ЧАСТЬ ВТОРАЯ БЫТИЕ
«Бытье, житье, род жизни, обычай и обыкновения».
В. И. ДАЛЬ
«Чтобы понять быт и человека, прежде всего надо быть справедливым, а для того снисходительно и доброжелательно войти в их чувства и потребности, войти с мыслью, что и мы в этом положении, на той ступени развития жили бы не лучше».
В. О. КЛЮЧЕВСКИЙ.
Арзамас-городок— от Москвы уголок.
«Я заметил, что жители Арзамаса великие патриоты: они себя почитают людьми по преимуществу».
П. И. МЕЛЬНИКОВ (Андрей ПЕЧЕРСКИЙ).
«Лежит Арзамас под 55º15' широты и 61º36' долготы.
Город Нижегородской губернии с 1779 года. При реке Теше, впадающей в Оку, при устье речки Акши. Расстояние от С.-Петербурга в 1120, от Москвы в 580, от Нижнего Новгорода во 109 верстах».
Арзамас — первый драгоценный камень — так говорили прежде, и определение это имело все основания.
В течение XIV–XVI веков на территории Нижегородского княжества и прилегающих к нему земель складываются уезды Московского государства: Нижегородский, Балахнинский, Юрьевецкий, Муромский, Арзамасский, Курмышский, Алатырский, Ядринский. Уезды делились на станы.
В Арзамасском уезде образовалось семь станов: Запьянский, Залесский, Подлесный, Ичаловский, Иржинский, Тешский, Шатковский. Станы делились, в свою очередь, на волости.
Первым официальным актом об административном составе Российского государства являлся указ Петра I об учреждении губерний 1708 года. Согласно этому указу в России к 1710 году создано 8 губерний. Арзамасский уезд тогда вошел в Казанскую губернию.
С 1719 года Арзамасский уезд выделен из Казанской губернии в новую Нижегородскую губернию. По новой реформе губернии разделили на провинции, а провинции на дистрикты. В Арзамасскую провинцию вошел Арзамасский уезд и часть Муромского уезда.
В декабре 1799 года после учреждения Нижегородского наместничества и упразднения провинций из Арзамасской провинции выделились уезды Ардатовский, Арзамасский, Лукояновский, Починковский и Сергачский.
В 1797 году Павел I повелел наместничества называть губерниями. Арзамасский уезд стал частью Нижегородской губернии и делился на волости: Абрамовскую, Анненковскую, Аратскую, Вадскую, Великовражскую, Выездновскую, Гарскую, Ивашкинскую, Коваксинскую, Костянскую, Красносельскую, Мотовиловскую, Новоусадскую, Пановскую, Семеновскую, Смирновскую, Слизневскую, Собакинскую, Спасскую, Хиринскую, Чернухинскую. Это административное деление почти не изменилось до 1917 года.
16 августа 1781 года наряду с другими двумястами вновь объявленными городами Арзамасу «конфирмован» — утвержден, герб следующим указом:
«Указ Ея Императорского Величества самодержицы Всероссийской из Правительствующего Сената.
Ея Императорское Величество данным Сенату минувшего Августа 16 дня, за подписанием собственные Ея Величества руки, указом Всемилостививше повелеть изволила дать уездному городу Арзамасу, Нижегородского наместничества герб состоящий из щита, на золотом его поле два стропила одно из-которых красное, другое, зеленое. Рисунок оного герба прилагается к данному указу. Об этом Всемилостивейшем Ея Императорского Величества повелении через сие и публикуется.
Подлинный за подписанием Правительствующего Сената.
(М: П:)
Печатан в Санктпетербурге при Сенате Августа 26 дня 1781 года».
Подробного описания символики герба в Законах Российской империи нет, и теперь сложно объяснить смысл этой символики.
Но уже золотое поле герба, красное стропило, да и зеленое тож — говорят о высоком уважении государственных органов к провинциальному Арзамасу.
Автором герба являлся сотрудник Геральдмейстерской конторы итальянец Франциск Санти.
Арзамас начально входил в Московскую митрополию. Это в середине XVI века, при митрополите Московском и всея Руси Филиппе, которого умертвил в Тверском Отроче-монастыре сподвижник Ивана Грозного Малюта Скуратов 23 декабря 1569 года.
23 января 1589 года при царе Федоре Иоанновиче в России учреждено патриаршество. При всех десяти патриархах, а последний, Адриан, умер в 1700 году, Арзамас являлся частью патриаршей области.
В середине XVII века образована особая Арзамасская десятина. В городе стоял Десятильный двор, в ведении которого находились церкви города и уезда. Двором управлял протопоп Воскресенского собора.
29 мая 1719 года учреждена Нижегородская губерния в составе трех провинций: Нижегородской, Арзамасской и Алатырской. 15 февраля 1722 года по ходатайству нижегородского архиепископа Питирима Арзамас приписан к Нижегородской епархии.
В 1726 году Арзамас отошел в ведение Духовной декастерии, в 1730 году опять определен в управление архиепископа Питирима, а позже вновь подчинялся Св. Синоду.
С 1745 года принадлежал Владимирской епархии.
16 октября 1799 года повелением императора Павла I снова присоединен к Нижегородской епархии.
Епископам нижегородским указано было именоваться и арзамасскими. Титул этот носится нижегородскими епископами до сих пор.
Нет, не сразу назвались улицы Арзамаса, как и в любом-то старинном городе. Потому в прежние времена почтовые отправления, скажем, адресовывались так: Арзамас, Ильинский приход, г-ну Цыбышеву, собственный дом…
Русские города в прошлом разбивались на части (районы). Часть могла иметь номерное обозначение, отражать географический признак, род занятий жителей, исторические события, фамилии, имена.
Арзамас распадался на две части: первую (Нагорную) и вторую (Нижнюю).
В 1778 году вышел указ «О строении городов». Правительство Екатерины II наметило строительство и обустройство 216 российских городов, каждому из них давался индивидуальный план застройки. Арзамас, четвертый из уездных страны, в 1781 году получил свой «Геометрический план», основой которого взята радиально-лучевая планировка улиц. Центром, или так называемым шарниром верхней части города, стала Соборная площадь с Николаевским женским монастырем и Воскресенским собором. Отсюда тремя, а потом и четырьмя прямыми лучами раскинулись улицы Прогонная, Стрелецкая, Новая и Сальниковая.
В 1804 году Арзамас обрел второй переработанный и уточненный план, особенно для нижней части.
Отдельные места и улицы, их названия подсказаны начальной историей города: Пушкарская слобода, Бутырская слобода, улица Стрелецкая. С географией связаны названия улиц Песочной, Лобковской, Рамзайской…
В честь своих приходских церквей горожане наименовали площади: Соборная. Благовещенская, Троицкая. Спасская, улицы Алексеевская, Рождественская, Ильинская, Троицкая. Софийский переулок.
Отдельные улицы носили фамилии живших на них купцов, которые занимались благотворительностью и снискали уважение земляков, или являлись такими ремесленниками, которыми гордился Арзамас. Таковы улицы Сальниковая, Цыбышева, Скоблинская, Масленков переулок…
В других названиях улиц сразу угадывались постоянные связи Арзамаса с первопрестольной столицей. В нижней части города возле выездновского моста, пролегали улицы Старо-Московская и Ново-Московская, они и выходили на Московский тракт.
Социальное отражение нашло в названиях улиц Голодаевской и Гостиного ряда.
…3 ноября 1918 года новые власти Арзамаса переименовали улицы, «…имеющие империалистическое название или связанные с таковыми, или носящие название имени купцов».
В эйфории отречения, политизации народной жизни, необоснованно была перечеркнута историческая память горожан.
…Родная, незабывная! Тут жила гостеприимная родня, добрые соседи и знакомые. Ты, улица, исподволь, в играх учила дружить со сверстниками. уважать и почитать старших, ты сдерживала осудительные порывы, будила интерес к другим улицам, к иным людям. Ты славно воспитывала всеми сторонами своей трудовой и праздничной жизни, поистине созидала человека, поднимала в нем любовь к своей малой родине, к своему народу. Низкий поклон тебе, родная улица!
Улица не двор, всем простор.
Не только света, что в окне: на улицу выйдешь — больше узнаешь.
Первая нагорная часть.
Площади:
Соборная, Троицкая, Спасская, Хлебная.
Улицы:
Прогонная, затем Ступина — Советская.
Стрелецкая — 1 Мая.
Новая — Кирова.
Сальниковая — Карла Маркса.
Алексеевская — Свободы.
Верхняя набережная — Верхняя набережная.
Голодаевская — Пролетарская.
Троицкая — Ступина.
Попов переулок — Владимирского.
Ново-плотинная — Горького.
Старо-казарменная — Куликова.
Гостиный ряд — Гостиный ряд.
Лобковская — Красной милиции.
Большая — Коммунистов.
Ильинская — Космонавтов.
Нижняя часть города.
Площади:
Благовещенская, Сенная.
Улицы:
Нижняя набережная — Нижняя набережная.
Старо-Московская — Урицкого.
Скоблинская — Угодникова.
Мостовая — Володарского.
Мартовская — Октябрьская.
Рождественская — Ленинская.
Песочная — Березина.
Евстифиевская — Красноармейская.
Цыбышева, затем Глухая, Пушкинская — Пушкинская.[12]
Кирилловский порядок — Социальный порядок.
Бутырская слобода — Русская слобода.[13]
В плане народонаселения Арзамас «поспешал медленно». Да и немудрено. Вспомним, что в 1480 году в европейской России проживало всего-то два миллиона человек со всеми малыми и старыми…
Начально крепость на краю Дикого Поля мало кого привлекала. Потому и рассылал Иоанн Грозный по окраинным городам вконец усмиренных в 1570 году новгородцев и псковитян.
Вольнолюбивые, опальные северяне не потерялись в том же Арзамасе. К началу XVII века они окончательно определили направление жизнедеятельности новоявленного города: переработку сельхозсырья и торговлю, ремесленные занятия.
С середины XVIII века город быстро растет, становится заметным экономическим центром не только Среднего Поволжья, но и России.
Рядовые чиновники — хвала их вековечному застольному труду, скрипя перьями, бесстрастно создавали повседневную летопись города. Отвечая на запросы местного, губернского и столичного начальства, делопроизводители оставили немало разной казенной цифири, в том числе и о жительствующих в Арзамасе. Вот она в череде долгих лет.
XVII век.
На запрос Москвы арзамасцы ответили, что оружие у них могут носить 650 человек. Очевидно, это помимо стрельцов и пушкарей, что служили в гарнизоне крепости. Поданные в первопрестольную столицу данные наверняка диктовали доставку в город нужного количества ручных и затинных пищалей, пороху и свинца, потребных в том случае, если на Арзамас нападут степняки.
На посадах и в слободах города жили в основном ремесленные люди. В 1646 году их счетом 364 человека в 174 дворах.
Писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский) нашел документ, из которого видно, что в Арзамасе в 1671 поду стояло 555 домов. В документе оговорка, что в число этих домов входят дворы и некоторых селений. Скорей всего этими селениями являлись заречные слободки вне порода — Пушкарская, рядом с Выездной слободой, Ямская и село Ивановское.
1678 год. В обширнейшем Арзамасском уезде стояло 14210 дворов, а сельского населения насчитывалось 39251 человек.
В 1694 году арзамасцы били челом патриарху Адриану — просили, чтобы повелел он впредь быть в Спасском монастыре вместо игумена архимандриту. При этом горожане указывали на то, что-де «град Арзамас многочеловечен и Спасский Преображенский монастырь церквами каменными и утварью церковной, и строением монастырским, и оградою каменною украшен, и вотчинами и крестьянами изобилен».
XVIII век.
1737 год. В Арзамасе уже 1131 дом. А проживало в нем, кроме монашествующих, 6767 человек.
Купцов и цеховых в городе — 2211 душ. Из них первой гильдии — 425, второй гильдии — 901 и третьей — 3885 человек.[14]Это в 1773 году.
В декабре 1779 года Арзамасская провинция причислена к Нижегородскому наместничеству. Образовались уезды. Из Арзамасского выделились: Сергачский, Ардатовский, Лукояновский, Починковский. Это, естественно, заметно снизило демографические показатели Арзамасского уезда.
1789 год. Купцов в городе — 613 душ. Мещан и ремесленников — 1912 душ.
XIX век.
Самое начало нового столетия… В Арзамасе — 207 купцов, 2007 мещан, 150 ямщиков, помещичьих дворовых людей — 180. Каменных домов — 2.
Подсчитано, что в 1801 году господских крестьян в уезде — 25 385, государственных — 4551.
1824 год. В городе побывал литератор граф Д. И. Хвостов. Здесь он получил самую разную цифирь и после опубликовал ее в путевых записках. Домов в Арзамасе — 1354. Каменных дворянских — 2. Каменных же купеческих и мещанских — 27. Жителей: мужчин — 4814. Временно работающих в городе мужчин — 560, женщин — 250.
1840 год. После большого пожара 1823 года, город много строил. Теперь в нем показано домов 1611.
Жителей в Арзамасе — 8900 человек. Духовных и их семейных до 600 человек, дворян — 150, чиновных — 54, военных — 400, мещан — 4700, заводских до 800 человек.
1861 год. В городе проживает — 11 475 человек. Из них мужчин — 5791, а женщин — 5684.
Число жителей в уезде — 137 000 человек. Это в 1885 году.
1893 год. В Арзамасе жительствует 9918 человек.
В сельской местности — 140 469 человек.
1898 год. «Большая энциклопедия» издательства «Просвещение» сообщала, что в городе числится 10 591 человек, из них 4862 женщины.
В селениях уезда число жителей составляет 142 155 человек.
XX век.
Арзамас связан железной дорогой с Нижним Новгородом и Москвой. Город стал первым из уездных по населению и торгово-промышленной деятельности.
Накануне первой мировой войны в Арзамасе насчитывалось цеховых — 1984 человека, крестьян — 9350 человек, мещан — 3821 человек, духовенства белого — 407, монашествующих — 1863, дворян — 524 человека, купцов — 195 человек. Всего более 18 000 человек.
Если казенная цифирь о населении города объявлялась почти регулярно через «сказки», «ревизии» и прочие документы, то экономическое состояние Арзамаса показывалось скупо, в основном фиксировалось только общее число тех или иных промышленных заведений, торговых лавок и трактиров — частный промышленник и торговец обычно неохотно раскрывает свои «гроссбухи»…
Арзамасу уготовано было стать городом деятельным и потому долго богатым. Опять-таки скажем: расположен на перекрестье важнейших русских трактов, новгородцы и псковитяне принесли на эрзянскую землю ремесла, деловую сметку, желание выгодно показать себя и на новом месте жительства. И рядом Нижний — Арзамасу брат ближний — заразительный пример трудолюбия и гордости уже потому, что город на Дятловых горах со своей знаменитой ярмаркой стал поистине «карманом» трудовой России.
Есть время и есть безвременье — так говорили миру еще древние мудрецы. Вот и Арзамас пережил свой «Золотой век» (1775–1850 г.г.), затем «Век серебряный» (1851–1885 г. г.) и, наконец, «Арзамасское лихолетье» в последние пятнадцать лет XIX века.
Арзамас очень скоро, в том же XVII веке, вошел в экономику Руси. Кроме сельскохозяйственного сырья и продуктов переработки его, стал приносить Москве одну из главных статей государственного дохода — поташ, столь необходимый тогда при изготовлении стекла, мыла и окраски тканей. Родственник царя Алексея Михайловича Б. И. Морозов имел в Арзамасском уезде обширные лесные владения, он-то и устроил «будные станы» для производства поташа из древесной золы.
Видной статьей доходов арзамасцев в первое время был бобровый промысел и бортничество — мед доставляла мордва вначале на Макарьевскую, а потом и на Нижегородскую ярмарку.
При начальном обилии лесов арзамасцы много делали деревянной посуды. Из таможенной книги Москвы видно, что только за февраль и март 1694 года они привезли много ложек, мис, ковшей, бочонков, а кроме того, кожу, меха, краску, хмель.
Но арзамасцы известны и другим. В обширной провинции, в западной ее части, в районе Выксунских мест, дымили чугунные заводы именитых купцов Цыбышевых, завод И. И. Белянинова, работал и железоделательный завод в селе Никольском унтер-офицера флота князя Петра Черкасского.
В крупные торговые обороты арзамасцев часто вовлекались и зарубежные золотые монеты, это вызвало появление в городе меняльных лавок. А свою монету купцы возили на ярмарки целыми возами — торговали обычно на наличные, а потом мало еще водилось ассигнаций в обращении.
В начале «Золотого века» в Арзамасе кожевенных заводов — 14, скорняжных мастерских — 10, мыльных заводов — 4, салотопных — 2, кирпичных — 7.
Расцветали в конце XVIII — первой половине XIX века и различные ремесла: иконостасное, чеканное, ювелирное, множилось число мастеров иконного письма, в женских монастырях готовилось много золотного шитья, кружев.
О промышленной и торговой деятельности арзамасцев историк Н. М. Щегольков писал, что в городе и подгородной Выездной слободе работало до ста кожевенных заводов, скорняки выделывали до двух миллионов шкурок различных пушных зверьков и овчины. Огромное число рогатого скота и баранов закупалось в Приуралье и все это перерабатывалось. приносило хорошие доходы. Скупка и продажа в огромных количествах домотканого холста, рыбы, икры, лесных орехов… Это в «Золотой век» родилась в Москве долго ходившая поговорка: «Один глаз на нас, а другой на Арзамас». В город свозилось столь много льняного масла, что от цен, что формировались здесь зависели цены и по всей России. Про арзамасского купца были сказаны и такие завидные слова: «Арзамасец ста товарам цену знает». Это от Москвы, Дона и до Ирбита…
Но вот открылось в 1843 году Волжское пароходство, а потом пролегли железные дороги до Саратова, Сызрани, до Оренбурга, и огромный поток товаров на Нижегородскую ярмарку пошел не через Арзамас, как прежде, а кружным путем.
Стали разоряться те местные миллионеры, кто забыл об умной оглядке… И все же в наступившем «Серебряном веке» арзамасцы находили для себя и прибыльные дела. Они увеличили куплю-продажу сырой кожи, на хорошем уровне — до 1 млн. шкурок в год, осталась выделка мехов. Не упустили арзамасцы торговлю скотом и мясом, а еще стали крупно торговать красной бумагой фабричного производства, часто скупая эту пряжу всей годичной выделки. В городе и Выездной слободе развивалось сапожное ремесло, городские вязей все увеличивали выпуск вязаной обуви.
«Серебряный век» сменило «Арзамасское лихолетье» — затихли, опустели вовсе прежде шумные тракты Среднего Поволжья, дороговизна привозного сырья сворачивала производство, падала торговля.
… Сорок лет арзамасцы ждали проведения в город железной дороги. И только в 1901 году началось долгожданное оживление местной промышленности, когда паровозный гудок обревел тихие мордовские места.
Но вернемся к казенной цифири.
1800 год. В городе 23 кожевенных завода, три из них каменных.
Салотопных заведений — 2, клееварных — 1, кирпичных — 4, всего 34 предприятия.
Поубавилось от ста заводов… Это говорит об укрупнении предприятий.
1814 год. «Казанские известия» сообщали, что в Арзамасе кожевенных заводов 46, мыловарных — 2, салотопных — 3, свечных — 3, крашенинных — 2, клеевых — 2, кирпичных — 8, скорняжных мастерских — 30, кузниц, а они бывали в несколько горнов, бывали и слесарные. — 20.
1836 год. «Журнал министерства внутренних дел» давал сведения: в Арзамасе 48 заводов, рабочих на них 729 человек, лавок — 167, трактиров — 4, харчевен — 1, винных погребов — 11, питейных дворов — 13.
1859 год. «Золотой век» кончился… Кожевенных заводов осталось 13, салотопен — 3. Появилась кошмовальная фабрика. Мастерских по выделке мехов — 200. Вязанием женской обуви занято 880 женщин, и число их все увеличивалось. Производство этой обуви составило 100 тысяч пар в год.
1862 год. Кожзаводов — 13, скорняжных — 79, сапожных и башмачных — 52, кузниц — 29, хлебных, калачных и булочных — 15, столярных — 12, каретных — 6, пряничных — 6, кожевенно-гладильных мастерских — 3.
Другие производства. Заводов салотопных — 3, воскобойных — 1, свечных — 2, кирпичных — 4, картузных и шапочных — 8, модного пошива — 3, золотых и серебряных дел — 4, позолотных — 8, слесарных —3.
1880 год. В городе 9 кожевен, 400 скорняков. За год они выделали 1 млн. 128 тысяч шкурок, а вместе с сельскими скорняками более 3 млн. шкурок на сумму 912 500 рублей.
В этом же году в городе женскую обувь вязало 3507 женщин из 6263, живущих в городе. К концу семидесятых годов они вязали в год до 600 тыс. пар обуви. К началу XX пека «бабий промысел» угас.
1885 год. По промышленности и торговле Арзамас занимает второе место в губернии. В городе до 15 кожевен, две кошмовальные фабрики, 20 маслобоен, 4 салотопных завода, 1 воскобойный, колокольный завод и 4 кирпичных. Меха готовили 70 мастерских.
В подгородной Выездной слободе сапожным промыслом занималось до 1200 мастеров. В год они шили до 20 тысяч пар обуви.
1895 год. Фабрик и заводов в Арзамасе 21 с числом рабочих 257. Сумма производства 211 300 рублей. В уезде 12 различных предприятий.
1914 год. В городе 36 предприятий, на них работало более 1000 человек. Объем производства до 2 млн. рублей. В связи с войной арзамасские и выездновские сапожники сшили 68 784 пары обуви для военного ведомства, а в 1915 году — 73 тыс. пар армейских сапог.
… К 1917 году в Арзамасе крупных кожзаводов — 4, кошмовальных фабрик — 8, фабрика фетровых изделий — 1, кирпичных заводов — 8. Пивзавод. Винзавод.
Еще в 1894 году в Арзамасском уезде насчитывалось 12 тысяч кустарей. К началу XX века их число увеличилось до 15 тыс. человек.
Арзамас видел у себя многих интересных людей России.
Заметное место среди ученых, государственных деятелей, представителей отечественной культуры занимают писатели. Одни из них проезжали и не оставили по себе памяти, другие в письмах, путевых заметках и воспоминаниях поведали об истории Арзамаса, его людях, показали бытовые приметы города, рассказали о своем личном состоянии «на стогнах града сего».
Наезды именитых россиян в Арзамас вносили определенное влияние на будни города, создавали атмосферу неразрывности экономических связей и культурных традиций столиц с русской провинцией.
… Почтовые тройки, собственные экипажи во все времена года везли в низовые города и веси Поволжья «по казенной и личной надобности» озабоченный чиновный люд и цивильных господ: первых к месту служебного назначения, а вторых — в теплые фамильные усадьбы или поместья друзей. Навстречу в столицы и прочие российские места спешили «обратные». Арзамас для тех и других всегда оставался местом перемены лошадей, желанным ночлегом, тихим отдыхом.
К Арзамасу причастен — землей в уезде владел — один из первых отечественных историков И. Ф. Болтин, написавший свои известные «Примечания» к истории России Леклерка и к истории М. М. Щербатова.
Надо полагать, что через Арзамас проезжал поручик Г. Р. Державин во время подавления пугачевского восстания Позднее в Арзамасском уезде поэт владел небольшим поместьем.
Побывал в городе А. Н. Радищев. Первый раз в 1775 году, когда ездил в село Верхнее Облязово Саратовской губернии просить у родителя благословения на брак, и второй раз, когда Александра Николаевича везли в Сибирь в ссылку. Последнее стало возможным благодаря благосклонному вниманию нижегородского начальства к обличителю крепостничества. По предположению, отец и сын встречались в Арзамасе, где жили родичи Радищевых — Аргамаковы. Известно, что будучи вкладчиком Саровского монастыря, Николай Афанасьевич через А. И. Аргамакову, тоже вкладчицу монастыря, передал черновики рукописи своего сына «Путешествия из Петербурга в Москву» на хранение в монастырь. Некоторое время они находились у иеромонаха Киприана.
Во второй половине XVIII века и далее арзамасцы не раз видели у себя в городе юного, а потом и зрелого мужа, российского историографа Н. М. Карамзина, проезжавшего из Симбирска в российские столицы и обратно в родные места.
1797 год. Осенью тайно скрылся в имении Зубриловке Саратовской губернии у опального тогда князя С. Ф. Голицина Иван Андреевич Крылов. Не на шутку он испугался, ждал монаршего наказания за свои крамольные строки в сочинении «Мои горячки». Беду пронесло, в столице «налицо» автора не оказалось, и стихотворец отделался только испугом.
В 1802 году проехал через Арзамас из пензенских краев юный еще М. Н. Загоскин, впоследствии автор нашумевшего романа «Юрий Милославский» и «Рославлев», популярный драматург своего времени. Позднее Михаил Николаевич проехал через Арзамас в 1810 году. Он автор «Письма из Арзамаса», в котором протестовал против увечий русского языка теми горе-умниками, которые засоряют его иностранщиной.
В двадцатые годы прошлого века Арзамас предстал перед глазами князя Владимира Федоровича Одоевского, автора «Сказок и рассказов дедушки Иринея», «Русских ночей» и других произведений.
Николай Платонович Огарев — поэт, публицист, друг А. И. Герцена. из села Старое Акшино Пензенской губернии проезжал Арзамас в 1810 году, затем в апреле 1835 года и позднее.
Бывал в Арзамасе также проездом и Иван Иванович Лажечников, подаривший русскому читателю «Походные записки русского офицера» и известные романы «Последний Новик», «Ледяной дом», «Басурман»… Писатель с 1821 по 1837 г.г. служил в Пензе директором гимназии и народных училищ.
Многое связывало с Арзамасом Пушкиных. В седую старину, в далеком 1377 году, на мордовской земле с оружием в руках защищал русские интересы боярин Федор Пушкин. В 1585 году Евстафию Михайловичу Пушкину жаловано в поместье деревня Болдина и 120 четвертей земли под «большим мордовским черным лесом». При Лжедимитрии II военная дорога привела под Арзамас Григория Пушкина, позднее в Арзамасской крепости на воеводстве сидел Никита Пушкин, а затем в 1676–1677 годах Борис Пушкин нес тут полковую службу.
Летом 1774 года в пределах Арзамасской провинции, в Выксе, у «литья артиллерии» находился дед по матери А. С. Пушкина Осип Ганнибал.
В декабре 1812 года по делам, связанным со снабжением армии, в Арзамасе пробыл некоторое время Сергей Львович Пушкин, отец поэта.
И, наконец, в 1830, 1833 и 1834 годах через Арзамас пролегала дорога Александра Сергеевича, когда поэт торопился в свое родовое Болдино.
Автор слов знаменитого романса «Средь шумного бала» — Алексей Константинович Толстой, написавший известный роман «Князь Серебряный», автор исторических баллад и лирических стихотворений… С 1851 по 1855 год он совершил пять романтических путешествий к Софье Андреевне Бахметевой в село Смольково Саранского уезда, ей он и посвятил названный романс. Дорога писателя к предмету своего сердца несомненно пролегала через Арзамас.
Заманчиво предположить, что в Арзамасе до революции мог появиться очень любящий путешествия Александр Иванович Куприн. В городе на Верхней Набережной жил его родич по матери князь Кулунчаков из недальнего Темниковского уезда.
Ниже дано слово тех деятелей русской культуры, которые не обошли своим вниманием Арзамас.
СЕМЁНОВ-ТЯНЬШАНСКИЙ П. П. (1827–1914 г.г.)
Сенатор, член Государственного совета, вице-председатель Императорского русского географического общества, путешественник, исследователь горной системы Тянь-Шаня, Средней Азии, автор монографий «Землеведение Азии» и знаменитого «Географическо-статистического словаря Российской Империи».
«Название Арзамас получил от жившего тут мордовского племени эрзя. В 1366 году Арзамас пострадал от набегов владетеля булгар, Булата Темира, но впоследствии возобновлен и заселен казанскими татарами. По покорении Казани Арзамас при Иоанне Грозном принадлежал Москве, и в нем была деревянная крепость с башнями. До Петра I Арзамас имел значение укрепленного города, а при Петре 1 в 1708 году в качестве провинциального города причислен к Казанской губернии. В 1719 году отписан к Нижегородской губернии».
ПАЛЛАС П. С. (1741–1811 г.г.)
Естествоиспытатель, член Петербургской академии наук, сорок три года проработавший в России. Его пригласила на службу Екатерина II для руководства экспедицией по европейской России и Сибири. Кроме обширной коллекции, собранной во время шестилетнего путешествия, Паллас написал книгу: «Путешествие по разным провинциям Российской империи» в трех томах.
В Арзамасе Петр-Симон Паллас побывал в августе 1763 года.
«Арзамас довольно населен зажиточными людьми и жители оного почти все ремесленники, почему и пришел он от малых прибытков в такое приращение, какое должны фабрики и мануфактуры доставлять государству…
Кроме малого числа купцов и канцелярских служителей, почти весь город населен мыльниками, кожевниками, красильщиками крашенины и сапожниками…
Все сии не чистые рукоделия производятся в самом городе, из чего можно заключить, что нередко случаются пожары и воздух наполнен нездоровыми парами в узких и грязных улицах. Всякий сор и грязь кожевных и мыльных заводов валят в мимо текущую реку Тешу, не помышляя о том, что за неимением хороших колодезей, черпают воду из оной».
ЕКАТЕРИНА II, императрица РОССИИ (1729–1796 г.г.)
Автор политических и поучительных трактатов, историк, издательница журналов, автор драматических произведений, сказок, опер.
В 1767 году предприняла ознакомительную и увеселительную поездку по Волге. На двенадцати великолепных галерах с блестящей свитой придворных путешествующие доплыли водой до Симбирска, оттуда возвращались в Москву на лошадях.
11 июня Екатерина II и ее окружение прибыли в Арзамас. Позднее, уже из Мурома, она написала письмо графу Панину: «От Алатыря до Арзамаса и от сего места до муромских лесов земли час от часу хуже, селения чаще и ни пяди земли нет, коя бы была не разработана, и нигде голоду нет».
Есть и прямые слова императрицы об Арзамасе. Обронены они вот по какому поводу. Арзамасцы ждали царский поезд к вечеру, он задержался, но люди не уходили с кирилловской дороги. Ночь выпала теплая, и многие встречающие, не желая пропустить прибытие императрицы, остались в поле — уснули на траве-мураве. Утром увидела это проезжающая Екатерина II и воскликнула:
«Сон-город, Сон-город!»
ЛЕПЕХИН И. И. (1740–1802 г.г.)
Сын солдата, учился в Страсбурге, получил степень доктора медицины. По возвращении на родину служил при Академии наук. Командирован в экспедицию по России. Итогом путешествия стал труд «Дневные записки путешествия доктора наук адъюнкта Ивана Ивановича Лепехина по разным провинциям Российского государства в 1768 и 1769 году».
Ученый писал об Арзамасе: «Арзамас почитается провинциальным городом, принадлежащим к Нижегородской губернии. Он построен на берегу реки Теши, впадающей в Оку. Строение в нем все деревянное, кроме двух монастырей, — одного женского, а другого мужского — и 18 церквей каменных.
Жители, кроме обыкновенного городского торгу, промышляют хлебом, а наипаче кожевенными и мыльными заводами, которыми Арзамас перед другими хвалиться может. Хотя река Теша мимо самого города течет и соединяется с Окою, однако на ней никакого судового ходу… То место, которое занимает город особливо гористо, с приезду Арзамас изрядный представляет вид.
Арзамас в заведение каменного строения все удобные способы имеет. Городской берег Теши столь много содержит в себе известкового камня, что его не только для Арзамаса, но и для пяти таких городов было бы довольно… Под самым городом на полях покрытых тонким слоем чернозема лежит серая, вязкая и на кирпичное дело годная глина. В песке также нет недостатка.
Арзамасская кожевенная выделка и мыловарни, в чем большой свой промысел полагают арзамасские жители, служили нам в сей день упражнением. Мы тем любопытнее их осматривали, что надеялись найти какую-нибудь разность против муромского, но в сем надеянии обманулися: ибо ничего не нашли такого, что бы хотя мало от муромского отменно».
ГЛИНКА С. Н. (1775–1847 г.г.)
Писатель, участник войны 1812 года. Издатель журнала «Русский вестник». Автор известных патриотических произведений. Его «Записки о 1812 годе» долго вызывали непреходящий интерес у русского читателя.
Сергей Николаевич увидел Арзамас издали и удивился:
«Приближаясь к Арзамасу, глазам моим представился как будто бы новый Кремль. Зодчество башен, сияние красок, а еще более волшебство воображения выводили подорванный Кремль из могильных его развалин»
Лестный отзыв об Арзамасе!
ДОЛГОРУКИЙ И. М. (1764–1823 г.г.)
Поэт, театрал, автор пьес, оперы. Князь служил вице-губернатором в Пензе, а затем губернатором во Владимире.
В 1813 году Иван Михайлович предпринял поездку из Москвы в село Лопатищи, что находилось неподалеку от Нижнего Новгорода для принятия имения, доставшегося ему от матери. Поэт побывал на Макарьевской ярмарке, в губернском городе. Затем князь направился в Пензу к своим старым друзьям.
10 августа Иван Михайлович и его спутники остановились в Арзамасе.
«АРЗАМАС. Город прекрасный между российскими уездными городами; вид его от Нижнего обольстителен. Церквей и каменных строений не чрезвычайно много, но все они, в приближении к городу, кажутся как будто собранными в одну точку и представляют картину величественную. Не доезжая еще 5 верст, уже любо на его смотреть. Он довольно обширен. Улицы правильны, дома деревянныя, украшены пригожими фасадами и колонны с наружной стороны домов здесь в большой моде… В Нижегородской губернии один Арзамас может считаться порядочным городом…
Здесь особенное примечание заслуживают российский художник и женская община… Он, выучась своему художеству, поселился на родине, выстроил в Арзамасе себе большой и красивый дом, завел рисовальную школу и многих имеет учеников; я посещал его, видел его труды, беседовал с ним об его таланте, он влюблен в живопись, беспрестанно пишет и вся его комната заставлена картинами. Тут я нашел множество хорошего для глаз и самых строгих знатоков… он подлинно не мазилка, а истинный живописец. Историческая часть живописи кажется ему свойственнее и любезней других».
НАЗИМОВ М. Л. (1817–1878 г.г.)
Сын соляного пристава в Арзамасе в первой четверти XIX века.
Михаил Леонтьевич оставил довольно обширные и интересные в бытовом отношении воспоминания о городе.
«Арзамас — один из лучших уездных городов нашего Отечества по благолепию своих пятнадцати церквей. В то время он славился своими кожевенными и сальными заводами и, как мы учили в географии, — гусями. Дворянских фамилий, особенно достаточного состояния, жило в нем городе немного, но купеческое сословие было богатое».
СВИНЬИН П. П. (1787–1839 г.г.)
Писатель, историк, географ, художник. В 1806–1824 годах много путешествовал по Европе, побывал в Северной Америке, занимался изучением истории России. Писал биографические очерки об интересных людях и печатал их в своем журнале «Отечественные записки». Сам иллюстрировал свои печатные материалы. Автор романа о Ермаке издал первое жизнеописание нижегородского механика И. П. Кулибина.
Павел Петрович опубликовал также книгу дорожных записок. В 1821 году, проездом на Нижегородскую ярмарку, останавливался в Арзамасе. Здесь он навестил академика А. В. Ступина, побывал в Алексеевской женской общине, записал рассказы о кожзаводчике И. А. Попове, купце Ансиеве, любопытствовал об арзамасских гусях.
«Вообще вряд ли есть другой уездный город, в коем бы было столь много богатых и красивых церквей, и сверх того каждый приход имеет одну теплую, другую летнюю. Из них особенно замечательна своим благолепием и богатством ризницы церковь Спаса Нерукотворенного. Многие губернские соборы беднее и менее ее. И на счет всего города можно так сказать: в редком губернском городе можно найти столько домов строящихся, столько движения и жизни! а сие говорит о трудолюбии и промышленности жителей».
РАЕВ В. Е. (1807–1870 г.г.)
Крепостной псковского помещика Кушелева. В 1822 году привезен в Арзамас в школу рисования и живописи А. В. Ступина, в 1831 году отправлен совершенствоваться в академию художеств. Освобожден от крепостной неволи Обществом поощрения художеств — выкуплен в конце 1830-х годов. Талантливый пейзажист и декоратор. Академик.
Василий Егорович оставил благодарную память о городе Арзамасе и школе академика А. В. Ступина в своих обширных воспоминаниях.
«Показавши все, что есть в школе Ступина, мне предложили погулять по городу. Нас пошло много, пошли на верхний базар к собору. Подле зимнего собора строился новый громадный летний, я и в Москве такого не видел… Церковь вся окружена колоннами. С горы от собора прекрасный вид на город и на село Вызново. Мне очень понравился город и я был рад, что буду в нем жить… Арзамас издали очень красивый, в нем очень много церквей».
ХВОСТОВ Д. И. (1757–1835 г.г.)
Граф, сенатор. Писатель, участвовал в издании журнала «Друг просвещения». работал над словарем русских писателей. Автор драм, лирических стихотворений, басен, путевых записок. Перевел «Андромаху» Ж. Расина.
Дмитрий Иванович побывал в Арзамасе в 1822 году.
«Теперь я вам скажу нечто и об Арзамасе. Сей прекраснейший город едва ли не первый из уездных в России».
ВЯЗЕМСКИЙ П. А. (1792–1878 г.г.)
Талантливый русский поэт, мемуарист, высоко оценен своими современниками. А. С. Пушкин. В. А. Жуковский. Н. М. Языков, Е. А. Баратынский, Ф. И. Тютчев посвятили ему свои стихи.
В декабре 1827 года князь Петр Андреевич по дороге в Саратовскую губернию появился в Арзамасе, тут он бывал и ранее. Посетил Алексеевскую женскую общину, школу рисования и живописи А. В. Ступина.
«В Арзамасе я видел общину. Церковь прекрасная. Позолота — работы затворниц, искусные золотошвейки. Около пятисот сестер. Настоятельница — женщина или девица пожилая, умная, хорошо говорит по-русски, из Костромы, купеческого звания… Монастырь не имеет никаких определенных доходов. Заведение благодетельное… В Арзамасе есть школа живописи, заведенная академиком. Картины этой школы развешаны и продаются в трактире. Все это зародыши образованности. Просвещение выживает дичь».
ЖУКОВА М. С. (1805–1855 г.г.)
Родилась в деревне Липовка под Дивеевом, неподалеку от Арзамаса.
Юность прошла в Арзамасе, где ее отец С. С. Зевакин служил уездным стряпчим. Воспитание получила домашнее и в доме Голициных. Неудачный брак, трудная жизнь одинокой молодой женщины дали Марии Семеновне возможность в провинции, да и в Петербурге подсмотреть многие стороны жизни своих сверстниц — бедных дворянок, часто приживалок в домах богатых. Это и составило основу повестей писательницы. После выхода в свет книги «Вечера на Карповке» в 1837 году критик В. Г. Белинский писал: «Успех необыкновенный… Мы прочли „Вечера на Карповке“ с живейшим удовольствием, с живейшим наслаждением. И они — произведение женщины. Но дай Бог, чтобы у нас было побольше мужчин, которые бы так хорошо писали».
Мария Семеновна любила родные края, написала искренние слова о родном Арзамасе: «Белые зубчатые стены монастырей с их башнями и каменными кельями, множество также каменных обывательских домов с их темными садами, куполы церквей и светлые шпицы колоколен придавали городу, особенно издали, действительно прекрасный вид; многочисленные же заводы, рассеянные по берегу реки, казались пестрою каймою, окружавшею подошву горы, которая служила ему как бы пьедесталом. Главное население города составляло купечество, деятельное, оборотливое, трудолюбивое, между которыми были люди, истинно понимавшие важность и достоинство своего сословия и, несмотря на просвещение, которого цену начинали уже узнавать, не пренебрегавшие патриархальными правами отцов своих… Если я прибавлю несколько слов о школе живописи, которой произведения принимаются с похвалою на нашей столичной выставке художеств, вы узнаете мой маленький городок…»
МЕЛЬНИКОВ П. И. (АНДРЕЙ ПЕЧЁРСКИЙ) (1818–1883 г.г.)
Бытописатель, родился в Нижнем Новгороде и свое творчество во многом связал с историей родного края. Павел Иванович написал серьезные этнографические работы, связанные с историей мордвы, Нижнего Новгорода, церковного раскола. Широко известны его высокохудожественные рассказы и романы «В лесах», «На горах» о жизни заволжских старообрядцев.
В 1839–1842 годах у писателя вышли из печати «Дорожные записки», в которых рассказано о поездке автора из Тамбовской губернии в Сибирь. В них Павел Иванович лестно отозвался об Арзамасе:
«Верст за восемь Арзамас весь открывается прекрасной панорамою. Довольно значительная возвышенность, полукругом огибающая Тешу, покрыта красивыми каменными домами, из-за которых смотрят колокольни. одна другой выше, одна другой великолепнее; в средине величественный собор с прекрасною колоннадою и огромным куполом, поражает всякого своею колоссальностью; левее видны церкви Алексеевской общины; еще далее роща и монастырь Святогорский. В России немного и губернских городов, которые бы при таком счастливом местоположении были так красивы, как Арзамас».
СОЛЛОГУБ В. А. (1813–1882 г.г.)
Граф, служил в Министерстве иностранных дел чиновником особых поручений при тверском губернаторе. В 1837 году в журнале «Современник» опубликовал первые рассказы. В сороковых годах печатал лирические повести. В 1845 году вышел знаменитый «Тарантас» — путевые очерки, рассказавшие о провинциальном быте. Драматург, писал водевили и статьи о театре.
Владимир Александрович видел Арзамас подростком в 1822 году, когда с родителями ехал в Симбирскую губернию в купленное имение. Со временем писатель вспоминал: «… Много видел я в Москве церквей, но в Арзамасе, кроме церквей ничего не видел… Арзамас по преимуществу город православия. Перед ним русскому человеку нельзя не перекреститься».
Арзамас помнился Соллогубу и другим. В «Тарантасе» находим добрые слова в адрес художественной школы А. В. Ступина. Некий князь, любитель изобразительного искусства говорит герою повести, что «… у меня целая галерея образцовых произведений славных арзамасских живописцев».
ТЕРЕЩЕНКО А. В. (1806–1865 г.г.)
Этнограф, археолог. В 1837 году опубликовал «Опыт обозрения жизни сановников управлявших иностранными делами в России». Главным трудом Александра Власьевича является «Быт русского народа», изданный в 1848 году.
Этнограф побывал в Арзамасе, собрал материалы по истории города и опубликовал их в журнале «Москвитянин» в 1852 году. Вот его слова: «Изучая нравы русского народа, я встретил в Арзамасе смесь поверий и обрядов, занесенных сюда из Великороссии, или носящих на себе отпечаток чего-то мордовского.
В купеческое сословие проникла уже общественная образованность, так что не только молодые, но и пожилые купцы отличаются приятностию разговора, вежливостию и любовию к познаниям, поэтому следы старины исключительно остались в быту мещан и ремесленников, особенно между женщинами».
ЧЕРНЫШЕВСКИЙ Н. Г. (1828–1889 г.г.)
Саратовская дорога открыла Арзамас и Николаю Гавриловичу, который впоследствии стал признанным вождем революционной демократии в России. В 1853 году весной он торопится с женой Ольгой Сократовной в Петербург, чтобы начать там свою общественную деятельность.
Рано угром 9 мая Чернышевский написал отцу Гавриле Ивановичу письмо в Саратов. Среди прочего в нем сообщалось: «В Арзамасе нашли мы прекрасные свежие огурцы. В Нижнем уже получали свежие лимоны. Послали отыскивать и здесь. Ныне в Арзамасском (Никольском) монастыре большой праздник (Николин день, вешний), и народу сошлось и съехалось множество. Многие приехали, например, из Лукоянова (60 верст) и дальше».
ТОЛСТОЙ Л. Н. (1828–1910 г.г.)
В сентябре 1869 года граф ездил в Пензенскую губернию, где намеревался приобрести землю.
В Арзамасе писатель ночевал в гостинице. Здесь, возможно, в болезненном припадке, испытал чувство большого внутреннего страха и «арзамасской тоски». Вот как он писал об этом жене Софье Андреевне 4 сентября: «Я второй день мучаюсь беспокойством… Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мной было что-то необыкновенное. Было 2 часа ночи, я устал страшно, хотелось спать и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал. Подробности этого чувства я тебе расскажу впоследствии; но подобного мучительного чувства я никогда не испытывал, и никому не дай Бог испытать. Я вскочил, велел закладывать».
Сын писателя Сергей Львович в своих воспоминаниях о родителе делает предположение: «Может быть, причиной была болезнь печени, никогда не оставлявшая моего отца, может быть — переутомление от умственного труда».[15]
Позднее Л. Н. Толстой использовал «арзамасскую тоску» и страх в рассказе «Записки сумасшедшего».
КОРОЛЕНКО В. Г. (1853–1921 г.г.)
Писатель-демократ, чья гражданская совесть «разбудила дремавшее правосознание огромного количества русских людей…» «Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не умел сказать», — отмечал А. М. Горький.
За отказ от присяги Александру III в 1881 году писателя сослали в Якутский край. В 1885 году Короленко возвращается из ссылки, живет в Нижнем Новгороде, занимается литературным трудом и краеведением. Чуткий к общественным явлениям, работает в 1891–1892 годах по ликвидации голода в Лукояновском уезде.
Несколько раз Владимир Галактионович оказывался в Арзамасе. Впервые по дороге в Саров приехал в город в 1890 году. 12 июня писатель побывал на Ивановских буграх, где сделал зарисовки «Божьих домиков», а позднее написал очерк «Божий городок», в котором передал легенды о казненных на буграх разницах…
Арзамас дал писателю материал и для повести «Муза» — о судьбе А. В. Ступина и его художественной школе. К сожалению, повесть осталась неоконченной.
Бывал Короленко в Арзамасе и в 1892 году, когда проезжал в Лукояновский уезд для организации народных столовых для голодающих.
Город Арзамас переживал в конце прошлого века не лучшие свои дни. Казалось, прошлое ушло навсегда, люди жили воспоминаниями о «Золотом веке» города. Этот настрой передался и писателю: когда некий старик рассказывает Владимиру Галактионовичу о гибели разинцев, стрельцов времен Петра I, пугачевцев, о славных днях творческой жизни Ступина… «Среди впечатлений сонного настоящего Арзамаса, над этими млеющими от жару парами и сверкающими куполами (церквей) — встают и носятся в воображении такие же смутные, неясные воспоминания». «Арзамас позади. Еще полчаса — и, оглянувшись, я вижу его на горе с бесчисленными, спутанными в синеве воздуха, сверкающими на солнце колокольнями и куполами. Кажется, будто гора за Тешей, задернутая легким синеватым газом, обвита затейливым тонким и ослепительно-белым кружевом».
Вошла в «Записные книжки» Владимира Галактионовича и Ступинская школа одной деталью: «… в коридорах арзамасской гостиницы стены украшены старыми изодранными картинами: это работы Ступинской художественной школы, пользовавшейся широкой известностью в начале XIX столетия. В лучшие времена Арзамас был приютом муз… Все прошло, и изодранные картины в промозглом коридоре еще более усугубляют ощущение дремотной арзамасской тоски».
Как видим, «арзамасская тоска» Толстого начала тиражироваться.
ГОРЬКИЙ МАКСИМ (Пешков Алексей Максимович (1868–1936 г.г.))
Русский советский писатель, в свое время признан основоположником литературы социалистического реализма.
Впервые опубликовал рассказ «Макар Чудра» в тифлисской газете «Кавказ» в 1892 году. Возвратившись из странствий по югу России в родной Нижний Новгород, Алексей Максимович много пишет для поволжских газет. В 1895 году печатается и в столичных изданиях. В 1898 году вышли двухтомные «Очерки и рассказы», которые вызвали широкий отклик у читателей демократического направления.
Горький рано связал свою жизнь и творчество с революционным движением. В 1902 году писателя выслали в Арзамас, где он прожил под гласным надзором с 5 мая по 4 октября. Здесь Алексей Максимович интенсивно работал. Завершил пьесу «На дне», писал пьесы «Мещане» и «Дачники». Арзамасские впечатления легли в основу рассказов «Городок». «Как сложили песню».
В дальнейшем большое признание у читателей получили произведения «Фома Гордеев», «Трое», «Мать», «Жизнь Матвея Кожемякина», «Детство», «В людях», «Дело Артамоновых» и громадное эпическое полотно — роман «Жизнь Клима Самгина».
Драматургия М. Горького обогатилась такими значительными пьесами, как «Варвары», «Последние», «Васса Железнова».
В письмах к друзьям Горький писал об Арзамасе:
К. П. Пятницкому: «Тихо здесь, славно. Окрестности — мне нравятся, широко, гладко. Заведу себе на днях стол, начну работать и накоплю здоровья лет на пять. Квартира хорошая».
П. Чехову: «Тихо здесь, спокойно, воздух — хороший, множество садов, в садах поют соловьи… Здесь у нас в Арзамасе есть река Теша, в ней мальчишки с большим успехом ловят окуней, щурят и карасиков. Молоко здесь хорошо очень и много дичи. Мы все дупелей едим да рябчиков. Дешево!»
«Тишина здесь — великолепная! Воздух доброкачественный. Земляники и молока — сколько хотите!»
И. Немировичу-Данченко:
«Живу — очень недурно. Много работаю. Городишко красивый и очень смешной, дикий, что меня весьма занимает».
Высказывания А. М. Горького о жителях Арзамаса требуют отдельных замечаний.
Утвердившийся в литературе, будучи на волне общественного внимания, следуя радикальным социал-демократическим взглядам, Алексей Максимович чаще видел в тогдашней российской действительности только «мерзости жизни», о них он чаще и писал. Создав себе имя на этих самых «мерзостях» М. Горький и в Арзамасе не хотел видеть ничего светлого и потому в письмах к своим именитым корреспондентам попустил этакому ерничеству, язвительности и, к сожалению, даже открытому адресному злу.
Об арзамасских купцах он пишет: «крепкие башки»… «славно бы такими башками арзамасские улицы мостить». И далее: «Трусливые бараны, жадные, тупые волки». Попало от писателя и арзамасским мещанам. Они «тихо ходят», у них не лица, а «рожи», а город виноват уж в том, что в нем огромное количество влюбленных с их «мордашками» и «харями». И еще: «ходят медленно, имея вид существ, совершенно лишенных каких-либо активных намерений». «Давно не видел так много тупых и наивных людей». «Патриархальность здешняя граничит с удивительной тупостью».
Всего этого арзамасцы, право же, не заслужили.
Позже в очерке «Городок» и повести «Городок Окуров», которые очень близки тематически, Горький дал обобщенную картину «идиотизма мещанства», его «зоологического индивидуализма»… Ретивые горьковеды затем уже стали открыто налагать в печати этот негатив на прошлое Арзамаса, не утруждая себя заглянуть в подлинную историю города, в ней куда больше добрых страниц!
СКИТАЛЕЦ С. Г. (1869–1941 г.г.)
Русский советский писатель.
Летом 1902 года, когда М. Горький жил в ссылке, Степан Гаврилович приезжал к нему.
«В августе мне разрешили переехать в Арзамас к Горькому по просьбе, мотивированной нашими совместными литературно-издательскими делами.
Арзамас оказался живописнейшим древнерусским, страшно захолустным, тишайшим городком, полным художественно красивых старинных церквей. Горький занимал там за тридцать рублей на все лето бревенчатый дом комнат в шесть, с мезонином и садом».[16]
ЩЕГОЛЬКОВ Н. М. (1856–1919 г.г.)
Родился в Арзамасе в купеческой семье среднего достатка. Рано проявил интерес к истории родного города и в дальнейшем долгих сорок лет своей жизни отдал на собирательство материалов о прошлом Арзамаса.
Общественный деятель, в последние годы царской власти городской голова. Специалист мехового дела, владелец скорняжной мастерской.
Первый краеведческий материал опубликовал в нижегородской газете «Волгарь» в 1895 году. В 1901 году избран членом Нижегородской ученой архивной комиссии.
Николай Михайлович по-сыновьи любил свою отчину. Вот его искренние слова, предпосланные к своему главному пожизненному труду «Исторические сведения о городе Арзамасе», вышедшему из печати в 1911 году. «Посвящаю этот мой труд памяти достославных арзамасцев, споспешествовавших созиданию, прославлению и украшению моего родного города, и приношу его в дар современным и будущим потомкам арзамасцев с искренним желанием, чтобы добрые примеры предков воодушевляли и потомков к подражанию им и соревнованию».
ПАУСТОВСКИЙ К. Г. (1892–1968 г.г.)
Известный русский советский писатель. Первый его рассказ увидел свет в 1912 году.
В 1929 году опубликовал роман «Блистающие облака», в 1932 году «Кара-Бугаз», в 1934 году «Колхида». Автор повествований о людях искусства и литературы. В последние годы жизни написал книгу биографического характера «Повесть о жизни», в которой через личные впечатления правдиво подал предреволюционную жизнь России.
В 1916 году Константин Георгиевич побывал в Арзамасе:
«Вырос я на юге и до сих пор не видел еще таких уездных городков, как Арзамас, — типично русских, вплоть до причудливых резных наличников, неизменной герани на окнах и дверных звонков, дребезжащих на заржавленной проволоке.
Старый Арзамас остался в памяти как город яблок и церквей. Базар был заставлен корзинами с желтыми, крепкими яблоками и куда ни взглянешь — всюду было такое обилие золоченых, похожих на эти яблоки, куполов, что казалось, этот город был вышит в золотошвейной мастерской руками искусных женщин. Есть сотни маленьких городов в России. Никто даже толком не знает о их существовании. А вот Арзамасу повезло. Он вошел в народную поговорку: „Один глаз на нас, другой — на Арзамас“».
У памяти много слов
В 1654–1655 годах на Русь незванно-непрошенно явилась чума и, как писал летописец, «бяша мор зол на люди, не успеваху живые мертвых погребати».
Бубонную болезнь назвали «черной смертью», моровым поветрием, «трясовицей с пятнами». Вольготно прошлась беда и по нижегородской земле. В самом Нове-граде болезнь унесла 1836 человек, а в Нижегородском уезде 3666. Вокруг городов и сел ставили «заставы крепости», «засекали» дороги, чтобы сторонние не могли въезжать в села и деревни. Трупы умерших приказывали хоронить на своих дворах. Надо думать, что чума не обошла и Арзамас.
1773 год. В России свирепствовала эпидемия язвы, которая распространилась по всей России. Только в Москве коварная выкосила 56 672 человека. Воровски язва, конечно, добегала и до Арзамаса.
Холера начала посещать Нижегородское Поволжье, арзамасские земли давно. Она воровски проникала сюда Волгой или по Саратовскому тракту. В Арзамас привозили ее и с Макарьевской ярмарки. Впервые в XIX веке, в 1812–1813 годах, объявилась холера под Арзамасом, в селе Кожино. В самом Арзамасе памяти о холере этого времени не сохранилось, знать, страшная гостья миновала город.
Заболевал человек холерой… Его начинала мучить рвота, понос, корчи в ногах. С ужасом вспоминали после тот черный год, боялись называть его холерным, памятуя, что не зови беду, она отзывчива… И соглашались в разговоре: время-то какое было, и лягушка, бывало, не квакнет, все живое пряталось и замирало.
1830 год помнился народами Поволжья — долго помнился, бедовым. Опять холера пробежалась по бесконечным просторам и унесла множество жизней.
Бедствие вызывало страх уже потому, что врачи еще не знали способов борьбы с заразой-поскакухой. Вначале холера объявилась в Нижнем Новгороде. Как раз открылась ярмарка и сразу умерло несколько человек.
Догадались повсеместно держать карантины. Не впускали в Арзамас и не выпускали из него ни конного, ни пешего. Власти распорядились обрыть город рвом. Предупредительной мерой оказалось курение навоза в том же рву и близ оного.
Источали навозные кучи едкий дым, и верилось, что он отгонял заразу. Нехитрыми оказались и другие предосторожности. Следовало пить настой ромашки, обтираться сухой тканью, употреблять чеснок, иметь под рукой вино настоянное на перце с редькой, пить деготь…
20 сентября холера-таки перепрыгнула через ров и прогулялась по Арзамасу, показала себя внизу на постоялых дворах.
21 сентября арзамасцы совершили крестный ход вокруг всего города… 24 числа умерла мещанка Бирюкова, городничий запретил отпевать ее в соборе, отпели на Тихвинском кладбище. 12 октября, в воскресенье, по просьбе граждан, архимандрит Спасского мужского монастыря совершил молебствие в соборе об избавлении людей от бедствия…
Все же Арзамас потерял в тот год несколько своих горожан.
В это тревожное время в своем болдинском имении холерой был задержан А. С. Пушкин. Местное начальство рекомендовало коллежскому секретарю, стихотворцу Пушкину служить «по холере». Поэт отнекивался: осень оказалась для него «детородной», он много писал. Тут в Лукоянов проездом нагрянул сам министр внутренних дел граф А. А. Закревский и уж поневоле пришлось принять на себя должность «попечителя квартала». В этой неожиданной своей службе поэт и произнес мужикам в болдинской церкви пространную речь о холере: объявил нехитрые меры предосторожности, а заодно и пожурил своих подданных за ленивый платеж оброку — лености этой крепостные Болдина, Кистеневой и Львовки были очень даже подвержены…
Пушкин не выдержал своего долгого сельского затвора и помчался в Москву к невесте Н. Н. Гончаровой, но его «протурили» от Севастлейки — в верстах двадцати от Мурома, обратно.
В 1846 году в конце октября — уже не в первый раз, случился мор на скот. Это бедствие посещало Арзамасский уезд частенько. Через город гнали гурты быков из юго-восточных поволжских губерний, среди которых шли и зараженные чумой, сибирской язвой… Впоследствии, когда скот стали перевозить по железной дороге, эпидемии скота не наблюдались.
Большое бедствие принесла холера городу Саратову, связанному с Арзамасом почтовым трактом. Там еще в 1807 году чума продержала город в четырехлетием карантине. В 1830–1848 годах холера убавила число саратовцев на двадцать тысяч человек. То и говорили саратовцы, да и вообще волжане: азиатские гости ходят по русские кости…
Холера 1848 года нанесла урон и арзамасцам.
1 июля умер от нее сторож Воскресенского собора.
5 июля совершено молебствие о прекращении холеры, горожане обошли крестным ходом Арзамас.
Но холера продолжала похищать жизни. Умер купец Василий Иванович Шкарин, умирали другие… Уездные доктора утешали горожан тем, что свойство местной жесткой воды останавливает холерный процесс и потому болезнь щадит арзамасцев. Действенных медицинских средств противу южной гостьи все еще не знали…
Моровое поветрие распространилось в разных городах России в 1871–1872 годах.
Летом 1871 года Саратовский тракт донес холеру до подгороднего села Кожино.
Снова арзамасцы свершили крестный ход вокруг города. В нижней части Арзамаса носили по домам икону Божией Матери из кладбищенской Тихвинской церкви. Холера миновала арзамасцев. Но в следующем, 1872 году, в августе и позднее умерло до двадцати человек. Заметили, что большинство из погибших купалось в Теше и пило из нее воду.
Со второй половины XIX века подгородное село Ивановское и деревню Березовку стала посещать страшная сибирская язва. Она переходила на местных овчинников от привозных шкур зараженных прежде животных.
Вдруг вскидывался на теле человека смертельный чирей — черное пятно с красным гнойным обольем. Сибирская язва, как считали, бывала трехдневная и двенадцатидневная — по числу дней протяжения болезни.
На эту напасть сыскался в Березовке лекарь. Он прежде служил солдатом в Сибири и привез способ борьбы с ней, что применялся в народной практике. Язвенный нарыв Иван Яковлевич Андреев обкалывал булавкой, потом смертельный чирей вырезал, а в рану клал изюм, хлопчатую бумагу и какое-то снадобье, о котором он умалчивал. Покупные пособия стоили целителю по тем временам три рубля, так что все лечение обходилось больному в шесть рублей. По слухам, Андреев лечил и наговоренной водкой. Для излечивания от трехдневной язвы следовало купить четверть водки и, если больной сможет, выпить ее в три дня. Верилось, что такая мера водки могла «сжечь» приставучую заразу.
Сибирская язва объявлялась на теле человека по-разному, иногда несколькими нарывами. Тот же Андреев лечил одну березовскую женщину, у которой этих нарывов появилось несколько десятков. По трудам и оплата. Андреев взял за свою лечбу жеребца ценой в полтораста рублей. Но жизнь спас!
С 1870 по 1878 годы включительно сибирская язва унесла жизни восьми человек из Березовки, Кирилловки и Ивановского. Трое из умерших были дети.
Примета: Ведро в Благовещенье — к пожарам.
Огню да воде Бог волю дал. Пожаров в старину боялись и даже в казенных бумагах, когда писали о «злом Вулканусе», о рекомендуемых противопожарных мероприятиях чиновные обязательно оговаривались: «Не приведи Бог»…
Как и все русские деревянные города средневековья, Арзамас страдал от огня. Он еще не имел четкой планировки, улицы и переулки были узкими, дома, дворовые постройки, разные мастерские скученными. И все это приводило к частым возгораниям, наносило большой ущерб погорельцам.
Реестр пожаров в городе долог. Скажем о тех, какие помнятся и доселе.
1640 год. Заполыхало в самом центре города. Сгорел деревянный Воскресенский собор. Некоторое время спустя огонь, что называется, смахнул стоящий рядом Никольский женский монастырь.
В 1703 году в конце лета горела крепостная стена. В октябре арзамасцы просили Москву дать указ на ее восстановление.
Поистине страшный пожар случился в 1726 году. Тогда на Воскресенском соборе и в Введенском монастыре, что стоял тут же на Арзамасской площади, сгорели крыши храмов, внутри Введенского повреждены престолы. Никольский женский монастырь тогда сгорел дотла.
«Красный петух» вырвался из проезжей Кузнечной башни, захлопал жаркими крыльями в Кузнечной слободке, а там подобрался и к Владимирской церкви. От жары у нее отвалился свод в холодном храме, а на теплом повреждена крыша.
В этом пожаре уничтожилась большая часть обветшалой крепостной стены с ее главными башнями. Более она уже не возобновлялась.
Разбушевалась огненная стихия в ночь с 6 на 7 августа 1823 года. Свидетель беды ученик школы рисования и живописи академика А. В. Ступина Василий Раев вспоминал: «Страшный набатный звон разбудил всех жителей города, окрестных сел и деревень, все увидели ужаснейший пожар, разливавшийся по нижней части города. Более двухсот домов и кожзаводов горели почти в одно время и к восходу солнца увидели: где еще вчера был город, сделалось дымящееся поле».
И через семьдесят лет об этом пожаре многие арзамасцы рассказывали со слезой. Загорелось на улице Мостовой в каменном доме. Огонь дошел до Теши на западе. На юг выгорело все до луговины, а на севере пламя утихло только на Мартовской улице. Огонь уничтожил 120 домов.
Этот пожар нанес сильный удар по кожевенному делу горожан. Заводы находились при жилых домах. Резко сократилось их число — многие, вкладывая все деньги в закуп сырья, разорились, а потом губернские власти приказали вынести заведения за черту города и это окончательно подорвало кожевенное производство, которое развивалось в Арзамасе более двухсот лет. К 1830 году кожзаводов осталось не более двадцати пяти, а прежде насчитывалось их около сотни.
1853 год. Опять же в нижней части города взыграл огонь в доме почетного гражданина купца Ступина. Потому и пожар-то вошел в печальную память арзамасцев как «ступинский». Уничтожилось 22 дома.
Долго помнил купец Серебренников свой пожар, что случился в 1859 году. Жил он тогда в Софийском приходе. Сгорело товаров на четыре тысячи рублей. В огне погибли четыре лошади и две коровы.
Пробежался огонь в 1863 году по Скоблинской улице в нижней части города и «как языком слизнул» пять жилых домов.
1879 год, 14 сентября. С восьми часов вечера и до двенадцати ночи гулял-погуливал большой пожар в центре города. Сгорело пятьдесят домов на Соборной площади, в улицах Сальниковой, Новой и Стрелецкой. Уничтожено несколько примечательных памятников архитектуры — старинных деревянных домов в стиле провинциального ампира.
Обгорела снаружи старинная Крестовоздвиженская церковь, выгорела колокольня, сгорел деревянный ее шпиц. Удалось спасти большой колокол храма. Только что отлитый, он стоял еще на козлах Кто-то подсказал обложить колокол кошмами.
Сгорела аптека Румеля.
1883 год памятен арзамасцам несколькими пожарами.
26 апреля в два часа дня занялось в нижней части города, через час-другой полыхало уже более пятидесяти домов. Выгорело все вокруг Спасского озера. Обгорела колокольня Богословской церкви и верх ее теплого храма. Выгорели два придела летней церкви, саму же церковь спас чугунный пол. Горела улица Лобковка. Огонь стих возле Ильинской церкви.
29 апреля злодеи подожгли дом на Соборной плошали, но тут успели потушить поднимающийся огонь. На следующий день поджог повторился. Сгорело двенадцать домов.
5 июня, в Троицын день, уже вечером сгорело пять домов на Нижней набережной Теши.
Пожар у Владимирской церкви в нижней части города произошел 19 апреля 1888 года. В огне исчезло семь домов.
1891 год. Уже вечер настаивался последнего дня июля… Вдруг всполошно забухали колокола в Алексеевской женской общине. Вспыхнул деревянный сарай, огонь перекинулся на жилые корпуса… Всю ночь сестры, пожарные и горожане боролись с огнем и только к семи утра удалось усмирить пламя. Сгорело тринадцать жилых домов. После подсчитали, что убыток общины составил около двухсот тысяч рублей.
Сильный ветер дул 23 апреля 1892 года… В этот день и произошло возгорание в доме Балтийских и Белиной в верхней части города. На Прогонной улице восемь хозяев осталось без крова. Один дом, которому угрожал огонь, успели разобрать.
В ночь на 7 ноября 1897 года пожар почти уничтожил новый деревянный трехэтажный корпус в Алексеевской женской общине. Поджог сделала некая Анна Воловая, исключенная из общины.
1903 год, 4 ноября. Неожиданный пожар случился в Крестовоздвиженской церкви. В теплом храме уцелела чудотворная икона Казанской Божией Матери.
Оберег от огня, борьба с пожарами повсеместно возлагались особой повинностью на само население.
Грозные указы издревле советовали обращаться с огнем осторожно. Наряду с этим предлагались способы тушения огненной стихии. Создавались городские противопожарные службы. В Арзамасе близ собора издавна располагалась «Трубная» с нехитрым насосом для забора волы и «трубами» или «рукавами» для выброса воды в очаг пожара. Возле «Трубной» находились лагуны с водой. Так, в 1790 году городничий Ананьин приказал «иметь логунов с лошадьми двадцать». В случае пожара купеческое общество обязывалось выставлять десять человек на его ликвидацию.
Вот перечень противопожарного инвентаря в «Трубной» в декабре 1814 года. Багров с древками — 19, без древков — 6. Ухватов с древками — 8. Лестниц — 6. Щитов — 12.
Куплено «две медных заливных трубы первого сорта и хорошей работы». Обошлись они городу в 1500 рублей. С дворян собрали денег на эти трубы — 284 рубля, а с купцов — 1109. Разночинцы тоже внесли свою посильную лепту на приобретение «гасительных снарядов». К этому закуплено еще 28 Логунов для воды, расставили их возле караульных будок.
В пятилетие с 1873 по 1887 год заботами городского головы А. Ф. Колесова выстроена в Арзамасе на здании бывшего магистрата пожарная каланча с постоянным дежурством на ней. Разработаны меры оповещения о пожаре.
19 ноября 1886 года Арзамасская городская Дума предписала жителям города меры предосторожности против пожаров. Предписывалось иметь перечень противопожарного инвентаря, бочек с водой у каждого дома, содержать в порядке улицы и тротуары. Каждому владельцу лошади следовало немедленно являться на пожар с бочкой воды. Даже курение на некоторых улицах запрещалось под угрозой большого штрафа.[17]Курили в дедовы времена много меньше, курение на показ не выставлялось, в общественных местах оно считалось неприличным, как не дымили вонючим табаком и на свидании с девушкой.
Благодаря неусыпному, строгому противопожарному надзору после 1726 года Арзамас почти сто лет не знал больших пожаров.
По примеру других городов в сентябре 1894 года арзамасцы открыли подписку на учреждение вольной пожарной дружины. Первый сбор, молебен и парад дружинников состоялся 13 мая 1896 года. Устав Общества утвержден 21 июля 1896 года. Зона действия пожарной дружины на протяжении десяти верст от города.
Из отчета Общества видно, что с 1898 по 1900 год пожарники тушили десять возгораний. Умело боролись с огнем в селах Выездном и Абрамове.
С 1899 года для увеличения денежных средств дружинники по инициативе председателя Общества В. С. Сафонова завели оркестр духовой музыки. Музыканты играли в Общественном клубе, на различных вечерах и концертах. За год таким образом заработали 1200 рублей.
Пожары выявляли людей смелых, сильных, решительных, всегда готовых кинуться «хоть в огонь, хоть в воду». Этих удальцов, спасающих людей, скот и пожитки всегда уважали и ценили в народе.
Участие в укрощении стихии считал за честь Иван Иванович Зайцевский, торговец мехами. Долгие годы во второй половине прошлого века поражал он арзамасцев своей удалью и молодечеством, когда боролся с огнем. Первым прибегал к месту пожара и прибегал не с пустыми руками. Особенно изумил он своей ловкостью горожан, когда тушил пожар на колокольне Владимирской церкви. Впоследствии Иван Иванович купил противопожарную машину и всякий раз пускал ее в дело. За благородный поступок к пользе общей он награжден серебряной медалью. Когда Зайцевский умер в мае 1895 года, весь Арзамас скорбел, жалел о потере своего лучшего гражданина.
О храбрости выездновцев на пожарах писала губернская печать. Оно и не удивительно. Большая часть сельских пожарных состояла из мастеров кровельного дела — людей мужественных, не боящихся высоты. «Они выказывали повальное усердие и холодную рассудительность».
В конце 1604 года ярко загорелась на небе необычная комета. В нижегородских пределах ее видели даже днем. Люди всегда опасаются небесных знамений, связывают с ними неблагоприятные, а то и бедственные периоды. Такой период Россия и переживала с 1584 года — шатость, смуту, нашествие инославных. Великая беда для православных кончилась только в 1613 году.
В пятидесятых годах XVII века летописцы отметили невиданное нашествие грызунов в Среднем Поволжье: мыши поели все хлеба не только в полях, но и в закромах. Как ни боролись с ними люди, полчища грызунов только множились.
Случившийся пожар во время грозы в старину оговаривался: по милости Божией занялось…
1732 год, 2 июня. Кончилась вечерня, читался в Спасском мужском монастыре акафист пред иконой Казанской Божией Матери… Вдруг раздался сильный удар и сотрясло свод соборного храма. Молния ударила еще раз, опалила столпы у местных икон, зажгла пол у южных дверей.
Но не довел Бог до пожара.
Монахи благолепо украсили чтимую икону Казанской Божией Матери, поставили заступницу близ амвона с левой стороны, после она особо почиталась братией и богомольцами.
Комета 1774 года, как писал в свое время Г. Р. Державин, «…принадлежала к числу наиболее замечательных в XVIII веке, она отличалась длинным хвостом с 6-ю загнутыми лучами и произвела сильное впечатление в народе». Добра этот год России не принес. В течение его немало пролилось народной крови при разгроме повстанческих отрядов Е. И. Пугачева, немало пало солдатских головушек и на войне с Турцией.
Это случилось 13 июня 1774 года. Вечером, в начале девятого часа, надвинулась с востока туча необычного желтого цвета. Монахи Саровского монастыря, окрестные крестьяне прильнули к окнам — на улице изливался желтый дождь!
Кой-кто из крестьян вздыхал, вспоминая события этого года: обильный дождь пролился из красной мужицкой кровушки. Теперь на желтое потянуло… Знать, конец бунташным Пугачева.
1783 год. В Нижегородском наместничестве во многих местах — в арзамасских тож, град сильно побил озимые и яровые. Начальство распорядилось открыть сельские «запасные магазины» и крестьянам, взаимообразно, выдавали зерно для прокормления.
Народное поверье: Илия-пророк выбивает градом хлеб у тех, кто обмеряет при продаже.
В августе 1811 года над небом Европы показалась хвостатая комета и привлекла всеобщее внимание. Люди издавна считают появление комет за недоброе предзнаменование. Но тогда Франция, опьяненная громом побед Наполеона на полях сражений, жила весело. Кто-то из виноделов начал выпускать вино с маркой кометы. Но искрометное вино вскоре обернулось для галлов горьким, поминальным.
В России говорили: пометет эта комета землю русскую.
И не ошиблись. Наступал 1812 год…
Вот уж чего не было ни раньше, ни позже… 19 июля 1830 года после обильных дождей переполнились в черте города пруды Сальниковский и Большой. Напор воды прорвал плотину Большого пруда и вода валом хлынула по оврагу вниз. Дикий поток смыл несколько домишек и потащил их в сторону Лесной площади у Теши… Натерпелись страху потерпевшие бедствие…
1845 год, 5 июля. Сильная гроза над городом.
Один за другим обрушивались на землю раскатистые громовые удары. Один такой пал на людскую избу помещицы майорши Алфимовой в три часа пополудни и оглушил крепостного Алексеева шестидесяти лет, а Глеба Васильева оглушило так сильно, что он упал без чувств. Пришел он в себя только во время пускания крови.
О громе говорили в народе: от грома и в воде не уйдешь.
После холодной зимы 1848 года, в конце марта, сильно потеплело и 30 числа грохотала гроза над притихшим городом.
Такой бури арзамасцы допрежь не помнили. 9 июля 1851 года неистовая стихия только в церквах выбила 860 стекол и 21 раму. С домов срывало железные крыши. Повреждено 11 городских мельниц. В домах горожан выбило около пяти тысяч стекол. Убытки составили значительную по тем временам сумму — до 1500 рублей серебром. В уезде градобой нанес немало урона хлебам, особенно в Мотовиловской округе.
1859 год, 3 апреля. Снова вешние воды затопили ближние к Теше улицы Скоблинскую, Зосимовскую и Мартовскую. Снесло мосты на Теше и Шамке. На Сенной площади своротило кабак «Тычек». За спасение целовальника и его матери городской цирюльник Александр Петрович Курочкин получил серебряную медаль.
Буревое лето выдалось в 1863 году. В день Святого Духа, на Троицкой неделе, а потом и в день Всех Святых ярилась разбушевавшаяся стихия. В последний день с запада принесло тучу огненно-желтого цвета, ветер срывал крыши, развалил кузницу из кирпича, а на Сенной площади опрокинул воз с яйцами и раскатал их по разным углам. Сломало шпиц Спасской церкви.
1864 год. После долгой засухи в июне хлынули благодатные дожди, и велико же удивились горожане, когда увидели множество лягушек. Странно вели себя эти лягушки: лезли на стены и заборы. Одни из арзамасцев предполагали, что лягушкам стало душно в их земляных убежищах, а другие объявляли, что гости падали на землю вместе с дождем…
30 мая 1867 года около четырех часов дня на город обрушился невиданно крупный град. Иные градины имели вид зернистый, другие орешковый, но большая-то часть была величиной с куриное яйцо. Градовая туча навредила садам и огородам, повыбивало стекла окон с западной стороны.
В Европе, а также в России 12–13 октября 1870 года замечали по вечерам световое свечение. Оно напоминало северное сияние. Небо показывалось кровяным, огненного цвета. В народе связывали этот факт с войной между Францией и Германией. Красный лик войны на небе соединяли и с сильными морозами. В Арзамасском уезде вымерзли сады.
Дождь лил, как из ведра… Грохотал гром, сверкали ослепительные молнии. В городе и уезде убило семь человек. Это случилось 19 июля 1880 года.
1882 год. В октябре в Арзамасе, как и в других местах, по ночам на юго-востоке объявлялась красно-огненным столпом пугающая комета.
Март, 20 и 21 число 1888 года. Ранний разлив Теши. Затоплены улицы Затешная, Скоблинская и другие, а также кожевенные заводы. Потревожен выездновский мост.
1889 год, 19 июля. Вдруг резко взыграл восточный ветер, он все усиливался, стал буревым. В уезде выбито много зерен уже спелой ржи. Бедствие коснулось нижегородских и казанских крестьян.
Поначалу-то метель-веялица, а потом при морозе в 30 градусов понесло снега в неистовом вихре. Замерзло в уезде немало замешкавшегося в пути народа. Произошло это 12–13 ноября 1890 года.
Три раза за весну 1893 года разливалась Теша.
Снег рухнул разом, и 7 марта реки вышли из берегов. В середине месяца воды сковало морозом. В конце марта Теша снова вышла из берегов. И снова разлив сковало морозам. 21 апреля река взыграла опять, и все луга залила голубая зеркальная гладь…
1896 год, 28 декабря. Нежданно-негаданно на дворе мещанки Иконниковой — близ Ново-Московской улицы, в месте, где сотню лет назад еще виделось русло реки Сороки, произошел обвал почвы. Образовалась яма семь сажен в глубину и семь аршин в ширину.
…Последние годы XIX века выпали вполне благоприятными, особенно урожайным явился 1892 год.
Давно известно, что маятник климата земли все время колеблется, частенько раскачивается так, что нарушаются, вроде бы, устойчивые календари народной мудрости о погоде. Климатические катаклизмы пагубно действуют, влияют на деятельность человека, его жизнь, окружающую среду. От долгих холодных зим или летних засух происходят «глады и моры», падежи скота, разные эпидемии и всякого рода другие несчастья…
Полистаем хроники погоды в нижегородских и арзамасских пределах. Долгие наблюдения за погодой в Арзамасе вели с середины XVIII века Дмитрий Иванович Скоблин, в XIX веке Сергей Васильевич Скоблин, протоиерей Воскресенского собора Стефан Пименов и историк города Николай Михайлович Щегольков.
Данные со времени основания Арзамаса.
1579 год принес дождливое лето.
А вот в 1587 году стояла такая летняя жара, что «даже дубы трескались и засыхали».
В Смутное время — 1601 год — все лето без останову лили дожди. Уж действительно разверзлись хляби небесные…
Страшный «глад и мор» начался в России в засушливый 1603 год.
В Арзамасском уезде держалась продолжительная засуха летом 1643 года. По мирскому обычаю горожане устроили крестный ход с только что обретенной иконой Казанской Божией Матери, после которого наконец-то пошел долгожданный дождь.
Трудным выпал для арзамасцев 1657 год. В царской грамоте из Москвы воеводе Ивану Лопатину нашли место слова доношения протопопа Арзамасского Воскресенского собора: «Мельница (соборная) мало мелет, а венечных пошлин сбирать не с ково: в моровое поветрие села и деревни запустели». Тут, кроме моровой болезни, ясно читается, что год, от засухи, скорее всего, выпал неурожайным. Потому и молоть нечего.
Очень жарким выдалось лето 1683 года. В течение его дважды цвели и плодоносили яблони, малина, земляника. Ясно, что лето стояло продолжительным и достаточно влажным.
Восемнадцатый век вошел в историю климата, как период повсеместного похолодания.
Первое холодное десятилетие нового века сменилось довольно сухими годами. В 1715 году в жаркое лето горели города и села, горел также Нижний Новгород. Зато следующее лето 1716 года пришло таким дождливым, что погибли хлеба и пасеки. «Непожиточный год» — говорили тогда нижегородцы.
Лето 1719 года выпало благоприятным. В России повсеместно урожаи, в то время как Европа страдала от засухи, там свирепствовал голод, чума, отчего только в одном французском городе Марселе погибло 39 тысяч жителей из 90 тысяч.
Очень мокрым оказался 1721 год. Дожди шли по всей России с мая по ноябрь. То и говорили: дождливое лето хуже осени.
С 1722 года — четыре года подряд Россия страдала от засухи. Петр I изъял излишки хлеба и приказал его раздавать неимущим. Царь повелел постоянно доставлять ему сведения о ценах на хлеб из разных мест страны. В Арзамасском уезде в эти годы хлеба родились, и немало их продано на нужды голодающих.
Засушливым оказалось лето 1734 года. В Нижегородской губернии собрали только восьмую часть посеянной ржи.
Гремели грозы летом 1742 года. Повсеместно отмечалось градобитье, урожай хлебов средний.
Рано кончилось лето в 1744 году. Зерновые не успели вызреть. В этот год запретили вывозить хлеб за границу. В народе говорили: не моли лета долгого, моли теплого.
Великая сушь держалась в России летом 1745 года. Горели леса, горели города и селения, падал от бескормицы скот. Еще худшим, сухим оказался следующий год.
1770–1773 — трудные годы для России. В лете 1770 года шли дожди и дожди, выпадал снег. Хлеб и травы во многих местах погибли, падал скот. По улицам русских городов толпами ходили нищие, свирепствовали болезни. В Поволжье неурожаи следовали в иных местах с 1772 по 1776 год. В 1775 году Саровский монастырь, любовно созданный арзамасцами, открыл свои запасы и в течение семи месяцев ежедневно питал бесплатно от пятисот до тысячи приходящих.[18]
Грозная засуха наложила свою суровую печать на часть селений Арзамасского уезда в 1780 году.
Девяностые годы XVIII века были в основном засушливыми, особенно 1791, 1793 и 1794. Обильные урожаи в уезде поднялись с 1782 года по 1788 включительно. Потому-то нижегородский генерал-губернатор Ступишин и перевел 2-й Московский пехотный полк в Арзамас для дешевого прокормления.
Подсчитано, что в XVIII веке Россия пережила 68 довольно голодных лет. Более половины из них вызваны засухами. 20 лет оказались дождливыми.
В начале XIX века погода не радовала россиян. Слабые урожаи пали на 1805, 1808, а затем на 1830–1836 годы.
1816 год значился как «год без лета». Холода объясняли тем, что вулкан Томборо в Индонезии сделал огромный выброс пепла и пыли, которые надолго заслонили землю от солнца.
Сильные дожди обрушились на Арзамас в первой половине 1830 года.
«Не было слышно ни песен, ни смеху,» — рассказывали старожилы города, когда вспоминали 1832 год. Неурожай заставил добавлять в хлеб желуди. Поистине: лето родит, а не поле.
Затем полоса благополучных погодных лет тянулась до 1839 года.
Засуха 1840 года вынудила министра внутренних дел Строгонова дать распоряжение нижегородскому губернатору, чтобы он снижал цены на хлеб, дабы облегчить участь бедняков. В борьбе с голодом в Арзамасе выступил благотворителем купец А. М. Заяшников. Богач, он скупал хлеб в больших количествах и продавал его по умеренной, доступной цене.
1864 год. Летом долго держалась засуха. Горожане свершили два крестных хода. Первый в одно из воскресений Петровского поста, а второй 24 июня. Дожди пошли в первых числах июля.
1872 год. Почти до конца июня бездождие. Только после крестного хода, проведенного 18 июня, впервые пролилось с неба 20 июня. Дождь лил десять дней кряду. Все посеянное и посаженное оправилось, люди дождались доброго урожая.
Рано пришло тепло весной 1888 года. В Великую субботу во время крестного хода арзамасцы шли уже по зеленой траве, а на березах свежо зеленела первая листва. И — подарком, на первый день Пасхи благоуханно расцвела в садах черемуха.
Тяжелым, неурожайным выпал 1890 год. Снег сошел рано, а дождей не дождались ни в апреле, ни в мае. На сельские-то нивы в уезде падали дожди, а в Арзамасе застоялась сушь. Жители Пушкарки, а они были прихожанами Духовской церкви, пошли крестным ходом к Липовому кусту. а до него надо шагать двенадцать верст. И не чудо ли! Во время крестного хода пошел долгожданный дождь! Яровые в этот год в уезде не уродились, местами и убирать не убирали. Не накосили селяне и сена. Начался падеж скота. Лишь в октябре посыпались дожди и подняли озимые.
…Горело Заволжье. Уровень воды в Волге сильно понизился — старики такого не помнили. Голодным оказался следующий 1891 год. В Нижнем Новгороде образован Благотворительный комитет, в который входил и писатель В. Г. Короленко. Уже в марте 1891 года Владимир Галактионович организовал работу 26 столовых для голодающих Лукояновского уезда.
Арзамасские хлеборобы в 1891 году едва собрали зерновые на семена. Яровые уродились местами, а вот овес удался. Уродилась у многих картошка, ее добавляли в квашню. Цены на хлеб резко вздорожали. Пуд муки стоил 1 рубль 80 копеек, а овес 4 рубля 20 копеек четверть.[19]
Сырое лето в 1896 году. Налив хлебов слабый, тощий. Но уродили ягоды. Жаловалась молодежь: не покупались! Лето прошло, а солнцем не обожгло.
1898 год. Уж июнь пошел, а ни ветринки, ни дождинки… 2 июня из Воскресенского собора вышел крестный ход. Через полтора часа хлынул сильный дождь.
Наступил двадцатый век… Протоиерей Федор Иванович Владимирский вспоминал, что сухое жаркое лето было в 1903 году и затем «тропические» продолжительные жары летом 1906 года. Созрели плоды в садах раньше обычного на целый месяц.
Начнем рассказывать о зимах также с 1579 года. Оказывается, зима была «лютая вельми». И очень снежная. Весной наблюдались высокие разливы рек.
Начало XVII века — Смутное время на Руси… Ранние морозы в конце лета сгубили весь урожай в центральных районах и нехватка хлебов начала вызывать голод. А в 1602 году сильные холода сгубили всходы зерновых весной, начинался уже настоящий голод.
В конце восьмидесятых годов XVII века глубокие зимние снега и морозы охладили горячие головы восточных завоевателей, они отложили свой поход на Запад.
Зима 1703 года холодная и бесснежная.
Очень холодной стояла зима 1708–1709 года. Она повторилась затем в 1739–1740 году. А вообще в XVIII веке насчитывается до 40 суровых зим.
В 1734 году морозы озоровали долго, а потом выпало сухое лето, хлеба не уродились, в Нижегородской губернии разбегались крепостные крестьяне. В ряде мест вспыхнули эпидемии.
Долго-долго не сходил снег в 1759 году. «Так что даже урожая не было в окрестных селах Арзамаса».
1779 год отмечен тем, что от Франции и до Волги зима была лютой, «птицы замерзали на лету». Большие снега, растопленные весной, обусловили повсеместные наводнения.
Норовистый характер у зимы 1787 года. Холода затянулись. Снег выпал в конце мая и лежал три дня. Держался такой мороз, что некоторые участники крестного хода к Высокогорскому Вознесенскому монастырю обморозились. В Арзамасе от обморожения умерло десять человек.
Благоприятной помнилась зима 1797 года. Хлеба и сады родили хорошо.
Первые девятнадцать лет нового века оказались суровыми, отличались студеными зимами. Люто морозило до 17 февраля 1803 года.
Вот что писал о зиме 1812 года крестьянин села Выездного Н. Н. Шипов: «Зима была ужасно холодная, морозы стояли жестокие. Я очень хорошо помню, что когда мы с товарищами делали снеговую гору, то трудно было поливать ее водой — тотчас замерзала. Бывало, бросишь из ковша вверх воду, она падает в виде града».
1824 год. Зима теплая, необычно короткая. На Волге самое продолжительное время навигации — 9 месяцев и 13 дней.
Долго помнили арзамасцы проказы зимы 1827 года. 12 марта вдруг сделалось поутру тепло, взмыла туча, пролился сильный дождь, без устали грохотал гром и молнии били такие, какие редко наблюдаются и летом. А на 9 Мая, на вешнего Николу, подвалило снегу, и он лежал три дня.
Теплой выдалась зима в Арзамасе в 1839 году, но весна затянулась, оказалась зябкой. Даже 25 апреля температура упала до 25 градусов, буйствовала настоящая пурга. Долго весной лежал снег в оврагах.
Затянулась зима 1847–1848 года, а в конце марта разразилась гроза.
Озорная, снежная зима держалась в 1849 году.
1852 год. Зима явилась рано. Ока закрылась 15 ноября, навигация в тот год продолжалась всего пять месяцев и 28 дней. В Арзамасе, как вспоминал в своих записках Н. Н. Шипов, эта зима оказалась такой же холодной, как и в 1812 году.
Удивила глубокими снегами зима 1859 года.
Холодная зима 1870 года погубила сады, зато урожай зерновых продолжался три года подряд.
Очень снежная зимка выдалась в 1879 году.
Рано избылась зима в 1888 году.
Люто озоровала зима 1890 года. 12 и 13 ноября поднялись слепящие метели при морозе в 30 градусов. В Арзамасском уезде замерзло немало людей. Иных спас «метельный» колокольный звон в селах.
1893 год. Зима снежная, кончилась она рано, за весну случилось три разлива Теши и малой луговой речки Шамки.
Дороги да разбои одной славой повязаны
Русские дороги не отличались приятностью, отечественная литература довольно поругала их и посмеялась над ними. Но дороги и в Европе длительное время, несмотря на короткие концы в каждом государстве, по сравнению с русскими, отнюдь не отличались удобствами. Так, в 1716 году Петр I, будучи за границей, несколько раз отговаривал в письмах царицу от поездки к нему в Амстердам по той причине, что «дороги невыносимо дурны». Царица-таки поехала за кордон… В Везеле, измученная, на «самой дурной» дороге, она разродилась сыном Павлом, который на другой день умер. Так Россия, из-за ям и колдобин немецких лишилась наследника престола, и, как говорят некоторые историки, на Петре закончился русский род Романовых.
Как ни плохи были наши дороги, Даже в средние века «русские… опережали европейские страны в строительстве дорог и организации сообщений». Правительственная связь на Руси осуществлялась методом ямской гоньбы — вдоль трактов построили На расстоянии 30–40 верст «ямы»,[20]или почтовые станции, где сменяли лошадей и мчались дальше. Это обеспечивало беспрерывное движение и скорость.
Много сделано по дорожному строительству при Петре I. Сооружена «першпективная» дорога хорошего качества от Москвы до Петербурга. Большое внимание уделяла улучшению дорог Екатерина II. После путешествия по Волге, она возвращалась летом 1767 года в Москву по Симбирскому тракту через Арзамас. И вполне осознала всю важность дорожной службы. При императрице тракты стали расширять до двухполосного пути, обочины их обсаживали двумя рядами деревьев. До сих пор в народе живет воспоминание о красивых екатерининских трактах. Последние «екатерининские» березы близ подгородного села Ивановского вырубили во время последней Отечественной войны.
Нижегородское наместническое правление в 1782 году довольно строго предписывало всем уездным властям необходимость обсаживать дороги березами не позднее сентября этого года.
Вдоль трактов устанавливались верстовые столбы. В 1798 году поступило в уезды Нижегородской губернии распоряжение изготовить верстовые столбы по новому образцу. Теперь столб должен «покрашиваться чередованием черных и белых полос». Отсюда и пушкинские строки: «…только версты полосаты попадаются одне». Столбы устанавливались за счет владельцев земли, по которым проходила дорога.
Содержание дорог в России всегда возлагалось на местное население. Дорожное тягло падало на помещиков, купцов, мещан и большей частью на крестьян. Дорожная повинность всегда взыскивалась властями строго.
Какая же наблюдалась скорость проезда по русским дорогам. В XVII веке иностранцы сообщали, например, что от Новгорода до Москвы путь составлял 6–7 суток. По зимней дороге 500 верст проезжали за трое суток… Пушкин в летнюю пору ехал от Москвы до Болдино — 527 верст, трое суток.
Наиболее накатали арзамасцы сперва большую Макарьевскую дорогу, а потом и Нижегородский тракт.
Нужда заставляла купечество, мастеровых людей и просто обывателей ежегодно ездить на ярмарку под стены мужского Макарьевского монастыря, а затем, когда в 1817 году объявили, что торжище переносится в Нижний Новгород, «дела» погнали арзамасцев в «губернию», хотя по стародавней привычке горожане по-прежнему говорили: «едем к Макарью, приехали от Макарья». В этом сказывалась не просто словесная привычка, а то, что пр. Макарий оставался покровителем ярмарки по-прежнему и в Нижнем Новгороде. В ярмарочном городке наряду с великолепным собором поставили также часовню, посвященную преподобному Макарию Желтоводскому.
Нижегородский тракт проходит довольно гористой местностью, и в прошлом езда на лошадях по нему, особенно после дождя, во время зимних и весенних оттепелей становилась особенно трудной, даже опасной. Около двух суток требовалось, чтобы добраться от Арзамаса до губернского города, в пути приходилось дважды ночевать. В XVIII веке по Макарьевской пошаливали лихие люди, так что старались ездить «обозно и оружно».
Проезд 112 верст[21]на нанятых лошадях — паре или тройке — обходился в последние годы XIX века 10–12 рублей.
После с грустной улыбкой вспоминали арзамасцы: надевали специальную одежду во время летних поездок, но и в этом случае въезжали в Нижний и потными, и грязными. На ярмарке некоторые появлялись с черным лицом. Стыдно становилось смотреть на земляков…
Арзамас стоял на стыке пяти важнейших трактов европейской части России: Московского, Нижегородского, Симбирского, Саратовского и Тамбовского. От Арзамаса шла Большая дорога на Макарьевскую ярмарку, у Княгинино она выходила на Казанскую.
Разные редкости с Востока, Кавказа, рыба с Волги и Каспия, оренбургские и донские товары — Арзамас еще в XVII веке стал крупным перевалочным пунктом для огромного объема самых разнообразных грузов. Через город также двигалась к Москве и обратно нескончаемая вереница столичных чиновников и чиновников юго-восточных губерний, а также помещиков и прочих партикулярных… Вот почему до середины XIX века в Арзамасе числилось более ста заезжих дворов и гостиниц.
Вместе с появлением Арзамасской крепости царские власти, придавая важное значение новоявленному пограничному городу, продумали не только систему его боевой готовности, но и дали ему постоянную охрану, наладили надежную связь с ним. Вне крепости, на западной стороне, за Тешей, Иван Грозный приказал поселить в Выездной слободе казаков, тут же возникла слободка пушкарей, а через две-три версты на юг на луговом раздолье приказано быть Ямской слободе. Жители ее и обязывались нести нелегкую дорожную службу.
Сохранились данные о Ямской слободе 1784 года. В ней на ту пору 165 душ мужского пола. Еще по указу Сената от 13 января 1752 года общее число душ делилось на «выти», по 28 душ в каждой «выти», а каждая «выть» должна иметь для гоньбы 3 лошади. Арзамасскую Ямскую слободу неплохо наделили землей и сенными покосами. На каждую душу тут приходилось 8 десятин угодий. Отсюда и постоянная, соединенная с промыслом, зажиточность. И недаром девушки соседнего села Ивановского гордились тем, что их брали замуж в Ямскую…
Арзамасские ямщики запомнились «грубыми». Это понятно: постоянный, бесконечный спрос на лошадей — знали себе цену ямщики и потому носили «шапку с заломом…» Ну, а потом сама по себе дорога и все, что связывалось с ней, не смягчали характера мужиков. «Задергали нас донельзя,» — признавались целых три столетия ямщики, вспоминая бесконечные прихоти тех, кто посылал или нанимал в извоз с поклажей.
Долго помнили ямщики своих лошадей и своего «первого дорожного друга». Им был «каретный» или «походный» самовар — металлический ящик на ножках. В нем зиму и лето в дороге или на станции можно было скипятить воду для чая, а то и сварить, что нашлось под рукой.
Ну и долго пела Ямская слобода ямщицкие песни, такие же длинные, как русские дороги…
Со второй половины прошлого века в городе появляются легковые извозчики. Биржа у них находилась на Соборной площади.
До революции лучшим выездом считались лошади Семена Лисина. Поездка по городу стоила 20 копеек. Чаще извозчики стояли у Купеческого клуба. Общественного собрания. Подгулявшие иногда от хмельных щедрот бросали и по три рубля.
Уже в советское время, в НЭП, стоянка легковых извозчиков располагалась у дома Бебешиных на площади Ленина. Известностью пользовались выезды извозчиков из подгородного села Ивановского братьев Григория и Василия Лисенковых, Петра Ильича Белова, горожанина Шершакова.
Исторические летописи Европы, а также и России за XVII–XVIII века полны, кроме всего прочего, и свидетельствами повсеместного разбоя. Разбои — одна из крайних форм грубого протеста, чаще народных низов против социального неравенства, а то и за право выживания. Но в разбои нередко пускались не только обездоленные, но и любители скорой наживы.
Грабежами и насилием всегда сопровождаются захватнические войны. Страшным двухсотлетним разбоем было монголо-татарское иго для русских, кончившееся разгулом ханских баскаков. Гибель тысяч и тысяч россиян, разор городов и селений принесли польско-шведские захватчики в начале XVII века, а потом и французы в 1812 году…
Легко склонялись иные к разбою в годы народных бедствий, особенно во времена бесхлебья. Да, кто-то начинал просить милостыню, кто-то занимался веселым промыслом — скоморошеством, кормился гудком и сопелкой, а иные, отчаявшиеся, брались за кистень и выходили на трактовую дорогу…
В Нижегородском Поволжье в XVII веке «прославили» свои имена разбойник Матвей Барма и атаманша Степанида, грабившие купеческие суда на Волге. Шайки разбойников постоянно пополняли приречная голытьба и беглые крепостные — рабочие сергачских и арзамасских поташных заводов, коими владел известный боярин Морозов. Постоянно пошаливали разбойники и окрест Нижегородского края в лесах муромских, темниковских, тамбовских, а в Арзамасском уезде в лесу близ деревни Кудеяровки Лукояновской округи.
Часто подвергались разграблению уединенные монастыри. В 1700 году ограблен Оранский Богородицкий в Нижегородском уезде, после нескольких разбойных наскоков закрылся Арзамасский Троицкий на Пьяне, злодеи не раз нападали на Высокогорскую Вознесенскую обитель под Арзамасом, потому и она закрывалась. Трижды врывались с оружием лихие люди в Саровскую пустынь, которую так любовно создавали арзамасцы.
Суровое средневековье, как в Европе, так и в России устанавливало крутые меры для охраны существующих порядков во всех сторонах народной жизни. Жестокие наказания ожидали ослушников, государственных «воров» в России. Но на Руси куда позже введена смертная казнь и другие тяжкие наказания. Только в 1379 году впервые в Москве всенародно отрубили голову сыну последнего московского тысяцкого, командовавшего прежде земской ратью. Битье кнутом — позорная торговая казнь, стала входить в обычай только при сыне Дмитрия Донского.
В Арзамасе с западной стороны Воскресенского собора стояла дубовая пыточная башня. В ней хранились орудия пыток и страшная «пытошная камора». В 1681 году тут пытали тетку царицы Натальи Кирилловны — Авдотью Петровну Нарышкину, которая оказалась замешанной в борьбе за власть между боярскими родами.
Вместе с Арзамасской крепостью соорудили в ней и острог, а в нем и избы для невольных сидельцев. Огороженное высоким дубовым тыном место находилось за воеводским домом, что стоял на самой лобовине Воскресенской горы. Тут ожидали своей незавидной участи разбойники, мятежные разинцы и пугачевцы, здесь дожидались своего смертного часа стрельцы, пригнанные для казни в 1698–1699 годах, что выступили на стороне царевны Софьи.
Не пустели острожные застенки, не кончались крики истязуемых в пыточной башне. Только с 1694 года и по 1703 год арзамасская приказная изба двадцать три раза рассматривала дела о разбоях в уезде. Среди этих дел грабеж в лесу около села Медынцева, «гулянье» грабителей под верховодством Тишки Иванова, распопа Савки. Долго шло судное дело о разбойнике Ваське Федорове — крестьянине стольника князя Петра Вяземского.
Случалось, что и дворяне прибегали к разбою. Так, 4 июля 1793 года помещик Александр Соловцов «со многими своими дворовыми людьми» остановил крестьянина Выездной слободы Сатина близ деревни Саблуковки Арзамасского уезда, напал на него, избил до потери сознания, отобрал у него пятьсот рублей своего помещика и тридцать пять собственных. Барские деньги предназначались для покупки лошадей… Вызванный в Арзамас городничим Юрловым Соловцов «городничему и прапорщику Шестову обиды и неповиновения закону оказал» — так жаловался затем в Нижегородское наместническое правление Юрлов. Дело передали в уездный суд.
В 1784 году неспокойно стало на Нижегородском тракте. Не раз грабили проезжих у моста через речку Водопрь неподалеку от Арзамаса.
Архив за 1793 год открывает служилого пыточной башни, арзамасского заплечных дел мастера Коптелова…
Долгое-долгое время на арзамасцев, на проезжающих по Московскому тракту наводила страх подгородная Выездная слобода.
Вот что написано об этом: «Неподалеку от роши Утешной, где летом весело гуляли арзамасцы и выездновцы, в темные осенние ночи, на большой московской дороге часто раздавались раздирающие душу стоны и крики ограбленных и убиваемых выездновцами проезжих людей. Чтобы спрятать концы, трупы убитых и вещественные доказательства обыкновенно бросали в окружающее Утешную Брехово болото. Само странное его название как будто бы напоминает плеск воды от брошенных в это болото трупов…»
Выездное и Арзамас разделяет мост через Тешу.
«Рассказывают, что, бывало, на мосту ночью окликали проезжих словами „кто едет?“ Неудачный ответ выдавал неопытных путников, и им, иногда, приходилось плохо даже на виду городских огней. Говорили, что остров, на котором ныне стоит паровая фабрика Жевакиных (начало XX века), весь принадлежал прежде городу, но Арзамасское общество отступилось от части его в пользу выездновского помещика (Салтыкова) лишь только для того, чтобы избавиться от ответственности за тех людей, трупы которых очень часто находили на этом острове.
Арзамасские городские власти не имели права являться в Выездную. Спрячется ли там молодой человек от солдатства или должник от уплаты долгов, убежит ли туда воришка или увезут туда краденое — все было шито-крыто: с обыском в Выездную не ходили, да выездновские власти и не пускали. Чиновники арзамасские не смели идти против Салтыкова и вот ввиду всего этого в Выездной многие стали заниматься грабежами и разбоями… Корнем всему этому было крепостное право, но в то же время сам барин очень многого не знал… Под покорной личиной бурмистров скрывались жестокие кровопийцы и лютые звери… а славным и достопочтенным именем камергера Салтыкова прикрывались и ограждались всякие неправды и преступные деяния его рабов».
В 1753 году 24 марта императрица Елизавета отменила в России смертную казнь, заменила ее 30 сентября 1754 года наказанием кнутом и ссылкой на каторгу. Позже Екатерина II отменила и пытки, а в очень просвещенной Европе ее все еще считали необходимой составной судопроизводства. Царь Александр II в 1863 году запретил жестокие телесные наказания.
Местом так называемых «торговых казней» — они происходили на торговых площадях — в Арзамасе являлась Сенная площадь близ Выездновского моста.
Страшный пожар города в 1726 году вместе с уничтоженной городской стеной уничтожил и острог. С тех пор городские власти долго были озабочены размещением арестантов — число их всегда оставалось невеликим. Некоторое время заключенных даже помещали в одной из комнат нижнего этажа магистрата. Наконец, в 1820 году выстроили за городом близ Тихвинского кладбища тюремный замок.
Всякому гостю — угождение.
Вот такие данные: к 1801 году в городе — 130 постоялых дворов, а к концу века, когда Арзамас переживал свое «лихолетье», их осталось около двадцати.
Лучшие постоялые содержали Колесов, Судьин, Прокудин — это близ моста через Тешу. В самом начале улицы Мостовой принимал приезжих Ананьев, через дом-два от него — Лихонин. В этих дворах привечали гостей изо всех волостей.
Весело встречали любезники прибылых:
— Не-ет, мы не обдерем: за свет, за тепло, за нары с тюфяком, за щи с гусаком, за воду, за квас — много не возьмем с вас. Ставьте в конюшню коня и еще послушайте меня: в дом заходите, хозяйски порядки блюдите. У нас люди всяки, коли винца пригубите — без драки!
Были в Арзамасе и такие Постоялые, которые содержали отдаленные от города сельские общества. Обыкновенно раз или два в год хозяин такого двора ездил к селянам и, кроме денежной платы по договоренности, собирал яйца, творог, сметану, мясо. Такого рода постоялые чаще объявлялись в домах поближе к базарным площадям.
Крестьяне ближних сел и деревень ездили на арзамасские базары обыденкой, без ночлега.
Постоялые, заезжие дворы кричали о себе зелеными елочками, что прибивались высоко на воротном столбе. Иногда, красноречивой приметой являлась также и рядом укрепленная пустая, конечно, бутылка.
Один из проезжающих через Арзамас в 1859 году писал в губернской газете: «Очень любит русский человек вечнозелененькую елку. Если нажил на базаре рубль, то полтину, верно, снесет под елочку, а загулял, так еще и рубль приложит».
За всех русских говорить такое досужему, стороннему бы не надо. Селянин продавал, разумеется, не ради выпивки — нужда, неуплаченные подати гнали на базар.
В конце века владельцы постоялых заманивали приезжих всякими поблажками. Снижали стоимость овса, сена противу базарной цены, держали у себя спиртное дешевле лавочного, трактирного. Иным знакомцам рюмочка подавалась и бесплатно.
Возвращался от таких хозяев мужичок домой и, довольнехонький, рассказывал:
— Полное нам уважение-ублажение вышло. Вот, сыт, пьян, и нос в табаке!
В 1821 году открывала приезжим свои двери гостиница братьев Петра и Алексея Ивановичей Подсосовых в их собственном доме, что на Соборной площади. Гостиница славилась хорошей «господской» кухней.
Долгое время гости города довольствовались гостиницей Чичканова с «чистым» трактиром при ней.
Напротив Гостиного ряда могла принять гостиница известных Лопашевых.
Во второй половине XIX века появляется большая гостиница в нижней части города Ивана Ивановича Стрегулина, у которого, как говорили, в сентябре 1869 года останавливался Лев Толстой, а позднее Владимир Короленко.
Главным-то не стены и покров, а то, что на стойку подавалось.
Говорить о кабаке — говорить о водке.
Она появилась на Руси не ранее 1398 года, когда генуэзцы пагубный напиток привезли в соседнюю Литву.
Начально обыкновенная водка называлась простым вином. Лучше простенького — вино доброе, а более качественное — вино боярское, высшего достоинства — вино двойное, очень крепкое.
Для женщин водка подслащалась патокой, настаивали ее и на пряностях. Потому в старых перечнях вин и встречаем: «водка сладкая».
Водка очень скоро оказала себя, стали называть ее и «пагубным напитком». Великий князь Руси Иоанн III даже запретил курить крепкие напитки. И только Иван Грозный для своей опричнины повелел построить на Балчуге первый кабак, разрешил своим подручным пить сколько угодно. Народу же царь для потребления водки отвел особые три дня в году, один из них — Дмитриевская суббота, когда поминаются воины, погибшие на поле брани. За пьянство в другие дни, кроме указанных, Иван Грозный велел сажать в тюрьму.
Иностранные вина стоили дорого, долго потреблялись только знатными людьми, да и то в торжественных случаях. В XVII веке винные погреба Москвы содержали вина: «Греческое», «Церковное», «Мальвазия», «Бастр», «Алкан», «Венгерское», «Белое», «Красное», «Французское», «Ренское», «Романея»…
Кабаки всегда были под присмотром государства. Так, указ Петра I от 1714 года обязывал кабатчика иметь к водке закуску: соленые огурцы, капусту, моченый горох, черный хлеб и воблу. Все это подавалось бесплатно. Опьяневших здоровенные служители садили в «холодную» на 4–8 мест, утром подвергали их лечбе: давали проспавшимся на похмелье 100 граммов водки бесплатно.
Скоро народ острое словцо о злачном месте молвил: кабак казне прибытком, а людям убытком. Да, питейный дом, кружало, или шинок, щедро собирал для царской казны уловную или напойную денежку, только чем это обернулось? Греховным пьянством, разором для семьи, а то и потерей прежнего кормильца, мужа, отца… Вот и народная мудрость о том же:
От вина да кабака — ни прибыли, ни чести.
Без вина одно горе, с вином — старое одно да новых три: и пьян, и бит, и голова болит.
Сколько мужья выпили водки, столько их жены и дети пролили слез. Вина напился — бесу предался. В пьяном бес волен.
От рюмки водки до могилы путь короткий.
Полно пить, пора ум копить. Душа дороже ковша.
… В 1863 году упразднены винные откупа, когда, скажем, один купец, платя в казну откупные, торговал прибыльно от себя спиртным в отдельном городе, а то и губернии, даже в двух… Водка стала продаваться вольно. Каждый желающий мог открыть питейное заведение. И открывались новые кабаки, хотя и старых было довольно.
Еще не избылись из памяти названия арзамасских кабаков. На Соборной площади зазывал к себе «Большой». «Рожок» открывал свои двери на улице Спасской, а «Разувай» на Верхней Набережной. Знаменитая «Ямка» прижилась на Благовещенской площади, «Тройня» находилась в Мучном ряду, а «Тычек» на Сенной площади близ Теши.
— Чадно, душно и бездушно, — отзывалось о кабаках большинство арзамасцев.
Это верно! Хватало в заведении всякого непотребства: звону-гаму, стуку-бряку, споров и свар. В кабаке Филино пили, да Филю и побили. Там мужик пел-орал, честь пропивал, жизнь свою умалял. Так-то!
Одно время подешевело вино. Многие в Арзамасе начально соблазнились, стали прорубать среднее окно в уличном фасаде дома и вешать над новоявленной дверью манящую вывеску: «Питейный дом…» такого-то. Но вскоре большинство из этих торгашей свернули «дело». Православная душа, наблюдая, что стало появляться пьянство, знать, стала маяться, что грешит, а грех-то наказуемый пугал… Как же, ведь в чем весь труд за стойкой: этому недолить, этого пьяненького обсчитать, а наедине разбавить водичкой ту же водочку… У каждого богатства, как попристальней-то поглядеть-разобраться, подоплека страшная…
Государственная винная монополия в России введена в 1897 году. Прежний кабак в народе частенько стал называться «монополькой».
Что же пили во второй половине прошлого века, что продавалось в арзамасских кабаках: «Вино полугарное», «Водка горькая», «Сладкая водка», «Ром», «Кизлярская водка», «Бальзин». Ну и разные фруктово-ягодные вина. В почете оставались наливки и настойки «Рябиновая», «Вишневая», «Смородиновая», лечебная «Ерофеич».
В магазинах наблюдалось значительно большее разнообразие крепких напитков и иностранных легких виноградных вин. Славилось отечественное шипучее «Цимлянское».
С середины прошлого века в городе появилось пиво местного завода И. И. Стрегулина. Стали открываться пивные.
Где мог поесть приезжий в Арзамасе?
Издревле «перехватить», «заморить червячка» можно в базарные дни на торгу, а ежедневно широко открывал двери Обжорный ряд на Нижнем базаре. И, конечно, в трактирах.
Трактиры заводили чаще третьеразрядные для простого народа. Перворазрядные принимали «чистую публику». В так называемых «коммерческих залах» этих заведений обычно сходились купцы и, не торопясь, за чайком, свершали разные торговые сделки.
В начале XIX века в Арзамасе открыты трактиры Монахова и Чичканова. В то же время открылся и трактир Лопашевых. Это тех самых, которые потом прославились своими заведениями в Нижнем Новгороде и Москве.
Многолюдье приезжих в Арзамас вызвало появление еще двух трактиров. Один размещался в собственном доме купца Студенцова в ряду торговых лавок, а второй в доме купца Белянинова на Нижнем торгу.
В начале этого века в связи с оживлением промышленности и торговли в городе открываются трактиры Судьина, Прокудина, Колесова, Бебешина, Горикова, Суеткина.
В третьеразрядных трактирах кормили дешево. Так, большая чашка щей со свининой стоила пять копеек. Любили приезжие на базар крестьяне попить чайку в трактирах. Перед чаепитием закусывали воблой, таранью, дешевой икрой. Чай приносили парами. К нему подавались калачи, баранки… Подолгу засиживались мужички в разморном тепле трактира. Торопиться, особливо зимой, некуда, каждый сам себе хозяин, ни тебе гудка, ни звонка, ни хозяйского окрика…
Стали появляться в Арзамасе и ресторации. На Нижнем базаре желающие обедали в ресторации Волкова и Потехина.
Прежде они чаще назывались ресторациями.
Один-то Ивана Ивановича Стрегулина. Уже одна обстановка в нем импонировала и взыскательному посетителю: ковры, богатые портьеры, зеркала, картины в золоченых рамах… На столах белейшие скатерти, ужины при свечах — полный интим. Завидная карточка вин, кухня с хорошим поваром. Ну и кельнеры, половые по-нашему. Служил, помнится, такой Гаврилыч — ах, угодник, с таким почтением к посетителю…
Но и своего достоинства не терял. У дверей встретит:
— Ваш стол ждет вас. Вам меню анжелик? Есть арзамасская селяночка со свежей осетринкой-с…
Как по мановению волшебной палочки, все так быстро оказывалось на столе. Поневоле, бывало, отпустишь шутку:
— Тебя, Гаврилыч, мать, однако, бегом родила…
Тянуло, еще как тянуло и молодежь в ресторан Стрегулина.
Бильярд звал. Игра шла, конечно, на деньги. Иной в подпитии как пойдет в азарт… Почтенные отцы семейств после упрекали своих легкомысленных, неосмотрительных чад, когда оплачивали их проигрыши:
— Не за то ругаю, что играешь, а за то, что отыгрываешься.
Так, так! Стань отыгрываться, все остатнее из кармана спустишь, а там и в долг залезешь.
В 1901 году началось движение по железной дороге Нижний Новгород — Арзамас. На окраине города при вокзале открылся ресторан мадам Зверевой и скоро обрел славу в среде интеллигенции города. Да, повадились некоторые из «белых воротничков» с получки в «зало», расслаблялись, позволяли себе маленький праздничек. Персонал ресторана умел устраивать эти праздники.
— У нас все чинно и благородно! — гордилась своим заведением эффектная мадам Зверева и кое-кому на ушко мягко советовала: — Люби — не влюбляйся, пей — не напивайся!
Гость, чаще торговый, устроился с жильем, насытился в трактире или ресторане и, прежде чем нанести деловой визит и пройтись по городу, подумает о парикмахерской…
В городском архиве увиделись и фамилии цирюльников старых времен.
1828 год. В Спасском приходе живет отставной цирюльник Иван сын Антонов Цыбышев. Отставной — вероятно, служил в солдатчине. Наверняка из набора 1812 года.
В 1850 году стриг и брил горожан Влас Бабурин.
Смелость и добросердие проявил цирюльник Александр Петрович Курочкин 3 апреля 1859 года. В этот день случился необыкновенный разлив Теши. Напор воды оказался столь — великим, что сдвинул с опор и понес кабак «Тычек» с Сенной плошади к реке. В кабаке замешкались целовальник и его мать, они могли утонуть. Спас их Александр Петрович, за что и получил серебряную медаль.
Цирюльник во времена оны являлся и подручным лекарем для простых людей. Брадобрей, он пускал кровь, ставил пиявки, рвал зубы, вызывался подрезать мозоли, ставил дамам мушки, сводил бородавки и даже «растирал» застарелый ревматизм. Цирюльники обычно приторговывали нехитрыми снадобьями от разных болезнен, а у себя на рабочем месте брались вымыть желающему голову настоем розмарина или березового веника. Они же приготовляли разные помады и белила для молодящихся дам…
В маленьких городках, где работы оказывалось немного, цирюльники нередко шли на заработки в окрестные села и деревни, там они находили верный кусок хлеба.
В конце прошлого века в городе две парикмахерских. «Холодным» парикмахером известный Гаврилов. Он не гнушался «обрабатывать» всякого, брал недорого. Его отличала простоватая резкость, а то и грубость. Иногда, будучи в подпитии, открыто унижал иного «клиента»:
— На твоей болванной голове только учиться стричь, никуда она не годна!
Случалось, что «поднимался» и тот «клиент»:
— Да какой ты. мастер. Ножницами чок-чок на один бок! Тебе, Гавря, овец бы стричь! Ты чем бреешь, половым косырем, что ли?!
Немного любезностей слышали от Гаврилова дети. Он мог «вертучего» «треснуть по кумполу», дать подзатыльник, но именно к этому парикмахеру шли и шли ребятишки. В простеньком заведении Гаврилова помещалось несколько клеток с певчими птицами, и столько радости доставляли они детворе!
Охотно шли к Гаврилову все, кто «попроще». Старики, да и пожилые еще оставались верны моде своей молодости и стриглись «под горшок», «под кружало», просили расчесать их по старинке «бабочкой», то есть на прямой пробор. Валили к «Гавре» и приезжие крестьяне, стеснявшиеся идти в «господскую» парикмахерскую. Тем более, что Гаврилов охотно делился городскими и уездными новостями, умел «греть» острым словцом, заготовленной шуткой, а ко всему мастерски щелкал и ножницами, что являлось особым шиком у всех тогдашних парикмахеров.
«Господская» парикмахерская принадлежала Александру Степановичу Горностаеву.
Этот делал, как говорили в старину, честь своей профессии. Он не только старательно, «художественно» стриг и брил, артистично мог надушить мужчин, но и угождал дамам: изготовлял прекрасные парики, завивал, сооружал всякие накладки, шиньоны, локоны и локонцы — короче не всегда и муж узнавал свою жену, когда она возвращалась из салона восвояси. И гримом Горностаев владел. Брови там поднять, глаза подвести, обнести щеки легким румянцем… Потому Александр Степанович и приглашался гримировать самодеятельных актеров при постановке спектаклей.
В заведении Горностаева всегда безукоризненно чисто, хозяин умел красиво обставить свой салон, заводил всякие и технические новшества. Например, употреблял для освещения модные спирто-калильные лампы, а зимой керосино-калильные печи.
Александр Степанович имел несколько сыновей и все они освоили деликатную профессию родителя. Сыновья рассуждали в те времена мудро: всегда парикмахер в тепле и сухе, самолюбие утешено: и сильные мира сего к тебе со своей нуждой. Ты искренне уважаем прекрасным полом, целый город к тебе с благодарностью, ну и хлеб с маслом у тебя на столе каждый день — чего же боле!
Бурное строительство Арзамаса в двадцатые годы XIX века, особенно после большого пожара 1823 года, понудило власти обратить особое внимание и на благоустройство.
Улицы стали замащиваться еще в 1801 году. Ближние окрестности города изобиловали известковым камнем, и это ускоряло дело.
Начально засыпали крепостные рвы, концы оврагов, укреплялись городские съезды в Гостином ряду, на Троицкой, Ильинской и Киселевой горе. Эти работы проведены в 1831–1834 годах при городском голове Иване Герасимовиче Попове.
1838 год. «Журнал министерства внутренних дел» сообщал, что в Арзамасе 15 улиц из 40 вымощены камнем. Тротуары в городе деревянные.
В декабре 1873 года городским головой избран Афанасий Федорович Колесов. Четырнадцать лет, несмотря на упадок экономики, а значит и на малые городовые бюджеты, Колесов ревностно занимался благоустройством города. И не случайно потом говорили, что это был самый благопопечительный градской голова. Афанасий Федорович ко всему еще радел и о просвещении — открывал училища, разрешил сыну учительствовать, чего прежде купцы не разрешали своим чадам.
В 1874 году вымощены Ново-Московская. Рождественская и Кузнечная улицы. В следующем году Прогонная и Сальниковская, в 1876 году Большая и Старо-Московская. А потом и Стрелецкая, Новая, Алексеевская, Спасская, Изосимовская, Ильинская. За три года замощено около двух тысяч квадратных сажен. Подряд на работы брал крестьянин Игонин.
При Колесове устроилась и Благовещенская площадь. Сперва со стороны Соборной площади и Ореховской улицы срыли козырьки обеих сторон оврага, по дну которого прежде бежала речка Сорока, подняли днище оврага, замостили два новых съезда — стало легко попадать на площадь, что пешему, что конному.
Афанасий Федорович строго следил за уборкой базарных площадей, за чистотой улиц, при нем удлинялась протяженность тротуаров, которые начально назывались «плитуар», «панель», по вечерам стали зажигаться фонари.
Начально мощение улиц в городе производилось самими жителями… Каждый хозяин дома обязан был против своей усадьбы вымостить тротуар и уличную часть до ее середины, вторая половина падала, естественно, на соседа с другой стороны улицы.
О благоустройстве Арзамаса писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский) сообщал: «Город вообще очень хорошо устроен, улицы вымощены камнем, фонари, стоящие на улицах, по ночам зажигаются, а не стоят только для вида, как в иных, даже губернских городах. Тротуары также не представляют из себя капканов для ног несчастных пешеходов».
В Арзамасе было что посмотреть тому приезжему, кто принимал русскую старину духоподъемным началом, кто видел в ней яркую героическую историю Российского государства, прекрасные свидетельства православных устремлений народа.
Как и в любом старинном русском городе, в Арзамасе насчитывалось много церковных достопримечательностей, отражающих, кроме духовной основы, и высокое искусство московских и местных мастеров. Город с самого начала своего существования являлся миссионерским центром на мордовской земле, и немудрено, что в нем развилась иконопись, резьба иконостасов, здесь работали целые артели медного и серебряного дела, позолотчики, мастерицы золотного шитья. С XVIII века в церквах города и уезда накопилось немало высокохудожественной деревянной скульптуры.
Великолепным памятником древнерусской архитектуры стал в Арзамасе соборный храм Преображения Господня в Спасском мужском монастыре, освященный не позднее 1643 года.
Древней святыней Воскресенского собора являлась большая икона Воскресения и Страстей Христовых прекрасного старинного письма. По описи 1643 года она подана как «Государево данье». В Арзамасе всегда считали, что эта икона подарена первому храму города Иваном Грозным. Кроме этой иконы, к началу XX века сохранялся также в соборе и напрестольный крест, присланный царем Михаилом Федоровичем, украшенный серебром, вызолоченной сканной работой и жемчугом. Крест имел сопроводительный текст от дарителей — царя и его супруги Евдокии Лукьяновны. Крест сделан для Арзамаса в 1643 году.
В 1580 году в Арзамасе построена церковь во имя Святителя и Чудотворца Николая, ставшая потом храмом девичьей Николаевской обители. Вскоре игумен Спасского монастыря Сергий принес в дар Никольскому храму резной образ Святителя Николая, именуемый Можайским, который впоследствии прославился чудотворениями и был очень почитаем арзамасцами. Образ являлся также высокохудожественным произведением московских мастеров XVI века.
Крестовоздвиженская церковь в центре города — одна из самых старинных. В храме находилась прославленная чудотворная икона Казанской Божией Матери, которая принесена в храм в далеком 1643 году. Во внешнем декоре памятника архитектуры использованы цветные изразцы и представлена резьба по камню.
Благовещенская церковь в Арзамасе своим внешним обликом близка к храму Успения Пресвятые Богородицы в Саровской пустыни, в городе ее еще называли «купеческой» за богатое внутреннее убранство.
О строительстве церкви очень радел дворянин Иван Михайлович Булгаков. Неизвестно, дождался ли он освящения храма в 1788 году, но успел подарить Дому молитвы, прихожанином которого являлся, большеформатное Евангелие, печатанное в 1628 году и украшенное серебром и золотом. Книга весила около двух пудов. На Евангелии имелась пространная дарственная надпись. Реликвия церкви была выставлена для обозрения.
Ильинская церковь города стала местом пребывания Честного Животворящего Креста Господня с Распятием, который чудесным образом обрел на Макарьевской ярмарке один из братьев Шаянских во второй половине XVII века и принес в родной город. Здесь его и поставили в приходской храм. Для арзамасцев Крест действительно явился животворящей святыней, с ним связаны многие чудеса и знамения. Ко Кресту приложилась Екатерина II, посетившая Арзамас в 1767 году. В этой же церкви находился изумительной красоты резной иконостас с резными же фигурными местными иконами.
Красоту Ивано-Богословской церкви, построенной в 1675 году, которая, как говорили, дышала стариной, составляли «узорчатый крест на луне с цепями, глава из черепицы золотистого цвета, наличники у окон зеленой черепицы, причудливый чугунный пол и чудный резной иконостас». Прихожане гордились своим храмом, охотно делились с гостями города историей его создания.
Признавали деды за достопримечательность города и чугунные полы в Ильинской, Ивано-Богословской церквах и первом каменном Воскресенском соборе. Благодаря металлическому полу уцелела от пожара в 1883 году Ивано-Богословская церковь. Полы с красивым замысловатым рисунком, как говорили, были отлиты в свое время на чугунолитейном заводе купца Цыбышева.
Сказать коротко, в каждом храме Арзамаса можно было видеть церковные древности, красивые предметы церковного обихода, выполненные местными мастерами. Очень богатыми облачениями золотного шитья наградили монахини Алексеевской общины и Николаевского монастыря священнослужителей Арзамаса, а кошмовалы изготовили для храмов красивейшие набойные ковры.
Гуляя по Арзамасу, приглядчивый гость города воочию мог увидеть многочисленные памятники архитектуры последних трех веков и особенно много домовой резьбы, которая обрела право на «Арзамасский стиль».
Он особенно красиво открывается с западной и южной сторон. Издалека, еще на подъезде к городу, за несколько километров уже виден храм на горе, которая самой природой определена ему пьедесталом.
Арзамасский Воскресенский собор арзамасцы посвятили в честь Архистратига Михаила. Он сгорел, как сгорел и второй дубовый храм. Старый каменный собор горожане построили в 1742 году. По летописи его видно, что он «был благолепен, убранство его являло русскую старину и располагало к молитве».
После избавления России от французского нашествия в 1812 году «в благодарных сердцах граждан арзамасских возгорелось желание увековечить память грозного посещения Божия и великой Милости Божией, явленной в избавлении России и православной церкви от иноплеменного и безбожнического нашествия и порабощения».
Собор строился на пожертвования горожан. Закладка храма произведена 14 июля 1814 года. Проектировал собор арзамасский уроженец архитектор Михаил Петрович Коринфский, закончивший в 1812 году Петербургскую академию художеств.
Строился собор долго, кирпичная кладка продолжалась до 1821 года, а освящение храма состоялось 15 сентября 1840 года.
Приведем первое описание собора, сделанное учителем арзамасского уездного училища Иваном Алексеевичем Фаворским и опубликованное в журнале «Москвитянин» в 1841 году:
«Наружный вид храма представляет четырехконечный равносторонний крест, с 48 колоннами, простирающийся в длину и ширину на 30, а в вышину с крестом на 25 сажен.[22]Фасады с четырех сторон однообразные с портиками, которые возвышены на 15-ти ступенях, и каждый портик состоит из 12 ионических колонн, вышиною в 17-ть аршин, с фронтонами, украшенными по приличию сего ордена и соединенными между собою открытыми террасами.[23]Сверх фронтонов на Уединенном аттике и возвышенных ступенях пять куполов, из которых средний украшен 12-ю колоннами и таким же количеством окон с арками; 16 кронштинов (кронштейнов) поддерживают на нем шар, на котором находится крест в сиянии. Таковые же шары с крестами в сияниях находятся и на прочих куполах, имеющих каждый по 8-ми окон. Храм снаружи оштукатурен и украшен лепною работою. Куполы крыты железом и выкрашены под белое железо, а портики зеленою краскою. Кресты, шары и кронштины вызолочены. Внутренность храма содержит 880 квадратных сажен,[24]поддерживается четырьмя большими колоннами и освещается 17-ю окнами, считая и находящиеся в куполах. В нем устроены в ряд пять престолов: главный — во имя Воскресения, на правой стороне ближний к главному во имя Александра Невского, ангела победоносного Императора Александра, в ознаменование любви и признательности к Благословенному Монарху, дальний — во имя Покрова Пресвятыя Богородицы, на левой стороне ближайший — Иоанна Воина, а дальний — Всех Святых. Иконостасы отлично убраны мелкою резьбою, и главный и три других вызолочены на полимент, и престолы освящены, а пятый — Иоанна Воина — не освящен, иконостас его скоро кончится позолотой, в скором времени освящен будет и он.
Внутренность украшена лепною работою и расписана. Иконы почти все живописные, из них особенное внимание заслуживают две иконы в главном иконостасе — Спасителя и Божией Матери, писанные академиком Алексеевым. Здесь находится знамя Арзамасского ополчения 1812 года, которое обыкновенно выносится во время крестных ходов. Все здание стоит более 500 тысяч рублей и вся сумма жертвована арзамасскими жителями, без всякого постороннего пособия. Такой храм редко можно встретить не только в уездных, но и в губернских городах. Многие проезжающие посещают его и удивляются красивой наружности и в особенности внутреннему его благолепию…»
Высказал свое восхищение Воскресенским собором писатель Павел Мельников (Андрей Печерский): «… когда вы стоите в самой середине здания под средним куполом, вы видите окна только над головою, между тем освещения очень много. Окон в стенах из центра не видно, потому что косяки сделаны не прямо, а вкось; такое освещение и придает много эффекта».
… На освящение собора верующие собрались со всего уезда. Историк города писал: «Другого подобного торжества в Арзамасе, вероятно, уже не будет! Стечение народа было необычайное. Думали подсчитать число богомольцев по числу свечных огарков, собранных после освящения, насчитали двенадцать тысяч! Собор был полон, многие стояли вне стен его»
Николай Михайлович Щегольков описывает внутреннее убранство собора: «Расписывать собор взялся один из учеников Ступина Осип Семенович Серебряков с сыном Александром за изумительно дешевую цену, около 2000 рублей серебром, но расписал так, что и строгие критики не могли его упрекнуть… собор расписан „альфреско“ по сырой штукатурке (коричневой) тушью. Красками писаны только „Триипостасное Божество“ в главном куполе и „Распятие“ на горнем месте. Поэтому отсутствие пестроты придает всей внутренности храма величественный вид громадного целого. Обширные размеры здания дали мастерам возможность развернуть всю силу своего таланта. Все картины на сводах и стенах храма изображают земную жизнь Господа Иисуса Христа…»
В архитектурно-художественном замысле собора, в его внутреннем убранстве велика была роль академика А. В. Ступина. Художник и сам принял участие в росписи храма. Александр Васильевич в августе 1840 года расписал четыре фронтона. На восточном он изобразил «Восстание Господа от гроба — Воскресение Христово», на южном — «Вехозаветное явление Троицы Аврааму», на западном — «Собор всех святых» и северном — «Покров Пресвятые Богородицы». Художник преподнес также храму икону собственного письма «Моление о чаше».
Один из лучших учеников Ступина — академик Николай Михайлович Алексеев написал для собора местные иконы Спасителя и Божией Матери размером человеческого роста. Иконы — замечательные произведения изобразительного искусства.
Иконы для собора писали также бывший ученик Ступина И. А. Лебедев, И. А. Глазков.
Для храма творчески потрудились многие мастера Арзамаса. Иконостас сработали Василий Алексеевич Ломакин и его сын Клим, позолоту производил Алексей Александрович Студенцов. Медники города братья Лысковцевы выполнили три больших паникадила, кузнец Алексей Алексеевич Еремеев сковал красивые решетки для всех окон и железные двери. И, наконец, немалую лепту для храма внесли золотошвеи Арзамаса, когда преподнесли «облачение малинового бархата, шитое золотом, ставшее с воздухами 3000 рублей серебром». В собор «вышита золотом по бархату больших размеров плащаница, украшенная сибирскими самоцветами и французскими сразами».
Воскресенский собор и поныне является святыней для православных, а также громким гимном труду арзамасских мастеров, талантливому русскому человеку-созидателю.
Православие высоко чтит человека, его бессмертную душу, и потому еще при Константине Великом установлен торжественный чин христианского погребения как простого мирянина иерархов церкви и верховной власти.
Великим наказуемым грехом является насильственное умерщвление человека: самоубийство и умышленное посягательство на жизнь подобного себе.
Издавна определен порядок захоронения самоубийц и насильственно убиенных. Старый обычай повелевал хоронить необычно умерших в божедомках или убогих домах.
Третий русский патриарх Филарет (1619–1633 г.г.), в миру Федор Никитич Романов, — родитель первого царя Михаила из рода Романовых, установил хоронить без отпевания тех, «которые вина обопьются, или зарежутся, или с качелей убьются, или купаючись утонут, или сами себя отравят, или иное что дурна над собой учинят…»
Последний, десятый патриарх Адриан (1690–1700 г.г.) подписал указ, в коем говорилось: «самоубийц и убитых в разбое, и на воровстве (политическом) не класть на кладбищах и убогих домах, не зарывать в лесу или в поле, без поминовения в Семик. Если же вор и разбойник при смерти будет исповедан и причащен Св. Тайн, то их положить без отпевания в убогом доме, где такие воры и разбойники кладутся».
Туда же направляли трупы казненных, а со времен Петра I и анатомированных в госпитале.
В Москве убогие дома находились на территории, где позже возник Покровский монастырь. Там помешали вначале без отпевания всех несчастных. Но в седьмой четверг после Пасхи, в Семик, сюда сходились многие и многие москвичи, приносили все необходимое для погребения… Последние бедняки, кто не мог принести свеч, ладана, савана — обмывали, одевали и хоронили уже окончательно трупы. Богатые раздавали милостыню бедным.
Убогие дома, а еще их называли Божьи домы, божедомки, усыпальницы, скудельницы, существовали, конечно, и в других городах, они являли из себя памятники христианской любви русских людей, что весьма удивляло иностранцев, которые с невольным уважением относились к обычаю россиян.
В скудельницах погребали также тех, кто внезапно умер из странников, нищих, кто не принадлежал к определенному приходу (разные приезжие, проходящие) и кто не имел возможности заплатить за место на кладбище и за погребение.
Особенность церковной службы на убогих домах. Родственники погибших подавали священнику записки с именами «лежащими зде». Но если на отдельных погибших записок не подавали по незнанию имен, тех поминали так: «Помяни, Господи, убиенных рабов твоих и от неизвестной смерти умерших, их же имена Ты Сам Господи, веси, иже зде лежащих и повсюду православных христиан»…
… «Если Петр I уничтожил треть бывших до него монастырей, то Екатерина II постаралась уничтожить большую половину оставшихся после Петра». Запретила она и существование убогих домов в 1767 году вместе с распоряжением о выносе кладбищ за черту городов. Сыскались ослушники в Киеве, во Владимирской губернии и в других местах — погребали насильственно убиенных по-прежнему в убогих домах. Обычай сохранился и в Арзамасе.
История арзамасских убогих домов такова. Вначале они находились ближе к селу Ивановскому на городской земле, а последние, памятные еще и посейчас, объявились около 1748 года.
О них такое предание. Как-то в лунную ночь возвращался по Саратовскому тракту домой под хмельком арзамасский купец Матвей Степанович Масленков. Уже на виду у города он и усмотрел трех повешенных. И вот пало ему в голову упрекнуть висящих за преступления. Начал купчина со слов, а после и принялся хлестать мертвых плетью. Надругался Матвей Степанович над телами, начал поворачивать лошадь к городу да вдруг услышал голоса тех повешенных: велят остановиться. Тут Масленков и вспомнил о Боге, креститься начал, молитву читать, но удержали-таки повешенные на месте и корить начали: мы осуждены Богом и государыней за наши проступки, а тебя-то ничем не обидели, за что же ты нас плетью?! Разом хмель у купчины из головы вылетел, стал он перед повешенными на колени, покаялся и дал обет, что если отпустят его, то после построит им, а равно и другим убогий дом, и будет просить священников, чтобы они в Семик служили тут панихиды.
Помиловали повешенные Матвея Степановича. На другой день Масленков объявил в городе о своем добром намерении. Власти Арзамаса благоволили к купцу и скоро он выстроил большой каменный убогий дом и еще три часовенки наподобие надгробных памятников. Вот с той поры арзамасское духовенство в Семик из собора, других церквей города и приходило к часовням, с семи утра до заката солнца совершало здесь панихиды по просьбе усердствующих жителей. Позже появился обычай устраивать в Семик близ убогих домиков маленькую ярмарку и детский праздник. Атмосфера праздника в Арзамас, наверное, была перенесена из Москвы. Там в Семик устраивалось большое праздничное гулянье в Марьиной роще.
Сохранилось четыре описания убогих домов в Арзамасе. Первое из них относится к 1850 году: «При городе Арзамасе, в юго-восточной стороне, на полугоре близ Большой саратовской дороги находится каменное здание с кровлею на два ската, на которой посредине водружен небольшой осьмиконечный железный крест. Здание это весьма ветхо. Стены в некоторых местах треснули, а западная стена близка даже к скорому падению. Пол, настланный в 1809 году квартировавшим в городе Уфимским полком, истерся; многие доски подгнили и обрушились. Еще годная крыша спасает здание, однако ж и она со стороны города покрылась мохом. Здание слабо освещаемое чрез небольшое пустое отверстие окна, устроенного в южной стене, имеет в длину 8 аршин, в ширину около шести, в вышину в полтора аршина. Дугообразные своды здания соединены двумя железными перемычками, из коих на одной повешена пред алебастровым распятием стеклянная лампада. Образ этот поставлен в нише восточной стены, а по сторонам его вдоль всей стены, на широких лавках, расставлены образа старинные, из которых многие даже не имеют ликов. К этому зданию причисляются еще три гораздо меньшие, тоже каменные, они имеют совершенное сходство с памятниками на кладбищах. Все эти здания вместе составляют скудный остаток дел христианской любви старинных арзамасцев и называются обыкновенно, убогими домами».
Второе свидетельство принадлежит писателю В. Г. Короленко.
К сожалению, писатель-народник появление в Арзамасе убогих домов связал не с древней православной традицией, а со своими народническими домыслами. Он сразу заявляет: подгородное село «Выездново никогда не пользовалось хорошей репутацией, но при Салтыкове оно обратилось прямо в разбойничий стан…» И тут же заключает: «Это и есть „Божьи домики“, где, по одному преданию, схоронены жертвы Салтыкова».
И далее: «Другое предание, более вероятное, связанное с этими беленькими постройками, еще более мрачно. Говорят, здесь похоронены бунтовщики-разницы после короткого, но кровавого разгула».
Писатель, побывавший в Арзамасе в 1890–1892 годах имел возможность побывать и внутри главного домика: «Простое деревянное Распятие с адамовой головой стоит на своеобразном иконостасе и, видимо, благочестием рук, которые ставили и возобновляли эти иконы, руководили мрачные впечатления, связанные с горою преданий: лучше других сохранилась икона на пьедестале креста. У подножия фантастического холма стоит столб с орудиями истязаний — пучок розог с плетью. На холме лежит отрубленная рука, несколько гвоздей, большой пыточный молоток и клещи мрачно рисуются в воздухе. Мрачные туманные облака пронизаны лучом света, и на столбе фантастическая птица, напоминающая петуха, вытянув шею, кричит навстречу этому брезжущему свету… Другие иконы подобраны таким же образом: страдания Христа в разных видах, и усекновенная глава из камня, ужасная, разрисованная поблекшими красками, — все это усиливает впечатление».
Третье воспоминание о внутренности главного убогого дома относится к 1900-му году. Безвестный автор губернской газеты сообщал: «Лет 15–25 тому назад на многих „каменных столбиках“ виднелись потемневшие иконы». В большом домике «изображение различных страшных орудий пытки… и иконы, к сожалению, исчезли неведомо куда».
Четвертое описание убогого дома сделал историк города Н. М. Щегольков. Он пересказал рассказ 1850 года, но внес и новое, относящееся к началу нынешнего века: в главном Божьем домике появились «… приставленные старые царские двери, принесенные, вероятно, из какой-нибудь старой сломанной церкви. Истертый пол, по рассказам, был выстлан в 1809 году квартировавшим в городе Уфимским полком. Можно полагать, что убогий дом заменял тогда этому полку походную церковь. Близкий к совершенному разрушению, этот убогий дом был перестроен около 1872 года по инициативе священника Тихвинской кладбищенской церкви Александра Орлова старостою этой церкви Александром Алексеевичем Барсуковым. Убогий дом разобрали и из того же кирпича выстроили часовню меньших размеров и самого простого типа. В этой часовне и до сего времени совершаются в Семик панихиды причтом Тихвинской церкви. Принты же приходских церквей перестали приходить к убогим домам тоже в 1870 годах. Около убогих домов в Семик по-прежнему бывает гулянье, преимущественно детское, на котором продается довольно много игрушек».
Разрушены эти трогательные памятники человеческой любви к ушедшим из жизни в советское время.
Рассказывают, их, Калининых, два брата: Мишка и Федька. Мишка здоровым вымахал, хватало в нем и дури. Это еще где-то в двадцатых годах… По спору разбежался хулиган и плечом свалил один памятник.
Но главный-то убогий дом разрушили позже, в начале тридцатых, когда рушили храмы. Кирпич, видите ли, понадобился… Кирпича, конечно, никакого не обрели, атеисты заведомо знали, что взять будет нечего, но важен был рапорт о борьбе с известным опиумом…
В начале сентября 1812 года после окончания академии художеств возвратился Михаил Петрович Коринфский в родной Арзамас и возвратился аттестованным архитектором. Всего три года назад отвез его Ступин в Петербург и настойчиво рекомендовал академическому начальству.
Александр Васильевич загорелся мыслию перестроить свой поместительный дом, когда-то купленный у генеральши Юрловой. Открылся в этом приятелю. Здание чтобы во всем приличествовало прибежищу изящного искусства…
Коринфский будто ждал этих слов: школу Ступина в академии уже считают рассадником прекрасного, надо, надо расширять объявленный рассадник!
Недолго Михаил Петрович работал над проектом, который тут же отослали в академию на утверждение, невдолге пришло жданное разрешение. его прислал А. Н. Воронихин, автор проекта Казанского собора
Дом с учебными классами вышел на славу, он подлинно украсил Арзамас. На обширной усадьбе с садом — это на перекрестке улиц Прогонной и Троицкой, хватило места и для художественной галереи. Постигающим изобразительное искусство надо видеть образцы работ собратьев по ремеслу. Галерея состояла из двух залов, один зал предназначался для живописных полотен, а другой для гипсовых статуй и бюстов — художник обязан знать и пластическую анатомию человека…
Спокойная сероватая окраска стен хорошо выделяла теплые полотна старых мастеров, а жаркий фон стен в зале скульптуры четко выявлял все совершенства человеческого тела. Разместили бюсты и полные фигуры на красивые подиумы, на обрези канеллюрованных колонн… Искусно покрашенный пол под паркет, безупречная чистота в залах — все это создавало атмосферу того обиталища, где так славно обжилась рукотворная красота, которая возвышает и облагораживает человека, приобщает его к тайнам мастерства, к выразительному языку искусства, к высокому осмыслению гармонии мира. Как и в любом художественном музее, здесь вдумчивый посетитель отрешался от земной суеты сует, полнился добрыми помыслами, глубже постигал себя, выявлял в себе понимание высоты человеческих возможностей…
Что же открывалось зрителю в картинной галерее? Работы русских художников конца XVIII века и начала XIX века, преподавателей академии. Окончив учебу в Петербурге, Александр Васильевич признался, что он намерен открыть в родном Арзамасе художественную школу. Профессора — радетели за русское искусство, горячо одобрили мечту своего воспитанника и начали дарить ему свои рисунки, картины, гравюры, художественные принадлежности, книги…
Пять своих работ отдал своему другу и ученику лучший рисовальщик России, да и Европы, профессор Алексей Егорович Егоров. Вот какой это был мастер: в Италии, куда его направили для совершенствования, он получал при продаже за свой рисунок столько золотых монет, сколько их размещалось на использованной плошали листа. Галерею арзамасца украсили работы Егорова: «Иоанн Предтеча», «Далила с Самсоном», портрет Александра Васильевича…
Большим художником и теоретиком искусства в академии по праву считался ректор Иван Акимович Акимов. Он в свое время принял Ступина под свое покровительство, терпеливо передавал ему педагогическую систему академии, учил работать кистью и вне учебных классов, наконец, подарил ученику свою копию с «Бахуса» Рубенса и «Крещение княгини Ольги».
Профессор В. К. Шебуев передал Арзамасской школе изображение отца и учителя церкви святого Василия Великого.
Поистине украшением галереи стал портрет графа Шувалова знаменитого Д. Г. Левицского.
Александр Васильевич учился и дружил в 1800–1802 годах с талантливым и впоследствии очень известным портретистом А. Г. Варнеком. Два полотна этого художника также поступило в ступинскую галерею.
С Карлом Брюлловым вместе учился и дружил Рафаил Александрович Ступин, позже преподаватель в школе отца. Великий Брюллов отдал школе «Портрет графа В» и «Старика с книгой», также своей кисти.
Во время успешного окончания учебы в академии известный Михаил Тихонов преподнес арзамасцам свое полотно «Раскаяние Каина».
Едва ли не самый талантливый, рано ушедший из жизни, сын крепостного Иван Горбунов оставил родной арзамасской школе портрет своего учителя.
Галерею украсили полотна академика Николая Михайловича Алексеева — ученика и зятя Ступина, который затем трудился в Петербурге в Исаакиевском соборе. Портрет Александра Васильевича, семейный портрет и все другое было свидетельством явного таланта Алексеева-портретиста.
И, наконец, несомненным украшением галереи стали пейзажи Василия Егоровича Раева, известного в России пейзажиста и декоратора. Раев также ученик школы Ступина, бывший крепостной. Кисти Раева принадлежал «Вид Саровского монастыря».
Представлены были у Ступина и западно-европейские художники. Двадцать пять их работ размещалось в галерее.
Почти все эти полотна Александр Васильевич обрел у сыновей знаменитого архитектора В. И. Баженова в арзамасском селе Кардавиль. Будучи в Италии и Франции в творческой командировке, Баженов иногда на последние рубли покупал доступное. Сыновья архитектора не отличались хозяйственной сметкой, обросли долгами и начали распродавать отцовское…
В галерее собрались немецкие, французские и итальянские мастера. Вот мифологические и исторические сюжеты их работ: «Пилигрим», «Вирсавия в саду», «Цилидония с отцом», «Каин убивает Авеля», «Лот с дочерьми», «Диана на охоте», «Иродиада с головой Предтечи на блюде»… Среди авторов этих полотен известные французы — Сублер «Рождество Христово». Лазарини «Семирамида», и знаменитый итальянец Тициан «Несение Креста».
Стилевые особенности разных национальных художественных школ, индивидуальное осмысление сюжетной основы и композиционных приемов, разность колористических решений, техники живописи — все это давало не только большой простор для художнических размышлений ученикам Арзамасской школы, но и указывало пути для достижения прекрасного, определяло степень выучки будущих художников. Так, известнейший впоследствии жанрист Василий Григорьевич Перов осознал себя художником в школе Ступина после копирования «Головы старика» Карла Брюллова.
… В зале гипсов размещались подаренные в разное время академией скульптуры: «Аполлон», «Венера Медицейская», «Анатомия» Гудона, «Боец», «Германик», «Лаокоон с сыновьями». Бюсты: «Апостол Петр», «Александр Великий», «Антиной», «Аполлон», «Юпитер», «Ариадна», «Гений», «Гомер», «Каракалла», «Бахус», барельефы из камня и бронзы…
Кроме этого, академик А. В. Ступин мог бы создать и еще один зал для экспозиции гравюр и эстампов, представляющих подлинную художественную ценность. У него хранилось в качестве учебных пособий 561 портрет, 244 листа с историческими сюжетами, 321 эстамп на мифологические сюжеты, 244 гравированных пейзажа. К этому имелось большое число учебных пособий по пластической анатомии человека, карандашные эскизы и эскизы, выполненные красками. Художественные ценности, а их насчитывалось 6480 инвентарных единиц, оценивали в двадцать пять тысяч рублей серебром — большая сумма в середине прошлого века.
Нет, не случайно всю первую половину XIX столетия школу рисования и живописи академика А. В. Ступина называли все, побывавшие в ней, прекрасной достопримечательностью Арзамаса…
Каждый край, город своим славен.
Арзамасский уезд прослыл и своим гусем. Потому давно русской молвой и объявлены арзамасцы: гусятники!
Где-то в XVII веке подал о себе весть крупный мясной гусь с задорным характером.
Некий австрийский барон Августин, побывавший в городе, писал, что арзамасские гуси привлекли его внимание, изрядно подивили своим внешним видом и явно драчливым нравом.
Какими же признаками обладала сложившаяся порода арзамасского гуся? У него короткая округлая голова, сильно развиты мускулы щек. глаза голубые. Клюв у основания толстый, желто-оранжевого цвета, кончик его белый с розовым кольцом. Лапы желто-оранжевого цвета. Средний вес живой гусыни пять с половиной килограммов, на килограмм больше весил гусак.
И еще пристала добавка к словесному портрету. Красавец, увесист, очень вынослив, преисполнен силы и горд. И последнее: хорошо откармливается, мясо всех желаемых достоинств.
В прошлом веке близ Арзамаса выращивалось до двадцати тысяч гусей. На Всероссийский рынок местный гусь вышел в конце XVIII века.
Арзамасский гусь скоро стал и отличным бойцом. Один из жителей города начала прошлого века писал: «Любители гусиного боя вызывали друг друга на заклад. В назначенное время и место привозились с обеих сторон по два и по три избранных гуся в разноцветных лентах на шеях и даже на крыльях и хвостах, затем выпускали их с противоположных сторон и стравливали известными охотникам способами. Бой оканчивался не только поражением, но большей частью смертью птицы, заклеванной и избитой своим пернатым соперником. После, конечно, следовала попойка на счет заклада».
Большой арзамасский гусь стал громким действом на крестьянских свадьбах. Вот как об этом рассказывалось.
Вдруг объявляется стряпуха свадебная по-за столом, испуганно кричит:
— Гуся из печи вытащить не могу!
Находчивый дружка торопко подносит ей чарку вина, снимает со стены ружье и стреляет в печь.
Только теперь — торжественно, при веселых криках, гусь подается на стол — слава стряпухе!
В 1767 году в июне Екатерина II возвращалась из своего веселого путешествия по Волге. Вторая половина его от Симбирска до Москвы совершалась на лошадях.
Государыня со своей блистательной свитой приехала в Арзамас ранним-ранним утром.
11 июня после краткого молебствия в Воскресенском соборе императрица принимала в роскошном доме гвардии прапорщика Семена Бутурлина арзамасцев: духовных лиц, дворян и отдельных купцов. Пока царица за обеденным столом беседовала с приглашенными, на Соборной площади устроили бой гусей — слава о бойцовских качествах которых уже дошла и до царского дворца.
Зрелище боя изволили лицезреть графы Орлов и Чернышев из свиты императрицы. Сиятельные вельможи побились об заклад: пари выиграл Орлов, ему-то хозяин птицы и преподнес своего бойца, чем очень угодил знатному царедворцу.
После сего случая спрос на пернатого бойца очень возрос в среде любителей гусиных боев.
Первая четверть XIX века.
Литературная жизнь русских столиц переживает подъем.
На уровне полемического задора, а то и едкой сатиры идет борьба карамзинистов-западников со сторонниками глубинных русских начал жизни, радетелями за самобытное развитие основ родного языка и литературы.
Карамзинисты собрали вокруг себя романтически настроенных поэтов и прозаиков, объединились в кружок «Арзамас», названный по связи с сатирой Д. Н. Блудова «Видение в арзамасском трактире, изданное обществом ученых людей».
Сторонники президента Академии наук адмирала А. С. Шишкова входили в «Общество любителей русского слова». Под громким натиском карамзинистов «Беседа» прекратила свою деятельность в 1816 году, «Арзамас» собирал своих членов до 1818 года. Распался он отчасти потому, что ряд литераторов разъехались, а потом отдельные «арзамасцы» начали было включать в программу кружка и политические вопросы.
Поскольку кружок карамзинистов носил название «Арзамас», то немудрено, что и арзамасский гусь, хорошо знаемый тогда и в столицах, вошел в его историю: «Василия Львовича Пушкина — известного стихотворца, дядю Александра Сергеевича, избирали старостой „Арзамаса“. После того, как он поразил в комнате стрелой из лука некое безобразное чучело — символ дурного вкуса „Беседы“… ввели Пушкина за занавеску и дали ему в руки эмблему „Арзамаса“ — мерзлого арзамасского гуся, которого поэт должен был держать в руках все время, пока ему говорили длинную приветственную речь. После того, как и всем „арзамасцам“, Василию Львовичу дано было прозвище Вот». Дополним сказанное: на печати «Арзамаса» было изображение арзамасского гуся.
В 1821 году Арзамас проездом посетил писатель, историк и издатель «Отечественных записок» Павел Петрович Свиньин. Он среди прочего из арзамасских впечатлений написал и о здешних гусях: «Зеленые берега Теши усеяны или, лучше сказать, покрыты, как белым полотном, — стадами гусей, коими Арзамас издревле славится. И — точно!
Гуси здешние необыкновенной величины и силы, и вообще славные бойцы. Арзамасские жители страстно любят сию забаву и платят по 100 и более рублей за отличного гуся-рыцаря. Я видел бой их, и хотя небольшой охотник до всякого роду звериных поединков, но смотрел на него с большим удовольствием и любопытством, чем в Англии на петуший, в Португалии на бычачий, в Москве на медвежью травлю.
Гуси сражаются крыльями, стараясь супротивника своего схватить за ногу. Побежденный после нескольких стычек, почувствовав свою слабость ретируется и ни за что не заставишь его после сразиться с победителем! Потому поле сражения покрывается не кровью, а пухом и перьями».
Случилось, проезжал Арзамас и писатель граф Дмитрий Иванович Хвостов с желанием увидеть гусиный бой. Но графу не повезло, он написал:
«Там множество гусей я видел у реки;
Но жаль, что не нашлось при них бойца прямого:
Обыкновенные, как и везде гуськи».
«И в прозе я говорю, что стихи сии писаны по неудовольствию, что не случилось мне видеть настоящего бойца между арзамасских гусей, ибо их приготовляют не в то время, когда я приезжал в Арзамас, а что касается до шутки Баснописца: „Такие именно, как в басенке Крылова“, то скажу с ним, не обижая арзамасских гусей, что они годятся на жаркое, ибо те, коих я ел, показались мне очень вкусными».
В романе И. С. Тургенева «Дым», один из его персонажей, Ростислав Бамбаев восклицает: «Русь, экая эта Русь! Посмотри хоть на эту пару гусей: ведь в целой Европе нет ничего подобного. Настоящие арзамасские!»
Наконец, В. Г. Короленко, не раз бывавший в Арзамасе в 1890—93-х годах, позднее, работая над повестью «Муза», также воздал хвалу арзамасскому гусю: «Прежде… гусь ходил на Нижний и далее на Москву. Нужно было посмотреть арзамасские дороги во время этого гусиного похода. Можно было бы подумать, что среди лета выпал снег и что снежная дорога ожила, волнуется, шевелится, течет… Целые отряды погонщиков отправлялись с хворостинами за этой армией. А что пыли, что гоготу, сколько оживления и суматохи, когда какая-нибудь почтовая тройка с разбегу врывалась в середину отряда…»
Это еще до железных дорог…
Гуси — ходоки медлительные, шагают не более пяти верст в сутки. А гнать их надо, скажем, в тот же Нижний. Покупатель там хотел принести с базара на свою кухню, конечно же, живую птицу.
…В осеннее время погонщики сбивали большие стада гусей, случалось, по нескольку сот. В дальней дороге птица скоро обдирает ноги. Арзамасцы использовали свою придумку: разогревали смолу и начально прогоняли гусей по этой смоляной лыве, а затем по песку. Так гусь получал черные лапотки, укрепленные песочком. И в обретенной обувке отправлялся до губернского города.
Но, как писали, арзамасский гусь и до Москвы ходил, тамошний люд кормил. Его там жарили и парили, и неложно хвалили…
Конечно, за долгую дорогу птица ослабевала, падала в весе. Перед продажей ее усиленно подкармливали. Зимой в кормовой овес арзамасцы добавляли «ракушу» — кожицу гречишных семян, что оставались после обдира. Птица быстро набирала вес.
В восьмидесятых годах прошлого века на арзамасском базаре можно было купить гуся стоимостью от пятидесяти копеек до двух рублей, смотря по возрасту и упитанности. Так что рождественский гусь был доступен многим.
1773 год… На реке Яик в Приуралье донской казак Емельян Пугачев 17 сентября огласил «царский» манифест, в котором казакам и крестьянам давал вольность, а старообрядцев жаловал «крестом и бородою». Так Пугачев, объявивший себя Петром III — мужем Екатерины II, начал третью крестьянскую войну, разгар которой пришелся на лето 1774 года уже на правобережье Волги.
В это время Россия вела войну с Турцией на Дунае, и первое время не могла выставить против восставших крупных воинских сил, а действия нескольких генералов в Поволжье не всегда были эффективными. И только полковник Михельсон оказался подлинной угрозой для пугачевцев.
Военная коллегия в Петербурге, понимая всю серьезность положения в Поволжье, вызвала А. В. Суворова с театра военных действий, но граф Румянцев несколько попридержал полководца, «дабы не подать Европе слишком великого понятия о внутренних беспокойствах государства, — так после писал А. С. Пушкин и добавлял: — Такова была слава Суворова». В это время Екатерина заключила с Турцией мир, и Суворов спешно выехал в Поволжье, где ему дали самые высокие полномочия.
И вот по дороге к местам очагов восстания Суворов по Московскому тракту приехал в Арзамас.
Персона объявилась в городе важная. Где поместить прославленного? Помещичьих домов в городе более десятка, но все они, а также многие купеческие и Даже обывательские дома, заезжие дворы — все заняли бежавшие из сельских поместий помещики со своей челядью, чиновники, купцы, священнослужители…
Пришлось городским властям кланяться именитому, богатейшему купцу Ивану Ивановичу Цыбышеву, что жил в Ильинском приходе, на улице Цыбышевой в собственных каменных палатах. Палаты, как помнили старожилы, напоминали боярские со сводчатыми потолками, узкими окнами, светелками и светлицами… Те же старожилы рассказывали, что владелец чугунного завода и разных кузниц деньги свои хранил в окованных бочонках, а те бочонки в подвале приковывались цепями к каменному своду…
Цыбышеву угодили, за честь счел он принять столь знаменитого и в Европе полководца, и принял его по-царски.
У Ивана Ивановича к тому времени поднималось двое ребяток: Андрей и Александр. С детским настойчивым любопытством мальчики рассматривали необычного гостя. Суворов любил детей. Он обласкал их словами, а младшего, Сашу, усадил к себе на колени и принялся разговаривать с ним. Мальчик любопытничал, ухватился за блестевшую рукоять кортика в красивых ножнах. И тогда Александр Васильевич снял оружие, спросил: «Понравился, а, тезка?» Восхищенный, мальчик кивнул и получил драгоценный подарок…
Долго, около шестидесяти лет, кортик святыней хранился у Цыбышевых, он стал особой реликвией города. Его ходили смотреть арзамасцы и приезжие любители достопримечательностей — оружие Суворова, как-никак! Но вот не стало Ивана Ивановича Цыбышева, дела фамилии пошатнулись, и дошло до того, что сыновья купеческие стали бедствовать. Тогда они и продали кортик арзамасскому помещику Штевену за сто рублей ассигнациями — только-то! С той поры и затерялся след бесценного подарка Суворова Арзамасу…
В младенчестве — на четырех, в молодости — на двух, а в старости — на трех ногах… вот и в такой простенькой загадке раскрывается временная суть человека. Во младости он на четвереньках ползает, потом долгонько, как есть здоровьице, на двух ногах ходит, а в старости невольно добавляет третью — палку-пособницу, трость.
Догадались монахини Арзамасской Алексеевской общины о нужности этой самой третьей ноги и стали готовить ее и поставлять на продажу.
Простую-то палку во всякое время сам себе человек вырежет. А вот обрести долговечную, красивую, благородного облика — за такую надо не копеечки платить, а поболе.
Монахини стали выращивать палки в самом прямом смысле этого слова. Подсаживали к дичку привой культурной яблони — пошло деревце в рост. Вот тут-то ловкие женские руки и вгоняли в ствол колотые деревянные шпильки этаким ровным пояском. Перетерпит живая яблонька боль, а потом там, где вошли шпильки, образуется этакий кругообразный нарост. Поясочков таких на палке объявлялось несколько…
Немало лет уходило на то, чтобы поднялась, окрепла, стала красивой должная высота будущей палки, чтобы окреп заворот ее рукояти.
Очень ценились готовые трости на распродаже, что в Арзамасе, что на Нижегородской ярмарке. То и говорили: арзамасская трость, что кость. Бывало, из других городов заказывали, а то, ежели по пути, нарочито останавливались в городе, спешили в общину с надеждой купить хваленую пособницу при ходьбе…
Мирские нужды родят добрые службы
Это из рассказов о старине.
Для начала пословица: у царя колокол на всю Русь.
Как ударит царский колокол, как загудит, так многих тоска едучая и заберет: рекрутчина объявлена!
Служили в прежние времена долго — двадцать пять лет. Это ж редко кто домой живым-здоровым приходил, разве калеченный какой или уж с головушкой седой.
Теперь о наборах рекрутских. Брали не всех, а определенное, небольшое число молодых от города, уезда. Не служило в солдатах купечество, жило еще Отечество по закону: дворянство служит, купечество платит, простой народ рекрутов поставляет…
Долгая служба, она опричь души. Кто побогаче из мещан, откупался от солдатства, выставлял за себя подставного, которому, по сговору, платил немалые деньги. Поэтому власти сдавали в армию всяких непотребных: неукротимых драчунов, тех, кто тяготел к спиртному, кто в мирском общежительстве нечестен, а также беззащитных сирот… Ну, а если потребное, нужное число рекрутов не набиралось, то хватали первого попавшегося на улице, абы возрастом подходил.
Прятались от «красной шапки», где могли: у знакомых, у дальних родичей, в соседнем селе… Вот как вспоминал об этом академик А. В. Ступин: «…Пришел рекрутский набор (в 1792 году), и хотя мне было только 16 лет, но я, достигнувши рекрутской меры, опасался по сиротству и беззащитности сей участи, ибо тогда очереди не было и лет не разбирали, а потому ушел в село Выездново, где тогда все арзамасские скрывались от рекрутства».
Александру Ступину удалось избежать рекрутчины, а ежели бы те же ловцы захватили его дома — не бывать бы, наверное, в Арзамасе первой провинциальной художественной школы в России. И пришлось бы приемному сынку Анисьи Ступиной терпеть горе-горькое, то самое, о котором поется в этой вот песне:
Не кукушечка во сыром бору куковала,
Не соловушка во зеленом саду громко свищет,
Добрый молодец, во неволюшке сидя, плачет,
Обливается добрый молодец горючими слезами.
Как берут меня, добра молодца, во неволю,
Уж как вяжут мне, добру молодцу, белы руки,
Что куют, куют добру молодцу скоры ноги,
Что везут, везут добра молодца, везут в город,
Отдают меня, добра молодца, в царску службу,
Что во ту ль, а во ту службу царскую — во солдаты.
Уж никто по мне, добром молодце, не потужит,
Только тужит лишь одна матушка, мать родная.
Молода жена добра молодца проклинает,
Красны девушки про молодчика вспоминают,
Род и племя все меня, молодца, провожают.
Выездная слобода надежно укрывала беглецов. Будучи крепостными царских родственников Салтыковых, чувствуя себя надежно защищенными, селяне не признавали арзамасские власти и беглых горожан не выдавали, будучи сами повязанными с беззаконием, не выдавали и своих преступников.
Было и еще два надежных укрытия окрест города: Высокая гора с ее густым лесом и заросшими болотами в пойме Теши, а также большое заросшее болото близ Ямской слободы — дикое, во многих местах непроходимое место.
Арзамасские власти на время рекрутских наборов собирали отряд ловцов, которые хватали и приводили в казенное присутствие тех, кто пополнял потребное число новобранцев. Пойманных сажали «в черную» — арестантскую камеру при городовом магистрате, а уж оттуда одна выпадала дороженька — в солдатский строй.
Бывало, убежавшие в скрытню оборонялись от ловцов, при этом дело доходило до «красных знамен», даже до смертоубийства.
Но вот город отправлял назначенное сверху число рекрутов и спрятавшиеся могли спокойно возвращаться домой, к ответу их не привлекали. разве что при случае укоряли в гражданском нерадении. Город затихал до следующего набора.
…Круглый сирота Александр Ступин, уже иконописец, дабы впредь не искушать городские власти, вступил в купеческое сословие. В конце восемнадцатого века за третью гильдию в купечестве надо было платить в год пять рублей, всего-то!
Мало ли что на белом свете названо «русским». «Русская земля», «Русский народ», «Русская вера», «русская икона», «Русский солдат», «Русский талант», «Русская красавица», «Русская песня», «Русская береза», «Русская тройка», «Русская печь» — да разве все-то перечислить!
Вот и «Русская баня» в нашем национальном обиходе.
Давно она себя на показ, на добрую славу выставила. И эта слава ее не кончается, да и не кончится.
Еще Нестор-летописец сказал о ней в «Повести временных лет»: «Видех бани древены. И облеются квасом усниянным, и возьмут на се прутовье млодое бьют ся сами, и того ся добьют едва слезут еле живи, и облеются водою студеною».
Это за тысячу лет назад так банничали!
Недаром сказана мудрая похвала бане в народе: «Баня лечит, баня правит, баня все поправит. Банный веник и царя старше. В какой день паришься, в тот день не старишься. Идущему в баню всегда доброе пожелание: легкого вам пару без угару. Париться надо без надсада».
Русская баня — это чистота нации.
Укоры недругов России, что русские-де всегда жили грязно — наглая ложь! Иван Солоневич — историк, философ, патриот, исследуя историческое прошлое страны, писал: «В отношении быта Москве тоже нечему было особенно учиться. На Западе большое внимание уделяли постройке мостовых. Московская Русь уделяла внимание строительству бань. На Западе больше внимания уделяли красивым камзолам и туфлям с затейливыми пряжками, русские стремились к тому, чтобы под простыми кафтанами у них было чистое тело…»
И далее другой русский историк пишет: «В царских палатах, в Боярской думе, в боярских хоромах-домах, не ставили блюдец на стол, чтобы на них желающие могли давить вшей. В Версальских дворцах такие блюдца ставили. Пышно разодетые кавалеры и дамы отправляли свои естественные надобности в коридорах роскошного Версальского дворца. В палатах московских царей такого не водилось».
Не в пример давно безлесной Европе, Россия долго жила, да еще и теперь в сельской местности живет в здоровом деревянном доме — хватало у россиян леса на баньки и берез на венички. Баня была обязательной принадлежностью средневекового двора в городе и селении. Потому и свят наш обычай: нет своей бани — пустит мыться родня, соседи, знакомые. Русская баня в самом хорошем смысле сближала, роднила людей.
Кроме частных, в городах издавна строили и торговые бани для всякого проезжего и перехожего люда.
…Пар костей не ломит, а простуду гонит.
Первые сведения о бане для иногородних в Арзамасе дает документ 1643 года: «Да на реке Теше место торговой бани». Баня эта принадлежала бедному тогда, без постоянного прихода, Воскресенскому собору, ее сдавали в аренду. Чаще торговые бани находились в ведении городских властей, доходы с них шли на общественные нужды. Арзамас стоял на перекрестье нескольких трактов и потому наезжего народа всегда хватало, так что в будние дни желающим всегда можно было попариться и помыться.
В 1840 году в городе две торговые бани. Арендовала их мещанка Кормилицына, за год она вносила в казну 25 рублей 52 копейки. В документах 1877 года по-прежнему в Арзамасе две бани, стояли они повыше выездновского моста, где вода была много чище, чем ниже за мостом.
Эти бани служили людям вплоть до революции.
…Банный день, что праздник.
С первых лет существования города в крепости размешался острог за Воскресенским собором и домом воеводы. Со временем он обветшал, да и острой нужды в нем, уже не было. Из казенных строений острога, надо полагать, долее прочих служила властям острожная тюрьма. Позднее, в 1796 году, срубили новую.
В начале XIX века «черная тюрьма» размещалась в каменном флигеле при городовом магистрате.
В 1820 году за городом, близ Саратовского тракта, неподалеку от Тихвинского кладбища, выстроили тюремный замок. Строить его подрядился купец Иван Львович Скорняков.
Начально предполагалось, что внутри замка будет построена и домовая церковь, но набожный Иван Львович вынес храм за пределы тюремной ограды. Его освятили во имя святого Александра Невского.
Молва донесла, что первым сидельцем в замке оказался арзамасский мещанин Василий Васильевич Скоблин, впоследствии известный московский купец. Он жил в Москве комиссионером почти всех арзамасских купцов, и неплохо вел дела. Однажды двоюродные братья доверили москвичу без денег и документов кожевенный товар. Некто, купивший юфть у Скоблина, не успел отдать ему деньги, сделался несостоятельным, и братья подали на Василия Васильевича в суд. Заплатить сразу Скоблин также не мог, и пришлось ему сесть в пустующий замок…
Первый арестант — времени у него оказалось достаточно — вздыхал у толстенных стен: «В тюрьму сажают не в гусельки играть. Крепка тюрьма, да кто ей рад!»
В 1826 году в замке содержалось 27 заключенных.
Теперь уж мало кто, кроме книгочеев, и знает о их существовании в городах Российской империи.
Появились полицейские будки для охраны общественного порядка в 1793 году. 20 октября этого года арзамасцы извещают губернские власти, что «построено в здешнем городе 11 буток и следуемые при этом рогатки».
Поставлены они на центральных и трактовых улицах, где находились заставы с шлагбаумом — будочник участвовал в таможенном досмотре.
Вооружение городового стража составляла алебарда, давно-давно списанная из армейского вооружения.
Строили будки на поборы с горожан. С купцов брали один процент с платежного рубля, а с мещанской души разом по двадцать шесть копеек с половиною.
Платили будочнику кормовых от 6 до 8 рублей. В 1815 году содержание будок составило городу 3465 рублей. Будочникам вменялось в обязанность и тушить пожары, у «буток» всегда стояли большие лагуны с водой.
Где же стояли будки? На Соборной площади, на Троицкой, на улицах Софийской, Новой, Сальниковой, Затешной, Ильинской, Прогонной, Рождественской, Большеульской, Саровской и у моста через Тешу.
Время не оставило фамилий будочников, только известен Федор Михайлов, что долго нес свою охранную службу противу художественной школы академика А. В. Ступина близ Троицкой церкви.
Будки и будочники вошли в русскую художественную литературу неизменно с веселой улыбкой и незлобным смешком. Сохранилась и поговорка, связанная с авторитетом будочника: «Мне все нипочем, коли будочник знаком».
Грозное оружие служивых изъяли сразу после 1856 года, после коронации Александра II вследствие, как говорилось, юмористического отзыва о средневековой алебарде со стороны кого-то из бывших при коронации иностранных представителей.
В последний раз упоминание о «бутках» в городском архиве встречено в 1895 году…
Вспомнилось: письма, всякого рода письменные извещения пересылались в старину с оказией, «с немалой трудностью и великой медлительностью через конных солдат и драгун». Речь идет о корреспонденции частных лиц.
Так продолжалось до середины 1782 года.
В августе этого года из Московского почтамта в Нижнем Новгороде получили указ и инструкцию об учреждении почтовой конторы. Тогда же назначили и почтмейстера.
На следующий год падают заботы о почтовом тракте. Правящий должность генерал-губернатора Ребиндер отдал распоряжение вести этот тракт через Арзамас на Пензу. Раньше-то он шел на Пензу через Муром. Определены новые почтовые станции в селах Мокром Майдане, Румстихе, Богоявлении и Вязовке. Тогда же предписывалось губернскому и уездным землемерам «снять и доставить к 10 сентября планы на дороги, которыми будет следовать почта».
Правила пересылок почтовых отправлений, дни и часы отправки корреспонденций в уезды Нижегородской губернии определили в 1784 году.
Арзамасская почтовая контора открыта в 1783 году.
Первым почтмейстером здесь служил подпоручик Савин. Оставался он в этой должности недолго. В июне 1786 года стало известно, что подпоручик превышал власть — давал увольнительные свидетельства ямщикам, за что брал взятки.
В 1788 году в Арзамасе имелось для почтовой гоньбы по уезду восемь лошадей, а также в деревне Нечаевке арзамасской округи четыре лошади пензенского наместничества.
1789–1792 годы Арзамасской почтовой конторой ведал секунд-майор Бриль. Помещения своего почта все еще не имела. Бриль просил городские власти определить благопристойный дом для его конторы и указывал, что подошел бы дом секунд-майора Дмитрия Николаевича Ханыкова, который уезжает из города.
Следующими служителями почты оказались Александр Алексеевич Тихомиров и титулярный советник Василий Васильевич Васильев. А почтальоном по городу стал Василий Пономарев.
В народе долго жила правдивая поговорка, появившаяся, кажется, в трудный для России 1812 год. Тогда, как вспоминали после старожилы. многие купцы Арзамаса выписывали газеты, пугающие сводки о продвижении наполеоновских полчищ вглубь России, оставление, а затем сожжение Москвы и родили вот эти слова: беды да печали на почтовых примчали…
Почту в старину выделяли перед другими конными. Только почтовые тройки могли мчаться по городу с отвязанными колокольчиками, оповещая жителей о прибытии «вестей из всех волостей».
В 1813 году почтовая станция размешалась в доме купца Белянинова, затем в городском доме водоватовского помещика Чемоданова и далее в домах В. С. Софонова и мещанина А. И. Иконникова.
Долго служил в Арзамасе почтмейстером подполковник Залесский. В 1823 году он получил очередной высокий чин надворного советника. Проходит Залесский по почтовому ведомству и в 1831 году. Почтальоном по городу — Павел Тимофеев.
1854 год. Почтмейстером в городе надворный советник Иван Иванович Дрейер. Помощником у него титулярный советник Аркадий. Андреевич Любовников. Сортирующим корреспонденцию Александр Николаевич Чижов, который затем в 1860 году служил уже помощником почтмейстера в чине коллежского секретаря.
Во второй половине XIX века почтовая связь все более совершенствуется. В 1874 году от Нижнего Новгорода до Арзамаса почтовые тройки летали уже четыре раза в неделю.
В 1895 году начальником почтовой конторы, а она размещалась в том же двухэтажном каменном доме Беляниновых, что на стыке Ильинской и Рождественской улиц, Федор Павлович Благодатский, который оставался в той же должности и в 1903 году.
Как и теперь, двести лет назад, почтовое ведомство России предлагало населению выписывать разные периодические русские и иностранные издания.
Подписчиками были, конечно, дворяне города и уезда, реже купцы.
Нижегородский губернский почтамт объявлял на 1784 год следующие «газеты, ведомости и журналы по данному реэстру»:
«1. Московские ведомости, за год — 12 р.
Один Экономический Магазин — 7 р.
За ведомости ж вместе с объявлениями и Магазином —17 р.
Ведомости ж без объявлениев — 8р.
А с Магазином — 13 р.
Санкт-Петербургский с прибавлениями и объявлениями, на белой бумаге —15 р.
на ординар, бумаге — 12 р.
На немецком языке:
С.-Петербургские Ведомости, без прибавлениев — 7 р. Алтоновские, Гамбургские, Эрлангские, Берлинские — 16 р.[25]Кенигсбергские — 14 р.
На французском:
Утрехские, Лейденские, Келенские, Курье-Дебарские, Журнал Дяовин — 22 р.[26]Журнал Энциклопедия — 24 р».
«О сем в г. Арзамасе публиковано».
В кругу старых связистов долго жила вот такая быль:
— Семен Дормидонтович Юрлов двадцать пять лет исправно служил в городе почтальоном, вплоть до революции. А тогда весь Арзамас обслуживали только два почтальона: один всю нижнюю часть, а верх-то Юрлов. Работа почтальона в старые времена не из легких. Почты поступало для того времени предостаточно, особенно много шло торговой переписки с иногородними купцами, а потому разносили отправления по нескольку раз в день. Выходных не полагалось иногда по праздникам работать приходилось еще больше.
Летом 1902 года, когда в Арзамасе жил в ссылке А. М. Горький Семен Дормидонтович носил почту и ему. Писатель получал много корреспонденции из разных городов России и даже из-за границы. Частенько Алексей Максимович разговаривал с Юрловым, относился к почтальону с доверием. Если Пешковы всей семьей уходили из дома Малании Подсосовой, что на улице Сальниковой, почтовику разрешалось брать в условленном месте ключ, заходить в квартиру и выкладывать конверты прямо на стол Алексея Максимовича.
Перед отъездом в сентябре из Арзамаса Горький задержал несколько у себя Юрлова, тепло поблагодарил за службу и подарил Семену Дормидонтовичу золотой пятирублевик.
Не столько деньги значили для почтальона — внимание известного писателя осчастливило простого человека. И славная память осталась на всю остатнюю жизнь.
Долго, около десяти лет, хлопотали арзамасцы о проведении в город телеграфа. Нужда в нем диктовалась самой жизнью — в торговом деле связь играет большую роль. Купцы постоянно связаны и с Нижегородской ярмаркой, и друг с другом.
Телеграммы шли через Нижний. Далее в Арзамас депеша доставлялась обычной почтой, за что адресат приплачивал 13 копеек. Но не дополнительный расход вызывал досаду: отправленная в понедельник-вторник из Ирбита телеграмма приходила в Арзамас через три-четыре дня. Что-то срочное отправлялось эстафетой — имелась и такая форма связи. В этом случае обмен телеграммами стоил до двенадцати рублей, очень дорого!
…Много появилось всяких предположений, домыслов и вообще всяких разговоров в Арзамасе о техническом новшестве. Получил распространение и такой анекдот, опубликованный в нижегородской печати:
«— Телеграф, слышь, какой-то до Казани проводить станут.
— Зачем же это проволоку-то на столбы натянули? Машина, что ли, какая будет?
— Проволока-то эта, вишь ты, бают, пустая. Ну, мастер-то, значит, на станции напишет, что ему приказано, да и всунет в проволоку-то, там уж оно, значит, и полетит куда следует. Эко диво! Нечистая сила, что ли, ту писульку толкать в проволоке станет?!»
Наконец сбылось! Телеграф в городе заработал 1 октября 1874 года. Через два года телеграфная линия протянулась через соседний Ардатов до Пензы.
О телефоне заговорили в Арзамасе в 1910 году. Но только 5 января 1913-го город получил разрешение на его обретение.
15 декабря того же года связисты закончили монтаж коммутатора на 100 номеров и включили первую очередь абонементов. Позже добавилось еще 14 номеров. Естественно, телефонная связь соединила уездные и городские учреждения, квартиры отдельных чиновников, купцов и дворян.
Станция разместилась в одноэтажном деревянном доме рядом с почтово-телеграфной конторой на углу Ильинской и Рождественской улиц.
Владение телефонным аппаратом до революции стоило немалых денег. Только за установку его брали шестьдесят рублей, да еще пятнадцать рублей за каждую версту расстояния от центральной станции.
На телефонной станции до революции работало двенадцать человек технического состава и телефонисток. Много лет трудились техник И. А. Ананьев, В. И. Власов, телефонистки А. М. Силаева, Е. М. Силаева.
Вот и это было своеобразной приметой прежнего Арзамаса — фонари и фонарщики города.
Фонарщики состояли при пожарной команде. Появлялись степенные дяди с октября, когда рано опускаются на землю сырые промозглые сумерки и когда долгие ночи темны и дышат стылым предзимьем.
Весной освещение прекращалось с апреля.
Поначалу-то освещали центр Арзамаса слабыми масляными лампами. Иногда на освещение употребляли растительное масло, а чтобы у фонарщиков не появлялось недоброго соблазна, в него добавляли нечто такое, что делало масло несъедобным.
…Вечер, все густеет темень, в городке устанавливается вязкая осенняя тишина. И вот идет он, фонарщик, с легкой лесенкой и с сумкой через плечо. Ставит к столбу лесенку, поднимается, открывает фонарь, чистит стекло ершом, добавляет в лампу из бидончика керосина, вначале-то он назывался фотогеном, потом газом…
Воздействие вечернего фонаря на человека тонко описал Н. В. Гоголь: «Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь… тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет…»
В 1907 году в Арзамасе числилось 125 керосиновых фонарей и 5 керосино-калильных, последние появились где-то в 1901–1902 году, давали заметно больше света, обслуживало их три фонарщика, один-то Самыкин. Город расходовал на освещение в год 1347 рублей.
В 1912 году осветителей прибавилось — знать, росло число фонарей. Выходили на работу: Дмитрий Сторожев, Яков Калинин, Степан Гусев, Иван Сазанов. Первый являлся старшим, ему платили двадцать рублей в месяц, а остальным по пятнадцать.
…Фонарщиков в городе любили. Уже сам по себе тот плохонький свет на вечерней улице поначалу считался едва ли не чудом. Досужие обыватели даже ходили смотреть на работу фонарщиков, влюбленные назначали свидания около фонарей. Веселил огонь на улицах в поздние тоскливые вечера, бодрил проезжего и редкого ночного путника. С пещерных времен с огнем-то явно спокойнее, увереннее…
Какой же старый город без трубочистов!
И эти полезные, живописные в своей рабочей одежке люди с заветным мешком, в котором «груза» на веревке нужным подпорьем, с легкой лесенкой в руках, — весь год желанные в каждом доме.
Вот уж кому не по фамильному роду, не по чину встречные на улице осмотрительно уступали дорогу… Не оттого ли и важничали мужички. А еще может и потому, что профессия трубочиста требует ловкости, опасна — не всяк-то привыкает к высоте и такой приставучей саже. Знали цену трубочистам хозяюшки, которым мужики давали советы какими дровами топить печи, как избегать угару, что делать ежели «загорит сажа», как понимать, если «ни с того ни с сего, вдруг зашумит, застучит в трубе».
В 1912 году обязанности трубочистов в городе исполняли: А. Иконников, С. Кондратьев, А. Егоров, Г. Коноплев, В. Шадеев, А. Сапожников. Г. Янчуров и М. Свешников. Только старшему В. Шадееву городская управа платила жалованья восемнадцать рублей в месяц, остальные довольствовались пятнадцатью.
…Иногда, сойдясь в трактире за стаканчиком дешевого вина — надо же «промочить глотку», в неизменном разговоре о своей в общем-то незадачливой судьбе, утешали себя трубочисты известной им поговоркой:
— Иным печи топить, а иным и трубы чистить!
Так называли в народе идущее в мир электричество…
Серьезно заговорили в Арзамасе об устройстве электростанции в 1913 году. Составился проект договора с частным товариществом Ефимова и Чивенкова на установку электролиний. Товарищество запросило по сорок копеек за каждый киловатт и 10 тысяч за проводку.
Члены Думы сочли, что условия Ефимова и Чивенкова обойдутся городу слишком дорого и решили тремя локомобилями дать электросвет пяти тысячам электролампочек.
К сожалению, мировая война не позволила осуществить добрый замысел. Но, тем не менее, электричество появилось в Арзамасе. Электростанция задымила в 1916 году на войлочной фабрике Жевакина за Тешей. Там установили генератор мощностью в сто лошадиных сил, которой приводился в движение локомобилем.
…Один за другим стали появляться «движки» в городе. Еще до революции их владельцами стали хозяева синематографов, станция Арзамас I. ремесленное училище.
Первые лечебные пункты в Арзамасе долгое время находились в монастырях.
Монахи издревле освоили основы народной лечбы, усовершенствовали ее, первыми стали переписывать переводные европейские лечебники,[27]дополнили их русскими текстами, постоянно перерабатывали — раскрывали терминологию, приближали «Прохладные Вертограды» и «Травники» к практике отечественной народной медицины. Нередко использовались и так называемые «Зелейники» — книги, включавшие в себя способы лечения не только данными растительного мира, но и разными снадобьями и заговорами. Эти «Зелейники» запрещались церковью, их хранители могли прослыть колдунами или ведьмами и понести суровое наказание.
Первую «каменную больничную церковь Успения и над ней колокольню» возвели в 1717 году стараниями стольника Афанасия Михайловича Тоузакова в Спасском мужском монастыре, а затем больничные кельи появились в Николаевском женском монастыре. В 1852 году здесь существовала уже больница на пять кроватей. С начала XIX века больничные кельи выстроены и в Алексеевской женской общине. Пять лет с 1826 года настоятелем Арзамасской Высокогорской Вознесенской пустыни состоял иеромонах Антоний, врач по профессии. Он лечил монахов и всех приходящих в обитель.
Один из первых врачей в городе — 1754 год — Христофор Шульц, о котором известно только то, что он за шестнадцать лет пребывания в России так и не смог научиться говорить на языке приютившей его страны. Трудно представить, как этот чужестранец объяснялся с больными…
В 1768 году Арзамас посетил врач академик Иван Лепехин. Он с горечью писал: «Хотя Арзамас снабжен ученым врачом, однако люди в болезнях своих более полагают на незаконно ко врачеванию рожденных, как то: на старух. ворожей и прочая…»
После Шульца в городе практиковал лекарь Коринкий. В 1783 году к нему направлен помощником некий Смирнов, копиист Макарьевской нижней расправы.
Архивы сохранили имя следующего врача — Ремера. Этот штаб-лекарь врачевал в 1790 году.
Литератор граф Хвостов, побывавший в городе в начале двадцатых годов прошлого века, отметил, что в Арзамасе «выстроен деревянный лазарет в 1808 году».
Большой приток врачей в город состоялся в первую Отечественную войну. После Бородинского сражения в Арзамасе открыт госпиталь для раненых. Лазарет сохранялся еще и в 1815 году в ведении «Квартирной комиссии».
Городскими врачами в 1814–1819 годах были: Петр Яковлевич Либход, Моисей Самойлович Брагер и штаб-лекарь Кандауров.
Точная дата открытия первой городской больницы неизвестна,[28]но установлено, что она располагалась в доме И. И. Цыбышева и существовала в 1826 году. В ней стояло пятнадцать коек. Инспектирующий в этом году Нижегородскую губернию флигель-адъютант Мансуров сообщал о ней: «…городовая больница учреждена для пятнадцати человек. Она принимает людей всякого состояния и получает на больного по пятьдесят копеек в сутки. Городовой штаб-лекарь нередко делает неправильные затруднения в приеме больных, слабо надзирает над ними в остроге и противится замечаниям, которые делает ему по сему предмету местное начальство. Сверх того, он требует неумеренную плату с помещиков за пользование крестьян в больнице. Больных было пять или шесть человек. Они порядочно содержаны. Пища хороша».
Долгое время в первой половине XIX века лечили арзамасцев русские врачи Венский, Остроумов, Иван Алексеевич Костомаров, Владимир Петрович Степанов, Порфирий Михайлович Скуба, а затем Николай Гаврилович Рачинский, Николай Гаврилович Соловьев, подлекари горбольницы Рафаил Петрович Любимов и Иван Афанасьевич Платонов.
В 1862 году арзамасская больница насчитывала уже двадцать четыре кровати для больных.
Городская земская больница открыта в память 25-летия царствования Александра II в 1880 году. Капитал на открытие ее составился из пожертвований купцов И. А. Бебешина, П. И. Серебренникова и других.
В восьмидесятых годах минувшего столетий в городе врачуют Н. М. Фешин, Н. Д. Грацианов, В. Д. Покровский и С. И. Потехин. В Арзамасе два врачебных участка.
В 1900 году открыта вторая городская больница на тридцать коек. В ней практикуют Н. П. Федоров, А. И. Мокрушин, Д. Н. Дорошевский, Г. Д. Бордей. Н. И. Калиновский, А. Н. Доброхотова.
Медленно развивалось в городе аптечное дело.
Долго аптеки являлись частными. Первое известие об аптеке Федора Ивановича Франзинета относится к 1809 году. Заведение размешалось в доме соборного священника Егора Федорова.
До 1832 года лекарствами снабжал горожан Петр Клаудиус.
В 1862 году в Арзамасе две частных аптеки, одна из них К. О. Румеля, вторая Б. А. Мемборского, что находилась на углу Соборной площади и Сальниковой улицы.
Частные аптеки… Кто-кто, а бедняки-то частенько затруднялись при покупке лечебных пособий. И вот члены Городской управы И. А. Бебешин, П. И. Серебренников, И. А. Вавин, И. И. Потехин, И. С. Белов в 1871 году добровольно отказались два года не получать жалованья с тем, чтобы из него составить капитал на открытие городской бесплатной аптеки для бедных. Сбылись надежды малоимущих горожан — открылась бесплатная аптека! Ее купили у врача Лебедева.
В 1897 Году открыта земская аптека. Провизором в ней служил Аркадий Филиппович Иванов.
В начале XX века, кроме ведомственных, обслуживали горожан частные аптеки В. А. Прибыткина и А. А. Москвина.
После отмены крепостного права народное здравоохранение получает свое развитие и в сельской местности. Не сразу, но отменена плата за амбулаторное лечение, а затем и за лечение в больницах.
В 1901 году в Арзамасском уезде три врачебных пункта, в селах Измайлово, Костянке и Чернухе. В каждой больнице по двадцать кроватей.
В городе больничных кроватей насчитывалось уже 96.
Врачи города и уезда сделали в этом году 7292 оспенных прививки.
Медицинский персонал уезда много занимался и профилактической работой, врачи постоянно проводили популярные в то время чтения на медицинские темы, распространяли в народе доступную литературу о сохранении здоровья.
Народная медицина веками, и не без пользы, бытовала в народе, всегда она, пусть и с переменным успехом, отстаивает свои права на практику. И долгие столетия православные люди врачевали свои недуги именем Бога, обращались и обращаются с горячей молитвой к угодникам Божиим за укреплением своего здоровья.
Среди целого сонма православных святых и имя митрополита Димитрия Ростовского,[29]жившего в 1651–1709 годах. Он похоронен в Ростовском Яковлевском монастыре, причислен к лику святых 22 апреля 1757 года. Еще в земной жизни Димитрий прославился среди россиян беспримерным участием к людским нуждам, сила его святости творила чудеса. После смерти святителя со всей России потянулись недужные и страждущие к нетленным мощам святого и на множество людей всех сословий благодатно пали чудотворения Димитрия Ростовского.
Известны восемь свидетельств арзамасцев об исцелении их болезней по молитве святого. Свидетельства эти, среди прочих, зафиксированы в 1753–1764 годах в специальной книге, которая названа «Чудеса иже святых отца нашего Димитрия митрополита Ростовского новоявленного чудотворца».
Вот три из этих свидетельств.
Чудо счетом 120.
Пять месяцев находилась «не в уме» — кричала, билась и ломалась едва не по все дни жена посадского Федора Васильева сына Шесвурина из прихода церкви Рождества Христова — Марья.
По усердному обещанию мужа привезена была Марья к мощам угодника Божия великого чудотворца Димитрия и при гробе его отслужили молебен с водосвятием.
При собрании народа в храме Марью било и ломало, и она кричала. 1 марта болезнь стала ее оставлять, а 4 марта болящая объявила, что «молитвами угодника Божия великого святителя Димитрия совершенно получила исцеление… и поехала в дом свой здрава».
Чудо под номером 125.
Об исцелении арзамасца Дмитрия Алексеевича Цыбышева.
Свидетельство о чуде объявил купец 18 июня 1759 года. К тому подписное свидетельство дал и арзамасский купец Иван Петров сын Малафеев.
Цыбышев лет двадцать, едва ли не с мальства, страдал от «болезни зовомой грыжа». Долгие годы как-то перемогался. Но вот в 1757 году «оная животная болезнь кинулась у него в левый пах…» Сколько раз ни обращался к разным местным лекарям и средствам купец — пользовало мало, а то и совсем не помогало.
Еще в 1755 году Цыбышев известился о новом чудотворце святителе Димитрии митрополите Ростовском. В молитвах арзамасец просил угодника Божия помочь избавиться от недуга, дал обет поехать в Ростов. Но сразу отбыть из родного города было нельзя, и только 29 мая 1757 года после сильных приступов болезни, в отчаянии принес он покаяние в грехах своих перед священником, а на следующий день Дмитрий Алексеевич готовился приобщиться к Святым Тайнам, так как «был уже на конце живота своего». Купец вновь обращается к святителю, и пришло оно, облегчение.
В первых числах августа Цыбышев отправился в Ростов, заехал в Москву за товарами и другими нуждами, там задержался и вернулся в Арзамас. Тут он опять заболел «трясовичной лихорадкою и был одержим ею недель с двадцать, признавая то свое прегрешенье, что обета не исполнил».
25 мая 1758 года съехал он со двора родного, домчал до Суздаля, а потом с сопутниками свернул в Москву. Тут и начались беды: купцов Избили некие лихие люди, случился урон товару. Но ко всему вернулась и мучила прежняя болезнь, стала она его «грысти и резать».
И опять купец обещался поехать к ростовскому чудотворцу. И вновь святой освободил Цыбышева от тяжкого недуга. В последних числах октября приехал Дмитрий Алексеевич в Арзамас. 8 марта было ему видение: «…якобы он был в монастыре в церкви каменной и там на аналое стоял образ святителя Димитрия и к нему же множество народа прикладывалось. Подошел ближе и Цыбышев к тому образу. Только хотел приложиться, но образ вдруг кверху поднят был, а потом его аки бы некоей бурею восхитило мало кверху сажени на две… и так образ стал ему невидим. Отчего вдруг он в страхе проснулся и почувствовал себя в совершенном здравии, почему для исполнения обета своего и угоднику Божию великому святителю и чудотворцу Димитрию вышепомянутого 1759 года июня 18 дня в Яковлевский монастырь здоров приехал и о всем случившемся… оставил записку».
И последнее в рукописной книге чудо под номером 207, связанное с арзамасцем.
21 января 1762 года Арзамасского уезда Высокогорской Вознесенской пустыни иеромонах Мелхисдек собственноручной запиской объявил, что был он в прошедшем 1760 году «болен горячкою». Шесть недель отлежал монах «и сна ему не было… близ смерти находился и маслом был освящен».
Часто просил Мелхисдек святого Димитрия Ростовского о ниспослании ему помощи, и как соборовали его маслом, то он «немного уснул и во сне видел себя в Ростове в Яковлевском монастыре в церкви. На заутреннем пении, когда по кафизме пришло время читать канон, то он, Мелхисдек, якобы подошел к игумену, который оказался стоящим на правом крылосе, вначале испросил у него благословения прочесть канон, игумен ему позволил. И он стал читать канон посреди церкви. По прочтении шестой песни от гроба святого Димитрия бысть глас дважды: пошлите ко мне сего странного монаха, почему ему игумен и велел подойти ко гробу. И когда он, Мелхисдек, подошел ко гробу и пал на коленях с плачем, то видел, что святой Димитрий аки бы благословил его рукою из гроба и, благословляя, говорил ему: ежели ты из своего монастыря в моем ныне живешь — изыдешь, то спасения не получишь, а он, Мелхисдек, ободряся почувствовал полегчение. А после того в скором времени и совершенно оздоровел. Для чего в 1762 году генваря 21 дня и приехал в Ростов в Яковлевский монастырь, благодарил Бога и его угодника святителя Димитрия и о случившемся заручную записку своею рукою дал».
По вере, по силе веры давались арзамасцам, как и другим православным, благодатные исцеления. И это для нас, нынешних, назидательным уроком…
Культура невежество борет.
Русский историк М. Н. Погодин, изучая становление отечественной культуры, справедливо писал: «Всякая новая епархия делалась новым учебным округом, новый монастырь гимназией, и новая церковь народным училищем».
Именно эти просветительские обязанности долгое время выполнял в городе Спасский мужской монастырь, основанный еще при Иване Грозном в 1556 году. Монастырь, наряду с миссионерскими задачами на мордовской земле — утверждением православия, распространял и грамотность в народе. Внесли свой добрый вклад в обучение грамоте также Николаевская и Алексеевская женские обители, мужской Введенский.
И долго — до первых школ, да и много позже юные арзамасцы получали основы грамоты от «мастеров» и «мастериц». Чтению, письму и четырем действиям арифметики частным порядком учили священнослужители, монахи и монахини. Читать учили по духовным книгам. Так, академик художник Ступин вспоминал, что в начале восьмидесятых годов XVIII века за усвоение одной страницы Часослова «мастерица» брала с его матери 3 копейки. Обучение письму, началам арифметики стоило, конечно, дороже.
Первая школа в Арзамасе связана с именем Петра I. Царь повелел открыть разом пятьдесят училищ. Указ о них обошел Арзамас, но школа здесь все же открылась. В городе проживал богатый торговец Купчинов, лично известный царю. Знать, не только по тщеславию одному, но и в заботе о своих согражданах, купец послал своего сына Василия в Муромское училище, после окончания которого юноша, согласно именному указу Петра I от 3 июня 1719 года, начал занятия с детьми разных сословий. Сколько просуществовала эта школа неизвестно.
В 1720 году по распоряжению нижегородского епископа Питирима в Арзамасе при Спасском монастыре открывается школа для детей духовенства. В 1837 году она преобразована в Духовное училище, которое закрыто уже при Советской власти.
Говоря о первых школах Арзамаса, нельзя не упомянуть о кратком существовании в городе математической школы, в которой преподавал комендант Василий Мерлин в 1700 году. Надо полагать, это был один из выученников Петровской «навигацкой» или «цифирной» школы. Появление математической школы говорит о том, что в Арзамасе уже имелась определенная прослойка грамотной молодежи.
Четвертая городская школа — частная, связана с именем воеводы князя Дябринского. Он сам с 1726 года по 1732 год учил арзамасских ребяток. Видимо, учил неплохо, и потому горожане с разрешения царицы Анны Иоанновны наградили из городской казны уезжающего воеводу пятьюдесятью рублями.
Только при Екатерине II в России начинает окончательно складываться система народного образования.
В 70-х годах XVIII века правительство начинает учреждать общеобразовательные школы. Императрица при этом полагала, что вместе с открытием школ «разнообразные в России обычаи приведутся в согласие, исправятся нравы, улучшится лиц состояние».
Первое малое городское училище открыли в Арзамасе в 1787 году.
В 1808 году 15 марта вследствие учебной реформы оно преобразовано в уездное.
Кажется, одним из первых учителей народного училища в Арзамасе был присланный из нижегородской гарнизонной школы Михаил Герасимов. Как вспоминал тот же А. В. Ступин, Герасимов разрешил мальчику. а его уже отдали на выучку к иконописцу, посещать училище: «Я отдан учиться живописи, но по страсти своей к наукам, ходил в свободное время слушать учебное преподавание».
История церковно-приходских училищ начинается в Арзамасе с XIX века. В 1809 году стали обучать детей в училище при Крестовоздвиженской церкви, а в следующем году при Софийской. После оба училища долго квартировали в здании Магистрата на Соборной площади. В 1822 году пошли учиться дети в приходское училище при Спасском мужском монастыре. В 1861 году начинает работу первое женское приходское училище, ставшее в 1872 году прогимназией, а в 1902 году гимназией. Три училища добавились к семье имеющихся в 1870 году: Рождественское. Кирилло-Мефодиевское мужские и одно Рождественское женское. Тут же объявилось и Ильинское мужские училище. В 1910 году начали обучать ребят еще два училища: Троицкое мужское и женское.
В семидесятых годах прошлого века Арзамас в деле развития школьного дела шел впереди других городов Нижегородской губернии. Это с учетом двух городских училищ ведомства народного просвещения. «Отчет о деятельности Общества по распространению грамотности в Нижегородской губернии за 1873–1874 годы» отмечал: «Теперь относительное число начальных городских школ в Арзамасе значительно превышает число школ в Нижнем, население которого в 4,5 раза более Арзамаса, а число школ только в 2,5 раза. Нижний сравняется с Арзамасом по открытии еще 8 новых школ».
С 1897 года Арзамас становится центром приготовления учителей для сельских церковно-приходских школ и школ грамоты. Учительские кадры стала готовить женская церковно-приходская второклассная школа, открытая в доме Ермоловых близ Алексеевского женского монастыря. В 1903 году педагогические курсы открыла Арзамасская женская гимназия.
В 1903 году в Арзамасе приняла первых учащихся школа ремесленных учеников. После долгих хлопот в 1904 году в городе открыто Реальное училище, а в 1908 — Учительская семинария.
Существовали в разные годы в Арзамасе и частные школы.
В 1802 году выпускник академии художеств, арзамасец родом, Александр Васильевич Ступин приступил к обучению способных мальчиков в своей школе рисования и живописи. Первая провинциальная в России школа, а она просуществовала почти до 1862 года, выпустила более 150 художников, воспитала немало интересных, самобытных мастеров, чьи имена прочно вошли в историю русского изобразительного искусства. Полотна Николая Алексеева, Ивана Горбунова, Кузьмы Макарова, Василия Раева, Евграфа Крендовского, Николая Рачкова, Рафаила Ступина и лругих сейчас украшают лучшие музеи страны. А. В. Ступин вошел в историю академии художеств как «заводитель дела необыкновенного». Действительно, в условиях крепостнической России Арзамасская школа являлась первой в провинции, которая готовила художественную интеллигенцию из народных низов, даже из детей крепостных крестьян.
К числу других частных учебных заведений Арзамаса первой половины XIX века надо отнести архитектурную школу Михаила Петровича Коринфского, открытую в 1814 году, в ней обучалось 15 человек. Автор проекта Арзамасского Воскресенского собора Коринфский подготовил кадры мастеров для строительства величественного храма.
1814–1843 годы — время существования в Арзамасе пансиона благородных девиц. Эвакуированный из Москвы во время наполеоновского нашествия на Россию, пансион вполне обжился в провинции и принес несомненную пользу.
В 1811 году в городе открыл частный воспитательный дом для малолетних детей купец Иван Алексеевич Попов. Владелец большого кожевенного завода, известный благотворитель, обрел глубокое уважение у горожан.
Сельские земские школы начали появляться в уезде после отмены крепостного права. Но первое-то училище в селе Постникове «завел своим иждивением» помещик Бетлинг в 1815 году. Просуществовало оно два года.
В 1867 году в уезде 24 земские школы. В 1887 году их уже 42, а в 1897 году — 63. К началу первой мировой войны этих школ насчитывалось 165. Правда, в этом числе и церковно-приходские школы.
Школьных библиотек в 1897 году работало двенадцать.
Голое поле в полуверсте от Арзамаса. Двенадцать домишек, а в них ютится мастеровой и всякий иной люд. Летом тут, на южной стороне города, на взъеме Ивановских бугров жгло солнце, а зимой ветер приносил столько снега, что старенькие домишки иногда совсем засыпало снегом и по утрам в слежалой холодной голубизне надо было рыть глубокие проходы к трактовой дороге.
Тут, на Бутырках, 13 января 1853 года и родился у бывшего сторожа Арзамасского духовного правления Порфирия Вахтерова еще один ребенок — сын. Как водится, его окрестили, а нарекли Василием.
Дед Василия уже в 13 лет стал дьячком в храме. Позже, в этом же возрасте, он устроил своего сына на место сторожа, и родитель получил прозвище Вахтеров. А подлинной фамилией церковного служителя была Пестровский. Она обернулась в семье не очень-то веселой шуткой. Отец Васи частенько говаривал: «У нас в роду уж так. Мы все пестрим. Хлеб есть, квасу нет, квас есть, хлеба нет». Жили Вахтеровы бедно, отчасти, кажется, и потому, что родитель не очень-то любил утруждать себя.
Для простого человека в старое время выйти из бедности — значило получить образование. За образованием и сытой жизнью следовали «за непорочную службу» чины, обязательные ордена, личное, а то и потомственное дворянство.
Восьми лет Вася поступил в Арзамасское духовное училище, пристрастился к чтению, а потом в тринадцать лет отшагал более ста верст, чтобы поступить в Нижегородскую духовную семинарию. Курса ее Василий не кончил, сдал экзамены на звание домашнего учителя. И далее — преподавание в Васильсурском начальном училище, а затем в уездном Ардатовском Нижегородской губернии.
В 70-е годы прошлого века в России широко обсуждался вопрос о предоставлении женщине равных прав с мужчиной в плане образования и общественной деятельности. В Ардатове поборник всеобщего обучения вместе с молодыми учителями организует женское начальное училище, при этом преподаватели не требуют заработной платы.
Начинание ардатовцев получило большую поддержку в учительской среде.
В 1874 году Василий Порфирьевич командируется на дополнительные курсы при Московском учительском институте, и с этих пор начинается его напряженная работа, направленная на организацию внешкольного обучения, написание работ по педагогике и методике обучения. После публикации ряда статей Вахтерова направляют инспектором народных училищ вначале в Смоленскую, а затем в Московскую губернию.
Василий Порфирьевич был страстным пропагандистом педагогических знаний. Он выступал с лекциями во многих городах России, в том числе и на Всероссийской промышленной и художественной выставке 1896 года в Нижнем Новгороде.
«Его полувековая общественная и литературно-педагогическая деятельность являлась действительно знамением целой эпохи. Ведь он во многом определил систему и направление работы народных школ и всеобщего образования пореформенной России. Новаторски разработал научную теорию и практику, содержание и методику начального обучения и воспитания. Вахтеров был, если можно так сказать, „Чеховым в педагогике“. Писатель и педагог были лично знакомы. Их встреча в начале 1890 года произошла на почве культурного просветительства в самой прогрессивной книгоиздательской и книготорговой компании „Товарищество И. Д. Сытина“», — так раскрывает деятельность нашего земляка профессор Арзамасского педагогического института Г. А. Пучкова.
Вахтеров — автор 350 научных работ, учебных пособий, в том числе и учебников. Таков его вклад в отечественную педагогическую науку. Внимание учителей страны особенно привлекли работы «Нравственное воспитание», «Предметный метод обучения», «Основы новой педагогики» и др. С 1898 года Россия училась читать по «Русскому букварю» нашего земляка. И любимой настольной книгой детей стало издание «Мир в рассказах для детей», которая издавалась 59 раз. «Букварь» издавался до революции 118 раз!
Василий Порфирьевич активно участвовал в работе педагогических съездов, редактировал журналы «Просвещение» и «Учитель». В 1906 году при участии Вахтерова создана Лига образования, ставшая общенациональным центром педагогической мысли в России.
Оставил по себе добрую память Василий Порфирьевич и в родных краях. 21 декабря 1898 года в селе Новый Усад, что под Арзамасом, открылась народная библиотека имени Вахтерова.
Василий Порфирьевич не забывал свою родину. Он писал в своих воспоминаниях: «… часто вспоминаю Арзамас, Нижний и Василь, и Ардатов… выбрав несколько свободных дней, я съездил в Арзамас, побывал на Бутырках, осмотрел поля, овраги, лесочки, где проводил свое детство. Посмотрел играющих детишек… И такими они показались мне симпатичными — я давно уже не испытывал такого сильного чувства. Должно быть, все-таки здесь было пережито много хорошего».
После революции Вахтеров работал по ликвидации неграмотности в Красной Армии, читал лекции на педагогическом факультете 2-го Московского университета.
Не стало Василия Порфирьевича 3 апреля 1924 года.
… В нашем городе одна из улиц, что возникла на месте прежних Бутырок, по праву названа улицей Вахтерова. Как бы хорошо назвать ближнюю среднюю школу II-ого микрорайона именем великого русского педагога.
Вместе с первыми арзамасцами в городе появилась и церковнославянская книга. Начально это служебные издания, они хранились в стенах приходских церквей и монастырей. Со временем здесь накапливаются книги нравственного, исторического, географического содержания, разного рода лечебники, работы законодательного характера.
Богатейшая библиотека скопилась в Спасском мужском монастыре. Около двухсот книг собралось в Воскресенском соборе, а в Высокогорском монастыре к 1862 году библиотека насчитывала более четырехсот томов. В 1885 году в городе открылась Благочинническая библиотека с хорошим подбором религиозно-нравственного и исторического содержания. С каждым годом увеличивала свой книжный фонд и число читателей библиотека Духовного училища, созданная по инициативе Нижегородского епископа Иеремии в 1869 году. Она была общедоступной и содержала в себе книги самого различного содержания. Бесплатная библиотека для арзамасцев при Кирилло-Мефодиевском приходском училище начала выдавать книги в 1897 году, ее образование связано с коронацией царя Николая II.
Еще в 1862 году заявила о себе публичная библиотека при Крестовоздвиженской церкви. Фонд ее сперва комплектовался из книг нравственного содержания, но вскоре стал пополняться самыми различными изданиями, а также и периодикой. Библиотека эта приобщила многих горожан к систематическому чтению, вызвала у них интерес к явлениям общественной жизни, к основам науки и техники. Не случайно о библиотеке этой очень тепло отзывался известнейший русский педагог, автор знаменитого «Букваря», арзамасец Василий Порфирьевич Вахтеров:
«Один из моих товарищей, Звездин, сказал, что при церкви есть библиотека, куда можно записаться, чтобы за небольшую плату получать книги. Сначала я брал только духовные книги. Но однажды барышня, заведующая библиотекой, дала мне Гоголя… Большое впечатление произвел Никитин. Очень заинтересовали меня две-три книги научно-популярного характера и особенно по физиологии человека. Эта церковная библиотека составляет самое светлое, дорогое воспоминание всей моей арзамасской жизни».
Светская книга стала регулярно попадать в Арзамас с середины XVIII века. Она присылалась сюда из типографии Московского университета.
Хорошая библиотека с большим числом дарственных книг составилась в Уездном училище, впоследствии городском.
Если говорить далее о библиотеках учебных заведений города, то следует отметить, что самая большая из них была в художественной школе академика А. В. Ступина. Пять тысяч томов насчитывала она. Здесь в полной мере книга служила для самообразования разночинной молодежи и крепостным талантам.
Центральная педагогическая библиотека в городе появилась в 1902 году. Она стала прекрасным помощником для учителей уезда.
С 1904 года начала комплектоваться библиотека Реального училища с хорошим подбором книг по науке и технике.
Теперь об общедоступных частных библиотеках.
В 1845 году с 1 ноября в Арзамасе стала функционировать библиотека Сахарова, известного организатора Нижегородской библиотеки. Вот что сообщала газета «Нижегородские губернские ведомости» об этом: «Вопреки несправедливым толкам и ожиданиям библиотека арзамасская составилась из всех чем-либо замечательных произведений наук и беллетристики, вышедших в России за последние двадцать лет».
И в самом деле, в проспекте периодических изданий на 1846 год, которые организатор пообещал доставлять арзамасцам, назывались такие известные в России: «Отечественные записки», «Учено-литературный журнал» А. Краевского, «Библиотека для чтения», «Литературная газета» Полевого и другие. В корреспонденции отмечалось, что хотя библиотека и платная, многие горожане немедленно стали ее подписчиками.
Другая частная библиотека появилась в Арзамасе в 1894 году неким Суздальцевым. Сколько просуществовали эти две библиотеки неизвестно
1904 год. При участии инспектора народных училищ Арзамасского уезда А. М. Храброва в городе приступила пропагандировать книгу библиотека имени Н. А. Некрасова. Известную помощь этой библиотеке долгое время оказывал А. М. Горький.
Нельзя не сказать о библиотеках учреждений Арзамаса. Общедоступными являлись библиотеки Уездной земской управы и Общества трезвости.
Периодическими изданиями выделялась библиотека Общественного собрания в доме Амозова, позднее клуб «Красная звездочка».
К 1917 году в Арзамасе открывали двери читателям девять библиотек.
В городе проживало несколько дворянских семейств, некоторые из них скопили уникальные собрания из русских и иностранных изданий. Не чуждалось книг и арзамасское купечество, рядовые мещане.
В первой половине XIX века московский купец Бебин постоянно поставлял городу книги для продажи в лавках города. Он же комплектовал некоторые частные библиотеки.
Широкая продажа книг в Арзамасе началась с начала XX века. Их постоянно выставляли в нескольких лавках и магазинах со смешанным товаром. Едва ли не первыми торговцами столичных изданий помнились купцы Скоблины, как сказывали, большие книгочеи. Всегда находилось что-то интересное из книг в лавках Марии Ивановны Токаревой. Александра Михайловича Евстигнеева, в магазинах Льва Александровича Венского и особенно купца Рукавишникова.
В 1905 году в городе зазывал любителей чтения уже специализированный магазин «Книжное дело», в котором работал И. С. Кобызов.
Тридцатое счетом Уездное земское собрание решило в 1896 году начать открытие сельских библиотек. В следующем году первые библиотеки заявили о себе в селах Костянке, Мотовилове, Панове, Абрамове. Плата за чтение книг здесь не взималась.
В селе Новый Усад приохотила грамотных к чтению библиотека, открытая при содействии уже известного педагога России арзамасца Василия Порфирьевича Вахтерова.
Вторая половина XVIII века — время «просвещенного абсолютизма» Екатерины II.
Наряду с прочим высоко поднята культура дворянских усадеб. Расцветает в них садово-парковое искусство. Богатые помещики заводят у себя театры, где играют и танцуют крепостные таланты, содержат оркестры, посылают своих дворовых учиться архитектуре, живописи, различным ремеслам…
Все чаще рабочие кабинеты бар наполняются как отечественными, так и иностранными книгами, молодежь зачитывается сентиментальными романами с романтическим героем, пожилых привлекают деяния героев древней и новой истории, философские трактаты о природе мира и человека, работы по ведению хозяйства, справочные издания.
Вот опись книг библиотеки капитана Михаила Волкова — землевладельца Арзамасского уезда из села Дубского (Дубенского)?).
Состав книг Волкова дает определенное представление о духовных и культурных запросах не только его, но и других помещиков того времени, живших в Арзамасе. Барин имел привлекательный дом. В нем 7 комнат, стены парадных из них расписаны красками — обычно это аллегорические сцены, роскошный натюрморт, изысканные парковые пейзажи с романтическими руинами… В доме висело 56 картин, писанных масляными красками, что говорит о приязни хозяина к изобразительному искусству. На усадьбе имелась оранжерея. Крестьян у Волкова числилось 174 мужских душ, из них дворовых 17, один дворовый числился в бегах…
Итак, станем открывать книжные застекленные шкафы, начнем читать заглавия и толстых фолиантов в кожаных тисненых переплетах, и изящные небольшого формата книги, изданные в России и европейских столицах.
«Книг печатных:
Римской истории — 16 томов. Древней истории — 10 томов. Россияда. История о покорении Мексики — 2 тома. Описание земли Камчатки. Беседующий гражданин — 3 тома. Зароастр, Конфуций, Магомет в 4 томах. История разорения Иерусалима. Алексис в 4-х томах. „Утренний свет“. Турецкий шпион при дворе. Книга Сибилла о переменах земли. Христианин, воин Христов. Приключение маркиза в 6 томах. Квинта Курция. Амелия (повесть). Жильблазово похождение — 4 тома. Маримонда. Ежемесячное сочинение, июль 1756 г. Тож, на месяц генварь. О принце Солии и о принцессе Фелее. Безбожник (комедия). Путешествие Гуливера — 3 тома. Утренний свет, 1779 года. Спутник и собеседник. Немецкая грамматика. Похождение Карла Орлианского и Анибеллы. Размышление о греческой истории. История императора Петра Великого. Велизария. Антония (анекдот). Оды духовныя. Смесь, 1769 года. Густав Ваза. Нравоучительные басни. Житие Епиктетово. Любовь сильнее дружбы. Разговор животных. Заида. Нещастная Флорентина. Вадины сказки. Новая французская азбука. История о Епаминонде. „Утренний свет“, 1778 и 1779 годов — 2 тома. Олимпияда (трагедия). Учреждение о управлении губерний. Устав благочиния. Камеди из Аира господина Милиера.
Рукописных:
Житие государя Петра Великого. Принцесса Вавилонская. Добродетельная сицилианка. История королевы Илдежерты. История о кавалере фон 5. Похождение Телемаково. Ево ж похождение — 2 тома. Праведушная. Повесть истинная. Аракул, разныя комеди. Камедиа Езда к целительному колодезю. Нелюдим (комедия). Новоприезжая (комедия). Разговор двух кавалеров Хрипадоса и Армитида. Сатиры, оды и комеди. Трагедия Меропы. Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ. Прибытие короля щвецкаго 12-го в царство мертвых. О мудрости и экономии молодого человека. Под заглавием — Остроль Зунте. Драма Сердечный магнит. Помир Иселим (трагедия). Итого — 106 томов».[30]
Арзамас — город давно театральный.
Театральное искусство обживалось начально окрест города. В обширном до 1779 года Арзамасском уезде возникают труппы крепостных актеров и музыкантов в богатых дворянских поместьях Салтыковых, Шаховских и Баженовых. Так, в подгородной Выездной слободе, в роще Утешной, Салтыковы выстроили настоящий летний театр. Писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский) в конце тридцатых годов прошлого века видел в рукотворном парке «остатки огромного театра». Документы сохранили нам имя одного, надо полагать, из лучших актеров этого театра — Василия Воеводина, который был продан Салтыковым Дирекции Императорских театров.
Другим актерам подгородного театра повезло менее. Известная в первой половине XIX века актриса Никулина-Косицкая Л. П. рассказывала в своих воспоминаниях о поездке в Саров: «Показали нам театр, девушек помещика было двенадцать, все в ситцевых платьях и черных фартучках. Это, говорят, все актрисы. Они были такие изнуренные». Актриса написала эти сочувственные слова потому, что сама была долго в «крепости» у барина.
В самом Арзамасе первый любительский театр сформировался из учеников художественной школы А. В. Ступина. Сын основателя школы. Рафаил, получивший хорошие уроки актерского мастерства в «домашнем» театре академии художеств под руководством известного трагика Императорского театра Яковлева, вернулся домой в 1817 году и создал самодеятельный коллектив. Театр при школе просуществовал до конца сороковых годов минувшего века. Ступинец Иван Зайцев впоследствии писал: «Каждый год, на святках, у нас устраивался театр — и какой театр! Заезжие труппы перед нами пасовали, арзамасская публика была от него в восторге. Роли девиц, вообще женские роли, исполнялись нами же и до того искусно, что однажды приехавшие в отпуск два офицера, один Бутурлин, другого не упомню, забрались было за кулисы с целью-де поблагодарить Лизу за искусную игру, ну и, конечно, познакомиться с хорошенькой девушкой, но когда эта Лиза, снявши платье, представилась им в мужском дезабилье, то они растерялись и с удивлением спросили: как, разве это вы были Лизою? И — вышла закулисная комедия, сколько было смеху!» Сценический успех ступинцев станет понятен: одно время молодых актеров наставлял также известный тогда в обеих столицах трагик Ширяев — актер Дирекции Императорских театров.
Иван Зайцев проливает некоторый свет на серьезный репертуар театра молодых художников. Он пишет, что Григорий Мясников — талантливый живописец, «превосходно играл роль слуги в комедии Гольдони „Слуга двух господ“». Из арзамасской школы живописи уехал актером в Симбирский театр в 1847 году Александр Лысковец.
Арзамас всегда считался заметным культурным центром Нижегородского Поволжья. С середины прошлого столетия не прекращала свою просветительскую деятельность в городе и самодеятельная сцена. Ежегодно, особенно на святках, давались спектакли на дворянских съездах, в Уездной земской управе, в Общественном собрании. В восьмидесятых годах славился театральный кружок под руководством Константина Францевича Оборского, акцизного чиновника, мужа Ольги Львовны — племянницы А. С. Пушкина. О кружке К. Ф. Оборского с похвалой отзывалась нижегородская печать.
В почете у селян, да и в городе был драматический коллектива Выездной слободы. Он выступая в «Царском павильоне», что выстроили для приема членов императорской фамилии в 1903 году, когда она приняла участие в торжестве открытия мощей Серафима Саровского. Ядром кружка являлись учителя В. И. Шапошников, Кузнецов, А. В. Кистанов. Представления давались платными, собранные деньги шли на содержание библиотек и другие добрые цели.
Сильный состав самодеятельных актеров собрался при Арзамасском Обществе трезвости. Пьесы Н. В. Гоголя, А. Н. Островского и А. П. Чехова стали постоянными в репертуаре кружка. Перед самой революцией заявили о себе настоящие таланты: Екатерина Алексеевна Касторская со своим мужем Василием Захаровым. Позднее Е. А. Касторская играла на сцене театра Вахтангова в Москве. Пользовался неизменным успехом у публики Михаил Александрович Быстров, что оканчивал городское реальное училище и так успешно подвизался на сцене. Долго помнилась театралам Анна Николаевна Аратская, служащая земской управы. Великолепным мастером водевильных старух была смотрительница земской больницы Олимпиада Ивановна Платонова. Всегда находила путь к сердцу зрителя В. Невская.
Этот коллектив и стал после революции ядром Арзамасского театра, который просуществовал до середины тридцатых годов. Успех у зрителей определяли прекрасные актеры, земляки Елена Николаевна Судьина и ее муж Борис Леонидович Симанский.
В Арзамасе всегда было высоко развито певческое искусство.
Оно совершенствовалось в церквах монастырей и приходских храмах. В середине XVII века поднял церковное пение Василий Репский, получивший музыкальное образование за границей в составе посольства боярина Ордын-Нащокина. Прекрасному вокалисту и композитору, его привезли на царский двор с Украины еще в детстве, не повезло. После ссоры с боярином Матвеевым, за отказ петь в его театре, Репского сослали в Арзамас. Здесь самородок из народных низов ввел многоголосие при отправлении церковных служб.
Надолго остался в памяти арзамасцев дьякон Воскресенского собора Ефим Яковлев. В 1782 году он пел басовые партии в архиерейском соборе города Владимира, после переведен в Арзамас. Ефим Яковлев являлся и прекрасным живописцем, работал для церквей города и уезда, для Саровского монастыря. Это у него мечтал учиться иконописи юный Александр Ступин. И немудрено: Яковлева называли «пресловущим» — более высокой похвалы у художников не было в те времена.
Долгое время существовал отличный хор мальчиков при Спасском мужском монастыре. В 1824 году архимандрит Александр признавался: «Есть кому петь в монастырском храме: в моей академии (Духовном училище) с лишком 200 мальчиков — учеников училища».
Прекрасно зарекомендовал себя в первой половине прошлого века мужской хор учащихся школы живописи А. В. Ступина. Хор пел не только в церкви Святого Духа, где академик 25 лет служил церковным старостой, но давал также и публичные выступления.
Явным соперником хора ступинцев в эти годы явился хор крепостных помещика Чемоданова, проживающего большую часть года в Арзамасе. Свидетели вспоминали, что хор молодых художников более нравился горожанам и многие приходили в Духовскую послушать ступинцев.
С 1853 по 1893 год служил священником в Ильинской церкви Андрей Ефремович Ястребский. Он слыл прекрасным знатоком и любителем церковного пения. Обучил многих певцов, что сделались потом известными в церковных кругах. Этот высококультурный священник заканчивал свое служение Богу архимандритом Макарием в нижегородском монастыре. Скончался в 1899 году.
И всегда высокой техникой пения, певческой культурой отличался хор Воскресенского собора. В восьмидесятые годы прошлого века регентом хора — регентов содержали на свои личные денежки старосты храма — был известный в Поволжье и далее Михаил Степанович Городецкий.[31]
Заслуженной популярностью в городе пользовался в это же время хор Дмитрия Алексеевича Иконникова. Основным репертуаром его была русская народная песня. Рассказывают, что на концерты хористы одевали богатые русские костюмы. Иконников имел хорошую нотную библиотеку, хористам выплачивалось жалованье. Истинная, щедрая любовь к русскому истощила карман Иконникова, не достучался он до сердец арзамасских толстосумов. Известна извечная правда: чем богаче, тем жаднее.
В документах Воскресенского собора находится и фамилия регента хора Ивана Ивановича Зайцевского, этого разносторонне одаренного человека, которым по праву гордился весь Арзамас.
1 октября 1895 года в городе возникло «Общество любителей церковного пения», которое просуществовало около двух лет. Жаль, что оно не получило должной поддержки. Но сам по себе факт создания Общества говорит о том, что нужда в нем была, и только экономический упадок Арзамаса не позволил развиться доброму начинанию.
Память арзамасцев донесла имена любителей пения в селах уезда. Очень известен был в последние годы до революции тонкий любитель музыки и церковного пения хормейстер Анисимов, что руководил хористами в Выездной слободе, а затем и самодеятельным хором в Арзамасе.
Среди сельских певчих отличался в конце прошлого века учитель пения Ново-Усадского училища Федор Васильевич Устимов, местный уроженец. Он состоял регентом при храме села. Сельское общество за старания приплачивало певцу, установило ему годовой оклад.
… Сто лет назад и далее песня вольно жила и развивалась в крестьянской среде уезда. Жили и исполнялись старинные исторические песни, песни трудовые и бытовые, свадебно-обрядовые, празднично-обрядовые, песни солдатские, хороводные и беседные, шуточные и сатирические, вплоть до кадрильных песен… Часто трудно жил народ, но пел! И не случайно этнограф Андрей Васильевич Карпов, а он родился в Кирилловке, записал в селах Арзамасского уезда пятьсот песен, да каких!
Ну, и последнее. В начале XX века в городе уже осуществлялись любителями сцены из оперных постановок.
В 1847 году скончался в Арзамасе «громогласный» благовещенский дьякон Алексей Асафович. Поистине ему дан дар Божий. Его специально приходили и приезжали послушать. Недаром богатые купцы-прихожане этого храма «залучили» его хорошей мздой. Редкостный бас, иногда ведь и не верилось, что это человечий голос так гудит под сводами храма…
Радовал арзамасцев и другой бас. Николай Николаевич Симагин родился в Выездной слободе, пел в Нижнем в архиерейском хоре с 1887 года, а затем в Воскресенском соборе Арзамаса.
В девяностых годах прошлого века был дьяконом Ильинской церкви Покровский. Он удивлял очень красивым баритоном.
Любимцем арзамасской публики перед революцией по праву считался адвокат Василий Васильевич Генебарт, обладавший ярким тенором. Его приглашали петь в Большой театр, но Василий Васильевич не рискнул отдаться бурной стихии театральной жизни. Оперные арии, русский романс и песня — кого не трогал чудный голос Генебарта!
Часто на концертах солировал и бас нотариуса Терновского, также любимца арзамасцев.
Нет, не переводились в старые времена мощные басы, бархатные баритоны и нежнейшие теноры в Арзамасе, что скрашивали жизнь горожан.
… Еще и сейчас слышны музыкальные голоса старого Арзамаса. Это ведь тут отыскалась уникальная нотная рукопись «Песни гусельные», переданная в начале нашего века нижегородским архивистам. Значит, жили тут и гусляры, и те, кто владел нотной грамотой, в ком рождалась музыка.
Оркестром из крепостных музыкантов владел в уезде помещик Баженов. Учил крепостных мальчиков некто «немец Егор Мистиславович», применявший нехитрую систему обучения музыке европейской — затрещины и зуботычины за «нескорое понятие». Жесточь «немца» попала в документы, и так сохранилась память об оркестре Баженовых.
В 1899 году арзамасцы познакомились и с духовой музыкой. Оркестр составился из членов Вольной пожарной дружины города. Капельмейстером оркестра стал Шевченко, отличный специалист своего дела. В летнее время по воскресеньям музыканты играли в павильоне Верхней набережной. Оркестр выступал в Общественном собрании, на различных городских мероприятиях.
Несомненным признаком роста музыкальной культуры Арзамаса, приобщения к ней все большего числа горожан, является открытие в начале XX века музыкального магазина Воскресенского. В магазине продавались различные музыкальные инструменты, граммофоны, пластинки и, конечно, ноты. Владелец магазина давал инструменты на прокат.
Когда же появился первый рояль в Арзамасе? В 1840 году в доме миллионера купца Алексея Ивановича Подсосова.
Человек рожден творцом
На Сальниковой улице в собственном доме проживал священник Василий Ильин. Из документа 1795 года узнаем, что ему 60 лет, что он уже уволен из клира Спасской церкви: «… за старостию и находится ныне на пропитании у сына своего — здешнего же Николаевского девичья монастыря священника Григория Васильева».
А вот в 1775 году, с которого начинается наш рассказ, Ильину 40 лет, он крепок, здоров, в свободное от служб в храме время частенько занимался делами, приличными его сану: переписывал книги, поновлял образа или брался за точеный нож да вырезал очередную деревянную ложку, у которой черенок завершался то игривым рыбьим хвостом, а чаще человеческой ладонью с трехперстным сложением пальцев.
Хотелось Василию большого дела — дела трудного. Однажды не вытерпел и, облачась пристойно, пошел к ближайшему соседу. Четыре купеческих дома стояли тогда на Спасской площади, и все Сальниковых. Богатые грешат частенько корыстолюбием, но названных купцов в этом мало упрекали. Глава фамилии Иван Сальников еще в 1683 году своим иждивением выстроил церковь, посадские утвердили ее как Спасская на Проломе. А и правда: церковь стояла у самой стены городовой крепости. Звено стены обветшало и рухнуло, его никто уже не поправлял, да и к чему, дома давно уже стали ставить за крепостной чертой — о лютых степняках уж забывать стали арзамасцы.
Сальников принял Ильина как и подобает принять священника, но и настороженно: к какой очередной растрате подведет всегда напористый пастырь? Наружно храм исправен, недавно белен, внутри выглядит благолепо, церковной утварью полон…
Отец Василий долго помалкивал о главном, открылся не сразу:
— Безделие часом так душу сушит! В мыслях вознамерился я резное изображение погребения Иисуса Христа явить. Вокруг гроба чтобы святые подвижники…
Сальников не удивился, видел прежние работы батюшки, того же Спасителя в темнице — выразительно сотворено, зело выразительно. Купец улыбнулся, обмяк широким лицом: за недорогим пришел сосед-иерей. Догадливо спросил, сколько же лип понадобится.
Василий Ильин объявил:
— Замыслил я все фигуры в рост…
Сальников согласно кивал головой:
— Ладно, вскорости припожалуют дерева.
Толстенные кряжи привезли в ноябре. Купецкие работники раскряжевали, ошкурили их, втащили в дворовую рабочую избу священника: полежите, дохните теплом, войдите в полную крепость, а там и послужите батюшке — он в городу знаемый искусник!
Василий Ильин крепко владел мастерством резчика, и неизменная одержимость забирала его всякий раз, когда он поднимал себя для работы. Батюшка похудел. Острый огонек посверкивал в его глазах под густыми бровями и, кабы не окладистая борода, заметно бы выступили его впалые щеки. Зато дух его, как и у всякого настоящего творца, парил высоко. Иногда к вечеру очень уставал, тряслись обессиленные руки, а надо было идти в церковь и служить долгую службу.
Сальников-старший зачастил к Ильину.
Отец Василий тотчас вел соседа в рабочую избу, садился на лавку и молчал. Купец обходил новую фигуру и мягкий бас его не утихал:
— Во многих храмах я, грешный, бывал, видывал резных святых немало, но такого лицезреть не доводилось. Эким даром тебя Бог наградил!
Купец уходил, а Ильин кидался к столу, к листу бумаги и рисовал, рисовал — искал движение очередной фигуры святого. В нагретой избе пахло распаренной липой, от нее исходил тонкий сладковатый дух… Отец Василий подходил к начатой фигуре, вглядывался на проступающие, медового цвета лицо и шептал одно, чем жил все эти рабочие дни: «лишнее, лишнее изымай!»
Весь 1776 год без особой огласки работал священник над скульптурой. Его руки налились силой, пальцы сбились и изрезались, но победно горели умные глаза. Те же работники Сальникова с бережью перенесли фигуры в Спасскую церковь. А когда группа была собрана и поставлена в одном из боковых приделов храма и вечером освещена теплом восковых свечей — тогда только, наедине с нею, Василий Ильин понял, какой великий труд он взвалил на себя и благополучно исполнил.
После о работе Ильина архимандрит Макарий в своей книге «Памятники церковных древностей. Нижегородская губерния» напишет: «… резная группа изображает погребение Спасителя… Около стены стоит в натуральную меру гроб на ножках. Во гробе во образе умершего Спасителя в полный рост лежит резная фигура, покрытая шелковой пеленою, а на лике воздухом. В некотором отдалении от гроба поставлены четыре евангелиста, по два от главы и по два от ног. Близ самого гроба у главы ангел с натуральной свечою и Иосиф Аримафейский, у ног ангел, также со свечой, и Никодим. Близ гроба… на стороне плачущая Богоматерь, поддерживаемая юным Иоанном Богословом (таким образом св. Евангелист Иоанн в этой группе представлен в двух видах) и утешаемая Мариею Магдалиною. В переднем углу, где ставятся иконы, поставлено изображение воскресшего Господа в сиянии. Все фигуры вырезаны в натуральный рост, одежды раскрашены красками».
Пришел Сальников, долго молча стоял перед группой, заговорил с тихим восхищением:
— Прихожанам труд сей будет в удивление — как смог пастырь такое? Василий Ильин хитровато улыбался. Не свои, а от сторонних резчиков из Нижнего слышанные слова торопливо объявил:
— Только и делов, что убрал древяны лишки… А что самой работы касаемо, так глаза боятся, а руки делают!
Священник стоял в простом холщовом подряснике — еще не облачался для вечерней службы, и купец, как своего, близко обнял батюшку за плечи.
— Имя, имя свое обозначь — мирян предбудущих оповестить надо о мастере. Такое свершить…
— Гордыню свою на показ выставлю?!
Сальников, будто давно обдуманное, сказал:
— Имя твое для других назиданием. Чтобы и внуки, правнуки… Боялись бы глаза у них, а руки делали!
Не сразу, но решился-таки Василий Ильин и написал на правой стороне гроба краской: «Зачася строитися сей гроб 1776 года в начале и окончен в том же году иждивением от боголюбивых подателей, тщанием тоя церкви священника Василия Ильина».[32]
Слух о работе батюшки Василия тут же облетел Арзамас, и пошли горожане в Спасскую на Проломе… Посадские мещане, купцы и их домашние, дворяне и, как говорили в старину, разных чинов служилые люди — все побывали «у гроба», все дивились доселе невиданному, такому выразительному…
Вскоре Ильина пригласила игумения Николаевского женского монастыря и заказала резную работу для своей обители.
… Православие традиционно не принимает божественное в трех измерениях — скульптуру. Постановления Стоглавого собора 1551 года, указы 1722, 1767 и далее — 1832 и 1835 годов запрещали иметь в храмах объемные изображения божества, но все же духовенство допускало скульптуру в церкви — тут отдавалась дань разнообразию древнего народного искусства, а потом священство понимало, что скульптурные изображения Бога Саваофа, Христа и святых воспринимались молящимися глубже, вызывали у них более глубокие молитвенные чувства, приближали верующих к Богу. «Попущение» скульптуре оказывалось чаще в местах с инородческим населением. Вот почему в Арзамасском уезде и вообще в южной части Нижегородской губернии в церквах находилось много деревянной объемной резьбы. Только в Арзамасе и уезде скульптуры в храмах насчитывалось до сотни.
… Снова группа, но с некоторым отличием: в скульптуре для Николаевского монастыря не было евангелистов, гроб мастер осенил балдахином. что держался на столпах. На балдахине Ильин вырезал трех херувимов и два клейма: на каждом из них после написали красками образа, на одном — «Снятие Иисуса Христа со креста», на другом — «Божия Матерь, рыдающая над плотью своего сына».[33]
И еще одну группу Василий Ильин вырезал для Крестовоздвиженекой церкви — все они долго считались достопримечательностями города.
Так его называли в Арзамасе, Егора Михайлова.
… Долго-долго мучились монахини Алексеевской женской общины — вода далековато. Возили ее на лошадях из-под крутой горы — из Теши брали, да разве навозишься, особливо в летнюю пору, в жару, когда такой огородище с овощами…
Ольга Васильевна Стригалева — настоятельница общины — скорбела, глядя на сестер: мучаются бедные с этой водой. А нельзя ли облегчить изнурительную работу? Стала спрашивать сведущих людей в миру, нет ли где человека такого, который бы привел воду на двор общины?
Со временем объявился такой, назвался крестьянином Арзамасского же уезда Егором Михайловым.
… Походил Егор по берегу Теши, промерил высоту речного откоса, меру длины от бровки береговой кручи до хозяйственного двора монастыря и предложил матушке: отрыть колодец девятнадцати саженей глубиной, установить, понятно, дубовый сруб, заказать мастерам Лысковцевым широкие медные трубы для водного протока… А еще нужно высокий сарай ставить, а в сарае том поднять на козлах большой дубовый чан для сбора воды…
И то, и другое, и третье исполнили монахини — из женских рук никакой расхожий инструмент не выпадал, и пришел наконец тот день, когда водопровод был готов.
Впервые Михайлов делал такую работу. В час опробования системы ходил сильно взволнованным. Начали качать воду — нейдет! Механик из мужиков не сдержал слез. Ольга Васильевна едва успокоила Егора. Полез он в колодец, а там, на дне тотчас понял, отчего вода застоялась — воздушная пробка помешала протоку… Вылез наверх с сияющим лицом. Пошла лошадь по кругу в том сарае, завертелось колесо, и побежала по трубам долгожданная вода в келарню, хлебную, квасную, прачечную келью, в коровник и на конный двор. Весь Арзамас перебывал в монастыре в том 1820 году и подивился рукотворному чуду. Когда Михайлова спрашивали, где на стороне подсмотрел он водопровод, крестьянин неизменно отвечал правду: до всего дошел своим умом.
В 1826–1831 годах водопровод устроили себе и монахи Высокогорского Вознесенского мужского монастыря близ Арзамаса. Наверняка и тут не обошлось без помощи и участия Егора Михайлова.
Устроив водопровод, в той же Алексеевской общине Михайлов стал заниматься строительством. В 1821–1822 годах, не ломая прежде выстроенной церкви Казанской Божией Матери, он значительно расширил ее, что в те времена было достаточно сложным инженерным решением.
Однажды Егора Михайлова пригласил к себе протоиерей Воскресенского собора Стефан Пименов. Строилось новое здание храма, и вот один из четырех столпов — юго-западный — дал трещину в кладке и привел строителей в большую тревогу. Это случилось уже после того, как свели своды, опирающиеся на столпы, когда предстояло выкладывать главный купол. Создавалась угроза: не придется ли перестраивать и столп, и купол…
Егор Михайлов придирчиво осмотрел фундамент столпа и успокоил Пименова. Посоветовал треснувший столп оковать железными поясами. Так и сделали. Эти самые пояса заложили кирпичом, крепко заштукатурили. Тут с добрым советом выступил и городничий Егор Бабушкин: надо оклеить столп бумагой. Если эта бумага вскорости лопнет — значит, на столп надеяться нельзя, а нет — можно строить дальше. Долго, не один день вели строители наблюдение за столпом — не лопалась контрольная бумага, держали те железные опоясочки… Все же далее проявили осторожность: главный купол собора облегчили, сделали его деревянным.
Егору Михайлову пришлось еще вернуться к водопроводным делам. Предполагаем, что водопровод в Саровском монастыре — дело его светлой головушки. Мастер скончал свою жизнь саровским монахом, пригодился братии.
О делах Егора Михайлова можно узнать только из местных хроник. Но жили в Арзамасе и такие умельцы, что вошли в историю русской техники.
Князь И. И. Барятинский, владелец известного имения Марьино в Курской губернии, впоследствии прекрасного памятника дворцово-паркового искусства начала XIX века, привлек для работы в своей усадьбе многих талантливых рукодельников, в том числе и Василия Лебедева.
Мастером на все руки Василий стал в Арзамасе, любовь к металлу перенял от отца Якова, с изобретениями которого уже ознакомилась просвещенная Россия.
Вот что писали о Василии «Московские ведомости» в 1815 году: «Известный публике машинист Лебедев на сих днях выпустил 6 машин прядильных нового проекта, коими прядут лен… Желающие Особы иметь сию машину могут прислать сумму вперед через почту Василию Лебедеву в городе Арзамасе, в дом Горихвостова, равно же и машину получат через почту в 2 недели по присылке денег, которая содержит в себе 2,5 пуда… У него ж продается машина для измерения земли, тележка, показывающая десятины и версты, 2 человека днем 130 десятин нарежут с верностью: цена 50 рублей».
Далее в газете указывались фамилии арзамасских дворян, кто удостоверял надежность предлагаемых машин. Это Дмитрий Петрович Горихвостов, Всеволод Васильевич Баженов, Екатерина Николаевна Левшина и Анна Николаевна Смирнова. Они «… удостоверяют Публику, кто получит оные машины, останутся в полном удовольствии».
Василий Лебедев еще жил в Арзамасе, а его отца уже переманили в Москву. В той же газете за тот же 1815 год сообщается, что у кремлевского механика «… коллежского регистратора Якова Лебедева фабрики его продаются готовые и кому угодно по пропорции на заказ делаются добротные английского манера часы на колокольни и башни, суточные и недельные, с четвертьми и без оных, с машиною, на работу и с работы сами в колокол ударят; он же делает машины для глубокого колодца, машины и в кухни для жаркова, новые машины изобретения своего к зимним дверям; также берет в ученье мальчиков не менее 14 лет. Живет в Кремле, близ Спасской башни, где главная гауптвахта и часовая вывеска. Он же Спасскими башенными часами управляет».
Князь Барятинский поспешил познакомиться в Лебедевыми и пригласил Василия в свое имение, пообещав ему хорошую плату. Огромным, сложным оказался заказ арзамасскому умельцу, однако он с честью, «своим умом и руками» выполнил его. В аттестате, который был выдан Лебедеву, говорилось, что с 10 мая 1820 года по 1 июня 1823 года он «… выполнял в курском имении Барятинского следующие работы: 1. Кабинет для машин разного рода и для 105 моделей разным машинам и орудиям. 2. Английский чугунный каток для белья. 3. При гумне для молочения хлеба особой конструкции 2 молотильные машины с приводами. 4. Шесть веяльных для хлеба машин с особенными к ним приводами. 5. Для каменной церкви недельные с музыкою часы. 6. Сделал он своими руками замочки величиною около полдюйма, из коих один секретный, составлен из 32 штучек о четырех секретных ключиках. 7. Точил разные веши с тончайшей резьбою, достойною внимания».
И в данном случае мастерство Василия Яковлевича Лебедева удостоверяли разные гражданские и военные лица. Они «… одобрили в оных машинах конструкцию хорошую, прочную, чистоту отделки, легкое и успешное оных действие».
В объявлении о работах Василия Лебедева упоминается о машине для измерения земли, которая показывала десятины и версты. Оговоримся, что эта машина арзамасца, возможно, была творческой разновидностью путемера (прообраз нынешнего спидометра) крепостного умельца из Нижнего Тагила Егора Кузнецова. Шестнадцать лет этот мастер делал необыкновенные дрожки и наконец в 1801 году привез их в Москву для всеобщего обозрения. Они удивили всех образованных людей того времени. После каждой версты путемер подавал звонок. Имея часы, можно было легко определить и скорость движения экипажа. Русский мастеровой намного обогнал время. Только на Всероссийской промышленной и художественной выставке 1896 года в Нижнем Новгороде как новинку демонстрировали указатель скорости хода паровоза. Автомобильные спидометры появились значительно позднее.
Удачливо начали работать в Арзамасе с металлом в первой половине XIX века братья Лысковцевы.
В конце предыдущего века мещане занимались, кто чем мог: кожевенным делом, торговали даже свечами. Но один из Лысковцевых — Яков Иванович — обратился к податливой меди. В 1812 году он подрядился сделать для ратников народного ополчения южной части Нижегородской губернии медные нательные крестики и манерки — солдатские котелки. Хорошо оплаченный заказ дал возможность Лысковцевым развернуться. Но слава — слава российская — пришла к следующему поколению этой фамилии — Ивану, Василию, Петру и их дяде Семену Ивановичу. Жилой дом Лысковцевых из кирпича о двух этажах находился на Спасской площади.
После ухода французов из Москвы в 1812 году, погорельцы столицы обратились и в Арзамас за разными товарами. Большой заказ на медную посуду выполнили Лысковцевы, а вырученные деньги обратили на развитие производства. К двадцатым годам у братьев насчитывалось до пятнадцати наемных рабочих, а позднее до тридцати и более. Лысковцевы имели столярную, слесарную, экипажную, малярную, медную, паяльную, медеплавильную мастерские, сушильню, кузницу с шестью наковальнями. Отдельные работы сами механизировали. В мастерских находились три токарных станка, продольный и вертикальный сверлильные станки, девять горнов. Часть инструментов братья усовершенствовали или «своим умом» придумали.
Что же производили в мастерских? Самовары, люстры, паникадила для церквей, подсвечники, шандалы, посуду, краны, кубы для нагревания воды, катки для белья, летние и зимние экипажи, колодезные машины по усовершенствованному проекту Егора Михайлова, а также противопожарный инструмент: багры, щиты, ведра и так называемые пожарные заливные трубы высокого достоинства. Или еще, как их называли, трубы огнегасительные.
Об изделиях Лысковцевых газета «Нижегородские губернские ведомости» писала: «Бесспорно, изделия имеют высокое достоинство и не только могут выдерживать соперничество с подобными изделиями других известнейших заведений, но и оспоривать первенство у них.
Пожарные трубы, приготовленные в заведении Лысковцевых давно приобрели громкую, отдаленную известность. Их знают в Петербурге, Новгороде, Твери, Орле, Курске, Владимире, Нижнем Новгороде. Симбирске, Костроме, Саратове, Сибири — словом, почти во всех краях Империи».
К 1850 году Лысковцевы приготовили более 600 комплектов противопожарного инвентаря — «труб», в том числе 13 комплектов для ремесленных училищ как образцы.
В 1858 году Министерство внутренних дел заказало Лысковцевым 5 противопожарных комплектов. После осмотра и испытания признано, что прежде предпочтительные голландские «трубы» хуже арзамасских Комиссия отметила и то, что противопожарный комплект Лысковцевых удобнее в работе иностранного, а ценой он втрое дешевле голландского.
Еще прежде, в 1849 году, на Нижегородской выставке «трубы» арзамасцев объявлены лучшими по сравнению с такими же Невьянского и других уральских заводов и выше по качеству «труб» производства московских мастерских Бутеноп. В том же году братья получили серебряную медаль от выставочного комитета.
Цены на «трубы» в зависимости от объема воды в медных емкостях от 12 ведер и до 40 колебались от сорока до четырехсот рублей.
«Завод медных и железных изделий братьев Лысковцевых» не только производил, но еще и обучал крестьянских мальчиков обращаться с противопожарным инвентарем, учил их делать простейшие деревянные «трубы». С 1812 до 1850 год из мастерских Лысковцевых вышло около ста мастеров по металлу. Одна треть учеников состояла из удельных и государственных крестьян — эти ребята разнесли медное и железное мастерство по многим селам и деревням Нижегородской губернии.
Впоследствии братья научились золотить металл через огонь и стали работать для церквей.
Долго помнилось о Лысковцевых в губернии. Про братьев тепло говорили: «Не нажили барыша, зато слава хороша». И еще: «Погасло дело Лысковцевых оттого, что не зарились шибко на деньги, по затратам цены назначали».
Рост числа заводов и фабрик по обработке металлов, машиностроения в России, отсутствие дешевого железнодорожного транспорта, затруднительность привоза металла в Арзамас и отправки готовых изделий потребителям — вот что «закрыло» громкое дело братьев Лысковцевых.
Поистине мастером на все руки считался в городе со второй трети XIX века Семен Семенович Щегольков. Поначалу строил он деревянные и каменные дома. Однажды приехали к нему бутурлинские мужики с поклоном, с просьбой построить мост через Пьяну. «Аль у вас своих топорников нет?» — подивился Семен Семенович. «Таких, батюшка, башковитых как ты, нет. Много мы о тебе наслышаны: бери подряд!»
Река Пьяна между селом Бутурлиным и деревней Катаршей в то время становилась по весне столь бурной, что, сколько ни ставили мостов, все их сносило крутыми паводками. Приехал Щегольков на место. Походил, посмотрел реку, поспрошал старожилов об уровне вешних вод в разные годы. Взялся, подрядился и сконструировал такой мост, который после много лет стоял и исправно служил людям к вящей славе его строителя.
Потом Семен Семенович в той же бутурлинской округе выстроил одному помещику сахарный завод. К сожалению, работал он недолго, потому что его владельцу не удалось убедить окрестных помещиков сеять достаточное количество трудоемкой по выращиванию свеклы.
Позже, в конце 1830-х годов, Щегольков принял участие в строительстве дворца военного губернатора в Нижегородском Кремле.
Но памятен-то главным образом Семен Семенович в родном Арзамасе, тут он вот как прославился. Прихожане Благовещенской церкви вознамерились отлить самый большой колокол в городе. Отлил в 1827 году мастер колокол, а как узнать его точный вес? Вот тут-то и вспомнил о сметливом, «башковитом» Щеголькове. Земляк не подвел. Из бревен устроил такое коромысло, которое взвесило 654 пуда — вот какой был вес самого большого колокола Арзамаса для самой «богатой купеческой» церкви! Колокол после отличали за его красивое звучание, он по праву оставался лучшим в многочисленной семье местных колоколов.
К самобытным мастерам механических дел отнесем и часовщиков города.
Первый страж времени — часы, появились в городе, по-видимому, в 1795 году, когда закончили строительство теплого здания Воскресенского собора и колокольни. Но уже через два года часы переделывали. Документ об этом гласит: часовому мастеру «Казанского наместничества города Чебоксар мещанину Ивану Матвееву сыну Кусакину за переделку на соборной колокольне русских часов немецкими остальных денег отдано 15 рублей». Чем не понравились мастеру русские часы, неизвестно.
В 1801 году «часовщиком города» значился умелец Парфенов, живший в приходе Владимирской церкви в нижней части города. Затем часы подпадают под присмотр Якова Лебедева. Башенные часы на колокольне собора имели четыре колокола, выбивали четверти и целые часы. Особенно хорошо, как рассказывали, часы выбивали четверти в четыре колокола, причем в звуке их как бы явственно выговаривались слова: «Кто избежит смертный час?.». Бой часов отчетливо слышался и на окраинах города.
Вспомним, что в 1815 году уже в Москве арзамасец Яков Лебедев предлагает желающим добротные часы «на колокольни и башни, суточные и недельные, с четвертьми и без оных»… В Арзамасе часы также отбивали четверти… Полагаем, что автором этих часов был механик Лебедев.
В 1820 году в апреле городские часы ремонтировал Василий Яковлевич Лысковцев, вероятно, бывший ученик Якова Лебедева. Часовое мастерство становится фамильным делом Лысковцевых. В 1854 году очередной ремонт курантов городские власти поручают Владимиру Лысковцеву.
В XX веке за городскими часами долго надзирал сторож собора, которого все знали как Елизарыча. Всегда старомодно, чисто одетый в свой длиннополый сюртук, при галстуке, с медалью на орденской ленте — на шее ее носил, Елизарыч очень ревностно относился к своим обязанностям.
Кроме братьев Лысковцевых, к концу XIX века знающим часовщиком в городе слыл Геннадий Васильевич Красносельцев.
Перед революцией часы, как вспоминают старожилы, уже не имели циферблата, но время по-прежнему отбивали точно.
А в советские годы последним смотрителем за часами был Георгий Сергеевич Рабинович, перешедший в православие.
…В 1935 году роняли соборные колокола, тогда и замолкли городские часы. Новым властям, знать, не по душе пришелся тот извечный вопрос о смертном часе… Общественность города, любитель старины Николай Николаевич Бебешин не раз поднимали вопрос о восстановлении часов. Куда там! Так и свезли творение арзамасских мастеров в металлолом.
Из поколения в поколение арзамасские Скоблины — кожевники. Родовой их завод составлял гордость ремесленников города.
В благодарной памяти мастеров и торговцев кожевенным товаром навсегда остался Василий Иванович Скоблин, умерший в 1841 году.
Это он первый придумал солить сырую кожу, до него никто в России до такого не додумался. Соленая кожа выходит лучшей из процесса ее обработки, чем сухая. Соль кожу не портит, а сушеная, заготовляемая для выделки большими партиями, часто портилась от подмочки, сырости и моли.
Историк города Н. М. Щегольков писал с горечью: «Итак, все русские кожевники и кожевенные торговцы должны бы в складчину поставить памятник В. И. Скоблину. Но где ему этого дождаться!.».
Колокола появились на русской земле из Византии. В 1045–1052 годах в Новгородском Софийском соборе уже звонили колокола. А литье их впервые начали в Киеве и в городе Холме в XIII веке.
Начально русские мастера лили лишь малые колокола, а закончили в 1735 году «Царь-колоколом», который весил 12 300 пудов или свыше 200 тонн. Находится он в Московском Кремле.
Как рассказывают хроники, приглашенный для этого иностранный мастер счел, что над ним смеются. «Отлить колокол в двенадцать тысяч пудов немыслимо», — заявил он. А русские мастера — отец и сын Моторины — отлили.
«Царь-колокол» не успели поднять на колокольню Ивана Великого. Во время страшного пожара в Кремле он находился еще в литейной яме. Загорелись леса вокруг него, их стали заливать водой, и от раскаленного колокола откололся большой кусок.
С давних пор без колокольного звона не мыслил свою жизнь русский человек. Колокол звал к церковной службе — благовестил, призывал к общей молитве, объявлял сбор общины, набатный всполох поднимал народ на борьбу с врагом, торопил людей на пожар, скорбный звон оповещал о кончине прихожанина. Звонили о моровом поветрии, что нередко залетало на Русь. Великой честью в прошлом считалось встречать колокольным звоном знатных лиц, победителей с войны или, как в России, коронующегося царя при въезде его в Московский Кремль. Так, после коронации Александра II звонили во всех московских церквах весь день.
Да, живет в колоколах особая зовущая, торжествующая и скорбящая сила.
«Почитание колокола, благоговейная любовь к нему, особая его роль в жизнь общества, равно как и непревзойденная мощь, красота, благозвучие — все это шло от глубокой религиозности, благочестия народа.» — говорит современный историк.
…Кажется, впервые по указу патриарха Иоакима в 1689 году дали «колокольные фамилии». Колокола стали называть: «Новый», «Большой», «Полиелейный» и «Вседневной». Позднее утвердились имена колоколов окончательно: «Праздничный», «Воскресный», «Полиелейный», «Будничный» и «Малый».
Каждый отлитый колокол благословляется. В «Чине благословения колокола» говорится: «Яко да вси слышащие звененеи его, или во дни или в нощи, возбудятся к славословию имени Святого Твоего».
При православном храме колокола размещаются на колокольне или более низкой звоннице. На колокольной площадке четыре открытых пролета и на каждом свои колокола, держат их на весу мощные серьги. Посредине площадки подвешивается главный, самый большой колокол. Тут нужен помощник звонарю, который раскачивает язык и бьет по указанию звонаря «редко» или «чаще».
Русские звоны исходят от пения, национального многоголосия. Потому-то колокола различают: басовый, альт, дискант, тенор… И вместе с тем русский звон имеет свой особый признак: в нем отсутствует мелодия, он состоит из ритмических фигур. Разность звонов соответствует гражданскому настроению. Есть звон будничный, торжественный, красный и даже плясовой или, как еще говорят, с «малиновым перезвоном», с «полевками», когда мерно-ритмические удары большого колокола перебиваются малыми «зазвончиками».
Звучность и певучесть — вот что отличает русский колокол и потому-то народ не случайно назвал ударную часть колокола языком, уподобил его живому голосу. Издревле установлен порядок, устав звонам. Так, благовест — это когда звонят в один колокол с переходом затем к звону других, меньших колоколов, но не враз, а поочередно. Звуки колокола несут при этом возвышенное настроение человеку, в благозвучии колокола пробуждается душа от духовного усыпления, вызывается светлое, мирное состояние. Звон — когда звонят сразу несколько колоколов. Этот звон в три приема называется трезвоном.
Русские любили звонить. Заведено, что в пасхальную неделю на колокольню может взойти любой человек и поднять веселый праздничный звон. Как свидетельствуют исторические хроники, охотно поднимались на колокольню и русские цари. Так, благовестил, едва переваливало за полночь, Иван Грозный. Часто звонили цари Федор Иоаннович и Алексей Михайлович…
Колокола использовали и для отсчета времени. Часы с колокольным звоном называли боевыми, или курантами. Главные часы страны на Спасской башне Московского Кремля вошли в русскую жизнь, они впервые зазвонили в 1404 году.
В России литье имеет большую и славную историю. Верх мастерства каждый литейщик измерял своим самым большим колоколом. Вообще русские и от щедрости души, и в расчете на широкий простор отчей земли увеличивали объемы колоколов и гордились их мощным державным звучанием.
Богатство и выразительность звона составляют главную заботу русского литейщика. А это богатство зависит от состава меди, олова и серебра. Четыре части меди и одна часть олова — вот давние и лучшие составные для колокольного сплава.
Многочисленной была «семья» арзамасских колоколов. Рассказывали: — Как во всех-то церквах колокола зазвонят, затрезвонят, так не то в уши — в грудь праздником бьет! Далеко радость разносит…
Начинал всегда звонить большой соборный колокол. В нем содержалось много серебра и потому голос его был чистый, красивый. Такой серебристый мягкий баритон.
К соборному присоединялись и другие колокола. Прихожане всегда узнавали «свой» колокол, знали и кто звонит из звонарей.
Самый большой колокол из городских — Благовещенского храма: густой, трубоватый бас.
Сразу узнавался звон колокола Выездновской церкви — глухой, много «толще», чем благовещенский, он разносился, накатывался, будто из какого-то укрытия. А потому, что пролеты выездновской колокольни узки были для такого громадного колокола.
Очень легко отличался от других звон Ильинской церкви. Здесь колокола-то висели небольшие, зато колокольня самая высокая в городе, пролеты у нее большие. Звук не задерживался и был слышен во всех углах Арзамаса.
…Первые колокольные звоны услышала эрзянская земля, конечно, еще во время похода Ивана Грозного на Казань в 1552 году, когда в условиях неспешного походного продвижения войска наскоро, одним разом рубились обыденные церкви.
Позже в только что отстроенной арзамасской крепости появился осадный колокол, а затем в Спасский мужской монастырь, городской собор, в Крестовоздвиженскую — «стрелецкую» тож, церковь и церковь Спаса Нерукотворного колокола привозили из Москвы и Макарьевской ярмарки.
В 1785 году в Москве на заводе мастера Калинина отлит для Рождественской церкви колокол в 212 пудов. В 1789 году в Арзамас прибыл колокол весом 250 пудов. Его отлил московский мастер Осон Струговщиков по заказу графа Салтыкова в храм Смоленской Божией Матери в Выездной слободе. К началу XIX века самым большим колоколом в городе считался колокол Благовещенской церкви в 500 пудов. С ним связано у арзамасцев и до сих пор живущее воспоминание.
В этой церкви «купеческой» большой колокол весил 300 пудов. Прихожанин купец Петр Иванович Скоблин пригласил со стороны мастера и объявил, что он добавит меди… Несколько возов ее свезли к месту отливки глубокой ночью, да так, чтобы никто не видел. Медью этой оказались тяжелые, «веские» гроши, чеканенные при Павле I. Купец с умыслом накапливал их. На ту пору по весу они были дешевле продаваемой для промышленных целей так называемой штыковой меди, это объясняет, почему негласно купец отправил их в переплавку. Скобин и литейщик опасались не напрасно. За намеренное уничтожение «ходячих» монет могла ведь последовать и суровая кара.
Новый пятисотпудовый колокол отличался сильным звучанием. Для лучшего подбора звона брат Петра Ивановича — Василий Иванович Скоблин — отлил за свой счет полиелейный именной колокол весом в 250 пудов.
Большой колокол Петра Ивановича звонил недолго, разбился еще при жизни жертвователя. Прихожане Благовещенской церкви добавили еще 150 пудов меди и задумались, какого мастера, откуда звать для отлива такого большого колокола. Наконец пригласили из Воронежа всем известного Владимира Степановича Самохвалова. Это произошло в 1827 году.
Самохвалов обошел все церкви города, внимательно послушал каждый колокол. Особенно ему понравился «праздничный» в 110 пудов на колокольне Ивано-Богословской церкви. Этот колокол считался особой достопримечательностью Арзамаса, он обладал удивительно ярким, чистым звоном.
Накануне отливки по городу побежали разные слухи. Нарочито торопливо, бойко разносили их мещанки и купчихи. Старики мяли в ладонях свои сивые бороды, посмеивались:
— Стояли наши бабы под колоколами, слушали, а теперь трезвонят, полощут юбками…
— Как колокола отливать, так и небыль распускать — водилось это и до наших дедов…
А и правда. Наряду с верой жило в арзамасцах еще и разное суеверие. Впрочем, бытовало это давно и повсеместно: накануне отливки колокола всякого рода россказни выдумывать, оповещать о них. Для того чтобы колокол счастливо отлился, чтобы родилось оно, громогласье, разлился бы новый благовест в православном краю…
Колокол Самохвалов отлил 25 февраля. Он, к радости горожан, вышел очень хорошим, вес его составил 654 пуда! Мастер ликовал. Рассказывают, что, когда колокол везли к храму, литейщик победно восседал на нем — до освящения колокола это дозволялось. Самохвалов сидел на колоколе и тогда, когда литую громаду миром — наиболее «чистыми», уважаемыми прихожанами — поднимали на колокольню. А когда «большой» утвердился да ожил — подал свой мощный благозвучный звон, Владимир Степанович собрал к себе многих арзамасцев и щедро угощал их шампанским…
Самохвалова арзамасцы полюбили, и он остался в городе. К сожалению, литейщик прожил недолго.
Хорош колокол, но еще нужен и умелый звонарь. Благовещенским прихожанам повезло. В штате храма, конечно, был постоянный звонарь, но часто, а в праздники обязательно, поднимался на колокольню любитель церковного звона купеческий сын Михаил Васильевич Бебешин. Про него так и говорили: «виртуоз», а про его звон — «виртуозный».
Кстати, вспомнился еще один мастер церковного звона. Это сапожник Шапошников из прихода Ильинской церкви.
Следующий большой колокол появился в городе в 1849 году. Прихожанам Воскресенского собора стало как-то неловко: в приходской церкви бас-от погуще… Отцы города сочли, что и впрямь собору не в достоинство колокол в 170 пудов — такой был в храме самый большой. И вот 31 июля арзамасцы стали свидетелями того, как ярославский мастер Мартынов отливал колокол весом в 510 пудов. Обошелся он купцам и мещанам в 5865 рублей. Надпись на нем гласила, что отлит сей колокол в память купца Петра Ивановича Подсосова усердием его сыновей и прочих православных христиан.
Рассказ о больших колоколах Арзамаса надо закончить тем, что крестьяне подгородной Выездной слободы, всегда ревниво относящиеся к церковным и общественным начинаниям соседей-горожан, в 1863 году подняли на свою древнюю шатровую колокольню колокол весом 837 пудов и 13 фунтов! Селяне отлили эту громаду в благодарную память о своем освобождении от крепостной зависимости и после с гордостью говорили:
— Наш колокол гудит — земля о свободе говорит.
Об этом колоколе свободы доктор медицины арзамасец К. В. Бебешин вспоминал в 1951 году: «Особенно хорош тут звон, когда он тихими летними вечерами мягко плыл далеко-далеко по речному понизовью…»
Нельзя умолчать о сельских, в том числе и о выездновских колоколах. Старожил и краевед А. С. Потехин вспоминал: «В селах обязательно звонили в зимние снежные метели. Не одну человеческую душу спас так называемый „метельный“ звон: блуждая в поле, заплутавшие выходили к жилью на прерывистый звук большого церковного колокола». К этому добавим, что в середине XIX века какой-то умный человек придумал и сделал специальное приспособление «самозвон», когда в сильный ветер колокол стал звонить сам, без приставленного звонаря. Это приспособление применялось широко в селах степных районов.
Первым и последним мастером по отливке колоколов из числа арзамасцев стал Василий Дмитриевич Язычков. Издавна Язычковы «прикипели» к металлу. Еще в XVIII веке они — кузнецы, медники, а потом и позолотчики, вообще мастера по металлу. Василий Дмитриевич — небольшого роста, чернявый, с подстриженной бородкой, взгляд острый, наблюдательный. Смолоду он насмотрелся, как лили колокола приезжие мастера, до многого додумался сам. Его завод начал работать в Арзамасе рядом с северной стеной местного тюремного замка по шатковской дороге в 1858 году. В первое время заказы следовали один за другим. Крестьяне, освобожденные от крепостной неволи, усердно лили колокола для своих сельских храмов. Колоколами «свободы» Язычков заполнил едва ли не половину колоколен Арзамасского уезда, много потрудился литейщик и для храмов соседних уездов. Обычно мастер отливал колокола до 300 пудов. Но довелось Василию Дмитриевичу отливать колокола и до тысячи пудов для города Павлова и Починок. Эти заказы он выполнял на местах. А первое творение Язычкова предназначалось для Владимирской церкви Арзамаса. В октябре 1858 года он отлил для нее колокол в 345 пудов. Еще из работ мастера для городских церквей известны следующие: колокола для Троицкой церкви, церкви Александра Невского при тюремном замке. В 1880 году купец Петр Алексеевич Рукавишников заказал для Спасского мужского монастыря колокол в 206 пудов в память 25-летия царствования Александра II — эта надпись была размещена на колоколе. На кладбище обители купец и обрел свой вечный покой…
Из большой голосистой семьи арзамасских колоколов к нашему времени осталось только пять малых зазвончиков с колокольни Алексеевского женского монастыря. Их нашли в 1960 году на территории монастыря при земляных работах.
В 1935 году роняли большой колокол Воскресенского собора. Бывало, за двадцать пять верст слышался его благовест…
Если ты мастер, по-настоящему освоил свое рукомесло — почет тебе от малого и старого. А не достиг высот в деле избранном — чти одаренного талантом, знай о своем месте в ряду рукодельников.
Живописцев, а в старину их изографами называли, в Арзамасе всегда хватало. Славились еще в XVIII веке дьякон Воскресенского собора Ефим Яковлев, Андрей Горяйнов, Василий Тюфилин, Александр Блахин, Семен Иванов… Не случайно их называли «пресловущими».
Прекрасные иконы, уже со всеми признаками светского портрета, писали в школе академика А. В. Ступина, а после 1861 года в художественной мастерской А. В. Шмидта, И. М. Свешникова, бывших воспитанников Арзамасской школы рисования и живописи.
В самом конце XIX века и в начале XX образцом для местных живописцев служили работы арзамасского уроженца, академика, профессора исторической живописи, автора ряда фресок в Московском храме Христа Спасителя Николая Андреевича Кошелева.
Кошелев помогал в становлении живописной мастерской Понетаевского женского монастыря и потому часто живал у родичей в Арзамасе. Здесь он написал образ св. Великомученика Федора Стратилата, портрет боярина Ф. М. Ртишева, некогда подарившего городу большой клин своей земли и образ Христа с юношей к открытию водопровода в январе 1912 года. Детскому приюту имени И. С. Белоусова и П. И. Серебренникова мастер подарил прекрасную картину «Христос благословляет детей».[34]
…Однажды идет Николай Андреевич Соборной площадью и видит, что некий дядя пишет на треуголье кокошника привратной калитки Николаевского монастыря херувима и пишет-то не очень искусно — маловато в рисунке профессиональной выучки.
Остановился Кошелев, не промолчал:
— Дай-ка, братец, я поправлю…
Дядя, что стоял на стремянке, обернулся — лицо злое. Кажется, сам уж увидел, что не задался у него рисунок, да и краски кричат — когда-то еще их солнце пригасит… Едва тот живописец не кинул сверху: а поди-ка ты, господин хороший…
На мостовой красивый человек с темными пышными волосами, а худощавое, женственного абриса смугловатое лицо в ободье густой бороды. Одет по-городскому.
— А сможешь?
Кошелев мягко улыбнулся, коротко отозвался:
— Да уж постараюсь…
Поднялся Николай Андреевич на стремянку, взял палитру, кисть — скоро выправил херувима рисунком и так краски положил — живой херувим, так и кажется, что крылышки за плечиками трепещут.
В удивлении дядя внизу и рот раскрыл. Спрашивает:
— Да кто ж будете, такой искусник?!
— Кошелев я…
Живописец и руки опустил.
— Николай Андреич… Наслышан много о вас, в собор специально ходил, смотрел труды ваши… Нижайше прошу прощения, я же чуть на вас не накричал.
— Ничего, брат! Гордыню-то, иногда, поприжать не худо. Делом, искусством величайся — так мой первый учитель Давыдов советовал.
Пошел вниз Кошелев к Гостиному ряду. А сконфуженный живописец все кланялся и кланялся вслед профессору…
Было-живало до нас докричало
Только в XVIII веке несколько утвердились, а затем и документально закрепились фамилии жителей Арзамаса. Но вплоть до середины XIX века многие горожане все еще имели по две фамилии, откликались на уличные прозвища.
Начально, при казенной нужде, фамилией становилось отчество. Уличной же — прилипчивое прозвище, его образная сила, что подчеркивала индивидуальность отдельного человека. Бесконечное разнообразие прозвищ в стихии языка диктовалось часто по внешности, по роду занятий… Прозвища тянулись еще из языческой старины. Вот открываем платежные ведомости трудников арзамасских будных станов (майданов) 1680 года и сразу встречаем яркие прозвища: Якушка Жулуп, Андрюшка Дудка, Панка Галуза, Ганка Ретка, Данилка Даспея, Якушка Мигель, Ивашка Шаклей… В фамилиях видим мы истоки рождения человека, читаем историю Арзамаса, в обретенных фамилиях усматриваем и социальный знак.
Начальное ядро арзамасских фамилий, несомненно, составили фамилии новгородцев и псковитян, которых повелел разослать Иван Грозный по разным городам после «победы» над вольностью этих вечевых городов. К началу XIX–XX веков фамилии северных насельников в большинстве перевелись, зато в русле бытовой словесной практики возникло в Арзамасе много новых фамилий, чаще связанных с трудовой деятельностью жителей.
Полистаем годовые страницы истории Арзамаса.
1643 год. В городе живет добрый посадский человек, жертвователь на Воскресенский собор Ондрюшка Шапочник.
Далекий 1695 год… Петр I через Нижний Новгород идет в поход на Азов. Отправили на войну дружину и арзамасцы, а с ней и «сухарника», ведающего хлебным довольствием. В следующем году «сухарник» вернулся из похода с прозвищем Солдатов, позже оно и стало фамилией целого, живущего и доселе рода.
Вот фамилия Токаревых. Возникла она в городе в XVIII веке, когда, с легкой руки Петра I, стали ввозиться, а затем и изготовляться в России столь нужные токарные станки для обработки металла. Некто из посадских занялся токарным делом и с тем обрел фамилию.
1791 год. Читаем список жильцов города. Встречаем Красильниковых. Все ясно: Иван Александрович вел торг «холщовый». Он же, разумеется, и красил холсты. Арзамасские Красильниковы дали нижегородскому писателю П. И. Мельникову (Андрею Печерскому) заглавие для одноименного рассказа.
Заглянем в дела Арзамасской ремесленной управы. 1793 год. Тут встречаем фамилию сапожника Д. П. Молоткова, резчика иконостасов Аллилуева. Ясно, что фамилия и этих мастеров — они производные от ремесленных занятий. Также и фамилия многочисленных прежде Иконниковых, предок которых, конечно же, занимался иконным письмом, назывался в миру иконником.
Старая в городе фамилия заводчиков Скоблиных. Известно, что кожевенным делом эти мастера занимались с петровских времен. При обработке кожсырья скоблят, счищают мездру, жировые остатки… Не трудно догадаться, как объявилась эта уважаемая фамилия, в честь которой была названа в нижней части города целая улица.
В Арзамасе, где издавна выделывали кожу, обрела гражданство и фамилия Сапожниковых.
Вот тоже… Как это близко: кожа, обувь, конские хомуты, а отсюда уж совсем недалече до образования фамилии Хомутинниковых. Издавна безубыточно работали Хомутинниковы и только в середине прошлого века «запустело» их заведение…
В подгородной Ямской слободе, естественно, появились Ямщиковы и Ремонтировы. И те, и другие связаны с гоньбой лошадей и ремонтом конского поголовья. Ямщиков-Попов, позже оставивший дедово занятие, стал богатейшим купцом Арзамаса.
Фамилия купцов Подсосовых известна в городе с XVII века. Долго она ничем не выделялась из числа других, жила на Московской улице, торговала «убойной» и потому носила вторую фамилию Мясниковых.
Вандышевы — известная фамилия арзамасских купцов. Откуда она? Оказывается, у нее «рыбный» исток. В старые годы она была понятной всем.[35]
В 1845 году скончался владелец лучшего в городе кожевенного предприятия Иван Алексеевич Попов. Он откликался и на фамилию Щетинин. Предки его занимались нехитрым щетинным промыслом.
По признаку трудовых занятий даны в разные годы фамилии купцам и мещанам Мерлушкиным, Сальниковым, Масленковым, Гладильщиковым — от разглаживания кожи, Скорняковым, Рукавишниковым.
Проживали в XVIII веке в городе и Переплетчиковы. Один из них, Яков Васильевич, значится в городовых книгах 1784 года. Переплетчиковы гордились своей трудовой фамилией и писали о себе: «позолотного и переплетного мастерства люди». Один из них признался опять же не без гордости, что у него «самоучный труд».
Среди арзамасцев проживали и такие, кто очень долго носил две, а то и три фамилии. Двойные имели Беляевы-Жадаевы, Верхоглядовы-Шугуровы, Демиховские-Кисляковы, Милютины-Пановы. А Фадеевы откликались и на Прорубщиковых и Телегиных.
А вот фамилии горожан, связанные с географическими названиями, с национальностью.
В 1826 году записались в арзамасские купцы еще недавно крепостные господ Пушкиных — Виляновы. Мало кто в Арзамасе знал их фамилию, называли и писали новоявленных купцов — Болдинские.
От названий поволжских городов произошли арзамасские фамилии Нижегородцевых, Казанцевых, Казанкиных.
В 1790 году в городе жил Николай Васильевич Немчинов.
«Художник сапожного ремесла» Борисов, вернувшийся в 1828 году из турецкого плена окольным путем на родину через Францию и Австрию был прозван «турком», Турецковым.
Бытовала в Арзамасе и такая редкая, с претензией, фамилия, как Всемирное. Ее носил купец Иван Львович Скорняков, строитель храма Александра Невского при тюремном замке, который он построил в 1820 году. Знать, далеко заносили назойливые мечты этого купчину, знать, вырвались однажды наружу некие усладительные мечтания и вот навсегда кто-то припечатал: Всемирное!
Часть дома, его крыльцо стало для одного из арзамасцев фамилией. Однажды на крыльцо купца Попова, содержавшего «своим иждивением» воспитательный дом, положили младенца. Мальчик выжил, вырос и получил фамилию Крыльцов.
Сообщаем и еще об одной привлекательной фамилии: Любовников. В середине прошлого века Аркадий Андреевич служил помощником арзамасского почтмейстера.
Интересно раскрываются фамилии и многих других арзамасцев, живших «во времена оны». Большинство горожан помнило о коренном истоке своей фамилии, трудолюбием, чистотой жизни делало не только ей честь, но и честь родному городу.
Век долог, всем полон…
Время сохранило лишь немногие имена арзамасских долгожителей, специального учета таковых, кажется, не велось.
3 февраля 1654 года скончался иеросхимонах Иов 110-ти лет от рождения. Погребен на правом берегу реки Пьяны, на том месте, где прежде основан арзамасцами Троицкий монастырь. Знавшие его люди считали старца святым. В ночь на Духов день окрестные жители сходились на могилу Иова, утром из села Ветошкина устраивали крестный ход.
Родители наградили красотой, а красоту духовную он обрел сам. Бог наградил его долголетием. Архимандрит Александр 35 лет управлял Арзамасским Спасским монастырем, много содействовал духовному просвещению горожан. Постник, он раздавал бедным все, что ему дарили или подносили. Свою иноческую жизнь начинал в Московском Новоспасском монастыре. Умер архимандрит Александр 29 апреля 1845 года, прожил 84 года. Вот его последняя просьба: «Если послышите, что уже на свете меня нет, помолитесь обо мне: да не лишен буду тех обителей, идеже упокоеваются праведные, по единой милости и заслугам Сладчайшего Иисуса».
10 октября 1834 года в Нижний Новгород впервые прибыл Николай I и пробыл там три дня. Увидеть царя желали многие нижегородцы, в том числе и жители ближних уездов. Те, кто жил справно, ездила в губернский город на лошадях, а бедняки ходили пешком. Среди таковых отшагал 112 верст и арзамасский скорняк Петр Андреевич Зобнин, которому в то время исполнилось шестьдесят лет. Умер Зобнин в 1869 году в возрасте 95 лет.
В 1845 году 7 февраля скончал дни свои земные Иван Алексеевич Попов. Потомственный почетный гражданин, владелец большого кожевенного завода, получивший за свою продукцию «Золотого орла» на первой Всероссийской выставке. Этот орел украшал заведение купца. Прожил Иван, Алексеевич 84 года.
120 лет — такова долгота земных дней крестьянки села Сыробоярского Арзамасского уезда Ирины Степановой. Умерла она в 1866 году. Отец се, Степан Степанов, принадлежал помещику Бетлингу. Шестнадцати лет Ирину выдали замуж. За пятнадцать лет замужества родила двенадцать детей. Работала на скотном дворе. Говорили о ней: роста невысокого, кости широкой, питалась обычной крестьянской пищей. без работы женщину видели мало. Не трудилась она только последние десять лет. Пятнадцать остатних годов не ела скоромного.
В возрасте 102-х лет ушла из жизни в подгородном селе Кожине крестьянка Евдокия Ильинична Лоськова в 1875 году.
126 лет прожил на белом свете крестьянин села Верхних Печерок Арзамасского уезда Тихон Иванович Щербаков. Скончался он в 1867 году. Родитель его прожил 115 лет, мать тоже 115 лет, жена 90 лет, а брат 105 лет. Всю жизнь Тихон Иванович оставался неизменно здоровым, вел торговлю хлебом, пятнадцать лет ходил лоцманом на Волге. Питались Щербаковы простой крестьянской пищей, набожные, соблюдали все посты. Спиртное Тихон Иванович потреблял умеренно, пиво очень даже «долюбливал», говоря: «пиво пить не диво, только бы с ног не сбило». Характер крестьянина неизменно оставался ровным, веселым.
Когда умерла бывшая крестьянка Матрена Ивановна Мельникова, ей исполнилось в 1870 году 120 лет. С 1861 года, уже свободная, проживала в Арзамасе. Жизнь Матрена Ивановна вела воздержанную, не употребляла вина, большую часть своих долгих лет провела без мужа, кроме обычной сельской работы еще и шила. Никто никогда не видел ее на гуляньях, единственным ее утешением было сходить в церковь.
В 1878 году 18 марта отошел в мир иной арзамасец Николай Иванович Пинин. Прожил он 121 год. Погребен в Спасском монастыре.
Анна Гавриловна Лопашева из села Собакина Арзамасского уезда прожила 102 года.
1886 год. Умер арзамасец Афанасий Васильевич Васильев, проживший 106 лет.
В возрасте 110 лет в 1877 году рассталась с земной жизнью крестьянка из подгородного села Новоселок Прасковья Никитина.
102 года своей жизни отметила мещанская вдова Арзамаса Анна Михайловна Клементьева. Скончалась она в 1894 году.
Долгих сорок восемь лет прослужил Богу священник Владимирской церкви Арзамаса Иов Григорьевич Авситидийский, сын дьякона этого храма. Заштатному уже священнику минуло 86 лет, когда он покинул сей бренный мир в 1896 году.
Награда долголетия выпала крестьянину села Пасьянова Арзамасского уезда Василию Карповичу Фролову, прожившему 101 год.
На год больше Фролова прожил крестьянин села Собакина Арзамасского уезда Алексей Иванович Махонин, умерший в 1897 году.
24 декабря 1899 года опочила Феврония Ивановна Вилянова, к которой якобы до женитьбы был неравнодушен А. С. Пушкин. Крестьянской дочери исполнилось 94 года. В метрической книге Ильинской церкви она записана как Болдинская.
Девяносто четыре года прожил протоиерей Арзамасского Воскресенского собора Иоанн Дмитриевич Страгородский, родитель патриарха Сергия. Скончался он 31 мая 1901 года. Священствовал 72 года. Поначалу служил в приходской церкви села Собакина Арзамасского уезда — 23 года, 16 лет в Арзамасской Алексеевской общине и 32 года в городском соборе. Тридцать лет был благочинным, кроме городских, в ведении отца Иоанна насчитывалось еще и семнадцать сельских церквей. Имел все награды духовного лица от палицы до золотого кабинетного креста. Погребен в Алексеевском монастыре. В 1885 году выполнил почетное поручение епархиального начальства: следствие о прославлении и чудесах Понетаевской иконы Знамения Пресвятые Богородицы.
Часто среди русских людей прошлого, из духовного звания, можно было встретить долгожителей. В этом сказывалась, как говорили, «порода», которая крепилась трезвой жизнью, незлобливым сердцем, ясным миропониманием, постоянно добрым душевным настроем, строгими правилами в быту.
Вот и священнику Федору Ивановичу Владимирскому — верному слуге Божьему, была дарована долгая-долгая жизнь. Он родился 8 февраля 1843 года по старому стилю и умер 9 июля 1932 года в возрасте 89 лет.
Служил в Воскресенском соборе, Троицкой церкви Арзамаса, учил детей Закону Божьему, выполнял немало других служб по Духовному ведомству. Федора Ивановича непременно избирали гласным в городскую Думу, он был депутатом II Государственной Думы. Четверть века протоиерей Владимирский доброхотно затратил на строительство водосбора на Мокром овраге и стал для арзамасцев поистине «подателем живой воды».
Горожане присвоили ему звание Почетного гражданина Арзамаса.
…Много жить — много терять.
В начале двадцатых годов нынешнего века скончался в тиши Никольских лесов бывший архимандрит Арзамасского Высокогорского монастыря Софроний. Он был уроженцем Москвы, в миру носил фамилию Смирнов.
Духовный подвиг Софрония продолжался 28 лет, начально в православном монастыре на святой горе Афон. Пятнадцать лет из них провел в затворе. В 1887 году после возвращения в Россию подвижник назначен настоятелем Высокогорской обители.
В 1908 году старец удалился в глухие Никольские леса Арзамасского уезда для отшельнического жития.
Еще при жизни Софроний стал известен своей прозорливостью и даром исцеления людских недугов.
Прожил арзамасский молитвенник 107 лет.
Эта песня рассказывает о суровых нравах времен воевод, о нелегком положении женщины в домостроевские времена.
В истории города живо предание о том, что близ Соборной площади закопали живьем по шею женщину. Она мучилась несколько дней, кричала, потом стала затихать и, уже в изнеможении, с потухшими глазами, только шептала: «Пить, пить, пить». Такое наказание в те времена давали обыкновенно за убийство.
…Пели молодайки на угреве, на лобном месте, возле дома воеводы:
В Арзамасе, в Арзамасе — на у красе
Сходилися молодушки в един круг,
Оне думали крепко думу за едино:
«Уж мы сложимтесь, молодки, по алтыну,
Мы пойдемте к арзамасскому воеводе».
«Ох, ты, батюшка наш, арзамасский воевода!
Ты прими, сударь, пожалуйста, не ломайся.
Дай нам волю, дай нам волю над мужьями!»
Как возговорит арзамасский воевода:
«Вот вам воля, вот вам воля над мужьями,
Вот вам воля, вот вам воля на неделю»…
— «Что за воля, что за воля на неделю?
Все едино, все едино, что неволя»…
Что и говорить, XIX век дал немало воли-волюшки и женщине, однако живучи были еще патриархальные порядки в купеческом Арзамасе. То и писал историк города, относя свои слова к первой половине столетия: «Девушки из купеческих и даже небогатых, но хорошего рода семей, жили затворницами: они не только на гуляньях, а даже в крестных ходах не участвовали, даже в церковь брали их очень редко. А чтобы высмотреть жениху какую-либо невесту, нужно было идти или в Алексеевскую общину в Сборное воскресенье,[36]или к Благовещенью в день Параскевы-Пятницы к обедне, куда ежегодно выводили девушек невест, как на выставку».
В семье не без урода, а в большой тем более…
Объявлялись и такие, кто бездумно чернил честь фамилии, города, кому правила мирского общежития звук пустой… В старину с такими много не разговаривали. Упреждали раз и другой, затем ослушника на Сенной площади ждал кнут, солдатчина, а то отправляли в Сибирь на поселение. На распоясавшихся женщин накладывалось строгое церковное наказание, за тяжкие грехи спроваживали в ту же Сибирь.
Городской голова Петр Иванович Подсосов в начале прошлого века слыл суровым стражем нравственных начал, радел, чтобы горожане честно трудились и неукоснительно соблюдали указы благочиния.
Но не все внимали доброму совету, наущению, предостережению. Коли так — паршивую овцу из стада вон! Добился Петр Иванович от губернских властей разрешения против четырнадцати неуправных молодцов, отправил-таки порочных в холодную Сибирь.
Остыньте-ка в чужом диком краю, вкусите трудного хлеба, а как натрет холку несладкая жизнь — поневоле умными станете!
Юродивых в России всегда называли Божьими людьми. В их словах, часто в разговоре бессвязном, в неосознанных поступках миряне видели глубокий смысл, предвиденье определенных событий в мире и в судьбе отдельного человека. Народ почитал юродивых Христа ради, что принимали на себя смиренную личину юродства.
Весь XIX век старый Арзамас помнил двух своих юродивых, которые не без основания вошли в духовную летопись истории города.
В 1820 году 28 марта скончалась в Алексеевской общине Елена Афанасьевна Дертьева из дворян. Она получила в семье хорошее домашнее воспитание, с детства решила уйти в монастырь, но родители против воли девушки выдали ее замуж. Из-за брачного стола Елена бросилась в открытое окно первого этажа дома — намеренно упала в грязь, начала рвать брачные одежды… Оскорбленный жених тотчас уехал в свою деревню, разошлись гости, молва тотчас разнесла, что Елену испортили…
Четыре года скиталась по улицам Елена Афанасьевна, отвезли ее в дом умалишенных, потом спровадили в Николаевский монастырь, но и тут она бунтовала. Тогда женщину взяли «на поруки» в Арзамасскую Алексеевскую общину. Здесь юродивая смирилась, внешне стихла и сестры увидели, что Дертьева имела дар прозорливости и незаурядный ум.
Начали сбываться ее предвидения, советы приносили добро, а после смерти юродивой сбылись ее пророчества: в указанном Еленой Афанасьевной месте действительно выстроилась церковь великомученицы Варвары. Сбылось и такое, что ее похоронили на месте деревца, которое она трясла частенько и приговаривала: «Ты не на том месте сидишь». Предсказала Дертьева светскому человеку, который был предубежден против монашества, что он постригется. После врач Медведев точно постригся в Арзамасском Высокогорском монастыре, стал его строителем, а со временем его назначили наместником Свято-Троицкой Сергиевой лавры…
В 1809 году родилась, а в 1884 году скончалась в Серафимо-Дивеевском монастыре блаженная юродивая Пелагея Ивановна Серебренникова, в девичестве Сурина.
Несчастное замужество привело женщину, ее мужа и мать к преподобному Серафиму Саровскому, который и возложил на Пелагею подвиг юродства, как необходимый для ее душевного спасения, и предсказал ей, что она будет жить в Дивеевском монастыре.
Жизнь с мужем не задалась, Серебренников отказался от жены, Пелагея Ивановна стала юродствовать и много претерпела насмешек, унижения, даже рукоприкладства. Сильно, до крови ее высекли по приказу городничего, после чего тот увидел себя во сне в адских муках — совестливый, однако же, оказался городничий!
Несколько лет «маялась» с дочерью мать и наконец поместила ее в Дивеевский монастырь, внеся за прием пятьсот рублей.
Прожила в обителе Серебренникова долгие сорок шесть лет. Вначале она юродствовала буйно, потом оказала кротость, хотя никогда сама не просила есть, спала в коридоре на полу… В последние годы Пелагея Ивановна стала прозорливо предрекать события и судьбы, многие сторонние искали ее иносказательных предсказаний и мудрых житейских советов…
Кажется, последними юродивыми в Арзамасе в конце прошлого и начале нынешнего века были молодой еще мужик из Выездного и Аленка. Как звали того юродивого никто не знал. Ходил он по арзамасским базарам с высоким увесистым посохом, который старательно украшал разноцветными ленточками. Косноязычный, с неразборчивой речью, он не устрашал. Напротив — лицо всегда приветливое, доброе. Подойдет к любому и скажет мягко:
— И тебе — Бог!
Люди охотно подавали на пропитание этому человеку не от мира сего.
Аленка помнится арзамасцам по началу этого века.
Тоже вроде бы обделена умом и говорила с запинкой.
Невысокая ростом, крепко сбитая телом, Аленка часто и беспричинно хохотала. Безошибочно определяла, кто какой человек: добрый, злой… Бывало, возле иного испуганно, громко закричит:
— Чур, мимо, мимо тебя!
И шарахнется в сторону.
Ходила она частенько по купеческим домам. Ее хорошо знали и привечали у Бебешиных, Чичеровых, Вандышевых, Николаевых…
Аленка слыла очень разборчивой, при даче доброхотной милостыни брала пироги попышней, не чуралась яиц, колбасы, белого хлеба. Этим постоянно кормила своих бедных родичей.
…Настали иные времена. Сгибла в первые годы после революции 1917-го Аленка от голода.
Миллионер Петр Иванович Подсосов крутенек…
Потомственный почетный гражданин города хаживал одно время городским головой.
Родитель с продажи мяса нажился, а Петр Иванович и вовсе развернулся. Мясо — мясом, скупал и сбывал еще овчину. Бывали годы, когда купец продавал их до трехсот тысяч. Завел кожевенный завод, на котором поставил первую не только в Арзамасе, но, кажется, и в губернии, паровую машину. Красная «булгара» Подсосова шла за границу.
Среди приказчиков Петра Ивановича и Павел Мерлушкин, из мещан. Молод, красив, в делах честен. Как и всякий из служащих купца, мечтал о своем деле.
И понравилась Павлу хозяйская дочь, Александра Петровна, и вздумалось ему посватать ее. Одно — любовь, но и прикидывал, что женившись, быть-стать ему самому в купеческом ряду.
Долго не осмеливался молодой человек признаться хозяину, наконец, после очередной удачной операции в пользу Подсосова открылся.
Петр Иванович взорвался: «Ка-ак, ты к кому в родню лезешь?! Со свиным-то рылом в калашный ряд… Во-о-он с глаз моих, чтоб и духу не было!»
… Александра Петровна, дочь-то купецкая, затворница-то, успела отличить приказчика родителя, взыграло ответно и ее ретивое, согласилась она отдать руку и сердце Павлуше.
Свиделись тайно, объявил Мерлушкин Александре Петровне о родительском гневе, решительном отказе.
Наплакались влюбленные и дали друг другу слово, зарок, что сохранят они верность… Это и объявила Александра Петровна родителю.
Петр Иванович взбеленился: это как так, да это сговор за его спиной… На поводу у девьей глупости отцу идти? И думать о Пашке не моги!
Так вот родительская воля и оказалась для молодых недолей.
Решились они отказаться от всего и не искать счастья в миру друг без друга. Мерлушкин ушел в Саров, постригся там под именем Пахомия, там его посвятили в иеромонахи, а так как монах обладал большой деловой сметкой, то скоро стал казначеем обители. Умер он 18 ноября 1847 года. После говорили монахи: «А у нас в Сарове не было да, кажется, и не будет такого отца-казначея».
Что же Александра Петровна?
Вспомнила, что всякую судьбу Бог посылает… Отринула, как прах, родительское богатство, отринула фамильную славу, а она далеко по России разнеслась, и ушла в Арзамасскую Алексеевскую общину.
Петр Иванович, лишивший дочь супружеского счастья, старался после загладить свой грех щедрыми пожертвованиями в пользу монахинь. В общине появилась икона Казанской Божией Матери, украшенная жемчугом и разноцветными каменьями, которыми могла бы украшаться в миру Александра Петровна. Жемчугу крупного на этой иконе насчитывалось 1310 зерен, среднего — 2615 и мелкого — 425. Камней 470, в числе их 63 бриллианта. С годами Александра Петровна приняла схиму, получила имя Анастасии. Погребена возле самого храма на Всехсвятском кладбище. Родные братья монахини поставили на могиле ее достойный памятник…
Известный этнограф Александр Власьевич Терещенко в свое время побывал в Арзамасе и написал о нем интересный очерк. Попутно этнограф собрал в городе и уезде много ярких пословиц и поговорок.
Арзамасцы прошлого ценили мудрое слово, старались жить по заповедным истинам дедов и прадедов. Добрым, непреходящим заветом они являются и для нынешнего человека.
Передаем несколько пословиц и поговорок, которые повседневно употреблялись в быту ремесленников, в купеческой среде и во многих-многих семьях иных сословий города.
Не забывал трудовой человек вот эти поучения, присловья:
Ремесло за плечами не носить, а хлеб дает.
Всякое ремесло честно.
Дело мастера боится.
Каков мастер, такова и работа.
Без топора — не плотник, без иглы — не портной.
Начинаючи дело, о конце размышляй.
Как ручки сделают, так спинка износит.
Наша кожа и на выставку гожа.
Наш мех не на посмех. Любому на ворот, на шубу — всему российскому люду.
Лучшие кошмы — арзамасские.
Не до барыша, была бы слава хороша.
Прочно обжились эти пословицы и поговорки в арзамасских купеческих домах:
Барыш с убытком в одних санях ездят.
Без ума торговать, деньги терять.
На хороший товар много купцов.
Речка урочит, дорожка купца учит.
Денежка рубль бережет.
Арзамасский купец ста товарам цену знает.
Худо нажитое впрок не пойдет.
Не вдруг богатей, дольше проживешь.
Торгуй правдою, больше барыша будет.
Хороший купец и себя, и мир кормит.
Крепила арзамасскую семью и такая мудрость — памятка мужу, назидание жене и детям:
Муж — не сапог, с ноги не скинешь.
Жена — не рукавица, с руки не сбросишь.
Где любовь, там и Бог.
Красна пава перьями, а мужняя жена умной головой.
Обиходливой хозяйкой все в доме стоит.
Где грозно, там и розно.
На красивого глядеть хорошо, а с умным жить легко.
Малы детушки, что часты звездочки: и светят, и радуют.
Ласковое дитя две матки сосет.
Покорному дитяти все кстати.
Так и называли последние пятнадцать лет XIX века горожане — время горькое, неприбыточное. Волгой, невиданными доселе железными дорогами — все мимо, мимо поплыли и покатили купеческие товары с юга, с восточных окраин… И разом прекратился прежде такой доходный извозный промысел, перестал Арзамас служить подторжьем Нижегородской ярмарки, убрали хозяева заезжих дворов зазывные елочки, исчез с базаров и оскудевших ярмарок приезжий торговый люд. Короче, арзамасцы только кормились, а денежку не наживали. В конце века, как рассказывали старожилы, запустение виделось во всем, лишь в базарные дни и оживал малость городок. Для приглядчивого приезжего только богатое убранство церквей и говорило о том, что Арзамас знавал куда лучшие дни.
С последней четверти века, в годы упадка, при общем оскудении, стал заметно меняться быт арзамасцев. Вот как об этом писал историк города Н. М. Щегольков:
«… В Гостином ряду более 20 лавок стояли пустые, в Мучном ряду также около 10 лавок никем не были заарендованы. Лавочная торговля шла самым плачевным образом. Местные торговцы беднели, разорялись. Многие природные арзамасцы в поисках куска хлеба разъехались по другим городам и остались там навсегда.
Особенно грустна была судьба мальчиков из небогатых мещанских семей… Не успеет мальчик окончить городское училище, лет 12-ти, пока не перерос, везут его на Нижегородскую ярмарку, мать или тетка ходит с ним там по номерам и предлагает каждому встречному: „Не надо ли вам мальчика?“ И отдавали мальчиков куда попало: некогда было разбирать, к хорошему человеку или нет, к солидной фирме или к эксплуататору… Увозили из Арзамаса ежегодно не менее полусотни таких мальчиков. И куда только их не заносила судьба…
При скудной наживе арзамасцам было уже не до построек: за эти лихие годы в Арзамасе не выстроено ни одного хорошего дома.
Внешнему разрушению соответствовала и бедная внутренняя обстановка. Только в одежде арзамасцы обоего пола продолжали тянуться за модой, все свои заработанные деньжонки употребляли на щегольство и внешний блеск, стараясь этим как-нибудь обмануть друг друга… При недостатках средств все, что оставалось ценного после предков, пошло на продажу: старинные жемчуги, золотые вещи, национальные костюмы, столовое серебро… все это сошло с рук. Один богатый житель Выездной слободы вздумал купить старинный женский национальный костюм, но такового уже не нашлось во всей Выездной ни за какую цену, все уже было продано… Офени-вязниковцы, покупатели старинных вещей, то и дело ездили в Арзамас, точно на ярмарку, скупали за бесценок старинные вещи и наживались…»
Первой жертвой лихолетья стала нравственность горожан. Падали «нравы» в среде наемных рабочих кожевенных и кошмовальных заводов, обедневших мастеровых, иных мещан. Объявилось пьянство, социальное озлобление.
Воспрял Арзамас, опять впрягся в работу с 1901–1902 годов, когда ветка железной дороги наконец-то соединила его с губернским центром, когда доставка сырья и отправка готовых изделий стала дешевле. Вот с этой поры арзамасцы особо осознали старую поговорку: Нижний — Арзамасу брат ближний…
Как и повсеместно в стародавние времена, арзамасцы рано ложились спать. В начале XIX века зимой городок часов в восемь вечера уже затихал.
Зато памятуя, что ранняя пташка носок прочищает, а поздняя только глаза продирает, еще затемно поднимался ремесленный человек. Так, кожевники трудились уже с полуночи.
Завтракать садились на свету и тут же ложились «досыпать» часа на полтора-два.
Торговые люди вставали попозже — часа в четыре и торопились в свои лавки, растворы — продажу начинали при огне. В такую рань спешили на базар иные арзамасские кружевницы, кто не отваживались выносить на люди днем свои не всегда доброкачественные рукоделия. Знать, не случайно их кружева так и назывались «путанка».
Обедали горожане обыкновенно в двенадцать.
Ужинали рано. Для тех, кто домовничал, был позволителен легкий паужин.
… В будние дни без нужды особой к соседям, даже и к родным старались не ходить, не беспокоить, не скрадывать у людей дорогое рабочее время. Все такое оставлялось на воскресенье и праздничные дни, которые всегда так ждали.
Неторопливость существования уездных городков, своя ритмика жизни. согласованная со сменой годовых циклов: зимы, весны, лета и осени. извечная разумность суточного круга — все это, освященное православной духовностью, выверенными во времени отчими традициями, создавало благотворную устойчивость народного бытия.
Арзамас во все времена оставался благочинным, ревнивым к православной вере, к храму Божьему.
Качнул застоявшуюся за ночь тишину благовест с соборной колокольни, и тотчас семнадцать других колоколен откликнулись со всех сторон. Этот мягкий утренний звон сливался в единый настойчивый зов, и каждый в нем слышал свое сокровенное, тащенное к душе.
… Чисто одетые горожане, медленно поспешая, идут в свои приходские храмы.
В конце обедни, когда поется «Тебе поем» или в просторечьи «Достойно есть» — звонят в колокол. Услышит звон та из женщин, что оставалась дома исполнять кухонный черед, поспешно поднимала себя с лавки, заботилась: «Отслужили обедню, пора вынимать пироги из печи, сейчас придут наши». Тихо посмеивалась: «Теперь, поди-ка, всяк догадался, что проголодался».
Хозяйка отнимает заслонку в печи и лицо ее опахнул дразнящий запах разварных щей, жирный дух подрумяненных пирогов и упревшей каши…
И на целый день воскресный семья в добром сытом настрое. Готова и гостей принять, и самим дойти до родни или соседей.
Воскресенье — душе возвышенье!
А вот день канцелярского служилого.
Распорядок дня чиновного рано не беспокоил. Все начиналось с утреннего чая в 8 часов, его подавала чаще кухарка. Разумеется, к чаю полагалась холодная закуска.
Занятия в учреждениях начинались с 9 часов и продолжались до 13 часов. После обильного обеда обычно час-другой отводился для отдыха или сна. Затем следовал чай, и канцелярский чин с 6 до 8 вечера сидел в присутствии.
… Ценились чиновники с красивым почерком. Во второй половине прошлого века появились пишущие машинки, но их было еще мало.
Чиновный всегда в народе виновный…
Солнышко на обед пошло… Отложены топоры и пилы — натянула работа рученьки, погнула спинушки. Плотники медленно, победно идут умываться. Весело гремит пробой рукомойника…
Поставила на стол расторопная стряпуха огромную деревянную чашку дымящихся щей, а в ней густо и капусты, и мяса.
Оправили усы и бороды мужики, перекрестились, и хорошо засветились над столом их загорелые лица.
Вначале похлебали щи без мяса яркими деревянными ложками. Старший артельщик, наконец-то, отделил мясо от костей, возвратил разварную говядину в чашу и постучал о ее боковину своей здоровенной ложкой. Стали мужики вылавливать и мясо…
На второе стряпуха выставила лапшу с мясом. Тесто натирала для лапши она сама. Управились работнички с лапшой, подана на стол гречневая каша, густо политая растительным маслом. Назавтра такую кашу стряпуха польет растопленным свиным салом.
Говорливая, улыбчивая стряпуха подает еще «перемену» — молоко с крошеным белым хлебом, опять же в большой хлебальной чашке.
Расписные ложки плотников плавают над деревянной столешницей все реже, ленивей…
Во время работы артельщиков всегда под рукой жбан с пенным ядреным квасом…
… До обеда тощо, а после обеда тяжелей еще.
На Куринке, что в Ильинском приходе…
Идешь ранним летним вечером по улице — вся она заросла травой… И почти перед каждым домом на той траве-мураве видишь вольно сидящих женщин в ярких ситцевых платьях. Скатерть раскинута, рядом самовар весело посапывает, тут же пучок сухоньких лучин, чтобы по мере надобности взбодрить остывшего дружечку. На скатерти — вобла «для разгону аппетита», калачи рогатые, стряпание пироги, сахар, варенье… Мужики еще работают с мехами, а ихние женушки ублажают себя на здоровье…
Так много густого предвечернего света на загорелых срубах домов, на лицах женщин, на медных боках самоваров…
Затих плавающий вечерний звон колоколов в густых садах. Поужинали. На город опускаются прохладные вечерние сумерки — день прошел, людские заботы увел… Скрипят калитки и глядишь — через дом-два сидят на лавочке те же женщины, девицы и так задушевно поют. У нас, на Куринке, были свои любимые песни:«Уцеркви стояла карета», «Зачем же, безумная, губишь», «Погасло солнце за горою», «Голова ты моя удалая». А еще пели и вот эту:
В жизни трудной, безотрадной
Долго ль плакать буду я!
Во слезах она томилась,
Точно смерть была бледна.
Трое суток не смыкала
Свои очи сладким сном, —
Все о друге тосковала,
Друга милого ждала.
— Ах, ты, милый, — нет тебя милее!
Поверь — правду говорю.
Ты прерви, прерви мученья,
Ты утешь любовью скорбь!
Когда будешь в разлученье —
Вспомни, милый, обо мне!
Грустная песня! А какая же молодость без томления, без грусти любящего сердца…
После восьми вечера город уже трещал — это выходили на свою службу ночные сторожа с постукалками.
Сторожа — люди все пожилые, не очень-то здоровые.
Иной, выйдя их своей калитки, вздохнет, сам себе напомнит: день с костей, а сырая ночь на кости — мозжат, труженые…
Слово «постукалка», и сам предмет — арзамасские. Досочка сухонькая лопаточкой, с выступом черенка для руки. В широкой части досочки просверливалась дырочка, через нее закреплялась цепочка с небольшой гаечкой на конце. Вышагивал тихой спящей улицей сторож, помахивал постукалкой, та гаечка на цепочке билась о досочку и издавала сухой звонкий звук. Стучать надо было часто, дабы обыватели, проснувшись, уверялись, что охранитель их покоя не спит — «ходит», неусыпно бдит…
Забрезжил рассвет, заря занялась, мещанки погнали коров в стадо, в сыром воздухе лениво перекликаются их сонные голоса. Ночной сторож устало идет домой. У родной калитки обернется, зевнет в прохладу зябнущего кулака.
— Ну вот… День да ночь, и сутки прочь…
Куплею да продажею базар живет
Давно арзамасцы положили быть у них базарам по понедельникам и пятницам. Прадедам и в голову бы не пришло торговать по воскресеньям. Едва ли не половина этого дня отдавалась Богу, церкви, а с обеда полагался отдых. В субботу тоже не до торгов. Это день стирки, уборки по дому и двору, а также желанный банный день. Накладно было устраивать каждодневные базары — отнималось бы рабочее время у горожанина и селянина, а потом и нужды такой не испытывали.
Долгое время многие арзамасцы ездили на базар на своих лошадках. До открытия судоходства по Волге, до железных дорог коней содержали охотно, мещане хорошо прирабатывали тем же извозом. Некоторые направляли оглобли даже на Макарьевскую, а потом и на Нижегородскую ярмарку для закупа сыпучих продуктов: соленой рыбы, вина, специй, — делать годовой запас выгодно, значительно дешевле, чем повседневно брать в лавочках часто залежалые продукты. Почти при каждом доме имелся погреб с ледником, где и хранилось все скоропортящееся, кладовые, сараи с ларями и сусеками.
Должно отметить ту особенность арзамасского базара, что главным покупателем-то на нем было все-таки сельское население.
Отмечали: сытен арзамасский стол. Город долгое-долгое время — до 1880 года — являлся скотопригонным пунктом, здесь топили сало, лили свечи, готовили солонину для государственных нужд. Забои огромного количества скота наполняли местный базар дешевым мясом, требухой, его дешевизна снижала цены и на остальные продукты.
Как и во всех городах, в Арзамасе базары издревле осели на площадях.
Базар да торг на ум наведет
До 1927 года площадь была много больше. Ее ведь не разделял еще насаженный Алексеем Ивановичем Согоновым садик.
Торговля в старину начиналась рано, в Соборном проезде, едва ли не от Крестовоздвиженской церкви, от начала Прогонной.
Пройдемся памятью по базару, скажем, семидесятых годов прошлого века, его арзамасцы называли Мытным.[37]
Площадь вбирала в себя шестьдесят торговых мест, каждое в длину три, а в ширину два аршина.[38]
Два ряда по направлению от здания бывшего магистрата к улице Новой занимали мясники. По зимам у них в палатках, кроме обычного мясного разнообразия, в продаже постоянно поросята, битые гуси и зайцы. Десять столов икорных. Располагались они в одну линию между Николаевским монастырем и Введенской церковью. Пятнадцать столов определялось калачникам и крендельщикам. Хлебники имели тут и пять ларей для хранения выпечки. Ближе к Воскресенскому собору осенью шла бойкая торговля арбузами. Неподалеку предназначалось семь столов огородникам. На восьми столах предлагали фрукты. Ряд назывался лимонным. Двенадцать столов заполнялись самыми разными пряниками.
Удивило бы нынешнего человека то, что с нескольких столов продавали спички. В те времена спички часто делали ручным способом в селах, особенно серные, с неприятным запахом. Это был промысел, наживались на нем те, кто давал «урочную работу».
Пройдемся окрайкой Мытного.
На углу площади и улицы Новой по осеням селяне продавали зерно. Сюда свозили особенно много конопляного семени, иногда до ста возов. Птицеловы из ребят, когда шли в городское училище, запасались тут лакомством для своих пернатых друзей. Конопляное семя обыкновенно продавалось оптом.
Близ угла дома Бебешиных и Сальниковой улицы надолго облюбовал себе место меховой ряд. С осени и всю зиму шла торговля мягкой рухлядью. что выделывалась арзамасскими скорняками.
У ограды церкви Введения и до магистрата шумел Балчуг. Здесь предлагали всякое плательное старье. Тут же объявлялись старинные антикварные вещи. Историк города Н. М. Щегольков сетовал на то, что Арзамас постоянно прочесывали московские и прочие офени — скупали за бесценок старинную одежду, книги, картины ступинской школы, посуду, золотное шитье…
От магистрата — в конце прошлого века «Каланчи» — сидели торговки с пареной брюквой, вареным жерехом. Горячее держалось в больших закрытых корчагах. Здесь же каждый мог выпить «Кислых щей» — кваса, приготовляемого из ржаного и ячменного солода и пшеничной муки.
Ближе к улице Новой, к зерновому ряду, примыкал рыбный ряд. В палатках из холста продавали «простую» рыбу, привозимую от тумановских, пустынских и вадских рыбаков. Рыба не переводилась в Арзамасе круглый год: судак, лещ, жерех, тарань, вобла… В икорном ряду манила привозная дорогая рыба: севрюга, осетрина, стерлядь, навага и северная рыбка — снеток.
У церкви Введения торговали еще и разным растительным маслом. В старину слово «растительное» не употреблялось, в домашнем обиходе слышалось неизменное «постное».
Кроме всего, на Верхнем базаре всегда можно было приобрести разные железные изделия, а также иконы, картины арзамасских живописцев.
Без ума торговать — деньги терять.
Площадь эта лежит между старых улиц Большой, Ореховской и Гостиного ряда.
Тут городская управа сдавала тридцать деревянных лавочек, что тянулись к Ореховской улице. Размеры лавочек: в длину пять, а шириной в три аршина.
Шесть полок откупали калачники. Двадцать семь растворов снимали под хлеб, к ним придавались хлебные и квасные лари.
По правой стороне, как спустишься с Соборной площади, торговали мукой, пшеном, крупами, как говорили некогда, зерновыми хлебами, но в размолотом, готовом виде.
Сюда свозили картофель из сел и деревень.
На площади предлагали щепные изделия, шерстяные и льняные товары, пеньку, разную обувь, рукавицы, варежки, перчатки вязаные, а возле часовни хозяйки выбирали «звонкий товар» — глиняную посуду.
На Благовещенской арзамасские торговцы скупали у крестьян пряжу.
Ближе к Бирже хозяйничал знаменитый Обжорный ряд. Он размешался у южного края площади, рядом со старым трактиром Ситникова… Ряд состоял из большой глинобитной палатки с навесом. Тут ждали людей с тощим кошельком: сбывали им вареную печень, легкое и прочее нутряное, наконец, просто мясо, что похуже. В палатке всегда дымились горячие пироги с мясом, капустой, морковью, с яблоками… Рядом предлагали калачи. Их пекли тогда с «рожками», а то и похожими на пироги. Эти спрашивали почаще. Вытянутый, но не круглый, с перехватом посредине — восьмеркой. Такая в нем особинка: верхняя корочка поднималась, а там хлеб пропитывался свежим постным маслом — вкуснота-а…
1 августа — первый медовый Спас, а яблочный Спас — 6 августа по-старому.
Съезжались в город продавцы меда, часто из мордовских сел. Какой славный народ — здоровый, чистый и добродушный. Бывало, в медоносный год наедет до сотни пасечников, станут они от горки до горки в два ряда за временными прилавками. Меду покупали арзамасцы помногу, в году же постных дней хватало. Немало бегало тут босоногой ребятни — перепадало им… То и дело слышишь, бывало, ребячий рев: опять кто-то наступил на пчелу, разозлил ее, а она так тепло провожала нечаянного, впрочем, обидчика…
В Яблочный Спас десятки возов стояли с дарами природы под стеной Спасского монастыря со стороны Спасского озера.
После медового и яблочного Спаса наступает капустная пора. Мало того, что в юго-восточной части города располагались большие частные огороды — земля сдавалась в аренду, привозили горы этой капусты из подгородных сел, особенно из Нового Усада. Возы с овощем выстраивались по всей Ореховской улице, а в отдельные годы капустный ряд протягивался и по Ильинской улице. Подходи, выбирай! С капустой зимой на столе не пусто!
Продал — прожил, купил — нажил
Эта обширная в свое время площадь находилась на выезде из города близ выездновского моста в конце улиц Затешной, Мостовой, Кузнечной и Ново-Московской.
Уже само название площади говорит о продаже тут сена, соломы, скота, домовых и банных срубов, дров… Площадь издревле окружали кузницы, каретные сараи, сенные завальни. Здешние умельцы ковали лошадей, выполняли слесарные работы, ремонтировали легковые экипажи, телеги, сани, здесь можно было купить дуги, шорные изделия, вожжи и веревки…
Эта площадь долго в памяти народной слыла страшной, ею пугали детей. Тут, до отмены смертной казни в 1753 году, производили палачи так называемые «торговые казни». Торговыми они назывались по месту исполнения смертного наказания. Позднее, до отмены тяжких телесных наказаний в 1863 году, здесь секли кнутом.
Нужда цены не ждет. Базар цену скажет
Она на стыке бывших улиц Прогонной и Стрелецкой.
В старые годы: в XVIII — первой половине XX века на этом месте торговали дровами. Позже в плане благоустройства города торговлю топливом перенесли на Сенную.
Телега хлеб в дом возит, И сани — на базар
Она на пересечении улиц Новой и Алексеевской.
Торговых гостей тут бывало из разных волостей…
Мука, зерно, разные крупы. Торги, как сказывали, производились серьезными, а заканчивались они обычно добрым согласьем в трактирах, в тепле…
Торг знает меру, вес и счет
Какой же базар без весов и без всяких там мер!
Они стояли на Соборной и Благовещенской площадях. На Соборной надолго встали близ северной стороны Введенской церкви, занимали место две с половиной сажени в длину и полторы в ширину. Весовая площадка имела двускатную крышу, стояла на четырех столбах. К коромыслу весов придавались большие деревянные чаши, обитые полосным железом по краям и посредине. Тут же лежали клейменые гири. Двухпудовые, пудовые[39], «батман» — на десять фунтов, четыре килограмма.
Доход в городскую казну от этих весов получали в год до четырехсот рублей.
На Благовещенской площади весы стояли такие же, с таким же железным коромыслом, что и на Соборной. В небазарные дни любила тут вездесущая ребятня взвешивать себя. Гири лежали открыто и никто на них не «зарился».
Без веса, без меры, нет и веры.
Счет не солжет, а мера не обманет
«Зерновые хлебы»: мука, крупы прежде не всегда взвешивались, продавали их и мерами. Мерами отпускали лук, картофель, морковь, яблоки… Поначалу мера была произвольной — местной, но позже ее узаконили в объеме и весе, заклеймили. Она составляла пуд и двенадцать фунтов. Но бытовала на базаре и пудовая, а точнее — 17 килограммов и 87 граммов.
Долгое время мера — обычная деревянная кадушка, а в последнее время она выполнялась и из толстой жести, цинкового железа. Бывало, деревянная-то иными торгашами делалась с двойным дном. Но скоро это обнаруживалось покупателями, и дорого обходился обман мошеннику: более на базаре он не появлялся…
Торг, базар породил множество метких пословиц и поговорок, всяк в Арзамасе знал вот эти:
Тому не дурно живется, у кого денежка ведется.
То дешево, что нам не нужно, а что нужно, то дорого.
Товар не хвалить, так и не свалить.
Без наклада барыш не наживешь.
На базаре два дурня: один дешево дает, а другой дорого просит.
В Обжорном ряду чего не услышишь!
Вот и такое зазывное:
Пышки горячие!
В горле не стоячие.
Пироги с начинкой!
С печенкой, свининкой…
Свежий калач —
Денежку не прячь!
Подходи, торопись,
Покупай, не скупись!
Базары два раза в неделю, но в том же Обжорном ряду ребятишки в любой день могли себе «посластить язычок».
Чем же? А вот — «избойной», скажем. Это спресованные маковые семена — ей-ей вкусно! «Избойну» продавали за деньги, но также и за всякий утиль: тряпье, кости… В общем разный хлам не залеживался в старое время в сараях…
Долго любимой у детворы оставалась и кос-халва. Продавалась эта халва палочками, обернутыми в цветную красно-синюю бумагу. Все бы хорошо, только эта халва вязла в зубах, бывало, не сразу ее и откусишь.
А еще продавались «рожки» — плод какого-то южного растения. На погляд — стручок сантиметров двенадцать длиной, темно-коричневого цвета. Очень уж тверды семечки в рожках.
Все эти сласти продавались недорого, вполне были доступны детям.
В давние времена базарные цены отличались большей устойчивостью, их повышали лишь народные бедствия, в основном война, неурожаи… Цены создает спрос и предложение, но главное — экономическое положение государства.
Вот цены в Арзамасе в 1911 году.
Пуд ржаной муки стоил 80–90 копеек. За пуд пшеничной муки спрашивали 1 рубль 50 копеек. Пуд гречневой муки можно было купить за 1 рубль сорок копеек. За пуд пшена ставили ту же цену, что и за гречу. За пудовую меру картофеля платили от 20 до 40 копеек. Фунт мяса стоил от 11 до 18 копеек, а пуд лучшего тянул на 80 копеек. Десяток яиц отдавали за 8-10 копеек. За фунт постного масла просили 15 копеек, за фунт сахара 17–20 копеек.
В конце прошлого века фунт простой икры можно было взять за 20 копеек, щучьей — за 40 копеек, кетовой поднимался до 60 копеек, а фунт паюсной — до 2 рублей.
Цена 750 граммовой бутылки водки — 40 копеек, ведро водки стоило восемь рублей. Пиво арзамасское «Баварское» в 750-граммовой бутылке не дороже пяти копеек, а квас «Кислые щи», повсеместно распространенный в России — 2 копейки за бутылку.
На Сенной плошали продавался домашний скот. Вот какие держались на него цены в том же 1911 году: лошадь хорошая стоила до 50 рублей, корова до 60 рублей, свинья от 15 до 25 рублей, овца от 4 до 6 рублей. Пуд соломы брали за 12 копеек, а пуд сена за 40 копеек.
Арзамасец Дунаевский, впоследствии архитектор, вспоминал: «Материальная сторона жизни необычайно облегчалась исключительной дешевизной на все продукты питания… Служба одного человека (нерабочего), не говоря уже о холостяжниках, обеспечивала семью всем необходимым».
Бытовало Дворянское собрание, Купеческий клуб, известное Общественное собрание…
А тут на улице Прогонной при доме № 2 долгое время существовал самодеятельный уличный клуб.
В доме до винной монополии, до «казенок» шумел кабак, и наезжие крестьяне в базарные дни охотно подворачивали к злачному месту. После кабака в доме объявилось две лавки. Одна-то булочная, а другую, бакалейную, содержал Шишкин.
Считали Ивана Павловича интеллигентным человеком, может быть и потому, что он чисто одевался, умел поговорить с простолюдином и господином. Да, знал подход к любому. Злые языки утверждали, что многоречие, а то и «речевой понос» владельца лавки — напускное, для завлеченья покупателей. Только нет. В заведении Ивана Павловича собирался самый разный народ, ищущий правды, желающей понять, что происходит в мире и родном Отечестве, каковы политические ветры и куда они дуют.
В небольшом зальце играли в шашечные игры: в «поддавки», «треугольники», «волки и овцы», в «крепкие», но тут же и читали газеты, обсуждали печатные материалы, формировали мнение, ближние и дальние события процеживались через народное сознание. Короче, не досужие сплетники собирались у Шишкина, ежели постоянным комментатором уличного клуба являлся преподаватель Троицкого училища Николай Григорьевич Коридарин, отдавший сорок лет народному просвещению.
… Многое из прошлого забылось, а вот жаркие подчас беседы любомудров, тот же Коридарин в своей форменной фуражке с кокардой, его мудрые слова помнятся как нечто отрадное, светлое.
Он помещался в ампирном доме Амозова на улице Новой. Позднее в нем обитал клуб «Красная звезда», а доживал дом со скучной вывеской мебельного магазина.
До революции в летнее время привлекал клуб небольшим, но романтическим липовым садом, своей интимностью.
Вечерами на легкой эстраде в саду томно играл оркестр струнных инструментов.
Клуб располагал небольшой библиотекой, выписывались в основном столичные и нижегородские журналы и газеты.
Сцена зрительного зала давала приют любителям самодеятельности и заезжим гастролерам.
Гостиная с роялем, хороший буфет, комната с карточными столиками, давно полюбившийся арзамасцам бильярд…
Публика приезжала и приходила сюда почтенная: дворяне, чиновники, интеллигенция, купцы. Здесь проводили кто часок, кто вечер. Клуб являлся также местом деловых встреч, общественных собраний горожан.
На сцене клуба в спектаклях впервые увидели арзамасцы свою любимую талантливую актрису и красавицу Елену Николаевну Судьину.
Это уж в наше время стало просто, при всеобщей-то грамотности… А прежде, а в старину — затруднительно. Как составить то же прошение, коли не осчастливлен грамотой. А потом надо же знать к кому обращаться, по какому ведомству бумага пойдет.
Сыскался в Арзамасе для простых селян хороший человек. За глаза звали его: площадной дьяк. Служил он псаломщиком в Троицкой церкви, а жил-то на улице Малой. Бывало, отслужит в храме и идет в базарный день на Благовещенскую площадь. Его уже выглядывают, ждут. После сидит псаломщик в трактире за столом, рядом с ним пристроился просьбеиный мужичок. Выложит он, Медведев, из кожаной сумы бумагу. отвинтит у старинной медной чернильницы медную же закрывашку, достанет стило и начинает писать со слов того сосредоточенного мужичка.
Брал Петр Медведев за свой письменный труд двадцать копеек. Ну. само-собой, от предложенной рюмочки не отказывался, однако не злоупотреблял.
Ловок был писать деловые бумаги площадной писарь! Иной раз так убедительно изложит, так словом-то проймет, что тот мужичок, прослушав «себя», чистую слезу обронит, а то и грудь колесом выпятит — знай наших!. Помогал, прямо скажем, много помогал людям народный заступник. Частенько в своем городу у уездного начальства, а то и в столице дело решалось к той радости мужицкой.
Любили Петра Медведева городские ребятишки. Идет он домой, подчас, не совсем твердой походкой. Обступят малые, гвалт веселый поднимут, а он их и жалует дешевыми лампасейками в сахаре. Иногда расчувствуется, расцелует иного малого в темечко и еще конфетку даст. Махнет рукой.
— Кыш, ребятки, голые пятки!
У него восторженная детская душа — это уж точно!
Многие ли всю жизнь ребятишкам отдают… А вот Николай Александрович Зайков отдавал. Жил он на Ильинской прежде улице. Частенько видели его за городом: все ходил, что-то высматривал.
— Ты чево, Николай Александрович?
— Глинку, хорошую глинку ищу! Я же глиномял…
Намнет глины мастер и начинает лепить самые разные детские игрушки, свистульки.
Еще до революции, когда на Ивановских буграх детская ярмарка в Семик устраивалась, стоял Зайков со своими изделиями.
И — дешево, и — мило!
Что же предлагал ребяткам Николай Александрович. Работал он и с гипсом. И на торговом его столе красовались яркие разного рода свистульки, зайчики, куклы, копилки…
И по зимам помнил мастер о городской ребятне. Вместе с женой Еленой Ивановной пекли из муки «сладкие» игрушки: петушков, солдатиков, коровок, рыбок — мало ли на кого руки разохотятся в работе.
Помнится Николай Александрович по двадцатым годам, работал он и в Отечественную войну для мальчишек и девчонок. В последнее время на Мытном к радости детворы сиживала со своими изделиями уже одна Елена Ивановна…
Долго в Арзамасе жило старое слово «деульшик», что, согласно словарю, означает: есть со вкусом, вкушать, наслаждаясь.
Наслаждал, что и говорить, Николай Александрович арзамасскую детвору — вечная ему память!
Прежних травников уважали.
Во второй половине прошлого века Иван Александрович Володин лавочку с травами держал — это против каланчи, против прежнего магистрата. Травником слыл умным, хорошо знал что полезное для человека растет на лугу, в лесу. Подсказывал, как варить наставы из лечебных трав.
Его чаще видели летом за городом. Все-то он с кошелкой, а в той кошелке разные травы.
Встретишься невзначай, поднимет он лицо — глаза ласковые, чистые.
— Все ищешь, Иван Алексеевич?
— Каждая травка в своем местечке растет, вот и хожу на встречу…
В Выездном он жил, Моторов, и всяк знал его. Да и у арзамасцев лекарь на слуху. Многих на ноги ставил. Ведь к нему даже из Москвы приезжали. Он даже из-за границы травы выписывал.
Поприжали Моторова в революцию, как сказывали. Пришли с обыском, отобрали у Ивана Алексеевича старинный лечебник и травник. Книги унесли, а лекаря припугнули: не по науке лечишь, смотри-и…
Пользовал Моторов и домашний скот. Добрая лошадь у Бебешиных захромала, и ветеринар не помог, а выездновский травник поднял ее на ноги — дивились люди…
В мире, что в море — много всякого. Много и людей всяких. В «полгоре», в Гостином ряду, торговал бакалейщик Никитин Павел Пафнутьич.
Небазарные дни скучные — в лавках покупателей негусто, и их степенства от безделья занимались кто чем: играли в шашки, перекидывались в картишки, листали иллюстрированные журналы, а кто «в окно смотрел да мух давил»…
Проживал в городе набеглый босяк, грузчик, который и подрабатывал у торговцев Гостиного ряда. Крепыш, волосом черен, лицом дик. Имя его мало кто знал.
Как-то засиделись у Никитина купцы и пало хозяину лавки в голову позабавить торгашей. Повелел Павел Пафнутьич кликнуть босяка. Сыскался, пришел мужик, стал у притолоки. Никитин к нему с ласковой приманкой в голосе:
Видел тебя в Обжорном ряду — здоров ты за столом… Мы вот тут поспорили… Я и говорю, что ты полпуда пряников «лапши» съешь и не пикнешь… Пари я держал, братец, не обмани моих ожиданий…
Босяк кивнул.
— Съем хоть што!
— А воды только ковш дам…
— А боле и не надоть!
Нелишне сказать о «лапше», теперь-то о ней уж никто и не помнит. Выпекались сии пряники из очень крутого теста, правда, сдабривались изюмом В желудке эта самая лапшичка очень разбухала, то и ценилась за «сытность». Ну, взвесили пряники, воды ковш набрали, посадили босяка в сторонку, стали наблюдать. И ведь умял, съел ставленное мужик!
Выиграл пари Никитин. Позабавил босяк купчиков-голубчиков. Что с ним сталось? А вышел из лавки, пал на тротуар и проспал сутки без просыпа. После проснулся, зашел к Никитину, да и лыбится:
— Сытен чужой обед, да жаль, только на одни сутки…
И Павел Пафнутьич заулыбался.
— Нако-сь на бутылку, на закусь, не посрамил ты меня! С той поры и стали звать того босяка прожорой…
Ходил у нас по городу один одяжка.
Иной раз, как мало подадут, растрепанный, явно с укором к базарному люду, тряхнет холщовой сумкой на лямке и закричит зло:
— Сумка-котомка, что в тебе тонко?!
Зашел как-то на Мытный пьяненький, ноги колесом — веселый. И заблажил ором:
Хожу по базару —
Не боюсь пожару.
Хлеб во мне,
Что есть — на мне!
— Что так, Степушка?
— Кы-ык што! Раньше жил в своей деревне и много ли мало имел все-то боялся пожару. А т-теперь-ша! Ни кражи, ни пропажи, ни пожара мне, ни печного жара…
И — горько заплакал.
На русской улице много праздников
Главные христианские праздники предваряются постами.
Посты в христианской традиции — это первенство духовно-нравственных стремлений над чувственными. Уже в первые века православия считалось несовместным с постом употреблять в пищу все раздражающее и возбуждающее, что способствует осудительным похотям плоти.
Посты делятся на многодневные и однодневные.
В православном календаре четыре больших поста. В старое время посты в России соблюдались со всей строгостью церковного устава, неукоснительно соблюдались и однодневные посты.
В соответствии с постами русский стол делится на скоромный и постный.
Православный человек не угнетался постами, хотя постных дней в году насчитывалось до двухсот.
Жила в народе такая поговорка: год хлеборобный, пост не голодный.
ВЕЛИКИЙ ПОСТ. Он напоминает о сорокодневном посте Иисуса Христа в пустыне, для православных — это время молитвы и покаяния, когда человек испрашивает прощения своим грехам, чтобы затем с чистой душой причаститься Святых Христовых Тайн, приготовиться к празднику.
Жизнь провинциального Арзамаса, как и по всей России, в посты не менялась. Не поощрялись всякого рода развлечения в общественных местах, на улицах, а в последнюю, Страстную Неделю, они вообще запрещались.
Резко менялся стол. Исключалась даже рыба. Хозяйки подавали постные щи, грибные, иные супы и похлебки. На второе выставляли разные каши с растительными маслами: подсолнечным, конопляным, маковым, ореховым… Домашняя лапша, картофельные и рисовые котлеты, пироги с горохом и разными кашами… к этому всевозможные овощные приправы, а для аппетита редька с хреном. В чести соленая капуста и, конечно, соленые грибы. На третье предлагались фрукты, моченые яблоки, мед, засахаренные ягоды. Не забывали арзамасцы полакомить себя фруктовыми и ягодными киселями. Кто не употреблял чай, тот всегда мог испить пенного домашнего кваса — медового, клюквенного, яблочного…
Никто на Руси с поста не умирал.
ПЕТРОВСКИЙ ПОСТ. Или апостольский. В зависимости от Пасхи, мог быть то короче — неделю со днем, то продолжительнее — шесть недель.
… Праздник Петра и Павла, 29 июня.[40]Самый разгар лета, начало сенокоса, кончает петь кукушка, начинается страда.
Петровский пост начально довольно беден, но скоро наступает пора овощей. Готовили ботвинью (от слова ботва овощная) с разной рыбой, щавелем, со свежими огурцами. На столе дразнила аппетит молодая редечка с постным маслом.
Извечная мудрость: с поста не мрут, а с обжорства дохнут.
Петровский пост особо чтили сельские женщины: для скопа масла хорош.
УСПЕНСКИЙ ПОСТ. Он в честь Пресвятой Богородицы, длится с 1 до 15 августа. Пост строгий, но ослабляется по субботам и воскресеньям, а также в праздник Преображения Господня.
В этот осенний пост, кроме обычной постной пищи, угощались разными пирогами с овощами и фруктами. Любимые в народе, они хорошо украшали стол.
1 августа — первый медовый Спас. Спасовка — лакомка, — говорят в народе.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОСТ. Он предваряет праздник Рождества Христова за сорок дней и потому называется также четыредесятницей. Иначе он называется филипповским, так как начинается 14 ноября, когда празднуется память апостола Филиппа. Строгость поста усиливается с 20 декабря, а в последний день — сочельник не едят до первой звезды.
В Рождественский пост у арзамасцев была в почете рыба. Готовилась она по-разному, смотря по достоинству рыбы. Обязательно уха, пироги с севрюгой, а то и с вязигой — рыбными хрящами и рисом. Арзамасские пироги были известны россиянам. Не случайно такой большой бытописатель как С. В. Максимов писал: «В России некогда славились пироги арзамасские с рыбой астраханской». Более ста лет ценную рыбу в город привозили из Астрахани купцы Николаевы.
ОДНОДНЕВНЫЕ ПОСТЫ. В течение года к ним относятся: пост в среду — в воспоминание предания Спасителя на страдания и смерть и в пятницу — на воспоминание страданий и смерти Его.
В среды и пятницы некоторых недель нет поста.
В Пасхальную неделю, которая является как бы одним светлым днем. В неделю пятидесятницы — в святки, то есть в 12 дней от Рождества до Богоявления, кроме последнего дня (Крещенского сочельника). В неделю мытаря и фарисея. В сырную неделю. В праздник Воздвижения Креста Господня. В день Усекновения главы Предчети и Крестителя Господня Иоанна, 29 августа. И в навечерне Богоявления Господня, 5 января.
Церковные праздники разделяются на Господни или Владычни, Богородичные, Великих Святых и народные. По времени празднования праздники делятся на неподвижные, что приходятся всегда на одно и то же число месяца, и подвижные, или переходящие, зависящие от времени празднования Пасхи.
По православному календарю в году насчитывается до 140 праздничных дней. Не все они сопровождаются особыми обрядами, но все отличаются от дней поста.
Религиозные праздники во многом определяли годовой круг бытовой жизни русского человека. Течение дней текло размеренно от поста до поста с соответствующей сменой стола, рабочей одежды на праздничную, наконец, самого времяпрепровождения.
Умел русский человек работать — много работал, умел он и отдыхать, праздничать, умел привнести в каждый праздник и высоту православной духовности, нравственности и своеобразное поэтическое очарование.
… По зимам в праздники всенощных не служили в Арзамасе. Все ходили к заутрене, которая в воскресенье начиналась рано, в четыре часа, а в праздники и того раньше — в два часа.
Светлое Воскресение Христово — Праздник праздников, оттого и Богослужение Праздника очень торжественно.
Перед самой полуночью звучит торжественный благовест. В храме священнослужители в светлых одеждах с крестом, светильниками и фимиамом выходят из алтаря и вместе с мирянами обходят вокруг церкви.
Сама природа замирает в какой-то необыкновенно таинственной, мистической тишине.
Слышится пение: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити…»
Сверху, с колокольни, разливается ликующий пасхальный трезвон. Молящиеся, с горящими свечами в руках идут с радостными лицами… Горящие свечи, иллюминация храма разноцветными фонариками, цветные огни фейерверка — какое трогательное зрелище!
У западных врат священник возглашает: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав»…
Священнослужители, миряне подходят к запертым дверям церкви, они отворяются, все входят в ярко освещенный храм, и он оглашается торжественным пением: «Христос воскресе из мертвых…» Слышатся возгласы «Христос воскресе!». Народ радостно отвечает: «Воистину воскресе!»
После утрени совершаются Часы и Литургия, а после нее идет освящение куличей, пасох, яиц и мяса, для пасхальной трапезы верующих.
В пасхальное утро чаще «играет» солнце…[41]
Горожане разошлись по домам, начиналось разговенье. На столах, покрытых белыми скатертями, красуются освященные пасха, куличи… Крашеные яйца лежат в зеленом овсе. За несколько дней до праздника его сеяли и он быстро вырастал в тепле. Даже у бедняков Арзамаса в этот день великого праздника на столе красовались творожные пасхи, пышные куличи — этот «хлеб пасочен», с глазурованным верхом, посыпанные цветным сахарным горошком, цветными фигурками овечек и разных цветов из подкрашенного сахара — эти украсы продавались в бакалейных магазинах и стоили недорого. В куличи обыкновенно запекали миндаль и изюм.
Разговенье было коротким — ложились спать, ночь-то провели в храме…
С девяти-десяти часов начинались визиты. Они наносились прежде только на Рождество, Новый год и на Пасху. А накануне праздника обычно рассылались визитные карточки по почте, поздравительные открытки.
…Шли пешком, ехали на своих лошадках, на легковых извозчичьих. К родне, близким знакомым, не забывалось, разумеется, и начальство. Старшие по чину не любили, когда подчиненные приходили с визитом поздно или совсем не приходили. Если почему-то не удавалось поздравить своего столоначальника в Рождество, скажем, то уж обязательно следовало прибыть на поклон в Новый год.
В каждом доме визитеры задерживались не более десяти-пятнадцати минут. Ведь надо иной раз побывать в десятке домов — шутка ли!
Двери в этот день отверзты у всех… Поясной поклон хозяевам, веселый возглас: «Христос воскресе!» Ответное: «Воистину воскресе!» Сдержанное лобызание и ласка голоса хозяев:
— Да присядьте, присядьте на минуточку. Ну, как там в вашей Ильинской-то церкви?
— Прекрасно хор Иконникова пел.
— Да и у нас в соборе — великолепная служба!
— Ну-с, дорогие гостенечки, вам какого налить?
— Какова… Лучше дорогова… Пожалуй, мадерцы. Водочки ни-ни. Нам с супругой еще в шесть домов, должно себя блюсти…
На столе у хозяина вин довольно. Простую водку не очень-то жаловали в большие праздники — она для буден… Водка обычно продавалась в четвертях, ее выставляли на стол обязательно в графинчиках. Бутылка ее стоила от сорока до шестидесяти копеек, а ведро — восемь рублей. Стоимость простых виноградных вин, исключая марочные, в бутылке в среднем не превышала рубля.
В каждом доме хватало на столе и закусок. Именно закусок, горячего визитерам не ставили. Что же на блюдах, тарелках и тарелочках: холодец, окорок, разные колбасы, обязательно селедка, украшенная цветком, запеченная ножка телятины, осетровый балык, икра щучья, кетовая, паюсная, заливное и, конечно, овощи..
Визитеры выпьют по рюмочке, по две, не боле. Иные ведь после визитов возвращались домой «еле можаху»…
…В этот первый день Пасхи интересно было пройтись по улицам старого Арзамаса.
Горожане любили и умели хорошо одеваться. Где-то с обеда, ближе к вечеру, начинались уличные гулянья, и уж тут можно вдоволь наглядеться на своих и наших, на чужих и всяких иных… Обращали на себя внимание молодые люди с внимательными глазами, а вдруг увидится та, единственная…
Жили горожане еще открыто. В праздники не прятались по домам, по углам… У каждого дома на лавочках всю праздничную неделю сиживали пожилые и радовались видимой жизни в эти теплые весенние дни.
И в каждом доме по вечерам — праздничные застолья для родных и друзей. Звучала доступная музыка, устраивались танцы, в которых все открывалось: красивая одежда, умение танцевать «с фигурами», умение держать себя с девушкой, чистое, открытое желание понравиться друг другу.
Родители «позволяли» себе — вина хватало, играли в карты, много пели. Дети гордились, что старшие умели петь, охотно перенимали бесхитростные, но душевные песни. Песня сближала, навсегда роднила, накрепко соединяла старину с настоящим…
Праздновали целую неделю — пасхальная неделя считается ведь за один день… Особенно весело было ребятне. Катанье яиц, качели, игра в бабки, а если земля на пригорках просохла, играли в лапту, в городки.
Всю пасхальную неделю — иди и звони. Гурьбой взбегали ребята на колокольню любой церкви и торопились ухватиться за веревки колокольных языков. Громко и весело вызванивали русские колокола по всей матушке России:
— Христос воскресе!
— Воистину воскресе!
Долго в Арзамасе не забывались имена тех, кто изобретательно украшал пасхальный праздник.
Про купца Ивана Ивановича Зайцевского, про смелость его писали: «…в молодости отличался удалью: никто, как он, с таким бесстрашием, не щадя своей жизни, не решался залезть в пасхальную ночь на верхушки колоколен, чтобы разукрасить кресты плошками и фонарями».
Позднее, уже в этом веке, таким же смельчаком был Николай Аменицкий. С удивительной ловкостью парень взбирался на верхи колоколен и зажигал там разноцветные фонари. Украшал разноцветными фонариками притворы храмов, готовил снаряды для фейерверков.
Ко всему этому в праздничную ночь литургия начиналась «по благовесте с пушками», которые находились у Воскресенского собора. Это были небольшие сигнальные прежде орудия.
…Погромыхивали пушки, сказочным дождем рассыпались разноцветные огни фейерверка — яркую, феерическую картину представляла из себя пасхальная ночь.
Арзамас радостно праздновал торжество жизни!
День поминовения умерших, отмечавшийся в четверг на седьмой русальской неделе после Пасхи.
В Семик православная церковь — раз в году издавна свершала панихиды над теми, кто умер «не своей смертью», кого не хоронили на освященной земле кладбищ.
Семик распадался на две части. На церковную и на праздник в «память старой веры и дедовых обычаев» — языческую часть.
В народе Семик и следующую за ним Троицу называли и «зелеными святками». «Основу семицко-троицкой обрядности составляет культ растительности — березки у русских».
Веселый это, коренной праздник молодежи, как и Троица, — встреча лета.
В этот день после церковной службы девушки ходили в березовую рощу, заламывали, завивали там ветки дерев с загадом о замужестве, о женской доле. Завивали венки из ранних летних цветов. Через венок девушки целовались — кумились. После этого они должны были жить в тесной дружбе и согласии.
Покумимся, кума, покумимся.
Ой Дид-Ладо! честному Семику,
Ой Дид-Ладо! березке моей.
Еще кумушке, да голубушке —
Покумимся!
Покумимся!
Не сварася, не браняся
Ой Дид-Ладо! Березка моя!
В Арзамасе на Ивановских буграх близ «Божьих домиков» устраивался в Семик детский праздник, смысл которого напоминал о вечности жизни на земле, о продолжении человека в детях его.
…Солнышко уже оказало свою летнюю ярь, не обмануло долгих ребячьих ожиданий — денек выдался на славу.
На буграх — приглядеться, настоящая ярмарка, только все тут для детей. И торговцы игрушками — привозными, а больше самодельными, и продавцы разных печений и сластей. Там и сям палатки с прохладительными напитками, коробейники с яркими книжками, красками и цветными карандашами…
Улицу Мостовую не узнать. Одиночно и шумными ватажками торопятся ребятки за мосток через ближнюю Шамку на зеленую покать бугров. Сюда идут и родители для присмотра за своими чадами, а также и те тихие пожилые, которым так хочется побыть в шумном действе ребячьего праздника.
Даст мать или родитель пять-десять копеек. Гордо идет парнишечка со своим богатством. Он чистенько одет, подпоясан кушачком или ремешком, на нем начищенные сапожки, картуз чуток набекрень…
Хлеб — всему голова! С хлебного и начинался торговый ряд. Булочник зазывал, смешил:
Для ребяток — пышки,
Сладкие коврижки!
Пряник есть из Городца
Для любого молодца!
А возле конфетника, всеми знаемого Котова, ребятня плотным кружком. Он задолго готовился к празднику, и вот они — разноцветные петушки, лошадки, рыбки, медведи… Такие запашистые карамельки!
Неподалеку с веселым лицом мороженщик. Зовут его странно — Мина Алексеевич Колокольцев. Тоже угодник арзамасской детворе. Картинно красуется дядя Мина в белом фартуке возле своей красивой тележки с кадушкой вкуснейшего разноцветного мороженого с разными сиропами…
Шум, плеск детских веселых голосов над Ивановскими буграми… Сегодня всем хочется улыбаться, говорить друг другу приятности — праздник! Бойко подходит наш парнишечка к столу.
— Дядинька, на одну копейку подсолнушков!
Добродушный бородатый мужик готовно ссыпает в карман стакашек каленых семечек — хорошо отяжелел карман…
А вот и конфеты богатым выкладом в вазочках цветного стекла. Три крученые конфеты с начинкой из черной смородины уже в руке.
— Да, да мальчуган, — Котов бодрит глазами юного покупщика. — Копеечку с вашей милости! И за эту конфету такая плата, что для тебя не утрата — копейка же. Всего-то!
Длинная, как карандаш, в красивой розовой обертке с легкой бахромкой подана мальчику особо торжественно.
Солнышко все выше, все жарче под голубым небом, а в людской толчее и вовсе духота.
Навстречу — уж подлинно спаситель, квасник! Глядит молодцевато, кричит басисто:
— Ква-ас для ва-с… Есть «Баварский», а есть «кислые щи» — в животе полощи, жажду утоляет, бодрости добавляет, а к тому квасок шибает в носок!
В тележке широкая деревянная лохань с голубоватым льдом, призывно позванивают потные бутылки.
— Дядь, во рту вяжет, сухота… Бутылочку кислых!
— Две копейки. Пей, да на землю не лей!
Где-то на окрайке Торжка лихо свистят мальчишки.
Ну как не купить свистульку «соловей». Она по форме любимой птички. А рядом свистульки, что выглядят кувшинчиком. Глиняные, они даже с носиком. Наливай в носик водичку и насвистывай в свое удовольствие.
— За «соловья» копеечку? На-ка, дедушка.
Велик соблазн купить мяч. Всю зиму о нем мечталось. Мячи сто лет тому назад выпускались в основном двух видов: черные и белые, разной величины. Черные стоили дороже. Они более твердые и большего размера, годились для игры в лапту. Стоили четыре копейки. За белый платили две.
Купил черный, одну-то копейку одолжил приятель с Куринки. С грустью прошел возле свистящей игрушки «виц-виц». Это шарик сверленый на резинке так свистит, только помаши. Повздыхал, глядя на гармошки — десять копеек стоят. Накопятся ли эти заветные десять копеек до следующего Семика?..
Ну, а что же нарядным девочкам на празднике? Куклы! Сколько же разных тряпичных продавалось, одна краше другой, и все они готовились к Семику тут, в Арзамасе. У многих девочек в руках яркие детские книжки — вот умнички!
Глядя на детей, на их нехитрые радости, взрослые светлеют лицами. Хорошо, укромно в березовой Ивановской роще, вкусен обед на зеленой траве-мураве. Отсюда, с бугров, такой прелестный вид на родной город. Вон справа от спуска Саратовского тракта высится небольшой храм Александра Невского и белые, строгие линии тюремного замка. Надо зайти и подать милостыню заключенным на помин усопшей родни…
До тихой летней сумеречи не утихал на Ивановских буграх счастливый детский говор и смех.
Ай да Семик, ай да праздник!
Век жить — век пить
Ну какой праздник без веселящего пития!
Долгое время простой народ мало знал о виноградных и фруктовых винах, они являлись привозными и потреблялись людьми знатными, богатыми.
Русские вполне довольствовались своими исконными напитками на медвяной основе. Ставленные меды по крепости доходили до водки. Славился Монастырский мед, который был уже хорош через полгода, через год хвален еще более. И чем дольше, тем, стоялый, становился лучше. Меды приготовлялись: княжий, боярский, вишневый, смородиновый, белый, красный, малиновый, старый, вешний… Отходить от меда стали уже в XVII веке.
Долго в народе живет и потребляется брага. Долго она имела медовую основу, да и теперь еще там, где занимаются пчеловодством приготовляется сладкая, но и крепенькая «медовуха». В брагу обычно добавляют фруктовые и ягодные концентраты.
По осени и у воробья пиво — дружно соглашались селяне и после уборки хлебов везли в город ячмень — пора было арзамасцам готовить пиво. Обычно его варили к Рождеству.
Готовили чаще свежее пиво на основе третьего слива сусла. Добавляли хмеля, заквашивали дрожжами. Ходит-бродит пиво обычно пять дней. Варили и легкое травное пиво без хмеля, но с хорошими запашистыми травами. Корчажное домашнее пиво и было основным праздничным питием крестьянской России.
Коли не выйдет пиво — будет квас.
Ни мед, ни брагу, ни пиво, ни квас в понедельник не заваривали, как и вообще в этот день не начинали серьезных дел.
Ну, а для повседневного питья лет триста кряду арзамасцы заваривали сбитень — кто его первый на Руси придумал!
Основой сбитня — мед, а остальное на усмотрение. Вот, скажем, рецепт для лета: килограмм меда, двадцать граммов хмеля, а пряности по вкусу: гвоздика, корица, имбирь, лавровый лист — выбирай. Четыре литра воды. Распустить мед в кипятке, добавить хмель, пряность, прокипятить два-три часа, процедить, охладить — готов, пейте на здоровье.
С охотой пили сбитень по утрам дома. Многие добавляли лечебные травы: зверобой, шалфей, а то и стручковый перец…
…Стоит зимой сбитенщик в базарный день где-нибудь возле Введенской церкви на Соборной площади — тут всегда горячую вареную рыбу продавали… Чисто одет, на нем широкий пристяжной пояс, на который цепляются пузатенькие стаканы с вывернутыми краями, чтобы не обжигать губы… Сбитень у мужика налит в саклу — большой медный чайник, посередине которого широкая труба, как у самовара, а в трубе горячие угли для подогрева. Почти самовар! Сказывали прежде, что самовары-то туляки и начали делать, глядя на эти саклы… Чтобы не остывал сбитень, его укутывали зимой в шаль, в сукно, а то и спецально сшитую фуфаечку…
Кой-кто долго помнил зазывные слова сбитенщика:
Карман твой трет полушка…
Вот тебе сбитню кружка!
С него голова не болит.
Он усталого бодрит.
Честнейши господа,
Пожалуйте сюда!
Исчезать сбитень в Арзамасе стал где-то с середины XIX века. А жаль!
С давних-давних времен любим квас в народе нашем.
Еще и Киевской Руси не было, а уж пили сей напиток славяне. Известно, что после победы над печенегами на открытии церкви Святого Преображения князь Владимир повелел развозить по городу для услаждения своих подданных мед в бочках и квас.
Слава о квасе — этом исконном русском напитке утверждалась многими. В последние времена его хвалили Наполеон, А. Дюма, Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, хирург Н. И. Пирогов и его ученик Н. В. Склифософский, Д. И. Менделеев и многие другие. А. С. Пушкин в своем «Евгении Онегине», говоря о быте Лариных, писал: «Им квас, как воздух, был попутен».
Авантюрист Казанова, побывавший в России и выгнанный из нее, вспоминал: «У них (русских) есть восхитительный напиток… Он намного превосходит константинопольский шербет. Этот легкий, приятный на вкус и питательный напиток весьма дешев, так за один рубль его дают большую бочку». Да, было время, когда прихотливые иностранцы закупали русский квас целыми бочками.
Квас употребляли в России все. Одно время даже в дворянском сословии квас предпочитали иностранным винам, которые, особенно красные французские, назвали «кислятиной».
Квас варится на основе солода, пророщенного зерна. Большим искусством варить самые различные квасы владели в отечественных монастырях.
Полезность кваса давно известна россиянам. Он и жажду утолит, и аппетит вызовет, северян, бывало, спасал от цинги в зимнее время. Считалось доказанным, что напиток предохраняет от лихорадки, борется с простудой, избавляет от кишечных заболеваний, а к тому же промывает и очищает печень и даже омоложает почки. Потому-то в старину в народе чаще пили квас, нежели воду. Квас постоянно находился в солдатских казармах, лазаретах, в общественных банях… В одном Петербурге, некогда, за сутки продавалось только бутылочного кваса до двух миллионов бутылок.
Квас у русских издавна объявлялся самый разнообразный: хлебный, фруктовый, ягодный и медовый. Чаще предлагался, конечно, хлебный, что имеет кисловато-сладкий «сытный вкус», от него несет ароматом свежевыпеченного ржаного хлеба.
Какой же квас пили в старину арзамасцы?
Если говорить о хлебном — это был квас сладкий, кислый — опрошенный, мятный, изюмный, густой квас — кислые щи — игристый, шипучий, он готовился только из хлебной муки и закупоривался в крепкие бутылки «шампанки». С ним связана поговорка: кислые щи в нос шибают — хмель вышибают. К числу любимых относился и квас душистый, суточный… Вкусовые достоинства кваса поднимали разные полезные добавки: ягоды, мед, пряности, коренья… К бесчисленным хлебным квасам добавлялись фруктовые, ягодные и медовые. В Арзамасе постоянно можно было купить в лавках и на базарах квасы, сдобренные дикими яблоками и грушами, клюквой, брусникой и прочими ягодами.
Знатоки специально ходили на базар пробовать разные квасы. Среди них и родилась поговорка на похвалу русскому квасу:
— И худой квас лучше хорошей воды!
Спрашивали квасника о полюбившемся напитке:
— Когда вынесешь красный квас?
Мужичок в белом фартуке охотно отвечал:
— Есть, есть квасок, да засечен в ледок. Приходите в следующий базар, вынесу квас и для вас!
До пятнадцати разных хлебных и более десяти фруктовых квасов могли варить арзамасские квасники. Напиток этот всегда «без переводу» предлагался в лавках и на базаре.
Много лет варили для горожан разные квасы Чаркины.
Он, право же, заслуживает отдельного слова.
Чаепитие у русских стало почти праздничным ритуалом, когда на столе появляется разная сдоба, мед, бесчисленные варенья, сахар и прочие сласти. Чай — это непременно добрая атмосфера в семье, благодушество, согласие в доме, добрые, веселые глаза таких близких и разговорчивых родителей…
Долго, медленно входил чай в жизнь простых русских людей, арзамасцев. Некогда питье чая вообще считалось на Руси недобрым делом, а старообрядцы так и не приняли его.
Привозной лист стоил дорого. То и говорили в народе:
— Дорога китайская стрела. Вот придумали эти китайцы, как от православных денежки отымать. Преж этого чая знать не знали, а жили же!
Не сразу научились россияне заваривать чай, пить его, а китайские «чайные церемонии», кажется, так и не приняли. Уплотненный во всем быт русского простого человека не оставляет времени на эти церемонии, в глазах суетливого европейца они давно изжили себя. И все-таки любим, любим и мы посидеть у веселого дружечки — самовара.
Невольно вспоминается песенка времен крепостничества, как давался опыт заварки чая. Песенка эта в компании, в веселый час пелась еще недавно. Прежде прижилась она в купеческих домах и на шумных вечеринках рядовых обывателей.
Раз прислал мне барин чаю
И велел его сварить,
А я отроду не знаю,
Как проклятый чай варить.
Взял тогда — налил водички,
Всыпал чай я весь в горшок
И приправил перцу, луку
Да петрушки корешок.
Подал барский служка свое варево на стол. И гадать не надо, что сталося с поваром. Их благородие тотчас отправил свою «крещеную собственность» на конюшню…
Отлежался бедняга после «березовой каши» и недоумевал:
Долго думал, удивлялся,
Чем же мог не угодить,
А потом-то догадался,
Что забыл я посолить!
Не трудно увидеть из текста песенки, что барский повар все еще находился в плену рецепта русского сбитня, медвяная основа которого приправлялась разными подручными специями.
Особенно долго, едва ли не до нашего времени, не знали чая в деревне. Знать-то знали, были наслышаны, да ведь денег-то на дорогие «цибики» не хватало у большинства. А главное пользовали себя крестьяне родненьким вкусным кваском, молоком, простоквашей, а любители и свежей молочной сывороткой. А то приготовляли, особенно по летам, разные лечебные взвары, пили травные чаи.
Первый чайный куст ввезен в Россию в Крымский Никитский ботанический сад в 1817 году. Но только в 1937 году начали продавать азербайджанский чай. Если в царское время в год выпускалось 130–140 килограммов чая в год, то к концу шестидесятых годов нашего времени поступало в продажу почти шестьдесят тысяч тонн чая в год.
… Известный всем самовар тоже осваивался не с первого погляда. И об этом русском чуде ходило, в свое время, немало веселых баек.
Вот одна из них.
Купил купчик-голубчик на Макарьевской новомодный самовар. Вернулся домой, внес водогрейный снаряд на кухню и с коротким наказом к жене:
— Сваргань-ка чайку!
А сам в дверь — возы с товарами работники на дворе разбирали — там заботный хозяйский глаз во как нужен.
Наконец приходит «сам» в дом, а навстречу жена с плачем.
— Ты чево-о? Э, да у тебя на полу море разливанное…
Жена едва слезы уняла.
— Сказал ты: «Воды налей». Налила, а она вон в энти дырочки вся и вытекла…
Купец ругаться не умел, а потом и жаловал жену молодую. Только открыто посмеялся.
— Так ты в жаровню налила! Снимай эту конфорку, сюда, сюда вот заливай воду. А в трубу-то лучинки сухие и поджигай. Да не забудь вытяжную трубу надеть. Вьюшку-то в русской печи открой, чтобы дым-от выносило. Ах ты, простота, ах ты, кутафья[42]моя!
— Дак, одна вода-то…
А заварочку я сам в кипятке напарю!
Напились чаю с сахаром молодые, языки развязались:
— Инда я взопрела…
— Полное ублаженье вышло! — хорошел лицом купец.
Исподволь начали в народе поговорки о чае складываться:
Раньше просили на водку, а теперь на чай.
Чай не водка — пей вволюшку.
По чаям ходить, добру не быть.
По-купецки чай пьет, да не по-купецки платит.
Чай не пил — какая сила, чай попил — совсем ослаб.
Пьем чай внакладку, вприкуску, вприлизку и вприглядку.
Такой чай, что сквозь него Москву видно.
Или еще в народе «зеленые святки», как и в Семик.
Всегда на седьмой неделе после Пасхи, в воскресенье. Почитается за большой праздник. Называется еще Пятидесятницей, потому что сошествие Святого Духа на апостолов произошло в пятидесятый день по воскресении Христовом. Первый день Пятидесятницы посвящается Пресвятой Троице, а второй — понедельник — Духу Пресвятому и потому называется Духовым днем.
Миряне украшают свой храм ветвями берез, цветами, а пол устилают скошенными травами. И приходят на службу с цветами, что является исповеданием зиждительной силы Животворящего Духа, торжеством цветущей в это время родной земли. Но это также и радостное осмысление жизни, оно тем более сильно, что накануне праздника, в Троицкую субботу, особо поминают усопших.
В старом Арзамасе не забывали исконного. Трогательно выглядели в праздник и улицы города. Там и тут на калитке, воротах в резном наличнике окна увидишь веточки березы. А то накануне иной хозяин выроет ямку близ ворот или под окнами, посадит маленькую березку, хорошо польет ее, и вот она, зелененькая, так задорно красуется потом всю неделю, веселит людские сердца.
В селах в Троицын день девушки и парни после церковной службы ходили в ту рощу, в которой в Семик заламывали ветви берез или завивали их с загадом о своем будущем. Если та ветвь «развилась» — девушке предстояло скоро выйти замуж… С венками из цветов, в сопровождении парней девушки возвращались в село, бросали венки в воду —
По венкам девки гадали,
В быстру реченьку бросали,
Чей венок всплывет
Милый отоймет…
Всплыл венок — хорошо: милый замуж возьмет. А если потонул венок из «цветов лазоревых» — это к худу, возможно, и к последнему исходу…
Весело в хороводном кругу заканчивался этот «девий» праздник. В Троицын день у парней за ремешком фуражек, в петлицах рубашек, в нагрудных карманах непременно красовался тот или иной полевой цветок, ей-ей умягчал он девичьи сердца…
В Троицын день стол у православного богат, но особенно в чести обязательная в каждом доме яичница.
…Пожилые, уже степенные во всем, любуясь на молодежь, вспоминали и о приметах. Ежели падет в Троицу дождик — можно ждать много грибов. А если те березки, а садили срубленные, что противу окон у калитки не завянут листом три дня — в сенокос падут дожди…
Великий христианский праздник в воспоминание рождения Иисуса Христа в Вифлееме. Празднуется в определенном «числе» — всегда 25 декабря по-старому, 7 января по-новому.
Празднику предшествует сорокадневный пост с 15 ноября по 24 декабря. Канун праздника проводится в строгом посте, день этот называется сочельником. Пост кончается с появлением первой звезды на небе, которая знаменует рождение Иисуса Христа. Но скоромное принято есть только с полуночи.
В православной церкви в праздник Рождества Христова богослужение очень торжественно, так как после литургии поется воспоминание избавления от нашествия французов в 1812 году.
Раннее-раннее утро, а город не спит. Калитки не на запоре, свободно заходи в дом. Хозяева не спят, в столовой свет. Вот послышались легкие шаги в сенях, и вместе с холодными клубами морозного воздуха входят славильщики. В тепле смягчаются детские голоса: поется тропарь праздника: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащий звездою учахуся Тебе кланятися Солнцу правды и Тебе ведети с высоты востока: Господи слава Тебе!» А потом поется кондак праздника: «Дева днесь Пресущественного раждает, и земля вертеп Неприступному приносит, Ангели с пастырьми славословят, волхвы же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог».
Хозяева одаряют детей, умиленные, ждут других славильщиков…
Тихая торжественная ночь озаряется ярким светом востока, всходит, «играет» солнце. Начинается светлый день, сердца православных полны радости: Христос родился и они не одиноки в подлунном мире…
Рождественский стол арзамасцев обилен. В первый день праздника щи из кислой капусты, обязательно с солониной. Соленое мясо постоянно продавалось в городе, особенно летом, тогда его брали для разных окрошек с домашним квасом. По традиции подавался к столу гусь. Вовсе не редкостью и у мещан в доме заливной поросенок со сметаной и хреном. Все остальное приготовлялось по желанию семьи, фамильной традиции.
Рождественский стол украшался красиво представленным пучком скошенных трав или чистой соломы в воспоминание, что Спаситель родился в хлеву.
Святки — двенадцать праздничных «святых дней» с 25 декабря по 6 января — время от Рождества до Крещения.
Как почти и все посты, этот, Рождественский, тянулся томительно долго. Томленье исходило, конечно, из глухой зимней поры. Такое уж время! То еле-еле тащились промозглые дни внезапной оттепели, потом ударил ядреный морозец, а недавно взъярился такой крутой студень, что по ночам крякали углы большого ступинского дома, и так сиротливо стыли старые черные липы в заснеженном саду. В ноябре по утрам лениво занимался жиденький рассвет, скоро кончался серенький денек, и долго-долго волочились тоскливые вечера…
И только в последнюю неделю до Рождества в школе рисования и живописи академика Ступина наступало веселое оживление. Из деревень, сел и ближних уездных городков приезжали родичи ребят и увозили их домой на всю святочную неделю. Оставались в школе лишь те, кому до родных мест не ближний свет.
В эту ночь в синем небе ярко, алмазно горит для христиан Вифлеемская звезда, говорит о рождении Спасителя рода человеческого. Все в подлунном мире в эту ночь славит Бога.
Благоговейно стояли на службе Ступин, его семейные, ученики, прихожане Духовской церкви — стояли и радовались: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение».
Весело хрустел под ногами жесткий снежок, когда возвращались из храма. Шли молча — еще не спала святая торжественность в ребячьих душах.
Наверху, в жилых комнатах мезонина, где обитали ученики, скоренько поснимали с себя верхнее, уличное и заторопились вниз, в кабинет своего дорогого учителя.
Академик встречал их с ласковой улыбкой. В том 1828 году он еще не стар. В свете свечей — утро еще робко заявляло о себе за окнами, ярко горело золотое шитье на высоком воротнике его академического мундира, молодо посверкивали темно-карие глаза, искрились первые седины длинных волос.
Александр Васильевич со всеми пропел тропарь и кондак праздника, и красивое лицо художника сменилось мягким домашним выражением. Принимая поздравления с праздником, слегка кланялся каждому:
— Благодарствую, светы мои!
На рабочем столе академика лежала горка монет, каждый одаривался. Младшим ученикам доставалось по пятьдесят копеек, а старшим по рублю. Что эти деньги? А их хватало на то, чтобы все святки в карманах ребят не убывали вкусные орехи.
..Уже в сумерках к дому академика стали подъезжать гости. В гостиной за праздничным столом весело захлопали пробки, красно зазвенел столовый хрусталь.
Отвели гостеприимные хозяева гостевой стол, почтенные господа из чиновных присели к игорному столу с зеленым сукном, пожилых дам увлекла на свою женскую половину Екатерина Михайловна, а молодежи предоставили желанную свободу.
Уж так заведено было, что девицы, молодожены, неженатые юноши со стороны собирались отдельно в большой мастерской школы — она заранее готовилась к святочным вечерам. Из нее выносились мольберты, полотна, краски, устраивалась сцена для театральных постановок… Но сегодня только вдоль стен сиденья… Зажжено много свечей и празднично, весело от ярких женских нарядов, цветных жилетов и сюртуков мужчин, их пышных галстуков. Всплески молодых голосов, улыбки, смех — и вот уже составляется первая хороводная игра — «Заинька».
Как величаво плывет яркий живой круг-хоровод…
Заюшка по сенюшкам дыбы по дыбы,
Беленький по новым дыбы по дыбы.
Некуда заиньке выскочить,
Некуда белому выпрыгнуть.
В кругу хоровода парень. Это верно, что он, зайчик, туда, беленький сюда, а тесна живая цепь хоровода, не проскочить, да и сцепленными руками не пускают.
Хоровод сочувственно поет:
Семеро ворот, все на заперти стоят.
Семеро ворот, все на заперти стоят.
Мать ушла, золоты ключи взяла.
Мать ушла, золоты ключи взяла.
Кинулся заинька еще раз между шумных платьев девичьих — ан нет!
Заинька, попытайся у ворот,
Беленький, попытайся у новых.
Некуда заиньке выскочить,
Некуда белому выпрыгнуть.
И снова кидается заинька, пытается разорвать цепь из горячих женских рук. Наконец, кой-как выпрыгнул наш заинька из хоровода, весь пунцовый от смущения, от счастья близкого общения с девушками.
Настает черед молодых мужчин, ребят. Они поют задорно, вызывающе:
Подушечка, подушечка пуховая,
Девчоночка, девчоночка молодая.
Кого люблю, кого люблю поцелую,
Подушечкой, подушечкой подарую!
…Тот освобожденный «заинька» по незыблемому правилу игры поцелуйной песни целует девушек — неплохая беленькому награда!
Начинается новое действо. И тоже игровое, веселое, однако с серьезной подоплекой.
Становятся, взявшись за руки, девушки и молодые женщины «стенкой». Напротив также плотненько встают парни и мужчины. Женщины начинают петь, игриво притопывая каблучками и кокетливо покачиваясь.
Вы скажите, бояре, вы зачем пришли?
Молодые, вы зачем пришли?
Мужская «стенка» отвечает:
Ох-хо-хо, вот у нас жених,
Эх-хо-хо — удалой молодец!
Дальше девицы и женщины требуют:
Боярин, покажи нам кафтанчик.
Хороший, покажи нам сапожок…
Долго длится дотошный песенный допрос того боярина… и мужчины готовно показывают кафтан жениха, сапоги, шапку…
Игра-то игра… Но тут же и настоящие смотрины невест, начальное знакомство со своим будущим суженым-ряженым…
Все святочные вечера молодые гости дома Ступина вместе с учениками играли и в потешную «Кострому».
Ее начинали двое. Тянули нараспев поодиночке:
Я — пошел.
А куда-а?
На базар.
А зачем?
Кафтанишко купить.
А кому?
«Костроме».
А за что?
И далее все хором:
Я за то «Костроме» кафтанишко куплю —
Перевез «Кострому» на свою сторону.
«Кострома», «Кострома»,
«Костромка» моя —
б-у-ух!!! [43]
Песня эта могла быть бесконечной. Ее исполнители могли «покупать» для уважаемой «Костромы» все, чем богат тот же арзамасский базар.[44]
…С Рождества и до Крещенья занятий в школе академика Ступина не производилось.
Затихала в Арзамасе в святочную неделю и деловая жизнь. Со второй половины каждого дня праздничное веселье шумно выплескивалось на улицы. Гулянья по Сальниковой улице, разные уличные игрища, маскарады, театральные представления… И обязательное катание на санках и санях с Духовской, Воскресенской, Киселевой горы, с Ильинского раската…
Вполне отдавали дань общему веселью и юные воспитанники Ступина.
Праздник Крещения Господня называют еще Богоявлением. В этот день было явление Пресвятой Троицы «…и в особенности явление Божества Спасителя, торжественно вступившего в Свое спасительное служение». Особенность этого праздника составляют два великих водоосвящения… Первое бывает накануне праздника в храме, а другое в самый праздник в память крещения Спасителя в реке Иордань. Вот почему Богоявленский крестный ход и имеет наименование крестного хода на Иордань.
Накануне праздника огораживали под Воскресенской горой на Теше близ дома Николая Судьина елками место, вырубали широкую прорубь.
В день праздника где-то часов в одиннадцать сходил с горы из собора крестный ход.
…Горят свечи, озаряют своим теплым светом зеленое полукружье елей, таинственным волшебством светится у подножия дерев колотый лед. Свершается над темной парящей водой короткая служба.
Рядом, в загородке, раздевается тот, кто готов принять омовение. В восьмидесятые годы прошлого века вызывался на купель некий Дмитрий. Был он немного не от мира сего, раздетый не вызывал плотских чувствований. Таких русский народ любит, проявляет к ним особое милостивое сострадание, видит на них печать Божию.
Обвязывали Дмитрия чистыми полотенцами под мышками и два раза окунали в воду. А потом быстро набрасывали на него тулуп, надевал он теплые валенки, и его вели пить горячий чай. После освящения воды народ возвращался в храм с пением: «Прославим, верующие, величие Божьих благодеяний…»
Любима она у нас в народе. Величают ее шедро: веселая, широкая, честная барыня, широкая барыня… Еше бы! Государыня масленица неделю гуляет!
Витиевато величали масленицу записные говоруны Арзамаса, а они были, не без того.
Чуть не взахлеб говорил-частил веселый такой мужичок в трактире: «Душенька ты моя, дорогуша масленица, соломенны твои косточки, бумажно твое тельце, уста твои сахарные, речь твоя упоительна! Приезжай к нам в гости на горах покататься, в блинах масляных поваляться, щедрым сердцем потешиться. Уж ты наша масленица, краса красная, коса русая, тридцати братьев сестра, сорока бабушкам внучка, пяти — материна, дочечка — наливная бочечка, ясочка ты наша, пава сдобная… Приезжай к нам в городок, посадим в красный уголок — винца поднесем, приветным словом обнесем… Пускайся в пляс, весели Арзамас!»
Масленица — неделя сырная, неделя до Великого поста.
Каждый день недели называется особо: понедельник — встреча, вторник — заигрыши, среда — лакомка, четверг — широкий четверг, пятница — тещины вечерки, суббота — золовкины посиделки. Воскресенье проводы, прощеный день, когда просят люди друг у друга прощения за всякие там вольные и невольные обиды и огорчения.
В масленую неделю хозяйке дома весело кричит застолье: что есть в печи на стол мечи!
Что же выставляли арзамасские хозяйки на стол?
Всякие немясные щи и супы, разные каши, пироги с разной рыбой, отдельно жарилась навага и традиционный сазан. И каждый день — блины. Завертывали в них вареные яйца, разную икру, кильку, снетки — мелкую северную рыбку… Нечего говорить о разном погребном — все пробовали, все потребляли, всем наедались до отвала.
Веселье и чревоугодие затихало в воскресенье к обеду. И кой-кто вздыхал, откровенно признавался: масленица не навек дается. А протянулась бы ты, государыня масленица, до Петрова дня… Кой-кто вздыхал по другому поводу: масленица — объедуха, деньгам приберуха…
Утех и увеселений в масленицу в городе и селе не счесть. Любительские спектакли, концерты, маскарады в Общественном собрании, вечера и балы в учебных заведениях, в домах богатых фамилий…
Дни масленицы всех короче для детей. Забыты школьные занятия с обеда — все на горах и на горках с санками.
Вот понесся мальчишка вниз и захватывающее чувство полета, скорости, когда ветер свистит в ушах, — кого ж это ощущение не восхитит! То и пели ребята:
Широкая масленица,
Мы с тобою хвалимся.
На горах катаемся,
Блинами наедаемся!
Вечерами преображалась иллюминированная главная улица Сальникова. До положенного часа тут прогуливались манящие к себе гимназистки, реалисты, учащиеся учительской семинарии…
Все улицы Арзамаса отдавались в масленицу лошадям.
Степенные старики катали детвору на дровнях… Каталась на своих и извозчичьих молодежь, катались шумно с песнями, важничали на выезде богатые. Как раскрывались люди в праздник! Вот летят ковровые санки — какой важный кучер у купчины! А их степенность в богатой шапке и дорогой шубе с бобровым воротником. А сама-то, купчиха — полная, щеки огнем пылают, вся в искрометных соболях…
Многие специально ходили полюбоваться на выезд Николая Лукьяновича Судьина. Любил и умел пожить человек! Держал породистых лошадей и, бывало, сам в праздники управлял ими.
Любо было глядеть на гривастых красавцев, на молодеющего купца, на его вальяжную супругу и дочь-красавицу — Елена Николаевна потом посвятила всю свою жизнь театру, служению арзамасцам.
Устраивались в масленицу конские бега. Призы всегда брали кони Судьина. Наездником у него в заездах был опытный Николаев.[45]
Масленая неделя — время кулачных боев в городе. Эта боевая потеха собирала много участников и еще более азартных зрителей.
В субботу, а то и в прощеное воскресенье можно было услышать от подгулявшего мужичка в затишке, в заулке:
Масленка, масленка,
Погуляла масленка.
Ой, ладушки, ладу!
Гостья нагостилась,
С зимушкой простилась
Ой, ладушки, ладу!
Где-то за городом частенько на Теше молодые мужики, парни жгли солому или сжигали соломенное же чучело Масленицы.
Неслись в ночную темень веселые выкрики:
— Масленицу провожаем, жарка солнца ожидаем!
…И, послушная велению времени, приходила весна-красна!
С весны начинались променады пожилых, игрища молодых, девьи гульбы, прохладушки
Город быстро обрастал садами в XVIII веке, когда помещики стали больше заниматься благоустройством своих сельских имений и городских усадеб, когда утверждалось русское садово-парковое искусство.
В Арзамасе постоянно в зимнюю пору проживало несколько дворянских фамилий. Некоторые из них имели обширные усадьбы в городе и, как вспоминал М. Л. Назимов «при каждом доме находился сад, в котором, кроме берез, лип, черемухи, находились разные плодовые деревья и кустарники».
В 1831 году в Арзамасе 28 садов и 1150 огородов — эти данные представлены в министерство внутренних дел.
Привлекали «потешные» — прогулочные и фруктовые сады при домах Бутурлиных, Бессоновых, Чемодановых, Полочаниновых, Ханыковых, Анненковых, Карауловых, Панютиных, Ермоловых.
Многое перенимали из дворянского быта купцы. И они стали сажать фруктовые деревья, ту «родительскую» вишню, которую, как говорили, первым завез в уезд богатый Котлубицкий в село Костянку.
Большой сад и липовый парк имел богатый кожзаводчик Иван Алексеевич Попов, чья усадьба отчасти сохранилась до сих пор на улице Ступина. Наследники Попова во второй половине прошлого века продали дом и усадьбу городу, одно время в доме жил воинский начальник, а сад открыли для публичных гуляний.
Большой фруктовый сад насадили при своем доме купцы Цыбышевы. Он занимал протяженность более десятины на вершине горы, неподалеку от Ильинской церкви. Со временем владельцы расширили сад за оврагом, на лобовине Цыбышевой горы. Через овраг, как рассказывали старожилы, был перекинут красивейший чугунный мост, отлитый на заводе Цыбышевых. Говорили также, что мост этот не уступал иным петербургским.
Долго держался в памяти арзамасцев большой — на двух десятинах[46]— сад и липовый парк врача Рачинского в конце улицы Сальниковой. Еще вспоминали старожилы сад и парк, кажется, Ермоловых, впоследствии Эшмана, что находился в районе нынешней больницы Владимирского. Тут стоял интересный барский дом. Центральная часть его была сложена круглой из кирпича, а два крыла рублены из дерева. В парк усадьбы любили ходить влюбленные и художники.
Приди, любая девица,
В зеленый садочек.
Разгорелось мое сердце —
Подарю цветочек.
Так написал некогда арзамасский учитель, приглашая любимую в сад.
Славился в городе до революции также обширный сад полицейского исправника Сафонова на улице Троицкой.
Полюбился арзамасцам общественный сад на улице Новой, теперь вошедший в территорию школы им. Чкалова. В саду играл вечерами оркестр, устраивались танцы. После революции этот профсоюзный сад имел даже летний кинотеатр.
Манила молодежь интимность небольшого сада при доме начально Амозова, а затем Общественного собрания на той же улице Новой.
Ухоженные сады принадлежали женским монастырям Арзамаса. Сад Николаевской обители занимал три десятины по улице Новой. А на улице Стрелецкой, и углу Софийского переулка располагался сад Алексеевской общины.
На западной стороне Всехсвятского кладбища в конце первой и начале второй половины прошлого века работало около десятка маленьких кирпичных заводов. Прежде тут был «животинный выпуск Прогоновской улицы». Глину, годную для поделки кирпичей, землекопы выбрали скоро, оставили после себя широкие рвы и ямы. Вот они и стали со временем быстро зарастать веселым березняком.
Скоро поднялся березовый подрост и под его зеленой сенью пролегли утоптанные тропинки — по воскресеньям тут стали появляться нарядные гуляющие.
Старожил города Иван Дмитриевич Иконников рассказывал:
— Помню рощу с конца прошлого века. Сколько же в ней по весне поднималось трав и цветов, сколько певчих птиц тут обитало! Прижилось большое соловьиное поселье. Мочажин-то хватало, а соловушки любят водицу. Петь они начинают, когда напьются росы с березового листа. Автомашин еще не водилось в городе, паровозные гудки и грохот составов еще не хлестали по ночам спящие окрестности — такая первозданная тишина настаивалась… И вот в этой мягкой, чуткой июньской тишине распахивались вечерами окна верхней части города, и люди допоздна заслушивались нежными руладами родных певунов. Подумать только: птичка-невеличка, а запоет — лес дрожит! Находились в городе знатоки, понимали соловушку, он ведь в своих коленцах-то содержит: бульканье, клыканье, дробь, раскат, пленканье, лешеву дудку, кукушкин перелет, гусачок, юлиную стукотню, почин, оттолчки, свисты, трели… А кстати, и в нижней-то части города в кустах возле Шамки также ночами распевали родимые соловушки…
Заповедного не тронь — завещали прадеды. Слово-то помним, а что за ним?
Заповедать, скажем, лес — запретить в нем рубку. В старину это делалось торжественно. Священнослужители с иконами или с хоругвями обходили рощу, лес при скоплении народа, пели Слава в вышних, тут же определялось число заповедных лет, когда в лес с пилой не ездили, не ходили.
Арзамасу принадлежали три заповедные рощи. Это липовая и дубовая на Высокой горе, где с 1718 года жительствовала братия Высокогорского Вознесенского мужского монастыря. Вторая роща тоже поднималась за городом по Нижегородскому тракту, издавна ее называли Дубки. И третья рукотворная — Пушкинская сосновая роща.
Пушкинскую насадили в полутора верстах от города учащиеся школ в честь столетия рождения поэта Александра Сергеевича Пушкина в местности Рамзайских источников. Первую посадку ребята после молебствия и освящения места произвели 27 мая 1899 года. Высадили они тогда две тысячи сосен и елей, взятых из местного лесничества. Руководил работами законоучитель городского училища протоиерей Федор Иванович Владимирский.
Площадь рощи ежегодно расширялась. Так, осенью того же 1899 года школьники высадили сосновые саженцы, в мае и сентябре 1900 года присаживали снова деревья взамен погибших. Вплоть до 1917 года молодая роща охранялась, ее окопали рвом, нанимались сторожа.
Известен он с 1861 года, но значительное благоустройство его провели горожане только в последнее десятилетие прошлого века.
На украсе — лобовое место, юго-западный откос на береговой кромке. Под горой — лента реки в зеленом ободье трав, вниз по течению — старые седатые ветлы у смирной водяной мельницы, трепетная синь Высокой горы. За Тешей — широкие луговые чистовины, за ними — мозаика цветных пятен домовых крыш Выездной слободы, величественный храм Смоленской Божией Матери и белый взмет древней шатровой колокольни. На юго-востоке опять же луговые дали заречья, уходящие к горизонту теплые хлебные поля, и зеленый мыс Ивановских бугров с серыми стояками ветряных мельниц. Мила ты сердцу и глазу, родная сторонка!
Бульвар — это славное городское гульбище, делится как бы на две части. К югу от Воскресенского собора до самого Никольского съезда, где некогда стояли дома обывателей, разбили садик, а по его краям оставили аллеи, аллея также разделяла зеленые кущи и посредине. Деревьев тут росло немного, насадили сирень двух сортов и желтую акацию.
Из садика можно было спуститься по деревянной лестнице к улице Нижней Набережной, к красному кирпичному дому Шкариных.
От садика на север положили широкую «першпективу» до здания Уездного земского собрания и обсадили ее кустами желтой акации. Скоро кусты поднялись и образовали свод — славно, укромно тут в колдовские вечерние сумерки.
Это здесь так мягко, с особой грустью, но и надеждой поверяли миру свое душевное, свое потаенное робкие девушки:
Ярко светит звездочка в небе голубом,
Робко ходит молодец под моим окном.
Он заводит песенку о любви своей
И меня красавицей называет в ней.
Что-то мне не верится — льстивые слова,
Посмотрю-ка в зеркальце — я ли такова.
Ты боишься батюшки, он ушел в покой,
Погуляем, милая, провожу домой.
Ярко светит звездочка в небе голубом,
Робко ходит молодец под моим окном.[47]
Три части этой «першпективы» разделялись двумя съездами. Один спускался к дому Шкариных на Нижнюю набережную, а другой, северный. назывался Троицким по ближней церкви наверху съезда.
В 1896 году в конце длинной аллеи против уездного земства построили крытый павильон. По воскресеньям и вечерам праздничных дней тут стал играть духовой оркестр Вольного пожарного общества в составе двадцати пяти человек. Руководил оркестром Шевченко — тонкий музыкант и отличный капельмейстер… Концерты любителей музыки привлекали множество горожан.
Торжественно открывался бульвар в начале каждого лета. Устраивали красивую иллюминацию из цветных фонариков, гремела музыка, работал буфет, продавали прохладительные напитки, «Лимонад-газес» и искусственные минеральные воды Суздальцевых, разносили мороженое и разные сласти… Устраивались веселые лотереи, нехитрые игры спортивного характера.
Бульвар, также как и сады, и рощи, поистине стал отрадным местом для арзамасцев. Местом спокойного променада для пожилых, днями тут играли шумные дети, а теплыми вечерами, когда медленно угасало жаркое золото поздней зари, на уединенных скамейках вздыхали влюбленные и проводили скоротечные часы те, кого так счастливо соединила настоящая чистая любовь.
Давным-давно в Арзамасе установились дни гуляний горожан, да и места этих гуляний.
На пасхальной неделе в субботу в Выездной слободе у церкви. В Вознесенье ходили в рощу Высокогорского монастыря. В Семик начально гуляли в Рамзайской роще, а потом около убогих домов на Ивановских буграх. Особо ждали арзамасцы Троицын день, когда они приглашались селянами гулять в рощу Утешную. А как наступал Духов день, ездили в село Кирилловку. В День Всех Святых собирались на отдых к Всехсвятскому кладбищу. 24 июля или на Предтечу шли к Рамзаю. Это уже после крестного хода из Всехсвятской церкви. И еще один день — 1 августа — собирал гуляющих на берегу Теши. Сюда особенно торопились те, кому купили в этом году новые наряды на Нижегородской ярмарке.
Не требовалось особого оповещения — гулянья начинались всегда после обеда, часа в четыре и продолжались не позднее восьми часов вечера.
«На мир посмотреть и себя показать» — таков, пожалуй, был смысл этих гуляний. По традиции, женщины прохаживались одни в своих ярких нарядах. Мужчины среди них могли быть только молодые, женившиеся в этот год. Все прочие фланировали отдельно Ходили чинно, выступали степенно — подражали «господам». Тут не бывало громких разговоров, дурашливого смеха. И уж верхом неприличия считалось что-либо жевать, щелкать орехи… Молодые парни и мальчишки держались в сторонке, чаще играли в лапту…
Заботливые родители, провожая своих подросших чад, говаривали: «Гуляй, да дела не забывай! Нынче гуляшки, завтра гуляшки, находишься без рубашки… Эх, гулены…»
Роща в Выездной слободе рукотворная, по-видимому, насажена велением Василия Петровича Салтыкова, камергера.
В Утешной на каждом шагу виделась изощренная прихоть сановного хозяина. Еще в первой половине прошлого века барский садовник признавался, что роща представляет местность известного в Европе сражения, а группы деревьев — они суть показатель стояния полков противников перед тем сражением. Вот в память той битвы и велено хозяином сделать древонасаждения.
Нижегородец П. И. Мельников (Андрей Печерский) писал в свое время: «Версты за четыре от Арзамаса большая дорога превращается в прекрасную аллею из густых акаций, которые, переплетясь между собою, тянутся по сторонам зелеными стенами. По обе стороны от этих акаций находится сад гг. Салтыковых, прежде хорошо обработанный, а теперь совершенно заброшенный и заросший травою. Множество разбитых статуй и остатки огромного театра свидетельствуют о былом его великолепии. Этот арзамасский Карфаген принадлежит селу Выездному».
Но были иные времена… Арзамасец М. Л. Назимов вспоминал: «… самое замечательное и веселое гулянье было на Троицын день в роще Утешине за Выездном. Туда стремился весь Арзамас… Влекло любопытство увидеть выездновцев на их годовом празднике. И действительно, стоило посмотреть. Женщины в парчовых и шелковых русских сарафанах, с жемчужными нитками на шее, с блестящими шелковыми повязками на голове, с заплетенными в лентах длиннейшими косами, в вышитых узорчатых башмачках были, как говорили арзамасские джентльмены, обворожительны. Мужчины в бархатных или плиссовых полукафтаньях или поддевках с серебряными пуговицами, в шелковых рубашках и шароварах, в длинных лаковых сапогах и шляпах, украшенных со всех сторон павлиньими перьями… Долго длилось гулянье, и едва не утренняя заря заставляла посетителей возвратиться домой».
И еще один арзамасец вспоминал: «Роща эта… наполнена была всякого рода беседками и павильонами, в ней и вокзал[48]и горка, под которой еще в 1860 годах была цела каменная арка в виде ворот, а на самой горке, в присутствии боярина гремела музыка. Среди тенистых аллей шли широкие, всегда расчищенные дорожки… Выездновские крестьяне имели право гулять в этой роще, а Салтыков, как и многие другие богатые помещики, любовался и гордился тем. что его крепостные крестьянки гуляли по праздникам в этой роще все в златотканых сарафанах, самоцветных камнях и жемчугах, не уступая своими нарядами арзамасским купчихам».
Выездновцам хотелось показать «вольным» горожанам свои наряды, оказать уважение соседям, с которыми роднила близость оседлости и базар, куда сбывались, главным образом, сапожные изделия. Но в радушии селян таилось и другое. Выездновцы всегда считали себя несколько виновными перед арзамасцами. Кой-кто из селян душегубствовал и тайно, по ночам, отвозил трупы убиенных к «Божьим домикам» в Арзамас. Горожане ведь в Семик обмывали тела тех несчастных, служили над ними панихиды и хоронили… Так что жалуйте к нам, дорогие гости, соседи милые, разочек в годочек…
После отмены крепостного права чудная Утешная стала приходить в запустение. Мало-помалу исчезли садовые украшения, после революции рощу стали крадучись вырубать. Но гулянья в ней продолжались до второй мировой войны. В 1937 году рощу назвали Пушкинской, а в войну вырубили на дрова.
Анна Николаевна Пыхонина из Выездного вспоминает: «Это трудно нынешнему человеку и представить, как до войны весело бывало в Троицу в нашей Утешной. На зеленых полянах несколько хороводов Со своими песнями. Парни в сторонке игры затеют… Что пели? Еще старинные песни. Вот эту хороводную, ее мой дедушка Алексей Малаховский певал с бабушкой Катериной:
Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать.
И цветочки я искала,
Чтобы милому послать.
Долго-долго я ходила,
Уж погас и солнца свет,
Все цветочки находила —
Одного лишь только нет.
Нет, цветочка дорогова
И в долине не нашла,
Без цветочка голубова
Я домой уныло шла.
Шла домой с тоской унылой,
Недалеко от ручья,
Вдруг смотрю — цветок любимый,
Ево тут же сорвала,
Незабудочку сорвала,
Слезы капали на грудь,
Я вздохнула и сказала:
Не забудь меня, мой друг.
Не дари меня ты златом,
Подари лишь мне себя.
И при даре том богатом
Ты скажи: „Люблю тебя“.
Говорили у нас девки между собой:
— В роще утешно и потешно, то и свиданье с милым коротко!»
Воспоминания ученика школы академика А. В. Ступина В. Е. Раева относятся к концу двадцатых годов XIX века: «Хороводы составлялись больше из девиц. Каждый праздник после обеда далеко слышалась звонкая хороводная песня. Запомнил одну любимую, ее пели для меня девушки:
Вокруг города царева, царева
Ходил-гулял царев сын, царев сын.
Искал своей царевны, царевны.
Не там моя царевна, царевна.
Средь города стояла, стояла.
Златым венцом сияла, сияла.
Огнем любви пылала, пылала.
Секи-руби ворота, ворота,
Ты ударь челом царевне, царевне
Еще того пониже, пониже…
Все эти невинные увеселения — хороводы, продолжались почти все лето до сбора орехов. За орехами ходили из города целыми партиями, семействами. В это время повсюду в лесу слышались песни, смех, ауканье…
Напев и этой песни прекрасный, в нем слышен отголосок старины:
Ах, на горе-то мак.
Ой, на высокой мак.
А мы красны девушки
Станем в тесный ряд.
Спросите-то про мак.
Ах, не поспел ли мак?
Ой, не пора ли жать?
Маки-маки, маковочки,
Золотые головочки,
Поспел тут мак,
Пора ево жать!»
… Хороводы водились в разных местах с пасхальной недели. В нижней части города — под Васильевской горой, а на горе — в конце улицы Глухой возле дома мастерового Пестрикова. Тут среди прочих можно было услышать и такую песню:
Взглянем-ка по девушкам:
Все девки беленьки,
Одна расчумаза —
Матрена, Матрена!
Свет наша Матрена,
Умойся, умойся!
Будешь побелее,
А нам помилее.
Засветим-ка свечку,
Пойдем-ка во светличку.
Во светличке сидит любчик,
Матренькин голубчик.
Через речку Шамочку
Тут лежала лавочка.
Тут никто не хаживал,
Никто не важивал.
Тут и шел-пришел
Свет Алексей-то господин,
Душу Матреньку провел,
Он до лавки не довел —
Целованьице завел.
Хоровод водили умелые певуньи. Девушке часто требовался парень-хороводник или затейщик. В хороводных играх частенько себя показывали и яньки, самотники-себялюбы, щеголи, одетые пестро, крикливо…
И вот еще одна, тоже записанная в семидесятых годах прошлого века этнографом, уроженцем села Кирилловки А. В. Карповым. Эту песню могли петь под Васильевской горой у дома богатого огородника Куликова.
… Парень входил в круг, выбирал себе милую, а милой была та, которую он тут же целовал.
И начиналась песня:
За неделюшку сердце слышало,
За един денек поведало…
Провожала друга милова
До города до Дунилова,
До заставушки Московской.
У заставушки мы расставалися,
На нас люди дивовалися.
«Что за чудная за парочка!
Не знай, муж с женой
Или брат с сестрой?»
Расстаются парень с девушкой,
Расстается, ей наказывает,
Честью-лестью уговаривает:
«Ты живи, моя лебедушка,
Живи не печалься.
Если будешь ты печалиться,
Пиши ко мне письмо».
«Я писать-то, девушка, не умею
Писарям не велю:
Писаря — воры-злодеи,
Пишут они ложно,
Разбрать не можно».
Гулянье это падало на день праздника Всех святых, который отмечается православными на следующее воскресенье после Троицы.
Начально гулянье проходило в северо-восточной части от города в черте ореховых перелесков, но позднее стало перемещаться поближе к Всехсвятскому кладбищу.
Начало дня — Богу.
Шла торжественная служба в кладбищенском храме. Затем по желанию жителей верхней части города священники служили панихиды на могилах… Молодая листва берез и лип, голубое небо, цветы, пахучий дым ладана, золото одежд священнослужителей — людьми владело сознание неразрывности с теми родными и близкими, кто ушел из земной жизни, но продолжает жить в благодарной памяти живых.
К полудню неподалеку от кладбищенской ограды выстраивался торговый городок. Продавались тут, кроме сластей, и игрушки. Внимание к детям у ворот кладбища таило в себе и мистический смысл. Вот, ребятки, мы, родители ваши, тож когда-то ляжем под сень вековых лип. Не забывайте же нас потом, приходите на кладбище, помните и об этом празднике, о нашем внимании к вам.
Единство настроения роднило людей в этот день. Всеми владело радостное душевное состояние от сознания того, что у нас много святых, которые молятся за живых и усопших православных перед престолом Всевышнего.
День шел на спад, уставших детей уводили домой. У торговцев объявлялось «ренское» и пиво — мужчины заметно веселели. Женщины в этот день являлись в других нарядах и украшениях, нежели в Троицын день в Утешной…
В кругу молодежи слышались удары лапты по мячу и удары городошних палок.
Смеркалось, украшения на женщинах начинали тускнеть — можно было расходиться по домам…
Ярила — время летнего солнцестояния.
Древний, языческий еще праздник. Он приурочен к ночи с 23 на 24 июня. В старину девушки и женщины украшали себя венками, зажигались ночью костры, люди прыгали через огонь и таким образом как бы очищались от всякой скверны. В эту ночь начинали купаться, верили, что вода стала чистой, исцеляющей.
В народе сохранились поговорки: в Ярило сердца яры. В Яриле все живое ярится.
Любопытно, что в Арзамасе насчитывалось несколько ярил: Вознесенская, всехсвятская, тихвинская и даже… девятая.
Как ни странно, приурочены они были к тем дням, когда в городе свершались праздничные крестные ходы.
Обыкновенно на праздники к горожанам съезжались из сел и деревни знакомые, родные и после крестного хода, естественно, устраивались столы с угощением. Где-то к вечеру мещанские девицы начинали водить хороводы.
Можно было услышать и такую вот купальную песню с веселой, даже озорной концовкой:
Иван да Марья
В реке купались:
Где Иван купался,
Берег колыхался,
Где Марья купалась,
Травка расстилалась,
Купала на Ивана!
Купался Иван,
Да в воду упал.
Купала на Ивана!
На другое утро вновь садились за столы опохмелиться, головушки поправить, и вот тут-то и начиналось шумное, веселое обливанье водой своих и случайных прохожих по улице. Вечер опять заканчивался хороводными песнями — хороводы водили в основном дети гладильщиков кожи, скорняков, сапожников.
Вот это веселое шумное действо и называлось Ярилой.
Где же яро вскипали безудержным весельем эти самые ярилы?
Вознесенская — в Прогонной улице и Казарменной слободе. Всехсвятская — в конце Ильинской улицы.
Девятая — близ Ильинского храма.
А Тихвинская — в Мартовской улице и на Бутырках.
Люди рады лету, а пчелы цвету
Жаркое лето…
Под Соборной горой жил известный картузник Медведев. Держал он на Теше несколько купалей и сдавал желающим на прокат лодки. За час платили 20 копеек.
Воскресенье… Печет едва ли не с утра. Молодежь из числа интеллигенции сговорилась еще накануне, и вот где-то после полудня сходилась у лодочника. Юноши в русских, часто вышитых косоворотках — русская одежда и обувь была в моде в конце прошлого и начале нашего века, девушки в ярких ситцевых сарафанах или платьях с кокетливыми рюшками, в соломенных шляпках…
Погомонили у лодок и отплыли… Прощальные взгляды на город, что белеет над приречной горой. Над темным кружевом замлевших садов прямые шпили колоколен и золото церковных глав, а направо мягкая бахромка луговых трав над глинистым берегом, затихшее стадо коров у сырого водопоя, широкий разбег лугов за Тешей, а впереди, на кромке Ивановских бугров, застывшие лопасти поседелых от времени ветряков…
Дружные взмахи весел в сильных молодых руках, носы лодок режут теплое серебро ласковой воды, белые лилии и желтые кувшинки на девичьих ладонях и столь волнительны эти «Дунайские волны», что так слаженно исполняют ребята на щипковых — гармонь в те годы считалась грубоватой в кругу образованных людей.
Белое ожерелье лодок вытягивается к Ивановским островам. Часто высаживались на выездновском берегу, и тут сами собой начинались шумные игры. Частенько играли в «жмурки», при случае мягко падать в густую духмяную траву. Уставшие, раскладывали скатерть-самобранку, много пели, читали и декламировали строки Пушкина, Некрасова, Никитина, Кольцова. Тут радовал своих друзей начинающий поэт, молодой учитель Иван Иконников:
Тебя я встретил в полдень жаркий
Среди колосьев спелой ржи,
Из васильков, как небо, ярких
Плела венок ты у межи.
И только встретилась ты взором
Со взором трепетным моим, —
Немым и кратким разговором
Повержен я к ногам твоим.
И в те минуты, как признанье
Твердил тебе я, — день алел,
Неслося птичек щебетанье,
И василек во ржи синел.
Вот почему так золотиста
Моя любовь к тебе, мой друг!
Вот почему так сердце чисто
И не терзается от мук! [49]
… Чистота отношений, теплая дружественность, романтическое отношение к девушкам — все это освящалось добрыми надеждами на будущее. Здесь намечались скорые семьи, крепилась верность друг другу, наконец, просто скрашивалась жизнь.
К Ивановским буграм плавала и мещанская молодежь, более шумная, с гармошкой. Но и тут не знали каких-либо пьяных выходок, внимание девушки надо поистине заслужить ласковой сердечностью. Ах, в какое вихревое действо превращалась здесь полька или задорная кадриль.
На «острова» плавали и семейные. Ивановские женщины приносили к отдыхающим самовары, молоко, сливки, душистые ягоды — всем было весело, особенно детям.
Летом 1902 года не однажды к Ивановским буграм направлялась «горьковская эскадра». Писатель с женой и гостями из столиц, Нижнего, что постоянно наполняли дом на Сальниковой, вполне «расслаблялись» на воде, на островах, на часок-другой забывали о политике, «классовой борьбе», муках творчества и безоглядно окунались в житейский реализм.
С островов молодежь возвращалась обыкновенно поздно, на закате уставшего за день солнца, а то и в тот час, когда волшебная сумеречь уже густела над теплой притихшей землей.
… Невнятное журчанье затяжелевшей к ночи воды за кормой, приглушенные усталые голоса, мягкие крики дергача в сырой прибрежной осоке и над всем кротким миром — волшебное очарование серебристого света высоких перистых облаков. Еле слышно с прощальной грустью звучит послушная мандолина.
Еще стрелки часов истории не дотянулись до 1905 года, еще далеко до первой мировой и грозного семнадцатого. Пожатье теплых рук, неспешное провожание девушек, может быть, робкий поцелуй — кончился этот жаркий июльский день. И дай Бог других!
«Особенно чудно-хорошо и восхитительно это место в весеннее утро, при первых лучах восходящего солнца, когда вершины дерев озарены благотворным светом, а с зеленых веток падают блестящие капли росы на траву, густо покрывающие землю, когда красные гвоздики, лиловые колокольчики, белые ландыши, розовые лепестки шиповника, лазоревые орхисы и другие благовонные и привлекательные для взора цветы сильно разливают в воздухе свой аромат, а в роще царствует тишина, нарушаемая лишь разнообразным щебетанием и неподражаемым пением пернатых птиц».
Эту милую картинку весеннего утра на Высокой горе оставил нам в 1914 году священник Михаил Коневский. Но и солнечным деньком и тихим вечером во все времена года Высокая гора, что на четвертой версте от города, в прошлом была первозданно хороша. К ней у арзамасцев изначально особое, благоговейное отношение. И потому она бережно сохранялась горожанами как заповедный уголок, ценилась как место возвышающее, врачующее всякие всполохи души и сердца.
Место это отмечено Творцом, ибо не случайно же появляются на земле монашеские обители в самых духоподъемных местах. Арзамасцы поняли это и в 1716 году устроили тут начально часовню, а вскоре и мужскую общежительную обитель. С того далекого времени сюда совершались многолюдные крестные ходы — участвовать в них было семейной традицией, они воспринимались нашими дедами и прадедами как хождение на очистительное богомолье.
Высокая гора звала и на отдых.
Густо поросшая вековыми липами и дубами, полная таинства, всего того, что является лесной жизнью, роща издавна стала местом паломничества для тех, кто не равнодушен к одухотворенным красотам родных мест. Тем более, что многие приходили сюда с желанием побывать в святой обители, осмотреть старинные храмы, поставить свечу-молитву в память ушедших на покой родичей, оглянуться на свою суетную жизнь. Думается, не случайно известная арзамасская писательница середины прошлого века Мария Семеновна Жукова и написала, пожалуй, невыдуманную повесть «Инок», сюжет которой явно навеян посещением Высокогорского Вознесенского монастыря.
Сюда на своих и наемных лошадях чаще приезжали семьями «интеллигенты» и люди «старого закала», чтобы размять ноженьки и показать ребятишкам лес, его доступные тайны. Натоптанные тропинки выводили гуляющих из-под зеленого шатра то к хлебным полям Хватовки, то к тихоструйной Теше, к монастырской мельнице, к таинственному пчельнику. На этих тропах или у малого костерка хватало для детворы волнующих рассказов о разбойниках, которыми был так полон недавний восемнадцатый век. Из-за «лихих работничков» в 1734 году монахи покинули свой монастырь и вернулись в порушенную обитель только через девять лет… Здесь, на Высокой, вспоминалось и про атамана Алену, родом из подгородного Выездного. Собрала она отряд удалых и первое время скрывалась тут на горе, а затем увела своих смельчаков в город Темников к разницам. Было что вспомнить старшим и о нижегородском тракте, что проходил в версте от Высокой горы. Овраг Воровской-то близ Дубков… В ночь из Арзамаса не выезжали — нередко пошаливали тати с кистенем и топором…
Монахи Высокогорского слыли гостеприимными.
Раскинута на траве-мураве белая скатерть, за небольшую плату чернецы приготовят монастырскую уху из свежей рыбы, вздуют самовар, поставят к чаю молока, сливок и уж обязательно сотового меду. Ну а на дорожку побалуют деток сладкой ягодой, как она подоспела, а папам и мамам поднесут по кружке ядреного монастырского кваса…
Солнце опускается к окоему, опадает в затешные луга разморная полуденная жара, дышится легче, острее становятся запахи леса, ярче выступают старые деревья и это, наверное, из-за них тянутся к малышам молчаливые страхи. И уже хочется домой, в знакомую комнату, в мягкую постельку.
Голоса старших все ленивее, все реже… Вот закладывают лошадей. Уже в руках расторопного кучера крепкие вожжи, наконец, рессорная коляска, потряхивая и убаюкивая, катит по серой холстине проселочной дороги.
— До свиданья. Высокая гора!
Разумеется… Детская непорочная душа навсегда сохранит о тебе память, как о чудесной сказке, которая войдет в растущего человечка на всю остатнюю жизнь и где-то потом, в предбудущих годах много добавит к тому, что мы называем святым словом Родина.
Мокрый овраг тоже давным-давно стал для арзамасцев не только дорогим местом как источник хорошей питьевой воды, но и желанным местом для отдыха.
Сюда, как и на Высокую гору, приезжали на своих и на извозчичьих лошадках семьями родственно близкие люди. Та же интеллигенция, чиновники и купцы, зажиточные мещане. Как-то на Мокром было свободней, что ли… Тут вроде ничего не довлело над человеком, и потому шумнее веселились застолья, куда как скорее сходились даже и незнакомые прежде горожане.
Иногда съезжалось семей по десять и более. Торопилась сюда и молодежь: студенты, вернувшиеся на каникулы, учителя и учительницы, модно одетые приказчики… Извозчики при этом хорошо зарабатывали: в один конец брали 30 копеек, а подгулявшие кидали от своих щедрот и побольше…
И на Мокром тоже отдых начинался по способу «пешего хождения». Уходили обыкновенно гулять к живописному пруду и в ближний лес. В старые годы слово «гулять» означало вовсе не сиденье за обильной едой и выпивкой, а именно гулянье, скажем, по лесу, по бульвару, проспекту, а в Арзамасе чаще по улице Сальниковой.
Ах, какое единение обреталось в кругу молодых чиновников, учителей, студентов, сколько тут слышалось затаенных вздохов купеческих дочек о желанных женихах — во многом раскрывается человек за гранью города в зеленых кущах, которые так хорошо хранят и самые сокровенные тайны…
Не скучали на Мокром и дети. Немало отсюда увозили разных трав и отдельных листочков для личных гербариев мальчишки, а сколько цветочков лазоревых закладывали девчонки между страниц своих книжек, чтобы зимой, в тихий предвечерний час вспоминать о незабывном лете.
Уставшими возвращались к домику лесника. Тот слыл сообразительным, да и трудно ли понять приезжающих на природу. Поставил несколько — до двадцати — столов и столиков под сенью берез, накупил самоваров и — чайку, да извольте, какой прикажете? «Самоварчик» с распаренным чаем стоил от 20 до 50 копеек. Провизию, выпивку отдыхающие привозили свою, а не хватало — лесник мог добавить от своих запасов, даже винцо сыскать.
После застолья старшие потягивали легкое виноградное, «перекидывались в картишки», читали газеты, коротали часок-другой за бесконечными разговорами о времени и о себе, во всем согласная молодежь затягивала песни, играла в лапту или городки.
В застольях на Мокром царило благодушие, развязность осуждалась, старались не терять своей чести, держали себя «на людях» неизменно в «границах».
Здесь в кругу молодых слышались стихи, спорили о прочтенном, новоиспеченные учителя — мещанские дети, заводили неизменные разговоры о просвещении народа, бюрократизме властей предержащих, охотно вспоминали слова Некрасова: придет ли время-времечко…
Тут мастерски читал, чаще юмористическую прозу, адвокат Лезин, обладавший отличной дикцией и мимикой лица, так артистично входил он в «образ» литературного персонажа! Завораживал проникновенным чтением лирических произведений инспектор народных училищ П. А. Пирогов. Неизменно украшал застолья юрист Генебарт, владевший превосходным тенором. Василий Васильевич был настоящим оперным певцом.
… Иногда допоздна в кругу молодых звучала семиструнная гитара, томная скрипка и меланхолическая мандолина — отсюда, с Мокрого, неизменно увозили все то, чем всегда дорог желанный и потому такой короткий праздник человеческого общения.
Сначала лета арзамасцы присматривались к афишным тумбам, спрашивали друг у друга: когда же приедет цирк?
И вот, чаще в конце лета цирк-шапито ярко объявлял о себе. И тотчас городок как бы встряхивался, оживал, все только и говорили о «циркачах».
В 1886 году в Арзамасе гастролировала труппа известного антрепренера Архипова.
Раскидывал свой шатер цирк всегда в поле, позади сада Рачинского. Шатер тотчас обрастал торговыми палатками с фруктами, квасом, пивом, мороженым…
Каждый вечер искрометное феерическое действо. Представления начинались с 9 часов вечера.
В цирке горели большие газовые лампы и уже одно это удивляло многих.
Арзамасцы любили цирк. Искренне восхищались борьбой тяжеловесов, ловкостью воздушных гимнастов, аплодировали прекрасным амазонкам. Ну и неизменно смеялись над проделками клоунов, их веселым репризам.
В первое время народ валом валил на представления, но мало-помалу почтеннейшая публика редела и тогда — это уж к концу гастролей. владелец цирка прибегал к испытанному способу привлечения зрителя. Объявлялась лотерея. В конце выступления артистов на арену выносили большую пирамиду, на уступах ее выставляли различные призы. Чего тут только не было! Яркие детские игрушки, очень много разнообразной посуды, предметы туалета, парфюмерия… Объявлялись и главные призы: часто самовар, корова или еще что-то ценное.
… Разбитной конферансье вызывал двух охотников из публики, и они по контрольным маркам объявляли выигрышные номера. Корова — большой выигрыш, стоила она десять рублей золотом — деньги в то время дорогие…
Долго после похвалялся счастливчик: задешево билет приобрел и корову из цирка привел!
Уезжал цирк, и разом затихал Арзамас. И вздыхали ребята: опять целый год ждать веселых «циркачей».
По летам частенько в городе объявлялся пожилой, опрятно одетый шарманщик.
Работал он с дрессированной птичкой или морской свинкой, которые ловко вытаскивали из ящичка билетик на счастье. Большого счастья из горожан редко кто ожидал, но кому же претят добрые пожелания и предсказания!
Бывало, у бродячего дяди оказывался турецкий барабан. Шарманка надсадно издавала «Разлуку»… К свободной руке артиста привязывалась колотушка, он ударял по тугой коже барабана, что висел за спиной, над барабаном горела медь тарелок — их дергала веревка, что прикреплялась к ступне ноги. Наконец, в такт звенел на голове колпак с мелкими колокольчиками.
Человек-оркестр! Не всегда люди могли уловить какую-либо мелодию в этом уханье барабана, в лязге тарелок, в рассыпном звоне бубенчиков, изредка только прорывался унылый голос шарманки: «Разлука, ты-ы разлу-ука, чужа-ая сторо-на-а-а»…
Иногда шумовой сеанс прерывался. Распахивалось окно, летела монетка и раздавался приказной крик: «Уходи-и!.».
И человек с грустными глазами покорно исчезал.
В иной год тот же шарманщик появлялся в городе в сопровождении мальчика-акробата и девочки-певуньи. Тут уж давалось настоящее представление, и зрителей заметно прибавлялось.
… Шарманщик казался оптимистом и. думается, оставался доволен арзамасцами. Они ведь в большинстве были сердобольными, понимали, что перед ними старается едва прикрытое нищенство и не оставляли артистов без воздаяния.
Помнилась еще вековечная мудрость: рука дающего не оскудеет!
Иногда в летнее время в город приезжал бегун.
В поле у Всехсвятского кладбища мягким канатом окружалась беговая дорожка, скоро ее обступала плотная толпа.
Появлялся в трико стройный мужчина и, играя мускулами, вызывал охочих арзамасцев на состязание.
Да, собирался-таки народ и на это зрелище, шумно заключались пари, объявлялись горячие спорщики.
Необыкновенный человек приезжал в Арзамас! Никто ни разу из местных не обогнал чужака, а были, были у нас ребятушки со здоровыми легкими и сильным сердцем.
После забегов ассистентка бегуна молча обходила зрителей с легкой тарелкой в руке и, красивая, ласково улыбалась…
Кажется, со стороны появлялась летом и карусель — неизменное ребячье удовольствие.
Как на Благовещенскую площадь с Мытного сойдешь — тут, бывало, и увидишь цветной шатер балаганчика.
Приводилась в движение крутилка наемными подростками, парнями. Ногами они шестерни крутили.
За пять коротких минуток сиденья на лошадке, на собачке, на креслице, а то и на мишке косолапом брали пятачок.
И вот что помнится: так разбитно, крикливо играл в балагане гармонист из села Красного.
Отбоя не было от ребятни возле карусельки.
Впервые увидели демонстрацию кинолент в Арзамасе на улице Новой в 1910 году. Кинематограф под названием «Мираж» принадлежал В. К. Воскресенскому.
Это было настоящее, невиданное прежде чудо. Увеличенная картинка ожила! Люди стали двигаться!.. С замиранием сердца смотрели арзамасцы первую ленту и не сразу поняли явленное волшебство. Повалили горожане к Воскресенскому, старики верили и не верили тому волшебному зеркальцу из сказок.
Иные доверялись друг другу: побыла я кума, в кино, как нагляделась в окно!
Летом 1912 года получил разрешение на устройство кинематографа на улице Сальниковой в доме 13 швейцарский гражданин Э. Я. Рейст. Открылся его кинотеатр в 1913 году.
Желающих открыть кинотеатр сыскалось немало. Но городская дума под тем или иным предлогом остужала алчные, конечно, желания. Опасное в пожарном отношении дело! Ну не приспособлены же жилые дома под зрелища… А вот цеховому Н. Е. Белоногову отказали потому, что кино будет «возмущать религиозное чувство городского населения», так как дом Белоногова находился против алтаря храма Спаса Нерукотворенного. А потом не все ленты и тогда снимались нравственного содержания — пустая развлекаловка, бесстыдство западных кабаре действительно не принималось православным человеком.
После Февральской революции городская управа позволила Аркадию Терентьеву выстроить кинотеатр на углу улицы Сальниковой и Ново-Плотинной. Терентьев обещал развернуться широко. Он заказал проект культурного центра двухэтажным, проект этот составил арзамасский учитель рисования Н. В. Роговицкий. Революции, гражданская не позволили осуществить проект полностью, выстроили только первый этаж (позже кинотеатр «Искра»). Демонстрация фильмов началась в новом кинотеатре ГЕТЕ (Геннадий Терентьев) весной 1918 года. У хозяина имелся свой электродвигатель.
Весной 1918 года кинотеатр Терентьева национализирован.
Два человека в дореволюционном Арзамасе открыли для молодых людей города увлекательный, захватывающий мир спорта.
Константин Васильевич Бебешин, впоследствии доктор медицины. стал, приезжая летом на студенческие каникулы, сбивать вокруг себя крепкую молодежь. Часто в поле около Всехсвятского кладбища стали собираться ребята для игры в лапту, городки и другие русские игры.
Спорт стал бытовым явлением тогда, когда в городе в 1911 году начала создаваться футбольная команда. Ее собрал Геннадий Терентьев, преданный спорту человек. Команда составилась из учащихся реального училища и прочих горожан. Терентьев за свой счет купил сетки на ворота, форму ребятам, мячи.
Кто же те первые? Иван Крюков — позднее железнодорожник, братья Полянские — учащиеся реального, Василий Зефиров. Аркадий Калиновский, Александр Завалишин, Афанасий Вязовов и, конечно, сам Геннадий Терентьев.
Игры футболистов проходили близ водонапорной башни. Иногда игроки, чтобы подработать на спортивный инвентарь, выезжали на станцию Сережа, близ нее до революции быстро поднимались дачи состоятельных горожан.
В прошлом любителей оружейной охоты в городе жило достаточно. Водилось еще довольно дичи, как водоплавающей, так и боровой. В сезоны охоты постоянно носили по домам глухарей, тетеревов, рябчиков, вальдшнепов, уток. А по зимам в базарные дни зайцев привозили в Арзамас возами.
Рядом-то с городом уже давненько пустовато, потому стрелки и ездили в места охоты на извозчиках, скажем, по морозовской дороге.
Ареалы обитания водоплавающих птиц близ Высокой горы в пойме реки Теши. Тут в старые времена на долгие версты тянулись глухие, заросшие болота и птиц разных обитало видимо-невидимо.
На севере от города до революции, да и позже часто охотничал Николай Лукьянович Судьин. Ездил он обычно в тарантасе с кучером. Осенью стрелял тетеревов в городской даче, а то уток набьет, навешает их на себя и так вот победно идет по городу: смотрите, кому любо и завидно. Бывали, конечно, и неудачные выходы. Тогда Николай Лукьянович возвращался домой не людной, а обходной улицей, переулком. Известно: борьба да охота похвальбу любят…
Охота пуще неволи, своя страсть неволит…
Старые охотники помнили любителя ружейной охоты учителя Кирилло-Мефодиевского училища Корнилова. Был он обличьем похож на писателя А. П. Чехова. Средний рост, интеллигентной наружности, с темно-русой бородкой, в очках. Охотник страстный, кроме того, умел набивать чучела, вся квартира его на Большой улице при училище полна чучелами разных птиц. Жена принесла ему в приданое маленький хутор, который летом и превращался для Корнилова в охотничью базу.
Страстным охотником являлся и Лев Иванович Неверов, владелец отличного ружья фирмы «Леба».
В районе Пушкинской рощи, а ее окружали болота, долго в двадцатых и тридцатых годах уже нашего времени стреляли уток Николай Михайлович Лисин и Сергей Иванов. Манило охотников к Кожино, Чуварлейке. Там больше водились лисы и зайцы, встречались куницы, рыси, набегал волк.
Многое обещали охотнику места окрест Ямищ. Тут жировало много уток, чирков, куликов. Далеко приходилось шагать до Охлопкова, а вот любили же бывать и там охотники, и без дичи редко оттуда возвращались. Еще ездили заядлые охотники, часто Н. М. Лисин в паре с Миной Алексеевичем Колокольцевым, в окрестности Вторусского. Колокольцев держал отличную гончую Ойру, охотиться с ней — одно удовольствие.
Обычай старше закона.
Что город, то норов, то обычай
Эти слова означают счастье, это пожелание счастья при встрече в дому. Предложить одну соль по вкоренившемуся у русских обычаю — значит обидеть человека.
Поэтому, если арзамасец приходил к соседу за солью, а это нередко в давние времена случалось, когда она ценилась дорого, то обязательно подавали солонку на ломтике хлеба.
В каком народе живешь, того и обычая держись.
Обычай не переставляй. Убери стары, так и новы не устоят.
Худому обычаю потачки не давай.
Считалось, что обычай этот живет только в Арзамасе.
6 декабря по-старому, накануне празднования дня очень почитаемого всеми христианами святого чудотворца Николая в ночь служители церквей города с иконой святителя обходили каждый дом своего прихода и совершали молебен с водосвятьем.
… Весь Арзамас не спал, ожидая как бы прихода прославленного чудотворца, который в своей земной жизни разносил бедным «узлеца злата и сый, в сониях являлся человеком».[50]
Со временем, с увеличением домов в приходе, обычай этот изменился. Уже служили во многих домах всенощные и, таким образом, «хождение с Николой» продолжалось до трех недель: до праздника и после него.
В Рождество, Пасху, в престольные праздники службы в церквах совершались намеренно рано, еще затемно.
Существовала в Арзамасе давняя обычка ходить в большие праздники церковному причту с крестом по домам своих прихожан.
Естественно, к уважаемым фамилиям — купцам, священнослужители приходили пораньше…
Краткая церковная служба освящала дом, благословляла его обитателей, и это вселяло добрые надежды на предбудущие времена.
Еще в начале XX века в Арзамасе держался и такой обычай: к Рождеству и Новому году устраивались столы вроде пасхальных.
Связана она с Великим постом.
Пройдет дней двадцать после его начала и горожанки начинают печь «кресты».
В чем же особинка? А в один из крестиков запекалась маленькая денежка. И тот, кому попадался тот крестик с монетой, по поверью, одарялся на год счастьем. На счастье запекалась на Благовещенье денежка и в «жаворонка» из теста. Этих пташек пекли обыкновенно с прилетом южных гостей.
Так вот матери скрашивали долгий пост в сознании детей, молодежи, напоминали еще раз о святости поста, призывали к терпению, наконец к доброму настрою, радостному ожиданию великого праздника Пасхи…
Середина Великого поста…
Уже ярко заголубело небо, уже стали раскисать снега и первые лужицы заблестели на потемневших дорогах…
Вот в это время, когда зиме скоро конец, и появлялись в городе на виду «гречушники».
Дети, да и не только ребята малые ждали их как предвестников скорой весны.
Несли дяди, а чаще дедушки на голове большой деревянный поднос с низкими бортиками, что-то на нем наложено и прикрыто чистой холстинкой. В руке тащил дедушка деревянную раздвижную подставу — верх ее стягивался крепкой тканью. Еше нес тот дедушка медный кувшин с конопляным маслом.
Дети караулили приход гречушников, тотчас обступали жданного человека. Вот устанавливалась подставка, опускался на нее широкий поднос, дедушка откидывал холстинку и в нос шибал теплый, сытный гречишный запах.
Только раз в году, ранней весной, пеклись долгожданные гречушники… Готовились они в раздвижных формах. На вид это резко усеченная пирамидка высотой сантиметров десять. В донышке она толщиной где-то до пяти сантиметров, а в закругленном верху вдвое уже.
Дедушка — он непременно в белом фартуке, ловко разрезал свое мучное изделие, поливал разрез маслом из кувшина, чуток посыпал мелкой солью, складывал половинки и церемонно, даже с видимым торжеством подавал печево мальчишке. Впрочем, охотно пробовали гречушник и взрослые.
Дедушка весело, с довольством объявлял:
— За пару — копейка. Бери-ка, успей-ка!
С продажей гречушников связана игра, не игра — действо. На поднос ставился гречушник и надо одним взмахом ножа вертикально разрубить его. Удалось это вам — забирай весеннее лакомство даром. А нет — плати уговорные копейки сверх цены…
Радостной детворы возле дедушки-гречушника всегда хватало. Старый, что малый, быстро завяжется разговор о весне. Лицо дедушки добреет.
— Дак, март зиму кончает, а весну начинает. Вот, ребятушки, сорок сороков птиц прилетят, весну на крылышках принесут — ждите, мать просите, чтоб жаворонков напекла да вам поднесла…
Исчезали с базарной площади заботные о ребятишках дедушки, а тут вскоре и в самом деле солнышко на тепло поворачивало, подтаивало на завалинках и на угревных местах, и так-то звонко хрустел утрами под сапогом молодой голосистый ледок…
Четверг на седьмой неделе Великого поста…
Когда в храме прочитывается двенадцать Евангелий — в Арзамасе после прочтения каждого Евангелия ударяли в колокол.
Долго в этот вечер разносился по городу колокольный звон.
Кажется, этот звон оставался обычаем только у арзамасцев.
После службы горожане шли из храма с горящими свечами. От огня церковной свечи следовало зажечь дома лампаду.
Начиная с первого дня Пасхи и до Троицы, после каждой обедни в воскресные дни в городе и уезде производился так называемый красный звон.
Молящиеся выходят из храма — теплынь, солнышко, благорастворение воздухов… И веселый звон:
— Куды хочешь, куды хочешь!..
Порядок русской свадьбы установился давно. Вот как он складывается: смотрины, сватовство или рукобитье, девичьи посиделки, обручение, девичник, а на утро продажа девичьей косы, родительское благословение и венчание, свадебный стол для родных и близких молодого, большой стол для родни молодой и последний стол, когда молодка стряпает и своим угощает…
Но в каждом краю еще и свои свычаи-обычаи, своя обрядность. Вот и в старом Арзамасе укрепились свадебные особенности.
Свадьба, а ее игровое действо длилось долго, начиналась, как и везде, с посыла свахи к родителям невесты. Бойкая, языкастая сваха-свашенька и творила главное: сговор о согласии родителей выдать дочь замуж за такого-то добра молодца.
Назначался день сватовства. Благословясь, родители жениха едут в дом невесты. Мать или близкая сродница выводят разряженную девицу — плывет она лебедушкой, выступает степенно, горделиво, павой кланяется и молча удаляется. Придирчиво осмотрена невеста, сторона жениха выходила в сени и там, шепотом, вместе с женихом определяла подходящая ли невеста? Нередко случалось, что девушку снова просили пройтись по горнице — не хрома ли, не кособока… Ничего оскорбительного в этом не усматривалось, часто жених и невеста впервые встречались на этих смотринах. И опять держался тайный совет в сенях: брать — не брать. Ударили-таки по рукам! Ставили молодых рядом и все молились, частенько тут не был неожиданным и священник. Сватовство кончалось тем, что нареченная дарила жениху платок. Начинались бурные поздравления, родственные поцелуи… Невесту садили рядышком с суженым и сидели они чинно и невозмутимо…
А любовь? Все вбирала в себя мудрая пословица: сживется — слюбится. Повяжет молодых одна забота — работа, а там — дети, годы притрут друг к другу, да и мирские установления: жена — не сапог, с ноги не скинешь…
Особинкой арзамасской свадьбы было и то, что на девичник молодых людей не приглашали. С невестой прощались близкие подруги, сродницы, что шили приданое. До свадьбы невеста могла повеселиться с девицами, но без танцев. Ходили степенно по горнице или по «зале», музыки тут не полагалось, гармошки тож, считалось, что она бесчестит дом…
Еще из местного обычая. Невесту и жениха к венцу в церковь сопровождает священник своего прихода. Если невеста одного прихода с женихом, то батюшка оставляет жениха в храме и едет сперва за невестой.
Трогательно прощание невесты с родителями, родней, подругами… Вот на пороге появляется посыльная жениха — сваха. Священник читает молитву, осеняет невесту крестом и благословляет в путь — едет затем в церковь во главе свадебного поезда вместе с шафером, по-старинному светчим, который держит в руках икону. За проводы в храм священники никакой мзды не брали. После торжественного обряда венчания, если дом жениха недалеко, батюшка в облачении, с крестом в левой руке, правою ведет новобрачных в дом в венцах, со свечами, при пении молитв в честь Божией Матери. В доме молодого проводили молебен. Новобрачные стояли в венцах с горящими свечами.
После этого, наверное, пастырь, на минутку уединившись с молодым, говорил ему о благочестивых ночах женатых. Они всегда должны воздерживаться от близости перед Господними праздниками, воскресеньями, средами и пятницами, а также в посты.
В первое воскресенье после бракосочетания молодых выводили в храм к обедне. После они слушали благодарственный молебен.
Внецерковное участие священника в день венчания молодых — сопровождение их в храм, свершение молебна в доме молодого — все это наполняло свадьбу особым торжеством, подавало крепкую надежду на счастливое супружество, на семейное благополучие, на твердое стояние фамилии в море житейском.
Отходил в мир иной человек… В Арзамасе об этом извещал церковный колокол того прихода, к которому принадлежал усопший.
Колокол опоясывали домашним прядевом — холстом, обычно в пять локтей.[51]Но приглушать, смягчать голос колокола вовсе не обязательно. Звонили по умершему в большой колокол от трех до двенадцати раз. Обычно число ударов назначал священник. Если уходил из жизни значимый в общественном плане человек, или тот, кого знали как усердного прихожанина — по таким звонили поболе. Богатые жертвователи на храм тоже удостаивались продолжительного звона.
Размеренно разносился голос скорби… Миряне, слушая звон, крестились и искренне желали усопшему царствия небесного.
В Арзамасе принято крышку гроба выносить к воротам дома умершего. При выносе тела из церкви, во время проводов на кладбище также ударяли в большой колокол.
Кулачные бои на Руси…
Вспомним-ка песенный сказ М. Ю. Лермонтова про удалого купца Калашникова, что пред Иваном Грозным защитил в открытом бою честь жены своей, красавицы Алены Дмитриевны… Эвона куда уходит традиция бытования народного. А и раньше того, еще при Великом государе Василии III (1505–1533 г.г.), как сообщали иностранцы, «устраивались кулачки, толпа на толпу, на площади».
Боевые приемы кулачного боя складывались в незапамятные времена, запретили их уже в наше время. Знать, не нужны стали эти яркие зрелища русской силы перевели их в разряд хулиганства, всячески опошлили. А вместе с тем не хулиганство вовсе веками формировало кулачные бои, а воинские качества человека, искусство рукопашного боя несло в себе и благородные рыцарские основы. Сила, ловкость, выносливость — да, но и уважение к противнику, не слепая жестокость, а осмотрительность, высокая степень прощения…
Кулачные бои в России — уж так обычай повелся, происходили чаще зимой, в масленицу. Это был повсеместный смотр мастеров ближнего боя и подготовка новых бойцов.
В Арзамасе «сходбища» происходили с начала зимы и до Великого поста. Обычно они, по сговору, начинались где-то после обеда и кончались сумерками.
Сразу и невольная похвала: сколько же надо было иметь сил, чтобы биться два или три часа! При этом уставшие уходили с поля боя передохнуть, а на ристалище появлялись свежие кулачники. Тактика сражения менялась, главное было не отступать далее намеченной грани, не струсить, не удариться в паническое бегство.
Вот первое сохранившееся воспоминание о кулачных боях в городе между арзамасцами и выездновцами после 1812 года.
«Для кулачного боя под вечерок в праздники по составленным заранее условиям собирались около широкого моста, разделявшего город от села, с одной стороны арзамасцы, а с другой выездновцы. Общий уговор: не бить по голове, особенно в лицо, и лежачего, руки иметь в рукавицах и ни под каким видом не класть в них какой-либо тяжелой веши. Нарушители этого правила больно платились своими боками и даже лицами. Сначала пускали вперед, как бы застрельщиков, мальчишек… В то время, когда победа кажется несомненною для одной стороны, выходит какой-нибудь атлет Кузька или Ванька и под его медленным рассчитанным ударом падают бойцы, как снопы. Толпа быстро отступает, бежит и встречает своего атлета Степку или Гераську, который останавливает бегущих, собирает около себя более храбрых, ведет их опять вперед в атаку и встречается со своим страшным соперником. Тут общее внимание сосредотачивается на их схватке, поражение одного производит панический страх в его союзниках, несмотря на кратковременные выходки еще нескольких крепких бойцов, старающихся оспаривать победу, но им бывает плохо, потому что толпа, восторженная победой своего предводителя, с большей энергией бьет сопротивляющихся, из которых некоторые перелетали даже за перила моста в снег. Проигравшие битву для будущего боя делают новые совещания и выбор более сильных и надежных бойцов, чтоб и на их улице был праздник.
Местные власти и сами исподтишка были зрителями подобных побоищ, тем более, что многие значительные в городу лица, поборники старины, считали эти забавы весьма полезными для развития и поддержки физической силы и воинственных наклонностей народа. Да и мудрено было арзамасскому градоначальнику — городничему, справиться при помощи каких-нибудь десяти или пятнадцати будочников и даже полной инвалидной команды в тридцать или сорок человек со сборищем бойцов и зрителей, число которых простиралось и до пятисот человек».
Со временем окончательно обозначились места кулачных боев. В конце прошлого века главное ристалище между горожанами и выездновцами определилось не у моста, а в конце Троицкого съезда, под горой. Бои между «верхними» и «нижними» горожанами происходили под Васильевской горой и на спаде Ильинского съезда.
Учитель Иван Дмитриевич Иконников рассказывал:
Мы, мальчишки, приходили кататься на санках с Васильевской горы. Замечаем: ребятня Рождественской, Мостовой улиц подглядывает за нами. Видим, что чешутся у них кулачишки, хотят схлестнуться с нами. Подходят наши, видим в свете затихающего зимнего денька, что все больше кучиться и «нижних» подростков.
Все начинает слово. «Верхняя» Куринка приступает задорить «низоту» и наконец доходит до громкого, озорного:
— Бей их! Лупи, ребята-а…
Оглядываемся — нас меньше, и бежим с салазками вверх по горе. Кто-то из наших отставал и приседал — присевших с той и другой стороны не трогали. Только на ногах боец!
А уж сбегали за подмогой — прибыло нашего полку. Явились ребятки посильнее и вот слышится боевой клич:
— Крой низоту!
Началась шумная сшибка. Снопами валятся противники, вот они дрогнули и побежали в свои пределы. Но рано, рано радоваться — это лишь зачин большой схватки — внизу выросла толпа «кошомников» и «кошкодеров», сошлось много зевак, все кричат и задорят свежих бойцов. И начинается уже настоящий бой.
Среди моих сверстников помнится паренек с историческим прозвищем: Гришка Отрепьев. Против нас жил. Отчаянный до невозможности. Молотил кулаками без устали, что ему ровня! Захотелось померяться со старшим, ввязался в бой, но получил такой боковой удар от «низового», что ребрышко хрупнуло. Пришлось лечь в больницу.
Силачи всегда почитались горожанами, они пользовались любовью, слыли кумирами у детворы и подростков. На Киселеву гору от нашего «верха» выходили «размяться» братья Иван, Петр и Василий Алексеевичи Федоровы. Они — садчики кожи, жили на Ильинской. Это бойцы с десятых годов нашего века. Братья поднялись могутными, а Василий имел натуру горячую… Ну и незабывны кузнецы Морозовы. Об этих тоже хоть песню складывай.
…Один по одному подходят главные силы — молодые мужики, вот уже и у них зачесались кулаки, пора и им ввязываться в действо. И — пошло! Раззудись плечо, разойдись рука…
Честь «верхних» защищали и огородники. На Битках в те времена большие огороды частники держали с наемными рабочими. Мужики за весну и лето накачивали на земляной работе силушку. А помощниками им — столяры, портные с Куринки.
У «низовых» находились тоже славные бойцы из числа рабочих фабрики Жевакина. А в славе упрочились знаменитые кулачники учителя Маницины: Петр и Иван. Петр задался поистине атлетом, да и Иван не уступал, пожалуй, брату, тож корпусным детиной выдался.
…Мы, зачинщики, забияки малые, давно отошли в сторону, быстро растрясли свои опояски. А внизу идет настоящее побоище, несутся оттуда победные крики, стоны и утробный рев.
Но в этой жесткой борьбе не виделось темной, звериной жесточи. Кулачным боем руководило давнее, строгое правило: не держать в рукавице зажатой гирьки, не надевать на пальцы кастета или другой какой закладки, не приходить с замороженной голицей. Не били в лицо, не трогали лежачего или присевшего на корточки, запретным местом считалось — ниже пояса, соблюдалось и такое неписанное правило: сильный или старший по возрасту сражался со своей ровней. Жестокосердия не знали, зла друг на друга не помнили, кончился бой, улеглись страсти и — все, ша!
Э-э… Оказывается, уже и звезды зажглись в низком зимнем небе, пора и по домам, кому-то и примочки требуются, не без того…
У Троицкой горы, внизу Троицкого съезда, сходились стенка на стенку арзамасцы с молодцами Выездной слободы.
Едва ли не с середины прошлого века честь горожан тут поддерживал Иван Иванович Зайцевский. Замечательный человек в своем роде! Воронежский родом, он объявился в Арзамасе по торговым делам, женился тут на дочери купца Корнилова, служил у разных меховщиков, сам стал дельным купцом. В молодые лета славился безоглядной удалью. Лазал на колокольные шпицы, чтобы повесить там горящий фонарь в пасхальную ночь, бесстрашно вел себя при тушении пожаров. Вот и на кулачных боях, бывало, охулки на руку не положит — не подводила она купца.
Иные кулачные мастера очень дорожили своими природными данными, отдавали дань даже суеверию, бодрили себя перед боем заговором:
«Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из двери в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, на восток, в восточную сторону, к Окиан-морю, и на том святом Окиан-море стоит стар мастер муж и у того святого Окиан-моря сырой дуб крековастый, и рубит тот мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, тако же бы и от меня (имя рек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь. (Трижды). И тем моим словам, ключ в море, замок на небе, от ныне и до века».
Кулачный бой у Троицкой горы бывал особенно упорным, зрелищным, он всегда привлекал много болельщиков. За своими силачами плотным валом катилась толпа, то и дело слышались выкрики:
— На ся!
— На мя-я!
И действительно: то выездновцы наседали на арзамасцев, то горожане заметно теснили слобожан.
В самой гуще боя и в самый нужный момент появлялся Зайцевский и, разминая плечи, звал к себе самого сильного селянина:
— Иди, иди-ка на свиданье, сверьк-ка свое дыханье!
А после революции… Нет-нет, а еще выходили на бранное поле ребятушки «разогнать кровь». В двадцатых годах арзамасцы выставляли Алешу Корина. Рослый, широкоплечий, вошел он в самую силу. Жил на улице Горького, слыл также непобедимым. Говорил после:
— Когда выходишь один на один — пристально смотри противнику в глаза. И если он не выдержал твоего взгляда, мигает — ты победишь!
Помнятся и выездновские славные бойцы. Были такие и в селе. В тех же двадцатых — Михаил Левашкин, или он Леванов. Косая сажень в плечах, сердце имел выносливое. А еще и теперь говорят о Насте. Эта деваха на загляденье молотила кулаками противника. Помнится она уже в послевоенное время.
…Было, было, да прошло, минуло.
И старые курьезы назидают
Теперь для нас-то это выглядит, пожалуй, и забавным курьезом, а во времена оны…
В острожные «каморы» попадались всякие. Судьбу государственных «воров» Москва решала, арзамасский палач только приговор вершил.
Попадались в руки проворных ловчих всякие другие, не ладившие с законом, скажем, сотоварищи тех же разбойников. Известно: вор на вора не доказчик. Да, такие не торопились с признанием и раскаянием, играли на допросах в «молчанку».
Молчит злодей, а вызнать-то о замышлениях лихих его братьев-подельников, что на воле, надо. И вот «немотного сидельца» томили жаждой. Сперва смиряли голодом, а потом давали вдоволь черной икры, но водой после, разумеется, не баловали.
Черная икра в Арзамасе? Да, хватало ее тут. В зимнюю пору тянулись с уральской и астраханской рыбой многие и многие обозы в Москву и далее. Везли паюсную икру не только в бочках, но и в так называемых «пологах» — на плотных, особо сшитых тканях… В городе ее продавали на базаре по пяти алтын за фунт.[52]
Долгую жажду, знать, выдерживал не каждый, таки развязывала она язык и крепким людям. Иначе бы зачем на паюсную чиновным тратиться!
Да, уж как прилепится к кому прозвище — никоими силами его не отлепишь, с тем и проживешь до скончания своих дней.
Прозвище, оно ведь не признает ни чинов, ни родовых основ. Вот поди ж ты, графу Василию Петровичу Салтыкову прозвище дали: гусиный граф!
Граф — дипломат времен Екатерины II. Был он свидетелем казни французского короля Людовика XVI в январе 1793 года. После разрыва сношений с революционной Францией Василий Петрович вернулся на родину и занялся устройством своих имений. Выездную слободу под Арзамасом превратил он в доходную фабрику. Мужики, посаженные на оброк, дубили кожу, валяли шерсть, варили клей, топили баранье сало, шили обувь. А сверх всего еще устроили барину громадный пчельник, ловили зайцев, женщины вязали сети на продажу… Окрестные помещики, толкуя о высоких доходах Салтыкова, говорили, что он лучший помещик среди дипломатов.
Ко всему Салтыков начал разводить гусей, которые скоро обрели славу и своими бойцовскими качествами. По летам огромные луговины у Теши белели от тысяч и тысяч пасущихся птиц.
Ну как тут было злым языкам не дать вельможе столь точного прозвища!
Арзамас — свое, а граф Салтыков — свое.
Сыр-бор разгорелся из-за того, что не поделили луговую полянку возле Теши. И полянка-то — малая, проку от нее богатейшему в России барину с гулькин нос, а вот взыграла графская спесь.
Дошло до суда. Арзамас утверждал, что оная полянка всегда являлась городским владением, а вельможный господин: не попущусь и все тут!
В 1789 году поверенный камергера Салтыкова крестьянин Захаров потребовал взыскать с Арзамаса 7 166 рублей и 16 копеек «проестей и волокит».
В 1797 году «приказной волоките» минуло более ста лет! Салтыков — родственник царской фамилии, вхож во все высокие канцелярии… В 1798 году с купеческого и мещанского общества Арзамаса, по решению суда, постановлено взыскать за «проести и волокиты» по 20 копеек за день, почти за двести-то лет 3 799 рублей.
Арзамасцы подали на «высочайшее имя», упирая и на то, что означенная полянка не стоит этих денег.
Царь признал взыскание законным, но повелел приостановить исполнение решения, так как резонно счел, что арзамасцы, будь они неправы, не стали бы судиться с соседом столь долгие годы. И тут же, высочайше, повелел соответствующим инстанциям выработать порядок скорейшего разбора подобных споров, дабы не платить кому-то из сторон больших взысканий.
«Приказная строка» государя запоздала, с Арзамаса уже взыскали денежки — граф торжествовал!
Вот так и вышло по старинной пословице: за малое судиться, большего лишиться.
Как-то летним утром 1805 года некий старче, проснувшийся спозаранку, встал утолить жажду. Подошел к кадушке с водой и глазам не верит: ковш на крышке этак легонько к краю сдвигается. Глядь на стол, а там солонка вот-вот сверзнется на пол. Перепугался старый, не знает, что и подумать.
И дошел до него звон: в шкафу чайная посуда тряслась и тонко позванивала, в дверцы колотилась. Перепугался старый, поднял на ноги чад и домочадцев.
Все это в других домах Арзамаса видели, а после узналось, что и в Нижнем посуда беспокоилась, даже пол под ногами заметно колебался.
…Только учителя уездного училища объяснили смятенным арзамасцам, что явление сие — землетрясение, беспокойство подземной природы!
Раньше, при дедах-прадедах наших, во многом были строгости.
Вот и пример. Вздумают молодые приказчики, скажем, повольничать, посидеть вечерок за столом снаряженным… Так, втай работнички купецкие откупят где-нибудь на окраине города домишко у бабы одинокой. Обтянут «для прилику» да чтоб звук глушило стены плотной материей, окна ставнями призакроют и, крадучись, в поздний час сойдутся. А запоют после вина, так хозяйку на улицу пошлют: не слышны ли соседям голоса? Так-то вот! Одно, что боялись родителей, а потом опасались и строгой управы благочиния.
Перекрестье прежних улиц Прогонной и Стрелецкой… Там до поры до времени свободный клин земли назывался Дровяной площадью. К весне дрова распродавались, и открытое место оказывалось весьма неприглядным. Как падет дождь — лужа местами по ступицу колес, а то и глубже…
Городничий Данила Афанасьевич Юрлов — это в четырнадцатом году прошлого века, слыл ревностным служакой, заботником Арзамаса. В воскресный день, бывало, после службы в соборе обходил вверенный ему город, все непотребное непременно замечал и тут же, кому следовало, выговаривал. И после, чтобы приказ не выполнить — это ни-ни!
…Накануне изрядный дождь пал, и та лужа на Дровяной вздулась так, что обходили ее с опаской. Знал городничий о луже, уже намекал городскому голове о нетерпимости оной, а тот явно ценное указание призабыл.
Данила Афанасьевич даже крякнул с досады: а подать сюда городского голову! Полицейский чин, а служебный обход часто с ним свершался, едва ли не рысцой к Соборной площади.
Подходит вскоре городской голова, платочком лицо обмахивает. Юрлов остановил его у противоположного края той злополучной лужи. Кричит: «Ко мне, любезнейший Петр Иванович! Нет, прямо, прямо извольте, вот та-ак… Нет, еще поближе — я, братец, глуховат становлюсь!»
Скоблин в луже, вода едва в сапоги не заливается, а после, как ни сторожился, и проникла…
— Любезнейший, Петр Иванович… Мы же с вами полюбовно договорились о безотлагательной ликвидации сей лывочки в прошлое воскресенье, не дале…
Красноречив был городничий, недаром же имел чин надворного советника, любил не то, чтобы там распекать, а назидать… Городской голова жмется, с ноги на ногу переминается — ноги в холодной воде стынут, а Данила Афанасьевич без умолку о всяких служебных обязанностях, о надлежащем рачении.
Народ собрался, хиханьки да хаханьки послышались. Наконец Юрлов церемонно, нарочито уничижительно, извинившись за задержку, отпустил Скоблина — тот едва сапоги из грязи выдрал.
На другой день раным-рано свезли куда-то остатки дров с площади, лужу плотно завалили известковым камнем, засыпали песком и даже покрыли дерном. Травку водицей чистенькой окропили, и она с полдня так задорно зеленела на теплом летнем солнышке…
Купец первой гильдии и потомственный почетный гражданин Арзамаса Петр Иванович Подсосов составил состояние торговлей русской и калмыцкой овчиной.
Везли овчину на купецкий двор со всех сторон. Русскую овчину он сбывал арзамасским овчинникам, а калмыцкую — в контору графа Шереметьева в Богородске.
В иные годы на складах удачливого купца скапливалось до трехсот тысяч овчин. Потому в шутку, конечно, и называли в деловом мире России Подсосова «овчинным богом».
Разверзлись в середине июня 1830 года хляби небесные, да так, что 19 июня дожди переполнили пруды в прежнем русле овражной речки Сороки. Того же дня, неожиданно, плотину Большого пруда прорвало, и вода с диким ревом ринулась вниз…
А в то время по береговым склонам оврага, в нижней его части, еще стояло несколько домишек бедняков. В одном из них обитал бесфамильный Фока. Деревянное его строение вместе с сенями сорвало лавиной воды с опор и понесло, закружило в крутом водовороте. Испуганный Фока, перепуганная жена его лихоматом взывали к людям о помощи, вторила своим хозяевам коза-лапушка.
На первых порах спасти терпящих небывалое доселе бедствие оказалось невозможно, да было и некому. Избенку стремительно пронесло Мучным рядом, сильно ударило в чьи-то ворота, вышибло их, пронесло двором и остановило ажно на Ново-Московской улице. И тут, у дома Ярышевых, где стихия теряла силу, пожарными баграми наконец-то перехватили домишко, спасли бедного Фоку, его совместницу и любимую козу-лапушку…
С тех пор необычные путешественники и вошли в летописные анналы города. Кто-то из учеников уездного училища, как сказывали, сочинил:
Бедный Фока
Натерпелся скока.
Вода домишко несет,
Фока с бабкой орет.
И кричит коза —
Одичалы глаза.
Мы не знали таких потех.
Чтобы курам на смех!
Кой-кому запал в голову, в память стишок и вот дошел до наших дней.
В 1830 году Россию впервые посетила страшная азиатская гостья — холера. Обычно все моровые поветрия: язва, чума — воровски пробирались в отечество наше по Волге через Астрахань и Оренбург, их заносили восточные купцы.
Начально в июле-августе холера объявилась на нижегородской ярмарке, где и унесла несколько жизней. Власти учредили карантины: запрет въездов и выездов из городов и сел — никаких иных средств борьбы с бедствием еще не знали.
Арзамасское начальство повелело обрыть город канавой, проезд через нее строго-настрого запретили. Холеру же отгоняли от города едким дымом горящего сухого навоза.
Настала осень — жданная капустная пора, и арзамасцы рассудили мудро: оно, конешно…, зараза есть зараза, но кто жив-то останется, как же им без капусты, без желанных щей! Чуть ли не бунт подняли голосистые горожанки. Городничий думал-думал, махнул рукой и дал миру послабление.
И — началось. Сельские огородники подъезжали с зеленым продуктом, показывали каждый кочан, горожане придирчиво оценивали, шла недолгая торговля и, прервав сизую дымовую завесу, зеленый дар осени весело летел через канаву к покупателям, а от них бросали завернутые в тряпицу деньги.
Впору качать головой. Но простодушные селяне и горожане верили, что через капусту, через тряпочки и денежки азиатская злодейка не окажет себя.
…Около 20 сентября коварная холера все же улучила момент, перескочила через оборонительную канаву, через тот легкий дымовой заслон и оказалась на постоялом дворе.
Русская зима для чужаков издревле грозна… Зимой холера прекратилась.
Это летом 1849 года.
Слух, как в воду, бухнул: в город приходит слон!
«Слона-то мы и не видали…», — вспомнили арзамасцы и стали томиться трепетным ожиданием.
И вот он объявился, гостенек из Персии, с диковинными, дочерна загорелыми провожатыми. Завели слона на постоялый двор при доме купца Скоблина, где невиданное доселе животное и дневало возле сарая.
Весь город, побросав дела, шел поглядеть на чужестранное чудо. Ребятишки тащили и жаловали пришельца сладкими русскими пряниками.
На другой день, 16 июня, громадного гостя провожали в столичный Петербург. Надо же… Пришла некая старая барыня с Моськой. И как эта Моська с шелковым шнурком вырвалась из ручек барыни… Кинулась собачонка в загон и ну лаять, ну кидаться на слоновью ногу. Великан выказывал раздражение: устал за долгий путь, а везде такое назойливое, шумное любопытство. Вот и здесь кричащая толчея. Поднял слон-гора свою толстенную ногу, наступил сперва на тот шнурок, а Потом… смолкла визгливая Моська… Все ахнули и разом замолчали.
Тут же нашелся ученый острослов, напомнил о словах Крылова Ивана Андреевича: «А, знать, она была сильна…» Кто-то из рядовых грамотеев выдохнул: «Теперь не лает на слона!»
Первая половина XIX века.
У миллионщика Петра Ивановича Подсосова среди других приказчиков служил и крестьянин из Выездной слободы Иван Александрович Ефремов, или как его обыкновенно звали — Офремов.
Этот Офремов всю свою служебную цифирь носил в шапке под подкладкой. Иногда отчитывался дня три кряду, разбирая с хозяином всякого рода расписки и иные платежные документы, случалось, на многие и многие тысячи рублей. И всегда все копеечка в копеечку — честность у крестьянина почиталась за святость. Умственный человек, памяти отменной. Пускался иногда в такие коммерческие начинания от имени хозяина и с таким успехом их заканчивал к вящей пользе Подсосова, что немало дивились в Арзамасе торговые люди.
Такому бы на покое, на людском почете скончать дни своя… Не вышло так-то. Офремов расстроился здоровьем, коротко сказать, в неуемном своем любопытстве. Помешался на том «вечном двигателе», о котором наслышался в кругу купеческих сыновей. Вот ведь как, в науку беднягу кинуло, только та наука твердым орешком для мужика оказалась. Он ведь, этот «вечный», никому вроде и доселе не дался.
Наследники Петра Ивановича выделили Ивану Александровичу небольшую пенсию.
Уж как так, что у светлой головушки ум за разум зашел — непостижимо. А впрочем, на кого оплох не живет!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги