Авраам Линкольн Охотник на вампиров

13. Так будет с тиранами

Я оставляю вас, и надеюсь, что огонь свободы будет жечь ваши сердца, пока не останется никаких сомнений, что все люди равны и свободны.

Авраам Линкольн, речь в Чикаго, штат Иллинойс

10 июля 1858 г.

12 апреля 1865 года через лужайку перед Белым Домом в направлении колонн Южного Портика — где ясным весенним днем, таким, как этот, на балконе третьего этажа можно было увидеть президента — шел человек. Человек шел бодро, в руке держал маленький кожаный чемодан. Этим вечером в кабинете Авраама Линкольна шло обсуждение законопроекта о Секретном Отделе, лежащего на его столе, и так и оставшегося там до самой его смерти

Без трех минут четыре человек подошел к центральному входу и назвал дворецкому свое имя:

— Джошуа Спид, по приглашению президента.

Годы войны окончательно вымотали Эйба. Еще больше ослабила смерть Вилли. Он был хмурым, вел себя неуверенно. Морщины на лице стали глубже, под глазами чернели мешки, затягивали взор и добавляли мрачности. Мэри давно пребывала в депрессии, а в редкие минуты просветления тут же бросалась делать ремонт в помещениях, либо устраивала сеансы «коммуникации» с Эдди и Вилли. Их с Эйбом общение сводилось к неширокому ряду светских фраз. Где-то между третьим и пятым апреля, во время поездки в капитулировавший Ричмонд, президент написал на полях журнала небольшое стихотворение.

Тоска, старый друг,

Отдохнуть не дает —

Снова пришла,

И снова придет.

Отчаявшийся, в желании немного отвлечься и пообщаться с добрым человеком, Эйб пригласил старого друга провести вечер в Белом Доме. После уведомления о прибытии Спида, Эйб извинился перед министрами и вышел в приемную. Уже после смерти президента, в письме другому охотнику, Уильяму Сьюарду, Спид вспоминал, каким он увидел Эйба.

Президент положил руку мне на плечо, и мы посмотрели друг на друга. Он заметил мое удивление и некое разочарование, потому что я, вглядываясь в лицо, не мог не заметить той слабости, которую никак не ожидал увидеть. Куда-то исчез могучий широкоплечий гигант, разрубавший вампиров на части одним взмахом топора. Исчез смеющийся взгляд и твердая решимость. Остался сутулый, тощий джентльмен с бледной кожей, выглядевший на двадцать лет старше своего возраста.

— Мой дорогой Спид, — сказал он и пожал мне руку.

Двое охотников ужинали вдвоем — Мэри опять слегла с головной болью. После они вернулись в кабинет Эйба, где проговорили до самого утра, смеялись, вспоминали былые времена, когда оба жили над магазином в Спрингфилде. Еще говорили об охоте; о войне; о слухах, что вампиры массово покидают Америку. Но больше всего, о самых обычных вещах: о семьях, делах, о чуде фотографии.

Я получил именно то, что хотел. Мои тревоги улетучились, успокоились мысли, и я снова был самим собой в течение этих, словно миг, пролетевших часов.

Далеко за полночь, когда они отсмеялись над всеми историями и анекдотами, Эйб рассказал другу один свой сон. Сон, который тревожил его уже несколько дней. В одной из своих последних записей Эйб сохранил его содержание для потомков.

Вокруг стояла тишина, как на кладбище. Затем я услышал приглушенные рыдания, где-то плакало большое количество людей. Я встал с кровати и спустился с лестницы. Там те же самые рыдания продолжались, но я не видел ни гроба, ни покойника. Я шел из кабинета в кабинет, и не встречал ни души, но звуки скорби приближались с каждым моим шагом… Я был взволнован и озадачен. Что все это могло значить? И так я дошел до Восточной Комнаты. Здесь меня ждала неприятная картина. Передо мной был траурный помост, но без гроба — на нем, облаченный в похоронную одежду, лежал покойник. Вокруг, на карауле, стояли солдаты; еще много других людей — все смотрели на тело, лицо которого оказалось закрытым, и рыдали в глубокой скорби.

— Кто-то умер в Белом Доме? — спросил я у одного из караульных.

— Президент, — ответил тот. — Его застрелили.

В толпе громко взвыли и от этого я проснулся. Той ночью я уже не уснул.

II

Джон Уилкс Бут ненавидел солнце. Оно опаляло кожу, могло ослепить. Оно делал жирные, розовые рожи северян еще светлее, когда они, чванливые, шли мимо него по улице, вопили о победе Федерации, радуясь падению «переметов». Вы даже не знаете — что это была за война. Все двадцать шесть лет своей жизни он любил темноту — даже когда не был ее служителем. Его домом с малых лет была сцена. Витые канаты и бархатистые кулисы. Теплое свечение газовых ламп. Театр был центром его жизни, и даже сегодня, в самое пекло после полудня, он спешил именно в театр — забрать почту. Часть писем будет от почитателей — возможно, по поводу его недавнего успеха при исполнении Марка Антония в Нью-Йорке, либо взволнованных его последней ролью — Пескары в «Отступниках» — на этой сцене, что сейчас находится под его ногами.

Задняя дверь за сценой была открыта, и сквозь нее проникал свет, однако, зрительный зал театра Форда оставался темным. Первый и второй балконы скрыты в тени, каждый шаг Бута отдавался гулким эхом в пустоте. Не было места лучше — более естественного для него, чем здесь. Бут часто проводил дневные часы во мраке театра, спал прямо на сцене, читал на балконе при свечах, либо репетировал перед пустым залом. Пустой театр обещает. Как же это говорится? Пустой театр обещает то, что не сбудется. Через несколько часов здесь будет много шума и света. Смеха и аплодисментов. Прекрасные люди в прекрасных одеждах. Вечером то, что обещано — сбудется. А потом опустится занавес, газовые лампы потухнут, и снова наступит тьма. В этом и была красота. В этом и был театр.

Бут заметил пару рабочих в левой ложе от сцены, около десяти футов над его головой. Они разбирали перегородку между двумя маленькими ложами, чтобы получилась одна большая — несомненно, для важной персоны. Он узнал одного из них, Эдмунда Спенглера, человека с мозолистыми руками и старым багровым лицом, его часто нанимали для подобных работ.

— Что за высокого гостя вы ждете, Спенглер? — спросил Бут.

— Президента вместе с первой леди, сэр, а еще будут генерал и миссис Грант.

Буд стремительно покинул театр, не сказав больше ни слова. Он так и не просмотрел почту.

xxxxxxx

Нужно было связаться с друзьями, кое-что спланировать, достать оружие — и так мало времени. Так мало времени, зато какая возможность! Он сразу направился к пансиону Мэри Сурратт.

Мэри, простоватая, полная, темноволосая вдова была давней любовницей Бута и горячо сочувствовала южанам. Они познакомились много лет назад, тогда он просто захаживал в таверну, принадлежавшую их семье в Мэриленде. Будучи на четырнадцать лет старше, она, однако, страстно полюбила молодого актера, у них случился адюльтер. После смерти мужа Мэри продала таверну, переехала в Вашингтон, где открыла небольшой пансион на Эйч-стрит. Бут был здесь частым гостем — однако, в последние годы стал уделять «плотским утехам» меньше внимания. Вместе с тем, чувства Мэри оставались неизменными. И потому, когда Бут попросил ее прогуляться до старой таверны и сказать тамошнему владельцу, Джону Ллойду, «держать стволы наготове», она не колебалась. Бут с Ллойдом собрали неплохой арсенал, когда хотели устроить похищение Линкольна с последующим обменом его на кое-кого из пленных конфедератов. Теперь это оружие будет использовано по прямому назначению.

Любовь к Буту стоила Мэри жизни. За то, что она передала это простое сообщение, три месяца спустя ее повесят.

Пока Мэри выполняла фатальную для нее просьбу, Бут забежал к Льюису Пауэллу, а после — к Джорджу Атцероту. Оба были причастны к неудавшемуся похищению, теперь же стали необходимы для осуществления плана, который почти сформировался в его голове. Старший из них, Атцерот, грубый эмигрант из немцев, мастер по ремонту колясок, старый знакомый Бута. Выглядевший как мальчишка Пауэлл, не больше двадцати двух лет от роду, солдат из переметных, а так же агент Секретной Службы конфедератов, был другом Сурратт. Встреча была назначена на семь часов. О прочем Бут промолчал.

Сказал только быть вовремя и ни в коем случае не пить.

III

Эйб был в прекрасном расположении.

«Смеялся так, что дверь распахивалась», — напишет годы спустя Николай. — «Поначалу я даже не верил ушам — настолько я привык, что у президента постоянная хандра». Хью МакКаллоу, министр финансов, вспоминал, что «никогда не видел мистера Линкольна таким счастливым». Эйб все еще поддерживал связь со своими охотниками, телеграммы из штаба поступали каждый час. Ли капитулировал Улиссу Гранту пять дней назад в зале суда Аппоматтокса, Вирджиния, закончив войну. Джефферсон Дэвис бежал вместе с собственным правительством.

Чтобы лично поздравить Улисса Гранта с блестящей победой, Линкольн на вечер пригласил его вместе с женой в театр. У Форда давали новую комедию, а президенту и миссис Линкольн были крайне необходимы несколько часов беззаботного смеха. Однако, генерал, со всем почтением, отклонил предложение, поскольку он и его жена Джулия отъезжали из Вашингтона. Затем последовал просто шквал отказов, каждый из которых (с почтением) происходил по той или иной причине.

— Можно подумать, мы приглашаем их на казнь, — как говорят, повторяла Мэри в течение дня.

Эйба это совершенно не заботило. Никакие отказы — по уважительной, неуважительной ли причине — не могли запятнать его прекрасного настроения.

Я странным образом беспечен. [Спикер Палаты Представителей Шайлер] Колфакс хотел этим утром обсудить кое-что по процессу восстановления и, пронаблюдав за мной с четверть часа, спросил, не много ли было виски в кофе — в таком я был настроении. Ни министрам, ни [вице-президенту Эндрю] Джонсону не удалось сегодня поколебать мое доброе расположение духа (а они старались). Но я не решаюсь говорить об этом вслух, поскольку Мэри непременно истолкует это как дурное предзнаменование. Такова ее природа — да и моя тоже — относиться к подобным вещам с подозрением, как к прелюдии неминуемой катастрофы. А ведь сегодня даже деревья цветут особенно.

Запись датирована 14 апреля 1865 года. На этом журнал Эйба заканчивается.

После полудня, когда с официальными делами было покончено, президент распорядился приготовить экипаж для прогулки с женой. Хоть и не такая веселая, как муж, Мэри, с виду, находилась в хорошем расположении, и, в свою очередь, попросила Эйба присоединиться к ней и «немного пройтись по двору» . Когда президент вышел из Северного Портика, однорукий солдат Федерации (прождавший в надежде на эту встречу большую часть дня) воскликнул:

— Я готов отдать и вторую руку, только бы ее пожал Авраам Линкольн!

Эйб подошел к молодому человеку, протянул ему руку:

— Я рад сделать это, поверьте, и оно не стоит так дорого.

IV

Бут появился в арендованной комнате Льюиса Пауэлла ровно в семь; его сопровождал низкорослый, дерганый двадцатидвухлетний фармацевт по имени Дэвид Хэролд, с которым он познакомился через Мэри Сурратт. Атцерот был уже там. Бут не стал терять времени.

Они, вчетвером, через несколько часов поставят Федерацию на колени.

Приблизительно в десять Льюис Пауэлл убьет госсекретаря Уильяма Сьюарда, который сейчас лежит в постели, покалеченный после того, как упал, выходя из экипажа. Пауэлла, который плохо знал Вашингтон, к дому Сьюарда проведет дерганый фармацевт. Когда госсекретарь будет мертв, двое заговорщиков должны будут перейти мост Нэви Ярд и уйти в Мэриленд, где встретятся с Бутом. В это же время Атцерот должен застрелить вице-президента Эндрю Джонсона в его номере в Керквуд-Хаус, после чего, уже в Мэриленде, присоединиться к остальным. В это время Бут вернется в театр Форда. Здесь он убьет президента из однозарядного пистолета и зарежет генерала Гранта.

Когда у Федерации не останется правительства, Джефферсон Дэвис и его министры получат столь необходимое время для реорганизации сил. Генералы Конфедерации Джозеф Е. Джонсон, Мериветер Томпсон и Стэнд Уэти, даже сейчас успешно действующие против чертовых янки, смогут перевооружиться. Из Мэрилэнда Бут и его сообщники отправятся на Юг, останавливаясь по пути у знакомых и сочувствующих, в то время по пятам за ними будут нестись федералы. Когда новость станет известна, радостные крики понесутся отовсюду, от Техаса до Каролины. В их ряды вольются новые силы. Их вознесут, как героев, а сам Джон Уилкс Бут будет назван Спасителем Юга.

Атцерот возразил, что он был согласен только на похищение, но не на убийство. Тогда Бут произнес вдохновляющую речь. Не известно, что он сказал, но это было убедительно, и звало к подвигам. Возможно, он цитировал Шекспира. Определенно, речь была заранее отрепетирована. Какие бы слова не произнес тогда Бут, они сработали. Атцерот, нехотя также согласился. Но только даже осторожный немец не знал — и никто из заговорщиков так и не узнал до конца жизни — за что на самом деле молодой актер так ненавидел Линкольна.

xxxxxxx

В самом деле, не было никакого смысла. Джон Уилкс Бут считался «самым видным мужчиной в Америке». Зрители набивались в театры по всей стране, чтобы попасть на его игру. Женщины топтали друг друга, чтобы поймать его взгляд. Он родился в знаменитой актерской семье, его дебют состоялся еще в детстве. В отличие от своих братьев Эдвина и Юния, представителей классической школы, Джон был порывистым и обожал импровизации — прыгал по сцене, мог орать во все горло. «Каждое слово, самое безобидное, произносит, словно злится», — написал один рецензент из «Бруклин Дэйли Игл». — «Но это еще больше подкупает. Невероятная легкость исходит от этого джентльмена».

Однажды ночью, после «Макбета» в театре Ричмонда, Бут скрылся в своем номере с шестью юными леди, и никто не видел его три дня. Он был богат. Его обожали. Он занимался любимым делом. Джон Уилкс Бут обладал всем, что нужно для счастья простому смертному.

Но он не был смертным.

Жизнь — ускользающая тень, фигляр,

Который час кривляется на сцене

И навсегда смолкает; это — повесть,

Рассказанная дураком, где много

И шума и страстей, но смысла нет^{59}. (пер. М. Лозинский)

Когда ему было тринадцать, Джонни Бут заплатил старой цыганке, чтобы она по ладони предсказала его судьбу. Он всегда был озабочен грядущим, особенно собственным — ему глубоко запали слова его эксцентричной матери.

— В ночь, когда ты родился, — сказала она. — Я спросила Бога, что ждет моего сына. И Бог решил мне ответить.

Всю жизнь Мэри Энн Бут, подтверждая свои слова самыми страшными клятвами, утверждала, что из камина неожиданно вырвались языки пламени, которые в воздухе сложились в слово «СТРАНА». Джонни провел бесчисленное множество времени в размышлениях над ее словами. Он знал, его ждет особенная судьба. Он чувствовал это.

— О… страшная рука, — сказала цыганка, невольно отшатнувшись. — Печаль и горе… печаль и горе, вот, что я вижу.

Бут приехал в ожидании описаний будущего величия. Услышанное больше походило на тяжкий рок.

— Ты умрешь молодым, — сказала цыганка. — У тебя будет огромная армия врагов.

Бут не соглашался. Она не права! Она ошиблась! Цыганка покачала головой. Не избежать…

Джона Уилкса Бута «ждал страшный конец».

Семь лет спустя первая часть ее предсказания сбылась.

xxxxxxx

Из шести юных леди, с которыми Бут тем вечером уединился в Ричмондском отеле, к утру осталась лишь одна. Остальных он выпроводил еще до рассвета, с неухоженными прическами, в помятой одежде. Когда рассеялся алкогольный дурман, он нашел, что они не более, чем глупые, болтливые и жадные девки, которые толпами дожидались его у каждой двери в каждом городе. Когда дело сделано, они его больше не интересовали.

Но девушка, что осталась в его постели — это было совсем другое. Невысокая, темноволосая, с кожей цвета слоновой кости, на вид около двадцати лет, но вела себя со спокойствием и рассудительностью зрелой женщины. В ней было что-то лукавое, она мало говорила, но в ее словах было много и юмора, и мудрости. Они предавались любви по несколько часов. Ни одна женщина — ни Мэри Сурратт, ни бесчисленные дамочки под дверью — никто не мог вызвать в Буте такие чувства. Страсть к ней была сильной, такой же сильной, как к театру.

До нее все женщины были обещаниями невыполнимыми.

В минуты отдыха Бут прогонял тишину историями из своего детства: слово «СТРАНА» в огне…цыганка… чувство неизбежного величия в будущем — такого, что не даст ни деньги, ни слава. Девушка с кожей цвета слоновой кости приблизила губы к его уху и стала рассказывать о пути, который обязательно приведет к величию. Возможно, он поверил ей; возможно, расценил это как очередную забаву с юной любовницей — но уже на следующую ночь Джон Уилкс Бут пил ее кровь.

Следующие два дня прошли для него в жутких страданиях, самых страшных муках, что он испытал в жизни. Простыни намокли от пота; его терзали кошмары; конвульсии сотрясали тело так, что ножки кровати стучали о пол.

Через три дня после того, как его в последний раз видели на публике, Бут проснулся. Он встал и вышел на середину номера — он был один. Девушка с кожей цвета слоновой кости ушла. Он так и не узнал ее имени; никогда не видел больше. И его это не беспокоило. Он никогда не чувствовал себя таким живым; не видел и не слышал столько, скрытого от смертных. Она сказала правду.

Когда он был ребенком, то жаждал бессмертия. Он его получил. Он всегда знал, что у него особая судьба. Он станет величайшим актером своего времени… всех времен. Его имя станет известным, о такой славе Эдвин и Юний могут только мечтать. Он выступит в лучших театрах; увидит, как империи низвергаются в прах; выучит каждое слово из Шекспира. Он станет повелителем пространства и времени. Бут не мог сдержаться от улыбки, когда еще одна мысль пришла ему в голову. Старая цыганка оказалась права. Он умер молодым, как она обещала. И теперь он будет жить вечно.

Я — вампир, подумал он. Слава Господу.

xxxxxxx

Бессмертие, однако, чуть не разочаровало его. Как и большинство вампиров, первые уроки смерти Бут получил самостоятельно. Не было наставника, который бы объяснил — что за тихие голоса наполняют голову, когда он стоит перед зрителями. Не было лавочника, предложившего пару подходящих очков, или хорошее средство для удаления крови с рукава пальто. Когда в первый раз пришла жажда, и его мозг разрывался от ритмичных приступов боли, он часами ходил по темным улицам Ричмонда вслед за шатающимися по аллеям пьяницами, не решаясь напасть.

Когда жажда довела до того, что он стал скатываться в безумие, Бут, наконец, нашел в себе решимость — но не в Ричмонде. Двадцать дней спустя после обретения бессмертия, он оседлал коня и помчался на плантации неподалеку от Чарльз-сити. Богатый хозяин табачной фермы по имени Харрисон был восхищен его исполнением Гамлета и пригласил на ужин в конце следующей недели. Бут решил воспользоваться им немного раньше.

Он привязал коня к дереву на краю сада в восьмидесяти ярдах от поселения рабов — десятка бесформенных хижин, прижавшихся друг к другу, словно кирпичи в кладке. Нет дыма из труб. Окна без света. Бут подошел к одной из хижин (той, что стояла ближе других) и заглянул в окно. Очаг внутри не горел, а в небе не было луны — и все равно, он хорошо рассмотрел, что было внутри, словно от света газовых ламп, что теперь так слепили его вечерами.

Дюжина негров разного возраста и разных полов спали внутри, одни на кроватях, другие — на самотканых матрасах. Рядом, сразу под окном, маленькая девочка семи или восьми лет, спала лежа на животе в поношенной ночной рубашке.

Несколько минут спустя, Бут уже был в саду, рыдая, сжимал в руках безжизненное тело, ее кровь капала с клыков и подбородка. Он упал на колени и прижал к груди тело. Он — демон.

Бут почувствовал, как его клыки проткнули кожу на ее горле. И он снова начал пить.

V

После дня, полного вежливых отказов, Линкольны, наконец, нашли пару, согласившуюся составить им компанию. Майор Генри Рэтборн и его невеста, Клара Харрис, дочь сенатора от Нью-Йорка Айры Харриса, ехали спиной вперед, а лицом — к Эйбу и Мэри в президентской коляске через легкий вечерний туман. Мэри немного мерзла в своем черном шелковом платье и темном капоре, подобранными в тон. Эйб же надел теплое пальто из черной шерсти и белые перчатки. Они прибыли к театру Форда в восемь-тридцать, ко времени, когда представление под названием «Наш американский кузен» уже началось. Эйб, который сам терпеть не мог опоздавших, извинился перед швейцаром и поприветствовал начавшего волноваться телохранителя, Джона Ф. Паркера.

Паркер, полицейский из Вашингтона, в этот день опоздал к смене в Белый Дом на три часа, чему не смог дать удовлетворительных объяснений. Охранявший Линкольна в дневную смену Уильям Х. Крук, сказал ему отправиться в театр Форда, где и ожидать президента. Со временем всей нации стало известно, что Паркер был известным любителем выпить и неоднократно попадался в том, что спал на посту.

Этим вечером в руках этого человека оказалась жизнь президента.

Линкольна и его гостей сопроводили по узкой лестнице к двойной ложе, где им уже было приготовлено четыре места. Самое дальнее, слева, черного ореха президентское кресло-качалка. Рядом кресло Мэри, затем для Клары, и на противоположном конце оставалось место майора. Как только они вошли в ложу и заняли места, представление сразу было остановлено и прозвучало объявление о прибытии Первого Лица государства. Эйб встал, несколько смущенный, оркестр грянул «Слава Вождю!», после чего аудитория, состоявшая из более, чем тысячи человек, наполнила зал вежливыми аплодисментами. Когда спектакль возобновился, Джон Паркер сел на стул с другой стороны двери. Отсюда ему были прекрасно видны все, кто могли приблизиться к президентской ложе.

За кулисами никто не обратил внимания на Джона Уилкса Бута, который пришел через час после появления Линкольна. Он часто бывал в театре Форда, свободно ходил везде, где пожелал, и часто наблюдал представления за занавесом. Но сегодня Бута не интересовала ни игра актеров, ни короткие беседы с впечатлительными молодыми актрисами. Используя свое превосходное знание театра, он направился через лабиринт узких коридоров, через низкие проходы, пока не оказался у лестницы, что вела в ложу слева. Здесь он был ошарашен, не обнаружив охраны. Бут ожидал, что здесь окажется как минимум один человек, и планировал воспользоваться собственной знаменитостью, чтобы его допустили к президенту. Великий актер отдает должное великому человеку. Для этой цели он даже приготовил в кармане пальто визитную карточку.

Но перед ним был лишь пустой стул.

xxxxxxx

Джон Паркер остался крайне расстроенным, что не видел сцены. Невероятно, но в середине второго акта он оставил пост и отправился искать место получше. В начале же акта III, Паркер и вовсе покинул театр, переместившись в салун «Звезда», расположенный по соседству. Таким образом, между Бутом и Линкольном оставалась лишь маленькая лестница.

В это время, наверху, Мэри Линкольн взяла мужа за руку. Она покосилась на Клару Харрис, которая держала свои ладони плотно прижатыми к коленям, после чего шепнула Эйбу:

— Интересно, что подумает мисс Харрис, если я повисну у тебя на шее.

— Она не умеет думать о подобных вещах.

Большинство историков согласны, что это были последние слова Авраама Линкольна.

Бут тихо взошел по лестнице и встал у входа в ложу, ожидая, когда, как было ему известно, последует громкий взрыв хохота.

Достаточно громкий, чтобы заглушить выстрел.

Гарри Хоук в одиночестве стоял на сцене и обращался к залу в неистовом монологе. Бут не двигался, ожидая, когда слова Хоука потрясут зрительный зал. Он продвинулся вперед, направил пистолет на затылок Линкольна, после чего осторожно… осторожно взвел курок. Если бы Эйб был на десять лет моложе, он услыхал бы щелчок — и среагировал бы моментально, с той скоростью и силой, что не раз спасали ему жизнь. Но он был старым. Усталым. Он чувствовал только руку Мэри в своей руке. И слышал только голос Гарри Хоука:

— Вряд ли знакома со светскими манерами, а? Что ж, я выверну тебя наизнанку, ушлая девка; капкан для стариков!

Зрители грохнули. Бут выстрелил.

Пуля пробила Эйбу череп, и он сложился в своем кресле-качалке, потеряв сознание. Крик Мэри соединился со всеобщим смехом, когда Бут вынул свой охотничий нож и повернулся к следующей жертве — но вместо генерала Гранта обнаружил юного майора Рэтборна, который вскочил со стула и бросился на него. Бут вонзил нож Рэтборну в руку выше локтя и влез на перила ложи. Крик Клары соединился с криком Мэри, хохот толпы начал стихать, люди стали поворачиваться на истошные вопли. Рэтборн схватил Бута за костюм здоровой рукой, но не смог удержать. Бут прыгнул с ограждения ложи. В прыжке он зацепился шпорой за флаг, которым за несколько часов до этого Эдмунд Спенглер оформил перила. Бут нелепо грохнулся о сцену, сломав левую ногу, которая сразу неестественно выгнулась в колене.

Рис. 6Е. Джон Уилкс Бут с почерневшими глазами производит роковой выстрел, и только тогда майор Хендри Рэтборн начинает действовать.

Невзирая на боль, великолепный актер не мог сдержаться, чтобы не блеснуть. Он поднялся на ноги, повернулся к зрителям, среди которых начиналась паника, и провозгласил:

— Sic simper tyrannis!

Лозунг штата Вирджиния. Так будет с тиранами! После этого Джон Уилкс Бут в последний раз покинул сцену.

Как и его речь перед заговорщиками, эта фраза была как следует отрепетирована.

VI

В эту же секунду Льюис Пауэлл выбегал из дома госсекретаря Сьюарда, крича на всю улицу:

— Схожу с ума! Схожу с ума!

Хотя еще не знал, что его миссия провалена.

Герольд, нервный фармацевт, пришел сюда вместе с ним. Он показал ему особняк Сьюарда. Он оставался на безопасном расстоянии, когда Пауэлл, ровно в десять вечера, постучал в дверь. На вопрос дворецкого Пауэлл ответил заученной фразой:

— Добрый вечер. У меня есть лекарство для госсекретаря. Только я должен сам ввести его. Лицом к лицу, так сказать.

Вскоре он был на втором этаже, в коридоре, в нескольких ярдах от своей цели — больного спящего человека. Но прежде чем войти в комнату Сьюарда, он увидел сына госсекретаря, Фредерика.

— Для чего вам понадобился отец?

Пауэлл слово в слово повторил заученную фразу. Но младшего Сьюарда он не убедил. Что-то было не так. Он ответил Пауэллу, что его отец спит, и что лучше ему прийти утром.

У Льюиса Пауэлла не оставалось выбора. Он вынул револьвер, направил его в голову Фредерику и нажал курок. Ничего. Оружие дало осечку.

Схожу с ума! Схожу с ума!

Времени не оставалось. Пауэлл рукояткой пистолета проломил Фредерику череп, и тот сразу оказался на полу, из ушей и носа шла кровь. Пауэлл ворвался в комнату, и там наткнулся на кричащую Фанни Сьюард, дочь госсекретаря. Не обращая на нее внимания, он вынул нож и стал вонзать его старику в лицо и шею, снова, и снова, и снова, пока тот не скатился на пол — мертвый.

Или, так подумал Пауэлл. У Сьюарда на шее был металлический бандаж, который ему наложили после неудачного падения из экипажа. Хотя лезвие ножа нанесло множество глубоких ран на его лице, яремная вена осталась нетронутой.

Пробегая мимо Фанни Сьюард, Пауэлл ранил ее в руку и в ладонь. Уже на лестнице его попытались остановить другой сын госсекретаря, Август, и его гость, сержант Робинсон. Оба получили глубокие ножевые ранения, как и Эмерик Ханселл, почтальон, которому не повезло доставить телеграмму в тот самый момент, когда Пауэлл выскочил из парадного.

Удивительно, но все его жертвы остались живы.

На улице нервного фармацевта уже не было. Громкие вопли Фанни Сьюард напугали его до смерти. Пауэлл, который абсолютно не знал этих мест, остался в одиночестве. Он выбросил нож в ближайшую канаву, вскочил на коня и скрылся в ночи.

Нападение на Сьюарда закончилось провалом, однако Пауэлла могло бы утешить, знай он об этом, каким провалом вышло то, что должен был сделать Джордж Атцерот. Почувствовав невыносимое нервное напряжение, немец напился в баре на первом этаже отеля, где жил вице-президент, после чего бродил по улицам Вашингтона до самого рассвета.

VII

Чарльз Лиел, двадцати трех лет, и несколько его товарищей перенесли президента на кровать в пансионе Петерсена — напротив театра Форда. Они уложили его по диагонали, потому что высокий рост не позволял ему лечь прямо. Лиел, армейский хирург, который был среди зрителей, первым оказался возле раненного президента. Он продрался сквозь толпу, взбежал по лестнице, и увидел Линкольна, бессильно откинувшегося в кресле. Опустив президента на пол, и обследовав его, он не обнаружил ни пульса, ни признаков дыхания. Молодой хирург действовал стремительно — ощупал голову и за левым ухом нашел отверстие от пули. Когда он удалил из раны сгусток плоти, Линкольн снова начал дышать.

Лиел был хоть и молодым, но уже опытным врачом. Он видел на полях сражений достаточно подобных ран, и знал, что будет дальше. Через несколько минут после выстрела он уже сделал точное, хоть и обескураживающее заключение:

— Рана смертельна. Спасти его не удастся.

Мэри не могла долго находиться в одном помещении с умирающим мужем. Она, рыдая, всю ночь то входила в пансион Петерсена, то выходила из него. Роберт и Тэд появились сразу после полуночи встали на колени у кровати Эйба также, как сам Эйб стоял у кровати умирающей матери пятьдесят лет назад. К ним присоединились Гедеон Уэллс, Эдвин Стэнтон, а также лучшие доктора Вашингтона, каждый из которых желал поучаствовать в консилиуме. Но помочь было нечем. Доктор Роберт Кинг Стоун, семейный врач Линкольнов, обследовал президента ночь напролет, и нашел его состояние «безнадежным».

Это был вопрос времени.

К рассвету снаружи собралась толпа. Дыхание президента всю ночь слабело, сердце билось нестабильно. Кожа холодела. Большинство докторов отмечали, что подобные раны убивают в течение двух часов; временами быстрее. Эйб продержался девять часов. Эйб всегда отличался от остальных. Эйб всегда оставался живым.

Ребенок мамой храним и любим;

Мама всегда с ребенком своим;

Отец, что хранит их сильной рукой —

Всех ожидает вечный покой^{60}.

Авраам Линкольн скончался в 7:22, на Апрельские Иды 1865 года.

Все склонили головы в молитве. Затем Эдвин Стэнтон сказал:

— Теперь он принадлежит вечности.

И вернулся к своим только что полученным телеграммам. Джон Уилкс Бут по-прежнему скрывался, и Стэнтон размышлял, как поймать его.

VIII

Вот уже одиннадцать дней Бут и Герольд уходили от войск Федерации, сперва Мэриленд, потом Вирджиния. Они скрывались в болотах; спали на холодной земле. Бут ожидал, что здесь его примут как героя, Спасителя Юга. Вместо этого их всякий раз гнали на улицу.

— Ва’ нада дальше, — говорили им. — Янки спалили все фермы от Балтимора до Бирмингема, са’и видите.

Вторая часть предсказанного цыганкой сбылось. У Бута, в самом деле, появилась «огромная армия врагов».

26 апреля Бута разбудили крики, которые он сразу узнал.

Проклятый двуличный сукин сын…

Ричард Гаррет, один из немногих виржинцев, что, казалось, не отвернулся от них. Он дал им поесть и пустил в теплый сарай, где хранил табак. И, кроме того, судя по крикам солдат снаружи, продал их за вознаграждение.

Герольда рядом не оказалось. Трус скрылся. Но это было не важно. Он все равно недостаточно быстр. Наступил глубокий вечер, скоро ночь, время, когда Бут мог показать себя в полной мере. Пусть подождут, подумал он. Немного подождут и увидят, кто я такой. Его нога давно зажила, и, хотя он ослаб от голода, они не смогут удержать его. Только не в темноте.

— Сдавайся, Бут! Мы в последний раз тя предупреждаем.

Бут остался на месте. Солдаты Федерации сдержали слово и обошлись без дальнейших предупреждений. Они подожгли сарай. Доски охватило пламя, на крышу полетели факелы. Сухой сарай запылал через несколько секунд. Бешеное пламя сделало темные углы словно еще глубже. Бут надел свои очки, когда старые балки затрещали над головой, а клубы серого дыма полезли в щели между досок. Он стоял в самом центре, вцепившись в полу плаща — по старой актерской привычке. Он хотел, чтобы его разглядели получше. Чтобы чертовы янки как следует увидели того, кто сейчас…

Здесь кто-то еще… кто-то хочет испор…

Бут повернулся вокруг, готовый отразить атаку с любой стороны, в любой момент. Его клыки обнажены, зрачки, во все глаза, расширились, словно бусины из черного мрамора. Он был готов ко всему…

Но ничего не было. Только дым, пламя и тени.

Что здесь происходит. Почему я не чувствовал его, пока…

— Потому что ты слаб…

Бут повернулся на голос.

Генри Стерджес шагнул из темного угла.

— …и много думаешь.

Он пришел убить меня…

Внезапно, Бут все понял. Видимо, незнакомец хотел, чтобы он понял — заставил его понять.

— Ты забираешь мою вечную жизнь! — Бут сделал шаг назад, когда Генри подошел вплотную.

— УБЬЕШЬ МЕНЯ КАК СМЕРТНОГО!

Генри не ответил. Время слов закончилось. Клыки спрятались, глаза стали прежними.

Это последние секунды моей жизни.

Бут не смог удержаться от улыбки.

Старая цыганка была права…

Джона Уилкса Бута ждал страшный конец.