Авраам Линкольн Охотник на вампиров

7. Темное начало

Теперь я пришел к выводу, что женитьба и все, что с этим связано — не для меня; я не способен жить с человеком настолько безрассудным, чтобы жить со мной.

Авраам Линкольн в письме мистеру Орвиллу Х. Браунингу

1 апреля 1838 г.

Эйб был на втором этаже в доме плантатора. Он видел много таких домов, когда ходил по Миссисипи — огромных, многоколонных чудес, выстроенных рабским трудом. Но еще никогда не был внутри. Вплоть до сегодняшнего вечера.

Я держал Джека на руках и видел его внутренности сквозь дыру в животе. Я видел, как его лицо бледнеет… как глаза полны страха. И больше ничего. Мой славный надежный друг. Самый крепкий из Парней Клари Гроув. Уходит. И у меня нет времени даже оплакать его — я сам слишком близок к смерти.

Еще одно поручение, не из сложных, просто имя в письме от Генри. Вот только место оказалось необычным. Эйб стоял на коленях и боялся пошевелиться — здесь он наткнулся на настоящий муравейник вампиров.

Я уже не понимал — как долго мы здесь находились. Я положил тело Джека и пошел вдоль коридора второго этажа, топор в руке, пальто иссечено когтями, от которых мой друг спас меня ценой собственной жизни. Я открывал каждую дверь по коридору и, по мере продвижения, мне открывались жуткие картины. За одной были маленькие тела троих детей, подвешенных за лодыжки — и у всех перерезано горло. Под каждым ведро, чтобы собрать кровь. За другой — иссохшее, с закатившимися глазами, тело женщины в кресле-качалке. Ее рука, сгнившая до костей, держала на коленях голову ребенка, совсем свежую. Дальше по коридору… останки женщины в кровати. Дальше… приземистый вампир с осиновым колом в сердце. Я все время слышал пронзительный скрип старых досок. Сверху и снизу. Я прошел коридор и оказался у лестницы. Коснувшись руками перил, обернулся и еще раз посмотрел в коридор. Неожиданно передо мной появился вампир — я не мог рассмотреть его лицо, потому что свет бил ему в спину. Он выхватил у меня топор и отбросил в сторону… поднял меня за воротник. Только теперь я узнал его лицо. Это был Генри.

— Твоя цель — освободить людей от тирании, Авраам, — сказал он. — Сделав это, ты должен умереть.

Сказав это, он перебросил меня через перила. Мое тело падало на пол фойе. И падало. Очень долго.

Это был его последний ночной кошмар в Нью-Салеме.

Уже несколько месяцев он находился в тяжелой депрессии после смерти Энн — и, когда он все-таки возобновил свою охоту на вампиров, то обнаружил, что делает это без былой страсти. Теперь, когда приходило письмо из Сент-Луиса со знакомым подчерком Генри на конверте, оно могло по несколько дней лежать неоткрытым (а когда он его все же открывал, проходили недели прежде, чем он начинал заниматься обозначенным там человеком). Временами, если дело требовало дальнего утомительного путешествия, он посылал вместо себя Джека Армстронга. Об унынии, охватившем его в те дни, свидетельствует запись от 18 ноября 1836-го.

Я взвалил на себя слишком много. В дальнейшем я лично буду выходить на дело, только если оно не будет чересчур обременительным, и только во славу матери… и во славу Энн. Мне больше нет дела до беспечно гуляющих по улице джентльменов. Мне больше нет дела до негров и маленьких детей, украденных прямо из кровати. Помощь им ничего мне не дает. Напротив, я становлюсь только беднее, так как дальние переезды сопряжены с большими расходами. К тому же, дни и недели, проведенные на охоте, оставляют меня без жалования. Если Генри прав — если мое предназначение освободить людей от тиранов — то начать я должен с себя. Мне больше нечего делать здесь [в Нью-Салеме].

Мой магазин разорен, боюсь, та же участь ждет всю деревню. Отныне моя жизнь — только моя.

Эйб написал своему приятелю по войне с Черным Ястребом, адвокату Джону Т. Стюарту, у которого была небольшая практика в Спрингфилде. После краткого обучения за свой счет (и в свое же свободное время), осенью 1836-го Эйб получил лицензию адвоката. Вскоре Стюарт предложил ему стать партнером. 12 апреля 1837-го они подали объявление в «Сангамонский Ежедневник» о создании нового предприятия, расположенного в Спрингфилде, «Хоффманс Роу, дом 4, над лестницей». Три дня спустя Эйб торжественно въехал в Спрингфилд на взятой в прокат лошади, с багажом из пары сумок. Ему было двадцать восемь, у него не было ни гроша — «все деньги уходили на оплату долгов и приобретение книг по новой специальности». Он подъехал к магазину «Э. И. Эллис и Ко», крупнейшему магазину в западной части квартала, и «вошел туда, имея в кармане лишь пару желудей». Клерк был худощавым человеком по имени Джошуа Фрай Спид, двадцати четырех лет, черными волосами, «изящным» лицом и «расслабленными» голубыми глазами.

Мне он сразу показался чересчур надоедливым. «Вы впервые в Спрингфилде, сэр? Могу я поинтересоваться, откуда у вас такая шляпа, сэр? Что нового в наших краях, сэр? Приходится ли вам наклоняться, когда вы проходите через дверь, сэр?» Мне в жизни не задавали столько вопросов! Никогда так назойливо не принуждали к беседе! Я и представить себе не мог, чтобы так надоедать клиентам, когда сам работал клерком. Я не мог перейти от одной полки к другой, чтобы не слышать, как он жужжит, подобно слепню, свои вопросы, в то время как я прекрасно знал, что мне нужно, а он просто мешал мне ходить. В конце концов, я не выдержал и просто отдал ему список необходимых мне товаров — в том числе и химические вещества, необходимые для охоты.

— Простите за назойливость, — сказал Спид. — Но кое-что из перечисленного весьма необычно.

— Мне это необходимо. И буду признателен получить…

— У меня странное чувство сэр, что я где-то видел вас раньше

— Сэр, так я могу сделать заказ, или нет?

— Конечно, мы все выполним. Да… да, я слышал вашу речь прошлым летом в Салисбари! О необходимости развития Сангамона? Помните, сэр? Джошуа Спид? Парень из Кентукки?

— Я должен идти по своим…

— Прекрасная речь! Правда, я убежден, вы ошиблись в самом предмете — каждый доллар, потраченный на этот несчастный ручей, это доллар, потраченный впустую. Но какая была речь!

Он сказал, что сделает заказ сразу и молча (что явилось большим облегчением) принялся переписывать его в бланк заказа. Прежде, чем уйти, я поинтересовался напоследок — где можно снять комнату, по возможности дешевле, поскольку у меня совсем нет денег.

— Так сэр… если у вас нет денег, то что вы имели ввиду — «дешевле» или «бесплатно»?

— В кредит.

— А, «кредит», ясно… простите меня за назойливость, но я давно понял, что «кредит» — это такое французское слово, в переводе означающее «не собираюсь платить».

— Я всегда отдаю долги.

— О, я и не сомневаюсь, не сомневаюсь. Но в любом случае — в Спрингфилде вам ничего не светит. Люди здесь обладают удивительной способностью к торговым сделкам и умеют считать деньги.

— Я вижу… спасибо, что уделили мне время. Всего доброго.

Возможно, ему внушила жалость моя непростая жизненная ситуация, а возможно — несчастное выражение лица. А возможно у него просто не было друзей, как и у меня. В любом случае, он остановил меня и предложил разделить с ним комнату над магазином «в кредит — пока не заработаете на собственное жилье». Сперва я подумал о том, чтобы отказаться. Сама мысль, чтобы делить комнату с такой назойливой мухой! Да на любом чердаке, хоть и холодно, зато куда спокойнее! Но, как следует поразмыслив, я поблагодарил его и согласился.

— Вам, конечно, потребуется время, чтобы переехать, — сказал Спид.

Эйб вышел наружу. Мгновение спустя, он вернулся с двумя сумками и поставил их на пол.

— Я переехал.

II

Спрингфилд грохотал. На смену деревянным хижинам и повозкам приходили каменные дома и экипажи, и, было такое чувство, в городе приходилось два политика на одного человека. Он далеко обошел Нью-Салем — и еще дальше захолустный Литтл Пайджен Крик. Но, вместе с удобствами и суетой городской жизни, росла и жестокость, для Эйба непривычная. Его описание одного случая хорошо иллюстрирует суровость нравов развивающегося города, а также подтверждает не прошедшую к той поре у Линкольна меланхолию.

Сегодня был свидетелем смерти женщины и ее мужа — последний и был виновником произошедшего. Я стоял на улице, перед офисом и вел беседу с клиентом, мистером Джоном С. Уилборном, когда услышал крик, а потом и увидел бегущую от «Томпсона^{22}» женщину тридцати пяти лет. Ее преследовал мужчина с «перцовкой^{23}», он прицелился и выстрелил ей в спину. Она упала на мостовую, хватаясь рукой за живот, из которого сразу полезли внутренности, потом перевернулась на спину и попыталась сесть. Но у нее не получилось. Уилборн и я тут же оказались рядом, но при том следили, чтобы муж с оружием в руке не подходил близко. Другие люди, привлеченные шумом, заполнили улицу, и тут прозвучал второй выстрел. В левой части головы мужа зияла огромная дыра. Он тоже упал — кровь хлестала из раны толчками, вместе с ударами сердца.

Удивительно, как быстро умирает человеческое тело. Какая хрупкая вещь жизнь. В одно мгновение душа отлетает — оставляет свой корабль пустым и безжизненным. Я читал о виселицах и о европейских гиллитинах [авт. орф.]. Я читал о величайших войнах прошлых веков, где люди гибли десятками тысяч. Мы никогда не задумываемся о тех смертях — такова наша природа, которая сразу гонит прочь подобные мысли. И мы забываем, что все они были такими же людьми, как и мы, и что веревка — либо пистолет или штык — забирает жизнь навсегда, в одно мгновение. Забирает даже в самые ранние дни, в младенческом возрасте, оставляя людей вообще без будущего. Если подумать о каждой душе, отнятой по прихоти злой судьбы, обо всех никому не известных убийствах мужчин, женщин, детей… трудно не сойти с ума.

К счастью, занятость Эйба в качестве юриста и законодателя не оставляла ему времени, чтобы погрузиться в думы о смерти. Когда он не заседал и не голосовал, то, скорее всего, принимал клиентов у себя в офисе, или присутствовал на рассмотрении дел в суде (чаще всего земельные тяжбы или претензии к должникам). Дважды год Эйб присоединялся к группе из прочих юристов, отправлявшейся в трехмесячный тур по Восьмому Юридическому Округу — четырнадцать территорий в центральном и восточном Иллинойсе. На всем его протяжении существовало несколько десятков поселений и лишь несколько залов для проведения заседаний. Поэтому, когда погода не препятствовала, заседания с участием юристов, судей и прочих проходили прямо на открытом воздухе. Для Эйба эти поездки значили больше, чем просто возможность вырваться из провонявшего свечами кабинета. Они означали возможность предаться безудержной охоте на вампиров.

Зная, что моя работа позволяет дважды в год объехать весь округ, дела определенного рода я откладывал на более подходящее время. Днем мои приятели-юристы и я занимались на процессах, используя в качестве дворцов правосудия церкви или таверны. Вечерами мы собирались на ужин где обсуждали случившееся за день. Ночью, когда все расходились по меблированным номерам, я надевал плащ и брал в руки топор.

Одна такая вылазка особенно запомнилась Эйбу:

Я получил письмо от Генри со следующими указаниями:

«Э. Шилдхаус. Полмили севернее окончания Милл-стрит, Афины, штат Иллинойс».

Вместо мгновенного осуществления правосудия божьего, я предпочел отложить его до времени, когда дела сами приведут меня в Афины. Это случилось два месяца спустя, когда мы оказались в маленьком городишке чуть севернее, где в местной таверне провели несколько заседаний. Мы быстро перезнакомились с истцами и ответчиками, дела которых нам предстояло разобрать. Промучившись предыдущей ночью от какой-то болезни, я не смог присоединиться к Стюарту до полудня, и в это время состоялось рассмотрение нашего дела. Наш клиент выступал ответчиком в иске о невыплате маленького долга — пожилая рыжеволосая женщина по имени Бетси. Помню, что мы проиграли, что мое участие все равно ничего не изменило бы, что после всего пожал ей руку и отправился дальше страдать от болезни. Ночью Стюарт ушел в таверну к коллегам, я же, распаковав топор и плащ, отправился по указанному Генри адресу. Меня порядком лихорадило, потому я решил просто постучать в дверь и воткнуть топор в того, кто ее откроет, и сразу отправлюсь обратно, под одеяло. Дверь распахнулась.

Это была наш клиент, Бетси, ее рыжие волосы держала на голове заколка из слоновой кости. Я плотнее закутался в плащ в надежде, что она не заметила топор.

— Я могу вам помочь, мистер Линкольн?

— Я… я прошу прощения за столь поздний визит, мадам. Я ошибся.

— О?

— Да, мадам. Я полагал, здесь живет Э. Шилдхаус.

— Так и есть.

Вампир и женщина под одной крышей?

— Мистер Линкольн, вы должны простить меня за вопрос, но с вами все в порядке? Вы очень бледны.

— Благодарю, мадам, все в порядке. Можно я… Я хотел бы переговорить с вашим супругом.

— Мистер Линкольн, — сказала она, смеясь. — Вы уже говорите с тем, кто вам нужен.

Э. Шилдхаус.

Элизабет.

Бетси.

Она увидела топор под моим плащом. Прочитала по лицу. По глазам. В мыслях. Я тут же оказался на спине, изо всех сил пытаясь не дать ей вонзить мне в горло свои клыки, топор был у меня выхвачен и отброшен в сторону. Я держал ее голову за волосы правой рукой, левой же пытался найти под плащом что-нибудь подходящее. Наконец я выхватил маленький нож, который стразу принялся вонзать в нее всюду, куда мог дотянуться: в шею, в спину, в руки, что держали меня железной хваткой. Я резал ее, и резал, пока она не отпустила меня и не вскочила на ноги. Я сделал то же самое, и мы стали настороженно перемещаться друг перед другом — я держал нож перед собой; она пожирала меня черными, как мраморные шары, глазами. Затем, так же внезапно, как бросилась в атаку, она остановилась… и подняла руки вверх.

— Мне просто нужно знать… в чем я виновата перед вами, мистер Линкольн?

— Вы виноваты перед Богом. Я просто даю Ему возможность судить таких как вы.

— Прекрасно, — она засмеялась. — Прекрасно. Боец из вас гораздо лучше, чем юрист.

Она бросилась на меня и выбила нож из руки — видно, моя реакция пострадала из-за болезни. Ее руки порхали у моего лица, слишком стремительно, чтобы я мог их даже заметить, и я уже ощутил на губах соленый вкус крови. От каждого удара я отлетал назад и вот уже ноги перестали держать меня. Впервые с той самой ночи, когда Генри спас меня, я ощутил, как смерть тронула мое плечо.

ГЕНРИ ОШИБАЛСЯ

Я рухнул, она вновь оказалась на мне — мои руки тряслись, когда я пытался удержать ее за волосы. И тогда ее клыки вошли в мое плечо. Боль пронзила плоть и мускулы. Теплота крови, собирающейся у раны. Давление в венах. Я отпустил ее волосы и положил ладонь к ней на затылок, словно утешал друга в минуту отчаянья. Все тревоги оставили меня. Тепло, как от виски. Неизведанное счастье.

Я запалил мортиру о заколку в ее волосах. Она зажглась — ярче солнца, ореол за ее головой. Рыжие волосы вспыхнули, и я почувствовал, как клыки вышли из меня, услышал крик, когда она билась и каталась по земле — огонь охватил одежду, а она не могла от нее избавиться. Собрав последние силы, я встал на колени, поднял топор и погрузил в ее мозги. Ее больше не было, но и у меня не было сил ни похоронить ее, ни идти добрую милю обратно в ночлежку. Я затащил ее тело в дом, запер дверь и — после того, как перевязал свои раны бинтами, которые наделал из простыней — рухнул в ее кровать.

Надеюсь, мне больше никогда не придется защищать и убивать клиента в один и тот же день.

Когда Эйб работал по округу, то охотился по ночам. Однако если он работал в окрестностях Спрингфилда, то предпочитал охотиться в светлое время, днем.

Одним из моих самых любимых приемов было поджечь дом со спящим вампиром, когда солнце стояло высоко в небе. Таким образом, перед нежитью стоял непростой выбор: выйти и сразиться со мной при свете дня, где он был бы слепым и слабым, либо остаться внутри и сгореть. Я побеждал, что бы он ни выбрал.

К тому времени, как Эйб был переизбран в Законодательное собрание в 1838-м, он уже приобрел в Спрингфилде славу исключительного оратора и способного юриста. Человека одаренного и с большими амбициями. Человека, достойного уважения. Ему было двадцать девять, и всего за год он прошел путь от приезжего с пустыми карманами на позаимствованной лошади, до человека, вхожего к столичной элите (однако, благодаря долгам, его карманы по прежнему были пусты). Историями из глубинки он очаровывал гостей на званых обедах, а также поражал коллег быстротой, с которой разбирался в любых юридических хитросплетениях. «Его манеры были несколько грубоваты», — писал один его знакомый, Уинг Эбенезер Райан своему другу. — «И его костюм требует починки. Но у него блестящий разум, какого я прежде не встречал, к тому же поразительная способность выражать мысли в изящных оборотах. Полагаю, однажды он станет губернатором».

Эйб все реже вспоминал об Энн Ратледж.

Истинная правда, время лечит все. Я нахожу, что избавился от значительной части своей меланхолии, и исполняю свои обязанности с небывалым рвением. Мать^{24} сообщила, что она и мои сводные братья в добром здравии. У меня прекрасный партнер Стюарт; назойливый, но добрый товарищ по комнате Спид; признание самых значительных людей в Спрингфилде. Если бы не долги, я был бы счастливейшим из людей. Но я все равно не могу отделаться от чувства, что чего-то мне по-прежнему не хватает.

ххххххх

Джон Т. Стюарт задумал одну вещь.

Хоть он и был не вполне убедителен, но, в конечном итоге, сумел уговорить своего партнера познакомиться со своей кузиной Элизабет.

С головой погрузившись в дела, я не думал, как проводить свободное время. Даже Стюарт указал мне на это — в лучших традициях [моего сводного брата] Джона много лет назад.

— Жизнь — не только бумаги, Линкольн! Пойдем! Знакомство с новыми людьми улучшает здоровье и расширят кругозор.

Это продолжалось больше часа, пока он не оставил мне выбора и я поддался. Когда мы дошли до дома Эдвардсов (и прежде, чем я успел сбить снег со своих ботинок), Стюарт буквально втащил меня в дом, где и представил юной леди, встретившей нас в гостиной. Тогда его замысел стал мне понятен.

Ее звали Мэри Тодд — кузина Стюарта, недавно переехавшая в Спрингфилд. Эйб описал свое первое впечатление тем же вечером, 16 декабря 1839-го.

Занятное создание, неделю назад ей исполнилось двадцать один, но она уже прекрасно умела поддержать беседу — и не в ходульных, бесконечно размножаемых фразах, а вести разговор естественным путем. Невысокая, острая на язык, с круглым лицом и темными волосами. Знает французский; занимается танцами и музыкой. Я ничего не мог с собой поделать — мой взгляд постоянно возвращался к ней. Один раз, когда она что-то шептала на ухо Стюарту, смеясь над моей очередной шуткой, я тоже уловил ее взгляд. О, мне хотелось бы узнать ее получше! Вечером, когда я не мог больше оставаться, я отвесил ей низкий поклон, сказав:

— Мисс Тодд, я бы хотел как-нибудь обречь вас на нелегкое испытание потанцевать со мной.

Говорят, Мэри говорила потом друзьям:

— Он — это что-то.

Она обратила внимание на высокого, нескладного юриста. Несмотря на то, что их разделяла пропасть богатства и положения в обществе, было несколько вещей, которые послужили основой их дальнейших отношений: оба утратили матерей в раннем возрасте, и эти утраты до сих пор влияли на их жизнь. Оба были эмоциональными натурами, то и дело пускающимися в крайность — либо заоблачная вершина, либо бездонная глубина. И оба очень любили хорошую шутку (особенно в адрес «заслужившего ее шарлатана»). Мэри написала в своем дневнике той зимой: «Конечно, он не самый красивый жених, и не самый изысканный — но, безо всякого сомнения, самый умный. Однако, даже в шутках, у него присутствует налет грусти. Я нахожу его странным… и странно интригующим».

Но стоило ей заинтриговаться, как перед ней появился выбор в виде маленького, коренастого демократа по имени Стивен А. Дуглас. Дуглас был восходящей звездой в своей партии, человек несметного богатства, особенно, в сравнении с Линкольном. Он мог бы обеспечить Мэри ту жизнь, к которой она привыкла. Но, несмотря на всю блистательность и огромное состояние, он был (по словам Мэри) «невыносимо скучным».

«В конечном итоге», — вспоминала она в одном письме много лет спустя. — «Я решила, что смеяться приятнее, чем кушать»

В конце 1840 года они с Эйбом стали встречаться.

ххххххх

Они предавались «нежной любви и глубокой привязанности» , однако им не давали покоя опасения, как отнесется к этой связи ее отец. Загадка должна была разрешиться в скором времени. Родители Мэри собирались приехать в Спрингфилд на Рождество. Эйбу предстояла первая встреча с будущими сородственниками.

Роберт Смит Тодд был успешным бизнесменом, прочно обосновавшимся в Лексингтоне, штат Кентукки. Как и Эйб, он был юристом и законодателем. В отличие от Эйба он заработал много денег, часть из которых пустил на покупку рабов в свое поместье, где проживал вместе со второй женой и с некоторыми из детей, коих всего у него было пятнадцать.

Я весь извелся перед встречей с человеком такого влияния и достатка. Что если он посчитает меня крестьянином? Что тогда будет с нашей любовью? Я не могу больше ни о чем думать. Вот уже две недели, как пребываю в глубочайшей озабоченности.

Эйб беспокоился напрасно. Встреча прошла гораздо лучше, чем он мог надеяться — согласно стихотворению, которое Мэри отправила на следующий день, 31 декабря.

Мой милый Эйби, все как сон —

Отец тобою поражен

И наш союз благословлен

Сейчас, и до конца времен…

Но стоило одному почтальону, оставив письмо со стихами, уйти, как на Лексингтон-стрит появился другой, и доставил благословленному жениху послание совсем другого свойства. На конверте, выписанная аккуратным подчерком Генри стояла пометка «срочно» — а каждое слово в письме (как было заведено в их с Эйбом переписке), на случай, если оно попадет не в те руки, было тщательно подобрано, чтобы избежать всякого намека на вампиров.

Дорогой Авраам.

Получил твое письмо от 18 декабря. Прошу принять мои поздравления в связи с твоим достойным желанием. Мисс Тодд, похоже, обладает многими достоинствами и, судя по тому, как долго и тщательно ты их описывал, список твоих достоинств не менее внушителен.

Тем не менее, мой долг предупредить тебя, Авраам, хотя я и испытал определенные сомнения в целесообразности последующих слов — знаю, это не станет для тебя доброй вестью. Леди, с которой ты намерен связать свою судьбу — дочь мистера Роберта Смита Тодда, джентльмена, известного в Лексингтоне своим богатством и связями. Знай: это могущество построено на подлости, в страшном грехе. Он куда больше похож на меня, чем на тебя. Его союзники — худшие из нас, из тех, чьи имена я сообщал тебе все эти годы. Сам он является их лидером. У него частный банк, который служит их делу. А лично он имеет неплохую прибыль с торговли неграми, которых ждет страшная судьба.

У меня нет намерения отговорить тебя от этой связи, дочь не должна нести ответ за грехи отца. Тем не менее, родство с таким человеком может вылиться в серьезную опасность. Я лишь прошу серьезно подумать над этим и все время быть наготове — независимо от того, каким будет твое решение.

Всегда твой друг,

Г.

Этот день в биографии Линкольна известен как «Темное начало» января.

Дело сделано. Я уничтожил даму своего сердца без каких-либо внятных объяснений. Я уничтожил ее и свое счастье. Я — самое жалкое существо на земле, за мои грехи меня ждет расплата. Полагаю — нет, надеюсь, кара будет достаточно страшной.

Эйб пришел к Мэри утром и разорвал помолвку дрожащим голосом, используя бессвязные слова («я и сам не помню, что именно говорил» ) и выскочил на мороз.

Я знал, что никогда не смог бы пожать руки ее отцу, никогда бы не смог даже посмотреть на него, не испытав ярости. Знать, что в моих детях будет течь его кровь! Человек, который был врагом всего человечества! Человек, нажившийся на смерти невинных, благодаря их цвету кожи! Я не мог этого вынести. И что мне оставалось делать? Сказать Мэри правду? Невозможно. Теперь у меня один путь.

Второй раз за последние пять лет он думает о самоубийстве. И второй раз за пять лет, лишь мысль о неотомщенной смерти матери удерживает его от рокового шага.

Джон Стюарт уехал к родственникам. Почти все его приятели юристы разъехались встречать Новый Год по округам. Во всем Спрингфилде остался только один человек, который мог составить Эйбу компанию в эти дни.

— Но у вас же любовь! — сказал Спид. — Какого же дьявола ты пошел и сделал такую глупость?

Эйб сидел на кровати в маленькой комнатенке над «Э. И. Эллис и Ко» — кровати, что он делил с полубезумным «назойливой мухой», жужжание которого здесь не прекращалось никогда.

— Я больше всего на свете хочу быть с ней, Спид… но я не могу.

— Это из-за отца? Не того ли человека, который благословил вас не то восемь, не то шесть дней назад?

— Именно.

— Ты больше всего на свете хочешь быть с ней, ее отец благословил вас. Может быть, объяснишь, как у нас в Иллинойсе принято жениться, а тоя, кажется, не понимаю всех тонкостей.

— Я узнал, что ее отец связан с очень плохими людьми. Что он заправляет в этом вертепе зла. Это выше моих сил.

— Если бы я любил леди, как ты любишь Мэри, то пусть бы ее отец хоть завтракал с дьяволом, у нас была бы своя жизнь.

— Ты не понимаешь…

— Так объясни, чтоб я понял. Как тут разобраться, когда с тобой говорят загадками.

Правда едва держалась у Эйба на кончике языка.

— Ты хочешь открыть мне какой-то секрет, Линкольн.

— Когда ты сказал о завтраке с дьяволом, то… то был куда ближе к истине, чем ты думаешь. Я сказал, что у них очень плохая компания. Я имею в виду, Спид… они связаны с истинным злом. Он ведет дела с людьми, которые живут не совсем человеческой жизнью. Создания, которые легко убьют тебя или меня и почувствуют вины не больше, чем слон, который раздавил муравья.

— О… так ты говоришь о вампирах.

Эйб почувствовал, как похолодели кончики его пальцев.

III

У себя дома Джошуа Спид никогда не был «благовоспитанным мальчиком» из Академии Св. Иосифа. Он любил розыгрыши. Анекдоты. Он мечтал о жизни на диком пограничье, «где парни не спят и стрелы свистят». А любовь отца к размеренной жизни вызывала тоску. Он жаждал большего — сбежать из дому и посмотреть мир. Когда ему исполнилось девятнадцать, эта жажда привела его в Спрингфилд, где он и оказался за прилавком у Э.И. Эллиса. Но заполнение ордеров и инвентаризация мало походили на жизнь «дикого пограничья».

В начале 1841, немного спустя после темного начала января, Спид отрекся от своей жажды и вернулся в Кентукки, оставив Эйбу в безраздельное пользование комнату над магазином.

Приехал в Фармингтон. Только сон.

Стоял август, когда Эйб приехал в город, где теперь жил Спид, в Фармингтон, немного отвлечься от суеты и проблем. Вот уже несколько месяцев, как он избегал Мэри и ее друзей, упоминание его имени «в высшем свете Спрингфилда считалось оскорблением дома». Спид написал своему бывшему сожителю и настаивал, чтобы тот «приезжал на столько, на сколько нужно, чтобы все утряслось». Эйб отдохнул так, как не отдыхал уже много лет, и не отдохнет уже до самой смерти. Он совершал верховые прогулки. Бывал в Лексингтоне. И даже был в гостях на террасе у дома одного плантатора (но не сделал ни шагу внутрь самого дома, помня о своем ночном кошмаре). В фармингтонской идиллии был лишь один недостаток — необходимость постоянного созерцания рабов. Они были везде — в домах и на полях.

Совершая верховую прогулку по городу, увидел дюжину негров, скованных цепью, словно рыбы на веревке. Находясь среди них, я испытываю некоторую неловкость. Они повсюду. Не оттого, что я считаю рабство грехом, а потому что они напоминают мне обо всем, что я хотел бы забыть.

Эйб и Джошуа могли говорить дни напролет. Они говорили и о британском могуществе, и о паровых двигателях. И еще он говорили о вампирах.

— Мой собственный отец, стыдно сказать, вел дела с нежитью, — сказал Спид. — Это не секрет среди людей его круга и хорошая статья доходов; мои старшие братья тоже в деле и имеют свой интерес.

— Они продают им негров?

— Старых и хромых, как правило. Двойная прибыль — избавиться от ненужных рабов и получить неплохие деньги. Раз или два они продавали здоровые особи, или женщин с детьми. Цена за таких гораздо выше, потому что кровь здо…

— Хватит! Как ты можешь так говорить? Говорить о людях, словно о скотине?

— Если я произвел впечатление, что убийство для меня — плевое дело, должен извиниться. Нет, Эйб. Никогда. Напротив, вампиры и есть главная причина, по которой я никогда не стремился под крыло отца, и почему, когда он умер, едва ли проронил несколько слезинок. Как я мог присоединиться к ним, если предсмертные вопли мужчин и женщин наполняли их карманы? После того, как видел глаза этих демонов сквозь щели между досок вон того амбара? Если бы я только мог забыть все это… если бы я только мог искупить их грехи.

— Ты можешь искупить.

Спида не пришлось убеждать. Ему просто нужно было сказать, что охота на вампиров — волнующая и опасная вещь, та же самая жизнь на диком пограничье. Как и с Джеком^{25}, я поделился с ним своими знаниями — научил, когда и куда нужно бить; тренировал, чтобы закрепить его навыки. Как и Джек, он был нетерпелив, сразу бросался в бой. Но там, где Джек компенсировал недостаток умения недюжинной силой, Спид ничего поделать не мог. Я пытался внушить ему мощь и быстроту, с которой атакуют вампиры; как убивают. Я боялся, он не понимает всей опасности. С другой стороны, в нем необыкновенно развит дух охотника, так сильно, что даже мне еще сильнее захотелось воткнуть в кого-нибудь топор.

Эйб придумал смелый план, который позволил бы испытать новообращенного с минимальным риском и убить шесть воробьев одним камнем. Ближе к концу августа Джошуа Спид написал письма шестерым клиентам своего отца, где каждому предлагал выкупить непригодных рабов. Все клиенты были вампирами.

К назначенному дню я испытывал все больше сомнений. Как я мог быть таким самонадеянным? Шесть вампиров! С неопытным подручным! Как бы я хотел, чтобы у нас было больше времени на подготовку! Как бы я хотел, чтобы Джек был здесь!

Но поворачивать было поздно. Шестеро уже собрались на заднем крыльце^{26} — один седобородый лет семидесяти, один — мальчишка лет двадцати; с ними еще четыре человека. Все были в темных очках, в руках держали сложенные зонтики.

Спид собрал несколько негров с другой стороны дома, где приказал «во всю глотку петь госпелы». Звуки голосов и прихлопываний разносились далеко, а на заднем крыльце попросту оглушали. Как мы спланировали, Спид будет приглашать вампиров одного за другим, брать у них деньги и заводить внутрь, отведать крови.

Пятеро меня ловили, десять не смогли поймать — хо, кукуруза, Салли…

Но там их ждал я с топором в руке — стоило им завернуть за угол из коридора в гостиную, как я сразу бил им в шею со всей силы (я был могучим человеком). У первых пяти вампиров, у всех, кроме одного, я отсек голову с одного удара. Только третьему по счету потребовалась вторая попытка — лезвие вместо шеи попало в лицо.

У меня есть банк, целый банк из разных баб — хо, кукуруза, Салли.

Последний вампир выглядел моложе всех, но на самом деле оказался самым старым. Оставшись на крыльце в одиночестве, он заскучал, и решил тоже войти в дом. К несчастью, он сделал это в тот самый момент, когда голова его коллеги выкатилась в коридор.

Моложавый вампир подбежал к своему коню, вскочил на него и помчался прочь.

Спид первым выскочил через дверь. Он оседлал другого коня, хлестнул его и уже бросился в погоню, в то время как я еще пытался влезть на третьего. Словно на скачках, Спид мчался безо всякой осторожности, привстав в стременах и поддавая своему скакуну пятками. Вампир, увидев это, попытался сделать то же самое, но его лошадь была на добрых десять лет старше. Спид поравнялся с ним, на расстояние, с которого он мог бы ткнуть ножом или просто бросить камень.

Спид вынул ноги из стремян, схватил рожок седла обоими руками и привстал. Лошади неслись во весь опор, он прыгнул, в полете схватил вампира и сбросил его на землю. Оба покатились в пыли, лошади помчались дальше. Спид вскочил на ноги, оглушенный, ослепленный солнцем. Пока он очищал глаза от песка, первый удар отбросил его на десять ярдов и он упал на спину. Ему перебило дыхание, он схватился руками за лицо — на левой щеке зиял глубокий порез. Внезапно солнце скрылось, и он оказался в тени стоящего над ним вампира.

— Маленький неблагодарный щенок, — сказал он.

Спид почувствовал, что его внутренности превратились в погремушку, когда вампир нанес ему несколько ударов в живот.

— Как ты думаешь, на какие деньги куплены все эти земли.

Еще удар. Еще. У Спида покраснело в глазах от боли; во рту появился странный привкус. Он ничего не мог сделать.

Вампир поднял его за воротник.

— Твоему отцу было бы стыдно, — сказал он.

— Я… о-очень на это н-надеюсь…, - пробормотал Спид.

Вампир поднял когтистую руку и приготовился рассечь Спиду горло.

И тут прежде, чем он успел хоть что-то сообразить, его голова откинулась назад, а из груди выскочило лезвие топора.

Вампир опустился на колени, пытаясь вынуть топор, кровь хлестала изо рта, Эйб подъехал, натянул поводья и спешился. Он схватил двумя руками рукоять, а ботинком уперся в спину вампира, после чего освободил топор и нанес твари окончательный удар в череп.

— Спид, — сказал он и подбежал к нему. — Боже мой…

— Что ж, — сказал Спид. — Полагаю, для одного дня мы неплохо прибрались.

xxxxxxx

После возвращения Эйб нашел свою жизнь в Спрингфилде «одинокой и бессмысленной». Время, проведенное в Фармингтоне, развеяло его меланхолию, «но не было друзей, с которыми я мог бы разделить долгие часы одиночества, какая разница теперь, радость у меня на душе, или горе?».

Меня больше не заботит негодяй [отец Мэри] , только любовь его дочери имеет значение. Спид прав — чем был бы мир без маленьких радостей каждого человека? Мне необходимо серьезно заняться собственным. Пусть возмущается Генри. Пусть я сам пожалею об этом. Я решил попытаться еще раз — только бы она позволила.

— И почему я должна выйти за человека, который заставил меня страдать в одиночестве? — спросила Мэри Эйба, стоя в дверях дома ее кузины. — Человека, который оставил меня безо всяких объяснений!

Эйб смотрел вниз, на шляпу в своих руках.

— Я не…

— Кто сделал мое имя предметом насмешек во всем городе!

— Дорогая Мэри, только мое скромное…

— Умоляю, да что за муж получится из такого человека? Человека, сердце которого в любой момент может погрузиться в пучину страдания и тогда он заставляет страдать всех вокруг? Скажите, мистер Линкольн, что такого заманчивого может быть в жизни с вами?

Эйб смотрел на свою шляпу.

— Мэри, — сказал он. — Если вы продолжите перечислять обвинения в мой адрес, то мы простоим так целую неделю. Я пришел не для того, чтобы мучить вас. Я просто пришел броситься к вашим ногам; вымолить прощение. Я пришел предложить вам свою жизнь взамен страданий, что причинил. Если мое предложение неприемлемо — если вы чувствуете, что жизнь со мной принесет вам что-то другое, кроме счастья — закройте дверь перед моим лицом, и я больше никогда вас не потревожу.

Мэри стояла молча. Эйб сделал шаг назад, давая двери захлопнуться перед ним в любой момент.

— О, Авраам, я все еще люблю тебя! — вскрикнула она и бросилась в его объятья.

Их помолвка возобновилась, Эйб не хотел терять времени. Он купил два золотых кольца (в кредит, разумеется) на Чаттертон в Спрингфилде. Он и Мэри заказали простую гравировку внутри каждого кольца.

Авраам Линкольн и Мэри Тодд обвенчались дождливой пятницей 4 ноября 1842-го, в доме Элизабет Эдвардс, кузины Мэри. Их свадебную клятву слушали чуть больше тридцати гостей.

После церемонии Мэри и я уединились в гостиной, где уже было накрыто к праздничному обеду, чтобы побыть наши первые мгновения как жены и мужа в полной тишине. Мы обменялись одним или двумя поцелуями, затем смотрели друг на друга с некоторым недоумением — странное чувство, что вот, мы и женаты. Странное и удивительное чувство.

— Мой милый Авраам, — сказала, наконец, Мэри. — Не оставляй меня больше.

IV

11 мая 1843 Эйб написал Джошуа Спиду.

Наше счастье в эти первые несколько месяцев не знает границ, Спид! Какая радость! Мэри оказалась такой заботливой и любящей женой, и мне приятно, Спид, так приятно поделиться с тобой радостной новостью — мы ждем ребенка! Мы оба на вершине блаженства, и Мэри уже готовится к его появлению на свет. Какой замечательной матерью она будет! Прошу, напиши, и незамедлительно — как проходит твое выздоровление.

Вечер 1 августа 1843 оказался неожиданно жарким, и открытое окно на втором этаже таверны «Глобус» ничуть не спасало Эйба и Мэри от зноя. Прохожие с любопытством смотрели на окно, откуда изливались громкие крики — сперва женщина кричала от боли, потом кричал младенец.

Сын! Мать и дитя в добром здравии!

Мэри чувствует себя отлично. Не прошло и шести часов с момента рождения, а она уже держит маленького Роберта на руках, смотрит на него ласково.

— Эйб, — сказала она, когда кормила его. — Посмотри — что мы сделали.

Признаюсь, слезы выступили на моих глазах. О, я бы хотел, чтобы эта минута продлилась целую вечность.

Роберт Тодд Линкольн (Мэри настояла, Эйб сдержался и промолчал) родился ровно десять месяцев спустя после свадьбы своих родителей.

Я ловлю себя на том, что смотрю на него часами. Прижимаю его к груди и чувствую, как бьется его сердце. Глажу пальцами его гладкую пухлую кожу, ножки. Признаюсь, мне нравится запах его волос, когда он спит. Сжимать его пальчики, когда он тянет ко мне свою руку. Я его слуга, я сделаю все, чтобы заслужить его улыбку.

Эйб подошел к своему отцовству со всей серьезностью. Сказалось два десятилетия утрат любимых людей. Когда Роберту исполнилось несколько месяцев, Эйбом овладела навязчивая мысль, во что бы то ни стало, избежать потери сына — от болезни или несчастного случая. В своих записях того времени он делает то, чего не делал много лет: пытается договориться с Богом.

Я лишь хочу, чтобы он вырос человеком. Чтобы он вместе со своей собственной семьей приходил к моей могиле. Больше ничего. Я отказываюсь от собственного счастья ради него. От собственных достижений ради его достижений. Господи, прошу, не причини ему вреда. Пусть с ним не случится несчастья. Если мои грехи требуют искупления, прошу — накажи меня.

Надеясь дожить до совершеннолетия Роберта, а также сохранить супружеское счастье, осенью 1843 Эйб пришел к непростому решению.

Мои танцы со смертью должны прекратиться. Я не могу рисковать оставить Мэри без мужа, а Роберта — без отца. Я сегодня же утром напишу Генри и скажу, что он больше не может рассчитывать на мой топор.

После двадцати лет боев с вампирами, пришло время повесить плащ на гвоздь. К тому же, после восьми лет в Законодательном Собрании Штата, к нему пришло признание. В 1846 он был выдвинут кандидатом в Государственный Конгресс.