Ардагаст и Братство Тьмы

Глава 5 БОЙ ЗА СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ

На Священном острове, над большим чумом, покрытым шкурами белых медведей, трепетало знамя росов. В чуме, усевшись на мохнатых шкурах, не спеша пировали Андак с Саузард, Хан-Хаденгота и чёрный шаман. Управившись с олениной, поджаренной на прутиках по-сарматски, они теперь смаковали свежее китовое сало. Им прислуживали красивые девушки-сииртя, чьи стройные татуированные тела прикрывали лишь кожаные пояски. Все четверо были довольны собой и жизнью в покорённой стране.

На острове не было хороших пастбищ, поэтому коней и оленей держали под надёжной охраной на материке, в долине реки Ою. Верхом на них росы и ненцы разъезжали по стране, собирали дань. Пару селений разорили за непокорность, в остальных только секли виновных. Красивых женщин брали себе, натешившись, отпускали, даже с подарками. Чумы-кладовые на острове были полны мехов, моржовых клыков, рогов нарвала и бивней земляных быков. Был даже мешок амбры. Саузард, знавшая толк в благовониях, с удивлением уведала, что самое дорогое из них находят в желудке кита. Завоеватели охотились — больше для своего удовольствия — на оленей и белых медведей. Андак, чтобы потешить молодечество, отправился даже охотиться на кита, но только опрокинул байдару и чуть не утонул. Зверобоям пришлось вытаскивать за гарпунный ремень вместо кита росского князя.

А сииртя и тундровым печорцам приходилось теперь охотиться гораздо больше, чтобы прокормить и себя, и пришельцев и принести им дань. А ещё нужно было часто возить новых хозяев края в байдарах через пролив. Уйдут они или останутся зимовать? И уйдут ли вообще? Надежды не было даже на богов. Нга оказался сильнее Нума. Мать-Земля и её шаманка Аюни молчали. Не откликались на зов шаманов боги Белого острова. В тундре часто нападали на охотников людоеды-сюдбя, совсем осмелевшие рядом с сюдбя-людьми. Людоедов и других злых духов, чьи истуканы теперь стояли на Мысу Идолов, ублажали жертвами. Съехавшиеся отовсюду чёрные шаманы вымогали себе подарки, пугая всяческими бедами.

Андак, взяв серебряную чашу с кумысом из рук девушки, ласково пощекотал сииртянке поясницу и сказал:

— Венеды говорят: «В гостях хорошо, а дома лучше». Скоро зима, кони могут не прокормиться. И хмельного тут совсем не умеют делать. Хорошо хоть у нас есть дойные кобылицы. Что, сюдбя, поделим дань — и в родные стойбища?

— Поделим, сюдбя, — кивнул Хан-Хаденгота. — Я с дружиной тоже вернусь. А на следующий год снова приду за данью.

— Ой, не уходи, росский сюдбя, — прижалась к ногам Андака сииртянка. — Нас племя презирать будет за то, что спали с чужаками. Или возьми нас с собой. Разве мы тебе надоели?

— Князю росов не надоедаю только я!. — бросила на неё злобный взгляд Саузард.

— Никуда вы не уйдёте. Пока не совершите ещё один поход — самый трудный, самый славный, — неожиданно и спокойно произнёс Чёрный Бык.

— Эй, шаман! Как можешь приказывать воинам? — возмутился вождь ненцев.

— Ты что, великий царь сарматов, что посылаешь в поход князя и царевну росов? — сверкнула глазами Саузард.

— Не я посылаю, Нга посылает. Что бы вы делали без него и без меня? Гонялись по тундре за печорцами? А сииртя уплыли бы на остров. Но вы взяли их самое святое место, души их душами рабов сделали. Весело жили? Много дани взяли? Теперь делайте, что Нга велит. Когда замёрзнет море, идите в набег на Белый остров.

У Хан-Хаденготы пропала вся его обычная дерзость.

— Что говоришь, Чёрный Бык? На Белый остров только шаманы летать могут, и то белые. Никто не знает, на земле он или на небе.

— И здесь и там. От устья Оби и Ямала на север, отсюда — между севером и востоком.

— Как добраться? Берегом — долго, зима скоро.

— Зачем берегом? Напрямик.

— На чём? Ягель, трава на льду не растут. Чем оленей, коней кормить? Или на собаках ехать?

— На конях, на оленях, — кивнул шаман. — Вместо десяти дней за один доедете, когда я вам золотой стрелой путь открою, что идёт сразу по земле и по небу. Она вам и вход на остров через белые скалы, что как солнце светятся, откроет.

— А там? Мы сюдбя, не боги, даже не черти — с богами воевать! — воскликнул Андак и оглянулся на жену.

Та выглядела как ястреб, раздумывающий, бросаться ли на слишком крупную дичь. А шаман невозмутимо продолжал:

— Белый остров защитить некому. Светловатый Парень и его воины бьются далеко, на восточном краю света. Я вложу в ваше оружие силу Чёрного Солнца, силу грома, силу, что души убивает. Перебьёте святых мудрецов, всё сожжёте, большую добычу возьмёте, а я открою в сердце острова путь подземному огню и морю. Встретятся они — острова не станет.

Андак откинул волосы со лба, вытер испарину. Разграбить святилище, убить жреца... Но ввязаться в битвы богов? Разорить обитель Михра-Гойтосира? А что? Ардагаст вот побеждал богов. Но ведь Тёмных, а не Светлых... А Саузард уже шипит в ухо: «Ты что, трусливее Убийцы Родичей?» А узкие чёрные глаза шамана впиваются в душу.

— Думаешь, князь? Долго не думай. Рассердится Нга — плохо будет. Пошлёт мороз, пургу — кони погибнут, потом люди. Всю добычу бросите и всё равно не спасётесь. И песни о вас никто не сложит, только сииртя... «О гибели росов, железных людей» песню назовут.

Князь чувствовал себя щепкой, уносимой потоком.

— Это все твои слова, а не бога, — нерешительно произнёс он.

— Разве Нга с тобой говорить будет? Ты спроси своего шамана с юга. Два великих шамана одно сказали — всё равно что сам бог сказал.

Дрожащей рукой Андак поднёс к лицу халцедоновый амулет. Чувствуя на себе презрительный взгляд жены, сбивчиво рассказал всё Валенту. А в ответ услышал раздражённый мысленный голос некроманта: «Ты ещё и колеблешься? Исполняй волю Повелителя Тьмы!» И князь покорно склонил голову перед шаманом. Тот снисходительно улыбнулся:

— Слушай мудрых шаманов — долго проживёшь, большим вождём станешь. Можешь не спешить. Море ещё не замёрзло. И не во всякий день можно открыть путь на Белый остров.

Клавдий Валент ехал на верблюде в самом скверном расположении духа. Вместо чёрной с серебром хламиды на нём был неприметный серый бурнус. Длинные волосы мага скрывал головной платок. Если что, его трудно будет отличить от обычного бедуина.

Осада Антиохии кончилась полным разгромом армии Нерона. Проклятая чернь так и не поднялась. Немало искусных магов погибло, тщетно пытаясь прельстить её чудесами. Не Тлупая и продажная городская стража одолевала их, а маги Братства Солнца. На базарах, в храмах, в переулках трущоб решалось: чья магия сильнее, чья вера истинна?

А судьями были невежественные горшечники, кожевники, рабы... Возможно ли большее надругательство над тайной мудростью? А тем временем к городу подошли Третий Галльский и Шестой Железный легионы. Не помогла никакая волшба. Хуже того, чары обращались против употреблявших их. Трещины в земле, изрыгавшие огонь и ядовитый дым, вдруг разрастались в сторону войск Нерона. Грязевой поток, подобный уничтожившему Геркуланум, обрушился на их стан вместо лагерей легионов. Сильнейшие демоны набрасывались на своих или вытворяли нелепые фокусы на потеху легионерам и черни, глазевшей на битву с городских стен.

Во всём этом чувствовалась какая-то молодая сила и дерзость. Похоже, Братство Солнца хорошо заботилось о смене. Говорили о молодом гиперборее, будто бы прилетевшем с севера по воле Аполлона. Впрочем, за гиперборея сейчас выдаёт себя всякий колдун, кое-как обучившийся летать и проходить сквозь огонь и воду. Ещё говорили о некоем юном маге-иудее, незаконнорождённом и происходившем из далёкой Скифии. Не сынок ли это Ноэми? Да, нужно было тогда в Пантикапее умертвить мальчишку, но не отдавать его в руки Аполлония. Незаконных детей у него, Валента, и так хватает. Правда, среди них нет ни одного, столь способного к магии.

А теперь ещё эта новость от Андака! Он, великий иерофант, мнивший себя выше всех богов-архонтов этого мира, не говоря уже об ангелах, демонах и героях, теперь был унижен. Оказывается, он всего лишь младший командир всемирной армии архонта Тьмы. Его солдат запросто передают в подчинение какому-то скифскому колдуну, шлют на рискованное дело. Да захочет ли колдун отдать стрелу Абариса? И вернётся ли Андак живым в царство Фарзоя? А ко всему ещё Ардагаст разгромил подземных обитателей и беспрепятственно идёт на север. Об этом Валент узнал, заглянув на привале в магическое зеркало.

Да, он, Клавдий Валент — солдат, наёмник, раб Разрушителя, Владыки Тьмы. И тот знает: раб не взбунтуется. Потому что для таких, как Валент, опаснее всего архонт Солнца. Этот неуёмный, во все щели лезущий бог не только учит справедливости (как будто она возможна в этом грязном земном мире!), но и насаждает её мечом и чарами через целую армию таких, как Аполлоний и Ардагаст. И если Андаку всё же удастся разгромить Белый остров — тем лучше. Глупые варвары, поди, объявят его героем, если не богом.

Так или иначе, не было надежды закрепиться даже на Евфрате. Царь Абгар, хитрая помесь иудея с армянином, уже переметнулся к Титу и впустил в Эдессу Флавиев легион. Остаётся уходить в Парфию. Там — очередная усобица. Умер царь царей Валарш, поборник Ормазда и Зороастровой веры. Против его наследника Пакора восстал в Месопотамии Артабан. Пакор ушёл на восток поднимать парфян, саков и прочих варваров. За него — зороастрийские маги, занудные блюстители праведности, и, разумеется, Братство Солнца. За Артабана — древние богатые города Вавилонии, вездесущие иудейские и сирийские купцы и ростовщики. Им больше всего нужен в Парфии царь, дружественный Риму. А где все эти торгаши — там и халдейские маги с их тысячелетним колдовским могуществом.

Значит, Братству Высшего Света нужен союз с халдейскими чарами и иудейским золотом. Эти колдуны и наживалы, погрязшие в плотском, вряд ли поймут, что Братству нет дела не только до их страстишек, но и до самого существования этого гнусного мира. Хорошо бы ещё договориться с наасенами, древним и страшным братством жрецов Змеи, заклятыми врагами служителей Солнца.

А с остатками армии надо уходить к Артабану. Царь, который скрывается, но ещё вернётся, подобен в глазах толпы богу, возвращения которого ждут каждую весну. И Нерон вернётся — с востока, как Солнце, в сиянии азиатского солнечного царя! Есть, правда, риск, что Артабан выдаст «горшечника-самозванца» ради хороших отношений с Римом. Ничего, попробуем на парфянине один талисман, подавляющий волю.

Жаль, что от него осталась лишь половина. С другой бежал неведомо куда ещё в царствование Нерона сенатор Публий Либон.

Предстоит ещё убедить во всём Нерона и Менандра Самаритянина, главу Братства. Убедим. Не денутся никуда владыки светский и духовный. Создатель и душа Братства — он, Валент. Да, он будет и дальше служить небесным и земным владыкам в их распрях. Раб? Пусть. Зато духовно свободный. Потому что он не верен и не будет верен никому из них. Не знавший ни рабства, ни бедности Валент не понимал разницы между рабом мятежным и рабом неверным, подлым.

В ущелье у подножия горы Хойдыпэ было тихо и сумрачно. В распахнутые ворота безмолвно вливалась тёмная живая река. Молчаливо, понуро шли пёсиголовцы и волосатые, безголовцы и люди со ртами на темени. Уходил с незнаемыми и кое-кто из людей-душегубов, кому теперь не осталось места в мире человеческом. Лесная и болотная нечисть уже успела рассеяться по тайге. Тёмная река исчезала в пещере под скалой. Нижний мир поглощал извергнутый им ужас. Люди незнаемые уходили туда, откуда пришли. Навсегда ли? Легко ведь поддаться соблазну выпустить на своих врагов тех, кому не место в этом мире. Ещё легче дать волю людям-чудовищам в собственной душе.

Когда последний из подземных выходцев скрылся в тёмном зеве пещеры, с горы не спеша спустился могучий зрелый муж с огненно-рыжей бородой, в кожаном переднике, с молотом и клещами в руках. За ним шли двенадцать дюжих молодцов в таких же передниках, с кузнечными и литейными инструментами. Огненнобородый кузнец вздохнул:

— Надо же! Только семнадцать веков и продержалось. Хорошо хоть ворота не сорвали.

Молодцы не без труда закрыли тяжёлые ворота. Потом развели костры, расплавили в глиняных тиглях медь, и главный кузнец принялся спаивать створки ворот. После этого в большом котле сварили чёрную смесь и покрыли ею место спайки. Сварог, бог-кузнец, заново делал работу, которую уже выполнил после того, как его сын Даждьбог загнал под землю тех, кто не принял Огненной Правды и стоял до конца за дикие лесные законы.

Рать Ардагаста забиралась всё дальше на север. Родные днепровские леса стояли в осеннем золоте, а здесь падал снег. Могучую Печору морозу ещё не удавалось сковать, но мелкие речки и болота быстро замёрзли. Обширное болото Усванюрт росы пересекли напрямик и вышли к берегу Усы у устья речки Сыни. Здесь их глазам открылось невиданное. Через реку, замерзшую лишь у берегов, текла другая река — пёстрая, живая, с колышущимся над ней лесом рогов. Огромное стадо оленей переправлялось через Усу. Олени были необычные: всё больше чёрные и серые, сплошь рогатые, с густой шерстью и гривами.

А вокруг оленей шныряли на лёгких кожаных лодках низкорослые человечки в меховой одежде. Одни били зверей костяными острогами и тут же подтягивали добычу за длинный ремень, привязанный к другому концу остроги. Другие стреляли в оленей из луков. Третьи доставали животных с берега копьями и стрелами. И вся эта охотничья работа шла на редкость слаженно — как у лесных венедов на расчистке леса или в жатву.

— Тундренные печорцы оленей добывают. Каждую осень так. Стада идут из тундры в леса, охотники их тут ждут. Зимой в тундре ни оленям, ни людям не прокормиться, — пояснила ненка Сята-Сава, жена Лунг-отыра.

Росы и манжары, сплошь бывалые охотники, оживились. Ардагаст поднял руку:

— Дружина! Добудем себе мяса в дорогу, а заодно печорцам подсобим! Помогите нам, боже Велесе и Девана-богиня!

С радостным шумом, со свистом устремились всадники на бесконечное стадо. Загудели тетивы, засвистели клинки, длинные копья вонзились в бока оленей. Дружинники не пытались перекрыть дорогу живой реке, только нападали сбоку, растягиваясь по лесу. Вскоре Або ударил в бубен и крикнул неожиданно громко:

— Хватит-убивать! Небесная Олениха велит. Вы уйдёте, а печорцам здесь ещё всю зиму жить.

Тут же остальные волхвы принялись утихомиривать раззадорившихся охотников. Даже Шишок, только что промышлявший оленей на пару с Серячком, теперь во всё лешачье горло покрикивал на увлёкшихся охотой, а то и вразумлял тумаком. Наконец поредевшее стадо скрылось в лесу, а войско вновь собралось на берегу Усы. Печорцы стали с поклонами приглашать пришельцев в своё стойбище. Казалось, жителей тундры совсем не удивили ни приход росов, ни их вмешательство в охоту.

Стойбище было неподалёку, чуть выше по реке. Невзрачные чумы из жердей, крытых оленьими шкурами, вызвали усмешки даже у сарматов, привычных к юртам. Люди в стойбище, однако, были простые, весёлые и приветливые. О приходе царя росов здесь, похоже, знали заранее. Встречать Ардагаста вышли старейшины и шаманы нескольких родов. Но что-то удивляло в них. Лесные печорцы приветствовали Зореславича, спасшего их от незнаемых, радушно, но с достоинством. Эти же вели себя совсем уж угодливо, заискивающе, словно бы напуганные. Або, всю дорогу державшийся отчуждённо, теперь стал и вовсе угрюм. Небрежно, отрывисто, с каменным лицом переводил он:

— Хвалят тебя. Много хвалят. Говорят, боги послали тебе большое стадо оленей, теперь и печорцы сыты будут. Перед тем подземные люди прошли, всех оленей поели, разогнали, совсем добычи не стало. Просят большую дань не брать, младший вождь росов с вождём ненцев уже много взяли.

Кто такой младший вождь росов, Ардагаст понял сразу. Значит, Андак обирает печорцев, и чуть ли не от его имени. Но при чём тут ненцы? А старейшины уже принялись предлагать ему и другим вождям красивейших девушек племени. Ларишка недовольно нахмурилась. О таком бесстыдном обычае у каких-то далёких племён она слышала, но нигде ещё с ним не сталкивалась.

— Если так нужно, уважь их, только не заводи здесь наложниц, — вполголоса сказала царица мужу.

А Лунг-отыр уже высматривал себе печорку попригоже, не стесняясь стоявшей возле него Сята-Савы.

Вдруг рядом со старейшинами появилось несколько человек, ещё более низкорослых, узкоглазых и скуластых. Они не носили шапок, но, как и у Або, откидные башлыки были у них пришиты к глухой меховой одежде. Шагнувший вперёд юноша решительно спросил на ломаном сарматском:

— Ты ли Ардагаст, царь росов?

Зореславич кивнул, и тут же ему в горло из рукава юноши полетел костяной нож. Не долетев чуть-чуть, он наткнулся на незримую преграду и, с шипением рассыпая зелёные искры, упал в снег. Выхватив из ножен у пояса второй, кремнёвый нож, парень бросился на царя. Но тут сверкнула секира Ардагунды, и молодой северянин рухнул наземь. Амазонка знала, что таких убийц нужно тщательно допрашивать, и потому била плашмя. Парню ещё повезло: окажись он ближе к Ларишке, уже выхватившей махайру, его голова лежала бы в снегу.

Подоспевшие дружинники скрутили его, подняли на ноги. Вышата подобрал оба ножа, пригляделся.

— Кремнёвый — обычный. А этот — из зуба Змея Глубин. Ещё и с самыми зловредными рунами. Откуда он только попал сюда? Я почувствовал злую силу, успел преграду поставить — еле выдержала.

— Нож перед тем мою преграду пробил, потому слабо ударил, — спокойно заметил Зорни-шаман.

Осознав, на каком волоске только что висела жизнь её мужа (и где — не в бою, а среди такого вроде бы дружелюбного народа!), Ларишка в ярости принялась хлестать юношу плетью по лицу:

— Говори, кто тебя подослал! Змея, шакал, ублюдок дэва!

Парень, не отводя лица, что-то злобно выкрикивал, мешая сарматские слова с сииртянскими. И вдруг оба разом стихли, услышав властный голос безмолвствовавшего до сих пор Або:

— Не нужно его бить. Он храбрый, не скажет. Я, Або-шаман, всё скажу. Твои росы, царь, вместе с ненцами вождя Хан-Хаденготы, на Священный остров напали, великого шамана Сэвсэра-Белоглазого убили. Святилище разорили, идол Нума в провал бросили, Чернущего Идола поставили. Сииртя и печорцев убивали, грабили, жён их бесчестили. — Он обернулся к Ардагасту, бросил ему в лицо гневные, беспощадные слова: — Два мирных племени, свободных племени рабами сделали, трусами сделали! Думаешь, они тебя любят? Нет, боятся: ты — главный вождь росов! Ты искал солнечную стрелу? Она f у ненецкого шамана Паридэ-Хабта, Чёрного Быка! Он теперь хозяин Священного острова. Вот что ты принёс на север, Солнце-Царь!

Услышав имя ненецкого колдуна, Зореславич вздрогнул. Сразу вспомнился бой с быкоголовым демоном Махишей десять лет назад в страшных пещерах Гиндукуша, а потом — в подземельях у Таксилы. А ещё — гуннский шаман Карабуга, Чёрный Бык, под личиной которого прятался маг Чжу-фанши, готовый опустошить целую страну, чтобы сделаться богом. Чёрный Бык, древний зверобог, извечный враг Солнца... Снова и снова встаёт он на пути у него, Ардагаста, словно напоминая: кто обретает на земле власть и славу Солнца, обретает и его врагов.

А возмущённая Ларишка набросилась теперь уже на шамана:

— И когда же ты узнал всё это? Ещё перед битвой, от своих тёмных сородичей? Ты же видишь: мы не грабим, не притесняем, не берём дани, как Андак и его люди. А злой силы ножа ты что, не заметил? Аристей, разве ты тоже ничего не знал?

Ворон Аполлона безмолвно восседал на плече Або, то ли соглашаясь с ним во всём, то ли чего-то терпеливо выжидая. А шаман спокойно отвечал:

— Андаку нужны богатство, женщины, власть, слава. Вам — только слава. Всё остальное у вас есть. Какое вам дело до сииртя, до печорцев? Давно вы про них услышали, железные люди? Силу ножа я заметил. И решил: пусть боги защитят тебя, Солнце-Царь, если ты чист перед ними. Но тебя защитили два шамана.

— Чист ли я, тебе сейчас скажет сама Огненная Правда, которая сильнее богов. Вышата, дай Колаксаеву Чашу! А заклятый нож отдай этому молодому сииртя. Пусть бросит его сквозь священное пламя.

Все притихли. Ардагаст поднял перед грудью Огненную Чашу. Золотое пламя вырвалось из неё, раздалось в ширину и высоту, скрыв царя за собой. Дружинники отпустили парня. Вышата, поколебавшись, протянул было ему нож, но тут волхва схватил за плечо Сигвульф:

— Стой! Здесь родовой знак Горма Злобного, конунга герулов[32]. Этот нож зовётся Пожиратель Душ и убивает навсегда не только тела, но и души. Горм с дружиной исчез сто лет назад на Северном пути[33] после резни, учинённой в Ютландии. Говорят, теперь они служат владыке преисподней.

— Спроси его, откуда этот нож? — обратился Вышата к Або.

Тот перевёл. Юноша ответил:

— Когда-то море принесло к Священному острову льдину. В неё вмёрзла большая байдара — вся из дерева, с головой змея на носу. Много людей на ней было — в железных малицах, с железным оружием. Все мёртвые, друг друга убили. Железо совсем ржавое. У одного в руках был этот нож. Потом долго лежал в святилище, у шаманов. Чёрный Бык нашёл, мне сказал: «Идёт Ардагаст, главный вождь росов. От него сииртя ещё хуже будет. Возьми это, убей его».

— Видишь, конунг! Это оружие проклятое, не рискуй собой, вели лучше волхвам сжечь его! — воскликнул Сигвульф.

— А что, есть такое проклятое оружие, что саму Огненную Правду убьёт? — усмехнулся царь.

— Нет такого даже у самого Чернобога, — твёрдо ответил Вышата и вручил нож молодому сииртя.

Воины косо глядели на печорцев и сииртя, на Або — не он ли всё это подстроил? Ларишка до крови прикусила губу, но не вмешивалась, зная: для дела Ардагаста доверие таких вот безвестных племён значит больше выигранной битвы. Сииртя с трудом поднял нож. Главный вождь росов, добрый и простой, совсем не походил на высокомерного и наглого Андака. Но юноша вспомнил о племени и метнул оружие. Долетев до золотистого пламени, проклятый нож вспыхнул, как солома, и мигом сгорел. С оглушительным шипением из огня вырвалось чёрно-зелёное облако и сгустилось в фигуру омерзительного зубатого змея с нетопырьими крыльями. Призрачная тварь заметалась, бросилась было на воинов, но Вышата одним ударом священной секиры разнёс её в клочья.

Войско разразилось радостными криками. Печорцы повалились на колени. «Светловатый Парень вернулся! Узколицый, волосы золотые, в железной малице!» — неслось между ними. Ардагаст поднял Чашу, по-прежнему полыхавшую золотым огнём, и громко заговорил:

— Люди тундры! Вы видите, какие боги за меня. Я не возьму с вас никакой дани, никому не дам вас обидеть. Ваши женщины никого не будут любить против воли. Я не посылал к вам Андака. Но я изловлю его и накажу за весь его разбой, а награбленное заставлю вернуть вам. Я освобожу Священный остров, и никто больше не посмеет осквернять ваши святилища идолами Тёмных богов. Мой путь — Путь Солнца, и мне нужна лишь его золотая стрела!

Або переводил, и суровое лицо шамана всё более светлело. И на лицах печорцев улыбки теперь были не испуганно-угодливые, а искренние и радостные. Люди поднялись с колен — все, кроме неудачливого убийцы. По его скуластому лицу текли слёзы.

— Как зовут тебя, парень? — спросил его царь.

— Хаторо из рода Моржа. Вели убить меня, солнечный вождь. Этот нож я должен был всадить в чёрное сердце Чёрного Быка. Племя скажет: «Хаторо не воин — дурак, раб ненецкого шамана!»

— Ты воин, Хаторо. Храбрый воин. За племя на смерть пошёл. Напал не ночью, не сзади. Беру тебя в свою дружину! А ездить на коне тебя научат.

Аристей, до сих пор безмолвно восседавший на плече Або, вдруг заговорил:

— Разобрались с земными делами, смертные? Теперь вспомните о делах священных, о судьбе мира. Эти негодяи оказались на Священном острове не только ради добычи. Такие не станут зря глумиться над святилищем и ссориться с богами. Чёрный Бык — самый сильный чёрный шаман на севере. Золотая стрела открывает волшебный путь на Белый остров, а там сейчас почти нет воинов, и неведомо, когда они вернутся с востока. Поняли теперь, что затеяли рабы Разрушителя?

— Неужели они... уже там? — Голос Зореславича дрогнул.

— Не думаю. Разори они Белый остров, по всему миру уже такое творилось бы... К счастью, несведущие в солнечной магии даже с помощью стрелы могут открыть путь на остров лишь в определённые дни. Кажется, мы ещё можем успеть.

Все замолчали, вдруг осознав: Светлые боги не всесильны. Но разве они, люди из многих племён, собравшиеся под красным знаменем росов, не побеждали уже тех, с кем сражаться впору только богам? Молчание нарушил громкий голос царевича роксоланов:

— Значит, мы дойдём и до Белого острова. Если не опередим этих разбойников, то отомстим им. У них за главаря Чёрный Бык-Олень? А я Сагдев, Олень-Чёрт! И я догоню этого колдуна хоть на краю света и сделаю из его черепа чашу. Клянусь в том Артимпасой-воительницей!

— А если ты погибнешь, побратим, его настигну я и выполню твою клятву! — воскликнул Сорак.

Индийский клинок Ардагаста выскользнул из золотых ножен, блеснул над головами всадников.

— Вперёд, росы! На край света! По Пути Солнца — до самого конца!

Сотни мечей и копий взметнулись к небу. Над ними вспорхнул златоклювый ворон.

Войско росов шло по тундре. Вверх по Усе, потом по Адзьве, затем по Коротаихе, текущей уже в Ледяное море. Сарматы приободрились. Эта бескрайняя равнина, поросшая осокой, покрытая зелёными пятнами оленьего мха — ягеля, хоть немного напоминала им степь. Попробуй тут кто убежать от степняка или напасть из засады! А венеды, удмурты и другие лесовики боязливо оглядывались. Куда попали? Это даже не степь: уныло кругом, голо, ни людей, ни зверей, всюду болота и болотца. То и дело попадаются сгнившие нарты, а вокруг них обглоданные зверями человеческие кости — это так здесь хоронят. Сколько упырей, поди, шатается! Совсем приуныл обычно неутомимый и жизнерадостный Шишок. Ехал сгорбившись, всё больше помалкивал. Ну какие тут леса? Так, кусты одни. Низкие, корявые берёзки, да ивы, да багульник. А печорцы ещё и посмеивались:

— Знают росы, когда в тундру приехать. Вы бы летом пришли. Тогда тут комары, гнус злее волков. В глаза лезут, только дымокурами отогнать можно.

Веселее всех была выросшая в тундре ненка Сята-Сава. Носилась на коне, будто степнячка, шутила со всеми, поддразнивала Шишка. И южные пришельцы невольно веселели, понимая: и тут ведь люди живут и не тужат. А снег всё чаще падал, всё роскошнее устилал равнину, делая её совсем похожей на степь. И появлялся то и дело впереди, почти сливаясь со снегом, белый всадник на белом златогривом коне, с золотым копьём и золотым сияющим щитом. Алмазными россыпями переливался снег в расходившихся от всадника золотых лучах. И знали росы: не сбились они с дороги и не кончился их путь, если впереди идёт сам Ярила. А на родном Днепре и снег ещё не выпадал. Начался месяц грудень[34].

А по тундре от печорцев к сииртя нёсся слух: «Железные люди идут! Совсем другие: никого не обижают, никакой дани не берут, Чернущему Идолу не молятся. Ведёт их сам Светловатый Парень, в руке его золотая плошка с небесным огнём. С ними сильные белые шаманы. И зовутся те люди — росы».

Однажды белая равнина впереди сменилась другой — седой, серо-зелёной, неспокойной. Большие и малые льдины плыли по ней. Иные из них были огромны — настоящие плавучие острова, белые, скалистые. На льдинах, словно на плотах, плыли белые медведи. А ещё — остромордые ластоногие существа, в которых те, кто бывал у Каспия, признали тюленей. А ещё были похожие на тюленей жуткие твари — громадные, усатые, с парой мощных клыков. Росы придержали коней, замерли, поражённые суровой красотой Ледяного моря. Знакомое им тёплое море Ахшайна даже зимой не было таким неприступно-грозным и всё же прекрасным.

— Вот он, Молочный океан, — с благоговением произнёс Вишвамйтра, почтительно складывая руки перед лицом.

— Дошли... Эх, дошли! — только и сказал Шишок.

Возбуждённо переглядывались Хилиарх с Хариклом.

Они, два не шибко образованных грека из Кизика и Эмесы, достигли Северного океана, о котором величайшие эллинские географы писали и спорили, но сами его не видели, кроме разве что ославленного лжецом Пифея из Массалии[35]! Не здесь ли таинственный Туле, до которого доплыл Пифей? Нет, вряд ли: там пьют пиво, а здесь не только о ячмене, но и ни о каком земледелии слыхом не слышали.

Недалеко от берега возвышались холмы, похожие на курганы.

— Здесь лежат ваши предки? — спросил Ардагаст Або.

— Нет, — рассмеялся шаман. — Это яранги. Тут живут не мёртвые — живые. Заходите, росы, сииртя ждут вас в гости.

Действительно, над холмами клубились дымки. Подъехав ближе, росы увидели вытащенные на берег кожаные лодки, кучи отбросов, стаи собак. Або ударил в бубен. Откуда-то из-под земли, из недр холмов, появились люди. Хилиарху сразу пришли на ум слышанные им в Британии рассказы о «малом народце» — духах, живущих в холмах. Этих низеньких людей в мохнатой одежде бритты уж точно приняли бы за духов даже среди бела дня. Мужчины были в наглухо сшитых малицах с откинутыми капюшонами, женщины — в совсем уже странных одеждах: меховая рубаха и штаны, сшитые вместе. Все были настроены весело и приветливо. Росов встретили песнями под звуки бубнов. На лицах не было и тени заискивания, страха, затаённой ненависти. И это после всего, что натворила дружина Андака! Эти люди, видно, попросту не умели подолгу ненавидеть, бояться, подозревать других людей. Не были ещё приучены к тому, что человек может быть человеку врагом хуже зверя или злого духа.

Або гостеприимно указал на низкий, ниже человеческого роста, вход в самый большой из холмов.

— Заходите, гости с юга. Это — летний вход. Есть ещё зимний, подземный, им на четвереньках влезать надо.

Пригнувшись, царь, главные воеводы и волхвы вошли внутрь холма через низкий коридор. В доме-холме было тепло, довольно светло и уютно. Свет падал через дымовое отверстие. Кроме того, тепло и свет давали несколько больших глиняных жаровен, полных жира. Фитилями служили кучки сухого мха. Жир горел без вони и копоти, очагов же в жилище вовсе не было. Судя по числу пологов из оленьих шкур, в доме обитало полдюжины семей.

В первый миг росам показалось, что они попали во чрево какого-то громадного чудовища. Стропилами полукруглой крыши служили исполинские рёбра, подпирали их беззубые челюсти, пол был выложен огромными лопатками, а стены коридора — позвонками. Таких костей не могло быть даже у земляного быка.

— Вы что, убили дракона? — спросил поражённый Сигвульф.

— Зачем дракона? — улыбнулся Або. — Кит-рыба — дорогой гость, сам пришёл, всё нам дал — кости, мясо, жир. В ките живём, кита едим, китом греемся.

Хозяева и гости расселись на мягких шкурах вокруг жирников. Сииртя, мужчины и женщины, разделись, оставшись в одних кожаных повязках на бёдрах. На жёлтых телах синела замысловатая татуировка. Женщин, молодых и старых, похоже, вовсе не смущали взгляды чужих мужчин. При этом держались сииртянки скромно и отнюдь не старались выставить себя напоказ. Заметив это, Волх спросил Вишвамитру:

— Говорят, у вас в Индии святые люди голые ходят. Тут что, все такие?

— В одних набедренных повязках у нас ходят не только святые. Но эти люди и мне кажутся добрыми и праведными, — ответил индиец.

— Да ведь они исподнего не носят, — сообразил Вышата. — Здесь же ни лен, ни крапива не растут. А в меховой одежде в такой землянке быстро вспотеешь, потом выйдешь на холод — простудишься.

— Верно понял, шаман, — кивнул Або. — Нет, мы не святые. Но грехов у нас меньше, чем у вас. Сииртя бывает ленивый, сварливый. Трусом бывает, обманщиком. Но человека первый не убивает, чужое не берёт, другого вместо себя работать не заставляет.

Еда была разложена на больших деревянных блюдах. Ни мучного, ни молочного тут не было и в помине, а мясо и рыбу ели сырыми, в лучшем случае наполовину сваренными. И всё же стол не выглядел однообразным или бедным.

— Угощайтесь, росы, — радушно потчевал гостей Або. — Знаю, венеды сало любят. Вот китовое сало. Макайте в жир — очень вкусно будет. Хлеба у нас нет, вы морской капустой заедайте, ивовым листом квашеным, корешками.

Китовое сало оказалось сладким, душистым. Хороши были на вкус и колобки из смеси мяса и сала, и уха с икрой, и оленья колбаса. Что до сырого мяса, то сарматы, как и все степняки, были к нему привычны, лесовики же старались не подавать виду: не пристало воину привередничать, да и грех обидеть таких приветливых и щедрых хозяев.

Хотя переводчиками могли служить лишь Або и Сята-Сава, вскоре между гостями и хозяевами завязался непринуждённый разговор. Волхвини, Ларишка с Ардагундой и ненка обсуждали с сииртянками какие-то женские дела. А шаман Або неторопливо рассуждал:

— Мы, сииртя, совсем бедные. Ничего у нас нет. Железа не куём, хлеб не растёт, скотины не держим — только собаки у нас да олени-манщики. Городков у нас нет, дружин нет, царей нет — не воюем мы. Зачем воевать? На севере людей и так мало. Кто будет воинов кормить, их семьи, пока цари и воины подвигов ищут?

— Война — радость мужчины, честь мужчины. От долгого мира мужество пропадает, — возразил Сигвульф.

— Эй, сииртя! Человек в рогатой шапке говорит: вам негде показать свою храбрость! — обратился к старейшинам Або.

Те зашумели, заговорили наперебой:

— Медведи в селение пришли, когда все мужчины охотились. Я один четырёх медведей убил!

— Меня на льдине унесло. Два месяца людей не видел. Однако живой вернулся, ещё и большого моржа добыл.

— Моего рода охотник сюдбя-великана убил: бросил ему в пасть раскалённый камень.

— Кит опрокинул байдару. Я один выплыл. Поймал гарпунный линь, к скале привязал. Кит не ушёл.

Або перевёл их слова, торжествующе взглянул на германца и продолжил:

— Совсем бедно живём, трудно. Рабов у нас нет, всякую работу сами делаем. Зачем рабы? Они ленивые, злые. Украсть, убить, убежать могут. Как ты, Харикл.

— Зачем человеку люди-враги? Разве мало зверей? — поддержал шамана Вышата.

— И звери нам не враги. Если зверь дал себя убить, накормил нас, одел — он дорогой гость. Звери захотят — шкуру снимут, совсем как мы станут. Глядите: вот люди-орлы, а вот люди-касатки. Касатки нам друзья: китов на мелководье загоняют.

Среди старейшин трое выделялись орлиными носами, а ещё трое — крупными острыми зубами. У первых на груди были вытатуированы фигуры орлов, у вторых — остроносых зубастых рыб без чешуи и спинных плавников. Волх внимательно пригляделся, принюхался и заметил среди старейшин ещё троих: поджарых, с седеющими волосами цвета волчьего меха и с волчьими мордами, выколотыми на груди. Князь-оборотень негромко завыл по-волчьи, и эти трое ответили ему тем же. Зорни-шаман и Лунг-отыр переглянулись, окинули взглядом собравшихся и развели руками: ни людей-медведей, ни людей-гусей здесь не было.

А шаман-сииртя продолжал, хитро поглядывая на двоих эллинов:

— У нас ещё много чего нет. Тюрем нет, стражников, надсмотрщиков с плётками. Бьют собаку, не человека.

— Но как же вы справляетесь с ворами, лодырями? — спросил Харикл.

— Это у вас в городе вору легко спрятаться. У нас его ни свой, ни чужой род не примет. Вот никто и не ворует. А над лодырем все смеются. Куда ему от насмешек деться? Другим родам лентяй и подавно не нужен. У вас вора и бездельника в носилках носят, сытого, в дорогой одежде: смотрите все, как можно хорошо жить и не работать! Рядом другой лентяй, в драной одежде, весь день сидит без дела, а ему подают. А если ещё и болтать умеет, говорят: святой человек, мудрый. Вы богатые, зачем столько лодырей кормите? А хорошим работникам пищи не хватает. У нас, если голод — весь род голодный, дичи много — весь род сытый. Кто что добудет — всё в стойбище несёт, одному в тундре есть стыдно. Сииртя голодные — к печорцам в гости идут, печорцы голодные — к сииртя приходят.

Оба эллина пристыженно опустили головы. То, чему учили и не могли научить жителей юга мудрейшие из философов, для дикого и бедного северного племени было так же естественно, как дышать воздухом.

— Какой великий мудрец научил вас столь справедливым законам? — спросил Хилиарх.

Або перевёл его вопрос. Старейшины отвечали вразнобой, потом шаман сказал:

— Каждый из них назвал предка своего рода. А ещё — Нума, отца всех людей. А вас разве Нга создал, не Нум? Столько всего знаете, умеете, одного не можете — жить так, чтобы зла друг другу не делать.

Взгляд Хилиарха остановился на знаке Солнца, вытатуированном на груди Або. Такие же знаки были на теле у других сииртя, на бубнах шаманов. Внезапная догадка вспыхнула в мозгу эллина.

— Не вы ли гипербореи, блаженный народ, любимый Солнцем?

— Наверное, мы, — простовато усмехнулся Або. — Севернее нас никто не живёт. К северу от Священного острова ещё два острова есть. Там людей нет, ледники и летом не тают. А дальше на север — только море и льды, даже шаманы туда не летают.

— Говорят, будто у вас полгода ночь, а полгода день...

— Это там, на севере. А здесь солнце зимой целый месяц не восходит, летом целый месяц не заходит. Если летом много охотился, зимой сиди себе в тепле, песни пой, сказки слушай, из моржовых клыков красивые вещи вырезай. Снаружи пурга, темно, холодно, злые духи воют, а в дом забраться не могут.

— У нас думают, что в Гиперборее тепло, а непогоды вовсе не бывает.

— Кто здесь не был, много чего говорит. Я ваш язык немного знаю.

Что, не похоже на нас, а? Лодыри придумали, что у нас работать не надо. Такого и на том свете не бывает, не то что у сииртя.

Або довольно рассмеялся, сощурив и без того узкие глаза. А у греков глаза, наоборот, расширились. Гиперборейский шаман цитировал Пиндара, без ошибок и почти без акцента! Харикл спросил вовсе невпопад:

— Говорят, вы жертвуете Солнцу ослов и из всех народов лишь вам дозволена такая жертва?

— Почему только нам? Найдёшь здесь осла — принеси его в жертву. Только не двуногого.

Послышались смешки. Греки были ещё более озадачены. Шаман знал не только об ослах, но даже о славе, которой те пользуются. Общался ли он с какими-то греками, приходившими с товаром к пермякам? Или сам бывал на юге?

— Верно ли, что у вас старики добровольно умирают, когда пресытятся блаженной жизнью? — спросил Хилиарх.

— Верно. Здоровья нет, силы нет, ум ослабел — зачем зря род объедать? Особенно в голодный год. Какая тогда от жизни радость?

— А если старик не торопится умирать?..

— Когда умирать человеку — только он решает и Нум. Никто не смеет сказать старику: «Подыхай скорее, кормить тебя не хотим». А сам захочет уйти к предкам — с почестями провожают. Для рода жить, для рода умереть — что может быть лучше для человека?

Хилиарх склонил голову на руки. Не разочарование — светлая грусть опустилась на душу, окутав её лёгкими белыми крыльями. Блаженная Гиперборея всё-таки существовала. Но как не похожа она была на мечту о ней, мечту людей, задавленных тяжким трудом и несправедливостью до того, что самый труд стал казаться несчастьем. Он бежал из городов, полных зла и роскоши, к варварам и был счастлив среди них. Но всё равно каждый год ездил в Ольвию или Пантикапей: купить то, чего варвары делать не умели, побывать в театре, послушать заезжих философов, поговорить со Стратоником, книгочеем и сочинителем учёных книг. Сколько мудрецов осуждали города — и не могли с ними расстаться! Даже Диоген... Спрятался в бочку, но бочка-то стояла в Фивах! Он бросил взгляд на Харикла. Бронзовщика, похоже, одолевали те же мысли. Медленно, подбирая слова, Хилиарх заговорил:

— Видят боги, вы — лучшие из смертных. Но я не смог бы жить среди вас. Слишком бедна и сурова ваша жизнь и слишком велика добродетель. Но всё равно — хорошо, что вы есть! Без вас люди потеряют веру в самих себя, в лучшее в себе.

— И я не смог бы жить с вами. Ни битв, ни вина, ни пива — что за жизнь для воина! Но, клянусь копьём Одина, я отдам жизнь за вас! Тот, кто смеет вас обидеть, — враг всем людям, хуже тролля, — стиснув тяжёлый кулак, произнёс Сигвульф.

— Тролль — это сюдбя? Хан-Хаденгота и его разбойники зовут себя сюдбя. Хотят быть как великаны-людоеды. Но ведь они же люди! Как воевать с ними, чтобы самим не стать сюдбя? Мы даже зверей ненавидеть не умеем. Солнце-Царь, научи нас воевать, научи ненавидеть врагов! — вскинув взгляд на Ардагаста, воскликнул Або.

Зореславич взглянул на Пересвета:

— Спой, гусляр, о нашей битве с людьми незнаемыми.

Пересвет положил на колени гусли. Струны зарокотали под умелой рукой, и полилась песня. Гусляр пел по-венедски, иногда переходя на сарматский. Або переводил или скорее пересказывал. Сииртя и печорцы, почти не понимая слов, слушали, словно заворожённые сильным, но мягким голосом певца. В песне было возмущение зверствами подземных выходцев, было спокойное мужество росских воинов и радость победы. Не было лишь злобы и жестокости, хотя речь шла о страшной, кровопролитной войне. И мирные северяне стали понимать, как можно не любить войны, но всегда быть готовыми к ней, побеждать людей-бесов, но не уподобляться им. Теперь охотники и зверобои, прежде редко воевавшие, готовы были идти вместе с росами на войну, как на охоту — бесстрашно и спокойно, с непоколебимой верой в свои силы и свою правоту.

Слушал песню венеда и Харикл, и словно могучая волна смывала с души бронзовщика всё мелкое, подлое, трусливое. Воинская слава и добыча никогда не привлекали его, но сейчас он был готов сражаться вместе со всеми этими людьми — только ради того, чтобы мир не погряз во тьме корысти и обмана, чтобы не погас в нём свет Гипербореи. Он понял, что никогда уже не сможет жульничать, подличать и утешать себя тем, что весь мир таков. Мир не так плох, чтобы его нельзя было сделать лучше!

— Я готов умереть за Гиперборею, как за свой родной город. Но скажите мне, мудрейшие из скифов: можно ли в этом мире жить так же справедливо, как на севере, и так же богато, как на юге? — задумчиво произнёс Харикл.

— А что, у вас на юге никто так жить не пробовал? — с простодушным видом спросил Або.

— Пробовали. Ессеи в Палестине уходили ради этого в пустыню. Жили общинами, вместе работали, без рабов, без господ... Их перебили римляне.

— Это те, что все племена хотят своими рабами сделать? И говорят: «Вот вам мир, вот порядок»?

— Да. Я видел, как убивали ессеев, как бросали зверям христиан. И я не знаю, можно ли соединить богатство со справедливостью? Здесь, в этом мире. Скажите, мудрейшие из скифов, — повторил свой вопрос Харикл.

— Можно, — кивнул золотым клювом Аристей. — Так живут на Белом острове. Он — и в среднем мире, и в верхнем.

— Так не он ли и есть настоящая Гиперборея? Или, по-нашему, Шамбала? — вмешался Вишвамитра.

— Сколько имён для одного хорошего места! — улыбнулся Або. — Значит, все его ищут. Только там не люди живут — духи. Просто хорошие люди, когда умрут, в страну предков уходят. Там всё как у нас, только голода нет. А на Белый остров — одни великие воины, великие белые шаманы.

— Это те, кто всю жизнь положил на то, чтобы все люди жили богато и праведно, хотя многие из них не увидели ничего, кроме неудач и лишений. Кто готов идти до конца этим путём — тому место в Братстве Солнца, — сказал Вышата.

— Я готов... — вскинул голову Харикл.

Но Хилиарх похлопал его по плечу:

— Не торопись. Это тебе не посвятиться в мистерии в захудалом храме. Ты прошёл только одну битву. И то... ну, сам помнишь. Поглядим, каков ты будешь в бою без своего порошка. А биться, может быть, придётся и за сам Белый остров. Я, знаешь ли, говорил с духами тех, кто был в Братстве, но ослабел, разуверился... Сидят теперь где-то... у входа в Аид, что ли. Ни блаженства тебе, ни мук, ни света, ни тьмы, а так себе — серые сумерки.

Пир в доме-холме окончился, и гости вместе с хозяевами заснули вповалку на мягких шкурах. Лишь девять гостей, не проронивших ни одного человеческого слова, но внимательно всё слушавших, вышли наружу. Трое из них надели волчьи меха, трое — орлиные шкуры необычной величины, трое — безволосые шкуры с ластами и хвостами. И вот уже побежали в тундру три волка, взмыли в небо три огромных орла, а в море уплыли три касатки.

Наутро войско росов выступило в поход. Заснеженная тундра, словно степь, стлалась под ноги закованных в железо всадников. На морозном ветру трепетало красное знамя с золотой тамгой. Вслед за конниками ехали на собаках сииртя и печорцы с копьями и луками. Часть сииртя шла морем на байдарах, а вместе с ними — сарматы Сагдева и Сорака. В особой, расписанной колдовскими знаками байдаре ехали Сигвульф, обе волхвини, Сята-Сава и пятеро дружинников. А впереди всех плыла маленькая кожаная лодка — каяк. В ней, бодро загребая веслом, сидел шаман Або. Края его малицы были пристёгнуты к краям отверстия закрытой со всех сторон лодочки. Из заплечного мешка выглядывал костяной гарпун. Там же, в мешке, лежал бубен с колотушкой. Немолодой и тщедушный на вид шаман не уступал лучшим гребцам.

На Мысу Идолов выстроились обе дружины: конная — росов и оленная — Хан-Хаденготы. Предводители с затаённым недовольством поглядывали на Чёрного Быка: надо же, тянул с походом, пока с юга не подошёл Ардагаст со всей ратью. А колдун в шапке с деревянной совой и оленьими рогами стоял себе с важным видом на нарте с железными полозьями, знаменитой нарте вождя ненцев. Вокруг нарты столпились десять сильнейших чёрных шаманов из четырёх народов — ненцев, сииртя, печорцев и манжар. За их спинами угрюмо возвышалось изваяние Чернущего Идола. Окинув властным взглядом воинов, Паридэ-Хабт ударил в бубен и заговорил:

— Воины Нга! День настал, час настал. Откроется для вас путь между небом и землёй к Белому острову. Раньше нельзя было, позже нельзя будет. Но к проливу уже подходит Ардагаст. Войдёт в святилище — на тот путь выйдет, нас догонит. Потому к Белому острову пойдут только росы и с ними семь шаманов. Чтобы не пустить Ардагаста на Священный остров, здесь останутся ненцы и три шамана, четвёртый — я сам. Так велит Нга!

Гордые воители лишь молча кусали губы, слушая распоряжения чёрного шамана. Даже Саузард не пыталась их оспаривать. Взгляд царевны был прикован к тому, что видела лишь она, да ещё шаманы. Перед строем росов стояла всадница в чёрном кафтане, усыпанном золотыми бляшками поверх панциря, на вороном коне. Её пояс и венец блестели золотом и голубой эмалью. Чёрными распущенными волосами и хищным носом она напоминала саму Саузард. То был призрак Саузарин, Черно-золотой, царицы росов, погибшей почти тридцать лет назад в бою с венедами за Экзампей. Презиравшая всех Саузард уважала лишь её, свою мать.

Андак только горбился и ёжился от холодного ветра, чувствуя присутствие мёртвой тёщи. А та говорила дочери голосом, слышным лишь им двоим:

— Я хотела бы, доченька, чтобы ты сквиталась с этим венедским ублюдком Ардагастом, убийцей твоего отца. Но так даже лучше: пусть Солнце-Царя убьют не родичи, а какие-то ненцы, о которых на Днепре никто и не слышал. А мы с тобой пойдём разорять Белый остров. Когда сгинет это гнездо Михра-Гойтосира, люди ни во что не будут ставить ни его самого, ни его избранников. Саубараг — вот кто станет богом воинов!

Чёрный Бык тем временем возгласил:

— Кровь тринадцати женщин пусть свяжет три мира! Волей Нга, силой Нга чёрный столб пусть встанет!

Сииртянки отчаянно завизжали, заплакали, когда дружинники и шаманы принялись бросать их в провал. Но никто из росов и ненцев не вступился за своих недавних любовниц. Вопли женщин заглушал грохот бубнов и мерное зловещее пение. Последняя жертва скрылась в пасти провала, и оттуда взметнулся к небесам столб густого чёрного тумана, пронизанного языками синего пламени. Чёрный Бык приказал:

— Подойдите, воины Нга! Сила Грома пусть войдёт в ваше оружие из чёрного столба!

Всадники подъезжали к провалу, протягивали к столбу копья, мечи, пучки стрел. И синие молнии, срываясь со столба, входили в оружие, наделяя страшной силой даже костяные стрелы. Потом Чёрный Бык показал шаманам два больших черепа: один — с длинными зубастыми челюстями, второй — с двумя рогами на носу и остатками чёрной шерсти.

— Череп Ящера бросите в прорубь у берега Белого острова, череп зверобога — на жертвенник в Доме Солнца. Носорог-зверь землю расколет, море в трещину хлынет, до подземного огня дойдёт, и остров совсем утонет.

Оба черепа водрузили на нарты, в которые запрягли коней. Чёрный Бык вынул из ларца золотую стрелу (в последние дни он часто колдовал с ней), положил её на камень остриём на северо-восток и понёсся бешеными скачками вокруг камня, то ударяя в бубен, то потрясая двумя мечами. Это было какое-то страшное подобие древней пляски арьев в честь Митры-Солнца. Змеиное шипение, волчий вой, совиное уханье вырывались из глотки шамана, и остальные десять колдунов, встав в круг, вторили ему. Наконец он упал, корчась и извиваясь, и тут же на северо-востоке, среди тундры, вспыхнула арка, переливавшаяся всеми цветами радуги. Языки золотого пламени трепетали над ней.

Чёрный Бык поднялся и вручил стрелу — не Андаку, но Саузард. Глаза царевны вспыхнули гордостью сильной, самоуверенной хищницы.

— Женщина-вождь! Вот ворота. Скачи через них с дружиной до самого Белого острова. Стрела вам путь укажет. Ударишь ею — белые сияющие скалы расступятся, золотые двери Дома Солнца откроются. Убейте всех мудрецов острова, возьмите сокровищ сколько хотите — всё равно ещё больше останется. Всё остальное шаманы сделают. Вперёд, воины Нга! Вернётесь — мир совсем переменится.

С громким кличем «Мара!», гремя железом, росы понеслись к огненной арке. Огнём пожара трепетал красный стяг, сияла золотая стрела в высоко поднятой руке Саузард. Ho впереди всех скакала незримая чёрная всадница — Саузарин. Это она сделала всё, чтобы вместо свадьбы родителей Ардагаста произошла война между росами и венедами. Даже мёртвая, она усердно сеяла зло, подбивая на кровавые подвиги и раздоры сначала мужа, Сауаспа-Черноконного, потом дочь и зятя. А зять её сейчас думал об одном: вернуться живым из этого безумного похода. Но даже это от него уже не зависело. Куда уж думать о судьбе мира такой вот щепке в доспехах, подхваченной чёрным потоком!

Паридэ-Хабт провожал взглядом всадников, исчезавших под пылающей аркой. Он не сказал им главного: что Солнечный Всадник и его воины, разгромив шулмусов и мангусов, уже скачут над степями, горами и тайгой, спеша вернуться на свой остров. Но воинам Нга и незачем всё знать. У Чернущего Идола хватало рабов, даже верных. Не было лишь готовых пожертвовать жизнью ради него.

А из провала вылезали, потрясая дубинами и копьями, существа одно уродливее другого: с громадными головами; вовсе без голов, с лицами на груди; с висящими шарами вместо глаз; с каменными телами; с хвостами, оканчивавшимися костяным ножом; собакоголовые. То были черти-тунгаки. Из тундры и из-за пролива по льду ехали на белых и бурых медведях волосатые сюдбя-великаны. Глядя на них всех, Хан-Хаденгота приободрился. Теперь он не боялся схватиться с росами и их союзниками, которых было в несколько раз больше, чем его дружинников. Он завалит врагов трупами глупой нечисти, а перед грозовым оружием не устоят и доспехи «железных людей». И тогда он, Хан-Хаденгота, станет не просто вождём. Царём севера, Потрясателем Вселенной, как говорят гунны. А что? Объединить ненцев. Покорить манжар. А потом можно будет потягаться и со степью...

Опоздали! Ардагаст и его воеводы поняли это сразу, выйдя к проливу. Над белыми скалами Священного острова поднимался в небо зловещий чёрный столб. Через пролив, ещё недавно скованный льдом, плыли, с грохотом сталкиваясь, льдины. А среди льдин то появлялись, то исчезали существа, с первого взгляда похожие на исполинских змей с заострёнными головами. Коричневато-серые тела извивались, поднимая волны. Из ноздрей вырывались клубы пара. Иногда показывались перепончатые лапы.

— Кто это? Змей Тлубин? — спросил Ардагаст.

— Нет. Дети Великой Выдры. Они величиной не меньше китов, — ответил Зорни-шаман.

Как теперь одолеть пролив? Пробираться на байдарах или плотах среди льдов и чудовищ?

Из-за пролива прилетели златоклювый ворон и трое соколов-нуров. Обернувшись человеком, один из разведчиков доложил:

— Солнце-Царь! На острове ненцы на оленях, в костяных панцирях, сюдбя на медведях и ещё толпа каких-то уродов вроде незнаемых. Распоряжается всем чёрный колдун с деревянной совой и оленьими рогами на шапке.

— Где Андак с дружиной?

— Нигде не видно. Будто в пекло провалились, — развёл руками нур. — Ещё видели мы огненную дугу вроде ворот.

— Это — врата магического пути на Белый остров. Значит, на Священном острове дружины Андака уже нет. А эти все только прикрывают её с тыла. Чёрный Бык — невежда в солнечной магии, не смог даже закрыть врата. Но нас он опередил, — сумрачно произнёс Аристей.

Ардагаст стиснул зубы, сдерживая поднимавшуюся в душе волну отчаяния. Стрела Абариса вместо ключа к огненному сердцу Скифии стала орудием страшного зла! А ведь он мог отправиться за ней и год, и два назад, не дожидаясь, пока Фарзой устроит эту гонку, которую теперь выиграл Андак. Пять лет он, Ардагаст, не бывал дальше Танаиса. Не хотелось далеко уходить от жён, детей, от просторной белой мазанки-дворца на берегу Тясмина. И столько дел было в молодом царстве росов и венедов...

Он забыл, что, кроме этого царства, есть ещё и весь мир. Зато об этом помнило Братство Тьмы. Это братство составляли не только Валент с его колдовской шайкой там, далеко на юге. От греческих городов и днепровских лесов до Ледяного моря, от одного чёрного колдуна к другому тянулась незримая цепь зла. Везде находилось, кому направлять Андака и Медведичей, воздвигать на пути росов чародейские преграды, разжигать войны, способные погубить целые племена. И хоть бы один из них любил Тьму бескорыстно, как Аполлоний и его собратья — Солнце! Нет, каждому хотелось ещё и жить богаче всех в племени, и упиваться властью, страшной властью над душами запуганных людей. Словно по всему миру расселилось тайком безжалостное племя нелюдей, перед которыми незнаемые и прочие полубесы — только жалкие уроды.

Раздумья царя прервал спокойный голос Зорни-шамана:

— Долго ли идти волшебным путём до Белого острова?

— Верхом — хватит одного дня, — ответил Аристей.

— Ещё утром мои соколы доносили: сарматы уводят коней из долины Ою по льду на остров. Значит, Андак ушёл через врата только сегодня, — сказал Волх.

— И наверняка в полдень. Врата легче всего открыть на восходе, в полдень и на закате, — добавил Вышата.

— Так время ещё есть! — бодро воскликнул Зорни-шаман. — Я такое заклятие для коней знаю — втрое быстрей поскачут. Вы, воины, только разгоните тех, что засели там, на острове.

— И разгоним! — весело оскалился князь-оборотень. — А вы, волхвы, хоть пролив заморозьте. Вода больно холодная, а бани на острове, поди, нет.

— Незамерзший пролив — самое безобидное из того, что нас ждёт. Видите этот столб? На нас обрушатся злые силы всех трёх миров, — озабоченно проговорил Аристей.

— Как тогда на Гляден-горе? А мы на них — добрую силу со всех трёх сторон: трое нас, солнечных волхвов, отсюда, да Або с запада, со священного мыса Сииртя-сале, да моя жена с Миланой с севера, с Горы Идолов, — уверенно и легко, словно речь шла об изгнании мелких бесов, а не о смертельном волхвовном поединке, сказал Вышата.

— На женскую магию я не очень-то полагаюсь. Но выгнать эту шайку с Мыса Идолов и рассеять чёрный столб — лучше всего огнём Колаксаевой Чаши — мы должны до заката. Здесь север, и ночью тёмные силы так сильны, что придётся думать уже не о победе, — деловито произнёс златоклювый ворон.

Спокойная уверенность волхвов передалась Ардагасту. Да, страшна цепь Тьмы, но через весь мир тянется и другая цепь — Света и Правды. Разве добрались бы они, горстка росов, до края света, если бы рядом с ними в боях не становились все эти добрые, смелые, бескорыстные люди из многих племён? Подкрутив золотистые усы, царь весело взглянул на своих воинов:

— Никак приуныли, ратники? Солнцем клянусь — страшнее смерти тут ничего не увидите. А её пусть боятся те, кого черти в пекле дожидаются. Да вон таких за проливом целая свора! Сказал бы я, что ждёт нас Белый остров, так они и на него руку подняли. Так что придётся нам биться ради одного того, чтобы было куда уходить по смерти праведным воинам и мудрецам.

— Чего там! Одолеем! Отучим в святых местах паскудить! Зря, что ли, столько прошли? — воинственно взмахнул небольшой, но крепкой дубиной Шишок.

Войско одобрительно зашумело.

Отойдя от материка, байдары с воинами шли напрямик к юго-западному мысу Священного острова — Сииртя-сале. Здесь находилось небольшое святилище Солнца, куда порой прилетала железнокрылая солнечная птица Минлей. Неожиданно в небе появились три огромные птицы. «Люди-орлы!» — почтительно и не без испуга заговорили сииртя. Они знали: эти могучие существа могут спасти человека, породниться с ним, а могут убить и съесть. Орлы спустились, схватили когтями передовую байдару и взмыли с ней в небо. Сигвульф с дружинниками не взялись, однако, за оружие, и даже женщины не выказали никакого страха. Перекинувшись несколькими словами с Або, орлы с байдарой полетели на север, к Горе Идолов.

Поначалу волхвини хотели лететь, оборотившись орлицами, и взять с собой, тоже оборотив птицей, лишь Сята-Саву. Ненка нужна была им как переводчица, чтобы договориться с шаманкой Аюни. Но потом Сигвульф не без помощи Або и Вышаты убедил чародеек, что на остров, захваченный разбойными дружинами, без охраны лучше не лететь. Неизвестно было даже, не разорено ли святилище и жива ли шаманка. На мысленный зов Або она не отвечала.

После долгого полёта над седой равниной Ледяного моря орлы достигли острова. Внизу простиралась суровая безлюдная тундра. Голые серые скалы поднимались над замерзшими, покрытыми снегом долинами речек и болотами. Ни яранг, ни чумов, ни оленьих стад. Покинутый людьми остров казался царством смерти. Лютица поёжилась, вспомнив услышанное от мужа учение персидских магов о царстве Ахримана на севере, и украдкой бросала взгляд на Сигвульфа. Г от, положив могучую руку на борт байдары, спокойно озирал белую равнину. Даже если это начало Нифльхейма, страны холода, он не побоится встретиться тут с инеистыми великанами. Говорят, они сильны, но глупы. Люди, возомнившие себя великанами-сюдбя, гораздо опаснее.

Наконец орлы опустили байдару на лёд замерзшей речки в северной части острова и улетели. Если волхвини и их спутники погибнут, весной, быть может, людям встретится в море расписанная волшебными знаками лодка с призраками на ней. Небольшой отряд вышел на берег и двинулся вверх по склону горы между двумя скалистыми грядами. То на скалах, то у их подножия возвышались деревянные идолы. Перед ними торчали на кольях свежие ещё головы и побелевшие черепа оленей и медведей, кучами лежали меха, стрелы, гарпуны. Духовным зрением чародейки видели, как настороженно следят за ними многочисленные духи, по большей части женщины: одни в одежде, как люди, другие — без неё, волосатые, но мирные с виду.

Дорога привела к высокой скале, внутрь которой вела широкая трещина. Мать-Идол — так звалась эта скала, вершина Горы Идолов, видом напоминавшая материнское лоно. На верхушке скалы устремлялись в белёсое небо девять идолов, самый большой из них — с семью лицами, другой, чуть пониже, — с большими грудями и животом. Приношения на скале и под ней были самыми обильными и дорогими: бивни земляных быков, черепа моржей с клыками, бронзовые и даже железные ножи.

Только взобравшись на скалу, Сигвульф заметил внизу озеро, а возле него — чум.

— Аюни! Шаманка Аюни! — громко крикнул гот.

— Зачем кричишь? Ты не бог и не шаман, сойди со святого места, — раздался голос из недр скалы.

Германец быстро спустился. Не сама ли богиня говорила с ним? Из расщелины вышла женщина в обычной сииртянской одежде — штанах, сшитых с рубахой, — из шкуры белого медведя. Длинные седые волосы были разбросаны по плечам и спине поверх откинутого капюшона. Немолодое лицо несло на себе следы многих испытаний. Узкие тёмные глаза смотрели спокойно и твёрдо. У пояса висели незамысловатые костяные фигурки оленей, птиц, моржей, медведей.

— Здравствуй, бабушка Аюни! — поклонилась ей ненка. — Я Сята-Сава, что росла в вашем племени. Помнишь ли меня?

— Помню. Тебя нашли в тундре, и я много повозилась, пока отобрала твою душу у чертей. Бойкая ты была девочка и хорошенькая, а стала совсем красавица.

— Я теперь младшая жена Лунг-отыра, славного вождя манжар.

— Это значит: он убивает и грабит много людей, а тебе даёт много подарков.

— Он не только воин, но и сильный шаман.

— То есть мало ему убивать оружием, нужны ещё и чары. Не такого мужа я желала тебе... А кто это с тобой?

— К тебе пришли Лютица и Милана, белые шаманки племени росов. А воины их охраняют.

— Не от меня ли? — иронически улыбнулась сииртянка.

— Здравствуй, Аюни, великая шаманка! — низко, но с достоинством поклонилась ей Лютица. — Слава Земле-Матери, Чёрный Бык и его злодеи не добрались до тебя. Ардагаст, царь росов, пришёл покарать их. Помоги же ему и нам. На Мысу Идолов сегодня будет большая битва. Давай вместе вызовем добрые силы Земли и ослабим злые чары Чёрного Быка.

Ненка перевела. Аюни тихо проговорила:

— И сюда пришла война...

Лицо её стало печальным, затем — холодным и отчуждённым.

— Вы не туда пришли, росские шаманки. Это — Лоно Земли-Матери. Когда оленята, медвежата родятся, птенцы вылупливаются, их души отсюда выходят. А на север отсюда — Малый Мыс Идолов. Там моя богиня — Хозяйка Моря. Она китам, моржам, тюленям, рыбам души даёт. Богине молятся не о смерти — о жизни, чтобы много пищи было, много зверей и детей родилось. В верхнем мире есть Нум и семь его сыновей, — она указала рукой на идолов вверху на скале, — в нижнем — Нга. Им и молитесь о войне. А я не чёрная шаманка, в убийстве никому не помогаю.

— Вижу, тебе тут хорошо и спокойно живётся, великая шаманка, — возмущённо взглянула Лютица в лицо Аюни. — Не видишь отсюда слёз своего племени. Оно скоро голодным станет, потому что охотится ещё и для разбойников-дармоедов. То-то они тебя не трогают. Может, и тебе от них что перепадает?

— Я шаманю дольше, чем ты на свете живёшь. Всё вижу, всё слышу. От голода племя спасала, от холода, от мора. От всякого безумия мужчин лечу, только от войны — не умею. Кто вас послал? Або? Это из-за его дружков с Белого острова к нам война пришла.

— Воины Белого острова вас защищали, теперь им самим помочь надо. Солнце с Тьмой воюет. Тьма победит — всем хуже станет! — горячо воскликнула Милана.

— У нас, германцев, мужчины не колдуют. Но волшебницы и пророчицы помогают воинам защищать племя. Ваши женщины что, совсем трусливы? — вмешался Сигвульф.

— А вы, воины, зачем пришли? Угрожать старухе? Со мной не так легко справиться. — В голосе Аюни появилась угроза. Шаманка перевела взгляд на волхвинь. — Знаю, что вам нужно. Шаманить для войны в Лоно Земли-Матери я вас не пущу. Уходите прочь!

Лютица шагнула вперёд. Её глаза пылали гневом.

— Я такая же жрица Матери Мира, как и ты, и владею мудростью пещерных колдуний времён зверобогов. Гляди!

Миг — и вместо волхвини на снегу стояла большая серовато-жёлтая львица. Из её пасти вырвалось рычание:

— Пусти меня в Лоно Великой Матери!

Милана, оборотившись орлицей, взлетела с грозным клёкотом. Скуластое лицо шаманки даже не дрогнуло. Она упала, свернулась клубком и поднялась оленихой с огромными раскидистыми рогами. Совсем не похожая на гривастого северного оленя, она напоминала лань, но раза в три больше обычной. Два зверя, давно ушедшие в нижний мир, вновь стояли, готовые к схватке. Львица припала к земле, хвост её колотился по снегу. Олениха выставила исполинские рога. Орлица открыла клюв, расправила когти, готовая поддержать львицу в нападении.

Сигвульф закусил губу, чтобы не выругаться в святилище Матери Богов на венедский лад — по матушке. Не пристало мужу лезть в драку женщин, даже вовсе озверевших. Но если эти трое погубят друг друга... Сята-Сава хотела крикнуть, броситься между зверями-волхвинями, но вместо этого бессильно оцепенела. Разве великие шаманки послушают её?

И тут ненка и германец увидели то, чего не замечали разъярённые волшебницы. Далеко на севере, над замерзшим проливом, загорелось в небе огромное разноцветное пламя невиданной красоты. Красные, жёлтые, зелёные огни переливались, переходили друг в друга.

— Сполохи! Сполохи! В них — души тех, кто без вести умер, кто себя убил! — отчаянно вскрикнула Сята-Сава.

Сигвульф вздрогнул. На юге, в венедских лесах, нечистые мертвецы становились упырями, а здесь, оказывается, забирались на самое небо. А ненка, упав на колени, кричала, мешая ненецкие слова с сарматскими:

— Вижу: Чёрный Бык Севера идёт. Снегом сыплет, холодным ветром дует, холодным огнём-сполохом дышит. Мать Пурги, Мать Подземного Льда, Мать Смерти на нём едет. Зло идёт с севера, смерть идёт — на воинов Солнца и Грома, на всех добрых людей! Земля-Мать, Мать Солнца, Небесная Олениха, останови северное зло!

Все невольно обернулись на север. Оттуда, со стороны скрытых за горизонтом безлюдных ледяных островов, шёл громадный чёрный олень. Завораживающее сияние сполоха окружало его могучие рога, разноцветным пламенем вырывалось из пасти. Но не тепло — холод волнами накатывался с севера. На олене восседала старуха в чёрных потрёпанных мехах, с распущенными седыми космами.

Лед гулко стучал под копытами зверя. Олень шагал всё быстрее, уже не шёл — нёсся вскачь по укрытой снегом тундре. Тёмные тучи следом за ним заволакивали небо. Линялая шерсть с боков оленя, перхоть с волос старухи обильно падали и обращались в снег, который нёс на юг ледяной ветер.

Раздоры враз забылись. Чародейки и воины сгрудились у расщелины. Снег засыпал долину между скальными грядами, от ветра валились идолы, а сам ветер выл всё громче голосами бесов и нечистых покойников. Поравнявшись со священной скалой, старуха обернулась и захохотала:

— Поздно пришли на север, росы! У вас осень, а здесь зима. Небесные воины вам не помогут: гром не гремит, солнца не видно. Все замёрзнете, не вернётесь! Мир спасать надумали? Попробуйте сами спаситесь, их-хи-хи!

Чёрный зверобог унёс старуху на юг, а пурга осталась бушевать над тундрой.

— Все в расщелину! — громко крикнула Аюни.

Расщелина оказалась входом в обширную, уходившую в глубь земли пещеру. Кромешную тьму внезапно озарил золотисто-красный, будто от костра, свет. На стенах стали видны нарисованные охрой фигуры зверей незапамятных времён: земляных быков, носорогов, львов, оленей с громадными рогами. А свет исходил из глазниц расписанного красной краской огромного черепа с изогнутыми бивнями. Снаружи бесновалась пурга, но ни одна снежинка не попадала в пещеру.

Дрожащая Сята-Сава прижалась к тёплому боку львицы-Лютицы. Олениха-шаманка ласково коснулась влажным носом лица ненки и сказала:

— Из тебя вышла бы хорошая шаманка. Зря я не взяла тогда тебя в ученицы.

Сята-Сава молча покачала головой. С неё достаточно было мужа-шамана. Ей приходилось видеть всё: как он курил хорезмийское маковое зелье, как с трудом приходил в себя после духовных полётов, а потом, едва отлежавшись, принимался за воинские упражнения. Ведь он — ещё и отыр, его не должны видеть слабым. Когда же он, совсем обессиленный, валился на ложе, старшая жена охотно уступала ненке место возле него. Ещё и посмеивалась над тем, что у бывшей наложницы детей меньше, чем у неё. Зато в походы Лунг-отыр всегда брал младшую жену.

— Орлица в небе, олениха на земле, львица в пещере. Все три мира. Будем шаманить, силой трёх миров помогать мужчинам, — спокойно и деловито произнесла Аюни.

Две рати стояли друг против друга на берегах пролива. А между ними бились две незримые волны колдовства. Льдины то смерзались, то с треском раскалывались. Но белоснежная броня всё надёжнее сковывала поверхность моря. Огромные выдры уже уплыли на восток, чтобы не вмёрзнуть в лёд. Три солнечных шамана и один грозовой могли быть довольны собой: знакомое, но непривычное ледяное волхвование выходило неплохо. Однако все четверо чувствовали: их враги борются не в полную силу, скорее, тянут время.

Всё стало ясно, когда над северным горизонтом вспыхнул огонь сполоха.

— Чёрный Бык Севера! Я говорил вам о нём! Быстрее замораживайте пролив! — крикнул Аристей.

В считанные минуты ледяной мост был достроен и присыпан снегом — чтобы копыта коней не скользили. Ардагаст взмахнул мечом, и железный сарматский клин с кличем «Слава!» понёсся к Мысу Идолов. Впереди скакали росы в кольчугах и панцирях, за ними — манжары, следом — сииртя и печорцы на собачьих упряжках. Рядом с людьми бежали две стаи волков: оборотни-нуры и люди-волки из тундры. А в лицо воинам уже бил ледяной ветер, и тёмные тучи заволакивали небо, и белая стена надвигалась с севера. И вот уже вылетел на скалистый берег исполинский чёрный олень в венце холодного пламени, остановился и победно затрубил. Его реву вторил ехидный хохот косматой старухи, рокот бубнов, довольные крики скопища, собравшегося на мысу.

Пролив был узок — пешком за час перейти. Но пересечь его росы не успели. Пурга достигла берега раньше их. Царь приказал всадникам остановиться, зная: ещё немного, и кони начнут падать и обращаться в бегство, не выдержав напора ледяного урагана. Бежать от него бесполезно, укрыться негде.

— Ардагаст! Строй солнечный шатёр, как тогда в Карпатах! — крикнул Вышата.

Даже не слова — ветер уже заглушал их — мысль волхва достигла сознания царя. Он поднял над головой вспыхнувшую золотым огнём Колаксаеву Чашу, потом описал ею круг. И купол струящегося золотистого света охватил всё войско, сбившееся в кучу на льду пролива. Люди, кони, собаки, волки жались друг к другу. А беснующийся снежный хаос уже окружил их со всех сторон, накрыл сверху. Где небо? Где берег? Пурга завывала голосами безвестных мертвецов, в одиночестве и отчаянии погибших среди белой пустыни, голосами самоубийц и чертей-тунгаков. Иногда в снежном вихре проступала то громадная морда чёрного оленя, то злорадное лицо старухи.

— Что, росы, на край света забрались моржеедов глупых спасать? Вместе с ними вас в снежном кургане похороню!

Золотистая полупрозрачная стена дрожала, колебалась, но ни одна снежинка, ни один порыв ветра не пробивались сквозь неё. Не проникал внутрь купола даже мороз. Чувствуя это, воины приободрились.

— Хорошо в золотом чуме вождя росов, как на самом Белом острове! — сказал по-сииртянски, затем по-сарматски Хаторо. Новый дружинник уже немного овладел языком росов.

Сииртя под бубен запели насмешливую песню о трусливых ненцах, спрятавшихся за спину старухи. Пересвет заиграл другую — о старой ведьме, пытавшейся приворожить молодого парня. Амазонки дружно подхватили её, следом и другие росы. Если бы не теснота, пустились бы и в пляс. Когда же появлялось злорадное лицо старухи, её крыли отборной руганью. Ягу, всех чертей мать, росы сразу узнали. И вспомнили, как их Солнце-Царь восемь лет назад выбил из седла зловредную богиню-ведьму.

Тем временем пурга заметала золотистый купол. Вокруг него и впрямь вырастал снеговой курган неведомой величины. Вскоре даже вверху не стало видно ничего, кроме белого снега. Он уже не носился в яростном вихре — просто лежал, похоронив под собой всё войско Ардагаста. Солнечная чаша, однако, по-прежнему давала тепло и свет.

— В золотой яранге ещё лучше, чем в чуме! — сказал неунывающий Хаторо.

Наиболее тревожно чувствовали себя волхвы. Они-то знали: Огненная Чаша не всесильна. Удалось же её три века назад разрубить Секирой Богов (той самой, что, лишённая былой силы, висела теперь у пояса Вышаты). Сколько ещё выдержит солнечный шатёр под натиском сил тьмы и холода? К тому же скоро под снежным курганом станет душно. Лишь наверху, куда бил золотой луч Колаксаевой Чаши, оставалось отверстие, через которое поступал воздух. Волхвы старались сохранить его, а старуха — завалить. Ей усердно помогали Чёрный Бык с его колдовской шайкой.

Но волхвы чувствовали, как с севера, из-за бушующей пурги, всё сильнее и увереннее накатывается поток добрых чар. Сила многоликой и многоимённой богини жизни, вызванная и направленная тремя волхвинями, ослабляла злую силу её сестры, владычицы холода и смерти. Но где же Або с солнечной птицей Минлей, которую он обещал вызвать?

Вышате, поглощённому магическим боем, почему-то слышался мысленный голос его маленького сына Вышеслава: «Тятя, мама! Держитесь!» Совсем тонкий голосок. Нечисть морочит, что ли? Куда там семилетнему мальцу мысленный разговор вести из такой дали? Но такой же голос слышала и Лютица.

Байдары шли к Священному острову. Берег его уже показался вдали, когда воины увидели на севере три странных движущихся столба из смеси огня, дыма и пара. Столбы вырывались из-под воды, рассыпались и исчезали, чтобы снова появиться, и плыли эти огненные фонтаны наперерез байдарам.

— Огнедышащие киты! — испуганно зашумели сииртя.

Пара байдар повернула было назад, но брань Сагдева, нацеленные луки сарматов и насмешки соплеменников заставили струхнувших было северян вернуться. А впереди уже ясно были видны блестящие тёмные спины китов. Словно три плавучих острова двигались теперь прямо на людей, извергая огонь и пар. Иногда позади чудовищ показывались из воды их громадные хвосты, похожие на рыбьи. Сарматам киты представлялись какими-то огромными помесями каспийских тюленей с рыбами.

А Сагдеву сразу вспомнилась виденная им в Парфии огнедышащая гора Демавенд. Дым и огонь выходили только из небольшого кратера на её склоне, но местные жители трепетали перед мрачной горой, веря, что в её недрах томится скованный царь-дракон, трёхглавый Заххак. Сковал его царь-герой Феридун. Когда же настанет последняя битва сил Света и Тьмы, Заххак вырвется на волю. Но тогда же пробудится от многовекового сна, насланного коварной ведьмой, великий воин Гаршасп, лежащий в пещере здесь же на склоне Демавенда. Только он и сможет победить огнедышащего царя-змея. Сагдев вспоминал древние предания, и душа его наполнялась отвагой и жаждой подвига. Хороши меха и слоновая кость, моржовые клыки и почти нагие узкоглазые девушки, но сердцу воина и царевича приятнее победа над сильным врагом.

Те же чувства переполняли сейчас душу Сорака. Бесславная схватка с раненым Симургом, резня одурманенных греческим зельем незнаемых... О таком не сложат песни, кроме разве что насмешливой. Но вот наконец противник, достойный воина, ищущего славы. Сжимая длинные сарматские копья, царевичи бестрепетно плыли навстречу огнедышащим громадам.

Байдары подошли совсем близко к китам, и началась охота. Только кто был охотником? Киты разинули огромные пасти, изрыгая огонь и дым. Две байдары не успели уйти, и на их месте в волнах закачались обугленные трупы. Остальные зверобои поначалу лишь уклонялись от смертоносного пламени, стараясь подобраться к китам сбоку или сзади. Ещё несколько байдар при этом опрокинулось, попав под удары громадных хвостов. Сарматы в своих железных доспехах почти сразу пошли на дно. Из сииртя спаслись немногие. Один кит, самый молодой, внезапно ушёл под воду, а потом всплыл, обрушившись на зверобоев сзади. Ещё одна байдара была испепелена. А шаман Або на своём каяке бесстрашно шнырял между чудовищами, то отводя им глаза заклятиями, то ослабляя силу огненного дыхания.

Вдруг в небе снова появились три громадных орла. С громким клёкотом они разом устремились на молодого кита, впились в него мощными когтями, подняли в воздух и понесли на юг. Сииртя разразились радостными криками:

— Люди-орлы, наши братья! Кита съедят и с нами поделятся!

Рядом с другим китом столь же внезапно появилось с полдюжины существ, весьма похожих на него, но гораздо меньших. Огнём они не дышали, зато были очень подвижны и острозубы. Киту враз стало не до людей. Преследуемый стаей морских хищников, он обратился в бегство.

— Люди-касатки тоже наши братья: гонят кита на мелководье! За ним, царевич! — крикнул Або.

Третий кит тоже оставил в покое людей и поплыл прочь, но в другую сторону — на восток, к проливу.

— Сорак! Бери половину байдар и догони его! — приказал Сагдев, а сам с остальными байдарами устремился на север, вслед за китом, убегавшим от касаток.

— Мы ещё встретимся, побратим! — донёсся его голос до Сорака.

Царевич сарматов царских не зря звался Сорак — «преследующий». Он был как никогда уверен в своих силах и полон охотничьего азарта. Пусть под ним не седло, а днище байдары, а вокруг не родная степь, а Ледяное море. Но так же пьянит морозный воздух, так же широк вольный простор, а впереди — сильный и опасный зверь — царская добыча!

Одна из касаток, настигнутая огненным дыханием чудовища, превратилась в почерневший труп. Остальные упорно гнали кита к белым обрывистым скалам Священного острова, то и дело впиваясь ему в бока и вырывая мясо целыми кусками. Иные выскакивали из воды и обрушивались на чудовище сверху. Кровавый шлейф тянулся за китом. Вдруг он развернулся и, разметав касаток, в ярости устремился на людей. Байдары раздались в стороны, и перед пышущей огнём пастью остался один Або. Воздух перед его каяком задрожал, заблестел золотом, и пламя остановилось, наткнувшись на волшебную преграду.

В этот миг байдара Сагдева подошла совсем близко к киту. В тело чудовища вонзились длинные копья царевича и ещё двоих сарматов. Следом полетел гарпун. Израненный великан нырнул, но вокруг был мелководный залив, а гарпунный линь не давал далеко уйти. Вскоре исполин, вконец обессиленный, всплыл. Касатки тут же снова яростно набросились на него. А перед людьми внезапно появился новый враг. Голова, похожая на человеческую, но не меньше китовой, вдруг поднялась из воды и разинула бездонную зубастую пасть. Длинные седые космы, как водоросли, плавали вокруг неё. Словно ещё два чудовища, взметнулись из воды две огромные, когтистые, перепончатые лапы.

— Тунгак! Старейшина тунгаков! — в ужасе закричали сииртя.

Морская вода вдруг стремительно хлынула в пасть исполина, как в огромную воронку. Касатки отплыли прочь от кита. Сииртя усердно гребли назад, но течение властно тянуло их к громадной, как пещера, пасти.

— Трусы! — сплюнул сквозь зубы Сагдев. — Я добуду его. Копья сюда!

С соседней байдары сарматы передали копья, и байдара царевича помчалась к великану.

— Эй, царевич! Стой! Эта добыча — не царская! — закричал Або.

Сагдев хотел зайти к великану сбоку, но байдара не сумела увернуться от громадной лапы морского чёрта. Не помогли и копья. Тунгак взвыл от боли, но не отдёрнул лапу, а сграбастал лодку вместе с людьми и обратил всё это в кучу раздавленных костей, кровавого мяса, смятого железа, изорванной кожи и деревянных обломков. Спаслись лишь один сииртя да сам Сагдев. Великолепный пловец, царевич в панцире, с мечом и акинаком сумел добраться до берега.

Тем временем вода несла лёгкий каяк Або прямо в пасть исполина. Спокойно и аккуратно шаман достал из-за пазухи пучок сухой травы, зажёг его. В воздухе разнёсся сильный резкий запах. Чудовище тут же перестало втягивать воду и отвернулось, прикрывая лицо лапой. Або выхватил из заплечного мешка гарпун, метнул. Заговорённый гарпун вонзился в шею тунгаку, повернулся в ране. Великан с истошным рёвом бросился к берегу, таща за собой на кожаном лине Або вместе с каяком. Достигнув острова, тунгак по пояс высунулся из воды, ухватился руками за береговые скалы и вдруг... вошёл в них, словно призрак. Произнеся заклятие, шаман взлетел в воздух вместе с лодочкой и только поэтому не разбился о скалы. А тунгак плыл в толще земли, будто в воде. Огромная голова то вылезала из-под земли, то скрывалась. Шаман же, выбравшись из каяка, бежал следом по земле. Деревянный поплавок на конце линя надёжно указывал, куда двигался старейшина чертей.

Неуёмный царевич, подобрав выброшенное на берег копьё, также гнался за тунгаком, но пробить толстый череп чудовища так и не смог. Эх, разогнаться бы на верном коне да всадить копьё на скаку! В Парфии он не раз пронзал насквозь всадников в доспехах.

Наконец обессиленный, истекший кровью великан вынырнул из земли по пояс и, бездыханный, уткнулся лицом в камни. Тут же его громадное тело осыпалось бурым прахом. Лишь колоссальный скелет остался лежать на каменистой почве, до половины погребённый в ней.

Сматывая линь, Або покачал головой и сказал:

— Ты же давно мёртвый, зачем живым столько вредил?

Потом, обернувшись к запыхавшемуся царевичу, укоризненно проговорил:

— Видишь теперь: это дичь не для царя, только для шамана? На неё колдовской гарпун, волшебный линь нужен. Зачем воинов зря погубил?

— Я сам мог погибнуть, — скрипнул зубами Сагдев. — Разве слава не стоит того?

— Зачем только ваша Артимпаса любит таких, как ты и твой отец? — вздохнул шаман.

Потом добыл из-за пазухи ещё одну чародейную траву, зажёг и окурил ею сармата. Насквозь промокший в ледяной воде Сагдев вдруг ощутил себя сухим, согревшимся и полным сил.

— Это чтобы ты от простуды не умер. Что за смерть для великого воина?

Готовый убить шамана, царевич радовался лишь тому, что его, Сагдева, новое унижение никто не видел.

Неторопливым шагом Або вышел на высокий мыс, замыкавший залив с юга. Здесь, в устье небольшой речки, уже высаживались с байдар уцелевшие сииртя и сарматы. Святилище Солнца на мысу было опустошено: идол повергнут, приношения разграблены, черепа жертвенных животных разбросаны и растоптаны.

— Видите? — гневно произнёс, обратившись к воинам, Або. — Кто такое сделал — не только наши враги. Солнца враги, света враги, хуже тунгаков!

Идола снова поставили, развели костёр, и Або, приплясывая и ударяя в бубен, пошёл вокруг идола по ходу солнца.

— Минлей-птица, сын Нума, зову тебя! Спаси нас от холода, от тьмы, от зла, помоги одолеть воинов Нга, людей-сюдбя, людей-тунгаков! — разносился напев солнечного шамана.

А само солнце всё не показывалось из-за серых облаков, и с востока доносился вой пурги... Вдруг с юга прилетел тёплый ветер. Сначала лёгкий, ласковый, потом всё более мощный. Шумя семью парами железных крыльев, в небе появился громадный орёл, которому даже люди-орлы годились бы в птенцы. Оперение гиганта отливало золотом, и сияние золотых перьев отражалось в железных крыльях.

Сагдев и его дружинники вздрогнули: не Симург ли это в новом обличье? Златопёрый исполин опустился рядом со священным костром. Еле устояв на ногах от поднятого его крыльями вихря, воины приветственно воздели руки. Або вскарабкался по крылу на спину солнечной птицы. Та хитро скосила глаз на царевича: мол, не про тебя такая честь. Над притихшим отрядом разнёсся голос шамана:

— Сииртя и сарматы, воины Солнца! Я, Або-шаман, вижу: сильные враги поднялись на царя росов — Бык Севера, Мать Подземного Льда. Я лечу биться с ними. А вы к Мысу Идолов идите: Паридэ-Хабт вас оттуда не ждёт, думает — вы все в море сгинули. Туда пешком добираться долго — я для вас волшебный путь открою, быстро дойдёте.

Минлей, снова подняв горячий вихрь, взлетел и понёсся на юго-восток. С той же стороны от святилища возникла в воздухе сияющая арка с трепещущими над ней языками пламени. Сагдев поднял меч:

— Вперёд, воины Солнца! Светлые боги с нами!

Широким шагом, с гордо поднятой головой, он первый вошёл под огненную арку. Сарматы и сииртя дружно двинулись за ним. Все видели: вождь отчаянно храбр, силён и красив. За таким можно идти и на край света. Кругом расстилалась всё та же безлюдная тундра, но скалы, холмы, замерзшие болота проносились мимо так, словно воины не шли пешком, а неслись на конях или самых быстрых собачьих упряжках. Снег под ногами переливался самоцветами, и эта сияющая дорожка не давала сбиться с волшебного пути. А впереди летел, удаляясь к горизонту, но не пропадая из виду, Минлей, и вслед за ним нёсся тёплый ветер, указывая Путь Солнца.

Чёрный Бык действительно не знал, что стало с отрядом Сагдева. С запада не доходили никакие чары — значит, Або сгинул. А вот с севера всё сильнее накатывались волны чародейства, разрушая колдовскую паутину чёрных шаманов. Проклятая старуха Аюни! Сидела у своей щели, никуда не лезла, и вдруг... Выжидала или только теперь кто-то надоумил? Нужно было сразу разорить её бабье капище и посвятить его Матери Подземного Льда. Ничего, это исправить не поздно...

На север с Мыса Идолов полетел большой тёмно-бурый орёл. То был Тайбари, сииртянский чёрный шаман, издавна соперничавший с Аюни и Сэвсэром. Борьба мировых сил мало тревожила его. Он думал об одном: избавиться от соперников до того, как Чёрный Бык и остальные пришельцы уберутся кто на юг, кто за Урал. И тогда всю долгую северную зиму, среди холода и тьмы полярной ночи хозяином земли сииртя будет он, Тайбари. Лишь бы только прибрать к рукам источники волшебной силы, таящиеся в святилищах острова.

Он уже ясно видел духовным зрением: в расщелине священной скалы шаманят целых три ведьмы. Но не пристало мужчине отступать перед бабами. Не им одним известны чары, дошедшие из времён зверобогов.

Древнее заклятие разнеслось над снежной пустыней. В нескольких местах сразу треснула и расселась мёрзлая земля, и восстали из неё могучие, заросшие шерстью звери с двумя рогами на носу. Один, другой... Вот уже пятеро их бегут, взметая снег, и земля тундры гудит под их копытами. Орёл-Тайбари опустился впереди них, и сам оборотился таким же чёрным двурогим зверем, и понёсся по заснеженной равнине. Чёрному шаману не дано оборотиться сильным и добрым земляным быком. Но для него достаточно соединить ум человека с силой и яростью носорога.

О приближении воскресших зверей Сигвульф уведал по их топоту. Выйдя из пещеры, он разглядел с горы бегущее по тундре стадо носорогов и сразу узнал их. Восемь лет назад Ардагаст и его лучшие дружинники-русальцы в Дебрянских лесах одолели вышедших из преисподней зверобогов, и среди них — двух носорогов. Увидев, что стадо поворачивает к проходу между скальными грядами, германец небрежно бросил волхвиням: «Колдуйте спокойно, женщины, а мы проучим скотину, чтобы в святое место не лезла» — и махнул рукой дружинникам.

Шестеро воинов — против шести разъярённых тварей, готовых смести всё на своём пути. Сигвульф послал двух дружинников на северную гряду, двух — на южную, сам же стал посреди прохода вместе с ещё одним воином — спокойным, могучего сложения пермяком. В руках у всех были сарматские копья с длинными наконечниками, на скаку пробивавшими железные доспехи. Справятся ли они с носорожьей кожей? Вишвамитру бы сюда, он на таких тварей охотился ещё в Индии...

Пронёсшаяся пурга сильно замела проход, и носороги бежали медленно, увязая по грудь в снегу. Всё ближе чёрные лохматые туши, грозно выставленные рога, всё громче злобное, яростное хрюканье. Взвихренный снег тучей летел перед ними, словно степная пыль перед стадом туров. Куда против таких выстоять орлице, оленихе и львице... Но пусть эти свиньи-переростки сначала одолеют мужчин — не колдунов, а воинов!

С криком «Один!» Сигвульф, отскочив в последний миг в сторону, всадил копьё в грудь зверю. От индийца гот знал: разъярённый носорог не может на бегу ни остановиться, ни свернуть. Железный наконечник, пробив толстую кожу и глыбы мышц, достал до сердца. Ноги могучего зверя подломились, и он рухнул, заливая кровью снег. Отскочил и ударил носорога копьём и пермяк. Но перед ним оказался не зверь, а шаман в зверином обличье. Носорог-Тайбари с неожиданным проворством отклонился сам, и копьё лишь скользнуло по волосатой коже. В следующее мгновение в грудь пермяка вонзился рог, потом тяжёлые ноги вбили воина в снег, круша его кости.

В это же время остальные четыре дружинника с копьями в руках разом устремились вниз со скалистых склонов, и в проходе закипел бой. Лишь одному из воинов удалось первым ударом поразить насмерть носорога. Остальные только ранили или раздразнили мохнатых чудовищ, и те, вместо того чтобы бежать к пещере, стали гоняться за росами, которые, ловко уходя от бросавшихся на них носорогов, пытались достать зверей кто мечом, кто уцелевшим копьём.

Носорог-оборотень, покончив с пермяком, обрушился на Сигвульфа, не успевшего извлечь копьё из туши убитого зверя. Почти прижатый к скале, великан-германец обеими руками ухватился за рог и стал гнуть голову чудовища к земле. Стальные мускулы человека напряглись до предела. Ни ему не удавалось сломать шею зверя, ни тому — раздавить воина о скалу.

— Один! Один, дикий охотник, помоги мне! — хрипел Сигвульф.

Орлица-Милана готова была лететь на помощь мужу, но Лютица зарычала:

— Куда, дурёха? Только клюв о кожу носорожью сломаешь! Чары держать надо втроём, слышишь?

— Твоего Вышату зверь сейчас не давит!

— У него враг страшнее! Не спасём Ардагаста с дружиной — всё пропадёт. Держи чары, Миланушка, Яга к Зореславичу опять сверху ломится!

— Тихо, вы обе! Носороги сюда бегут! — прикрикнула на них Аюни.

Носорог-шаман, борясь с Сигвульфом, следил краем глаза за своими зверями, и ему вовсе не нравилось, что те, забыв о священной пещере, гонялись за дружинниками. Тайбари послал мысленный приказ, и три носорога, оставив людей, устремились к вершине горы. Милана с Лютицей уже готовы были схватиться с первым же рогатым уродом, который сунется в расщелину. Но Аюни спокойно сказала:

— Шаманьте дальше, сёстры, не ослабляйте чар! Нам Земля-Мать защитника пошлёт.

Олениха-шаманка произнесла древнее заклятие, и в долине реки под горой вдруг расселся берег. Из давно заплывшей трещины в земле поднялась рыжая мохнатая голова с хоботом. Косматый слон восстал из оврага, в который свалился тысячелетия назад. Сломанные кости срослись, заработало могучее сердце. Грозно трубя, земляной бык побежал вверх по склону.

Сигвульф уже начал уставать в борьбе с носорогом, когда на помощь готу пришло заклятие Миланы. Короткое и не очень сильное — волхвиня не могла надолго отрываться от поединка со зверобогом и старухой. Но его хватило, чтобы великан-германец смог, удерживая противника за рог одной рукой, другой всадить ему меч в шею. Обессилевший человек и мёртвый зверь разом рухнули в снег. Привалившись спиной к скале, Сигвульф на миг устало прикрыл глаза. Открыв же их, увидел у своих ног вместо косматого чудовища маленького толстоватого человека в малице и медвежьей шапке, увенчанной головой совы. Бронзовая бляха на груди изображала сову верхом на звере, напоминавшем носорога, но с головой ящера.

— Какой из тебя зверь, жалкий колдун! Ты ещё смел сражаться с воинами! — презрительно рассмеялся гот.

Он поднял глаза к священной скале и увидел там битву гигантов. Носороги уже почти достигли расщелины, когда перед ними, вздымая тучи снежной пыли и оглушительно трубя, вырос рыжий косматый исполин. Один носорог от удара бивней отлетел назад и покатился вниз по склону. Прежде чем он успел встать, в него вонзились копья и мечи подоспевших снизу дружинников. Едва они успели вытащить клинки из туши, на них уже катился сверху с переломанными костями ещё один зверь. Земляной бык схватил его хоботом за рог и ногами сокрушил рёбра. Но в это время третий носорог распорол бедро великану, а когда тот осел на задние ноги, всадил ему рог в брюхо. Обливаясь кровью, гигант повалился на бок с жалобным рёвом.

А снизу уже спешили воины. Носорог бросился на них с дикой яростью. Одного дружинника он ударил рогом так, что спасла лишь кольчуга, подбросил в воздух, а сам помчался вниз с торчащим в теле копьём. Другой дружинник, проворный низкорослый аргиппей, вместе с остальными воинами бросился следом. Оказавшись впереди всех, он прыгнул и оказался на спине носорога. Одной рукой аргиппей вцепился в длинную шерсть зверя, другой же вонзил ему в шею меч. Когда подоспели остальные воины, последний носорог уже лежал неподвижно на окровавленном снегу рядом с трупом шамана, вернувшего было его в этот мир.

В большой светлице царского дома в Суботове над Тясмином было тепло и уютно, хотя снаружи холодный ветер с дождём бил в слюдяные окна. В ограждённом каменной стенкой очаге жарко полыхал огонь. Из взрослых в доме была лишь служанка — пожилая голядинка Милда, недавняя рабыня. Она сидела у очага, а на лавке теснились дети: оба царевича, Ардафарн и Доброслав, две их сестрёнки, сын Сигвульфа Валамир, смуглая непоседливая Рада, дочь Вишвамитры, хитроватый Гермий, сын Хилиарха. Старший царевич золотистыми волосами и отвагой напоминал отца, младший же удался в мать, скромную русоволосую венедку Добряну. А вот самым сильным, хотя и не самым старшим среди ребят был белокурый Валамир.

Сейчас глаза всех были устремлены в красный угол. Там на полке, под вышитыми полотенцами, стояли деревянные фигурки богов. А под ней на деревянной скамеечке восседал сын Вышаты Вышеслав — Вышко. Мальчику недавно исполнилось семь лет, но у него уже проснулся волховной дар. Из взрослых об этом ещё никто не знал, кроме Милды. А из детей первым узнал Валамир. Он и собрал ребятишек во дворце после того, как Вышко рассказал ему, что может видеть происходящее с их родителями на далёком севере. Об этом проведали и трое сыновей Андака, известные драчуны и пакостники, но их в дом не пустили.

Глаза Вышко были полузакрыты, но он ясно видел — не светлицу, а далёкий остров на Ледяном море. Сын великого волхва говорил медленно, негромко, то и дело замолкая:

— Вижу море Ледяное, на нём курган большой. Не из земли, из снега... В нём царь Ардагаст и всё его войско. И царица Ларишка там, и твои, Рада, батя с мамой... И Хилиарх там, и мой тятя...

— Все в кургане? Мёртвые? — вздрогнула Рада.

— В кургане свет... добрый, золотой. Там все живые... А снаружи ветер, метель, сама Яга на большом чёрном олене... И колдуны злые, и черти...

Девочки испуганно заойкали. Валамир спросил:

— А мои мама с тятей где?

— Вижу остров... Большой, весь в снегу... Гора, на ней мёртвые звери — большие, страшные («Мой батя двоих убил, Вышко видел», — вполголоса гордо сказал Валамир)... Пещера... её твой тятя с воинами стережёт. А в ней твоя мама и моя. От них к кургану сила идёт — добрая, солнечная... — Мальчик не без труда подбирал слова. — Ну, словно речка, а вода золотая, и всё видно сквозь неё. И ещё одна речка золотая к кургану течёт — от волхва, он на золотой птице летит... А в кургане горит Огненная Чаша! Свет к свету идёт, огонь к огню... Тятя с мамой хотят курган открыть, рать выпустить!

Мальчик вскочил со скамейки, глаза его возбуждённо сверкали, руки были простёрты вперёд.

— Поможем им! — воскликнул Ардафарн. — А ну, в круг!

Дети спрыгнули с лавки, стали, взявшись за руки, словно в игре. Они знали: так становятся волхвы, когда хотят соединить чародейные силы. Вышеслава за руки взяли, замыкая круг, Ардафарн и Рада. Воин, волхв, женщина — так нужно, это царевич как-то услышал в разговоре отца с Вышатой. Вслед за Вышко дети подняли сцепленные руки и сразу почувствовали, как могучая, но добрая сила входит в них сверху и тут же устремляется далеко на север, сквозь дождь, холод, метель. На миг все увидели снежный курган посреди ледяной пустыни, и своих родных в нём, и две золотые воздушные реки, текущие навстречу солнечному пламени, озаряющему изнутри курган. Золотистый свет озарил божницу, охватил круг детей.

— Боги, Перкунас-Перун, Свайкстикс-Даждьбог, спасите царя Ардагаста, — шёпотом молилась по-голядски Милда. Она думала об одном: что будет, если Зореславич погибнет в северных дебрях, а вернутся Андак с Саузард. Восемь лет назад Ардагаст привёл с верховьев Десны толпу рабов-голяди. За это время они все заработали себе на выкуп. Одни ушли к сородичам в верховья Днепра, другие вернулись на Десну, многие же остались среди росов. Что их всех ждало при царице Саузард? Снова рабство, набеги, невольничий рынок в Ольвии. И Милда звала на помощь Солнце-Царю богов Солнца и Грома.

Вышата был сосредоточен как никогда. Он ясно ощущал, как течёт двумя потоками добрая сила навстречу заточенному в снежном холме огню Колаксаевой Чаши. Чувствовал даже слабенький поток, идущий откуда-то с юго-запада. (Почему-то снова мерещилось лицо сынишки.) Сосредоточили свои силы и трое шаманов. Снеговой купол, соприкасаясь с золотистой преградой, созданной Огненной Чашей, подтаивал. Волхвы позаботились о том, чтобы этот купол изнутри покрылся толстым и прочным слоем льда. Теперь можно было не опасаться, что гора снега обрушится на войско, как только Чаша будет убрана.

Всё было готово. Пятеро волхвов и три волхвини соединили свои силы. Их дружественной мысли не могли преградить путь ни расстояния, ни пурга, ни толща снега и льда, ни злая ворожба Чёрного Быка и его своры. И вот чародейный удар огромной силы обрушился на снежный курган у подножия. В снежной толще появился проход в полтора человеческих роста высотой. Воины расступились, пропуская царя к проходу.

— Росы, вперёд! Слава! — разнёсся его голос под ледяным сводом.

И вылетели из снежной могилы сначала конные росы, за ними — манжары, а следом — сииртя и печорцы на собаках. Проход был с южной стороны, и старуха со зверобогом поначалу не поняли, в чём дело. Они-то старались обвалить свод кургана, и это им теперь удалось. Снежный холм стал похож на разграбленную степную могилу с воронкой наверху. Только вот людей в холме уже не осталось.

Увидев выезжавшую из-за кургана рать, Бык Севера разинул пасть. Сейчас он разметает этих людишек ледяным ветром, заморозит, занесёт, снегом посиневшие трупы. А самых наглых затопчет громадными копытами. Но в руке у переднего всадника была чаша, и золотой луч бил из неё прямо в морду гигантского зверя. И потеряло силу ледяное дыхание, стих холодный ветер. Разлетелись разноцветными искрами души нечистых покойников, и угас сполох. А сам рогатый великан неуклюже затоптался на месте, отворачивая голову от луча и норовя достать своих врагов копытами. Вскоре ему стало и вовсе не до людей. Сверху на зверобога устремился, гремя четырнадцатью крыльями, Минлей. Чёрный олень отбивался рогами, вставал на дыбы и наконец обратился в бегство под хохот и свист росов и их союзников.

— Что, карга старая на скотине чёрной, слабо тебе росов заморозить? А курган нам и без тебя добрые люди насыплют! — орал Шишок.

Чёрный олень выбрался на берег и бросился в глубь тундры. Солнечный орёл впился бы ему в спину, но старуха, отцепив от пояса тяжёлую дубину, отбивалась ею от птицы. А маленький человечек на спине Минлея ещё и досаждал богине всевозможными заклятиями, способными даже ей отвести глаза или причинить, к примеру, насморк.

Хан-Хаденгота наблюдал с Мыса Идолов, как выстраивались на льду для новой атаки росы, но сердце вождя оставалось бестрепетным. Боги бежали, чары не помогли? Он воин, а не колдун, и надеется на силу оружия и храбрость бойцов. Тем более, что в его оружии теперь сила Грома. Не терял духа и Чёрный Бык. Снова загремел его бубен, понеслось к небу заклятие:

— Зову вас, Сыны Севера! Именем Нга зову: придите с грозой, с тучами, одолейте Минлей-птицу и дерзкого Або-шамана!

А железный клин уже снова нёсся, гремя доспехами, к острову. У основания мыса, там, где берег был наиболее пологим, выстроились ненцы верхом на оленях. Справа и слева от них восседали на своих медведях сюдбя-великаны и жались к берегу кое-как вооружённые тунгаки. Ещё больше чертей толпилось наверху, на скалах, воя и ревя громче всех. На что надеялось это воинство, где и железное-то оружие было лишь у ненцев? На чары шаманов? Чёрный столб по-прежнему возвышался над провалом, но ничего опасного оттуда как будто не исходило.

Чёрные шаманы, однако, не бездействовали. Они прикрыли чарами дружину Хан-Хаденготы так, что духовное зрение солнечных волхвов не смогло различить скрытых в её оружии молний. Лишь Лунг-отыр, грозовой шаман, разглядел опасность, когда враги были уже совсем близко. «У них оружие Грома! Прикройте царя!» — долетел до Аристея с Вышатой его мысленный голос.

А стрелы уже сорвались с тетив. Обычные стрелы с костяными и бронзовыми наконечниками. Но наконечники эти пылали ослепительным синим огнём. С грохотом прожигали они насквозь панцири и кольчуги из лучшей стали, и полные сил, опытные воины без вскрика падали, гремя доспехами, на лёд. От громовых стрел не пострадало лишь остриё клина, где находились царь и лучшие бойцы. Вышата и шаман-ворон в последний миг успели выставить магический заслон. Да и Ардагаст сразу вспомнил, как восемь лет назад у стен Аркаима в его воинов летели такие же не знающие преград стрелы. Широким взмахом руки с Чашей царь описал полукруг. И вот уже золотистая завеса надёжно прикрыла весь железный клин. От ударов стрел-молний завеса ходила ходуном, но не рвалась, и пылающие наконечники расплёскивались по ней яркими вспышками. Концы завесы слева и справа держали Зорни-шаман и Лунг-отыр.

Царь приказал коннице остановиться. Иные кони, напуганные молниями, рвались назад, и всадники с трудом утихомиривали их.

Вдруг два десятка ненцев прямо из седел взмыли в воздух и понеслись в сторону росов, на лету накладывая стрелы на тетивы. В тот же миг Аристей полетел назад и, прежде чем ненцы оказались над головами росов, золотистый полог защитил клин и сверху. Несколько стрел попали в шамана-ворона и... полетели дальше: духовное тело ворона Аполлона нельзя было поразить даже грозовой стрелой.

А вот стрелам росов, летевшим снизу, магическая завеса вовсе не мешала, и вскоре кое-кто из летунов оказался ранен, один же, которому меткая стрела Ларишки угодила в горло, упал прямо на копья. Ещё один, забросив лук за спину, вынул из сумки что-то белое, замахнулся... Но золотой луч Огненной Чаши опередил его, и ненец свалился с неба грудой пепла и обгорелых костей прямо на царя с царицей.

— Непременно нужно всякую дрянь мне на голову сыпать? — возмущённо произнесла Ларишка, стряхивая пепел с волос.

— Так он же в нас с тобой метил неизвестно чем, — сказал Ардагаст.

— У него в руках череп был. Ясно, что не от доброго человека, — поддержал царя Вышата.

Летуны поспешили убраться назад. От ещё больших потерь их спасли лишь костяные панцири.

— Эй, сюдбя! Не лезьте в золотой чум, он не для таких гостей! — со смехом кричали сииртя.

А Зореславич вспоминал битву за Аркаим, и сердце его тревожно сжималось. Тогда тоже бились между собой воины Солнца и Грома, живые и восставшие из могил, и схватка двух мировых сил, солнечной и грозовой, грозила вызвать огонь, способный выжечь целую страну. Именно это и нужно было ханьскому магу Чжу-фанши, чтобы почерпнуть из чудовищного огня великую силу для себя и своего ставленника — гуннского полководца Бейбарса. Ханец тогда выдавал себя за шамана Карабугу — Чёрного Быка. А теперь снова за спинами хищных воителей прятался Чёрный Бык — Паридэ-Хабт, и одному владыке пекла было известно, на что готов шаман.

Царевич Ардагаст, наверно, бросился бы с дружиной в отчаянную атаку. Но царь росов берег свою рать. Ведь это ему потом отвечать плачущим вдовам и матерям, как погибли их мужья и дети. А впереди ещё бой за Белый остров... И он ждал, пока волхвы (тоже хорошо помнившие о битве за священный город) ослабят чарами силу грозового оружия ненцев. Куда же подевался Або на своей солнечной птице? И что стало с воинами Сагдева и Сорака? Какие морские чудовища поглотили их?

А маленький шаман на железнокрылом орле сражался в небе над безлюдной тундрой. Грозовые тучи, столь необычные в это время года, обступили его. Из туч летели стрелы-молнии, а метали их всадники на чёрных оленях — Сыны Севера. Сияющая золотистая сфера, созданная Або, защищала его и птицу от молний, а удары копий Минлей отбивал крыльями, когтями, клювом. Тем временем старуха на чёрном олене-великане, избавившись от обоих своих врагов, скакала к Горе Идолов. Перемахивая через скалистые гряды, Бык Севера подъехал к самой расщелине.

— А ну, вылезайте! — грубо рявкнула старуха. — Ишь, в какое место Земли-Матери забрались! Ничего, людишки, оттуда в этот мир пришли, туда и уйдёте. Многие вас, поди, туда и посылали?

— Я бы послал тебя саму, великанша, ещё дальше, но здесь — святое место, — сурово ответил Сигвульф. — Да, мы уйдём. И придём снова, людьми или небесными воинами, чтобы биться с тобой и твоими отродьями, мать всех троллей!

Чёрный олень дохнул морозом, но в пещере этого даже не почувствовали. Лишь туман заклубился у входа, не в силах одолеть доброе тепло Земли-Матери. Старуха уже готова была сама лезть в щель с палицей, но тут на скале появилась белая олениха дивной красоты, ростом не уступавшая Быку Севера. Свет и тепло исходили от её золотых рогов.

— Уходи, сестра. Это место — моё, — спокойно и твёрдо произнесла олениха.

— Твоё? Я тоже Земля, нижнего мира хозяйка, и тоже мать. И смертных, как ты, не распускаю.

— Они все — мои дети. А ты кого наплодила, сестра? Кто их любит?

— Ведьмы чертей очень даже любят, их-хи-хи! — грязно захихикала старуха.

— Я не о блуде говорю, о любви.

— Недосуг мне с тобой спорить. Разберусь сначала с Мысом Идолов. Он-то точно не твой. Пошёл, бычок!

Она развернула оленя и поскакала на юг. Бык Севера охотно повиновался. Схватываться с богиней-оленихой, чьи сияющие рога некогда растопили Великий Лед, он побаивался.

А Сагдев и его воины тем временем по-прежнему бодро шагали через остров по пути, проложенному Або, и сарматские песни разносились над тундрой. А воины Сорака на байдарах усердно гребли, догоняя огнедышащего кита. Из-за нападения стаи морских тунгаков они изрядно задержались и даже потеряли кита из виду, но не сомневались: чудовище плывёт наперерез Ардагасту.

Селевкия на Тигре, старая столица эллинских царей, ликовала. Вино лилось рекой, всюду играла музыка, шуты и танцовщицы потешали народ. В театре ставили «Персов» Эсхила, напоминая о поражении иранских варваров. Царь Артабан, друг эллинов и римлян, без боя вступил в город! С ним воскресший Нерон, лучший из императоров. Царь Пакор бежал к восточным варварам, его гарнизон ушёл за реку, в Ктезифон. Было от чего веселиться этому богатому эллинскому городу, немногим уступавшему Антиохии. А всё веселье оплачивали подлинные его хозяева — торгаши и ростовщики, греки, иудеи, сирийцы, вавилоняне. Они точно знали: при царе Артабане наживут больше, чем потратятся. А при кесаре Нероне — ещё больше.

В тронном зале дворца Селевкидов царь и кесарь с величавой небрежностью (цену лести оба хорошо знали) выслушивали приветствия горожан. А в укромной комнате перед зеркалом, обрамленным чёрным драконом, сидел маг в чёрной с серебром хламиде. Предстояло ещё овладеть Ктезифоном. На мосту через Тигр враги установили магическую защиту. К счастью, не очень мощную: чванливые персидские маги, похоже, не позвали ещё на помощь Братьев Солнца. Тем более следовало спешить. И всё же Валент улучил миг, чтобы взглянуть на далёкий северный остров.

Увиденное если и не обрадовало его, то настроения не испортило. Старуха Геката не оставляла-таки в покое царя росов. Да ещё целая шайка гиперборейских колдунов, да ещё какие-то варвары в костяных доспехах, но с грозовым оружием... Было кому задержать забравшихся на край света спасателей мира (как будто мир того стоил!). Но главное — не было видно ни Андака с дружиной, ни золотой стрелы. Значит, они уже на пути к Белому острову. Увидеть их, правда, не удалось. Ничего, если северное гнездо архонта Солнца погибнет, это отзовётся по всему миру. Да, а судьбы мира, похоже, начали решаться не здесь, в древних городах могучих империй, а там, на скифском севере, среди гиперборейских льдов...

Железный клин, прикрытый магической завесой, терпеливо стоял, готовый по первому слову царя обрушиться на ненцев. Те тоже стояли, помахивая оружием и ругаясь по-сарматски. Зато их союзники-бесы не ждали. Тунгаки и сюдбя-великаны, держась подальше от железных стрел росов и манжар, принялись обходить их но льду с двух сторон. Зореславич решил было, что нечисть подбирается к наиболее слабым его бойцам — сииртя и печорцам. Но тут подлетел сокол-нур и доложил:

— Солнце-Царь! В тылу у нас чудища морские. С востока двое змеев-выдр лёд ломают. А с запада — рыба громадная, не иначе кит, огнём дышит, и лёд оттого тает.

Замысел противников стал ясен. Напасть с флангов и тыла, заставить конницу нарушить строй, а тем временем отрезать росов от материкового берега. Чтобы отступать тем было некуда, кроме как в ледяную воду и в пасть к чудовищам.

Вишвамитра обратился к Зореславичу:

— Солнце-Царь! Разреши мне с Ардагундой и девочками помочь сииртя и проучить этих чертей. А потом отогнать выдр в море.

— Да. А я сам с Ларишкой, десятком росов и десятком манжар поддержу сииртя на левом крыле и попробую отогнать кита. Остальным всадникам строя не покидать и под молнии не лезть, пока волхвы их не ослабят. Во главе клина вместо меня станет Зорни-отыр. Если у волхвов будет всё готово, а я задержусь — пусть конницу ведёт он. — Ардагаст обвёл взглядом всадников. — Не робейте, дружинники, и не скучайте без меня! Упырей с молниями вы видели под Аркаимом и в Чёртовом лесу, сюдбя и чертей-уродов на Подчерье. Трудно их одолеть, но богом для этого быть не надо. Главное, помните: в бою у каждого своё место. Держи крепко знамя, дрегович!

Знаменосец Всеслав поднял красный стяг повыше. Рядом с дреговичем стоял его неразлучный друг Хоршед-кушан. Он помнил Аркаим и не боялся схватки с самозваными громовержцами.

— Солнце-Царь! Позволь нам с сыном пойти с Вишвамитрой. Мы не зверобои-сииртя, но добудем змея-выдру, — сказал сармат Сагсар.

Ардагаст кивнул. Все знали: Сагсар и Неждан Сарматич, его сын от венедки, — славные бойцы и слов на ветер не бросают. А про удачливого человека венеды говорят: «поймал выдру».

— Тогда и мне придётся добыть выдру, и не меньше вашей, — улыбнулся индиец. — Если бы не обет, я бы обещал тебе, Ардагунда, и всем девочкам шубы из этой выдры!

Всадники расступились, давая дорогу Ардагасту и его спутникам. Место царя у знамени занял Зорни-отыр в своём позолоченном шлеме. А на льду уже кипела схватка. Нечисть, обойдя всадников, с двух сторон набросилась на вооружённых лишь копьями и луками, лишённых доспехов северян. Тяжёлые дубины сюдбя и лапы их медведей валили противников направо и налево, устилая лёд трупами. С истошным воем и рёвом дрались тунгаки, злобно лаяли пёсиголовцы. А конники не двигались с места. Даже манжары, послушные приказу царя, лишь пускали в нечисть стрелы.

А за спинами нечисти без помех разрушали ледяной мост, подбираясь к северянам, покорные воле чёрных шаманов морские гиганты. На востоке стоял оглушительный треск: огромные выдры крушили лёд лапами и всей тяжестью тел. На западе сквозь облако горячего пара проглядывало пламя и бил в небо фонтан огня и дыма. Огненное дыхание кита обращало лёд в воду, а её — в пар.

Но охотники не бежали. Без криков, с тем же спокойным мужеством, с каким охотились на китов и белых медведей, сииртя и печорцы бились с нечистью. Их родина была не далеко на юге, а здесь же, за проливом. Тех, кто остался в стойбищах, ожидали в случае поражения резня или рабство, арканы ненцев, мечи сарматов, клыки прожорливых сюдбя. И северяне упорно сражались, не теряя надежды на помощь «железных людей» и их солнечного вождя.

И помощь пришла. Первыми поспешили на подмогу оборотни Волха и их северные братья, люди-волки. Крепкие волчьи клыки перехватывали глотки пёсиголовцев, рвали бока сюдбя и их медведей. Рядом с верным Серячком гвоздил чертей дубиной Шишок, жалея лишь о том, что не может здесь встать в полный лешачий рост. Другие нуры, в турином обличье, расшвыривали нечисть рогами, топтали копытами.

Справа на бесов обрушились амазонки. Засыпав врагов стрелами, поляницы устремились на них с секирами. Золотым пламенем реяли на ветру волосы Ардагунды, грозно сверкала тяжёлая кханда Вишвамитры. А слева уже мчался на ферганском «небесном» коне сам царь росов, и золотой луч бил из Чаши в его руке. Рядом Ларишка слала в тунгаков стрелу за стрелой. Два десятка отборных дружинников следовало за царём.

Царский отряд врубился с налёта в самую гущу нечисти. Уроды один страшнее другого — волосатые, собакоголовые, безголовые, с шарами вместо глаз — остервенело бросались со всех сторон, напарывались на мечи и копья, горели живьём в пламени Огненной Чаши. «Вот с кем породнились предки незнаемых», — думал Ардагаст, прожигая себе дорогу сквозь ревущее скопище.

Трое сюдбя на белых медведях встали на пути у царя. Глыбы мышц перекатывались под волосатой кожей, в оскаленных пастях белели клыки, не уступавшие медвежьим. Один великан рухнул с прожжённой в груди дырой. Другой подобрался сбоку, взмахнул дубиной — и взревел, хватаясь за обрубок руки, которую вместе с дубиной отсекла махайра Ларишки. На третьего бросился с копьём сииртя Хаторо. Великан дубиной перебил копьё. Второй удар сломал коню хребет, но охотник успел соскочить наземь и в следующий миг, ухватившись за шерсть медведя, оказался за спиной у людоеда и всадил ему в горло нож.

Внезапно над головами сииртя показались трое летящих ненцев. Стрелы-молнии с грохотом ударили в северян и нуров. Волх мигом понял: эти хотят напугать охотников, чтобы бежали, давя друг друга и мешая всадникам; но охотятся летуны за царём. Одни венеды с перепугу бросались наземь, другие пускали стрелы в ответ. Шишок, рядом с которым ударила стрела-молния, тоже упал было. Потом вскочил, выругался и засвистел, загоготал во всё горло. Поднялся ветер, разметал стрелы, подхватил, завертел летунов, и те, бессильно кувыркаясь, рухнули на землю. Лешак довольно подбоченился:

— Что, не ждали? Леший, он и в вашей тундре леший.

Двоих летунов разорвали в клочья волколаки. Третий бросился туда, где сверкал золотой луч Колаксаевой Чаши. На пути ненца встал Шишок:

— Куда, коршун? Мы тебе не цыплята.

— Я — сюдбя! — оскалил зубы летун и выхватил из колчана громовую стрелу, метя в грудь лешему. Но зубы Серячка тут же сомкнулись на запястье ненца, а тяжёлый кулак Шишка проломил череп. Царский леший был с виду неказист, но силён даже и при обычном своём росте.

Тем временем Ардагаст пробился наконец к киту. За клубами горячего пара чудовище нельзя было даже разглядеть, не то, что подобраться поближе с копьями. Заметив среди пара проблески огня, Зореславич направил туда пламя Чаши. И вовремя. Кит выдохнул огонь во всю силу исполинских лёгких. От всадников остались бы только обгорелые кости в спёкшихся панцирях. Но красно-чёрное, смешанное с дымом пламя натолкнулось на золотое. Две огненные стены дрожали, не в силах одолеть друг друга. А сюдбя и тунгаки наседали со всех сторон. Дружинники, став полукольцом, отбивались, не пуская их к царю, занятому поединком с невидимым чудовищем. У каждого в бою было своё место.

И место царя было трудным и опасным. Рука уставала, чувствуя напор недоброго пламени. Раскалялись доспехи, трудно было дышать, словно в натопленной не в меру бане. Кто устанет скорее — человек с маленьким солнцем в руке или живой плавучий остров, извергающий огонь? Где царевичи со зверобоями на байдарах? А невдалеке от царя бился Хаторо, и сердце молодого сииртя терзала досада. Были бы у него каяк и гарпун, он бы в одиночку поразил кита. В роду Моржа он, Хаторо, не последний охотник! А среди росов — только неумелый наездник, с трудом управляющийся с лошадью и длинным копьём.

В небе творилось что-то вовсе непонятное и грозное. С севера надвигались тёмно-синие тучи, явственно слышались раскаты грома. Гроза в такое время года? Среди туч временами проглядывал сияющий золотой диск, хотя солнце должно было быть на юге. С юга же надвигалась, вспыхивая молниями, другая стена туч. А над островом снова загорелся зловещий огонь сполоха. Разноцветное сияние разрасталось, близилось, и с его приближением всё сильнее налетали порывы холодного ветра. И только шаманы видели, как с севера скачут по небу воины на чёрных оленях, а с юга — на белых, как летят их грозовые стрелы, как бьётся окружённый врагами шаман на солнечной птице, а по тундре снова несётся старуха на чёрном быке-олене.

Кшатрий Вишвамитра не был волхвом. Он топтал могучим конём чертей, разваливал кхандой великанов-сюдбя и не видел, как скачет за спинами нечисти всадник на чёрном олене. И вовсе не мог он видеть, как перед всадником бежал рогатый волк, за ним — медведь, а над ними летел орёл. Вдруг тунгаки расступились, и новый враг предстал перед индийцем. Поверх чёрной малицы всадника белел костяной панцирь с фигурой бога Нга, стоящего на ящере. Руки уверенно держали большой лук. Загудела тетива, и сияющая стрела с грохотом ударила в грудь кшатрия. Без звука великан-индиец рухнул с коня. Тяжёлая кханда выпала из руки. А чёрный всадник взвился в воздух и с хохотом закричал по-сарматски:

— Ваш бог, Светловатый Парень, слаб! Я, Хан-Хаденгота, сюдбя, лучшего воина Солнца убил! А мои звери его душу убьют!

Две стрелы — Ардагунды и Меланиппы — полетели в него. Одну он поймал рукой, другую отбил древком лука и, нагло смеясь, скрылся за спинами тунгаков. Приободрившаяся нечисть снова бросилась на амазонок и северян. Ардагунда приказала Меланиппе вести дружину, а сама соскочила с коня и склонилась над телом мужа. Панцирь на груди его был разворочен и оплавлен, в отверстии краснела обожжённая плоть, пахло палёным мясом. Воительница сжала зубами прядь волос, сдерживая рыдания. Вишвамитра, её священный царь, такой добрый и сильный, мёртв! Страшнее этого были лишь слова ненца о зверях, убивающих душу. Хуже смерти может быть только полная смерть — когда души не будет нигде, даже в худшей из преисподних.

Ардагунда подняла руки, и свет разлился с её ладоней. Она не была волхвиней, но с помощью этого света иногда могла видеть доступное лишь духовному зрению. И она увидела: недалеко от тела Вишвамитры стоял... он сам и отбивался кхандой и акинаком от трёх хищников: медведя, орла и оленерогого волка величиной со льва. Дух воина сражался с духами-зверями. Сердце амазонки сжалось. В духовном бою бесполезно её оружие, даже свет её рук не слепит глаза духов. Есть лишь один способ оказаться среди духов, если ты не шаманка... Рука воительницы легла на рукоять меча. Но тут она услышала спокойный и заботливый мысленный голос Аристея: «Нет-нет, ни сталь, ни яд для этого не нужны. Угодишь ещё в нижний мир. Постарайся выйти из тела, а я тебе помогу».

Почти бессознательно амазонка поднесла руки к плечам, словно сбрасывая одежду. И вот уже её тело лежало на теле мужа, а она сама, то есть её дух, поднималась на ноги с луком в руках. Вишвамитра удерживал на расстоянии волка и орла, но медведь уже подбирался к нему сзади. Первая стрела пронзила пернатого хищника. Вторая попала в бок медведю и лишь разозлила его. Встав на задние лапы, зверь двинулся на Ардагунду. Этого и добивалась воительница. Сильная и быстрая, она словно плясала перед ним с мечом и секирой в руках, и тяжёлые лапы с мощными когтями всякий раз натыкались на острую сталь. Почему-то царице амазонок казалось, что до неё доносится едва слышный голосок Рады: «Тятя, мама! Держитесь!»

Краем глаза амазонка заметила, как рогатый волк бросился на индийца, но в прыжке напоролся на длинную кханду. Оставив меч в теле противника, бившегося на снегу, кшатрий схватил зверя за рога и всадил ему под лопатку акинак. Не теряя ни минуты, Вишвамитра высвободил кханду и поспешил на помощь жене, с которой медведь уже сбил шлем. С одного удара двуручный меч рассёк медвежий череп, и могучий зверь рухнул к ногам едва успевшей отскочить Ардагунды.

— Мы и здесь вместе, — печально улыбнулся Вишвамитра.

А медвежья туша уже исчезла, рассеялась, словно туманный призрак, и так же исчезли тела волка и орла. Так погибают духи: без следа, без возврата. Воин и амазонка шагнули навстречу друг другу и обнялись. Златоволосая голова женщины устало склонилась на плечо кшатрия. Почувствовав на себе чей-то взгляд, они обернулись. Над ними возвышалась всадница на вороном коне, с распущенными чёрными волосами, в белой сорочке и красном, плаще. Её бледное лицо было озарено спокойной, неумолимой красотой Смерти. Оба помнили обещание, данное Мораной Ардагасту и его соратникам: в их последний час за ними придёт она, а не старуха Яга.

— Я пришла только за тобой, Вишвамитра. А ты, Ардагунда, ещё не умерла. Дети ждут тебя, — сказала богиня.

Воительница подумала о Раде. Потом о сыне, оставшемся с отцом, царём зихов. Нет, её дети не останутся беззащитными сиротами: у каждого из них есть своё племя. Ещё она подумала о другом сыне, которого так и не родила Вишвамитре, и покачала головой:

— Возьми нас обоих, богиня. Разве мы плохо служили тебе? Никогда мы не были так счастливы, как в эти шесть лет.

Кшатрий почтительно сложил руки перед лицом:

— О, богиня, если мы исполнили священный долг воинов и есть у нас заслуги перед тобой, позволь нам вместе войти в иной мир. Или хотя бы заново родиться там, где мы сможем встретить друг друга.

Они знали: богиня смерти и воскресения неумолима, но справедлива и не зла. Вот она довольно улыбнулась:

— Вы умеете меня встретить. Когда-нибудь я всё равно приду за вами. А сейчас возвращайтесь. Оба. Дети зовут вас.

Морана простёрла руку к телу Вишвамитры, и луч света с неё коснулся груди кшатрия. Страшная рана тут же затянулась. Миг спустя царь и царица амазонок, помогая друг другу, поднимались со льда. А вокруг кипел бой, и поляницы кричали: «Месть за нашего царя!»

— Рано меня хороните, девочки! — вскакивая в седло, громовым голосом крикнул Вишвамитра.

В царском доме на Тясмине дети были радостно оживлены. Узнав, что рать Ардагаста вышла, не без их помощи, из снежного кургана, а Яга бежала, они пустились в пляс. Милда угостила всех пирогами с зайчатиной и капустой. Потом ребятишки снова уселись на лавку, и Вышко под божницей продолжил описывать им ход боя. А бой становился всё тяжелее.

— Бесы... полно бесов на льду, а в море чудища. Царь бьётся с рыбой огнедышащей... Выехал чёрный воин на олене, пустил громовую стрелу. Тятя Рады упал... И мама её тоже...

— Врёшь ты всё, врёшь! — вдруг отчаянно закричала Рада.

Валамир отвесил ей подзатыльник:

— Цыц, девчонка! Хоть бы ворожить умела!

Девочка бросилась с кулаками на гораздо более сильного Валамира:

— Сам ворожи, у тебя мать ведьма!

Вышко, будто не слыша их ссоры, говорил:

— Они... не совсем мёртвые. Лежат, а сами бьются... души их бьются... с медведем, орлом и волком рогатым.

Ардафарн резко вскочил, схватил подравшихся за руки, толкнул к Вышко:

— В круг все! Быстро!

Не споря, дети стали в круг, соединили руки, и слабый, неумелый поток их чар понёсся на северо-восток, к краю света. Вдруг сын Вышаты, смертельно побледнев, осел на пол. Испуганно вскрикнув, подбежала Милда.

В этот самый миг дверь открылась и в светлицу вошли царица Добряна в тёплой свите и кокошнике и ещё одна молодая женщина — с рыжими волосами, распущенными по плечам поверх белого плаща волхвини. Узнав Мирославу, невестку и лучшую ученицу Лютицы, дети вконец оробели. Тётя Мирослава могла обернуться львицей и защитить в лесу от зверя. Могла чарами заставить сознаться в шалости. А могла без всяких чар отодрать, не глядя, кто чей сын.

Мигом поняв, в чём дело, волхвиня грозно взглянула на детей:

— Вы что это затеяли, чародеи сопливые?

И, не дожидаясь ответа, склонилась над Вышко и принялась уверенно водить руками и нашёптывать. Милда опустилась на колени перед Добряной:

— Прости, царица, меня, глупую голядинку. Вышко всё видит не хуже взрослого волхва. Мне вот корову помог найти... Я не колдунья, не знала, что так выйдет...

Добряна укоризненно взглянула не на неё — на Ардафарна:

— Твоя затея, наследник? Или тоже скажешь, что не волхв?

— Это я ребят собрал на ворожбу, — поспешил защитить друга Валамир.

— Всё равно. За то, что во дворце творится, отвечает царь. Или наследник.

Мирослава выпрямилась, облегчённо смахнула пот со лба:

— Славе Ладе, всё обошлось. Пусть поспит. А вы рассказывайте, как ворожили. Всё-всё рассказывайте.

Слушая детей, волхвиня едва скрывала удивление, но всё же под конец сказала строго:

— Так далеко в чару глядеть надо. Не знаете — не беритесь. Это же всё равно что гружёную телегу самому вместо вола тащить.

— Ты же сама, тётя, недавно пробовала. И с глиняной чарой, и с деревянной. А видно было плохо. Ты ещё говорила: «Тут разве Колаксаева Чаша поможет», — робко заметил Доброслав.

— А Вышко и без чары всё видел, — подхватил Гермий. — Может, он вроде Громовичей. Они маленькие, а уже сильные, как могуты. Только им нельзя при всех свою силу показывать.

— Так, по-твоему, Вышко от огненного змея летучего родился? — сказал Ардафарн.

— Ну... или от бога какого-нибудь. Как Геракл.

— Скажи ещё — от чёрта, — ухмыльнулся Валамир.

— Вот Вышата тебе покажет и бога, и чёрта. А отец добавит, — с трудом сдерживая улыбку, сказала Мирослава. Потом, взглянув на спящего, всё ещё бледного Вышко, вздохнула: — Ну, что с ним делать? Забрать в Почеп, в храм Лады, от вас, сорванцов, подальше? Так я только женской волшбе могу научить. Вот с его сестричкой всё понятно: с хвостиком родилась. Значит, ведьма, хоть и маленькая совсем.

— Пусть он остаётся у нас. А заняться с ним может Авхафарн. Тот ведь тоже солнечный волхв, — предложила Добряна.

Мудрый старик Авхафарн был верховным жрецом росов и наравне с Вышатой хранителем Колаксаевой Чаши.

— Да, мама, пусть Вышко остаётся с нами! — горячо подхватил Ардафарн. — А волхвовать без спроса я ему больше не дам.

— Верно, так лучше, — согласилась волхвиня. — И чтобы никаких чародейских кругов. Вы же чары свои всемером через него, как воду сквозь протоку, прогоняли!

Дети довольно переглядывались: Вышко не заберут от них в глухие Дебрянские леса. Рада робко тронула волхвиню за рукав:

— Тётя Мирослава, посмотри, пожалуйста, в чару: что с моими тятей и мамой? Может, выйдет?

Чёрные глаза девочки с трепетной надеждой глядели на волшебницу.

— Попробую, — вздохнула та. — Милда, поищи берёзовую чару. В прошлый раз она здесь, во дворце осталась.

Лучшие воины двух парфянских царей стояли, ощетинившись копьями, друг против друга на мосту через Тигр. Стояли — и не начинали боя. Сейчас первые их шеренги лишь прикрывали особых бойцов. Тех, что не носили никакого оружия, но обладали силой, делавшей каждого из них опасным для целого войска.

За шеренгой отборных воинов Артабана стоял длинноволосый человек в чёрной с серебром хламиде. Духовным зрением он ясно видел за шеренгой воинов Пакора своих противников — десятерых персидских магов в башлыках, с барсманами — связками прутьев — в руках. Валент усмехнулся. Ему не страшны эти священные веники. За его спиной — десять лучших магов Братства Высшего Света, но их задача — лишь усиливать его чары. Его оружие — семь перстней, дающих власть над семью космическими силами. Менандр Самаритянин, глава Братства и сильнейший маг, предпочёл держаться поближе к царю. А вперёд выставил его, Валента. Пусть! Ощущать себя выше всех земных интриг — наслаждение для духовно совершенного.

Стена огня внезапно взметнулась посреди моста. Валент, словно кулачный боец, выставил вперёд руки с перстнями. Огонь? На него есть вода. Перстень Луны, серебряный с сапфиром. И вот уже пламя, зашипев, погасло. Вместо него замерцала золотистая завеса. Братья Солнца умеют её ставить получше... Тот же перстень Луны. Тонкие серебряные клинья прорезали золотую преграду. Они растут, сливаются, рвут её в клочья. Теперь железный перстень с рубином. Из камня вырывается пучок молний, и первая шеренга воинов Пакора валится замертво. Следом золотое кольцо с гелиотропом порождает яркую вспышку. Пусть не думают, что только им подвластна сила Солнца. А пока полуослепшие маги не пришли в себя — главный удар. В свинцовом перстне с гранатом — сила тьмы и смерти, сила Сатурна и Ахримана.

Чёрный мрак внезапно окутал персидских магов. Когда же рассеялся — все десять служителей Ормазда лежали мёртвыми. Все! Десять чёрных магов неторопливо отошли в сторону. Просто убивать железом воины могут и без них. Заревели трубы, и защитники Ктезифона бросились бежать, давя друг друга, а воины Артабана нещадно разили их. Некромант в чёрной с серебром хламиде с величавой небрежностью взирал на это. Он чувствовал себя владыкой мира, превосходящим силой всех семерых архонтов и стоящим выше всех данных ими законов.

А на Ктезифон уже летели стаей стервятников вызванные чёрными магами демоны. Летели убивать, увечить, насиловать презираемых ими смертных, жечь и разрушать плоды их труда. Демоны знали своё место в мироздании. Они, конечно, не боги. Бог — это сильный, которому всё можно. Но по сравнению с людишками они, демоны, высшие существа. И законы людей им не писаны.

Хан-Хаденгота, нахлёстывая оленя, мчался к своей дружине. Вместо обычной дерзости его душой овладел страх. Погибли все три зверя-духа, его многолетние покровители! А убитый им лучший воин росов, великан с огромным мечом, воскрешён неведомой богиней! Вождь ненцев ясно видел всё это, хотя и не был шаманом. Он готов был бросить всё и бежать в снежную пустыню. И что дальше? Скрываться в тундре или тайге, охотиться в одиночку, голодать? Не быть больше грозным воином и вождём? Нет, он — сюдбя и умрёт как сюдбя. Не сказав никому ни слова, вождь снова занял своё место в середине строя оленной дружины.

А с неба разом падали снег, дождь и град. Две облачные рати столкнулись над проливом, с грохотом осыпая друг друга молниями, и лишь иногда среди них проглядывало словно маленькое золотое солнце. Но сииртя и печорцы, видя это буйство стихий, лишь приободрились.

— Сыны Юга бьются с Сынами Севера! А вот и Минлей-птица! Нум не забыл нас! — кричали северяне и ещё усерднее теснили нечисть.

Воины Вишвамитры не заметили бегства вождя ненцев. Они пробивались навстречу крушившим лёд гигантским выдрам. Первыми это сумели Сагсар с Нежданом. Острая голова чудовища на длинной толстой шее нависала над ними, извергая пар из ноздрей. Из зубастой пасти вырывалось злобное шипение. Сагсар метнул аркан. Выдра недовольно замотала головой, легко сбросила человека с коня, потащила по льду. Но сармат не отпускал аркана. Ловко забравшись за трупы сюдбя-великана и его медведя, Сагсар упёрся ногами в снег и, напрягая до боли мышцы, тянул на себя морского исполина.

— Давай, сынок! Орта-а-гн! — разом звал сармат на помощь сына и бога войны.

Неждан разогнал коня и всадил копьё в шею гиганта. Кровь фонтаном ударила из перебитой артерии, хлынула рекой из пасти. Громадный хвост вздымал волны, могучие перепончатые лапы пытались достать людей. Но вот уже голова выдры-змея бессильно легла на залитый кровью снег. Сагсар свистом подозвал коня, как ни в чём не бывало вскочил в седло, подъехал к сыну и похлопал его по плечу:

— Молодец, сынок! Если бы не обет, я бы такую выдровую шубу справил твоей матери! Давай хоть отрубим голову этой твари, чтобы не говорили, будто Сагсар накурился конопли и принял речную выдру за невесть какое чудище!

Неждан радостно улыбался. Немало подвигов совершил Сарматич, прежде чем отец перед всем родом признал его своим сыном, а мать Неждана взял в жёны. Сарматки и венедки охотно сплетничали насчёт того, где Сагсар чаще бывает: в юрте со старшей женой или в мазанке с младшей.

Навстречу второй выдре скакали Вишвамитра с Ардагундой. Нечисть шарахалась в стороны при виде воскресшего росского великана. И вот уже перед ним выросла громада, покрытая серой лоснящейся шерстью. Только эта шерсть и напоминала, что перед ними не дракон, а родич речной выдры, опасной лишь для рыбы. Однако зубастые челюсти твари могли сокрушить не только самую большую рыбу, но и всадника с конём. А мощные перепончатые лапы были способны этого всадника размазать по льду.

— Отвлеки её! — бросил индиец жене.

Амазонка принялась слать стрелу за стрелой в морду выдры. Стрелы не могли пробить толстую кожу, но разозлили чудовище. Яростно шипя и выбрасывая клубы пара, оно двинулось на Ардагунду. Лёд трещал и проваливался под тяжестью исполинского тела. Внезапно лошадь поскользнулась, и поляница оказалась на снегу. Зубастая пасть метнулась к ней сверху. Ардагунда выбросила вперёд руки, и выдра, ослеплённая их светом, отпрянула. И в этот же миг на шею твари обрушилась тяжёлая кханда. Не часто гигант индиец брал свой двуручный меч обеими руками. В этот раз одного удара хватило, чтобы голова чудовища отлетела. Горячая кровь ударила фонтаном, облив амазонку с головы до ног. Длинная шея поникла, и алая река потекла по льду. Ардагунда проворно вскочила, рукавом вытерла лицо и, набрав пригоршню чистого снега, стала оттирать им кровь со своих пышных волос.

А в это время Хаторо из рода Моржа, потеряв коня, бился с нечистью непривычным длинным копьём. Досада рвала сердце молодого сииртя. Рядом Солнце-Царь сражается с огненным китом, а он, опытный зверобой, ничем не может помочь вождю, великодушно подарившему ему жизнь. Внезапно на глаза юноше попался оброненный кем-то щит. Тут же молнией вспыхнула хитрая и смелая мысль. Он быстро и сноровисто привязал щит к копью. Получилось что-то вроде длинного весла. Охотник прыгнул на небольшую льдину и принялся грести, направляясь прямо к киту. Едва не задохнувшись от дыма и горячего пара, он вдруг увидел перед собой чёрный блестящий бок гиганта. Хаторо ножом отрезал ремни щита и с силой всадил копьё, надеясь достать до сердца. Уже нанося удар, он ясно услышал голоса людей и плеск весел. В следующий миг волна, поднятая уходившим в глубину китом, перевернула льдину и отбросила юношу далеко от берега. Мокрая одежда потянула на дно. Он отчаянно забарахтался, и тут увидел перед собой байдару, и услышал: «Эй, держи!» Сарматский аркан полетел к нему, и сииртя крепко ухватился за кожаную петлю...

Ардагаст с тревогой замечал, как растёт над островом зловещее пламя сполоха. Он был уже готов оставить поединок с китом и поспешить навстречу Быку Севера, когда услышал сквозь туман голоса сииртя и сарматов. Взметнулся к небу огромный хвостовой плавник, солёная вода брызнула в лицо Зореславичу. Когда же пар и дым рассеялись, он увидел вместо чудовища байдары с людьми. В передней лодке, удерживая обеими руками гарпунный линь, стоял Сорак.

— Видишь, царь: от Сорака-Преследующего никто не уйдёт! — радостно кричал царевич.

— Нет, это я, росский дружинник, убил кита! — громко возразил ему из другой лодки Хаторо.

Гарпун царевича и копьё сииртя поразили добычу почти одновременно, но смертельную рану нанёс именно северянин. Это выяснилось уже потом, когда разделывали тушу.

Увидев гибель морских чудовищ, нечисть дрогнула и стала отступать к острову. А всадники на конях и оленях по-прежнему стояли друг против друга, выжидая, чьи же волхвы окажутся сильнее. И по-прежнему поднимался над святилищем чёрный столб — источник силы Паридэ-Хабта и его шайки. Неожиданная и на редкость дерзкая мысль посетила царя росов.

— Сорак! Оставь кита сииртя и плыви сюда! — крикнул он.

Взяв с собой лишь Ларишку, Ардагаст сел в байдару. Царь с царицей гребли наравне со всеми, стараясь не выделяться. Весь расчёт был на то, что чёрные шаманы, поглощённые магическим поединком, не придадут значения тому, что несколько байдар зачем-то поплыли обратно. Сначала лодки двинулись на запад: пусть враги думают, что сииртя испугались боя и убегают. Потом, описав широкую дугу, стали заходить к Мысу Идолов. Западный берег его был высоким и обрывистым, восточный, где находилось святилище, — более пологим, и оттуда нельзя было разглядеть плывущих к западу от мыса. Если смотреть обычным зрением...

В мозгу Зореславича вдруг зазвучал голос Аристея: «Понимаю твой замысел, царь. Смело, но неосмотрительно. Постараюсь прикрыть тебя и Огненную Чашу от духовного зрения Чёрного Быка». Заклятие невидимости, употреблённое шаманом-вороном, было не столь уж сильным, зато своевременным. Увидев гибель чудовищ и отступление тунгаков, Паридэ-Хабт стал искать духовным взором Чашу. Так и не заметив её, он решил, что кит успел сжечь царя росов и расплавить солнечный сосуд.

Холодный ветер нёс в лицо гребцам то снег, то дождь, то мелкие градины. В небе гремела битва. Огненные стрелы Сынов Юга летели не только в Сынов Севера, но и в старуху и её оленя. Лишь это не давало злобной богине и зверобогу снова вырваться на лёд пролива и обрушить всю мощь северной непогоды на росов и их союзников. Но всё это было нипочём Сораку, сидевшему на самом носу байдары. Хмельная радость боя переполняла его душу. Царевич готов был сразиться с чудовищами, колдунами, бесами, добывая себе честь, Солнце-Царю — славу, а их священному делу — победу.

Лицо самого царя росов было сурово и сосредоточенно. Он рисковал, отчаянно рисковал, и понимал это. С ним не было сейчас ни одного волхва, чтобы защитить маленький отряд от колдовской силы Чёрного Быка, и стоит тому заметить их... Но только он, Солнце-Царь, избранник богов, мог и должен был так рисковать в этой битве. Ибо только в его руках Огненная Чаша обращалась в оружие, способное сокрушить проклятый чёрный столб.

Белые обрывистые скалы Священного острова, летом усеянные птичьими базарами, сейчас были пусты и безмолвны. Северный ветер мешал пристать, но южный ветер той же силы просто разбил бы байдары о скалы. Ардагаст хотел уже высаживаться у основания мыса, где берег был пониже и на него можно было с трудом вскарабкаться. Или лучше обогнуть мыс и ринуться на берег на глазах у колдунов, уповая на внезапность да на пламя Чаши? Вдруг царь заметил недалеко от оконечности мыса острый скальный зубец. Тут ветер ненадолго стих, и Зореславичу удалось с нескольких попыток набросить на зубец аркан.

Первым полез наверх сам Ардагаст. За ним — Ларишка. Следом — Сорак. Никакой стражи на скалах не было заметно. Нападения отсюда, похоже, и не ожидали. Вдруг, когда Зореславич преодолел уже большую часть пути, над зубцом появилась уродливая, с шарами вместо глаз, голова тунгака. Туповатый бес от удивления замер, разинув пасть, и это стоило ему жизни. Несколько стрел полетело в него снизу, но попала лишь одна. Хаторо, и прежде бывший отличным лучником, не зря усердно упражнялся со скифским луком — небольшим, но хитро изогнутым. И запасную тетиву завернул и припрятал так, что та и в море не промокла. Даже ветер не помешал стреле молодого сииртя попасть прямо в глаз-шар тунгака. Железный наконечник глубоко вошёл в мозг, и чёрт без звука свалился наземь рядом с зубцом.

А сверху явственно доносились шум, крики. Ардагаст стал перебирать ремень ещё быстрее. И тут возле зубца выросла волосатая громада. Сюдбя-великан, сразу поняв, в чём дело, злобно заворчал, отбросил труп тунгака и нагнулся, чтобы разорвать аркан. Стрела Хаторо попала в его широкую грудь, но застряла в могучих мышцах. Взревев, сюдбя рванул стрелу. За это время Зореславич, держась одной рукой за скользкий намокший ремень, успел другой вынуть Колаксаеву Чашу из сумки у пояса и направить золотой луч в лицо великану. Островерхая голова сюдбя обратилась в обугленный череп, и косматая туша полетела вниз, задев по дороге Ларишку и едва не опрокинув одну из байдар. Ардагаст спрятал Чашу и одним рывком взобрался на скалу. В святилище шёл бой.

Сагдев со своим отрядом шли бодро и весело, не подозревая о том, что творилось возле Мыса Идолов. Лишь под конец пути погода испортилась. Воины с удивлением прислушивались к раскатам грома. Но вот впереди загорелась ещё одна огненная арка. За ней даже сквозь снег с дождём были видны истуканы и среди них самый большой — Чернущий Идол. А за ними — уходящий в небо чёрный столб. Сагдев выхватил меч. Вот он, час подвига!

— Воины, вперёд! Мара!

Магия Або надёжно прикрывала волшебный путь от хищного духовного взора Чёрного Быка. Колдун заметил новых врагов лишь тогда, когда они, словно возникнув из воздуха, устремились к святилищу. Опешившие бесы и великаны падали, пронзённые стрелами и копьями, зарубленные на месте мечами. Паридэ-Хабт резко обернулся. Он сразу понял: среди напавших ни одного шамана. И эти глупые вояки смеют бросаться на него, Чёрного Быка? Да он их прогонит, как стаю собак, в тундру одним только заклятием страха!

Железным клином, хотя и не конным, сарматы в своих доспехах врезались в толпу нечисти. Следом спешили сииртя, засыпали врагов стрелами, кололи копьями. Сагдев весело и ловко уходил от неуклюжих ударов дубин, длинным мечом отсекал руки тунгакам, сносил уродливые головы. Сюдбя на белом медведе вырос перед ним. Какой-то северянин всадил в медведя копьё, и волосатый великан оказался на земле. Его дубина тут же размозжила голову сииртя. Но меч царевича уже рассёк толстую шею сюдбя. Сагдев шагнул вперёд и увидел перед собой шамана с деревянной совой и оленьими рогами на шапке.

Сильное колдовство требует времени, и защититься чарами от одного врага легче, чем заворожить много людей сразу. И Чёрный Бык обрушил на дерзкого молодого сармата заклятие, предназначавшееся всему его отряду.

Прожив неполную четверть века, Сагдев уже видел смерть во многих обличьях: медведей и тигров, боевых слонов и парфянской конницы, закованной в сталь, а в последние месяцы — ещё и Симурга, людей незнаемых, сюдбя-великанов, змееволосой горгоны. Но сейчас... Всё пропало: заснеженная тундра, верная дружина, враги-бесы, сильные, злобные, но понятные. Вместо них царевича окружил полумрак. И из этого полумрака тянулись к нему лапы со стальными когтями, острыми, как бритвы, змеиные головы с источающими жёлтый яд клыками, железные клювы. И нельзя было понять, что это — морок или вызванные шаманом духи, от которого из чудищ ждать смерти. Лишь один просвет был в полутьме. Оттуда на Сагдева глядело злорадное, безжалостное лицо старухи, обрамленное длинными седыми космами. Могучая, грозная, восседала она на чёрном, как ночь, коне и сжимала в руке боевой молот.

Страх сковал молодого сармата. Страх не смерти, а неведения. Ведь он был воин, а не колдун, знающий все тёмные миры и их обитателей. Да в этом ли он мире или там, откуда без чар не вернёшься? Жив он ещё или мёртв? Тело его или душа погибнут сейчас? Неведомо откуда звучал властный, беспощадный голос:

— Вот Артимпаса, которой ты молишься, воин. Ты в её царстве. Никто тебя отсюда не выведет, только я — Чёрный Бык, великий шаман Нга. Оружие брось, на колени стань, пояс на шею повесь — тогда жив будешь.

Артимпаса? Та, что давала ему и его отцу Роксагу удачу в войне и любви? Но ведь он видел её в долине Дайка, у Золотой горы — грозную и прекрасную воительницу. И Сагдеву вспомнились слова Лютицы: «Есть две Артимпасы, две богини войны и смерти: старая и молодая. Мы их зовём Ягой и Мораной. Яга несёт лишь зиму и смерть, Морана — ещё и весну, жизнь, воскресение. Кто из вас, сарматов, идёт на войну ради зла и молится Артимпасе, того слышит Яга. Кто же идёт воевать за правду, того слышит молодая богиня, сестра и жена Солнца». Ледяные цепи страха вдруг ослабли, и с уст царевича сорвался крик: «Артимпаса-а-а!» Он не думал в этот миг ни о славе, ни о добыче — лишь о том, чтобы очистить землю от всей этой шайки, способной обратить Священный остров в земное пекло.

Образ старухи воительницы померк, и вместо неё Сагдев увидел молодую черноволосую всадницу в красном плаще, с бледным, но прекрасным лицом. Голос её был спокоен и приветлив:

— Я здесь, воин Сагдев. А старухе сейчас не до тебя. Её гоняет молниями по тундре небесная грозовая дружина. А вот твой враг.

Стена мрака и чудовищ в одном месте раздвинулась, и сармат увидел перед собой шамана в чёрной малице. Но голова у того была чёрная, бычья, ветвистые рога сияли мертвенным светом, а на голове восседала сова с горящими зелёными глазами. Царевич лихо рассмеялся:

— Снова морочишь? Я знаю, ты не бог, ты — только колдун!

Твёрдой рукой Сагдев послал меч вперёд, в грудь шамана. И тут же зажмурился от неяркого, но привычного дневного света. Полутьма со всеми её чудищами мигом развеялась. Руку с мечом тянула к земле тяжесть трупа. Голова у трупа была обычная, человеческая. Царевич высвободил клинок. Потом одним ударом отсёк мертвецу голову и высоко поднял её за длинные полуседые волосы. Другой рукой он поднял к небу меч, а на нём — шаманскую шапку с рогами и совой.

— Воины! Чёрный Бык мёртв! Слава Артимпасе!

Появись Ардагаст на мысу раньше Сагдева, Паридэ-Хабт обрушил бы на царя чары гораздо более сильные. Но царевич роксоланов первым столкнулся с шаманом. Ардагаст заметил их схватку, но поспешил в другую сторону — туда, где из провала тянулся в небо чёрный столб. Двое вставших на дороге тунгаков упали — один с выжженной грудной клеткой, другой — с обугленной головой. Царь наотмашь ударил золотым лучом по чёрному стволу. Сияющий клинок легко вошёл в черноту, но затем словно завяз в ней. Зореславич видел и чувствовал, что перед ним — всего лишь туман. Но туман этот был вязок, словно густая смола. Приходилось напрягать все силы, чтобы понемногу разрезать его.

А тунгаки с воем и лаем уже бежали к столбу. На пути их встала Ларишка. Без шлема, с растрёпанными волосами, царица вертелась вихрем, отбиваясь махайрой и акинаком от полудюжины врагов. Вскоре на помощь ей пришёл Сорак с акинаком и мечом, и четыре клинка засверкали молниями, преграждая бесам дорогу к Солнце-Царю. А ненцы уже заметили новых врагов. С десяток летунов поднялось в воздух. Хан-Хаденгота не видел Ардагаста из-за столба, а то бы сам полетел, чтобы сразить своего главного врага. Зато Зореславича увидели его воины, стоявшие внизу на льду. Приветственные крики росов, манжар, сииртя разнеслись над замерзшим проливом, и это придало новые силы царю. С огромными усилиями шёл он вдоль края провала, разрезая проклятый столб, пока наконец золотой луч не вышел из черноты полностью. И в тот же миг сам зловещий столб рассеялся, будто унесённый ветром.

А в небе грохотал гром. Всадники на оленях осыпали друг друга молниями. Сияющая золотая птица била клювом и железными крыльями чёрных всадников, а внизу по тундре металась под огненными стрелами старуха на чёрном олене.

Пылающие синим огнём стрелы летунов с треском полетели в Ардагаста и его воинов. Но эти стрелы были теперь немногим опаснее обычных: поток питавшей их злой силы прервался. Они ещё могли прожечь одежду и даже доспехи, но не тело. К тому же их сносил ветер. Две направленные в него стрелы Зореславич сжёг на лету. Одна попала в шлем. Индийская сталь оплавилась, но выдержала. Боль, однако, была такова, что царь потерял сознание.

А внизу Вышата, мысленно обменявшись парой слов с тремя шаманами, сказал Зорни-отыру:

— Пора.

Манжар поднял меч:

— Росы, вперёд! Слава!

Словно стрела с давно натянутой тетивы, понёсся вперёд железный клин. Ослабевшие громовые стрелы и копья, обжигая воинов и пронзая всё тело болью, только ещё больше разъярили их. Строй оленной дружины был протаранен насквозь. Одни из ненцев поскакали в тундру, другие вместе с нечистью были оттеснены к береговым обрывам. Прижатые к скалам, люди-сюдбя сражались люто и упорно, зная: пощады не будет, особенно от сииртя. Тунгаки и сюдбя-великаны рвались к провалу, думая об одном — вернуться в преисподнюю. Но их встречали мечи сарматов, копья и стрелы северян и пламя Огненной Чаши. Стрелами и секирами разили нечисть подоспевшие амазонки. Рядом с их златоволосой царицей бился гигант индиец, и его грозная кханда разваливала надвое сюдбя-великанов и сюдбя-людей.

Далеко на юге это видели в деревянной чаре рыжая волхвиня и сгрудившиеся вокруг неё дети, и черноволосая девочка в восторге кричала: «Живы тятя с мамой, живы!» А волхвиня с тревогой думала: «Живы — значит, ещё не убиты. Хоть бы до конца боя дожили!»

Увидев мужа неподвижно лежащим на снегу, Ларишка бросилась к нему. А над ними уже навис новый летун, нацелившийся, будто коршун, на бесценную добычу — волшебную чашу вождя росов. Но на пути к ней стояла женщина с кривым мечом. Три грозовые стрелы она отбила махайрой. Когда же разозлённый ненец устремился на неё с копьём, ловко перерубила древко так, что пылающий наконечник отлетел прочь. Биться с такими грозовыми воителями Ларишка научилась ещё в Аркаиме. А добыча была так близко... Защищаясь обломком древка, ненец метнулся к Чаше. Но палка его наткнулась на акинак, а изогнутый клинок срубил уже протянувшуюся к Колаксаевой Чаше руку. Следующий удар махайры снёс добытчику голову.

Царица склонилась над мужем, сняла с него шлем, принялась натирать виски снегом. Ардагаст открыл глаза, медленно проговорил:

— Ну вот, опять по голове.

— А ты снова мне на голову какую-то уродину сбросил. Я чуть в море не упала, — сквозь слёзы улыбнулась Ларишка.

Ардагаст приподнялся на локте, глянул вниз. Там толпа нечисти, отпихивая друг друга и ненцев, карабкалась вверх по склону. Царь попытался встать, но со стоном опустился на снег.

— Ларишка, возьми Чашу! Она тебя слушается. Не пускай их к провалу, в святое место!

Тохарка подняла солнечный сосуд и почувствовала, как теплеет под кольчугой и рубахой золотой амулет — солнечная птица, несущая Мать Мира. Бесы, словно насекомые, тучей лезли наверх — и падали на головы своих сородичей, обожжённые золотым пламенем. Рвавшихся к провалу сверху рубили и кололи воины Сагдева и Сорака.

Двое оставшихся чёрных шаманов бросились наутёк. Один оборотился оленем, даже уздечку и седло надел перед тем, но был настигнут Волхом. У князя-волколака был отличный нюх на всякого, бегающего не в своей шкуре. Второй улетел вороном. Его догнал и после недолгой схватки сбросил с неба прямо в гущу сражавшихся другой ворон — златоклювый.

Часть ненцев тоже пыталась улететь, и среди них — сам Хан-Хаденгота. Вслед ему нёсся голос:

— Стой, раб подземных богов! Сразись, как подобает отыру!

Вождь ненцев обернулся. За ним летел Лунг-отыр. Меч и акинак в руках манжара полыхали грозовым пламенем. Послушные зову своего вождя, летуны всей стаей набросились на отыра, но их быстро разогнали молнии Сынов Юга. Ни одна молния не ударила лишь в Хан-Хаденготу, и он понял: ему оставили одно — умереть как сюдбя. Да, это лучше, чем жить дальше просто человеком-изгоем. Вождь-сюдбя почувствовал, как в нём пробуждается сила, подобная силе грозового шамана. Его копьё пылало синим огнём, меч и кинжал дрожали и гудели в ножнах.

Два грозовых воина сошлись в небе. Ненец ударил, копьём в грудь манжару, в панцирь с серебряными драконами. Двумя клинками, как клещами, Лунг-отыр перехватил копьё. Наконечник полыхал у самого его лица, но полетел вниз, когда перегорело древко. Хан-Хаденгота выхватил сарматский меч и кинжал. Четыре клинка замелькали, скрещиваясь с грохотом и вспышками, и эта маленькая гроза сливалась с бушевавшей над ней битвой небесных всадников на оленях. Только грозовые шаманы и могли выдержать всё это, не ослепнув и не оглохнув. Ненец владел оружием не хуже манжара, и храбрость не покинула Хан-Хаденготу. Но отчаяние всё больше заполняло его сердце. Он остался один, совсем один! Ненцы ненавидят его, грабителя и насильника, не меньше, чем сииртя или манжары. Новой дружины ему уже не собрать. Удары вождя становились всё более слабыми и неточными, пока наконец пылающий клинок Лунг-отыра не вонзился ему в грудь, прожигая насквозь костяной панцирь вместе с телом. Там, где на кости была вырезана фигура Нга на ящере, осталась лишь дыра с почерневшими краями. Труп вождя-сюдбя, наводившего страх на всю тундру, камнем полетел к земле.

А небесная битва стихала. Сыны Севера, окутанные чёрными тучами, бежали туда, откуда пришли. Туда же, в ледяные пустыни, ускакал и Бык Севера, а косматая старуха исчезла под землёй. К святилищу слетел с неба черноволосый всадник на белом крылатом олене и приветственно помахал рукой уже вставшему на ноги Ардагасту:

— Здравствуй, племянник! Я тут гнался с дружиной за дикой охотой Торольва Бешеного, гляжу, а на тебя вся северная нечисть навалилась. Дай, думаю, помогу.

— Спасибо, дядя Гремислав! Храни тебя Перун!

— Храни тебя Даждьбог, племянник! Я бы тебе ещё помог, да некогда: скоро ночь, для диких охотников самое раздолье. Береги наш род и племя, Ардагаст, и всё царство росов! Эх, не могу привыкнуть: я от росов погиб, а ты теперь — их царь!

И Гремислав взмыл обратно в небо. В синих тучах понеслась на юго-восток, к Уралу, его дружина — Сыны Юга. На землю опустился, сияя золотым светом, Минлей. С него сошёл Або. Рядом оказались Харикл с Хилиархом. Любознательные эллины уже успели взглянуть на морских чудовищ и сразиться с ними и теперь спешили разглядеть поближе многокрылую солнечную птицу. Заметив изуродованный труп Хан-Хаденготы, солнечный шаман покачал головой и сказал будто невзначай:

— Спросил я одного греческого шамана: «Что ты видел небывалого?» Он ответил: «Злого вождя, что дожил до старости». Мудрый был шаман. Не грек даже, финикиец. Знал, когда маслины хорошо уродят, когда черти солнце затемнят. Совсем старый он тогда был. Звёзды хорошо видел, а то, что под рукой, — плохо. Раз пошёл звёзды смотреть и в яму свалился.

— Ты... видел великого Фалеса? — медленно, с изумлением проговорил Хилиарх. — Не ты ли...

— У вас, греков, меня зовут Абарисом, — спокойно произнёс Або.

Эллины застыли, в изумлении открыв рты. Абарис, гиперборейский маг, пришедший в Грецию шесть веков назад, во времена Семи Мудрецов! Хозяин золотой стрелы! Если они и ожидали увидеть его, то не иначе как летящим по воздуху величественным призраком в белых одеждах. А он... Даже не дух, как Аристей, а невзрачный, насмешливый, не старый на вид шаман, много дней деливший с ними трудности похода. Такой же мирный, добрый и терпеливый, как все сииртя. А они, многознающие пришельцы с юга, ещё и посмеивались над суждениями гиперборея, простыми, как жизнь его племени...

Вопросы вертелись на языках эллинов, теснились, мешая друг другу. Абарис довольно улыбнулся:

— Вижу, много спросить хотите. Вам, грекам, всегда надо или много иметь, или много знать. Это хорошо. Я думал, вы броситесь искать склады с данью, себе стянуть хоть по паре шкурок. А вы пошли к солнечной птице. Подождите, всем всё расскажу. А сейчас...

Он простёр руку к небу. Там впервые за долгие дни разошлась белёсая пелена, открывая чистый голубой простор. Солнце, красное, заходящее, нежаркое, показало свой лик, заиграло в снегах, не залитых ещё кровью, не заваленных трупами. И сердца воинов наполнились радостью и верой в себя, во всё доброе и чистое в этом мире. Они не просто убивали и погибали сами — спасали весь север, весь мир от богов тьмы, холода и зла. Вон чумы и ямы, полные мехов, бивней, моржовых клыков — всего, за что хищные пришельцы сделались рабами Нга. Но кто из воинов Солнца думал об этих богатствах, когда бился с морскими чудовищами, стоял в снежном кургане или под молниями летунов?

Росы и манжары, сииртя и печорцы разом опустились на колени, простирая руки к западу, и запели на нескольких языках хвалебные песни Солнцу, другу людей, защитнику добра и правды в этом бурном, но прекрасном мире.

С севера прилетели люди-орлы, опустили на снег байдару. Из неё вышли важно, будто богини, три чародейки, а за ними — Сята-Сава и Сигвульф с дружинниками. Радостно обнимая мужа, Лютица чуть слышно сказала:

— Я там без тебя справилась, на то и женские чары... Только... прости меня, Лада... лучше бы мы были вместе. Слушай, мне то и дело голос Вышко чудился. Морок, что ли?

— Нет. Я тоже слышал. И сила волшебная оттуда шла. Слабенькая, правда, но добрая. Ну и сынка мы с тобой породили, даром что поздно! Вернёмся — начну учить.

Дружину Хан-Хаденготы перебили, оставив, по северному обычаю, лишь одного воина, чтобы донёс своим весть. Вдруг из-за пролива появился ещё один отряд на оленях и собаках. Узнав ненцев, сииртя схватились за оружие. Изготовились к бою и всадники, но Ардагаст велел первыми не нападать. Отряд приблизился к острову. Вперёд выехал молодой ненец в костяном панцире, на рыжем олене и громко спросил:

— Где Хан-Хаденгота?

— В царстве Нга-Чернобога. Вместе со всеми своими разбойниками, — ответил Ардагаст. — А кто ты и чего здесь ищешь? Если дани, то лучше возвращайся назад. Тут её больше не дают. Никому.

— Я Яр, сын старейшины селения Ябта-Сале. Хан-Хаденгота моё селение разорил, отца убил. Надо мной и сёстрами издевался, говорил: «Сегодня не убью, завтра убивать приеду». Я вырос, дружину собрал, поднял роды против Хан-Хаденготы, разорил его стойбище. Кто ты, что отнял у меня месть?

— Я Ардагаст, царь росов. Я иду Путём Солнца и мщу за всех обиженных без вины.

— Я этой местью жил. Теперь скажут: «Яр — не сюдбя. Он слабый, за него другие мстят». Где мой подвиг? — Голос юноши дрожал.

— Зачем тебе быть сюдбя? Вот сюдбя мёртвые лежат, души их у Нга, имена их прокляты. Будь лучше человеком. Это труднее, — сказал Абарис.

Ардагаст подъехал к ненцу, взглянул в его упрямые раскосые глаза, заговорил спокойно, доверительно:

— Ты не сюдбя. Ты храбр — так зовут у нас отважного воина, если он стоит за Правду. А свой подвиг ты уже совершил. Не потому, что не побоялся идти на Хан-Хаденготу, не испугался ни чёрных шаманов, ни «железных людей». А потому, что теперь сииртя будут знать: не все ненцы такие, как этот лиходей и его свора. И люди ваших племён снова смогут ходить друг к другу с миром.

Абарис переводил. Ненец уважительно произнёс:

— Ты, верно, сам Светловатый Парень, что заботишься обо всех людях?

— Я только его избранник. Сейчас мой путь — к Белому острову. Его воины далеко, а на остров идёт с набегом мой родич Андак. С ним семь чёрных шаманов. Хан-Хаденгота только прикрывал его отход. Лишь мы можем сейчас спасти Белый остров. Он не нужен сюдбя. Он нужен нам, людям. Пойдёшь со мной?

Лицо ненца просияло радостной улыбкой.

— Пойду! Ты славный вождь, щедрый. Один подвиг у меня забрал, два новых дал.