Ардагаст и Братство Тьмы

Глава 8 ОСТРОВ ГРОМОВОГО ЗМЕЯ

В царском доме в Суботове ужинали. За столом сидели царица Добряна, её отец, великий старейшина северян Доброгост, дядя царя — великий старейшина бужан Добромир, и царский наместник, оседлый сармат Ардабур. Детей царица уже уложила спать.

Низенький лысый северянин выглядел совсем потешно рядом с дородным, с седой бородой во всю грудь Добромиром и столь же могучим чернобородым наместником. Дядя Ардабур, как все его называли, уже девять лет в отсутствие царя поддерживал строгий порядок в землях по Роси и Тясмину. Рачительный хозяин, он был верной опорой Добряне. Знатные сарматы уважали его, а венедские старейшины — хитрого многоопытного Добромира. Все трое не отличались военными подвигами, зато пользовались славой людей степенных, хозяйственных и рассудительных.

До рождественского Святого Вечера с его двенадцатью блюдами были ещё целые сутки, но на столе уже стояли и пироги с зайчатиной, и рыбный холодец, и голубцы, и ячмень с мёдом. Ели из простых, от руки вылепленных глиняных мисок, пили пиво из глиняных кружек, зато вино — из кубков цветного стекла. Рассуждали о том, что мог бы царь после стольких славных подвигов и уважить главную землю своего царства и знатнейших её людей — вернуться домой к Рождеству. А то ведь царская русальная дружина ни разу ещё на Святки здесь не плясала, не колядовала, а все в полюдье, у нуров-волколаков.

Вдруг за окном послышался шум крыльев. Одиннадцать соколов и орлица опустились посреди двора и оборотились дружинниками-нурами и Миланой. Царица бросилась открывать, радостно обнялась с волхвиней. Хотела угостить нуров, но Милана неожиданно сказала:

— Добрянушка, нам бы только перехватить чего, да забрать русальные жезлы, да обратно лететь.

— Где же тогда царь будет Рождество праздновать? И к чему спешка такая? — Голос Добряны дрогнул.

— Ох, подруженька! Беда: Ардагаста с Вышатой Фарзой в цепи заковал! Мы узнали, только когда сюда летели.

И Милана рассказала то, что ей мысленно передала Лютица. Оба старейшины замерли, разинув рты. Доброгост испуганно съёжился, выронил дорогой стеклянный кубок, но быстро подхватил. Ардабур тихо ругнулся в бороду. Добряна побледнела, стиснула руки и если не заголосила, то только чтобы не разбудить детей. С дрожью в голосе проговорила:

— И впрямь беда! В Суботове из волхвов только старый Авхафарн, да и тот приболел. Мирослава в Почепе, а Вышко мал ещё. — Ощутив направленные на неё взгляды, царица с неожиданной для самой себя твёрдостью произнесла: — Пойдём к Авхафарну. Жезлы у него. А утром — к экзампейским жрецам. Если он не сможет — сама поеду. А вам, соколы-молодцы, мы сейчас хоть хлеба да сала нарежем да по чарке вина нальём.

Когда женщины и дружинники выпили, Добромир первым нарушил молчание:

— Ну, племянник, натворил дел! Непутёвый, как и отец его. Тот спутался с царевной росов, вот и дошло дело до войны. Разогнали нас тогда сарматы: кого на Буг, кого в чащи Дебрянские. А мы ему, братцу моему, жертвы приносили, неразумным юношам во соблазн.

— Ну чего ему, зятю моему, надо было! — сокрушённо всхлипнул Доброгост. — Ведь всё так наладилось: царство своё, богатство, почёт... В своей земле мир, в чужой — слава и добыча. И что ему стоило отдать стрелу!

— Возгордился больно, с богами сравняться захотел! — осуждающе воздел перст Добромир. — Так ведь и боги не всесильны. Ярила был живьём погребён, Даждьбог братьями убит, а Перун неверной женой опоен и распят... Верно говорил нам евреин Андрей, Зеведеев сын: гордость да непокорность — самый большой грех, с сильным не борись, царю покорствуй — не зря его Род терпит. Ещё говорил, помню, об учителе своём. Тот был царского рода и от бога родился. Однако казнь претерпел, лишь бы мятеж не поднимать на погибель всему племени. Ибо чтил только Рода, отца своего, а не младших богов, что больно любят войну, да смуту, да пьянку-гулянку...

— А нам теперь каким богам молиться, чтобы отвратили от наших племён гнев Фарзоев? — Северский старейшина бросил испуганный взгляд в красный угол, на божницу. — О своём бы народе подумал, Солнце-Царь, прежде чем в распри богов лезть. А боги-то всегда за сильного, дары непременно великому царю достанутся. Да ещё чародей с ним такой — самого Вышаты сильнее. Ох, сколько теперь сарматов на наше богатство позарится!

Добромир наклонился вперёд, выставив могучую бороду, заговорил вполголоса:

— Одно нас, грешных, может спасти: если выбрать другого царя росов. И венедов, конечно. Ну хотя бы Андака. Гульнуть, правда, любит и умом не богат, зато против великого царя никогда не пойдёт. Да и Саузард, ведьму злобную, Морана прибрала.

Щуплый северянин понимающе ухмыльнулся:

— Тебе-то что? Из царского дяди царским тестем сделаешься. Известно, от кого у тебя внук. Да уж уступлю тебе такую честь. Лишь бы мою Добрянушку не тронули. Я её с детьми к нам в Дебрянщину заберу. А ты как думаешь, дядя Ардабур?

Тяжёлый кулак сармата опустился на стол так, что опрокинулись не только кубки, но и глиняные кружки.

— Трусы! В тяжёлый час от царя готовы отречься, чуть не от богов! За богатство своё трясётесь, а при ком вы его нажили? Кто нашу землю мечом и Огненной Чашей ограждал от всех бед?

— Так ведь сила-то солому ломит! — возразил Доброгост.

— Росские мужи — не солома, а железо! Погибнет Ардагаст — его дружина либо прорвётся к нам, либо дорого за свои жизни возьмёт. Да на севере Хор-алдар с дружиной в полюдье, да здесь воинов немало найдётся. В степи не удержимся — в леса отойдём, они теперь свои для всех росов. Лишь бы никто из вас, венедов, сдуру не стал звать Андака на царство, поняли, старейшины? Да он без Саузард и сам не захочет.

— Дедушки, разве тятя вас чем обидел?

В дверях стоял в одной рубашке Ардафарн. Его голубые глаза с недетским упрёком смотрели на старейшин. Ардабур встал, погладил могучей, как медвежья лапа, рукой золотые волосы царевича:

— Всё слышал, наследник? Не бойся, дядя Ардабур тебя с братцем и сёстрами не предаст, и дедушки твои тоже. Царями росов и венедов могут быть только дети Ардагаста — того, кто наше царство создал. А боги не в силе — в правде.

— Мой тятя никого не боится. За это его боги любят! — с жаром сказал мальчик.

— Отчаянный твой тятя, — вздохнул Доброгост. — И моя Добрянушка при нём такой же сделалась. К экзампейским жрецам идти! Никто не знает, люди они или духи сколотских жрецов.

Ардабур махнул рукой, отправил в рот пирог с капустой и сказал:

— Какие там духи! Одни из них в Черном лесу живут, на древнем городище царя Огняна, а другие — среди нас, только тайно. Кто среди волхвов экзампейский жрец — это знают разве что Вышата да Авхафарн.

Авхафарн, верховный жрец росов, летом жил в юрте, а зимой — в добротной мазанке своего зятя-венеда. Многие называли самого жреца на венедский лад Доброславом, а царица Добряна назвала в его честь своего первенца. Несмотря на поздний час, старик не спал. Закутавшись в медвежью шкуру, он читал книгу, присланную пантикапейским мудрецом Стратоником. Выслушав рассказ Миланы, жрец покачал головой:

— Вот ведь разболелся не ко времени! Нет, колядовать завтра вечером выйду, а до того... Волхвование требует сил и здоровья. Разве что в чаре погляжу, что там с царём. А русальные жезлы — вот они, в сундуке. Я в них новые травы вложил, заговорил, окурил.

— Что, если позвать на помощь экзампейских жрецов? Их предки хранили Колаксаевы дары, — сказала Добряна.

— В эту ночь они будут в подземельях Экзампея. Но со мной и говорить не станут, — покачал головой Авхафарн. — Я сармат.

— И со мной не станут. Кто я? Лесная ведьма. Хоть и не злая: не учёная, а природная, — вздохнула Милана.

— Они душой-в прошлом: Великая Скифия, цари в золоте, великие города, несметные богатства сколотов-пахарей... Лелеют память о том, чего их предки не сберегли. Ведь они — последний остаток авхатов, что были у пахарей жреческим племенем, — сказал старик.

— Тогда пойду я, — тихо, но решительно сказала Добряна. — Мы, северяне, — от пахарей. У меня в роду сарматов нет. И не ведьма я, а законная царица, и дети мои — потомки сколотских царей.

— Ой, что задумала, подруженька! — всплеснула руками волхвиня. — В Экзампее четыре входа, а стерегут их Солнце, Огонь, Месяц и Вий-смертоносец. А в Виевом входе — семь врат из семи горящих металлов. Сгоришь, и косточек не останется! Давай уж я с тобой, хоть моя лесная волшба тут мало поможет.

— Ты лучше лети с дружинниками. Несите скорее жезлы нашим русальцам. Там ты нужнее. А я понадеюсь на Ладу-матушку.

Жрец внимательно взглянул в глаза царицы и медленно заговорил:

— Да. Душа твоя чиста и тверда. Потому надейся на Мать Мира. Я дам тебе её скифский оберег. Попробуй пройти с ним через вход Огня — юго-западный, или Солнца — юго-восточный. Северо-восточный вход посвящён Месяцу, владыке ночи. Самый трудный — северо-западный, вход Ваю. Вы, венеды, зовёте его Вием или Стрибогом. Тот проход открыт лишь магу, прошедшему семь степеней посвящения.

— А женщине? — спросила царица.

— Я не слышал, чтобы какая-нибудь волхвиня пробовала им пройти. Но... помни: все боги пошли от Матери Мира. И ещё: Экзампей стерегут духи Властимира, Гремислава и Зореслава, павших в бою за святилище. Но они бывают там не всегда. А четвёртый страж — дух Саузарин, жены Сауаспа, погребённой в самом Экзампее. Берегись её, но не бойся, иначе погибнешь, как тот молодой волхв, что вздумал провести три ночи на её могиле. А теперь возьми оберег, и да хранят тебя все Светлые боги!

Он достал из ларца круглый золотой талисман на цепочке и надел на шею царице. На золоте была искусно изображена крылатая богиня с воздетыми к небу руками. Ноги ей заменяли шесть змей с головами грифонов, львов и драконов. Над всем живым в трёх мирах была властна Великая Богиня, породившая творцов Вселенной. Поцеловав древний оберег, царица спрятала его под шубку.

На юго-восток, к Перун-острову, летели над ночной степью одиннадцать соколов и орлица. Черти и ведьмы стремглав улетали прочь, завидев в их лапах резные деревянные жезлы. Эти жезлы со скрытыми в навершиях чародейными травами были оружием русальцев — двенадцати лучших воинов Ардагаста. На Святки и на Купалу, в самые святые и страшные ночи года, русальцы плясали, готовые в любой миг перейти от пляски к бою с нечистью и её слугами.

А на юг из Суботова мчались через лес, через степь сани, сопровождаемые пятью конными дружинниками. Царица сама правила конями. Сердце её невольно сжималось, когда издали доносился волчий вой или уханье совы. До сих пор она жила за мужем, Ларишкой, Вышатой, как за каменной стеной. Не воительница, не волхвиня. Просто хорошая хозяйка, верная и скромная жена, заботливая мать. Это ради таких, как она, совершали они все свои подвиги. И теперь могла бы сидеть дома и молиться за них. Но именно потому, что оказалось — и они не всесильны, и должна была она сделать всё, что могла, и ещё больше, чтобы помочь им выстоять.

Так летите же, кони! Не на край света — всего лишь в середину его, в середину Скифии. Не в проклятое — в святое место. Недаром светит так ярко Месяц-Велес, озаряя безлюдную дорогу среди белых снегов, и не смеют его в эту ночь ни ведьмы скрыть, ни оборотни пожрать.

Дорога вывела на водораздел, к перекрёстку двух древних путей. Здесь, замыкая цепочку курганов, возвышался круглый вал с четырьмя проходами. От каждого прохода, будто клешни, вытягивалось ещё по два вала, а от северо-западного — даже три пары валов, между которыми возвышались четыре пары небольших курганов. Внутри большого вала поднимался высокий курган, где некогда стоял громадный бронзовый котёл, для которого каждый скиф дал по наконечнику стрелы. Экзампей, Святые Пути, сердце Скифии, главное её святилище...

Три века назад сарматы разграбили святыню, перебили её защитников, разломали котёл. С тех пор не приносилось здесь торжественных жертв, ибо не было великих царей, достойных их принести. Сарматские цари не владели Колаксаевыми дарами, у венедов же царей вовсе не было. Лишь уцелевшие жрецы племени авхатов тайно совершали тут свои обряды. Властимир, великий старейшина полян, хотел возродить царство сколотов, но пал вместе с сыновьями под мечами росов. Его внук Ардагаст овладел лишь одним из даров.

Царица повернула коней, чтобы подъехать к юго-восточному входу в святилище. И тут навстречу ей выехали две всадницы на чёрных конях в серебряной сбруе. В одной Добряна сразу узнала Саузард. Вторая, с таким же ястребиным носом и чёрными волосами, но роскошнее одетая, в чёрном кафтане с золотыми бляшками и золотом венце, была Саузарин.

— Куда, глупая венедка? — голосом, полным презрения, проговорила старшая всадница. — Мы с дочерью стережём Святые Пути от таких, как ты. Вы, лесовики, недостойны приносить тут жертвы.

— Да-да, я теперь тоже хранительница Экзампея. Так велела Морана-Артимпаса! — с торжеством взглянула на Добряну Саузард.

— Я иду не для жертвоприношений, а говорить со жрецами-авхатами. Они ведь сюда ходят без вашего позволения? И не вы одни стережёте святилище, — с достоинством ответила северянка.

— Ты о своём тесте с его братцем и об их отце, старом дураке Властимире? — ухмыльнулась Саузарин. — Их тут нет. Видно, Гойтосир и Ортагн снова нашли с кем воевать.

— Собралась к жрецам? Неужели сделалась мудрой волхвиней? — издевалась, поигрывая плетью, Саузард. — Небось все семь степеней посвящения прошла? Так нечего лезть в солнечный проход, хоть ты и жена Солнца-Царя! Иди-ка в проход Ваю, через семь врат!

— Глумишься, нежить? Прочь с дороги! — схватился за меч один из дружинников.

В руках чёрных всадниц вспыхнули мертвенным белым светом два клинка. Добряна знаком остановила своих возмущённых воинов и тихо произнесла:

— Я пойду путём Вия.

Она встала с саней и пошла пешком вдоль вала, а вслед ей нёсся зловещий голос Саузард:

— Иди, иди! Семь раз сгореть можешь, а не сгоришь — увидишь Самого...

Царица медленно подошла к северо-западному проходу. Внезапно перед самым её лицом между концами двух первых валов возникла стена из серебристого, струящегося с зеркальным блеском металла. Ртуть, металл Меркурия-Велеса, вспомнила она. А всего семь металлов, семь светил, семь небесных врат, через которые проходит праведная душа на пути в небесное Царство Солнца. Об этом Добряне рассказывал добродушный мудрец Стратоник в Пантикапее. Ведь она не знает ни одного заклятия, открывающего врата! Расступится ли перед ней хотя бы эта стена из ядовитой ртути? А если злой колдун вызубрит все нужные заклятия, он что, пройдёт до самого Царства Солнца?

Добряна вынула из-под шубки золотой оберег со змееногой богиней и зашептала:

— Лада-матушка, всему миру владычица, заступница, богов родительница! Не за себя молю — за мужа и детей, за всё царство росов: открой мне путь через семь врат. Не дай свершиться злому делу, не дай Чернобожьим слугам погасить земное Солнце!

И она увидела, как сквозь серебристую преграду (металл это или особый свет?) проступил лик женщины средних лет в высоком кокошнике, с большими, ласковыми и слегка грустными глазами. Взгляд их манил, ободрял, избавлял от страха. Царица шагнула вперёд — и стена ртути расступилась, а потом пропала. Но между следующей парой валов уже выросла другая — из жарко пылающей красной меди. Это было ещё страшнее. Не морок ведь — вон снег тает. Превратиться в обугленный труп? Но добрый лик выглядывал из красного пекла ещё явственнее. Ведь это врата её, Лады-Венеры! Ну, смелее, царица! Ларишка бы наверняка не отступила. Шаг вперёд, прямо в невыносимый жар — и вот уже нет медной стены.

А впереди серая, холодная, непроницаемая стена железа, по краям раскалённого добела, как в кузнице. Потом были стены из тусклого олова, спокойно сияющего серебра, нестерпимо горящего расплавленного золота, угрюмого мертвенного свинца. Марс-Ярила, Юпитер-Перун (или Род, волхвы спорят), Месяц-Велес, Солнце-Даждьбог, Сатурн-Чернобог. И всякий раз сквозь металл проглядывал знакомый лик той, что всем была матерью или женой. Легко ли это — быть Матерью Богов, всех, злых и добрых? Не давать им и их избранникам в беспощадной борьбе погубить мир? Царствовать над людьми легче.

Но вот пала последняя стена. Проход в главном валу, а за ним — курган. И тут перед северянкой восстало из-под земли самое страшное: уродливый чёрный карлик, приземистый, но могучий. Громадные мохнатые веки были опущены, но даже сквозь них леденил кровь смертоносный взгляд. Глухой, безжалостный голос пророкотал:

— Всё прошла? Хорошо. Мимо меня не пройдёшь.

Мощный холодный ветер ударил в лицо, повалил в снег. Чёрные остроголовые бесы с глумливым хохотом бросились поднимать вилами веки карлика. А от кургана две черноволосые всадницы кричали уже без всякой издёвки:

— Беги, дура, спасайся!

Бежать? А они всё что, следом? Куда — в землю росов? Ларишку бы на вас всех с махайрой! Или Ардагаста с Огненной Чашей... А сзади голоса дружинников: «Держись, царица!» Преодолевая холод, ветер, страх, Добряна встала. Прикрыла лицо от ветра вздувшимся, как парус, платком. И направила скифский оберег прямо в лицо карлику. В уже открывшиеся, вспыхнувшие мертвящим белёсым светом глаза ударил золотой луч. Карлик взревел, скорчился, пряча глаза от света, и провалился сквозь землю вместе с чертями. Скрылись и призрачные всадницы.

Пошатываясь, Добряна подошла к кургану. Вдруг насыпь расселась, и из неё вышел высокий старик в скифской одежде из белой шерсти. Из-под башлыка выглядывала белая жреческая повязка. Старик опирался на посох с золотым навершием — трезубцем с тремя птицами. Худощавое лицо было сурово и непреклонно. Призрак? Или волхв, владеющий разрыв-травой? Подземный выходец сказал гордо и величаво:

— Я Златослав, великий жрец авхатов. Знаю, кто ты, женщина, и не стал бы с тобой говорить, если бы Лада не провела тебя сюда путём Ваю. Чего ищешь ты в самом святом месте Скифии?

Добряна поклонилась в пояс жрецу:

— Ищу я помощи у вас, экзампейских жрецов. Фарзой нашёл себе лихого советника — чернокнижника Валента. Они сковали Ардагаста и Вышату, забрали Колаксаеву Чашу и теперь идут к Перун-острову, чтобы захватить Плуги Секиру. Вы когда-то хранили солнечные дары. Не дайте же ими завладеть Чернобожьим слугам! Спасите наше царство и мужа моего Ардагаста!

— Мы уже всё знаем. И обратим всю мощь наших чар на защиту Колаксаевых даров. Валент с Фарзоем сами не знают, куда сунулись. Но ради Ардагаста с Вышатой и вашего царства мы и пальцем не пошевелим. На них — проклятие богов и наше!

Обрадовавшаяся было Добряна побледнела и вскрикнула:

— Как же так? Разве мы, росы, не потомки сколотов-пахарей?

— «Мы, росы»! — надменно скривился старик. — Росы — сарматская орда, осквернители Экзампея. А вы, венеды, — их рабы. С чьей кровью смешала благородную кровь сколотое? Ардагаст — потомок святотатца царя Слава и Яромира, ублюдка и прислужника сарматского царя Сайтафарна. Это Слав с Яромиром украли у нас небесное золото! Сам Ардагаст рождён от сарматки-распутницы. А Вышата — отступник от нашей светлой веры, ученик чёрных колдунов. Да сгинет это царство предателей и сарматских ублюдков!

Добряна смело взглянула в пылавшие праведным гневом глаза Златослава:

— Мои дети — не ублюдки. А мой муж — избранник богов.

— Он не достоин избранничества! Чем кончились его разбойничьи подвиги? Рабскими оковами! Пророчество гласит: тот, кто восстановит великое царство сколотое, придёт с юга. Только там, в Таврике, ещё сохранилось сколотское царство.

— А что делать нам, венедам, пока не придёт ваш восстановитель? Ютиться в дебрях, с медведями, лешими и чертями болотными?

— Да. А земля пахарей пусть лучше лежит пустой, чем населяется полусарматами и рабами сарматов. Вам же в лесах легче будет сохранить себя от сарматской скверны.

«Он говорит почти как лесной колдун», — подумала Добряна. А вслух сказала:

— За то, что помогаете хранить Колаксаевы дары, — спасибо. А за бессердечие ваше и упрямство пусть вас судят Даждьбог и мать его Лада! Глядите, будет ещё в земле нашей царство великое и светлое, только вас, чистых и гордых, туда не позовут!

Обратно царица ехала смертельно усталая, править санями велела дружиннику. Никому-то она не помогла, ничего не изменила... кроме себя самой. Не пугали её больше ни волчий вой, ни совиный крик. Теперь она была готова, случись наихудшее, принять на себя всю тяжесть царства.

Две дружины, росская и аланская, ехали на юг высоким правым берегом Днепра. А по другую сторону скованной льдом великой реки двигалась ещё одна отборная дружина — под красным знаменем с похожей на росскую золотой роксоланской тамгой. Роксаг, Сияющий Олень, Любимец Артимпасы, всё знал, за всем следил, как волк за добычей, но ни во что не вмешивался — пока ещё. И ещё одна, совсем маленькая дружина следовала по пятам за аланами: Авхадайн, жрец герров, с десятком воинов. На Лысой горе они подобрали брошенные там Валентом скифские навершия и священную секиру. Вскоре их нагнали орлица и соколы с русальными жезлами.

Аланы и росы миновали четыре порога: Не Спи, Сурский, Островной, Звонецкий. Пороги — каменные змеи — дремали подо льдом, напоминая о себе лишь глухим рёвом. Придёт весна — и драконы пробудятся, взломают лёд, жадно набросятся на всех отваживающихся плыть по реке или через неё. Пятый порог, Неясыть — Ненастный, не могла сковать даже зима. Лишь гранитные стены скал сдерживали громадную массу воды, устремлявшуюся через узкий проход под высокой скалой на правом берегу прямо в водоворот, прозванный Пеклом.

Выехав на вершину скалы, Валент с восхищением взирал на бушующую, клокочущую, будто в котле, воду.

— Какая сила! Какая мощь! Даже бог холода и смерти не может её сковать.

— Это сила бесов. Они тут под каждым порогом гнездятся и людям пакостят, — отозвался Вышата.

Словно в ответ на его слова, из водоворота вынырнули, потрясая вилами, трое чёрных остроголовых чертей.

Валент презрительно усмехнулся, загнал их в пучину магическим знаком и сказал:

— Что эти жалкие демоны? Здесь таится сила Змея Глубин, владыки Хаоса, того, кто древнее всех богов и стихий. Этой силой владеют жрецы Змеи. Я искал пути к ним, но они не желают делиться тайным знанием с нашим Братством.

— Не дивно, что и такие лиходеи чураются вас. Вы же любое знание можете обратить во зло.

— Добро, зло... Оставим эти понятия для тупых крестьян и меднолобых вояк. Мы же с тобой маги, философы! Пусть толпа мнит нас благодетелями или злодеями. Знание выше всего этого вздора. Разве ты не искал мудрости у лесных чёрных магов и пещерных колдунов? Я знаю о Змеёвой пещере у третьего порога, о змее, стерегущем дары. Если мы объединим свои силы, то можем найти ключ к изначальной силе Змея Глубин.

Некромант говорил с волхвом без издёвки, как равный с равным. Но Вышата покачал головой:

— Ты не знаешь, к чему рвёшься. Эта сила способна разрушить мир.

— Тем лучше! Этот грязный мир заслуживает только гибели. Тебе не надоело пытаться его исправить? Ради чего — чтобы попасть в небесный мир вместо подземного? Пусть они оба сгинут вместе с земным миром. Твой дух достоин большего — Высшего Света!

— Сам-то ты не торопишься покинуть этот презренный мир. Ещё и норовишь властвовать над ним, — усмехнулся Вышата.

— Да, властвовать над материей — лишь затем, чтобы стать выше её. А упиваться земной властью — оставим это нашим игрушкам и рабам, всем этим Ардагастам, Неронам, Фарзоям...

Гневно сверкнув глазами, Вышата указал на клокочущее Пекло:

— Это ты — раб и игрушка тех, кто там! Раб своих пороков! А я живу ради таких, как Ардагаст. Холодно и темно мне будет без них в твоём Высшем Свете.

«А не столкнуть ли бессильного скифского мага туда, вниз?» — подумалось Валенту. Неизвестно только, как поведут себя безмолвные аланы, стерегущие волхва. Ещё и эти две орлицы над головами...

Обе дружины миновали ещё два шумевших подо льдом порога: Вольный и Виручий — бурлящий. Уже темнело, когда показался высокий и длинный, поросший густым лесом остров Таволжаный. Здесь была главная переправа через Днепр для едущих из Аорсии в земли роксоланов. Зимняя ставка Роксага находилась на реке Герр, среди богатых пастбищ. Как раз там, где некогда зимовали великие цари скифов царских. Фарзой тихо выругался, глядя, как роксоланская дружина на левом берегу скрывается за высокой «головой» острова. Граница двух царств — Днепр. Летом на Таволжаном рыбачат герры, на Перуне — роксоланы. Чей же он, остров Громового Змея? Нет, война сейчас Фарзою не нужна. Но и золотых даров он никому не отдаст! Клёкот и рёв грифонов раздался совсем близко.

Вслед за царём аланы пустили своих коней вскачь. За ними поспешили росы. Наезженным путём всадники рысью переехали реку, пересекли по глубокой балке Таволжаный, и вот между двумя высокими скалами им открылся вид на Перун-остров. Высокий и лесистый, он напоминал огромного змея-ящера, лежащего заострённой головой на север. Самое высокое место острова — макушка чудовища, самое низкое — загривок. Говорят, это и есть дракон, то ли свергнутый Громовником с неба и окаменевший, то ли всплывший из неведомых глубин и поражённый молниями.

Выехавшие было на лёд аланы придержали коней. На острове теснились закованные в броню всадники. Над «загривком» развевалось роксоланское знамя. А на «макушке» сидел, воздев к темнеющему небу орлиные крылья, грифон. Сияние его шерсти и перьев золотым костром озаряло остров, рассеивая зимние сумерки. И летел над Днепром и степью, над всей замершей в ожидании чего-то невиданного страной крик диво-зверя, зловещий и призывный.

Рядом с грифоном стоял столб, а возле него — двое людей. Валент напряг духовное зрение. Те же три навершия. Скифский Зевс — на столбе, трезубец держит старый герр, а богиню — какая-то колдунья.

— Видите? — Вышата указал скованными руками на сияющего зверя. — Это и есть небесное золото, которое вы ищете. Оно — из солнечного пламени, а потому может оборотиться и зверем, и птицей, и человеком. Может в нижний мир уйти или в верхний улететь. Что, чернокнижник, сумеешь его удержать?

Некромант досадливо прикусил губу. Кладоискательской магией он занимался мало, считая её достоянием корыстолюбивой черни, вроде тех египтян, что, рискуя жизнью, добывали для его Братства магические предметы и папирусы из гробниц и заброшенных храмов.

— Не сумеешь? — продолжал волхв. — А мы сумеем. Авхадайн, Милана — вот они на острове, — Лютица, ну и я, если царь изволит меня расковать.

— Так ты поможешь мне овладеть дарами? — обернулся к Вышате Фарзой.

— Мы всё сделаем, чтобы Колаксаевы дары не ушли из этого мира: они нужны всей Скифии. Ничем другим тебе помогать не станем: нет таких чар, чтобы Огненную Правду изменить.

Валент с ехидной усмешкой похлопал по чёрному ларцу с Огненной Чашей. Волхв, не смутившись, сказал:

— Правду можно скрыть от людей, но лишь на время. Она прожжёт все ваши колдовские доски и плиты и явится тем, кто её ищет.

— Нет, я не раскую тебя, волхв. Ты служишь не мне, а своей Правде. Как бы ты ни стал мешать мне, — хитро прищурился Фарзой, — а золото вы всё равно удержите. Это ведь нужно вам самим.

Узкоглазый бог на поясе царя тоже весело прищурился, держа двух грифонов. Царь был доволен собой: он может повелевать даже могущественными магами.

Фарзой тронул коня и доехал до середины реки. С ним были лишь Инисмей и Умабий. Навстречу им выехали Роксаг с Сагдевом. Во всём красном, с золотыми гривнами на шеях, со сверкающими золотом и бирюзой поясами, отец и сын очень походили друг на друга. Оба темноволосые, с плохо закрученными чёрными усами, оба красивые, наглые и уверенные в себе и в милости Артимпасы. Сагдева мало изменил даже северный подход. Хотя и заставил кое над чем призадуматься. Роксаг приветственно поднял руку:

— Здравствуй, Фарзой! А где же Ардагаст, лучший воин Аорсии? Говорят, будто ты его заковал. Не могу поверить такому!

— Да, я велел его заковать. Он посмел не отдать мне то, за чем я его послал, а это в моём царстве .никому не прощается.

— Ты неблагоразумен. «Длинное ухо» уже разнесло весть. Я говорил кое с кем из аорских князей. Они сочувствуют царю росов и порицают тебя, — самым небрежным тоном заметил Роксаг.

— В чём виновен Ардагаст? Что совершил то, чего не смог никто из нас? — горячо воскликнул Сагдев.

— А что ты, сосед, делаешь на этом острове? — столь же небрежно спросил царь роксоланов. — Он мой. И пещера на нём тоже моя.

— Уже видишь себя великим царём Скифии? — вспыхнул Фарзой. — Так не ты ли это подстрекал Ардагаста? Только в пещеру вам не войти без стрелы Абариса, а она у меня! А спор из-за острова мы можем разрешить в поединке. Или в бою.

— Сарматские цари будут убивать друг друга из-за какого-то лесовика? Позор! — возмутился Умабий.

— И на чьей стороне будет его дружина? Не губи себя и царство, отец! — вмешался Инисмей.

— Ардагаста привёл сюда Путь Солнца. Я шёл с ним и знаю: с этого Пути нельзя свернуть, а кто его преграждает — враг Светлым богам, — сказал Сагдев.

Глаза Фарзоя полыхнули гневом. Хитрый, осмотрительный царь Аорсии пропал, и вернулся молодой аланский князь, готовый дерзко создавать и крушить царства. Выдвинув меч из ножен, он громко сказал:

— А меня привёл путь Меча-Ортагна, и я с него не сверну! На нём я создал Аорсию, и она — за мной.

Роксаг пожал плечами и преспокойно произнёс:

— Иди. Тебя остановят боги, если захотят.

Рубин и топаз горели в перстнях на холёных пальцах Валента.

Три конные дружины — шесть сотен всадников — едва уместились на небольшом лесистом острове. Предводители и лучшие воины собрались на западном берегу, у «головы» острова-змея. Здесь, у самой воды, скалу рассекал вход в пещеру. В свете разведённых на берегу костров была видна ржавая, до половины занесённая песком железная дверь. Берег был крут, и воины столпились на льду, освободив место у двери. Цепкий взгляд Валента заметил, что главных соратников Ардагаста, кроме оборотня Волхва, не было. Вдруг раздалось:

— Дорогу дружине Даждьбожьей, русальной!

Росские дружинники расступились, пропуская в круг двенадцать человек в личинах, при оружии, с жезлами в руках. Предводитель в маске льва держал шест, увенчанный ярко раскрашенным, весёлым ликом Даждьбога-Солнца. Ещё тут были тур, медведь, коза, волк, олень, старик, грек, римский солдат... Двое ряженых вместе изображали коня.

Валент был наслышан о русальцах — отборных воинах Ардагаста, одинаково хорошо владевших мечом и магическим жезлом. Правда, жезлы эти имели силу лишь в дни главных венедских праздников — Святок и Купалы, но именно тогда ни один демон или колдун не мог одолеть священной дружины скифского Аполлона. Некромант знал, что Вышата рядится львом, индиец — туром, а гот — медведем. Да, этих двух гигантов трудно не узнать даже под масками, но кто же тогда лев? Вышата стоит скованный рядом с Ардагастом и Ларишкой. Амазонка, кстати, успела принарядиться. Красное шёлковое покрывало, синий плащ, сколотый золотой застёжкой, золотые с бирюзой серьги в виде эротов на дельфинах...

«Лев» заговорил сильным женским голосом:

— Люди добрые! СегодгГя праздник, Святой Вечер. Этой ночью рождается Даждьбог-Солнце. Он, Божич златорукий, златоволосый — в лоне Матери-Земли, Лады. Огненное золото его — в пещере. Без колядования, без пляски русальной не родится Божич, не откроется пещера, не отступят тьма и холод. Дозвольте, цари могучие, спеть вам коляду!

«Колдунья, жена Вышаты», — догадался Валент. А сверху зазвенели колокольчики и раздался голос Авхадайна:

— Вижу: нечисть обступила Священный остров. Оградите его чарами, оградите обрядами!

Даже телесные глаза видели, как на Таволжаном шевелятся в лунном свете чёрные тени, вспыхивают в зарослях огоньки глаз. Духовному же взору южного мага было видно гораздо больше. Что же, если невежественные скифские колдуны укротят скифских же демонов и не дадут небесному золоту исчезнуть, это только на руку Валенту. Он же сбережёт магические силы для более важного: поединка с архонтами Юпитера и Солнца. Сначала руками Фарзоя уничтожить змея-стража. Затем сдержать огненную силу даров. Совсем ненадолго (иначе и не выйдет): лишь бы Фарзой смог их взять. Потом три царя перегрызутся из-за даров, и тут-то высвобожденное солнечное пламя превратит остров в гигантский костёр. Он, великий маг, успеет улететь: Мовшаэль вынесет, а дракон ждёт в лесу на Таволжаном. На страшное пепелище лет сто не сунется ни один варвар. Если дары не расплавятся, можно будет спокойно поискать способ подчинить их или уничтожить.

Суботов с утра гудел растревоженным ульем. Узнав о пленении Ардагаста, люди ждали самого худшего: набегов, войны, угона в рабство. Знатные сарматы, в основном родичи Андака и Сауаспа, поносили самоуверенного царя-выскочку и призывали избрать царём Андака, даже заочно, и поклониться Фарзою богатыми дарами, разграбив имущество Ардагаста и его соратников. Дядя Ардабур с дружинниками разъезжали по селу и охаживали самых рьяных крикунов плетьми. Многие сарматы его поддерживали, тем более что уже дошёл слух о гибели дружины Андака. Одни из венедов грозили крикунам кольями, другие же робко оглядывались на старейшин. А те расхаживали с посохами и увещевали не осквернять праздник кровопролитием, не спешить менять царей, полагаться же на волю и милость богов. На стариков не смели поднять руку и самые буйные сарматы. Когда же появлялась Добряна, смолкали все и лишь тихо шептали: «Семь Врат Прошедшая!»

Когда же настал вечер, на улицу вышли Авхафарн и колядники. Не чета царской русальной дружине, но вымолить хороший урожай и приплод умели, и разогнать наглевшую в эти дни нечисть тоже. Увидев их, люди успокаивались и расходились по домам — встречать дорогих гостей, несущих благословение богов на весь год.

Праздновали и на Перун-острове. Русальцы первым делом пропели колядку Ардагасту и Ларишке. Царя величали ясным месяцем, царицу — красным солнышком, их детей — частыми звёздочками. Валент с тревогой замечал, как почтительно глядят на Ардагаста не только росы, но и аланы. И всю дорогу никто не насмехался над пленником. Даже скованный, он оставался для них всех Солнце-Царём. А на себе чернокнижник постоянно ловил неприязненные взгляды. Особенно эти нуры-оборотни. Вот и сейчас готовы наброситься в любой миг всей стаей. Некромант чувствовал себя среди варваров, хуже одинокого волка. Даже Андак не желал с ним говорить, глядел злобно и презрительно. Жалкий князёк, подкаблучник, после гибели жены подчинился первому же сильному — Ардагасту...

А русальцы величали остальных царей. Желали овец, как звёзд на небе, пшеничных снопов, как частого дождя. Роксагу спели о том, как ходил он за Дунай и не могли откупиться от него римляне ни золотом, ни серебром, а только красной девицей. Любимец Артимпасы так и сиял. Воспевали молодецкую отвагу Инисмея и Сагдева. Перед Фарзоем восхваляли его богатые города и бесчисленные стада и вдруг запели суровыми голосами о худом и грешном времени, когда брат на брата меч поднимает, царь на царя чары ищет, сосед соседу беду готовит. Колядников обильно одаряли, зная: для скупого и нечестивого хозяина у них есть в запасе совсем другие песни, накликающие несчастья и разорение.

Но вот смолкло стройное, мирное пение колядников. Резко зазвенели гусли, загремел бубен, и русальцы с мечами и жезлами в руках понеслись по кругу, высоко подскакивая и вертясь волчком. Грозно скрещивались мечи, образуя знак Солнца и Огня — косой крест. Такой же знак был нашит на вывороченных шерстью наружу кожухах Даждьбожьих воинов. Мовшаэль обливался холодным потом, видя, как мелькает в руках Лютицы священная секира, страшная для демонов. За рекой злобно выла и ухала нечисть, не смея сунуться на Священный остров.

В круг вышла златорогая коза и забегала, заметалась. А за ней гнался длиннобородый старик с луком и булавой, следом — волк, медведь, грек и римский солдат. То Мороз-Чернобог и его слуги преследовали Ладу, готовившуюся родить Даждьбога. Гнались, хотели убить, чтобы никогда не кончилась самая длинная ночь в году, чтобы вечным стало царство холода, тьмы и смерти. Козу изображал Неждан, а старика Чернобога — Хилиарх. Этот старик, путавшийся в длинной бороде и потрясавший оружием, был смешон и страшен. Упала коза, сражённая его стрелой, а он, отогнав волка и медведя, подозвал гречина. На гречине был чёрный плащ и колпак, размалёванный магическими знаками. Колдун пытался взять козу за золотые рога, но отдёргивал руки, обжигаясь. А легионер подгонял его пинками, бранился и кричал, что его повелитель Нерон не любит ждать. Валент скрипел зубами: невежественные варвары насмехались над ним, великим иерофантом!

Вдруг гусли Пересвета заиграли весело, зажигающе, и полетели в огненном танце златорогий олень, лев и тур — воплощения новорождённого Божича, и разбежалась вся нечистая свора, а коза встала и пустилась в пляс. Росы, аланы и роксоланы бурно веселились, азартно били в ладоши. Одного лишь Валента не радовало это варварское веселье, и он каждый миг ожидал, что дикие скифы разом бросятся на него и изрубят во славу Солнца. Будь он неладен, этот росский аэд, всю дорогу услаждавший аланов песнями о подвигах своего царя! Если ещё и Фарзой отступится от него, Валента... Тогда варвары испробуют на себе чародейную силу семи перстней!

Среди веселья воины не сразу заметили, как исчез со скалы златосияющий грифон. А в небе ещё ярче засияло созвездие, которое венеды зовут Плугом, а греки — Орионом. Не ушёл ли на небеса сколотский клад? Взгляды всех обратились к Вышате. Воздев скованные руки к звёздам, он возгласил громко, уверенно:

— Вот Колаксаев Плуг — на небе. И он же — в этой пещере, вместе с Солнечной Секирой. Здесь и Чаша Колаксаева. Не ушёл от нас солнечный клад ни к богам, ни к бесам. Кто считает себя достойным овладеть кладом или хоть увидеть его — пусть дерзнёт! Но пусть знает, — голос волхва зазвучал грозно, — великие силы разбудит он, и недостойного они сметут!

Зависть когтями стервятника стиснула сердце Валента. Маг-недоучка, далёкий от духовного совершенства, даже в оковах оставался духовным вождём этих варваров, и не только из своего племени! А он, великий иерофант, кому будет нужен здесь, лишённый силы магическими цепями? Раньше надо было избавиться от волхва и царька росов, и любой ценой! А теперь их обступили двенадцать воинов с магическими жезлами. Силу двенадцати знаков зодиака не одолеть и силой семи светил, сокрытой в перстнях.

Чёрными тенями над островом носились на нетопырьих крыльях бесы. Гася звёзды, пылая огненными глазами, тёмным призраком пролетел дракон. Нечисть скапливалась на Таволжаном, на левом берегу Днепра, на соседних островках, злобно шумела, но реки не переходила.

Твёрдыми шагами вышел в круг Фарзой, вонзил в снег свой меч и, простирая к нему руки, заговорил:

— Меч-Ортагн! Всем я обязан тебе и своей отваге. Испытай же мою силу! Открой мне путь к золотым дарам или прегради его в любом обличье. С боем или без боя я пройду к ним и возьму — для блага моей Аорсии, мною созданной!

На одной из скал Таволжаного стояли два всадника. Один — молодой, златоволосый, на белом золотогривом коне. Другой — зрелый муж с буйными чёрными волосами и золотой бородой, на могучем буром коне.

— Столкнулись мой избранник с твоим, — усмехнулся в бороду старший. — А что? Оба сильны, отважны, каждый по царству создал...

— И могут сейчас оба царства разрушить. На радость дядюшке Чернобогу. Вот он ждёт, руки потирает, — сказал младший.

На другой скале, прозванной Волчьей, безмолвно возвышался третий всадник — длиннобородый старик на чёрном коне.

— Вот пусть твой моему дары и уступит, если такой праведный, — ответил старший.

— Эти дары не могу уступить даже я. Они сами выбирают достойного.

— Чем же твой достойнее?

— Даже во имя царства он не звал на помощь бесов. А рядом с твоим сейчас чёрный колдун и чёрт.

— Вот этого я никому не прощаю, — безжалостно произнёс старший, огненной искрой взмыл в воздух, перелетел реку, упал на «голову» священного острова-змея и исчез под землёй — там, где большой камень со священными знаками прикрывал ещё один, верхний вход в пещеру.

С мечом и золотой стрелой в руках Фарзой подошёл к железной двери, уже расчищенной дружинниками. По правую руку от него шёл, ловя на себе косые взгляды, Валент с Колаксаевой Чашей в чёрном ларце. По левую — видимый лишь волхвам толстый лысый демон. Великий царь чувствовал себя как зверь, умело загоняемый в охотничью ловушку. Тем хуже для охотников!

Фарзой коснулся стрелой Абариса двери, и та сама собой отворилась — медленно, со скрежетом. За ней блестела в свете костров другая дверь — золотая. Стрела заставила открыться и её. Удивительный золотистый свет озарял пещеру изнутри. Завидев его, вся нечисть, обступившая остров, яростно завыла, зарычала, словно стая хищников, учуявшая добычу. Дружинники выставили копья, наложили стрелы на тетивы. Ярким светом вдруг озарились три скифских навершия на «голове» острова, а колокольчики на них тревожно загудели, будто огромные колокола.

Царь, маг и бес вступили в пещеру. Подземелье с высоким сводом напоминало юрту. В нём стояли золотые и серебряные столы, накрытые скатертями с золотыми кистями и уставленные золотой и серебряной посудой. Кубки, рога, чаши... Искусной рукой грека на них были изображены суровые лица скифских царей и богов, подвиги родоначальников скифских племён. На пёстрых коврах, покрывавших стены, висели мечи и акинаки в золотых ножнах, золотые гориты. Некогда здесь было тайное святилище Ортагна-Перуна, скифского Арея, где порой сам грозный бог пировал вместе с лучшими из воинов Великой Скифии.

Но дивный свет исходил не от этого золотого великолепия. В самой глубине пещеры, на алтаре, покрытом парчой, лежали Секира и Плуг с ярмом. Золото, из которого они были отлиты, само собой ярко сияло, но не слепило глаз. Этот добрый свет невольно внушал человеку спокойную отвагу, уверенность в своих силах, готовность следовать до конца предназначенным богами и предками путём. Алтарь окружал своим телом, положив три головы на конец хвоста, крылатый змей. Аспидно-чёрная чешуя его тускло блестела в свете небесного золота. Чёрными, как у ворона, были и перья на его крыльях. Недвижный, бездыханный, змей казался статуей, высеченной из чёрного камня.

«Да он, видно, давно издох. Иначе наводил бы страх на всю округу. Мёртвый страж сокровищ сгинувшего царства», — подумал Фарзой и шагнул вперёд. С алтаря взметнулось к потолку пещеры золотистое пламя. Взметнулось — и стало медленно опадать, борясь с неведомой силой. Валент сделал царю знак подождать. Пока что всё идёт по плану, думал чародей. Лишь бы сковать огненную силу даров совсем ненадолго — покуда торжествующий Фарзой не вынесет их из пещеры к столпившимся снаружи варварам. А потом... Смерть его будет поистине прекрасной — в солнечном пламени, в миг величайшего наслаждения славой и властью. И в этом же пламени сгорят посрамлённые Ардагаст с Вышатой и вся их шайка, видевшая свет Белого острова, чересчур отвлекающий людей от Высшего Света.

Валент чувствовал, как извне в пещеру проникают потоки чар, поддерживающих силу даров, — от оставшихся снаружи росских и геррских колдунов, а ещё — со стороны Экзампея. Потоки мощные, но не настолько, чтобы превзойти силу семи перстней.

А Чернобожье племя уже бросилось со всех сторон на Перун-остров. На льду бесов встретили копья и стрелы дружинников, зубы волколаков. Из навершия с фигурой Папая вырывались молнии и разили летающую нечисть. Волхвам пришлось отвлекать силы для защиты острова. Валенту это было лишь на руку.

Вдруг некромант ясно ощутил присутствие одного из архонтов. Огненная искра слетела из-под свода пещеры, коснулась головы змея. И чудовище ожило. Вспыхнули красным огнём глаза. Чешуя и перья внезапно из чёрных стали золотисто-красными, сияющими. Когтистые лапы распрямились, поднимая могучее тело. Грозно взметнулись все три головы. Три зубастые пасти открылись, исторгая вой и рёв.

Фарзой выставил вперёд меч и акинак. Клинки запылали синим пламенем, исполнившись силой Грома. Из самой большой, средней пасти змея вырвались молнии, из двух остальных — языки пламени. Но, немного не долетев до царя, погасли. Незримый щит на их пути держали Валент с Мовшаэлем. Толстый бес дрожал всем телом. Он был рад бежать, но куда? Путь наверх преграждал камень со священными знаками и сыплющее молниями Папаево навершие. Пройти сквозь пол или стены пещеры-святилища бес не мог. А у входа его ждали русальные жезлы и священная секира. Ещё и карающее заклятие Валента настигнет, куда ни побеги.

А душу Фарзоя переполнял дикий, отчаянный восторг. Он сражался с самим Ортагном! Страх и благоразумие равно покинули царя. Погибнуть ему теперь было легче, чем отступить.

— Орта-агн! — в этом крике было всё: вызов и мольба.

Хочешь потехи, грозный бог? Прими! Твой воин верен тебе и в бою с тобой!

Быстро и ловко, не уступая в подвижности молодому бойцу, царь уклонялся от нападений трёх змеиных голов и сам атаковал. Молнии с грохотом и вспышками срывались с его клинков, и под их ударами трескалась златоогненная чешуя. Он не думал о том, кто дал его оружию грозовую силу, чьи чары прикрывают его от драконьих молний и пламени.

Внезапно чёрный ларец, оставленный Валентом на столе среди дорогой утвари, вспыхнул и обратился в пепел. Огненным цветком расцвела Колаксаева Чаша. Снова взметнулось пламя над Секирой и Плугом. Ещё сильнее хлынул поток чар из Экзампея. И треснул невидимый щит, воздвигнутый Валентом. Молния из пасти змея ударила в грудь Фарзою, прожигая насквозь железный панцирь. Царь упал, широко раскинув руки, по-прежнему крепко сжимавшие меч и акинак.

Валент молниеносно осознал: ещё несколько мгновений, и от него, великого мага, не останется даже обгорелых костей. «Выноси меня!» — приказал он демону. Став телесным, демон обхватил хозяина лапами и со всех ног помчался к выходу, отчаянно призывая Люцифера.

Вырвавшийся из пещеры вихрь разбросал воинов, но волколаки, мигом почуявшие, в чём дело, стаей бросились на беса и чернокнижника. Оставив в зубах оборотней куски своих икр и клочки чёрного с серебром плаща своего господина, Мовшаэль взмыл в воздух. Несколько стрел попали в беса, из них, на его счастье, ни одной заговорённой. К вящей досаде Валента, его дракон, дожидавшийся в лесу на Таволжаном, ввязался вместе с сородичами в драку на острове. Пришлось заклятиями укрощать глупую тварь, чтобы оседлать её.

Что произошло в пещере, первыми поняли волхвы. Не спрашивая никого, Лютица разрубила священной секирой колдовские оковы Ардагаста и Вышаты. Увидев это, Инисмей понял: отца больше нет. Если царь росов мог освободиться столь легко — значит, не хотел этого делать вопреки воле Фарзоя, не хотел становиться изгоем и мятежником. Непокорный рос заботился о царстве больше, чем его гордый и властный повелитель. Царевич сделал давно стоявшему наготове дружиннику знак — вернуть Ардагасту и Ларишке их оружие. Русальцы дружно выкрикнули: «Слава!»

Вышата, к которому теперь вернулась острота духовного зрения, громко закричал:

— Уходите все со льда! Поднимаются отродья Змея Глубин!

Лёд вокруг всего острова оглушительно затрещал, превращаясь в хаос больших и малых обломков. Не успевшие отойти на берег всадники проваливались в воду. Одних тянули на дно тяжёлые доспехи, других хватали огромные клешни, щупальца, зубастые пасти. Из ледяного крошева всплывали и устремлялись на берег громадные змеи, раки, скорпионы, ещё какие-то невиданные мерзкие твари. За ними спешили толпами черти днепровских порогов — чёрные, волосатые, с перепончатыми когтистыми лапами. Прямо напротив пещеры из воды поднялись семь змей с волчьими головами и клыкастыми пастями. Следом показалось громадное чешуйчатое тело, которому и принадлежали семь голов. Вдоль хребта торчал могучий гребень.

Строй всадников перед пещерой ощетинился копьями. Из семи глоток вырвалось злобное шипение, затем — синие молнии. Несколько всадников упало с коней.

— Расступитесь! Дорогу русальцам! — приказал Ардагаст.

Конный строй раздался. Теперь вход в пещеру защищали лишь двенадцать Даждьбожьих воинов. Вышата в маске льва снова встал среди них. Русальцы вытянули вперёд жезлы — и посреди реки на пути у семиглавого змея встала стена огня, в которой гасли синие молнии. Вода в Днепре закипела, отгоняя яростно ревущее чудовище. Вдруг из пещеры раздался ответный рёв и вой. Теперь расступились и русальцы. Из-под земли, вздымая могучий ветер, вылетел трёхглавый златоогненный змей. Оглушительно ревя и шипя, два змея принялись осыпать друг друга молниями.

Рождественская ночь обратилась в ад. Спасаясь от кипящей воды, черти и чудовища ещё яростнее устремились на берег. «Не настал ли Рагнарёк, последняя битва богов и их воинов с чудовищами?» — думал Сигвульф. Сверху на людей бросались летающие черти и драконы. Росы, аланы, роксоланы плечом к плечу защищали Священный остров, в недрах которого таилось огненное сердце Скифии. Рядом бились Андак и Сагдев, думая об одном: не уступить в мужестве недавнему сопернику — Ардагасту. Встав в полный рост, крушил водяную нечисть дубовым стволом Шишок. Сииртя Хаторо орудовал теперь длинным копьём так же ловко, как гарпуном. Амазонки метко сбивали стрелами чертей-летунов.

В далёком Суботове знатные росы, севшие было в царском доме за праздничный стол, по зову Авхафарна вышли на улицу и узрели в небе видение: гибель царя в бою со змеем, а потом — битву двух змеев. И то же видели в эту ночь в Мадирканде.

Наконец полчища Змея Глубин не выдержали и устремились обратно в пучины. Скрылся с бессильно повисшими четырьмя головами семиглавый змей. Лёд снова сковал поверхность реки, сделав добычей волков тела вмерзших в него тварей. Валент, покружив на драконе над островом, улетел прочь ещё до окончания битвы. Молнии летели и в него, главное же — солнечное пламя так и не вырвалось из пещеры. Увы, скифская солнечная магия оказалась гораздо сильнее, чем полагали маги Братства Высшего Света.

Ардагаст окинул взглядом свою рать. Из его многоопытной дружины погибли совсем немногие, но как же было жаль именно этих, павших совсем недалеко от дома, в самом конце славного северного похода!

Трёхглавый змей-Перун улетел обратно в свою пещеру, и возле неё снова собрались предводители и лучшие воины трёх племён. Никто теперь не оспаривал права Ардагаста войти в хранилище Колаксаевых даров, и никто не смел последовать за ним. Твёрдым, уверенным шагом вошёл Зореславич в пещеру. Среди опрокинутых столов и разбросанных дорогих сосудов увидел он тело Фарзоя. В царском панцире на груди была прожжена большая дыра. Оплавились золотые украшения на кафтане и поясе. Посинели и почернели клинки. Не пострадала лишь стрела Абариса. А лицо царя словно помолодело. Вместо обычной хитрой осторожности и насмешливости, оно светилось теперь лихой отвагой степняка.

Полыхала огнём на столе Колаксаева Чаша. Трёхглавый змей обвивал алтарь, и тело чудовища из красно-золотого на глазах становилось чёрным: грозный бог покинул его. А на алтаре, покрытом парчой, лежало то, ради чего Зореславич совершил самый трудный и далёкий из своих походов, повёл за собой сотни лучших воинов Скифии к великой славе, а многих и к славной гибели. Колаксаевы Секира и Плуг.

У Секиры даже лезвие было золотым, но не приходилось сомневаться, что в бою это оружие не уступит бывшей Секире Богов. На рукояти были изображены один над другими тридцать зверей: конь, вепрь, олень, козерог, слон... Многие звериные обличья мог принимать Даждьбог. Но не было здесь самых грозных его воплощений — льва и грифона. Зато было Древо Жизни с двумя козерогами, объедающими его листву. А обух украшали фигурки двух мирно лежащих коней. Ибо Огненная Секира была предназначена не для грабителей, покорителей, «потрясателей» Вселенной, а для защитников мирной жизни. Только им давала она силу и мужество.

Колаксаев Плуг был с виду самым обычным ралом, какое делают из толстой ветви, вырубленной вместе с частью ствола. Но вдоль дышла извивался змей, некогда запряжённый в плуг Сварогом, отцом Даждьбога. А на самом конце дышла устремлялся в полет, прижав рога к спине и вытянув голову, крылатый конь. И ярмо было обычное, для двух волов. Таким вот ралом, только деревянным, позолоченным, Ардагаст проводил первую борозду каждый год на Велик-день. Огненный Плуг давал изобилие и богатство, но лишь тому, кто был трудолюбив, щедр и изгонял зло из мира, а не служил ему. Хорошо ли быть бедным — не странствующему волхву, а целому племени? И в богатстве ли зло? Или в людях, что ради него делаются рабами Чернобога?

Чаша, Секира, Плуг. Справедливость, отвага, труд. Мудрость, победа, изобилие. Как трудно обрести всё это и как легко потерять — человеку, царю, народу!

Ардагаст не взял в пещере ничего, кроме Огненной Чаши, а Секире и Плугу отдал земной поклон. Поднявшись же, увидел в золотом сиянии даров знакомый лик хозяина Белого острова. Довольно улыбаясь, Даждьбог сказал:

— Вижу — я не зря избрал тебя. Пусть Чаша и стрела останутся твоему роду. Кто в нём превзойдёт тебя — войдёт сюда и возьмёт остальные два дара. Но перед тобой сюда посмели зайти ещё двое смертных. Одного покарал мой брат. Другой бежал и натворит ещё много злых дел. Избавь мир от него и от его Перстней Зла. В том тебе поможет всё Братство Солнца.

Когда Ардагаст вышел из пещеры, на руках у него было тело Фарзоя, а в руках — пылающая огнём Чаша и сияющая золотая стрела. Обе двери, золотая и железная, сами собой закрылись за ним. Бесстрашные воины молчали, словно увидев самого Даждьбога-Гойтосира. В наступившей тишине разнёсся голос царя росов:

— Воины Аорсии! Великий царь Фарзой пал. Он совершил самый большой свой подвиг и самый большой грех: сразился со Змеем-Ортагном за дары, которых не был достоин. Ныне его душа стережёт Ирий.

Зореславич опустил тело на лёд. По небу грохотом копыт прокатился гром, и на миг все увидели там всадника в красной одежде, на красном коне, с пылающим синим светом клинком в руке. Инисмей поднял меч:

— Вечная слава Фарзою, отцу нашего царства!

Сотни мечей и копий взметнулись к звёздному небу. Потом взгляды всех снова обратились к Ардагасту. И вот уже послышались среди росов и даже аланов всё более громкие голоса:

— Пусть правит Аорсией Солнце-Царь! Быть Ардагасту великим царём!

Инисмей стоял над телом отца, безмолвно опустив голову. Зореславич окинул взглядом собравшихся. Заметил угрюмое лицо Умабия, хитрую ухмылку Роксага. А что скажут знатнейшие роды аорсов, когда соберутся в Мадиркан-де? Разжечь в Сарматии усобицу на радость Риму и Братству Тьмы? Не на то он зовётся Солнце-Царём. Подняв меч и Огненную Чашу, Ардагаст громко возгласил:

— Инисмей — великий царь! Слава Инисмею, сыну Фарзоя!

Радость и печаль вместе пришли на Тясмин. Вернулся ещё до Нового года, до Щедрого вечера царь Ардагаст с дружиной. Вернулись все его главные храбры. Но больше половины ушедших летом в поход навсегда остались в бескрайних просторах от Днепра до Ледяного моря. Вместо них пришли люди из доброго десятка неведомых прежде племён. Но никого из них не сочли чужаком: все они стали росами. Мало кто вернулся из дружины Андака. Князя одни славили чуть ли не наравне с Ардагастом, другие проклинали за погубленное войско. Сам же князь первым делом ещё с дороги послал сватов к Милуше, дочери Добромира, и был радушно встречен знатными венедами.

Красивейшие девушки и женщины во главе с Добряной встретили царя песнями и хлебом-солью. Ардагаст спрыгнул с коня, крепко обнял младшую царицу.

— Вернулся, родимый! Скажи хоть, надолго?

— Надолго! До конца Святок. Потом — в Мадирканд, на выборы великого царя. Хон, там и так знают, за кого росы. Потом — на север, в полюдье. А в березозоле[39], как всегда, вернусь. — Он заметил слёзы в её глазах. — Намучилась, верно, из-за меня? Ну, заковал меня Фарзой. А теперь вот и самого Фарзоя нет...

— Да разве ты мог иначе? Не по правде?

— И верно! Я бы тогда и на Тясмин явиться не посмел.

Вот и белая мазанка под камышом. Резные ворота со знаками Солнца и царской тамгой, крыльцо с резными же столбами, похожими на коринфские колонны. Весело потрескивают дрова в очаге, обильно накрыт стол. С божницы знакомо улыбается златоусый, златоволосый Даждьбог, похожий на хозяина дома. Ардагаст с Ларишкой сняли пояса с оружием, сбросили башлыки, тёплые кафтаны, оставшись в вышитых сорочках: вышивать тохарка тоже умела — причудливо, по-восточному. Тут они с Добряной многое переняли друг у друга.

А к ним уже бежали, радостно смеясь, отталкивая друг друга, дети.

— Тётя! А где мой ножик? На Золотой горе? — спросил Ардафарн.

— Ещё дальше: у самого Даждьбога на Белом острове. А ты, наследник, как без меня управлялся?

— А мы с Валамиром всех троих Андаковичей побили. Они перед Рождеством, как в селе смута была, хотели Доброслава побить. А ещё они тебя и маму Ларишку плохими словами ругали и кричали, что вас Фарзой в темницу посадит, к крысам.

— Проучили их — и ладно. Только зря не обижайте, они теперь сироты.

— У них скоро мачеха будет. Тётя Милуша! — поспешила поделиться новостью одна из царевен.

Ардагаст развернул шкуру белого медведя:

— Угадайте, что за зверь?

— А белых медведей не бывает, — озадаченно произнёс Доброслав.

— У нас в Скифии всё бывает, только поискать надо.

Зореславич бросил шкуру на пол и растянулся на ней, привалившись спиной к стене. Обе женщины устроились рядом, прижавшись к нему, а дети затеяли весёлую возню друг с другом и со взрослыми.

— Эх! До края света дошёл и ещё дальше, всякие чудеса видел, а лучше нашего дома ничего не нашёл.

Ардагасту, царю росов и венедов, было всего двадцать девять лет.