Аритмия чувств

Дорота. Для женщин зачастую имеет.

Януш. Для меня это не было существенно, не несло в себе никакого символического значения и не тешило мою мужскую гордость. Конечно, мужчине очень приятно, когда он является первым. Но у меня к этому вопросу всегда было либеральное отношение. Я полагаю, что, когда люди влюбляются, они не могут рассчитывать, что проживут со своим избранником/избранницей до конца жизни. И если что-то кончается, то это не означает, что следующая любовь будет иметь меньшее значение.

Дорота. Ты спрашивал своих партнерш о прошлом? Никогда не ревновал к этому прошлому? Не интересовался, кто был до тебя?

Януш. Конечно спрашивал. Люди, будь то мужчины или женщины, любят говорить о прошлом. У нее тоже были парни, ведь трудно представить, чтобы их не было в жизни столь привлекательной женщины. Но она была очень скромной, несмотря на свою красоту, которую никогда не выставляла напоказ. Она даже одевалась так, чтобы не выделяться, на что я тоже обратил внимание. Она была не слишком общительна, ей требовалось время, чтобы привыкнуть к человеку или компании и начать разговор. Но, освоившись, она проявляла себя отличным собеседником. Воспитана она была в традиционной, довольно патриархальной семье. Мама работала, но всегда заботилась о муже и о доме. Отец был гуралем, горцем, а значит, и у нее были некоторые гураль-ские черты — собственная система ценностей и невероятное упрямство, но в то же время необыкновенная мягкость и спокойствие. Ее интересовали интеллигентные мужчины, и я произвел на нее впечатление умением вести беседу, хотя физический аспект был не менее существен и притягателен. Между нами никогда не было неловкого молчания, и к согласию мы всегда приходили, обсуждая друг с другом возникшую проблему. Сегодня я вижу пары, которые молчат, когда они вместе. И я задаю себе вопрос почему: потому ли, что уже все слова между ними были сказаны и они договариваются вообще без слов, или, может, после нескольких месяцев знакомства им нечего сказать друг другу? Это страшно! Меня это поражает, потому что самым существенным в браке для меня является общение с партнером. Лишь в 10 % случаев, если речь идет о качестве брака, решающим является секс, в остальных же 90 % — разговор.

Дорота. Мой отец всегда повторял, что и до и после должно быть о чем поговорить.

Януш. Я обожал с ней разговаривать. Она не застала в живых мою маму, но знала моего отца и была им очень любима. У нас все произошло по классической схеме. Я работал в университете, она училась, и в какой-то момент я подумал, что мы должны быть вместе. Тогда мы получили талоны от городского главы на покупку колец (смеется). Мы выбрали два самых толстых колечка из всех возможных и потом у ювелира переделали их более тонкие, а из остатков заказали что-то еще. Также мы получили талоны на алкогольные напитки, на которые приобрели водку для свадьбы. В нашей пустой квартире мы поставили одолженные в общежитии столы, накрыли их простынями и сыграли свадьбу.

Дорота. Вы вступили в гражданский брак?

Януш. Да, мы не венчались. Хорошо помню, что мы поженились 26 июня 1982 года, а 28 июня 1983 года родилась Ася, моя первая дочь. Когда она родилась, я уже знал, что через три месяца уеду в Штаты. Просто так сложились обстоятельства, мы с женой старались не давать волю чувствам. Был разговор, было принято решение, что это шанс для нашей семьи и для меня лично. Она знала, что я хочу работать в университете, тогда я еще пытался произвести на нее впечатление — она гордилась моими планами. И я уехал. Мы не могли звонить друг другу, но писали письма и ждали встречи. Я даже мысли не допускал, что мог бы не вернуться к ней, а остаться в Америке и ждать ее три года, пока она получит разрешение на выезд из страны. Кроме того, я поляк и не могу себе представить другого отечества. Когда я вижу индонезийский флаг, то мне кажется, что его повесили вверх ногами. К каждому встречному коту или собаке я обращаюсь исключительно по-польски. На улице я распознаю соотечественников, подобно тому как азиаты, будучи в Европе, распознают себе подобных (смеется). Я живу в Германии двадцать лет, но у меня такое впечатление, что я так и не распаковал последний, самый маленький, символичный чемодан. И все время сижу на нем. В Германии я лишь проживаю, живу же я в Польше. Это для меня временное пристанище, ведь сюда я приехал именно с таким намерением, и я еще вернусь в Польшу, когда мои дети станут самостоятельными.

Дорота. Если бы ты вернулся, то был бы вынужден отказаться от своей работы?

Януш. Да.

Дорота. Может, вернешься, когда будешь пенсионером? Мы ждем.

Януш. Теоретически я мог бы вернуться в университет. Такая идея у меня тоже была, и какое-то время я даже пытался ее реализовать. Я даже написал докторскую диссертацию, чтобы получить звание профессора. В течение семи лет я преподавал в Польше в Приморской педагогической академии, ездил из Франкфурта-на-Майне в Слупск. Это должно было помочь мне получить нормальную профессуру, не экстраординарную, а ординарную, бельведерскую, президентскую профессуру1. В последнее время я частично отказался от написания научных статей из-за моей литературной деятельности. Но поддержка в виде семи лет преподавательской деятельности у меня уже есть, и я планирую подать заявление на присвоение мне звания профессора в вуз, в котором защищал докторскую диссертацию, то есть на химический факультет Политехнического института в Лодзи. Я хотел бы этим заняться в ближайшее время.

Дорога. Вернемся к твоей жене. Что в ней произвело на тебя наибольшее впечатление?

Януш. Ее красота делала ее похожей на испанку или итальянку. Длинные, цвета воронова крыла волосы, очень темные брови, черные ресницы. У нее были очень женственные формы — худощавая, с большой грудью, она вызывала у меня ассоциации с итальянкой, с южным типом красоты. Это несколько странно, потому что ее мама -типичная полька, а отец — гураль, горец. Когда она, загорелая, стояла с мокрыми волосами под душем, то действительно выглядела как итальянка. Я мог бесконечно любоваться этой «мокрой итальянкой». Меня с первого взгляда очаровали ее внешность и скромность. Когда мы познакомились, я все еще оставался парнем, которыйтокончил мужскую школу и не чувствовал себя с женщинами раскованно, которого все еще очаровывала и одуряла женская инаковость. Кстати, с точки зрения нейробиологии именно женщина выбирает мужчину. Хотя большинству мужчин кажется, что все как раз наоборот. Вероятно, она обнаружила во мне наиболее отличающийся от собственного набор генов, называемый комплексом гистосовместимости (МНС).

Дорота. Звучит ужасно.

Януш. Но таковы результаты исследований. Эксперименты подтвердили, что мужчины и женщины соединяются в пары на основе генетических принципов. Это означает, что чем менее у партнеров сходны наборы генов, тем больше шансов у их детей выжить.

Дорота. И мы делаем выбор неосознанно?

Януш. Да. Мы «вынюхиваем» друг друга, точнее, женщины «вынюхивают» нас. У мужчин нет такой способности. У женщин все чувства более совершенны. Они лучше слышат, лучше видят, лучше ощущают, у них больше вкусовых рецепторов и т. д. В последнее время часто проводятся исследования с целью понять, как ведет себя человеческий мозг с точки зрения нейробиологии при выборе партнера. До недавнего времени никто не мог сказать, почему именно эти мужчина и женщина живут вместе, что их соединило, что стало причиной того, что они выбрали друг друга на столь огромном рынке предложений партнеров. Сегодня ученые пытаются найти ответ на вопрос, в какой момент женщина совершает свой выбор. А его всегда совершает именно женщина, даже если мужчине кажется, что инициатором отношений был он.

Дорота. Звучит все это крайне неромантично.

Януш. И тем не менее ученые хотят обнаружить эти зависимости. Лично у меня к теме любви подход романтический, о чем ты знаешь по моим книгам. Некоторые утверждают, что они даже слишком мелодраматичны. Однако как ученый я всегда стараюсь понять причину каждого явления. Хорошо известно, что происходит в мозгу влюбленного человека, поскольку его уже просканировали, и с помощью томографа ученые получили возможность исследовать структурные жидкости и физиологические реакции организма. Все это разложено на мельчайшие частицы. Я могу нарисовать тебе все эти частицы, находящиеся в голове влюбленного человека.

Дорота. Можешь нарисовать состояние влюбленности?

Януш. Конечно. В то же время никто до сих пор не объяснил сущности этого явления. У животных все просто. Самка спаривается с самцом, но, если на горизонте появляется другой самец, она прерывает сношение и идет к этому другому с целью проверить его качества, -может, он окажется более сильным и гарантирует ей и ее потомству более надежную защиту. У людей же, помимо инстинкта воспроизведения и сексуального влечения, существует что-то еще. Вот ученые и пытаются ответить на вопрос, почему осуществляется тот или иной выбор. В последнее время превалирует теория, относящаяся к генетической дифференциации, в основе которой лежит идея о том, что...

Дорота. Противоположности сходятся, так?

Януш. Да. И этот выбор происходит на подсознательном уровне. Женщина каким-то образом знает, что именно с этим партнером у нее будет наиболее здоровое потомство. Разумеется, влияние оказывают и другие факторы, такие как физическая сила например, которая воспринимается женщиной как сигнал о том, что дети будут защищены. Но это только теория, ведь зачастую пары состоят из людей с очень похожими генетическими характеристиками. Большинство наук имеет статистический характер, например медицина или нейробиология; благодаря последней известно, что статистически у определенного количества особей проявляются те же самые черты, что у их партнеров. И так же обстоит дело с любовью.

Дорота. Ужасно.

Януш. Хочу вернуться к женскому «вынюхиванию» генов, по поводу которого был проведен очень интересный эксперимент. Девятнадцати женщинам было предложено понюхать футболки, пропитанные только естественными запахами неизвестных им мужчин. Женщины выбрали футболки с привлекательным для них запахом, и в 79% случаев оказалось, что они выбрали мужчин с наиболее отличающимся от их собственного комплекса генов МНС. Разве это не романтично?

Дорота. Нет, и надеюсь, что в реальных отношениях ты в состоянии отключиться от мысли, что тебя кто-то «вынюхал».

Януш. Это напоминает того астронома, который сидит на пляже в Устке. В прекрасный и теплый вечер он наблюдает закат солнца. И красота такая, что создается впечатление, будто через мгновение солнце упадет в море. А он знает, что это средней величины звезда, которая когда-нибудь превратится в красного карлика, а потом провалится в черную дыру. И что внутри этой звезды температура шестьдесят тысяч градусов по Кельвину и шесть тысяч на поверхности. И что энергия Солнца возникает в термоядерных реакциях слияния четырех протонов в ядро гелия, в результате чего и становится видимым этот прекрасный разноцветный закат. Вот и я отдаю себе отчет в том, что все это очень неромантично, но такова природа любви. К тому же есть еще и эстетические впечатления.

Дорота. Режиссеры в кино видят ошибки своих коллег вместо того, чтобы сосредоточиться непосредственно на переживании. Это болезнь.

Януш. И все же это скорее исключение. Неумение посмотреть на то или иное явление со стороны вызвано большими знаниями по данной теме. Я никогда не считал, что знаю о любви слишком много. Когда речь идет об эмоциях, у нас обычно словно бы включается какой-то ген забывчивости, мы занимаемся сексом и не думаем о том, что это всего лишь мгновение, вызванное вожделением. Не помним об увеличении на 200% концентрации эндорфинов, о том, что внезапно мы генерируем новый нейротрансмиттер, на котором была записана двухатомная окись азота N0, вместе с кровью переносимая к члену мужчины и к клитору женщины, вызывающая выработку циклического СМР, или циклического гуаномонофосфа-та, который, в свою очередь, сначала расслабляет, а затем напрягает кровеносные сосуды, чтобы кровь задержалась в них. Я прекрасно знаю, что является причиной моей эрекции.

Дорота. Но ты не думаешь об этом во время секса?

Януш. Не думаю. Но это знание могло бы пригодиться многим парам. Это субстанции, вызывающие состояние абсолютного опьянения на начальном этапе супружества, подобно наркотическим реакциям. А известно, что морфий в определенной дозе лишь некоторое время действует как обезболивающее, а потом, чтобы он приносил облегчение, дозу необходимо увеличивать. Это следствие привыкания организма.

Дорота. А зачем это знание парам?

Януш. Речь идет о понимании того факта, что если муж занимается с женой любовью реже, чем в первый год супружества, то это вовсе не значит, что он перестал ее любить или что у него есть кто-то на стороне. Это просто естественный процесс наступления сексуальной индифферентности, потому что секс действует как морфий, к которому организм уже привык.

Дорота. Я уже вижу, как мужчины используют твое обоснование для объяснения своих походов налево.

Януш. Не все мужчины такие. Просто у многих снижение страстного желания по отношению к собственной женщине наступает как следствие эффекта Вестермарка, о котором мы еще будем говорить. Иными словами, происходит привыкание друг к другу. Это напоминает мне одно племя на Тайване, где дети, которые должны стать супружеской парой, уже с самого начала живут друг с другом как брат с сестрой. А потом женятся, потому что так решили их родители. В племенах с подобным укладом жизни наблюдается самый высокий процент алкоголиков, рождается меньше всего детей и происходит больше всего разводов.

Дорота. Полагаешь, дело в привыкании?

Януш. На другом конце мира живут пары, которые встречаются только в момент заключения брака. Там рождается больше детей, и такие браки более прочны. Это типичный эффект Вестермарка. Его описал финский социолог и этнолог, изучавший развитие семьи и брака, проводивший исследования в области социологии морали, приверженец концепции этической относительности. Проблему привыкания, отсутствия тайны, он объяснил на примере действия эндогенных эндорфинов -эндогенных, а не экзогенных (не впрыскиваемых, глотаемых, вкладываемых в прямую кишку и вагину), то есть тех эндорфинов, которые вырабатываем мы сами и к которым мы тоже привыкаем. Вполне вероятно, что Дон Жуан или Казакова были просто наркоманами любви, организмы которых очень быстро привыкали к одной женщине и, чтобы получить удовлетворение, были вынуждены добиваться других женщин.

Дорота. Пожалуй, это связано с сексоголизмом.

Януш. Да, точно. И я говорю об этом именно в таком контексте. И потому считаю, что оба партнера должны осознавать, что происходит в их паре. У женщин тоже снижается уровень вожделения к тому же самому мужчине, но не в такой степени. Это вызвано тем, что женщины в сексе ищут чего-то большего, чем мужчины, что им нужна не только разрядка, но также близость, тепло, чуткость. Но было бы хорошо, если бы женщины понимали, что мужчина, который не срывает с них в диком возбуждении каждый вечер белье, вовсе не думает о ком-то другом.

Дорота. И нет лекарства, которое могло бы улучшить наши естественные возможности?

Януш. Никакой чай не остается все время горячим, но тепловатый чай порой тоже приходится по вкусу. Разумеется, этот костер не может превратиться в пожар. А возможностей улучшить качество отношений есть великое множество. В определенный момент физическое вожделение уступает место нашей психологической привязанности к партнеру. Именно это и отличает нас от животных. Как это происходит, участвует ли в этом процессе душа, подсознание или, по определению Фрейда, -сверх-Я? Как бы то ни было, что-то связывает нас с другим человеком и на долгое время делает его для нас привлекательным. Неожиданно у меня возникла ассоциация с незрячими людьми, ведь они переживают любовь так же, как все другие. Незрячие мужчины испытывают желание не меньшее, чем обычные мужчины, которые, как известно, любят глазами. Следовательно, их чувства должны подпитываться чем-то иным — тембром голоса, прикосновением, запахом избранницы. К тому же незрячие занимаются любовью едва ли не с большей, чем люди зрячие, страстью, потому что их осязание более чуткое, более тонкое. Ведь когда утрачивается одно чувство, сильнее развиваются другие чувственные сферы. Может, это прозвучит патетически, но в любых отношениях существенно уважение и желание быть с другим, которое приводит к тому, что к избраннику или избраннице хочется прикоснуться, заняться с ним любовью. По прошествии нескольких лет привязанность является уже не столько физической, сколько психологической. После первого года супружества количество сексуальных актов в среднем, по статистике, падает на 50%, что вовсе не свидетельствует о распаде брака. Некоторые пары доживают до золотой свадьбы, потому что хотят существовать в этом союзе. Мне вспомнился анекдот по этому поводу. Внук спрашивает деда в шестидесятую годовщину их с бабушкой свадьбы: «Дедушка, а ты бабушку любишь?» На что дедушка отвечает вопросом: «Что-что?»...

Дорота. У тебя был какой-то идеал женщины, прежде чем ты познакомился со своей женой?

Януш. Если речь идет о красоте, то я хотел, хоть и не знаю почему, чтобы моя жена была брюнеткой.

Дорота. И это тебе удалось.

Януш. Не столько удалось, сколько я именно высматривал брюнеток. Почему? Не могу объяснить. Меня интересовали брюнетки, и это был основополагающий и решающий момент. У меня не было никаких пожеланий относительно других черт, я не ожидал, что моя будущая жена будет, например, отличной кухаркой, матерью или любовницей. Я хотел быть с женщиной, с которой буду разговаривать. Я хотел, чтобы она подчинялась моим планам, наверное, давал о себе знать мой эгоизм. Также я не мог себе представить, что она будет умнее меня и будет иметь больше научных степеней и званий, чем я (смеется). Я принадлежал к поколению мужчин, убежденных в том, что их партнерши должны ими гордиться.

Дорота. То есть женщина должна отказаться от всех своих мечтаний, стремлений, амбиций?

Януш. Нет, нет. Но я уверен в одном: если бы моя жена вслед за мной стала магистром, то я был бы обязан написать докторскую диссертацию. Это ужасно, но именно такой был у меня подход. В те времена успех проецировался исключительно на общественное положение, потому что нельзя было повысить свою значимость за счет обладания материальными благами. Все ездили на малолитражных «фиатах», правда, милиционеры быстрее получали талоны на топливо (смеется). Таким образом, занять лучшее положение в обществе можно было исключительно за счет более качественного образования и более амбициозных планов. Но я не ограничивал свою жену и никогда не мог бы жить с женщиной, целиком подчиняющейся мне и не имеющей собственного мнения. Но в то же время я не хотел, чтобы моя жена переросла меня в профессиональных достижениях. Мне самому интересно, как бы я чувствовал себя в таком союзе. Наверняка это мобилизовало бы меня на достижение еще больших успехов, разве что ее область крайне отличалась бы от моей, например, она была бы художницей. Я создал свою модель женщины, с которой хотел связать судьбу, и одной из черт ее характера была известная покорность по отношению ко мне. Не знаю, решился бы я на брак с доминирующей привлекательной пани-профессором или нет. Кроме того, я искал в женщине мягкость и утонченность, по которым тосковал, как подросток. Вероятно, мне хотелось иметь большую гарантию ее преданности. Я желал быть лучшим во всем, чтобы моей партнерше даже в голову прийти не могло, что на свете есть кто-то лучше меня. Я не допускал мысли, что можно быть, например, железнодорожником и в то же время впечатлительным человеком, любящим поэзию, внимательным и нежным мужем. Я не понимал, что такой союз может быть вполне состоятельным. Думать так было абсолютной глупостью с моей стороны, тем более что я знаю нескольких очень умных и душевно тонких железнодорожников. Один из них имеет степень доктора в области химии.

Дорота. Ты не предполагал, что жена может быть неверна. А что у тебя могут быть другие любови?

Януш. Нет. Во-первых, я был слишком занят. Конечно, у меня были контакты со студентками, ведь после знакомства с женой я не перестал преподавать. Мне было тридцать лет, а время между тридцатью и тридцатью пятью годами — это худший период для мужчины. Мужчина в этом возрасте ужасен. Он хочет быть обожествляемым каждой женщиной -- и той, в банке, и этой, в киоске, и даже тещей. Он хочет иметь самый лучший автомобиль и как можно больше денег. И максимально сосредоточивается на собственном эго. Это время, когда мужчины укрепляют свое положение и начинают крысиные гонки. И вдобавок внушают своим партнершам, что все это они делают для общего блага. А это очень опасно. Я был таким же, внушая жене абсолютный вздор, будто она, сама того не понимая, подсознательно хочет жить с кем-то, кто лучше меня настоящего, с кем-то, кто обеспечит ее будущее, и именно таким человеком я должен стать. А она, как любая женщина, хотела нашего общего настоящего и моего присутствия. Я же свое присутствие дозировал, как гомеопатическое лекарство, потому что сначала уехал в Штаты, а когда вернулся, то через год уже снова планировал уехать, ведь я был обязан дописать диссертацию. Я вернулся в вуз, но мне казалось, что я смотрю на компьютер как на экспонат в музее, который и так никто не украдет, ибо он уже слишком старый. И потому я стал осматриваться и искать возможности для развития. И через два года оказался в Германии, но на этот раз я взял с собой жену.

Дорота. Почему вы расстались? Из-за тебя?

Януш. Даже в качестве супружеской терапии такой ответ никогда не бывает однозначным. В экстремальных ситуациях, когда женщина выходит замуж за алкоголика, который ее бьет, или когда она живет с сексоголи-ком, который ей изменяет, да, виноват муж. В случае же большинства пар вина — обоюдная. Естественным образом как у женщин, так и у мужчин снижается уровень взаимного влечения. В повседневной жизни у женщин быстро проходит восхищение их мужьями. А ведь мужчины обожают, когда их жены восхищаются ими, причем постоянно. Если женщина хочет сохранить мужа, то достаточно, чтобы она без устали демонстрировала свое восхищение его личностью, даже если это неправда. Мужчины очень кичливы — всегда и везде они должны быть первыми, быть в чем-то самыми лучшими. Они хотят видеть восхищение. Но к сожалению, коэффициент восхищения мужчинами у женщин быстро снижается.

Дорота. Не теоретизируй, просто ответь на мой вопрос.

Януш. Вина была, вероятно, обоюдная. Я посвящал своей жене слишком мало времени, она же тем не менее проявляла ангельское терпение. Я увез ее из Польши беременную. Языка она не знала. Сам же целыми днями и вечерами просиживал в своем бюро на восьмом этаже, ведь я хотел упрочить свое положение. А она оставалась дома одна. Я все время опаздывал и, поскольку ходил на работу пешком, был лишен отговорки, будто задержался из-за пробок. Слишком мало времени я ей подарил. В какой-то момент ей расхотелось ждать меня. Когда у меня уже появилась эта работа и немного свободного времени, мне пришла в голову идея взяться за докторскую диссертацию, хотя это было лишнее -- в Германии она ничего мне не давала, а я уже решил, что свяжу свою жизнь с Германией и останусь здесь. Я продолжал работать и писать диссертацию и, стало быть, совершенно отсутствовал в семейной жизни. В Польше ученые отводят на диссертацию по десять часов в день в рамках своей работы, а я одновременно занимался и проектами, и докторской. Моя жена больше не могла с этим мириться, так как не понимала причины, по которой я возвращался домой за полночь, и при этом ни она, ни дети никакой пользы от этого не имели.

Дорога. У меня есть друзья, которые очень долго остаются на работе, например телевизионные операторы, и они делают это вовсе не по причине амбиций, а лишь потому, что не торопятся домой. Не любят туда возвращаться.

Януш. Но я очень торопился. Закончив программу, я немедленно запускал ее тестирование и домой бежал бегом, полагая, что таким образом сэкономлю хотя бы пару минут. Но опасался реакции супруги на мою очередную отговорку типа «я должен был запустить программу тестирования». В субботу я проверял результаты теста, а в воскресенье еще раз повторял его... И по моему мнению, это была, конечно, основная причина распада нашей семьи.

Дорота. Может, правду говорила Мария Склодовская1, что ученый не должен иметь семьи. Он должен выбрать -либо науку, либо семью.

Януш. Я согласен с этим утверждением. Я писал докторскую втайне от жены. Я даже не хотел говорить, докучать ей тем, что работаю над диссертацией. Все списывал на работу и лгал. Ты знаешь кого-нибудь, кто подготовил докторскую к защите втайне от жены?

Дорота. Нет. Это повод для гордости. Матери, жены я любовницы обычно участвуют в докторских.

Януш. А я испытывал огромное чувство вины: из-за своей диссертации я отнимал себя у нее и детей. Оглядываясь назад, я понимаю, что мой выбор был идиотским. Когда в конце концов все стало явным, именно ей я посвятил диссертацию. Потом я был вынужден поехать в Лодзь на заседание докторского совета защищаться. То, что я держал в тайне свои планы, не могло не задеть ее. Я поступил как незрелый сопляк.

Дорота. Этот сюрприз не был приятным.

Януш. Тогда мне казалось, что она должна мною гордиться. Первым в мире я написал программу такого типа и стал доктором наук. Я защитил эту свою диссертацию в Лодзи, и через пять минут мне стало скучно, я уже сошел с этой вершины. Но когда я поднимался на нее, то по пути видел другие. И начал размышлять о достижении этих других вершин. Мне пришла в голову мысль, что теперь пора стать профессором, но без ведения занятий в Польше это было невозможно, и поэтому я начал ездить на машине из Франкфурта в Слупск; дорога занимала одиннадцать часов. Ради занятий я решил сократить отпуск с шести недель, которые в Германии положены научному работнику, до трех или двух. И моя жена в течение долгого времени это тоже одобряла. А когда мне стало скучно и в Слупске, я решил написать книгу.

Дорота. Через сколько лет вы расстались?

Януш. Через двадцать.

Дорота. Огромный срок.

Януш. Да, с января 2002 года мы не живем вместе.

Дорота. Вы разведены?

Януш. Нет.

Дорота. Вы в сепарации?

Януш. Можно и так сказать. Наш развод нигде официально не записан. Мы разведены как налогоплательщики, так что можно сказать, что у нас налоговая сепарация. Но живем мы очень недалеко друг от друга — я во Франкфурте, в пятистах метрах от своего бюро, а моя жена с, дочерьми — примерно в одиннадцати километрах от города. Обе мои дочери учатся во Франкфурте, я не отдалился, не исчез, как некоторые отцы. Я все время поблизости, для моих дочерей я всегда доступен, о чем они обе прекрасно знают. Они тяжело пережили наше расставание, несмотря на то что были уже довольно взрослыми и понимали, что иногда такие вещи случаются.

Дорота. А сколько им было лет?

Януш. В 2002 году Иоасе было девятнадцать лет, а Аде — пятнадцать, поэтому для младшей это было более трудное время.

Дорота. Ты остался с женой в дружеских отношениях?

Януш. Я желаю ей добра и хочу, чтобы у нее была спокойная жизнь, в достатке, ведь она подарила мне двадцать лет жизни.

Дорота. Поговаривали, что причиной вашего расставания стала твоя измена.

Януш. Подобные сплетни появились после публикации «Одиночества в Сети». Книга была каплей, переполнившей чашу терпения. Многие утверждали, что такой роман нельзя написать, не пережив чего-то подобного лично. Я с ними не согласен. Теперь меня осуждают, независимо от того, был у меня роман или нет. Но все дело в том, как ты определяешь измену. Об измене можно говорить не только тогда, когда занимаешься любовью с кем-то другим. Для меня изменой является также то, что ты хочешь что-то существенное первой сказать не жене или мужу, а кому-то другому. Сплетни о своей измене абсолютно опровергаю! Хотя признаю, что моя жена имела право, особенно после этой книги, подозревать, что нечто такое имело место. Но кажется, моя жена, во что лично я не верю, до сегодняшнего дня еще не прочитала моей книги. Я не в состоянии себе этого представить. Допускаю, что она знает ее по фильму, по рассказам приятельниц и людей, которые щедро делятся с ней подробностями, когда узнают, что она моя жена. На работе ее тоже об этом спрашивают. Несомненно, никогда в моей жизни не было другой женщины настолько важной, чтобы из-за нее я хотя бы в мыслях мог сформулировать вопрос, по-прежнему ли я хочу быть со своей женой. Просто я преступил известные границы присутствия, точнее, наоборот, неприсутствия в доме, что привело к серьезным конфликтам. Я думал тогда, что делаю что-то действительно важное для семьи. Каждый проект был последним. Типичный пример переизбытка амбиций у мужика. А позднее я застрял в каком-то схематизме. Написал книгу и вынужден был заниматься ее продвижением, отказаться я не мог — это были авторские встречи в МПиКе. Я часто-ездил в Польшу, и вновь меня не было дома. А потом я получил предложение написать вторую книгу. И писательство стало доставлять мне прежде всего удовольствие. Я просто убегал в него из мира науки и был действительно счастливым человеком. Вероятно, я стал зависимым от радости, которую доставляет мне возможность писать о собственных чувствах. Мне казалось, что благодаря писательству я существую одновременно в двух мирах. Это было необыкновенное чувство, будто я могу переноситься из одного мира в другой. Внезапно появились читатели, которые требовали от меня присутствия, я получал тысячи электронных писем. И эти новые для меня обстоятельства возникли в то самое время перемен, когда я расставался со своей женой из-за нехватки времени на что бы то ни было. В течение долгого времени после нашего расставания в моей новой квартире находился только матрас, на котором я спал. Я не чувствовал необходимости обладания чем-либо. Там я лишь принимал душ и спал. Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное, лишь через два года я приобрел кровать, хотя у меня по-прежнему нет шкафа, а только металлическая вешалка. А потом я привык к этой абсолютной свободе, ибо не должен был уже никого просить о разрешении поехать в Варшаву. Я не ощущаю этого ужасного страха из-за того, что поздно вернусь домой и у кого-то будут ко мне претензии, а я опять придумаю какие-то невероятные отговорки и снова солгу, что на следующий день вернусь раньше. Сегодня я соединил три жизни в одну — долгое время я вел занятия в академии в Слупске, работал над проектами на службе и писал книги. Тогда у меня действительно ни на что не было времени, но теперь дело обстоит иначе.

Дорота. Сожалеешь, что так случилось?

Януш. Есть моменты, когда я очень сожалею об этом. Но сейчас, в возрасте пятидесяти трех лет, я знаю, что должен научиться жить с осознанием того, что мне не удалось найти ту золотую середину, чтобы иметь все. У меня есть друзья, которые достигли успеха, но также им удалось удержать женщин в своей жизни, и теперь они с ними счастливы. Может, это были женщины, делавшие упор на качество проводимого вместе времени?..

Дорота. Может, у этих женщин была собственная жизнь, амбиции, профессии?

Януш. Я все время говорю о себе — и в браке, и после распада нашего брака. Но мне было очень жалко мою жену, она не сумела понять некоторых вещей и, несмотря на мои уговоры, не занялась собой. Я хотел, чтобы она работала и получила опыт другой жизни, в которой обязательны сроки, существенны проекты, амбиции и идеи. И где порой работают долгими часами в уик-энды, потому что не все идет по плану, который тем не менее надо выполнить в срок. Именно так было в моей работе. Оценивая прошлое, я понимаю, что действительно редко участвовал в семейной жизни. Для занимающихся информатикой законодательно должен быть введен запрет начинать новые проекты в пятницу, потому что это абсолютно антисемейный подход. А уик-энд по определению должен быть семейным (смеется). Сегодня я отчетливо вижу совершенные мной ошибки, но тогда мне казалось, что все так и должно быть.

Дорота. Ты классический трудоголик.

Януш. Да, но я долго не отдавал себе в этом отчета. И вдобавок ко всему я свою работу обожаю. Факт, что я не дошел до пределов выносливости и у меня никогда не было ощущения, будто я выгорел дотла. Как только я угасал в одной области, тут же открывал новое окно с текстовым редактором ХУЪго1 и писал книгу. Так и курсировал между этими двумя мирами. А в промежутках читал поэзию, чтобы найти 'вдохновение для новой книги. Так это и продолжалось.

Дорота. И из этого сидения над очередной работой складывалась жизнь?

Януш. Да. В какой-то момент жена больше не захотела меня ждать. Наступило пресыщение. И она поставила ультиматум, даже не имея намерения расстаться со мной. Просто в своей решимости она дошла до угроз.

Дорота. Ты слышал угрозы от своей жены?

Януш. Разумеется, угрозами она защищала себя, детей и свое будущее. Семейная жизнь — это для нее важнейшая ценность. Стало очевидно, что я должен что-то изменить, поскольку наша совместная жизнь больше не имела смысла. Однажды я просто взял чемодан и переехал.

Дорога. Потому что твою жену зовут наука.

Януш. А потом к этому добавилась еще и любовница — литература. В гневе все реагируют эмоционально и иррационально. Иногда людям необходимо расставание, чтобы они могли снова заскучать друг по другу.

Дорота. И суметь потом сблизиться. Но так происходит не всегда.

Януш. Да. Было бы странно, если бы нечто подобное случилось с чиновником, который в 15.00 возвращается с ненавидимой им работы и не знает, чем ему заняться дома, от скуки он лишь переключает телевизионные каналы или напивается. Я знал, что у меня не будет времени ни на телевизор, ни на размышления. Наверное, я не хотел размышлять, потому что разрыв произошел в очередной трудный период моей жизни. Из печати должна была выйти «Любовница», я уже планировал «Повторение судьбы» и параллельно вел занятия в Слупске. Мое время было расписано по минутам. Меня преследовал всегда присутствующий в моей жизни синдром замещения одиночества событиями. Активная жизнь — это ведь не только работа, это все события и переживания, с нею связанные. А тогда у меня было много переживаний, позитивных и совершенно для меня новых, которые были вызваны моей нежданной популярностью в Польше. Эта так называемая популярность очень импонировала и изумляла меня, поскольку я был поляком, проживающим в Германии, который не бывал ни на каких светских тусовках и раутах в Варшаве, который никому ничего не должен был доказывать, потому что появился исключительно благодаря собственной книге, а не связям. Я был дебютантом, в которого неожиданно были сделаны инвестиции, вначале в виде небольшого гонорара — полторы тысячи злотых за бестселлер. Но для меня исключительно важной была реакция читателей, которые приходили на встречи в МПиКах, писали мне в письмах об изменениях в своей жизни. Я вдруг почувствовал,

что люди ждут мои книги, а, пожалуй, нет большей награды для писателя, чем ощущение, что его книги хотят читать. Несущественны расчеты с издателем и поступления от продаж, даже рецензии не так важны, как непосредственное общение с людьми, которые посвящают мне свое драгоценное время, читая мои книги. Это общение стало невероятной радостью в тот грустный период. Я знал, что поступаю нехорошо в личной жизни, но, несмотря на это, ничего не менял. В конце концов меня ожидало свершение, я это чувствовал, хоть и не знал, какое именно. Но иначе не возникло бы «Одиночество в Сети».

Дорота. Когда ты расставался с женой, ты думал о своих дочерях? О том, что причиняешь своим детям боль, независимо от того, сколько им лет?

Януш. Разумеется, я думал об этом. Потому-то кризис в наших отношениях и длился так долго, а я оттягивал наше расставание. Этот кошмар длился действительно долго — тихие дни, бессмысленное причинение боли друг другу. После расставания старшая дочь сказала, что так будет лучше, потому что в последнее время мы с мамой препирались по любому поводу.

Дорота. Она почувствовала напряжение между вами, взрослыми?

Януш. Да, это только так кажется, что дети ничего не слышат и ничего не понимают. Даже в огромном доме дети все слышат, даже когда ты не отзываешься и молчишь, и чувствуют, что что-то не в порядке. Нередко молчание гораздо хуже, чем крик.

Дорога. Они лучше, чем нам кажется, улавливают изменения в тембре голоса, замечают печаль и раздражение родителей.

Януш. Совершенно очевидно, что дети участвовали в том, что происходило между нами с женой. Но были моменты, когда никто из нас не обращал на это внимания. Теперь они свыклись со сложившейся ситуацией.

Дорога. Да? Прошли периоды бунта?

Януш. У Ады был такой период, хотя она не показывала этого. Никогда не давала своим эмоциям выход, а ведь она была подростком, ей и без того было непросто. А тут еще наш разрыв. Сегодня у меня с девочками очень хорошие отношения — видимо, благодаря тому, что мы живем недалеко друг от друга, что я всегда доступен для них и провожу с ними много времени, хотя порой нам нелегко встретиться всем вместе (смеется). Дочери — уже взрослые девушки, у них есть собственная жизнь. Обе учатся (Иоася пишет сейчас магистерскую работу по биоинформатике), и, кроме того, обе ведут активную жизнь «после работы». Одна все время проводит на конюшне, где заботится о своей лошади, вторая играет в гандбол. Они, как и я, тоже очень заняты. Наверняка в их душах остался отпечаток пережитого. Эмоционально они еще не вполне определились, как трактовать некоторые вещи. Видимо, их застала врасплох моя популярность в Польше — они понятия не имели, что там моя книга стала бестселлером. Они убедились в этом, лишь когда какое-то время спустя я взял их с собой в Польшу и они увидели толпы в МПи-Ках и стюардесс, просивших у меня автограф. А позже появился фильм. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, им трудно радоваться за меня и гордиться моими успехами, так как они вполне могут считать, что эта книга послужила причиной нашего расставания с их мамой. И потому они не совсем понимают, как им воспринимать мою популярность. Они по-своему проявляют свои чувства ко мне, и, несомненно, я для них отец, а не автор или профессор, я просто Папе. Для меня это наиболее существенно. Дочери — самые важные женщины в моей жизни.

Дорога. А значит, ты чему-то научился благодаря вашему расставанию. Дочерям, во всяком случае, ты посвящаешь время. Находишь его.

Януш. Да, ибо нужно расстаться, чтобы понять некоторые вещи. Не знаю, откуда что берется. Возможно, для меня существует принципиальная разница между дочерью и женой. Полагаю, что жена может найти себе какое-то занятие, которое заполнит ее время. По отношению же к дочерям я чувствую свои отцовские обязанности. И прежде всего, я хочу быть с ними, хочу баловать их. Понятное дело, я должен обеспечить им хороший материальный статус, и поэтому временами они получают больше, чем другие дети. Так мужчина, если может себе это позволить, зачастую искупает свою вину. У меня очень скромные потребности, мне не много надо, чтобы быть счастливым. Я простой парень с Подгорной улицы в Торуни, у которого была одна пара кед на весь год. Так что все свои дополнительные доходы трачу на дочерей.

Дорота. Например, покупая лошадь.

Януш. Например, покупая лошадь. Это как раз было хорошее приобретение, потому что Ада многому — в жизненном отношении — учится, ухаживая за этой лошадью. Но я хочу также возить их с собой в разные интересные места, покупать им машины или иметь возможность оплатить их учебу за границей. Я считаю, что родители прежде всего должны обеспечить детям хорошее образование, которое является лучшим капиталовложением, какое только родители могут сделать для своих детей. Конечно, не считая проведенного с ними времени и бесед. Знаю, что вместо того, чтобы читать девчонкам по вечерам сказки, я был погружен в свои книги об алгоритмах и оптимизации переноса химических структур. Но понимаю это только сейчас, когда они уже взрослые. Сегодня, к сожалению, уже поздно читать им сказки. Сегодня они хотят слушать сказки, рассказываемые совсем другими мужчинами. И это нормально.

Дорота. Но ты можешь наверстать упущенное, когда у тебя будут внуки.

Януш. Подозреваю, что так и произойдет. Жаль только, что я не обладал этим знанием раньше. Это сожаление я выражаю в своих книгах и статьях, когда пишу о безвозвратно утраченном времени. И хотя современные женщины все чаще забывают о том, что стоит ценить в жизни, но все же чаще всего именно мужчины хоронят свои браки, не замечая, что в знаменитой теории об отце семейства они обращают внимание лишь на одну ее составляющую — отец-добытчик. Но ведь можно иметь небольшую квартиру и много тепла в ней.

Дорота. Хорошо, тогда закончим пока разговор о жене и семье. Может, вернемся к персонажам, с которыми ты познакомился в Соединенных Штатах во время твоей поездки? Они появились в твоих книгах. Кто существовал на самом деле? Кого ты придумал, а у кого есть прототип?

Януш. Все американские персонажи, которые появились в моих книгах, подлинны, а большинство эпизодов в Новом Орлеане — это на самом деле события, имевшие место в Нью-Йорке. Может, неумело, но вся действительность была перенесена в другой город. Все события взяты из моего личного опыта пребывания в Америке, я, соответственно, ученый, работающий над проектом, -это я. Это очевидно, и читатели об этом знают. Абсолютно реальная личность — наркоман Джим, один из квартирантов стюардессы, в доме которой я жил и работал. Он занимал соседнюю с моей комнату (наша хозяйка сдавала комнаты только мужчинам). Там я с ним и познакомился, и мы даже работали вместе на стройках. Это именно он не окончил факультет архитектуры из-за наркотической зависимости.

Дорота. Это был первый наркоман, которого ты встретил в своей жизни?

Януш. Да, но в течение долгого времени я понятия не имел, что он наркоман. Мы подружились с ним, и я любил с ним беседовать. Однако я не мог понять, как можно ездить на старой машине, двери которой закрывались с помощью веревок, закрученных таким образом, чтобы не открываться внутрь. Пожалуй, только в Штатах возможно подобное. Это он устроил меня на работу на стройку. Я вставал в четыре утра, мы садились в его драндулет, он курил марихуану, я — сигарету, и мы ехали грузить щебень, таская мешки на собственных плечах. Ничто так не сближает, как совместный перенос щебня (смеется). Восемь-десять часов — немало времени для бесед. Оказалось, что этот холодный с виду человек исключительно впечатлителен. Потом я узнал, что он наркоман. Впрочем, я подробно описал наше знакомство в «Одиночестве в Сети». У Джима была девушка из так называемых высших сфер. Если янки ходит с Ким, дочерью ректора Медицинской академии, то это «высокие пороги». Но Джим чем-то притягивал ее к себе, он был очень чутким и заботливым по отношению к ней. Он не мог ей почти ничего предложить, если речь шла о материальных благах, но давал ей много больше — то, о чем мы говорили в контексте моего супружества. Он посвящал ей много времени, дарил внимание и тепло.

Дорота. Она знала, что он наркоман?

Януш. Да, конечно знала. Но ей и своих проблем хватало. Это был первый случай булимии, с которым я столкнулся. Тогда мне еще казалось, что булимия — это название какого-то экзотического цветка, а не болезнь. Мы вместе ходили в ресторан — Джим часто приглашал меня, несмотря на то что у него было мало денег; чаще всего за нас платила она. После каждого приема пищи она исчезала на какое-то время. Я полагал, что ей просто надо воспользоваться дамской комнатой, но потом оказалось, что это не так, потому что возвращалась она совершенно изменившейся. Как-то я спросил о ней Джима, который объяснил мне, что после еды Ким вызывает у себя рвоту. Иногда ей приходилось ехать домой, чтобы ее никто не мог увидеть или побеспокоить. Страдающий булимией не позволяет себе опорожнять желудок где попало. Для этого ему необходимы две вещи: интимность и безопасность. Я наблюдал их союз, и он казался мне странным. Джим сам рассказывал мне о том, что нюхает кокаин. Химия, кокаин, ЛСД были для него лекарством, переносившим его в совершенно другой мир. Он знал, что занимается дурными вещами, он торговал кокаином, рискуя собственной жизнью. Итак, стало быть, существовала Ким, существовал Джим, а также женщина, сдававшая квартиру, — в книге это женщина с фиксирующей повязкой на шее, которую мы видим во время инцидента с бутылкой виски в кармане ее халата. Это была стюардесса компании «Пан Американ». Она сдавала свою квартиру только курящим мужчинам, потому что курила сама. Подлинной фигурой является также ее сын, которого я учил. Все эти персонажи из предместий Квинса в Нью-Йорке.

Дорота. Тебе известно, что с ними произошло потом?

Януш. Джим умер. Конечно, не в столь драматичных обстоятельствах, как я это представил в книге. Вымышленный мной сюжет должен был показать, как кончают жизнь наркоманы. Я сознательно сделал его смерть более трагичной, потому что настроен крайне решительно против наркотиков. То, что я попробовал с Джимом кокаин, вовсе не означало, что, вернувшись в Польшу, я продолжал его принимать. Просто я хотел знать, что это такое.

Дорота. И?..

Януш. Необычно для человека, живущего столь интенсивной жизнью, как я, работающего по четырнадцать часов на стройке, а потом еще проводящего исследования в университете до двух ночи. После полоски я мог работать до утра и не спать всю ночь. Самым опасным было открытие, что кокаин может продлить мою активность, вернуть свежесть и, соответственно, я могу намного больше заработать. Он давал ощущение силы и самообладания, и это было вполне реально.

Дорота. После его употребления ты ощущал ясность ума?

Януш. Да, но самым важным фактором для меня было отсутствие усталости. После отдыха у меня всегда ясный ум. Существует немало других средств, позволяющих затушевать усталость, но их регулярное употребление опасно для сердца, так как оно не замечает своего переутомления и просто работает дальше. Кокаин я использовал спорадически, и никогда во время вечеринок, чтобы перенестись в другой мир. Многие употребляют кокаин, потому что он снимает зажим, чувство стыда и волнения. По этой причине он пользуется популярностью у менеджеров, которые таким образом помогают себе во время важных встреч, касающихся, например, бюджета, когда они должны предстать перед своими коллегами во всем великолепии. Кокаин — это укрепляющий наркотик НщН с/055. Он стимулирует потенцию, и многие мужчины с помощью кокаина борются с преждевременной эякуляцией. Они испытывают меньше возбуждающих импульсов и, следовательно, отодвигают во времени момент эякуляции. В этом смысле привлекает то, что процесс возникновения кокаиновой зависимости довольно долгий, а прием наркотика дает чрезвычайно высокие результаты. Однако проблема в том, что при употреблении кокаина не наступает состояния пресыщения.

Проводился эксперимент с обезьяной, которая, сидя на столике, могла вводить себе, нажимая специальную кнопку, любые наркотики. И эта бедная обезьяна не смогла остановиться и вводила себе кокаин, пока не умерла, доведя пульс до четырехсот ударов в минуту. Ведь, попадая в кровь, кокаин в первую очередь резко повышает частоту пульса, именно поэтому он так опасен. Это также очень дорогой и, следовательно, криминогенный наркотик, поскольку люди, находящиеся от него в зависимости, готовы пойти на все, чтобы его добыть.

Дорота. Либо они должны хорошо зарабатывать.

Януш. Ну да. Отношение к наркотикам в Америке в то время было для меня совершенно неприемлемым. Это ужасно лицемерная страна, в которой яростно борются с наркотиками, но на любой вечеринке наркотики доступны и охотно потребляются. Меня приглашали в очень разные компании — от рабочих до интеллектуалов, — и не было случая, чтобы мне не предложили наркотиков.

Дорота. А самокрутки ты тоже курил? С марихуаной?

Януш. Конечно, но тоже только чтобы попробовать. Курение может оказаться фатальным, особенно если достигаешь §1§§Нп§ рНазе, то есть состояния, когда по любому поводу смеешься. Если кто-то звонит — смеешься, если кто-то включит свет — тоже смеешься. Чувствуешь, что абсолютно ничего не должен, и даже забываешь о дыхании и физиологических процессах. Вдруг замечаешь, что ты не дышишь и тебе так легко. Только побывав в таком состоянии, начинаешь отдавать себе отчет в том, каким огромным трудом является дыхание. Я наблюдал и запоминал, что со мной творилось «под дурью», но никогда не хотел пережить ничего подобного снова. Я был поражен потерей контроля над самим собой. А для меня очень важно сохранять контроль. Я всегда знал, что в будущем не стану экспериментировать с возбуждающими средствами, употребление которых в течение длительного времени опасно. Но особенно ясно я это

понимал, глядя на Джима, чувствительного и порядочного человека, мечтавшего лишь об одном — раздобыть следующую дозу. Джим покончил с собой в Нью-Йорке. С Ким я не поддерживал отношений и не знаю, что с ней стало. Хозяйка, сдававшая мне квартиру, умерла, и этот дом принадлежит теперь кому-то другому. Так в жизни и бывает — все рассеялось, и в воздухе остались лишь воспоминания.

Дорота. А Дженнифер?

Януш. Дженнифер — это персонаж не из Нью-Йорка.

Дорота. А откуда?

Януш. С ней я познакомился во время своего пребывания по стипендии ООН в Англии.

Дорота. То есть она существовала в действительности?

Януш. Да, существовала. Разумеется, в книге она изображена в сгущенных красках, но была такая женщина, которая все время носила наушники, все время слушала серьезную музыку, всегда была одета во все черное и изумляла мир красотой своей груди, которую демонстративно выставляла напоказ. С виду она была очень замкнутой и недоступной, однако уже после короткого общения с ней мне открылась ее огромная впечатлительность. Такой она была благодаря музыке. Она обожала Шопена. Я познакомился с ней на вечеринке у поляка, как и я, пребывавшего в Кентербери по гранту. Во время этого вечера она начала рассказывать мне о Шопене, так мы познакомились. История о том, что она занималась любовью, слушая оперу, подлинна, но случилась не со мной, а с кем-то, кто мне об этом рассказал. Прекрасный персонаж, героиня, которая всегда о чем-то интенсивно тоскует. Вокруг нее крутилось множество мужчин, потому что для англичанки она была исключительно красивой. А также, видимо, по причине ее независимости, ведь независимые женщины вертят мужчинами как хотят. Она производила впечатление особы неприступной. И эта женщина обнаружила в нас — во мне и в пригласившем меня поляке — родственные души. По правде говоря, вначале я хотел написать книгу о Дженнифер. Только о ней. Но позднее я изменил решение. Это должна была быть история Дженнифер и ее отца. Дженнифер на самом деле родилась на острове Уайт. Это был самый грустный сюжет в романе, и он нравился мне больше всего — письмо Дженнифер к Якубу в поезде, а потом история их встреч. Для меня Дженнифер оставалась самой загадочной фигурой.

Дорота. И очаровала тебя как женщина?

Януш. Да, но, отталкиваясь от реальности, я создал историю, в которой красивый, добрый и благородный Якуб оказывается просто трусом. Он придумывает себе, что не может быть с ней, и попросту сбегает. В реальности все было не так. У меня сложилось впечатление, что я стал исключительно важен для Дженнифер, но я знал, что буду в Англии всего лишь три месяца, а затем вернусь обратно, чтобы разрываться между работой и семьей. Она мне нравилась, очень, но тогда я любил другую женщину — свою жену.

Дорота. Ты знаешь, что с Дженнифер происходило после твоего отъезда?

Януш. Знаю только, что она по-прежнему живет на острове Уайт. Вернулась туда. Знаю об этом от того поляка, который познакомил меня с ней. Он работал в Варшавском политехническом институте, занимался транзисторами большой мощности. Очень способный мужик. Помню, что мы, поляки, держались тогда вместе. Видимо, сказывалось отсутствие сообщения с Польшей: Интернета не было, а электронная почта предназначалась исключительно для посвященных.

Дорота. А другие личности, вдохновлявшие тебя, оставили в твоих произведениях какой-то след?

Януш. Как тебе известно, в моих книгах много науки. Это тот мир, который я знаю, и писать о нем в каком-то смысле означало идти по легкому пути. Зачем описывать незнакомые миры, если можно описать тот, который существует?

Дорота. Все, что ты написал о науке и ученых в своей книге, правда?

Януш. Все правда. Интересно, что поляки, прочитав «Одиночество в Сети», заинтересовались мозгом Эйнштейна и тем, что с ним произошло. Я первым обратил их внимание на эту историю, первым добрался до этой информации. Блестящая история!

Дорота. В Польше все тогда были увлечены мозгом Ленина.

Януш. Да? (Смеется.) Мир науки — это мир интриг и скандалов, в котором есть место для самых невероятных историй. Им управляет тщеславие и зависть, но с той существенной разницей, что завидуют здесь мозгам и замыслам. Чему-то действительно великому. Глупо завидовать тому, что у кого-то есть автомобиль, ведь есть шанс, что когда-нибудь ты и сам будешь его иметь. С умом дело обстоит не так уж просто. Мир науки — это мир похищенных замыслов и результатов исследований, а его структура больше всего напоминает французский двор.

Дорота. Нобелевские премии, когда оказывается, что отцов какой-нибудь идеи много, — яркий тому пример.

Януш. Да. Я в этом мире существовал, и отношения такого рода меня вполне устраивали. Работа велась при большом дворе профессора. Только придворные титулы и звания были заменены научными — вместо маркграфов или графов появились профессора, доктора и доценты. Такова структура абсолютного подчинения. Я не выносил этой неестественности и надувания щек. В Германии все это доходит до крайности — здесь тебя величают доктором, даже когда ставишь машину на техосмотр, потому что у каждого звание вписано в удостоверение личности — в моем стоит «доктор Вишневский». В Германии звание становится частью фамилии, следовательно, я — доктор Януш Леон Вишневский, а не просто Януш Леон Вишневский. Таковы неписаные правила, которые, вероятно, следуют из того, что если кто-то когда-то не мог иметь перед фамилией приставку «фон», то становился «доктором». История кражи мозга Эйнштейна и разделения его на части, разумеется, подлинна. Я приправил ее лишь любовной историей Эндрю и санитарки. Все это можно выгуглить из Сети и найти снимки типа, держащего баночки с кусочками мозга Эйнштейна. Я отлично знал, что подлинность событий, описанных в книге, будет проверяться, как и вопросы, связанные с расшифровкой генома. Я всегда несу ответственность за то, что пишу, чему научился в ходе публикаций научных статей, и придерживаюсь того же принципа и в беллетристике. Но это мне не всегда удается. Так, например, мне указали на разные недочеты во фрагменте, посвященном Кинзи. Я написал о том, что он занимался изучением «одной из подгрупп ос семейства СушрШае», а какой-то польский биолог прислал мне письмо о том, что, очевидно, речь в тексте шла не о подгруппе, а о виде и что, цитирую, «Я обманываю всю Польшу и должен стыдиться».

Дорота. Ну конечно, ведь это его жизнь.

Януш. Я знаю, у каждого своя грядка. Кто-то другой упрекает меня, что у «Сааба 900 5» нет кузова кабриолет, зато он есть у «Сааба 9000 5». А может, наоборот — я и теперь не помню, как правильно: забыл я один ноль или дописал лишний. Редакция этого тоже не проверила.

Дорота. Но смотри, как внимательны читатели.

Януш. Да, это научило меня относиться к ним с уважением, помнить, что то, о чем я упоминаю в своей книге, может быть предметом, которому кто-то из читателей посвящает свою жизнь. Среди ошибок, допущенных второпях, есть одна существенная. Я написал, что Кейт Ричарде — ударник, тогда как он гитарист в группе «Роллинг Стоунз». Ошибку исправили уже в следующем издании. Но я получил штук сто пятьдесят писем, в которых меня справедливо ругали за нее. Я не считал также, сколько улиц ведет к музею в Новом Сонче (смеется). А насколько помню, я привожу такую информацию в «Повторении судьбы».

Дорота. Хорошо, но это же, в конце концов, может быть вымыслом и не соответствовать действительности.

Януш. Но тогда люди перестают верить в то, что ты пишешь.

Дорота. Оставим пока в стороне тему книги. Я хотела, чтобы рассказ о ней появился немного позже. Пока же Давай вспомним тот момент, когда ты вернулся в Польшу после годичного пребывания в Соединенных Штатах. Что происходило в твоей жизни тогда?

Януш. Прежде всего, я планировал защитить диссертацию. Я защитил ее в Варшавском политехническом институте, поскольку в моем родном университете не было специалистов в этой области. Тогда в Торуни не было специалистов по информатике, облеченных соответствующими званиями и настолько компетентных, чтобы стать моим научным руководителем, а значит, я снова должен был уезжать из дому. Я знал на память дорогу Варшава— Торунь. В то время я купил себе автомобиль и благодаря отоваренным из-под полы карточкам на бензин мог позволить себе ездить в Варшавский политехнический институт, куда приняли мою диссертацию и где профессор Марек Стабровский, преподававший на электротехническом факультете, согласился стать моим руководителем. В 1985 году, менее чем через год после моего возвращения из Америки, я ее защитил. Тогда возник вопрос: «Что дальше?» Знания в области информатики, которые я приобрел в Штатах, в Польше не были востребованы.

Дорота. Из-за разницы в уровне развития техники?

Януш. Да. В Америке я узнал о существовании других возможностей, другой сетевой техники, работал на других компьютерах, на «персоналках». В 1984 году появились первые персональные компьютеры Гейтса, стоявшие на столах сотрудников, о чем в Польше в это время еще даже не начали мечтать. Но я-то жил с сознанием того, что в Америке все это есть. В голове не укладывалось, что в Польше программисты по-прежнему работают с перфокартами, что без оператора они не в состоянии распечатать результаты собственной работы. Я хотел иметь компьютер на столе и констатировал тот факт, что такой техники в Польше еще долго не будет. Главным образом из-за нашей безалаберности.

Дорота. Просто мы были отрезаны тогда от технологий. Возьми, к примеру, сотовый телефон.

Януш. Да. Я хорошо это сознавал и стал искать организацию, в которой мог бы начать работать.

Дорота. И тебе не пришло в голову, что это могла быть польская Военно-техническая академия, которая в смысле технологий всегда была впереди всех?

Януш. Это как-то не пришло мне в голову. Кроме того, после училища я испытывал отвращение ко всем службам типа армии, милиции. Мне казалось, что это аппарат насилия. Не знаю почему, но именно так мне казалось. Я не хотел быть частью этой системы. Никогда не мог понять, как кто-то может осознанно выбрать офицерскую школу, ну разве что кроме лётной. Как можно допустить, чтобы какой-то тип позволял себе орать на тебя, указывая, что делать. А ты был бы обязан, несмотря ни на что, щелкать каблуками, прикладывая два пальца к виску и умирая от уважения к своему командиру. Меня это никогда не заводило. Несмотря на то что я был моряком, я удачно увильнул от армии. И не я один, каждый, кто мог или имел какие-то знакомства, так делал. В Германию же я поехал потому, что деньги, заработанные в США, стали заканчиваться. Я купил автомобиль, надо было обустроить квартиру, а кафель и обои можно было приобрести только в «Певексе». Можно было, конечно, обратиться на какой-нибудь завод, выпускающий кафельную плитку, или решить вопрос по знакомству, но легче всего было купить в магазине, только на что? Как раз тогда мой товарищ, работавший в Германии, и сказал мне, что у них в институте каждый четверг проходят лекции, на которые приглашаются ученые, и что в последнее время появилась необходимость прочитать лекцию на тему архивирования данных. Это была тема моей диссертации, и она меня интересовала, а у них в институте была большая база данных. Товарищ обещал поговорить с шефом, чтобы меня пригласили сделать доклад. Самым важным, однако, было обещанное вознаграждение — триста марок. По тем временам огромная сумма, поскольку в Польше я тогда зарабатывал (в пересчете на цены на черном рынке) пятьдесят марок в месяц. Я получил приглашение. Тогда у меня уже появился другой автомобиль — дизельный: для покупки дизеля карточки были не нужны. Я погрузил в свой «Дайхатцу-Шарада» две канистры с топливом, спрятал сигареты, чтобы не покупать в Германии, и отправился во Франкфурт-на-Майне. От меня несло дизельным топливом, которое я заливал по дороге, я специально ехал через ГДР, хоть эта дорога и была длиннее, чтобы иметь возможность докупить топливо, если оно закончится, за восточные, а не за западные марки. В 6.00 я был во Франкфурте, вконец измученный поездкой, припарковался в центре и в 8.00 проснулся. Пробки в центре Франкфурта сопоставимы только с нью-йоркскими. Я приехал на съемную квартиру, переоделся, побрызгался туалетной водой, чтобы заглушить запах дизеля, и отправился на лекцию. Эта лекция очень заинтересовала немцев. И вот наступил самый важный момент — я пошел в бухгалтерию. Когда я получил свои триста марок, бухгалтер спросила меня, как я добрался до Франкфурта. Я ответил, что приехал на машине, а она мне на это: «Как на машине? Ведь мы оплатили бы вам билет на самолет». Мне бы и в голову не пришло, что такое в принципе возможно. Она заплатила мне еще за потраченное на дорогу топливо. Потом я был приглашен на ланч каким-то директором и шефом исследовательского отдела. Оказывается, так они принимали всех зарубежных гостей. Во время ланча меня стали расспрашивать, кто я, где работаю. В конце трапезы профессор Лоусон, англичанин, спросил меня, не хочу ли я поработать у них, ведь они как раз комплектуют команду, которой предстоит заняться электронным преобразованием данных — переходят с книг на базы данных, не хочу ли я к ним присоединиться. Это была невероятная неожиданность и огромная радость. Я постарался сохранить хладнокровие и сказал, что подумаю, а сам не мог дождаться момента, чтобы позвонить жене и передать ей эту новость. Потом они пообещали разобраться с вопросом о разрешении на работу и выслать мне приглашение. Фактически через неделю после моего возвращения домой пришло приглашение. В университете я был вынужден сказать, что получил от англичан грант, поскольку тогда, разумеется, нельзя было ездить за границу работать. Разве что только строить нефтеперегонный завод в Ливии. Впрочем, мое приглашение и в самом деле можно было рассматривать как поездку по гранту, так как я ехал туда, чтобы проводить научные исследования, необходимые для моей будущей докторской диссертации. Потом очень долго длилось улаживание формальностей — надо было получить разрешение на работу, визы для жены и дочери, поскольку я хотел ехать вместе с ними. Мне обещали помочь найти квартиру.

Дорота.Ты чувствовал, что уезжаешь надолго?

Януш. Нет. Мы решили с женой, что едем все вместе, потому что она была беременна вторым ребенком. Вначале мы планировали уехать только на год, поскольку именно на этот срок я получил разрешение на работу и подписал контракт. Целая куча денег! Да еще современное оборудование! Его мне показывали и раньше — эти компьютеры, доступ ко всем технологиям, собственное бюро, международная команда, шеф-британец. Мешал только немецкий язык.

Дорога. Ты не знал немецкого?

Януш. Нет, когда я, приехав в Германию, включал телевизор, впечатление у меня было такое, что по нему все время крутят военные фильмы (смеется). Я учил немецкий по программам для слабослышащих, потому что в них говорили очень медленно и внизу экрана давались субтитры. В то время это были мои самые любимые программы.

Дорота. Ты быстро выучил этот язык?

Януш. Нет, учеба длилась очень долго, в частности, потому, что в моей фирме говорили по-английски, а мой шеф был британцем и, стало быть, меня не заставляли говорить по-немецки, никакой мотивации у меня не было. Однако нельзя жить в чужой стране и вести себя на улице, словно немой. Я знал английский, но обычные немцы не говорили по-английски.

Дорота. Ты сам выучил язык?

Януш. Конечно. Вообще-то я посещал шестинедельные курсы в Институте Гёте, ходил на занятия к восьми часам вечера, после целого дня работы, и только и ждал, когда они закончатся.

Дорота. Да, но как можно самостоятельно выучить такой язык, как немецкий?

Януш. Можно. Я не пишу по-немецки, потому что все время работаю в американской фирме и всю мою работу выполняю на английском языке. Зато говорю я по-немецки свободно и даже читаю книги. Я применял такую методику со времен «Альматура». В любой очереди читал немецкие сказки, а в основном смотрел, точнее, слушал телепередачи. Когда живешь за границей, то можешь учить язык повсюду. А я очень хотел выучить немецкий. Кроме того, когда дочки пошли в немецкую школу, я должен был ходить на родительские собрания, а мне хотелось знать, о чем на них говорили (смеется).

Дорота. А как дети чувствовали себя в той действительности? Сколько Иоасе было лет?

Януш. Дочь чувствовала себя великолепно. В 1987 году ей исполнилось четыре годика. Жена не могла работать. Не потому, что не хотела, просто не имела разрешения на работу. Несмотря на это, мы решили, что отдадим дочку в детский сад, поскольку таким образом она сможет выучить язык. Переселенцы из Гданьска, с которыми мы познакомились во Франкфурте, направили нас к заведующей детским садом, располагавшимся в том же районе, самом бедном в городе, где мы поселились из-за низких цен на жилье. Объяснив, что нам предстоит пробыть в Германии только год, мы упросили ее принять нашу дочь на полдня, с восьми до тринадцати. Когда я приводил Иоасю в садик, то чуть не плакал вместе с ней. А она сквозь слезы все повторяла: «Папа, меня тут никто не понимает, и я не понимаю этих детей. Не хочу туда идти».

Это ужасно, ведь я делал вид, что все хорошо, что ей нечего боятся и силой тащил ее в сад. Через три месяца у нее появился первый друг. Я подглядел, как моя дочка при помощи мимики находит с этим мальчиком общий язык: жестами, обрывками слов, — как-то они договаривались. В результате она выучила немецкий так хорошо, что лучше всех сдала выпускной экзамен по языку. Она говорила быстрее всех в классе, вообще, она очень говорлива. О другой дочери, которая родилась в Германии, и говорить не приходится. Когда она пошла в детский сад, жена ввела в доме запрет разговаривать по-немецки, соблюдения которого мы требовали, так как стали бояться, что девочки утратят способность общаться на польском. Я не мог себе представить, что мой ребенок будет калечить свой родной язык. Я привозил на кассетах польские сказки и польские фильмы, например «Четыре танкиста и собака», и даже единственный в районе установил на крыше спутниковую антенну, чтобы принимать телевизионные программы из Польши. Я делал все, чтобы в нашей жизни присутствовала Польша, чтобы дети не забывали польского языка.

Дорота. Как у них теперь с польским? Немецким они, наверное, владеют в совершенстве.

Януш. Они знают польский, английский и немецкий, а также говорят на французском и испанском. Они учат много языков, но, может, я несколько необъективен по отношению к ним. В Польше считают, что обе они говорят с акцентом и используют неправильные конструкции и обороты. Но все меняется после первых трех дней общения с бабушкой и дедушкой. Они общаются на разные темы, ведут ежедневные беседы, и я знаю, что это всего лишь вопрос более длительного пребывания в Польше, чтобы они заговорили на польском свободно. Они не очень хорошо пишут по-польски, так как не ходили в польскую школу, и поэтому, например, слово «згипа-<1а» напишут через «зсЬ». Открытки, которые они подписывают по-польски и отправляют бабушке с дедушкой из поездок, невероятно смешные. Но говорят они очень

хорошо. Они позитивно относятся к своему польскому происхождению, особенно младшая дочь. Я наблюдал это во время чемпионата мира по футболу. Она носила гольфы с расцветкой польского флага, такой же шарфик и вывешивала польский флаг на автомобиле. К сожалению, у нее было не слишком много поводов для гордости, но она болела за польскую команду. Ада всегда подчеркивала свое происхождение. В классе она рассказывала ребятам анекдоты о поляках, чтобы опередить шутки одноклассников, на уроках истории — о своем дедушке, который прошел через концлагерь, и о том, что творили немцы на территории Польши во время Второй мировой войны. В этом вопросе она была чрезвычайно чувствительна. Она задавала в школе неудобные вопросы, касающиеся Второй мировой войны, хотя, по моему мнению, война представлена в немецкой школе весьма объективно. Я читал немецкие учебники по истории, потому что меня очень интересовало, как немцы передают память о прошлом младшим поколениям. И должен признать, что ничего не скрывается, но нет и ожесточения, когда они говорят или пишут о том периоде. Мои дочери — польки и знают, откуда они родом, но когда их спрашивают об этом, то они отвечают, что из Германии, и тут же добавляют, что родились в Польше или что они из Польши. У них весьма космополитические взгляды. В школе под Франкфуртом, в которую они обе ходили, было много иностранцев. Когда они приводили своих одноклассниц и одноклассников с другим цветом кожи, я спрашивал, как это принято у поляков: откуда они? На что дочки отвечали с негодованием: «Почему тебя это волнует?! Они отсюда! Так же как и мы — отсюда!»

Дорота. Для них эта разница уже не была существенной.

Януш. Да. И моя классификация только раздражала их. Для них эти ребята и девчонки, турки, арабы, американцы или индусы, говорившие по-немецки, ничем не отличались от них самих. У дочерей много друзей как среди иностранцев, так и среди немцев; например, у старшей дочери всегда были парни-немцы, у младшей же сейчас парень из... страны, что рядом с Кенией?..

Дорота. Из Сомали?

Януш. Да, именно из Сомали.

Дорота. То есть чернокожий?

Януш. Да, он чернокожий и необыкновенно красивый. Она была с ним в Торуни на вручении мне памятного пряника. У нас есть отличные фотографии, он понравился всем девушкам. У обеих дочек решительно антирасистский настрой. Молодое немецкое поколение очень чувствительно в этом отношении. Возможно, так проявляется покаяние немцев.

Дорота. Вернемся, однако, к началу вашей жизни в Германии.

Януш. Да. Как-то так незаметно начался наш второй год в Германии. Проект в моей фирме был бесконечным. Первый в мире такого типа, он касался программы автоматического присваивания химическим соединениям названий в соответствии с номенклатурой. На третьем году моей работы над проектом, тогда уже находившимся на стадии завершения, старшей дочери предстояло пойти в школу. Нам надо было решить, где она пойдет в школу: здесь, в Германии, или в Польше. Тогда я направился к своему шефу и спросил, какие у него на меня виды, — и получил постоянную должность. Таким образом, наше пребывание в Германии продлилось на двадцать лет, в Польшу я ездил только читать лекции в Слупске. Я плачу пенсионные взносы в Германии, в Польше я их тоже плачу (смеется). Так и живу, распятый между Польшей и Германией. Но я — поляк, живущий в Германии, я не чувствую себя немцем, хотя мне здесь хорошо. Франкфурт — моя малая родина. В немецком языке есть два прекрасных слова для определения родины. Первое — «Уа1ег1апа>, оно в полной мере выражает то, что мы чувствуем, наблюдая смену караула у Могилы Неизвестного Солдата. Это слово немцы избегают употреблять. Видимо, после Второй мировой войны в Германии плохо воспринимаются любые проявления патриотизма. Лишь после чемпионата мира по

109футболу немцы наконец позволили себе немного национальной гордости. Помню, как однажды американский журналист спросил канцлера Шмидта, любит ли тот Германию. Шмидт взглянул на него и резко ответил: «Я люблю только свою жену» (смеется). Но пожалуй, я отклонился от темы беседы.

Дорота. Ты чувствуешь себя поляком, живущим в...

Януш. В Германии. А второе слово — это «Не1таг,». Оно обозначает нечто малое, будь то твой квартал, киоск с газетами, пекарня на твоей улице, лавка турка, у которого ты покупаешь маслины...

Дорота. Наши малые родины.

Януш. Малые родины и то, что по своему кварталу, по своему итальянскому соседу, парку ты тоскуешь больше, чем по целой стране. С этим малым ты и отождествляешь себя. Когда я, будучи в отпуске, встречаю незнакомых мне прежде людей и спрашиваю: «Откуда вы?» — то люди из Австрии, Франции, Дании, Норвегии отвечают: «Из Норвегии, Дании и т.д.» Немец же обязательно скажет: «Я из Грисхайма», а это район Франкфурта. Немцы никогда не говорят: из Германии, только: из Грисхайма или из Штутгарта. И очень редко называют собственно страну.

Дорота. То есть в первую очередь говорят о своей малой родине. В таком случае расскажи, как выглядит твоя Нешат..

Януш. Во Франкфурте я осел в 1987 году. Поляки попадают в этот город разными способами, я, как уже упоминал, приехал туда по приглашению и, следовательно, оказался в довольно комфортной ситуации. Я был обеспечен в финансовом отношении, поскольку всегда получал достойное вознаграждение за знания и работу. Жил я во Франкфурте, а затем в Швальбахе, это местечко примерно в пятнадцати километрах от города. Какое-то время мы ютились в самом бедном районе Франкфурта, но чуть позже я получил квартиру. Моя фирма построила несколько домов в зеленой местности и сдавала их своим работникам, гарантируя таким образом людям, которые хотели в ней работать и были ценными для нее, крышу над головой

в прекрасном месте. Это и был Швальбах, ставший моей Нешаг.. Долгое время Франкфурт был для меня исключительно местом работы. Но постепенно я стал рассматривать его как город, в котором проходит моя жизнь. Это международный город с огромным аэропортом. Аэропорт настолько сильно влияет на жизнь города, что некоторые называют Франкфурт «деревней рядом с аэропортом».

Дорота. Франкфурт — очень старый город. Дома -памятники старины, рынок...

Януш. Он имел долгую историю, которую, однако, грубо оборвали, практически полностью разрушив город во время налетов союзников в 1944 году. 95 % домов подверглись бомбардировке. Разрушили все, кроме Франкфуртского собора, датой основания которого считается XI век. Какой-то благоразумный английский пилот уберег его от бомбардировки. Старый город воссоздан, как и варшавская Старувка — центр Старого города, — которую тоже сровняли с землей. В архитектурном отношении Франкфурт очень разнороден. Есть в нем дома, построенные в 1940-х, 1950-х, 1960-х годах, — грязные, некрасивые, отражавшие тогдашний стиль. Но прежде всего Франкфурт знаменит своими небоскребами. Это единственный город, напоминающий Манхэттен, его даже по созвучию называют Майнхэттен. Многие немцы приезжают сюда, чтобы почувствовать эту международную атмосферу Майнхэтте-на. Другие называют Франкфурт Банккоком, по аналогии с Бангкоком, потому что в нем банков намного больше, чем церквей (смеется).

Дорота. А в каком районе ты живешь теперь?

Януш. В Вест-Энде. Сегодня это один из лучших и дорогих районов, а находится он неподалеку от зданий, в которых проходят книжные ярмарки, в непосредственной близости от ярмарочной башни, самого высокого небоскреба в Европе.

Дорота. Как далеко тебе добираться до работы?

Януш. Собственно, если бы у меня был хороший стационарный радиотелефон, то я мог бы забирать его с собой на работу. До бюро от моего дома около пятисот метров. Свой автомобиль я паркую практически рядом с бюро, а домой и на работу хожу пешком. У меня маленькая квартира — тридцать четыре квадратных метра. Я поселился в своем блоке одним из первых. Это недавно построенное здание предназначено исключительно для одиночек, и мне бы в голову не пришло жить здесь с семьей, потому что это место не из тех, где хотелось бы иметь семейное гнездышко. Тут просто снимают временное жилье, что легко проследить по частоте, с которой сменяются наклейки на почтовых ящиках. Здесь живут одиночки, обычно года два, они работают, знакомятся с женщинами или мужчинами, находят более просторные квартиры и переезжают. Я живу в этом доме, пожалуй, дольше всех.

Дорота. Кто живет рядом с тобой? Ты знаешь?

Януш. Да.

Дорота. Жила когда-то пара гомосексуалистов.

Януш. И по-прежнему живет. Я написал о них статью для журнала «Пани», о паре влюбленных друг в друга людей, которые являют собой очень красивый пример того, как можно быть счастливыми в однополом браке. Их зовут Стефан и Вольфганг, порой я вижу их на соседнем балконе, иногда бываю у них, пью вино, время от времени они приглашают меня поужинать вместе. Стефана я часто встречаю по утрам в лифте, по дороге в бюро, и часто ловлю себя на мысли, что он нервирует меня этим своим счастьем в семь утра. Например, как-то в понедельник на вопрос: «Стефан, отчего ты такой довольный с утра?» -он ответил: «Оттого что влюблен». Это очень трогательно. Их любовь постоянно полна заботы друг о друге. Мне захотелось написать о них, хотя меня и терзали сомнения, стоит ли в гомофобной Польше печатать такого рода статью. У меня не было намерения никого учить, я только хотел описать их чувства, ведь они любят друг друга точно так же, как мы, гетеросексуалы, или даже сильнее. На втором этаже живет кореянка. Каждое утро она начинает с того, что гладит рубашки для своего мужа, потому что он любит надевать их еще теплыми. Это очень патриархальный союз — она целиком предана своему мужу. За исключением этих двух пар, люди по соседству очень быстро сменяют друг друга. Вообще, Франкфурт — город, в котором не задерживаются надолго. Среднее количество лет пребывания здесь — пятнадцать. Сюда приезжают работать, делать карьеру и отсюда непременно уезжают, ведь Франкфурт некрасив и не слишком интересен. Из-за того что в годы войны он был разрушен и позже отстроен заново, у него нет собственного лица. В то же время он является идеальным примером многонационального города. Это очень открытый город, где каждый третий не имеет немецкого паспорта, впрочем, никто не удосужился подсчитать, сколько человек из их числа, как и я, не чувствуют себя немцами. Согласно статистике, например, я являюсь немцем. И все же во Франкфурте имеется множество приятных мест, различных кафе, ресторанов... К тому же здесь, на мой взгляд, лучший в Германии Музей современного искусства, представляющий аналог нью-йорского Метрополитен-музея. Прекрасное в архитектурном отношении здание, в котором представлены блестящие экспонаты. Франкфурт — это небольшая деревня, расположенная вблизи аэропорта, который определяет жизнь города и его международный характер. Согласно циникам, все эти индийцы, пакистанцы или люди другой национальности приземлились во Франкфурте-на-Майне и у них просто не было денег на билет, чтобы лететь дальше, так они и остались тут. Но это моя Не1ша1:. У меня есть, например, любимый магазинчик, которым владеет иранец.

Дорота. И что ты там покупаешь?

Януш. Рядом нет никаких продовольственных магазинов, и если мне не хочется идти далеко, то я покупаю там вино, газеты, сласти, напитки. Хозяин также содержит пекарню, и я иногда захожу туда, чтобы купить выпечку. Неподалеку находятся несколько ресторанов, например монгольско-японский, где меня хорошо знают, так как я часто там появляюсь.

Дорота. А дома ты готовишь или ешь вне дома?

Януш. Нет, не готовлю. Если готовлю, то яйца (смеется). В основном я покупаю салаты и ем в бюро, сер-фингуя в это время по Сети, просматривая самые последние известия на сайтах «Виртуальная Польша» или «Опе{;.р1».

Дорота. А если идешь на обед, то куда? В эту монгольско-японскую забегаловку?

Януш. Есть пара адресов, куда я иду на какой-нибудь важный для меня обед, ведь обед либо едят, либо на него идут. Есть хорошее немецкое слово «Сешеззеп», которое означает торжественное получение удовольствия. Места, в которых я питаюсь, в большинстве случаев выбирают мои дочери. Если мы встречаемся, то именно они решают, идем ли мы к Мексиканцу или куда-нибудь в другое место. Очень часто они выбирают этот монгольско-японский ресторанчик, где я ем прежде всего суши. Обожаю их, а там подают отменные суши.

Дорота. Может, завтра пойдем есть суши, ведь там подают отменные суши.

Януш (смеется). Хорошо.

Дорота. Сделаем так: закончим завтра беседу и пойдем ужинать, не очень поздно, ведь тебе рано вставать. Но теперь возвращаемся к беседе. Не1та<; — это также те ресторанчики и кафе, в которые вы ходите вместе?

Януш. Да. Дочери тоже обожают суши, они влюблены в этот ресторанчик, так что мы частенько туда захаживаем. Помимо того, в нем отличный буфет: платишь тринадцать евро — и можешь есть сколько захочешь. Этот ресторан находится неподалеку от моего бюро, так что я могу спокойно выпить вина, потому что не должен никуда ехать. Иногда они ведут меня в какой-нибудь итальянский ресторан, правда не в моем районе: у них есть пара любимых мест в одном из торговых районов Франкфурта. Порой мы идем в очень крутой итальянский ресторан недалеко от моего дома, который держит Мексиканец. В любом случае дочки решают, а я соглашаюсь. Во время этих совместных вылазок я больше, чем еде, рад тому, что смогу пообщаться с ними, потому что для меня важна встреча с ними, которая благодаря трапезе может стать чуть более торжественной. Еще во Франкфурте есть итальянский ресторанчик, о существовании которого я, живя там в течение двадцати лет, вообще не знал. Как оказалось, это известное и очень популярное место. Там нет карт меню — приходит официант и рассказывает тебе о том, что из еды можно выбрать. Но для начала он непременно задаст тебе один из труднейших вопросов: «Что бы вы хотели съесть?» Затем он переходит к своего рода флирту, кулинарному флирту: «Могу посоветовать вам это, могу посоветовать вам то». Он еще описывает блюдо, а у тебя уже слюнки текут. Когда заказ принесен, оказывается, что у каждого за столом, даже если все выбрали одно и то же блюдо, оно выглядит или приправлено иначе. Туда ужасно трудно попасть, потому что это очень модный ресторан. Там довольно тесно, люди сидят, зажатые у шкафчиков, из ящиков которых кельнеры то и дело достают вино, и поэтому посетителям часто приходится отодвигаться, давая им дорогу. Но несмотря на это, там всегда толпы.

Дорота. Прямо как в испанском винном ресторане в Варшаве, который называется «Бодега», как знаменитый винный завод в Испании. Бертельсман устроил там прием, организатором которого была я. Мне выделили некую сумму, которой я могла располагать, а также пригласили определенное количество гостей. В ресторане мне сказали, что они возьмут деньги и все сделают сами и что меня больше ничто не должно волновать. И это был самый лучший прием на свете. Множество разнообразных закусок типа испанского тбпаса1, так что столы от еды просто ломились. Ты даже не представляешь, сколько может быть чудесных легких закусок, и все это сервировано между бокалами с вином, подходящим именно к этому кушанью. Каждый получил карту вин, своего рода путеводитель, в котором было написано, где и какое вино стоит, а также какие к нему рекомендуются закуски.

Януш. И что, вы так и передвигались от вина к вину?

Дорога. Да. Рядом с вином стояли сомелье и все время подливали его в бокалы.

Януш. А где находится этот ресторан?

Дорота. На улице Новый Свет, в самом ее начале. Зал был небольшой, рядом с гардеробом. Но настроение божественное! Когда мы закончили, я спросила, надо ли что-то доплатить. Мне сказали, что нет и что осталась еще одна коробка с вином. Из любопытства я спросила, сколько бутылок вина мы выпили, ведь нас там было человек двадцать пять. Оказалось, шестьдесят бутылок.

Януш. Неплохо!

Дорота. Я слегка удивилась.

Януш. Вышло по две с половиной бутылки на человека.

Дорота. Видимо, все дело в настроении.

Януш. Ну, знаешь, если долго сидишь, разговариваешь. Вино в этом отношении...

Дорота. Да, кровь земли. Но оставим вино в покое. Ходишь ли ты в кино?

Януш. Хожу только на важные премьеры или если демонстрируют фильмы, которые я обязательно хочу посмотреть в Германии, например «Список Шиндле-ра». Для меня, поляка, имели очень большое значение переживания во время просмотра фильма, а затем эта характерная тишина, когда появляются заключительные титры и никто, взволнованный тем, что увидел, не выходит из кинотеатра. Я люблю небольшие кинотеатры. Смотрю все, что становится важным событием, но также хожу и на разрекламированные в средствах массовой информации премьеры. Я не говорю о «Гарри Поттере», потому что такое кино меня не интересует. Стараюсь посетить большие премьеры, так как хочу быть ир {о (1а(е\ хочу знать, что пишут об этом газеты, хочу участвовать в некоторых событиях, иметь доступ к тому, что актуально и важно. Хотя фильмы в последнее время быстрее попадают в Польшу, чем в Германию, порой поляки оказываются очень оперативными. Но на самом деле я редко бываю в кино. Иногда бываю в «Еп§Н8Ь 5реакт§ ТЬеа1ег», то есть в англоязычном театре. Очень часто посещаю другие культурные мероприятия, например хожу на концерты, когда Ванесса Мэй играет на скрипке в Старой опере во Франкфурте, когда приезжает «Наг1ет Созре! 5т§егз»2 или когда Нигель Кеннеди3 играет с польским оркестром невероятные отрывки и зал переполнен, несмотря на то что билет стоит сто тридцать пять евро. Я стараюсь принимать участие в этих важных событиях, которые подвергаю селекции в соответствии со своим возрастом, но всегда с удовольствием послушаю мюзикл, Джо Коккера или, может,

что-нибудь более экзотическое, хотя и не знаю, можно ли считать таковым творчество Цезарии Эворы. Не хожу ни на какие рок-концерты, потому что там все довольно агрессивны, чего я просто не люблю. Франкфурт предлагает очень много культурных событий. Бываю также в «|а2гке!1ег», джазовом клубе, где пьют вино и слушают джаз, может, здесь и не бывает великих звезд, но джаз очень добротный — от диксиленда до различных импровизаций. Но в общем-то у меня не особенно много времени. Я должен читать большое количество книг, так как не хочу отстать в области информатики.

Дорота. Я хотела узнать, сидишь ли ты, как мышка, в своей норе?

Януш. Нет-нет. Если меня интересует какое-то событие, то я отмечаю его и стараюсь заранее заказать билеты. Если обнаруживаю какую-то информацию, например на плакате, то тут же звоню, и билет уже у меня. И не соглашаюсь ни на какие поездки в это время.

Дорота. А магазины и шопинг? Любишь блошиные рынки?

Януш. Я очень часто бываю в магазинах, главным образом как обладатель кредитной карты (смеется).

Дорота. Как спонсор дочерей.

Януш. Строго говоря, да (смеется). Иногда они и меня одевают. Они испытывают угрызения совести из-за того, что я без конца им что-нибудь покупаю, и потому предлагают: «Папа, купи себе что-нибудь», тогда я прошу их, чтобы они мне что-то выбрали, и они выбирают. Но в основном, если я что-нибудь покупаю, то делаю это во время зарубежных поездок, потому что тогда оставляю себе больше времени. Кроме того, для меня существенно не только то, что я покупаю, но также то, где покупаю. Когда я надеваю какую-нибудь рубаху, то знаю, что купил ее, например, на Маврикии, и тогда мне вспоминается нечто вроде короткометражного фильма о том, когда я это купил, как себя чувствовал тогда, с каким местом связана эта вещь. У такого подхода есть и свои минусы, например, я понимаю, что уже пора выбросить эту рубаху, так как она старая, но...

Дорота. Но чувства не позволяют.

Януш. И все равно большинство моих вещей куплены за границей. Этой «заграницей» для меня является и Польша, потому что сегодня это не моя Не1та1. Я люблю приезжать в Польшу, люблю бывать в Польше, отправиться, например, в торговый центр «Аркадия» и купить что-то польское.

Дорота. А мужские гаджеты, близкие ученым, такие как хороший автомобиль, хорошие часы, хороший мобильник?

Янош. Я ужасный любитель гаджетов. У меня самый плоский мобильник в мире, у меня очень мужской автомобиль, ведь я езжу на кабриолете « Мерседес -Бенц СЛК». Ужасно снобистский и эгоистический автомобиль, так как рассчитан он всего на двоих. Некоторые завистники утверждают, что есть автомобили, которые мужчины покупают ради подтверждения собственной мужественности. «Мерседес-Бенц СЛК» тоже оказался в их числе. Лично я с данным утверждением не согласен (смеется). Это машина, которую я всегда хотел иметь, и я горд, что у меня один из самых навороченных «мерседесов», и к тому же я его не украл, что не устаю подчеркивать моим немецким коллегам. Я обожаю также электронные гаджеты, например КПК, — люблю всегда

быть в контакте. Если покупаю лэптоп, то наверняка это будет «МасВоок» «Арр1е», и не потому, что это предмет культовый и его показывают по телевизору, но потому, что я специалист в этой области и знаю, что это лучшее, что есть на сегодняшний день. Если уж я покупаю себе что-то, то хочу, чтобы это было исключительным. Я покупаю этот лэптоп, потому что хочу прикасаться к похожему на слоновую кость пластику, такой не используется ни в одной другой модели. В нем все другое. Я люблю окружать себя такого типа мелочами, но покупки в магазинах делаю спорадически. У меня нет пунктика на обуви или одежде, я могу ходить в одних и тех же джинсах в течение долгого времени. Но если я покупаю велосипед, то такой, что люди останавливают меня и спрашивают, где я его купил, потому что это голландская традиционная модель с пружинами под седлом. Я делаю себе такие подарки. Например, у меня есть особый ритуал: после каждой изданной книги я что-нибудь покупаю себе и хочу, чтобы этот подарок позднее ассоциировался у меня с конкретным событием. Вначале я полагал, что буду покупать часы, но я издал уже восемь книг и подумал, что восьми часов было бы многовато. Кроме того, когда это случается, я иду еще дальше, например гравирую различные надписи на часах, чтобы помнить, где они были приобретены и по какому поводу. Люблю, когда вещи напоминают мне о моих переживаниях. Я говорю себе: «Ага, это было после выхода в свет „Любовницы". Ага, это было на Маврикии, а это по случаю аттестата зрелости моей дочери». Люблю, когда вещи вызывают какие-то воспоминания.

Дорота. Самая дорогая вещь, которую ты себе купил?

Януш. Самая дорогая — это «мерседес». Он просто дорогой.

Дорота. А есть что-нибудь, о чем ты мечтаешь?

Януш. Мечтаю... Я мечтаю непрерывно. Последний раз мечтать буду, наверное, за минуту до смерти, и наверняка буду верить, что и эта мечта исполнится...

Дорота. О доме не мечтаешь?

Януш. Нет, и это странно. Я ужасно не люблю работ по дому, не люблю забивать гвозди, чинить краны. Делаю это только по принуждению, и результат всегда плачевный. Сантехники, например, допытывались у меня после какой-то моей очередной починки, как кто-то мог нечто подобное сотворить. Невозможно себе представить более беспомощного в практических делах человека. Убирать люблю, но заниматься более серьезными вещами, например протекающей крышей, — нет. Во время такого ремонта, с моим счастьем и везением, все может случиться. Поэтому я никогда даже не мечтал о том, чтобы иметь собственный дом. Кроме того, я — кочевник по натуре, а квартира стала бы для меня своего рода якорем. Разумеется, твердят мне все, квартиру можно продать, но я предпочитаю переплачивать, снимая жилье, но сознавая, что в любой момент могу съехать с этого места. Меня никогда не прельщало владеть домом или квартирой и всегда удивляло, зачем себя доводят до ручки мои друзья в Польше, взявшие кредиты, которых не смогут выплатить до конца жизни, лишь бы только обязательно иметь собственный дом или квартиру. Я этого никогда не желал, хотя был в состоянии взять кредит и это не было бы для меня непосильной ношей. Я не считаю необходимым обладать какой-нибудь недвижимостью, поскольку это означает привязанность. В первые годы моего пребывания в Германии я опасался покупать дорогие вещи, так как знал, что рано или поздно мне предстоит возвращение в Польшу и лучше было бы экономить деньги. Потом это прошло, впрочем, я никогда не придавал вещам большого значения.

Дорота. Ты минималист, правда?

Януш. Свои книги я заведомо пишу не ради денег. Это относится и к «Одиночеству в Сети», которая, между прочим, по числу проданных экземпляров стала моим самым большим финансовым успехом. Я считаю, что если у меня хватает на багет и вино, то и достаточно, а все остальное — излишество.

Дорота. Мы были во Франкфурте, на твоей малой родине. Хочешь ли ты еще что-то сказать о местах, которые важны для тебя? Полагаю, аэропорт должен быть особым для тебя местом, так как ты постоянно откуда-нибудь прилетаешь, куда-нибудь улетаешь.

Януш. Аэропорт важен, но как раз во Франкфурте аэропорт важен для всех, потому что его нельзя не услышать.

Дорота. Ты слышишь самолеты?

Януш. Я слышу их как раз чаще всего в бюро, хотя моя квартира и находится неподалеку. Некоторые самолеты пролетают прямо над зданием бюро. Жители Франкфурта привыкли к самолетам и любят свой аэропорт, потому что он приносит городу славу и популярность, он ведь огромен, каждую минуту здесь стартует или приземляется самолет. Ну и конечно же, он является крупнейшим работодателем в городе. В стране с очень высоким, восьмипроцентным, уровнем безработицы такой работодатель играет важную роль. У немцев по сравнению с другими членами Европейского Союза самая высокая безработица, отсюда следует, что о таких работодателях помнит все немецкое общество. А франкфуртский аэропорт со всеми фирмами, которые сотрудничают с этим аэропортом, дает работу сорока тысячам человек. Это настоящий гигант. Пристроенный к нему второй терминал чуть ли не в восемь раз больше, чем два польских терминала, вместе взятых. Аэропорт во Франкфурте по экономическим соображениям важен и для меня. Я рад, что мне до него совсем недалеко -- пятнадцать минут езды от бюро, если нет пробок. Поэтому я могу часто бывать в Польше и жить размашисто — поехать после работы в пятницу в аэропорт во Франкфурте, прилететь в Варшаву по делам, связанным с моими книгами, а вылететь в понедельник в 6.35 обратно в Германию, чтобы до 9.00 вложить карточку-пропуск в считыватель в вестибюле своей фирмы и продолжить работу. Это очень удобно, ведь, например, если бы я жил в двухстах километрах от Франкфурта, то было бы намного сложнее.

Дорота. У тебя есть ощущение, что ты разрываешься между Польшей и Германией? Особенно теперь, когда ты больше времени проводишь здесь?

Януш. Именно теперь я ощущаю это в гораздо меньшей степени. Я рассматривал этот разрыв как рану, потому что для меня отъезд из Польши был решением негативным. Даже в те времена, в 1987 году.

Дорота. Но необходимым?

Януш. Да, необходимым, хотя я не был убежден в правильности решения уехать из Польши. Это было не так, будто я хотел выбраться отсюда, словно из какого-то затруднительного положения. Я привык к польской ментальное™, в Польше есть люди, которых я люблю, чье отношение к жизни понимаю и над чьими шутками смеюсь. Здесь могилы моих родителей.

Дорота. Здесь, то есть там...

Януш. Под «здесь» я имею в виду Польшу двадцать лет назад. Тогда там было мое жилище — гнездо, которое я вил для своей семьи. И вдруг, по причинам личного свойства, из желания сделать что-то важное в науке, я был вынужден уехать и искренне считал, что отъезд будет временным. Вначале этот разрыв мучил меня. Я не чувствовал себя равноценным гражданином Германии. Немцы, что бы о них ни говорили, несмотря на то что они необычайно терпимы, так называемых аусландеров, то есть иностранцев, не считают равными себе. Это чисто немецкая тенденция к классификации людей по группам, известная еще до Второй мировой войны. Такая установка в какой-то степени у них осталась. К иностранцам здесь относятся по-разному — в Германии намного лучше быть выходцем из Японии, чем из Хорватии или Турции, и еще хуже из Албании. Поляков немцы воспринимают специфически, в силу общих корней, общей истории. С одной стороны, у немцев есть чувство вины, желание возместить полякам причиненный ущерб, но такое отношение влечет за собой курьезную и полную лицемерия политику. Помимо этого, при каждом удобном случае акцентируется внимание на происхождении поляков, чье государство образовалось на немецких землях, таких как Западная Пруссия, или Поморье, либо даже Восточная Пруссия, то есть Вармия и Мазуры. Немцам кажется, что эти земли принадлежали им, и потому взаимоотношения с поляками часто строят на предположении, что они принимают к себе своих же. Я лично это специфическое немецкое лицемерие почувствовал на себе в начале своего пребывания, когда должен был подтвердить свой диплом и научную степень в Германии. В принципе мой работодатель считал эту степень равноценной немецкой, но я хотел выполнить официальные формальности, потому что не связывал свою профессиональную жизнь только с одной фирмой. У меня не возникло никаких проблем с подтверждением научной степени, потому что я защищал диссертации в Варшаве и Лодзи. Таких проблем не было также у выпускников Оиольского университета. Зато они были у моих польских коллег, которые окончили знаменитый Ягеллонский университет в Кракове. Такие отношения господствовали в те времена, сегодня, правда, ситуация несколько изменилась в связи с предписаниями Европейского Союза. Кроме того, я терпеть не могу, когда, например, в кабинете чиновника ведомства по делам иностранцев мне настойчиво дают почувствовать, что я нахожусь где-то на рубеже первой и второй лиги, и всячески демонстрирует свое превосходство. Болезненным элементом моего разлада было незнание немецкого языка. Настоящим кошмаром стало для меня выполнение всяческих формальностей, например проставление отметки о прибытии, поскольку немецкие чиновники не хотели пользоваться английским. Поэтому чаще всего, приходя в какое-нибудь учреждение, я спрашивал: «Вы говорите по-польски?» — чиновник отрицательно мотал головой. «А по-русски вы говорите?» -снова отказ. «А по-английски?» Так и не получив ответа, я задавал последний вопрос: «Значит, вы говорите ТОЛЬКО по-немецки?» — чтобы дать ему понять, что теперь уж он просто обязан принять мой ломаный немецкий или, точнее, ломаный немецкий, вдоволь приправленный жестами. И это приводило к тому, что моя позиция в подобных разговорах становилась чуть более комфортной. Этот начальный период был очень трудным.

Дорота. А на собственной шкуре ты когда-нибудь ощущал, помимо этих встреч в учреждениях, что к тебе относятся немного хуже, например на работе?

Януш. Нет, в Институте Байльштайна, куда я приехал на работу изначально, никогда ничего подобного не случалось. Ко всем относились одинаково, у нас были одинаковые условия работы. Нам платили одинаковые зарплаты, которые зависели только от стажа, — у меня была ставка не хуже, чем у коллеги-немца, принятого на работу в одно время со мной. Я навязал себе страшный режим работы, но это был мой индивидуальный выбор, ведь я хотел показать, что решение принять меня в бюро было правильным. И прежде всего я хотел заслужить продление контракта.

Дорота. А в личной жизни? Случалось ли с тобой когда-нибудь, что кто-то плохо отнесся к тебе на улице, в ресторане, выказал тебе презрение?

Януш. Никогда. У меня было одно превосходство над многими иностранцами: я был не просто аусландером, я был доктором-аусландером. В этом состояла принципиальная разница.

Дорота. Знание окупает все.

Януш. Да, именно в тот момент это было важно. Кроме того, после определенного периода, проведенного в беднейшем районе, я получил квартиру в построенном нашей фирмой доме, где также жили мои коллеги по работе. Это были люди образованные. Они никого не оценивали по паспорту. Конечно, я не знаю, кто и что из них говорил, когда закрывалась дверь, но ни я, ни моя семья никогда не чувствовали, что у нас меньше привилегий или что к нам хуже относятся из-за нашего польского происхождения.

Дорота. А ты сблизился с коллегами, познакомился, подружился?

Януш. Нет, это слишком сильно сказано — подружился. Конечно, с некоторыми у меня сложились очень хорошие отношения, например с соседями напротив, благодаря детям, которые были одного возраста с нашими, так что мы ходили в гости друг к другу. Мы даже научили их проводить сочельник по-польски, и они это полюбили. Потом они ждали уже нашего, а не своего праздника — они были евангелистскими христианами и могли в этот день есть даже жирное мясо, но им не хватало этого характерного настроения красоты и тепла, которое связано с сочельником. Это тепло они открыли только у нас — научились петь польские коляды, готовить польские блюда, такие как пироги или борщ. Если я и могу говорить о какой-то близости, то наибольшая связывала нас именно с этими соседями. Однако я не мог бы назвать их своими друзьями — они были очень хорошими знакомыми.

Дорота. Так есть у тебя немецкие друзья?

Януш. У меня есть приятель. Он работает в другом месте, с людьми из моей фирмы я не провожу время вне работы. В Германии нет обычая заводить знакомства или дружеские отношения на работе. В первый момент меня это неприятно поразило и очень огорчило. В Польше я всегда знал, когда у моей сотрудницы трудные дни, когда она будет рожать, каковы ее политические взгляды и за кого бы она голосовала, какого она вероисповедания, есть ли у нее родственники в Германии и изменил ли своей жене ее сосед с первого этажа. Это мне очень нравилось, потому что на работе этим жили. В Германии же все по-другому. Здесь приходят на работу, чтобы работать, а разговоры, если это не обсуждение рабочих вопросов, чаще всего носят официальный характер и обходят личные дела, например дни рождения сотрудников, юбилеи. Они касаются только общих вопросов, таких как вырубка джунглей в Южной Америке. В то же время здесь почти не говорят и даже избегают рассказов о себе. Я, например, не знаю, женат ли мой шеф на своей подруге или только сожительствует с ней, знаю только, что он с кем-то живет. Я также не знаю, есть ли у него дети, какую религию он исповедует, какую партию поддерживает.

Дорота. И он о тебе этого тоже не знает?

Януш. Со мной он, во всяком случае, ни о чем таком не говорил. А я никогда не осмелюсь его об этом спросить.

Дорота. А он знает, что ты литератор?

Януш. Нет, то, что я пишу, и вообще мою личную жизнь я держу в тайне. Случаются ситуации, когда кто-то пытается о чем-то разузнать. Примером может быть последний рождественский прием, который обычно в Германии для своих сотрудников организуют фирмы. В Польше это тоже уже практикуется. Мы встречаемся в кофейне, в более свободной атмосфере. Помню, устроили конкурс, в котором надо было угадать, кто есть кто, и меня никто не угадал, хотя других угадывали. Надо было рассказать о человеке что-нибудь не связанное с работой, какой-нибудь факт из его личной жизни, на основе чего все остальные, голосуя, должны были назвать, кто из нашего коллектива

был загадан. Я загадал себя и рассказал, что этот некто был, помимо прочего, таксистом в Нью-Йорке и моряком на судне. Никто ничего подобного не знал обо мне, и это вызвало огромное удивление. Потом все подходили и спрашивали, правда ли это, как это случилось.

Дорота. С кем ты дружишь? Ты говорил, что есть такой человек.

Януш. Да, его зовут Михаэль. Это немец, с которым я познакомился в связи с профессиональными делами, поскольку он работал в магазине, где продают компьютеры «Арр1е». Мне предстояло подобрать программу для своего «МасВоок», и я отправился к нему расспросить о существующих возможностях, он мне очень помог. Познакомившись, мы с полгода встречались в его магазине, и наконец подружились. Это необыкновенный человек, он, например, совершил нечто, что даже в Германии редко встречается, — в возрасте тридцати семи лет он женился на шестидесятидвухлетней женщине. Это, может, даже модно в каких-то кругах и не вызывает удивления. Для меня, однако, его поступок был чем-то из ряда вон выходящим, невероятным, ведь ради нее он бросил двадцатипятилетнюю девушку.

Дорота. Вероятно, в женщине должно быть что-то привлекательное?

Януш. Позже я познакомился с ней, и, кстати, мы были с женой на их свадьбе. Лично я не заметил в ней ничего настолько интересного или привлекательного, что могло бы вызвать такой поворот дела. Но магия любви или ее химия не исследованы, и, к счастью, эти реакции у разных людей протекают по-разному, иначе мы все любили бы одних и тех же особ. И уже добрых десять лет они вместе, и похоже на то, что их семейная жизнь очень теплая и дружеская. С Михаэлем нас связала прежде всего информатика, любовь к продукции фирмы «Арр1е». Я являюсь поклонником «Арр1е». Позднее мы стали проводить время, беседуя и на другие темы. У него польские корни -его дедушка был евреем из Лодзи, — но он не говорит по-польски. К сожалению, я эту дружбу подзапустил и порой испытываю угрызения совести, что это он, как правило, звонит мне, тратит на меня свое время, вспоминает обо мне. Может, потому, что у Михаэля нет необходимости работать столько, сколько работаю я, потому что его жена, будучи домовладелицей, и так хорошо зарабатывает. Но если бы мне нужно было назвать кого-то из немцев другом, то именно его я указал бы на первом месте. У меня много очень хороших знакомых среди поляков, живущих в окрестностях Франкфурта. Вообще же я крайне мало времени провожу с людьми. Не столько, сколько хотел бы.

Дорота. А сколько времени ты проводишь за компьютером?

Януш. За компьютером я провожу много времени не только по работе, но также, например, когда пишу книгу; это время я рассматриваю не как работу, а как удовольствие. Я не трачу время на компьютерные игры, на бессмысленный серфинг по Сети. Если и серфингую, то исключительно в поисках конкретной информации, которую хочу проверить, например просматриваю Википедию, а зачастую и платные базы данных. У меня в компьютере ни одной игры, никогда ни в одну из них не играл, потому что считаю это потерей времени. Предпочитаю почитать книгу, если вообще выпадает свободная минута.

Дорота. Я спрашивала тебя о дружбе. Ты говорил о знакомых в Германии. А кого-нибудь, кто живет в Польше, ты назвал бы своим другом, который тебе близок, несмотря на разделяющее вас расстояние?

Януш. Теперь не особенно. Связи с коллегами из вычислительного центра, в котором я работал, пообрыва-лись, потому что прошло двадцать лет и, несмотря на существование Интернета, мы оказались не в состоянии их удержать, так как для этого не было времени. Нет, в Польше у меня такого друга тоже нет. Единственным был Анджей из училища морского рыболовства, который, так же как и я, уехал в Германию. Я дружу — может, это неподходящее слово, — точнее, очень люблю встречаться с братом и его семьей. У нас очень теплые отношения, но я не знаю, рассказал бы я ему о некоторых вещах или нет. Просто у нас не было времени, чтобы стать друзьями. Когда мне исполнилось пятнадцать, я уехал учиться в училище, и в этот очень важный период, когда два молодых парня — брат на два года старше Т^еня — могли сблизиться, я исчез из его жизни. А когда я вернулся в То-рунь, он женился и в свою очередь покинул дом.

Дорота. А что ты делал, чтобы не носить свитеры своего брата?

Януш. Тогда, когда я их носил, я бы, наверное, не понял вопроса. Просто таков был порядок вещей и цикл жизни свитеров. Кроме того, он образцово заботился обо всем, что ему принадлежало, — а значит, и о свитерах. Я ничего не делал. Сперва свитеры были слишком велики. Потом я до них дорастал, и они становились моими. А у моего брата были классные свитеры.

Дорота. Как вы общались с братом?

Януш. Я стараюсь найти подходящее слово — нас всегда связывало тепло на расстоянии. Пожалуй, так. Мы не слишком много говорили о личных делах, но могли полагаться друг на друга. Я пугал им во дворе всех, кто собирался меня обидеть, а у тех, кто меня тем не менее обижал, настигала его тяжелая рука. Иногда при случае выбивал зубы.

Дорота. Как у вас складывались отношения в детстве?

Януш. Чтобы сложить какую-то картинку, нужно подогнать отдельные фрагменты пазла. У нас не было никакого пазла. Он был моим старшим братом и всегда стоял на своем. То, что он тогда не всегда был прав, я понял много лет спустя, будучи уже взрослым.

Дорота. Ты завидовал брату?

Януш. Если я задумываюсь над этим только сейчас, после твоего вопроса, это значит, что, пожалуй, я не завидовал ему. Можно завидовать, только если тебе чего-то не хватает. У меня же было все то, что и у него, то есть такая же любовь родителей и такое же отношение.

Дорота. А кто был у родителей любимцем?

Януш. Глядя сквозь призму своего отцовства, думаю, что все-таки я. Я все время был «маленьким Янушеком». Не в смысле «маленьким», но «меньшим, более слабым». А в нашей семье слабых всегда брали под опеку. Мама наверняка больше думала обо мне и уделяла мне больше внимания, чем брату. Но это, пожалуй, нормально. Я тоже внимательнее слушаю свою младшую дочь.

Дорота. Как родители делили любовь между вами? Выделяли ли кого-то из вас? Дрались ли вы в детстве? Часто ли ссорились? Вы оба в детском возрасте прошли через серьезные болезни. Ты помнишь, как это было?

Януш. Я не могу назвать ни одного явного отличия в отношении родителей к нам. Брат, думаю, тоже. Недавно мы говорили об этом и пришли к выводу, что родители одаряли нас одинаковым вниманием и одинаковой любовью. Впрочем, как это измерить? И он, и я были детьми, которые могли и умереть. Мой брат после прививки от туберкулеза, обязательной в то время, заболел воспалением мозговых оболочек. У него была какая-то аллергическая реакция на сыворотку. Но он выжил, хотя врачи предупредили родителей, что он может остаться недоразвитым. Я, в свою очередь, не был привит против туберкулеза из-за опасений родителей, но зато в возрасте шести месяцев выпал из кроватки и сильно ударился