Археология Крита

Академик В. В. Струве. Предисловие

Так в позднейшей из гомеровских поэм — «Одиссее» (XIX.172-179) — отразились воспоминания о некогда великой Критской державе. Немногим больше знали о ней вплоть до самого конца XIX в. Краткие упоминания у Фукидида, Платона и Аристотеля, более подробные, но зато и явно недостоверные рассказы Геродота и Диодора, несколько строк в библии, да отдельные предметы, обнаруженные в Египте, Сирии и на самом Крите, — вот, пожалуй, все, чем располагали ученые полвека тому назад. Да и эти скупые источники в полной мере удалось использовать только после того, как лопата археолога добыла из недр земли то, что в них было скрыто тысячелетиями.

В результате раскопок, производившихся целой плеядой археологов во главе с Артуром Эвансом (1893—1894, 1900—1905, 1913 и 1920 гг.), вновь была открыта культура Крита подобно тому, как незадолго до этого (1870—1876 гг.) Генрихом Шлиманом были открыты Троя и Микены. Туман мифов и преданий постепенно рассеивался, и начали обрисовываться контуры подлинных исторических событий. В летописи древней истории человечества удалось восстановить одну из важнейших страниц.

Культура Крита представляет собой одно из местных проявлений Эгейской культуры, распространившейся по всему Средиземноморью, но особенно ярко оформившейся в районе Эгейского моря, и охватывающей период так называемого энеолита, т.е. различных стадий «бронзового века».

Эгейская культура, и, в частности, критская, имеет большое значение в истории человечества как непосредственная [5] предшественница культуры эллинской, на развитие которой она оказала существенное влияние. Однако, кроме того, изучение этой культуры помогает восстановить и некоторые страницы минувшего нашей Родины. Успехи советской археологии, открывшие совершенно новые перспективы в изучении прошлого человеческого общества, позволяют говорить о непосредственных связях ряда областей Северного Причерноморья и примыкающих к ним территорий с Восточным Средиземноморьем и древнейшими цивилизациями Востока. Еще в конце XIX века и в самом начале XX русские ученые Хвойко, Штерн и другие обратили внимание на сходство памятников так называемой Трипольской культуры, распространенной в Поднепровье, Побужье и Поднестровье, с памятниками, обнаруженными в бассейне Дуная, на Балканском полуострове — Фессалии, Греции и на Крите. Трипольская культура — древнейшая на территории СССР земледельческая культура, наиболее развитая из культур Восточной Европы III—II тысячелетий до н. э., непосредственно предшествовала скифской.[1] Она характеризуется широким распространением расписной керамики.

До Великой Октябрьской социалистической революции среди русских ученых, — а среди буржуазных ученых Запада и по настоящее время — проблема возникновения Трипольской культуры служила предметом ожесточенных споров и давала повод для возникновения различных, нередко друг друга исключающих теорий. Одни, объяснявшие близость археологических комплексов миграциями племен и народов, говорили, что носители этой культуры были предками греков или хеттов, другие, наоборот, объясняли Трипольскую культуру влиянием Эгейского мира, третьи, например А. А. Спицын, сопоставляли керамику Триполья с керамикой Анау. Трудами советских археологов доказана автохтонностъ Трипольской культуры и ее носителей.

Для того чтобы разрешить ряд проблем, возникающих при изучении Трипольской культуры, необходимо ознакомиться со стадиально близким ей кругом культур и в первую очередь с теми из них, с которыми она была непосредственно связана. Как уже отмечалось, многочисленные аналогичные явления связывают Триполье с древними народами Восточного Средиземноморья и Малой Азии. Например, крестообразный жертвенник, найденный в с. Владимировка Кировоградской области, можно сопоставить с мраморным жертвенником такой же формы из Кносского дворца, а также — с жертвенником из дворца в Маллии. Можно еще указать на бронзовые кинжалы листовидно-удлиненной формы, распространенные как [6] на Северо-Черноморском побережье в период позднего Триполья, так и в Маллии. Статуэтки женщин в широких юбках, найденные около Одессы — в Усатове и в Молдавии, изделия из меди, двойные бронзовые секиры и ряд характерных черт в формах предметов этой стадии развития Трипольской культуры также неопровержимо доказывают наличие связей с югом и, в частности, с Критом.

Накопив огромный и притом весьма ценный материал, буржуазные ученые в силу присущей им методологической и методической ограниченности не только не смогли с ним справиться, но в иных случаях даже запутали то, что, казалось, сомнений не вызывало. В первую очередь это следует сказать о терминологии. До сих пор не установлено единого названия для Критской культуры. Ее именуют и «критской», и «крито-микенской», и «минойской», и «эгейской». Это, естественно, порождает недоразумения. Да и содержание, которое вкладывается в указанные термины, нередко оказывается произвольным. Археологи буржуазных стран опубликовали многочисленные отчеты, посвященные раскопкам на Крите, но обобщения и исследования, предлагаемые буржуазными учеными на основании этого материала, совершенно неприемлемы. Они только способны сбить читателя с верного пути своей тенденциозностью и односторонностью. Большинство работ посвящено публикациям отдельных памятников или отдельным категориям вещей, например керамике, печатям или статуэткам, причем основное внимание уделено их формальному анализу. Издания эти ограничиваются, как правило, более или менее поверхностными описаниями. Проблемы исторические, экономические и социальные остаются обычно вне поля зрения этих исследователей. Так называемые «сводные» работы, претендующие на разрешение указанных проблем, представляют собой, по существу, механическое сочетание подобных вещеведческих публикаций, оформленных в виде глав, посвященных отдельным типам памятников материальной культуры или искусства. Типичным примером тому может служить и содержащий огромный фактический материал четырехтомный труд самого Артура Эванса «Дворец Миноса». При этом изучение памятников превращается в самоцель, а самое изучение ведется при полной «свободе» их истолкования.

Последнее обстоятельство приводит к тому, что на основании одних и тех же материалов различные исследователи в зависимости от своих политических симпатий и антипатий усматривают в общественном строе Крита то наследственную монархию типа французской абсолютной монархии XVII—XVIII вв., то феодальный строй наподобие европейского средневековья, то демократию, процветающую при «доисторическом социализме» (Моссо). В конечном итоге дело доходит [7] порой до настоящих анекдотов. По мнению только что упомянутого французского ученого Моссо, каменные скамьи во дворцах Кносса и Феста служат доказательством того, что «народ с легкостью мог проникать во дворцы князей», а его соотечественник Глотц усматривает в тех же скамьях место сановников, составлявших придворный штат царя и пользовавшихся правом свободного доступа во дворец. Таким образом, оба ученых нарушают основные правила исторического исследования — вырывают вещи из их окружения, рассматривают их вне всякой связи с другими источниками и, вместо того чтобы заставить говорить вещи, сами говорят за них и притом с точки зрения своих собственных политических интересов.

Естественно, что других исследователей подобные противоречия приводят к крайнему скепсису и они вообще отказываются от каких бы то ни было выводов, полностью отрицая возможность сделать таковые. «До сегодняшнего дня, — замечает, например, один из греческих археологов, — мы ничего не знаем относительно политического устройства минойского Крита, военной организации минойских племен и внешних сношений».[2]

Предлагаемая советскому читателю книга английского археолога Пендлбери «Археология Крита» представляет собой результат многолетней работы и опыта ученого, хорошо знакомого с материалом Эгейской и Египетской культуры. Ценность работы Пендлбери в том, что она содержит в удобообозреваемой и сжатой форме большой фактический материал, будучи в то же время гораздо менее тенденциозной, чем многие другие общие труды по Криту. Таким образом, эта книга весьма полезна как справочник для каждого, кто интересуется историей и культурой Крита.

Труд Пендлбери представляет собой обзор культуры Крита с древнейших времен до установления на острове господства Рима включительно. Однако основное внимание автор сосредотачивает на минойской культуре. Изложение ведется в исторической последовательности, по основным хронологическим периодам. Пендлбери подчеркивает свое несогласие с построением известного труда Глотца «Эгейская культура», где в отдельности прослеживается развитие архитектуры, керамики и т. д. без учета их взаимосвязей и взаимодействия культурно-исторических явлений. По справедливому замечанию автора, подобная система затрудняет уяснение и понимание особенностей каждого периода в развитии Крита, ибо она приводит к рассмотрению отдельных вещей на основании одних лишь формальных признаков. Правда, сам Пендлбери [8] тоже ограничивается описанием изменений внешних особенностей отдельных категорий предметов — керамики, изделий из металла и т. д., а также памятников архитектуры и искусства, предоставляя читателю в большинстве случаев догадываться самому, почему именно имели место эти изменения.

Так как «Археология Крита» посвящена преимущественно вещественным памятникам, то проблемы религии и языка излагаются более кратко и выделены в особую главу; так же мало места уделено и критскому письму. Правда, книга написана до появления работ чешского ученого Б. Грозного, наметившего, по-видимому, правильный путь для разрешения загадки критских письмен.

В разделе, трактующем о послеминойском периоде, автор, по собственному признанию, опирается на выводы ряда специальных работ, которые он пытается подытожить; так как затем остров входит в круг общегреческой культуры, то в последующем изложении автор лишь вкратце отмечает особенности, присущие с этого времени Критской культуре.

В отношении хронологии Пендлбери придерживается наиболее распространенной схемы А. Эванса, полагая, что всякого рода попытки ее коренного пересмотра или замены другими при современном уровне знаний преждевременны. Он лишь уточняет эту схему в деталях, основываясь на находках преимущественно египетских памятников. Последние открытия в клинописных архивах Двуречья, заставившие пересмотреть хронологию III и начала II тысячелетия, естественно, не могли быть известны Пендлбери, так как первые известия о них появились всего за год до его смерти. Требуется еще кропотливая работа, чтобы точнее увязать эти открытия с хронологией Крита; первые серьезные попытки в разрешении этой проблемы принадлежат советским исследователям.

До того времени, когда будут окончательно дешифрованы критские письмена, мы лишены возможности пользоваться местными документами; поэтому хронология IV—II тысячелетий до н. э. на Крите восстанавливается главным образом с помощью египетских предметов, найденных на Крите, и критских изделий, в первую очередь керамики, обнаруженных в долине Нила и в Северной Сирии. При этом приходится считаться с тем, что хронология самого Египта для IV и начала III тысячелетия до н. э. до сих пор далеко еще не установлена точно. Поэтому абсолютные даты, принятые в литературе, более или менее условны. Это обстоятельство затрудняет определение начала древнеминойского периода. Среднеминойский период мы можем датировать более определенно: на основании египетских предметов эпохи XII—XIII династий, найденных во время раскопок на Крите, и критской керамики [9] стиля камарес, найденной в Египте — в Абидосе и Кахуне, этот период датируется 1800—1530 гг. до н. э. К сожалению, сведения об эпохе XIII династии крайне скудны, так как ее фараоны правили в период ослабления и начавшегося распада страны. Тем не менее на основании исследования фрагментов труда египетского жреца-историка Манефона, современника первых Птолемеев, мы считаем возможным с достаточной уверенностью отнести ее к 1787 — ок. 1750 гг. до н. э.[3] Правда, нельзя с полной определенностью утверждать, что египетские предметы, ввезенные некогда на Крит, например обломки статуэтки из жировика, открытые в слое среднеминойском IIб, принадлежат ко времени правления фараонов только что названной династии. Кроме того, как известно, II среднеминойский слой как самостоятельное целое отмечается только в самом Кноссе. В других поселениях острова среднеминойский I период переходит в среднеминойский III почти без каких бы то ни было существенных промежуточных изменений.

Наряду с сообщениями Манефона датировать среднеминойский период помогает и находка в Платаносе (Крит) цилиндрической печати из Вавилона, которую специалисты относят ко времени правления Хаммурапи (1792—1750 гг. до н. э.).

Естественно, что некоторые изменения в хронологии Крита, так же как и смежных с ним островов Эгейского моря, Балканского полуострова и Малой Азии, заставляют внести соответствующие изменения и в хронологию отдельных этапов Трипольской культуры. Однако уточнения эти потребуют, повторяем, тщательного и всестороннего пересмотра материала и детального его анализа.

Пендлбери здраво смотрит на археологию, как на вспомогательную историческую дисциплину, а не как на самоцель, что нередко бывает у буржуазных ученых, видящих конечную цель исследования в вещеведении и коллекционировании фактов и отрывающих археологию от истории. В то же время, будучи далеким от подлинного научного метода — метода диалектического и исторического материализма, он не в состоянии воспользоваться теми возможностями, которые предоставляет археология в совокупности с близкими ей дисциплинами ученым, вооруженным марксистско-ленинским мировоззрением, превращающим археологию именно в точную науку. Отсюда скептицизм Пендлбери по отношению к археологии, отсюда ограниченность выводов, которые он в состоянии сделать, отсюда порочность и неприемлемость некоторых определений, отсюда, наконец, и ряд ошибок. О важнейших из них [10] необходимо предупредить читателя, потому что Пендлбери в большей или меньшей степени свойственны пороки, присущие всей современной буржуазной историографии.

При объяснении причин тех или иных изменений как в области общественных отношений, так и в области идеологии, Пендлбери стремится обойти социальные факторы. Так, разрыв между средним и поздним бронзовым веком на Крите он объясняет землетрясением. В разделе, посвященном вопросу о «падении могущества минойцев», автор, отрицая возможность гибели критского общества вследствие одних только стихийных бедствий, как это предполагают другие буржуазные специалисты, пытается объяснить это событие политическими причинами, причем высказывает два предположения. Согласно первому, в конце позднеминойского II периода Крит подпал под власть материковой Греции, что доказывается распространением так называемого «дворцового стиля». Критские города были разрушены в результате «национального» восстания против иноземных «наместников». Согласно другому предположению, по мнению Пендлбери, более вероятному, причина катастрофы, постигшей остров, заключалась в недовольстве материковой Греции критским господством и захватом торговых путей Критом, что в конце концов привело к войне, закончившейся поражением островитян. Таким образом, автор объясняет очень сложные исторические процессы чисто внешними причинами.

Не приходится отрицать большого значения искусства Крита в развитии искусства средиземноморских народов, и в особенности Греции; однако, Пендлбери склонен значительно преувеличивать это значение в ущерб искусству других стран и народов. Конечно, знаменитая фигура прыгуна, сделанная из слоновой кости, превосходна и может быть причислена к лучшим произведениям мелкой пластики древности, но все же это не «высшее достижение в области миниатюрной скульптуры древнего мира, включая даже Египет» (стр. 236). Также преувеличивается влияние искусства Крита на искусство Египта. Искусство времени Телль-Эль-Амарны самобытно и объяснять его исключительно воздействием критских мастеров, приглашенных ко двору фараона и произведших там «революцию», нельзя. Реалистические тенденции, наблюдаемые в египетской скульптуре и живописи этого периода, имеют глубокие местные корни.

Пендлбери чрезмерно выпячивает роль британских ученых в историческом и географическом изучении Крита. О работах представителей науки других стран почти ничего не говорится. О причинах повышенного интереса англичан к Криту Пендлбери, естественно, умалчивает, хотя, конечно, этот «секрет полишинеля» легко разгадать, ибо «владычицу морей», претендующую на господство в Средиземноморье, Крит [11] притягивает прежде всего в качестве важного стратегического пункта.

Для правильной оценки книги Пендлбери необходимо более подробно остановиться на одном из основных ее пороков. Речь идет о предлагаемом автором определении общественного строя древнего Крита. Безоговорочно следуя схеме истории древнего Средиземноморья, созданной «властителем дум» буржуазных историков Эд. Майером, он находит во всей истории Греции, предшествующей VII в. до н. э., в частности и на древнем Крите, феодальные отношения. Поэтому он говорит о «замках феодалов-разбойников на неприступных скалах Карфи, Кавуси, Врокастро и ущелья Закроса» (стр. 42-43) или о «феодальных замках», а на одном из персонажей, представленных на раскрашенных рельефах Кносского дворца, он устанавливает даже «минойский рыцарский знак отличия» (стр. 214). В советской историографии имели место в прошлом ожесточенные опоры по вопросу о характеристике производственных отношений общества Крита так называемой минойской эпохи. Одни, как, например, погибший при блокаде Ленинграда Б. Л. Богаевский, утверждали, что минойский Крит представлял собой определенный этап развития позднего родового общества. Другие советские историки древнего мира — В. С. Сергеев, С. П. Толстов — усматривали в минойском обществе одну из разновидностей древневосточного рабовладельческого общества.[4] К сожалению, они не пытались уточнить соответствующую ей стадию развития рабовладельческого общества древнего Востока.

Ключ к решению проблемы общественного строя древнего Крита содержится в бессмертном труде Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», несмотря на то, что книга эта была написана задолго до открытия Эванса (четвертое и последнее издание ее было опубликовано в 1891 г., т.е. лет за 10 до начала раскопок Эванса). Я имею в виду определенное указание Энгельса на характер общественного строя Аттики в эпоху, когда эта область материковой Греции, согласно древней традиции, была связана с минойским Критом. Оно дано в начале главы о возникновении афинского государства, где подробно излагается «приписываемая Тесею конституция». Столь пристальное внимание Энгельса к дошедшей до нас традиции о древней конституции Афин, восходящей еще к героической эпохе, резко отличается от пренебрежительного отношения буржуазной историографии к традиции о реформах Тесея, лишенной, по ее мнению, всякой исторической ценности. Основоположник концепции циклизма Эд. Майер высказал даже предположение, что [12] приписываемая Тесею конституция была создана в эпоху Писистрата.[5] Поэтому буржуазные историки не считали нужным останавливаться на реформах Тесея.[6] В противоположность им, Энгельс путем глубокого анализа сообщения Плутарха о конституции Тесея раскрыл «новые, незаметно развившиеся общественные элементы», которые являются следствием приписываемого Тесею нововведения, состоявшего в разделении всего народа, независимо от рода, фратрии или племени, на три класса: эвпатридов, или благородных, геоморов, или земледельцев, и демиургов, или ремесленников, и в предоставлении «благородным» исключительного права на замещение должностей. По мнению Энгельса, указанное разделение народа «показывает, что вошедшее в обычай замещение родовых должностей членами определенных семей превратилось уже в малооспариваемое право этих семей на занятие общественных должностей, что эти семьи, и без того могущественные благодаря своему богатству, начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс и что эти их притязания были освящены находившимся еще только в зародыше государством. Оно далее показывает, что разделение труда между крестьянами и ремесленниками упрочилось настолько, что умалило общественное значение прежнего деления на роды и племена. Оно, наконец, провозглашает непримиримое противоречие между родовым обществом и государством; первая попытка образования государства состоит в разрыве родовых связей путем разделения членов каждого рода на привилегированных и непривилегированных, а последних, в свою очередь, на два класса соответственно их промыслу, противопоставляя их, таким образом, один другому».[7]

Я полагаю, что подобное безоговорочное признание великим соратником Маркса исторической ценности свидетельства Плутарха о древнейшей истории Афин может быть объяснено его знакомством с открытиями Шлимана, которые превратили легенды и сказки о седой старине в повествование, сохранившее подлинную традицию о событиях из истории микенского общества, столь близкого по своему характеру к критскому. Дело в том, что Шлиман уже в 1878 г. опубликовал результаты своих раскопок в Микенах, произведенных им в 1876 г. Стало быть, Энгельс имел возможность ими воспользоваться, когда он приступил к работе над завещанным ему его покойным другом К. Марксом исследованием. Правда, в советской историографии было высказано предположение, что результаты раскопок Шлимана остались Энгельсу неизвестными, так [13] как на первых порах ученые специалисты, не желавшие ломать привычных школьных взглядов, встретили их с большим недоверием; однако подобное предположение является явно необоснованным, так как Энгельс всегда был новатором во всех научных дисциплинах и никогда не останавливался перед решительным отказом от устаревших и обветшавших установок. Отражение открытий Шлимана в Микенах я и нахожу в использовании Энгельсом традиции о приписываемой Тесею конституции в качестве заслуживающего доверия исторического источника. Об этом свидетельствует вышеприведенный отрывок из труда Энгельса. Автор исследования «Происхождение семьи, частной собственности и государства» датировал первую попытку образования государства в Аттике уже «героической» эпохой. Так как развитие общества континентальной Греции несколько отстало по сравнению с Критом, мы с тем большим правом можем говорить о зарождении государства в минойском обществе.

К сожалению, при жизни Энгельса на месте древнего Кносса было найдено лишь несколько сосудов среди развалин большого античного здания. Уже после смерти Энгельса стали предметом изучения дворцы Крита, их богатая и разнообразная фресковая живопись и произведения минойского прикладного искусства — памятники, созданные культурой, не уступавшей, казалось, по мощи своего творчества культуре классической Греции.

Правда, сами по себе все эти прекрасные вещественные памятники древнего Крита не дают еще историку надежного основания для неоспоримых выводов о социально-экономическом строе создавшего их общества. Так, с одной стороны, согласно Б. Л. Богаевскому, план критских дворцов имеет много общего с планом так называемых больших домов в родовом обществе, с другой же стороны, обнаруженные в Кноссе подземные темницы в виде колодцев, а в иероглифическом письме — изображения ручных оков говорят о существовании одного из характерных элементов государства — тюрем. Вспомним, как В. И. Ленин определяет ту «силу», которая называется государством: она состоит, говорит он, в «особых отрядах вооруженных людей, имеющих в своем распоряжении тюрьмы и прочее».[8] Один из решающих аргументов для решения спора о том, является ли критское общество родовым или уже раннеклассовым, надлежит искать в письменных памятниках Крита, в тех тысячах покрытых письменными знаками глиняных табличек, которые некогда наполняли архивы Кносса и Феста. Чешский ученый Б. Грозный, приступивший в последние годы к дешифровке критских письменных памятников, убедительно доказал, что многочисленные [14] приведенные им надписи греческого материка (из Фив, Элевсина, найденные в 1939 г. надписи из Пилоса в Мессении) написаны не на греческом, а на критском языке,[9] а из этого, по-видимому, следует, что на материке Греции имелись многочисленные колонии критян. Путем анализа пиктографически написанных документов хозяйственной отчетности, раскопанных в архивах царских дворцов Крита, Грозный выявил наличие здесь хорошо организованного обширного царского хозяйства. Последнее получало регулярные подати натурой и металлическими слитками. Оно получало также дань и людьми — мужчинами, женщинами и детьми. Мы находим, таким образом, бесспорное свидетельство о существовании на Крите элементов рабовладельческого хозяйства. После исследований Грозного о догреческих надписях Крита мы уже не можем определить минойское общество времени существования архивов Кносса и Феста как общество первобытно-общинное. Организация хозяйства, засвидетельствованная глиняными табличками этих архивов, не могла, конечно, зародиться в условиях первобытно-общинного строя, хотя бы и на стадии разложения.

Само собой понятно, что критское общество II тысячелетия до н. э. — это еще не развитое рабовладельческое общество, как, например, поздний Шумер с его чрезвычайно развитым бюрократическим аппаратом, с его колоссальным размахом и тонкостью бухгалтерского учета и расчета. Система хозяйства, отраженная в документах хозяйственной отчетности архивов Кносса и Феста, соответствует скорее всего хозяйству, с которым мы сталкиваемся в табличках древнейшего архива Урука, датируемых концом IV тысячелетия до н. э. В их письме содержится много пиктографических элементов. Очевидно, на Крите II тысячелетия, как и в Шумере конца IV тысячелетия до н. э., появляются примитивные государственные образования, и тем самым первобытно-общинный строй и здесь и там перерастает в примитивно рабовладельческий.

Данный вывод для Крита подкрепляется сделанным уже давно наблюдением, что критские дворцы и поселения той эпохи не были окружены стенами и не могли поэтому служить местом убежища во время войны. В связи с этим любопытным фактом и было высказано предположение, что большая часть Крита была в политическом отношении объединена, а защита против угрозы со стороны моря обеспечивалась флотом, который вместе с тем содействовал широкому развитию торговли, засвидетельствованному многочисленными археологическими данными как на самом Крите, так и вне его. Наблюдение это, неоднократно делавшееся на основании результатов раскопок на Крите, находит свое подтверждение в последующей греческой традиции, несомненно, заслуживающей доверия. [15]

Дело в том, что традиция о существовании на Крите в древнейшее время единого государства, которым управлял царь Минос, обладавший сильным флотом, сохранилась не только в греческом эпосе, но и в греческой историографии. Геродот называет Миноса «кносским» и причисляет его к «владыкам моря, предшествовавшим Поликрату, тирану Самоса» (III.122). Согласно Геродоту, карийцы были подвластны Миносу; хотя они и не платили ему дани, но зато «поставляли экипаж для кораблей всякий раз, когда требовал того Минос. В то время как Минос покорил уже многие земли и прославился военными удачами, карийский народ был тоже знаменитейшим из народов». Из этого отрывка следует, по-видимому, что Геродот не считал самого Миноса карийцем, а относил его к другому племени, которое подчинило себе карийцев. Фукидид, также повествующий о мощной державе Миноса, говорит не только о покорении карийцев, но даже и об изгнании их Миносом с островов греческого моря. В 4-й главе I книги труда Фукидида мы читаем: «Минос раньше всех, как известно нам по преданию, приобрел себе флот, овладев большею частью моря, которое называется теперь Эллинским, достиг господства над Кикладскими островами и первый заселил большую часть их колониями, причем изгнал карийцев и посадил правителями собственных сыновей».

Подтверждение рассказа Фукидида о колониях, основанных Миносом, некоторые исследователи находят в том обстоятельстве, что в области древнего Средиземноморья имеется ряд городов с именем Миноя. Что же касается сообщения Геродота и Фукидида о пребывании в древнейшее время карийцев на островах Эгейского моря, то сам Фукидид подкрепляет это утверждение следующим весьма убедительным аргументом: «Ничуть не меньше занимались разбоем и островитяне, а именно карийцы и финикияне, заселившие большинство островов. Вот доказательство этого: когда афиняне во время этой (Пелопоннесской) войны очищали Делос и удалили все гробницы, бывшие на острове, то больше половины погребенных в них покойников оказалось карийцами; их признали по вооружению, положенному вместе с ними в могилы, и по способу погребения, существующему до сих пор. С образованием флота взаимные отношения на море усилились, потому что Минос очистил острова от разбойников и тогда же заселил большинство их колонистами» (Фукидид, I.8.1-2).

Сообщения Геродота и Фукидида о вытеснении карийцев греками с островов Эгейского моря находят свое подтверждение не только в свидетельстве «раскопок» афинян в эпоху Пелопоннесской войны, но также и в сообщениях египетских надписей и папирусов второй половины Нового царства, а также и библии. Из названных источников мы узнаем о народе «сакара», который вместе с другими «народами моря» [16] участвовал в нападениях на Египет, а затем осел на побережье Палестины. Как мне удалось доказать, название «сакара» является одним из диалектологических вариантов этнического названия «карийцы» греческих текстов и «крети» библии.

Фукидид, согласно общему контексту вышеприведенных отрывков его труда, видел в Миносе представителя народа эллинов. О Миносе как греке говорит и Диодор (IV.60). О том, что он был связан с греческой эпохой истории Крита, свидетельствует и тот факт, что он полностью вошел в греческий эпос. Возможно даже, что воспоминание о его державе нашло свое отражение в описании Одиссеей общества феаков. Поэтому в предании о Миносе и его державе можно, повидимому, усмотреть легендарную традицию о первом периоде истории греческого народа, а именно о периоде преобладания ахейских племен. Начинается ахейский период державы Миноса с конца XV в. до н. э., когда огнем и мечом были разрушены дворцы Кносса и Феста. В XIII в. до н. э. с началом дорийского движения начинается движение ахейских племен, карийцев и других «народов моря» на соседние государства Малой Азии, на города-государства Финикии и на Египет. Включение периода державы Миноса, отождествленного мною с ахейским периодом греческой истории, в указанные хронологические рамки подтверждается указанием в той же 8-й главе I книги Фукидида, в которой он рассказывал, как мы видели, о древних погребениях карийцев на Делосе и о борьбе Миноса с пиратами. Затем он в нескольких словах описывает состояние эллинов в непосредственно следующее за Миносом время: «Приморские жители владели уже большими средствами и потому крепче сидели на местах, а некоторые, разбогатев, оградили себя стенами. Стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие города. В таком состоянии эллины находились довольно долго, прежде чем они выступили в поход против Трои» (Фукидид, I.8.3-4). Если греческая историография датировала троянскую войну приблизительно 1200 г., то установление длительности периода между правлением Миноса и походом на Трою, предложенное Фукидидом, легко может быть согласовано с датировкой державы Миноса началом ахейского периода истории Крита. Последнее событие относят, как было выше указано, к концу XV в. до н. э.

О совпадении момента установления державы Миноса с началом преобладания ахейских племен на Крите говорит еще один любопытный факт, на который историки в последние десятилетия не обратили достаточного внимания. Я имею [17] в виду засвидетельствованное гортинской надписью название государственных рабов на Крите I тысячелетия до н. э. «мноитами». Последние, согласно гортинской надписи, были рабами всей городской общины в отличие от афамитов, называемых также и кларетами, которые обрабатывали наделы отдельных граждан. Уже давно было высказано предположение, что социальный термин «мноиты» надлежит поставить в определенную связь с именем Миноса. Вероятно, они были «принадлежащими Миносу», т.е. рабами Миноса, подобно «царским рабам», которых мы находим в Египте, в Иберии и т. д. Ахейцы, захватив власть на Крите, превратили часть покоренного населения в государственных рабов, т.е. в рабов своего царя Миноса, которые своим трудом должны были обеспечивать существование господствующего класса.

Вопрос о «мноитах» Крита I тысячелетия до н. э. приводит нас вплотную к проблеме законодательства царя Миноса, о котором сообщает не только Платон в своих «Законах», но также и такой эрудит в области древнего законодательства, как Аристотель. Последний в своей «Политике» (II.7.18) сообщает нам следующие весьма существенные данные по истории государственного устройства Крита: «Вероятно — да это подтверждается и преданием, — лакедемонское государственное устройство во многих своих частях явилось подражанием критскому... Дело в том, что жители Ликта (одного из городов Крита) были лакедемонскими колонистами; когда они отправились основывать колонию на острове, то нашли у местных жителей уже организованную систему законодательства. Поэтому-то и теперь еще периэки (являющиеся остатками древнего населения) пользуются его основами, после того как Минос впервые привел его в определенную систему».

Следовательно, согласно Аристотелю, государственный строй Крита послужил образцом для древнего государственного строя Лакедемона. В другом месте своего труда (VII.9.2) Аристотель подчеркивает, что столь характерное для общественного строя Лакедемона учреждение, как сисситии, было «на Крите введено в правление царя Миноса». Подобное утверждение Аристотеля о значении критского законодательства не может казаться историку невероятным, после того как в 1884—1885 гг. была откопана на месте древнего города Гортины огромная надпись VI в. до н. э., в которой был увековечен обширнейший из всех дошедших до нас законодательных памятников Греции. В этом ценнейшем эпиграфическом памятнике дорийского периода, несомненно, нашло отражение древнее законодательство ахейского периода — законодательство Миноса. Законодательство же Миноса, в свою очередь, согласно свидетельству Аристотеля, не является его личным творчеством. Он лишь привел «в определенную систему» существовавшие до него законы. [18]

Следовательно, и до Миноса на Крите существовало законодательство; тем самым мы получаем указание на то, что и для карийско-филистимлянского периода истории Крита засвидетельствована попытка образования государства. За это говорит, как мы видели выше, и наличие тюрем в древних дворцах Крита, и архивы с тысячами глиняных табличек, покрытых письменными знаками, дававшими возможность контролировать хозяйство, слишком сложное для родового строя. Анализ пиктографических документов выявил, как мы видели (стр. 15), наличие на Крите элементов рабовладельческого хозяйства. Надо полагать, что рабы использовались на многочисленных судах критян, как торговых, так и военных. Рабы же, наверное, принимали участие в возведении царских дворцов Кносса и Феста, а также в строительстве дорог. Критская морская держава, расположенная в центре морских торговых путей, поддерживала оживленные торговые сношения с окружающими странами. Процветание торговли на Крите должно было, бесспорно, содействовать ослаблению родовых связей. О разрыве родовых связей на Крите в этот период свидетельствует и объединение большого количества общин центральной части Крита, на что указывалось выше.

Если же на Крите действительно уже в карийский период сложилось раннеклассовое общество, соответствующее стадиально, как я выше указал, древнейшему шумерскому рабовладельческому обществу конца IV тысячелетия до н. э., то мы уже не можем вместе с Пендлбери видеть в разрушении дворцов Крита конца XV в. одно лишь внешнеполитическое событие. Скорее всего, катастрофа, разразившаяся над дворцами Крита на исходе крито-микенского периода, была обусловлена не только победоносным вторжением ахейских орд, но и восстанием наряду с рабами и массы непривилегированного населения. Эти события потрясли «Крит, посреди виноцветного моря, прекрасный, тучный» тогда, когда родовая знать сделала первую попытку образования государства.

Таким образом, мы тщетно стали бы искать в книге английского археолога определения или установления законов развития общества древнего Крита или объяснения причин, обусловивших его расцвет или гибель. В тех же случаях, когда автор пытается их привести, он проявляет обычную для буржуазного ученого беспомощность или же извращает действительность. Но сами факты, повторяем, подобраны умело, расположение материала представляет большие удобства. Поэтому «Археология Крита» может послужить весьма полезным пособием для археологов, историков, историков искусства и архитектуры и студентов соответствующих высших учебных заведений. Как известно, «Археология Крита» вышла в 1939 г., т.е. в год начала войны с фашистской Германией. Во время войны Крит стал ареной военных действий, и, [19] естественно, раскопки там не производились. Более или менее значительных раскопок не предпринималось и после окончания второй мировой войны. Во всяком случае ничего существенного, заставляющего пересмотреть наши взгляды и выводы, найдено не было. К тому же, многие памятники и собрания, в том числе и знаменитое собрание критских древностей в Кандии, пострадали от обычного варварства немецко-фашистских полчищ. В настоящее время особенно большое значение приобретают дальнейшие попытки дешифровки критских письмен.

Перевод сделан почти без сокращений. Иллюстрации на отдельных листах, рисунки в тексте, карты и особенно сводные таблицы, дополняющие отдельные разделы, а также ссылки на литературу сохранены полностью, ибо в этом научном аппарате заключается одно из основных достоинств настоящей книги. Транскрипция собственных имен и географических названий, как правило, дается общепринятая в русской литературе. Заново составлен доцентом И. С. Кацнельсоном, принимавшим участие в редактировании книги, список литературы о Крите. Список этот, не претендующий на исчерпывающую полноту, все же значительно расширен и дополнен указаниями на труды классиков марксизма-ленинизма, русскую научную литературу, на некоторые работы общего характера и работы, опубликованные после выхода в свет книги Пендлбери. [20]