Ария смерти

2

За кулисами можно было уже не притворяться. Флавия молча повернулась и пошла к гримерным. Трое мужчин так и остались стоять. Тенор смотрел ей вслед с тем же выражением, какое было на лице у Каварадосси, когда он думал, что лучше умереть, чем навсегда лишиться возлюбленной: Oh! dolci baci, o languide carezze![5] Баритон, исполнитель роли Скарпиа, уже вынул телефони́но[6], чтобы позвонить жене и сказать, что через двадцать минут будет в ресторане. Дирижер, которого интересовало лишь то, чтобы Флавия выдерживала нужный темп и хорошо пела, молча кивнул и направился к себе.

Идя по коридору, Флавия зацепилась каблуком за подол своего алого платья и упала бы, если бы не ухватилась за помощницу костюмера. Девушка оказалась на удивление сильной и сообразительной: моментально схватила певицу в объятия и, несмотря на ее вес и силу толчка, смогла удержаться на ногах.

Едва восстановив равновесие, Флавия высвободилась и спросила у нее:

– Вы в порядке?

– Ничего страшного, синьора, – ответила девушка, потирая ноющее плечо.

Флавия коснулась ее руки.

– Спасибо, что не дали мне упасть, – сказала она.

– Сама не знаю, как это получилось. Я просто подхватила вас. – И после недолгой паузы девушка добавила: – Одного падения за вечер вполне достаточно, верно?

Певица кивнула, еще раз поблагодарила ее и пошла дальше. Подойдя к гримерной, Флавия взялась за дверную ручку и замерла. Женщина слегка подрагивала – запоздалая реакция на падение плюс привычный всплеск адреналина после выступления. Чувствуя легкое головокружение, Флавия свободной рукой взялась за дверной косяк и закрыла глаза. Прошла минута, другая… Наконец голоса в глубине коридора заставили ее собраться с силами, открыть дверь в гримерную и войти.

Розы, розы, розы… Они были повсюду. Флавия задохнулась от изумления. Столы были заставлены вазами, в каждой – не меньше дюжины цветов. Певица вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Немного постояла, разглядывая это желтое море. Ощущение смутной тревоги усилилось, стоило Флавии заметить, что вазы – не привычный ширпотреб, который держат в театрах специально для таких вот целей, со сколами, часто испачканный краской. Иногда вазы приносили даже из реквизитной, и, судя по виду, там их использовали для других, менее эстетичных целей.

– Oddio[7], – пробормотала Флавия, возвращаясь в коридор, благо дверь была открыта.

Слева стояла ее костюмерша – темноволосая женщина, годящаяся в матери девчушке-ассистентке, которая уберегла певицу от падения. Как обычно, она пришла после представления, чтобы забрать сценический костюм и парик и отнести все это в костюмерную.

– Марина, – обратилась к ней Флавия, – вы не видели, кто принес эти цветы?

Певица махнула рукой в сторону комнаты и отступила, пропуская костюмершу внутрь.

– Oh, che belle![8] – воскликнула Марина при виде цветов. – И стоили они, наверное, немало.

Тут она тоже обратила внимание на вазы и спросила:

– А это откуда?

– Разве эти вазы не из театра?

Костюмерша покачала головой.

– Нет. Откуда бы им тут взяться? Это же настоящее муранское стекло! – Видя недоумение Флавии, она указала на высокую вазу, прозрачные полоски на которой перемежались цветными. – Вон та – точно «Венини»[9]. Мой Лу́чо когда-то работал у них, поэтому я знаю, как выглядит их продукция.

– Не понимаю, – проговорила Флавия, удивляясь про себя тому, как внезапно изменилась тема разговора. Она повернулась к Марине спиной и попросила: – Можете расстегнуть змейку?

Певица подняла руки, и костюмерша помогла ей сначала разуться, а потом и снять сценический костюм. Сдернув со спинки стула халатик, Флавия накинула его на себя, села перед зеркалом и почти машинально стала стирать толстый слой грима. Марина повесила платье на дверь и встала у певицы за спиной, чтобы помочь ей избавиться от парика. Просунув под него пальцы, костюмерша сняла парик, а следом за ним и туго сидящую резиновую шапочку. Флавия тут же запустила пальцы в волосы и минуту, не меньше, растирала кожу головы, вздыхая от облегчения и удовольствия.

– Все артисты говорят, что парики – это самое ужасное, – сказала Марина. – Не представляю, как вы это терпите!

Флавия еще несколько раз провела растопыренными пальцами по волосам, зная, что в жарко натопленной комнате они быстро высохнут. Она носила короткую стрижку, «под мальчика», – одна из причин, по которой ее так редко узнавали на улицах. Почитатели привыкли видеть Флавию на сцене длинноволосой красавицей, а тут – женщина с шапкой коротких кудрей, в которых кое-где блестит седина… Чтобы волосы поскорее высохли, певица еще энергичнее потерла кожу головы, наслаждаясь тем, что ее ничего не сдавливает.

Зазвонил телефон. Она с легким недовольством взяла трубку:

– Флавия Петрелли слушает!

– Синьора, не могли бы вы уточнить, как скоро вы выйдете? – спросил мужской голос.

– Через пять минут!

Флавия всегда так отвечала, независимо от того, стояла ли уже на пороге или собиралась провести в костюмерной еще полчаса. Подождут!

– Дарио, кто принес цветы? – спросила певица, прежде чем мужчина успел нажать на отбой.

– Их привезли на лодке.

Гм… Это Венеция, и иной способ доставки был маловероятен, поэтому Флавия поинтересовалась только:

– Известно, кто их прислал? Чья это была лодка?

– Понятия не имею, синьора! Двое мужчин доставили цветы к входу. – И после краткого раздумья Дарио добавил: – Лодки я не видел.

– Они не называли каких-нибудь имен?

– Нет, синьора. Я подумал… если роз так много, вы наверняка знаете, от кого они.

Оставив последнюю реплику без ответа, Флавия повторила: «Еще пять минут!» – и повесила трубку. Марина уже ушла, забрав с собой парик и платье. Флавия осталась сидеть в тишине и одиночестве гримерной.

Посмотрев в зеркало на свое отражение, она схватила сразу несколько салфеток. Певица терла лицо до тех пор, пока с него не сошел почти весь грим. Потом вспомнила, что у выхода ее ждут, подкрасила ресницы и положила под глаза немного консилера, чтобы скрыть следы усталости. Выбрала из множества помад на столике одну и аккуратно накрасила губы. На Флавию накатила волна усталости, и женщина смежила веки, ожидая, когда прихлынет адреналин и она почувствует себя лучше. Вскоре певица открыла глаза, посмотрела, что лежит на столике, достала из ящика хлопчатобумажную сумку и смахнула туда свои вещи: косметику, гребешок, щетку для волос, носовой платок. С некоторых пор Флавия перестала брать с собой на работу мало-мальски ценные предметы – и не важно, о каком театре шла речь. В Ковент-Гардене у нее однажды украли пальто; в Опере Гарнье – записную книжку. Причем из сумочки, которую она оставила в ящике стола, больше ничего не пропало. Ну кому могла понадобиться ее личная записная книжка? В ней же сам черт не разберется! За долгие годы там накопилось множество пометок – с исправлениями, зачеркиваниями и сокращениями: неоднократно переписанные имена, телефонные номера, адреса – городские и электронные, – позволявшие оставаться на связи с другими представителями этого своеобразного профессионального мирка, не имеющего четких географических границ. Хорошо, что почти все эти данные хранились также и в электронном виде, но на то, чтобы восстановить утерянное, ушли недели. Так и не подобрав новой записной книжки по вкусу, Флавия решила довериться компьютеру. Оставалось молиться, чтобы система не дала сбой, чтобы в нее не пробрался какой-нибудь вирус и не уничтожил все это.

Сегодня всего лишь третье представление сезона, так что поклонники наверняка ее ждут… Флавия надела черные капроновые колготки, юбку и свитер, в которых пришла в театр. Обулась, достала из платяного шкафа пальто, повязала на шею шерстяной шарф – того же оттенка, что и ее сегодняшний сценический костюм. В разговоре Флавия частенько в шутку называла свои шарфы хиджабами, потому что не выходила без них из дому.

У двери певица задержалась и еще раз окинула гримерку взглядом. «Это ли успех, о котором я так мечтала?» – подумалось ей. Маленькая безликая комнатушка, которой месяц пользуется один исполнитель, месяц – другой; специальное зеркало с множеством ламп по периметру (совсем как в кино!); голый пол; маленькая ванная с душем и умывальником. Предполагается, что если тебе готовы это предоставить, то ты звезда… И раз у нее есть все это, вывод напрашивался сам собой. Но звездой Флавия себя не ощущала. Скорее женщиной слегка за сорок (как ни досадно это сознавать!), которая ужасно устала после почти трехчасовой изматывающей работы и которой теперь надо идти и улыбаться толпе незнакомцев, жаждущих с ней пообщаться, подружиться, поговорить по душам или даже – она ничему не удивится! – навязаться ей в любовники.

А чего хочет она сама? Просто пойти в ресторан, что-нибудь съесть и выпить, потом вернуться домой, позвонить детям, узнать, как у них дела, пожелать им спокойной ночи, а когда весь этот стресс, связанный с сегодняшним спектаклем, пойдет на убыль, а сама она начнет возвращаться к нормальной жизни, – лечь в кровать и очень-очень постараться уснуть. После выступлений с коллегами, с которыми Флавию связывали давнее знакомство и симпатия, они обычно отправлялись ужинать, и она с нетерпением ждала этих посиделок в ресторане, с шутками и анекдотами об импресарио, менеджерах и театральных директорах. Приятно находиться в обществе людей, вместе с которыми вы только что пережили это чудо – рождение прекрасной музыки… Но тут, в Венеции, где Флавия провела столько времени и должна была бы уже иметь больше знакомых, ей не хотелось общаться с коллегами. Баритон только и говорит что о своей славе, дирижер терпеть Флавию не может и с трудом это скрывает, а тенор, кажется, влюбился в нее, несмотря на то – и певица ничуть не кривила душой, говоря себе это! – что она не давала ему никакого повода. Он всего лишь на десять лет старше ее сына и слишком неопытен, чтобы ее заинтересовать.

Флавия встрепенулась. За размышлениями она совсем забыла о цветах. И о вазах. Интересно, человек, который прислал их, сейчас тоже в холле? Может, стоит показаться на публике хотя бы с одним букетом? «Все – к черту!» – сказала Флавия своему отражению, и оно покладисто кивнуло, соглашаясь.

Это началось два месяца назад, в Лондоне. «Свадьба Фигаро», последний спектакль… Когда Флавия впервые вышла на поклон, из зала дождем полетели желтые розы. Позднее, уже в Санкт-Петербурге, после сольного концерта сцена также была усыпана ими, но было много и других цветов. Особенно Флавии нравилось, когда зрители (преимущественно дамы), следуя русской театральной традиции, подходили к сцене и протягивали ей букеты. Приятно видеть глаза человека, который одаривает тебя цветами или говорит что-то лестное. Есть в этом нечто… душевное.

И вот теперь Венеция… Во время премьеры Флавию осыпали ливнем желтых роз, но после представления, в гримерной, не было ни одного цветочка. В отличие от сегодняшнего вечера. Ни имени, ни записки, ничего, что объясняло бы столь щедрое подношение.

Флавия нарочно тянула время. Ей не хотелось решать, что делать с цветами, не хотелось подписывать программки и перебрасываться вежливыми, ничего не значащими фразами ни с незнакомыми людьми, ни с постоянными поклонниками, которые часто бывают на ее спектаклях и вследствие этого считают себя чуть ли не ее приятелями.

Она забросила сумку на плечо, еще раз провела рукой по волосам – совсем сухие. Флавия вышла из гримерной и в конце коридора увидела костюмершу.

– Марина! – позвала ее певица.

– Sı́, Signora![10] – ответила женщина и направилась к ней.

– Если хотите, заберите эти розы домой! И другим костюмерам передайте: пусть возьмут, кто хочет.

Марина помедлила с ответом, чем удивила Флавию. Разве итальянские женщины так уж часто получают охапки роз? Однако затем лицо костюмерши озарилось искренним удовольствием.

– Синьора, как это мило с вашей стороны! Но разве вы не возьмете хотя бы часть цветов?

И она махнула в сторону комнаты, где были сотни роз, каждая – словно маленькое яркое солнце.

На Флавию это предложение не произвело впечатления.

– Нет. Забирайте все!

– А вазы? – спросила Марина. – Не знаю, можно ли оставлять их без присмотра…

– Они не мои. Так что можете взять и их, если они вам нравятся, – ответила Флавия, мимоходом касаясь ее руки. И уже мягче добавила: – «Венини» возьмите обязательно, договорились?

И певица направилась к лифту. Внизу ее ждали поклонники.