Мы умолкаем. Я ощущаю, как по моей спине стекает пот, им пропитывается хлопчатобумажная блузка; но это все не столько от жары, сколько из-за нервов. Слышу какое-то движение и хватаю Малику за руку. Мы что есть силы сдавливаем пальцы друг друга и, затаив дыхание, замираем.
— Hi, baby[37].
Вот он и пришел. Мы осторожно приоткрываем дверцу шкафа и видим фигуру, склоняющуюся над Мириам.
— Что с тобой? Аллах милостивый, что случилось?
— Знаешь… я тебе не говорила, но я была беременна, — слабым голосом объясняет Мириам.
— Что?! От кого?
— То есть как это от кого?
— Ах, вот оно что! Прекрасно! — В его голосе слышна паника. — Ты же замужем, ты опытная женщина и должна бы знать, как избежать залета, — обиженным тоном произносит он.
— Но, когда я вижу тебя, я забываю обо всем, в том числе и о предохранении.
— Не неси бред! — Хамид гневается не на шутку. — Ты хочешь что-то на меня свалить. Хочешь, чтобы я нес ответственность.
— Нет, милый. Я тебя не обвиняю. Я была счастлива носить твоего ребенка.
Даже не снимая куртки, он присаживается на край кровати и исподлобья смотрит на Мириам. Стискивает пальцы — так сильно, что слышно, как хрустят суставы.
— Мы же недавно говорили, что нужно как-то менять ситуацию, что так дальше продолжаться не может, — напоминает Мириам.
— Вот именно.
— Я хотела подождать, не рассказывать тебе о беременности, пока мы не решим, как нам быть.
— А что ж тут решать-то? Все и так ясно.
— Ясно? Но не для меня, Хамид. — Мириам садится на постели и пытается положить голову ему на плечо.
— Да угомонись ты наконец, сколько можно! — кричит любовник и резко вскакивает.
Я ощущаю, как Малика рядом со мной дрожит и стискивает зубы.
— Не понимаю… — плаксиво тянет бледная как полотно Мириам.
— Чего ты не понимаешь? Нам было хорошо вместе, так надо порадоваться этому!
— Что?
— Ну да, нужно жить тем, что дает Аллах, радоваться каждому мгновению и не усложнять себе жизнь.
— То есть…
— Ты замужем, и я все время тебя убеждал: ты должна быть с мужем, с детьми, тебе не следует бросать свою семью. Надо было слушать, что тебе говорят!
— Но я люблю тебя… И ты тоже…
— Какая же ты дура! — вскрикивает он и саркастически смеется. Притворяясь позабавленным, хлопает себя руками по бедрам, при этом шагает вокруг кровати и нервно вертит головой туда-сюда. — Оставь меня в покое, перестань меня терзать! Неужели я должен вот так напрямик тебе это сказать, чтобы ты наконец поняла?!
— Хамид, не надо, прошу тебя. — Мириам силится встать с постели, но вновь падает на подушки — то ли от слабости, то ли от отчаяния.
— Слушай, женщина, я не собираюсь из-за тебя портить или тем более укорачивать себе жизнь! — Похоже, он уже перестал контролировать себя и теперь говорит то, что действительно думает. — Роман с тобой — самая большая моя ошибка. Зачем мне это было нужно?! — Он хватается за голову. — Что меня дернуло?!
— Хамид… — Мириам рыдает, не в силах выдавить из себя ни одного осмысленного слова. Должно быть, такое признание любимого — страшный удар для нее.
— Но ты так меня искушала, так очаровывала, тенью за мной ходила! Будь я образцом честности — и то не выдержал бы! Эх!.. — Пренебрежительно махнув рукой, он поворачивается к выходу.
— Это я тебя соблазняла?! — Оскорбленная женщина больше не может слушать этого вранья. — Это я тебя соблазняла, мерзавец?! Да уж, Малика была права! Ты сукин сын, который и плевка моего не стоит! Ах ты тварь! — кричит Мириам уже во все горло.
— Значит, Малика все знает? — с испугом в голосе спрашивает Хамид. — Как ты могла?..
— А ты? Как ты можешь причинять мне боль?..
— Сочувствую твоему мужу — у него жена потаскуха! Будь я на его месте, убил бы тебя! Шармута, шармута![38]
Дотянувшись до большой хрустальной вазы на туалетном столике, Мириам швыряет ею в бывшего любовника. Удар мимо цели — лишь стеклянные осколки разлетаются по всей комнате.
— Убирайся отсюда и никогда не возвращайся, негодяй! Я проклинаю тебя, и пусть Аллах отомстит тебе за твои грехи! Он все видит и знает, кто чист, а кто виноват!
— Ты меня Аллахом пугать будешь?! — Кажется, сейчас он еще более растерян, чем минуту назад, когда узнал о том, что в суть дела посвящена Малика. Надо же, какой богобоязненный!
— Ключи, отдавай ключи! Немедленно! — Мириам тянется к чашке с кофе, находящейся в пределах досягаемости ее руки. Кофе разбрызгивается по стенам.
— Только не звони мне больше и не умоляй! Хватит! — кричит он, бросая связку ключей в лицо Мириам. — Злобная шлюха!
— Сын осла! Сын пса! Альфонс! — Самые жестокие оскорбления летят вслед уходящему, а тот спасается бегством, ни разу не оглянувшись.
Наконец мы выходим из шкафа. Что же тут скажешь? No comments[39]. Мы садимся на кровать и молчим. Мириам не плачет. Пустыми глазами она смотрит в никуда. Боюсь, сегодняшними событиями эта история не закончится — это было бы слишком просто.
Встреча с польской диаспорой
Новые подруги
— Это госпожа Дорота Салими? — слышу я в телефонной трубке незнакомый голос. Женщина говорит со мной по-польски.
— Да, а с кем имею честь?
— Я Барбара Назим. Баська, — представляется моя собеседница.
— Да? — переспрашиваю я, по-прежнему не имея представления, кто это такая.
— Как-то раз, в общем-то, уже давненько, я видела тебя в супермаркете, ты была с мужем и дочкой. Блондины здесь бросаются в глаза, — смеется она. — Однако заговорить с тобой не успела — мой старик, как всегда, торопил меня. Но, по крайней мере, он пообещал раздобыть твой номер телефона. Это заняло какое-то время, и в конце концов мы на тебя вышли.
— Вот как?!
— Ну да, вот я и звоню. Мы должны встретиться. Обязательно. Ни одна полька, которая замужем за ливийцем, не может избежать моего общества, — оживленно продолжает она. — Я самозваный лидер польской диаспоры в этой стране, я собираю вокруг себя, вернее, стараюсь собрать всех наших девчонок, которым выпало жить здесь. Вместе веселей и намного легче.
Я уже начинаю чувствовать симпатию к этой женщине.
— Знаешь, я давно хотела отыскать здесь хоть одну землячку, но совершенно не знала, как и где искать… Кроме того, я немного стеснялась, — честно признаюсь я. — Мне не хотелось никому навязываться…
— Какие глупости ты болтаешь! — беспардонно перебивает меня Барбара. — Ты же молодая, правда? А давно ты тут торчишь? Нравится? А как тебе мужнины родственнички? Мне-то семейка моего мужа задала жару… по крайней мере, поначалу. — Новая знакомая изливает на меня потоки слов, не давая возможности ответить хоть что-то. — Ты, наверное, еще совсем новичок здесь, вот и теряешься. Я угадала, милая? — Она заливается безудержным смехом.
— Скоро четыре месяца, как я здесь. — Вдруг осознаю: как много времени прошло с момента моего приезда, а я все топчусь на месте! Ничего из моих первоначальных планов и обещаний, данных самой себе, пока не выполнено.
— Мискина[40], — жалеет она меня. — Бедняжка, ну почему ты вот так сразу позволила запереть себя в четырех стенах? Нужно обязательно выходить, общаться с людьми.
— Знаешь, сначала мне все очень нравилось: большая семья, фешенебельный дом… Но, если думать о будущем… не знаю, выдержу ли я здесь. Мы еще хотели поселиться на ферме, чтобы жить отдельно от родителей…
— Да ты что! Я бы не смогла жить в деревне! — перебивает она. — Может, это оттого, что я сама из деревни родом. — Бася опять смеется, теперь — собственной шутке. — Честно говоря, окучивание картошки никогда не было моим любимым занятием, да и муженька своего я никак не могу представить с мотыгой в этих его интеллигентских ручонках.
— Ну а я могла бы жить в пригороде… — предаюсь мечтаниям я. — В эксклюзивном районе, в одной из вилл. — Тут мы обе смеемся от души. — Баська, с тобой всегда так весело?
— Да, все считают меня остроумной, кроме моего мужа. Он моих шуток не понимает — но что с араба взять?
— И это тебя не огорчает? — удивляюсь я, не услышав в ее голосе ни капли сожаления по этому поводу.
— Ну что ты, конечно нет! Мы с ним уже слишком давно вместе, чтобы я переживала из-за таких мелочей, — дружелюбно говорит она.
— Давно — это сколько? — любопытствую я. — А прожить с арабом всю жизнь — возможно такое? Все говорят, что, мол, они с нами только ради секса и для разнообразия, а в глубине души считают нас всех последними шлюхами, — делюсь я с ней терзающими меня сомнениями.
— Это все стереотипы, глупая болтовня! — повышает голос Бася. — Сравни-ка нас с их женщинами — и сразу увидишь, что мы лучше. Да мы вообще ходячие идеалы! Ливийки рожают своим мужьям кучу отпрысков, сами почти никуда не ходят, а если уж собрались, то надевают эти дурацкие плащи и платки — поглядите, дескать, какие мы скромницы! Но ты только посмотри, как они дрессируют своих мужиков! Вроде такие тихони, а дома, за закрытыми дверями, только и делают, что орут, а частенько и поколачивают своих муженьков. И ничего, мужья от них не уходят и не ропщут.
— Однако стараются как можно реже проводить время со своими женушками… Впрочем, случаются ведь и разводы. Вот и в семье моего мужа есть разведенные.
— Ну что ж, разводы есть везде. Но вот что могу сказать наверняка: мужиков нужно держать на коротком поводке и порой показывать им коготки, чтоб знали свое место. Нельзя их бояться и постоянно просить прощения уже за то, что ты существуешь. Так ты мужика не удержишь, кем бы он ни был — арабом, китайцем, американцем… да хоть и поляком.
— Ты права, — печально соглашаюсь я.
— Не отчаивайся, всему можно научиться, а тем более правильному поведению с нашими мужчинами. Это ерунда, пара пустяков!
— Ты думаешь? А я-то…
— Да-да, я уже по голосу слышу, какая ты, — снисходительно посмеивается она. — Ничего. Несколько бесплатных уроков у тети Баси — и ты станешь совершенно другим человеком. Так когда ты зайдешь?
— Ну, не знаю…
— Ты работаешь? — быстро спрашивает она.
— Нет.
— Тогда о чем тут думать? Времени у тебя должно быть предостаточно. — В ее тоне я слышу легкое раздражение и нетерпение.
— Боюсь помешать тебе.
— Ну и мямля ты! Я же сама зову тебя в гости, никто меня не заставляет. Так что?
— Кроме того, я не знаю города и… мне не на чем ехать.
— Не понимаю, почему у тебя нет машины. Здесь же можно купить совсем неплохое авто за плевые деньги.
— У меня и прав нет, — растерянно шепчу я.
— Муж не разрешил тебе?!
— Нет-нет, не думай так… Мне самой не пришло в голову…
— Тогда ты могла бы взять такси. Или он не разрешает тебе ездить на такси? — В ее голосе звучит возмущение.
— Он не… — начинаю я, но она решительно перебивает меня:
— Значит, я сама за тобой заеду. Малышка, тебе надо помочь… Ты, как мне кажется, подавлена. Неужели муж не разрешает тебе даже носа из дому высунуть? Ох, скверно это!
— Ты ошибаешься, все не так…
— Ладно, ладно, я понимаю, признаваться в этом неловко, но я как раз и занимаюсь тем, что помогаю таким бедняжкам, как ты.
Я только вздыхаю — тяжело пробиться сквозь поток ее слов. Интересно, знай Баська обо всех моих проблемах, придумала бы она средство, чтобы действительно помочь мне? Ахмеда как не было, так и нет. Никто из семьи даже не говорит о нем, будто его вообще не существует. И у меня впервые мелькает мысль: быть может, мне тоже стоит собрать вещи и вернуться домой, в Польшу, к маме и к тому миру, который я хорошо знаю?
— Буду у тебя завтра в двенадцать. Салют! — говорит на прощание Бася, прерывая мои размышления.
Я жду во дворе на солнцепеке — жду так долго, что уже вся обливаюсь потом. Марыся, несмотря на бешеные игры с детворой в бассейне, уголком глаза замечает меня, выходит из воды и вприпрыжку бежит ко мне, брызгая водой во все стороны. Внезапно соскучившись, она обнимает меня мокрыми ручонками за шею и целует, прижимаясь своим замурзанным личиком; тут же разворачивается и несется назад, к детям. Она уже совершенно забыла о своей польской бабушке — хоть бы раз о ней спросила! Что ж, здесь у Марыси есть и замечательная шальная компания ровесников, и домашний детсад с отличным присмотром. Я радуюсь, видя ее счастливой, но мне немного жаль, что она так легко дарит свое сердце другим. Мне-то самой очень, очень одиноко, я чувствую себя оставленной и мужем, и шестилетней дочкой. Наверное, придется привыкнуть, смириться с судьбой.
Бася приезжает с получасовым опозданием и громко сигналит у въездных ворот. Я бегу ей навстречу, и мы здороваемся как давние подруги. Она и в самом деле классная баба. Внешне это типичная, самая что ни на есть породистая польская блондинка; она не толстуха, но телосложения плотного, а рукопожатие у нее такое крепкое, что хрустят пальцы. Бася высокая, статная, старше меня как минимум лет на десять. Одета она по-современному, видно, что все ее вещи куплены или на базарах, или в наших польских секонд-хендах; тем не менее у нее есть свой стиль — очень красочный и немного фривольный. Ни капли не комплексуя, она втиснула свою довольно большую попу в белые леггинсы — сверху, правда, надела длинную рубаху в цветочек, а на шею повязала пестрый шарф с бахромой. В открытых босоножках видны крупные пальцы ног с ярко-алым педикюром. Я на седьмом небе: наконец-то у меня есть кто-то, с кем я могу перекинуться несколькими словами, да еще и на родном языке!
— Садись, устраивайся поудобнее в этом кавардаке. — Она поспешно сметает крошки с пассажирского сиденья и отбрасывает назад какие-то плюшевые и резиновые игрушки.
— Не переживай, все отлично. — Совершенно счастливая, я располагаюсь в ее машине. — Спасибо, что заехала за мной!
— Да ты что? Как же иначе? — энергично возражает она. — Кто-то ведь должен показать тебе, как здесь надо жить, чтобы ты осознала, что даже в этой стране можно быть счастливой.
— Ох, не знаю…
— Самое главное — чтобы муж тебя любил, а проблемы — они есть везде. К сожалению, именно нам всегда приходится их решать. Или же старательно их избегать.
— Порой это не в нашей власти, — сетую я. — Есть много вещей, которые мы вряд ли можем изменить.
— Не нравится мне твое настроение, — беспокоится Бася. — Долго ты тут не выдержишь, если у тебя уже в самом начале такие мысли.
Мы умолкаем, и какое-то время я наблюдаю за всей той акробатикой, которую Баська устраивает на проезжей части. Это не езда, а какой-то кошмар!
— Куда прешься, осел?! — по-арабски кричит она подрезавшему ее водителю. — Тупица, тебе кто вообще права выдал? Слепой хахаль твоей матушки, не иначе!
Она жмет на газ, и машина, подпрыгивая, несется вперед, а я вся сжимаюсь, судорожно держась за наддверную ручку. Меня бы нисколько не удивило, если бы через минуту мы услышали звон разбитых фар, — но нет, Бася мастер вождения, она в совершенстве овладела секретами здешней сумасшедшей, безудержной езды. Она резко тормозит, авто останавливается буквально в миллиметрах от бампера машины, едущей перед нами. Похоже, тот водитель наложил от страха полные штаны! Бася заливается шальным смехом, силюсь засмеяться и я, хотя, честно говоря, у меня со страху перехватывает дыхание.
Мы въезжаем в старый традиционный арабский район: узкие улочки, низенькие квадратные домики из песчаника, у которых дни напролет просиживают старики и играют маленькие дети. Вокруг гам, зазывные крики торговцев, дурманящий запах выпечки. А царит над всем аромат свежепрокаленных кофейных зерен. «Боже мой, как она тут живет?! А я еще жалуюсь…» — думаю я, оглядывая все вокруг округлившимися от удивления глазами.
— Что, тебя никогда не тянуло в такие места? — с легким пренебрежением спрашивает Бася. — Запретная зона, да? — продолжает она, не скрывая иронии. — А ведь это Гурджи, старая часть города. Она расположена исключительно близко к нынешнему центру, а цены на землю здесь не слишком накручены. Здесь родился мой муж, здесь живут все его родственники. Надо всегда изучать весь город, а не только избранные элитные районы. По-моему, тут даже интереснее, ощущается подлинный дух Востока.
— Если уж меня куда-то возили, то все больше в центр, в шикарные рестораны, в места, о которых потом можно с гордостью рассказывать…
— А я горжусь именно этим районом и его жителями. Они честные, дружелюбные и искренние. Они помнят добро, которое я для них делала, и ценят меня за это. Я для них уже своя.
Ну, я-то предпочла бы здесь не осваиваться, это ведь настоящие трущобы, но Басе этого, конечно же, не скажу.
Перед бампером все время туда-сюда снуют пешеходы, и из-за этого машина едва-едва продвигается вперед. Наконец мы въезжаем на довольно большую квадратную площадку: здесь даже растет несколько деревьев, а кто-то оборудовал миниатюрное футбольное поле. Дома вокруг уже выглядят побогаче — они здесь почти такие же, как и в фешенебельных центральных районах. Впечатляющий контраст.
— Вот мы и приехали, — говорит Бася, заметно недовольная моей глупой снобистской реакцией.
Она останавливает машину, вынимает из багажника какие-то пакеты, подходит к массивным деревянным воротам самой большой — трехэтажной — виллы и кричит во все горло:
— Марыся! Мары-ы-ыся-а-а! Давай, поднимай свой ленивый костлявый зад!
Окно на втором этаже с треском открывается, и в нем показывается продолговатое лицо юной арабки.
— Мама, я уже бегу! — недовольно отвечает она и исчезает из поля зрения.
— Моя дочурка. Старшая. Родилась еще в Польше, — поясняет мне Бася. — Ты снова изумлена, да? Думала, это местная красавица? — иронизирует она. — А Марыся — вылитый папочка. Кто нас не знает, отродясь не поверит, что она дочка белокожей блондинки с Поморья.
Тут двери открываются. У косяка стоит высокая худощавая длинноногая девица, одетая в коротенькие розовые джинсовые шорты и топик на шлейках. Кожа у нее смуглая, в иссиня-черных волосах видны отдельные бордовые прядки.
— Помоги мне, черт возьми, ты же знаешь, мне нельзя поднимать тяжести, — шипит в ее сторону Бася. — Заходи, Дорота, не стесняйся. Сразу же прошу прощения за бардак — имея троих детей, трудно содержать дом в идеальном порядке, а денег на слуг у нас нет.
Переступив порог, я чувствую себя так, словно оказалась в какой-то эксклюзивной резиденции в Польше. Весь первый этаж занимает огромная гостиная, обставленная мебелью производства наших родных заводов с берегов Вислы: никаких тебе восточных украшений, позолоты, никакой броской безвкусицы.
— Вот здорово! Как ты достала эту мебель? — Я не могу опомниться от удивления и восхищения.
— Связи есть, — отвечает Бася с гордым выражением лица. — Видишь ли, я здесь уже двенадцать лет, у меня было время завязать кое-какие знакомства. Все это я купила у польских фирм — когда-то, еще при коммунизме, их тут было полным-полно. Потом они или закрывались, или — если выдерживали конкуренцию — модернизировались и сбывали свою продукцию тотчас же. Надо было только знать, где и когда будет распродажа, иметь под рукой деньги и грузовик. За все эти годы здесь побывало более сотни тысяч поляков.
— Ничего себе!
— Но сейчас осталась только горстка. Европейский рынок безопаснее ливийского, к тому же Европа ближе.
— Да, как же далеко мы от дома, — грустно вздыхаю я.
— Но ведь можно жить с мыслью, что наш дом здесь. — Бася треплет меня по руке, желая утешить. — Марыся, как там чай? И давай сюда творожную запеканку, я ее специально испекла.
— Прекрасно, а я не умею.
— Захочешь — заказывай у меня. Она печется за несколько минут. Никаких проблем.
И мы, две польки, за тысячи километров от родины сидим и пьем вкусный чай с лимоном, закусывая домашней выпечкой. Совсем как дома, вот только…
— Уверяю тебя, Доротка, нужно всего-навсего привыкнуть и найти свое место. Мне тоже было нелегко, а поначалу вообще ужасно…
И она начинает рассказ о своей жизни — необыкновенную историю девчонки из бедной деревушки, расположенной у балтийского побережья. Мать Баси была слабого здоровья и вечно жаловалась, а отец-пьяница исчез в неизвестном направлении, когда дочка была еще совсем малюткой. Бася понимала, что ее единственный шанс пробиться в жизни — это учеба. Уже в начальных классах она подолгу корпела над учебниками, и это принесло свои плоды: табель с отличием, средняя оценка — пять баллов. Для учебы в лицее Басе пришлось уехать в городок покрупнее, и она знала: это лишь начало пути. Мать сетовала, оставшись без дополнительных рук в хозяйстве, но Басю всегда поддерживала тетка, всего на несколько лет старше своей племянницы.
— Боже мой! — вскрикивает Бася, хватаясь за голову. — Я помню тот интернат, в котором жила. Он потом еще долгие годы снился мне по ночам! Это был один из самых мерзких кошмаров моей жизни. Как там воняло! А эти вездесущие тараканы! — Напрягшись как струна, она с отвращением отряхивается. — А в кухне паслись целые стада мышей. Когда нас кормили котлетами, мы шутили: мол, они такие вкусные, потому что сделаны из диетического мышиного мясца… Бе-е!
После педагогического лицея она, разумеется, решила получить высшее образование — роль учительницы младших классов ее не удовлетворяла. В университет Бася поступила уже в большом городе, Гданьске, причем прошла без вступительных экзаменов — ее аттестат из лицея тоже был с отличием, а кроме того, она была лауреатом государственной олимпиады.
— Так ты потрясающе умная баба, — с завистью отмечаю я.
— А почему я должна быть глупой? — удивляется она.
— Ну, я-то думала, что одни только идиотки вроде меня идут замуж за арабов.
— Не понимаю. Впрочем, если ты считаешь себя невежественной или глупой, то еще не все потеряно. Ты можешь многое наверстать. Время есть всегда.
В студенческие годы ей жилось полегче: во-первых, отличникам платили стипендию, во-вторых, Бася уже была совершеннолетней и могла пойти работать.
— Я устроилась в бар рядом с молом. Сезон или не сезон, а все места заняты, — с улыбкой вспоминает она.
— Противная работа. Такая… ну… видишь ли… — Я подбираю слова, чтобы не обидеть ее.
— Ах да, понимаю, о чем ты. Дескать, к тебе все время пристают и делают бесстыдные предложения. — Она сжимает губы. — Подруга, пойми, кто хочет трахаться, тот и в церковной ризнице трахаться будет. Я это дело пресекла с самого начала, причем весьма решительно. Несколько товарищей получили по морде, и об этом пошла слава.
— Ты всегда была такой пробивной и смелой? — спрашиваю я со вздохом, а сама и представить не могу, как бы я действовала в подобной ситуации.
— Я была и осталась работящей, и люди это ценят. А дерзко себя вела скорее из-за страха, а не из храбрости, — смеется она.
Затем в ее жизни появился Хассан и начались чудесные времена. Однажды в жаркий летний день он зашел в бар выпить колы. Робкий и замкнутый, он целый месяц все вечера кряду просиживал в баре в одном и том же месте и не сводил с Баськи своих черных глаз, наблюдая за каждым ее движением. Да и он ей понравился с первого взгляда. И она решила взять дело в свои руки.
— Как-то раз я не выдержала и вылила ему целый стакан ледяной колы на белехонький офицерский мундир. Хассан так и подскочил на месте! — Она заливается смехом. — Мундир нам пришлось сушить, с этого все и началось… Но с работы я не ушла — хотела быть независимой. Чтобы перекинуться со мной хоть парой слов, Хассану приходилось торчать в баре все послеобеденное время. Хассан приносил свои книги — он ведь тоже парень целеустремленный, — и через какое-то время ему выделили маленький столик, который всегда был забронирован «для господина Хассана». Заодно Хассан был мне и вместо телохранителя.
Знакомиться со своей матерью Баська его привела только через два года; впрочем, все равно мать прямо с порога обозвала ее развратницей и выгнала прочь. И снова одна лишь тетка поддержала Басю, посоветовала не переживать из-за глупой болтовни. Поженились Бася и Хассан, как только она окончила учебу, и отдалась она ему только в первую брачную ночь, как и следовало, чтобы у него не было ни малейшего повода сомневаться в ней. Совсем скоро Бася забеременела. Научной карьеры она не сделала, зато чувствовала себя счастливой и могла теперь позволить себе жить на содержании мужа. А он получал громадные по тем временам деньги — хватало и на аренду большой квартиры, и на машину, и на приличную жизнь. Польша была известна отличной военной подготовкой, и Ливия тратила баснословное количество нефтедолларов на своих молодых целеустремленных парней, которые в будущем должны были охранять границы родины. Но как только Хассан получил диплом, закончились и его доходы. Где в Польше может заработать иностранный офицер? Разве что в разведке, но идти на такой риск Хассан и Бася не хотели.
— Нет, он, конечно, мог еще собирать макулатуру или пустые бутылки… Недурственно, да? — Баська иронически усмехается. — Словом, выхода у нас не было, и мы решили переехать сюда. Так и состоялось возвращение блудного сына на родину и в семью. Марысе тогда было два годика.
— Тебе пришлось нелегко? — спрашиваю я, но вопрос, похоже, риторический — ответ и так написан на ее лице.
— Слушай, подруга, — восклицает Баська, — моя свекровь оказалась такой стервой, что в ее доме я продержалась всего полгода! Здесь, поблизости, у нее огромный каменный особняк, и Хассан — ее единственный сын, но жить она нам не дала.
— И что же она вытворяла? — допытываюсь я.
— Отвратительные вещи. Но я не так глупа, как выгляжу. Я быстро выучила местный диалект — без этого здесь никуда, а кроме того, я хотела знать, что она обо мне болтает, — поясняет Бася, раскрасневшись. — А молола она все, что ей в голову приходило. Ты себе даже не представляешь, как они умеют врать и ругаться, особенно здешние женщины! Впрочем, на это я бы еще наплевала, все-таки она старая и глупая, — но эта женщина относилась ко мне как к служанке, более того, как к рабыне! И этого я уже вынести не могла. Она приказывала мне выполнять самую грязную работу, самую тяжелую и унизительную. А напоследок она уволила всю прислугу и эксплуатировала меня по-черному. Села мне на шею и ножки свесила. Хассан всегда принимал мою сторону, и это заканчивалось ужасными скандалами — не раз доходило до того, что, казалось, они друг друга поубивают, ты ведь уже знаешь, какие эти арабы бешеные!
— Да-да, у меня была возможность в этом убедиться, — подтверждаю я, вспоминая домашние сцены с отцом Ахмеда.
— Должна сказать, что я и сама была в таком отчаянии, что мне хотелось перерезать старухе горло. К тому же Хассан редко бывал дома: сначала он искал работу, а когда нашел, то вынужден был ездить почти за сто километров от дома. Кошмар! А я оставалась в полном распоряжении этой ведьмы.
— И как же вы вышли из положения? — интересуюсь я.
— Хассан согласился уехать на военную базу у черта на куличках. Да нет, хуже — там бы и черт не выдержал… Описываю: пустыня, пустыня, еще раз пустыня, затем нефтяная скважина, опять пустыня, скважина, пустыня, пустыня и… военная база. — Она глубоко вздыхает, вспоминая пережитый ад.
Там они пробыли два года — и ни дня дольше. Два года — именно так гласил контракт, не предусматривающий возможности расторжения или сокращения хотя бы на час. Армия есть армия. По истечении срока они сели в машину и уехали, не оглядываясь. Когда возвратились в Триполи, выяснилось, что Хассанова маменька расхворалась и мечтает снова увидеть своего единственного сына, внучку и светловолосую невестку. Обманываться ее ласковостью они не стали, но навестить навестили. Нотариальный акт на покупку земли был уже готов. И тут неожиданно обнаружились деньги, оставленные отцом, умершим десять лет назад.
— Мы пережили шок! Настоящий шок! — кричит Баська, театрально хватаясь за голову. — У нас не было ничегошеньки, мы были бедны, как церковные крысы, — и вдруг в одно мгновение стали владельцами крупной недвижимости в центре столицы, да еще и осталось в кармане, причем не так уж и мало.
— Как в сказке, — мечтательно шепчу я.
— Ха! — Бася потирает руки и похлопывает себя по бедрам.
— Что это вы так веселитесь? — От неожиданности я подскакиваю, услышав у себя над головой приятный мужской голос. — Привет, киска. — Красивый, высокий и очень смуглый араб наклоняется над хозяйкой дома и нежно целует ее в волосы.
— Боже-божечки, как время-то пролетело. — Бася смотрит на часы и изумленно пожимает плечами. — А я не успела приготовить обед…
— Не страшно, я что-нибудь состряпаю. Арабское народное блюдо. Манджарийя либийя.
Мы с Басей обе кривимся и заливаемся смехом.
— Надо же, какие привередливые принцессы! Ну ничего, я вас еще удивлю.
— Хассан, это Доротка, я ведь тебе говорила, что сегодня у нас день бабской трепологии, — Бася представляет меня своему мужу. — Доротка, это Хассан, уже известный тебе по моим рассказам.
— Ой мамочки, мне теперь бояться или стыдиться? — Он корчит забавную гримаску.
— А-а-а! — Баська радостно показывает на него пальцем. — До пикантных подробностей мы еще не дошли, но ведь немного поболтать о неприличном мы можем и при тебе, не так ли?
— О нет, я предпочту ретироваться. Уж я-то знаю, каковы бабские языки. — И он со смехом выбегает из комнаты.
— Классный у тебя муж, — говорю я и хватаю Баську за руки. — Счастливица!
— Ты права, в этом смысле судьба мне улыбнулась, — соглашается она. — Но вообще-то, жизнь с арабом — это не рай, над каждым вопросом приходится потрудиться и отыскать компромисс. Впрочем, это касается любого брака, однако в смешанной семье ко всему этому прибавляются еще и культурные, религиозные различия. И ко всем этим делам нужно подходить с умом, иначе рискуешь потерпеть поражение на всех фронтах.
— Самое главное — что он тебя любит…
— Только не говори мне, что твой тебя нет, — перебивает меня она. — Раз уж он тебя сюда привез и ввел в свою семью, это наверняка означает, что он к тебе серьезно относится и питает глубокие чувства.
— Я… не настолько уверена в этом.
— Должна быть уверена. Ну а будущее покажет, стоило ли рисковать и немного помучиться поначалу. Все постепенно уладится. Тех иностранок, немусульманок, которых арабы не уважают, с которыми только развлекаются, они без всяких угрызений совести бросают, даже если те женщины уже родили им детей. Араб никогда не привезет такую женщину к себе на родину, в свой дом, никогда не познакомит ее со своей матерью.
— Как это подло! — Похоже, после всего пережитого мне тяжело настроиться на позитивный лад.
— Но ведь не только арабы так поступают. Везде есть подлецы и есть хорошие мужики. А наши — самые лучшие! — Она дружелюбно улыбается. — Каждый порой может ошибиться, оступиться, но наше дело в таком случае — дать человеку еще один шанс и согреть его нашей любовью, — подытоживает эта женщина, которая наверняка умнее меня и уж точно опытнее.
— Иногда нельзя простить. Бывают такие вещи…
— Ну, я не знаю, что между вами произошло, но знаю одно… — Она делает театральную паузу, патетически складывает руки у сердца и кокетливо наклоняет голову. — «Любовь тебе все простит…»[41] — напевает Бася, ужасно фальшивя.
— Ох и сумасбродка ты! — Я заливаюсь безудержным смехом.
Хассан гремит кастрюлями в кухне, ему помогает Марыся, а мы с Басей тем временем переходим к сплетням об остальных польках, живущих в Триполи и неподалеку от него.
— В конце месяца Зоська устраивает женский бал на всю ночь — так называемое прощание с летом. Ты непременно должна быть, это в двух шагах от тебя, на самом Гаргареше.
— Да, я там бывала, примерно знаю, где это. Гаргареш — это такая триполийская Маршалковская. Только не знаю, можно ли мне вот так уйти на всю ночь…
— Значит, сначала твой муж должен познакомиться со всей нашей ватагой. Может, в эту пятницу? Эй, Хассан! — кричит Баська в сторону кухни.
— А?
— Что у тебя в пятницу вечером?
— А что у меня может быть? — В дверях показывается его улыбающееся лицо. — Буду к услугам моей обожаемой жены.
— Это превосходно, потому что мы планируем встречу. Может, будет гриль, я приготовлю кускус.
— Встреча будет у нас?
— Ага, — кивает Бася.
— Нет проблем, только скажи, сколько вина, пива и водки я должен добыть. Эти ее подружки, — сообщает он мне, комично жалуясь, — ужасно много пьют. Как драконихи. А их муженьки — и того больше.
— Но здесь же алкоголь запрещен, где Хассан его достает?
— Черный рынок, дорогая, — отвечает Бася, — black market. Там можно достать буквально все. Стоит, правда, чертовски дорого.
— Было бы здорово, но… видишь ли, сейчас моего мужа нет в городе, он уехал, — приоткрываю я перед ней завесу тайны, желая хоть немного прояснить для Баси свое положение.
— По делам? Надолго? — невинно спрашивает она.
— Вот уже две недели прошло, а его все нет… Уезжая, ничего не сказал.
— О-о… это скверно. — Обеспокоенная Бася пристально смотрит мне в глаза, пытаясь понять, в чем дело. — Если до пятницы он не вернется, бери свою Марысю, пригласи с собой какую-нибудь его сестру, родного или двоюродного брата и приходите к нам. Самое главное — чтобы с тобой был кто-то из его родственников, иначе потом он может тебя обвинить — мол, шлялась невесть где. У арабов пунктик на этом вопросе, они ревнивы до безумия.
— Уж я-то знаю, — вздыхаю я.
— Тем более. Слава богу, Хассан нормальный человек, по крайней мере в этом отношении, — снизив голос до шепота, она заговорщически мне подмигивает.
— Сопровождение для себя обеспечить мне будет трудновато. Родных братьев у него нет, с кузенами его я не знакома, а сестры… — Я невольно умолкаю.
— А сестры охотнее всего принялись бы о тебе сплетничать? — продолжает за меня Бася. — Ясно. Говорю тебе, самые несносные в здешнем обществе — это бабы. — Она на минуту задумывается и вскоре легко улыбается. — Может, и мы с тобой точно такие же противные сплетницы? А то чем же мы здесь занимаемся уже почти четыре часа?
— В общем, насчет пятницы я что-нибудь придумаю. Еще созвонимся. Мне пора уходить, а то сколько же можно торчать в гостях?
— Садись, ты еще никуда не уходишь. — Баська, смеясь, толкает меня назад в кресло. — Если ты не поешь этой вкуснейшей бурды, которую с таким энтузиазмом готовит Хассан, он будет иметь на тебя зуб.
Хлопают двери, на лестнице кто-то топочет. В комнату влетает хорошенькая девочка лет двенадцати, одетая в штаны и куртку в военном стиле и обутая в тяжелые черные ботинки.
— Привет, мама! — Подбежав к Басе, она так обнимает ее за шею, словно хочет оторвать ей голову.
— Сначала поздоровайся с тетей. — Моя новая подруга едва высвобождается из крепкой хватки. — Доротка, это Магда, моя младшая доченька. Страшная непоседа.
— Вся в мамочку, — смеется Хассан, входя в комнату и внося миски с каким-то ароматным дымящимся блюдом. — Только не говорите, что это невкусно. Такого просто не может быть.
— Спасибо. — Я приятно удивлена их гостеприимством.
За соседней дверью слышится тихий плач ребенка.
— Вечно Магда его будит, топает, как корова, — злится Бася, а я снова удивляюсь: вот уже несколько часов как мы беседуем, причем довольно громко — неужели кто-то мог при этом спать?
— Просто он так меня любит, что, как только услышит мой голос, сразу хочет ко мне на ручки. — Не вымыв рук, не переодевшись, Магда с шумом вбегает в соседнюю комнату, хватает младенца на руки и вертится с ним на месте, будто шальная. Малыш от радости дрыгает ножками и весело смеется.
— Это наш последыш, Адась. — Бася берет у дочки карапуза. — Теперь, Доротка, ты знакома со всеми членами сумасбродного клана Назим.
Как хорошо мне у них в гостях, как счастлива эта семья! С грустью я осознаю, что мне такого счастья, кажется, не суждено. Нам с Ахмедом недостает даже не любви, а искренности, взаимного понимания и доверия.
И когда я возвращаюсь в наш замерший дом и переступаю порог опустевшей спальни, мне становится еще грустнее. Я падаю на постель и плачу до глубокой ночи.
— Привет, Самирка, как ты там? — Я позвонила с утра пораньше, чтобы застать золовку дома, пока она не ушла в университет. — Как здоровье?
— Собственно говоря, не слишком хорошо, — слабым голосом отвечает она. — Похоже, мне опять предстоит операция…
— Ой-ой, а что стряслось? — инстинктивно спрашиваю я.
В трубке — неловкая тишина. Только теперь до меня по-настоящему доходят ее слова и я понимаю, что это все из-за Ахмеда, именно он — виновник ее болезни и страданий.
— Старый недуг снова дал о себе знать, — после долгой паузы сдержанно произносит она.
— Может, тебе все-таки удастся избежать скальпеля? Решить проблему какими-то домашними способами? Травки и тому подобное… — стыдливо пытаюсь утешить ее. — Сейчас ведь столько неинвазивных методов…
— Вряд ли, — холодно отвечает Самира. — Если честно, у меня уже дата назначена… На четверг… Хочется как можно скорее пережить это и забыть.
— А тебе что-нибудь нужно? Могу я чем-то помочь? — Не знаю почему, но я чувствую себя виноватой перед ней.
— Нет, спасибо. Знаешь, Малика отличная нянька.
— Может, поехать с тобой в больницу? Что ни говори, а вместе бодриться легче…
— Не беспокойся, все будет в порядке. Увидимся уже после всего. Зайдешь к нам поесть пирожных, — грустно смеется она.
— Ладно, Самирка. Как хочешь. Буду держать за тебя кулаки.
Я кладу трубку. Чувствую себя ужасно. Какой скверный человек мой муж! Я рада, что его нет дома, и не хочу больше видеть его. Он мне отвратителен!
Итак, Самира больна, ее ожидает операция, и мне в такой ситуации не слишком-то пристало отправляться на вечеринку, а тем более просить кого-то из родственников сопровождать меня.
— Бася, извини, но в эту пятницу я, к сожалению, не смогу, — говорю я своей новой подруге.
— Что случилось? Еще вчера ты так радовалась, когда мы говорили об этой встрече… Неужто ревнивый муженек вернулся?
— Нет. Его младшая сестра в четверг ложится в больницу, понимаешь…
— Ах, вот что, — успокаивается она. — Слушай, у нас впереди еще полно времени, но все же, чтобы мы не теряли связи… поехали с нами завтра на пляж! Пусть детвора порадуется, пока не закончились каникулы. Нас будет больше десятка — все сплошь эмансипированные ливийские женушки-блондинки со своими визжащими отпрысками.
— Ты шутишь? И как вы не боитесь? Туда же так долго ехать! — поражаюсь я. — Да и места там довольно безлюдные, вдруг с вами что-то случится?
— А где это ты бывала, красавица? — повышает голос Бася. — Куда они тебя возили, а?
— Не знаю. Куда-то за сто километров…
— Сдуреть можно! — восклицает она. — Да здесь же в пригороде, максимум в двадцати километрах от центра, то есть от твоего дома, есть прекрасный охраняемый пляж для иностранцев и ливийских семей, у которых современные взгляды. Мы называем его Чешским, потому что открыли его именно чехи, чешские врачи и медсестры, которые работали в больнице неподалеку. Там есть и спасатели, и кафе, и рестораны, и душевые кабинки. Есть даже игровая площадка для детей. Местность называется Таджура — это чтоб ты знала, куда именно отправляешься. Пора тебе начинать запоминать здешние названия, дорогуша, а то такое впечатление, будто ты блуждаешь впотьмах.
— Я и не слышала об этих местах. Таджура… Что ж, запомню.
— Завтра в десять мы будем у тебя, — сообщает Баська. — Не слишком рано?
— Нет-нет, годится. Наконец-то я смогу хоть чем-нибудь заняться.
Как она и обещала, за мной заезжают — целых четыре машины, битком набитые детишками и утварью. Все женщины — блондинки, всем лет по тридцать-сорок. Носят они короткие брючки, широкие блузки или маечки, на ногах — босоножки. Надо сказать, они ни капли не озабочены тем, что возбуждают у местных нездоровый интерес: прохожие даже останавливаются, чтобы поглазеть на них. А вот я опасаюсь, как отреагируют на моих новых знакомых Ахмедовы родственницы; я ощущаю на себе их взгляды из-за полузанавешенных окон… Быть может, они сочтут мое поведение развратным и это станет последним гвоздем в гроб нашего брака? Но если этот брак должен основываться только на моем страхе и рабской покорности, то лучше уж развод. Смеясь, я влезаю в машину, а сияющая Марыся, устроившись на заднем сиденье, тут же принимается проказничать с другими детишками. Наконец-то ей есть с кем поговорить по-польски.
— Ничего не бойся — после обеда и мечети к нам присоединятся наши мужья, и мы не будем чувствовать себя совсем уж одинокими и брошенными, — утешает меня новая знакомая Боженка, почувствовав мою неуверенность. — Может, и твой приедет?
— Нет, он в отъезде, но, может, в другой раз…
— Конечно, конечно, — говорит она с улыбочкой. — Только не позволяй ему слишком часто уезжать, а то однажды он не вернется.
Я с ужасом гляжу на нее.
— Спроси-ка у Зоськи… или даже не спрашивай, — хохочет Божена. — После нескольких рюмок она сама тебе обо всем расскажет.
— Так почему же она до сих пор тут торчит? — удивляюсь я.
— Ты еще совсем девчонка, жизни не знаешь. Зоська родом из какой-то глухой деревни на Подгалье. Редкая глухомань. Ты-то сама поспешила бы вернуться в такие места? — ехидно спрашивает она. — А здесь она хозяйка дома, землевладелица и по-прежнему законная жена. К тому же ее муж — дипломат. Она ездит на роскошной машине, а бабок у нее столько, что ни одна из нас не сумела бы их потратить. Ну разве что я и Баська справились бы, у нас-то воображения хватает, — говорит Божена. Одна ее рука на руле, в другой она держит зажженную сигарету.
— А Зоська тоже едет с нами?
— Барыня-сударыня уже на пляже, на солнышке греется. — Божена презрительно кривит губы. — А ты ведь совсем недавно приехала, правда? — меняет она тему. — И как тебе представляется жизнь в этой молочной стране с кисельными берегами?
— Кто знает…
— Тяжело здесь, но если есть компания, то полегче. Надеюсь, мужик у тебя нормальный, а не какой-нибудь там остолоп-традиционалист.
— В Польше все было по-другому. Тоже бывали проблемы, но… Здесь он изменился. Похоже, я плохо знаю своего мужа, мне мало что о нем известно. Но его поведение с каждым разом все сильнее меня шокирует, — честно признаюсь я.
— Это скверно. Плохи дела, — разочарованно произносит она. — Если у тебя были сомнения, то не стоило сюда приезжать. Это не игрушки, подруга! Ты пока что проверяй его, наблюдай за ним, а будет что-то не в порядке, сразу сматывайся отсюда! И не мешкай, не выжидай слишком долго, а то потом может оказаться, что твой поезд ушел! — восклицает она, а я таращу на нее глаза.
— Ты о чем? Я в любой момент могу собрать вещи и уехать, — нервничаю я.
— Ты что, с луны упала?! — Божена сердится не на шутку и окидывает меня испытующим взглядом. — Загранпаспорт твой у тебя? И загранпаспорт ребенка?
— Нет, а что? Все документы Ахмед держит в безопасном месте. — Я чувствую, как колотится у меня сердце.
— Да-да, в настолько безопасном, что ты сроду не отыщешь. А известно ли тебе, что для того, чтоб ребенок мог выехать из страны без отца, нужно его, отца этого, согласие? И не просто бумажка — бумажку о согласии очень легко подделать, — нет, папочка должен лично явиться в аэропорт или на другой пограничный пункт и сказать таможеннику: да, согласен я, пусть убираются восвояси.
— Ну и в чем проблема?
— Проблема в том, что они очень любят своих детей. Хочет женщина уйти — пожалуйста, в любой момент, но детей она должна оставить мужчине. Таковы мусульманские законы.
— Но…
— Кончено. Точка. Спорить тут не о чем. — Она хлопает себя по бедру и закуривает очередную сигарету. — Значит, когда он пронюхает, что ты хочешь бросить его, имей в виду, что ребенка ты должна будешь оставить ему.
— Но я не согласна! Это не мои законы, для меня они необязательны! Я не мусульманка, и все тут! Любой суд присудит ребенка матери! — в ужасе кричу я.
— Слушай, тебя это пока вообще не касается, — уже спокойным тоном говорит Божена, наверняка удивляясь взрыву моих эмоций. — У тебя молодой муж, которого тебе еще надо воспитать и настроить под себя, — смеется она, стараясь разрядить напряженную обстановку. — Я всего лишь хотела предупредить о такой возможности, чтобы ты знала, где живешь и что здесь может произойти. Так что действуй разумно, учитывая все возможные последствия, и никогда не лезь на рожон.
Я едва перевожу дыхание. Не знаю, почему этот разговор так повлиял на меня; надо перестать драматизировать, лучше спокойно ждать возвращения Ахмеда. А там уж наша семейная жизнь, как и всегда, вернется в нормальное русло. Я и подумать не могу, что на этот раз может быть иначе.
Теперь на море мы ездим каждый день, и дни стали бежать еще быстрее.
— Слушай, Дорота, — говорит мне Бася с полным ртом, жуя сочный арбуз, — ты должна как-то стать на ноги.
— И как именно? — Мне интересно, что же она для меня придумала.
— Получи наконец эти чертовы права, а там и машинку недорогую тебе подыщем. Приедет твой старина — будет ему сюрприз.
— Да-да, славная идея, — соглашаются остальные товарки. — Без машины ты тут как рабыня Изаура.
— Кажется, у меня нет способностей к вождению, — возражаю я, поскольку вовсе не уверена, что Ахмед отреагирует положительно. Боюсь, его не слишком порадует моя самостоятельность.
— Да что ты, это плевое дело! — восклицает импульсивная Божена. — Водить все умеют, только некоторые об этом не знают.
— Легко тебе говорить, Боженка! — поддерживает меня Зося. — Какой пробег у тебя за плечами? Сколько лет ты таксистом проработала?
— А-а, так вот почему ты так легко водишь. — Я понимающе киваю.
— Так или иначе, а попытаться надо, — подытоживает Бася.
— Но я боюсь! И денег у меня нет, — прибегаю я к последнему аргументу.
Пачка банкнот, которую мы держали в ящике в спальне на так называемые домашние расходы, почти полностью растаяла. Понятия не имею, что я буду делать, когда сбережения закончатся совсем. Не идти же мне к его матери и просить у нее на карманные расходы! Как он мог вот так оставить меня одну в чужом городе, в незнакомом окружении, без средств к существованию!
Девчонки погрустнели, смотрят на меня с пониманием и сочувствием.
— Пойдем-ка прогуляемся. — На мое плечо ложится крепкая рука Баси. — Когда он наконец вернется? — помолчав немного, спрашивает она без обиняков. — Оставил тебя в доме своей матери без гроша за душой? Это ужасное свинство с его стороны!
— Немного денег у меня было, но они уже заканчиваются. Что ж мне, идти к его родственникам и спрашивать у них, как там мой муж и когда он вернется?
— Нет. Притворись, будто тебя это не касается. Этим ты больнее всего заденешь его.
— Кажется, он хочет показать мне, что без него я никто, без него я пропаду.
— Вот поэтому ты должна ему доказать, что распрекрасно справляешься и сама. Он должен понять: ты с ним потому, что хочешь этого, а не потому, что у тебя выхода нет. — Баська останавливается и всерьез задумывается. — Нужно поискать для тебя работу.
— Ха, легко сказать! У меня ведь только аттестат зрелости.
— Такие тоже нужны, — заявила она, развеяв мои опасения. — Ничего не бойся, что-нибудь придумаем.
— Правда? Но ведь я ничего не умею делать.
— Расслабься! Ты к себе слишком строга. — Она смотрит мне прямо в глаза. — Убирать умеешь?
— Ну, это уж непременно.
— С детьми поиграть сможешь?
— А то как же! — восклицаю со смехом, догадываясь, что у Баси уже созрел план относительно меня.
— Вероятно, я скоро получу халтурку в посольстве. Знаю, что им нужен еще один человек. Я еще никому этого места не предлагала, поскольку, вообще-то, все они, — она кивает в сторону наших товарок-соотечественниц, — ужасно ленивые и расхлябанные. Кончилось бы это тем, что мне самой пришлось бы пахать за них, да еще и деньгами с ними делиться. Но ты в патовой ситуации, ты в таком отчаянии, что непременно будешь стараться. Я права?
— Да, я буду очень стараться, изо всех сил буду стараться, из кожи вон вылезу! — кричу я, словно шальная, и подпрыгиваю на месте. — Басенька, милая, ты жизнь мне спасаешь! — В восторге я обнимаю ее за шею.
— Оставь, оставь! — отмахивается Барбара, но видно, что она довольна. — Завтра приедешь ко мне, напишем заявление, а сегодня, когда будешь дома, черкни какое-нибудь коротенькое резюме.
— Да, да! — Я не могу поверить своему счастью. — А что за работа? — спрашиваю из чистого любопытства, потому что, в принципе, для меня это не имеет значения.
— Уборка. — Бася поднимает одну бровь.
— Ладно, пускай!
— Я в тебе не ошиблась. Все-таки разбираюсь я в людях. — Бася понемногу сворачивает в сторону нашей компании. — Только рот на замок! — предостерегает она. — Они все чудовищно завистливы.
— Понятно, я ни гу-гу… — Я выставляю вперед два выпрямленных пальца, будто в знак клятвы.
— Даже мой старина об этом не знает, — шепчет Бася, наклонившись к моему уху. — Я ему сообщу… — она делает паузу и глубоко задумывается, комично морща при этом брови, — в нужный момент. Скажу ему, когда принесу в дом первые деньги.
Я восхищенно смотрю на нее. Она стала моим гуру, моей путеводной звездой, моим спасением.
— А затем подыщем для тебя что-нибудь и на постоянной основе. Я слышала, в нашей польской школе имеется вакансия руководительницы подготовительной группы. Как только директор, мой закадычный приятель, вернется из отпуска, я тут же поймаю его и все выясню. Ладно? — довольным голосом произносит она, подсаживаясь ко всему остальному обществу.
— Что там у вас за тайны? — нападают на нас девчонки. — Это некрасиво, некрасиво! — выкрикивают наперебой. — Или мы — одна компания, или…
— Так кто одолжит Доротке деньги на курсы вождения? — громко вопрошает Бася, меняя тему.
— Я! Я! Я!.. — Словно по команде, все открывают сумочки и принимаются бросать крупные купюры на засыпанное песком покрывало.
— Это уже слишком! Перестаньте! — противлюсь я. — Девчонки, мне надо записать, кто сколько дал, иначе не запомню!
— Глупышка, это все тебе! Должна же ты что-то есть, — говорит Бася и добавляет, не задумываясь, пачку денег.
— На что собираем? Кому помогаем? — Только что прибывший Хассан стоит над нами и открывает бумажник.
— Новенькой! Доротке.
— Хороший поступок. — Он всучивает деньги мне в руку. — Надеюсь, Аллах это видит.
Все заливаются смехом, а я, все еще не придя в себя от изумления, собираю купюры.
Родственники Ахмеда, как и он сам, отошли для меня на второй план. Я по-прежнему живу в их доме, но своего общества никому не навязываю. Видимся мы редко, а если уж встречаемся, то ограничиваемся обычными вежливыми фразами. Мне до сих пор никто не сообщил, где мой муж, когда он вернется и собирается ли вообще это делать. Я ни о чем не спрашиваю, и мы продолжаем сосуществовать, притворяясь, будто все в порядке.
Порой я ощущаю на себе чей-то взгляд. Я знаю, что они наблюдают за каждым моим шагом, но понятия не имею, нравятся ли им мои приятельницы и мой новый образ жизни, побуждающий меня целыми днями быть вне дома. Собственно, я-то подозреваю, что не по душе им все это, но меня их мнение не волнует в той степени, как это было раньше. Совсем недавно я чувствовала себя невообразимо одинокой, зато теперь от подруг отбоя нет. Никогда еще не знала я таких людей, как мои новые подруги: взяв от арабской культуры все лучшее — дружелюбность, искренность, сумасшедшее, вплоть до перехлестов, гостеприимство, щедрость и великодушие, — они проявляют эти черты с типично славянской широтой и непосредственностью. Бесподобное сочетание!
— Дорота, у нас все еще нет ксерокопии твоего загранпаспорта, — беспокоится Хассан, который улаживает для меня все формальности, связанные с курсами вождения. — Начать-то ты можешь уже завтра, поскольку руководитель курсов — мой кузен, но бумаги нужно постараться донести побыстрее.
— Да-да, конечно.
Легко сказать, а сделать не так уж просто. Куда Ахмед подевал наши документы?! Мне вспоминаются слова Боженки — и мурашки бегут по спине. Я уже перерыла все ящики, большой шкаф-купе, все чемоданы и саквояжи. Катастрофа! Я в тюрьме, пусть тюрьма эта и без решеток. Тут разве что Бася сумела бы что-нибудь придумать. Что ж, придется рассказать ей кое-что из моей личной жизни. Беру такси (я наконец-то перестала бояться здесь всего на свете, включая собственную тень) и отправляюсь к подруге за советом.
— Надо же, наша малышка отважилась сесть в такси! — Бася, смеясь, встречает меня на пороге, и сам ее вид придает мне бодрости.
— Девчонки, идите-ка сюда, я зеленый чай заварил. — Кажется, Хассан выбрал себе не ту профессию: будь его воля, он все свободное время проводил бы в кухне. — Ну как, нашла загранпаспорт?
— Дела плохи, — отвечаю я и со вздохом опускаюсь в кресло.
— Потеряла? Вспомни, когда в последний раз ты его использовала, где видела? — старается он помочь мне.
— В аэропорту, как только мы прилетели.
— Хассан, здесь все может быть серьезнее, — вмешивается Бася.
— О, черт! — восклицает мужчина и кривится с отвращением. — Что-то между вами не ладится, да? Знаю, неудобно рассказывать чужому мужчине о семейных проблемах, тем более об отношениях с собственным мужем. Поэтому я оставлю вас, девочки. Но, если захотите услышать совет старого опытного араба, зовите. Дорота, я всегда готов помочь тебе. — Он дружески сжимает мое плечо. — Несколько подобных дел на моей памяти уже было, и я хочу сказать, что никоим образом не поддерживаю идиотских выходок моих земляков, которые они позволяют себе по отношению к женщинам. — Огорченный, он выходит из комнаты.
— А я тебе хочу сказать еще раз, что у тебя замечательный муж, — обращаюсь я к Басе.
— Знаю. Он добрый человек. Но скажи мне, что ты намерена делать?
— Понятия не имею. Может, ты что-нибудь придумаешь?
— Всегда можно найти несколько способов решить проблему, но все зависит от того, чего ты хочешь. Хочешь остаться здесь и попробовать спасти свой брак или сматывать удочки.
— То есть?
— Вариант первый, полюбовный: ты заговариваешь с тем из членов его семьи, кто к тебе лучше всех относится, и спрашиваешь, где твой муж и когда он вернется. При этом гордость прячешь подальше и объясняешь, что очень по нему скучаешь и волнуешься. Если у него есть какие-то чувства к тебе, то после столь откровенного признания он должен прибежать домой вприпрыжку. Может, именно этого он и ждет. Проявления твоего интереса.
— А менее оптимистичный вариант? — содрогаясь, спрашиваю я.
— Идешь в наше консульство, заявляешь об утере загранпаспортов и оформляешь себе и дочери временные документы, с которыми тебя кто-то должен протащить через зеленую границу, лучше всего в Тунис. А оттуда уже ты отправляешься прямиком в Польшу.
— Господи, нет! — в страхе вскрикиваю я. — Все ведь совсем не так страшно! Может, Ахмед взял документы с собой в поездку, а может, вообще не думал о них, когда впопыхах уезжал. Скорее всего они где-то лежат и ждут лучших времен. Да и не был он на меня как-то особенно зол или обижен. Был у него, правда, один приступ бешеной ревности, потом он со мной долго не разговаривал… И сам набедокурил, ужасных гадостей наделал… — приоткрываю я завесу тайны.
— Таких ужасных, что ему даже бежать пришлось? — беспокоится Бася. — Он что, кого-то убил? Или попал в историю с наркотиками? Не хочешь — не говори, не мое это, в конце концов, дело, но, если нужно, Хассан попытался бы помочь, у него есть связи в министерстве.
— Да? А я думала, он держит автомастерскую. Удивлялась даже, почему он ходит на работу в костюме.
— Неплохо, неплохо! — Бася покатывается со смеху. — Живем мы, конечно, на доход от автомастерской, ты ведь знаешь, государственная должность особенно не прокормит, но положение в обществе и связи дает именно она.
— Точно так же поступает и Малика, сестра моего мужа.
— Да, Хассан хорошо ее знает.
Я чувствую со стороны Баси какую-то недомолвку, но мне не хочется допытываться, в каком департаменте ее Хассан встречается с Маликой и какую именно работу они выполняют. Меньше знаешь — крепче спишь.
— Возвращаясь к Ахмеду, хочу сказать… Нет, он не совершил ничего противозаконного, просто… — пытаюсь я общими словами пояснить ей причины его отъезда. — Опозорился он дома, среди своих. Это коснулось одного члена семьи, очень близкого…
— Больше ничего и не говори, я не хочу этого слышать. Знаю, какая грязь бывает у них в семьях… Я уже многого наслушалась и насмотрелась за все эти годы. — Бася хмурится и вздыхает.
Какое-то время мы сидим молча. Бася с грустью смотрит на меня и держит мою руку в своей.
— Что вы так притихли? — Встревоженный нашим молчанием, Хассан просовывает голову в приоткрытые двери. — Собирались поболтать, а решили помедитировать?
— Доротка, тебе стоит поговорить с Маликой. Хассан, я права? Она ведь у них там главная в семье, не так ли? — продолжает свою мысль Баська.
— Главная — мало сказать! — иронически смеется ее муж. — Она у них там и голова, и шея, и предводитель, и генеральный директор, и удельный властелин.
— Да ладно тебе, не пугай Доротку!
— Я не пугаю, а предостерегаю. Должна же она знать, кто в ее семье серый кардинал. — Говорит Хассан чрезвычайно серьезно. — Доротка, тебе следует с ней подружиться, насколько это вообще возможно, но будь с ней осторожна. Очень осторожна.
— Если хочешь выжить здесь, придется быть хитрой, — тактично поучает меня моя подруга. — Для начала попробуй вариант А. Использовать вариант Б ты всегда успеешь.
— Привет, Малика, как здоровье? — начинаю я, хоть горло и сжимается от волнения. — Как там Самира, ей лучше? И как дела у Муаида?
— Все хорошо, все в порядке, — холодно отвечает она. — А у тебя как дела? Как поживаешь?
— Спасибо, тоже хорошо… — Я набираю побольше воздуха в легкие и спрашиваю: — Ты случайно не знаешь, когда Ахмед собирается возвращаться?
Наступает неловкая тишина; впрочем, я не хочу нарушать ее первой. Жду.
— Откуда я могу знать? — грубовато отвечает Малика. — Это ты должна знать, он же твой муж.
— Нет, я не знаю. Кроме того, я не думаю, что он уехал из-за меня, — раздражаюсь я.
— Но если между вами все было в порядке, то тебе должно быть известно, где он и когда вернется, не правда ли?
— Так или иначе… если ты будешь с ним связываться, то, может, передашь ему, что…
— Не собираюсь, — перебивает она меня и вешает трубку.
Я сижу на изящном кожаном диване у Зоси, смотрю вокруг себя печальным невидящим взглядом и опорожняю один бокал вина за другим. Вечеринку по поводу прощания с летом девчонки решили провести поскорее — потом, мол, будет много дел, связанных со школой у детей (учебный год здесь начинается в октябре). На улице по-прежнему стоит адская жара, но в комнатах эксклюзивной виллы так прохладно, что у меня даже дрожь бежит по спине. Ничто меня не радует, на все вокруг я взираю с критической точки зрения. Женщины из польской диаспоры являются представительницами одного и того же типа внешности и одного и того же общественного слоя. Это бойкие уроженки польских деревушек и маленьких городков, ведущие незамысловатый образ жизни. Выделяются разве что Басенька, которая всем заправляет, стараясь держать весь этот бардак и хаос под своим контролем, и деловая Божена, курящая одну сигарету за другой и поглощающая в диких количествах водку «Отборная».
Помимо нас, белокожих блондинок, в вечеринке участвует тьма-тьмущая смуглых девушек. Сперва я даже удивляюсь: предполагалось ведь, что алкоголь будет литься рекой, а хозяйка, несмотря на это, пригласила и местных.
— Привет, меня зовут Дария. — Одна из смуглянок подсаживается ко мне, и я изумляюсь, слыша ее правильное польское произношение. — Что ты так смотришь? — смеется она. — Думала, я чистокровная ливийка?
Я киваю, подтверждая ее слова.
— Ну, тогда я застала тебя врасплох!
— Но твой отец…
— Отец, разумеется, здешний, а мама моя — вон та немолодая блондинка.
— Я Дорота, — протягиваю ей руку и улыбаюсь.
— Я знаю твое имя, здесь свежие слухи расходятся молниеносно. Не сиди вот так и не глуши вино, это ничего не даст. Ты должна развлечься. Пойдем потанцуем! — Она тянет меня за руку.
— Потанцуем? С кем? — удивляюсь я.
— Со мной! Это ведь женская вечеринка, и мы отлично справляемся без самцов, — хихикает она.
— Может быть, попозже? — увиливаю я.
— Как хочешь, в конце концов, вся ночь впереди. — И она бежит в соседнюю комнату, где слышен восторженный визг, мигают лампочки, пол в цветном дыму. Самая настоящая дискотека! Мне так недоставало развлечений и танцев, а сейчас не хочется даже сдвинуться с места. Я ставлю у ноги бутылку вина и понемногу ее осушаю. Сегодня я решила напиться — быть может, в этом состоянии мне в голову придет какая-нибудь неожиданная, пусть и сумасбродная, но хорошая мысль. В голове начинает шуметь, а на сердце становится легче.
— Эй, отшельница! — Божена с разрумянившимися щеками падает с разгону на диван. В одной руке у нее стаканчик и сигарета, в другой — початая бутылка водки. — Перестань пить это дерьмо, подруга! Покажи, что у тебя тоже есть яйца. — Она ставит передо мной залапанную рюмку, наполняет водкой и протягивает мне. — На погибель всем глупым козлам! — произносит она тост и чокается со мной. — Давай, солнышко, давай до дна. — И смеется гортанным смехом.
— У тебя курево есть? — наклоняюсь я к ней. — Перекурить надо.
Она дает мне самокрутку, которая пробивает так, что дыхание перехватывает. Отродясь не курила я ничего настолько крепкого. Еще минута — и мое жизнеощущение меняется разительно. Я уплываю. После еще нескольких рюмок у нас с Боженкой уже превосходное настроение, к нам возвращаются силы и мы неуверенным шагом, поддерживая друг друга под руку, направляемся к танцполу. Там меня угощают ликером, пивом и опять водкой. Все вокруг начинает вертеться и расплываться, а с полом вообще происходит нечто странное — кажется, он превратился в вату, к тому же норовит уйти у меня из-под ног.
— Дорота! — словно сквозь туман я слышу резкий голос Баськи. — Пойдем-ка в кухню, выпьем кофе. — И она куда-то тащит меня.
— Не хочу-у-у… — Я изо всех сил упираюсь ногами. — Дай мне поразвлечься!
— Оставь ее в покое и перестань, в конце концов, всех муштровать, — защищает меня пьяная в стельку Божена.
Но все же под осуждающим взглядом Баси хмельной кураж и угарная фантазия выветриваются из меня, и мне уже хочется немного передохнуть. Увидев на диване свободное место, я заваливаюсь на него и, увы, нахожу опрометчиво оставленную бутылку с красным вином. Не знаю, как мне это удается, но опорожняю я ее почти одним махом. В следующую же минуту мне становится чертовски грустно, я чувствую себя всеми брошенной, никем не понятой и ужасно одинокой. Слезы наворачиваются на глаза, бегут по щекам и шее, капают в вырез платья.
— Я хочу домой… хочу к себе домой. В свой дом, — доносятся до меня чьи-то неистовые причитания.
Кто-то крепко берет меня под мышки и тащит в ванную. Я пошатываюсь на ногах.
— Ты сдурела, Дорота?! — резкий голос разрывает мне барабанные перепонки. — Чтобы на первой же вечеринке вот так опозориться! К тому же это я тебя привела! Спасибо тебе большое! — кричит Бася.
Хватка у моего плеча неожиданно слабеет, и я, будто мешок картошки, падаю на пол, ударяясь головой об умывальник. Острая боль в голове отрезвляет меня.
— Господи Иисусе! — совсем рядом звучит пронзительный истерический вопль.
Я пытаюсь опереться на локти, но в ушах шумит, и голова болит немилосердно. Снова падаю как подкошенная и вою во всю глотку.
— Под холодную воду ее! Под душ! — Это Баська раздает указания.
— А-а-а-а! — ору я под ледяной струей. Защищаясь от воды, размахиваю руками и обливаю всех вокруг.
Дария тоже залезает в ванну и пытается меня удержать. Уже немного отрезвев, окидываю взглядом окружающих. Лица у них вытягиваются от удивления, а я не без чувства облегчения замечаю, что среди девчонок нет ни одной трезвой, у всех подгулявший вид.
— Покажи, что у тебя тут. — Божена склоняется над моей головой и осторожно прикасается ко лбу. — Придется зашивать, — констатирует она, оборачиваясь к собравшимся.
— Да ты что? — бормочу я.
— Я звоню своему старине, — не обращая на меня ни малейшего внимания, говорит Божена участницам нашей шальной вечеринки, которые трезвеют прямо на глазах.
Меня оставляют неподвижно лежать в ванне — именно тут мне, похоже, безопаснее всего; все остальные пускаются в дебаты. Самое растерянное лицо у Божены: наверняка ее мужу не понравится, что она участвует в таких пьянках. Знать-то он об этом, конечно, знает, но теперь увидит весь этот кавардак и светопреставление собственными глазами.
— За дело, бабы!!! У нас десять минут! — рявкает Баська, отдавая очередную команду. Сразу видно — жена военного.
Мне через приоткрытую дверь видно только мелькающие платья и подошвы туфель. Через минуту девчонки — вчетвером, кажется, — влетают в ванную комнату и перетаскивают меня из ванны на пол. Я будто резиновая, даже сидя едва удерживаю равновесие. В бешеном темпе они меня переодевают, сушат мне волосы, прикладывают к кровоточащей ране на лбу прокладку «олвейз» и переносят меня в гостиную, в которой — о чудо! — идеальный порядок и пахнет лавандой. На протертом до блеска журнальном столике стоят блюда с пиццей и пирожными и стаканы с колой. Я гляжу на девчонок с подлинным восхищением, а они заливаются смехом.
— Извините, — уже более осмысленно шепчу я.
— Чтоб это было в последний раз, — серьезно произносит Бася.
— Да ладно тебе, со всяким может приключиться, — понимающе говорит Божена. — Лишь бы и в самом деле не слишком уж часто.
— Благодаря тебе моя квартира убрана в экспресс-режиме. — Зося выглядит вполне довольной. — Ни о чем не беспокойся, ты еще молодая, потому и глупая. — Все снова заливаются громким смехом, и как раз в этот момент в гостиную входит приземистый араб в зеленой униформе хирурга.
— Кому на этот раз надо пришить голову? — шутливо спрашивает он, обнимая и целуя Боженку.
Приоткрываю глаза и вижу нашу спальню. У меня все болит, я не в состоянии пошевелить даже мизинцем, не говоря уж о голове, которая буквально трещит от боли. Не знаю, то ли это похмелье (которого у меня никогда не было), то ли результат приключения в ванной Зоси. Уголком глаза замечаю какое-то движение и медленно поворачиваю голову в сторону балкона. Кто это, Марыся? Нет, она бы себя так тихо не вела. Открываю глаза шире и вижу знакомый силуэт на фоне ярких лучей солнца.
— Неплохо ты развлекалась в мое отсутствие, — иронизирует Ахмед.
Надо же, именно сегодня его черти принесли! А может, это родственнички сообщили ему о том, что меня всю ночь не было дома?
— Я познакомилась с несколькими замечательными польками, которые счастливо живут со своими мужьями-ливийцами. Они приобщают меня к здешней действительности, — оправдываюсь я, словно маленькая девочка.
— Да-да, вижу. Довольно активная деятельность, — продолжает издеваться он.
— Ну уж извини! — Рассерженная и уже окончательно проснувшаяся, я сажусь в кровати. — Ты смотался непонятно куда, непонятно насколько и непонятно с кем, оставил меня одну — и это, по-твоему, нормально?! И ты еще предъявляешь мне претензии?! — возмущаюсь я.
Тут Ахмед подскакивает ко мне, одной рукой хватает за ворот ночной сорочки, прямо у шеи, а ладонью другой начинает наотмашь хлестать меня по щекам.
— Ты сука, ты шлюха, ты все время пыталась водить меня за нос! — во все горло вопит он. — Ты обыкновенная развратница, ты уличная падаль!
Он бьет все сильнее, но я не чувствую боли, не вырываюсь, не кричу и не плачу. Свой запас слез я уже пролила, а душевные муки ослабляют ощущение физической боли. Я гляжу на него широко раскрытыми глазами и даже не жмурюсь под градом ударов.
— Что, приятно, да?! Мало ты в Польше шлялась, приехала сюда, чтобы снова начать шляться! Я уже один раз простил…
— Что ты мне простил, идиот?! Ты психически больной человек.
Кажется, с меня хватит. Я замахиваюсь и изо всех сил бью его кулаком в нос. Он опрокидывается на спину и, ничуть не расслабляя хватки, тащит меня за собой. Мы падаем на пол, но я, напуганная до предела, высвобождаюсь и молниеносно вскакиваю на ноги. Ахмед, продолжая лежать, дотрагивается до своего носа и ошарашенно смотрит на кровь, бегущую по пальцам. Мне так страшно, что перехватывает дыхание, но вместо того, чтобы убегать, я стою как вкопанная. Теперь-то он точно меня убьет!
— Ты хочешь доказать свою невиновность при помощи кулаков, да? Значит, я был прав, — тихо говорит он, не скрывая удовлетворенности.
Я сажусь на край кровати и грустно опускаю голову. Все бессмысленно. Никогда в жизни мы не поймем друг друга.
— Я познакомилась с женщинами, которые замужем, у которых есть дети, и мы вместе проводили время. Вот и все, — сообщаю ему. — Больше мне нечего сказать, а если тебе хочется выдумывать какие-то истории, то это твои проблемы. — Я произношу эти слова в пространство, даже не поворачивая головы в сторону Ахмеда.
— Ты коварна и лжива. — Он встает и направляется к выходу. — Я не хочу тебя видеть. Ты мне отвратительна. В комнате воняет водочным перегаром, башка у тебя разбита, и ты утверждаешь, что невинно проводила время!
— Был бы ты здесь, сам познакомился бы с теми девчонками и отвез бы меня на женскую вечеринку, как их отвозят мужья. И эти мужья довольны, что у их жен есть компания и всегда есть с кем поболтать. Эти мужчины не имеют ничего против, а совсем наоборот. — Я вновь и вновь пытаюсь что-то ему объяснить, потому что если мы и говорить друг с другом перестанем, то мне действительно пора будет собирать чемоданы.
Ахмед останавливается и опирается на дверной косяк. Глаза его полны печали.
— В одних кругах принято вести себя определенным образом, в иных кругах это недопустимо, — говорит он.
— Это не хлыщи какие-то! — живо реагирую я. — Один из них — дипломат, другой — врач, а муж Баси, Хассан Назим, работает в министерстве и даже знаком с Маликой.
— Гм… — Ахмед кривит губы. Кажется, ему хочется подойти ко мне поближе.
— Может, ты тоже с ними уже где-то познакомился. — Исполненная надежды, я вскакиваю с кровати.
— Хассан… ну да, он действительно порядочный человек. — Муж подходит ко мне и осторожно касается моей руки. — Хороши же мы с тобой, нечего сказать, — подытоживает он. — Идеальная семейка.
Мы вдвоем садимся на кровать и смотрим друг другу в лицо. Ни слова не говорим о Самире и о том, что Ахмед сделал с ней. Я не хочу об этом вспоминать, более того — панически боюсь этой темы. Может, этого и не было, это был всего лишь дурной сон… Боже, он даже с разбитым носом так дьявольски нравится мне! Наши взгляды встречаются, и каждый тонет в другом; мы улыбаемся — сначала едва-едва, затем все откровеннее, а напоследок оба заливаемся истерическим смехом.
Я под покровительством посольства
Именно сегодня я начинаю работать в посольстве. Я дрожу от страха, что наши только-только наладившиеся отношения с Ахмедом снова ухудшатся, узнай он о моем решении. Бася решительно не советует мне рассказывать ему о моей временной работе.
— Тебе это будет стоить базарного скандала продолжительностью в час, и это в лучшем случае. — Она сочувственно смотрит на меня: толстый слой тонального крема плохо скрывает следы ударов на моем лице. — Молчи. Не успеешь оглянуться — и срок работы закончится, а в кармане у тебя будет немного денег на черный день. Если бы речь шла о постоянном трудоустройстве, тогда да, конечно, он должен был бы знать и дать свое согласие. Но на четыре недели? Подруга, не стоит ему говорить.
— И все же… — колеблюсь я. — Он подумает, что я что-то скрываю, что делаю что-то плохое. Он такой недоверчивый…
— Что же ты такого натворила, подруга, что у него доверия к тебе ни на грош?
— Пока что как раз он давал гастроли, и это ему, а не мне есть чего стыдиться.
— Тогда я вообще ничего не понимаю. Может, он подходит к тебе со своими мерками, но… скверно это, вот что. Я не хочу быть злым пророком, однако…
— Так и не будь им! — перебиваю я Басю на полуслове, не желая слышать окончания фразы. — Скажи лучше что-нибудь позитивное, ты ведь умеешь. Ба-а-асенька-а-а… — Я складываю ладони в молитвенном жесте.
— Посмотрим, что у нас выйдет, а сейчас побежали. Некрасиво будет, если мы опоздаем в первый же день.
Мы жмем на многочисленные кнопки звонков, но никто и не собирается нас впускать. То один, то другой голос предлагает: пройдите к воротам номер два, а теперь еще к каким-то, а может, с другой стороны попробуете… В панике мы, как дуры, бегаем вокруг ограды посольства.
— Туда вообще хоть кого-то пускают? — спрашиваю я, уже порядком рассердившись.
— Да ладно тебе! Знаю, дерьмово это все, к людям относятся как к козявкам. Потому Хассан и не хочет, чтобы я тут работала.
В этот момент большие раздвижные ворота открываются, в них показывается машина. Мы со всех ног бежим к ней и осторожно стучим в стекло.
— Черт подери, Баська, что ты вытворяешь?! — ворчливо отзывается нетерпеливый мужской голос. — Сколько я должен тебя ждать? Сделай кому-то добро — проблем не оберешься.
— Прошло всего десять минут с назначенного времени, а кроме того, мы уже четверть часа наматываем круги вокруг здания, поскольку никто не соизволил нас впустить! — не желая сдаваться, возмущенно говорит Бася. — Разве дежурный не знал, что люди должны прийти? Ведь все со мной знакомы, я здесь не первый год.
— Бардак, как и обычно, везде бардак. — Толстый мужчина в машине сдает назад, мы покорно идем следом. Выйдя из машины, он указывает пальцем на аппарат, прикрепленный к стене здания, и холодно произносит: — Отсюда звони на номер тринадцать. Парень, который отзовется, и будет тебе отпирать помещения для уборки. Ну, мне пора.
— Минуточку, минуточку, извини! — Бася бросается за ним следом и хватает его за рукав помятого дешевого костюма. — А этот человек знает, что я пришла убирать? Его предупредили?
— Ну да, конечно, — ворчит потный толстяк.
— И мне не нужен никакой пропуск, никакая бумажка? У меня ведь и рабочего соглашения на руках нет. Видишь ли, Кшись, мне как-то не хочется, чтобы меня застрелили за вторжение на территорию дипломатической резиденции.
— Все время какие-то проблемы! — снова брюзжит мужчина и косо смотрит на нас, но что-то предпринимать ему все же приходится. Он звонит по телефону и кричит на кого-то на другом конце линии — очевидно, такое уж у него милое воспитание. — Он уже спускается, — говорит Кшись, положив трубку, и бросает напоследок: — А ты, Баська, поучись хорошим манерам, чтобы в следующий раз представляла мне людей, с которыми я не знаком. — И тут же поворачивается к нам спиной.
После этих слов, не ожидая, пока Бася исправит свою ошибку, он садится в большой черный лимузин-развалюху и уезжает. Мы смотрим друг на друга и смеемся до слез, чтобы, вероятно, дать выход нервному напряжению и преодолеть чувство неловкости, — в нашем положении ничего такого забавного нет.
— Все в послеобеденное время свободны, один лишь я, будто раб, вынужден сидеть в этом чертовом посольстве и всех обслуживать, — выслушиваем мы тираду дежурного, который, сжалившись наконец, ведет нас в запретную зону. — Сначала я отопру нижние помещения, а когда вы закончите, перейдете наверх. Не прикасайтесь к щитовым коробкам и каким бы то ни было кнопкам, иначе включится сигнал тревоги и будет скандал.
Мы крутимся, словно белки в колесе, потому что и так потеряли уже достаточно времени. Через каких-то полчаса весь первый этаж блестит и пахнет дезинфицирующими средствами, а у нас густым румянцем горят щеки и сбивается дыхание.
— Ладно, поехали дальше. — Бася вытирает со лба пот и направляется к телефону. — Мы уже закончили. Можно продолжать на остальных этажах? — вежливо спрашивает она дежурного.
Не глядя на нас, мужчина запирает помещения и включает дополнительную сигнализацию, набирая какие-то коды в черных ящичках. Цифры он старательно прикрывает второй рукой и выглядит при этом глупо и смешно.
— Еще кабинет посла — и проваливайте! — говорит он нам уже знакомым нетерпеливым тоном. — Я не буду с вами тут торчать все послеобеденные часы, не говоря о вечерних.
— А консульство? — Бася знает, что и как, и хочет хорошо выполнить порученное ей задание.
— Что?! — орет мужик. — Еще чего! Сами пусть там убирают!
После этих слов он захлопывает за собой дверь в частную квартиру.
С растрепанными волосами я влетаю в кабинет посла.
— Эй, вы что здесь делаете?! Кто вы?! Как вы сюда попали?! — сыплется на меня град вопросов.
— Простите, я здесь всего лишь убираю, — вежливо отвечаю я.
— Кто вас об этом просил?!
Я стою посреди богато отделанного кабинета и смотрю на маленького уродца мужского пола: он развалился в большом кожаном кресле и преспокойно попивает виски из чайной чашки. Наполовину выпитая бутылка стоит рядом.
— Здравствуйте, господин посол, — вмешивается опытная Бася. — Мы по согласию с центром заменяем уборщиц, которые ушли в отпуск. Вы подписывали наши заявления.
— Я… — уже менее уверенно начинает он, — я такого не припомню. Вызовите ко мне администратора.
— Но он давно уехал домой.
— Что?! — вопит посол писклявым голосом. — А вы что, вот так просто здесь ходите?! Может, он вам еще ключи оставил?! Вызвать ко мне хоть кого-нибудь! — приказывает он тоном, не терпящим возражений.
— Но как?
— О-ох, все-то я вынужден делать сам. — Он поднимает трубку и набирает один за другим внутренние номера. Разумеется, в такое время нет шансов найти в офисе кого бы то ни было. — Господин консул, миленький, хорошо, что вы на месте. — Ага, значит, он все-таки отыскал жертву. — Вы не в посольстве? А далеко вы? Звоню с мобилки, да-да. У меня тут большая проблема, которую надо решить немедленно. Да-да, я подожду, подожду, но вы уж поспешите, а то бедный посол уже вообще никогда не выйдет с работы.
О ком это он, неужто о себе? Тем временем мы с Басей по-прежнему стоим посреди кабинета и никто даже не предложит нам где-нибудь присесть. Маленький большой человек оценивает нас взглядом, а рука его то и дело тянется к чашке.
Наконец в кабинет вбегает улыбающийся молодой мужчина.
— Вот и я! Извините, пожалуйста, что так долго добирался, в городе ужасные пробки, — оправдывается он, хотя, вообще-то, консул тут и не обязан был находиться.
— Что поделать, что поделать. — Бесстыжий шеф осуждающе смотрит на него. — Что эти женщины здесь делают? Они пришли, чтобы напасть на посла?
— С сегодняшнего дня они работают вместо Крыси и Али. Должен же кто-то убирать, пока девчонки в отпуске, иначе мы утонем в мусоре.
— А почему послу об этом не сообщили? — продолжает он говорить о себе в третьем лице.
— Гм… — Консул не знает, что ответить: вероятно, единственное, что он мог бы пояснить, это то, что в момент подписания документов его шеф был в состоянии алкогольного слабоумия. — Как-то мы это упустили, — дипломатично отвечает он.
— Чтобы это было в последний раз! — выговаривает посол ни в чем не провинившемуся человеку. — А теперь заберите их отсюда, пожалуйста. — Он делает в нашу сторону пренебрежительный жест. — Послу нужно еще немного поработать. Он и так уже достаточно времени потратил на какую-то хренотень.
— А тебе обязательно переться туда?! — слышу я голос Хассана, который говорит на повышенных тонах. — Тебя гонят в дверь, а ты в окно лезешь! Ну что за женщина!
— Мы это уже проходили, — невозмутимо отвечает Бася. — Если что-то не получается, нужно не опускать рук, а пытаться снова. Ты же меня знаешь, я так легко не сдамся.
— Скажи мне только одно: зачем тебе это?
— Все течет, все меняется. Сегодня у нас есть польская школа и я там работаю учительницей, а завтра ее могут закрыть, и тогда будет скверно. Тебе хорошо известно, что ни в одной арабской фирме меня на работу не возьмут, ну разве что уборщицей, а остаться уборщицей на всю жизнь я не хочу ни за какие коврижки. Посольство было, есть и будет, вряд ли оно когда-либо закроется. Я, котик, думаю о будущем. Мы живем здесь, и я хочу иметь постоянную возможность зарабатывать. Даже небольшие деньги лишними не станут. Тем более дети растут, они будут учиться в вузах, может, даже захотят уехать на учебу за границу — а это все стоит денег. Я только хочу тебе помочь. Знаю, ты бы справился и сам, но зачем тянуть лямку одному, когда вдвоем легче? И приятнее… — Слышны звуки поцелуев и громкий смех Баси. — Ну что ты, проказник, сейчас ведь гости придут…
Мы с Ахмедом тем временем стоим на лестничной клетке и весело смотрим друг на друга. Не знаем, идти ли нам сейчас наверх и этим испортить хозяевам отличный быстрый секс — или потихоньку выйти, отправиться попить кофе и поесть мороженого. Мы выбираем второе, разворачиваемся и на цыпочках быстро крадемся к выходу. Но тут двери открываются настежь, и в них показывается хозяйская дочка Марыся.
— А-а-а, вы уже пришли! — кричит она. — Входите, добро пожаловать!
Девчонка вбегает в дом и, перепрыгивая через две ступеньки, мчится на второй этаж.
— Ма-а-ама-а-а, па-а-апа-а-а! — зовет она, а мы с мужем располагаемся внизу, в прохладной гостиной.
— Что там Баська придумала с этим посольством? — силится догадаться Ахмед, а у меня мурашки бегут по спине.
— Она дело говорит. Работа там постоянная и хорошо оплачиваемая. Если тебе дадут шанс, подпишут с тобой договор, у тебя будет место, гарантированное навсегда… или, по крайней мере, до пенсии, — стараюсь я подчеркнуть положительные моменты.
— Если ты полагаешь, что они будут брать на работу жен ливийцев и давать им допуск ко всем своим секретам, то ты наивна.
— А кто сказал, что мы непременно должны работать на разведку? Там ведь много разных вакансий.
— Вы просто глупышки, и все тут. Вас непрестанно будут подозревать, следить за каждым вашим шагом, а пропадет какая бумажка — вас и сделают виноватыми. А впрочем, о чем мы говорим? Все равно это нереально.
— А вот и нет, — как ребенок, проговариваюсь я, потому что он своим пренебрежительно-недоверчивым тоном выводит меня из себя. — Мы уже там работаем, — выпаливаю и тут же прикусываю язык. Я ведь собиралась рассказать ему обо всем деликатно!
— О! Как мило с твоей стороны сообщить мне об этом, — шипит Ахмед и умолкает на время, с чудовищной силой сжимая мое запястье. — Вот, значит, как ты ловчишь?! — Внезапно он встает и направляется к выходу.
— Ахмед, успокойся. — Я бегу за ним. — Тебя не было дома, поэтому я не могла обсудить с тобой это предложение, спросить твоего мнения. Неужели я должна была отказаться? На мое место тут же нашлось бы сто других девчонок, — пересказываю я слова Баськи. — Это был шанс, счастливый случай, нужно было за него хвататься.
— Ты так и поступила. Даже не подумала, как я буду чувствовать себя, узнав, что ты плетешь интриги за моей спиной!
— Какие еще интриги? — со стоном вопрошаю я. В очередной раз он что-то себе навыдумывал! — Это всего лишь шабашка на четыре недельки. Послушай…
— Оставь меня в покое наконец! — кричит Ахмед, уже не владея собой. — Может, именно там ты так славно проводишь время, хлеща водку и по-быстрому трахаясь черт знает с кем…
— Боже мой! — Я поворачиваюсь к нему спиной и опускаюсь на диван, потеряв в одно мгновение все силы и волю к жизни. — Это какой-то абсурд. — Положив голову на руки, я закрываю глаза.
— А что это вы здесь делаете в такой темноте? — Развеселая Баська сбегает по ступенькам вниз и влетает в гостиную. — Привет, мы еще не знакомы. — Улыбаясь, она протягивает руку Ахмеду. — Пойдемте наверх, поможете нам в кухне. — Она тащит моего мужа за собой, не разжимая железной хватки. — Вот-вот нагрянет двадцать человек, а у нас, как обычно, ничего не готово, все в зачаточном состоянии. Фиса, фиса! — подгоняет она Ахмеда, пропуская его вперед и похлопывая по спине.
Она дружелюбно смотрит на меня, а я, расстроенная донельзя, качаю головой. Баська небрежно машет рукой и строит какую-то глупую гримасу, отчего настроение у меня немного улучшается. Я вздыхаю, и моя подруга, желая утешить, обнимает меня за плечи.
— Ну что, за встречу? — Хассан поднимает бокал виски со льдом, и мы, вместо того чтобы готовить, удобно рассаживаемся за кухонным столом.
Разумеется, все у них готово — Баська просто кокетничала, притворяясь, будто нуждается в помощи. Вот и гости приходят, большинство — из посольства, но и лучшие подружки тут как тут — без них никак. Даже разбитная Боженка старается поменьше курить и не пить столько водки, а Зося из далеких гор выглядит настоящей леди, аристократкой до мозга костей. Все очень мило, но Ахмед весь вечер избегает смотреть на меня, а как только какой-нибудь мужчина хочет перекинуться со мной словечком, мой муж стискивает зубы так сильно, что на щеке у него показывается пульсирующая жилка.
— Ахмед, пошли танцевать. — Баська весело вытаскивает его из-за стола и уводит в соседнюю комнату, где мигают гирлянды лампочек и играет громкая музыка.
— Свищут в пляске и топочут — стены ходят ходуном![42] — кричит толстый Кшись из посольства и тащит в танец свою не менее тяжеловесную женушку.
Все срываются с мест и с возгласами пускаются в пляс.
— Дорота, не позволяй себя запугать. — Хассан неуклюже перетаптывается с ноги на ногу, двигаясь совершенно не в такт музыке. — Как только он поймет, что ты его безвольная раба, тебе конец. Он отдал тебе загранпаспорт?
— Еще нет. Говорит, что это я сама где-то его потеряла. Но на самом деле с момента нашего приезда я своего заграна даже в руках не держала.
— Вот видишь, это первый тревожный знак, — доброжелательно предостерегает он меня. — Ты должна быть осторожной. Если вдруг что — беги от него куда глаза глядят. Мне жаль говорить тебе это, но взгляд у него недобрый.
— Хуже всего его ревность. У него какие-то больные фантазии на этот счет.
— Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, обращайся незамедлительно, — серьезно произносит Хассан, крепко сжимая мои пальцы.
— Спасибо.
— Я никогда не бросаю слов на ветер. Помни об этом, Дорота.
В день большого пикника, устроенного польской диаспорой, погода стоит прекрасная, солнечная. Приготовления к празднику начались еще две недели назад, и сегодня все уже готово — без сучка и задоринки.
— Никак в толк не возьму, зачем тебе туда ехать, — ворчит, как обычно, Ахмед. — И зачем я тебе там понадобился, тоже не могу понять. Что ни говори, а в последнее время, когда меня не было, ты отлично справлялась сама.
— Мы, кажется, все-таки семья, и, поскольку ты уже вернулся, почему я должна волочиться где-то одна?.. Впрочем, если у тебя другие планы и они привлекают тебя больше, то давай, вперед. Плакать я не буду. Сколько можно плакать, в конце-то концов…
— Разумеется, ты предпочла бы ехать без меня! Тогда ведь руки у тебя будут развязаны! — снова возвращается он к своей навязчивой идее.
— Со мной едет Марыся, поэтому совершенно развязаны они не будут. Подумал бы о ребенке! Девочке будет грустно, что папа не соизволил провести с нами даже каких-то несколько часов. — Я пытаюсь нажать на чувствительную точку Ахмеда: он ведь по-прежнему обожает нашу дочку. По крайней мере, в этом он не изменился.
Пикник устраивает польская школа с помощью посольства и, конечно, польских семей; активную роль во всем этом играет Бася. Во дворе вокруг большого четырехэтажного здания расставлены деревянные скамьи, на каменной ограде развешаны сотни разноцветных воздушных шариков, а посреди просторного, оборудованного кондиционером зала расположили бар. Ограду окружает широкая полоса земли, засаженная множеством деревьев, кустарников и цветов. Восхитительно пахнет жасмин, влекут своими живыми красками розы — сразу видна заботливая хозяйская рука. С самим хозяином у меня пока не было случая познакомиться, но Бася, кажется, уже говорила с ним обо мне и моих делах. Ахмед, понятно, ни о чем не знает, но я боюсь, что сегодня все раскроется, и тогда будет полный провал. Я представления не имею, как себя вести с моим мужем, как рассказывать ему о моих планах. Каждый наш спор заканчивается одним и тем же.
— Ты бы очень огорчился, если бы я устроилась сюда работать? — быстро спрашиваю я его, еще не выйдя из машины.
Ахмед иронически усмехается и с пренебрежением смотрит на меня.
— Делай что хочешь, — невозмутимо отвечает он.
Когда мы входим, оказывается, что вся дружеская компания уже на месте.
— Наконец-то вы приехали! Что ж так поздно? — спрашивают знакомые, обмениваясь с нами искренними приветствиями.
Первому же встречному я передаю собственноручно испеченный торт и блины с шоколадным кремом — для детей. Каждый что-то с собой приносит, так здесь принято. Может, благодаря этому я стала лучше готовить.
— Это Доротка, наша молодая поросль, — представляет меня Бася приземистому мужчине средних лет.
— Мне очень приятно, что к нашему, так сказать, молитвенному кружку присоединилась еще одна красавица-блондинка. — Джентльмен в очках, забавно застрявших на высоком лбу, склоняется и сочно целует мне руку. — Знал бы раньше — не уезжал бы в отпуск, — галантно флиртует он со мной; улыбка у него приятная, но все-таки чуточку сальная. — А вы счастливец, господин… — обращается он к Ахмеду.
— Ахмед Салими, — со стальным лицом отвечает мой муж.
— Я уже радуюсь, что возьму вас под свое крылышко, — беззаботно продолжает пожилой дамский угодник. — Ну как, нравится вам наш бастион польской культуры?
— Да, очень. — Мне хочется сменить тему, а кроме того, я изо всей силы стараюсь высвободить ладонь из липких рук директора школы. — Прекрасный дом, и такой ухоженный.
— Мы вместе с Басей, моей неофициальной заместительницей, делаем все, что только можем. И, кажется, у нас получается. — Довольный собой, он осматривается вокруг и потирает руки. — Я уже с первого взгляда вижу, что вы нам подходите, — добавляет он и указательным пальцем тычет мне в плечо.
— Да? — Я не верю собственному счастью. — Была бы очень признательна. Я буду стараться…
— В этом я не сомневаюсь. Ваше молодое нежное сердечко будто создано для того, чтобы дарить тепло нашим шаловливым, но благодарным малышам. А вы довольны, господин Салими? — повышает голос директор, обращаясь к моем мужу.
— О да-а-а… — отвечает тот, однако особенно счастливым не выглядит. — А что она тут будет делать? — вдруг вырывается у него вопрос, не слишком вежливый. — Вы отдаете себе отчет, что она ничего не умеет? Она же без образования! Полный ноль!
— Простите? — От удивления брови у директора поднимаются чуть ли не до середины лба. — Аттестат у тебя есть, дитя мое? — добродушно обращается он уже непосредственно ко мне.
— Да, — пристыженно шепчу я.
— Любезный господин Салими… — Директор поджимает губы; видно, что он крайне раздражен. — Наш польский аттестат стоит большего, чем дипломы многих университетов, особенно тех из них, которые, так сказать, непонятного происхождения.
Вот как отбрил он моего в высшей степени образованного мужа — без крика и оскорблений, изящно, но и довольно жестко!
— Дорогая пани Доротка, — продолжает директор, — начинаем мы пятнадцатого, и я прошу вас приехать в этот день немного пораньше, чтобы у нас было время на подписание договора. Рабочий день в подготовительной группе длится с десяти до трех — по-моему, неплохое время, как вы считаете?
— Прекрасное, превосходное…
— Доченьку берите с собой. Подготовительная группа — это почти детский сад, только чуточку посерьезнее. Девочке занятия будут полезны, — говорит он напоследок и треплет меня по спине, после чего отворачивается и отходит к другой компании гостей.
Бася озабоченно смотрит на меня и тоже уходит, оставляя меня наедине с Ахмедом.
— Как ты разговаривал с человеком?! — не выдерживаю я. — Как можно быть таким хамом? Ты себя позоришь, — шепчу я ему прямо в лицо.
— А ты уже опозорилась. Любой старый козел может облизывать тебе руки, вот какую репутацию ты себе заработала! — ядовито произносит он.
— Ты что, окончательно сдурел? Ты же знаешь, что это польский обычай. Кажется, ты какое-то время жил в моей стране, должен был это заметить. — Мне уже хочется уйти и присоединиться к более приятному обществу, но тут Ахмед крепко хватает меня за плечо и привлекает к себе.
— Сука, — шепчет он мне в ухо. — Мы еще сочтемся. Я тебе за все отплачу.
— Ты мне? Как бы не случилось наоборот!
— Ты меня запугиваешь?
— А ты меня?!
— Да ты на такси больше потратишь, чем здесь заработаешь, — с удовлетворением произносит он.
— Я получу права и на первую же зарплату куплю себе машину. Только сперва, будь любезен, отдай мне паспорт…
— Ха!
— Отдай мне этот чертов паспорт! Мне здесь вообще не следовало бы ходить без документов. Из-за этого могут возникнуть немалые проблемы.
— Не шляйся неизвестно где, и проблем не будет, — безапелляционно заявляет Ахмед.
— Я должна стать твоей рабыней и не выходить из дому?
— Ты должна быть женой и матерью, это и есть твоя задача, а не какой-то стрекозой, к которой всякий может лезть с поцелуями.
— Где мой загранпаспорт? Я хочу получить его обратно. В собственные руки, — ставлю я вопрос ребром.
— Пожалуйста, в любой момент. Вместе с обратным билетом в твою чудесную страну. — Ахмед выкладывает карты на стол.
— Ты хочешь от меня избавиться? — Мне становится невыразимо горько. — Вот как, оказывается, нужна тебе твоя дочь! — Я пробую сыграть на его отцовских чувствах.
— Речь идет не о ней, а о тебе, — говорит он, пристально глядя мне в глаза. — Ты можешь ехать, если хочешь. И когда хочешь.
— Естественно, Марыся поедет со мной! Она тоже тебе уже не нужна? — Я на грани слез — этот разговор, откровенный, но слишком жесткий, совершенно выводит меня из себя.
— А кто тебе это сказал? — Он твердо посмотрел на меня, и на его лице не дрогнул ни один мускул. — Ребенок останется со мной, это ясно как день. — Он разворачивается и почти бегом направляется внутрь здания.
— Почему это Марыся останется с тобой? — не сдаюсь я, подлавливая его у бара с прохладительными напитками. — Любой суд присудит ребенка матери, так происходит везде, во всем мире.
— В этом ты глубоко заблуждаешься, — со злой улыбкой говорит Ахмед и презрительно смотрит на меня. — Ты понятия не имеешь о мусульманских законах, куколка. Здесь правит шариат!
— Хадиджа после развода лишилась детей, но ведь у нее мальчики! Сыновей у вас воспитывают отцы, но у меня-то девочка! Значит, ее это не касается.
— Ошибаешься. Если отец мусульманин, а мать иной веры, заботу о ребенке препоручают отцу. Пол ребенка в этом случае не имеет значения. Главное — чтоб ребенок воспитывался в своей вере.
— Марыся крещеная, она христианка, этот закон к ней отношения не имеет.
— И снова ты не права. Я всего лишь оказал любезность тебе и твоей назойливой матушке, но моя дочь — мусульманка до мозга костей. По отцу.
Ахмед наливает себе огромную кружку кока-колы — надо же, и рука не дрогнет! Обо всем этом он говорит с невозмутимым спокойствием, зато я дрожу всем телом и чуть ли не стучу зубами.
— Вот вы где! — Улыбающийся консул становится между нами и обнимает нас обоих за талию. — Для избранных у нас есть другие напитки… те, что для больших детей, — шепчет он. — Захотите — пожалуйста, милости просим.
И лишь в следующее мгновение он замечает выражения наших лиц: у Ахмеда — злость, у меня — ужас.
— Простите, я, кажется, попал как кур в ощип. — Он прикусывает нижнюю губу и собирается отойти.
— Нет-нет, все в порядке, — уверяю я, может быть, слишком громко, потому что несколько голов поворачиваются в нашу сторону. — Мне пойдет на пользу кое-что покрепче. — Выдавив из себя улыбку, я беру консула под руку.
— Господин Салими, прошу вас, пойдемте, — обращается он к моему мужу.
Ахмед следует за нами. В классной комнате, где стоят маленькие школьные парты, собралась вся компания, с которой мы познакомились на приеме у Баси. Присоединился лишь директор школы вместе со своей премилой супругой по имени Аня.
— Где же вы были? Еще минутка, и вам бы не оставили ни капельки. Мы все здесь страдаем от жажды и очень много пьем, — шутят вокруг.
Получив свои коктейли, мы присаживаемся на краешки парт — и начинается пересказ друг другу анекдотов и местных сплетен.
— Какие вы все жестокие, — со смехом говорит директор школы. — Все это время скрывали от меня такой юный и красивый цветочек! — Он кивает на меня.
— Да-да, это было некрасиво, — смеется его жена.
— Теперь-то мы вас, дитя мое, не отпустим. Вы будете украшением каждого нашего праздника, это уж я гарантирую. — Он приближается ко мне и обнимает за талию, а все вокруг добродушно хохочут, зная, видимо, его фамильярный стиль общения.
Потом находится другая тема, настроение у людей становится все веселее, а атмосфера — все расслабленнее. Гости подшучивают над всем и всеми. Начинаются пикантные остроты. Я собираюсь сходить в туалет, а затем немножко перекусить, поскольку крепкие коктейли на голодный желудок, да еще и в такую жару, ничего хорошего не сулят.
— Если тебе нравится столь извращенное общество — это твое дело, но только без меня и моей дочери, — говорит Ахмед, настигая меня на выходе из классной комнаты. — Вижу, тебе по душе весь этот разврат! — театральным шепотом шипит он и вдруг резко хватает меня за запястье и привлекает к себе.
— Ах! — кричу я. Остатки моего коктейля вместе с кубиками льда оказываются у меня в декольте. — Ты напрочь сошел с ума! Пусти меня! — Я пытаюсь высвободиться, начинается борьба. Слышу, как стихают разговоры у нас за спиной.
— Веди себя хоть немного приличнее! — Хассан подскакивает к Ахмеду и выволакивает его из комнаты. — Никто из присутствующих здесь не позволяет себе бить женщин, — произносит он резко и назидательно. — Здешнее общество состоит исключительно из цивилизованных людей с современными взглядами, и мы не приемлем такого поведения, как твое. Понял?!
— Я наблюдал за вами, я слышал ваши разговоры! Вы все испорчены до мозга костей, вы разлагаетесь живьем…
— Казалось бы, годы, проведенные за границей, должны были хоть немного расширить рамки твоего мировоззрения… — Хассан делает паузу и сжимает губы. — Видимо, некоторые люди необучаемы и никогда не перерастут средневековья. — Оттолкнув Ахмеда, он берет меня под руку и сопровождает по направлению к умывальнику.
— Ну, как у тебя дела с твоим? — спрашивает Баська, забежав ко мне в подготовительную группу во время окошка в своем графике.
— Отвратительно. Полный облом.
— Он не вернул тебе загран?
— На той встрече диаспоры, которая закончилась нашим позором, он заявил мне: никаких, мол, проблем не будет, понадобится — верну.
— Так это же хорошо, — успокаивается Бася. — Ну а дальше-то что?
— Но отдаст он мне его вместе с обратным билетом в Польшу.
— Ах вот как…
— И это будет исключительно мой come back[43], потому что Марыся должна будет остаться с ним.
— Вот черт! — взрывается Баська. — Это уже опасное положение.
— Вроде бы есть такой мусульманский закон. Когда-то Боженка мне об этом говорила, но я, конечно же, не поверила ей. Скажи, это правда? Возможно ли такое?
— Хассан подозревал, что Ахмед — ортодокс или их последователь.
— Что-что?..
— Ортодоксы — это арабы, которые живут по средневековым религиозным канонам, строго придерживаются старинных правил, а единственный закон, который они признают, — это закон шариата. Ну, молятся они по пять раз в день, постоянно торчат в мечетях, читают Коран и притчи, а любимая тема для разговоров у них — ислам и пророк Магомет. И к женщинам ортодоксы относятся соответственным образом: охотнее всего они запирали бы нас в домах и прятали под чадрой! С бытовым поведением то же самое: любой забавный или фривольный жест они воспринимают как проявление испорченности и морального разложения.
— Это бред! — кричу я, выслушав ее лекцию. — Полный абсурд! Он не такой! Подруга, он в Польше водку хлестал до зеленых чертиков, вел себя более чем свободно, и я ни разу не видела, чтоб он молился или читал Коран…
— Может, в Польше так и было. Арабы частенько полагают, что, когда они вдали от своей земли, Аллах их не видит, а значит, можно делать что угодно.
— Нет! — возражаю я. — Здесь тоже он поначалу вел себя вполне нормально… — Я запинаюсь и начинаю вспоминать. — Хотя… бывали моменты… Он как-то раз даже травку курил! — вдруг выпаливаю я, словно это окончательный аргумент.
— Вот тварь! И не боялся? Так себя ведет местная элита. Считают себя безнаказанными! В конце концов, всем известно, что сын Малики — наркоман.
— Серьезно? Знаешь, я это подозревала, у него такая нездоровая худоба, да и взгляд какой-то отсутствующий…
— Так или иначе, ортодокс твой Ахмед или нет, ты должна быть очень осторожной и примечать все знаки.
— Какие еще знаки? — спрашиваю я, хватаясь за голову. — Баська, не пугай меня!
— Я тебя всего лишь предостерегаю. Я уже видела несчастных матерей, у которых отцы похищали детей, а потом… ищи ветра в поле.
— Не шути так! И что он сделает с Марысей? Неужели убьет?! Он ведь любит ее!
— Увезет и спрячет на какое-то время, а тебя отправит на родину. — Баська поджимает губы.
— Это невозможно!
— Но такое случалось, поэтому и ты должна быть начеку. Может быть, тебе стоит поговорить с консулом? Ему приходилось иметь дело со многими такими случаями, да и арабов наш консул знает как никто другой — он ведь по специальности востоковед.
— Я опасаюсь идти в консульство. Если Ахмед узнает, то заподозрит что-то неладное.
— Ладно, я договорюсь с консулом, и он зайдет к тебе сюда. Он и так каждый день забирает своих детей из школы. Это хороший и не вызывающий подозрений повод для встречи.
— Басенька, ты гений, что бы я без тебя делала? — Разнервничавшись, я обнимаю ее за шею.
— Пропала бы, разумеется. Но я еще раз повторяю: будь очень внимательна, наблюдай за ним каждый день и, если заметишь что-то недоброе, непонятное, хватай Марысю и беги без оглядки.
— Куда? — спрашиваю я со слезами на глазах.
— Хоть ко мне, хоть в школу, но прежде всего — в посольство. Там он не сможет отобрать у тебя ребенка.
…Еще какое-то время мы сидим в полном молчании. Полученная только что информация закипает в моей голове. Начинаю вспоминать — день за днем — всю нашу с мужем совместную жизнь. Нет, я не нахожу в ней ничего особенного, никакого дурного знака, который подтверждал бы опасения Баси. Это все преувеличения. Ничего плохого не может быть! У нас всего лишь сложный период, небольшой семейный кризис, который, как всегда, пройдет.
— Хочешь, чтобы я поговорил с ним? — спрашивает консул, выслушав мою историю в урезанном виде.
— Нет, ни в коем случае, это может только ухудшить положение! — Я чуть ли не вскакиваю от ужаса.
— И все-таки, когда поймешь, что хуже уже некуда, советую обратиться ко мне. Не медли, потом может быть поздно.
— Поздно? То есть как это? — испуганно спрашиваю я.
— Бася тебе не рассказывала о подобных случаях? У нас было несколько. Коль уж твой муж упомянул, что ребенок, по его мнению, должен быть с ним, значит, он об этом подумывает. А это первый тревожный сигнал.
— Это было сказано в перебранке. — Я стараюсь приуменьшить проблему: в голове не укладывается, что она может стать реальной.
— Доротка, дорогая, — говорит консул, дружелюбно касаясь моей руки, — я тоже выступаю за полюбовное решение вопросов между супругами и всегда к этому призываю. — Он внимательно смотрит мне в глаза. — Но если твои слова и поступки никак не подействуют на мужа, то, поверь, встреча со мной может охладить его пыл.
— Да? А не наоборот?
— Я — представитель польского государства, я защищаю интересы моих земляков, и ливийцы с уважением относятся к моему общественному статусу. Кажется, они даже немного побаиваются меня.
— Разве можно тебя бояться? — смеюсь я, видя перед собой его добродушное лицо.
— Я умею быть непреклонным и решительным. — Он загадочно улыбается. — Я могу подать жалобу в здешний суд или даже инициировать судебный процесс. Это подкинет им проблем или, по крайней мере, опозорит их на всю округу. А огласки арабы всегда остерегаются, поэтому после разговора со мной частенько склоняются к миру и согласию.
— Твои слова меня подбадривают, но пока давай все же воздержимся. Спасибо тебе за совет и помощь. Я сначала сама попробую спасти наш брак. Просто у Ахмеда импульсивный характер, к тому же он безумно ревнив. Это и есть главные трудности, которые мне предстоит как-то преодолевать.
— Да, конечно. — Консул встает и собирается уходить. — Избегай ситуаций, чреватых вспышками его гнева. Лучше всего вам поехать вдвоем куда-нибудь, где вы сможете проводить время только друг с другом и много разговаривать, а главное — непрестанно заниматься сексом. — Мы оба заливаемся смехом, и я чувствую, что краснею до корней волос.
Польская школа
…А все могло бы быть замечательно. Сбылись все — ну, или почти все — мои мечты. У меня теперь есть хорошая работа, которая меня не утомляет и за которую неплохо платят, прекрасный шеф, сдувающий с меня пылинки, я общаюсь с доброжелательными людьми, есть и душевная подруга. Марыся растет не по дням, а по часам, не болеет, не создает мне проблем и обожает ходить в мою школьную подготовительную группу, где делает завидные успехи в учебе. Родственники ведут себя со мной достаточно дружелюбно и ненавязчиво. Вот только он, мой муж… Наверное, не стоит переживать попусту, но я не могу забыть слов, сказанных Ахмедом во время нашей последней ссоры, и предостережений людей, которые хорошо ко мне относятся. Как мне улучшить отношения с мужем, как сделать их искренними и откровенными, разрушить эту стену, в очередной раз выросшую между нами? На сегодняшний день все вроде бы и неплохо, но могу ли я доверять покладистости мужа? Не один ли это из тех тревожных знаков, о которых меня предупредили? Ведь такая мягкость — совершенно не типичное для него поведение. Он вдруг перестал злиться и гневаться; больше не ревнует — напротив, сам побуждает меня бывать в обществе; иногда отвозит меня на работу, порой и забирает; мы опять стали ходить вместе по ресторанам, за покупками, даже заниматься сексом. Может быть, я слишком подозрительна? Может, просто накручиваю себя? Но я с трудом верю в то, что человек может вот так неожиданно измениться. Ощущение, будто все это ненастоящее, притворное, не дает мне покоя.
— У меня есть немного времени, давай кое-куда съездим, — говорит однажды Ахмед, встречая меня у школы и целуя.
— А куда? — удивляюсь я, потому что обычно мы спешим домой обедать.
— Это сюрприз, — таинственно произносит он, а у меня сердце начинает выпрыгивать из груди.
Дорога длится не слишком долго, и вскоре мы останавливаемся у большой площади неподалеку от центра и нашего дома.
— На самом деле Хассан уже все для тебя уладил у своего кузена, но у нас как-никак тоже есть родственники, — говорит Ахмед, а я не могу понять, о чем это он. — Вот и приехали, высаживаемся, — смеется он, помогая Марысе вылезти из детского автокресла. — Иди к папе! — Он поднимает девочку на руки и крепко прижимает к себе.
К нам подбегает молодой человек и сердечно здоровается с Ахмедом, а затем на ломаном английском — со мной.
— Это Ибрагим, мой кузен, а это моя жена из Польши, — знакомит нас Ахмед. — Кто-то хотел учиться водить машину, если не ошибаюсь? — обращается он ко мне.
— А?! — ничего больше я не в состоянии из себя выдавить.
— Это я, я тебя спрашиваю.
— Ахмед! — Сама не своя от изумления и радости, я бросаюсь к нему на шею. — Спасибо! Когда мне начинать? Дождаться не могу! — Я подпрыгиваю и хлопаю в ладоши, словно маленькая девочка.
— Если ты не умираешь с голоду, то начинай хоть сейчас, — смеется довольный Ахмед. — Мы едем домой обедать, нам тут близко, а через часок мы тебя заберем.
— Замечательно! Я уже хочу водить!
— Только не разнеси там все машины в округе, а то я не рассчитаюсь, — добродушно посмеивается он надо мной.
Помахав им рукой на прощание, я сажусь за руль подержанного «хюндая». Сюрприз Ахмеда оказался замечательным, и я даже не думаю искать в поведении мужа какой-то подвох, предназначенный для меня. Не будем впадать в паранойю, черт подери! Я просто радуюсь, что у нас опять все хорошо. Видимо, таков уж Ахмед — настроение у него переменчивое, потому и я вечно переживаю с ним эти эмоциональные качели.
— Баська, Басенька! — На следующий день с утра я, примчавшись в школу, сразу же бегу в учительскую.
— Что, где-то пожар? — со смехом приветствует меня подруга.
— Представляешь, я вчера начала учиться вождению! — выпаливаю я.
— А Хассан мне ничего не говорил, — удивляется она. — Значит, Ахмед наконец отдал тебе твой загран?
— Он устроил меня на курсы к своему кузену, — радостно сообщаю я.
— Поздравляю. И не устаю поражаться его хитрости.
— Почему ты так говоришь? Ты и на солнце пятна ищешь, да? — Я начинаю раздражаться. — Когда он поступает плохо, ведет себя как сволочь и ты осуждаешь его, тогда понятно, но ты ведь осуждаешь его и тогда, когда он делает что-то хорошее! Почему?
— Уймись, никто его не осуждает. Поверь, я желаю тебе исключительно добра. Пусть тебе во всем везет, а все плохое забудется. Люди порой ошибаются, но главное — чтобы в итоге они вышли на правильный путь. Надеюсь, что и вы с мужем наконец отыскали свою тропинку к счастью. Мабрук![44]