Авось, прорвемся!

Глава двенадцатая Явились – не запылились!

– Опять на авось пытался в дом попасть?

Он молчал, повесив голову.

– Открой дверь, Кондраша, – попросила я. – Ну, государь-надежа, заходи! Располагайся!

Он понуро вошел, Кондратий – следом.

– Тебе лечиться надо, а тебя вон принесла нелегкая…

– Тс-с! Накличешь!

Мы с Кондратием переглянулись.

– Ну-ка, майку задери! – потребовала я.

Полосы от океев были уже не малиновые, а розовенькие. Должно бить, почти не чесались. Хотелось бы мне знать, каким зельем его пользовали Нелегкая с Кривой.

– А их – где оставил? – спросил Кондратий, которому я в подробностях рассказывала о шумном воплощении.

– На улице, – Авось огляделся по сторонам и завершил шепотом: – Еле от них ушел…

– Что так?

И он не выговорил, он выплюнул тошнотворное для него, но единственно возможное в этой ситуации слово:

– Достали!

Я вспомнила, с каким трепетом произнесла Нелегкая «надежа-государь», и все поняла. Одновременно в душу мне вкралось дикое подозрение: не может же быть, чтобы Кривая с Нелегкой в своей любви к государю-надеже докатились до сексуальных поползновений?! Или – может? Я вгляделась в Авосево лицо – осунулся… Ну и кем же надо быть, чтобы грехопасть с Нелегкой?!!?

– А где твой оберег? – спросил Кондратий. – Что-то ты с личика спал, краше в гроб кладут.

– Потерял, – честно глядя ему в глаза своими голубыми, неотразимыми, заявил Авось. – Я с патрулем сцепился, еле вывернулся, наверно, тогда и потерял.

– Та-ак! – я безумно обрадовалась, что могу устроить сцену без намека на ревность. – Потерял?! А кто его своими руками в крапиву выбросил?

– В какую крапиву? – удивился Кондратий.

– Ну, в лопухи! Он думает, нам тут всякая чепуха сойдет! Опять на авось выкрутиться хочет! Прямо при мне завопил и выбросил!

– А вопил зачем?

– А я эту штуку хреновиной назвала! Нет, ты мне в глаза посмотри!

Авось имел самый что ни на есть прискорбный вид.

Наверно, он стал бы оправдываться, взывать, каяться и произносить речи против блинов с хренами, но тут за окном раздались крики.

– Кого-то гоняют, – заметил Кондратий. – Вроде бабы вопили…

– Это они! – воскликнул Авось. – Это – их! Это они меня ищут!

Я, конечно, испытывала чувство благодарности к Нелегкой и Кривой, но не такое уж грандиозное, чтобы безмозгло кинуться им на выручку. Опять же, они могли за себя постоять – если только Кривой удастся прорваться к какой-нибудь автостоянке и угнать транспорт, который не проломится под Нелегкой…

– Плохо дело, – сказал на это Кондратий. – Я когда с блинами схватился – помнишь, там такой надутый хрен был?

– Как не помнить!

– Так он говорил, что переполоху вы тогда, когда Нелегкую с Кривой воплотили, наделали жуткого, и хрены запросили подкрепления. Того гляди – сам заявится с инспекцией.

– Синоним?!?

Он кивнул. И стало ясно, что Нелегкую с Кривой нужно выручать, выводить из-под огня и где-то прятать.

– Кондраша, а как? – зная, что он понял ход моих мыслей, спросила я. – Нас-то всего двое!

На Авося даже не посмотрела. Тоже мне боец!

– Придется еще кого-то воплощать, покрепче и посильнее. Федору?..

– Ага – воплотим, а она тоже в надежу-государя когтями вцепится!

– Не вцепится, у нее не то на уме, – пообещал Кондратий. – Ну, как вы там вопросы задавали?

И мы, совершенно не обращая внимания на Авося, приступили к ритуалу.

– На велик день я родилась, железным тыном оградилась… – завела я речь издалека, рисуя картину, в которую следует временно переселиться. – В великой реке искупалась, железным полотенцем утиралась! Велика река – да песчаны берега!

И посмотрела на Кондратия – продолжай мол, сочиняй, и не забудь в каждое слово вложить душу!

– Велика корпорация! – торжественно начал Кондратий, чуть призадумался и завершил так: – Да сплошная проституция!

Ну а какой еще поэзии ждать от апоплексического удара?

Но он был прав – и окружающая нас действительность вполне для заклинания годится.

– Велик «кадиллак» – да в ворота никак! Велик «мерседес», да в гараж не пролез! Велика Федора… – я сделала паузу и заорала во всю глотку: —… да дура!!!

Раздался треск и дверца кладовки, где я хранила запрещенную литературу, слетела с петель. Перед нами предстала Федора в длинной рубахе, один рукав которой был оборван. Такие бицепсы мне до сих пор попадались только на обложках журналов по культуризму. Ростом же наше новое приобретение было с Кондратия. Он и принял в охапку споткнувшуюся о порог Федору.

– С прибытием, голубушка!

Великая дура посмотрела налево, направо – и узнала Авося. Но, в отличие от Нелегкой и Кривой, в восторг не пришла.

– Вот теперь и потолкуем, надежа-государь, – сказала она нехорошим голосом. – Хорошо, что встретились! Значит, коли велика – так уж и дура? А кто ж тебе, государь-надежа, виноват, что бабу уговорить не умеешь? А?.. Ты, чем пословицы выдумывать, на себя бы поглядел, умник!

Государь-надежа уставился в пол. А я – на Федору. И с восторгом!

– Кондраша! – не в силах справиться с разъехавшейся по лицу улыбкой, сказала я. – Федорушке, голубушке, ласточке, заиньке, приодеться бы! Мои вещи ей малы, придумай что-нибудь!

– Успеется, – сказал Кондратий. – Нам еще парочку орлов вызволить надо.

– Федорушка, солнышко! Ты в спальню ко мне ступай, там на шкафу чемоданы! Поищи индийскую юбку, она из марлевки, длинная, широкая, может, натянешь? – ласково предложила я. Не может же быть, чтобы юбка шириной в два с половиной метра и длиной – мне до пят, оказалась ей мала…

– Кто ко мне с добром, к тому и я с добром, – ответила Федора и удалилась в спальню.

С орлами тоже чуть ерунды не вышло. Заклинание следовало начать с воды – и я, окончательно рехнувшись, начала-таки с древнего студенческого рифмованного анекдота:

– Всяко тело, вперто в воду, выпирает на свободу!.. Ой!..

– С силой выпертой воды телом, впернутым туды! – бодро завершил Кондратий, и правильно сделал: когда вводишь себя в легкий транс, необходимый для успеха заклинания, можно и даже нужно нести любую ахинею, лишь бы не сбиваться.

– А булыжник, впертый в воду, не попрется на свободу, – принялась я исправлять положение. – Булыжник – в воду, кирпич – ко дну, один под корягу, другой – в глубину. Ерема в воду, Фома ко дну, оба упрямы – со дна не бывали! Оба упрямы – сюда приплывали!

Водопроводный кран в ванной принялся чихать и плеваться. И еще хорошо, что кран, а не сантехника в туалете…

Кондратий кинулся на выручку Фоме и Ереме. Из ванной они вышли втроем: Кондратий – сухой, а эти два орла, понятное дело, мокрые. Были они невысокие, крепенькие, и по рожам видно – с норовом. Их телосложение меня вполне устраивало – уж две-то пары штанов с тех времен, когда я нажила несколько лишних килограммов, у меня сохранилось. А свитер всякий натянуть можно, на то он и трикотажный.

– Челом, надежа-государь, – Ерема с Фомой поклонились разом. – Ну, как? Дело пытаешь или от дела лытаешь?

Гляди ты, подумала я, и эти не питают к Авосю избыточного уважения!

– Поди-ка ты Федоре помоги, – велел Кондратий. Я поняла, что здесь сейчас состоится мужской разговор, и радостно умелась. До сих пор мужские разговоры в этом помещении начинала и завершала я лично.

Федора отыскала индийскую юбку и стояла в ней перед зеркалом, нагибаясь, чтобы лучше себя разглядеть. Юбка была ей как раз по колено. Она улыбнулась мне, и я поняла, что с такой улыбкой вполне можно давать от ворот поворот хоть надеже-государю, хоть президенту швейцарского банка.

На тахте лежал старый, погрызенный молью плед, от которого давно пора было избавляться. Я достала ножницы и сделала из него модное этой осенью пончо. Федора нагнулась еще ниже, я помогла ей протолкнуть голову в дырку, она выпрямилась – и я поняла, что ни один хрен не устоит перед самоходной египетской пирамидой.

Кондратий заглянул без стука.

– Готовы? Пошли!

Через четверть часа мы вышли в таком порядке: первой шла я, чтобы при необходимости увести всю команду проходными дворами, за мной – Фома и Ерема (шли, пофыркивая и беспричинно посмеиваясь, словно настраиваясь на славную заварушку), затем – гордая Федора, далее плелся совсем угасший Авось, и замыкал шествие Кондратий с пистолетом.