тюбиков и флакончиков в художественном беспорядке разбросаны раковины моллюсков и панцири других обитателей моря, тут же и небольшие светильники. На подоконнике стоит высокая узкая ваза из прозрачного стекла, а в ней — срезанные побеги зеленого папирусного тростника. Похоже, к этому всему приложил руку какой-то дизайнер интерьеров.

Комната Марыси словно коробочка в цветной обертке, перевязанная ленточкой. Над маленьким диванчиком висит балдахин из нежного розового тюля, разукрашенный многочисленными фигурками из диснеевских сказок. Все здесь миниатюрное и такое яркое, что от этого цветового разнообразия рябит в глазах. На столике стоит домик для Барби, о котором давно мечтала наша доченька.

— Послушай, ты превзошел самого себя, — обращаюсь я к Ахмеду, который с грустным видом сидит в гостиной. — А наша комната — вон та, другая? — задаю вопрос, впрочем, риторический, ведь других помещений больше нет.

— Угу.

— Ну так покажи мне ее.

Если я хочу быть счастливой, то не должна все время недовольно коситься на него и припоминать старые обиды. Нужно это все перечеркнуть и забыть, причем как можно быстрее. Я не переношу напряженной атмосферы и недоговорок — лучше уж накричать друг на друга и выложить все напрямую, только бы не молчать. Все, что угодно, только не эта немая ожесточенность со стиснутыми зубами! С детства я помню целые месяцы молчания между моими родителями; закончилось это все грандиозным скандалом и бешеными криками: ненавижу! ухожу! ненавижу!.. Ну а затем были разве что встречи в кабинете адвоката и развод через суд.

— Похоже, не оправдал я твоих ожиданий, — говорит Ахмед. — Ты постоянно всем недовольна. Кажется, даже если бы я из шкуры вылез, то и тогда…

— Перестань! — перебиваю я мужа. —Ты ведь отлично знаешь, дело не в этом. Ферма тут ни при чем.

— Не знаю… правда, не знаю, поверь…

Притворяется он или действительно не отдает себе отчета в том, как отвратительно поступал со мной? Мне становится жаль его и себя, жаль наших отношений. Если он сам не понимает, что обидел меня до глубины души, как объяснить ему это? Наверное, шансов нет.

Я поворачиваюсь к Ахмеду спиной, открываю двери и вхожу в нашу спальню. Это большая красивая комната, оформленная в пастельных тонах. Огромное супружеское ложе накрыто пушистым пледом, у изголовья — нагромождение подушек. На одной из них я замечаю маленькую алую коробочку в форме сердечка.

— Что это? — спрашиваю и показываю пальцем, как ребенок.

— А ты посмотри, — отвечает Ахмед и складывает губы трубочкой.

Я беру его за руку, и мы садимся на край кровати.

— О-о… — это все, что я могу произнести. Я не скрываю своего восторга. — Такое даже Малика не постыдилась бы надеть! — невольно вырывается у меня. Роскошный кулон, должно быть, из того же набора, что и кольцо, которое я получила недавно, только бриллиант еще крупнее.

— Именно она и помогла мне выбрать.

— Серьезно? А мне ничего не сказала! Она даже говорила, что не знает, где ты и чем занимаешься.

— Это я ее попросил отвечать так… Мне нужно было время. А тайна, как ты знаешь, есть тайна, особенно в арабской семье.

— А что сегодня за торжество? По какому случаю такие щедрые подарки?..

— Случай всегда найдется. Можно отпраздновать то, что мы здесь уже полгода. Ну, или то, что теперь у меня появилась возможность покупать тебе такие драгоценности. Я охотно подарил бы тебе нечто подобное ко дню нашего обручения или свадьбы, но в Польше я не мог себе этого позволить, у меня не было столько денег…

— У нас в Польше такой красоты и не продают, — перебиваю я.

— Давай отпразднуем то, что я… очень тебя люблю, — страстно шепчет он.

Я глубоко заглядываю ему в глаза. Ощущаю кожей лица его учащенное дыхание.

— Но как же мне понять твое недавнее поведение? Как я должна его себе объяснить? Неужели именно так здесь относятся к женам, которых очень любят? Неужели им не доверяют, подозревают, ожидают от них неминуемой измены?

— Попробуй понять меня. Ты должна. — Ахмед крепко сжимает мои руки.

— Что понять? Что понять?! Сумасшедшую ревность без малейшего повода и базарные скандалы?

— Поверь мне, я и сам чувствовал себя мерзавцем. Мне казалось, что я вдруг перестал для тебя что-либо значить. Ты выглядела такой довольной, такой счастливой в этой своей польской компании, ты лучилась радостью, а мужики пожирали тебя глазами…

— Но ведь от того, что на твою жену кто-то посмотрит, ничего не изменится и твоей быть я не перестану, неужели ты не сознаешь этого? Я никого не соблазняла, не отвечала на их ухаживания — напротив, меня раздражали эти глупые заигрывания.

— Да, конечно, я знаю. Но в те моменты я напрочь терял самообладание. У меня, как у типичного араба, кровь закипала в жилах.

— И это, по-твоему, оправдание? А если бы тебе взбрело в голову кое-что похуже, то что бы ты сделал? Как, по-твоему, должен поступить муж Мириам? Убить ее?

— Мириам — моя сестра. — Ахмед бледнеет и отворачивается. — Это самая любимая моя сестра. — Он стискивает зубы и зажмуривается. Я чувствую, как он весь дрожит от волнения. — Я даже мысли не допускаю, что нечто подобное может постичь и нас.

— Сплюнь три раза. — Я, похоже, становлюсь суеверной.

Ахмед улыбается, будто ребенок, и послушно сплевывает через плечо.

Мы нежно обнимаемся.

— Извини, — тихо шепчет мне на ухо он. — Больше никогда, обещаю… Я блуждал впотьмах, я поступал дурно, и не только с тобой. Я благодарен Богу за то, что у меня такая добрая и мудрая жена, которая все это терпит, и я надеюсь, что она меня простит. Allahu Akbar…

Как я люблю перемены! Я всегда им рада и каждый раз верю, что они — к лучшему.

Ахмеду через друзей и родственников удается как-то повлиять на мужа Мириам, и тот возвращается домой. Это первый шаг к тому, чтобы уладить дело. Впрочем, самого худшего бедный Махмуд не знает или не хочет знать. Ему сказали, что у Мириам было кровотечение по причине кисты яичника, а депрессия у нее из-за того, что она, вероятно, не сможет больше иметь детей. Сплетни же, которые распространяет улица, — всего-навсего клевета, доказать их нечем. Разумеется, все члены нашей семейки молчат как рыбы, и мы искренне надеемся, что правда до конца дней не выйдет на свет божий. Самое важное — чтобы Мириам вернулась к жизни, а это не так просто. По крайней мере, время от времени она выходит из своей спальни и общается с людьми, и это уже вселяет оптимизм.

Преисполненная энтузиазмом, я принимаюсь паковать вещи; Марыся пытается мне в этом помогать, и от ее стараний сам переезд затягивается до бесконечности. И мать, и Хадиджа, и даже больная Самира приходят ко мне каждый день и спрашивают, чем они могут быть полезны. Затем они приносят с первого этажа чай, кофе и теплые пирожные, рассаживаются поудобнее, и сама собой выходит импровизированная вечеринка. Вместо того чтобы собирать вещи, я сижу с ними и болтаю о том о сем. Однако мы никогда не упоминаем ни о бурном романе Мириам, ни об издевательствах Ахмеда над Самирой, ни о том кратком периоде моей свободы и самостоятельности — словно всего этого и вовсе не было. Для семьи сейчас самое важное то, что Ахмед и Малика уладили формальности, связанные с домом. Теперь вся недвижимость и все обитатели дома находятся под опекой старшего и единственного наследника мужского пола. Отец тут по-прежнему не появляется — хоть эта проблема пока что решена, слава богу.

— Слушай, давай отвезем на ферму то, что мы уже запаковали, а все остальное завтра просто побросаем в коробки — без всякой стирки, глажки, аккуратного складывания и тому подобного вылизывания. Свалим в кучу — и все тут. Иначе мы никогда не уедем из этого дома, — говорит Ахмед, который, войдя в нашу спальню, смотрит на гору шмоток, скомканных на постели.

— М-да, пока что у меня все вот так, иначе не выходит. — Я беспомощно развожу руками.

— Мама, мама! — В комнату влетает Марыся.

— Аллах милосердный, что стряслось? Где пожар? — Ахмед подхватывает дочку на руки и кружится вместе с ней, весело смеясь.

— Бабушка хочет кое-что маме дать. Она говорит, мама это забыла.

Мы слышим шаги в коридоре, и в следующую минуту без стука входит моя свекровь, держа в вытянутой руке небольшую обувную коробку.

— Что же ты, Блонди, уже и подарков не принимаешь? — Она улыбается, а я не могу понять, о чем речь.

— Это туфли?

— Не-е-ет! Самый первый подарок, полученный тобой в этом доме.

Я заглядываю в коробку: в мягкой вате лежит филигранная стеклянная парковая лавочка, деревце с янтарными листьями, целая кучка разноцветных зверюшек и сказочных персонажей, а на самом верху — Аладдин с миниатюрной хрустальной лампой. Крохотные шедевры из серванта в гостиной, те самые, которые мне приглянулись в день нашего приезда!

— О, мама! — Мне не хватает слов. — Знаю, я не должна отказываться, но не хочу и грабить тебя, лишая таких сокровищ.

— А ты как думаешь, для кого я это все намерена хранить? В могилу-то с собой не заберу!

— Да что ты, какая могила…

— Неужели они тебе больше не нравятся? — удивляется она.

— Нет-нет, они прекрасны.

— Так бери! — Всучив мне коробку, она разворачивается и поспешно направляется к выходу.

— Погоди! — кричу я и бросаюсь вслед за ней.

Отложив подарок на столик, обнимаю свекровь за шею. Женщина она добрая, но нежности не очень любит.

— Хватит, хватит, ты меня задушишь! — кричит она и ретируется из нашей комнаты. На ее красивом лице я вижу румянец, а в глазах — блестящие слезы. А может, мне только кажется?

— Давайте, поехали! — возбужденно кричу я и хватаю первую попавшуюся сумку.

Рамадан

— Начало Рамадана объявят вот-вот — или нынешней ночью, или завтра. — Ахмед бросает на террасу большие авоськи с едой и возвращается к машине за остальными покупками.

Дождя пока нет, Марыся в калошах бегает по лужам у дома, размахивая палкой. Нет ничего лучше, чем порезвиться в слякоть.

— Не смей таскать тяжести! — кричит мне Ахмед.

— А почему?

— Повредишь позвоночник, а кто весной будет все эти гектары вскапывать?

— Тьфу! — фыркаю я и беру пакет с гроздью бананов.

— Ну, как хочешь.

Шлепнув его по заду, я с визгом убегаю в дом. Как здорово — жить в своем доме! Здесь я могу целовать мужа хоть во дворе. И с момента прибытия мы занимаемся этим безостановочно, наверстывая упущенное за много месяцев.

— Вы все тут помешаны на еде. — Я стою посреди кухни, не зная, за что взяться.

— Послушай, стоит мне только подумать о Рамадане, как я уже голоден.

— Но нас же всего трое! — Я сажусь на пол, упираюсь локтями в колени и смеюсь.

— Значит, пора кого-нибудь к нам пригласить. Во время Рамадана не стоит ужинать в одиночестве. Это почти что грех.

— Ты это к чему? Я даже побаиваюсь.

— Ты еще не познакомилась ни с одним из моих друзей. Мне бы хотелось пригласить к нам нескольких самых близких, разумеется, с женами и детишками. Будет весело.

— Ага-а-а-а…

— Да и маме с Хадиджой очень одиноко в том огромном пустом доме.

— Ты уже по ним соскучился? Мы ведь совсем недолго вдвоем, всего ничего.

— Не в этом дело. Вы, поляки, в сочельник ставите на стол пустую тарелку для неожиданного гостя, а мы зовем к себе одиноких и нуждающихся. А если не хотим видеть их за нашим столом, то, по крайней мере, даем им еду с собой. Это тоже неплохо.

— Хорошо, что мы живем в такой безлюдной местности, а то пришлось бы каждый день накрывать стол для сотен людей, — подшучиваю я.

— Ты все боялась, что тебе здесь будет одиноко, не с кем будет и словом перемолвиться, а когда я предлагаю пригласить гостей, тебе это не по душе. Ох, Дотка, Дотка… — Обидевшись, он водит глазами туда-сюда и намеревается уже уйти из кухни.

— Но разве я сказала, что не хочу гостей? — Я хватаю его за полы пиджака и не пускаю. — Просто я немного волнуюсь — сумею ли приготовить то, что придется по вкусу твоим землякам. Ты ведь знаешь, мои кулинарные способности весьма посредственные. Кроме котлет и бисквитно-творожной запеканки, у меня ничего и не выходит.

— Думаешь, у нас в гости ходят с пустыми руками? — отзывается Ахмед уже более примирительным тоном. — Они принесут арабские блюда, а ты приготовишь что-нибудь особенное, славянское.

— Ну, тогда ладно. Я уже радуюсь. — Вздохнув с облегчением, я принимаюсь разбирать пакеты.

— Я с ними свяжусь, и мы решим, кто и когда приедет. — Гордый собой, хозяин дома отправляется в гостиную, а я остаюсь в моей прекрасной кухне.

Вот и Рамадан. Я тоже пытаюсь поститься, но уже около полудня желудок начинает прирастать к позвоночнику. Как же они это выдерживают, как справляются? В нынешнем году и без того повезло — Рамадан выдался осенью. А как тяжело поститься летом, когда день так долог, жара валит с ног и нельзя выпить ни капли воды!

— Эй, поторопитесь! Дорота, сжалься, давай быстрее. — Ахмед стоит в дверях, собранный, полностью готовый, а у нас с Марысей до сих пор все в зачаточном состоянии.

— Дай нам пять минут и не стой над душой. Выпей пока кофе.

— Я бы не прочь, но разве что в следующем месяце.

— Сорри, у меня голова не соображает.

— Марыся поест у мамы, а ты накинь на себя что-нибудь и поехали. Мне нельзя опаздывать! — кричит он. — На фирму еще куда ни шло, но в университет — ни в коем случае. Студенты не станут ждать даже четверти часа — вмиг смоются, особенно в Рамадан. Сейчас все ходят сонные и голодные.

— И злые, — добавляю я, предвидя, что сейчас может разразиться настоящий скандал.

— Не злые, не преувеличивай. Ну, может, немного нервные…

И вот Ахмед уже в машине, заводит двигатель. Почти на ходу в салон запрыгиваем мы с Марысей, и машина срывается с места. Мы стремглав несемся, срезая путь, и едем, как мне кажется, дольше, чем если бы выбрали обыкновенную асфальтированную трассу.

Сегодня мы намерены впервые опробовать сложный план организации семейной рутины: оставляем Марысю у бабушки, меня отправляем на фитнес, Ахмед едет в университет, после занятий забирает меня и Марысю, и мы дружно возвращаемся в деревенский дом. Но дело осложняется тем, что происходит это все во время Рамадана. Я уверена, что план окажется провальным.

На свою аэробику я попадаю вовремя, а вот Ахмед в университет наверняка опоздает — пробки на дорогах невероятные. И почему мы проспали именно сегодня?

Гимнастику ведет Айша, милая девушка, чемпионка по теннису и выпускница спортивной академии, — словом, профессионалка. У нее приятный голос, она смешливая, замечательная девчонка. Тренеры-мужчины — или, скорее, самцы-соблазнители из клуба Малики, Рахман и Хамид, — Айше и в подметки не годятся.

Во время тренировки мышц живота мне становится дурно, и я вынуждена прерваться. Айша тут же подбегает с вопросом, все ли со мной в порядке. Вот это я понимаю, вот это мне нравится!

После упражнений на растяжку и заключительных аплодисментов друг другу и тренеру участницы занятий окружают меня, желая познакомиться. Все они настолько дружелюбны и приветливы, что я даже готова простить им повышенный восторженный интерес к моим волосам.

— Что нужно делать, чтобы они были прямыми? — спрашивает одна.

— Какой краской ты пользуешься? — интересуется другая.

— Какими бальзамами? Твои волосы такие мягкие!

— Жаль, что сейчас Рамадан, а то пошли бы на шаурму, — грустно говорят они напоследок.

Действительно, жаль, потому что я понятия не имею, что мне делать и где болтаться в ближайшие два часа.

— Значит, договорились — шаурмой полакомимся через месяц, — утешаю их я. — Время пройдет быстро.

— Легко сказать! А ты-то сама постишься?

— Стараюсь, — признаюсь я. — Тяжелее всего выдержать без воды.

— Да, так и есть. Без еды — это ерунда. Мы ведь и так все время сидим на каких-то диетах.

— Я еще схожу в тренажерный зал — времени у меня куча, — поясняю им, прежде чем отправиться в зал. — Муж на работе, приедет только через три часа.

— Мискина, — жалеют они меня и снова гладят по голове.

— В следующий раз поедем ко мне, телевизор посмотрим, — говорит красивая брюнетка с прямыми волосами, похожая на Шер.

— Нет, нет! Ко мне. Будем в Интернете чатиться! — кричит другая.

И вот уже все они хотят опекать меня. Такой доброжелательности нигде больше не встретишь.

— Лучше поезжай со мной, заодно и скупишься, — предлагает солидная хозяйка супермаркета.

— Отлично! Во вторник я договорюсь по телефону с мужем и поеду куда угодно! Ладно? — радостно говорю я, довольная неожиданным обилием новых приятельниц.

— Значит, договорились. Каждую неделю будешь ездить к одной из нас, вот тебе и полгода гарантированного шефства, — подытоживает какая-то шутница.

— See you![47] — кричат они на прощание и машут мне.

— Пока! До свидания!

В тренажерке я упражняюсь вдоволь: никто меня не подгоняет, никуда не надо спешить. Напоследок отправляюсь в сауну, после которой чувствую себя заново родившейся на свет. Ахмед приходит вовремя, он тоже в неплохом настроении — студенты его все же дождались.

— Ты счастлива? — задает он мне риторический вопрос.

— Угу. — Я беру его под руку и лениво прижимаюсь к нему. — Ой! — Внезапно отскакиваю на метр. — Сорри, я забыла, что во время Рамадана нельзя обниматься.

— Не преувеличивай, ничего плохого мы не делаем, — с теплотой в голосе отзывается он. — После бешеного ночного секса у меня до сих пор болит все тело. Мне бы сперва силы восстановить, а потом уж думать о каком бы то ни было интиме. — Он посмеивается и подмигивает мне.

— Боже мой, а что я тебе такого сделала? — с притворным страхом спрашиваю я.

— Ты мне спину изодрала, ты царапалась, как кошка в течке. Этого мне хватит надолго… хотя, конечно, не на целый месяц… — Он комично приподнимает одну бровь.

— Поехали за Марысей, — меняю я тему, все же стыдясь немного своих ночных выходок.

— Разумеется. — Он забирает у меня тяжелую спортивную сумку.

Мы подъезжаем к дому его матери. Выглядит он опустевшим. Входим в гостиную, окутанную, как и всегда, темнотой. Грустно здесь.

— Ты уже пригласил маму и Хадиджу к нам на ужин? Они так одиноки…

— Именно их я первым делом и позвал. Они приедут в ближайшую пятницу.

— Это хорошо.

Со второго этажа доносится смех Марыси. Мы взбегаем вверх по лестнице и в кухне встречаем всю троицу.

— Как здоровье, как жизнь? — перебрасываемся вежливыми фразами.

— Отлично, превосходно, замечательно!

— Мамочка, папочка, поглядите, что я для вас приготовила! — Счастливая Марыся тащит нас за собой.

У окна стоит большой ящик, наполненный аппетитной домашней едой.

— Это что? — удивляюсь я.

— Во время Рамадана нужно кушать традиционную еду, а ты, кажется, не научилась еще готовить все эти наши жирные, нездоровые блюда, — говорит мать. В ее голосе нет ехидства — разве что легкая ирония. — Можно, конечно, питаться гамбургерами и салатами, но только не во время священного месяца.

Она на сто процентов права — я действительно не умею всего этого готовить. Когда мы жили вместе, мне не хотелось учиться, теперь я начинаю об этом немного жалеть.

— Спасибо, мама. — Я обнимаю ее за шею и пытаюсь поцеловать в щеку, но она со смехом высвобождается.

— Не за что! Оставь, оставь! Чем же еще мне заниматься, как не помогать детям? Хоть чем-то я могу быть полезна.

В очередной раз я убеждаюсь, что она вовсе не злая.

— Поезжайте уже к себе. Чтобы вытерпеть голод, лучше всего лечь спать. А ты, Дот, постишься? — спрашивает она меня напоследок.

— Стараюсь, — в который раз повторяю я: сегодня все меня об этом спрашивают. — С утра ничего не ем, а вот от питья воздерживаться не получается. Заболели почки, пришлось сделать несколько глотков, — оправдываюсь.

— Какая чушь! — возмущенно восклицает мать. — Ты ведь не мусульманка, зачем ты это делаешь? Зачем себя мучаешь? Ради Ахмеда? Единственное, что ты должна соблюдать, так это не обжираться в присутствии мужа и в общественных местах. Вот сменишь религию — надеюсь, ты сделаешь это, — тогда и будет смысл поститься.

— Я поступаю так из чувства солидарности с вами, — объясняю ей.

— Глупости! — ворчит она себе под нос, по-прежнему не соглашаясь со мной, и выходит из кухни.

Мы берем ящик с едой и несем в машину. Сдобренные приправами блюда пахнут так, что хочется проглотить их все и сразу. Марыся бессовестно чавкает ароматной жирной зразой.

— Поехали, иначе я сейчас упаду в обморок… или открою этот ящик, — шепчет Ахмед. — Я покажу тебе, как я срезаю путь. Еще не стемнело, надеюсь, не заблудимся.

— А где пролегает эта твоя дорога?

— Нужно, не заезжая в центр, прямо у нашего дома выехать на окружную. Эта дорога ведет к местному аэропорту Метига, который очень редко используется.

Я с интересом осматриваюсь вокруг. Действительно, очень скоро мы оказываемся посреди большого пустого пространства, пересеченного лишь прямой линией трассы.

— Через несколько километров начнутся кварталы многоэтажек, — сообщает Ахмед.

— А почему так далеко? Почему их не построили ближе к городу?

— Это социальное жилье для бедноты. Для тех, кто приезжает в столицу за пропитанием, не имея ни квалификаций, ни знакомств. Они мечтают о грандиозной карьере и об огромных деньгах.

Показываются первые дома. Это шестнадцатиэтажные громадины, выстроившиеся в ряд слева и справа от шоссе.

— Они, эти башни, довольно дряхлы, да? — спрашиваю я, заметив, что дома почти разваливаются.

— Некоторые из них — новостройки, самым старым — лет пять от силы.

— Ты шутишь? Они выглядят как развалюхи! Будто вот-вот рухнут.

— Теперь ты видишь, что за контингент здесь обитает. Вандалы! Жилье они получают бесплатно, потому и не ценят его. Вот если бы им приходилось зарабатывать себе на квартиры, годами откладывать, отказывая себе в чем-то, тогда они вели бы себя иначе… Эй, знакомая машина! — Ахмед догоняет белый «ситроен» с вмятиной на заднем бампере.

— Погоди-ка, я тоже где-то ее видела…

— Хамид! — хором вскрикиваем мы, тотчас же узнав мужчину за рулем.

— Этот район подходит ему. — Ахмед презрительно кривит губы. — Сейчас мы немного поразвлечемся.

Он резко жмет на газ и небезопасно приближается к бамперу «ситроена».

— Не дури! Аварию устроишь! — пытаюсь я унять мужа, хоть и знаю, что это бесполезно.

— Бойся, сволочь! — Ахмед уже сам не свой, у него адреналин играет в крови.

Машины несильно сталкиваются, водитель передней возмущенно машет рукой у себя над головой, делая какие-то знаки. Ахмед немного притормаживает, а тот, другой, съезжает на соседнюю полосу, пропуская нас на обгон. Но нет, это не гонка, это другая игра; правда, наш соперник еще не знает, что играет с нами в кошки-мышки.

Я бросаю быстрый взгляд на спидометр — и волосы встают дыбом. Сто сорок, и это Ахмед еще притормозил! Нет, мне это не нравится, это очень опасно!

Тем временем Ахмед, кусая губы, тоже съезжает на соседнюю полосу и снова толкает авто Хамида.

— Ахмед, хватит! — в ужасе кричу я. — С нами дочка, ты помнишь об этом?! Если ты решил покончить с собой, то делай это в одиночку! — Я толкаю его в плечо, хоть и боюсь, как бы он не потерял управления.

— Расслабься, все под контролем, — хрипло посмеивается он.

— Но ты себя уже не контролируешь! — воплю я ему прямо в ухо.

Он медленно отъезжает от соседнего автомобиля и опережает его, огибая по дуге; при этом расстояние между машинами так ничтожно, что у меня от страха перехватывает дыхание и кажется, что желудок мой поднимается куда-то к горлу. Хамид оборачивается. Сначала он, похоже, хочет выкрикнуть что-то гневное, затем узнает нас, и на лице его расцветает лучистая, почти сердечная улыбка; но уже в следующую секунду улыбка эта замирает на его губах. Он смотрит Ахмеду в глаза, видит мое мрачное лицо — и понимает: мы обо всем знаем. Кажется, на какую-то долю секунды в его глазах появляется паника. Ахмед без единого слова жмет на газ, и наша машина мчится вперед.

Итак, сначала нас навестят родственники. Я уже побаиваюсь. Это будет их первый визит в нашем доме, и впервые я выступлю в роли хозяйки. Ахмед вот уже несколько дней силится меня успокоить, но это не помогает: от одной лишь мысли о том, что я могу оплошать, я дрожу, как осиновый лист. Знаю, еда должна быть свежей, ничего нельзя приготовить днем раньше.

В пятницу я встаю вместе с мужем в шесть утра — на Рамадановский завтрак. Ахмед решает отвезти Марысю на весь день к матери. Малышка приедет вместе с остальными лишь вечером. Хорошая идея.

— Увидимся, — говорит он, склоняясь надо мной и целуя мои волосы. Желая поддержать меня и подбодрить, забывает о запрете на сближение. Ну что ж, Аллах, должно быть, не слишком оскорбится — цель-то богоугодная.

— Держи за меня кулаки, — вздыхаю я. — Если все испорчу — позвоню. Купишь тогда что-нибудь готовое, и дело с концом. Будут гамбургеры и пицца.

— Конечно, — смеется Ахмед и сжимает мою ладонь. — Я только загляну в офис фирмы на минутку, у нас ведь именно сегодня приходят поставки, но ты не бойся, к вечеру постараюсь вырваться. Зайду в мечеть, а затем бегом домой. Приеду пораньше и помогу тебе.

— Прекрасно. Буду ждать. Ты знаешь, где меня искать, — смеюсь я, а в глазах паника.

Собирались приехать только мать и Хадиджа, но это, по-видимому, было бы слишком просто. Нагрянут еще и Малика с сыном, Самира и ее молоденький муж, Мириам со всей семьей и тетя Мина с мужем. Кроме того, нужно иметь в виду, что каждый из них может привести с собой еще кого-нибудь в нагрузку — так уж тут водится. Итак, готовить мне надо из расчета на двадцать человек как минимум. Я засучиваю рукава и внимательно изучаю список предполагаемых блюд. Если никто не принесет первого, я подам суп с рисовой лапшой, которую здесь называют шорба, — польский суп с арабским акцентом. На второе приготовлю цыпленка по рецепту моей бабушки, он немного напоминает здешние блюда: в состав входит чеснок, душистые травы и томатное пюре. Может, гостям и понравится, а если и нет — мы сами с удовольствием будем есть этого цыпленка в течение ближайшей недели. На гарнир — картофельное пюре, но на всякий случай надо будет приготовить и рис с шафраном. Кускус они непременно принесут, а значит, голодными не уйдут в любом случае. Помимо всего прочего, обязательно должны быть салаты. Наш овощной салат называют здесь Russian salad[48], это одно из фирменных моих блюд. По обычаю, на столе должно присутствовать что-нибудь зеленое; значит, зеленый салат под соусом винегар — как раз то, что надо. На десерт — домашняя творожная запеканка по-венски, по рецепту моей мамы. Рецепт проверенный, а самое важное — эта запеканка почти всегда выходит удачной… впрочем, у меня все-таки не всегда.

С запеканки все и началось. Открываю духовку — красота! Десерт пышный, запеченный до золотистого цвета — пальчики оближешь! Облегченно вздохнув, выключаю подогрев и оставляю запеканку еще на несколько минут за слегка приоткрытой дверцей. Затем снова подхожу — творожного слоя как будто и нет! Пирог опал и распластался по дну формы. А-а-а-а! Как такое могло получиться?!

— Ахмед, у меня пирог не задался, — тут же звоню мужу. — Умоляю, купи мне килограмм свежего творога. Может быть, когда ты вернешься, я успею испечь новый. — Я чуть не плачу.

— Милая, твой пирог наверняка окажется вкусным, а что касается внешнего вида… здесь ведь никто не знает, как должна выглядеть идеальная польская запеканка, — спокойно отвечает он.

— Как это? Не подам же я гостям одну лишь подметку из теста!

— Если они станут кривиться, мы им скажем, что такой и должна быть запеканка, — смеется Ахмед. — Дорогая, у тебя абсолютный карт-бланш, полная свобода действий. Главное — чтобы ты гостей не отравила…

— Веселенькие дела! — И все-таки я улыбаюсь, представив себе их скривившиеся лица.

— Ладно, я на всякий случай куплю еще творога, но, уверяю тебя, печь новый пирог не имеет смысла. Будет что-то еще — звони.

…Суп. Готовить его умеет любой польский ребенок, едва переставший ходить пешком под стол. Сначала кладем цыпленка и овощи, добавляем приправы, уменьшаем огонь и варим два часа как минимум. Никакого труда, никакой премудрости! Как раз то, что мне нужно.

Печеный цыпленок — тоже рецепт для лентяев. Правда, передо мной целых пять цыплят — крупных, раскормленных, жирных. Я снимаю с них кожу, затем пытаюсь разре́зать их большим секатором на порции. Ничего не выходит. Я уже вся взмокла, пот струями бежит по моему лицу и спине.

— Ахмед, у меня не хватает сил разделить цыплят на порции, — стенаю я в трубку.

— То есть как это? — спрашивает он со вздохом.

— Ну, раньше ты всегда просил мясника их разделать, а в этот раз, на мою беду, привез цыплят целиком. Они огромные, как мутанты! Если я их не разделаю, они у меня не поместятся ни в одну посудину.

— Иди к гяфиру, пусть он это сделает — или на террасе, или на заднем дворе, на каменном столе.

— Точно. Спасибо, Ахмед.

— Нет проблем. Звони, если что.

Как хорошо, когда тебя поддерживают, пусть и на расстоянии! Запеканку я отношу в гостиную, чтобы не видеть ее больше. Теперь займемся цыплятами. Гяфир со стоном поднимает большой противень и вставляет в духовку. Через два часа он же придет этих цыплят вынимать. А мне пора сделать перерыв. Тем более приготовить осталось лишь салаты. Овощи я возьму из супа, зеленый салат пока только вымою — ведь соусом поливать его полагается непосредственно перед подачей к столу.

Измученная борьбой с гигантскими цыплятами, я иду в спальню, чтобы хоть спину распрямить. У меня от усталости слипаются глаза…

— Мадам, мадам! — вдруг слышу я скрипучий голос сторожа. — Вы где?

Вскакиваю на ноги. Пахнет пригоревшим мясом. Бегу в кухню. Гяфир уже наклоняется над печкой. Открываем крышку. Дела не просто плохи — они ужасны! Воняет горелым, и я знаю, что эту вонь уже никак не устранить. Что же делать? Мясо я отделяю от костей, готовлю новый соус, а сгоревший выливаю в унитаз.

Но я совсем забыла о супе! Заглядываю в кастрюлю: осталось его немного, лишь концентрированный бульон. Захожусь истерическим смехом, затем включаю магнитофон с моим любимым альбомом и напеваю себе под нос. Я уже бросила нервничать — это ведь от волнения у меня ничего не получается. Добавляю в суп воды, кладу несколько бульонных кубиков, лапшу — и готово.

Уже пять, у меня все готово — правда, что-то подгорело, что-то пришлось разбавить водой, а что-то и вовсе никуда не годится. Ну что ж, сходить с ума по этому поводу я не стану. Сажусь в кресло на террасе и жду мужа — надеюсь, он приедет хоть минутой раньше, чем гости.

Через час принимаюсь накрывать на стол. Смеркается. Сейчас муэдзин объявит о временном прекращении поста и можно будет сесть за ужин. Но, как я и надеялась, гости пока не приехали. Уже слышу отголоски азана из далекой мечети. И вот в этот момент визг шин перед нашим домом свидетельствует о прибытии гостей.

Все влетают в гостиную и с безумными глазами начинают носиться туда-сюда. Неужели они не могут вести себя нормально? Хотя бы в праздничные дни!.. Малика распекает кого-то неизвестно за что, Ахмед тащит в кухню большие ящики — вероятно, в них еда.

— Мамочка, мы все уже здесь! — кричит замурзанная Марыся. — Здорово, правда?

— Я заехал за дочкой, и они меня уже не отпустили, — шепчет мне на ухо Ахмед, прикрывает глаза и театрально разводит руками, изображая беспомощность. Он усталый и бледный как стена.

В гостиной на низеньком столике я разместила сушеные финики и лебен — нечто вроде кислого молока: именно с него во время Рамадана начинают трапезу, чтобы не получить заворот кишок. Затем, по традиции, молитва, после нее — собственно ужин, а в конце — опять молитва. Хорошо, что хоть не каждый день мы отмечаем Рамадан так ответственно и торжественно.

Вокруг шум и беспорядок. Разумеется, пришло и несколько неожиданных гостей, которых я, впрочем, была очень рада видеть. Приехал младший сын Хадиджи — видимо, ему хоть иногда еще нужна мать. Прибыла и Лейла с мужем, та самая Лейла, которой я так самоотверженно помогала готовиться к свадьбе. Мы целуемся в знак приветствия, и я ненароком нащупываю ее беременный животик — еще небольшой, но уже твердый. «Ну вот, я же говорила!» — может теперь сказать Малика.

За столом все не помещаются, поэтому каждый усаживается там, где ему удобно. Мое кресло-качалку вдвоем оккупируют Марыся и дочка Мириам. Обстановка очень приятная, веселая, домашняя. Выделяется одна только Мириам: она единственная не смеется, не выкрикивает, вообще ничего не говорит. Сидит тихонько на диване, держа обе руки между коленями. У ее мужа глаза пусты, а челюсти сжаты; щеки у него запали, он выглядит больным. Они избегают смотреть друг друга, и даже когда кто-то из них обращается к другому, то непременно отвернувшись или глядя в никуда. Не нравится мне это. Надо будет поговорить с Маликой.

Еды полным-полно — гости привезли столько снеди, словно собирались остаться у нас на неделю. Разумеется, привезли они все то, что предусматривает исламская традиция; я же невозмутимо подаю на стол свои польские блюда. К моему изумлению, гости все нахваливают, даже подгоревшее мясо уплетают за обе щеки. Голод не тетка!

— Дот, потом дашь мне рецепт этого цыпленка на польский манер, — с набитым ртом говорит Малика. — Особенно у соуса такой интересный вкус… он будто прикопченный, будто на гриле готовился.

— Конечно, — киваю я, а про себя посмеиваюсь. — Это благодаря приправам.

После чаепития — а пили мы зеленый чай с мятой — все принимаются пересказывать разные истории, анекдоты и арабские шутки, которых я вообще не понимаю. Излюбленный герой здешних анекдотов — Тархуни, парень из провинции под названием Тархуна, местный дурачок.

Ближе к полуночи я подаю свою творожную запеканку, которая исчезает со стола в мгновение ока. Сама я не успела ее даже попробовать.

— Хорошо, что я купил еще килограмм творога! Завтра испечешь что-нибудь эдакое только для нас, — по-польски выкрикивает Ахмед из другого конца комнаты.

— Эй вы, не шипите тут на никому не понятном языке! — грозит пальцем Самира. — Заговоры запрещены!

Я смеюсь. Да, теперь у меня есть замечательная большая семья! В детстве я страдала из-за того, что все праздники мы отмечали только с мамой вдвоем. Мне всегда из-за этого было грустно, хотя мама всячески старалась развеселить меня. Но сейчас я счастлива как никогда и горжусь собой: самое главное — уметь принять правильное, взвешенное решение. Все беспокойство, все опасения испарились, дурные воспоминания исчезли, будто и не было их вовсе.

Гости уходят от нас в три часа утра. Марыся беззаботно посапывает в кресле-качалке, свернувшись на мягкой подушке клубочком, словно кошечка. Мы с Ахмедом переносим ее в кроватку. Ничего не убираем — для этого будет завтрашний день. Зато до утра занимаемся любовью — тихо и неторопливо. В конце концов, именно на ночь прерывается пост…

Последние дни Рамадана — самые скверные. Все уже уставшие, раздраженные, всем надоело поститься, все хотят поскорее вернуться к нормальной жизни. Организм требует возврата к своему обычному ритму. Сейчас легче всего вспыхивают споры и ссоры — нервы натянуты как струны, а воздух, кажется, искрится от напряжения. Поэтому я предпочитаю избегать пока любых контактов с окружающими, особенно с родственниками. Родственники у меня отличные, но иногда их лучше держать на расстоянии.

Мы превосходно продумали и организовали все, что связано с моими поездками на фитнес и в город, и расстояние перестало быть для нас проблемой. У нас с Ахмедом есть мобильные телефоны, дома для меня и Марыси установлено польское спутниковое телевидение, есть и ноутбук, и Интернет. Я продолжаю изучать арабский и подтягивать английский. Может быть, когда-нибудь потом, когда наши с мужем отношения окрепнут, я все-таки смогу пойти на какую-нибудь работу. Я все еще надеюсь на это.

— Дот, как твои дела? — слышу я в телефонной трубке серьезный голос Малики.

— Все в порядке. А что случилось? — Я забываю об этикете и без проволочки перехожу к делу, потому что уже чувствую: происходит что-то скверное.

— Вот так сразу? Нужно сперва справиться о моем здоровье и о наших родственниках, — делает замечание Малика, и я не знаю, шутит она или говорит всерьез.

— Сорри, но ты говоришь таким загробным голосом, что я даже боюсь.

— Что-то мне Мириам не нравится, — поясняет она. — Конечно, эта чертовщина творится с ней уже долгое время, но сейчас, похоже, опять стало хуже. Нужна поддержка, поскольку меня она уже видеть не может. Я почти каждый день ей звоню как сестра, беспокоюсь о ней, не хочу ее ни в чем упрекать, поучать ее тоже не хочу… но она в последнее время перестала брать трубку.

— Неужели она опять виделась с Хамидом и между ними что-то было? — спрашиваю я. — Мне не хочется в это верить!

— Это невозможно. Он так напуган, что готов наделать в штаны, — смеется Малика. — Я ему обрисовала его блестящее будущее в принадлежащей его семье деревеньке посреди пустыни. Именно это его и ждет, если он еще раз хотя бы словом перекинется с моей сестрой.

— Так ему и надо! — Я искренне желаю зла этому человеку. — Что он тебе сказал?

— Спросил, знает ли обо всем Ахмед. Знают ли остальные родственники и соседи…

— Он полагает, что людям не о чем больше говорить, кроме как о его любовных похождениях, — возмущаюсь я.

Рассказываю Малике о нашей случайной встрече на трассе. Ей эта история кажется ужасно забавной, и некоторые моменты она даже просит пересказать еще раз.

— Так что делать с Мириам? — спрашиваю я.

— Может, ты позвонишь ей? Позвони, договорись встретиться, поболтать. Кофе там, пирожные…

— Малика, Рамадан, — напоминаю я.

— Шиш! — ругается она по-арабски. — Ну поговорите для начала на голодный желудок.

— Конечно, нет проблем. Завтра я еду в город на аэробику, а потом два часа у меня свободны. С Ахмедом договорюсь встретиться у мамы.

— Тогда и я туда приду, расскажешь мне о своих впечатлениях. Ох, чтоб только еще хуже не стало, — тревожится Малика. — Мне кажется, ей нужна помощь психолога или даже психиатра, но как женщина в арабской стране может рассказать врачу о своей измене?! Эдак она не в дурдом попадет, а в тюрьму.

Слышу звук разрыва соединения: Малика положила трубку. Вот и весь разговор. А где же прощание по этикету?..

Ахмед рад, что я хочу быть причастной к делам семьи и желаю помочь его сестре.

— Спасибо, любимая, — шепчет он, когда мы утром садимся в машину.

— Я ведь тоже о ней беспокоюсь, — совершенно искренне говорю я.

— Если Аллаху будет угодно, все утрясется.

— Похоже, нам придется немного помочь этому вашему Аллаху.

После фитнеса я ловлю такси и еду к Мириам. Звоню еще раз, чтобы подтвердить, что вот-вот буду. Мне обидно: Мириам, кажется, не очень-то рада предстоящему визиту. Это слышится в ее голосе.

Она встречает меня в дверях и приглашает в гостиную. На столе уже ждет кофе с пирожными.

— Оставь, оставь, сейчас ведь Рамадан. Не буду же я уплетать пирожные у тебя на глазах, — смеюсь я, стараясь создать как можно более приятную атмосферу.

— На меня это не влияет, — тихо, почти шепотом говорит она. — Не стесняйся.

— Как ты? Как тебе живется?

— Хорошо, — машинально отвечает она, стараясь не смотреть мне в глаза.

— А что с работой? Ты говорила о каком-то предложении из нефтяной фирмы.

— Поживем — увидим.

— Дети здоровы? — Чувствуя, что разговор не клеится, начинаю задавать шаблонные вопросы.

— Да, они в порядке.

— Эй, Мириам! — повышаю я голос, уже немного раздражаясь. — Подруга, проснись, посмотри на меня!

— Что тебе нужно, Блонди? — Наконец-то она начала догадываться, что я здесь не просто так.

— Совсем недавно мы с тобой были подругами, разговаривали искренне. Что случилось? Ты же знаешь, что можешь довериться мне. — Я беру ее за руку, но она быстро высвобождает ее.

— Чтобы ты могла отчитаться перед Маликой? Или перед Ахмедом?

— Не оскорбляй меня, черт возьми! Я никогда никому ни о чем не рассказывала — слышишь, ни о чем! — из того, что мне довелось увидеть.

— Замечательно. Значит, сплетни разносятся по воздуху.

— Думаешь, это я распустила слух? — возмущенно восклицаю я, потому что Мириам начинает не на шутку злить меня. — Ты просто подлая! Я от тебя этого не ожидала!

— Я не только подлая, я еще и шлюха, разве ты забыла? — отвечает она, по-прежнему невозмутимо и безжизненно.

— Как-то давно я случайно увидела вас с Хамидом. Здесь, у тебя дома, в этой гостиной. Но я молчала как рыба.

— Ах, так мы играем в шпионов? — Мириам поджимает губы и осуждающе смотрит на меня.

— Ты тогда нечаянно забрала мои кроссовки, а я хотела их найти. Думала, у тебя никого нет дома. Поверь, я не желала быть свидетелем твоей измены.

Наступает неловкая пауза, и я, не зная, что делать с руками, тянусь за пирожным. Нет, так просто я отсюда не уйду. Не удастся ей от меня отделаться!

— Думаешь, я не знаю, что совершила ужасную вещь? — все-таки начинает говорить она. — Я дурно поступила с детьми, с любящим мужем, я принесла бесчестье своим родственникам. — Она прячет лицо в ладонях. — Я всех опозорила. Думаешь, я не осознаю этого?! Но знаешь, что хуже всего? Окажись я снова в том же месте и в тот же час — вела бы себя точно так же. Я должна винить себя за свой поступок, но я… не жалею. Ни о чем не жалею! Это самое лучшее, самое чудесное, что было в моей жизни. — Она принимается плакать — тихо и жалобно. — Разве это не унизительно?

Я подсаживаюсь к ней и обнимаю за плечи. Что тут скажешь? Стоит этому мерзавцу лишь пальчиком ее поманить — и она тут же опять за ним побежит. Побежит, забыв о позоре, о детях, о любящем муже… Я не понимаю ее. Это не любовь, это какое-то помешательство. Она должна освободиться от этого!

— Забудь о нем, — начинаю я негромко. — Он нехороший человек.

— Знаю.

— Ему было плевать на то, что он обижает тебя, причиняет тебе боль. Если бы он действительно любил, никогда бы не поступил с тобой так.

— Знаю.

— Мириам, ты должна вычеркнуть его из своей памяти, выбросить из своего сердца.

— Знаю. — Она рыдает в голос. — Но я не могу! Не могу!

Я глажу ее красивые волосы, иссиня-черные, вьющиеся, и не знаю, что с ней делать. Кажется, остается только стрессотерапия.

— Ты ведь знаешь, что он перетрахал множество женщин. Это типичный соблазнитель. Подвернулась ему какая — он ее тащит в постель, а потом сразу же забывает о ней и принимается за следующую. Он никогда не считался ни с чьими чувствами. Всегда думал только о себе, о собственном удовольствии.

— Откуда тебе известно?

— Все об этом говорят.

— Тебе Малика что-то наплела, и ты, конечно, тут же ей поверила.

— В любой сплетне есть доля правды.

— О тебе в фитнес-группе говорили, что ты вешаешься на каждого встречного фрица и что у тебя уж точно есть какой-то левый хахаль. — Мириам утирает глаза тыльной стороной ладони. — Ну, так как, есть в этом доля правды или нет?

Я немею. От удивления раскрываю рот.

— Что?! — вскрикиваю наконец. — Как так можно?! Это же самая обыкновенная клевета!

— Вот видишь, а болтали. Помни, мой брат безумно ревнив даже без повода, а что было бы, появись у него такой повод? Он не вел бы себя так деликатно и любезно, как Махмуд.

— Знаю, поэтому я бросила работу и закопалась в провинции. Теперь он сможет ревновать меня разве что к гяфиру, столетнему беззубому старику. Мне трудно понять такое поведение Ахмеда, но так уж вышло. Он не доверяет мне, но я не заслужила такого недоверия.

— Дело не в доверии, а в характере Ахмеда. В этом вопросе проявилась вся его натура — натура арабского самца.

— А ты откуда знаешь? — удивляюсь я.

— Он обо всем выспрашивал, будто следователь: что мы делаем на фитнесе, кто нас тренирует, с кем мы общаемся.

— Кого это он выспрашивал? — Я в шоке.

— Сначала нас, меня и Малику, о тебе — как ты, мол, там справляешься… и так далее, и тому подобное. А затем, похоже, у других выпытывал о нас. Несколько людей предупреждали нас, чтобы мы были осторожны.

— Так почему вы мне об этом не рассказали? Подруги называется! Родственницы! А может, вы ждали, пока я оступлюсь?! — Тут уж я напрочь теряю всякую симпатию к этим двум сестрицам. Разгневавшись, вскакиваю и принимаюсь нервно ходить по комнате из угла в угол.

— Подумаешь! Зачем было отравлять тебе жизнь? Ты ведь ничего плохого не делала. Узнай ты о таком идиотском поведении нашего брата, ваши отношения могли бы испортиться. Мы этого не хотели.

— Да уж, как бы не так! — Я ей уже не верю.

— Тогда тебе ничто не угрожало, потому и предостерегать было не о чем, — кратко подытоживает Мириам. — Вот последние твои показательные выступления в обществе польской диаспоры — это уже совсем другой коленкор. Впрочем, нас там не было, мы ничего такого не наблюдали, поэтому ни меня, ни Малики это не касается. Мы не будем вмешиваться в вашу жизнь и беспардонно обсуждать, что у вас и как…

Вроде бы незначительное замечание, но теперь я не могу отделаться от мысли о том, какой же сетью интриг опутал меня Ахмед. Наблюдатели, доносы… Может, он и частного детектива нанял, если, конечно, здесь есть детективы? В голове у меня все смешалось, я паникую и начинаю уже жалеть, что не уехала, точнее, не сбежала, когда была еще возможность, когда я располагала хоть небольшой свободой. Сейчас уже поздно.

В молчании мы наливаем друг другу кофе. Съедаем все пирожные, забыв в этой нервотрепке, что все еще длится Рамадан. Говорить о чем бы то ни было мне не хочется, я чувствую себя уставшей. И я решаю: с меня хватит. Всем им лечиться надо.

— А вообще-то, вы с Ахмедом живете без брака, — вдруг выстреливает полновесным патроном Мириам.

— Что? Что ты несешь?!

— Такова правда. По нашим законам, какая-то бумажка из Польши ничего не значит.

— Это не какая-то там бумажка, а свидетельство о браке, подписанное в государственном учреждении.

— У нас этим свидетельством ты можешь разве что подтереться. — Она ехидно смеется.

У меня перехватывает горло, я и дышать не могу, а уж сказать что-то — тем более.

— Пока ты не примешь нашей веры и вы не заключите традиционный брак в присутствии шейха, полноправной женой араба ты не считаешься, — говорит она с подлинным злорадством. — Таков закон во всех мусульманских странах, малышка.

— Не пойму, почему ты хочешь насолить мне? Зачем стараешься сделать мне больно? Должна признаться, тебе это удалось. — Голос у меня дрожит.

Я встаю, беру свою спортивную сумку и направляюсь к выходу.

— Я всего лишь предостерегаю тебя. Рассказываю, как обстоят дела, чтобы ты знала, на каком свете ты находишься.

— Большое спасибо.

Ухожу, не прощаясь с ней, и хлопаю дверью. Я рассержена. Теперь-то я знаю, как они ко мне относятся. Все без исключения! Кто я для них? Обычная шлюха, развратница, как говорил их отец, блондинка-потаскуха из Польши. Наконец-то мне ясно, в какое дерьмо я влезла, вот только выхода никакого не вижу.

Иду, нет, почти бегу к дому матери. Да мне и сказать им нечего. Пусть сами возятся со своими родственничками и решают свои нездоровые проблемы.

— Ну, что там? Что?.. — Малика подлавливает меня прямо у дверей.

— Ахмед, Марыся, поехали! — кричу я с порога, а на Малику огрызаюсь в повышенном тоне: — Что, что! Лечиться ей надо. В больнице. Причем долго.

Малика делает шаг назад и злобно смотрит на меня. Окидывает меня взглядом с головы до ног.

— Большое тебе спасибо за помощь. — Она разворачивается и входит в дом.

Мы же на свою ферму возвращаемся молча, без единого слова. Ахмед ни о чем не спрашивает, видимо, шестое чувство подсказывает ему, что меня сейчас лучше не трогать.

Двое суток мы с мужем не разговариваем, а на третью ночь нас будит телефонный звонок. Я вскакиваю в ужасе: это не предвещает ничего хорошего.

— Алло, — говорю еще сонным голосом.

— Может быть, вам интересно будет узнать, что Мириам у меня в клинике, — сообщает Малика совершенно бесстрастным голосом.

— Боже мой!

— Она пыталась перерезать себе вены. Мой хирург уже перевязал ее. Она в безопасности.

— Мы сейчас едем. — Я кладу трубку.

Ахмед уже стоит рядом и перепуганно смотрит на меня.

— Мириам, — произношу я одно только имя, и мы бежим к машине.

В последнюю минуту вспоминаем о Марысе. Заворачиваем дочку в одеяло и кладем на заднее сиденье.

Дорога просто ужасная — темная и скользкая от дождя, но мы преодолеваем ее на головокружительной скорости.

— Она резала вены, — говорю, хотя он ни о чем не спрашивает. — Сейчас она у Малики. Вероятно, ситуация уже под контролем.

— Аллах милосердный, что эта женщина вытворяет?! Сколько же еще позора собирается она навлечь на нашу бедную семью?! Сколько еще нам терпеть?! Чаша переполнена, ой, переполнена! В конце концов, честь семьи важнее всего…

Как понимать его слова? Чего в них больше — страха за любимую сестру или недовольства из-за постоянных неприятностей, которые она доставляет?

У входа в клинику — ни души, дверь наглухо заперта. Ахмед звонит Малике.

— В чем у вас там дело? Мы не можем попасть внутрь! — раздраженно говорит он в трубку.

Через минуту из полумрака появляется какая-то фигура, молча открывает нам дверь и кивком указывает наверх.

В кабинете Малики очень светло. Бледная Мириам с перебинтованными запястьями лежит на кожаном диване. Глаза у нее полуприкрыты, выглядит она словно мертвая.

— Если бы ты, Блонди, сказала нам, что произошло два дня назад, то, может быть, этого удалось бы избежать, — обвинительным тоном заявляет Малика.

— Так, значит, это я во всем виновата? — Я не верю своим ушам.

— Малика, это уже слишком, — неожиданно становится на мою сторону Ахмед. — Все мы знаем, кто здесь виновник. Успокойся и не ищи козла отпущения.

— Но она была у нее, она последняя из родственников разговаривала с ней! — не унимается Малика.

В ее глазах я вижу ненависть — то ли ко мне, то ли ко всему миру.

— Все мы знали, в каком состоянии Мириам. — Ахмед опускает глаза и буравит взглядом пол. — Надо было отправить ее в психбольницу и не стыдиться этого. Такое с каждым может случиться, даже в самой уважаемой семье.

— Ты издеваешься?! — возмущается Малика.

— А что, черт подери, это помешало бы твоей политической карьере, да? Сумасшедшая сестра стала бы пятном на твоей репутации?

— Дело не в том, что сумасшедшая, а в том, что прелюбодейка. — Пойманная на дурных намерениях, Малика начинает огрызаться.

— Не хочу этого даже слушать! — кричит Ахмед, размахивая руками. — Прочь сплетни!

Притворяется ли он, будто ни о чем не знает, или, скорее, не хочет знать?

— Должна тебя просветить: психотерапевтическое лечение заключается главным образом в беседах, групповой терапии и увлеченном копании в грязном белье друг друга, — с удовлетворением подчеркивает Малика.

— Хватит! — Ахмед поворачивается к нам спиной и смотрит в окно, за которым — темнота.

— Ты, разумеется, отдаешь себе отчет, что это лечение закончилось бы для Мириам тюрьмой, а может, и громким судебным процессом, который против нее начала бы полиция нравов или ее муж. Этого ты хочешь для нее и для нас?! Ты что, не знаешь, где мы живем? Не притворяйся филантропом и добреньким братцем. Тебя не было с нами около десяти лет, и мы как-то справлялись, вот и на этот раз сумеем выйти из этой скверной ситуации. — Она делает ударение на каждом слове, и в каждом ее слове слышится упрек.

— И ты, конечно, уже придумала, каким именно образом? — с иронией спрашивает Ахмед.

— Мириам должна принимать лекарства. Успокоительные, веселящие, снотворные… — Малика делает паузу. — Время лечит раны, все проходит, и ее депрессия тоже пройдет. Но без медицинского вмешательства тут не обойтись.

— Ну так в чем же дело? У тебя есть доступ к неплохому ассортименту лекарств, сестрица. Почему, черт побери, ты сразу ей чего-нибудь не прописала?

— Прописать не проблема, важно, чтобы она соизволила их принимать, причем в правильной дозировке, не слишком много и не слишком мало… Вот в чем трудность! До сих пор она даже витамины не пила.

— Нужно это контролировать. Значит, ближайший месяц она будет жить у матери. Уж мама займется ею вплотную. Уверен, она глаз с нее спускать не будет.

Мириам пораженно смотрит то на Ахмеда, то на Малику.

— То есть как это? — слабым голосом спрашивает она.

— Именно так. Так, как должно быть. — Ахмед говорит твердо и решительно.

— Ты шутишь! Я ведь не маленькая.

— Может, и не маленькая, но все еще глупая, потому что до сих пор не в состоянии понять, в какой стране живешь. Это тебе не Америка! — орет Ахмед на всю клинику, в которой ночью, слава богу, никого нет.

— Унялся б ты хоть в такой момент. — Мириам презрительно кривит губы.

— Или будешь жить у матери, или мы отдадим тебя в психушку, а после нее я уж не знаю, куда тебя отправят, меня это, признаться, не интересует. Чтобы спасти остатки чести нашей семьи, придется от тебя отречься, моя милая развратная сестрица.

— Да пожалуйста! — Бледная как мел Мириам приподнимается на локте. — Ты, видимо, забыл, что у меня есть муж и что только он может против моей воли поместить меня в психлечебницу. Ха!

— Должен тебя известить, что, если бы не я, твой муж давно бы с тобой развелся. Он видеть тебя не может, и я этому нисколько не удивляюсь!

Мы с Маликой стоим в сторонке, следя за этой перепалкой и не намереваясь вмешиваться.

— Интересно, какова теперь будет реакция этого горемычного рогоносца? Любящая женушка прямо у него под боком режет себе вены. Ха! Не иначе как из любви к нему, не правда ли? — безжалостно продолжает Ахмед, передохнув минутку.

— Да пропади все пропадом! — Мириам отвязывается на полную катушку. — Пускай разводится и оставит меня в покое! Нечего меня пугать, я не боюсь!

— Вот и отлично! — Кажется, Ахмед только и ждал этих слов. — Я тоже рад и убежден, что на этот раз так и произойдет. Наконец-то сбудутся твои мечты. Итак, собирай свое барахло, потому что, как тебе известно, после развода женщина возвращается к своим родственникам, в твоем случае — к матери. Ну, разве что ты предпочтешь отправиться к отцу и его новой женушке… А когда несчастный Махмуд официально обвинит тебя в прелюбодеянии, ты угодишь в тюрьму или в исправительное заведение, на ресоциализацию, и оттуда уже никто тебя не вытащит, потому что я позориться больше не намерен. Вот! У тебя есть право выбора — видишь, как замечательно!

Мы все молчим, затаив дыхание. Аргументов, кажется, уже не осталось, все сказано.

— Малика, отвезешь нашу пострадавшую домой. — Ахмед отдает короткие распоряжения, мы слушаем.

— Так и сделаю, — безропотно отвечает старшая сестра.

— Завтра утром Дот приедет и поможет тебе собрать вещи. — Теперь он обращается к Мириам. — И я бы не хотел, чтобы ты ее каким бы то ни было образом обижала. Вместо того чтобы оскорблять людей, которые желают тебе добра, научись говорить «спасибо». В том, что ты оказалась в таком положении, виновата ты сама и никто больше. Ты еще радоваться должна, что у тебя такая толерантная семья. Другие бы тебя давно уже… — Не договорив, он презрительно кривит губы, крепко берет меня под руку, и мы уходим.

Непременно мальчик

К счастью, Рамадан закончился, следующий будет только через год. А я с недавних пор как-то странно себя чувствую. Утром просыпаюсь в холодном поту; то дрожу в ознобе, то мне жарко. В животе будто переливаются какие-то воды, хлюпают пузыри; должно быть, я где-то подхватила амебу, распространенного здесь паразита. Тревожить Ахмеда не хочу, поэтому сама покупаю себе емкость и собираюсь как-нибудь после фитнеса отнести кал на анализ. Поликлиники здесь почти на каждой улице, так что с этим проблем нет.

Тренировки для меня давно уже не тяжелы, откуда же вдруг эта внезапная слабость? Кажется, я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Часто рябит в глазах, и не только во время физических упражнений, а казалось бы, и без причины. Начинаю всерьез беспокоиться.

Сегодня после аэробики меня так тошнит, что я едва добегаю до туалета у раздевалки. Меня рвет, а девчонки, до которых доносятся звуки моих страданий, знай себе смеются. Странная реакция.

— Мабрук, мабрук! — Они дружелюбно глядят на меня и хлопают по спине.

Не понимаю: меня выворачивает наизнанку, а они желают мне счастья.

— Почему мабрук? — спрашиваю я.

— Да ладно, ты ведь замужем! Ты говорила, у тебя и доченька пятилетняя есть, — удивляются они, все время ко мне притрагиваясь.

— Шестилетняя, — возражаю я.

— Не важно, все равно беременной ты уже была.

— На что вы намекаете?!

— Подруга, не будь ребенком, по тебе же сразу видно. У худых всегда видно. Это толстуха может хоть до седьмого месяца не признаваться. — Они опять смеются.

— Ладно, мне пора идти. — Резко поднимаюсь с места, но, пошатнувшись, быстро сажусь снова. Откуда эти головокружения?

— Ты сегодня лучше не болтайся по городу одна, а то еще плохо станет, — предостерегают меня.

— Нет-нет, все в порядке, — успокаиваю я девчонок. — Наверняка это амеба.

— Это тебе так хочется, — усмехаются они и советуют: — Лучше купи тест на беременность и витамины.

Пренебрежительно махнув рукой, я поворачиваюсь к ним спиной.

— Подруга, это же у тебя только второй, что ты так беспокоишься? — силятся утешить меня они.

— Но у меня другие планы… — отвечаю я, а сама думаю: «Зачем я им это говорю?»

— Что ж, у каждой когда-то были планы. Такова жизнь. — Они грустно опускают головы и расходятся — каждая в свою сторону.

На свежем воздухе мне становится значительно лучше, но сердце в груди заходится от волнения. А вдруг это правда, вдруг я беременна? Целыми днями буду сидеть одна на нашей ферме, снова растолстею, как свинья, и окончательно закопаюсь дома на долгие годы, а может, и навсегда… Я вовсе не уверена, что хочу вести такой образ жизни и пожертвовать собой во имя любви к Ахмеду. Если родится второй ребенок, у меня больше не будет шансов вырваться отсюда. Это и теперь-то уже почти невозможно.

Я иду прямиком к аптеке. Надо же, какое совпадение! Ну что ж, куплю тест, по крайней мере для того, чтобы убедиться, что результат отрицательный. А он должен быть отрицательный, ведь я совершенно не чувствую себя беременной. Стараюсь вспомнить свои ощущения во время первой беременности, когда я носила Марысю, но все уже давно выветрилось из памяти. Помню лишь адские боли во время родов.

Ну вот, опять кружится голова, мне становится нехорошо. Хоть бы только меня не стошнило прямо на улице! Присаживаюсь на каменный парапет и делаю глубокий вдох. Только без паники! Нужно поймать такси и ехать или к свекрови, или к Малике… Оба эти варианта меня не слишком устраивают, но из двух зол я, пожалуй, выберу первое.

Таксист то и дело поглядывает в зеркало заднего вида. Или он со мной заигрывает, или я так отвратительно выгляжу.

— Вам надо отдохнуть, мадам, — говорит он на прощание. — Берегите себя.

Пытаюсь потихоньку проскользнуть через переднюю и гостиную к лестнице, а затем на второй этаж. Только бы меня никто не услышал! Мне сейчас так нужны тишина и уединение…

— Дот, это ты?

— Да, мама. Иду наверх, в нашу комнату, хочу отдохнуть немного.

— А что стряслось, милая? — Она уже возле меня. — Да ты и впрямь скверно выглядишь. — Свекровь обеспокоенно смотрит на меня, а потом дотрагивается до моего лба.

— Ничего страшного. Я сегодня не выспалась, и после интенсивной тренировки меня начало подташнивать.

— Ну-ну… — недоверчиво качает она головой. — А у меня есть вкусный свежий бульончик, он тебя живо поставит на ноги.

— Спасибо, мама, но…

— Если не хочешь есть в кухне, я принесу его наверх. А ты прими пока прохладный душ, это всегда помогает.

И в мгновение ока она исчезает в кухне.

Может, она и права, наверное, стоит прислушаться к ее совету. А потом я лягу в постель и буду спать, пока не приедет Ахмед.

Бульон очень вкусный. Кажется, он согревает все мое тело. Свекровь присела на стул и внимательно наблюдает за мной. Отставив тарелку, я откидываюсь на подушки. Как здорово, как чудесно, сейчас я засну… О Иисусе! Я резко приподнимаюсь: съеденное подступает к моему горлу. Свкровь удивленно вздергивает брови, а я скорее бегу в туалет и с утробным рычанием извергаю из себя содержимое желудка. Остановиться я не могу и мучаюсь при этом ужасно. Наконец со смоченным водой полотенцем на шее я тащусь обратно в спальню.

— Мабрук, дочка, мабрук, — шепчет свекровь, укладывая меня в постель и подтыкая одеяло. — Все в порядке. Это только поначалу так плохо.

— Но, мама…

— Ладно, ладно, я никому ничего не скажу. Ты тоже веришь в дурной глаз?

Мало того что она желает мне счастья в моем несчастье, так еще и думает, что я такая же суеверная, как они все!

Я закрываю глаза и задумываюсь. Нет, это невозможно, я ведь много лет пью противозачаточные таблетки. Ни за чем другим не слежу я так тщательно, как за этим. Ну, может, один раз я забыла их принять — перед Рамаданом, когда поссорилась с Ахмедом… Вспоминаю, что две последние менструации тоже были не такими обильными, как обычно. Завтра с самого утра придется провести этот чертов тест, ничего не поделаешь. А вдруг… На глаза наворачиваются слезы, и через минуту я, отчаявшаяся и уставшая, засыпаю.

Я стою в ванной и смотрю на только что обписанную мною картонную полоску. Сажусь на унитаз. Результат однозначный и сомнению не подлежит, но поверить в него я не могу. Вытаскиваю следующую полоску и повторяю действие. Задерживаю дыхание и… То же самое.

Превосходно! Я залетела! К моему отчаянию прибавляется и ярость. Охотнее всего я бы сейчас кого-нибудь покусала.

— Марыся, что ты, черт подери, вытворяешь с этими хлопьями!.. — ору я, зайдя в кухню и увидев, как моя дочь пальцами вылавливает из молока шоколадные шарики. Впрочем, она это проделывает каждое утро.

— Завтракаю, мамочка. — Она невинно смотрит на меня и продолжает делать то же самое.

— Сколько раз я тебе говорила, что едят ложкой?! Ты что, олигофрен?!

— Да. — Боюсь, Марыся не знает слова «олигофрен» — раньше она никогда его не слышала.

— Когда же ты наконец начнешь меня слушаться! — Наклонившись к ней, я швыряю ложку в ее миску. — Говорю тебе, ешь как человек! Ясно?!

— Ясно, — слабым голоском отвечает Марыся, и я вижу, как в ее черных глазенках показываются слезы.

— Жуй давай, и быстро! — Я разворачиваюсь и выхожу во двор — немного проветриться. За спиной слышу тихий детский плач.

Во дворе вижу нашего гяфира, которому мы неплохо платим, а он, ленясь, расселся на пластиковом стуле и греется на солнышке. Какое бесстыдство! Значит, я должна подметать, убирать двор, а многоуважаемый господин сторож будет расслабляться?!

— Эй, ты! Иди сюда.

Неохотно, будто в замедленной киносъемке, он встает со стула и направляется в мою сторону.

— Возьми метлу, мешок для мусора и убери здесь! — кричу я на него, размахивая руками.

По выражению его лица видно, что он возмущен. Презрительно скривив губы, гяфир выпрямляется и окидывает меня оценивающим взглядом.

— Хозяин ничего мне не говорил.

— Так я тебе говорю. Выполняй!

— Но хозяин ничего мне не говорил, — монотонно повторяет он.

Какой упрямый осел! Тупица! Даже такой вот слуга не слушается женщины — а все потому, что женщина в этом обществе ничего не значит. Ну ничего, я ему докажу, что со мной этот номер не пройдет! Он у меня еще попомнит!

— Ахмед! — тут же набираю номер я. — Этот сторож-дурак не хочет подметать террасу и вообще убирать отказывается, — говорю в трубку по-польски.

— Во-от как…

— Он заявляет, что, мол, хозяин ему не велел, а на хозяйку ему плевать.

— Не может быть. Он тебе очень симпатизирует.

— Мне не надо, чтобы он мне симпатизировал! — воплю я, словно стремлюсь докричаться до него напрямую, минуя телефонную связь. — Мне надо, чтобы он уважал меня и слушался!

В трубке — гробовая тишина. После паузы Ахмед спокойно произносит:

— Передай ему телефон.

Я отдаю трубку гяфиру и слышу, как из нее доносится не столько крик, сколько скрежет. Арабские гортанные звуки переходят в хрипение. Понять что бы то ни было из этого я не в состоянии, но результат налицо.

— Сорри, мадам. — Если бы он мог, то убил бы меня взглядом, однако услужливо склоняет голову и, шаркая, отправляется за метлой.

Больше жертв мне в этом безлюдье не отыскать. Можно еще, конечно, позвонить маме в Польшу, с ней-то поссориться нетрудно; но звонить туда я стараюсь как можно реже. Она все осуждает и постоянно говорит о моем возвращении в Польшу. Знала бы бедняжка, что это нереально, поскольку у меня нет ни наших с дочкой загранпаспортов, ни денег, ни возможностей, наверняка сошла бы с ума. Ясно одно: мне самой придется расхлебывать ту кашу, которую я заварила.

Меня раздирают сомнения. Я не могу сказать с уверенностью, что не хочу этого ребенка. Я всегда мечтала иметь девочку и мальчика, но сейчас такое неподходящее время! Сперва я хочу чего-нибудь достичь, утвердиться в своем положении, почувствовать себя увереннее и поверить в любовь Ахмеда. А я ведь, получается, даже не официальная жена! Да что мне, мало нынешних хлопот? И он-то, муж мой, хоть бы обмолвился о легализации брака… Неужели рассматривает его как временный вариант?

Я сажусь на солнышке и греюсь, будто кошка. Что ж, мне остается только ждать. Заодно и проверю, как Ахмед поведет себя в такой ситуации.

— Шукран[49], — благодарю я за результат анализа, который получаю буквально через полчаса после его сдачи.

— Мабрук, — говорит лаборантка. Значит, можно не открывать конверт и не разбирать нацарапанный на бланке диагноз.

Женщина сплевывает через плечо, чтоб не сглазить, и широко улыбается мне. Я же грустно вздыхаю и довольной явно не выгляжу.

— Если ты себя плохо чувствуешь, то не беспокойся, через три месяца это пройдет, — утешает она. Не допускает даже мысли о том, что меня мог огорчить сам факт беременности. — Теперь тебе нужно к врачу, — доброжелательно советует она. — В нашей клинике принимает очень хороший гинеколог. И берет недорого.

— У меня есть родственница, которая работает в медицинской отрасли, она мне наверняка кого-нибудь порекомендует. Еще раз спасибо.

Медленно направляюсь к дому свекрови. Что ж, придется официально объявить им «радостную» новость. Может, не сегодня? В первую очередь я, наверное, должна сказать об этом Ахмеду… И я решаю еще какое-то время подождать — неизвестно ведь, что будет дальше. Вдруг выкидыш? И что тогда? Стыд и необходимость перед всеми оправдываться?

На смену тошноте пришло другое состояние — быть может, менее неприятное, но еще более тягостное: я целыми днями сплю и ничего не могу с этим поделать. Ужасно боюсь за Марысю: только бы ей не пришла в голову какая-нибудь глупость! Сидя с ней в детской, я засыпаю прямо на ковре среди игрушек, а когда смотрю телевизор, могу захрапеть во время самого интересного сериала. В кухне я едва держусь на ногах, как-то раз уснула прямо за столом, уронив голову в овощные очистки… Ничего не понимаю. Когда я носила Марысю, была бодра, как жаворонок.

Уже месяц я не хожу на фитнес, а Ахмеду объясняю это ленью. Он в последнее время все принимает со стоическим спокойствием, стал кроток как овечка. Порой я ловлю на себе его пристальный оценивающий взгляд, хотя пока ни о чем ему не говорила. Да тут и говорить нечего — уже видно, что скоро я снова стану мамой: живот чуть-чуть раздулся, пупок вышел из ямки, в которой всегда скрывался, а грудь увеличилась на целый размер. Я ношу широкие футболки и думаю еще какое-то время подождать с приятной новостью, поскольку по-прежнему боюсь выкидыша, — самочувствие у меня скверное и какое-то странноватое. Не хочу никого разочаровывать. Кроме того, я понятия не имею, как бы отреагировал Ахмед, если бы я потеряла ребенка; думаю, его реакция была бы весьма непредсказуемой.

— Малика сегодня вечером повезет тебя по магазинам, — сообщает он мне по телефону. — У нас сейчас бешеные распродажи, как и всегда после Нового года. Она приедет в пять, годится?

— Да, отлично. Давненько я ее не видала.

— Она не хотела тебе голову морочить, — неуклюже оправдывает он сестру. — А кроме того, ты же знаешь, какой у всех аврал в конце года, когда нужно сдавать годовой отчет.

Я задумываюсь: собственно, откуда бы мне это знать? — и не нахожу ответа.

— Марысю с собой брать? — спрашиваю мужа.

— Да, оставьте ее у мамы. Пусть даже проведет там выходные.

— О да, и все выходные мы будем только вдвоем, — фривольничаю я.

— А что, разве мы не заслужили? Ну, говори, что ты об этом думаешь?

— Гм…

Что он задумал? Стоит ли мне нервничать? Пока что я отмахиваюсь от всех тревожных мыслей, ложусь в нашу супружескую кровать, принимаю позу эмбриона и вжимаюсь в теплый плед.

— Марыся, иди к маме, — зову я доченьку, прежде чем заснуть.

— Ты готова?! — слышу я голос Малики, и сердце у меня в груди начинает бешено колотиться. Я проспала! А где Марыся?!

— Бегу! — истерически кричу, вскакивая на ноги.

Ребенок! Где мой ребенок?! Не замечая в полумраке Малики, я влетаю, будто ошалевшая, в соседнюю комнату и спотыкаюсь о свою малышку, спящую на ковре среди рассыпанных кубиков «Лего».

— А-а-а! — воплю я и падаю как подкошенная.

— Аллах милосердный, что ты вытворяешь?! — Малика уже рядом, пытается поднять меня с пола. — Будь осторожна. — Она обеспокоенно смотрит на меня и, на удивление, совсем не злится.

— Извини, я проспала, — шепчу я, держась обеими руками за низ живота. Не могу сдвинуться с места. Боль пронзает насквозь, я едва дышу.

— Так, за покупками мы не едем, лучше ко мне в клинику. Давай-ка, потихоньку. — Она осторожно поддерживает меня под руку.

Конечно же, свекровь обо всем ей рассказала. И наверняка не только ей.

— Еще минутка, и я буду в порядке, — говорю я и пытаюсь подняться. — Зачем мне врач? Я ведь ничего себе не поломала и не ушибла… — Проверяю, известно ли ей что-либо.

— Не будь дурой, — уже ворчит Малика, как обычно. — В определенных ситуациях без медицинской помощи никак не обойтись. — Она пристально смотрит мне в глаза.

— Так, может, к врачу поедем завтра утром? — пытаюсь увильнуть я. — Мы же собирались походить по магазинам, я уже, честно говоря, настроилась.

— Ладно. Все можно совместить, — говорит Малика. Надо же, какой она стала уступчивой. — У нас достаточно времени и на то, и на другое. Тебе уже лучше?

— Да, и существенно. — Неуверенно улыбаясь, я направляюсь в спальню, чтобы переодеться.

Вот я глупая! Все равно ведь рано или поздно придется им рассказать. Нет у меня больше ни сил, ни желания скрывать — нужно иметь мужество признаться и перестать бояться их реакции. Свекровь-то, в конце концов, отнеслась ко мне прекрасно.

Мы садимся в машину и в молчании едем в клинику. Малика ведет меня прямиком к гинекологическому кабинету, а сама намеревается отвезти Марысю к матери.

— Наверное, ты и без меня справишься? — иронично спрашивает она.

Вот теперь мне неловко из-за того, что я до сих пор не сказала ей. А ведь уже третий месяц…

Через час передо мной лежит целая куча компьютерных распечаток, результаты анализов крови и мочи. В большом конверте — результат УЗИ и снимок ребенка. Врач очень старался, видно, что выслуживается перед начальницей.

— Ну так что? — любопытствует Малика, вернувшись. — Девочка или мальчик?

— А какое это имеет значение? — удивляюсь я. — Для меня главное — чтобы ребенок был здоров.

— Как ты наивна. Любой мужик хочет сына.

— Ну да, я знаю, но это примитивный подход. В Польше…

— Сколько раз тебе нужно напоминать, что ты уже не в Польше? — недружелюбным тоном произносит она. — Здесь брак, в котором нет сына, не стоит ничего.

— Ну да, — отвечаю саркастически, презрительно скривив губы.

— Нечего дуться, такова арабская жизнь. Муж может в качестве повода для расставания преподнести тот факт, что жена не смогла подарить ему потомка мужского пола.

— Какое коварство! Какая отсталость!

— Знаю, — кивая, грустно говорит она. — Но так уж повелось, и нам не под силу что-либо изменить. Необходимо, чтобы сменились поколения. А прежде всего — желание.

Я направляюсь к выходу. Ехать по магазинам мне уже совершенно не хочется.

— Ты что, не хочешь мне сказать? — спрашивает Малика уже повышенным тоном, не отставая от меня ни на шаг. — Ты и беременность скрывала — это что, такой польский обычай? Чтобы муж и родственники узнавали обо всем непосредственно в день родов? — смеется надо мной она.

— Во-первых, на УЗИ пол еще не виден. Так бывает. Во-вторых, все это время я плохо себя чувствовала и опасалась, что могу потерять ребенка. Потому-то я и не говорила никому, чтобы не обнадеживать напрасно. А теперь поехали домой, с меня хватит.

— Хочешь ты или нет, но мы сейчас едем за покупками. — Она хватает меня за руку и смешно поджимает губы. — Иначе Ахмед меня прибьет, — говорит с притворным отчаянием.

— Это еще почему?

— У меня же было задание сделать тебе приятное, развеселить, развлечь, а не нервировать тебя и вгонять в депрессию. — Малика снова смеется, на этот раз уже доброжелательно. — И не тревожься ты из-за этих разговоров о поле ребенка. Ахмед — человек просвещенный… во всяком случае, должен таковым быть. После стольких-то лет в Европе… — Она делает паузу, и я вижу в ее глазах неуверенность.

Мы подъезжаем к нашему ярко освещенному дому и видим выбежавшего на террасу Ахмеда.

— Девчонки, а я уже начал было беспокоиться, — с улыбкой говорит он, глядя на кучи пакетов в машине и наши довольные физиономии.

— Да ладно тебе. — Малика треплет его по спине. — Security service[50] работает.

— Как ты, Доротка? Довольна?

— Да, только устала ужасно. — Это правда: охотнее всего я сейчас отправилась бы спать.

— Шиш! Я же хотела купить тебе витамины. — Малика рассерженно хлопает себя по бедрам. — Завтра подброшу их тебе в офис, — обращается она к брату.

— Входите в дом, холодно ведь.

— Я к себе домой. — Малика направляется к машине. — Только заберите покупки, и я сматываюсь. Ехать-то далеко.

Мы входим в дом. Я улавливаю какие-то аппетитные запахи и, удивленная, спрашиваю:

— Неужели кое-кто состряпал что-то вкусненькое?

Ахмед обнимает меня и ведет в гостиную. Я останавливаюсь как вкопанная: в камине горит огонь, стол торжественно накрыт и обильно заставлен. Приятную обстановку дополняют ароматические цветные свечи.

— У нас что, праздник? — игриво спрашиваю я, глядя на него искоса.

— Вот ты мне и скажи. Уже пора, наверное. Или ты думаешь иначе? — тихо намекает он, нежно обнимая меня.

— Я, собственно, собиралась. — Я беру его за руку, и мы садимся на диван.

— Честно говоря, не могу понять, почему я узнаю последним, ну да ладно, углубляться в это не стану. Наверняка у тебя есть свои причины.

— Ты же видел, что со мной творилось. Я не хотела тебя разочаровывать.

— Глупенькая ты мышка, — ласково говорит Ахмед и целует меня в шею.

В комнату кто-то входит, и я подскакиваю от неожиданности.

— Мадам… — слышу я приятный глубокий женский голос.

В дверях кухни стоит молодая красивая негритянка.

— Ты что, уже взял себе вторую жену? — со смехом спрашиваю я Ахмеда.

— Она не в моем вкусе, — шутит он. — Тебе нужен человек для помощи по дому и для общения. Это твоя личная домработница, Джойси, — представляет он девушку. — Думаю, я сделал хороший выбор. У нее блестящие рекомендации, раньше она работала в резиденции посла. Она говорит не только на своем национальном наречии, но и по-английски, и по-арабски. Можешь научить ее готовить польские блюда… Ну как, довольна?