Ардагаст и Братство Тьмы

Глава 3 ШАМАНЫ-РАЗБОЙНИКИ

Чёрные Медведи уходили на север долиной Юрюзани. Всадники в чёрных шкурах угрюмо молчали. Угрюмы и злы были и их предводители. Ругался вполголоса Шумила, ворчал по-медвежьи его брат. Рассчитывали обрушиться на уцелевших под Золотой горой росов, а вместо этого пришлось отступать без славы, без боя. Словно души погибших росичей вселяются во всех этих удмуртов, аргиппеев, манжар! Или сама Мать Сыра Земля родит новых воинов Ардагасту. Одна надежда теперь: соединиться с могучими чёрными шаманами Корт-Айкой и Яг-мортом. У них не только чары, но и свои разбойные дружины, что держат в страхе всё племя, живущее у слияния Камы и Чусовой и зовущее себя «пермяками» — «лесными людьми», а ещё — коми. Любят они свои леса, и по-разному их зовут. Еловый лес на холмах — «парма», сосновый — «яг». «Парма-эк», пермяк — лесной человек. «Яг-морт» — тоже лесной человек, только дикий, волосатый.

Вдруг кони дружинников разом остановились. Медведичи и их воины дёргали поводья, ругались, потом, разъярившись, стегали коней до крови, но те только жалобно ржали, не двигаясь с места. А из чаши доносился громкий злорадный смех. Ему вторил жуткий, нечеловеческий хохот, больше похожий на вой ветра. Сердца привычных ко всему разбойников дрогнули, руки сжали оружие.

Властно раздвинув зелёные ветви, между елями показался невысокий, но крепко сложенный старик. Большая голова прочно сидела на широких, в косую сажень, плечах. Добротно скованная кольчуга облегала могучую грудь. Длинные седые волосы падали из-под островерхого шлема на плечи, покрытые медвежьей шкурой. Окладистая борода белым снегом лежала на кольчатой броне. Того, кто вышел вслед за стариком, и человеком-то было трудно назвать. Мощное тело вместо одежды покрывали густые тёмно-рыжие волосы. Остроконечная голова, тяжёлые челюсти. В красных глазках, запрятанных под козырьком больших надбровий, светился злой и безжалостный ум. На шее висело ожерелье из звериных клыков и когтей.

— Застряли, лесные могуты? — с ухмылкой произнёс старик по-венедски. — Думу думаете, не повернуть ли назад, не поискать ли славной битвы с росами да манжарами?

— Ты чары навёл, старый хрен? Ещё и смеёшься? — взревел Шумила. — Так мы тебя без всяких чар в ежа обратим!

Медведич махнул рукой, и стрелы полетели в старика. Одни из них упали, звякнув о броню, другие — беззвучно ударившись у самого лица его в незримую преграду. Бурмила с яростным рычанием метнул в него тяжёлую палицу. Ткнувшись в ту же преграду, она отлетела назад и сильно задела по голове своего владельца, едва успевшего уклониться. Лаума, воздев руки, обрушила на старика заклятие, но тот даже не переменился в лице. Лишь взмахнул рукой — и внезапно налетевший вихрь сорвал колдунью с седла, поднял и забросил на верхушку ели.

— Что, медвежата, слабы тягаться с Громобоем-кузнецом? Слышали хоть про меня от батьки своего Чернобора?

— Как же, слышали, — отозвалась с дерева Лаума. — Был такой дурак, что вздумал с великим волхвом Лихославом тягаться, хоть сам едва чаровать умел. Поднял глупое мужичье дреговицкое и повёл на Чёртов лес: постоим-де за правду, избавим венедский край от бесовых слуг.

— Только не сладил он и с учениками великого волхва, — ехидно подхватил Шумила. — Погасил ливень чародейный огонь кузнеца, буря завалила деревьями его лапотную рать, а вихрь унёс его самого на край света, меж востоком и севером. Ну что, нашёл здесь правду? Лесную или болотную?

Приободрившиеся Чёрные Медведи засмеялись. Старик смерил их спокойным, уверенным в себе взглядом:

— Нашёл. Правда не в лесу, не в болоте, не в огне. Она — в силе! Обретёшь силу — будешь прав. Занесло меня к самому Уралу, в дебри непролазные, куда лишь самые смелые охотники да самые лихие шаманы пробирались. Жил один, как зверь, без огня, без железа. Однако выжил! Голыми руками медведей одолевал. С лешими, водяными бился, с яг-мортами, лесными людьми. Колдуна — яг-морта победил, а потом вместе с ним бился с охотниками-манжарами: они и меня за дикого человека приняли. Двенадцать их было — ни один не ушёл.

— Ты моего учителя силой победил, не чарами, — не приятным, рычащим голосом проговорил волосатый человек-зверь.

— Верно. За мою силу и уважил он меня, лесным чарам научил. Древним, нелюдским. Потом взял я силой йому-ведьму. И она меня полюбила и научила волшбе давней, страшной. Той, что от главной Йомы, владычицы леса и смерти, — вы её зовёте Ягой. Куда там вашим ведунишкам из Чёртова леса! Там окраина лесов, а сердце — возле Урала... А я ведь и кузнечного дела не забыл, и огненной волшбы.

— Если ты теперь такой могучий волхв, почему не вернулся, чтобы одолеть Лихослава? — насмешливо прищурилась Лаума.

— Зачем? Лес велик, есть на ком силу показать, с кем силой помериться. Вернулся я к людям — к пермякам. Да и задал жару всем этим великим охотникам, могучим воинам, чёрным да белым шаманам! Теперь в мою дружину самые лихие из них всех идут, а я и не всякого беру. Лучшее оружие в земле коми — у меня, и только для лучших бойцов. Ведь я — лучший в этой земле кузнец, сильнейший шаман, зовут меня здесь Корт-Айка — Железный Старик!

— А меня здесь зовут Яг-морт. Других яг-мортов они у себя давно не видели, — зловеще осклабился волосатый, показав мощные клыки. — Их предки загнали нас в леса к Уралу. Теперь все они знают мою дубину и мои чары. Умные — хлеб сеют, скотину пасут. А я нашлю засуху, падеж — и опять им негде искать еды, кроме леса. А там я с дубиной, неведомо за каким деревом, и снова им страшно, как во дни зверобогов!

Человек-зверь говорил по-венедски, и довольно чисто. В его речи, во взгляде горящих красных глаз чувствовалась непримиримая злоба к людям, но не тупость. Не глуп, видно, лесной житель, если выучил язык, на котором и говорил-то с одним Громобоем. Ох и не глуп... С кем же будут эти двое хозяев прикамских лесов, признающие лишь свою силу и волю?

Лаума, уже спустившаяся с ели, цепким взглядом окинула бронзовые фигурки на поясе Корт-Айки. Медведь, орёл, волк, змея... Звери Грома и Тьмы. Ни коня, ни оленя. Но волк и даже змея посвящены и Солнцу. Чьей же силой волхвует теперь непокорный кузнец? Что у него на цепочке под бородой во всю грудь?

— А мы вас, могучих волхвов, и ищем, — осторожно заговорила колдунья. — Великий шаман Саудев послал нас к вам. Мы все ведь одним богам служим, верно?

— Дурак был Саудев, как и все его полубесы, — бросил пренебрежительно старик. — Больно на ящерицу свою надеялся. А слугой и холопом я никому ещё не был. Чернобога здесь зовут Куль. — Он небрежно достал из-под бороды бронзовую фигурку бога с двумя змеями в руках, стоявшего на двуглавом ящере. — Я ему нужен, а он мне. А силу я беру отовсюду. У Тьмы, у Грома, у Ветра, у Чёрного Солнца...

— А как же с Огненной Правдой, кузнец?

— Она мне в чащобе выжить не помогла. Моя воля — вот моя правда!

— Волю-то твою и укоротят те, от кого мы уходим. Вышата, что предал и сгубил своего учителя Лихослава, и Вышатин выкормыш Ардагаст. Мало им власти и богатства, нужна ещё и Огненная Правда. Всех изводят, кто по ней жить не хочет! — сказал Шумила.

— Вот дурачье-то! Сами покоя не знают и другим жить не дают. И целое племя такое же глупое сотворили. Называется оно — росичи, — глубокомысленно произнёс Бурмила. Его большую медвежью голову столь глубокие мысли хоть редко, но посещали.

— Помню я этого Вышату, — отмахнулся кузнец. — Он тогда сбежал из Чёртова леса, чтобы со мной не биться. Теперь, вишь ты, великий волхв! А что они с Ардагастом несут всему лесу, я знаю. И приготовил им подарок — Колесо Чёрного Солнца. Вам его не сделать, вы не кузнецы, да и солнечных чар боитесь. А такое уже погубило одного Солнце-Царя. На юге, в горах Кавказских.

— Слышали мы, есть и у тебя соперник, — вкрадчиво заговорила Лаума. — Бурморт, верховный жрец пермяков. И владеет он самым святым местом — Гляден-горой. Ты ведь сам его не одолел, правда? А вместе с нами...

— Для того вас и ждал, — спокойно ответил Корт-Айка и одним движением руки снял заклятие с коней. Те весело заржали, перебирая ногами. А из-за елей, будто из-под земли, уже выезжали дружинники обоих колдунов. У кузнеца — ражие молодцы в добротных панцирях, вида самого разбойного. У Яг-морта — больше нелюди да полулюди: лешие, черти и те, кого они с похищенными либо блудливыми бабами приживают. И вот уже слились три дружины в одну разбойную, беззаконную рать и двинулись на север — к святой и богатой Гляден-горе.

Там, где речка Нижняя Мула выходит из лесов навстречу полноводной Каме, поднимается над широкими заливными лугами высокая, с крутыми склонами Гляден-гора. На вершине её — вековой заповедный бор. А на мысу, между поймой и глубоким логом, — городок. В его валу со стороны бора нет даже прохода. Из поймы же в городок ведёт по склону тропа — крутая, неширокая. По ней, однако, и верхом ездят, и скотину гонят на пастбище. А над городком в серое осеннее небо вонзается острой верхушкой, превосходя высотой все деревья бора, громадная вековая ель. Она была стара и священна уже тогда, когда скифы только начинали ходить в набеги на лесной край, и тогда, когда Аристей, ещё не ставший вороном Аполлона, пробирался к восточному краю света.

В это осеннее утро пастухи из городка, как всегда, выгнали стадо на луга. И вдруг, заслышав конский топот, ржание, громкие голоса, погнали скотину к лесу. Со свистом, гиканьем, лихими песнями, будто степняки, ехали лугами дружинники двух шаманов-разбойников, а с ними — какие-то невиданные воины в чёрных медвежьих шкурах. Находники, однако, не тронули стада. Они подъехали к самой тропе, и их седобородый, закованный в железо предводитель громовым голосом воскликнул:

— Жрец Бурморт! Я, Корт-Айка, зову тебя на колдовской поединок!

На горе, у верхнего конца тропы, открылась калитка в частоколе и показалась фигура в белом. Стоявший наверху не напрягал голоса, но силой его чар собравшиеся внизу чётко слышали его речь.

— Корт-Айка! Я дважды состязался с тобой. Один раз ты остановил колдовством мою лодку, а я заклял твоё сусло — ты ведь охотник до пива, — и оно перестало бродить, пока ты не снял своего заклятия. Потом я прошёл под водой от проруби до проруби, отсюда до устья Чусовой, а ты не смог. Тебя едва спас твой друг-водяной. И эту гору ты пробовал брать приступом, но бежал, даже когда её защищали лишь мои родичи: твои чары оказывались слабее моих. Зачем же тебе ещё один позор?

— Я пришёл для огненного испытания. Мы войдём в огненный дом рука об руку, и тот, кто не сумеет чарами укротить огонь, сгорит. Увидим, кто больше познал Огонь: ты, мудрейший служитель Света и Солнца, или я, простой кузнец!

— Состязаться будем внизу? Ты ведь черпаешь силу из нижнего мира.

— Нет. На горе, ближе к твоим богам!

— Хорошо. Но свою орду оставь под горой. Двенадцати свидетелей тебе хватит.

Корт-Айка слез с коня и, несмотря на годы, легко двинулся в гору. Следом шли, как волки за вожаком, ещё двенадцать — люди и нелюди. Были среди них оба Медведича, Яг-морт, пара чёрных шаманов, не видно было лишь Лаумы. В городок пришельцы вошли с самым дерзким видом, но в души их закрадывалась робость: будто незваные взошли на самое небо, недоступное их подземному владыке.

Большую часть городка занимало святилище. Под зелёными лапами громадной ели стояли полукругом деревянные идолы. Ен, добрый владыка неба, в белом кафтане и белой шапке. Золотая Баба, Мать Мира, одного ребёнка держит на руках, а второго рожает. Сын её Шунда, Солнечный Всадник с мечом-и луком. Угрюмый, с тяжёлой дубиной в руке, Войпель — бог северного ветра. Грозовой Охотник, с луком в руке и орлиной головой поверх шапки, с медвежьими лапами. Две Небесные Лосихи, мать и дочь — в человеческом обличье, лишь головы и копытца оленьи. Не было здесь только Куля и Йомы, злобных хозяев нижнего мира. На кольях вокруг идолов белели черепа — оленьи, медвежьи, бычьи. Разлапистые ветви ели были увешаны отборными шкурками, оружием, серебряными сосудами с далёкого юга.

А от ели почти до внутреннего вала городка простиралось костище. На десятки шагов землю устилал белый пепел, из которого торчали белые же обломки костей — звериных и человеческих. Между ними зеленели бронзовые обереги, блестело золото и серебро, торчало ржавое железо. Здесь приносили жертвы много веков подряд, и здесь же сжигали тела лучших людей племени. Вознестись с жертвенным пламенем из самого святого места прямо к Светлым богам — может ли быть лучшее завершение для достойной жизни? Богам приносили самое ценное — людей и вещи, и ни один пермяк не смел взять ничего с ели или из костища. Не смел даже сам верховный жрец. Его за гадания и моления одаряли отдельно, и немало. За внутренним валом, в детинце, стояло несколько обширных рубленых изб. Там жила большая семья Бурморта — его дети и внуки.

Сам Бурморт стоял, опираясь на резной посох. В белом кафтане, перехваченном красным поясом с оберегами, с длинными белыми волосами и бородой, он напоминал своего бога — старого и доброго к своим творениям Ена. На груди висели два оберега. Один изображал трёхглавую птицу с человеческим лицом на груди. Второй — полуобнажённого человека в замысловатой короне, увенчанной солнечным диском. Серые глаза жреца смотрели на пришельцев спокойно и беззлобно, хотя родичи его настороженно сжимали копья.

— Видишь, Бурморт, я взошёл на твоё земное небо, и даже без бубна, — с вызовом произнёс кузнец.

— И я взошёл, — оскалил зубы Яг-морт. — А я ведь нечисть, моё место там, внизу. Правда, мудрейший?

— Здесь есть место всем, кто добр. Я хотел бы состязаться с вами, но совсем в другом: кто больше доброго сделает для людей своим волшебным искусством. А зла в мире и так много. Или думаете сарматов превзойти в разбоях, а гадюк — в злобе?

— Тебе, жрецу и сыну жреца, легко рассуждать о добре и зле на этой горе, в неприступном городке. Всё нужное пермяки вам несут сюда, оберегают вас всем племенем. У твоего отца даже бактрийских монет хватило, чтобы послать тебя искать мудрости далеко на юг, где голые люди молятся голым богам. — Корт-Айка ткнул пальцем в фигурку коронованного бога. — Словно мало той болтовни про Свет, Тьму и Огненную Правду, что занесли сюда скифские жрецы! Теперь сынка туда же отправил...

— Это — Амон-Ра, которого мы зовём Еном, — спокойно ответил Бурморт. — Там, в Египте, тоже верят: бог Солнца и Света добр и справедлив и вечно борется со злым Апопом, змеем нижнего мира. Жрецы Ра уговаривали меня остаться, и учёные из александрийского Мусея...

— Ты набирался мудрости в Египте, а я там, где закон — лес, а старейшина — медведь! Жизнь — охота, на земле и на небе! Бежит по небу златорогий солнечный олень, бегут Небесные Лосихи, а за ними — Грозовой Охотник. Он — медведь, он — орёл, он — великий лучник. Я не хочу быть дичью, даже златорогой, я — охотник!

— Я тоже охотник! Люблю загнать оленя, ещё лучше — лося, сломать ему шею, перегрызть горло! — хищно блеснул глазами Яг-морт.

— И мы — охотники! — разом проревели Медведичи, и вся шайка подхватила их рёв.

— Вы — звери. Глупые хищные звери. — В голосе жреца была не злоба, а печаль. — Самые умные из вас не понимают: познавать мир лучше, чем его завоёвывать... Что ж, я готов к испытанию.

Быстро срубили небольшую избу с двумя дверями, поставили её на костище, заполнили хворостом, соломой, оставив проход. Корт-Айка указал на фигурку Амона:

— Сними с себя чужеземный оберег. Или не можешь победить меня без чужих чар? Тогда сильнейший колдун в лесах — я.

— А ты разве не носишь бактрийский амулет Заххака, царя-дракона?

— Гляди: его на мне нет.

Духовный взор Бурморта проник под кольчугу и кожаную рубаху кузнеца, но не обнаружил там оберега. Помедлив, жрец снял фигурку, надел шапку, увенчанную деревянной головой лося. Его соперник отстегнул меч, надел шапку с головой орла. Глаза Железного Старика смотрели гордо и хищно. Бурморт окинул взглядом своих родичей. Жаль, нет младшего сына, лучшего ученика — Вэрморта. Да, послал его на юг, к лучшему из солнечных магов, Аполлонию из Тианы. А старшие сыновья умерли, и не своей смертью. Сумеет ли Джак, старший зять, уследить за негодяями — Яг-мортом и чёрными шаманами, чтобы не вмешались в поединок? Старый жрец перевёл взгляд на могучую фигуру кузнеца. На что только тратит тот свои силы! Будто невзначай Бурморт произнёс:

— Был некогда Йиркап, великий охотник. Самую быструю дичь догонял на волшебных лыжах. Тридцать оленей добыл, погнался за тридцать первым — дивным, златорогим. А то была ведьма-оборотница. Заманила Йиркапа на тонкий лёд. Одна нога его провалилась под лёд, другую чудесная лыжа вперёд понесла. Так погиб лучший охотник среди коми.

Корт-Айка гордо тряхнул седыми волосами:

— Он был только человек... Я — орёл, я — медведь, я — могучий шаман! Я добуду златорогого оленя, дивного лося — власть над душами лесного народа!

Жрец, с сожалением вздохнув, взмахнул рукой. Джак и Яг-морт зажгли факелы, бросили их внутрь избы. Затрещал хворост, повалил дым. Разом загудели бубны в руках двух сильнейших чародеев. Приплясывая, двинулись вокруг костища Бурморт и Корт-Айка. Один призывал на помощь светлый, добрый огонь Ена и Шунды, другой — злое, буйное пламя молнии и Чёрного Солнца. На груди кузнеца зловеще колыхался бронзовый двуглавый ящер. Две головы смотрели в разные стороны, и в зубах у одной было Солнце. Ящер вечером проглатывает светило, а утром выпускает из другой пасти. И пока Солнце во чреве Владыки Глубин, оно — Чёрное Солнце. Куль, бог зла, стоит на спине ящера, но Ящер, он же Змей Глубин, старше его, старше всех богов, добрых и злых.

А пламя всё сильнее охватывает избушку, пышет из дверей, пробивается сквозь крышу. Оба чародея остановились у входа, отбросили бубны. Огромная лапа кузнеца крепко охватила тонкое запястье старого жреца. Так, рука об руку, они и шагнули в огонь. Джак настороженно следил духовным зрением за тремя оставшимися колдунами. Вроде не чаруют... Не только он, но и сам Бурморт не обратил внимания на сороку, запрятавшуюся среди густых лап священной ели. Не заметили они и стоявшую за валом старуху — крючконосую, с длинными седыми космами. Трудно смертным увидеть ведьму, если она сама того не хочет. Ещё труднее — богиню. А сорока уже взяла в клюв цепочку с амулетом из чёрной меди — фигуркой царя в венце, с двумя змеями, выраставшими из плеч.

Двое шли сквозь огонь. Старик жрец с трудом выдерживал чудовищный жар, кузнецу же пекло было нипочём. Пламя даже не касалось их. Уже близок был выход, и тут из пламени выступило полное неизбывной злобы человеческое лицо и по бокам его — две змеиные морды. Потом и человеческая голова оборотилась драконьей. Страшное чёрное пламя разом вырвалось из трёх пастей. Бурморт дико закричал, рванулся. Кости его захрустели в тисках могучей руки кузнеца. Тело мигом обуглилось, затрещало, разваливаясь и обращаясь в пепел. Бессильно плавились обереги.

Стоявшие снаружи на миг увидели среди пламени, как орёл с трёхглавым драконом терзали лося. Потом из огненного дома твёрдым, тяжёлым шагом вышел Железный Старик. Даже одежда на нём не обгорела. Под его властным, безжалостным взглядом Джак оцепенел.

— Я победил. Поединок был честным. Ты видел?

Младший жрец побледнел ещё больше. Один против четырёх чёрных шаманов! Если сам Бурморт не выстоял... А внизу разбойная орда, готовая перерезать или увести в рабство всех жителей городка. Он должен спасти род своей жены! И Джак, не в силах произнести ни слова, покорно кивнул. Всего лишь кивнул.

— Я мог бы сделать рабами ваш род. Но у нас один враг. Тот, что идёт с юга. Враг всему лесу.

Джак согнулся в низком поклоне. Он спас род! А что будет с племенем — мудрейшему шаману Корт-Айке знать лучше. Да, теперь мудрейший в племени — он.

Лаума, не таясь, уже в человеческом обличье слезла с ели. Ох и рисковала она сейчас! Сидящий на священном дереве может черпать силу из всех трёх миров, особенно с амулетом трёхглавого царя-змея. Но если ударит огненная стрела с неба — чародея не спасёт ничто. Слава Яге-матушке, пронесло! Видно, далеко был Грозовой Охотник...

Из-за вала донёсся ехидный старушечий смех.

Из соснового бора к валу священного городка выехал конный отряд. Всадники в островерхих шерстяных колпаках и добротных бактрийских доспехах, с луками, мечами и акинаками напоминали сарматов, но русые волосы и рыжеватые бороды обличали в них пермяков. На знамени, увенчанном медвежьей головой, был вышит медведь, положивший большую голову между могучих лап. Предводитель отряда сам походил на лесного хозяина, которому не уступал сложением и силой. Лохматые волосы, уже обильно тронутые сединой, напоминали медвежью шерсть. Тёмные глаза смотрели угрюмо и недоверчиво.

Всадник лет тридцати, ехавший рядом с вождём, едва ли не превосходил его ростом и силой. Но в этой силе не было ничего звериного, пугающего. В Бактрии, где побывал этот воитель, греки прозвали его Гераклом Гиперборейским. Он и впрямь напоминал величайшего из героев Эллады — не только могучими мышцами, но и добрым простоватым лицом, окаймлённым тёмно-русой кудрявой бородой. Сходство довершали тяжёлая палица и львиная шкура (служившая, правда, не плащом, а конским чепраком).

Из-за частокола выглядывала хорошо знакомая воинам разбойная рать. А ещё — какие-то неведомые светловолосые воины в чёрных медвежьих шкурах. Окинув их взглядом, предводитель проревел громовым голосом:

— Как посмели войти в святое место? Где Бурморт?

Над частоколом показались головы и могучие плечи Корт-Айки и Яг-морта.

— Бурморт погиб в огненном поединке со мной. Отныне верховный жрец — я. Куль, подземный владыка, дал мне победу. Теперь здесь почитают его. Как и всех богов леса, — спокойно произнёс кузнец.

— Думаешь, колдун, я поверю хоть одному твоему слову? Чтобы ты одолел мудрейшего жреца в честном поединке? Кто подтвердит — этот урод Яг-морт?

— Ты сам урод, только шерсть хуже моей! — прорычал лесной человек.

— Поединок был честным, я следил, — раздался слабый голосок Джака.

— Знал я, что ты трус, Джак, а ты ещё и предатель! — отрезал вождь.

— Не верь ему, князь Кудым-Ош, Кудым-Медведь. — Голос кузнеца был всё так же спокоен. — Не верь мне. Никому из людей не верь. Ты ведь сам только получеловек. Твоя мать, одноглазая колдунья, родила тебя от медведя.

— Даже медведи не любят тебя. Они помогли тебе в войне с сарматами, а ты не смог отговорить людей убивать медведей, — безжалостно добавил Яг-морт.

Из глотки Кудыма вырвалось глухое, грозное ворчанье. Рука его поднялась к горлу, словно чешуйчатый железный панцирь душил князя. Он знавал: там, под панцирем и кожаной рубахой — бурые волосы, слишком густые для человека и слишком редкие для медведя. А кузнец невозмутимо продолжал:

— Не верь людям. Верь своим родичам.

Посреди частокола вдруг открылась калитка, и из неё показались два существа. Они были одеты почти как люди, но Кудым сразу понял: один из них — медведь ниже пояса, а второй — выше. Сын медведя почувствовал бы это, даже если бы первый носил сапоги, а второй — рубаху и кафтан. А Медведичи преспокойно взяли длинную лестницу, упёрли её нижним краем в землю по другую сторону рва.

— Не годится медведю с медведем говорить сверху. Хотя наш род знатнее твоего, — сказал первый по-сарматски.

Оба быстро спустились, и первый продолжил:

— Здравствуй, Кудым-Медведь, сильнейший среди коми! Я — Шумила Медведич из земли венедов. Мой отец — великий волхв Чернобор, а мать — медведица из рода Великого Медведя, древнего зверобога. А мой брат Бурмила родился от великой ведьмы Костены и медведя из того же рода. Редко такие медведи выходят из нижнего мира — только чтобы породить славных могутов.

— Зачем пришли в нашу землю, родичи? — Голос Кудыма заметно смягчился.

— Защитить её. Враг идёт с юга, страшный враг всего леса — Ардагаст, царь росов; — сказал Шумила.

— Даже мы, самые сильные из венедов, его одолеть не смогли. Он нас, правда, тоже, — добавил Бурмила.

— Ещё один сарматский царь с набегом пришёл? Бил я сарматов, и не раз. Тут им не степь, — усмехнулся Кудым.

— А я их бил не только здесь, ещё и на юге, в Хорезме. Мы, пермяки, такие — сами, если надо, другим поможем, — подхватил кудрявобородый спутник князя — его сын Перя, славой уже превосходивший отца.

— Ардагаст — не просто сарматский царь, — покачал головой Шумила. — От него и данью не откупишься. Он топчет обычаи всех племён, глумится над святилищами, истребляет мудрейших колдунов.

— Мудрейших? — прищурился Перя. — Знаю я эти песни. Были у нас жрецы огня, звали себя «божьи люди». Велели людям огонь зажигать только от священного огня, ещё и платить им за это, и слушать их, святых да мудрых. А я на таких на юге насмотрелся. Там они ещё жаднее, в храмах каменных огонь прячут. А велят людям вовсе несусветное: братьям сестёр в жёны брать, отцам — дочерей, а мёртвых псам да птицам скармливать. Только не все их слушают, и боги за это не карают!

— Вернулся мой сынок, да разогнал тех жрецов, и капища их порушил, и огонь святой его не наказал. Не от таких ли святых и вы пришли, родичи? — испытующе глянул на Медведичей Кудым.

— Мы — враги жрецов огня и их Огненной Правды! — не отвёл взгляда Шумила. — Из степи эта зараза пошла на погибель лесу! Ты, Перя, ведь по своей воле разорял капища? А придёт Ардагаст — не будет у вас, лесных людей, ни своей воли, ни веры, ни обычаев. Только те, что установят вам царь росов и его главный жрец Вышата. Эти двое варят вольные племена в одном котле, и выходит одно племя — их рабов. Вот почему росы в лесу воюют не хуже, чем в степи. Восточные росы — степное племя, а западные — сброд! И всё этому сброду покоряются. Даже нуры, волчье племя. Вождь их, Волх-оборотень, сделался подручным князем у Ардагаста.

Кудым-Ош гордо вскинул голову, расправил широкие плечи. Теперь в нём говорил не полумедведь, а князь свободного лесного племени.

— Никто ещё с пермяков дани не брал, законов им не давал, подручных князей не ставил! Кто твой Волх — волчий князь? Волки трусливы. А я — медведь!

И над священной горой, над широкими лугами и тёмно-зелёными лесами раскатился громом медвежий рёв. Могучему голосу вождя вторила его дружина.

— Слышу голос сынов пармы! — отозвался сверху Корт-Айка. — Всем нам, лесовикам, соединиться надо! Только так одолеем проклятого Ардагаста. Входи в святилище, князь Кудым! Будем молиться о победе лесным богам.

Когда Кудым поднимался на вал, даже уродливое лицо Яг-морта не казалось ему таким уж мерзким. Ведь они оба были «лесные люди», парма-эк и яг-морт. А с юга надвигалось что-то новое, неслыханное, чужое. Князь уже слышал о битве у Золотой горы и разгроме прежде неодолимых аримаспов. Что же это за сила идёт на лесной край? И отступить перед ней нельзя. Не на то его выбрали князем.

Росы и манжары шли на север. Вниз по Юрюзани, по Черной реке, потом через водораздел на Сылву. Было что вспомнить и поведать друг другу славным воителям и старым друзьям в дороге и у костров. Как-то уже в верховьях Сылвы, сидя у костра, Зорни-отыр рассказывал о земле коми, в которую лежал теперь их путь.

— Хорошая земля и богатая. Одна пушнина чего стоит! Ходят за ней купцы из самой Бактрии. И люди там хорошие. Самые смелые охотники в лесах — после нас, манжар. Лешего стрелой убить, водяного сетью поймать не боятся. Конники плохие, зато на лодках, на лыжах хоть куда дойдут. К самому Ледяному морю забираются. И хлеб сеют, и скотину пасут, но любят только охоту. А воевать не любят, в набеги не ходят. В лес к ним, однако, с войной лучше не соваться. Вот он знает, — кивнул Зорни-отыр на Лунг-отыра.

Тот гордо дёрнул чёрным усом:

— Только род Медведя не боится ходить на пермяков, не то что ваш гусиный род. Храбрые они, зато проще и глупее их в лесу нет. Расскажите лучше, как вы им всучили невесту, которую никто не брал. Твою же тётку.

— Я расскажу, — кивнул Зорни-шаман. — К тете Хосте сватался Аорсуархаг, Белый Волк, царь верхних аорсов. Старый, злой — не только наложниц, цариц своих плёткой бил. Как такому девушку добрую, слабую отдать? Великий царь, могучий, лютый, орды его кочевали от Каспия до Оксианского озера[27] — как такому отказать? Придёт — всё разорит. Наша мать уже тогда сильной шаманкой была. Наложила на тётю колдовскую лосиную личину. Стало у той лицо как лосиная морда — всё в шерсти, губастое, зубатое, большеглазое. Грозный жених приехал, только увидел — плюнул и ускакал.

— А потом личину снять не смогли. Такое великое колдовство только гусиные шаманы умеют, — едко заметил Лунг-отыр. — Я, кого в медведя обращу, всегда расколдовать могу.

— Да, человека совсем зверем делать легко, немножко — трудно и обратно тоже. Мать в верхний мир летала, к Золотой Бабе. Та сказала: спадёт личина, когда возьмёт девушку-лосиху воин-медведь. Не в шатре, не в избе сойдётся с ней — при свете солнца. Ваши отыры приезжали, сватались — только увидят лицо, бегут. А это обида, за обидой — распря, война...

— Нужно было нам позориться, — хмыкнул Лунг-отыр. — Вдруг колдовства нет, а есть обман и девка-уродина.

— Нашёлся такой; что ни обмана, ни девки не испугался. Кудым-Медведь, князь пермяков, сын шаманки и медведя. Пришёл на лодках через Урал, с Чусовой на Исеть. Сильный, но добрый: пожалел Хэсте. Разве она виновата, что родилась дочерью отыра? А ещё нагадала ему Потось, пермяцкая шаманка, что родится у него от манжарской девушки-лосихи сын — великий воин. Та шаманка тоже Золотой Бабе служит... Взял он в жёны нашу тётю, днём, перед лицом Солнечной Богини сошёлся с Хэсте — и спала с неё личина. А сын их Перя — самый сильный из пермяцких отыров.

— И самый славный, — продолжил Зорни-отыр. — Поплыл с дружиной вниз по Pa-реке продавать меха. Решил до самой Бактрии дойти. По дороге сарматы царские с него пошлину взять хотели, а он одолел в поединке Амбазука, сильнейшего их отыра, и ничего не дал. В устье Ра защитил купцов от разбойников-сарматов. Купцы дали ему большие лодки, и дошёл он до устья Вахш-реки[28], а по ней — до Бактрии. Вы его там не видели? — обратился отыр к Ардагасту и Ларишке.

— Перя? Мы его называли Аршавах — «добрый медведь». Так его сарматы прозвали. А греки — «Геракл Гиперборейский». Такой сильный и такой простой! — улыбнулась царица росов. — К моей сестре Арванте приехал свататься царь аорсов — тот самый Аорсуархаг. Аланы его разбили, и он им покорился, но по-прежнему был гордый и злой. И тут выходит Перя и говорит: «Ты старый, зачем тебе молодая жена? Она меня, молодого, любит. Спроси её». Белый Волк разъярился и пообещал прийти в наш Чаганиан[29] с ордой. Мы с сестрой отчаянные были. Я сказала ей: «Если ты бежишь с Аршавахом, и я с тобой!» А Перя: «Я не вор, чтобы бежать. Защищу вашу землю как свою». И защитил. Помнишь, Ардагаст?

— Да. Это был мой первый поход и твой тоже. Мы схватились с аорсами в Хорезме, возле озёр. Перя потерял коня, но его и пешего не могли одолеть конные. Палица его крушила всё — копья, мечи, коней, всадников в доспехах. Белый Волк от него еле ноги унёс... А воеводой в том бою всё-таки был не Перя, а твой, Ларишка, отец — чаганианский князь. Я это понял только потом. А тогда нам было пятнадцать лет, а Пере — девятнадцать. Аорсы пытались зайти ему в тыл через камыши. Ты стреляла в них из лука, а я с мечом и копьём прикрывал тебя.

— Нет, это я тебя прикрывала. Если бы не мои стрелы, аорсы тебя на копья насадили бы. И ты не увёз бы меня на край света, как Перя Арванту, — усмехнулась Ларишка. — Я тогда так и не поняла, где же его страна. Оказалось, так близко.

— Да, хорошая земля, и люди в ней хорошие. Даже родичи вам, — кивнул Зорни-шаман. — Только на юге говорят: на каждую хорошую землю Ахриман создал свой бич. Для этой земли бич — шаманы-разбойники. Двое их: Корт-Айка, кузнец, и Яг-морт, лесной бес. То сёла жгут и грабят, а пленных сарматам продают. То перегородят Каму железной цепью, да ещё заговорённой, и плати им за проезд. Засуху насылают, мор, скотский падеж. У Корт-Айки где-то в лесах кузня большая, много в ней рабов куёт без отдыха. Из-за этой кузницы многие старейшины терпят колдуна. Только Кудым и Перя не хотят с ним мириться да Бурморт, верховный белый шаман.

— Бурморт — муж учёный и добродетельный, — раздался с дерева голос ворона-Аристея. — Мемфисские жрецы, свысока глядящие даже на эллинов, были им восхищены. Не говорю уже об александрийских мудрецах. Для них вознестись духом до третьего неба — невесть какая заслуга. А на севере это умеет любой шаман.

Тут к костру подошёл дружинник:

— Царь, к тебе полубесы пришли.

Сжимая в руках колпаки с меховой опушкой, к Ардагасту с поклонами подошли трое бритоголовых людей. По низким лбам и крупным надбровьям в них легко было признать род девата.

— Солнце-Царь, враги тебя ждут на севере. У устья Сылвы стоит ополчение пермяков. С ним сам Кудым-Медведь с сыном Перей и с конной дружиной и чёрные шаманы Корт-Айка и Яг-морт, тоже с дружинами, а ещё воины-медведи с запада...

— Что плетёте, бесовы отродья? — рявкнул Лунг-отыр. — Чтобы Кудым с этими колдунами помирился? Скажете ещё, что и Бурморт с ними?

— Нет Бурморта. Убил его Железный Старик, в колдовском огне сжёг.

— Что за воины-медведи? В чёрных шкурах? — отрывисто спросил Ардагаст.

— Да. У одного их вождя голова медвежья, у другого — лапы. И шаманка с ними сильная...

— Пока мы Золотую гору спасали, они тут воду мутили! — сжал тяжёлые кулаки Сигвульф.

— Знали, куда идти — к таким же медведичам! — хищно осклабился Волх. — Что, волки, потреплем медведей? — обернулся он к своей дружине. Нуры ответили дружным воем.

Лунг-отыр вскочил, шагнул к князю нуров:

— Мне и моим воинам тоже не веришь, волк? Мы — из рода Медведя!

Вышата встал между ними, властным движением рук развёл обоих гордых вождей:

— Медведь — зверь святой. А у тех душа не медвежья — змеиная.

— Не может быть, чтобы Перя был заодно с ними! — взволнованно заговорила Ларишка. — Ты же помнишь его, Ардагаст. Я должна увидеть сестру! Скажите, девата, где жена Пери?

— Она в княжьем городке, у устья Гаревы, выше Чусовой. Туда пробраться трудно — мимо всего войска пермяков. Но мы проведём. А твою рать, Солнце-Царь, можем вывести лесами к Гляден-горе, самому святому месту коми. В священном городке сейчас воинов мало. Возьми его — и никто тебя там не одолеет.

Ардагаст наморщил лоб. Пермяки, конечно, пойдут отбивать свою святыню. А ему вовсе не нужна победа над храбрым и простым лесным народом. Даже ради того, чтобы покончить с Медведичами. Пока Ларишка доберётся до сестры, а та — до своего мужа... Заметив его раздумье, Зорни-шаман сказал:

— Душа быстрее коня, быстрее тела. Я возьму душу царицы, полечу вместе с ней в Гареву.

— Летим! — с готовностью воскликнула Ларишка, хотя сердце её на миг сжалось: ведь покинуть своё тело — значит умереть, пусть на время.

— Я полечу с вами. У шаманов-разбойников духи сильные, злые. Могут за вами погнаться. С ними биться — нужен шаман-воин, — сказал Лунг-отыр. — Всё равно моей душе не будет спокойно в теле, пока твоя — в небе. Хорошо сражаться за богатство, за славу, ещё лучше — за тебя, царица!

Узкие тёмные глаза отыра с преданностью глядели на Ларишку, которую он впервые увидел женой царевича без царства и едва не принёс тогда в жертву богу войны.

— Духовный бой опасен. Кто в нём погибнет, уже ни на каком свете жить не будет, — заметил Вышата.

— Понял? И не подумай лететь со мной. Хватит с тебя битв на земле, — решительно сказала мужу Ларишка.

— Главное, чтобы ты там не ввязывалась в драку. Твоё дело — долететь до сестры... И вернуться.

— Пожалуй, и я полечу. Шаманку Потось я хорошо знаю, а её святилище там же, в Гареве, — сказал Аристей.

Ларишка лежала у костра на еловых лапах, а вокруг неё, ударяя в бубен и мерно напевая, приплясывали два шамана. У Зорни шапка была увенчана головой лося, у Лунг-отыра — орлиной головой. Трепыхались с шелестом орлиные крылья, прикреплённые к их плечам. С затаённым страхом царица чувствовала, как немеет всё её тело, всё медленнее бьётся сердце, замирает дыхание. А сверху уже спускалась огромная птица с головой орла, острыми ушами и золотистыми, как у грифона, перьями, и расправлял крылья на ветке златоклювый ворон.

Но вот оба шамана завертелись на месте, забили в бубны ещё сильнее и вдруг разом упали наземь. Тьма навалилась на Ларишку, дыхание прервалось. Миг спустя она осознала, что стоит и видит у своих ног... саму себя, лежащую между двух шаманов. А рядом стояли... они оба и взмахивали крыльями. Царица не успела удивиться, когда остроухая птица мягко, но уверенно взяла её когтями под мышки и понесла вверх. Следом взлетели Зорни с Лунг-отыром, а за ними — Аристей, вдруг выросший в половину человеческого роста. Ларишка ещё успела помахать рукой мужу, и тот взмахнул рукой в ответ. Остальные же, кроме Вышаты и двух волхвинь, даже не подняли голов.

— Мы теперь духи. Нас земными глазами увидеть нельзя, если сами не захотим, — сказал Зорни. — Эх, хорошо взлетать вместе с огнём, с дымом!

— Если тебя самого не жгут, — отозвался Лунг-отыр.

Ночь выдалась на редкость ясная. Впервые за много дней разошлись облака, и небо сияло россыпью звёзд. Такая же россыпь сверкала внизу, в водах Сылвы, узкой лентой тянувшейся на север между тёмными лесами. А вверху текла на север другая, звёздная река, которую греки звали Млечным Путём.

— Видишь — вот дорога птиц, дорога духов умерших, дорога шаманов? По ней быстро долетим, — сказал Зорни.

На душе было удивительно легко, спокойно и весело. Даже Ларишка чувствовала себя так, будто всю жизнь летала выше птиц. А ночные птицы, словно мыши, шныряли под ногами. Иногда мимо пролетали шаманы: кто на привязанных крыльях, кто на бубне, кто на орлах, филинах или воронах. Завидев Аристея, они почтительно кланялись.

Тем временем у костра воины вполголоса, словно боясь разбудить трёх лежавших, пели песни — сарматские, венедские, манжарские. Пел вместе со всеми и царь, но тревога шевелилась в его сердце, когда он глядел на застывшее лицо и неподвижную грудь жены. Он помнил: душа в это тело могла и не вернуться, могла не прийти вообще никуда и ниоткуда.

При впадении Сылвы в Чусовую летевшие увидели городок, а возле него — огни большого стана. Зорни взял восточнее, обходя стан. Но их уже заметили. В небо взмыл десяток чёрных крылатых тварей: птицы с острыми лохматыми ушами, огромные вороны, совы, нетопыри с волчьими головами. Лунг-отыр выхватил меч и акинак.

— Летите быстрее, я их задержу.

— Мы их задержим, — кивнул Зорни.

— Какой ты боец? Хоть бы духов посильнее с собой взял, — проворчал шаман-воин.

Ларишка вдруг вспомнила: маленький шаман не владел боевыми заклятиями. Как же он будет... А золотистый гриф уже уносил её дальше, и чёрным призраком летел рядом Аристей. Сзади доносился злобный крик, рычание, уханье.

— Это Лунг-отыр бьёт их. А они — друг друга: Зорни отводит им глаза, — спокойно произнёс Аристей.

Внизу уже блестела широкая Кама, когда откуда-то сбоку на них набросилась ещё одна летучая свора, среди которой выделялся крылатый змей с медвежьей головой. Часть тварей устремилась на златоклювого ворона, но никто не смог даже коснуться его. Вихрь, внезапно кольцом окруживший Аристея, швырял их в стороны, тянул вниз, толкал друг на друга. Тем временем змей ринулся на сиявшего золотом грифа. Пернатые крылья схлёстывались с кожистыми, острый клюв рвал чешую, мощные клыки лязгали, норовя вцепиться в горло или крыло. Но пустить в ход лапы гриф, державший Ларишку, не мог. Царица выхватила махайру и принялась ловкими ударами отбивать попытки змея распороть противнику брюхо когтями или обвить его тело хвостом. А ещё приходилось отгонять наглых тварей помельче, подбиравшихся к солнечной птице снизу.

Вдруг Ларишка увидела летящую прямо на неё женщину с привязанными к рукам орлиными крыльями. Женщина была немолода, пышные седеющие волосы реяли за ней по ветру, но скуластое лицо её по-прежнему хранило холодную, змеиную красоту. В руках женщины не было оружия, но она и не нуждалась в нём. Злой, властный взгляд глаз леденил душу, убивал волю. «Ты умрёшь, степная волчица, а я останусь», звучало в мозгу. Не было сил двинуть рукой, только пальцы судорожно сжимали рукоять кривого меча. А сбоку уже приближался зубастый нетопырь.

Но тут, расшвыривая тварей, сверху на седую колдунью бросился златоклювый ворон, и той пришлось думать только о собственной защите. А волчьи зубы нетопыря уже впились в ногу грифа. Стряхнув оцепенение, Ларишка одним ударом снесла голову твари, но когти птицы уже разжались, и тохарка полетела вниз. Она не почувствовала ни удара, ни холода осенней воды — для духа всё это было не страшно, даже не выпустила махайру из рук. Загребая одной рукой, царица поплыла к берегу. И тут из тёмной воды показалось огромное чешуйчатое тело с головой, похожей на крокодилью. Разинув зубастую пасть, чудовище плыло наперерез. Оно явно видело её и, похоже, могло пожирать не только тела, но и души. Когда-то они с Ардагастом плавали через Инд, вооружившись палками, и отбились от крокодилов, зная от Вишвамитры, что водяного разбойника достаточно бить палкой по выставленным из воды ноздрям. Эта тварь, однако, была больше любого крокодила. И всё равно она, царица росов, не даст себя просто так съесть!

Вдруг вверху захлопали крылья, и на чудовище устремилась с неба огромная трёхглавая утка. Тело птицы сияло золотистым светом. Три мощных клюва долбили исчадие глубин так усердно, что то предпочло погрузиться в воду. Из последних сил Ларишка выбралась на берег, а удивительная птица снова унеслась к звёздам. На прибрежную иву опустился Аристей:

— Радуйся, царица! Тебя защитила Мать Богов, называемая здесь Золотой Бабой, а пожрать хотел сам Ящер, предвечный владыка нижнего мира.

Ларишка рассмеялась. Грек оставался греком, неунывающим и слегка насмешливым, даже став великим шаманом и вороном Аполлона. С неба упало изуродованное тело крылатого змея и, ещё не достигнув воды, рассеялось без шума и следа. Так исчезают погибшие духи. Следом на берег опустился гриф. Аристей слетел к нему и принялся водить крыльями над окровавленной лапой, пощёлкивая клювом. Вскоре прилетели и оба шамана.

— Слава богам, ты жива, царица! — воскликнул Лунг-отыр. — Это всё Сизью, чёрная шаманка, жена Корт-Айки. Попадётся ещё раз — тело изрублю, душу изрублю, ни в какой мир не отпущу!

— Она владеет весьма древней женской магией и мнит себя сильнее всех шаманов-мужчин. Кроме разве своего мужа, — заметил Аристей.

— Он умнее: сам в бой не полез, духов послал, — улыбнулся Зорни.

До городка в устье Гаревы они добрались быстро и влетели в самую большую избу прямо сквозь крышу. На стенах в избе красовались лосиные и оленьи рога, пол устилали звериные шкуры. На ковре, украшавшем стену, Ларишка заметила знакомый бактрийский узор. Возле очага сидели три женщины, одетые по-пермяцки — в вышитые сорочки с цветными узорчатыми поясами. Две были в высоких головных уборах, седые волосы третьей свободно падали на плечи. Лицо этой женщины было спокойным и мудрым, но зелёные узкие глаза смотрели лукаво. У пояса висели бронзовые фигурки лосей и уток, а на шее — бронзовая сова с человеческим лицом на груди. На немолодом, но всё ещё прекрасном лице другой женщины выделялись большие тёмные глаза, кроткие и грустные. Даже золотые серьги выглядели на ней совсем скромно.

Самая молодая из троих была одета наиболее богато. Ворот шёлкового платья скрепляли золотые с бирюзой застёжки в виде амуров на дельфинах. Круглым лицом и раскосыми глазами она напоминала Ларишку. Увидев царицу росов, сквозь тело которой просвечивали брёвна стены, молодая женщина вздрогнула:

— Ларишка! Ты уже... умерла?

— Да нет! Это моя душа, а я сама лежу... то есть моё тело лежит в нашем стане на Сылве. Ну, здравствуй, Арванта, сестричка!

— Здравствуй, Ларишка! Знакомься: это моя свекровь Хэсте, а это Потось, жрица Матери Богов.

Жрице, похоже, призрачные гости были не внове.

— Сразу три могущественных шамана в гости — большая честь для нас. Да хранит вас всех Золотая Баба! Лунг-отыр, сильнейший из медвежьих шаманов! Тебе я больше всех рада: наконец-то пришёл с миром. И зачем тебе тягаться со старой гусиной шаманкой?

Дёрнув чёрным усом, отыр отвёл взгляд. А Хэсте с Арвантой уже ставили на стол полную миску чего-то похожего на вареники, готовить которые Ларишка выучилась у венедок.

— Ешьте, гости дорогие! Пельмени с лосятиной, горячие ещё!

— Духи питаются духовной сущностью яств и напитков. Простой народ же полагает, будто боги и духи вкушают дым или пар от жертв, — наставительно произнёс Аристей и тут же ухватил клювом самый большой и приметный пельмень. Тот сразу раздвоился: остался на месте и в то же время исчез в клюве ворона-духа. Только тут царица почувствовала, как проголодалась за время полёта. Вместе с шаманами она принялась за пермяцкое угощение, при этом оживлённо беседуя с сестрой.

— Ну как, Арванта, не скучаешь на краю света?

— Здесь, конечно, ни городов, ни театров. Но всё равно — очень хорошо! Я же всегда любила охоту. Тигров и барсов тут, правда, нет, зато какие медведи! А лоси! Мы с Перей забирались вдвоём до самого Урала. До чего хорошо, оказывается, на лыжах ходить: летишь стрелой по самому глубокому снегу!

— Моему Пере ничего не нужно, только парма, да удачная охота, да постель из еловых лап у костра, да ты рядом! — ласково взглянула на невестку Хэсте. — Если бы вы ещё на медведей пореже охотились, а то Кудым сердится: родичи всё-таки.

— А мы как медведя убьём, праздник справляем. Всё по обычаю. Пляской веселим родича, сладкой кашей кормим, говорим: не мы тебя убили, сарматы убили... А как ты, сестричка? Мама с отцом здоровы, я от бактрийских купцов знаю, а про тебя я не слышала с тех пор, как ты сражалась за Аркаим — мне Зорни рассказывал. Слушай, а твой муж, Ардагаст, — это не тот сарматский паренёк из дружины отца? Золотоволосый такой, из Хорезма пришёл...

— Он самый. Теперь он царь западных росов. А я — царица! — Ларишка приняла уморительно-важный вид. — Мы с ним каждый год ездим в Ольвию или в ПантикаПей. И в театре непременно бываем. У Фарзоя, великого царя аорсов, лучший полководец — Ардагаст. Про него по всей степи песни поют, разве не знаешь?

— У нас сарматские певцы не бывают. Мы со степняками больше воюем. Вот и сейчас... — Лицо Арванты вдруг переменилось. — Царь западных росов... Так это твой муж на нас идёт? Это он хочет покорить все лесные племена, топчет их обычаи, разоряет святилища?

— Кто это вам сказал?

— Воины с Борисфена в медвежьих шкурах. Они себя зовут защитниками леса.

— Враги леса, вот кто они! Воины Ахримана! Который год нам пакостят...

И Ларишка рассказала сестре о Медведичах и их кознях.

— Нашёл Кудым кому довериться. Как же, ещё двух полумедведей встретил! — ворчливо произнесла Потось.

— Это всё проклятый Железный Старик! Заковать бы его в цепи и сжечь, как он сжёг мудрого Бурморта! — воскликнула Арванта.

— Так и поступали скифы со лживыми гадателями, — кивнул Аристей. — Лучшие воины леса и степи погубят друг друга, а победителем и хозяином края будет Корт-Айка.

— Погодите, а что это за сарматы прошли недавно нашим краем? Забирали скот, еду, а когда Кудым с дружиной погнался за ними, стали брать заложников. Только потому и ушли без боя. Они тоже звали себя росами. Вёл их молодой князь — красивый такой, наглый — и женщина с ястребиным носом, — сказала Арванта.

— Это Андак и Саузард, родичи Ардагаста. Он их сюда не посылал. Они хотят раньше нас завладеть стрелой Абариса. Ой, да я ведь и не рассказала тебе, зачем мы пришли на север...

Выслушав рассказ сестры, Арванта вздохнула:

— Перя с отцом тоже воюют только за племя и за правду. А те, кому лишь бы грабить и безобразничать, идут в дружину не к ним, а к Корт-Айке.

— Кудыму и Пере придётся сражаться с родичами. Разве не знаешь, тётушка Хэсте: Зорни-отыр с дружиной — в войске Ардагаста? — сказала Ларишка.

Хэсте, до сих пор слушавшая почти безмолвно, встрепенулась:

— Мы знали лишь, что вместе с росами идут манжары... Арванта, доченька! Утром сядем в лодку и поплывём на Сылву. Если мы не остановим мужчин — добрые боги нас не простят, не простят всё племя пермяков!

— Я поеду с вами. Пусть Кудым-Медведь хоть теперь послушает старую гусиную шаманку, — решительно сказала Потось.

Сёстрам хотелось ещё о многом поговорить, но Зорни уже торопил:

— Летим обратно. Тело нельзя надолго оставлять, если ты не шаманка.

Когда Ларишка наконец вернулась в своё тело, в стане уже спали все, кроме часовых и самого Ардагаста. Царь с царицей ободряюще улыбнулись друг другу.

Когда лодка с двумя княгинями, шаманкой и несколькими дружинниками достигла устья Сылвы, на месте стана были лишь остывшие кострища. В усть-сылвенском городке знали только то, что пермяцкая рать с утра ушла вниз по Чусовой. Троим женщинам оставалось лишь отправиться вдогонку. Сердца сжимала тревога: успеют ли они настичь воителей прежде, чем те схватятся в беспощадной битве так, что не всякий бог сможет разнять?

А войско росов два дня шло лесами к Гляден-горе. Охотники-девата вели его вверх по речке Бабке, затем вниз по Муле. Наконец слева показались крутые склоны священной горы. Прилетел сокол-разведчик, оборотился молодым дружинником-нуром и доложил:

— Солнце-Царь! На горе полно ратников: и в городке, и за валом. На Каме стоят лодки с воинами.

Стало ясно: их опередили. Как узнали? А мало ли вокруг летает птиц, и разве что волхв узнает, какая из них на самом деле человек. Ардагаст окинул взглядом широкий пойменный круг. Впереди Кама, слева неширокая Мула, жмущаяся к подножию горы, справа — тёмно-зелёная стена леса. На месте защитников городка он бы непременно устроил здесь ловушку для тех, кто пойдёт снизу приступом.

— Что за воины на горе?

— В городке Чёрные Медведи и ещё какие-то, сразу видно, разбойники: и люди, и черти, и лешие. Все с конями. За валом — пешцы с копьями, в лаптях да бахилах, и на лодках такие же.

Князя с конной дружиной здесь явно не было. Где же они? Если у тебя конных немного, лучше всего спрятать их в засаде, в лесу, чтобы обрушиться на врагов, когда те спешатся и пойдут брать гору. Царь хотел послать в лес сокола, но тут заметил Шишка. Надо бы дать ему отличиться: тяготится лешак тем, что не он провёл дружину через леса, а какие-то полубесы.

— Шишок! Разведай-ка, где тут в лесу конные пермяки.

Леший наклонился к волку:

— Серячок! Нюхни, пёсик: где в лесу кони и люди?

Волк принюхался, пробежал вдоль опушки и призывно взлаял.

— Хорошо. Теперь проведи к ним незаметно... нет, не войско, а меня одного с царицей, — сказал Ардагаст и слез с коня.

Следом спешился Вишвамитра:

— Царь! Я пойду с тобой. Говорят, этот Перя силой не уступит мне.

— Это верно, — улыбнулся царь. — Только одолеть его предстоит не в бою.

— Мы с братом тоже пойдём с тобой. Поговорим с родичами, — сказал Зорни-шаман.

Пятеро двинулись пешком следом за лешим. Тот подвёл их к пермской дружине столь скрытно, что лесовики заметили пришельцев лишь в самый последний миг. Великана Перю Ардагаст узнал сразу. Кудыма же почему-то не было. Царь росов поднял руку в степном приветствии:

— Здравствуй, Перя! Помнишь ли дружинника Ардагаста? Мы с тобой бились вместе у хорезмийских озёр.

— А меня помнишь, Перя? — непринуждённо спросила Ларишка.

Огромный пермяк окинул взглядом золотую гривну Ардагаста, меч в золотых ножнах, спешился и лишь тогда приветственно поднял руку — знаю, мол, степные обычаи: не годится княжичу говорить с коня с пешим царём.

— Здравствуй, царь росов! Только я тебя с войском в нашу землю не звал. А вы, родичи, неужто тоже с войной пришли?

— Никто с войной к вам не шёл. А мы пришли узнать: кто правит племенем коми — князья или шаманы-разбойники и всякие бродяги? — сказал Зорни-отыр.

Великан насупился, рука его легла на пояс рядом с мечом.

— Перя, мы не враги вам. Разве моя сестра тебе не говорила? — примирительно сказала Ларишка.

— Нет. Да и когда бы она тебя увидела? Арванта сейчас в Гареве.

— Она с твоей матерью собиралась плыть к тебе. Наверное, ещё не добралась.

— Помнишь ли мой солнечный амулет, Перя, что защитит нас от призраков массагетских царей? Так вот, клянусь тебе Солнцем: я шёл и иду его путём. Теперь мой путь — к Ледяному морю за стрелой Абариса. И враги мне не пермяки, а та нечисть, что засела в вашем священном городке, — сказал Ардагаст.

Перя недоверчиво покачал головой:

— Хитрите вы что-то. Каков ты был четырнадцать лет назад, я помню. А каков сейчас — не знаю. Ты сармат! Если Шунда-Солнце ведёт тебя — попробуй одолеть меня в поединке перед всем войском.

— Прежде чем сражаться с царём росов, победи меня, — вмешался индиец. — Я — Вишвамитра, священный царь амазонок.

— Да я и тебя, и всех твоих девок один одолею!

— В бою или?.. — усмехнулся в густые усы кшатрий.

Пермяки загоготали. Перя обнажил длинный сарматский меч, казавшийся в его огромной руке не больше акинака. Индиец не спеша, с достоинством вынул из ножен двуручную кханду. И тут раздался женский голос:

— Стой, сынок! Не сражайся с этими людьми, себя обесславишь, много народа зря погубишь!

Опережая свекровь, Арванта вихрем бросилась к мужу:

— Перя, ты ничего не знаешь! Эти Чёрные Медведи — разбойники и бродяги. Идут от племени к племени и всех пытаются стравить с Ардагастом. А хозяева их — чёрные шаманы и сам Куль-Ахриман.

С трудом переводя дыхание, подошла старая Потось:

— Перя, все Светлые боги тебя оставят, если поднимешь меч за Железного Старика и его шайку. Последним в своём роду будешь — так сказала Золотая Баба!

— Сынок, разве ты сармат — с кем попало воевать? Да и сарматы разные бывают, — мягко сказала Хэсте.

Вмиг смирившийся великан сунул меч в ножны и смущённо потёр затылок:

— И впрямь... Что это я? Они Бурморта погубили, а мы за них воюй. Родичи нашлись... Только вот как отец?

— А мы сейчас к нему пойдём.

Перя взобрался в седло:

— Дружина, выходим из лесу! С росами боя не будет. Коней царю росов и^-его друзьям!

Дружными криками приветствовали росы и манжары выехавших из лесу пермяков. Подъехав вместе с Ардагастом к берегу Мулы, Перя громко крикнул:

— Отец, выходи из засады! Нечего воевать с росами, они друзья нам и Светлым богам.

В ответ из густого ельника, росшего на горе восточнее городка, раздался громовой голос:

— Как ты смел свою засаду покинуть, а мою выдать?! Сражайся с сарматами или смотри, как отец погибнет! Дружина, за мной!

Грянул из леса, покатился по склону горы многоголосый медвежий рёв. И следом понеслись вниз по нескольким тропам всадники в шерстяных колпаках. Впереди, под знаменем с медвежьей головой, — могучий косматый воин с грозно поднятой палицей.

Строй росов и манжар ощетинился копьями. Легли на тетивы стрелы Ардагунды и её воительниц. Приободрились Сагдев с Сораком: вот и первый их подвиг под знаменем Солнце-Царя. Разгромить дружину давнего врага сарматов Кудыма-Медведя, а потом втоптать в землю всех этих лапотников и бахилыциков! Воинственно ощерились Волх и его волчья дружина, предвкушая схватку с медведями. А Чёрные Медведи и остальные разбойники вовсе не торопились выходить из захваченного ими городка. Воины Пери растерянно глядели на своего предводителя. А тот, раскинув могучие руки, отчаянно закричал:

— Стой, отец! Да стой же!

А вода в мелкой Муле уже взлетала тучей брызг из-под копыт. Вышата с Зорни переглянулись, разом вскинули руки — и стена пламени встала посреди реки. Пронзительно заржали кони, поднимаясь на дыбы и сбрасывая всадников. Еле удержался в седле Кудым.

Из-за пламени до него донёсся спокойный голос:

— Кудым-Медведь, князь пермяков! Я, Ардагаст, царь росов, желаю говорить с тобой о мире.

— Через огонь говорят только с волками и злыми духами.

Огненная стена враз исчезла. Стараясь сохранить достоинство, князь вброд переехал реку. Небрежно ответил на степное приветствие росича и обратился не к нему — к сыну:

— Зря я отпустил тебя в поход на юг. Ты добыл славу и богатство, но вернулся сарматом.

— То я у тебя сармат, то бактриец... Да я лучше нашей пармы ничего на юге не нашёл!

Резко, властно заговорила Потось:

— Кудым-Ош! Великий грех на тебе, а будет ещё больший. Кому ты отдал священную гору? Когда это медведь служил Ящеру? Не становись на пути у златоволосого царя росов, то — путь Шунды! Так говорит Золотая Баба, Мать Мира!

— Счастьем своим я обязан тебе, Потось. Но ты хитра. Ты тогда именем своей богини послала меня свататься за Урал. Надеялась, что я сгину, как те, что отказались взять Хэсте, а тебе достанется мой городок, который я поставил вокруг твоего святилища. Теперь ты готова отдать наше племя царю росов, что пришёл топтать лесные обычаи.

— Ты поверил этому вранью полумедведей, твои старейшины поверили, одна старая Потось не поверила! Спроси самого царя росов, куда он идёт и нужен ли ему наш край. — Шаманка перешла на сарматский.

— Боги мне указали Путь Солнца — к Ледяному морю за стрелой Абариса, — сказал Ардагаст. — На этом пути нельзя ни брать добычу, ни покорять племена. Я имею большое и богатое царство, а на Золотой горе взял несметную добычу. Зачем же мне губить воинов в твоей земле?

— Росы уже были здесь. Совсем недавно. Отнимали скот, похищали женщин и ушли на север. Тоже Путём Солнца? — с издёвкой сказал Кудым. — Я перебил бы их, не возьми они детей в заложники. А вела их царевна с ястребиным носом и князь — разбойник и бабник.

— Это моя двоюродная сестра Саузард и её муж Андак. Они тоже идут за стрелой Абариса, но ведёт их не Солнце, а Куль-Чернобог. Если нужно, я приведу их сюда на аркане и высеку при всех. Это будет бесчестьем для нашего рода, но они его и так опозорили!

Не все пермяки понимали сарматскую речь росича, но всех привлекали его мужественный вид, простота и миролюбие. Нет, совсем он не походил на заносчивых и алчных сарматских князей! Чувствовал это и князь пермяков. Но гордость не позволяла признать себя одураченным разбойниками. Заметив колебания мужа, Хэсте негромко сказала:

— Тут собрались лучшие воины леса и степи. Если вы перебьёте друг друга, кто победит? Корт-Айка. Лучше мне броситься в Каму, чем достаться Железному Старику!

Угрюмое лицо Кудыма прояснилось.

— Ты, Хэсте, самая кроткая из жён. И если уж ты мне перечишь, значит, не прав я. Царь росов! Иди с миром на север. А с этими, на горе, я сам разберусь. На то я и выбран князем.

— На Пути Солнца нельзя уклоняться от боя за правду, — возразил Ардагаст. — Священный городок мы возьмём вместе.

— Клянусь Мир-сусне-хумом, Солнечным Всадником, я сниму с Железного Старика его седые волосы! — воскликнул Зорни-отыр.

— А я сдеру с Яг-морта его волосатую шкуру и повешу в своём святилище! — добавил Лунг-отыр.

Пермяки одобрительно зашумели. Многие были недовольны союзом с разбойниками и убийством уважаемого всеми старика Бурморта. И все видели, что сарматы и манжары на этот раз не жгли сел и городков, не угоняли людей и скот. Как же не поверить, что царь росов — избранник самого Шунды?

А Кудым с Ардагастом уже деловито обсуждали, как взять городок. Все разбойники имели коней, но вырваться из городка, не имевшего прохода в валу, могли лишь по тропке, спускавшейся в пойму. Решено было, что пешие пермяки, дружина Кудыма и амазонки пойдут приступом на вал, а конница будет караулить врага под горой. Но Гляден-гора, почти неприступная, была ещё и средоточием чар. Засевшие в городке колдуны могли обратить во зло волшебные силы всех трёх миров, соединённых священной елью. После недолгого спора волхвы взяли на себя вершину горы и силы верхнего мира, а волхвини — её подножие и силы подземные. Потось, впрочем, не преминула сказать с высокомерной усмешкой:

— Гусь не только внизу плавает, и вверху летает. Это орёл с вороном внизу ничего не могут.

Помимо всего, было известно, что Корт-Айка изготовил какое-то особое колдовское оружие, возил его тщательно укрытым в особой телеге и говорил, будто лишь оно способно сразить Солнце-Царя.

Пермяков повёл на приступ сам Кудым-Ош. Много злости накопилось у коми на разбойников. Степняки налетали и уходили, а эти сидели в парме ядовитой занозой, гнилым нарывом. Раньше негодные люди, изгнанные из рода, погибали в лесу в одиночку, теперь же уходили к Корт-Айке. Там они учились попирать все человеческие законы и при этом мнить себя храбрее и умнее всех, оставшихся в племени.

Разбойники встретили лесовиков градом стрел, но вскоре не могли уже и носа высунуть из-за частокола. Амазонки метко били по ним с коней, а лучшие охотники — с деревьев. Пермяки забрасывали ров хворостом или карабкались со дна его на вал по наспех вырубленным суковатым стволам.

Тогда в ход пошли чары двух сильных колдунов, пятерых шаманов послабее и одной ведьмы. Хотели заставить колдовать и Джака, но тот со страха не мог сотворить никаких чар. Со дна рва били ключи, наполняя его ледяной водой, из внезапно набегавших туч обрушивался ливень, ударяли молнии, налетали вихри и смерчи. Громадная ель вся дрожала от потоков колдовской силы, подвешенные дары осыпались с неё вместе с хвоей. Нападавшие давно бы уже были утоплены, сожжены, унесены вихрем, провалились бы в нижний мир, в пасть Ящера. Но волхв и трое шаманов, не зная устали, ослабляли силу злой волшбы. А внизу седая шаманка и две волхвини крепили недра горы, не давая разверзнуться дну рва.

Особенно досаждал колдунам Аристей. Паря над городком, он усердно обращал чары лиходеев на них самих. Идолы Тёмных богов были разбиты молниями, жертвенный огонь нельзя было развести из-за ветра и дождя. Все избы остались без крыш, иные развалились. Истошно ревела скотина. Жители городка метались, как перепуганные куры, взывали ко всем богам. Только когда Чёрные Медведи стали хватать женщин и детей, чтобы принести их в жертву и тем умножить призываемые силы, мужчины рода Бурморта схватились за копья и топоры. И поднял их Качаморт, внук старого жреца и самый слабый его ученик, овладевший толком лишь самыми простыми, нужными в хозяйстве чарами. Мужики выгнали душегубов из детинца и запёрлись в нём.

А пермяки уже взобрались на гребень вала. Под могучими ударами палицы Кудыма разлетелась калитка, рушились брёвна частокола. Рядом сверкала, снося головы, разваливая тела до пояса, кханда Вишвамитры. Яростный медвежий рёв гремел с обеих сторон. Следом за мужчинами на вал с секирами в руках взбежали амазонки. Ещё немного — и разбойникам останется лишь вскочить на коней и понестись вниз, под мечи росов, манжар и дружинников Пери. Но тут внезапно померкло солнце и звёзды высыпали на враз почерневшем небосводе. Аристей презрительно щёлкнул клювом: такие чары годились лишь на то, чтобы пугать не слишком храбрых.

— Темно вам, предатели леса? Ничего, сейчас посветит Чёрное Солнце, Колесо Смерти! — ехидно произнесла Лаума.

Душегубы расступились. Посреди святилища с мечом в одной руке и обитой железом палицей в другой стоял Корт-Айка. Под ногами у него было большое колесо, отлитое из чёрной меди, с острыми зубьями по ободу. Вместе с колдуном оно поднялось в воздух — невысоко, на три локтя. Обод и спицы завертелись, сливаясь в сплошной чёрный диск, ступица же, на которой стоял шаман, оставалась неподвижной. Мертвенное белое сияние разлилось вокруг колеса.

Не знавшая страха Ардагунда тихо вскрикнула. Такое же колесо больше двадцати веков назад погубило железнотелого Сосруко, Солнечного Вождя. Там, на Кавказе, оно звалось Колесом Балсага. Она сама видела это колесо, рассечённое надвое и вмурованное в каменную гробницу Сосруко. Рассечь же его смог лишь Грозный Вождь, человек-молния. Царица амазонок отчаянным жестом выбросила вперёд руки. Луч света ударил с них в лицо колдуну и, наверное, выжег бы ему глаза. Но кузнец быстро прикрыл их палицей, а в следующий миг ловко опустил на глаза чёрную повязку, расшитую волшебными знаками. Теперь он всё видел — не телесным, но духовным зрением.

С громким, раскатистым хохотом колдун полетел прямо на пермяков и амазонок, уже взобравшихся на гребень вала и разметавших частокол. Первый же воин, осмелившийся встать на пути страшного колеса, был разрезан надвое. Отлетали головы, руки, никакие доспехи не могли устоять перед смертоносной медью. Стрелы, пущенные в кузнеца, мигом сгорали в белом сиянии, окружавшем колесо. Удары копий Корт-Айка отбивал мечом и палицей. Дубовые брёвна частокола срезало, словно тонкие веточки.

Яростно взревев, Кудым бросился было на колесо, но сильная рука Вишвамитры повалила князя наземь, и оба воителя скатились на самое дно рва. Отчаянно бранясь, Кудым вскочил на ноги, по суковатому бревну взобрался к краю рва. И увидел в призрачном свете колеса, как летающая смерть косит его воинов. Спасаясь от неё, одни из них прыгали в ров, другие отходили в лес, третьи скатывались вниз по склону горы. И сам князь прыгнул обратно в ров, когда смертоносный диск понёсся прямо на него. Точнее, его сдёрнул за ногу индиец, знавший от жены предания о Колесе Балсага. А над горой разносился хохот Корт-Айки:

— Го-го-го! Что, князь с царём, слабы против кузнеца Громобоя?

Но им некогда было отвечать на его насмешки. С вала уже прыгали разбойники и лесные бесы, и во рву закипела схватка. Многие из пермяцких пешцов попросту разбежались или лежали, распластавшись на земле. Но дружинники Кудыма и амазонки отошли в лес вместе с волхвом и шаманами. И те быстро обнаружили, что Колесо Смерти вовсе не всесильно. Кузнец крушил ели, вспыхивавшие следом, но не мог пробиться сквозь тонкую золотистую завесу, выстроенную двумя солнечными магами — Зорни и Вышатой. Лесной пожар тут же гасил дождь, вызванный Лунг-отыром. А в тёмном небе парил Аристей, пытаясь снять заклятие темноты. Не столь уж сильное, оно удерживалось из святилища пятью чёрными колдунами (попробовал бы хоть кто из этих пакостников в одиночку схватиться с великим шаманом!). Амазонки не могли достать Корт-Айку стрелами, зато доставали языками:

— Эй, старый хрыч, слезай с колеса! Что, не можешь без него сладить даже с женщиной? У тебя, видно, всё заржавело, Железный Старик!

Вдруг кузнец развернулся и полетел обратно к городку, презрительно бросив:

— Не для вас я ковал Колесо Смерти!

Для кого же? Ардагунда поняла это сразу. И послала к брату Маланиппу. Подъехав к царю, она громко, с вызовом произнесла:

— Царь Ардагаст! Здесь тоже есть Колесо Балсага, и Корт-Айка летит на нём по твою душу. Попробуй, Солнце-Царь, выстоять против Чёрного Солнца! А мой Пересвет сложит песню про твой последний бой!

Первым побуждением царя росов было повести дружину наверх, откуда доносились крики и где, рассеивая внезапно наступившую тьму, носилось белёсое светящееся тело. Но он знал: доспехи его всадников бесполезны против страшного колеса, разрубившего стальное тело Солнечного Вождя, закалённое Небесным Кузнецом. На крутом склоне можно только зря погубить дружину. А конные разбойники тем временем спустятся с горы и ударят в тыл. Если летающую смерть не остановят чары Вышаты и шаманов — придёт черёд Колаксаевой Чаши и его, Солнце-Царя.

Вскоре белёсый шар, похожий на сорвавшуюся с места луну, оказался над городом, взмыл над священной сосной и с нарастающей скоростью понёсся вниз. А вслед за ним с рёвом и бранью поскакали Чёрные Медведи. В них снизу полетели стрелы, но ни одна не попала в цель, и не из-за темноты. Духовным зрением волхвини ясно видели, как двое волчьеголовых нетопырей вместе со своим хозяином на лету держали магическую завесу.

Выставив копья, напряжённо замерли росы, манжары, дружинники Пери. А в самой середине строя златоволосый царь поднял руку с Огненной Чашей, и свет золотым копьём ударил из неё по окружённому мертвенным сиянием чёрному диску. Два света столкнулись: золотого, несущего жизнь и добро небесного Солнца, и смертоносного, зловещего Чёрного Солнца, что озаряет ночью подземный мир. Нет, не зря Корт-Айка обратил день в ночь. Тьма многократно умножала силу Колеса Смерти. А чтобы сила из нижнего мира и дальше лилась к колесу через священную сосну, кузнец оставил Яг-морта с частью разбойников удерживать городок.

Золотой свет, ударившись в белёсый светящийся шар, обтекал его, но мог лишь замедлить полет Колеса Смерти. Казалось, само Чёрное Солнце вырвалось из преисподней и несёт в себе её владыку. «Чернобог! Куль-отыр! Ахриман! Кереметь!» — вполголоса вскрикивали воины, глядя на стоявшего на колесе силача с мечом и палицей, в ореоле развевавшихся на лету длинных седых волос.

— Ты не бог, Ардагаст, сын Зореслава! Вот твоя смерть, царь, и сковал её я, кузнец Громобой!

— Ты тоже не бог, кузнец! Ты вор и разбойник!

— А что, только тебе, царю, можно воевать и грабить?

Закованные в железо всадники готовы были встретить копьями смертоносное колесо, а Чёрных Медведей разметать по лугу. Но Зореславич властно приказал:

— Всем стоять на месте! Этот враг — мой. Я — поединщик за всех!

Над головой колдуна торжествующе, злорадно стрекотала птица сорока. А за строем Чёрных Медведей, уже перешедших Мулу, на склоне горы безмолвно возвышалась на громадном чёрном коне старуха с длинными седыми космами и горящими глазами, с косой в руке и пестом у седла, окружённая таким же мертвенным сиянием, как и кузнец с его колесом. Немногие видели её, и в их числе Ардагаст. Однако вид её наполнял его не страхом, но уверенностью. Он помнил обещание черноволосой красавицы Мораны: она, а не старуха Яга, явится за его душой, когда настанет предел его земным подвигам.

Не долетев десятка локтей, колесо повисло в воздухе. Не копья росов остановили его, а выросшая вдруг полупрозрачная золотистая стена. И держали её две женщины — Лютица и Милана. А Потось взмыла в воздух гусыней с золотисто-рыжими перьями. И полетела всё выше в тёмное небо, отбиваясь от сороки и двух зубастых нетопырей.

А чёрное колесо вертелось беззвучно и зловеще, и под его натиском волшебная завеса, будто тонкое полотно, колебалась, истончалась, местами трещала и лопалась. Две волхвини, как искусные ткачихи, заделывали его, распрямляли. Вместо ниток им служил свет, лившийся из солнечной Чаши.

— Что, царенок, прячешься за бабьей простыней? Один со мной потягайся! — ухмыльнулся кузнец и добавил непотребную шутку насчёт баб и своей силы. Но ни один смешок не раздался из рядов сурово молчавших всадников. А их златоволосый предводитель сказал спокойно и твёрдо:

— Я с тобой, разбойник, не на Масленицу силой меряюсь, а за весь мир стою. Его одолей!

Глаза Зореславича слезились от белёсого света колеса. Всем телом он ощущал, как этот злой, мёртвый свет давит на живой, колеблющийся среди колдовской тьмы. С трудом сдерживали напор злой силы и волхвини. Вот уже обратилась львицей Лютица — так ей легче было чаровать самой и поддержать слабевшую Милану. Кузнец тут же похабно пошутил насчёт кошек. Вдруг с горы слетели две птицы — белый кречет и золотисто-рыжий гусь — и оборотились Вышатой и Зорни. Чародеи стали рядом с волхвинями — и дрожащая завеса застыла прочной стеной доброго света.

— Не мало ли вас, великих волхвов да царей, на одного кузнеца? Всё равно не справитесь! — хрипло прорычал Корт-Айка.

— Ты колесо своё чёртово сам ковал, а эту Чашу ковал Сварог. С ним справься! — ответил Вышата.

Разбойники то криками подбадривали кузнеца, то поносили противников самой непотребной бранью. Но те, чтобы не мешать волхвам и царю, молчали — суровые, сосредоточенные, готовые в любой миг устремиться в бой с нечистью, выставившей напоказ собственную низость и злобу.

А с горы доносились раскаты грома. Лунг-отыр и Яг-морт метали молнии друг в друга. Их воины замерли в напряжённом ожидании. Полуразрушенный частокол окутывало зловещее зелёное свечение. Несколько самых нетерпеливых пермяков полезли было на частокол — и свалились в ров скелетами с распадающимися остатками плоти на костях. А над головами людей незримо бились крылатые духи — слуги двух шаманов, человека и полузверя. Яг-морт хохотал, ревел, довольный своей силой: три шамана-человека не одолели его, не одолеет и один. Бессильны были против его заклятий и меткие стрелы амазонок. И тут тьма внезапно навалилась на его сознание, и человек-зверь рухнул без памяти. Его настигло заклинание, посланное из детинца Качамортом. Неумелый и не воинственный шаман всегда был слаб в колдовских поединках. Но теперь вмешался в бой как раз потому, что надоело слушать причитания Джака:

— Только не лезь в поединок, ради всех богов! Могучие шаманы бьются, куда тебе? Род наш погубишь!

Погасло трупное зелёное свечение, и снова ринулись на вал воины Кудыма и Вишвамитры. Еле успев утащить своего бесчувственного предводителя и вскочить на коней, разбойники сгрудились вокруг священной ели и отбивались конные от пеших. Сзади на них наседали вышедшие наконец из детинца воины Кача-морта. Но по-прежнему колдовали пятеро чёрных шаманов, и стояла тьма, и злая сила из нижнего мира незримо вливалась в Колесо Смерти.

А внизу Корт-Айка злорадно усмехался: всей силы его противников хватало лишь на то, чтобы сдерживать его. Ничего, солнце уже садится за священной горой. Только бы продержаться, пока колдовская ночь не сменится настоящей. Ведь и его силы не беспредельны. Зря он, пожалуй, отослал жену, лесную ведьму. Показала бы она всем этим бабам...

Могучий Перя с трудом сдерживался, чтобы не ввязаться в бой. Колдунам можно, а ему нет? А тут её росский леший возбуждённо шептал:

— Эх, был бы тут не луг, а хоть лесная опушка, встал бы я в полный рост, да выломал дерево, да вбил бы хвастуна этого в землю вместе с колесом его!

На глаза Пере попалась одинокая сосна, недавно разбитая молнией. Большая часть ствола лежала в траве рядом с обгорелым пнём. Пробормотав: «Помоги, Грозовой Охотник!» — великан-пермяк соскочил с коня, ухватил ствол, как дубинку, и бросился к Корт-Айке. Несколько копий, брошенных разбойниками, ударило в кольчугу, но маргианская сталь выдержала. Широко размахнувшись, Перя ударил сосной по колесу, висевшему на высоте груди всадника. Острый обод перерубил ствол, но колесо закувыркалось в воздухе, а колдун полетел на землю. Луч из Чаши, избавившись от преграды, обратил в обугленный труп одного из разбойников вместе с конём. Только это удержало Чёрных Медведей от того, чтобы броситься разом на пермяка.

Повинуясь взмаху руки кузнеца, колесо полетело на Перю. В последний миг неуклюжий с виду великан упал на спину и сунул своё оружие косо срезанным концом снизу между спиц. Но проклятое колесо продолжало двигаться, вырывая дубину из рук Пери. Тот завертелся на месте, отчаянно горланя:

— Куда, чёртово колесо? Иди обратно к Кулю в нижний мир!

А в это время высоко в тёмном небе встретились златоклювый ворон с золотистой гусыней. Оба духа-нетопыря уже были сражены заклятиями Потоси, а изрядно потрёпанная сорока-Лаума вдруг камнем полетела вниз: от заклинания Аристея она утратила птичий облик и сумела снова обернуться лишь у самой земли. В небе под осенними звёздами сплелись добрые чары шамана и шаманки Солнца, и колдовская тьма развеялась. Неяркие лучи заходящего светила озарили Гляден-ropy, луга, леса, широкую Каму. И все увидели летящую на запад большую трёхглавую утку с сияющими золотом перьями.

Враз ослабела мощь страшного колеса, и Перя вбил его по ступицу в землю. А Чёрные Медведи разом повернули коней и помчались на восток. Медведичи, как всегда в таких случаях, думали об одном: унести ноги. Но следом скакали, гремя доспехами, росы и дружина Пери, а всещники Зорни-отыра быстро отрезали беглецов от спасительного леса. Тем временем разбойники Яг-морта, нахлёстывая коней и давя друг друга, неслись вниз с горы. На берегу Камы они нагнали своих собратьев. Не успевшие покинуть городок по узкой тропе были перебиты пермяками и амазонками. Чёрных шаманов схватили и связали, изрядно поколотив копейными древками. Кудым-Ош грозным взглядом окинул дрожащих колдунов, воинов Качаморта, виновато опустивших головы, и съёжившегося Джака.

— Что, вспомнили, где Светлые боги и от кого защищать лес? Я воин, мне ли разобраться в ваших шаманских премудростях! Так как же погиб Бурморт?

— Корт-Айке помогли дух трёхглавого змея и ведьма-сорока, — с трудом выдавил Джак.

— И ты молчал?!

— Я боялся!.. — взвизгнул Джак. — Боялся, что Железный Старик весь наш род погубит!

— Ты чуть не погубил всё племя! Ваш род того не стоит, хоть он и самый мудрый. Скажи, шаман, — обратился князь к манжару, — что делать с теми, кто осквернил священную гору?

— Этих чёрных шаманов сжечь живьём в жертву Светлым богам, чтобы очистить святилище. А этого труса и лжеца даже Куль-отыр принять в жертву погнушается, — ответил Лунг-отыр.

— Слышал, недостойный служить богам? Иди прочь, тебе нет места в племени коми! — властно указал рукой Кудым. — А верховным жрецом будешь ты, Качаморт.

Никогда ещё князь у пермяков не назначал верховного жреца. Но никто не посмел возразить. А Качаморт лишь растерянно проговорил:

— Куда мне... Я совсем плохой шаман. Разве что, пока вернётся Вэрморт...

Разбойники сгрудились на берегу Камы. Не было надежды даже уйти вплавь: с лодок уже летели стрелы. Не ожидая пощады, лесные душегубы собрались подороже отдать жизнь.

— Умрём за лес! — проревел Шумила.

— Погодите умирать, дураки! — раздался голос Корт-Айки.

Живучий кузнец успел догнать бежавших и вскочить на чьего-то коня. Колдун простёр руки к воде и громко произнёс:

— Васа-водяной! Ради дружбы нашей, ради нашего владыки Куля помоги нам, открой путь через Каму!

Воды реки расступились от другого берега, обнажив дно. И разбойная рать понеслась во весь опор к спасительному северному берегу. Ардагаст с трудом удержал своих всадников: в тяжёлых доспехах лучше было не соваться между готовыми сомкнуться водяными стенами. Уже стемнело, и преследовать разбойников в ночном лесу не стали. А изрядно уставшим волхвам предстояла сложная работа: разрубить Колесо Смерти, расплавить и обезвредить металл заклятиями. Рубить колесо поручили Пере. Ведь Колесо Балсага некогда одолел Грозный Вождь, а кто походил на Грозового Охотника больше, чем могучий сын Кудыма?

Внимательно оглядев губительное изделие кузнеца, Хилиарх с удивлением проговорил:

— Колесо вращается отдельно от ступицы... Да не обидится на меня никто, но для варвара эта работа слишком сложна. Клянусь Гефестом, здесь не обошлось без эллина!

— Верно. У Корт-Айки в лесах между Обвой и Камой, к северу отсюда, есть потайной городок, а в нём кузница. Двадцать рабов там трудятся, и среди них один грек. Ловкий — ну всё на свете умеет, — сказал Перя.

— Даже фальшивые деньги чеканить. За это он и попал в рабство к кузнецу, — добавила Арванта.

Ещё до полуночи Колесо Смерти было уничтожено. А утром на священном костище на горе запылали костры. Сжигали тела павших в святом бою пермяков. Рядом корчились в пламени чёрные шаманы. После обряда справили пир и воинские состязания. На конях росы одолевали и обгоняли всех, но превзойти воинов пармы в стрельбе из лука не смог никто. А побороть Перю сумел только Вишвамитра, и.то после того, как пермяк изрядно вымотался в поединке с Сигвульфом.

Ларишка и Хилиарх с любопытством и волнением рассматривали серебряные блюда и чаши, висевшие на священной ели. С чеканного серебра глядели эллинские и бактрийские боги и герои. Артемида-лучница, крылатая Хванинда, дарующая победу, Мелеагр и Аталанта перед охотой на Калидонского вепря...

Всё это было одинаково родным и близким для эллина и тохарки, хотя изготовлялись сосуды не в Элладе и не в степи, а в далёкой Бактрии. А поверх дивных изображений рука варвара процарапала фигуры пляшущих шаманов.

— Это блюдо с Аталантой я привезла из Бактрии и подарила святилищу, — пояснила Арванта. — Бурморт ценил греческую работу. Даже жалел, что приходится на блюдах вырезать магические изображения. Он ведь сам бывал на юге... Какой он был добрый и мудрый! Кудым и Перя не любят жрецов, но его всегда уважали.

На пиру Кудым-Ош возбуждённо говорил Ардагасту:

— Прости меня, царь росов! Я, князь, должен был освободить святую гору от разбойников и рабов Куля, а не поднимать на тебя племя. Иди свободно Путём Солнца, а я помогу тебе: дам припасов, тёплой одежды на всё войско, проводников. А сам тем временем разорю берлогу Корт-Айки и покончу с этими медведями в крашеных шкурах. Не нужны мне такие родичи!

— У меня тоже есть родичи, которых лучше не иметь, — вздохнул Зореславич. — Здесь они уже были. Чернобог ведает, куда уже забрались и что ещё натворят на позор нашему племени...

Длинноволосый человек в чёрной с серебром хламиде презрительно усмехнулся, глядя в серебряное зеркало, обрамленное чёрным драконом. Пусть глупый варвар тешится ещё одним подвигом. Добраться до стрелы Абариса он уже не успеет. И вряд ли понимает, сколь могущественные силы противостоят ему. А великая победа, что изменит судьбы мира, одержана здесь, на юге. Шестнадцатый Флавиев легион разбит, Четвёртый Скифский отступает. Дорога на Антиохию открыта. Быстрее отступающих несётся весть о земле, расседавшейся под их ногами, о ядовитом дыме и огненном дожде. Боги — за Нерона! Чародеи Братства Солнца сумели лишь ослабить разбуженные Братством Высшего Света подземные силы, но не одолеть их. Впереди — огромный город, полный безмозглой черни, которую нетрудно возбудить чудесами и знамениями.

А царьку росов скоро будет не до стрелы. Мовшаэль, демон-пройдоха, кое-что вызнал о замыслах той, кого на юге зовут Гекатой Трёхликой, Неодолимой, Владычицей Теней, а на севере — Ягой и, кажется, Йомой.

Дружина Андака и Саузард вышла вниз по Печоре к устью реки Усы. Князь раслравил плечи, вздохнул полной грудью, с наслаждением окинул взглядом простёршееся до горизонта безлесное пространство с разбросанными по нему чахлыми рощицами и поросшими осокой болотами. Всё, кончился утомительный и скучный поход через бескрайние леса.

— Наконец-то снова степь. Или... как там её... тундра.

Царевна раздражённо встряхнула длинными чёрными волосами:

— Наконец-то! Как я с тобой намучилась в этих лесах! Всё время следи, чтобы ни ты, ни воины не заводились со всякими удмуртами, пермяками... Это же не степь: налетел, потешил душу и скрылся. Нам ещё назад идти через эти дебри. Нет, не выйдет из тебя царя!

— Хочешь сказать, из Ардагаста уже вышел? — невозмутимо улыбнулся Андак. — Он со всеми в лесу поладит. Потому что сам такой же лесной медведь. Может быть, он тебе уже нравится больше меня?

Гордое, красивое, с ястребиным носом лицо Саузард вспыхнуло гневом. Ардагаста, убийцу своего отца, она ненавидела больше всех в этом мире. А супруг как ни в чём не бывало указал рукой на восток:

— Гляди, стадо оленей! Поохотимся как следует!

Не только царевна, но и все степняки разом оживились, обратили взгляды к желанной добыче — и в удивлении замерли. Верхом на оленях сидели вооружённые люди, и ехали они прямо к сарматам. Вся одежда на людях была из мехов: штаны, сапоги, необычные глухие кафтаны с пришитыми к ним башлыками. Поверх мехов белели костяные панцири. Из оружия у людей были только копья, большие луки да ножи. Странные воины подъехали ближе, и Саузард недовольно скривилась: их узкоглазые скуластые лица напоминали ненавистную тохарку Ларишку, сбросившую её, царевну, с коня перед всем племенем.

Раскосые глаза предводителя оленьих всадников глядели дерзко и весело. Только у него на поясе висел длинный сарматский меч. А ещё — кинжал в бронзовых ножнах. На ножнах был изображён рогатый волк, наконечник их был сделан в виде орлиной головы, скоба для подвешивания — в виде медведя. На пластине панциря был вырезан неведомый бог, стоявший на зубастом ящере.

Рядом с предводителем на санях с обитыми железом полозьями ехал человек с редкой седой бородкой и безжалостным, властным взглядом. Вместо башлыка на нём была шапка, увенчанная деревянной фигурой совы и парой ветвистых железных рогов. У пояса его висели бронзовые фигурки волков, а на груди — бронзовый ящер с сидящей на нём совой. Сани тащили не олени и не лошади, а... собаки.

Переглянувшись с человеком на нартах, предводитель небрежно поднял руку и бесцеремонно заговорил по-сарматски, обращаясь к Андаку:

— Ты и есть тот князь, что собрался за стрелой Абариса? Совсем глупый князь. Как на Хэйбидя-но попадёшь? Там пролив узкий, но бурный, одно море в другое течёт. Сииртя тебя не перевезут: на Священный остров чужим нельзя. Там большое святилище Нума, хозяина неба, стережёт его старый Сэвсэр, сильный белый шаман. А где твой шаман? На юге остался. Глупый шаман послал глупого князя туда, где сам не был.

Он обернулся к своим воинам, сказал им что-то на незнакомом Андаку языке, и те захохотали. Саузард скривила губы в усмешке: издевались ведь над мужем, а не над ней. Князь схватился за меч:

— Кто ты такой, чтобы оскорблять меня?

— Я — Хан-Хаденгота, Железные Полозья, вождь ненцев! Сюдбя! Меня вся тундра знает. Сииртя, печорцы — все меня боятся, даже манжары одолеть не могут. Я первый в тундре стал на оленях сражаться. Я — сюдбя! — Последнее слово он произнёс с особой гордостью.

— Твои олени не устоят перед степными конями, твой панцирь — перед моим мечом! Защищайся, глупый дикарь!

Длинный клинок сверкнул в руке Андака. Ненец захохотал и вдруг взлетел в воздух, а следом — десяток его воинов. С высоты он помахал мечом, а воины положили стрелы на тетивы.

— Эй, достань меня!

Выругавшись, князь схватил лук, послал стрелу. Вождь поймал её рукой.

— Не достанешь! Я — сюдбя!

Вконец опешивший Андак опустил лук. Не бог ли перед ним? Только теперь он обратил внимание на сшитую из чернобурок одежду вождя ненцев, на чёрную шкуру его оленя. Неужели Саубараг, Чёрный Всадник? А тот уже снова опустился в седло и непринуждённо спросил:

— Какой зверь тебя бережёт?

— Волк... Крылатый волк.

— А меня — три зверя. — Ненец похлопал по кинжалу. — Наши медведь с орлом и ваш, степной — рогатый волк. Меня манжары в плен взяли, сарматам продали. Бежал к гуннам, у них научился на коне биться. Явился мне рогатый волк, сказал: «В тундре олень лучше коня. Иди в Саяны, найди народ с языком, похожим на ваш. Научись там ездить на олене». Вернулся я в тундру со стадом оленей, с дружиной. Большим вождём стал, всем врагам отомстил.

— Я тоже хочу стать большим вождём. И отомстить Ардагасту, хоть его и зовут Солнце-Царём, — неожиданно вырвалось у Андака.

Наглый и смелый Хан-Хаденгота невольно располагал его к себе. А тот довольно улыбнулся:

— Само Солнце прогневить не боишься? Скажи, какому богу молишься?

— Я чту Саубарага, бога ночных набегов.

— Ты чтишь Нга, — заговорил вдруг человек на санях, и слова его падали, как удары молота. — Нга, нижнего мира владыку, смерти владыку, всему злу отца. У него много лиц, ты только одно знаешь, и не самое важное. Откуда тебе знать? Ваши колдуны перед нашими шаманами — совсем дети.

— Понял? Это говорит Паридэ-Хабт, Чёрный Бык-Олень, великий шаман. Слушай его, он всё знает, — сказал Хан-Хаденгота, и в голосе его теперь была не дерзость, но боязливое почтение. А шаман продолжал:

— Хочешь на Священный остров ступить, солнечную стрелу взять? Врагом Солнца стань, воином Нга стань, тогда сможешь. Приказы Нга от меня узнавай, тогда сможешь.

Человек на санях глядел в лицо Андаку снизу вверх, но под его властным взглядом князь чувствовал себя маленьким и растерянным. Даже Сауархаг, Чёрный Волк, колдун-оборотень, не страшил его в детстве так, как сейчас этот шаман с оленьими рогами. Лезть в битву богов? Не сожжёт ли его на месте Гойтосир-Солнце? Он робко поднял глаза к небу. Оно было сплошь затянуто белёсой пеленой. Бросил вопросительный взгляд на жену. Та презрительно вскинула голову, всем своим видом говоря: «Он ещё раздумывает!» Дрожащей рукой Андак нащупал за пазухой чёрный халцедоновый амулет, поднёс к лицу. Испуганная, мечущаяся мысль князя понеслась на юг. Вскоре в мозгу зазвучал недовольный голос Валента:

— Чего тебе? Я занят.

Андак торопливо зашептал. Выслушав его сбивчивый рассказ, некромант ответил:

— Слушай во всём этого мага. Твоё дело — добыть и доставить стрелу. Мог бы и не беспокоить меня.

Князь взглянул на тёмную поверхность амулета. Всадник с копьём и крылатый старик с косой. Двое из многих лиц того, чьим рабом он отныне стал. Вернее, был им всю жизнь. Потому что хотел славы, почестей, власти и всего, что власть даёт знатному воину. Разве может он теперь вернуться без добычи, без победы? Жена и дружина бросят его. А надсмотрщика он сам над собой поставил. Сейчас тот лишь передал его другому надсмотрщику. Князь покорно склонил голову перед шаманом.

Ненец довольно хлопнул сармата по плечу:

— Не боишься подземному хозяину служить, с небесным воевать! Ай хорошо! Ты тоже сюдбя! Знаешь, кто такой сюдбя? Великан-людоед. А ещё — великий воин: сильный, как великан, страшный, как людоед. Закон для сюдбя — его сила. Это слабым закон даёт Нум. Про меня песни уже есть. Как я говорю детям врага: «Сегодня не буду вас убивать, завтра убивать приду». Будут песни и про тебя, когда вернёшься с солнечной стрелой.

«Если вернусь», — обречённо подумал Андак.

Две дружины, конная и оленная, двинулись вверх по Усе. Хан-Хаденгота оживлённо говорил сармату:

— Ты не знаешь тундры, я знаю. Слушай меня — богатую добычу возьмёшь. Нет в тундре ни золота, ни серебра, зато слоновая кость есть.

— Разве тут водятся слоны?

— Раньше водились. Потом под землю ушли. Мы их зовём йен-гора, земляными быками. А бивней их много осталось. А в Ледяном море есть морж-зверь с большими клыками, а ещё нарвал-зверь с длинным рогом. Те рога и клыки не хуже слоновых бивней. Мы дорогую кость по тундре искать, в море добывать не будем. Глупые сииртя добудут и нам принесут. И меха тоже принесут. Даже белых медведей — видел таких?

Вскоре по тундре с юга на север, от охотников-печорцев к зверобоям и рыболовам сииртя пошла-покатилась тревожная весть: «Железные люди идут! В железных малицах, железных шапках. Кто не даст, что они скажут, — железным оружием убивают. На гривастых безрогих оленях едут. С ними — ненцы на рогатых оленях. И зовутся те люди — росы!»