Ардагаст, царь росов

Глава 7 ХОЗЯИН ЛЕСА

Шумно и весело было в обычно малолюдных окрестностях Медвежьей горы. Со всей Черной земли съехались сюда старейшины, воеводы, волхвы со своими семьями и близкой роднёй. Горели костры. Приезжие пировали и возле костров, и в длинном доме на горе, поставленном ещё будинами. Наедались блинов и напивались хмельного без всякой меры, благочестия ради, ибо веровали: как в эти дни наешься-напьёшься во славу богов и предков, так и весь год будешь сыт и богат.

Катались с обледенелых склонов горы на салазках и на донцах от прядок — чтобы лен хорошо уродил. На льду Десны тешились кулачными боями — и парами, и стенка на стенку. Ездили наперегонки на санях и верхом. Неслись вокруг горы лихие тройки — с песнями, со свистом. Чествовали молодожёнов: то песнями величали, то на санях катали, то заставляли целоваться раз по двадцать, то в снегу закапывали.

Шла Масленая неделя — первая неделя месяца сухого[31]. Провожали Зиму-Морану и готовились встретить Морану-Весну. В седьмой день первого весеннего месяца свершится чудо: выведет Даждьбог черноволосую коварную красавицу Морану из подземного царства, и станет она вместо холода и гибели нести миру тепло, обилие, радость.

Всё нынче было напоказ: и богатые шубы, и расписные сани, и разукрашенные лошади, и удальство, и разгул. Только за всем этим весельем чувствовалась неизбывная тревога. Все знали: с севера идёт царь Ардагаст с непобедимым войском, с богатой добычей. Что-то ждёт теперь ослушников? А кого страшней было ослушаться — царя или могучих тёмных богов? А вдруг да разразится ещё их гнев над ним и его воинами? Солнце небесное и то на ночь в преисподний мир уходит.

Может быть, от этого страха и гуляли отчаянно, с безобразиями. Даже степенные, уважаемые мужи позволяли себе многое, а молодёжь и вовсе удержу не знала. Обрезали у коней хвосты и упряжь, опрокидывали сани, охальничали при всём народе, воровали в соседних сёлах всё, что могло гореть. Воровали, конечно, не просто так, а для священного костра. И вообще чуть ли не всякое озорство в эти дни оправдывалось прадедовским обычаем. Если в ином мире непорядок, боги между собой разбираются, то что со смертных взять? Больше всех озорничали сарматы. Носились с гиканьем на буйных конях, сбивая людей, перескакивая через плетни. Приставали без разбору к девкам и к замужним. Чуть что, лезли в драку, выхватывали оружие: «Венед, воевать умеешь? Покажи!» Были это не росы, а роксоланы.

Наконец в шестой день сухого разнеслось: «Идут! Идут!» С севера, из-за речки Рожаницы, показались, блестя доспехами на солнце, конные росы. Ветер колыхал красное знамя с золотой тамгой. Рядом развевались стяги лесных племён: дреговицкий с золотым львом, нурский с волчьей головой, северянский с чёрным орлом. Сурово, молчаливо глядели царь и его воины на празднично наряженную толпу, и под этими взглядами невольно умолкали даже пьяные. За конной ратью шла пешая, следом понуро брели пленные голядины. Эти, впрочем, были рады, что поплатились свободой, а не жизнью.

Толпа поначалу совсем притихла, не ожидая для себя ничего хорошего. Потом, увидев северянскую дружину, стали высматривать своих родных, приветствовать их криками, спрашивать о тех, кого в рядах не было видно, — ранены они или... Воины-северяне махали своим руками, откликались им на ходу, но из строя не выходил никто — таков был строгий приказ царя, ибо неизвестно было, что ждёт росов у Медвежьей горы, — может быть, засада. Воины из других племён ругали собравшихся вместо войны на праздник северян, обзывали их трусами, лежебоками, медведями в берлоге.

У ворот священного грродка стояли главные правители Черной земли — Доброгост, Чернобор, Воибор. За ними теснились старейшины. Рядом с верховным жрецом были только его жена — ведьма Костена — и зять-помощник Скирмунт с Невеей. Сильно потрёпанный волками Шумила отлёживался в чаще, Лаума выхаживала его, а Бурмила рыскал по лесам, собирая самых отчаянных голядинов, бежавших от росов в дебри. Владыки Северы стояли пешие, опираясь на посохи. А над ними всеми возвышался, восседая на породистом коне в серебряной сбруе, немолодой уже, но красивый сармат в кольчуге с большой золотой бляхой в виде оленя на груди и красном плаще с похожей на росскую тамгой — царь роксоланов Роксаг, Сияющий Олень. Увидев его, Ардагаст насторожился, готовый ко всему. Этому красавцу и удальцу с чёрной кудрявой бородой и тонкими закрученными усами везло решительно во всём и всё сходило с рук. Он с одинаковой лёгкостью соблазнял женщин и обманывал царей, многие, особенно сами роксоланы, считали его любимцем Артимпасы — богини войны и любви.

Его племя владело богатейшими землями Скифии от Днепра до Танаиса, летом пасло скот у развалин Гелона и других будинских городов (не забираясь, однако, в леса), зимой — на прежних пастбищах царских скифов у Днепра и Меотиды. В своё время он отложился от великого царя сарматов, похитил его жену и вместе с Фарзоем загнал царских сарматов далеко на север. Когда же Фарзой бился с легионами, Роксаг предал и его. Но когда в Империи появились три кесаря сразу, именно Роксаг пошёл вместе с Инисмеем за Дунай и надолго отбил у римлян охоту продвигать границу Империи за эту реку. При этом осторожный и хитрый Фарзой оказался вроде бы и ни при чём: ну, воевали роксоланы с римлянами, а заключить мир помог Инисмей. Роксаг покорялся то Фарзою, то не ладившему с ним царю аланов Гоару, чьи владения простирались от Танаиса до границ Хорезма, а при случае ещё и грозил снова привести на юг царских сарматов. В степи говорили: «Есть три великих царя сарматов, но кто из них самый великий, решает Сияющий Олень».

Этот-то царь сейчас приветственно поднял руку, хитро и весело улыбаясь Ардагасту: мол, угадай, что я тебе приготовил. Зореславич небрежно ответил на его приветствие и окинул укоризненным взглядом старейшин в роскошных шубах:

— Празднуете, лучшие мужи Северы? Пируете?

— Пируем, во славу богов и предков, — степенно отозвался Доброгост. Старейшина не дерзил царю, не обзывал безбожным и окаянным, но от недавнего подобострастия не осталось и следа.

— Мы вот тоже... пировали. На кровавом, огненном пиру! Напоили гостей незваных — упились они, не проспались. А вы вот и званые не явились. Жрали блины да вареники, пока мы за вашу Дебрянщину кровь лили! Помянули вы хоть блинами тех северян, кто в битве пал, кого нелюди Гимбутовы съели?

— Заложных и неупокоенных поминают на святки да на Ярилу, — преспокойно ответил великий старейшина.

— Кто в святом бою за светлых богов погиб — не заложные! — возмущённо выкрикнул Славобор.

— За тех, кто погиб, ты в ответе, отроче неразумный, — наставительно произнёс Воибор. — Ты их на войну повёл, не я.

— Да, он повёл! И потому отныне великий воевода северянский — Славобор Славятич, а не ты, трус и изменник! — властно произнёс царь росов.

— На великое воеводство меня племя поставило, — выпятил грудь Воибор.

— Вы теперь не только в племени живете — в царстве. Моём царстве!

— А мы тебя, Зореславич, царём не хотим, — всё тем же спокойным тоном уведомил Ардагаста великий старейшина. — Не нужны нам подвиги твои да войны. Соседи из-за тебя на нас пошли. Что же дальше-то будет? Мы люди тихие, а ты на нашу землю битвы богов накликаешь, чтобы от неё одно пепелище осталось. Пусть лучше с нас дань берёт Роксаг. Он и веры нашей не трогает, капищ не разоряет, святых жрецов не губит. Будем кланяться великому царю, чтобы нам быть под царём роксоланов.

«Какому великому царю — не говорит», — про себя заметил Ардагаст.

Чернобор поднял двоерогий посох и возгласил:

— Царь Ардагаст! Ты неугоден нашим богам. Уйди из Черной земли, твоё царство и так... слишком велико.

Неожиданно на помощь царю росов пришла Саузард. Даже её ненависть к Ардагасту отступила, когда царевна увидела, что завоёванное её отцом может уйти из рук племени. Она взмахнула плетью, подъехала почти вплотную к Роксагу и во весь голос заговорила:

— Что-о?! Эта земля наша, росская. Попробуй только собрать тут хоть связку беличьих хвостов! Видишь? — Она указала плетью на венедскую рать. — С нами воины леса. Сунься сюда хоть со всем своим войском, и его кости останутся здесь. А тех, кто выберется из леса, перебьют и переловят всадники Фарзоя.

— Со мной тоже будут воины леса, царевна. — Роксаг, нахально усмехаясь, указал на северянских старейшин. У тех мурашки по коже забегали. Превращение Северы в поле битвы между двумя сарматскими ордами в расчёты лучших мужей никак не входило. Боги бессмертные, хоть бы всё обошлось угрозами!

А росы уже одобрительно шумели, венеды крыли роксоланов руганью, дружинники Роксага отвечали им тем же. Видя, что назревает схватка, Хор-алдар обратился к царю роксоланов:

— Царь Роксаг! Мы с тобой вместе били римлян. Помнишь, как я спас тебя, когда твой раненый конь завяз в глубоком снегу?

— Помню. Если бы не ты, висел бы я на кресте, а мой доспех — в римском храме. Артимпаса меня не забыла — послала тебя.

— Так вот, война между нами нужна только римлянам. Кое-кто на юге очень хочет избавиться от Ардагаста. — Князь пристально взглянул в глаза Роксагу. — Или, может, щедрый Спевсипп уже одарил тебя? Или этого колдуна с чёрной бородой, который стравливает нас между собой? Хочешь ослабить своё племя — позволяй им и дальше водить себя на аркане.

Неприязненные взгляды со всех сторон обратились к Чернобору.

— Пошарить бы у него в доме, да и в святилище. Небось не меньше римского серебра найдётся, чем у Лихослава, учителя его, — громко произнёс Неждан.

— Верно. Был у него какой-то грек, ещё осенью, — поддержал сарматича Славята.

Старейшины зашептались, заспорили, одни остались рядом с Доброгостом и волхвами, другие собрались вокруг Славяты.

— Так каким это богам я неугоден? — в упор взглянул Ардагаст на верховного жреца. — Не греческому ли Гермесу — богу тех, кто колдует, ворует да торгует?

Верховный жрец по-прежнему стоял, величаво опираясь о двурогий посох и словно не замечая собиравшейся вокруг него грозы. Презирая всех, не посвящённых в колдовскую премудрость, он сейчас опасался разве что Вышаты.

— Да, ему. Гермеса на юге зовут Трижды Величайшим. А у нас — Велесом. Ты что же, думал, воюешь с лешими, чертями, волхвами? Нет, с самим Хозяином Леса. С тем, кого все лесные духи, и звери, и люди-лесовики чтут. Народы в лесу меняются и языки, а законы и хозяева лесные остаются те же. Ты кто, бог, чтобы всё в лесу переменить?

Глаза волхва из-под густых чёрных бровей глядели сурово, обличающе, словно сам бог явился посрамить великого грешника.

— Он избранник богов! — воскликнул Славобор.

— Всего-то? — Могучая чёрная борода верховного жреца затряслась от смеха. — А вдруг боги те слабы окажутся против старейшего из богов? Где тогда кости ваши неупокоенные лежать будут, воины светлых богов? А может и вовсе не остаться ни костей, ни души — ничего!

— Был, говорят, один великий царь, — словно невзначай заговорил Роксаг. — И задумал он на небо взлететь. Сел в корзину, запряг четырёх орлов... Только вот вниз лететь пришлось быстрее, чем вверх. То ли он совсем разбился, то ли голос с неба услышал: не лезь туда, где место лишь богам и духам.

Хилиарх вспомнил, что подобную историю он читал в книге, которую охотно покупало простонародье во всех книжных лавках, образованные же люди над ней лишь посмеивались. Царь там был назван Александром, написал же книгу будто бы Каллисфен — самый учёный из спутников великого завоевателя, брошенный им на съедение львам. Сердце эллина сжалось. Неужели жизнь Ардагаста будет такой же короткой, как у славнейшего из эллинов, а дело его после смерти так же пойдёт прахом? И сохранят ли варвары хоть в песнях память о Солнце-Царе?

Он, Хилиарх, не писатель. Но он сообщит всё, чему был и будет свидетелем, пантикапейскому мудрецу Стратонику. И тот напишет книгу об Ардагасте, царе скифов, именуемых росами. Пусть её читают как сказку, как миф, лишь бы поверили, что можно посвятить жизнь более высокой цели, чем погоня за властью, славой и золотом. И при этом держать в руках меч, а не книги о жизни созерцательной, которая лучше деятельной.

Раздумья эллина прервал голос Вышаты:

— Ты, верховный жрец, не Велесу служишь. Никто из светлых богов не враг Ардагасту, и праотец богов тоже. Или ты зовёшь Велесом Чернобога — своего хозяина?

— У Владыки Тьмы два лица, — величаво произнёс Чернобор. — Для слабых, кто ночью без света боится, он — Велес. А для сильных и мудрых — Чернобог. Забыл, чему тебя учили в Чёртовом лесу? А ведь такой сметливый да памятливый был, помню.

— И у Хозяйки Зверей два обличья. Для добреньких да слабых — Лада. А для тех, кто тёмной ночью никого и ничего не боится, — Яга, — сказала Костена.

Лисья физиономия Скирмунта расплылась в самодовольной ухмылке.

— Вот так-то! А ещё говорят: Правда, Кривда, зло, добро...

«Повезти этих скифских софистов в Элладу, а ещё лучше — в Рим, и их бы стали чествовать, как некогда Анахарсиса. Тот, правда, учил совсем другому», — подумал Хилиарх.

Лучшие мужи северянские, вконец оробев, молчали, словно перед ними вещали сами боги тьмы. Вдруг, раздвигая старейшин, вперёд вышла Лютица.

— Нечего словами блудить! Вы, когда порчу наводите, кого зовёте: Ладу с Велесом или Чернобога с Ягой и всем их бесовским племенем?

— Да когда мы на кого порчу наводили? — развела руками Костена. — Кто такое видел?

— Кто видел, того уж нет. Или молчит со страху.

— Клевещешь ты на меня! Небось в верховные жрицы метишь? — воинственно подбоченилась Костена.

— Это в какие — лысогорские? Себе оставь такую честь.

— Да ты на Лысую гору и сунуться побоишься, даже если кошкой обернёшься — жёлтой, с кисточкой на хвосте!

— За вами, медвежьими волхвами, кое-что похуже порчи есть, — вмешался Вышата. — Скажи, Шишок!

— Это он сжёг колдовским огнём мой лес! — указывая на Чернобора, загремел во всё лешачье горло Шишок. — И глазела на это целая свора колдунов, ещё и сам Чернобог. Да, Чернобог, а не Велес! Где это видано, чтобы Велес кому позволил лес жечь не для посева? И был среди них Визунас, ящерово отродье, что потом на Белизне точно так же лес жёг. Провалиться бы вам самим сквозь землю в то пекельное пламя!

— Нашёл свидетеля! — нагло усмехнулся Чернобор. — Не устерёг свой лес от пожара, по пьянке небось, а теперь на праведных волхвов всё валит.

— Твои сыновья четыре племени против нас подстрекали и сами с росами бились. Это не один леший видел, — возразил Вышата.

— Мои сыновья — взрослые мужи и сами за себя в ответе. Я их против вас не посылал.

— Гаданиями северян тоже не ты морочил, чтобы на войну не шли? Визунасу не ты с Медвежьей горы чарами помогал? — не успокаивался Вышата.

— Людям я волю Велеса открывал, не свою. А насчёт чар ты клевещешь на меня не иначе из зависти, что я теперь великий жрец, а у тебя ни кола ни двора не было и нет.

— Верховным жрецом Северы сделаться хочешь? Не выйдет. Не будин ты и не северянин, а бродяга без рода и племени, как и предок твой Огнеслав, — ехидно усмехнулся Скирмунт.

— Не смейте хаять великого волхва, бесовы слуги! — возмущённо зашумели росы.

Вышата лишь презрительно взглянул на духовных владык Черной земли.

— По себе судите. Не бродяга я, а странник. Эта доля не для тех, кто любит крепкие меды, мягкие постели да согнутые спины.

Волхвы стояли друг против друга. Один — в белом плаще поверх сарматского кафтана, лицом — обычный венед, добродушный и открытый. Другой — высокий, дородный, с густой чёрной гривой и такой же бородой, сливавшимися с чёрной тканью плаща и кафтана. Казалось, верховный жрец не пришёл сюда двадцать лет назад, а вырос прямо из земли. Или сама вековечная тьма Черной земли вдруг сгустилась и обернулась человеком с двоерогим посохом. Пеший перед конными, Чернобор не выглядел от этого более слабым или приниженным.

— Что ж, пусть меня с вами рассудит сам Велес, — медленно, спокойно проговорил чёрный жрец.

— Готов ли ты к тройному звериному поединку?

— С тобой? Ты — слуга своего царя, а я служу лишь богам. Царь Ардагаст! Если веришь, что угоден Велесу, войди в это святилище и принеси жертву Хозяину и Хозяйке Леса. Этой ночью, при свете его небесного лика. И если они тебя не отвергнут и не покарают за твои безбожные дела, я сам склонюсь перед тобой и отдам посох верховных жрецов твоему волхву. Признаете ли вы тогда Ардагаста своим царём, лучшие мужи Северы?

— Признаем, признаем! — закивали головами старейшины.

— А если бог не примет твоей жертвы, тогда её принесу я, — самоуверенно заговорил Роксаг. — Меня-го он не отвергнет. Богу зверей я приношу жертвы перед каждой охотой, и всякий раз мне везёт. А нужно будет — принесу жертву хоть подземному хозяину, хоть Сырдону — губителю Солнца. Кто силён в ином мире — тот и есть бог, а кто силен в этом — тот и есть царь.

Наглость «любимца богов» и чёрного жреца возмутила росов. Воины зашумели, кое-кто обнажил оружие. Ардагаст внутренне напрягся. Достаточно ему сейчас взмахнуть рукой, и Чернобор с его приспешниками будут изрублены на месте. Покончить разом с этим чёрным пауком, отплатить за погибших в походе! А «любимца Артимпасы» и его дружинников разоружить, высечь и потребовать выкуп, чтобы не лезли в чужую землю.

Но Зореславич помнил, как Куджула Кадфиз пощадил такого же паука — верховного жреца Шивы. Пощадил, чтобы не сделать своими врагами тысячи шиваитов. Погубй сейчас «святого волхва» — и жди потом стрелы из-за каждого дерева и отравы в каждой хате. Ни к чему и нарываться на войну с сильными и воинственными роксоланами. Оставался только один способ одолеть и посрамить всех врагов. И Ардагаст сказал:

— Я готов принести жертву и не боюсь увидеть богов и ответить перед ними.

— Я царица росов и буду приносить жертву вместе с мужем, — решительно произнесла Ларишка.

Ардагаст обернулся к жене. Хотел сказать ей, что она — единственная наследница его царства и дела, что не может он лишний раз рисковать её жизнью. Но тохарка лишь склонилась к его уху и прошептала: «Милый, их выйдет двое». И он сразу понял, кто будут эти двое и откуда они выйдут. Не из того места, куда честные жертвы возносятся...

А Чернобор, довольный, что в его ловчую сеть летели сразу две птицы, уже властно распоряжался:

— Хорошо. Но жрецами будете вы сами. Ни один волхв не войдёт в святилище, даже и я сам. А вы, именитые мужи, соберётесь ближе к полуночи в Велесовом сарае. Пусть всё будет готово для пира. Мы будем чествовать царя Черной земли — того, чью жертву примут боги.

Никто не посмел возразить духовному владыке. Глядя на царя росов, верховный жрец произнёс почти что с издёвкой:

— Велес и Вела могут явиться во многих обликах. В Велик день медведи и змеи выходят из-под земли. Но до него ещё восемнадцать дней. Плохо может быть тому, кто раньше времени разбудит Великих Зверей...

— В сёлах и так от гостей тесно. Мы разобьём стан за Рожаницей, — сказал Ардагаст и повернул коня.

По дороге к нему подъехал Ясень и горячо заговорил:

— Что же ты, царь? Да одно твоё слово, и мы бы их всех... в капусту...

— Я бы их тоже... в капусту, — улыбнулся царь. — Если бы не был старше тебя... на четыре года. И не повидал мир отсюда до Индии богатой.

А в это время Саузард возмущённо говорила своему супругу:

— Трусливые лесовики теперь смеют сами себе выбирать царей! И всё из-за этого дурака Роксага. О боги, и он когда-то заглядывался на меня...

— А ты на него, — заметил Андак.

Царевна не ответила на колкость. Всё внимание Саузард было поглощено появившейся рядом с ней всадницей в доспехах, с такими же длинными тёмными волосами и ястребиным носом, как у самой царевны.

— Держи этой ночью свою дружину наготове, доченька. Только не лезь в ту заваруху, которую затевает медвежий колдун. Убийце Родичей из неё живым не выбраться. Главное, чтобы наутро здесь не осталось живых царей и цариц, кроме вас с Андаком. Заодно убери колдуна со старейшинами. Покажи этому племени рабов их место. Твоя власть должна быть страшной! С первых шагов! Пусть потом болтают, будто ты обратилась медведицей или драконицей и всех пожрала...

Видела и слышала всадницу лишь сама дочь Сауаспа.

В полутёмном царском шатре сидели при свече Ардагаст с Ларишкой, Седой Волк, Вышата, Милана и Лютица. Волхв озабоченно рассуждал вслух:

— Да, у Велеса и Велы много обличий. Но не меньше у Чернобога с Ягой. Кто же явится — пара Великих Медведей, или Хозяева Леса, или Владыки Тьмы?

— Кто бы ни пришёл — сумеем встретить. С тёмными богами мы с мужем уже сражались. Да ещё под землёй. А на земле уж как-нибудь справимся. Верно, Ардагаст? — задорно улыбнулась Ларишка.

— Как бы только вы, воители и богоборцы великие, и впрямь с Велесом и Велой-Ладой не подрались. Чернобору только этого и надо, — без тени улыбки сказал Вышата.

— Как же их отличить, да ещё в зверином обличье? Наставь, о, великий волхв! — Царица сложила ладони перед лицом на индийский лад.

— Отличить поможет Колаксаева чаша. Велес не очень-то любит Сварога и его рукоделья. Но бесятся, завидев Огненную Чашу, только те, кому Свет ненавистен.

— Почему эти медвежьи жрецы при всех сказали, будто Велес — это Чернобог, а Лада — Яга? Раньше они такое разве что своим ведунам да ведьмам говорили, — сказала Лютица.

— Это значит, решили бесовы слуги свою веру утвердить. Чтобы люди вовсе не верили, что есть Правда на свете. Для этого и нужно Чернобору, чтобы Солнце-Царь погиб в его святилище, от руки богов. А уж каких богов — то верховный жрец сам объявит, — ответил Вышата.

Тут вдруг снаружи донеслись негромкие голоса:

— Пусти, Ясень. Я такое узнала, что только ему могу сказать.

— Мне, значит, уже не доверяешь?

— Глупый ты! Солнце-Царя погубить хотят, понимаешь?

— Ясень! Впусти её, — приказал Ардагаст.

В шатёр вошла взволнованная Добряна.

— Ардагаст, солнце наше, не ходи на Медвежью гору! Мы в усадьбе Черноборовой на Святом озере остановились, как всегда на Масленую, я и услышала через стену, как верховный жрец с отцом говорили. Выйдут на вас с Ларишкой вместо богов медведь с медведицей, от которых Шумила с Бурмилой родились, и разорвут вас. Они в заклятой пещере под горой прячутся... Я дождалась, пока матушка заснула, и к тебе пробралась...

— Спасибо, обнадёжила! Уже легче: мы-то думали, что сам Нечистый с Костяной Ногой явятся, — улыбнулся Ардагаст. — Не бойся: меня ни тигр не съел — видела чепрак мой из его шкуры? — ни черти индийские да бактрийские.

— А ещё Чернобор говорил: в пещере той врата есть в нижний мир, и он оттуда может вызвать зверей ещё страшнее тех медведей. Да ещё из леса злые лешие ему всякое зверье пригонят.

— Вот это хуже, — сказала Милана. — Лихослав и тот не рисковал без крайней нужды из преисподнего мира зверей вызывать. Чертей и тех обратно загнать легче, чем их.

Добряна опустилась на кошму, прижала руки к груди. Тревога и мольба бились в её синих глазах.

— Ардагаст, милый, не ходи в эту берлогу! Ты пришёл — словно солнышко вдруг осветило наши дебри. А погибнешь ты — мне... нам, кто в тебя поверил, лучше не жить. Преисподней станет Чёрная земля, царством Чернобоговым! — Поймав на себе взгляд Ларишки, северянка умолкла и лишь украдкой вытирала слёзы краем платка.

Ардагаст взглянул ей в глаза:

— Вы все меня Солнцем зовёте. А разве может Солнце утром не вставать? Или вечером не садиться и не идти всю ночь сквозь преисподнее царство?

— Подниму-ка я сейчас своих волков, — хищно ощерился Волх. — Разорвём в клочья всё это ведовское кодло. Пусть наутро разбирается Севера, какой бог их всех покарал.

— Не на богов подумают, а на нас с тобой, — покачал головой Зореславич. — Скажут: испугался Ардагаст святых волхвов и спустил на них волколаков, чтобы осталась Чёрная земля без волшебной защиты.

— Нам Хилиарх рассказывал про царя Александра. Ему тоже советовали напасть на персов ночью, внезапно. А он сказал: «Я не краду побед». И победил днём, хотя они были сильнее, — сказала Ларишка. — Ну а нам нужно победить ночью. — Она обняла за плечи Добряну. — А тебе спасибо, девочка. Оставайся у нас в стане до утра. Завтра тебе Чернобор уже не будет страшен, вот увидишь.

— Ой, не надо, — внезапно засмущалась северянка. — Это же не на Купалу. Меня и так дразнят и царицей, и сарматкой, даже царёвой наложницей. Пусть меня Ясень проводит, а обратно в дом я сама проберусь, меня собаки Черноборовы знают.

Она торопливо вышла. Проводив её взглядом, Зореславич деловито сказал:

— На Медвежью гору со мной пойдёт русальная дружина. На Масленицу ведь тоже рядятся. А ты, князь, со своими волками будешь в засаде возле горы. Следи, чтобы никакая тварь не прорвалась на городище. Остальная рать пусть отдыхает. Незачем воинам зря на чары нарываться. Да и много чести ведунам — всем войском твердыню их медвежью брать.

Месяц-Велес пас звёздные стада по безоблачному тёмному небу. Он пас их ещё в те времена, когда люди не приручили ни овцы, ни коровы, ни даже собаки. Только тогда это были стада диких коней, туров, зубров и иных, забытых уже зверей, на которых охотился человек внизу, на холодных равнинах, безлесных, но обильных травами. Две Великие Медведицы, мать и дочь, бродили тогда по небесной степи, пока однажды не обратились в золоторогих олених и не изгнали Мороз с ледяных равнин, обратив холодную степь в болота, а затем в леса. Сейчас лишь острые рога старейшего из богов заливали небо серебряным светом, а его круглое лицо, мудрое и лукавое, таилось в темноте. Чернели внизу бескрайние леса, сияла белизной долина Десны, алмазами переливался ледяной панцирь священной горы.

Снег ещё не таял, но уже не было жгучего, нещадного холода, не было даже холодного ветерка. Мороз-Чернобог бессилен был удержать в подземном плену свою черноволосую молодую супругу, и торжествующий златоволосый Даждьбог вёл её из тёмных пещер к людям. Всё замерло в ожидании её прихода.

Старейшины Черной земли важно, не спеша сходились к Медвежьей горе. Обледенелый вал, ров и частокол защищали священное городище. Но главной его защитой служили благоговейный страх перед богами и чары жрецов. Поэтому вместо моста ров пересекала напротив ворот широкая насыпь. Тех, кто попытался по ней идти приступом на ворота, понадеявшись лишь на оружие, ждала страшная участь. Из них — скифов, голядинов, сарматов — не возвратился живым ни один.

С внутренней стороны вдоль вала тянулся длинный узкий дом, прозванный Велесовым сараем. В нём не жили — лишь пировали по большим праздникам: на святки, Масленицу и Велик день. В тёплое время праздновали в лесу, у Святого озера. Внутри дома не было ничего, кроме земляных скамей вдоль стен, длинных столов и нескольких очагов. Ворота городка — двойные, крытые высокой крышей — делили дом надвое. Снаружи ворота, называвшиеся Золотыми, были покрыты резьбой и окрашены дорогой бронзовой краской.

По старому обычаю, старейшины венедских сёл шли пировать в правую, южную половину дома, а будинских — в левую, северную. Во многих сёлах, впрочем, будины и венеды жили вперемежку, молодёжь же, выросшая за двадцать лет, вообще предпочитала говорить по-венедски и не очень-то считалась родами. Левую половину называли «пеклом», правую — «раем». Некогда в «раю» сидели южные будины, почитавшие весёлого Рагутиса, в «пекле» — северные, поклонявшиеся мрачному Вельнясу-Чёрту.

Над валом возвышались деревянные фигуры зверей и птиц — медведь, вепрь, лев, змей, ворон, рысь и другие, всего двенадцать. Двенадцатью животными, по числу месяцев, может оборачиваться великий волхв, познавший тайны всех двенадцати богов, владеющих годовым кругом, и немногие из волхвов этого достигают. Над самыми воротами широко раскинул крылья чёрный орёл. На створках Золотых ворот были вырезаны лев и медведь.

Многие из лучших мужей не явились, предчувствуя, что этот полуночный пир добром не кончится. Из остальных немало пришло лишь потому, что не угодить грозному верховному жрецу или непобедимому Солнце-Царю было ещё страшнее. Каркал где-то в лесу ворон, ухал филин, хохотал и свистел леший, и сердца мужей тревожно сжимались, чувствуя: кончается тихая, хоть и опасная лесная жизнь, и грядёт что-то новое, неизвестное, то ли чёрное, как безлунная ночь, то ли светлое, как блеск Колаксаевой чаши.

Старейшины подошли к насыпи. Распахнулись Золотые ворота. Слева, у медведя, стал Чернобор, справа, у льва, — Костена. Рядом с верховным жрецом появился, небрежно поигрывая темляком, Роксаг. Предстоявшее было для него скорее забавой. Если он не должен завладеть Черной землёй, то всё равно останется царём, одним из самых сильных в Сарматии. Он не какой-то бродяга и искатель царств вроде Ардагаста, а царь и сын царя, рождённый от старшей царицы и воспитанный по-царски. Раз уж боги дали ему такое высокое рождение, значит, не случайно ему во всём везёт.

Доброгост уже ступил на насыпь, и тут вдруг Славята опередил его, резко обернулся и, подняв посох, громко, решительно заговорил:

— Ну что, мужи северянские, не надоело выгадывать, перед кем бы согнуться? Эх вы! Солнце праведное пришло в наши дебри, а вы его — испытывать... Словно без того не знаете, каким богам свет даждьбожий неугоден. И кто испытывать велит? Те, кому в пекле место! Вот что: кто хочет Солнце-Царя, пусть идёт за мной на райскую сторону. А кому любы Чернобор с любимцем этим, что уже на ваших жён и дочерей заглядывается, — идите на сторону пекельную!

Костена, задыхаясь от негодования, двинулась на Славяту с поднятыми кулаками.

— Ты что, волхв, чтобы тут распоряжаться? Ты кого это в пекло посылаешь?

— Я бы тебя и подальше послал, кабы не в святом месте.

Старейшины затаили дыхание — заворожит сейчас непокорного главная ведьма, испортит, оборотит невесть кем! Волхвы светлых богов стали протискиваться вперёд. Но самой первой на пути у Костены с кошачьей быстротой встала Лютица. Она не стала колдовать или пускать в ход свои сильные руки, но одного взгляда жёлтых глаз природной ведьмы хватило, чтобы остановить ведьму учёную.

— Кто у тебя за спиной? Там, на воротах? Лютый зверь солнечный! А я — Лютица! Мне к нему и вести людей. А ты иди вон туда, к мужу своему. И только попробуй тронуть кого — я тебя в клочки изорву, хоть в каком обличье! Поняла, медвежья подстилка?

— Иди сюда, Костена, — раздался спокойный, уверенный голос Чернобора. — Кому в Ирий не терпится, скатертью дорога. Только вот куда придут-то?

— Ирий — он на небе, для мёртвых. А кто его на земле ищет — как раз в иной мир и попадёт прежде времени, — ехидно произнёс появившийся рядом с верховным жрецом Скирмунт.

— Что ж тогда на земле искать — пекло бесовское? — сурово сказал Славята и первый двинулся к створке со львом, у которой уже встала Лютица.

Доброгост было заколебался, но его уже подталкивали в спину, обходили, и великий старейшина, вздохнув, пошёл к створке с медведем. Он-то знал: к этому давно шло. Едва ли не все лучшие мужи за спиной у чёрных волхвов ругали их за алчность и властолюбие. Он и сам хотел бы избавить Северу от чёрной саранчи, но... так, чтобы ничем не рисковать, особенно самому. А тут... Велес не Даждьбог, неизвестно, по нраву ли будет ночному богу солнечный царь? А выстоит ли росское воинство разом против тёмных чар и роксоланских железных всадников? Это ведь не голядь с топорами да с рогатинами. Не доведи Велес, будет по всей Севере такое, как на Белизне! Вот кабы всё без шума, без боя...

Чернобор, как ни в чём не бывало, сильным голосом затянул священную песню:

Её подхватили все — шедшие направо и налево. А было их примерно поровну. Не любить бесовых слуг и сарматских находников — ещё не то же, что открыто пойти против них.

Костена, внутренне кипевшая, не подавала виду и лишь старательно запоминала тех, кто шёл в Ирий. Она сразу поняла замысел мужа: одним махом выявить всех своих врагов.

Едва успели лучшие мужи рассесться за столами, как перед насыпью появился небольшой отряд. Впереди шли Ардагаст с Ларишкой, одетые так же празднично, как в памятную рождественскую ночь. Он — во всём красном, в высокой шапке с собольим околышем, при мече и акинаке. Она — в пурпурном платье с золотыми бляшками, синем плаще с рукавами и красном покрывале, с тремя дорогими ожерельями на груди и золотыми браслетами на руках. Царь вёл чёрного барана, царица — белую овечку. В руке у царицы была сума, из которой выглядывала амфора, платье стягивал поясок, а на нём висел старинный бронзовый жертвенный нож с фигурками двух коней на рукояти. Следом шла вся русальная дружина — в личинах, с мечами и жезлами. С русальцами была и Милана.

Тут же из ворот высыпали и встали перед ними стеной другие ряженые — чёрные волхвы. Лица скрывали хари одна другой страшнее и уродливее. Быки, козлы, медведи, черти, мертвецы — всё как на святки, всё, чтобы запуганный поселянин и сообразить не мог, кто перед ним: сосед-колдун, оборотень или нечистый дух. Но были тут скураты и вовсе невиданные: собака со свиным рылом, уродина с двумя рогами на носу, хищник вроде льва или рыси с огромными клыками, вылезающими из пасти. Привычный ко всему Вышата вздрогнул. Изображения одних из этих тварей он видел на стенах пещерных святилищ, другие являлись из неведомых подземных глубин по зову пещерных волхвов, и лишь пламя колдовского костра не давало им вырваться в мир и опустошить его.

Сам Чернобор стоял в страшной и мерзкой на вид красноносой харе с огромными бычьими рогами: один глаз широко открыт, другой ехидно прищурен. Из-под хари на грудь падала могучая чёрная борода. Костена вырядилась медведицей, Скирмунт — чёрным козлом, Невея — волчицей.

— Неучёные, однако, у вас царь с царицей. И наставить некому, хоть и учился ваш великий волхв, где надо и не надо, — прогудел высокомерный голос верховного жреца из-под рогатой скураты. — Кто же это тёмным богам белую овцу приносит?

— Так у тебя и Велес — тёмный бог? Как не понять: для тех дел, что твоя братия любит, не всякая ночь годится, а только тёмная, без месяца, — насмешливо сказал Ардагаст.

— Чтобы удобнее было молоко красть или в поле заломом делать, пшеницу портить, — добавила Ларишка, за эти месяцы хорошо изучившая повадки венедских колдуний.

— А что это за нож у тебя, царица-жрица недоученная? — продолжал невозмутимо Чернобор. — Велесу молятся не о конях, больше о быках. Он и ездит по небу быками белыми, златорогими. Верхом другие боги носятся — Перун, Даждьбог, Ярила.

— Зато Солнце ездит конями златогривыми, а оно и есть жена Велеса-Месяца, — возразил Вышата. — Да не забыл ли ты, верховный жрец, какой завтра праздник? Два светлых бога, два небесных всадника — Даждьбог и Перун — одолеют Чернобога и выведут Морану на белый свет. А ножу тому шестнадцать веков, и выкован он в сварожьей кузнице на страх всей нечисти.

— Спешишь, Вышата, ой спешишь, — качнула рогами ехидная красноносая харя. — Праздник только с утра, а до того ещё половина ночи. Не торопись Масленицу провожать, как бы самого раньше не проводили, и не одного.

— С зимою вместе нечисть провожают, а не добрых людей, — тряхнул золотистыми волосами Ардагаст и обернулся к дружине: — Не пора ли, братия-дружина, проводить тех, кто нечистью рядится не для смеха, а для страха чернобожьего?

— Гляди, Чернобор, весна уже на дворе. Пригреет солнце, и растает твоя ледяная крепость, — сказал Вышата.

— Моя крепость — в душах людей, — ответила рогатая личина и зловеще возгласила, подняв двоерогий посох: — Золотые врата открыты. Кто войдёт — голову потеряет, если богам не угодит. Хотите войти, войско? Дайте жертву и двух первых среди вас!

Две верхушки посоха, хитро закрученные, извивались, подобно двум растревоженным змеям.

Ардагаст с Ларишкой первыми миновали насыпь. Навстречу им, решительно раздвинув ряженых, вышла Лютица с хлебом-солью, в маске львицы. Следом, в такой же личине, с миской блинов, появилась Мирослава. Жрица с поклоном вручила хлеб-соль царю, а её ученица принялась оделять блинами русальцев. Вышата достал гусли, ударил по струнам, запел весело:

Дружина подхватила:

— Чтоб вас теми блинами поминали, да не теперь, а на Ярилу, со всеми заложными! — злобно проворчала Костена из-под медвежьей хари.

Чёрные волхвы расступились, пропуская царя с царицей, но следом сомкнулись, выставив мечи и колдовские жезлы. Русальцы возмущённо зашумели, схватились за оружие, но Чернобор громко сказал:

— С дружиной и волхвами идти в святилище уговора не было.

— Что, в рай не терпится? Все там будете, воины Солнца, если вы и впрямь такие праведные. На земле без вас спокойнее будет, — зловеще произнесла медвежья личина.

— Разве мало одного барана да овцы в жертву? — подхватила волчья личина — Невея. — Про тех, кто сам смерти ищет, говорят: «Чёрту баран».

Ардагаст обернулся к дружине:

— Оставайтесь здесь. Сторожите священный городок снаружи. Чтобы никакая нечистая сила требе[32] не помешала.

Чернобор был доволен: в его сеть следом за царём и царицей росов залетели и лучшие их воины. А Роксаг глядел на Ардагаста и в душе восхищался его отвагой и рассудительностью. Не побоялся идти в твердыню чёрных волхвов навстречу неведомой участи — и при этом избежал стычки у ворот, после которой Чернобор наверняка объявил бы, что безбожный Ардагаст вероломно напал на святыню. Тем более нужно избавиться от такого соперника, даже руками лесных колдунов.

Царь с царицей вошли в Велесов сарай. Следом зашли Чернобор с семейством и Лютица с ученицей, и Золотые ворота закрылись. Роксаг со своими дружинниками, предчувствуя схватку, остался снаружи: не дело мужу пировать, пока другие за стеной будут биться с лучшими воинами росов.

Пламя очагов освещало длинный дом. Обильно накрытые столы и люди за ними были видны хорошо, но стены тонули в полумраке, из которого выступали висевшие на них шкуры и головы зверей, скифские и сарматские доспехи, вышитые полотенца. Сидевшие в «раю» поднялись, дружно приветствуя Солнце-Царя. Сидевшие в «пекле» настороженно молчали. Лишь немногие, успевшие приложиться к чарке, вслух ругали «окаянного и безбожного».

Ардагаст подошёл к очагу, достал из сумы Колаксаеву чашу, наполнил её вином и возгласил:

— Даждьбог и Морана, вы, что ныне возвращаетесь в земной мир на радость людям! Молю вас за всю землю северскую: да будет в ней справедливость, мир и обилие! Да избегнет она войны, чумы, недорода, лживых волхвов и правителей-грабителей!

Золотая струя полилась в пламя, и оно вспыхнуло ещё ярче. Ардагаст заговорил громко, взволнованно:

— Мужи северянские! Был бы я таким, как обо мне злые люди говорят, то прошёл бы огнём и мечом по всей Севере, разграбил бы её и хвалился на юге: разорил-де Чёрную землю проклятую, где люди бесам молятся и сами как бесы, ни чести, ни верности не знают. Только нигде ещё, от ваших дебрей и до Индии богатой, не находил я племени, недостойного зваться людьми! И вы сами люди, а не бесы. Так почто же терпите над собой тех, кому в пекле место? Думаете, они сейчас надели хари звериные да бесовские? Нет, они их сняли, чтобы показать, каковы внутри! Слабы вы, мужи северянские, если до сих пор их в болото не послали, к богам их... А я силён! — Он гордо вскинул голову. — А значит, моя доля — идти на бой за вас, слабых. Не знаю, кто сейчас выйдет на меня из пещеры под этой горой. Но прежде, чем он сюда войдёт, от вас поклонения требовать, придётся ему одолеть меня, Ардагаста, Зореславова сына, из рода лютичей!

Зореславич с силой толкнул створку внутренних ворот и вышел вместе с Ларишкой. Чёрные волхвы закрыли на засов и внешние, и внутренние ворота и зашептали заклятия. Чернобор вышел на середину дома и заговорил небрежно, насмешливо:

— Ушёл. Сильный, гордый... Вот таких боги и не любят. Особенно наши, лесные. Был когда-то целый народ, такой же гордый да сильный. Шли они вверх по Десне, потом на север — на Волгу, на Клязьму. Большие стада с собой вели. Рубились топорами медными да каменными, чтили Перуна с Даждьбогом. И вот так же не хотели ладить ни с людьми леса, ни с богами его. Нет больше того народа, и имя пропало! Остались каменные топоры, которыми Перуновы жрицы волхвуют, да ножи вроде того, что у царицы на поясе. Дураки-то не переводятся... А кто из пришлых тех поумнее оказался, их потомки и ныне в лесу живут.

Рогатая личина ехидно щурилась одним глазом, голос из-под неё звучал всё увереннее, безжалостнее:

— Он сильный! А мы — мудрые. Кабы не мы, служители тёмных богов, они бы вас давно из леса выжили. Здесь, в дебрях, только тихим и смиренным место. Не знает, кто из пещеры выйдет, а биться лезет. Зато мы знаем. Ведаете ли, кто из богов самый древний, самый мудрый, самый сильный? Не ищите его ни в небе, ни на земле — они не всегда были. Ищите в преисподнем мире. Его никто не создавал. Змей Глубин — вот кто царит там. Он же и Великий Медведь пещерный. Сам Перун его истребить не может. Не чёрный орёл — чёрный змей и чёрный медведь будут на знамени Северы. А волю Змея-Медведя будете узнавать от нас. Много берём? Ещё больше брать будем. Так ведь жизнь дороже стоит.

— Что, некрасив бог? Зато силён. По себе знаю. И ни одна ещё баба на него не жаловалась, — бесстыдно рассмеялась Костена. — А какие могуты от него родятся, то вся Севера знает.

— Да, силён! — загремел голос Чернобора, — а вы, люди, слабы. Он извечен, а вы в этом мире только гости. Значит, он и есть бог превыше всех богов. А добр он или зол — не вам судить: нет над ним судьи!

— Бога твоего косолапого когда-то люди одним дубьём да камнями из пещер выгоняли, — смело возразила Лютица.

— Перевелись давно такие люди, и могил их никто не ведает! Много ли нынешние храбры стоят без кольчуг, мечей да шеломов? Да без игрушек вроде той золотой чарки? Не больно она поможет против того, кто старше самого Солнца... — Верховный жрец обвёл взглядом собравшихся. — Или есть тут такой могут, что Великого Медведя голыми руками одолеет? Пусть сначала выйдет отсюда. На ворота змеиные чары наложены. Кто коснётся — в муках умрёт.

Собравшиеся подавленно молчали. Обхватив голову руками, молчал и великий старейшина Доброгост. Так вот кому служил верховный жрец! Не Велесу, не Чернобогу даже... Да не всё ли ему равно, чьим именем властвовать?.. «Вы, люди...» Да человек ли он сам? Или просто нагоняет страха, будто невзначай? Вот она, расплата за двадцать лет мира в Черной земле. Мира с нечистью, ведунами и черноконными... Стихии, умным, многознающим Чернобором, любящим поесть и выпить не меньше самого Доброгоста, поладить за чаркой мёда было гораздо легче, чем с гордой, своевольной Лютицей. А теперь хозяевами лесного края будут не Доброгост, не Роксагдаже, а верховный жрец с его зверобогом.

И мира больше не будет. Пепельный огонь придаст любимцу Артимпасы ещё больше дерзости, он примется воевать с Фарзоем, аланами, царскими сарматами. Будут на Дебрянщине сшибаться орды, будут гореть леса и сёла, будет молодёжь погибать в далёких походах или возвращаться буйными разбойниками... А тот хитрый и щедрый на дары гречин будет потирать руки, глядя на бесконечные толпы невольников, пригнанных сарматами в каменные города. Покуда и их камни не почернеют, не оплавятся от пекельного огня... И некому это остановить, кроме того, кого сам Доброгост дал заманить в святилище-ловушку.

Молчали и волхвы светлых богов. Они тоже все эти годы старались ладить с верховным жрецом и его ведунами. Вроде бы всем тихим да осторожным в лесу место было. Тягаться же в колдовстве с учеником Лихослава решалась разве что Лютица.

Молчала и Лютица, положив на стол крепкие руки с чуть сжатыми кулаками. Но то было молчание сильного, быстрого зверя, залёгшего в засаде. Перед мысленным взором жрицы был не длинный дом, не святилище, не лес, а бескрайняя холодная степь и чернеющие в склоне горы отверстия пещер.

Тяжёлые створки внутренних ворот закрылись за Ардагастом и Ларишкой. Впереди был частокол, отгораживавший святилище, а в нём — ещё одни ворота. Их створки гостеприимно распахнули двое волхвов в чёрных плащах и белых личинах в виде черепов. Такие же черепа были вырезаны на навершиях их жезлов.

— Говорят, кто мертвецом рядится и после не очистится, того мертвецы к себе заберут. Успеете ли в баню сходить или в прорубь окунуться, слуги чернобожьи? — весело подмигнул колдунам царь и вместе с царицей прошёл в святилище. Ряженые тут же закрыли за ними ворота на засов и принялись бормотать заклятия, ухмыляясь под скалившимися белыми зубами личинами.

Двенадцать идолов стояли лицом на восток, спиной к входящим. Многие имели звериные головы, и можно было лишь догадываться, что это за боги. С орлиной наверняка Перун-Перкунас. А со львиной, похоже, Даждьбог-Солнце. Два самых больших идола посредине изображали бога и богиню с медвежьими головами. У обоих на шеях — замысловатые бронзовые гривны. Перед богиней стоял большой глиняный сосуд с горловиной в виде медвежьей головы. На снегу чернело два кострища. На одном готовили угощения для пиров, на другом приносили жертвы.

Ларишка окинула взглядом тёмные чаши, белую гладь реки, такой же белый глаз Святого озера. Всё было безмолвно и недвижно, и надо всем — щедрый серебряный свет Велеса-Месяца и его звёздных стад.

— Красиво как! И жутко. Это и есть царство Мороза-Чернобога?

— Нет, — покачал головой Ардагаст. — Оно под землёй или в дебрях — там, где света вовсе нет. Какая уж там красота!.. Да, хорошо здесь. А ещё лучше будет, когда всё это растает, и придёт Ярила, и покроет всё зеленью. Ты ещё не видела нашей весны. Вот красота-то!

Он подошёл к жертвенному кострищу, где уже были сложены дрова, развёл огонь и улыбнулся жене:

— Ну что, поедим медвежатины? Или...

— Или змеиного мяса, как ханьцы! — со смехом подхватила тохарка. — Смотря в каком обличье эти нам явятся. Главное, чтобы они нас самих на праздник не съели!

— Не съедят! Зубы сломают. — Ардагаст расправил одежду. В лунном свете блеснула чешуя панциря, надетого под кафтан.

Ларишка сняла покрывало, плащ, платье и осталась в кольчуге, шароварах и красных сапожках с золотыми бляшками. Потом спрятала одежду в сумку и достала оттуда пояс с махайрой и акинаком и два остроконечных шлема.

Ардагаст надел шлем:

— Ну вот, теперь можно и Масленицу праздновать в этой колдовской берлоге... А веселее всего будет, если и впрямь придут к нам Велес с Ладой, выпьют боспорского вина, закусят бараниной и уйдут Морану встречать.

— Чернобор тогда от злости лопнет! — расхохоталась Ларишка.

Любуясь стройной фигурой жены, на которой удивительно ладно сидела кольчуга, Ардагаст пожалел, что привёл Ларишку в эту западню.

— Слушай, может быть, спустишься сейчас с горы да проберёшься к русальцам или к засаде?

— Ну, знаешь! В одиночку двух медведей одолеть — такого и венеды не могут.

— Вот и отплатите за меня, если что...

— Конечно, отплатим! Разнесём всё это Ахриманово гнездо, ни один колдун, ни одна ведьма живыми не уйдут. Только тебя тогда даже Вышата не воскресит. — В её раскосых глазах блеснули слёзы. — Слышишь, с меня хватит и той ночи, когда ты через волчий лес и упырячье болото пробирался, а я... праздновала!

Ардагаст положил ей руки на плечи:

— Видишь, нам одно остаётся: победить, кто бы из той дыры ни вылез. И победим! Выйдем из этого царства чернобожьего к свету, к весне!

— Да! Как Морана с Даждьбогом.

Жертвенный костёр ярко разгорелся. Ларишка наполнила вином Колаксаеву чашу и сосуд с медвежьей головой. Ардагаст громко произнёс, обращаясь к двум медвежьеголовым идолам:

— Велес с Велой, Хозяева Леса! Шли мы через ваши владения дремучими лесами, гиблыми топями, выгоняли из них нечистую силу. Если не погрешили пред вами и перед Огненной Правдой, примите нашу жертву!

Вино полилось в пламя костра. Древним бронзовым ножом царь зарезал барана, а царица — овцу, и обе туши были брошены в костёр целиком. Проследив взглядом за дымом, поднимавшимся к небу, Ардагаст увидел среди звёзд Белого Всадника, приветственно поднявшего руку.

Зореславич поднял руку в ответ:

— Здравствуй, светлый боже! Хочешь увидеть, как смертные сражаются? Или эти звери и тебе не по силам? Что ж, мы, воины Солнца, вас, светлых богов, не посрамим.

В углу возле стены стояло в лодке на санях чучело Мораны-Масленицы — соломенное, в белой рубахе, понёве из рогожи, дырявом красном плаще, с длинными чёрными волосами. Лицо чучела было белое, как у покойника, зубастое. Страшное, уродливое — и всё равно смешное: зубы скалятся, а рот до ушей. Ларишка простёрла руки к соломенной богине:

— Морана-Анахита-Артимпаса! В эту ночь ты идёшь к людям из подземного мира. Помоги же нам победить тех, кто из этого мира выходить не должен. Помоги нам, несущая смерть и жизнь!

Они не слышали, как в Велесовом сарае жрец в рогатой скурате воззвал: «Проснитесь, Великие Медведи! Охотники пришли к вашей берлоге. Те, кто в святилище, — ваша добыча». И не видели, как на склоне горы появилась широкая проталина от частокола наверху до подножия, как внизу просела земля, открывая вход в пещеру. Они лишь услышали, как кто-то тяжело карабкается вверх по склону.

Вот над частоколом появились две огромные лобастые медвежьи головы. Две пары когтистых лап ухватились за брёвна, с треском выворачивая их из мёрзлой земли. В широкую брешь неуклюже пролезли два громадных, раза в полтора больше обычных, чёрных медведя. Большие тяжёлые головы зверей были низко опущены. Из-за более крупных передних лап в холке медведи были выше, чем в крестце. Глыбы мышц перекатывались под мохнатыми чёрными шкурами. И всё же звери, привыкшие, что все им уступают, не казались воинственными, хотя и не чувствовалось в них добродушия обычного бурого медведя.

Быть может, это всё-таки Велес и Вела? Но стоило Ардагасту шагнуть вперёд с Колаксаевой чашей в руке, как оба медведя поднялись на дыбы. Две пасти раскрылись, обнажая мощные зубы, и громовой рёв огласил городок.

В Велесовом сарае многие, услышав рёв, вскочили из-за столов, некоторые схватились за оружие.

— Мужи северянские, что ж вы? Там Солнце-Царя нашего медведям скормить хотят! — воскликнул Славята.

И в «раю», и в «пекле» сверкнули мечи и акинаки, поднялись тяжёлые посохи. Люди, громко ругаясь, двинулись с двух сторон на середину дома. Но верховный жрец взмахнул двоерогим посохом, и дорогу мужам преградили чёрные волхвы, выставившие перед собой жезлы с навершиями-черепами, окружёнными мертвенным белым сиянием. Эти жезлы мало кто видел в деле — волхвы зря в драку не лезли, — но все знали: даже лёгкий удар ими мог обездвижить руку или ногу, лишить сознания, а то и убить. Из-под рогатой хари раздался полный издёвки голос верховного жреца:

— Лишнего хлебнуть успели, мужи северянские? В Велесовом сарае не сражаются. Или с богами биться собрались? Так вы не боги и не избранники богов. А царь этот сколотный, может, избран как раз... богам на корм. — Он с силой ударил посохом в пол. — Садись все! Здесь только пьют, гуляют и молятся. Так что ешьте, пейте, гости дорогие, и молитесь, кому знаете. Только сами думайте, кто вам откликнется. Зверобоги в мир вернулись!

Ещё ехиднее наставляла людей чёрная козлиная харя:

— Молитесь, кайтесь, люди добрые! Вспоминайте, кто чем грешен перед лесными богами. Они смиренных любят, послушных, а не гордых да заносчивых. Как грехи замолить, что пожертвовать — мы, мудрые волхвы, вас научим.

— Остановитесь, северяне! Не лейте братской крови! — воздел посох Доброгост. — Пусть боги за нас всё решат. Куда уж нам, малым да слабым...

И сникли даже самые решительные, спрятали оружие, вернулись за столы. Вполголоса молиться светлым богам — вот и всё, на что они отважились. Более храбрые их сородичи остались лежать под Экзампеем. В «пекле» пьяными голосами затянули песню во славу бога-медведя. А за стеной уже раздавался не только звериный рёв, но и раскаты грома: то ли первая гроза бушевала, то ли и впрямь боги сошлись в битве.

Когда медведи двинулись на Зореславича с Ларишкой, Ардагаст спокойно взял в правую руку меч, а в левую — чашу, в которой уже вспыхнуло золотое пламя, и направил чашу на медведя. Ларишка же попросту швырнула в медведицу факелом и следом выхватила кривой меч и акинак. Но факел погас, словно попал в тёмную грозовую тучу, а не в густой мех. У медведя же шерсть только задымилась. Не простые звери выбрались из преисподнего мира...

Не привыкшие к отпору звери поначалу только ревели, отмахивались лапами и пятились, пока не отошли к пролому. Ардагаст даже крикнул им: «А ну, пошли вон!» И тут вдруг пасть медведя озарилась синим светом, и из неё с грохотом ударила молния. Ударила, но не достигла цели. Золотой свет, бивший из чаши, внезапно превратился в сияющую, почти прозрачную завесу, и молния лишь разлилась по ней синим потоком, будто дождь по слюдяному окошку. Медведица ударила молнией в тохарку, но золотистая преграда стала только шире. Звери стали обходить царя и царицу с боков. Тогда те стали спиной к спине. Золотистый купол теперь покрывал их со всех сторон, и синий огонь тщетно разливался по нему.

Ардагаст рассчитывал, что звери в конце концов вымотаются и отступят. Но Ларишка, которой быстро надоело отсиживаться под золотой завесой, да ещё среди оглушительного грохота, метнула акинак в грудь медведице. Клинок из индийской стали вошёл в тело чудовища по рукоять. Заревев ещё страшнее, медведица зашаталась и упала. Тохарка, издав сарматский клич «Мара!», выскочила за пределы золотого купола, взмахнула мечом... Но махайра лишь скользнула по густому меху внезапно поднявшейся медведицы, а в следующий миг Ларишка едва увернулась от ударившей в неё молнии. Акинак, похоже, не задел сердца. Теперь царице осталось рассчитывать лишь на собственную быстроту. Она прыгала вокруг разъярённой и удивительно живучей медведицы, избегая молний и пытаясь достать зверя махайрой.

Ардагаст только скрипел зубами, не в силах помочь жене. Он продолжал сдерживать медведя, ещё яростнее сыпавшего молниями. Попробовать достать зверя мечом? Но что будет, если в клинок, высунувшийся за золотую преграду, ударит молния? А сколько могут глаза и уши выдерживать это грозовое буйство? Они с Ларишкой ведь не Громовичи из небесной дружины Перуна... Взгляд Зореславича внезапно упал на львиноголового идола, и из груди сам собой вырвался крик:

— Великий Лют! Я, лютич, зову тебя!

Но не древний зверь, а люди, сохранившие древнее знание, услышали его зов.

В это время русальная дружина билась на насыпи с ведунами и роксоланами. Снова, как в Милограде, мечи звенели о мечи, жезлы с травами в навершиях скрещивались с жезлами, увенчанными черепами. Внезапно со стороны леса раздался шум: рычание, вой, хрюканье, рёв, треск ветвей. Из чащи появились десятки зверей: медведи, волки, росомахи, вепри, туры, зубры, олени. Все они воинственно ревели, трубили, мычали, готовые смести всё и всех на своём пути. Позади шагали двое косматых остроголовых великанов, подгоняя зверей древесными стволами. Но даже лешие не смогли бы разом вселить во всех зверей в своём лесу боевую ярость, если бы не чары колдунов, собравшихся на Медвежьей горе. Только львов не было в этом зверином войске. На могучих и бесстрашных зверях, посвящённых Ладе и Даждьбогу, чёрные колдуны не рисковали пробовать своё искусство.

Увидев звериную рать, выходящую из леса, Вишвамитра сразу вспомнил, как под стенами Таксилы жрецы Шивы пустили в ход оружие пашупата — полчища зверей и демонов, подвластные Шиве Пашупати, Владыке Зверей. Вспомнил и сразу понял замысел Чернобора. Сначала уничтожить русальную дружину, с которой не смогли справиться даже опытные бойцы, защищавшие насыпь. Потом обрушить звериную рать на стан росов. Пусть животные гибнут — лишь бы посеяли беспорядок, панику, а главное — страх перед лесом и его хозяевами.

И кшатрий велел дружине идти вниз, к южному подножию горы, подальше от крепостного рва, куда собирались загнать русальцев с помощью зверей ведуны. Противники не стали преследовать русальцев: зачем зря рисковать, подворачиваться под рога и клыки разъярённых зверей? Русальцы решили бежать? Поздно, от зверья не уйдут! Индиец надеялся на волчью засаду. Он не знал, что заклинания Чернобора уже открыли врата в нижний мир и к выходу из пещеры спешат могучие звери, самый вид и имена которых люди давно забыли.

Но об этом знал Вышата. Духовным зрением он видел всё происходящее на вершине и в недрах Медвежьей горы. Отдав свой жезл и оружие Милане, он один остался перед рвом. Сосредоточился, перекувыркнулся через голову и встал зверем, которого не видели даже ведуны, кроме как в самых тайных колдовских видениях: львом раза в полтора больше и сильнее обычного, с серовато-жёлтой, как песок, шерстью, очень густой, но почти без гривы и без кисточки на хвосте. Громовой рёв раскатился, заглушая грохот и рёв, доносившиеся из городка.

Робость охватила сердца колдунов. Попятилось, готовое бежать, зверье, уже вышедшее из леса. Обернулся назад Вишвамитра. Короткой гривой и тёмными полосами на боках зверь напомнил ему виденных в Индии тигрольвов. Эти звери-помеси сочетали силу и свирепость обоих грозных хищников, но такой величины не достигал ни один из них. Кшатрий приветственно помахал мечом и жезлом, крикнул: «Харе Кришна!» — и побежал вместе с русальцами вниз, увлекая за собой зверей.

Сердце царя роксоланов загорелось охотничьим азартом. Воззвав к Хозяину Зверей, Роксаг с мечом и акинаком устремился к великому Льву. Но тот вихрем пронёсся мимо него, расшвырял всех на своём пути и одним прыжком оказался на крыше Велесова сарая, а следующим — перемахнул через ограду святилища.

Услышав страшный рёв теперь и с другой стороны, старейшины в длинном доме перепугались вконец. В довершение вместо двух жриц Лады перед ними предстали две львицы: одна — огромная матерая, серовато-жёлтая, другая — помельче, молодая, обычной тёмно-жёлтой масти. Хищницы с рычанием двинулись по столу, расшвыривая и давя лапами горшки и миски. Чернобор, выставив посох, забормотал заклятия. Но Великая Львица усмехнулась, ощерив углы пасти, и вдруг серой молнией метнулась вверх, проломила крышу и выбралась наружу. За ней последовала молодая львица. Оторопелым мужикам осталось лишь сидеть, дрожа и поминая всех богов, тёмных и светлых, лишь бы защитили, не дали погибнуть Черной земле и её достойным мужам.

Увидев на крыше длинного дома серо-жёлтого зверя и учуяв его запах, Великое Медведи взревели ещё яростнее. Они узнали того, кто единственный, не считая людей, не боялся сражаться с ними во мраке пещер. И он тоже узнал их. Оборачиваясь зверем, Вышата обретал не только его тело, но и врождённые навыки и память многих поколений, хотя и не давал никогда зверю полностью овладеть собой. Вот и сейчас в его душе воедино слились ненависть к другому пещерному хищнику и тревога — не только за Ардагаста, но и за северян, которых ждало рабство у зверобогов и их черноодёжных служителей.

Золотистое сияние окружило солнечного зверя. Из медвежьей пасти ударила молния, но вмиг рассыпалась мелкими искрами, столкнувшись с этим сиянием. Словно камень из пращи, Великий Лев перелетел через ограду и с неодолимой силой на лету обрушился на своего лохматого врага, повалил его в снег. Клыки льва вцепились в горло медведя, когти — в его грудь. Но могучие медвежьи лапы тисками охватили бока льва, страшные когти рвали шкуру.

Ардагаст, избавившись от противника, тут же бросился на помощь жене. Та, уклонившись от очередной молнии, полоснула махайрой медведицу по брюху. Кривой меч, не рубивший, а резавший, достал до печени. Медведица, и без того потерявшая много крови, рухнула на тохарку, перед этим ударом лапы выбив у неё из руки меч. Подоспевший Ардагаст двумя ударами меча добил чудовище и с трудом приподнял мохнатую тушу. Ларишка, пошатываясь, встала. В руке у неё был окровавленный бронзовый нож. На брюхе медведицы дымилась и чернела ещё одна рана, словно нанесённая раскалённой сталью. Золотистое сияние окружало одного бронзового коня на рукояти, синее — другого.

— Сила Солнца и Грома... Даждьбог и Перун с нами — значит, и не таких тварей одолеем! — весело воскликнул Зореславич.

За его спиной вдруг раздался голос: сильный, рокочущий, словно бы нечеловеческий, и в то же время странно знакомый:

— Что же ты воспитателя своего бросил, избранник богов? Твоя царица и без тебя с медведицей управилась.

Царь обернулся. Над бездыханным медведем стояли лев-Вышата и львица — такая же громадная и серовато-жёлтая. Горло, грудь, брюхо медведя были растерзаны, череп проломлен. На боках льва тёмные полосы чередовались с кроваво-красными, словно на шкуре тигра. Львица заботливо зализывала раны льва. Ардагаст пристыженно опустил голову.

— Да я не в обиде, — произнёс лев таким же рокочущим голосом, в котором, однако, не трудно было признать голос Вышаты. — Зверь и то первым делом самку и детёнышей защищает.

— Бывает и наоборот, — проворчала львица. — Кабы я не подоспела и не дала медведю этому, бурмилиному батьке, по голове лапой... Хоть я и не твоя самка, — толкнула она головой под бок Вышату-льва.

— Разве? А я-то старался, учился Великим Лютом оборачиваться. К тебе теперь иначе и не подступишься. — Львиная морда улыбалась, как у зверей на дверях почепского храма.

— Где же Мирослава? Неужели в Велесовом сарае осталась и дерётся с кодлом Черноборовым? — озабоченно произнесла Лютица.

Львица-Мирослава хотела прыгнуть вслед за наставницей в святилище, но сорвалась со стены длинного дома и оказалась между ним и оградой. На неё тут же набросились двое ведунов со своими черепоносными жезлами. Она бегала, с кошачьей ловкостью уворачиваясь от них, пока ударом лапы не сорвала одному из колдунов с головы волосы вместе с кожей.

Но второй в этот миг ударил её жезлом по крестцу, и задние лапы перестали двигаться. Она притворилась потерявшей сознание и, когда волхв занёс жезл над её головой, внезапным ударом лапы выбила у него колдовское оружие из руки, а потом вцепилась в противника зубами и когтями.

Покончив с ним, юная волхвиня не стала звать на помощь. Ей хотелось доказать себе и наставнице свою чародейскую силу, и она принялась сама исцелять себя, а потом взялась снимать чары с ворот святилища. То и другое ей удалось, но далеко не сразу. А тем временем в святилище бой разгорелся ещё больше.

В проломе вдруг появились два вовсе уж невиданных зверя: тёмно-рыжие кошки со льва величиной, но без грив, с куцыми хвостами и огромными, в пол-локтя длиной, верхними клыками. Следом пролезли две мерзко пахнущие полосатые твари с собачьими головами и свиными рылами. Ардагаст тут же признал в них гиен, хорошо знакомых ему по Бактрии. Но эти гиены были раза в два больше тамошних.

Зореславичу пришлось видеть, как гиены разорвали старого и израненного тигра. Поэтому, когда обе стервятницы направились ко льву-Вышате, Ардагаст преградил им путь с мечом и чашей в руках. Одна тварь, рыло которой обожгло пламя Огненной Чаши, отскочила с истошным визгом и бросилась бежать. У самой бреши её настигла тяжёлая лапа льва, разом перебившая стервятнице хребет.

Вторая гиена бросилась на Ардагаста. Зная страшную силу зубов гиены, дробящих любые кости, царь ударил мечом прямо в раскрытую пасть. Клыки сомкнулись на лезвии, сильные передние лапы ударили Зореславича в грудь, и он упал. Чаша отлетела в сторону. Прижатого лапами твари к земле царя хранил от её когтей только чешуйчатый панцирь. Тогда царь выхватил акинак и вонзил его стервятнице в грудь, одновременно потянув на себя меч. Даже боль не могла заставить гиену разжать челюсти, и в результате её тело оказалось насаженным на акинак, вошедший в него по рукоять. Когда гиена осела смердящим трупом, Ардагаст выбрался из-под него и с трудом высвободил меч из пасти. На индийской стали отпечатались следы зубов.

Одна из клыкастых кошек с ходу бросилась на Ларишку. Царица, в этот миг наклонившаяся, чтобы достать акинак из тела медведицы, едва успела выхватить махайру, но не нанести удар. Тёмно-рыжий хищник молнией обрушился на неё, повалил на медвежью тушу. Длинные, изогнутые, как махайры, клыки впились ей в грудь. Эти костяные клинки, способные прокусить кожу слона или носорога, прорвали индийскую кольчугу, кожаную рубашку и вонзились в тело. Острые когти до тела не достали, но и под ними кольчуга затрещала.

Горящие жёлтые глаза зверя глядели прямо в глаза царицы, поднимая со дна души дикий страх. Сейчас клыки достанут до сердца — и всё... «Хотела медвежатины, убила медведицу, а теперь сама станешь пищей. Вкусная у тебя кровь!» — словно говорили эти глаза. С губ тохарки сам собой сорвался клич: «Мара!» — и это значило: «Нет, умрёшь ты!» Ларишка с силой вонзила меч между рёбер зверя и сразу достала до сердца.

Тем временем Лютица дралась со вторым клыкастым зверем-самкой. Две громадные разъярённые кошки носились по святилищу, рыча, визжа и пытаясь достать друг друга когтистыми лапами. Клыкастая хищница задела лапой чучело Масленицы так, что оно покачнулось и вдруг... обратилось молодой женщиной в шароварах, красном плаще и белой рубахе, с бледным лицом и распущенными чёрными волосами.

— Ах ты, кошка бесхвостая! На меня лапу поднимать, да ещё в мой день? Пошла вон! — В руке женщины блеснул меч.

Клыкастая кошка вся сжалась, злобно зашипела, явно растерянная. Лютица тут же бросилась на неё, повалила наземь, вцепилась когтями и клыками и рвала, пока та не перестала двигаться. Тогда львица-колдунья поднялась и, воздев передние лапы, рычанием приветствовала богиню. То же самое сделал и лев-Вышата.

Ардагаст в это время помогал Ларишке выбраться из-под убитого ею зверя и снять кольчугу. Кожаная рубашка была вся в крови, как и шерстяная под ней. Обнажившись по пояс, тохарка хотела заняться перевязкой. И тут к ним подошла темноволосая женщина и положила руку на грудь Ларишке. Сердце Ардагаста дрогнуло, когда он понял, что перед ним богиня, и какая именно. Но Ларишка доверчиво и бесстрашно глядела в лицо пришелицы. Рука Мораны была холодна как лёд, но раны на груди тохарки тут же затянулись.

— Видите, я не только убивать умею! — улыбнулась богиня.

Лютица тем временем снова занялась ранами Вышаты, совсем ослабевшего после схватки с гиеной.

А на заснеженном поле у южного подножия горы шло побоище. Звериные полчища смели бы горстку русальцев, не приди их дружине на помощь полсотни волков — зверей и оборотней. Над полем стоял непрестанный рёв, визг, вой. Животные, подгоняемые чарами стоявших наверху ведунов и дубинами леших, дорого отдавали жизнь. Словно дух смерти по полю носился Седой Волк. Быстрый и опытный, он безошибочно решал, какого зверя зарезать самому, а на какого броситься с десятком или двумя серых бойцов.

Шишок, пробравшись к опушке леса, встал там в полный рост, выворотил дубок и заорал во всё лешачье горло:

— Рыжая Борода! Козлорог! Кому служите, сукины дети? Свою хоть скотину переводите или в кости выигранную, мошенники?

Рыжебородый леший взревел и двинулся на Шишка, потрясая сосновым стволом. Два ствола скрестились в воздухе, и пошёл треск и грохот на весь лес и всё поле.

Спокойствие среди побоища сохраняла только Милана. Сигвульф и трое волков не давали к ней приблизиться ни одному зверю, и природная ведьма пыталась рассеять чары ведунов, но ей удавалось лишь ослабить их. Всё же звери, понемногу освобождаясь от чар, начали разбегаться с поля боя.

Роксаг стоял наверху и наблюдал за боем, словно за травлей зверей в амфитеатре. В душе он был бы рад сразиться сейчас на стороне русальцев: где ещё встретишь такую охоту и таких храбрецов? Эх, переманить бы их к себе! Но в том-то и дело, что этих воинов Солнца ничем не соблазнишь и не переманишь. Значит, нужно уничтожить их вместе с их царём. Иначе ему, Роксагу, хозяином леса и степи не быть. Поэтому он и связался с Чернобором и караулил теперь ворота его колдовского логова, которое с большим удовольствием разграбил бы и сжёг.

Внезапно из-за горы донёсся тяжёлый топот. Обойдя гору с востока, на поле боя появились четверо животных: двое громадных чёрных зубров с прямыми, как у туров, рогами и двое чудовищ, каких и спьяну не увидишь — чёрных, мохнатых, с двумя рогами на носу. Одному лишь Вишвамитре эти чудища напомнили индийских носорогов, но ведь те были с одним рогом и вовсе без шерсти...

Грозно ревя, четыре зверя мчались, чёрные, как подземная тьма, из которой они вышли, и сбивали с ног, топтали, расшвыривали рогами всех, кто оказывался на их пути, не разбирая своих и чужих. Даже великаны лешие испугались и бросились в чащу.

Испугались, впрочем, лишь двое — рыжебородый и козлорогий. Шишок, недавно ещё более робкий, в походе уже навидался такого, что не стал бежать, а просто остался возле деревьев, ожидая, когда одно из чудищ окажется вблизи. В поле он не лез только потому, что там утратил бы свой исполинский рост.

Неожиданно вслед за чудовищами из-за горы выбежал ещё один зверь, такой же огромный, но дивной красоты: олень с золотыми сияющими рогами. Между концами этих рогов было не меньше шести локтей. На олене восседала девушка в белом полушубке, с луком и колчаном за плечами. Светлые волосы развевались на скаку, переливаясь в лунном свете. За оленем бежали три могучих белых пса.

— Воины царя Ардагаста! Вы самые храбрые в лесу — вот дичь, достойная вас! А я поохочусь на других зверей! — звонко крикнула она.

— Девана! Девана! — восторженно вскричали русальцы.

Услышав такую похвалу из уст богини охоты, каждый из них почувствовал себя великим охотником тех времён, когда по земле ещё бродили звери, вышедшие ныне из подземного мира.

Особенный восторг охватил Хилиарха. Он почитал Артемиду ещё в отрочестве, когда бродил с луком и ловчими сетями по лесам Аркадии. Потом, в больших городах, он уже не молился ей: там мог помочь только Гермес, бог корысти и обмана. Лишь в венедских лесах, где жизнь зависела не от серебра, а от меткой стрелы, он снова обрёл её, простую и чистую богиню лесовиков.

Увидев рядом чёрного зубра с туриными рогами, грек прыгнул ему на спину и ухватился руками за шерсть на горбу. Зверь заскакал, завертелся, пытаясь сбросить непрошеного седока. Брыкаясь и мотая огромной головой, зубр побежал как раз туда, где стояла погружённая в колдовской поединок Милана. Сигвульф бросился наперерез чёрному быку, схватил его могучими руками за рога и стал гнуть голову к земле. Сердце германца билось часто и тяжело, нагоняя кровь в стальные мускулы. Звериная мощь — против человеческой, животная ярость — против железной воли воителя. Что победит? Победила третья сила — отважный и хитрый человеческий ум, не любящий лишних усилий. Неожиданно для себя гот, не сразу заметивший юркого грека на спине зубра, увидел, как эллин мясницким ударом всаживает клинок в загривок зверю. Лицо Хилиарха сияло радостной улыбкой, словно он воплотился в самого Митру, закалывающего Чёрного Быка. Сигвульф рывком повалил умирающего зверя на бок, бесцеремонно стряхнув при этом грека в истоптанный и окровавленный снег.

— Ты что перехватываешь чужую добычу, гречишка? Думаешь, я держал это исчадие преисподней нарочно, чтобы тебе было удобнее его зарезать?

— Это ты перехватил мою добычу, варвар! Я оседлал этого сородича Минотавра и критского быка и ждал, пока он утомится. А тебе захотелось похвастать перед Миланой своими варварскими мышцами!

— Не ссорьтесь, — вмешалась Милана. — Зубрятину оба любите? Я её вам и приготовлю на праздник.

Шкура пригодится нам с Сигвульфом. А рога, Хилиарх, возьми себе. Хорошо?

Оба воителя покорно склонили головы. Милана только что угостила ведунов заклятием, после которого они долго приходили в себя, и рада была передохнуть.

На второго зубра-великана разом набросились два десятка волков во главе с Волхом. Зубр, однако, сумел стряхнуть с себя Седого Волка так, что тот отлетел к ледяному склону горы и ударился головой о лёд. Рога чёрного зверя пронзили бы его, не появись тут дрегович Всеслав с кушаном Хоршедом. Они сейчас не изображали вдвоём коня, но сражались в конских масках. Всеслав отвлёк внимание зубра, а кушан в это время всадил меч под лопатку зверя. Князь-оборотень встал, потёр лапой голову и сказал человеческим голосом:

— Шкура ваша, отроки! Только меньше хвалитесь, что вам волколаки охотничьими псами служили.

Вишвамитра, вспомнив повадки индийских носорогов, встал на пути их волосатого сородича и принялся дразнить его, бросая снежки. Носорог со злобным рёвом помчался на него. Когда между ними оставался десяток шагов, индиец быстро отскочил. Подслеповатое чудовище пронеслось мимо него, и в этот миг двуручный меч кшатрия врубился в шею носорога, рассёк толстую шкуру и достиг сонной артерии. Чтобы не сломать клинка, индиец выпустил его из рук. Чудовище понеслось дальше с торчащим в шее мечом, но вскоре рухнуло в снег и умерло, так и не поняв, куда же это делся в последний миг дерзкий человечек с серой полосой в руке, не похожей ни на топор, ни на дубину, ни на копьё с острым кремнёвым наконечником.

Второй носорог оказался близко от опушки леса. Сагсар, подозвав своего сына Неждана и двух русальцев-сарматов, в нескольких словах пояснил им свой замысел. Сарматы растянули аркан на земле перед носорогом и, как только тот переступил его, быстро поменялись местами, захлестнув задние ноги зверя. Тут же Сагсар и Неждан одновременно набросили свои арканы ему на рог. Косматое чудовище забилось, оглушительно ревя, но крепкие полосы сыромятной кожи надёжно держали его. Неждан с отцом принялись вязать арканы к деревьям. Заметив приближавшегося лешака с дубком, Сагсар крикнул:

— Спасибо, Шишок, мы и сами управимся!

Закрепив арканы, Сагсар с сыном стали подбираться к зверю с мечами. И тут не выдержало одно из деревьев, оказавшееся слишком сухим или трухлявым. Носорог рванулся ещё сильнее и выворотил с корнем второе дерево. Подбежавшего Сагсара он подбросил рогом в воздух, и только панцирь спас сармата от того, чтобы оказаться насаженным на рог. Неждан вонзил меч в шею чудовищу, но оно продолжало бушевать, а он не смог даже вытащить оружие. Два. сармата из последних сил удерживали задние ноги зверя. Серячок вертелся под ногами у носорога, рычал, лаял, пытался укусить и только ещё больше злил чудовище. Шишок, глядя на всё это, усмехнулся и с силой опустил дубок на голову зверю. Чёрная громада рухнула бездыханной в снег, а лешак поставил на неё ногу и огласил лес и поле торжествующим рёвом и хохотом, а потом важно произнёс:

— Ну вот, а говорили — сами управимся! Спасибо, ребята, что подержали зверя немного. Ох и шуба мне из него выйдет!

— У него кожа слишком толстая, индиец про таких рассказывал, — сообщил Сагсар, потирая ушибленные места.

— Так берите её себе на панцири, я не жадный! — Леший пощупал чёрную шерсть и со вздохом сказал: — А у меня лешиха чего только из шерсти не вязала...

Он резко повернулся и двинулся в лес, решив разобраться с двумя своими сородичами. Те, оказывается, далеко не уходили. Укрывшись под защитой леса, они продолжали гнать зверье в бой криками и ударами дубин. Шишок подобрался к рыжебородому и так отделал дубком, что бессовестный лесной хозяин еле ноги унёс, уменьшившись до обычного роста и проскользнув в глубокий овраг. Козлорогий тоже быстро убавился в росте, вскочил на медведя и поскакал в глубь леса. Но далеко не ушёл. Шишок с помощью Серячка быстро настиг их и, сам оставаясь в полном росте, одной рукой сграбастал за шкирку лешего, а другой — медведя и поднял их в воздух прямо над колючим кустарником.

— Как смели, волчья сыть, на нас, воинов Солнце-Царя, переть? Разве мы в вашем лесу что плохого сделали? Вишь, из берлоги не поленился раньше времени вылезти для скверного дела!

Вместо медведя в его руке вдруг оказался бородатый плюгавенький старичок в два вершка ростом.

— Да не медведь я, а боровик!

— А коли боровик, почему не в бору, а на поле ратном? Ишь, берсерк готский нашёлся!

— Так разве я сам? Мне Козлорог велел, хозяин мой лесной.

Боровичок с визгом полетел в колючие кусты.

— Беги в свой бор да медведем не прикидывайся, а то у нас медвежатников — целое войско! А тебе, козлиная твоя душа, тоже велели? И кто вообще, кроме Велеса, может лешему в лесу что-то велеть?

— Чернобор. Ослушайся я, он бы и мой лес сжёг, как твой.

Прежде Шишок посочувствовал бы запуганному сородичу, но теперь не на шутку разъярился.

— Значит, гори хоть весь мир, лишь бы твой лес уцелел? И ты, прощелыга, в нём? Да какой леший вот так скотину лесную на верную гибель погонит?

— Шишок, мы же с тобой соседи... — заскулил козлорогий.

— Соседи! Сколько ты у меня зверья обманом выиграл? Я всё знаю: ты с Лаумой гуляешь, она тебя и выучила с костями глаза отводить.

— Шишок, смилуйся ради Велеса, отпусти!

— Ради Велеса я б тебя об это дерево расшиб! Нашкодил — и убегать? А ну, иди назад, уводи зверей с поля!

Звери, впрочем, и сами норовили убраться подальше от битвы, особенно после появления Деваны. Она на своём чудо-олене носилась по полю и без промаха разила стрелами самых крупных и сильных зверей. Три пса хватали всякого зверя, пытавшегося напасть на оленя и его всадницу. В схватки людей с подземными чудовищами она вроде бы и не вмешивалась, но стрелы её словно невзначай настигали тех зверей, что норовили броситься на людей сзади. И страх перед богиней-охотницей для многих животных оказался сильнее, чем незримый поток чар, лившийся с Медвежьей горы.

А на горе Роксаг скрипел зубами от досады. Какие звери! Богам впору охотиться на таких! Особенно этот олень. Говорят, такие водились в степях. Скифы на них ещё охотились, а сарматы уже не застали. Не будь тут Деваны, царь роксоланов махнул бы рукой на всё и бросился добывать чудо-зверя. Но поднять руку на богиню не решался даже никого и ничего не уважавший Роксаг.

Не решался на такое и Чернобор. Духовным зрением он видел всё происходившее в святилище и у подножия горы. Сейчас решалась судьба его власти над Черной землёй. Но сразиться с богинями? Для этого нужно было самому быть богом. Или иметь за душой Правду, а не корысть. И Чернобор отсиживался в Велесовом сарае. Если что — он снова окажется ни при чём. После всего, что он сегодня наговорил? Да нет, не одолеть самого подземного владыку ни этим молодым богиням, ни их воинам. Пусть тешатся царской охотой — сейчас сами станут дичью!

Все четыре подземных чудовища были уже мертвы, когда из-за горы появился ещё один зверь — чёрный медведь, ещё громаднее тех, что породили Медведичей. Он мог бы справиться не только с зубром или носорогом, но даже с молодым слоном. Глаза и оскаленная пасть медведя пылали синим огнём. Рёв был столь ужасен, что уцелевшие и не разбежавшиеся ещё звери бросились наутёк, не слушаясь никаких чар. Бежал, не разбирая дороги, и козлорогий леший, а Шишок сделался ростом с ореховый куст. Серячок испуганным щенком жался к его ногам. А рёв становился всё страшнее, оглушительнее. То был голос самой Бездны, существовавшей прежде мира и готовой его снова поглотить. Но и Бездна не могла уже испугать воинов Солнца. Сжимая мечи, русальцы сгрудились вокруг Деваны.

— Ну вот! Попросила племянницу помочь вам, а теперь как бы её саму не пришлось выручать, — озабоченно произнесла Морана. Негромкий голос богини был хорошо слышен даже сквозь рёв мохнатого чудовища.

Ардагаст взялся за брёвна частокола, готовый перескочить его и поспешить на помощь Деване и дружине. Морана знаком остановила его:

— Оставайтесь все тут. Нельзя пускать Чернобора с его кодлом в святилище.

— Стойте все. Этот зверь — мой! — Звонкий, чистый голос Деваны не мог заглушить даже рёв зверя из Бездны.

Она легко спрыгнула с оленя, похлопала его по шее:

— Давай, олешка! Покажи ему!

Медведь встал на задние лапы. Теперь он был не ниже слона. Из огненной пасти вырвался целый сноп молний и ударил в оленя. Но сияние золотых рогов чудо-зверя разлилось золотистой завесой, по которой бессильно растеклись молнии. Олень бросился вперёд и с разбегу ударил рогами в грудь косматого великана. Чёрная шерсть окрасилась кровью. Медведь упал на спину, но с неожиданной ловкостью избежал нового удара и вскочил. Раз за разом он бросался на оленя то с одной, то с другой стороны, сыпал молниями, но всякий раз наталкивался на окружённые золотым светом рога. Медведь махал огромными лапами, пробовал ухватиться за рога, но всякий раз отдёргивал лапы, словно обжёгшись. Казалось, чёрная туча тщетно пытается затмить солнце.

Три пса набрасывались на медведя со всех сторон. Он отбивался лапами, метал молнии, но псы ловко выскакивали из-под ударов, а молнии гасли в окружавшем псов белом, как будто лунном, сиянии. Девана слала стрелу за стрелой в мохнатую громаду, однако медведь из Бездны был на редкость живуч.

Наконец подземный зверь не выдержал и под дружный свист русальцев обратился в бегство. Окажись он на льду, тот не выдержал бы его громадной туши. Но у самого берега чудовище обернулось и приняло новый, ещё более страшный вид. От медведя теперь у него осталась только голова да мощные передние лапы, задние же стали словно у громадной ящерицы. Тело вытянулось, перерастая в длинный хвост. Чёрная шерсть обратилась в такую же чёрную чешую. Рёв перемежался громким злобным шипением. Зубастая пасть по-прежнему извергала молнии.

С быстротой нападающей змеи медведь-дракон метнулся вперёд. На этот раз змеиное тело избегло удара рогов, и чудовище впилось медвежьей пастью оленю в плечо, одновременно обвив хвостом его ноги. С протяжным, полным боли криком чудо-зверь рухнул на бок. Зубы псов тщетно скользили по чёрной чешуе подземной твари.

— Ах ты, червяк преисподний! Получай!

Девана выхватила из колчана неприметную на вид стрелу с бронзовым наконечником и послала её в чудовище. Стрела на лету загорелась ослепительным золотым пламенем, с грохотом ударила в тело змея-медведя и прожгла его насквозь. Кровь потоком хлынула по чёрной чешуе. Но даже такая рана лишь разъярила чудовище. Оставив оленя, оно помчалось прямо на Девану. Тяжёлый хвост мотался на бегу, готовый смести любого.

Морана одним махом перескочила через частокол и, стоя во весь рост, заскользила вниз по ледяному склону. Её чёрные волосы и красный плащ развевались на лету, меч блестел в поднятой руке.

— Люди, я вернулась! — разнёсся её голос над полем, залитым кровью и заваленным трупами, над притихшей священной горой, над скованной льдом рекой, над тёмными чащами, через которые пробирались, ломая сучья и кусты, бежавшие с побоища звери. Услышали этот голос и сидевшие в Велесовом сарае. И сразу поняли, кто вернулся в земной мир.

Славята запел громким, сильным голосом:

Сидевшие в «раю» подхватили, сначала несмело, потом всё дружнее и громче:

Тёмные волхвы снова выставили вперёд жезлы с черепами. Их противники крепче сжали священные посохи, положили руки на мечи и акинаки, продолжая петь веснянку. Но напасть первым никто не решался. А в «пекле» лишь затравленно молчали или шёпотом кляли затянувшего их туда верховного жреца. Спади вдруг чары с ворот, «пекельные» бросились бы бежать из гостеприимного длинного дома... если бы им не было ещё страшнее оказаться снаружи, где не пировали и не пели, а сражались не на жизнь, а на смерть люди, звери, боги и чудовища.

Когда Морана оказалась у подножия горы, вмешиваться в схватку ей уже не пришлось. Русальцы разом бросились на чудовище, прежде чем оно успело схватить богиню-охотницу, и принялись рубить и колоть его мечами. Крики «Мара!» и «Слава!» заглушали рёв зверя. Силы воинов удваивало то, что они знали: Морана — Смерть и Весна — спешит им на помощь. Даже Шишок, прибавив росту и ухватив дубину по руке, ловко вскочил на хвост чудовищу и молотил по нему дубиной, пока не перебил хвост у основания. Страшные лапы лишь изорвали на многих кольчуги и панцири. Не остановили русальцев и молнии. Свои жезлы с травами в навершиях, мало помогавшие против грубой звериной силы, дружинники засунули за пояса или за ворот, но не бросили. И теперь вдруг мягкий зелёный свет разлился из наверший, окутал бойцов, и в этом свете гасли молнии преисподней. Сила жизни одолевала силу злобы и смерти. Весна загоняла холод и мрак обратно под землю.

Наконец страшная медвежья голова уткнулась в снег, заливая его кровью из раскрытой пасти. Русальцы, подняв мечи и жезлы, приветствовали Морану криками: «Весна воскресла!» Почти все были раненые, в изодранных и окровавленных доспехах, но ни один из двенадцати не погиб. Даже подземные исчадия забытых времён не смогли одолеть этих отборных бойцов, перенимавших друг у друга воинское искусство многих стран и народов. А главное — знавших, что сражаются не только за добычу, но и за святое дело. И не было ни у кесаря, ни у Сына Неба столько золота и серебра, чтобы купить хоть одного из них. С ясного звёздного неба приветственно потрясал копьём Белый Всадник, и нуры-оборотни вместе с волками выли, славя его и двух богинь.

Морана взглянула на поверженное чудовище:

— Совсем одурел от злости, если решил на холоде в змеином облике сражаться. Появись он после Велика дня, когда все медведи и змеи в мир возвращаются, — вот тогда туго бы вам, русальцы, пришлось.

— Пусть приходит хоть среди лета. Знаем теперь, как таких встречать и куда провожать, — бодро рассмеялся дрегович Всеслав.

Девана, не обращая внимания на мёртвого медведя-дракона, подбежала к оленю, обняла за шею, приподняла голову с помощью Вишвамитры — слишком тяжелы были громадные рога. Чудо-зверь ещё дышал, но сияние золотых рогов уже меркло.

— Тётя! Скорее помоги олешке! — В глазах бесстрашной охотницы стояли слёзы.

Морана наклонилась к оленю, стала медленно водить руками над его ранами, и вот уже кости стали срастаться, а страшные раны — затягиваться без следа. Ещё немного — и олень, снова озаряя все„поле солнечными рогами, встал на ноги и благодарно потёрся головой о щёку богини смерти и жизни.

— Ещё немного — и твоему олешке только дядя Ярила помог бы или дедушка Род, — обратилась Морана к племяннице. — А громовую стрелу ты у отца из колчана стащила?

— Нет. У деда Сварога из кузницы, — самым невинным тоном ответила дочь Перуна.

Морана окинула взглядом русальцев, преданно смотревших на неё сквозь прорези масок:

— Ну вот, а говорят, я злая. Доля у меня такая, вот и всё. Сами вот всю жизнь людей убиваете. Так нужно же кому-то и вас с этого света забирать, чтобы на нём не слишком тесно было. Или Чернобог с Ягой с этим лучше справятся?

— Они справятся... Оставят в этом мире только своих трусливых рабов и надсмотрщиков над рабами. Вроде тех, что в Велесовом сарае. А вместо воинов — подлых разбойников, — сказал Сигвульф.

— Ты, богиня, кажешься ужасной лишь тем, кто не нашёл в земном мире ничего ценнее самого себя. Увы, и я почти всю жизнь был таким, и самые мудрые книги не могли изменить меня. Пока я не оказался среди героев, достойных служить богам, — проговорил Хилиарх.

— У нас тебя, богиня, зовут Кали — «чёрной», и Светлой, и Ужасающей. Кто отвращается от твоего ужасающего лика, тот не может постигнуть и светлого, — произнёс Вишвамитра, почтительно сложив руки перед лицом.

— Хвалите меня, а приду за вами — никто спасибо не скажет, — усмехнулась Морана.

— А ты не спеши, — рассмеялся Сагсар. — Дай нам время победить много сильных врагов, вволю поездить по степи на добрых конях, попить крепкого вина и кумыса, погулять с красивыми женщинами. Чего ещё нужно воину, чтобы не жалеть о смерти?

— Это могут сказать о себе и те медвежьи ублюдки, — возразил кшатрий. — Знать, что ты исполнил свою дхарму, долг праведного мужа, и был верен Рите, Огненной Правде, — вот что нужно воину, чтобы встретить смерть без страха и печали.

— Что ж, знайте: если забирать ваши души явлюсь я, а не моя уродина тётя, значит, вы прожили жизнь достойно и славно. И тогда уже не плачьтесь и не просите отсрочки, — сказала Морана и погладила по шее оленя. — Ну что, олешка, вынесешь нас двоих?

Олень склонил голову, увенчанную словно раскидистым золотым деревом. Морана, ухватившись за рога, легко взлетела ему на спину, следом за её спиной устроилась Девана. Чудо-зверь оттолкнулся от земли серебряными копытами и понёсся в ночное небо, а следом за ним — трое лунных псов. На лету богини обернулись и помахали руками своим воинам. Среди ярких звёзд оленя и его всадниц уже ждал молодой златоволосый воин на красном златогривом коне. А в святилище на санях снова весело скалило зубы соломенное чучело в дырявом плаще и рогожной понёве.

Стук копыт и конское ржание, донёсшееся с севера, заставили русальцев обернуться. Из леса к священному городку вылетели всадники в сарматских башлыках и венедских шапках. В чём дело? Ведь царь велел всем, кроме русальцев и оборотней, оставаться в стане. Как потом оказалось, один молодой и не больно храбрый нур, увидев извергающего молнии исполина медведя, не выдержал и рванул со всех волчьих ног в стан. Там он оборотился человеком и поднял тревогу: русальцы-де без подмоги совсем пропадут, а царь с царицей не то погибли, не то в плену, и Вышата с обеими жрицами тоже. На горе-то всё рёв да грохот стояли, а теперь ничего не слышно.

Всё это перепуганный нур рассказал молодым северянам — те были первыми, на кого он наткнулся в стане. Взволнованные северяне пошли к Хор-алдару, оставленному царём за главного воеводу, и стали требовать поднять войско и идти на Медвежью гору. Князь с трудом утихомирил их, взял с собой сотню конных сарматов и два десятка всадников-северян и поскакал с ними к городку.

Завидев их, Милана не на шутку встревожилась: вдруг сгоряча полезут на приступ? От Лютицы она знала о чарах, защищавших городок. Золотые ворота таили в себе силу Огня и Грома, а обледенелый вал — силу Мороза. Враг, коснувшийся ворот, рисковал быть испепелённым или поражённым молниями. Коснувшийся вала превратится в насквозь промерзшего ледяного истукана. А привести в действие эти силы могло в любой миг заклятие, известное одному лишь верховному жрецу Черной земли. Разбуженные же смертоносные силы могли истребить не только оказавшихся у самых укреплений, но и всё живое на сто шагов от них.

Милана бросила взгляд на крутой склон горы. Не добежать... Чародейка вскинула руки, завертелась волчком, обратилась орлицей и полетела наперерез росским всадникам.

Славобор, Ясень и их столь же молодые воины слышали предания о защитных чарах Медвежьей горы, но не очень-то верили им. Сами ведь мальчишками сколько раз и ворот касались, и лазали на вал городка, и зимой, и ночью — на спор. И никто не сгорел, не замёрз. А своими глазами тех чар даже и деды не видели — последний раз сарматы нападали на городок чуть ли не сто лет назад. Может, тогда что и было, а сейчас только Чернобор страху напускает слухами про чары.

Когда же Славобор с северянами увидели, что священный городок защищает только кучка ведунов и роксаланов перед воротами, удальство взыграло в сердцах юношей. Взять с налёта городок, перебить колдунов, вызволить царя или отплатить за его смерть! Разве они не лучшие храбры Северы, а их Славобор — не великий воевода? А русальцы и волколаки уже побили всех чудищ и теперь спешат к горе — как бы не опередили их, северян...

Молодые удальцы не знали, что их настроение уже заметил безжалостный духовный взор верховного жреца. Другой на его месте после гибели зверобогов и вмешательства богинь обернулся бы хоть вороном, хоть зайцем — и подальше от Медвежьей горы и самой Северы. Скирмунт так бы и поступил, не будь сейчас рядом с ним сильного духом и властного тестя. А тот не собирался никому отдавать своё тёмное лесное царство. Ведь из тех, кто сидел в Велесовом сарае, никто, кроме самого верховного жреца, его сородичей и ещё нескольких волхвов, обладавших хорошим духовным зрением, не видел, что происходило в святилище, на поле, перед воротами. Главное, чтобы, выйдя, «райские» увидели лишь трупы тех, на кого надеялись. И тогда никто не посмеет сложить песню о последнем подвиге Ардагаста и его дружины. Будет песня о дерзких храбрах, посмевших вызвать на бой силу нездешнюю и за то покаранных богами. И назовётся та песня «Как не стало могутов в племени росов».

Как затаившаяся змея, ждал верховный жрец когда удалятся грозные и своенравные богини. Ну вот, улетели наконец... Мир велик, всюду не поспеют. Теперь — напасть первым, пока враги с двух сторон не вломились в длинный дом. Обернувшись к внешним воротам, он громко каркнул вороном. Это услышали снаружи защитники ворот и отступили от них на шаг. Тогда Чернобор пробормотал заклятие, сообщённое ему последним верховным жрецом будинов. Всё. Пусть теперь юнцы погибнут первыми. И имена их, служивших богоненавистному царю Ардагасту, будут в веках прокляты.

Передав двоерогий посох Скирмунту, верховный жрец снял рогатую личину и надел шкуру зубра с рогами. Надвинул кожу зверя на лицо, шумно втянул и выдохнул воздух через его ноздри. Теперь его дух был так же могуч и неукротим, как у пещерных колдунов на заре времён. Для него, обычно осторожного, не существовало больше страха перед Перуном, Даждьбогом, Мораной, тогда ещё не родившимися. Теперь он мог оборотиться не только зубром (хотя и это теперь мало кто умел), но и ещё более могучим и древним зверем, остановить которого, как был уверен колдун, мог лишь ещё более сильный зверь.

Верховный жрец опустился на четвереньки и, даже не перекувыркнувшись, превратился в невиданное животное. Грузным телом и длинной чёрной шерстью оно напоминало носорогов, только что бившихся с русальцами. Но рог на носу его был невелик, зато изо лба торчал другой рог — длинный и острый. Чудовище обернулось к внутренним воротам и требовательно заревело. Тёмные волхвы быстро сняли чары и распахнули ворота. Зверь оглянулся на Костену с Невеей. Те уже оборотились: мать — медведицей, дочь — волчицей.

С громовым рёвом единорог-Чернобор устремился вперёд, готовый смести, истоптать, раздавить любого — человека или зверя. Яростный, уверенный в своей силе, он не остановился бы и перед самим Индриком-зверем. Следом помчались, оскалив зубы, две хищницы.

Молодой львицы, лежавшей в снегу между длинным домом и оградой, они не опасались. Её, ослабевшую в схватке с волхвами, Чернобор даже не счёл нужным добивать. Не удивило его и отсутствие чар на воротах святилища: видно, два волхва-бездельника как следует не наколдовали, недаром их двоих одна девчонка в львиной шкуре одолела. Что эта девчонка могла так быстро исцелиться после удара смертоносным жезлом, да ещё снять с ворот, ему и в голову не пришло. Иначе он заметил бы, что львица-Мирослава не лежит без сил на снегу, но затаилась, готовая к прыжку.

Не успел единорог влететь в ворота святилища, как львица жёлтой молнией рванулась к нему и, оказавшись на спине оборотня, впилась ему клыками в шею, но едва смогла прокусить густую шерсть и толстую кожу. Чудовище не остановилось, даже не сразу почувствовало вцепившегося в него врага. Но в святилище, едва завидев свою ученицу, на единорога бросилась Лютица. Однако даже две львицы, повисшие на чудовищном звере, не смогли остановить его — лишь немного замедлили его бег.

Ардагаст в этот миг стоял, раздумывая: ждать и дальше в святилище или напасть на Велесов сарай с тыла? И что это за незваные всадники у ворот городка? Когда на него устремилась с оглушительным рёвом чёрная громада, Зореславич не успел даже выхватить меча. Он лишь упал, и страшный рог вонзился меж брёвен частокола. Тяжёлая голова жутко нависла над царём. Красные глазки чудовища горели злобой, в которой сливались нерассуждающая ярость зверя, изощрённая ненависть человека и какие-то тёмные, пекельные чары, сковывавшие и тело, и душу. Не было сил не то что сражаться, но даже бежать.

Усилием воли Ардагаст отвёл взгляд от жутких красных глаз и увидел двух львиц, вгрызавшихся в шею твари, — по чёрной шерсти уже текла кровь. Справа лев-Вышата дрался с крупной волчицей со светлой, почти белой шерстью, и раны на боках его вновь кровоточили. Слева Ларишка с мечом и акинаком наседала на такую же светлошерстную медведицу, не давая ей тронуть ни одну из львиц. Все четверо сейчас рисковали из-за него, а он... Чудовище задёргало головой, стараясь высвободить рог. Зореславич быстро схватил его правой рукой за меньший рог — на носу, а другой рукой направил противнику в грудь пламя Колаксаевой чаши — её царь не выпустил даже теперь.

Мускулы напряглись до предела. Чудовище пыталось поднять голову, взрывало копытами снег. Ещё немного — и оно отшвырнёт его, как тряпичную куклу, втопчет в землю... Неужели он, Солнце-Царь, слабее своих воинов, что внизу одолели двух почти таких же тварей? А на груди у единорога сначала лишь тлела шерсть, потом запахло палёной кожей... Наконец кожаная броня треснула, и золотое пламя ворвалось в тело чудовища, выжигая могучее сердце и лёгкие. Рёв оборотня стал невыносимым, в нём соединились предсмертная тоска зверя, отчаяние человека и ярость демона, готового опустошить весь мир. Потом рёв разом стих, и чудовище бессильной глыбой мышц медленно осело на землю, а вместе с ним и царь, всё ещё сжимавший его рог.

От усталости Ардагаст на миг прикрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что рядом с ним лежит труп человека в зубровой шкуре, который терзают две львицы, а он, Ардагаст, сжимает рукой один из зубровых рогов. Зореславич потянул за рог. Шкура сползла, обнажая чёрные волосы и бороду. Превозмогая отвращение, царь поднял голову мертвеца. Да, это был Чернобор. На лице духовного владыки Черной земли застыло выражение смертельной досады. «Не убил... Так никого и не убил... Будьте вы все прокляты страшным проклятием преисподним!» — явственно послышался всем пятерым голос верховного жреца.

— А пошёл ты поскорей туда, откуда зверье вызывал! Тьфу на тебя и богов твоих! — сплюнул трижды налево Зореславич.

Две львицы разом вцепились в тело колдуна, разорвали в куски, разбросали, но есть не стали. Медведица и волчица, увидев гибель своего мужа и отца, дико взвыли, однако отомстить за него даже не попытались, а бросились наутёк: обернувшись одна вороном, а другая — сорокой, полетели к Велесову сараю.

Ардагаст, сдвинув шлем, вытер пот со лба. Взглянул на звёзды: до утра было далеко. Какие ещё твари, людям и светлым богам мерзкие, полезут в святилище из пещеры, чтобы сделаться в глазах запуганных северян богами? И хоть бы какое добро людям сделали, хоть кого защитили, раз такие сильные да храбрые! Так нет, могут только убивать, крушить, пугать... Да не нашли бы эти «боги» и пути в земной мир, если бы не те, кто засел в Велесовом сарае. Вышата сколько земель обошёл и ничего, кроме мудрости, не нажил. А этим лишь бы набить брюха да амбары. И хотят ещё зваться мудрыми, святыми, вещими. Дай им волю — весь мир обратят в Чёрную землю и будут в ней владыками духовными, превыше царей и старейшин. Сжечь бы этот сарай со всеми, кто в нём!

Вдруг перед глазами царя неведомо откуда появился старичок. Низенький, неказистый с виду, в чёрной шубе мехом наружу, островерхой шапочке, с маленькой бородкой.

— Зачем сжигать? — миролюбиво произнёс старичок. — Не все ведь такие праведные, как ты и твоя верная дружина. И не все такие злые, как этот чернобородый и свора его. Больше всего на свете людей простых да тихих — немного грешных, немного праведных. То у них Чёрный бог в душе одолевает, то Белый — и так, бывает, всю жизнь. Ты уж люби их таких, а то какой же ты храбр, защитник слабых да обиженных?

— Так ведь сами выбрали — кто в рай, кто в пекло. И отсиживаются в тепле да в сытости, пока другие за них бьются.

— Слабы они, — вздохнул старичок. — Так ведь не все такие сильные, как ты. Слабых больше.

— Не своих ли защищаешь, дедушка? — прищурился царь росов. — Ты, поди, тоже старейшина или жрец?

— Кто я? — развёл руками старичок. — И волхв, и старейшина, и жрец, и мудрец. И пастух, и жнец, и певец, и на гуслях игрец. Всего понемногу.

У него вдруг выросла пара рогов — не из плоти, а из одного только серебристого света. Выросла — и тут же погасла. Ардагаст с Ларишкой до земли поклонились богу — рогатому и мохнатому, и всё же не похожему на зверобогов и их ряженых служителей. Львы-оборотни, присев на задние лапы, воздели передние.

— Здравствуй, Велес премудрый, Хозяин Леса!

— Здравствуйте и вы, моих правнуков воины. А явись я вам медведем, или быком, или змеем — поди, бросились бы рубить да грызть меня, — рассмеялся бог. — А Хозяин Леса теперь ты, Ардагаст.

Нет тебе в лесу соперника, все лесные племена перед тобой клонятся... Я поначалу боялся: возомнишь ты, степняк, себя мечом богов, а лесной народ — нечистью да чудищами и пойдёшь всё крушить. А ты умеешь доброе найти в любом племени. Это труднее, чем мечом победить.

— Да разве я враг лесу? — улыбнулся Ардагаст. — Я ведь вырос в Оболони, на краю Полянской земли. Там со всеми умеют ладить — с нурами, северянами, словенами, дреговичами. А то бы не удержались возле леса того дремучего.

— Ардагаст Зореславич! — Тихий, домашний голос Велеса зазвучал торжественно. — Царствуй над лесным народом всему доброму на радость, злому на страх! А ты, царица-красавица удалая, учись у своего мужа, как лесовиками править. Они хоть тихие, да упорные и не любят, когда чужой приходит всё ломать да удальство зря выказывать.

Ларишка окинула взглядом трупы зверей, истоптанный, окровавленный снег и сказала:

— А ведь мы в твоём святилище сражались, твоих зверей убивали...

— Правильно делали, — махнул рукой Хозяин Зверей. — Нечего им в этот мир лезть. И святилища мне такого не надо. Проводите завтра Масленицу — и чтобы ноги человеческой тут не было, не то что молений. Да пещеру эту засыпьте и закляните хорошенько. Ишь, собачий лаз в преисподнюю нашли, бесовы слуги! Да ещё моим именем освятили, будто сам я бес, а не светлый бог.

Со стороны длинного дома донеслись шум, крики.

— Ох, заболтался я, старый, с вами, — вздохнул Велес. — А ваше дело ратное. Накройте эту свору чернобожью в сарае, пока не разбежалась. Ну, правнуки мои вам в помощь, а я пойду. Не по моей части битвы эти да подвиги. Богатство вы себе сами добудете, а мудрости просите у меня сколько надо, никогда не откажу.

И старичок с бородкой, остроголовый, будто леший, исчез, словно растворился в спокойном серебристом свете луны.

А по другую сторону Велесова сарая в тот самый миг, когда единорог-Чернобор врывался в святилище, роксоланы разом выпустили стрелы по северянам. Роксаг знал, кого легче всего раздразнить. Двое упали с коней, раненные. Остальные с криком «Слава!» устремились за Славобором к Золотым воротам. Хор-алдар не успел остановить юношей. А их противники, будто испугавшись, расступились и попрыгали в ров.

Первым ударить мечом или топором по воротам крепости — большая честь для воина. Только о ней и думали, забыв о чарах, скакавшие впереди всех Славобор с Ясенем. Они первыми и обратились бы в пепел. Но тут с неба ринулась вниз, крича человеческим голосом: «Стойте! Назад!» — большая орлица. Остановленные на скаку в каких-то трёх локтях от ворот, кони тревожно заржали. Перед воротами стояла, воздев руки, Милана.

— Назад! Куда дружину ведёшь, горе-воевода? А ты, Ясень? Сын волхвини ведь должен о чарах знать...

Одна стрела, вылетев изо рва, пронзила ей насквозь руку, вторая — плечо. Северяне запоздало бросились загораживать колдунью от стрел. Ясень, соскочив с коня, поддержал её, но Милана отстранилась:

— Раньше бы думал... А сейчас не мешай колдовать. И в ров пусть никто не лезет.

С поднятыми руками природная ведьма обернулась лицом к воротам. Из обеих ран текла кровь, но, если вытянуть стрелы, она пойдёт ещё сильнее. Пока перевяжешь — неизвестно, какая ещё колдовская пакость выйдет из Велесова сарая. Милана привычно начала сосредотачивать волховную силу в руках, направлять её на ворота и ледяной вал.

Лучники Хор-алдара взялись за оружие. В ров и изо рва полетели стрелы. Роксоланы и ведуны жались к внешней стенке широкого рва, где их было труднее достать из лука. Оба конца рва выходили на крутые склоны горы, но те, кто попытался выбраться изо рва этим путём, были настигнуты стрелами. А на гору уже взобрались русальцы и волколаки. Увидев пронзённую стрелами Милану, Сигвульф бросился было к ней, но вспомнил, что та очень не любила, когда ей мешали колдовать. Разъярённым взглядом он окинул тех, кто был во рву. Роксаг, узнав его, нагло крикнул:

— Эй, гот, это я подстрелил твою женщину!

— Царь Роксаг! Если ты мужчина, поднимись сюда и сразись со мной!

Сияющий Олень ухмыльнулся ещё нахальнее:

— Нет, это ты, если не боишься, спустись сюда один и сразись со мной.

По крутому заснеженному склону Сигвульф скатился в ров. В рогатом шлеме и медвежьей маске, с мечом и русальным жезлом в руках, он казался похожим на устремившееся с неба на землю грозное божество. Десяток врагов с мечами и жезлами двинулись было к нему, но Роксаг жестом остановил их. Царь роксоланов вовсе не хотел, чтобы на кучку его воинов бросились сверху десятки сарматов. Сунув жезл за пояс, Сигвульф обнажил акинак.

«Мара!», «Один!» — столкнулись в ночном воздухе два клича, и следом зазвенели друг о друга четыре клинка. Перестрелка разом прекратилась. Росы, роксоланы и северяне напряжённо следили за поединком, криками подбадривая бойцов. Роксаг бился весело, легко и умело, словно плясал воинственный танец на празднике. Сигвульф сражался с холодной яростью, которая, однако, не делала его менее искусным бойцом, но лишь усиливала натиск. Даже бившаяся в голове мысль: «Что с Миланой? Выдержит ли?» — не отвлекала гота от схватки. Сердце Миланы сжималось в тревоге. Этих мужиков не удержишь от драки! Боги, а что с Ардагастом и Вышатой? Она могла бы проследить духовным зрением и за ними, и за Сигвульфом, но ей нельзя было отвлекаться. Одна половина ворот — с медведем — уже была охвачена синим свечением, другая — со львом — жёлтым. От оледенелого вала клубами накатывался холод, от ворот — жара. Это Скирмунт пытался расшевелить, словно клубок змей, чародейные силы, охранявшие городок, и обрушить их мощь на росов, даже если никто не коснётся укреплений.

Силы Чёрного Солнца и подземных молний, скрытые в воротах, Милана могла лишь сдерживать. Но на ледяную силу вала колдунья устремила огненную силу. И вот ледяной панцирь начал таять — понемногу, потом всё быстрее. Он лопался с треском, разваливался и, наконец, весенним потоком обрушился в ров. Люди во рву оказались по пояс в холодной воде. Затем поток, сбивая их с ног, унося с собой, устремился к выходам изо рва.

Но схватку Сигвульфа с Роксагом не остановило и это. Промокшие, перепачканные, они падали в воду, в грязь, снова вскакивали, наступали, отходили. Роксолан ударил мечом сверху и, зацепив за рог шлема, стянул его с головы гота. Смеющийся, довольный собой, Роксаг снова занёс меч, чтобы разрубить незащищённую голову противника. Но тот, защитив голову мечом, быстро и с силой нанёс колющий удар акинаком в грудь, прямо в золотого оленя. Стальное жало акинака пробило золото, но не маргианскую кольчугу. Однако сила удара была такова, что Сияющий Олень поскользнулся и не устоял на ногах. Встать ему на этот раз не удалось. Германец вдавил ногой в грязь его правую руку с мечом, а акинак выбил из левой руки своим длинным мечом.

Увидев у своих глаз острие клинка, роксолан невозмутимо произнёс:

— Солнце накажет тебя, гот. Ты посмел разить Золотого Оленя — само Солнце.

— Оно накажет тебя, могильного вора! В каком кургане выкопал ты этого оленя? Я знаю от Вышаты — такие бляхи скифские цари носили на щитах.

— Выкопали его аланы где-то у самого Кавказа, а я отбил у них в бою, — ответил роксолан небрежным тоном. — Слушай, убери-ка это железо от моих глаз и освободи руку. Я твой пленник, но распоряжаться жизнью царя может только другой царь.

— Если эта женщина умрёт от твоих стрел, ты уже не будешь царём. Мёртвые не царствуют в этом мире.

Под безжалостным взглядом голубых глаз Сигвульфа Роксаг сразу сник, выпустил меч и безропотно дал себя связать. Он понял: германец не грозит впустую.

А мимо них уже скатывались в ров с криками и свистом росы и северяне, на ходу рубили или вязали арканами роксоланов и ведунов. А потом карабкались, помогая себе мечами, по раскисшему, лишившемуся ледяной брони склону рва, взбирались на гребень вала, разбирали крышу длинного дома, прыгали во двор. От людей не отставали волки и оборотни.

На насыпи остались лишь Милана, Хор-алдар с несколькими дружинниками и северяне. Юноши с завистью глядели на росов, бравших священный городок, но двинуться без приказа не смели.

— Попробую открыть вам ворота, — тихо произнесла, не оборачиваясь, колдунья. — Только сейчас не стойте против них. Быстро за ров!

Всадники мигом очистили насыпь. Милана, уже с трудом удерживавшая огненные силы, рвавшиеся из ворот, с заклятием бросила в ворота вышитое священными знаками полотенце, а сама спрыгнула с насыпи и, не удержавшись на крутом склоне, покатилась в ров. Неведомо откуда взявшаяся вода взметнулась волной выше вала и крыши длинного дома, обрушилась на ворота и тут же обратилась в пар. Невиданный громадный клубок пара и огня, извергая молнии, пронёсся по насыпи и пропал в лесу, переломав ветви и кусты, но не вызвав пожара. Три враждебные силы погасили друг друга. Обугленные, расколовшиеся створки Золотых ворот больше не преграждали пути в Велесов сарай.

Хор-алдар взмахнул мечом, и северяне вихрем понеслись к воротам. Будет и им теперь чем похвалиться! Молодые храбры, над которыми росы уже посмеивались, первыми ворвались в длинный дом. Но ещё раньше через дыру в крыше вылетели три большие птицы — коршун с двоерогим посохом в клюве, ворон и сорока. Несколько стрел полетели им вслед, но так и не настигли.

Милана потеряла сознание, когда стрела сломалась в ране. Очнувшись же, увидела над собой Сигвульфа. Сняв с женщины свитку и разрезав рубаху, гот умело и заботливо перевязывал раны.

— Спасибо, милый, — улыбнулась волхвиня. — Потом нужно будет промыть и смазать хорошенько... А что с Роксагом?

— Вон там связанный лежит... Нечего этому «любимцу» на тебя глазеть. Похоже, богиня его наконец разлюбила... Эх, какой выкуп мы с него возьмём, клянусь золотым вепрем Фрейра, подателя богатств!

Тёмные волхвы, брошенные своими предводителями, и не пытались сопротивляться. Повалились на колени, бросив смертоносные жезлы с черепами, безропотно открыли внутренние ворота. На пороге стояли царь с царицей, а за ними — Вышата с обеими волхвинями, уже в человеческом облике, русальцы, дружинники.

«Райские» и «пекельные» разом опустились на колени, закричали наперебой:

— Спаситель наш, Солнце-Царь! Вызволил нас от волхвов лютых и богов их пекельных! Даждьбог земной!

Хилиарх скривился. Это напомнило ему сенат или скорее провинциальную городскую курию, где «лучшие из граждан» вот так же пресмыкались перед очередным кесарем, прокуратором или проконсулом, а в случае чего столь же дружно проклинали его как врага римского народа.

Но Ардагаст был не кесарем, а царём варваров, и сурово оборвал хвалителей:

— Я не бог. Если в бою паду, то в этот мир уж не вернусь. И сегодня мог не вернуться. Вызволил вас, говорите? А сами вы тут что делали, пока мы кровь лили? Напивались со страху? — Он мечом смахнул со стола горшки, кружки, миски.

— Разве мы такие храбры, как ты и твоя дружина? Где нам стать против чудищ? Мы всю ночь молились за твою победу, и боги нас услышали, — сказал Славята, и в его голосе не было угодничества.

Вышата покачал головой:

— Учат персидские волхвы-маги: кто имел добрые мысли, того душа по смерти вознесётся к звёздам, кто говорил добрые слова — вознесётся к луне, а кто делал добрые дела — к Солнцу. Так вот, из вашего сарая выше, чем к Месяцу-Велесу, душа не поднимется.

Ардагаст перевёл взгляд на «пекельных»:

— А вы кому молились? Чернобогу о моей погибели?

— Смилуйся, Солнце праведное! Обморочили нас лихие волхвы, одурманили, соблазнили!

— Какие же вы лучшие мужи, если вас соблазнить можно, как девку глупую? А храбрости — только помолиться? Их бы постыдились! — указал царь на Славобора и его дружинников.

— Какие ни есть, а избранные на вече от наших родов и вервей. Лучших, значит, не нашёл народ северянский. И в войске твоём храбрствовали наши же сыновья и сородичи, — почтительно, но твёрдо сказал Славята.

— Хочешь сказать, каковы ваши верви, таковы и вы сами? Так вот, слушайте мою царскую волю. С тех семей, из которых воины ко мне пришли, — дани никакой. Кто в «рай» пошёл, у того село даёт обычную дань. Кто в «пекло» — двойную. А кто вовсе не пришёл — тройную.

— Правильно, Ардагаст! Ты — лучший из сарматских царей. — В ворота бодрым шагом вошёл со связанными руками Роксаг в сопровождении Сигвульфа. — А я — самый большой дурак в Сарматии! Доверился этим колдунам... О Артимпаса, каких врагов я мог сегодня победить вместе с тобой!

— Мог. Если бы не польстился на чужую дань.

— Ну, дань-то мы поделим. На Сейме и Танаисе тоже сидят савары. Я всегда с них брал дань, Сауасп туда и не ходил. Оставь их мне, остальных саваров — себе. Ты ведь не хочешь войны с роксоланами? А царских сарматов лучше отваживать вместе.

— Согласен. — Ардагаст подошёл к Роксагу и развязал ему руки. — Кроме того, заплатишь выкуп. Мне и воину, что взял тебя в плен.

— Заплачу сколько скажешь! — широко улыбнулся роксолан. — Никто ещё не называл Роксага ни бедным, ни жадным... клянусь Солнцем, с тобой поладить легче, чем с Сауаспом! И ради чего нам ссориться? Эти венеды не стоят того, чтобы из-за них лить сарматскую кровь.

— Я тоже венед. По отцу. И царь венедов. Помни это, если хочешь мира со мной, — резко произнёс Ардагаст.

— Наш царь! — одобрительно зашептались северяне.

На середину дома вышел, важно опираясь на посох, Доброгост, до сих пор прятавшийся за спинами «пекельных». Его красноносое лицо снова источало любезность.

— Воистину ты наш царь, венедский. Сам Даждьбог послал тебя нам, недостойным, по великой своей милости...

— А если бы меня медведи съели, ты бы сейчас вот так же льстил Роксагу? — оборвал его царь росов. — Ты ведь знал от самого Чернобора, что меня тут ждало, и не упредил.

— Да кто тебе, надежда-царь, такое на меня наговорил?

— Дочь твоя, Добряна. Не в тебя пошла — лгать да льстить не умеет.

— Так ведь я её к тебе и послал! — расплылся в улыбке великий старейшина. — А ты: «не упредил»...

— Она мне того не говорила, — недоверчиво прищурился Ардагаст.

— Не верь ему, царь! Изменник он, прихвостень Черноборов! Потому и в «пекло» нас повёл! — зашумели «пекельные».

Хилиарха передёрнуло от омерзения. Это ещё больше напоминало сенат. Не хватало только доносов об оскорблении величества...

— Пойдём сейчас вместе к ней. Хочу знать, кто ты: великий старейшина или змея подколодная, — решительно сказал царь. — А вы, гости дорогие, мужи лучшие, до утра отдыхайте, а завтра соберитесь тут с жёнами и детьми. Проводим честную, широкую Масленицу с Медвежьей горы в последний раз. Святилищу здесь больше не быть — так Велес повелел. А тёмных волхвов немедля предать смерти.

Вышата с тремя волхвинями следили за ведунами, пока дружинники волокли их ко рву и над ним рубили мечами. Но ни один из тех, кто тёмными чарами держал в страхе Чёрную землю, не попытался теперь защитить себя ими.

Добряна за всю ночь не сомкнула глаз. Сердце сжимала тревога за отца, отправившегося в Черноборово логово, но ещё больше — за Ардагаста. Воображению рисовались чудища одно страшнее и уродливее другого, целые стаи их. Вот они всем скопом бросаются на златоволосого царя, вот он рубит их мечом, жжёт солнечным пламенем чаши, а они валят его наземь, терзают... До полуночи девушка лежала без сна, моля всех светлых богов помочь царю, их избраннику. Потом встала, накинула шубку, хотя в избе было жарко натоплено, и села у окна, прижавшись пылающим лицом к холодной слюде.

Даже в такую ясную ночь сквозь слюду мало что можно было разглядеть вдали. Но юная северянка, жадно ловя каждый звук, представляла себе: вот царь с царицей подходят к Золотым воротам, входят в святилище, начинают приносить жертву... А страшные медведи вылезают из своей заклятой берлоги, тяжело взбираются по склону... Вдруг донёсся рёв, гром, крики бойцов, голоса зверья. Проснулась мать, села рядом с дочерью, обняла за плечи. А у той душа рвалась туда, в жуткое святилище. Оказаться рядом с Солнце-Царём, погибнуть в схватке, заслонив его собой, — и больше ничего для себя не надо от богов! Но даже эта доля — не для неё, а для раскосой поляницы, чьи волосы черны, а меч остёр, как у самой Мораны. А она, Добряна, не владеющая даже лёгким луком, — кому она нужна в этой битве, достойной богов? Только под ногами будет путаться...

Мать рядом тихо всхлипывала. А Добряна всё вслушивалась в страшную музыку боя, и вдруг перед ней, как перед волхвиней, наделённой духовным взором, начали вставать видения. Она видела, с кем и как бьётся Ардагаст, и её сердце пело от радости, когда очередное чудище валилось замертво в кровавый снег. Видения пропадали, возникали снова. Её уже не страшило даже появление самой Мораны, не исчезала только тревога за Зореславича. Но вот шум на горе стих — и представился на миг Ардагаст, входящий в длинный дом. Девушка в обе щеки расцеловала мать, подбежала к полке, потом к очагу, вместо лучины зажгла все три свечи в священном троесвечнике и легко, весело засмеялась:

— Мама, Ардагаст победил! Нет больше Чернобора, ни страшилищ его, сгинули все! Я знаю, понимаешь, знаю! Я всё видела, вот как тебя сейчас!

— А как же отец, доченька? — чуть слышно проговорила мать, почему-то даже не усомнившаяся в видениях дочери.

— Да жив тятя и здоров, ничего ему не сделалось! Он же весь бой в Велесовом сарае просидел, разве он может иначе? — Она подсела к матери, положила ей голову на плечо. — Всё хорошо будет, мама. Батюшка у нас самый умный и хитрый, помирится с царём, придут они вместе и поведут нас на праздник.

— Хорошо бы так, доченька! Ох, всё теперь переменится в Севере. Всё было наладилось — и опять меняется...

— И пусть меняется — ведь к лучшему же!

Снаружи вдруг донёсся конский топот, громкая сарматская речь. Псы взлаяли — и следом завизжали под мечами. Затряслась под ударами дверь, вылетела скоба, державшая засов, и в хату ввалился Андак. Они с Саузард и дружиной тоже не спали всю ночь, прислушиваясь к звукам боя и посылая к горе разведчиков. Узнав о победе Ардагаста, раздосадованный князь тут же решил, опередив всех, разграбить усадьбу верховного жреца на Святом озере. Андак сальным взглядом окинул Добряну — та была в одной рубахе с распущенными русыми волосами, — прищёлкнул языком:

— Ай, хороша добыча! Мне повезло, и тебе тоже: таких мужчин у венедов не бывает!

Бросившуюся к нему мать Добряны князь легко отшвырнул, грязно ухмыльнулся:

— Тоже хочешь, старуха? Обойдёшься!

Добряна гордо выпрямилась:

— Выйди вон! Я — дочь великого старейшины!

— А, та самая девка, что плясала с царём на свадьбе, а потом спала с ним!

В синих глазах девушки не было страха — лишь презрение.

— Муж, а язык хуже, чем у наших баб!

— У мужа главное — не язык!

Князь схватил её за плечи, рванул рубаху. Мать снова бросилась на помощь дочери, но тут раздался насмешливый женский голос:

— Хорошая добыча, милый! Чем это ты с ней занялся? — В дверях, поигрывая темляком акинака, стояла Саузард.

— Да так, прикидываю, сколько за неё дадут греки.

— Дурак! Это же дочь Доброгоста.

— Ага. И любовница Ардагаста. Сделаю я ему подарочек к венедскому празднику, а?

— Ну, если хочешь ему испортить праздник, лучше... чтобы не догадался, кто. — Рука царевны легла на акинак.

Из груди Добряны сам собой вырвался отчаянный крик:

— Ардагаст!

Словно в ответ ей, снаружи раздался стук копыт. Саузард выглянула в дверь, вернулась и сказала с плохо скрытой досадой:

— Дурочка, мы с мужем так шутим, поняла? С девчонками, что вешаются на шею знатным сарматам. Может, ты и будешь наложницей у царя, но не у моего мужа, ясно?

В комнату вошёл Ардагаст, а следом — Ларишка, Доброгост и Лютица.

— Опять с бабами воюешь, Андак?

— Ты, царь, жаден и скуп на славу. Взял в такой славный бой только своих русальцев и оборотней. Так не будь скуп хоть на добычу. Мы её немного видели в этом походе, — с наглым видом ответил князь. — А я не нарушил твоего приказа, остался в стане.

— За славой ко мне поспешили северяне. А тебе больше нравится добыча. Тащи отсюда что хочешь...

— Кроме колдовских вещей, — вмешалась Лютица. — Ими займусь я.

— А если эту девушку хоть пальцем тронешь... Вы ведь сами прозвали меня Убийцей Родичей.

Храня на лице гордое выражение, Андак с женой вышли прочь. Следом вышла Лютица. Добряна, безмолвно, с тихой радостью глядевшая на Ардагаста, вдруг словно очнулась и бросилась со слезами на шею — нет, не ему, а отцу.

— Сколько она натерпелась из-за нас, — тихо сказала Ларишка мужу. — Может, не нужно допрашивать?

— Нужно, — тихо, но твёрдо ответил он и обратился к Добряне: — Скажи, Добрянушка, ты сама пришла меня упредить или кто прислал?

— Никто... Услышала, как батюшка с верховным жрецом говорил, и пришла. Я же сказала...

Царь поднял на старейшину тяжёлый взгляд. А тот без всякого смущения, с прежней бодрой улыбкой быстро заговорил:

— Так я ведь сам и не приказывал — вдруг Чернобор заметит? Просто говорил громко, чтобы ты, Добрянушка, услышала. Знал ведь — ты непременно к царю пойдёшь.

— Да, и я тоже всё слышала, — подхватила жена старейшины. — И заметила, как ты уходила и возвращалась. Всё я поняла и не мешала. А то разве бы не встревожилась: дочь без спроса к кому-то ночью бегает? Хорошо хоть собаки Черноборовы тебя знали.

— Да... теперь помню: я вернулась, а матушка вроде не спит. Я испугалась, думала: скажу, что с Ясенем была, всё равно ругать будет, — сказала Добряна.

Ни в голосе, ни во взгляде чистых синих глаз её не было и капли притворства. Девушка верила тому, что говорила. А старейшина... Там, при всех, он не решался так оправдываться — не поверили бы. Кто же он — изворотливый трус или предатель?

— Дружная у вас семья: без слов друг друга понимаете, — иронически усмехнулся царь и внимательно, но без враждебности взглянул в глаза девушке. — Скажи, кто говорил, как меня погубить — Чернобор или твой отец тоже? Клясться не надо — кому мне тут верить, если не тебе?

У северянки перехватило дыхание, когда она поняла, в чём подозревают её отца. Умышлять на жизнь Солнце-Царя! Какая кара может быть за это? А что ей говорить? Можно ли лгать Солнце-Царю? Да ещё если он так верит ей, а она сама ради него...

— Не бойся, скажи только то, что помнишь, — неожиданно пришла ей на помощь Ларишка.

— Говорил... один верховный жрец, — с трудом произнесла Добряна. — А батюшка только приговаривал: будет всё так, как боги велят.

— Конечно! — с жаром подхватил старейшина. — Верил я, что боги тебе, избраннику своему, победу дадут! Так и сталось!

— А если верил, почему не обличил злодеев при всех? Тебе бы поверили. Вас же там было двести здоровых мужиков, да я с моими русальцами, да волхвы светлых богов — скрутили бы вмиг всех ведунов!

— Боялся я — вдруг боги передумают. Они таких храброе, как ты, недолго в нашем мире держат, — выдавил с трудом Доброгост.

— Вы тут только мух зимой не боитесь, — презрительно скривила губы Ларишка.

Великий старейшина поник головой, сгорбился, весь словно утонул в своей роскошной шубе. И вдруг вскинул голову и заговорил с неожиданной силой:

— Да, боялся! Двадцать лет всего боялся: сарматов, колдунов, чертей, леших, самой этой Черной земли... Всем угождал, со всеми мирился. На то меня и выбрали люди! И добился я, что выжили два племени и стали одним. Владей им теперь, Солнце-Царь! А меня, если хочешь, казни за измену и сговор с врагами твоими — все тебе поверят. Не могу я быть без страха, как ты или отец твой. А то бы лежали мои косточки неоплаканные в степи под Экзампеем. Или здесь в безвестном омуте. Казни меня или милуй, Солнце-Царь. — Он тяжело опустился на колени.

Вслед за Доброгостом упали на колени его жена и дочь.

— Помилуй батюшку, царь! Он только хорошего людям хотел, а всё зло в Севере от Чернобора шло. Даждьбог-Солнце — из богов самый справедливый и добрый, а у тебя его чаша. — Добряна с надеждой и мольбой глядела в глаза Ардагасту.

— Встаньте! Вы же не холопы, а я не гречин. Милую тебя, великий старейшина, ради дочери твоей отважной. И запомни: я царь не трусов и не холопов, а росов — мужей храбрых и честных.

Трое поднялись с колен. Лицо Добряны светилось радостью, и Зореславичу было приятно смотреть на неё. Нет, не хотел бы он превратить её из лесной царевны в дочь казнённого изменника. Ларишка доверительно сказала девушке:

— Скажи, что у вас надевают на такой праздник? Мы с Ардагастом хотим поехать на санях с Масленицей, а моя сумка с плащом и платьем попала под ноги этим тварям, которых вызывал Чернобор. Всё изорвано, перепачкано...

— А ты лучше вот так: в кольчуге, с мечом. Будешь совсем как Морана, только надень ещё красный плащ.

— А потом меня сожгут, как соломенную Морану? Или только вывезут в поле и одежду сорвут?

Тохарка и северянка дружно рассмеялись.

День выдался на редкость ясный, солнечный, тёплый. Видно, сам Даждьбог решил показать людям: «Вот он я, не сомневайтесь. Вышел уже вместе с Мораной из подземного тёмного царства, принёс вам тепло и свет, а принесу ещё весну и лето, и зелёную траву, и богатый урожай. Только веры в меня, люди, не теряйте». Празднично наряженная толпа лучших мужей, их жён и домочадцев снова собралась перед воротами священного городка. Но ещё больше пришло на праздник воинов царя росов — сарматов, полян, нуров, северян... Они стояли и на горе, и на поле внизу. Только в сам городок уже никто, кроме волхвов и царя с царицей, не смел войти. Все знали: боги покидают святилище, осквернённое зверобогами и их служителями. И за праздничным весельем чувствовалась тревога перед новым, неизвестным, что несли с собой златоволосый царь и его неустрашимые воины, словно вышедшие из иного мира, чуть ли не из самого светлого Ирия.

С поля и из рва уже были убраны трупы людей и животных, и события страшной ночи теперь казались бы удивительной сказкой, если бы не поднимавшиеся из-за леса чёрные, жирные дымы двух костров и не доносившийся оттуда волчий вой. На одном костре сжигали тела колдунов, чтобы тёмные владыки Черной земли не вернулись упырями снова властвовать над ней. На другом вместе лежали тела людей и волков: в ночной битве из росских воинов погибли лишь полтора десятка нуров-оборотней и их серых собратьев. Уцелевшие протяжным воем воздавали им славу.

Изуродованные Золотые ворота прикрывала завеса белого полотна. Перед ней стояли русальцы в масках и волхвы в белых плащах. Среди них выделялись трое в львиных личинах — Вышата и две волхвини. Милана отлёживалась из-за вчерашних ран. Впервые ни одного тёмного волхва или ведьмы на празднике не было, и этому не огорчались даже те, кто сидел ночью в «пекле».

Но вот завесу отдёрнули, и в воротах показалась тройка. Кони были трёх мастей, сивый, рыжий и вороной, — день, солнце и ночь. На санях стояла лодка с мачтой, увенчанной колесом. К мачте было привязано чучело Масленицы с блином и глиняной сковородой в руках, а по бокам его стояли Ардагаст с Ларишкой — уставшие, но довольные и весёлые. Конями правил Сигвульф в медвежьей личине. Впереди его ехал в панцире и шлеме воевода Масленицы — Славобор.

Всем было ясно: едет грозная и могучая богиня смерти. Везут её как покойника — на санях или в лодке, пища её — блины, которыми мёртвых поминают, лицо белое и зубы оскаленные, как у мертвеца. Падать бы перед ней в смертном страхе. Только вот... И кони у Смерти-Зимы неказистые, ещё и рогожами обвязанные, мочалами да лаптями увешанные, и сани старые, и лодка дырявая. А на колесе восседает... Шишок. В дерюгу одетый, соломой подпоясанный, рожа в саже, сам уж изрядно пьян, в руке — амфора греческого вина, другой короб держит с пирогами и прочей снедью. Такие уж люди венеды — смеются и над самой Смертью, даже на похоронах и поминках смеются, чтобы не одолела их тоска смертная, не лишила сил в тёмных лесах, среди лютой зимы.

Женщины хором запели:

Мужики подхватили:

Сигвульф взмахнул кнутом, и тройка понеслась под гору, а потом — по полю. Следом скакали на конях русальцы, размахивая мечами и жезлами. Реяли на ветру чёрные волосы и красный плащ Ларишки, блестела кольчуга, изорванная на груди клыками подземного зверя. А рядом Ардагаст — весь в красном, волосы на солнце золотом горят, в руке — Колаксаева чаша. Вот блеснули в их руках мечи и соединились косым солнечным крестом. «Даждьбог с Мораной!» — восхищённо шепчут люди. А между царём и царицей скалит зубы соломенная Масленица, которую благочестивые венеды зовут честной и широкой. А ещё — пересмешницей, обманщицей, ерзовкой, кривошейкой...

А вверху на колесе лешачок чего только не выделывает: кривляется, прибаутничает, вышучивает вовсю старейшин (когда только что про кого узнал?), швыряет в толпу пироги, яйца, оладьи, отхлёбывает из амфоры — и не падает. Ведь колесо это — само Солнце, весёлое и щедрое.

А за санями скачут Хилиарх в чернобожьей длиннобородой харе и Неждан, ряженный на этот раз старухой Ягой. Чернобог причитает:

— Ой, вернись, Смерть моя чудная, страшная, да как же я, Бессмертный, без тебя буду? Без тебя моей силы вполовину убывает, не могу и землю заморозить!

Яга машет помелом:

— Убирайся, ерзовка, вертихвостка, разлучница окаянная, не видеть бы тебя в преисподней хоть до осени!

Гудят бубны, заливаются рожки и дудки, звенят гусли. Кто ругает Масленицу, кто оплакивает — все за то, что только неделю побыла, до Купалы или хоть до Велика дня не дотянулась.

— Да куда же ты, широкая, от нас уезжаешь?

— В Ольвию на базар! — со смехом кричит Ларишка.

Знатные сарматы и венеды довольно смеются: скоро кончится поход, и поедут они в Ольвию покутить, прогулять добычу. За санями Мораны едут ещё одни. На них будины везут деревянную фигуру своего весёлого бога Рагутиса — толстого, крепко сложенного, почти голого, со смеющимся лицом и маленькими рожками. Вокруг него вповалку расселись его жрицы — рагутене, такие же хмельные и весёлые, как их бог, наряженные кто быком, кто рысью, кто просто в венках из ячменных колосьев на распущенных рыжих волосах. Хилиарх то и дело оглядывался, и сердце эллина радовалось: и сюда, в дебри Скифии, нашёл дорогу весёлый Дионис со своими разгульными менадами. А Шишок — чем он сейчас хуже Силена[33]! Только что во мраморе его никто не изваяет.

Но вот уже сани выехали на соседнюю гору. Там из прелой соломы и всяческого хлама, наворованного молодёжью подворам или снесённого хозяевами, сложен громадный костёр. Двенадцать волхвов — шесть венедских, шесть будинских — как на Рождество, трением добывают священный огонь. Всем распоряжается Вышата. Его единодушно признали верховным жрецом Северы, хотя священный двоерогий посох унёс с собой Скирмунт.

Остановились сани. Вышата зажёг факел от священного огня, воздев руки, встал перед Масленицей и заговорил:

— Даждьбог и Морана! Ждали мы вас всю осень дождливую, всю зиму холодную, чернобожью. Ждали и верили: не могут свет, и тепло, и правда вовсе из мира уйти, отыщутся хоть и в преисподней и вернутся к нам. И дождались! Не будем жить звериным обычаем, как то племя лесное сгинувшее. Расчистим поле, и вспашем, и сбороним, и засеем. А вы пошлите и тепла, и дождя ко времени, и доброго урожая. А если в чём грешна Чёрная земля перед вами, то дозвольте очиститься перед вами великому старейшине и великому воеводе за себя и за всё племя.

Вперёд вышли Доброгост со Славобором, разделись донага. У старейшины тело дородное, но не обрюзгшее. Есть ещё что показать честному народу. А у молодого воеводы и вовсе на загляденье — и ладное, и сильное. Им вынесли ведра с горячей водой, мочалки, полотенца, берёзовые веники.

Доброгост громко заговорил:

— Простите, Даждьбоже с Мораной, наше племя лесное, тёмное, что в будни пьём, а в праздник работаем, матерным словом лаемся, отца-матери не чтим, на брата меч поднимаем, у злых волхвов друг на друга чар ищем, общинного добра не бережём, соседское воруем.

— Простите нас, воинов, что не в битву поспешаем, а на пьянку да гулянку, царского приказа не слушаем, удальство где не надо тешим, вместо военного дела питейному учимся, — сказал Славобор.

— А ещё простите, боже с богиней, этих двух, что один чуть не сгубил всё племя и царя с царицей, а второй — дружину, и норовят теперь за всё племя спрятаться, — безжалостно добавил Вышата.

Старейшина с воеводой принялись на морозе мыться и охаживать друг друга вениками под смех и шутки собравшихся.

— Когда-то, говорят, этот обряд царь с царицей справляли, — сказал Ардагаст на ухо жене.

— Вторую жену себе для такого обряда возьми, — фыркнула Ларишка. — Будинку рыжую... или северянку.

Ардагаст поискал глазами Добряну. Та стояла с Ясенем, о чём-то говорила, смеялась.

Вышата взмахнул факелом:

— Прощай, Смерть-Морана! Гори ясным пламенем!

Люди бросились к саням, стащили чучело, раздели, бросили остатки на костёр, следом — разломанные сани и лодку. На самый верх костра взгромоздили мачту с колесом, а на него — смоляную бочку. Шишок лихо запустил в костёр пустую амфору. А царя с царицей схватили и уложили в вырытую в снегу неглубокую яму, завалили снегом же, ещё и сверху насыпали курганчик. Чуть погодя выкопали и вытащили с весёлыми криками: «Даждьбог с Мораной воскресли!» Ларишка хохотала, вытряхивая набившийся в рукава и за ворот снег.

А костёр уже горел вовсю. Солома, сухое дерево, смола вспыхнули разом, и на заснеженной горе над Десной запылала огненная гора, увенчанная огненным колесом.

— А мы Морану проводили, об ней не потужили! Уходи, Зима, ко дну, присылай Весну! Масленицу провожаем, света Солнца ожидаем! — кричали люди.

Ардагаст из Колаксаевой чаши вылил в костёр вино, затем мёд и пиво.

Вокруг костра плясали, высоко подскакивая и вертясь, русальцы, и вместе с ними неслись в пляске, забыв про усталость, царь с царицей. Неуёмные северянские девушки выискивали в толпе парней, тянувших со свадьбой, и привязывали им к ноге колодку — небольшой идол Чернобога. Привязали и Ясеню. Тогда он схватил Добряну за руку и при всех прыгнул с ней через костёр.

Догорел костёр. Из леса принесли молодую берёзку, а одели её в рубаху, снятую с Мораны-Масленицы, разукрасили лентами и бусами.

Лютица возгласила:

— Вынесли Смерть из города, несём Весну в город, Весна воскресла!

Все двинулись вниз, на поле. Впереди Мирослава несла Морану-Весну, а за ней Лютица — шест с деревянной ласточкой. По полю, ещё недавно усеянному трупами людей и зверей, разбрасывали пепел и головешки от священного костра — чтобы хлеб лучше рос. Серый пепел ложился на истоптанный кровавый снег — из смерти должна была родиться жизнь. Широко и вольно разносилась над полем веснянка:

Мирослава запела:

Лютица откликнулась:

Лютицу усадили на соху, а Мирославу — на суковатую борону, и парни потащили их, бороздя снег и распевая:

Мужчины встали в круг, а женщины и девушки разделились. С одной стороны встали жёны и дочери «райских», с другой — «пекельных» и отсиживавшихся ночью в селе. «Райских» вели обе жрицы, «пекельных» — Неждан, ряженный Ягой. Прежде становились венедки против будинок, и первых вела гулящая Лаума, а вторых — хитрая и жестокая Невея. Теперь все были только рады праздновать без этих коварных и опасных колдуний, всё стравливавших между собой и всегда готовых «удружить» отравой или порчей, погубить урожай заломом, а скотину — наговором.

«Райские» запели:

Ладу здесь величали на будинский лад: «диди» — «великой».

«Пекельные» отозвались:

Два женских «полка» по очереди наступали друг на друга, перекликаясь:

«Пекельные» выводили привычные слова, а чувствовали себя так, будто и впрямь превратились в навьев — злых мертвецов, что на незримых конях скачут ночью по полям и топчут посевы. Ох и злы они были на своих мужей-старейшин! Тем охотнее обещали за пойманных коней выкуп — девушек — и отдавали тех «райским» одну за другой. Первой перешла в «райский полк» Добряна.

Наконец поредевший «пекельный полк» соединился с «райским», и толпа двинулась на Медвежью гору. Рядом со жрицами ехали с обнажёнными мечами, охраняя Морану-Весну и Ладу-Ласточку, Ардагаст и Славобор. И тут же на великолепном коне «небесной» ферганской породы гарцевал — поближе к своей богине — «любимец Артимпасы» Роксаг. Заглядывался он, впрочем, не так на ряженое деревце, как на рыженькую жрицу.

Берёзку-Весну торжественно внесли в Золотые ворота и поставили посреди святилища. После этого лучшие мужи северянские, а вместе с ними и знатнейшие росы, дреговичи, нуры в последний раз уселись пировать в Велесовом сарае. В тесноте, да не в обиде... Многие потом до конца своих дней хвалились, что ели на Масленицу мясо поверженных зверобогов.

За столом Ардагаст сказал Вашвамитре:

— Знаешь, чего я больше всего боялся этой ночью? Чтобы эти колдуны не вызвали ещё и Индрика-зверя.

— Этот Индрик, как я понял, вроде слона? Кшатрия этим не испугаешь, — разгладил усы индиец. — На слонов я охотился.

— Ты забыл, Ардагаст, — вмешался Вышата, — Индрик-зверь из всех зверобогов самый сильный и самый добрый. Никому он зла не делает. И ни один злой колдун его вызвать не посмеет. Не мог Белбог такого могучего зверя создать злобным, чтобы он всё сокрушил. Кто по-настоящему сильный — тот добрый.

А в глухой чаще колдун с двоерогим посохом и две ведьмы оплакивали погибшего духовного владыку Черной земли и слали страшные проклятия всему народу росов, и их окаянному и безбожному царю, и всем, кто, предав исконные прадедовские обычаи, признал его власть.