Архив Троцкого. Том 2

Л. Троцкий. К вопросу о стабилизации европейского капитализма

Речь по докладу тов. Варги 25 мая 1925 г.

Тт.! Очень трудно высказываться по такому сложному вопросу, будучи связанным рамками чужого доклада, а доклад к тому же довольно абстрактно построен и еще более абстрактно изложен. Так что здесь будет с моей стороны неизбежна некоторая импровизация в рамках чужой схемы, да еще не очень хорошо мной усвоенной. Это все очень усложняет изложение.

Мне кажется, главным дефектом доклада т. Варги является именно абстрактность не только изложения, но и самого существа. Он ставил такой вопрос: развиваются ли капиталистические производительные силы или нет? и взвешивал мировую продукцию для 1900 года, 1913 года и для 1924 года, причем он суммировал Америку, Европу, Азию и Австралию,— это для решения вопроса о стабилизации капитализма не годится. Революционную ситуацию таким путем измерить нельзя,— можно измерить мировую продукцию, но не революционную ситуацию, потому что революционная ситуация в Европе, в данных исторических условиях, определяется в очень значительной мере антагонизмом американской и европейской продукции, а внутри Европы — взаимоотношением германской продукции и английской продукции, конкуренцией между Францией и Англией и проч. Эти антагонизмы и определяют ближайшим образом революционную ситуацию, по крайней мере в ее экономической основе. Что производительные силы в Америке возросли за последнее десятилетие — в этом нельзя сомневаться; что производительные силы в Японии выросли за время войны и растут сейчас — сомнения нет; в Индии тоже росли и растут. А в Европе? В Европе в общем и целом не растут.

Поэтому основной вопрос решается не суммированием продукции, а анализом экономического антагонизма: суть в том, что Америка, а отчасти Япония, загоняет Европу в тупой переулок, не дают выхода ее производительным силам, частично выросшим за время войны. Я не знаю, обратили ли вы внимание на недавнюю речь одного из виднейших американских экспортеров Юлиуса Барнеса, который имеет близкое отношение к американскому министерству торговли. Барнес говорил, кажется, на съезде американских торговых палат и предлагал на Брюсе, конференции американским представителям такую программу развить: «Мы хотим Европу умиротворить, но в то же время мы хотим отдельным странам Европы отвести определенные участки на мировом рынке, чтобы они не сталкивались с американской продукцией». Это его почти буквальные слова.

Чтобы Германия не сталкивалась на рынках с американской продукцией, с американскими товарами, мы, американцы, укажем Германии — Советскую Россию и т. д. Это не пустые слова, потому что Европа в чрезвычайной степени зависит от Америки. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы Америке удалось организовать хаос мирового рынка и таким образом обеспечить устойчивость капитализма на долгие годы, если не навсегда. Наоборот, оттесняя европейские страны на все более и более узкие участки, Америка подготовляет новое, еще небывалое обострение международных отношений, и америко-европейских и внутриевропейских. Но в данной стадии развития Америка осуществляет целый ряд своих империалистических целей «мирным», почти «филантропическим путем».

Возьмем вопрос о стабилизации валюты, что является наиболее яркой чертой так называемой стабилизации капитализма. Богатейшая страна Европы -Англия — стабилизовала ныне свой фунт стерлингов, но как она его стабилизовала? Она получила для этого в Нью-Йорке заем, кажется, в 300 млн. долл., так что если бы английский фунт стерлингов пошатнулся, то спасать его должен американский капитал, а это значит, что английский фунт стерл. становится сейчас игрушкой в руках американской биржи, которая может в любой момент потрясти его. То, что было официально применено по отношению к Германии, то, что назрело по отношению к Франции,— система Дауэса,-сейчас, по крайней мере частично, намечается и по отношению к Англии. Это, конечно, вовсе не значит, что Америке удастся довести до конца и стабилизовать «дауэсизацию» Европы. Об этом не может быть и речи. Наоборот, дауэсизация, дающая сегодня перевес «пацифистским» тенденциям, обостряет безвыходность Европы и подготовляет величайшие взрывы.

Равным образом и т. Айзенштадт не права, когда она берет за общие скобки развитие производительных сил Америки и Европы. Полуразрушенный Реймсский собор отличается от построенного в Нью-Йорке небоскреба? А там построен небоскреб, потому что разрушение в Европе произведено было при помощи американского динамита. Прилив золота в Америку вовсе не означал соответственного развития производительных сил Европы. Эти два параллельных явления: обескровление Европы и обогащение Америки — нельзя механически суммировать, нельзя складывать разрушенные ценности Европы с ценностями, накопленными в Америке, и хотя т. Айзенштадт возражала в той части т. Варге, но, в сущности, она только увенчала его ошибку. Он ведь тоже складывает ценности Европы и Америки, тогда как они сейчас экономически и политически противостоят друг другу — этим и определяется в огромной степени безвыходность Европы.

Еще раз повторяю: если я привожу программу Ю. Барнеса насчет того, чтобы отвести Европе строго определенные участки мирового рынка, т. е. давать европейским странам подкармливаться в таких пределах, чтобы они уплачивали проценты по долгам и самые долги, не нарушая американского сбыта, то из этого никак не вытекает того, будто бы этим самым Европа закрепляется на определенном уровне, надолго консервируется. Ничего подобного. Никакого сколько-нибудь длительного закрепления ни международных, ни внутренних отношений империалистского капитализма быть не может. На этот счет ни у кого из нас, разумеется, сомнений нет. Система Дауэса, восстановление валюты, торговые договоры, эти «пацифистские» и восстановительные мероприятия совершаются при «поддержке» Америки и под ее контролем.

Этим и характеризуется нынешняя полоса в развитии Европы. Но, восстанавливая свои элементарнейшие экономические функции, европейские страны восстанавливают все свои антагонизмы, наталкиваясь друг на друга. Поскольку могущество Америки заранее втискивает восстановительный процесс Европы в узкие рамки, постольку антагонизмы, непосредственно приведшие к империалистской войне, могут возродиться раньше, чем будет восстановлен хотя бы довоенный уровень производства и торгового оборота. Это означает, что под финансово-»пацифистским» контролем Америки, несмотря на сегодняшнюю «видимость», происходит не смягчение, а обострение международных противоречий. Не в меньшей мере это относится и ко внутренним, т. е. классовым отношениям. Уже Второй конгресс Коминтерна выдвинул то чрезвычайно важное соображение, что послевоенный упадок в развитии производительных сил Европы означает не задержку и даже не замедление, а, наоборот, крайнее ускорение и обострение процесса общественной дифференциации: разорение мелких и средних классов, концентрацию капиталов (без национального накопления), пролетаризацию и еще более пауперизацию все новых народных слоев.

Все дальнейшие конгрессы подтверждали этот факт. В этом смысле т. Варга совершенно прав, когда говорит, что в Европе происходит дальнейшая поляризация социальных отношений, которая не знает и не может знать никакой стабилизации. Общая масса ценностей в Европе не возрастает или почти не возрастает, но она скопляется во все меньшем и меньшем числе рук, притом более быстрым темпом, чем до войны. Пролетариат одним своим крылом превращается в люмпен-пролетариат — это то, что мы имеем в Англии. Мы видим там явление нового порядка, а именно: постоянную армию безработных, которая за все послевоенное время не снижалась ниже 1 млн. с четвертью, а сейчас равна 1,5 млн. Но стабилизация безработицы совсем не то, что стабилизация капитализма. В одной из последних статей Каутский говорит, что социалистическая революция все равно-де в свое время произойдет (лет через сто и притом безболезненно), потому что пролетариат растет, его значение в обществе увеличивается и т. д., т. е. повторяет нам в опошленном виде старые утверждения Эрфуртской программы. Но ведь для сегодняшнего дня это неправда. Если пролетариат растет, то он растет в Англии, в самой богатой стране Европы, как люмпен-пролетариат. И не в одной Англии. Тут можно повторить Марксовы слова, что Англия только указывает другим странам образ их будущего.

Перед Францией стоит повелительная задача стабилизации франка. Что это значит? Это значит, что в более или менее близком будущем мы будем иметь и во Франции хроническую безработицу. Если весь французский пролетариат занят сейчас в промышленности, то это потому, что французская промышленность живет не по средствам, при помощи фальшивых денег, при помощи инфляции. Америка требует от Франции, как она уже добилась от Англии, стабилизации валюты. Это означает потребность в притоке золота во Францию. Но за американское золото нужно платить высокий процент, что ляжет большим накладным расходом на французскую промышленность. Накладной расход на французскую промышленность означает ухудшение сбыта, и этот сбыт, который Франция имеет за счет разрушения своей валюты, за счет подкопа под свое финансовое хозяйство, прекратится, и во Франции неизбежно будет постоянная резервная армия, как и в Англии. Если Франция и не захочет, то Америка ее заставит перейти к твердой валюте со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наиболее явный характер имеет восстановительный процесс в Германии, где капиталистическая кривая падала до самой низшей точки. Но и в Германии восстановительный процесс идет пока что в рамках борьбы за довоенный уровень, и на пути к этому уровню Германия еще столкнется со многими экономическими и политическими препятствиями. А тем временем на базе сокращенного национального достояния мы имеем все большее и большее объективное обострение социальных противоречий.

Эта часть доклада выражена т. Варгой очень абстрактно, но она правильна,— я имею в виду ту часть, где т. Варга говорил о такой деформации общества, которой нельзя повернуть обратно. Для того, чтобы упразднить безработицу в Англии, нужно бы завоевывать рынок, тогда как Англия теряет, а не завоевывает его. Для стабилизации английского капитализма нужно — ни много ни мало — оттеснить Америку. Но это есть фантастика и утопия.

Все «сотрудничество» Америки и Англии состоит в том, что Америка в рамках мирового «пацифистского» сотрудничества — все больше и больше оттесняет Англию, пользуясь ею, как проводником, как посредником, маклером в дипломатической и коммерческой области... Мировой удельный вес английской и всей вообще европейской экономики падает,— между тем экономическая структура Англии и Центрально-Западной Европы выросла из мировой гегемонии Европы и на эту гегемонию рассчитана. Это противоречие, неустранимое, неотвратимое, все углубляющееся, и есть основная экономическая предпосылка революционной ситуации в Европе. Таким образом, охарактеризовать революционную ситуацию вне антагонизма Соединенных Штатов и Европы, мне кажется, абсолютно невозможно, и это — основная ошибка т. Варги.

Но здесь был поставлен вопрос о том, откуда взялось самое понятие стабилизации, почему говорят о стабилизации? Я думаю, что на этот вопрос в рамках одних только экономических категорий ответить нельзя; без политического момента тут никак не обойтись. Если мы возьмем европейскую экономическую ситуацию, какой она была на другой день после войны и какой она является сегодня, то откроем ли какие-нибудь изменения? Конечно, изменения есть и очень серьезные.

Во Франции починили разрушенные вокзалы, северные департаменты восстановлены в довольно широких размерах; в Германии ездят на резиновых шинах, а не на соломенных, много восстановлено, залечено, улучшено. Если подойти с такой ограниченной точки зрения, то окажется, что за время послевоенной передышки многое сделано: это, как впавший в крайнюю бедность, даже нищету, человек, который, имея 2 — 3 часа свободных, на живую нитку пришил пуговицы, наставил заплаты, почистился и проч. Но если мы возьмем все положение Европы в составе мирового хозяйства, то изменилось ли оно или нет, лучше оно стало или нет за эти годы? Нет, оно не стало лучше.

Положение Европы в мировом масштабе лучше не стало,— это основной момент. Но почему все же мы говорим о стабилизации? Прежде всего потому, что, не выходя из условий своего общего упадочного положения, Европа успела все же внести в свое хозяйство известные элементы упорядочения. Этого никак игнорировать нельзя. Это отнюдь не безразлично для судьбы и борьбы европейского рабочего класса и для сегодняшней тактики коммунистических партий. Но общая судьба европейского капитализма этим совершенно не решается. Золотая стабилизация фунта стерлингов есть несомненный элемент «упорядочения», но в то же время стабилизация валюты лишь ярче, точнее обнаруживает общий упадок Англии и ее вассальную зависимость от Соединенных Штатов.

Что же все-таки означает упорядочение европейского капитализма, восстановление элементарнейших его функций и пр.? И не есть ли это внутреннее упорядочение лишь необходимое предварительное условие и вместе с тем признак грядущей прочной и длительной стабилизации? Нет никаких данных в пользу такого предположения.

Чтобы понять, как и почему европейской буржуазии удалось «упорядочить» свое хозяйство, нужно привлечь к делу политические моменты в их взаимодействии с экономикой. В 1918-1919 гг., на экономической основе, еще несшей на себе непосредственные последствия войны, мы имели в Европе могущественный стихийный революционный напор рабочих масс. Это придавало полную неустойчивость буржуазному государству, крайнюю неуверенность буржуазии, как правящему классу,— у нее не было даже решимости штопать свой европейский кафтан. Мысль о восстановлении стабильной валюты стояла для нее где-то на 3 — 4 плане, если вообще стояла в тот период, когда непосредственный натиск пролетариата угрожал ее господству. Тогда инфляция была мерой непосредственной классовой самообороны буржуазии, как у нас -мерой классовой самообороны пролетариата у власти — военный коммунизм. Правильно напоминает т. Варга: на 1 и 2 конгрессе мы считались с захватом власти пролетариатом Европы, как с ближайшей возможностью. В чем была наша ошибка? В какой области мы оказались неподготовлены? Была ли подготовлена экономика для социальной революции? Да, была. В каком смысле она была готова? В сугубом, если хотите, смысле.

Уже и до войны, состояние техники и экономики делало переход к социализму объективно выгодным. В чем же перемена во время войны и после нее? В том, что производительные силы Европы перестали развиваться, если брать это развитие как планомерный общий процесс. До войны они развивались очень бурно и в рамках капитализма. Их развитие уперлось в тупик и привело к войне. После войны они перестали развиваться в Европе. Мы имеем стагнацию (застой, задержку) с острыми, неправильными колебаниями вверх и вниз, которые не дают возможности даже уловить конъюнктуру. Если конъюнктура, вообще говоря, есть пульсация экономического развития, то наличность конъюнктурных колебаний свидетельствует, что капитализм живет. Мы когда-то доказывали на 3-м съезде Коминтерна, что конъюнктурные изменения будут неизбежны в дальнейшем, будут, значит, и улучшения конъюнктуры.

Но есть разница между биением сердца здорового и больного человека. Капитализм не околел, он живет,— говорили мы в 1921 г. — поэтому сердце его будет биться и конъюнктурные изменения будут; но когда живое существо попадает в невыносимые условия, то его пульс бывает неправильным, трудно уловить необходимый ритм и т. д. Это мы и имели за все это время в Европе. Если бы циклические изменения снова стали в Европе правильными и полнокровными (я говорю очень условно со всеми оговорками), это до известной степени указывало бы на то, что в смысле упрочения экономических отношений буржуазией сделан какой-то принципиальный шаг вперед. Об этом пока еще нет и речи. Неправильность, нецикличность, непериодичность этих конъюнктурных колебаний указывает на то, что европейскому и прежде всего британскому капитализму невыносимо тесно в тех рамках, в какие он попал после войны. Капитализм живет и ищет выхода. Производительные силы, толкаясь вперед, ударяются в грани суженного для них мирового рынка. Отсюда — экономическое дергание, спазмы, резкие и острые колебания при отсутствии правильной периодизации экономической конъюнктуры.

Но возвращаюсь к вопросу: чего мы не учитывали в 1918-1919 гг., когда ждали, что власть будет завоевана европейским пролетариатом в ближайшие месяцы? Чего не хватало для осуществления этих ожиданий? Не хватало не экономических предпосылок, не классовой дифференциации,-объективные условия были достаточно подготовлены. Революционное движение пролетариата также было налицо. После войны пролетариат был в таком настроении, что его можно было повести на решительный бой. Но некому было повести и некому было организовать этот бой,— не было того, что называется партией. В игнорировании этого и состояла ошибка нашего прогноза. Поскольку партии не было, не могло быть и победы. А с другой стороны, нельзя было консервировать (сохранить) революционное настроение пролетариата, пока создастся партия.

Коммунистическая партия начала строиться. Тем временем рабочий класс, не найдя своевременно боевого руководства, оказался вынужден приспособляться к той обстановке, которая сложилась после войны. Отсюда явилась возможность для старых оппортунистических партий снова в большей или меньшей степени укрепиться. Но и капитализм тоже жил тем временем. Именно потому, что не оказалось в критический момент революционной партии и пролетариат не мог взять власть в свои руки, что получил капитализм? — передышку, т. е. возможность более спокойно ориентироваться в создавшейся обстановке: восстановить валюту, заменить соломенные шины резиновыми, заключить торговые договоры и т. д. и т. п.

В общем в состоянии европейского капитализма произошли серьезные изменения, которых нельзя недооценивать, но все они укладываются все же в рамках мирового соотношения экономических, финансовых и военных сил, которое было подготовлено до войны, окончательно определилось во время войны и которое не изменилось в пользу Европы в послевоенный период. Не потому и не в том смысле сейчас в Европе нет революционной ситуации, что капитализму удалось воссоздать для себя условия дальнейшего развития производительных сил; этого нет; нет даже серьезных симптомов в этом направлении. Отсутствие революционной ситуации непосредственно выражается в перемене настроения в рабочем классе, прежде всего в немецком, в отливе от революции к социал-демократии. Отлив этот явился вследствие того, что послевоенный революционный прилив, а затем и послерурский остался безрезультатным.

И уже в результате этого отлива буржуазия получила возможность наладить наиболее разлаженные части своего государственного и хозяйственного аппарата. Но дальнейшая ее борьба за восстановление хотя бы только довоенного экономического уровня таит в себе неизбежно новые и новые противоречия, конфликты, потрясения, «эпизоды» вроде рурского и пр. Настроение рабочего класса, как показал нам снова 1923 г. в Германии, есть фактор несравненно, неизмеримо более подвижный, чем экономическая ситуация страны. Вот почему именно борьба буржуазии европейских стран за «стабилизацию» капитализма может на каждом дальнейшем своем этапе поставить коммунистические партии Европы перед новой революционной ситуацией.

Тов. Варга упомянул здесь важный момент, а именно, что буржуазия не может подкармливать верхи рабочего класса. В Англии сейчас консервативное правительство Болдуина, которое очень хочет мира с рабочими. Если проследить за речами Болдуина за последний период, то они все наполнены величайшей тревогой. Им была сказана недавно в парламенте классическая фраза: «мы, консерваторы, не хотим стрелять первыми».

Когда крайняя правая его собственной партии внесла проект билля с тем, чтобы запретить профсоюзам взимать политические взносы, чему и либералы вполне сочувствовали, потому что разбившая их рабочая партия на эти средства существует, то Болдуин сказал: взимание политических взносов есть, разумеется, насилие, это — нарушение британских традиций и проч., но — «мы не хотим стрелять первыми». Это его буквальное выражение, которое является не только ораторским образом.

Если следить за английской экономикой, политикой, печатью, за настроениями в Англии, то получается впечатление, что там революционная ситуация надвигается хоть и медленно, но с поразительной планомерностью. Безвыходность британского капитализма нашла свое выражение в крушении либерализма, в росте рабочей партии, в появлении новых настроений в массах рабочего класса и т. д. Вся политика Болдуина построена на желании «примирения» с рабочими. Между тем профсоюзы Англии, которые мы знали как носителей консервативного соглашательства (тред-юнионизм был для нас выражением чего? — выражением законченного цехового оппортунизма), эти профсоюзы становятся постепенно величайшим революционным фактором европейской истории.

Коммунизм сможет выполнить свою миссию в Англии, только сочетая свою работу с тем могущественным процессом, который происходит в профсоюзах Англии. А чем этот процесс непосредственно определяется? Именно тем, что та страна, которая больше всего подкармливала широкие слои рабочего класса, делать этого больше не может, и столь соглашательски настроенный Болдуин должен отказывать в принятии всех тех скромнейших законопроектов, которые вносятся депутатами рабочей фракции, напр., о минимальной плате углекопам. Вчера было телеграфное сообщение о каком-то скромном законопроекте со стороны рабочей фракции, который консерваторы отвергли (о 10 млн. ф. ст. на общественные работы). Отсюда вытекает, что укрепление оппортунизма, которое, несомненно, есть факт в Германии, а также и во Франции, не может быть ни глубоким, ни длительным. Ни Франция, ни Германия не смогут создать привилегированного положения для верхних слоев пролетариата; наоборот, и там и здесь предстоит период серьезного нажима на рабочий класс.

А в Англии? Не может ли там упрочиться на долгие годы и десятилетия оппортунизм нынешних вождей рабочей партии? Если в двух словах на этом моменте остановиться, то это лучше всего уяснит общую оценку ситуации. Мы имели в Англии социал-демократию и Независимую рабочую партию,— две организации, которые существовали в течение десятилетий, как две небольшие конкурирующие организации. У каждой было 15 — 20 — 25 тысяч членов. За послевоенные годы мы видим в Англии поразительное явление: вчерашняя пропагандистская секта, Независимая рабочая партия, пришла к власти. Правда, она опиралась на либералов, но на последних выборах уже после падения Макдональда она собрала 4,5 млн. голосов.

Я говорю о Независимой рабочей партии, потому что она является правящей фракцией рабочей партии. Без Независимой рабочей партии не существует рабочей партии. Чем же объясняется столь необыкновенная карьера независимовцев и насколько она прочна? Мы имеем в Англии буржуазию, которая лучше, последовательнее, умнее, чем какая-либо другая, подчиняла себе пролетариат, экономически подкармливая верхи рабочего класса и политически их деморализуя. Такой второй школы в истории не было, нет и, вероятно, не будет. Американская буржуазия едва ли будет иметь возможность так длительно развращать и принижать свой рабочий класс. К чему привело в Англии изменение мирового и внутреннего экономического положения? К напору массы тред-юнионов на верхи, а напор этот привел к созданию рабочей партии.

Если взять среднего английского рабочего сейчас, то вряд ли он сознательно отказался от тех предрассудков, которые у него были, когда он голосовал за либералов. Но он разочаровался в либералах, потому что либеральные депутаты, в силу изменившегося положения Англии на мировом рынке, не способны выступать за него в парламенте в тех пределах, в которых они могли это делать раньше. Отсюда явилась необходимость для достижения тех же задач создать свою партию. Что такое рабочая партия? Это есть политотдел при тред-юнионах. Рабочему тред-юнионисту нужен казначей, кассир, секретарь и депутат в парламенте. Под напором обострившейся классовой борьбы, ликвидировавшей либерализм, тред-юнионы пришли к необходимости создания своей собственной рабочей партии. Но бюрократия тред-юнионов была неспособна создать ее собственными силами в 24 часа.

Обстановка же в Англии изменилась так, что партию нужно было создать почти в 24 часа. И вот происходит поразительная «смычка» между Независимой рабочей партией, которая в течение долгих лет существовала, как секта, и между бюрократией тред-юнионов. «Вам нужен политотдел при тред-юнионах? Мы к вашим услугам». Таким образом складывается рабочая партия. Оппортунизм независимцев получает гигантскую политическую базу. Надолго ли? Все говорит за то, что нет. Нынешняя рабочая партия есть результат временного пересечения путей Независимой рабочей партии и могущественного революционного подъема рабочего калсса: независимцы отвечают только короткому этапу этого подъема. Мы имели уже одно правительство Макдональда, это эпизодический эксперимент, не доведенный до конца, потому что первое правительство независимцев не имело большинства.

Каков путь дальнейшего развития? Есть ли основание думать, что нынешнее консервативное министерство непосредственно упрется в революционную ситуацию? Гадать трудно, но вряд ли все же — без особого исторического толчка — можно ждать в ближайшее время революционной борьбы между рабочим классом и буржуазией за власть. Если не будет войны или иных событий, вроде рурской оккупации, то надо полагать, что консервативное правительство в Англии годом раньше или позже сменится рабочим правительством. А что означает рабочее правительство в этих условиях? Чрезвычайный нажим и напор рабочего класса на государство. При безвыходном мировом положении Англии что это означает? Это означает, что английский рабочий класс может предъявить спрос на идеи коммунизма с такой же массовой энергией и быстротой, с какой он на предшествующей стадии предъявил спрос на руководство Независимой рабочей партии. Представлять себе дело так, что число коммунистов в течение десятилетий будет постепенно увеличиваться в Англии,— в корне неправильно. Как раз судьба Независимой рабочей партии лучше всего показывает, что тут события пойдут другим путем и другим темпом. Англия была, владычицей мирового рынка — отсюда консерватизм тред-юнионов; теперь она оттеснена, положение ее ухудшается, положение рабочего класса Англии радикально изменилось, вся орбита его движения стала иной. На известном этапе эта орбита (линия движения) пересекается с путем Независимой рабочей партии. Это создает иллюзию мощи Независимой рабочей партии. Но это не так, макдональ-довщина — это только одна веха, одна зарубка на пути английского рабочего класса. В процессах, происходящих ныне в английском рабочем классе, ярче всего, пожалуй, выражается глубоко критический, т. е. революционный, характер всей нашей эпохи.

Революционная ситуация в собственном смысле слова есть очень конкретная ситуация. Она вытекает из пересечения целого ряда условий: критического экономического положения, обострения отношений классов, наступательного настроения рабочего класса, состояния растерянности правящего класса, революционного настроения мелкой буржуазии, благоприятного для революции международного положения и пр. и пр. Такая ситуация по самому своему существу может и должна заостряться и держаться только до известного момента. Она не может быть длительной.

Если она стратегически не использована, то должна начать распадаться. Откуда? С верхушки, т. е. с коммунистической партии, которая не сумела или не смогла использовать революционную ситуацию. В ней неизбежно открываются внутренние трения. Столь же неизбежно партия теряет известную, иногда очень значительную, долю своего влияния. В рабочем классе начинается отлив революционного настроения, попытка приспособиться к тому порядку, который существует. В то же время у буржуазии появляется известный прилив уверенности, который выражается и в ее хозяйственной работе. Эти процессы по существу и являются тем, что заставляет нас говорить о стабилизации, а вовсе не какие-либо коренные изменения капиталистической базы в Европе, т. е. прежде всего ее положения на мировом рынке.

Нам надо в наших оценках выйти из европейского провинциализма. До войны мы мыслили Европу как вершительнипу судеб мира и вопрос революции мы мыслили национально и европейски провинциально по Эрфуртской программе. Но война показала, обнаружила, вскрыла и закрепила самую нераздельную связь всех частей мирового хозяйства. Это есть основной факт, и мыслить о судьбе Европы вне связей и противоречий мирового хозяйства нельзя. А то, что в последнее время происходит каждый день и каждый час,— показывает на мировом рынке рост американского могущества и рост европейской зависимости от Америки. Нынешнее положение Соединенных Штатов напоминает в некоторых отношениях положение Германии до войны. Это тоже выскочка, который пришел тогда, когда весь мир уже поделен, но Америка отличается от Германии тем, что она неизмеримо могущественнее Германии, она может реализовать многое и многое, не извлекая непосредственно меча, не применяя оружия. Америка заставила Англию порвать Японо-Английский договор. Как это она сделала? Без извлечения меча. Америка заставила Англию признать равенство ее флота с американским, тогда как все традиции Англии покоились на неоспоримом первенстве британского флота. Чем она этого достигла? Давлением своего экономического могущества. Она навязала Германии режим Дауэса. Она заставила Англию уплатить ей долги. Она толкает Францию к уплате долгов, а для этого заставляет ее ускорить возвращение к твердой валюте. Что все это означает? — Новый колоссальный налог на Европу в пользу Америки. Передвижка сил от Европы к Америке продолжается. Хотя вопрос сбыта — не первичный вопрос, но Англия упирается в вопрос сбыта, как в вопрос жизни и смерти, и разрешить его она не может. Безработица есть та язва, которая подтачивает организм Англии. Все буржуазно-экономическое и политическое влияние Англии насквозь пропитано пессимизмом.

Резюмирую. Я согласен с общим выводом тов. Варги, что об экономической стабилизации Европы на какой-либо длительный период говорить нет основания. Хозяйственная ситуация Европы остается глубоко критической при всех своих изменениях к лучшему. Ее противоречия будут уже принимать в ближайшие годы крайне острый характер. Поэтому в отношении, скажем, Англии вопрос революции состоит прежде всего в том, успеет ли тут коммунистическая партия сложиться, подготовиться, тесно связаться с рабочим классом, к тому моменту, когда революционная ситуация так заострится, что потребует решительного наступления, как это было в Германии в 1923 г. То же самое относится, по-моему, ко всей Европе. «Опасность» не в том, что в Европе устанавливается такая стабилизация, такое возрождение экономических сил капитала, при котором революция отодвинется в туманное будущее, нет, не в этом опасность, а скорее уже в том, что революционная ситуация может сложиться настолько скоро и остро, что к этому времени не успеет еще сложиться достаточно закаленная коммунистическая партия. В эту сторону и должно быть направлено все наше внимание. Так мне представляется в общем и целом европейская обстановка.