Ардагаст, царь росов

Глава 3 БИТВА С ЛЕШИМИ

Наступила осень. Новый царь не спеша, основательно устраивался в низовьях Тясмина, по соседству с землями Хор-алдара. Здесь, на обильных днепровских и тясминских лугах, можно было прокормить большие стада. Многие венеды хотели поселиться на здешней плодородной земле. Зимовник Ардагаст устроил возле запустевшего венедского городка и первым делом возвёл для себя большую белёную мазанку под добротной камышовой крышей.

Но это была не просто богатая и удобная земля. Когда-то здесь жило племя великого царя всех сколотов-пахарей. От нового зимовника недалеко было и до Экзампея, и до заросшего лесом Моранина-града. Повинуясь Фарзою, Ардагаст не позволял заселять городища. Однако восстановил древнее святилище Даждьбога и Мораны в мёртвом граде и принёс там обильные жертвы. Почтил жертвами и курганы сколотских царей и объявил, что могильных татей будет живыми зарывать в землю.

Принёс Ардагаст жертвы и своему деду, отцу и дяде. Их тела после битвы подобрали, сожгли и погребли в одном из сколотских курганов Экзампейские жрецы. Те самые, что так и не вмешались в битву, не желая помогать потомку Яромира и сарматскому наместнику — Властимиру.

Тем временем Саузард с Андаком в пику царю принесли у Экзампея богатые жертвы Саузарин, созвав на приношение многих князей. Лишь в само древнее святилище никто не смел войти. Если же и замечали дым или огонь в проходах между валами, то говорили, что это служат богам призраки погибших авхатов.

А в месяце грудне[20], когда выпал снег и замёрзли реки, царь объявил сбор войску у Перепетова кургана. К тому времени Ардагаст уже собрал себе дружину из тех, кто пришёл с ним с востока, и лучших бойцов росов. Придирчиво отбирая их, царь не смотрел ни на знатность, ни на богатство. Свои дружины и родовые ополчения привели князья. И впервые в поход за данью пошла вместе с сарматами пешая венедская рать.

Часть войска Ардагаст поставил беречь коренные земли на Днепре и Тясмине, поручив её Ардабуру. Остальная рать выступила на запад, по водоразделу Припяти и Буга. Достигнув Случи, войско повернуло вдоль реки на север. Слева, за белой гладью реки, кое-где виднелись крытые соломой мазанки словен — западных венедов. Справа стеной вставал угрюмый дремучий Чёртов лес.

Венеды, что пошли за Ардагастом, были полянами. Они лишь недавно, да и то не все, были оттеснены Сауаспом на окраину леса. О лесе и его обитателях они привыкли судить с опаской и пренебрежением, словно о нечистой силе. Вечерами у костров слышались разговоры:

— Лесовики, они сами вроде зверей лесных. Здесь вот прежде нуры жили, так они все волколаки, каждый хоть на два дня в году волком оборачивается. Их отсюда литвины за Припять прогнали.

— И живут лесовики по-скотски, звериным обычаем. Едят всё нечистое, голядь[21], та и вовсе людей ест. И браков у них не бывает, только умыкают девок у воды или на игрище. И лаются срамными словами, в душу и в мать, перед отцами и перед снохами.

— А молятся всякой нечисти: лешим, и чертям, и упырям.

— Какие же тут упыри, если лесовики покойников всегда сжигают?

— Жили здесь ещё до венедов дикие люди, что каменными топорами рубились, а мёртвых в каменные домовины клали. Да и сейчас пропадёт кто в лесу — с дерева упадёт, или в болоте утонет, или зверь разорвёт, а тела не найдут, вот и готов упырь. А то ещё злого колдуна ученики его похоронят в неведомом нечистом месте, и неси потом жертвы для их учителя, чтобы не явился.

— Ничего! Покажем им, чьи боги сильней!

Подсаживались к кострам сарматы, подхватывали:

— Побьём лесных медведей! Они плохие воины: ни панцирей, ни кольчуг, ни коней хороших. Вся их война — в болотах прятаться. А сейчас зима, болота замёрзли. Со всех дань возьмём, а кто не даст — переловим арканами и грекам продадим. Так делал Черноконный!

Появлялся у костров и Андак, обычно свысока смотревший на венедов, и принимался хвастать своими подвигами в походах на лесовиков. А лес, тёмный, загадочный, слушал пришельцев и временами отзывался: рёвом, треском, хохотом. Кто следил, кто шумел — люди, звери, духи?

Над бескрайней заснеженной чащобой поднималась гора. На её безлесной вершине возвышался мёртвый ствол, обуглившийся от удара молнии и превращённый рукой человека в идола — трёхликого, клыкастого. Возле идола на трёх валунах лежала каменная плита, красно-бурая от засохшей крови. А вокруг на кольях белели человеческие и звериные черепа, и среди них — светловолосая голова мальчика лет семи. Вороны даже не успели выклевать глаз и теперь злорадно каркали: мол, здесь служители Чёрного бога, никуда не делись. Рука Ардагаста стиснула золотую рукоять меча.

— Чья работа?

— Потвора, стерва косоглазая, больше некому! — ответила русоволосая женщина с красивым, смелым лицом. — Не будь я Милана, прирождённая ведьма. А мальчонка по-словенски стрижен. Здесь уже никто своих на жертву не даёт, так она за рекой похитила.

Стоявший рядом белокурый великан в рогатом шлеме сжал кулак:

— Как волчица! У нас, готов, закон: кто убивает не на войне и не в поединке, тот волк, его ловят и вешают, как волка, в жертву Одину.

— Сыскать лиходейку и повесить! А тело сжечь, чтобы не появилась ещё одна упырица, — отрывисто приказал Ардагаст. — Займись этим ты, Сигвульф.

— А я с тобой пойду, чтобы она тебе чарами глаз не отвела, — сказала готу Милана и обратилась к Ардагасту: — Придётся мне, царь, с тобой в поход идти. Таких бесовок в лесах полно. Вышата, конечно, великий волхв, но в женском колдовстве лучше меня не разберётся.

— Скажи лучше, без Сигвульфа соскучилась, — улыбнулся Ардагаст.

Тут снизу послышался шум, и двое дружинников подвели к царю белобрысого паренька лет шестнадцати.

— Вот, поймали в лесу. На дереве сидел, с луком, с ножом. Говори царю, что здесь делал?

— Да что можно в лесу делать? Охотился.

Ардагаст заглянул в колчан паренька:

— Охотился? С боевыми стрелами? На какого же это зверя?

— На волка! — с вызовом глянул белобрысый. — Говорят, много волков из степи пришло. За тобой идут, поживу чуют.

Милана подошла, распахнула полушубок пленника:

— На сорочке дреговицкая вышивка. Полушубок на тебе добрый, обут не в лапти — в сапожки. Не простой ты охотник. И не здешний. Так кто же ты?

Парень гордо выпрямился:

— Я Всеслав, сын Вячеслава, князя дреговичей.

— Князь — это конунг. Раньше у венедов были только старейшины и воеводы. Ставить конунгов они научились у нас, германцев, — сказал Сигвульф.

— Похоже, да не то же, — усмехнулся Всеслав. — У сарматов и немцев царя ставят только из знатного рода. А у нас, дреговичей, князем любого могут выбрать. Мы все родом знатные — от Сварога.

— Так и меня царём выбрали не за один род, — улыбнулся Ардагаст. — Пришлось потрудиться мечом — от Индии богатой и до этого леса.

— В вашей дреговине[22] что, не слышали о славных делах нашего царя? — спросила Милана.

Всеслав бесстрашно глянул в глаза царю:

— Слышали. Ты — не венед, а разбойник сарматский, богохульник и святотатец. Ты убил мудрого волхва Лихослава, осквернил и ограбил могилу Семи Упырей. Теперь идёшь, чтобы у нас волю и веру отеческую забрать, святые капища разорить, сёла сжечь, а нас угнать в неволю к сарматам, под степных богов.

Дрегович перевёл дух, уверенный, что лютый царь росов велит, самое меньшее, содрать с него кожу себе на полотенце и на колчан. Но тот лишь посмеивался, разглаживая тонкие, закрученные на концах золотистые усы. И отважный княжич продолжил:

— А дружина твоя — со всего света горлорезы и тати: и чёрный индиец в ней, и немец в рогатом шеломе, и тохары какие-то безбожные. И служит тебе злыми чарами волхв-отступник, что учителя своего Лихослава предал. А жена твоя — разбойница и ведьма...

Ардагаст вытянул его плетью:

— Это чтобы жену при муже не хаял. А теперь гляди, какой я богохульник и святотатец.

Взявшись за топоры, царь с Сигвульфом и Вишвамитрой подрубили корни дерева-идола. Потом вместе с дружинниками набросили на него несколько толстых верёвок, разом дёрнули, и чёрный идол с треском повалился клыкастым ликом в снег. Охнули десятки венедов-лесовиков из соседнего села, стоявшие ниже по склону. Всеслав затаил дыхание. Сейчас расступится земля, и наглые пришельцы провалятся сквозь неё прямо в. царство того, над кем посмели глумиться. Или вихрь унесёт их за недоступные Рипейские горы. Но лишь потревоженные вороны взмыли в воздух с оглушительным карканьем.

А дружинники деревянными лопатами углубили яму на месте вывороченного дерева и опустили в неё основание только что вытесанного из ствола ясеня идола — остроголового, в шапочке, с бородкой, с рогом в руках. Старый и мудрый бог улыбался, словно всегда стоял здесь, на Лысой горе. Вышата, воздев руки, затянул песнь Велесу, старейшему из богов, и её подхватили все — венеды и пришельцы. Потом Милана очистила снегом и заклятиями каменный жертвенник, а волхв с особыми заклинаниями собрал и сжёг на костре черепа жертв Чёрного бога, дабы души их освободились от рабства у Трёхликого.

— Ну, так чей это бог? — обратился Ардагаст к дреговичу. — Богатство и мудрость всем нужны: и степнякам, и лесовикам... и дуракам! Скажи лучше, кто вам такого обо мне наговорил?

— Кто? Шум ила Медведич. Он такой могут — никто его не одолеет, даже эти двое. — Всеслав кивнул на индийца и гота.

— Я сражался с ракшасами — по-вашему, с чертями. А Сигвульф — с упырями. Твой Шумила что — бог, бес, чудовище? — добродушно усмехнулся Вишвамитра.

— В лесу бог — медведь. Никого нет сильнее его. И леший его любит, и сам Велес. Отец Шумилы — Чернобор, великий волхв Велеса. А мать — медведица. Он выше пояса человек, а ниже — медведь. А брат его Бурмила Медведич, тот до пояса медведь, а ниже — человек. Родился он от медведя и Костены, жены Чернобора, великой жрицы Бабы-Яги. Бурмила ещё сильнее и лютее брата. Пока живы Медведичи, мы, лесовики, никому рабами не будем! — В голосе паренька звучала гордость.

Хор-алдар сурово взглянул ему в глаза:

— Мальчишка! Что ты знаешь о рабстве? Тебя клеймили, как скотину? Торговались при тебе, продать тебя в рудники или сделать евнухом? А пробовал ты работать в цепях и месяцами не видать солнца? В Лаврионских рудниках нас зимой вели под землю затемно и приводили обратно после заката. Будто мы уже умерли и попали в нижний мир к хозяину мёртвых. А надсмотрщики злые как черти. Работай, ешь и спи — и больше ничего, словно тупая скотина. Плохо работаешь — бьют, скорее умрёшь. Хорошо работаешь — не бьют, только ругают. И знаешь, что мы там добывали? Серебро. То, за что греки могут продать и купить что угодно. Всё твоё племя, например.

— Ты, наверное, быстро заработал на выкуп? — простодушно спросил парень.

Хор-алдар горько усмехнулся, а Хилиарх снисходительно пояснил:

— Лаврионские рудники — не в ваших лесах и не в Сарматии, а в Элладе. Там выкупиться может только тот, кого хозяин отпустит на оброк. А в рудниках выкупом служит смерть. Туда берут только сильных рабов, но и те долго не живут. Понял теперь, что ждёт мужчин твоего племени? Самим сарматам много рабов не нужно.

— Не пугай, гречин! Все погибнем, а в неволю не пойдём!

Ардагаст положил руку на плечо дреговичу:

— Мне ваша гибель не нужна, и неволя тоже. Повести вас к грекам на арканах хотят вон те. — Он показал рукой вниз, в сторону сарматских шатров. — Видишь знамя с родовой тамгой Сауаспа? Она ведь вам знакома. Там его дочь и зять. Вот и передай отцу: я пришёл только за данью, такой же, какую вы давали Сауаспу. А если князь Вячеслав хочет погубить племя, пусть ведёт его в бой. Иди! Тебя послали на разведку? Так можешь осмотреть весь мой стан и доложить отцу. Мне от венедов скрывать нечего!

Войско росов двигалось дальше на север. Вдруг перед самым конём царя из лесу выскочил волк и лёг на брюхо, положив голову на лапы, словно перед вожаком, и жалобно заскулил. Кто-то из дружинников пустил в него стрелу. Волк увернулся, но не убежал, а запрыгал перед Ардагастом, взлаивая, будто собака.

— Оборотень, что ли? — обернулся царь к Вышате.

В детстве Ардагасту пришлось столкнуться с волком-оборотнем. Худой, облезлый и очень пугливый, он бродил возле села, жил по большей части объедками, падалью и мышами. Деревенские мальчишки, хоть их и пугали волколаком, дружили с ним, подкармливали хлебом, оберегали от собак и охотников. В конце концов Вышате удалось расколдовать его. «Страшный» оборотень оказался безвредным мужичком из соседнего села, которого заколдовала какая-то захожая ведьма — просто так, чтобы похвалиться чародейским искусством перед местными товарками. Не умевший и не любивший охотиться по-волчьи и совестившийся красть, он не решился даже сунуться в волчью стаю и едва выжил в одиночку.

Нынешний волк, впрочем, не выглядел таким заморённым. Вышата достал кусок хлеба. Зверь подошёл ближе, но хлеба не взял, а отбежал к деревьям, призывно взлаяв.

— Да нет, волк вроде настоящий. А нас куда-то зовёт.

Ларишка спешилась, подошла к волку, погладила. Тот заскулил ещё жалобнее и мотнул головой в сторону леса. Ардагаст велел войску остановиться, а сам сошёл с коня. Следом спешились индиец и грек, охочие до всяких скифских диковинок. К ним присоединились волхв и Милана с Сигвульфом, и все семеро двинулись вслед за волком вглубь чащи.

Идти пришлось недолго, хотя и через сплошные буреломы. В незаметном овражке лежал, придавленный упавшим деревом, бородатый мужик в залатанном сереньком кафтане и островерхой заячьей шапке.

— Помогите, люди добрые! Вы уж простите. Никак вот дерева не подниму.

— Такое подниму разве что я, — покачал головой Вишвамитра, нагнулся и с усилием поднял толстенный дубовый ствол.

Мужику хотели помочь, но он уже и сам встал, кряхтя и потирая спину. Был он низок ростом, невзрачен, лохмат, но в коренастом теле чувствовалась большая сила. Из косматой бороды и волос торчали веточки, хвоя, прелая листва. А вот бровей и ресниц вовсе не было. И кафтан запахнут не как у людей: левая пола сверху.

— Ох, спасибо вам. Лез косолапый через чащу, да дуб, бурей вывороченный, на меня и завалил. Хоть бы помог выбраться! Я зову, а он мимо. Кабы не пёсик мой...

Волк, радостно повизгивая, лизал мужика в лицо. Вышата внимательно пригляделся к спасённому:

— Да ты, никак, леший?

— Леший... без леса, — вздохнул мужик. — Жил я в Дебрянских лесах на Десне. Какой лес у меня был: дубы столетние, сосны, берёзы... А малинники какие, а грибы! И все-то у меня водилось, всякая скотина: лоси, кабаны, туры. Опять же волки, медведи, росомахи... Даже лютый зверь гривастый, священный, заходил. Жена у меня была из людей — мать её сдуру прокляла, ко мне послала, — четверо лешат. Да вот выдумал Чернобор, верховный жрец северян, колдовской способ лес жечь, да так, что без чар не погасишь, и решил показать тот способ перед Чернобогом и Ягой — как раз на моем лесе. И за что это? Всегда со всеми ладил, с чертями даже... — Леший всхлипнул, вытер нос. — Одно пепелище осталось. Скотина, какая не сгорела, вся разбежалась. Лешиха с детьми к себе в село ушла — не знаю уж, к матери или к охотнику одному разбитному. Остался со мной только Серячок, пёсик мой. Вот мы и бродим лесами, а в них, куда ни ткнись, всюду свои хозяева.

— Как тебя хоть зовут, лесной хозяин? — спросил Ардагаст.

— Шишок я, — снял леший шапку и поклонился; лохматая голова его была такая же островерхая, как и шапка.

Леший пригляделся к золотому мечу Ардагаста, к золотой гривне со львиными головами на концах (её сделал наподобие старинных скифских гривен захожий мастер из Ольвии).

— А ты никак сам царь Ардагаст, тот, что Лихославову ведьмовскую свору разогнал, Семерых Упырей одолел, а теперь пришёл лес покорить?

— Да, я. Так про меня уже и духи лесные знают?

— Знают. И встретить собрались — не по-доброму. К северу отсюда стерегут тебя десятеро леших — все страх какие могучие, и людоеды меж них есть. Да ещё бесов болотных с ними целая толпа. А подняли их всех на тебя братья Медведичи.

— А за Медведичами стоят Чернобор с Костеной, а за теми — Чернобог с Ягой... Вот и пошли за данью, — задумчиво произнёс Вышата.

— Сауасп сколько раз за данью ходил, и никогда духи против него не шли, — сказала Милана.

— А что им? Сарматы уйдут, а нечисть останется, и служители её тоже. А мы, только в лес ступили, ни им, ни самому Трёхликому не покорились. Вот и разворошили всё осиное гнездо. Им же тут вольготно было, словно в пекле преисподнем.

Семеро людей и леший молчали, словно лесная тропа вдруг вывела их на край пропасти, идущей до самого подземного царства.

— А может, поладите как-то с ними? — робко сказал Шишок. — Жертвы лешим принесёте...

— Может, ещё и Чернобогу? — резко прервал его Ардагаст. — Не на то я Колаксаеву чашу добыл... К Андаку иди с такими советами — тот всем чертям поклонится и с ними поладит. Только царь пока что не он, а я! И уйти из лесов без дани не могу.

— Значит, пойдём через леса, как тогда через древние колдовские подземелья! — бодро откликнулась Ларишка. — Только идти придётся дальше.

— Клянусь копьём Одина, у тебя, царь, всегда найдётся дело, достойное героя! — воскликнул Сигвульф. — Я-то думал: идём выколачивать дань с лапотников, нечем будет и похвалиться.

— И я думал, что не увижу ничего интереснее охоты на зубра! — подхватил грек. — Клянусь Зевсом, нам предстоит такое, о чём в Элладе только поют и пишут с тех самых пор, как Геракл вознёсся на Олимп!

— Господь Кришна знает, куда послать своих воинов, — уверенно произнёс индиец.

— Я не боялась ни Лихослава, ни бесов его, ни пёсиголовцев. Но чтобы вот так... против всей нечисти разом... Это можно только с тобой, Ардагаст... с вами всеми! — восхищённо сказала Милана.

— И-эх! — ударил шапкой о снег Шишок. — Всю жизнь тихо сидел в своём лесу, никого не трогал, пока вовсе без леса не остался. Нет уж, пусть теперь нас... пусть меня, Шишка, нечисть боится! — Леший поклонился Зореславичу в пояс: — Царь Ардагаст! Возьми меня с собой. Мы, лешие, не только запутать, но и вывести можем. Через любой лес со мной пройдёте — отсюда и до Дебрянщины. И не смотри, что я из себя невидный: медведя голыми руками утихомирю, а если осерчаю да встану в полный рост... Да и Серячок мой получше любой собаки будет.

Волк прижался к ноге хозяина и, подняв морду к Ардагасту, тихо, просительно взвыл. Царь рассмеялся, хлопнул по плечу лешего, потрепал за ухом волка:

— Ну вот, зашёл немного в чащу и сразу нашёл двух бойцов-молодцов. Значит, не одна нечисть в лесу водится!

Рать венедов и росов шла берегом Случи. По-прежнему слева белела гладь реки, а справа стеной стоял лес. Впереди с отборными всадниками, закованными в железо, ехали Андак с Саузард. Узнав о засаде леших, они сами потребовали себе чести первыми сразиться с лесными чертями. На предостережение Выплаты о том, что лешие очень сильны и могут менять свой рост, Андак лишь рассмеялся:

— У них что, есть доспехи? А луки, мечи, копья? Нет? Да мы их по двое на каждое копьё насадим!

Нет, такого случая нельзя было упускать: Ардагаст сражался с демонами где-то на востоке, а он, Андак, сразится с ними здесь, на глазах всего войска.

А впереди уже показалась перегородившая дорогу засека — завал из могучих древесных стволов. Завал продолжался и на льду реки, почти достигая другого берега. А за рекой, прикрывшись круглыми щитами и опираясь на копья, стояли в несколько рядов воины в кожухах и серых свитках. Ни кольчуг, ни шлемов не было ни у кого, кроме стоявших в середине строя всадников, среди которых выделялся высокий предводитель в красном плаще и рогатом шлеме. Собирались они ударить сбоку на росов или только защитить свой берег? Копья пока что не были выставлены вперёд. Ветерок колыхал красное знамя с белым орлом, и такие же орлы белели на червлёных щитах.

Вдруг с засеки раздался оглушительный хохот, свист, вой, хлопанье. Посыпался снег с деревьев, стаями взмыли растревоженные вороны. И производили весь этот шум четверо невзрачных мужичков в серых и зелёных кафтанах и островерхих шапках. А лес откликался им — ещё громче, ещё грознее. Из-за засеки выглядывали ещё какие-то вояки — чёрные, мохнатые, остроголовые, с дубьём и кольями. Андак презрительно усмехнулся. Можно приказать лучникам перестрелять этих уродов и крикунов, но какая же это слава для него, зятя Сауаспа? Придётся атаковать их с копьями и самому скакать впереди, чтобы это хоть походило на подвиг. Завал невысокий, защитников можно достать, если держать копья повыше. Он поднял руку с плетью и крикнул:

— Эй вы, горлодёры, лесная рвань! Разберите эту кучу дров! Нам ещё далеко до привала.

— Сами и разберите, — откликнулись с засеки. — А мы поглядим. Это вам не юрты ставить.

Андак махнул рукой, и сарматы, выставив копья, с гиканьем понеслись вперёд. Мужички переглянулись, подтянули пояса — и вдруг словно ещё четыре могучих дерева разом поднялись над завалом. Четверо в один миг выросли вровень с лесом. Вместо одежды тела их теперь покрывала густая шерсть, у кого тёмная, у кого бурая, но у всех с прозеленью, будто поросшая плесенью или мхом. Под шерстью перекатывались громадные мышцы. Заострённые головы напоминали макушки вековых елей. На грудь падали всклокоченные бороды. Из-под низких лбов и могучих надбровий красным огнём горели маленькие злые глаза. У одного из великанов были копыта и рога, а лицо с узкой бородой сильно смахивало на козлиную морду.

Четверо нагнулись и взяли каждый по увесистому стволу. Потом издали такой рёв, что многие лошади в ужасе понеслись кто на лёд, кто в глубь леса. Андак успел повернуть к реке в последний миг, когда над ним уже поднялась громадная дубина. Другая дубина смахнула Саузард на лёд вместе с конём, переломав ему кости. Ещё два всадника, даже не сумев достать леших копьями, превратились вместе с конями в груды окровавленного мяса, размозжённых костей и искорёженного железа. А четыре великана двинулись вперёд, вбивая в землю и сметая всякого, кто смел встать на их пути. Оглушительному хохоту и свисту леших вторило улюлюканье чёрных мохнатых бесов, выскочивших из-за завала и добивавших раненых. В довершение всего из лесу вышли ещё трое великанов с дубинами и обрушились на войско справа. За рекой рать выставила вперёд копья, но на лёд не спускалась.

Ардагаст тут же приказал всадникам отходить на реку, рассчитывая, что тяжёлые исполины не полезут на не слишком толстый лёд. Но вдруг лёд стал трескаться во многих местах сразу. Тяжёлые доспехи всадников и коней тут же тянули провалившихся на дно. А РП5 тёмной воды высовывались зелёные, как жабы, толстяки с длинными волосами, хватали перепончатыми лапами за ноги людей и лошадей и тащили их под лёд. Этого не ожидал даже Вышата: водяные ведь всегда враждовали с лешими, да и зимой обычно спали на дне или в подводных пещерах.

Ардагаст с Ларишкой оказались недалеко от края большой полыньи. Тохарка быстро справилась с конём и, бросив мужу: «Не допускай этих жаб!», нацелилась из лука в одного из леших. А из полыньи уже выбрался на лёд здоровенный водяной. Другой кулаком крошил лёд, не вылезая из воды и ловко направляя трещину в сторону царя с царицей. Попробуй достать такого мечом — тут же нырнёт и будет ломать лёд снизу. Ардагаст соскочил с коня, двинулся навстречу первому водяному с мечом в руке — но неожиданно прыгнул в сторону и на лету обрушил меч на зелёную голову второго. Но первый с неожиданным для его туши проворством подбежал, обхватил царя сзади перепончатыми лапищами и бросил бы в воду, не ударь Ардагаст его пяткой по колену.

Упавшие на лёд царь и водяной боролись в опасной для одного из них близости от воды. Ардагасту, чьи руки были прижаты к телу крепкой хваткой речного хозяина, не удавалось ни пустить в ход меч, ни достать акинак. Краем глаза Зореславич заметил, как Андак с Саузард спина к спине отбивались от наседавших на них чертей. Боги, что же с Ларишкой? А тохарка тем временем двумя меткими стрелами выбила оба горящих глаза большому чёрному лешему. Великан дико взвыл, прижал лапы к лицу и, ничего не видя, оступился и рухнул с берега, словно подрубленное дерево. Огромное тело проломило лёд совсем рядом с Ардагастом и водяным, и они оба соскользнули в воду. В последний миг оказавшийся рядом Хилиарх успел ухватить царя за ворот обеими руками. Водяной продолжал тащить Зореславича вниз, лёд под Хилиархом трещал, но даже в воде царь не выпускал из руки меча Куджулы. Подоспевшая Ларишка разрубила махайрой голову водянику, но только второй удар, отсёкший ему лапу, позволил Ардагасту выбраться из мёртвой хватки хозяина реки.

А в это время на берегу козломордый леший бросился с дубиной на Вишвамитру, но запутался рогами в ветвях дуба и промахнулся с ударом. Индиец тут же погнал коня вперёд и тяжёлым ударом двуручного меча подрубил ногу великана. С громовым рёвом тот рухнул, брыкнув в воздухе копытами, прямо в полынью. Из-за реки раздались восхищенные крики. Несколько мгновений спустя в полынье вместо косматого и рогатого исполина отчаянно барахтался... лохматый козлобородый мужичок в зелёном кафтане. Другого, почти такого же, течение затягивало под лёд. Удар меча Ардагаста отправил следом и козлобородого.

— Так они только в лесу могут быть ростом с дерево! — проговорил поражённый эллин. — Видел я сатиров у нас в Аркадии, но они такого не умеют.

— Вот-вот, — улыбнулся царь. — А на лугу леший бывает вровень с травой.

Неждан Сарматич и его отец Сагсар, оба царские дружинники, были рядом, когда из чащи выступила, словно ожившее дерево, зеленовато-бурая громада и взмахнула сосновым стволом. Чудовищный удар переломал кости лошади Неждана, но юноша успел спрыгнуть, не выпустив из рук копья. Сагсар, вовремя уйдя из-под удара, всадил копьё в ногу великану. Взвыв, как сотня волков, тот припал на одно колено и взмахнул стволом, пытаясь достать сармата. Тот быстро отъехал подальше, достал лук и принялся стрелами отвлекать внимание лешего. Тем временем юноша с помощью копья взобрался на дерево, пристроился на развилке спиной к стволу и с силой всадил копьё под левую лопатку лесного исполина. Длинное копьё с тяжёлым наконечником, способное пробить насквозь воина в панцире, через глыбы мышц дошло до сердца, и великан рухнул мёртвым. Воины за рекой восторженно кричали, махали копьями.

А Хор-алдар уже навёл порядок среди княжеских дружин и велел засыпать леших стрелами. Выпущенные из хитро изогнутых скифских луков стрелы не могли достать до сердца, скрытого за щитом мышц исполина, но пробивали толстую кожу, вонзались в глаза. Ещё один великан свалился, обливаясь кровью, когда стрела попала ему в жилу на шее. Лешие стали бестолково топтаться на месте, прикрывая глаза от стрел лапами и кое-как отмахиваясь дубинами. Черти трусливо жались за их спинами.

Вышата пытался отводить нечисти глаза чарами, но то и дело натыкался на чью-то чародейскую же преграду. Приглядевшись, он заметил среди бесов длинноволосого человека в чёрном полушубке мехом наружу и чёрной шапке, с тремя кочергами в руке и рогатой маской на лице. Неведомый колдун не только отражал чары Вышаты, но и норовил навести переполох на росских воинов. Над головами людей и бесов скрестилось незримое оружие волхвов.

На льду Ардагаст собрал своих дружинников поближе к восточному берегу. К ним присоединились и Андак с Саузард. Они со своей сильно потрёпанной дружиной прорвались сюда, обойдя полынью вдоль западного берега. Бесы вопили и гоготали за полыньёй, но обходить её, а тем более лезть в ледяную воду не торопились. Водяные пытались ещё ломать лёд, но притихли после того, как двоих из них прикололи копьями, словно острогами. Дружинники, имевшие луки, обстреливали леших. Ардагаст озабоченно смотрел на берег: где же ещё трое леших из десяти, о которых говорил Шишок? И куда делся Сигвульф с пешими венедами, что должны были зайти в тыл нечисти?

Но венеды в лесу как раз столкнулись с тремя великанами и толпой бесов, которые хотели зайти в тыл им самим. Люди шли через лес бодро, посмеивались, предвкушая, как они обрушатся на не ожидающую удара сзади нечисть. Ведь с ними — сам Сигвульф, победитель упырей, и Милана, лесная ведьма, ещё и леший. Этот как встанет с деревьями вровень! И вдруг словно три могучих дерева сами собою двинулись на полян, а следом — ещё и мохнатая свора с дубьём и дрекольем. Шишок рассчитывал подобраться к врагу поближе и тогда уже встать в полный лешачий рост, но теперь вдруг растерялся. А тут ещё большой длиннобородый леший узнал его и проревел на весь лес:

— Вот ты с кем, предатель, лазутчик людской! По дереву тебя размажу, чтоб лес не позорил!

Вконец перепуганный, Шишок рванул вглубь леса. А длиннобородый — следом, словно буря, круша громадными ногами подлесок и ломая молодые деревья. Верный Серячок хватал великана за ноги, но тот даже не чувствовал: толстую косматую шкуру волчьи зубы не брали. Неожиданно впереди открылась обширная поляна. Из-под снега торчали чёрные пеньки недавно сгоревшего леса. Прыгая через пеньки, Шишок помчался через поляну к чаще. Добежал, уткнулся грудью в непролазные заросли и только тогда обернулся.

И увидел серенький лесовик такое, что захохотал по-лешачьи — гулко, раскатисто. Его враг, сгоряча вырвавшись на поляну, быстро приобрёл обычный рост и вид, выронил ствол-дубину и теперь мотался между пеньков, спасаясь от волка. Наконец Серячок упал в какую-то яму, и длиннобородый со всех ног побежал к спасительной чаще. Шишок, поняв, что ждёт его, если враг снова вырастет, бросился наперерез, с разгону ухватил противника за длинную бороду и врезал тяжёлым кулаком: раз под ложку, другой раз под жох — ниже горла, третий — промеж глаз. Подоспевший волк только покрутил носом, мол, обойдусь на этот раз без падали. Тогда Шишок взял поверженного врага за ноги и потащил в лес, через который только что бежал, ног под собой не чуя. Потом выпрямился гордо, подтянул пояс и вырос хоть и не до верхушек деревьев, но всё же выше середины ствола. Довольно оглядел своё теперь уже великанское тело, пригладил густую серую шерсть, а затем с силой ударил длиннобородого о кряжистый старый дуб и проговорил:

— Вот тебя я по дереву и размазал, чтоб лес не позорил, прихвостень чернобожий! Зачем на людей пошёл? Лес они твой подожгли или зверье извели?

Шишок выломал ствол по руке и уверенным шагом двинулся обратно к месту боя.

Тем временем отряд Сигвульфа бился с оставшимися двумя лешими и их бесовской свитой. Здесь, в чаще, великанам с их громадными дубинами развернуться было труднее, чем на берегу. Да и венеды зря под удары не лезли, а пускали в исполинов стрелы и метали копья — кто с земли, а кто с деревьев. Другие рубили топорами и кололи рогатинами бесов. Дело привычное — та же лесная охота, только звери попались невиданные, страшные.

Всё же сразить волосатую громаду не удавалось никому, а люди гибли. Тогда Сигвульф крикнул Милане: «Отведи!», указав рукой на одного из леших. А сам полез на высокий дуб, во всё горло осыпая лешака отборной венедской бранью — той самой, которой особенно славились лесовики. А Милана, глядя прямо в горящие красные глаза великана, медленно водила перед лицом руками. И леший вдруг ударил стволом вместо дуба по соседней раскидистой липе, потом отбросил сломанный ствол и принялся огромными лапищами трясти липу и ломать ей ветви, дивясь, куда это всякий раз девается его дерзкий враг. Тяжёлые ветви падали рядом с Миланой, но та не сходила с места, продолжая колдовать. Двое ратников стали рядом, подняв над её головой щиты. Тем временем гот, пробравшись по длинной ветви дуба, оказался у самой головы исполина. С мечом в руке германец прыгнул на плечо лешему и, вцепившись одной рукой в густую шерсть, другой вонзил длинный клинок в шею великана прежде, чем громадная лапа дотянулась до наглой блохи в кольчуге и рогатом шлеме. Кровь лешего ударила фонтаном, с ног до головы окатив Сигвульфа, и огромное тело рухнуло наземь, ломая ветви, сминая кусты, давя зазевавшихся чертей.

Видя это, венеды с дружным кличем «Слава!» устремились на второго лешего. Самый отчаянный ратник, расшвыряв чертей, оказался у ноги великана и с размаху подрубил ему топором сухожилие. Леший повалился на землю, и тут же второй топор врубился ему в запястье, заставив выпустить дубину. Исполин забился, дико ревя, разбрасывая людей и ломая им кости. Вот тут-то и появился из-за деревьев ещё один леший — тоже великан, но чуть не вдвое ниже — и, ухнув, опустил дубину на голову сородичу. Кое-кто, не разобравшись, пустил по нему пару стрел. Лесовик обиженно проревел:

— Куда стреляете, Яга вас забери! Это ж я, Шишок!

И впрямь это был Шишок — такой же серый, коренастый и добродушный, только раза в четыре выше. А Серячок уже ворвался, словно в стадо, в толпу бесов и резал их одного за другим, ловко уворачиваясь из-под ударов. Вконец перепуганные черти бросились наутёк: после Перуновых стрел они больше всего боялись волков. Известно ведь — первого волка создал Чернобог, чтобы тот Белбога покусал, а волк вместо этого бросился на самого Нечистого. Шишок поднял дубину:

— Что стоите, мужики? Нас, поди, на берегу заждались — вон шум какой стоит!

— Тихо, леший! Не ты здесь воевода! — оборвал его Сигвульф и поднял меч. — Венеды, за мной! Слава!

«Слава!» — понеслось по лесу. Венеды бежали, выкрикивая свой клич, потрясая топорами и выставив вперёд копья. А навстречу им с берега гремел сарматский клич: «Мара!» Словно небесная Перунова дружина, обрушились венеды и росы с трёх сторон на троих леших, топтавшихся на берегу. Шишок выскочил из лесу, увидел перед собой бурую махину, которой он едва доставал до пояса, и не раздумывая изо всех сил ударил ей стволом сбоку по микиткам — под рёбра. Ствол разлетелся надвое, а здоровущий лешак только упал на колени. Шишок бросился на него сзади, двинул великана ногой в крестец и попытался повалить наземь, дёрнув за руку и молотя кулаком по затылку. Но противник быстро пришёл в себя, и плохо пришлось бы серому лешачку, если бы не Хор-алдар. Разогнав коня, он всадил на скаку копьё в сердце великана.

А рядом в ноги остальных двух исполинов уже вонзались, дробя кости, такие же длинные тяжёлые копья. Топоры венедов рассекали сухожилия. Вот уже оба лесных страшилища свалились наземь, и на них градом обрушились удары копий, мечей, топоров, конских копыт. Грозные хозяева леса превратились в груды мяса. Черти, побросав дубье, бежали куда глаза глядят. Они уже не пытались даже отбиваться от Серячка и надеялись только на быстроту ног.

Вместе с чертями бежал и чёрный колдун. Взобравшись на засеку, он вызвал чарами туман и скрылся бы в нём, если бы не Серячок, на чутьё которого туман не действовал. Когда Выплата с Миланой развеяли чары, волк уже сидел над трупом загрызенного им чародея и гордо взлаивал.

Выплата с Ардагастом подошли к трупу. Волхв сдёрнул рогатую маску:

— Скурат, Велесов жрец дреговицкий. То-то он в Чёртов лес наезжал, ещё когда я у Лихослава учился.

— Сжечь его тело на осиновых дровах, только голову отрубить перед тем. Её не сжигайте, и вещи чародейские тоже, — приказал царь. — Пусть дреговичи полюбуются на наставника своего.

За рекой словене восторженно кричали, потрясая копьями. Их предводитель в рогатом шлеме неторопливо выехал на лёд в сопровождении дружины и остановился на середине реки. Ардагаст со свитой выехал навстречу. Заречный вождь был немолод, но силён и строен. Его гордое безбородое лицо украшали пышные вислые усы. К поясу были пристёгнуты меч и германский боевой нож.

— Я Собеслав, князь словен. Рад приветствовать тебя, Ардагаст, славный царь росов, на границе моей земли. Клянусь Святовитом-Родом, ты бился как сам Перун.

— Я тоже рад... что потешил тебя и твоё войско, — укоризненно взглянул князю в глаза Ардагаст. — Если в светлых богов веруете, зачем стояли там, пока мы гибли?

— Но вы же сражались не на моей земле. Да если бы эта нечисть посмела сунуться на наш берег...

— Нечисть — враг всем племенам и всем людям. И бить её надлежит всюду, где она зло творит. Так велит Огненная Правда.

— Я слышал о тебе много... разного, — улыбнулся князь. — Шумила Медведич говорил, что ты послан Фарзоем покорить словен, и советовал ударить на вас сбоку во время боя. Только я не торопился верить полумедведю. Теперь вижу: ты — настоящий Гость Огненной Правды и великий воин светлых богов.

— Великий воин? Я сегодня убил только одного водяного, — пожал плечами Ардагаст.

— Оружие простого воина — его меч. Оружие князя — всё его войско. Твоё войско сегодня было как одна рука. Иначе ему бы не одолеть эти живые горы.

— Мы с мужем уже имели дело с такими тварями, только помельче, — небрежно произнесла Ларишка. — А ещё в Индии боролись с боевыми слонами. Это нам сегодня и пригодилось.

— Я со своей дружиной так далеко не ходил, — усмехнулся Собеслав. — Но сочту за честь воевать вместе с тобой. А честь для сынов Солнечного Орла превыше всего! Честь и воля. Ты ещё не знаешь, какие воины словене. Мы бились с немцами, сарматами, бастарнами, литвой, и никто ещё нас не покорил!

— Я иду за данью к дреговичам. Не пойдёт ли твоё войско вместе со мной? Думаю, тогда Вячеслав станет сговорчивее. Я не хочу, чтобы венедская кровь лилась зря.

— Да, нам, венедам, хватит врагов и без того, чтобы воевать друг с другом, — кивнул князь. — Мы вместе похороним и помянем твоих воинов, а потом двинемся на север по обоим берегам Случи.

Андак досадливо скривился: ему был нужен не мирный поход, а набег за невольниками и добычей.

Павших в бою с лешими похоронили в двух курганах: в одном сарматов, в другом — венедов. Росов просто опустили в землю, венедов сначала сожгли, а кости ссыпали в горшки. Воины трёх племён славно и щедро помянули погибших: и мёдом, и вином, и плясками, и воинскими состязаниями-тризнами. Все знают: воинам обычных поминок и жертв мало. Не будет воину покоя, если на могиле его не бьются. А трупы чертей побросали в реку или отвезли подальше в лес, чтобы волков не приваживать возле села. Не знали, как убрать громадные тела леших. Тут помог Шишок. Взял курицу с петухом, сделал им мочальную упряжь — и те запросто потащили мёртвого великана. А потом вдруг дунул сильный ветер — и не осталось от лешего даже костей. Так же прибрали и остальных.

Потом лесовичок предложил пойти в избу троих леших-людоедов — забрать их богатства, пока черти не растащили. Надолго запомнилась та изба даже видавшим виды воинам! Над очагом коптились человеческие руки и ноги, в углу стояла кадушка, полная крови, а на столе в глиняной миске лежали жареные женские груди. В одной яме-погребе возле избы нашли бочку с засоленными внутренностями. В другой — отборные меха и несколько горшков с серебряными монетами.

— Зачем этим нелюдям серебро-то? — спросил потрясённый Неждан Сарматич.

Хилиарх задумчиво потеребил бороду:

— Я слышал от одного ольвийского купца, будто ему продают меха и невольников страшные скифские сатиры. А другой купец, из Херсонеса, говорил, что эти сатиры покупают у него вино.

— Это верно, вино мы, лешие, любим, — вздохнул Шишок. На поминках он выпил больше всех, а потом ещё и боролся на тризне, и положить его на лопатки смог только Сигвульф.

— Увы, не демоны соблазняют смертных, а наоборот, — глубокомысленно произнёс эллин. — Эти лешие от людей усвоили пагубную страсть не только к вину, но и к деньгам.

— Не просто от людей, а от вас, греков. Это у вас всё продаётся и покупается за серебро, — неприязненно взглянул на него Хор-алдар.

— Лучшие наши философы учили бескорыстию! — возмутился эллин. — А киники вообще презирают земные блага...

— Ваши киники своим учителем зовут скифа Анахарсиса, — едко заметил князь. — Видно, сами просвещённые греки до такой премудрости дойти не смогли. И всё-таки я уважаю этих чудаков киников. — Голос его потеплел. — Там, на юге, я только от них слышал, что рабства не должно быть. А один киник, Деметрий Сунийский, помог мне, когда я бежал из Лавриона и пробирался к Дунаю.

— Деметрий Пёс! — воскликнул Хилиарх. — Вот видишь, тебя спас величайший эллинский философ. Среди киников он то же, что Аполлоний Тианский среди пифагорейцев.

Избу людоедов сожгли вместе с останками их жертв. Ардагаст хотел бросить в огонь и богатства леших, но Хилиарх отговорил его:

— О, царь, серебро и золото — опаснейшее оружие в руках римлян и эллинов. Разве мы так сильны или так богаты, чтобы им пренебрегать? А слитки серебра на пепелище — это соблазн и пожива для злодеев.

— И то верно, — кивнул Ардагаст. — Пусть только Вышата проверит, нет ли на том серебре проклятия.

Проклятие действительно было — несложное, зато сильное и крепко наложенное, и волхву пришлось повозиться, чтобы его снять.

Войско росов двигалось на север по правому берегу Случи. По левому шла словенская рать. Воины были настроены бодро. Что, мол, нам после леших с чертями какие-то лесовики-болотники? Шапками закидаем! О дреговицком колдуне знали все, и многие были уверены, что именно дреговичи направили на них нечисть. У костров часто говорили, что нужно отомстить болотникам за погибших: сёла сжечь, а самих увести на арканах, а кто не сдастся — порубить. Андак и его люди охотно подхватывали такие разговоры, хвалились прежними набегами, расписывали, как щедро греки заплатят за невольников и как весело потом будет погулять в богатой Ольвии. Мы все теперь росы, все сарматы, и воевать нужно по-сарматски. Дани потом не на ком взять будет? А хоть бы она и вовсе запустела, Дрегва эта бесовская! В лесу данники ещё найдутся, главное, чтобы нас боялись.

Ардагаст, слушая эти разговоры, хмурился, но поделать ничего не мог: на каждый роток не накинешь платок, а у войны свои законы. Оставалось надеяться на благоразумие Вячеслава. А ещё — на дреговицких жрецов Даждьбога, к которым Вышата уже послал весточку, и не одну.

И другие разговоры слышались у костров. Многие во время сражения видели всадника. Одни — в небе, другие — в лесу между деревьев. Был тот всадник на белом коне, сам весь в белом, волосом светел, с копьём и золотым щитом, сияющим, как солнце. Сам он не сражался, но у всех росских воинов, глядевших на него, прибывало силы и мужества. А нечисть при виде его тряслась и корчилась. Одни венеды считали его Ярилой, другие возражали: Ярила приходит только весной. Словене называли его Святовитом, но ведь Святовит-Род стар, а этот молод. Сигвульф заговорил было об Одине, но сам же вспомнил, что тот стар и одноглаз, а конь его восьминогий. Сарматы же прозвали неведомого бога Аорсбараг — Белый Всадник — и спорили, кто он — Ортагн или Михр.

Но в одном все были согласны: что светлые боги помогают их царю. Лишь Андак, Саузард и их друзья при этих разговорах хмурились и твердили, что отважным воинам-добытчикам лучше всего молиться Чёрному Всаднику — Саубарагу.

У устья Случи путь войску преградила новая засека. Она отгораживала мыс между Случью и Горынью и тянулась по льду и дальше, упираясь на востоке в обширное болото. Ратники, молчаливо стоявшие на засеке, были вооружены не лучше словен: копья, да щиты, да луки, доспехов и в помине не было. Конная дружина если и была, то пряталась за засекой. Лишь десяток всадников под синим флагом с золотым львом стоял перед росами у самого берега реки. Среди всадников выделялся воин средних лет, с широкой белокурой бородой, в красном плаще поверх панциря. Старинный круглый шлем, меч в золотых ножнах, волосы до плеч делали его похожим на сколотских царей. А рядом с ним...

С первого взгляда казалось: два медведя в штанах уселись на могучих коней и поигрывают тяжёлыми палицами. Или нет, двое ряженых в медвежьих шкурах. Только вблизи можно было разглядеть, что у одного из них действительно плечи и голову прикрывает медвежья шкура, лицо же у него человеческое, с бурой косматой бородой. Второй же до пояса был самым настоящим медведем. На первом были кафтан и штаны. Из штанин выглядывали когтистые медвежьи лапы. Второй был в штанах и сапогах. У обоих, кроме палиц, имелись ещё и длинные мечи у пояса. От их могучих фигур веяло дикой, безжалостной, нечеловеческой силой. Не могло, не должно было быть таких существ ни среди людей, ни среди зверей. Но они были — не в страшном сне, не в пьяном бреду, а наяву.

Ардагаст с первого взгляда возненавидел этих двух уродов. Сами полузвери и людей хотят сделать лесными зверями — тупыми, злобными, верящими лишь в свою жестокую силу. Шишок с Серячком знают своё место — в лесу, а у этих место где? И если не одолеть их сейчас — не в бою, боя не должно быть, — то может запустеть целый край, а он, Ардагаст, станет «достойным» наследником Сауаспа. Стараясь не глядеть на Медведичей, Зореславич обратился к всаднику в красном плаще:

— Ты ли Вячеслав, князь дреговичей?

— Я, — нелюбезно ответил тот. — А ты, сармат, кто такой и зачем пришёл? Мы твою орду сюда не звали.

— Я Ардагаст, царь росов и венедов, прислан к вам за данью Фарзоем, великим царём сарматов.

— Мы тоже венеды, но ты нам не царь, и твой Фарзой тоже. А дань тебе рогатинами... — Он замолк, услышав стук копыт по льду. К ним не спеша, важно подъехал Собеслав с дружинниками, под красным знаменем с белым орлом.

— Это нам, словенам, Ардагаст и Фарзой не цари, а не вам. Вы дань Сауаспу давали, а не мы.

— Ты-то здесь зачем, да ещё с ратью?

— Зачем? — усмехнулся в пышные усы Собеслав. — К тебе в гости. Хороший у тебя мёд — липовый с травами. А я привёз тебе дакийского вина, твоего любимого. Это если ты заплатишь дань мехами или серебром, как раньше. А если рогатинами, так их и у нас хватает, — показал князь рукой на обе рати, свою и Полянскую.

Дрегович сокрушённо покачал головой:

— Собеслав, чёрт рогатый! Ты же всегда с сарматами бился, а теперь пошёл к ним в подручные князья? Сукин ты сын!

— Пёсья кровь твоя, а моя орлиная — от Солнечного Орла, — высокомерно взглянул на него Словении. — И под рукой ни у кого ещё не был и не буду. А иду с Ардагастом потому, что он победил десятерых леших, которые бились в полный рост, а чертей — без счета. Пусть не светит мне Даждьбог Сварожич, если я сам этого не видел!

— Я же говорил, Ардагаст самого Трёхликого не боится, так что ему лешие с чертями! — горячо заговорил сын князя дреговичей Всеслав. — А лешие те наших людей хватали, и словен тоже. Нам нужно было на Случи вместе с росами биться, многие так говорят!

Отец только неодобрительно взглянул на отрока, вмешавшегося в разговор старших. Но молчавший до сих пор Шумила Медведич рявкнул во всё полумедвежье горло:

— Такие, как ты, щенки и говорят! Нужны вам сарматы — за конями их навоз убирать!

— А не убрались бы вы такие отсюда в степь? А то в лес, бывает, заходят, да не выходят, — глядя на паренька, угрожающе прорычал Бурмила. Человеческие слова, доносившиеся из его медвежьей пасти, звучали особенно зловеще.

— Ардагаст подбоченился и насмешливо произнёс:

— Шумила с Бурмилой, воители великие! Что-то я вас на Случи не видел. Косматые там были, рогатые были, а вот косолапого ни одного.

— А они здесь воевали. В кулачных боях, а ещё с бабами, — ехидно сказал Всеслав, наглядевшийся за последние дни на прославленных могутов вблизи.

Бурмила погрозил ему когтистой лапой, а Шумила невозмутимо сказал Ардагасту:

— Ты хотел, чтобы мы в первом же бою погибли, дреговицкую землю без защиты оставили?

— Будем биться, пока есть тут лес и болото! — взревел Бурмила. — Лес вырубишь, дреговину высушишь — тогда нас одолеешь!

На засеке одобрительно зашумели.

— На дреговины не надейтесь, — спокойно ответил Ардагаст. — Их сейчас сушить незачем — промёрзли. Вот и это болото конников выдержит, даже в латах — моя разведка проверяла.

— Что же ты, Вячеслав, свою дружину за засекой прячешь? Не хочешь показать, что у твоих людей даже кольчуги не у всех есть? Твой прадедовский панцирь всего войска не прикроет, — с усмешкой сказал Собеслав.

Князь дреговичей только ругнулся в белокурую бороду. Он хорошо представлял, что будет, если сарматский железный клин сомнёт его дружину и выйдет в тыл ратникам на засеке. Поладить бы как-нибудь без боя... Но Медведичи не унимались.

— Не бойтесь, люди леса, безбожной рати! Боги за вас! Скажи, святотатец, за что замучил праведного жреца Скурата? — грозно вопросил царя росов Шумила.

— Праведных жрецов я тут вовсе не встречал, кроме моего волхва Вышаты. Только попался мне в бою один чёрный колдун. И не я его замучил, а волк загрыз. Вот одежда того колдуна. — Царь достал из мешка, поданного волхвом, чёрный плащ и чёрную шапку. — А вот кочерги его бесовские. Вот харя рогатая, — вынул он маску. — А вот и он сам, святой да праведный... перед Чернобогом. — Ардагаст поднял за длинные волосы голову чародея. — Неужто не знали, что он днём Велесу служит, а ночью Нечистому? Или знали, да молчали, особенно те, кто сам ему за чёрное колдовство платил? — Он вернул волхву мешок. — Не обессудьте, добра этого вам не отдам: Огненная Правда такое сжигать велит.

На засеке громко зашумели, заспорили. Заглушая всех, гремел голос Шум илы:

— Со своей Огненной Правдой в степь иди, чтоб ей, степи, дотла выгореть вместе с вами! Мало вам наших мехов, хотите и веру нашу забрать? Против вас только чёрные чары и годятся. Лучше с чертями, чем со степняками. Вы хуже зверей, хуже бесов, а матери ваши все...

И полились, как помои из ведра, грязные, срамные слова, которыми даже в лесу лаяться считали за грех.

Бурмила вторил брату во всю медвежью глотку. На засеке тоже принялись честить вовсю — друг друга, а больше росов и полян. Те в долгу не остались. Особенно изощрялись в венедской брани Андак и его приятели.

Ардагаст бросил взгляд на Ларишку, потом на Саузард. На лице тохарки было написано отвращение. При ней венеды так ругали только нечисть в Чёртовом лесу. А ястребиное, крючконосое лицо Чернозлобной напоминало стервятника, в нетерпении кружащего над полем боя. Боя! Уже размахивают оружием, вот-вот полетят стрелы, упадут первые раненые... И закипит сражение, и окончится победой его, Ардагаста. Победой, которой не должно быть... Но не должно быть и поражения.

Царь метнул отчаянный взгляд на волхва. Вышата спокойно кивнул, достал из неприметной сумы, висевшей через плечо, свёрток и развернул красный шёлк. Блеснуло чеканное золото. Ардагаст рывком поднял Огненную Чашу над головой и громко крикнул:

— Кто в светлых богов верует — замолчите!

Золотистое пламя взметнулось из чаши к небу. Поражённые воины разом умолкли. Удивительный свет проникал в самую душу — так, что не хотелось больше сквернить её мерзкими словами и мыслями. Даже Медведичи притихли, почувствовав на себе неодобрительные взгляды. В наступившей тишине зазвучал рассудительный голос Вышаты:

— Вы что, мужики? Такими словами только нечисть отваживают. А кто ими людей лает, тот трёх матерей сквернит: родную мать, Мать-Сыру Землю и Ладу, Мать богов.

— Воины пристыженно молчали, иные бормотали покаянные молитвы. А волхв продолжал:

— Что у тебя на знамени, Вячеслав?

— Золотой лев — Даждьбог, синяя вода — Морана, — ответил князь дреговичей.

— А у тебя, Собеслав?

— Белый орёл, что явился на закате в красном солнце нашему пращуру.

— А твоя золотая тамга, Ардагаст, что значит?

— Золотой трезубец — то Богиня Огня на колеснице и два её коня.

— Три солнечных знамени... Склоните же их над чашей Солнце-Царя! — возгласил Вышата.

Два красных стяга и один синий склонились над чудесным пламенем, и оно, не опалив их, скрылось в чаше. Ардагаст опустил затёкшие руки и теперь держал чашу перед собой.

— Так вот она какая, Огненная Чаша, — зачарованно проговорил Вячеслав. — А эти мне говорили, будто ты её Фарзою отдал. — Он бросил неприязненный взгляд на Медведичей.

Дреговицкий князь осторожно протянул руку к чаше, но она вдруг полыхнула пламенем. Он вздохнул и покачал головой:

— Мой предок, царь, пытался её добыть, но даже половина чаши не далась ему. Значит, она не для нашего рода... Так как же с данью, Солнце-Царь? Возьмёшь мехами? Серебра у нас мало.

— По чёрной кунице с дыма, как при Сауаспе. Можно и по серебряной драхме, не откажусь. И прокорм моему войску, пока всю дань не соберём.

— А за что вас кормить-то? Защитите вы нас хоть от литвинов? — задиристо спросил кто-то из знатных дреговичей.

— Конечно. Они, верно, не страшнее леших? — улыбнулся Ардагаст.

— А от готов?

— От любого недруга. Кто обидит вас — обидит меня и самого Фарзоя.

— Тогда ты и впрямь наш царь! Сауасп с нас только брал, словно разбойник.

— Воины, разбирайте засеку! — приказал Вячеслав. — Войны не будет!

— Двести лет в лесу живете, а дух в вас степной, рабский, — процедил Шумила. — Рабами и оставайтесь. А надоест, позовите нас. Мы не обидчивые.

Медведичи развернули коней и под свист и насмешки поскакали к лесу.

Лесное зверье боязливо пряталось: двое людей-медведей на могучих конях ехали широкой тропой.

— Всё из-за тебя, шкодника мохнатого, — выговаривал брату Шумила. — Скотину задирал, девок умыкал. И здесь, и у словен. Да не один, а с шайкой.

— Виноват я разве, что меня девки не любят? Не с такой рожей уродился, как ты.

— Зато тебя медведицы любят, а меня нет. Бабам лепота не главное, был бы мужик силён. А кто нас с тобой в лесу сильнее, братец? — хлопнул он Бурмилу по широкой спине. — Ничего! Провались она в болото, Дрегва эта! Тут лес не кончается, а только начинается. Поедем к нурам. Они лесовики коренные, исконные. Не то, что все эти приблуды. И крови своей лесной, волчьей со степняками не мешали.

Два князя и царь сидели в доме у Вячеслава. Это была обычная землянка с бревенчатыми стенами, наполовину поднимавшимися над землёй, только обширнее прочих лесных домишек. Слюдяные окошки под самой крышей пропускали немного света, но очаг посреди землянки ярко пылал и хорошо наполнял её теплом. Ни трубы, ни потолка не было, и дым уходил под высокую крышу. Пол устилали медвежьи шкуры. На столе в глиняных мисках дымилось мясо только что убитого зубра. Вячеслав поднял лощёную глиняную кружку с дакийским вином и задумчиво сказал:

— А ведь предки мои из золотых и серебряных чаш пили. Мы только два века назад в эти дреговины забрались от сарматов подальше, когда те с бастарнами[23] дрались. От славных сколотских племён остатки — вот кто мы такие. И сидим в этой болотной крепости, леший нам тут брат, а медведь сват. Только не можем забыть поля раздольные, чернозёмы обильные, быстрый Тирас[24], священный Буг! Там солнце золотое на небе синем, ясном, а здесь сверху тучи, посреди дождь, а снизу болото!

Он залпом опорожнил кружку, налил ещё.

— Мы, словене, всегда в лесах жили и живём, — пожал плечами Собеслав.

— У вас хоть земля хорошо родит, а у нас, что ни год, всё хуже. Болота растут, под ралом земля хлюпает. У колдунов один ответ: уважить чертей болотных жертвой, лучше человеческой. И враги кругом наседают: литвины, бастарны. Теперь ещё готы появились: идут в ладьях по рекам каждую весну, у ладей на носах — головы змеевы. И есть у тех готов воины страшные, зовутся берсерки — «медвежьи шкуры».

— Это вроде Шумилы с Бурмилой? — спросил Ардагаст.

— Хуже. Они, какие уродились, такие и есть. А те медведями оборачиваться могут. И бьются люто, хоть в медвежьем облике, хоть в людском. Им и кольчуги не надобны. Если готы ещё и с бастарнами сговорятся... — Он доверительно наклонился к Зореславичу. — Мы ведь чего боялись: вы с данью уйдёте, а бастарны за ней придут. Ещё и накажут за измену.

— Цернориг, царь бастарнов, давний враг Фарзою и друг римлянам, — заметил Ардагаст.

— Сущий чёрт он, Чернорог этот — так мы его зовём! Лют без меры. Воевать да людей убивать — вот его радость. А с его чёрными друидами сравняется разве что Лихослав, чтоб ему из пекла не выбраться! — Князь сплюнул налево. — На наших священных городищах на Збруче те друиды такое творят, что лучше не поминать.

Собеслав в раздумье крутил длинный ус:

— А ведь сейчас на Днестре мало людей живёт. Поменьше, чем при сколотах. Немного словен, немного даков, бастарнов ещё меньше. Чернорога мало кто любит, больше боятся. — Словен заговорщически подмигнул дреговичу и росичу. — Что, если разом ударить на него: нам с севера, а сарматам с востока? Тут и конец его чёрному царству! Разве выстоят его друиды перед Колаксаевой чашей?

— Мы тогда всем племенем вернёмся на Днестр, — подхватил повеселевший Вячеслав. — А Дрегву чертям да водяным оставим.

— И из наших многие захотят на юг переселиться. А из вас, дреговичей, кто к лесу привык, пусть селится у нас, — сказал словенский князь.

— Медведя не убили, а шкуру уже поделили, — усмехнулся Ардагаст. — А вдруг я не пойду?

— Без тебя такого медведя никак не добыть, — развёл руками Вячеслав.

— А разве может славный Ардагаст, царь храбрых росов, отказаться от такого подвига? — улыбнулся Собеслав. — Неужели боги не знали, кому дать чашу Солнце-Царя? Может ли Солнце не встать на востоке, не идти на запад, не рассеивать тьму на своём пути? — разглаживая пышные усы, он испытующе глядел на царя росов.

— Ночью Солнце идёт с запада на восток, через всё подземное царство Чернобогово, — ответил Ардагаст. — Даждьбог всю зиму шёл преисподним миром, пока не нашёл Морану и не вывел её весной на белый свет. Нынче как раз зима... Путь мой сейчас — на восток, к нурам и северянам. Нужно, чтобы все венеды в лесу признали царя Ардагаста. Если Чернобог не осилит — к весне вернусь на Тясмин. А осенью, как только мужики с озимыми управятся, двинемся все вместе на Чернорога.

— Напомним, кто такие сколоты, всем, кто за четыре века забыл! — с азартом хлопнул широкой ладонью по столу Вячеслав.

— А если мы и сейчас на восток вместе пойдём? — предложил Словении. — Кто посмеет стать против царя и двух князей?

— Нет, — подумав, ответил Ардагаст. — Стерегите лучше сейчас свои земли. А то как бы и впрямь не разорил их хоть тот же Чернорог. Народ тогда скажет, что мы виноваты, и прав будет.

— А наш лес, выходит, вроде царства преисподнего, — вздохнул дрегович. — И кто его таким сделал: нечисть, или те, кто ей служит, или те, кто их всех боится, словно род наш не от Сварога? Спасибо тебе, Солнце-Царь бесстрашный, что пришёл к нам да напомнил про Огненную Правду не так словом, как делом! — Он наполнил кружку душистым мёдом и поднял её. — За тебя, Гость Огненной Правды!

Войско росов не спеша двигалось по стране дреговичей: вниз по Горыни, потом по Припяти. Заходили за данью и в ближние, и в дальние сёла. Подсчёт дани на себя взял Хилиарх. С венедскими чертами и резами он освоился так же быстро, как с берестой и костяным писалом. Лесовики поначалу неприветливо смотрели на пришельцев: явились, мол, дармоеды, добытчики степные. Ждали бесчинств, памятных по Сауасповым походам. Но царь настрого запретил обижать данников. Нарушителей судил на глазах у дреговичей и не смотрел, кто венед, кто рос и какого князя воин. Одних велел бить кнутом по голой спине на морозе, других водить по селу с украденным на шее. А двух Андаковых дружинников и одного полянина, что по пьянке пытались опозорить дочь жреца, хотел повесить, но жрец согласился обойтись выкупом.

Дреговичи и пришельцы вместе пировали, охотились, пытали силу в кулачных боях, скачках, стрельбе из луков и иных воинских умениях. А рассказы дружинников Ардагаста о чудесах далёких земель и сражениях с невиданными чудищами слушали разинув рты не только юнцы, но и старые люди. Тем более, что на охоте и в состязаниях лесовики смогли убедиться: не хвастуны перед ними, но храбрые и опытные воины. За такими — словно в Ольвии за каменной стеной. Да и южане видели, что жители дреговин во многом им не уступают. И всё реже слышались теперь речи о «лесных медведях» и «степных волках».

Отказывать в дани, прятаться в лесах, хвататься за луки и рогатины никто не пытался. С одними сарматами в лесу можно воевать, но когда с ними ещё и поляне, и своя же дреговицкая дружина... Вскоре, однако, в ход пошло совсем другое оружие. Внезапные снегопады и бури преграждали дорогу войску. Неведомые болезни отнимали силу у воинов и коней, валили с ног. Большие чёрные собаки, удивительно наглые и хитрые, бросались ночью на лошадей, а то и на людей. Мышью зашуршало, поползло змеёй зловещее слово «чары». Сарматы громко говорили, что дреговичам верить нельзя, а надо сжечь для острастки пару сёл, и вообще, мол, все венеды — колдуны (при этом говорившие поглядывали на Вышату с Миланой).

Однажды утром росы выступили из села, в котором накануне весело пировали в доме старейшины. Но не прошло и часа, как Саузард, схватившись за шею, свалилась с седла. Тёмная опухоль вмиг вздулась на горле царевны, едва позволяя дышать. Не говоря никому ни слова, Андак с дружинниками повернул коней назад к селу. Ардагаст не стал их задерживать. Но в то же село, и более прямой дорогой, поскакали Сигвульф с Миланой и полсотни отборных царских дружинников.

У самой околицы Андак хриплым голосом приказал:

— Готовьте огненные стрелы!

Сарматы сноровисто стали вязать к стрелам сено и припасённые тряпки. Вдруг из-за леса выехал и поскакал к селу ещё один отряд. Андак раздражённо взглянул на него и узнал ехавшего впереди Сигвульфа. Тот предостерегающе поднял руку:

— Не тронь сёла, князь! Так велит царь!

Тёмные глаза Андака вспыхнули гневом, рука легла на рукоять меча. Но спокойные синие глаза гота словно окатили его холодной водой. А Милана невозмутимо произнесла:

— Зачем жечь всё село, если можно сжечь одну ведьму?

— А, так ты знала, кто здесь наслал порчу на мою жену?

— Нет, не знала. Но сейчас узнаю.

Она пригляделась из-под руки к дыму, поднимавшемуся над землянками из дверей и отверстий над крышами.

— Видите, над домом старейшины дым в кольцо закручивается? Это черти верёвку из дыма вьют — ведьма им велит, чтобы работы не просили.

Росы вскачь пустились к дому. Встревоженные венеды выбегали из землянок, многие при оружии. А дружинники уже выволакивали жену старейшины на улицу. Следом, бестолково отмахиваясь посохом и откашливаясь, выбежал её муж. А та уже вопила на всё село:

— Защитите, люди добрые! Да кого это я когда в селе испортила? Ой, да пусть сам скажет хоть один! Я порчу не навожу, а снимаю, все знают!

— Кого испортила, тот в земле лежит. Или молчит со страху. А снимала ты свою же порчу, за большую плату, — прервал её худой, угрюмого вида мужик, опиравшийся на вилы.

— Ты нам с мужем должен, потому и врёшь!

— Да с вами не расплатишься! Где такое видано: отдавай больше, чем взял? Разве у греков... — вмешалась какая-то баба.

— А куда у вас общинное зерно девается, того никакая ведьма не узнает, — откликнулась другая.

— Разболтались тут! — рявкнул во всё горло прокашлявшийся наконец старейшина. — Меня, старейшину с женой, бесчестите перед сарматами — значит, и всю общину.

— Не стал бы ты старейшиной, если бы твоей бабы не боялись. Скажет нечисти лесной, болотной — и пропадёт человек, поминай его потом в навий день с упырями, — сказал угрюмый мужик.

— А тебя вовсе некому помянуть будет, если лесных да болотных богов хаять станешь, — злобно прошипела ведьма.

В ответ раздались возмущённые крики:

— А иди ты в болото с богами своими!

— Доколдовалась, что сарматы из-за тебя село разорят! Утопить её, бесову прислужницу!

— Лучше сжечь, чтобы не вернулась!

Затравленно озираясь, ведьма с упрёком взглянула на Милану:

— Ведьма, а своих выдаёшь! Сама ведь знаешь: если хоть раз в месяц никого не испортишь — не только чародейная сила слабеет, а и сама хиреешь.

— У нас, природных ведьм, так не бывает, — гордо тряхнула распущенными волосами Милана. — Я сразу поняла: ты ведьма учёная. А ну, расскажи людям, у какого беса училась, как в полночь на перекрёстке светлых богов образа ногами топтала, как отреклась от отца с матерью, как Небо, Солнце, Месяц и звёзды проклинала... Расскажи, кото первого испортила, — мать или отца?

— Матушку. Так не до смерти же, — без смущения ответила колдунья. — В первый раз портить надо только из родителей кого, иначе саму бесы разорвут. — Она игриво посмотрела в глаза Андаку. — Отпустил бы ты меня, князь, по-хорошему, а? Лучше меня никто с твоей княгини порчу не снимет.

— Твою порчу снять — раз плюнуть. — Милана достала из сумки липовую палку с тремя дырочками, покрытую волховными резами, и с силой огрела ведьму по плечу. — Всё, здорова твоя царевна, князь. А если эту стерву помилуешь, она на тебя таких чар нашлёт, что я и за целый день не расколдую... Что, дреговичи, — обвела она взглядом сельчан, — не забыли ещё в дреговинах своих, что по сколотскому обычаю следует делать со злыми и лживыми волхвами?

Ведьма истошно завыла:

— Ой, позвольте мне, люди добрые, да проститься перед смертью безвременной с доченькой, кровинушкой горемычной...

— Это чтобы силу колдовскую ей передать вместе с бесами, что тебе Чернобог в услужение дал? — безжалостно прервала её Милана. — А ну, вяжите её покрепче, да глядите, чтобы никого, детей особенно, за руку не взяла. Ей перед смертью двойная мука, если никому бесовского дара не передаст.

Сколотский обычай дреговичи не забыли: бросили ведьму в телегу, запряжённую волами, обложили хворостом и сожгли. Волов, впрочем, пожалели и обрубили дышло. А колдунья, пока не сгорела, ругалась такими словами, что даже лесные мужики качали головами и сплёвывали налево. Следом разграбили и сожгли двор старейшины, рассудив: «Всё их богатство краденое. Она чужих коров чарами выдаивала, а чёрт её, что змеем огненным летал, по погребам воровал зерно да ей носил, и всё это знали, да в лицо сказать боялись».

Слух быстро пошёл по деревням, и настали для ведьм и колдунов в Дрегве чёрные дни, каких они не могли себе нагадать ни на бобах, ни на костях. Их, перед кем всегда трепетали, кого задаривали, на свадьбе сажали почётнее, чем самих молодых, — теперь били, выгоняли, топили, жгли, стоило росам прийти в село. Иные служители Чернобоговы бежали в чащобы и трясины, но и там их находили Шишок с Серячком, которых никакие чары не брали. Уцелевшие боялись росов больше, чем небесной дружины Перуновой. Бывало, что и на неповинных всем селом набрасывались по злобе да по зависти. Но тут уж Милана, с первого взгляда различавшая настоящих ведьм, защищала невиновных, словно орлица гнездо.

В одном селе пьяная толпа с дрекольем и топорами бросилась на Милану, когда та вступилась за разбитную девчонку, на которую натравили сельчан неудачливые ухажёры. С волшебницей был один Сигвульф, но природная ведьма отвела глаза мужикам, и те нещадно лупили друг друга, покуда тот охаживал их плашмя тяжёлым мечом. Когда пьяные, наконец, разбежались, завидев конных сарматов, германец только и сказал: «Слава Одину, что не убил ни одного дурака».

А настоящие колдуны и ведьмы в долгу не оставались и плели вокруг войска росов незримую паутину злых чар. Вышата с Миланой в походе только и делали, что рассеивали эти чары.

Вид волхва и волшебницы, что ехали верхом и на ходу спокойно и деловито читали заклятия, жгли зелья и чертили в воздухе колдовские знаки, внушал воинам уверенность в своих силах. Все спокойно вздохнули, лишь когда позади остались последние дреговические селения. Дальше на восток с росами пошла лишь небольшая дружина дреговичей во главе с княжичем Всеславом.

Долину Припяти оставили там, где она поворачивала на юго-восток, в безлюдные чащи и болота. За ними на берегу Днепра обитали нуры — волчье племя. Их древняя земля между Случью, Припятью и Днепром, откуда шесть веков назад волчий народ изгнал змеиное племя литовское, до сих пор была почти пуста. Ардагаст повёл росов к городкам нуров самым прямым, но и самым трудным путём — прямо на восток, через леса, по долинам небольших рек. Дреговичи в эту сторону не ходили, а Сауасп водил войско на нуров с юга, долиной Днепра. Люди не брались показать прямой путь от дреговичей к нурам, и войско росов повёл Шишок. Ардагаст рассчитывал неожиданно выйти к нурским городкам. Но росов уже ждали.