Атака с ходу

11

Раненые быстро поднялись, разобрали оружие, мы растормошили немца и вылезли в траншею. Обер-фельдфебель немного проспался и вроде бы протрезвел, потому что хотя и без усердия, но все же исполнял наши команды. Правда, идти ему было трудно, он почти не ступал на раненую ногу и прыгал на одной, перебирая по стенам руками.

Между тем начинало светать.

Небо прояснилось, на востоке стал виден край леса над пригорком, где была дорога, - из серых сумерек медленно выплывал оснеженный, неуютный простор. Было ветрено, холодно, снег, однако, не шел. Похоже, будто чуть-чуть подмораживало.

Мы немного прошли по траншее, дальше надо было вылезать наверх. Цветков первым вскочил на бруствер и подал мне руку. Затем выбрался автоматчик с перевязанной головой. Вдвоем они вытащили другого автоматчика и протянули руки немцу,

Обер-фельдфебель нерешительно посмотрел снизу вверх: вряд ли он понимал, куда его вели, наверно, думал - расстреливать, и только сейчас начинал кое о чем догадываться.

- Ну, что лыпалы выкатил? Давай руку!

Он протянул руку, втроем мы с усилием выволокли его на бруствер. Но тут оказалось, что он совсем не может идти и сразу же опустился наземь. Вдобавок ночью кто-то стащил его шинель, немец мелко дрожал от холода в своем кургузом мундирчике. Цветков выругался.

- Как же его вести? Подвода нужна.

- Может, лопату поискать? - сказал я. - Вместо костыля.

Однако меня не поддержали - понятно, возвращаться в траншею никому не хотелось, рассвет вынуждал торопиться. Даль на западе больше, чем ночью, зловеще чернела от нависшего над ней мрака.

- Разве Ананьев не до санроты меня посылал? - вдруг настороженно спросил Цветков.

- Только до речки.

- А от речки вы как? Вот с этим?

- Как-нибудь.

Цветков с раздражением рванул за рукав немца:

- А ну, встать!

Пленный встал, санинструктор взял его под руку. Мы сошли с бруствера и по скользкому от снега травянистому склону направились к мостку вниз.

Цветков довольно бесцеремонно волок немца, тот, часто падая на свободную руку, едва успевал за ним. Втроем мы обогнали их, скользя по пересыпанной снегом траве, сошли к речке и все по тем же балкам разрушенного мостка перебрались на другой берег. Дальше надо было дождаться Цветкова, чтобы взять у него обер-фельдфебеля, и я придержал ребят, которые с заметной поспешностью стремились в тыл.

Однако провести одноногого человека по бревну было не просто, во всяком случае Цветков на это не отважился. Подойдя к мостку, он нерешительно остановился, посмотрел в мутный водяной поток, шумно бурлящий между мокрых, оснеженных берегов.

- Ну что? - спросил я.

- Не пройти. Какая тут глубина?

Черт ее знает, какая тут была глубина, но я вспомнил, что ночью некоторые из автоматчиков где-то переходили вброд.

- Давай, не утонешь!

- Что давай? Иди помоги!

Лезть в воду совсем не хотелось, в сапогах и без того давно уже было мокро. И все же одною рукой я подобрал полы шинели и вошел в реку. К счастью, здесь оказалось неглубоко, я быстро перебежал поток, и мы вдвоем взяли немца. Обер-фельдфебель тотчас повис на наших руках, мы с усилием приподняли его довольно-таки тяжеловатое тело, в воде он раза два прыгнул на здоровой ноге и благополучно очутился на другой стороне.

- Гадская работа! - поморщился Цветков. - В сапогах полно воды.

В сапогах, понятное дело, здорово чавкало, ноги начали стыть, надо было скорее идти, чтобы согреться, но Цветков не отпустил от себя немца.

- Вдвоем поведем.

- А в роту не вернешься? - спросил я.

Уже стало светло даже вдали. Я хорошо видел посеревшее от бессонницы лицо Цветкова, который слегка поморщился и, наверно, больше, чтобы успокоить самого себя, объяснил:

- Санинструктору полагается сопровождать раненых до санроты. Так что...

Он не окончил фразу, однако смысл ее был и без того ясен. Мы молча пошли по дороге, которая тут пролегала по довольно высокой насыпи. В общем, налицо было нарушение приказа командира роты, но мое ли дело укалывать на то сержанту? Я передал ему все, что сказал Ананьев, а там пусть решает сам. Впрочем, может, это даже и лучше, что он с нами: все время тащить на себе немца - дело не слишком приятное, а так, наверно, мы сможем меняться. Все-таки в нашем положении здоровый человек стоил нескольких раненых.

Немец при каждом прыжке сильно шлепал по грязи подошвою, мне было неудобно держать его одной рукой, к тому же мешал автомат на правом плече, и я уже хотел позвать на смену автоматчика с забинтованной головой. В то время, замятые своими заботами, мы почти забыли о том, что все еще висело над ротой и нами. Перейдя речку, мы почувствовали облегчение, словно недавняя опасность осталась далеко позади. И именно в этот момент на высоте что-то случилось.

Я не успел даже сообразить, что донеслось до нас в первое мгновенно - только, наверно, не выстрел и не взрыв, похоже, это был и не крик. Тем не менее что-то ошеломляюще неожиданное обрушилось на нас с такой угрожающей силой, что у меня подкосились колени. Я почувствовал еще, как в моей руке встрепенулся немец - стремительно вывернувшись, он оглянулся, и я уловил на его лице коротенький отблеск радости. Но в этот момент пронзительно затрещали автоматы, послышались крики, несколько одновременных гранатных взрывов окончательно разогнали ночную тишь.

По фронтовой привычке мы торопливо соскользнули с насыпи и попадали на ее кособокий мокрый откос. Ниже была грязь, канава, но высокая насыпь укрывала нас: пули с высоты сюда не залетали.

И тогда вдруг меня охватил страх - не за себя (по нас, сдается, еще и не стреляли), за роту. Я выглянул из-за насыпи - но склонах высоты никого не было, но на самой се верхушке, еще затянутой утренней дымкой, уже улавливалось какое-то движение, пыль, блеск выстрелов - по всей видимости, там разгоралась ожесточенная схватка. Когда я опять спрятал голову и оглянулся, то оказалось, что рядом со мной один только немец. Остальные, и с ними Цветков, пригнувшись, перебегали за насыпью дальше, вдоль дороги, вверх на пригорок.

Сначала я не понял, куда они, но скоро все стало ясно, и я неожиданно для себя закричал во все горло:

- Стой! Назад!

Цветков приостановился, оглянулся, я увидел его расширенные глаза на испуганном лице. Сержант явно чего-то не понимал, и я снова закричал:

- Назад!

Я вовсе не думал о том, какой смысл возвращать раненых к речке, но всем своим существом чувствовал, что в роте беда, и что именно потому мы не должны удирать. Однако чем мы могли помочь ей - этого я не знал.

Двое раненых поняли мою команду по-своему и залегли на откосе, а Цветков после минутного колебания, пригнувшись, подбежал к немцу:

- Встать!

Он дернул пленного за мундир, однако тот отшатнулся, что-то залепетал, замахал руками и не встал. Цветков пнул его сапогом и схватился за автомат:

- Встать, падла! Фашистская морда!

Непонятно, зачем было вставать - разве чтобы удирать отсюда, - но этого я уж не позволил бы. Да и немец, почуяв что-то, вдруг будто переменился, выражение его упрямого лица стало жестким и непослушным, он явно не хотел подчиниться сержанту.

- Брось! - крикнул я санинструктору. - Иди сюда!

Цветков уныло глянул в ту сторону, где лежали двое остальных, и неохотно полез по скосу ко мне. Он еще не успел опуститься рядом, как о дорогу ударили пули - ворот мне залепило грязью, оба мы сунулись головами в мокрядь. В тот же момент на высоте произошло что-то еще. Выглянув над дорогой, наверно, я вскрикнул, потому что Цветков тоже торопливо высунулся из-за насыпи - по склону от высоты вниз, перегоняя друг друга, беспорядочно бежали автоматчики.

Это казалось почти невероятным, но я не мог не верить своим глазам. Сначала взвод Пилипенко, а затем и вся рота выскочила из траншеи и врассыпную по склону помчалась к реке. Несколько человек уже упали, кто-то сзади пытался подняться - повозился и затих на снегу. Некоторые, коротко припадая на колено, торопливо отстреливались одной-двумя очередями. Другие тем временем мчались вниз, да так, что дай только бог ноги. Рота рассыпалась по склону, грохали взрывы гранат, над высотой выло и трещало.

Минуту я не в состоянии был сообразить, что случилось, немцев вроде еще не было видно, но, судя по всему, ударили они куда как умело.

Передние из автоматчиков уже приближались к мостку, другие забирали в сторону кустарника на болоте. Несколько человек с ходу, почти не задерживаясь, сунулись в воду, и тогда сзади, вдобавок к автоматному огню, ударил пулемет. Наверно, с ночи приготовленные трассирующие огненными молниями стеганули наискосок по склону, пули рикошетом метнулись от земли в небо. У мостка кто-то упал, кто-то, наверно раненый, пронзительно завопил в отчаянии, но тут же этот его вопль и заглох в стоголосом грохоте боя.

Но вот сквозь визг пуль и треск очередей приглушенно, как неведомо из какой дали, донесся из-за речки знакомый надсадный крик. Я сразу узнал его и встрепенулся - он подавал краешек надежды, более того - он спасал. Я бросился навстречу роте к мостку.

- Стой! Стой! Стой, такую твою...

Вскоре я увидел его - без шапки, в распахнутой шинели, с пистолетом в руках Ананьев метался между бойцами по склону, пытаясь задержать беглецов и одновременно догнать передних, чтобы с ними остановить всю роту.

- Стой! Стой!

- Стой! - не своим от ожесточения голосом заревел и я, подбегая к мостку.

По бревнам его на меня уже мчались двое бойцов, вид их был довольно растерянный. Однако я уже понимал, что от них требовать, и знал, как одолеть их страх. Страшным голосом выругавшись, я одной рукой затряс автоматом, и бойцы, кажется, что-то поняли. Метнувшись от близких ударов пуль, они торопливо скрылись за насыпью. Туда же бегом кинулись те, что вылезли из речки. С их мокрых шинелей ручьями лилась вода.

Два пулемета на высоте, захлебываясь, извергали потоки пуль. Очереди, каждая третья пуля в которых была трассирующей, жалили землю, снег, воду в реке, брызгали снегом и грязью.