Ароматы

1

1969–1970

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены. — Женский голос звучал ясно и спокойно. — Делайте ваши ставки. — Игроки, едва видимые в клубах дыма от их французских, американских, турецких и английских сигарет неторопливо выложили деньги на зеленое сукно. Девушка-крупье, повернув темную кудрявую головку, быстрым взглядом подсчитала ставки. На ее лице появилась профессиональная улыбка, которая должна привлекать клиентов за столики казино. Один из игроков впился взглядом в ее губы и красивую грудь. Марти славилась своей легкой рукой среди девушек-крупье в казино скандинавского теплохода «Нордика», совершающего круизы в Гибралтар через Южную Атлантику. Это место нашел ей Джонни Лисбон, бывший капитан теплохода, уволенный за пьянство; он же натаскал ее в игорном деле. Марти познакомилась с ним на мысе Код, где у отставного капитана был свой дом. Она попала на берега Атлантики после смерти отца, бросив колледж, хотя уже в июне должна была получить диплом бакалавра.

Ви сообщила ей о гибели отца по телефону, и обезумевшая Марти кричала: — Если он покончил с собой, виновата ты! Ты всегда принижала его, оскорбляла его гордость, командовала им. И с ним, и со мной ты всю жизнь обращалась словно с прихлебателями!

Потом она долго плакала и кляла отца: — Ты удрал от нас, подонок! Застрелился и горя тебе мало.

После звонка Ви Марти проплакала всю холодную ночь субботы, не поехав на похороны, проплакала все воскресенье, а в понедельник вытерла слезы, умылась, сложила вещи и отправилась на мыс Код. Ей хотелось дышать соленым морским воздухом, бегать босиком по песку высоких дюн, чтобы холодный ветер выдул из ее груди горе и смятение.

Почти все гостиницы, рестораны и кафе были закрыты в этот сезон. Золотой летний загар скрылся под толстыми свитерами. Покинули свои летние домики завсегдатаи мыса Код — психоаналитики, адвокаты и журналисты, вернувшись в свои городские обители; разлетелись бродяги-туристы, теперь показывающие слайды своим знакомым. Мыс Код в декабре принадлежал постоянным обитателям — рыбакам, лавочникам, а также пенсионерам, преимущественно артистам и художникам, которые жили здесь круглый год. Булочник-португалец каждое утро снабжал жителей свежим хлебом, работали прачечная-автомат и небольшой супермаркет на окраине городка, а на пляже обитали чайки, несколько бродячих кошек и собак, да лежали вытащенные на песок лодки.

Еще была открыта закусочная Порки на Коммерческой улице, где Марти ела по вечерам жареную рыбу или спагетти с португальским соусом.

Марти разговаривала со старыми моряками, людьми, которые большую часть своей жизни провели на дощатых палубах среди бескрайнего моря. Задумчивые и доброжелательные, они не раздражали ее, тишина и безлюдье дюн успокаивали, и все же ей хотелось чего-то… чего-то другого… хотелось покинуть Америку и начать новую жизнь, забыв о прошлом.

Эту возможность и предоставил ей Джонни Лисбон. Он подозвал ее согнутым пальцем, на котором блестел крупный бриллиант, и сказал:

— Ты можешь заработать на морс мешок денег.

Деньги у нее были на исходе, и, наслушавшись его рассказов о трансатлантических лайнерах, где она будет иметь каюту и стол, проводить время на палубе, глядя на бескрайний горизонт, а ночи — в неутомительной работе с интересными и богатыми пассажирами, Марти согласилась без колебаний. Джонни Лисбон обучил ее карточной игре, позвонил своим дружкам в Нью-Йорк, и через месяц Марти была нанята на «Нордику». Сыграла свою роль ее выигрышная внешность — смуглая полногрудая брюнетка испанского типа должна была привлекать мужчин из Скандинавии и Англии. За ее столом всегда были заняты все места.

Она приносила казино больше дохода, чем другие девушки-крупье. Это был пятый рейс Марти.

— Игра в «двадцать одно» начинается! — Марти стасовала и сдала карты; от быстрого движения ловких рук слегка колыхалась пышная грудь. Марти любила носить вещи разных оттенков красного цвета, оттенявших ее темные волосы и белоснежную кожу. Красный цвет, словно флажок, привлекал мужчин к ее столику.

Игра началась. Женщины острее переживали удачи и неудачи; мужчины отвлекались от игры, любуясь щедро обнаженными прелестями Марти.

Один из игроков за столом положил свою руку на ее запястье. Она отстранилась — администрация не одобряла фамильярности с пассажирами. Но, глядя в его зеленые глаза, Марти вдруг испытала необычное возбуждение. Кейси — вот кого напомнили ей эти глаза, и не только цветом, но беспечно-дерзким выражением. Так глядел Кейси — словно ничто на свете не может его испугать.

Зеленоглазый мужчина выиграл. — Вам везет, — сказала Марти. Он откинулся на спинку стула и покачивался, глядя на нее с неприкрытым вожделением. Передние ножки стула оторвались от пола. Мужчина наклонился и снова взял ее за запястье. — У вас неплохой видик, особенно вот эти две штучки… Славная парочка…

Марти засмеялась, закидывая назад голову, ее декольте опустилось еще ниже.

— Мисс Нувель! — к столику подошел администратор и, взяв Марти за руку, отвел в сторону: флиртовать с пассажирами в игорном зале не разрешалось. Мужчина с зелеными глазами хотел вмешаться, но Марти сделала знак, что это не нужно. Только разозлит администратора. Видит Бог, она и сама справится.

Через минуту администратор с довольной глуповатой улыбкой кивком отпустил Марти, заручившись ее обещанием выпить с ним сегодня вечером. Марти знала, что он захочет затащить ее к себе в каюту, но ее это не волновало. Если захочется, она согласится, если нет — сумеет уклониться. Секс для нее никогда не был проблемой. Она находила, что это — лучший способ добиться своего.

Марти вышла на прогулочную палубу и медленно пошла к той части, где были прикреплены лодки. Она вдыхала дуновение и соленый аромат морского ветра, очищая легкие от прокуренного воздуха салона. Сияла полная луна; морс тихо вздымалось и опадало, как живот спокойно дышащей беременной женщины. Это было лучшее время, когда Марти чувствовала себя легкой и свободной словно морская пена. В это время ей казалось, что она единственное человеческое существо на свете, а небесный и морской просторы, звезды и луна существуют только потому, что она выпивает их своим взглядом. Услышав звук шагов, она с досадой обернулась.

— Я надеялся, что вы еще не легли спать, и искал вас, чтобы извиниться. — Он стоял рядом, слегка наклонясь, и его губы едва не касались ее щеки. Раздражение Марти исчезло, и она засмеялась. — За что извиниться? Вы доставили мне веселую минуту.

— Если так, очень рад, — он легко поцеловал ее в губы. — Меня зовут Жан-Люк Дельбо. Свое имя можете мне не называть, Марти. Я давно хотел познакомиться с вами.

— Как интересно! — она улыбнулась, надеясь, что он поцелует ее снова, но уже по-настоящему.

— И я хочу заявить, что заставлю вас в меня влюбиться.

— До чего романтично! Я должна это сделать немедленно?

— В ближайшее время. — Он взял ее лицо в ладони, вглядываясь в него в брезжащем свете раннего утра, потом отпустил. — Я знаю вас, Марти.

— Да? Откуда? — спросила она тревожно.

— Я не встречал вас, но знаю, что вы такое и что движет вами. Знаю потому, что вы похожи на меня. Вы будете моей, но не сейчас. Это произойдет, когда я буду знать, что вы хотите и добиваетесь меня.

— Почему же?

— Потому что вы — женщина, способная пленить любого мужчину. Все они становятся вашей добычей без всяких усилий с вашей стороны. А потом вы их отбрасываете, как наспех просмотренную газету. Но я не из таких. Я подожду, пока вы будете добиваться меня, пока вы не захотите меня больше, чем других. — Он улыбнулся.

— Вы чертовски уверены в себе, не так ли?

— В данном случае — да.

Он наклонился, легко поцеловал ее в лоб и ушел.

Марти стояла у поручня, провожая его взглядом. Манеры, одежда, походка — все в нем было первоклассным. Когда он исчез из виду, Марти снова стала глядеть на море. Ее охватили воспоминания об Америке, суетной стране бизнеса, где царила ее сестра. Ви ворвалась в ее память неожиданно, когда Марти накануне своего первого рейса на «Нордике» покупала в магазине в Блуминг-Дэйл чулки золотого цвета. Победоносная улыбка сестры сияла на рекламном щите в витрине магазина. Как она могла так улыбаться после смерти Армана? Но ведь теперь, осознала Марти, Ви — единственная владелица парфюмерии «Джолэй». А она, Марти, покупает чулки для формы крупье и будет работать в казино на теплоходе. Она молча заплакала. «Но погоди, — решила она, — я сгоню это выражение превосходства с твоего лица. Дай только время, я приду в себя и восторжествую над тобой». Марти пошла и заказала телефонный разговор. Она чувствовала, что должна встретиться с Ви во что бы то ни стало. Последнее «прощай», чтобы смягчить горечь разлуки? Импульс, побудивший Марти к встрече с Ви, она теперь истолковала как вспыхнувшее в ее сознании остаточное клише буржуазного общества, мира Ви. «Никогда больше», — обещала себе Марти. Эта ненужная встреча была такой мучительной, что у Марти саднила душа при воспоминании о ней. «Зачем мне это было нужно? — думала она. — Эта бездушная тварь только и умеет, что платить по счетам. Купается в роскоши. Деньгами хочет искупить свою вину передо мной. Да, вину». Образ сестры возник на поверхности моря. Они встретились в «зале короля Коля» отеля «Сент-Реджис» — роскошном баре, где шелестели деньги многих стран. Ви уже была там, и лакей, окаменевший при виде Марти в безрукавке и джинсах, сразу засиял, услышав, кто ее ждет. Ви в кремовом шелковом платье и с золотой цепочкой на шее, нервно поглядывая на Марти, подставила ей щеку для поцелуя, но та уклонилась от родственного приветствия. Ее высокомерие! Ровный, холодный тон, подобие родственной озабоченности поведением опекаемой ею сестры: «Из колледжа сообщают…», «Я вынуждена предпринять некоторые шаги…», «Твоему будущему грозит опасность…» Взбешенная Марти не знала удержу, ей надо было во что бы то ни стало разбить этот «хрустальный» имидж старшей сестры, разбить вдребезги, чтобы зазвенели и во все стороны разлетелись осколки.

— Ты меня совсем не знаешь, Ви. И раньше не знала, и сейчас не пытаешься меня понять. Наши с тобой миры, наши ценности диаметрально противоположны.

— Ценности?

— Да. Что ж ты думаешь, я их не имею?

Марти увидела, что Ви затруднительно найти ответ, и это привело ее в ярость. — Да, ты так считаешь! Ты думаешь, что ценности существуют только для богатых, и вы имеете исключительное право на них как на одежду от знаменитых модельеров. На самом деле у вас нет никаких ценностей, если говорить о ценностях духовных. Вы — соглашатели или предатели, готовые всем поступиться ради денег, вы верите только в бизнес.

Ви вспыхнула гневным румянцем. — Теперь послушай-ка ты меня, сестричка. Ты всегда была эгоисткой, все получая и ничего не давая взамен. Не признавала ответственности не только по отношению ко мне, но и к отцу. — Ви остановилась, надеясь, что Марти хоть что-нибудь скажет об Армане, но та промолчала.

Тогда Ви резко спросила:

— Почему тебя исключили из Рэдклифа?

— Меня не исключили, я ушла сама.

— Да, — подтвердила Ви своим вечным тоном страдалицы, измученной заботами о сестре. — Они написали, что ты ушла по собственному желанию, но тебе грозило исключение.

— За что? — с любопытством спросила Марти.

— За недисциплинированность и агрессивность.

Марти засмеялась. Истеблишмент чутко улавливает угрозу. Стремление к свободе и полноте жизни подрывает устои упорядоченной жизни буржуазного общества. Отсюда страх перед молодежью, ее вольнодумством и вольнолюбием. Марти знала о молодежном движении во Франции, в студенческих кругах Америки, в том числе и в Рэдклифе. Она не будет отвечать Ви — объяснения бесполезны, защищать себя бессмысленно. Они с сестрой находятся по разные стороны баррикады — и понять друг друга не могут. Через минуту они расстались. Ви спросила:

— Какие у тебя планы?

— Отплываю утром на лайнере, — ответила Марти.

Лицо Ви исчезло с серебристой поверхности морской глади и утонуло в глубинах океана. Перед взором Марти возник образ Жана-Люка — она чувствовала, что этот человек изменит ее жизнь.

Он появлялся в казино каждую ночь, но к ее столу больше не подходил. Она постоянно чувствовала на себе его неотрывный взгляд из другого угла комнаты, но он не приближался и не заговаривал. Жан-Люк словно окружил Марти невидимой сетью и тянул ее к себе. И Марти тоже тянулась к нему, но подойти не могла: если бы она это сделала в казино, ее уволили бы. Каждую ночь после окончания работы она ждала его на лодочной палубе, но он не появлялся. Возбужденная и расстроенная, Марти пробовала отвлечься, флиртуя с другими мужчинами. Она делала авансы администратору казино, но не доходила до конца: он был лысый, с брюшком, занимал слишком незначительный пост, — одним словом, это был незавидный трофей.

Тогда она решила атаковать капитана: это поможет ей отвлечься от Жан-Люка и она проучит этого высокомерного наглеца, черт бы его побрал.

Когда в Марти пробуждалось желание, она решительно устремлялась к цели. Она брала от мужчины все, что хотела: радость от победы в поединке полов, чувственное удовольствие и материальную выгоду. Ничего более, по опыту Марти, мужчины дать не могли. В двадцать один год Марти считала, что любовь — волнующий, захватывающий вид спорта; лишь иногда она находила в объятиях мужчины умиротворение и чувство защищенности.

Капитан Сверре Линдблом, высокий блондин, не замедлил пригласить Марти в свою каюту. Они пили светлый рислинг, потом занимались акробатикой в постели, и каждый был доволен на свой лад. Капитану польстило, что он вызвал интерес у темноволосой красотки, которая была моложе его собственной дочери. Марти же пополнила список своих побед главным человеком на судне.

Вернувшись в свою каюту, Марти занялась макияжем для предстоящей ночи в казино. Сидя перед зеркалом, ей вспомнились слова Жан-Люка: «Вы используете мужчин и отбрасываете их, словно отыгранные карты». Что-то в этом роде. Накладывая светлый тон на кожу, сиявшую после секса особым блеском, она подумала, что Жан Люк прав: ей было совершенно безразлично, будет ли она снова заниматься любовью со Сверре Линдбломом.

Но вот Жан-Люка она не может изгнать из своих мыслей, даже сейчас, возбужденная сексом с другим мужчиной «Почему? — спрашивала она себя. — Все мужчины одинаковы. Надо использовать их и не допускать, чтобы они использовали тебя. Почему же этот занимает твои мысли?»

«Почему?» — повторяла она, накладывая на щеки полупрозрачные румяна. Марти нахмурила брови. Она расспрашивала о Жан-Люке у других девушек-крупье, им было только известно, что он богат, холост и подолгу живет на яхте миллионера Софокла Менаркоса, по слухам, такого же богатого человека, как королева Елизавета и Жан-Поль Гетти.

Чем бы он ни занимался на яхте Менаркоса, Жан-Люк бесспорно принадлежал к миру Лучших Людей, — миру, в который хотела проникнуть Марти. Для этого ей предстояло завоевать Жан-Люка. Она наложила серебряные тени на веки и принялась за свои длинные и изогнутые ресницы, накладывая на них тушь темно-синюю, потом зеленую и, наконец, черную. Эффект был поразительный. «Сегодня я завлеку его», — подумала Марти.

Но этого не произошло, и он подошел к ее столу только в последнюю ночь перед прибытием корабля в Касабланку, первую стоянку на пути в Геную.

Он был в белом костюме, со светло-желтой розой в петлице — Марти ревниво подумала, не подарила ли ему цветок женщина.

Она втянула живот, отчего ее груди четко обрисовались под шелком черного платья с глубоким вырезом. Выше локтей блестели массивные золотые браслеты, вокруг шеи — широкое золотое ожерелье.

— Невероятно, — сказал он, глядя в свои карты, но Марти знала, что он говорит о ней. Сбросив карту, он взял у нее другую, даже не взглянув, и прошептал: — Я в вашей власти.

В этот вечер он все время выигрывал и к полуночи его выигрыш достиг восьмидесяти тысяч долларов. Столик окружили зрители. Жан-Люк продолжал выигрывать. Другие игроки за столом Марти прекратили делать ставки — играл только Жан-Люк. Перед ним лежало уже сто тысяч долларов. Выжидательно посмотрев на Марти, он сказал: — Удваиваю.

— Это против правил, сэр, — возразила она. — Вы превысили установленные пределы ставок.

— Тогда я меняю ставки. Если я проиграю, вы получаете все эти деньги, если выиграю — я получаю вас.

Изумленные зрители замерли вокруг стола; Марти с колодой карт в руке молча смотрела в глаза Жан-Люка, потом встрепенулась и произнесла ясно и решительно: — Ставка принята. Она быстро сдала карты, тесно прижавшиеся друг к другу зрители придвинулись к столу. Жан-Люк отвел взгляд от Марти, посмотрел в карты, которые она сдала ему, и глаза его зажглись торжеством.

2

«Аполлон», яхта длиной в 120 футов, развивающая скорость в 48 узлов, была больше и быстрее, чем «Меркурий» Ставроса Ниаркоса — первая яхта, построенная по особому заказу.

Менаркос заказал ее той же английской фирме, что построила яхту его соперника; увеличение размеров и веса потребовало новых расчетов, инженеры представляли придирчивому заказчику один проект за другим, и только пятый получил его одобрение.

Только через три года Софокл Менаркос вышел в море на своем «Аполлоне» — великолепнейшей и самой быстроходной яхте в мире. Стены внутри помещений яхты сияли розовым каррарским мрамором, полы покрывали персидские ковры. В гостиных висели бесценные картины старых мастеров — Корреджо, Тициана, редко встречающегося Джоджоне. Стены библиотеки и кабинета Менаркоса были затянуты гобеленами, а в зале для танцев радовала глаз стенная роспись Джоан Майро. Золотой сервиз, столовое серебро или раковины из китайского фарфора в ванной — все детали обстановки были выдержаны на уровне взыскательного художественного вкуса.

Полки погреба ломились от редчайших вин стоимостью не менее двухсот долларов за бутылку, в огромном холодильнике висели на крюках туши или окорока оленей, шотландских ягнят и аргентинских быков. В секциях огромной кладовой хранились такие деликатесы, как французская земляника и баварские грибы, знаменитый шоколад из Швейцарии, экзотические южные фрукты, сыры из разных стран. Даже самые пресыщенные богачи — гости Менаркоса, объехавшие весь свет, не могли бы заказать блюда, которого в кухне «Аполлона» не смогли бы приготовить и подать.

Марти, ступив с Жан-Люком на палубу «Аполлона», была ошеломлена.

— Вот это ванна! — присвистнула она, забыв парижские уроки хороших манер.

— Да, я здесь живу скромно и непритязательно, — признал Жан-Люк, — но ничего, ты привыкнешь.

— Да ну тебя, сумасшедший! — Марти швырнула в лицо Жан-Люка трусики и бюстгальтер и продолжила распаковывать чемодан.

Жан-Люк кинул кружевные вещицы обратно. — Я говорю всерьез. Тебе придется привыкать. И продолжим парижские уроки. Там ты только начала. Вспомни, какой ты была скромной маленькой мышкой в начале…

— Вот уж нет, — со смехом сказала Марти, — всегда была кошкой-охотницей, а не мышкой.

— Да, кошечка красивая, хочется погладить, — согласился он, подступая к ней. Марти замерла, ожидая его прикосновения. Он научил ее заниматься любовью не в американском спортивном стиле, а медленно, неспешно, ожидая, когда твое тело откликнется на томительную ласку. Он многому научил ее в Париже, поставив себе целью поднять Марти до уровня великосветских гостей Менаркоса, которые все без исключения были светилами искусства или бизнеса.

— Я сделаю из тебя суперзвезду мирового класса, ты будешь одной из самых блестящих женщин в любом светском обществе.

— Зачем? — спросила Марти, охваченная дрожью восторга.

— У тебя такие задатки, что я должен их развить. И еще для Менаркоса.

Жан-Люк Дельбо родился в Касабланке в 1930 году. В пятнадцать лет сбежал из дома и отправился за счастьем. Он выглядел взрослым, был умен и находчив. У Жан-Люка еще в школе обнаружились незаурядные способности к языкам. Со школьным запасом знаний он предложил свои услуги как переводчика с английского на французский американскому командованию оккупационных войск во Франции, приврав, что его отец был капралом в американской армии. Проверять его никто не стал, а за два месяца он овладел английским «как янки».

Мартина догадалась, что он плыл на «Нордике» навестить родных в Касабланке, и спросила его об этом.

— Да, впервые за двадцать лет.

— Почему же ты не сразу уехал? Что случилось?

— Когда я увидел тебя, твою энергию и решительность, я понял, что не к чему возвращаться к старому. Ты и я похожи — мы забываем прошлое, и идем вперед.

— Да, — согласилась она.

Они разговаривали на пути в Париж, сидя в креслах самолета с рюмками бренди в руках. Они еще не были близки — он только поцеловал ее, одобряя ее решимость, ловкость, когда она спрыгнула вслед за ним с палубы «Нордики», и пошутил, что похищает ее, как сказочный рыцарь прекрасную принцессу. Союз был скреплен этим легким касанием губ и пожатием рук.

Они сидели в креслах самолета и рассказывали друг другу о себе — впервые Марти имела дело с мужчиной, который не сразу пускал в ход руки, а вел с ней разговор.

Марти рассказала, что ее мать умерла, когда она была грудным ребенком, и она жила с отцом и сестрой в Бруклине, но фактически не общалась с ними.

— У меня была своя жизнь, — сказала она вызывающе.

— Где?

— На улице. Сестра отдала меня в закрытую школу, а потом я училась в колледже. Но это было не для меня, я удрала на море.

— Отец и сестра по-прежнему живут в Бруклине?

— Старик умер. А она занимается бизнесом, деньгу заколачивает.

Что-то в ее тоне, язвительная горечь, с какой Марти говорила о сестре «она», подсказали Жан-Люку, что больше расспрашивать не надо.

— Мы с тобой похожи, — заключил он. — Идем своим путем. Другие нам ни к чему.

— Правда, их можно использовать, — заметила Марти, чувствуя, что нашла человека, которому может говорить все, что думает.

— Их можно использовать, — подтвердил он и подумал: «Кто же из них кого использует».

Жан-Люку было необходимо утвердить свою власть над кем-то. Много лет он был при Менаркосе, добившись всего, о чем мечтал: богатства, женщин, места наверху, но за это ему приходилось угождать и беспрекословно повиноваться. Теперь он хотел тоже подчинить кого-то своей воле. Марти подходила для этого: он завладеет ею и отдаст Менаркосу, и она поможет ему справиться с деспотом. Боже, как он его ненавидел и как он им восхищался!

Они остановились в отеле «Крийон» на площади Согласия, оставили свои чемоданы и отправились в магазины. — Сначала одежда, — сказал Жан-Люк.

Он начал с белья, вертя в руках трусики и бюстгальтеры и обсуждая их качество и фасон с продавщицей. Марти со своим школьным знанием французского стояла молча, пока он не велел ей все померить. Он вошел в примерочную к Марти вместе с продавщицей, и она под их взглядами почувствовала себя неловко и отвернулась, рассерженная. Он рассматривал ее как манекен в витрине. Она почувствовала себя униженной и взбешенной.

— Мы все берем, — кивнул Жан-Люк продавщице.

Три дня Марти ходила с Жан-Люком за покупками, испытывая и удовольствие, и досаду. Они покупали перчатки, шарфы, сумки в галантерейных магазинах, платья и костюмы в модных салонах и, наконец, в завершение — переливчатый, пятнистый, словно леопард, плащ от Диора. — Меха купим осенью, — сказал он, — когда у тебя выработается стиль.

Они возвращались в отель измученные, и Марти в своей спальне тщетно ждала Жан-Люка, мучаясь подозрением, не гомосексуалист ли он.

Наутро четвертого дня он вошел в ее спальню, когда она пила кофе, и заявил: — Сегодня мы начнем уроки французского.

Они встали и девять тридцать, позавтракали сэндвичами и стаканом вина и занимались до часу дня. На ленч отводилось полчаса, и они вновь приступили к занятиям. В пять часов Жан-Люк закрыл учебник и сказал: — Иди к себе, прими ванну и жди меня.

Когда он открыл дверь, она лежала на кровати обнаженная. Он, стоя в дверях, рассматривал ее тело пристально, опускаясь взглядом от груди к лону. — Раздвинь ноги, — сказал он и стал развязывать галстук.

Снимая одежду, он не сводил глаз с ее обнаженной сокровенной плоти. Его горящий взгляд пробуждал в ней острое желание, и она сдвинула ноги.

— Нет! — сказал он. — Я хочу смотреть.

Ей хотелось съежиться в комочек, но она послушно развела ноги, снова обнажив красную полоску.

Раздевшись, он подошел к ней — тонкий, стройный, почти безволосый; член его уже набух, он поднес его к лицу Марти и излил сперму ей в рот.

Когда он лег на нее, она обхватила руками его бедра, застонала и задвигалась под ним. Он разнял ее руки, прижал ее и заставил лежать неподвижно. — Спокойно, — приказал он. — И молчи. Лежи и сосредоточься. Предоставь все мне — я мужчина. Будь женщиной.

Она подчинилась и, когда он вошел в нее, обвила его руками и прошептала: — Это было чудесно. Как никогда в жизни.

Он положил палец на ее губы. — Спокойно, Марти. Не лги. Это потом тебе будет чудесно, когда я научу тебя. А пока не притворяйся.

— Что ты говоришь? — изумленно спросила она. — До сих пор ни один мужчина не называл меня холодной.

— Любой мужчина заметит, если будет внимателен. Ты ведь никогда не испытывала оргазма?

— Нет. Только во время мастурбации.

Его пальцы скользнули вниз и стали нежно массировать ее лоно. Через десять минут она выпрямилась, потом снова откинулась назад и судорожно схватила его руку. — Не надо, перестань! — взмолилась она.

Он уступил ей, нагнулся и нежно поцеловал ее В губы. — Все наладится, — пообещал он. — Доверься мне, маленькая Марти. Не бойся! Я сделаю из тебя настоящую леди и настоящую женщину. Только доверься мне.

Она обвила руками его шею и заплакала, прижавшись лицом к его щеке.

Пять недель спустя в спальне на яхте Менаркоса Марти стояла перед Жан-Люком, гладившим ее обнаженное тело. Прижав ее к себе, он вошел в нее стоя; они занимались любовью в новом ритме, которому он научил Марти, и она трепетала от наслаждения.

Теперь она была настоящей женщиной и ее принимали за леди. Ее французское произношение было безупречно, хотя запас слов невелик. Он часами терпеливо натаскивал ее, заставляя десятки раз повторять один и тот же звук или слово. Ей пришлось сто семь раз повторить слово «час», пока он не сказал «неплохо». Жан-Люк, француз, идеально владел английским и имел право требовать с Марти такого же совершенства, какого достиг сам. Она понимала это, даже когда жаловалась, и ей льстило, что он безгранично верит в ее способности — не только умственные, но и физические. С тех пор, как они начали заниматься любовью, Марти поняла, что до него никто так не уважал ее тело. Он вступал с ней в любовный поединок как с равной, его мужественность требовала полной отдачи от ее женственности с тем, чтобы их тела в полноценном сексе были гордыми и свободными.

Теперь Марти носила более свободные, менее облегающие платья. Сначала ей было непривычно, потом она почувствовала, что ее груди гораздо соблазнительнее под мягко спадающей тканью, чем если бы они торчали, как ядра.

В первый вечер на «Аполлоне» они сидели за обедом с тремя парами гостей. Менаркоса еще не было на борту, но яхту уже подготовили к отплытию.

За обедом Марти держала себя превосходно, и Жан-Люк с гордостью наблюдал, как легко она режет ножом для рыбы порцию лосося, непринужденно, но сдержанно отвечая на вопросы соседей на английском и французском языке. Парадоксально, но она предпочитала недавно освоенный французский. Здесь произношение Марти было безупречно, а родной язык мог выдать ее с головой: интонации Бруклина, далеко не аристократического квартала Нью-Йорка, все еще звучали в речи Мартины, особенно в произношении дифтонгов. «Вот если бы в моей речи «звучали деньги», — думала Мартина, к которой обратилась дама, сидящая напротив нее, тоже американка. У нее был золотой, звенящий голос с изысканным произношением бостонцев или жителей аристократических кварталов Нью-Йорка. «Это голос Дэзи, героини Скотта Фитцджеральда, — подумала Марти, — «голос, в котором звенят деньги». Когда Марти встречалась с такими собеседниками, Жан-Люк строго напутствовал ее: «Уж лучше, промолчи, не афишируй свой Бруклин!»

Жан-Люк представил ее «женщине с золотым голосом» как Мартину де Нувель. Они вдвоем разработали «легенду» прошлого Мартины: отец, младший сын обедневших французских аристократов, эмигрировал в Америку в начале тридцатых и нажил состояние в текстильной промышленности, его жена, урожденная Руссель, из богатой буржуазной семьи, умерла от дифтерии. — Мартина пожелала изменить дифтерию на пневмонию, оставив сиротой единственную трехлетнюю дочь (братьев и сестер Мартина не пожелала).

Она выросла в Нью-Йорке, а сейчас путешествует по свету, как многие ее сверстницы — богатые американки, присматривая подходящего мужа, а с Жан-Люком они «просто друзья». Сочиняя легенду, Жан-Люк сказал, что их связь нужно только слегка завуалировать, потому что любовник-иностранец часто сопровождает в путешествиях богатых молодых американок, и будущий муж, особенно американец, относится к подобным эпизодам в биографии своей нареченной снисходительно или даже одобрительно — такая связь обогащает американку утонченным сексуальным опытом Старого Света. Так что напрямую говорить об их связи не следует, но можно намекнуть на нее особой интонацией или притворно смущенным покашливанием. В этом нет ничего скандального, просто эпизод сексуального образования девушки из Нового Света в Европе. «Женщина с золотым голосом» понимающе улыбнулась, переведя взгляд с Мартины на Жан-Люка: все ясно, но углубляться не следует.

— Вы в первый раз на «Аполлоне»? — спросила она вкрадчиво.

— Мне его включили в маршрут в бюро путешествий, — вежливо, но со скрытой насмешкой ответила Марти.

Жан-Люк едва не фыркнул в свою тарелку. — «Молодец девчонка! — подумал он. — Отравленные стрелы отлетают от нее как от носорога с толстой шкурой. Дама, конечно, хотела узнать, не является ли Марти бывшей или будущей любовницей Менаркоса».

— Ах, вот как. А вы собираетесь посетить парк Крюгера?

Марти не ответила. Она, не отрываясь, смотрела на огромного человека, который, едва войдя в комнату, тотчас же изменил ее атмосферу своим присутствием. Жан-Люк встал навстречу Софоклу Менаркосу.

Когда ребенка внесли в сиротский приют, монахиня в приемном покое читала «Царя Эдипа» — Софокл был ее любимый писатель. Она подарила это имя подкидышу, как богатая крестная мать, делает подарок своему крестнику.

В двенадцать лет он сбежал из монастырского приюта, бродяжничал, воровал еду и жил впроголодь, пока его не взял к себе отец Доминикос, нашедший мальчишку спящим у церковной двери. Священник кормил его, но заставлял работать в саду, убирать церковь, — парнишка делал все, а служанка только готовила еду.

Через несколько месяцев священник начал учить его грамоте; Софокл быстро все схватывал и быстро развивался физически. В тринадцать лет он выглядел взрослым мужчиной и у него начал ломаться голос. Отец Доминикос счел его созревшим для своих замыслов. У священника был потайной ящик в книжном шкафу, где он хранил коллекцию эротически изображений. Однажды, во время занятий с Софоклом, он запер дверь кабинета, вынул гравюры и начал одну за другой показывать их мальчику. На лице Софокла выступил пот, дыхание участилось. Одну из гравюр он выхватил из рук священника, так как не мог оторвать от нее глаз. Это было изображение женщины, которую насилует орел. Распростертое под огромными крыльями нагое тело с раздвинутыми ногами, обморочное лицо, горящие глаза птицы, терзающей хищным клювом и когтями женские груди и живот, льющаяся из ран кровь, — картина так возбудила Софокла, что член его напрягся и терся об ткань штанов. Священник наблюдал за ним с улыбкой, потом отобрал гравюру и спрятал коллекцию в шкаф.

— Тебе понравилось?

— Замечательно!

— Завтра покажу еще.

Софокл всю ночь не спал, вспоминая изображение. У него горела кожа, ему казалось, что он взорвется; утром он почувствовал эрекцию; едва он дотронулся до пениса, на простыни изверглось семя.

Вечером отец Доминикос спросил, не хочет ли он исповедаться. Софокл побагровел и не ответил. — Картинки, что я тебе показывал, — ты о них вспоминал ночью? — вкрадчиво спросил священник.

Софокл кивнул, не отрывая глаз от пола.

— А хочешь посмотреть их еще?

— Да, очень хочу!

Священник принес свою коллекцию и сел рядом с мальчиком, положив руку на его ногу. Когда член Софокла встал, священник положил на него руку. Софокл заерзал на скамье, член набухал все сильнее, отец Доминикос, тяжело дыша, давил на него. Потом он быстро расстегнул ширинку штанов Софокла и скользнул рукой внутрь. — Чудесно! — сказал он. — Продолжай смотреть картинки. То, что я делаю, будет тебе на пользу, сын мой. — Он наклонил голову, охватил член губами и сжал так сильно, что Софокл застонал. Семя горячей струей хлынуло в рот священника.

Вечером Софокл сбежал с узелком одежды, деньгами, которые он нашел в потайном ящике, и картинкой с изображением орла, насилующего женщину.

С этого дня он жил самостоятельно, зарабатывал, где мог, и воровал, когда не находил работы. Но обычно работу ему давали, потому что он был сильный и крепкий. Скоро он нашел постоянную работу на верфи. Ловкий и сметливый, через два года он из ученика стал мастером, в двадцать лет взял в аренду небольшую флотилию, потом занялся всякими манипуляциями не только в корабельном деле, но и с нефтью, сталью и цветными металлами. К тридцати годам он стал одним из богатейших людей в мире.

Когда через десять лет Жан-Люк Дельбо встретил Менаркоса, тот был уже «человеком легенды» О нем рассказывали множество фантастических и правдивых историй. Он был четыре раза женат на красивых женщинах чувственного типа, титулованных или по крайней мере знатного рода. Менаркос занимался сомнительными сделками, и респектабельность его супруг в какой-то мере служила ему прикрытием.

Все его браки кончались трагически. Труп первой жены был вынесен волнами на берег Миконоса. Вторая попала в сумасшедший дом. Третья пропала без вести, а четвертая умерла в больнице — причины смерти остались невыясненными. Ни от одной жены у него не было детей.

Все знали, что в жизни Софокла Менаркоса было много темного, но он привлекал людей исключительной энергией и каким-то почти гипнотическим обаянием. Хотя обстоятельства его личной и деловой жизни внушали серьезные подозрения, доказательств не было, и люди, сближающиеся с ним, предпочитали не верить слухам. Единственный, кто знал тайны Менаркоса, был Жан-Люк, служивший у него вот уже семь лет.

— Приветствую вас, сэр, — с глубоким поклоном иронически приветствовал Менаркоса Жан-Люк.

Тот ответил ему широкой улыбкой, сгреб в объятия длинными, как у гориллы, руками и дружески похлопал по спине.

— Маленький братец, мы давно не виделись, — прочувствованно сказал он и добавил подозрительно. — А ты не пытался удрать отсюда?

— Никогда, — торжественно ответил Жан-Люк. — Да и как бы я мог? В целом мире не укроешься от вашего острого взгляда.

— Да, это верно, — с довольным видом подтвердил великан. — Мой глаз — словно глаз Господа Бога. Я все вижу. А это кто такая?

Жан-Люк повернулся к Мартине — взгляд Менаркоса был устремлен на нее.

— Мартина де Нувель, — представил он.

— Х-мм. С этой хорошенькой штучкой мы позабавимся, — подмигнул Менаркос.

Глаза Жан-Люка побелели от гнева. Но эти вспышки в их отношениях случались так часто, что он мгновенно сдержал себя.

— Конечно.

Менаркос бросил на него острый взгляд.

— Вижу, вижу. Бедный мальчик влюбился и хочет приберечь девочку для себя самого. Вы просто эгоист, молодой человек. Но это не имеет значения. Решает леди.

«Я хочу и смогу удержать ее», — подумал Жан-Люк. Он успокаивал себя, вспоминая, что он первый настоящий мужчина в ее жизни, после мимолетных встреч и увлечений. В их последнюю ночь в Париже она говорила, что любит его. Она привязана к нему и нуждается в нем. Но хватит ли у нее сил противостоять Менаркосу? Если он поймет, что она хочет уступить, он расскажет ей все о Менаркосе.

Ви была по-настоящему разгневана своей последней встречей с Марти в Сент-Реджисе. Она до того расстроилась, что у нее вдруг пропало всякое желание опекать Марти и отвечать за нее. С детства Ви пыталась возместить Марти равнодушие отца, любимицей которого была она. Много лет ей приходилось выплачивать сестре долг. Больше она не в силах была платить. После смерти Армана и исчезновения из жизни Ви Юбера она впала в депрессию, перестала думать о Марти и чувствовала, что отсутствие сестры ей безразлично, даже если та никогда не появится.

Шло время, и его целительный эффект возрождал душу Ви. Она стала беспокоиться о Марти: где она? Болеет? В депрессии? Ви все еще была подавлена смертью отца и не могла понять, почему на вершине успеха и с возродившейся верой в свои силы, свой талант он покончил с собой. Эти мысли приводили Ви к мрачному предположению: не унаследовала ли Марти склонность к самоубийству?

Когда Майк Парнелл позвонил ей в июне и сообщил, что он окончил колледж и живет теперь в Нью-Йорке, Ви захотела встретиться с ним. Она познакомилась с Майком во время поездки к Марти, и воспоминание о нем было связано с образом сестры. Все это время Ви приятно было вспоминать молодого правоведа, который умел рассмешить ее и с которым она, как с очень немногими, могла быть самой собой. Но с момента их встречи произошли события, которые изменили ее, — она уже не была прежней Ви.

Один человек убил себя, потому что она не признавала его прав, другой отказался от нее, — птица была ранена из двух стволов. Ви была дважды покинута мужчинами, которых она любила больше всего на свете. Теперь она не хотела подвергать риску свое сердце. Нет, только короткая встреча.

— В воскресенье вечером? — спросила она. — Чай в «Плаза».

— Хорошо. — Голос Майка звучал разочарованно. Он рассчитывал, что она согласится на обед, и он проведет с ней весь вечер.

Она почувствовала его разочарование и попыталась подсластить пилюлю: — Там замечательные пирожные!

Майк засмеялся. — Ладно, согласен на чай. Только не вздумайте распускать слухи, что многообещающий молодой адвокат сластена и объедается пирожными.

— Клянусь, никому ни слова!

— Тогда в четыре. Узнаете меня по сияющим глазам и здоровому румянцу.

После чая они прогулялись по Центральному парку. Впервые со времени событий в декабре Ви расслабилась и успокоилась. Она рассказала Майку об исчезновении Марти и своей тревоге. Он предложил разыскивать ее с помощью хорошего частного детектива.

Ви не понравилась эта идея, но на следующий день в банке Дон Гаррисон спросил: — Вы можете найти Марти?

— А в чем дело?

— Ей исполняется двадцать один год. Она должна получить пятьдесят процентов доли Армана в фирме как законная наследница. Хорошо бы разыскать ее.

Ви позвонила Майку, и он обещал, что розыски будут вестись опытным сыщиком строго конфиденциально. Он спросил Ви, сколько она собирается платить.

— Не знаю, — сказала она. — Сколько запросят…

— Но ведь вы, кажется, не дружны с сестрой?

— Она моя сестра, — просто ответила Ви.

— Понимаю вас. Спасибо за вчерашний вечер.

— Это вам спасибо, Майк. Вы вытащили меня из скорлупы впервые за много месяцев. Я чувствовала себя счастливой, как школьница.

— А знаете, чего бы я хотел?

Ви выжидательно молчала.

— Я хотел, чтобы вы были со мной всю ночь.

Ви была рада, что Майк не может увидеть румянца, залившего ее щеки.

— Сами не знаете, чего хотите, — мягко сказала она. — Ведь я храплю.

Рон Драйден, отрекомендовавшийся другом Майка, пришел в офис в среду. Он был молод, деловит, с хорошими манерами. Ви сообщила ему нужные сведения и тут же наняла, выписав на предварительные расходы чек в 1000 долларов.

Сведения для начала розысков были очень скудные: Марти заявила сестре, что покидает Нью-Йорк на морском судне. Драйден все-таки добрался до Провинстауна, но уже началась путина и все рыбаки, знавшие Марти, были в море. Только владельцы закусочной Порки вспомнили, что Марти уехала в Нью-Йорк, где Джонни Лисбон обещал найти ей работу.

Драйден разыскал Джонни Лисбона, но тот не пожелал ничего рассказывать «проклятой полицейской ищейке» и только подтвердил, что был знаком с Марти.

Рон сосредоточил свое внимание на гавани Нью-Йорка. Он просмотрел списки служащих всех теплоходных компаний, вел розыски в Бруклине, надеясь с помощью фотографии Марти найти людей, которые были с ней знакомы и, может быть, до сих пор поддерживали связь. Ви получала ежемесячные отчеты. В конечном счете Драйден получил информацию, что Марти работала в казино на «Нордике», но покинула лайнер в Касабланке.

«В поведении Марти выработался шаблон, — в печальном раздумьи признала Ви. — Она убежала из колледжа. Бросила работу и убежала с корабля. Убегает, спасается бегством каждый раз, когда не может с чем-то справиться». Ви вспоминала десятилетнюю Марти, убегающую с кухни, чтобы спастись от нелюбви Армана, бегство из Нью-Йорка пятнадцатилетней Марти и загадочную историю с украденными драгоценностями. Угроза тюремного заключения укротила ее, несколько лет она спокойно училась в школе и колледже. Но стереотип поведения слишком прочно укрепился в ее сознании, и она бежала от угрозы, опасности, принуждения, не желая противостоять, встретить противника лицом к лицу. Она выскакивала в ближайшую дверь — так она бежала из колледжа и вот теперь с корабля.

Устав от раздумий, Ви набросала текст телеграммы Драйдену с разрешением продолжать поиски за границей и заполнила чек на его имя. Но она была уверена, что Марти уже снялась с якоря в Касабланке и разыскать ее в Европе будет нелегко.

Менаркос был предупредителен к Марти, скорее, это было настойчивое ухаживание. В каюте, которую она делила с Жан-Люком, ежедневно появлялись свежие розы, а за обедом Марти находила на тарелке под салфеткой у своего прибора какой-нибудь ценный подарок: золотую розу с мелкими жемчужинками среди лепестков, серьги из белого коралла в форме водяных лилий, с росинками бриллиантов в сердцевине. Сегодня это был браслет из черного жемчуга с застежкой из кроваво-красных рубинов.

Жан-Люк мрачнел, когда она находила подарки, но сказал, что было бы безумием от них отказываться — каждый стоил целого состояния. Потом в их каюте, среди букетов роз, присланных Менаркосом, он спросил: — Что ты будешь делать, если Менаркос захочет тебя?

— Это исключено. У него любовница на борту.

Все знали о бурном романс Менаркоса с Милой, знаменитой югославской актрисой; она была сейчас на борту «Аполлона», но из каюты не выходила.

— Не увиливай. Отвечай на мой вопрос, — твердо сказал Жан-Люк.

Марти покачала головой: — Зачем ты спрашиваешь? В моей жизни один мужчина. Ты дал мне все.

— И ты признательна мне, — заметил он колко. — Но если я решу отдать тебя ему? Пойдешь?

Она посмотрела на него растерянно. Их любовь для него ничего не значит? Или он готов на все ради Менаркоса? Она смотрела на него, стоя у двери комнаты в белом шелковом вечернем платье, пытаясь понять его взгляд, страстно желая его.

— Нет! — вырвалось у Марти.

Одним прыжком Жан-Люк оказался возле нее и прижал к себе. — Дорогая, — прошептал он. — Марти, моя любовь… Останься со мной…

— Я буду с тобой, пока ты этого хочешь, — ответила она, понимая, что он только испытывал ее, боясь потерять. Она нежно гладила его щеки, когда раздался стук в дверь. Жан-Люк открыл и вернулся к Марти с конвертом в руках. — Это тебе, — сказал он хриплым голосом. Это было послание Менаркоса: он приглашал Марти немедленно прийти в его каюту на ужин. Марти и Жан-Люк обменялись долгими пристальными взглядами. Он отвернулся первый. — Иди, — сказал он глухо. — Тебе ведь этого хочется?

Они снова посмотрели друг на друга, и Марти поняла, что он предоставляет решение ей, потому что не в силах противостоять Менаркосу.

Обнаженные плечи Марти сияли над черной тафтой низко вырезанного платья, рот алел, словно роза. Менаркосу он казался кровавой раной на лице Марти, и он не мог отвести от него глаз.

— Еще глоток кальвадоса, дорогая. Он старше вас.

Менаркос смотрел на губы Марти, пока она пила нежную и крепкую яблочную водку, потом перевел взгляд на ее полную грудь под черным шелком. Он представлял себе белоснежные полушария, темные соски, сгорая от желания кусать их, чтобы они покрылись красными кружками в капельках крови.

Она видела, как глаза мужчины раздевают ее. Марти привыкла к таким взглядам, они ей льстили. Но сейчас, наедине с Менаркосом, она чувствовала грозную опасность. Этот человек был словно ураган, который все сметает на своем пути.

За три дня она уже несколько раз видела приступы его ярости, — он впадал в бешенство иногда от одного неосторожного слова и с грозным ревом могучего водопада обрушивался на виновного. Марти увидела опасный блеск в его глазах и сжалась. Впервые в жизни она оказалась лицом к лицу с силами Зла.

— Покажи мне свои груди, — сказал Менаркос низким угрожающим голосом.

Марти бессильно откинулась на спинку кресла. Менаркос подошел к ней, взял за плечи и поставил на ноги. — Пойдем, — сказал он, показывая на дверь спальни.

Марти услышала легкий стук, и в комнате появился Жан-Люк, вошедший через потайную дверь. Она попыталась повернуться к нему, но не могла двинуться, словно загипнотизированная.

Жан-Люк посмотрел на нее, потом на Менаркоса, кивнул своему боссу и сказал — Извините. — Резко повернувшись, он вышел в ту же потайную дверь.

Менаркос выпустил Марти и лениво улыбнулся. — Ладно, оставь пока платье на себе. Допей своей кальвадос, — сказал он.

Она повиновалась, охваченная дрожью.

Жан-Люк вернулся в свою каюту. Он чувствовал гнев, отчаяние, страх, но больше всего — страх. Все случилось так быстро, что он не успел пустить в ход свое оружие — разоблачение.

Он предназначал Марти для Менаркоса, который питал слабость к полногрудым женщинам; для него он отшлифовал ее манеры, чтобы выдать за женщину из высшего общества. И его план сработал. Но он хотел опутать Менаркоса, а нанес удар себе. Почему он не предупредил Марти и отдал ее во власть чудовища? Она решила сама, но она не знала того, что хотел рассказать ей Жан-Люк. Он узнал о тайне своего патрона, посетив сумасшедший дом, куда была помещена его вторая жена. Жан-Люк хотел понять, почему от богатейшего человека в мире все его жены спасались бегством — в безумие, в смерть.

Роз-Мари, изящная английская леди с тонкими запястьями и лодыжками и непомерной для худого тела грудью, выдала Жан-Люку обе тайны Менаркоса.

— Дети, — шептала она боязливо, — к нему приводили детей. Потом их увозили в большом черном лимузине. Молчаливых, бледных как бумага, словно из них выпили всю кровь, с широко раскрытыми глазами. Благослови их Бог! Потом женщины. — Она схватила Жан-Люка за руку. — Потом я… Другая сторона монеты… Молодые женщины с большой грудью. Тушить об нее сигареты, резать бритвой…

Жан-Люк вырвал свою руку и сбежал. Он знал, что женщина признана безумной и в сумасшедший дом поместила ее собственная семья. Но в последующие годы ему пришлось вспомнить слова Роз-Мари, когда он видел, как к Менаркосу привозили мальчишек-школьников, и не все возвращались из его кабинета.

Жан-Люк никому ничего не рассказал. Менаркос обращался с ним как с младшим братом, обогатил его, защитил против закона. Но Жан-Люк был втянут во многие сомнительные сделки Менаркоса, и тот легко мог раздавить его.

Он был в ловушке и, зная правду о личной жизни Менаркоса, был вынужден таить ее многие годы. Он был уверен, что жены Менаркоса погибли не случайно, но приходилось признать, что этот человек сильнее закона. Жан-Люк надеялся, что сильная и самоуверенная Марти одолеет Менаркоса, и он будет управлять им через нее, а потом сможет покинуть темное царство и, отделавшись от них обоих, начать новую жизнь один. А может быть, вместе с Марти, которую он полюбил, хотя стремился разуверить себя в этом. Но план Жан-Люка провалился, Марти оказалась во власти Менаркоса словно муха в паутине, и Жан-Люк не мог освободить ее. Он уверял себя, что она пошла к Менаркосу добровольно, но в глубине души знал, что предал ее. Он не вернулся в свою каюту, а пошел в бар и осушал одну рюмку за другой, пока у него не закружилась голова. Тогда он встал, с трудом дошел до палубы и упал в кресло.

Он очнулся от тяжелого сна и услышал, что по палубе бегают люди, кричат, суетятся, бросают спасательные круги и спускают лодки. Вслушавшись, он понял, что Марти бросилась в морс.

3

— Наяда! Приплыла морская дева! — воскликнул Джордж Бэрклей, единственный сын лорда и леди Эгзитер.

— Замолчите, ради Бога! — сказала Марти, падая в его протянутые руки. Он дотащил ее до сухой части пляжа, положил на песок, снял спасательный пояс и попытался надеть на нее свой свитер. Он не разобрал, что она пробормотала: «Благодарю» или «Убирайтесь», но понял, что девушка не в обмороке, а просто ослабла от долгого пребывания в воде.

«Красивая девушка, — подумал он, — действительно похожа на наяду». Шлейф ее черного вечернего платья, обвившийся вокруг ног, казался хвостом русалки. Он потрогал ее руку — пульс учащенный. Дыхание выравнивалось, она закрыла глаза, словно погрузилась в сон. Длинные загнутые ресницы вздрагивали; он опустился на корточки, заглядывая ей в лицо. Наверное, она с «Аполлона», великолепной яхты, бросившей якорь невдалеке. Джордж видел ее во время своей утренней пробежки по пляжу, а потом, за завтраком, лакей сказал, что это яхта Менаркоса. Глаза приоткрылись.

— Приветствую вас в Торремолиносе, — сказал Джордж. — Надеюсь, вы приятно поплавали?

Марти улыбнулась. Этот спокойный английский голос звучал так, словно очутиться в морских волнах в вечернем платье было самой обычной вещью в мире.

— Неплохо, только в следующий раз я предварительно научусь плавать. Пока же я совсем не умею.

— Да, это будет полезно. Надо купить купальный костюм. Узнаем, какие этим летом в моде. Меня зовут Джордж Бэрклей, — представился он, протягивая ей руку.

— Мартина де Нувель, — отозвалась она, машинально повторяя свое имя в аристократической форме, придуманной Жан-Люком. Жан-Люк… Ищет ли он ее? — Будьте добры, где бы я могла найти сухую одежду? — обратилась она к молодому англичанину.

— Идемте со мной! Или вас можно понести на руках?

— Нет, я сама, — засмеялась Мартина. Ей было непривычно ступать босиком, и она оперлась на руку Джорджа.

Он привел ее на свою виллу; родителей не было, они путешествовали. Забегали слуги, Мартине приготовили комнату, горячую ванну, напоили ее чаем и виски, и она со вздохом облегчения забралась в постель, рядом с которой на креслах лежали охапки сухой одежды.

Проснувшись вечером, она сразу почувствовала, что голодна. Марти быстро оделась в бриджи из мохнатого сукна, натянула длинные чулки, надела мужскую шелковую рубашку и коричневый шерстяной джемпер. Сунув ноги в кожаные мужские сандалии, она сбежала вниз.

— У вас потрясающий вид, дорогая, — Джордж приветствовал Марти как старую знакомую и глядел на свою находку, одобрительно улыбаясь. — Нам приготовили отличный чай. Но сначала, может быть, капельку шерри?

Марти с волчьим аппетитом поедала превосходный английский ленч: ячменные лепешки с джемом, крошечные сэндвичи со свежими огурцами, кресс-салатом и редиской, сыр. Потом последовали довали горячий пирог со свининой, яйца по-шотландски и в завершение — большой кусок ватрушки с ревенем и кремом.

— Это, значит, староанглийская еда? У нас неплохие вкусы! — признала Марти.

— Неужели вы не были в Англии? — воскликнул юный хозяин, сверстник Марти, глядя на нее прозрачными голубыми глазами. — Удивительное дело! Но тогда я должен показать вам свою страну! Приглашаю вас в гости, папочка и мамочка будут в восторге. Соглашайтесь!

— Я бы с удовольствием, но у меня нет паспорта, — улыбнулась она.

— Не беспокойтесь, меня знают в американском консульстве в Мадриде. Завтра же я все оформлю!

Она кивнула в знак согласия, почувствовав, что может выбраться из ловушки. Если Жан-Люк и Менаркос ее ищут, им и в голову не придет, что она в Англии. Марти вздрогнула, вспомнив о Менаркосе. Он убьет ее, если настигнет, но если ускользнет, он вряд ли будет ее преследовать. Она ничего никому не расскажет, — да и кто бы ей поверил? А если кто-нибудь и поверил бы рассказу о бритве, прижатой к груди Марти, — она с кошачьей ловкостью сумела увернуться, — то кто бы имел охоту начать дело против Менаркоса? Марти была уверена, что, попадись она сейчас в руки этого чудовища, он убьет ее в припадке ярости. Но если она скроется из виду и он забудет о ней. «Но ведь не я одна попала в лапы Менаркоса, где все эти женщины? Наверное, многие из них живы, бродят по свету, подавленные и истерзанные, скрывая стыд и ужас. Они молчат… Молчат», — думала Мартина.

«Я-то спаслась без повреждений. Но ведь Жан-Люк знал, что я попаду в лапы тигра, как же он мог… Не сказал ни слова…» Мартина люто возненавидела Менаркоса, но еще сильнее была ненависть к Жан-Люку. Она его любила, отдала себя в его власть, а он готов был принести ее в жертву минутному удовольствию этого чудовища!»

— Я бы охотно поехала в Англию, — сказала Марти, глядя на идеальный пробор в льняных волосах англичанина. — Хочется переменить обстановку.

«Восхитительное создание! — подумал Джордж. — Ночью выпрыгнула из моря словно наяда, а к чаю ей уже стало скучно на его вилле и она желает переменить обстановку». — У вас такой же характер, как у моей матушки, — сказал он одобрительно. — Она обожает перемены.

Волей случая Марти обрела идеального спасителя. Богач, англоязычный, — будь это испанец или француз, ей трудно было бы объясняться с ним. Мир представлялся Джорджу Бэрклею местом приятных развлечений. Он относился ко всему с царственным равнодушием и восхитительной терпимостью. Ему и в голову не пришло расспрашивать Марти, каким образом она оказалась в море в вечернем платье и не умея плавать. Ей наскучило на корабле, и она решила поискать чего-нибудь более занимательного, решил бы он, если бы вообще задумался о причинах появления прекрасной незнакомки.

Марти удивило, что англичанин не задаст ей вопросов. Сначала она подумала, что он что-то знает о ней и, может быть, знаком с Менаркосом. Но улыбающаяся приветливость его светло-голубых глаз убедила ее, что он воспринимает жизнь как забавную шутку и если иногда не улавливает ее «соли», то это его вовсе не заботит, и разъяснения ему не нужны.

После чая Марти отправилась в свою комнату и проспала шестнадцать часов. Проснувшись, она вышла и накупила в магазинах одежды и всего прочего. Вечером они сложили вещи и утром уехали в Мадрид, а оттуда самолетом в Лондон.

Ни в Касабланке, ни в других городах Марокко следы пребывания Мартины не были обнаружены. Она сошла с «Нордики» вместе с мужчиной, которого Интерпол признал как Жан-Люка эль-Дхауни, рэкетира, действующего под покровительством Софокла Менаркоса под разными именами. На «Нордике» он был записан как Жан-Люк Дельбо.

Драйден сообщил Ви, что его агент вскоре определит местонахождение Жан-Люка Дельбо и Мартины, очевидно, они должны быть у Менаркоса, скорее всего на его яхте «Аполлон», которая сейчас совершает круиз по Средиземному морю.

Издержки по розыскам росли: за десять дней Ви подписала три чека по тысяче долларов. Она выглядела такой расстроенной, что Мэррей Шварцман, придя в ее офис, взял Ви за подбородок и сказал. — Бэби Босс, ты выглядишь так, словно потеряла лучшего друга или истратила последний доллар.

— Так и есть, — отозвалась Ви, — беда с моей сестрой и с моим банковским счетом.

— Расскажи папочке.

— Скверная история, Мэррей. Моя младшая сестра шатается по Европе в кампании каких-то подонков, а я трачу состояние на частных сыщиков, которые никак не могут ее разыскать.

— О-о! — протянул он. — Ты можешь написать об этом роман.

— Даже если я его издам, гонорара не хватит на оплату детективов, — печально улыбнулась Ви.

— Зачем тебе надо ее найти? Ну, если оставить в стороне родственную привязанность.

— Она совершеннолетняя, и ее необходимо ввести в права наследства. Адвокаты уверяют, что нужна ее подпись на документах.

— Я подделаю ее, дорогая. Переоденусь и выступлю в роли твоей младшей сестры.

Она покачала головой: — Никто не поверит.

— Тогда усынови меня. Но если серьезно, Бэби Босс, то я тебе советую: поезжай за ней.

— Зачем? Опытные сыщики ничего не могут сделать. Как же я ее найду?

— Есть инстинкт семьи, крови. Ты ее почуешь, как чует воду тонкая лоза. Когда ты окажешься рядом, заговорит твое нутро.

— С ума ты сошел, Мэррей! К тому же она моя сводная сестра, лишь наполовину родная.

— Тогда заговорит половина твоего нутра.

— Знаешь, Мэррэй, — сказала она, серьезно глядя на него, — иногда я думаю, что, нанимая тебя, находилась в состоянии безумия.

— Так оно и было. Все женщины теряют разум, завидев меня.

— Убирайся! — засмеялась она. Оставшись одна, Ви подумала: почему бы и нет?

Соединить путешествие по Европе, во время которого она сможет случайно обнаружить Марти, с бизнесом. Она посетит своих поставщиков на юге Франции, в Париже и Лондоне, укрепит связи с фирмами-распространителями духов «Джолэй». Во время своей предыдущей поездки Ви умышленно миновала Париж — ей невыносима была мысль увидеть город, где она должна была жить вместе с Юбером. На этот раз агент внушил ей, что посещение Парижа необходимо для бизнеса. А если «волшебная палочка» — голос крови — сработает, то она найдет Мартину. Мэррей и Илэйн вполне справятся за две недели ее отсутствия. Она сняла трубку и попросила заказать ей билет на следующий понедельник и забронировать места в гостиницах Парижа и Лондона.

— Мой дорогой Джордж, — сказала леди Эгзитер, подставляя сыну щеку для поцелуя, — это очаровательно, что ты нашел время приехать. И гостью привез! Ты просто умница, дорогой, у нас не хватает женщин, — как всегда в сезон охоты.

— Это Мартина де Нувель, мамми. Я нашел ее на берегу в мокром вечернем платье, которое она надела, чтобы доплыть до нашего пляжа с яхты Менаркоса.

— О, в самом деле? И как вы сейчас себя чувствуете? Вы спите вместе или дать вам отдельную комнату?

— Отдельную, пожалуйста.

— О, Боже, так я и думала. Мой дорогой Джордж так робок, не знаю уж, от кого он это унаследовал.

Пожалуй, мы поместим нас в комнате «Камелия». Только надо ее проветрить. Никто там не ночевал с тех пор, как бедняга Блэки Стеффорд задохнулся там под одеялом.

— Это ее фантазия или действительность? — удивленно спросила Марти, глядя вслед уплывающей леди Эгзитер.

— О, конечно, не фантазия. Мамми подлинная реалистка, никогда не отрывается от действительности.

Марти ему не поверила.

Познакомившись с остальными гостями, Марти еще больше усомнилась в том, что обитатели замка Эгзитер не отрываются от действительности. Они все словно разыгрывали какую-то пьесу. Каждый согласно своей роли произносил чрезвычайно умные тирады, никто ничего не принимал всерьез, в разговорах было множество намеков, которые Марти не могла уловить. Она знала, что вокруг нее ведется умная беседа, но ее раздражал тон превосходства и снисходительности, с которым к ней обращались. Впрочем, на нее уже перестали обращать внимание, и даже Джордж игнорировал ее, как маленькую глупышку. Она не могла участвовать в охоте, потому что не умела ездить верхом.

Леди Эгзитер посмотрела на нее в остолбенении: — Да где же вы росли, дорогая?

— Нью-Йорк — Гринвич, — повторила она заученную легенду.

— Но ведь там были лошади?

— Нет… То есть да. Но я не училась верховой езде.

— В высшей степени удивительно! — воскликнула хозяйка дома, глядя на Марти словно на инопланетянку.

— Из какой же вы семьи? — спросил лорд Эгзитер.

Марти посмотрела на него, собираясь изложить легенду, сочиненную Жан-Люком, но почему-то не смогла заговорить.

Лорд и леди Эгзитер выжидательно смотрели на нее.

— Я… я не знаю… — выпалила Марти и выбежала из комнаты.

Когда гости и хозяева вернулись с охоты, обнаружилось, что американка уехала в одном из автомобилей Эгзитеров.

— О Боже! — воскликнул отец Джорджа.

— Кажется, она захватила деньги из фарфорового поросенка в кухне, — присев, доложила одна из горничных.

— И две золотых тарелки с углового столика, — добавила другая. — И столовое серебро королевы Анны!

— Какой позор! — воскликнул лорд Эгзитер, пронзая взглядом сына. — Ты привел в дом воровку!

— В самом деле? — удивилась леди Эгзитер. — Но это очаровательно!

Марти гнала большой темно-серый «ровер» через Ланкашир к Лондону. «Если родители Джорджа заявили в полицию, то меня арестуют», — думала она. К тому же у нее не было водительских прав, — ее научил водить машину Джонни Лисбон в Провинстауне. Но никто ее не останавливал, и она, не отрывая глаз от дороги, прибавляла скорость, чтобы уехать как можно дальше от чопорных надменных людей, считавших ее ничтожеством. Она не чувствовала себя обязанной Джорджу — он спас ее в Торремолиносе, помог скрыться от Жан-Люка и Менаркоса. Но она была для него ничем, игрушкой на час, не более того.

А для Жан-Люка она была картой в его игре, он превратил ее в собственность. И использовал в своих целях. «Почему мне так не везет?» — подумала Марти и вдруг заплакала. Слезы затуманили вид дороги. «Перестань такать! — приказала она себе. — Джордж со своей полоумной матерью принадлежит миру богачей. Жан-Люк принадлежит Менаркосу. А я?»

Когда лорд Эгзитер спросил о ее семье, она почувствовала, что хочет найти ответ на этот вопрос. Арман умер. Ви — ее сестра только наполовину. Может быть, надо разыскать свою мать? Ведь Арман никогда не говорил, что она умерла; Мартина как-то сама решила, что ее мать умерла, как и мать Ви, и поэтому отец воспитывает обеих дочерей. Марти поняла, что она никогда в жизни не спрашивала Армана о своей матери.

— Иисус Христос! — громко сказала Марти. Дорога перед ней была свободна и цель ясна — она устремляется за ней как сокол за добычей. Прежде чем наметить свой путь, она вернется в прошлое. Найдет свою мать.

Доехав до города, Марти вышла из «ровера» и оставила его на улице, благодаря судьбу, что ее не задержали в чужой машине. Судьбу не за что было благодарить: Марти не знала, что лорд и леди Эгзитер ни за что не обратились бы в полицию. Это было для них так же немыслимо, как пить кофе в час, когда полагается пить чай. Они рассчитывали, что машину им как-нибудь возвратят, и остальные вещи тоже. Марти оправдала их надежды относительно «ровера», но остальное она оставила себе. Денег и ценностей набралось почти на двести долларов.

Марти направилась в большой универсальный магазин Хэрродса, надеясь оставить там в камере хранения свой чемодан. Проходя мимо парфюмерного отдела, она замерла перед рекламным щитом, с которого улыбнулось ей знакомое лицо: светло-голубые глаза, золотистые волосы. Объявление гласило, что мисс Ви Джолэй 29 марта будет знакомить покупателей Хэрродса с новыми духами своей фирмы под названием «Интрига».

— Не могу ли я помочь вам, мадам? — раздался голос рядом с Мартиной. Какой-то мужчина с удивлением смотрел на застывшую перед щитом женщину.

Марти обернулась так стремительно, что задела его чемоданом. — Эй, — отозвалась она, — бруклинский говор победоносно звучал в ее речи, — мне бы поскорее унести отсюда ноги.

— Бюро путешествий на третьем этаже, — вежливо информировал ее джентльмен, в устах которого английский звучал безупречно.

— Спасибо, парень! — весело засмеялась Марти и опрометью кинулась к лифту. Вышколенный продавец Хэрродса посмотрел ей вслед с удивлением. «Иногда американцы за границей ведут себя довольно странно», — подумал он.

Презентацией «Интриги» у Хэрродса пребывание Ви в Лондоне должно было закончиться. Предположение Мэррея, что голос крови поможет найти Марти, не оправдалось, Ви в розысках Марти не преуспела. Детектив по-прежнему придерживался версии пребывания Марти на «Аполлоне», совершавшем круиз по Средиземному морю. Оставалось ждать, когда Менаркосу заблагорассудится пристать к берегу. Правда, по сведениям, полученным детективом, вход на яхту был совершенно недоступен, но все-таки в любом порту можно было что-то разузнать.

Ви ничего не оставалось, как предоставить Марти плавать по морям, а самой прилежно заниматься бизнесом. Из Лондона она улетела в Париж и, прибыв в номер, заказанный для нее в отеле Георга V, едва не зажмурилась от ярких красок — комната пестрела чудесными букетами. «От моих обожателей, — иронически подумала она, — только поклоняются они не мне, а моему бизнесу».

Коридорный внес ее багаж и повесил плащ — погода еще стояла теплая, и меха Ви были упакованы. — Можете идти, — сказала юноше Ви и начала вынимать из букетов карточки, наслаждаясь красотой и ароматом цветов. Чудесный букет разнообразных полевых цветов восхитил ее; вынув карточку, она прочла: «Нашей Бэби Босс, лучшему цветку лугов и полей. Мэррей, Илэйн» Ви улыбнулась и, нагнувшись, вдохнула тонкие нежные запахи. Служащие фирмы «Джолэй» прислали розы с длинными стеблями. Третий букет был составлен из великолепных орхидей, гладких и крапчатых, радуга цветов светлела от коричневого до белого, но яркого пурпура не было. Ви взяла карточку, вздохнула и уронила ее на пол. Она упала надписью кверху, и Ви прочла: «En garde!» — «К бою», — фехтовальная позиция, которой ее обучил Юбер. Внизу стояла его подпись.

Ви вцепилась в край стола. «Мне придется встретиться с ним. Боже, — взмолилась она, — у меня не хватит на это сил…»

Она знала, что Юбер женился на выбранной ему отцом невесте, богатой аристократке Даниэлле, и получил в приданое ее родовой замок. Она прочла об этом в светской хронике — он не прислал ей ни письма, ни извещения о свадьбе.

Ви села на кровать, охваченная дрожью. Она чувствовала, что не должна была ехать в Париж. Справится ли она с собой? Юбер может позвонить в отель… Вряд ли удастся избежать встречи… Может быть, он вновь будет добиваться слияния их фирм? И неужели все, что между ними было, только ради этого? Нет, решила Ви, это невозможно. Никто не способен на подобное притворство, на такое лицемерие, даже самый гениальный актер не смог бы так сыграть искреннее чувство. Но почему же он порвал с ней так грубо и резко? Голос подсознания подсказывал ей, что это было связано со смертью отца. Ви думала об этом много ночей после самоубийства Армана. Сначала она не поняла записки отца, потом кусочки головоломки стали складываться, и она догадалась: умирая, он оставил ей записку со своим настоящим именем — Арман Жолонэй. Книга в черном переплете содержала формулы рода парфюмеров Жолонэй, а многовековая вражда с Монтальмонами, воскресшая в душе отца после приезда Юбера в Нью-Йорк, побудила его к самоубийству. Наверное, Монтальмоны запятнали имя отца клеймом коллаборациониста. Они распустили слухи, что он мертв, а во время войны сотрудничал с немцами. Но если первый слух был ложным, то и второй мог быть клеветой. Уверенности не было, и Ви не собиралась раскапывать прошлое, — отец таил его, и она не хотела нарушать волю Армана.

Ви поглядела на карточку Юбера, все еще лежащую на полу. Зазвонил телефон, но она не сняла трубку.

Отец был напуган приездом Юбера в Нью-Йорк. Грозные тени прошлого привели в смятение его душу, и он не в силах был этого снести. Уходя из жизни, он оставил дочери записку, объяснявшую причину его самоубийства.

Так ее любовь была принесена в жертву родовой вражде… Недаром они с Юбером когда-то вспоминали о Ромео и Джульетте…

Юбер послал Ви цветы в отель Георга V. Она должна понять, что он помнит о ней, о ее редкой, изысканной, словно орхидеи, красоте. Но из радуги цветов он исключил пурпур — символ их погибшей любви.

Юбер не забыл Ви; ее облик и память о каждой их встрече навсегда остались жить в его душе. Он помнил все — ее слова, аромат ее тела.

Юбер знал, что его первую любовь погубил отец. Анри де Монтальмон был еще жив, в мае ему исполнялось семьдесят пять. Юбер по-прежнему встречался с ним по делам фирмы, это было неизбежно, но полностью исключил его из своей личной жизни. Разрыв между отцом и сыном состоялся после возвращения Юбера из Нью-Йорка. Разговор состоялся в темный дождливый день в Грасе, где они осматривали плантации цветов.

— Эта девушка — Джолэй? — спросил Анри де Монтальмон, остановившись на тропинке среди посадок лаванды.

— Да.

— И эти духи «Тадж», что ты привез из Парижа, — духи фирмы «Джолэй»?

— Да. Они имели большой успех.

— Как же, в тридцатых годах, когда они впервые появились, они тоже имели успех.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Юбер. Тучи сгустились, вдали прогремел гром.

— Я имею в виду, что «Тадж» — двойник «Души», знаменитых духов Армана Жолонэй. Отец твоей нареченной — нацистский предатель! — Анри кинул на сына торжествующий взгляд.

— Я знал, что мне знаком этот запах. Я вспомнил, хотя и не сразу, и стал вести расследование в Америке. Оказалось, что предатель еще жив. Он снабжал духами бошей в годы, когда я закрыл наш великий дом Монтальмонов и сражался за славу и честь Франции. Если ты хотя бы взглянешь на его дочь, — угрожающе сказал Анри де Монтальмон, — я все открою и предам их на поругание!

— Ты не посмеешь!

Анри улыбнулся.

С горящим ненавистью взглядом Юбер шагнул к отцу и протянул руки к его горлу. Загремел гром, и руки сына бессильно опустились. Отец стоял, не двинувшись с места; на морщинистом лице застыла улыбка.

В пятницу, через два дня после разговора с отцом, Юбер собирался лететь в Нью-Йорк. В четверг вечером, когда Юбер закончив дела в своем парижском офисе, ему принесли записку. Он узнал почерк отца: «Правосудие свершилось. Предатель мертв».

В тот же миг Юбер понял, что отныне Ви умерла для него.

Ви подняла с пола фотографию. Телефон зазвонил снова. Она сняла трубку и вздохнула с облегчением, это был не тот голос, который она боялась услышать. Звонил ее деловой агент в Париже, месье Совтерр, и напоминал, что вечером она приглашена в прелестный замок XVI века в окрестностях Парижа, владелец которого, маркиз де Сен-Дени, давал прием в ее честь. На приемах маркиза всегда бывала самая разнообразная публика — министры и банкиры, актрисы и писатели. Хозяин дома забавлялся тем, что на его приемах издатели крупных газет болтали с жокеями, лейбористские лидеры с герцогинями, художники с политиканами. Замок был окружен рвом, и роскошные лимузины подъезжали к нему по разводному мосту. Вино и закуски на приемах всегда были самые изысканные.

Ви надела бежевое бальное платье с вышивкой золотой нитью от Оскара де ла Рента, на голову — диадему из белого золота, украшенную жемчугом и опалами, и золотистые бальные туфельки от Роже Вивье.

У входа в зеркальный зал для танцев ее встретил месье Совтерр и подвел к хозяину дома, который склонился над ее рукой со словами: — Я счастлив, что имею честь приветствовать в своем доме королеву.

Она улыбнулась экстравагантному приветствию, и месье Совтерр повел ее к столику с шампанским. Но едва Ви сделала первый глоток, ее увлек танцевать крупный мужчина с лохматыми бровями; месье Совтерр успел шепнуть, что это знаменитый французский физик. Ей не пришлось допить свое шампанское: как только музыканты заканчивали играть, к ней подходил мужчина и с вкрадчивым «Реrmettez?»[15] увлекал ее на следующий танец. Она кружилась без устали весь вечер, и хотя туфельки уже начали натирать ноги, Ви отрешилась от всех забот и чувствовала себя молодой и беспечной.

Неожиданно она услышала звуки твиста — оркестр играл французскую версию мелодии, покорившую Нью-Йорк десять лет назад. Ви поняла, что хозяин дома приказал сыграть этот танец, столь неуместный в старинном замке и в зале, полном танцоров в классических бальных туалетах, в честь американской гостьи. Она благодарно улыбнулась маркизу и с упоением отдалась знакомым ритмам. Тело ее извивалось, Ви задыхалась от быстрого движения, наконец, мелодия кончилась, Ви огляделась кругом и замерла, — прямо на нее глядел Юбер, без кровинки в лице, с пересохшими губами. Они смотрели друг на друга молча, не двигаясь, пока снова не заиграла музыка и вихрь кружащихся в танце тел не заслонил Юбера от Ви.

К Ви подошел месье Совтерр.

— Здесь Юбер Монтальмон с женой. Хотите, я вас представлю? Вам надо познакомиться, он — ведущий парфюмер Франции.

— Нет, — выдохнула Ви, — не надо. Мы знакомы. Но я хочу уехать, я очень устала.

— Ну, конечно, мисс Джолэй. В вашем распоряжении весь завтрашний день.

Но на следующее утро Ви покинула отель, отправилась прямо в аэропорт, взяла билет на ближайший рейс и вернулась в Лондон. Сославшись на чрезвычайные обстоятельства, она отменила через месье Совтерра все парижские встречи.

Ви почувствовала, что ей не по силам встреча с Юбером Монтальмоном, которая была неизбежна в Париже. Она не хотела увидеть лицом к лицу своего делового соперника, человека, которого она все еще любила.

4

Воздушный перелет из Лондона в Париж занимал всего пятьдесят минут. Подлетая к Парижу, Марти высматривала ориентиры столицы, знакомые ей по посещению Парижа с Жан-Люком: Сакре-Кёр, площадь Звезды с триумфальной аркой, Нотр-Дам-де-Пари. Она посетила все эти знаменитые места со своим «учителем», разговаривая по его приказу только по-французски.

«Уж я тебе отплачу, дай срок!» — поклялась Марти, вспомнив Жан-Люка.

Приподняв губку, она оскалилась, с ненавистью думая об этом предателе, влюбившем ее в себя и использовавшем как марионетку. Но Марти не торопилась с расплатой, сейчас она поставила перед собой другую цель. К тому же Жан-Люка нет во Франции, где Марти должна была узнать правду о своем происхождении, о своей матери, которую ненавидел ее отец, боготворивший первую жену. Свое отношение к матери Ви он перенес на старшую дочь-любимицу, а Марти, напоминавшая ему о втором неудачном браке, была обделена отцовской любовью. Марти необходимо было выяснить, кто ее мать, почему Арман на ней женился, как сложились их отношения. Она уже не была подростком, неистовой шальной бруклинской девчонкой, и чувствовала, что обращение к истокам поможет ей понять и даже изменить себя — дочь без вины виноватую, полную ревнивой любви к отвергшему ее отцу.

Из аэропорта она отправилась на метро на Лионский вокзал и заказала билеты на Марсель.

«Это где-то на юге», — сказал ей Жан-Люк, когда она показала ему фотографию. Выцветший черно-белый снимок: Арман — красивый, длинноусый, но с каким-то тревожным взглядом, на его руках годовалый ребенок — это она, Мартина, рядом трех-четырехлетняя Ви. Стоят перед стеной с круглыми амбразурами и двумя маленькими башенками. Мартина всю жизнь носила эту фотографию в сумочке, зная, что снимок сделан в городе, где она родилась и где прошло ее раннее детство. Очевидно, снимала мать — поэтому ее нет на фотографии.

Мать. Одиль.

Имя матери, изображение стены с амбразурами да еще упоминание отца о том, что у Одили была аптека — вот и все сведения, которыми располагала Мартина. С небольшой пачкой денег, двумя золотыми тарелками и столовым серебром, которые надо было продать, предстояло объехать всю Южную Францию — любой городок или большая деревня могли быть тем, что искала Марти.

— Вы интересуетесь пейзажем, — заметил сидящий напротив мужчина, попыхивающий сигаретой «Голуаз».

— Да, я ищу деревню или городок, обнесенный стеной с башенками… или там уцелел кусок такой стены… — Марти рассказала ему о фотографии.

— О, уверяю вас, это Фужер! — обрадованно заявил пассажир. — Я бывал там в детстве. Именно такая стена. Но это в Бретани, надо ехать на север, а вы едете на юг. — Он засмеялся.

Через десять минут Марти вышла из поезда. Ей предстояло вернуться в Париж, а там пересесть в брестский поезд и сойти в Ренне. Марти подумала, что раз уж так сложилось, нужно остановиться в Париже и разжиться деньгами. Она устала и продрогла — пальто, которое ей купила мать Джорджа, было модным, но ничуть не грело.

Прибыв в столицу и заказав в ресторане на вокзале тарелку лукового супа и литр красного вина, Марти решила, что она пробудет в Париже до тех пор, пока не спустит фамильное серебро Эгзитеров. Это ей удалось благодаря сносному знанию французского языка, знакомства с жизнью улицы и смелому флирту. Скупщик краденого дал Марти всего шесть тысяч долларов в разной валюте; она надеялась, что деньги «чистые».

Купив два толстых свитера, большую плитку шоколада и бутылку виски, она сложила все в чемоданчик и села на поезд в Ренн. Доехав до Фужера, она увидела, что город действительно окружен крепостной стеной с башенками, но, обойдя ее, Марти не нашла места, запечатленного на фотографии — дугообразного изгиба стены с двумя башенками по бокам. Магазины уже были закрыты, аптеки тоже. Она сняла комнату в Торговом отеле, с металлической кроватью, умывальником и большим шкафом. Поужинав, она поднялась в свою комнату, бросилась на кровать и проспала до утра.

Когда она спустилась к завтраку на террасу, воздух звенел от птичьего щебета. Со свистом проносились ласточки, звонко тенькали голубые синицы, вертясь на ветвях как акробаты. Мартина позавтракала кофе и булочками с джемом и отправилась в путь, сияющая словно солнечное утро. Но к обеду, обойдя все аптеки и три парфюмерных магазина, она не нашла никого, кто вспомнил бы о прежних владельцах по имени Одиль и Арман, никто не слышал фамилии Нувель. На нее смотрели подозрительно: что здесь нужно парижанке? — и отвечали неохотно.

Она не нашла никаких следов. Не нашла она и места, изображенного на фото, хотя прошла вдоль всей стены, и решила уехать из Фужера. Перед отъездом она посетила замок, где ее приветливо встретил священник, патриот Фужера, увлеченно рассказывавший посетителям об истории своего города. Рассеянно слушая речи маленького лысого человечка, Мартина рассматривала охотничьи трофеи последнего герцога, владельца замка, и вдруг увидела гравюру — вид города, обнесенного крепостной стеной.

— Это Фужер? — спросила она.

— Да разве вы не узнаете Каркассона, мадемуазель? — изумленно отозвался пылкий любитель истории. — Это город на юге, чудо Франции, его история восходит к римлянам и вестготам. Я вынужден признать, что этот великолепный город превосходит наш Фужер. Фужер называют Каркассоном Бретани.

— Где же он находится? — спросила Мартина, внимательно разглядывая гравюру.

— На юге, недалеко от Тулузы, вблизи границы с Испанией.

Поблагодарив за объяснения и внеся скромную лепту на реставрацию замка, она, окрыленная новыми надеждами, вернулась в отель и сложила свой чемодан, чтобы немедленно ехать на юг.

Сев в поезд на Марсель, она поняла, что поездка на север была ошибкой. В памяти Мартины возникло воспоминание — они отплывали в Америку из Марселя. Маленькая Мартина говорила. «Ма Сай», и Марсель представлялся ей толстой «Мамой Сай», которая машет красным платком их кораблю. Она помнила свое детское словечко «Ма Сай», и почему она только сейчас смогла отождествить его с Марселем? На юг, конечно, на юг!

Мартина прибыла в Каркассон в ветреный пасмурный день, необычный для этого времени года. На холме на фоне серебристо-серого неба возвышался темно-серый замок; вьющаяся лента реки Од отделяла нижний город от верхнего.

Каркассон был вдвое больше Фужера, а аптек было, наверное, втрое больше. Предстояло обойти все.

В первой аптеке на улице Верден говорливая женщина сразу вспомнила: — Одиль? А как же! Рыженькая, как морковка, полненькая, веселая. И надо же — такая трагическая история! Муж толкнул ее под поезд. Говорили — несчастный случай, но я-то лучше знаю. У мужа был роман с дочкой мясника. И они поженились через месяц после смерти Одиль, а через полгода у них родился ребенок.

— Когда это было?

— Дайте подумать… До того, как мы переехали на улицу Верден. В 1940? Да нет, в 1939!

Марти выбежала за дверь.

Обойдя десятки аптек, к часу закрытия Марти оказалась на главной площади и, увидев аптеку, заторопилась к ней. Владельцы наводили порядок на прилавке, за ними стояли ряды флаконов с разноцветными жидкостями.

— Простите, — обратилась к ним Марти. — Не знаете ли вы имени Арман Нувель или Одиль Нувель — они работали в годы войны в одной из аптек Каркассона.

— Нувель? — отозвался мужчина с расплывшимися чертами обрюзглого лица. — Нет, не припомню.

Вмешалась его маленькая и живая, как птичка, жена:

— А ведь был такой иностранец, он делал духи. Звали его Арман, а фамилия другая. Да, он жил в Каркассоне, вспомни-ка, мой старичок! — Она повернулась к Марти: — Только это было после войны. Я точно помню.

— Может быть. Пожалуйста, вспомните что-нибудь еще! — встрепенулась Мартина.

Маленькая женщина нахмурилась и, снова повернувшись к мужу, стала рассказывать ему, а не Мартине: — Ты должен помнить, Люсьен, он потом сбежал из города. Такой был скандал! Оказалось, что он немец!

— А, ты говоришь о мужчине, который стал зятем Бенуа? Бенуа, ветерана еще первой войны… Да, теперь я вспомнил, мой зайчонок…

— Да, да, мой Люсьенчик… Инвалид Бенуа, в кресле-каталке. Суарецы купили аптеку у его дочери… Она бросила свое дело, заболела, что ли…

— А через полгода Суарецы перепродали ее нам, — с довольным видом закончил старик.

— Дочь Бенуа звали Одиль, — вспомнила жена.

— А фамилия? Одиль Нувель? — настойчиво расспрашивала Марти. — Она вышла замуж за Армана Нувеля?

— Не помню, — пожала плечами женщина. — Он был немец, выдававший себя за француза. Самозванец.

— Его звали Арман, — вмешался муж.

— Фальшивое имя. Но вот дочь Бенуа действительно звали Одиль, я вспомнила, в честь святой Одиль, покровительницы Эльзаса.

— Расскажите мне о ней! — нетерпеливо настаивала Марти.

— Я вам все рассказала, если вы слушали. Она бросила аптеку, потом ее купили Суарецы.

— Фамилия! Ее фамилия?

Люсьен наклонился, как бы защищая своим телом жену от возбужденной Марти, и сказал очень громко и раздельно, как говорят с глухими: — Мадемуазель, моя жена вам уже сказала: Бенуа! Несколько поколений семьи Бенуа владели этой аптекой.

— А фамилия ее мужа?!

— Да кто ж его знает! — Он повернулся к жене. — А знаешь, что я вспомнил, Лилетт? В подвале были флаконы с зеленой наклейкой: «Зазу», кажется, духи, которые делал этот немец.

— Где они теперь?! — Марти еле сдерживала возбуждение.

Мужчина по-прежнему обращался к жене: — А что мы с ними сделали?

— Да ничего, там и остались.

— Они в подвале? — закричала Марти. Супруги посмотрели на нее неодобрительно, и она, понизив голос, попросила: — Отведите меня туда… Пожалуйста!

— Мы закрываем аптеку, мадемуазель, — строго сказала Лилетт и, посмотрев на часы, добавила: — Мы уже закрылись.

Марти быстро вытащила из сумочки кошелек, — глаза женщины сразу впились в него.

— Если вы хотите купить, тогда пожалуйста. Люсьен, принеси флакон. 50 франков.

«Вымогатели», — подумала Марти, вынимая стофранковую банкноту, но вслух сказала: — Я возьму два.

«А может быть, духи лишились запаха за эти годы», — подумала она.

— Рады помочь вам, дорогая, — медовым голоском пропела Лилетт.

Люсьен принес флаконы, Марти открыла один, понюхала — и перенеслась в свое бруклинское детство. — Я знаю этот запах, — прошептала она. И снова спросила, но уже не резким и требовательным, а умоляющим тоном: — Скажите, где я могу еще что-нибудь узнать об Одиль Бенуа?

Стофранковая банкнота прояснила память Лилетт, и она сказала: — Кажется, она сошла с ума. После того как убежал ее муж.

— Да, сошла с ума, — подтвердил Люсьен. — После такого потрясения…

— Но она не умерла? — спросила Марти.

Лилетт уставилась на нее неодобрительно. — Француженки не умирают, если им попался плохой муж.

— А ребенок… Ведь у Одиль был ребенок? — с трудом выговорила Марти. «И этот ребенок — я! — хотелось сказать ей вслух. — Дочь Одиль, внучка ветерана войны…»

Люсьен посмотрел на нее растерянно. — Этого я не помню. Но вы можете посмотреть записи в мэрии.

— Спасибо, большое спасибо… — Марти схватила флаконы и выскочила за дверь.

На следующий день Марти стояла у дверей мэрии еще до открытия. Клерк принес ей записи актов. Дрожащими руками она положила книгу на стол и пробежала глазами страницы на «Б», пока не дошла до «Бенуа, Шарль». Ее дед? Потом шли имена «Бенуа, Клод», «Бенуа, Маргарита», «Бенуа, Одиль». «Родилась 3 июля 1909 года, родители — Клод Бенуа и Жанна (Даррс) Бенуа. Вышла замуж за Армана Деларю 6 ноября 1946 года. Умерла 17 декабря 1969 года».

Марти была ошеломлена. Три месяца назад ее мать еще была жива! Марти не сводила глаз с даты, как будто думая, что она сейчас изменится на ее глазах. Всю жизнь Марти думала, что ее мать умерла. Мать Ви умерла, и мать Марти тоже, поэтому они обе живут с отцом.

Она должна была сделать передышку. Оставив книгу записей актов на столе, она вышла на улицу, купила «Голуаз» и выкурила сигарету, глубоко затягиваясь, как будто вдыхала марихуану. Потом вернулась в комнату и перелистала книгу до буквы «Д» «Даррс» — не нужно. «Деларю, Мартина. Родилась 6 января 1948 года, отец — Арман Деларю, мать — Одиль (Бенуа) Деларю».

Рождение. Смерть. Мартина почувствовала, будто время остановилось и все поплыло перед ее глазами, словно она курила не табак, а опиум. Увидев, что она сидит неподвижно, уставившись в пустоту, клерк подошел и спросил ее. — Вам уже не нужна книга, мадемуазель?

— Нет, нет, подождите! — встрепенулась она. — Скажите, а у вас хранятся свидетельства о рождении и смерти!

— Да, копии.

— Пожалуйста, — Марти написала два имени и протянула ему листок. — Достаньте мне эти два свидетельства.

Он взял листок, посмотрел.

— Хорошо, я постараюсь. Приходите через три дня.

— Нет, мне надо срочно. Постарайтесь найти их сейчас!

— Невозможно.

Она побоялась предложить ему взятку. Он может взять, а может отказаться, так как это нанесет ущерб его чести, или чести Франции, словом, чему-то, что мелкие чиновники числят на следующем месте после Бога. Она облизнула губы кончиком языка и кокетливо улыбнулась. Потом опустила ресницы и медленно подняла их, поймав его взгляд. — Как вас зовут?

— А-Альбер, — ответил он, заикаясь. Лицо его было покрыто шрамиками от гнойных прыщей.

— Альбер, — сказала она нежно, — мне очень нужны эти бумаги. Не могли бы вы помочь мне и найти их поскорее?

Она взяла его руку и крепко сжала — его пальцы почти коснулись ее груди, а глаза едва не вылезли из орбит. Марти глядела на него, ласково улыбаясь. — Вы сделаете это для меня?

— П-п-после обеда. Приходите в четыре.

Марти повернулась к выходу.

— Вы так добры ко мне, Альбер, — проворковала она. — Я никогда вас не забуду.

Марти подхватила свою сумочку и вышла. Переступив порог, она сразу забыла имя клерка.

Рождение Мартины было зарегистрировано ее матерью и крестным отцом доктором Маллакэном. «Почему не родным отцом? Неужели он отверг младшую дочь с самого момента рождения?» — подумала Мартина. Свидетельство о смерти Одиль Бенуа, умершей три месяца назад, не было еще получено и зарегистрировано в каркассонской мэрии. Клерк потратил немало усилий, но выяснил, что умерла она в приюте для умалишенных в деревне, расположенной в шестидесяти километрах от Каркассона. Он рассказывал об этом, глядя на Марти, как новорожденный теленок на луну, но ожидаемой благодарности не получил.

Она коротко сказала: «Спасибо» и быстро вышла, кивнув ему: «Прощайте, Альфред…»

— Альбер, — жалобно проблеял он ей вслед, но она не обернулась.

Таксист запросил задаток; она недовольно сунула ему деньги и села на заднее сиденье. Через сорок минут они подъехали к каменному зданию, окруженному стеной с башенками, — уродливой пародии XIX века на Каркассон.

— Это убежище для душевнобольных Святой Анны, — сказал шофер. — Вас подождать?

— Ждите.

— Если больше часа, то плата повышается.

— Ладно, мошенник. Ждите, пока я выйду.

— Слушаюсь, мадам.

Марти вошла в мрачный холл и сообщила дежурной сестре, что приехала за свидетельством о смерти. Та проводила ее к регистраторше Мадам Фуке, женщина с пронзительными глазами, взгляд которых как будто пришпилил посетительницу к зеленому креслу, осведомилась у Марти, что ей угодно. Избегая смотреть прямо в глаза, глядя на мочку уха мадам Фукс, Марти изложила свое дело. Та шмыгнула носом и сморщила лицо, как будто вдохнула испорченный воздух.

— Вы сказали, мадемуазель, что ваша мать находилась у нас двадцать лет, и вы ни разу не навестили ее?

— Я считала ее умершей.

— Конечно, вам так было удобнее.

Марти захотелось удушить регистраторшу.

— Я не собираюсь обсуждать с вами свои семейные дела, — процедила она сквозь стиснутые зубы — Мне нужно свидетельство о смерти.

— Вы не смеете говорить со мной таким тоном!

— Почему? Я приехала по делу. Вы должны выдать мне этот документ как законной наследнице. Или вы его не оформили?

— За кого вы нас принимаете? В нашем учреждении документация в идеальном порядке.

— Если бы это было действительно так, то свидетельство о смерти уже находилось в Каркассоне. Прошло три месяца, а вы его до сих пор не отправили.

— Если вы приехали учить нас, как вести дела, то лучше вам убраться отсюда немедленно! — прошипела мадам Фукс.

Марти вышла и попросила дежурную сестру в холле провести ее к директору или директрисе.

— Вам назначен прием?

Марти чувствовала себя на грани срыва, она или зальется слезами, или выбежит из холла и уедет. Но к собственному удивлению, она ответила твердым голосом — Мне не надо договоренности. Я из газеты и должна расследовать, что тут творится в вашей Богом забытой дыре. И я напишу такую статью, что ваше начальство подавится собственными зубами!

Женщина мгновенно выбежала и через пять минут вернулась, чтобы проводить Марти в кабинет директора. Когда Марти вошла, Эжен Граннэф, румяный полный мужчина, потушил окурок сигары. И поправил галстук.

— Добрый вечер, — сказала она приветливо. — Извините, что я явилась в неприемные часы и без договоренности. Я только что прилетела из Вашингтона. — Она наслаждалась собственной импровизацией, чувствуя, что только крепкий галльский юмор, неожиданно возродившийся в крови американской девчонки, даст ей разрядку и освободит от тягостной подавленности. — Меня ждет шофер, времени у меня в обрез. Мне нужно свидетельство о смерти Одиль Бенуа Деларю.

— Ну конечно же! — он кивнул головой сестре.

— Минутку! — Марти остановила женщину. — Принесите заодно и историю болезни. — Она обернулась к директору: — У нас есть сведения, что она умерла в результате отравления несвежей пищей.

Марти чуть не расхохоталась, увидев, как побагровели и без того румяные щеки директора.

— Это невозможно, мадемуазель! Я сам питаюсь здесь, и весь персонал тоже.

Марти пожала плечами. — Мы имеем сигналы. Не только об этой пациентке.

Сестра принесла бумаги. Одиль Деларю скончалась в возрасте шестидесяти лет от обширного инсульта. В истории болезни были записи сиделок и медсестер о состоянии больной, назначения врачей, описание болезни за двадцать лет. Диагноз — паранойя, с фазами депрессии и возбуждения. Ей делали электрошок.

Марти читала страницы, испещренные латинскими фразами и названиями лекарств, и думала: «Это была моя мать, ее пичкали химией и дергали электрошоками. Моя мать, женщина, которая меня родила. И я жила, не зная о ней, пока бездушные руки врачей манипулировали ею как марионеткой».

— Она скончалась спокойно, без страданий, — заверил ее Граннэф.

Марти не слышала его слов. Она продолжала перелистывать страницы, дойдя до последней записи: «Тело взято из больницы доктором Стефаном Маллакэном».

«Кто это? Мой крестный отец или его сын?»

Он жил в Эй-сюр-Буа. Шофер знал этот городок: у него там жила племянница с мужем и двойняшками-сыновьями. О Маллекэнс он не слышал, но предложил отвезти Марти к племяннице, где можно переночевать, а утром предпринять розыски. Марти была тронута неожиданной благожелательностью и немедленно согласилась.

Алан Брис вез Марти по темной дороге, в восторге от пассажирки, которая усмирила это чудовище — Граннэфа — директора страшного «убежища» для душевнобольных, где окончил свои дни его родной брат, вернувшийся с войны с психическим расстройством.

Его симпатия к Марти возросла, когда он узнал, что она американка. Посадив ее рядом с собой, он всю дорогу восхищался американцами, вместе с которыми освобождал Париж.

В Эй-сюр-Буа они перекусили в закусочной, потом Брие сбегал предупредить племянницу.

— Она в восторге, — объявил он, вернувшись, — она просто счастлива принять гостью, которая отделала доктора Граннэфа.

— Почему же? — спросила Марти.

— Ее отец умер в приюте Святой Анны.

«И, наверное, он знал мою мать, может быть, дружил с нею», — подумала Марти и сжала руку Алана. Как легко породниться с незнакомыми людьми…

Племянница Брие помогла ей разыскать Маллакэна. Он жил в полуразрушенном доме на окраине города, стоявшем в полукилометре от других домов. Марти постучала и услышала шарканье. Когда дверь открылась, из комнаты ударила такая вонь, что Марти отступила назад.

Маллакэн вперился в нее одним глазом, другой — стеклянный — глядел поверх ее головы. На нем был засаленный темно-синий халат с приставшими кусочками пищи. Крошки застряли и в небритой щетине на щеках и подбородке.

— Доктор Маллакэн, я — Мартина Нувель. Разрешите мне поговорить с вами.

Живой глаз подмигнул ей.

— Вам нужны мои рецепты? Рассказы о моих любовных историях? Ну-ну, входите.

Она задержала дыхание и вошла вслед за ним в гостиную, где на столах, на стульях и на полу громоздилась немытая посуда, по которой ползали комнатные муравьи.

— Хотите чаю?

— Нет, спасибо. — Она поискала глазами стул почище, убрала с него чашку и села.

— Что вы хотите?

— Я дочь Одиль Бенуа.

— Как? — он подошел и посмотрел ей прямо в лицо. — Вы приехали из Америки?

— Да.

— Ваша мать умерла, — сообщил он.

— Да, я узнала. Расскажите мне о ней. Для этого я и приехала.

Он заложил руки за спину и ходил по комнате, уставясь в пол. Потом остановился, вперившись живым глазом в Мартину и выпалил: — С тех пор как она сошла с ума, она выглядела словно старая швабра!

— А отчего она помешалась?

— Не дурачьте меня, девушка! Вы отлично знаете, отчего. Оттого, что сбежал ее муж, коллаборационист Арман Жолонэй.

— Нет, — сказала Марти. — Она была замужем за Арманом Нувелем, во Франции он называл себя Деларю.

— Это был предатель Жолонэй! — Он смотрел на Мартину невидящим взглядом, словно позабыв, кто она такая. — Этот мерзавец! — он снова начал мерить шагами комнату. — Мы все разузнали о нем, и я и мои товарищи по маки. Ах, дни маки! Это были великие дни, девушка, они уже не вернутся.

Арман Жолонэй. О, я его не забуду. Красавец-мужчина, но продался нацистам. Разливал по бутылкам свои зловонные духи, чтобы ублаготворить бошей. И женился на немке; она умерла от родов до того, как он появился у нас.

Марти слушала как зачарованная «Может быть, он впал в старческий маразм», — думала она, но в глубине души сознавала, что все это — правда.

— Молодая девица, — спросил он вдруг, глядя на нее, — зачем вы пришли?

— Маки! Расскажите мне про маки!

— Да, я был лидером Сопротивления Каркассона. Мы скрывались, но мы знали все. Появился человек с белокурой девочкой. Через год мы узнали, что он предатель и убийца одного из наших.

— Убийца?!

— Не притворяйся, что не знаешь. Он выстрелил ему прямо в сердце, а может быть, в голову. После похорон.

— Кого похоронили? — быстро спросила Марти.

— Его жену-немку. Она умерла от родов. Мы решили захватить предателя на кладбище. Но он вырвал ружье у одного из наших и застрелил его.

— И вы схватили его? — Марти как-то не могла почувствовать, что слушает историю о своем собственном отце.

— Одиль, разве ты не помнишь? — «Он уже принимает меня за мою мать», — подумала Марти. — Ты мертва, вот и память потеряла. Ты же сама просила меня не трогать его, подождать, пока ты подашь знак. Да, ты была ужасная, зловещая женщина. Хуже «черной вдовы».

— Мне очень жаль, — невольно извинилась за мать Мартина.

— Да, а ты, Мартина, была хорошая девочка, ты всегда улыбалась своему дяде Стефану. Бывало, прибежишь ко мне в комнату с семечками подсолнуха в ладошке, а я думаю: вырастешь, женюсь на тебе. Одиль, ведь это должен был быть наш с тобой ребенок…

— Какой ребенок?

— Мало того, что ты умерла, так еще и оглохла? Мартина, моя крестная дочка. Если бы ты родила ее от меня, а не от немца, ты бы не захотела убить ее.

— Убить?

— Да, ты замышляла это. Отравить, или поджечь дом, или расчленить ее на части, как цыпленка. Ты зашла слишком далеко. Ты стала воплощением зла. Ну, убить немецкого прихвостня, а заодно и его дочку, это я могу понять. Но ты хотела убить и наше дитя, Одиль. Наверное, — сказал он, переплетя пальцы рук, — ты сошла с ума.

Мартина не в силах была вымолвить ни слова. Он прошел на кухню, но, очевидно, забыл, что там хотел взять, и вернулся к Мартине.

— Да, ты была ужасна. Твой муж был плохой человек, но оказался лучше тебя. Он спас ребенка.

— Которого?

Он уставился на нее.

— Ты — этот ребенок, Мартина. Ты выросла, и я женюсь на тебе. Сними платье.

— Нет!

— Точь-в-точь как твоя мать. Не хотела, пока свадьбу не сыграем. Ну, сыграем с тобой свадьбу, ладно. А пока раздевайся.

Испуганная и задыхающаяся в зловонной комнате, Мартина рванулась к двери.

Он посмотрел на нее с мягким упреком. — Куда же ты? Я рассказал тебе о твоей матери, как ты хотела. Больше никто на свете не помнит о ней. Она умерла. В декабре, от инсульта. До этого у нее была депрессия с элементами паранойи. А вообще у нее было крепкое здоровье. Мы с ней гуляли каждое воскресенье, я угощал ее обедом в кабачке. В приюте кормили ужасно.

— Так вы ее навещали каждую неделю?

— А как же, ведь она была дочерью моего лучшего друга. Я держал ее в купели. Я чувствовал ответственность за нее. Ну, а теперь мы попьем чаю.

Он пошел на кухню, на этот раз помня, зачем идет, но вдруг выскочил оттуда, взволнованный и рассерженный, и закричал на Мартину, снова называя ее Одилью.

— Ты погубила меня, Одиль. Из-за тебя я живу один в этой грязной дыре. Товарищи не верили мне, они думали, что я щажу этого Жолонэя ради тебя. Но я ждал твоего зова. Л когда ты прибежала ко мне как безумная и мы пошли за ним, он уже скрылся вместе с девочками. И они подумали, что это я помог ему! — По его обвисшим щекам потекли слезы. — Они обвинили меня и накинулись, как собаки на зайца.

— И они схватили вас?

— Как бы не так. Я скрылся, как и этот Жолонэй. А он был неплохой малый. Он сотрудничал с немцами по наивности — он был бизнесменом и считал, что вправе заниматься своим делом. А партизана он убил случайно… Убил, спасая свою жизнь. А ты хотела убить из демонской злобы, Одиль. Убить нашего ребенка! А он спас Мартину. Ты должна быть благодарна ему. Я слышал, что он уехал в Америку. Наша маленькая девочка растет там.

Мартина больше не в силах была слушать.

— Я должна уйти. Откройте дверь, пожалуйста, — сказала она твердо.

Он повиновался, как автомат, и открыл дверь.

— Очень приятный визит. У меня теперь мало посетителей. В следующий раз я напою вас чаем.

Мартина выскочила за дверь. — Спасибо, — сказала она тонким дрожащим голосом и ринулась вниз по лестнице.

— Когда увидите вашего отца, — крикнул он ей вслед, — скажете, что я его прощаю.

Мартина бежала через поле, завывая, словно раненый зверь. Услышав свой голос, она резко остановилась и замолчала. Бежать некуда. Поиск закончен. Надо возвращаться домой.