Аврора

Вокруг профессора Цанаева царило ожидание. Все, прежде всего врачи, да и родственники, ждали его смерти – таков был диагноз, так показывали медицинские приборы. А сам Цанаев ждал совсем другое: он знал, он чувствовал, он верил, что она так или иначе даст о себе знать, выйдет на связь. Она, наверняка, знает о его состоянии и должна с ним обязательно попрощаться. Поэтому Цанаев почти не обращал внимания, как неравномерно, а порой и вовсе в замирающем ритме бьется его пульс. Он ждал звонка – телефон в руке, а увидел ее на телеэкране – сразу узнал. Но этот кадр длился мгновение: вроде выясняют личность.

А в Интернет залез… Да, это точно она. Эта ее неописуемая улыбка или усмешка, когда ее и без того, казалось бы, не совсем красивое лицо становилось еще более непривлекательным – какая-то невзрачная женщина: тонкие, жесткие губы, редкие зубы, узкие карие глаза, беспорядочные, большие веснушки – словом, какая-то бездумная простота, наивность. И только волосы – черные, густые, настоящая толстая коса, вызывающе брошенная на заманчиво-девичью грудь. Но экран на долю минуты акцентировал лишь искривленное от боли и ужаса лицо. Да, так она порою смеялась при жизни, по крайней мере, той жизни, когда он ее знал, – уже немолодой.

Он всё ещё упорно смотрел в монитор, вспоминая ее, как позвонил тот, кто с ней его познакомил:

– Видел, слышал? – у Ломаева голос понижен, глух.

Он боится назвать даже ее имя, быстро связь отключил. А сколько она ему сделала разных хороших дел?!

Видимо, то же самое вспомнил и Ломаев, вновь перезвонил:

– Гал, буквально на днях она была у меня, долг вернула. Сказала, что со всеми рассчиталась. Ведь у нее было столько долгов. Инвалиды на шее… Да благословит ее Бог! Такая девушка!

– У-у, – простонал Цанаев, хотел было что-то сказать, но его друг уже отключил телефон: мало кто из чеченцев захочет на эту тему говорить, да вот другие говорят: зашла медсестра сделать укол – действительно укол, больно! – и говорит Цанаеву:

– Опять от ваших чеченцев житья нет. Выйти боюсь, за детей боюсь. Все взрывают, себя взрывают. Теперь даже женщины этим занялись… Что за народ?! Просто кошмар.

– У-у, – опять простонал Цанаев: ведь этой медсестре ничего не объяснишь – нет времени и сил. Да и не поймет, что ни говори, потому что он сам ничего не понимает.

А медсестра, как нарочно, дверь за собой не прикрыла, и из коридора слышится:

– Понаехали! Гнать надо этих чеченов!

– Они нас взрывают, а мы чеченца в отдельную палату!

От этого и всего увиденного Цанаев был в шоке. За всю свою жизнь он о себе ничего подобного никогда не слышал. Дожил… Хорошо, что после укола все поплыло, словно в тумане – и как некое успокоение из коридора донеслось:

– Этот профессор…

– А что, у них и профессора есть?! Выучили на нашу голову.

– Да он не чеченец, не похож, – последнее, что услышал Цанаев, а потом тишина – то ли дверь прикрыли, то ли он после укола впал в беспамятство, как бы вернувшись в уже прожитую им жизнь.

…Конечно же, Цанаев – чеченец. Чеченец, рожденный в Подмосковье. И его отец, ученый, главный инженер закрытого военного завода, всегда об этом напоминал и внушал:

– Сынок, хотя бы ты уезжай на Кавказ, среди своих комфортней жить. А тут как будто интернационализм, а в решающий момент генеральным конструктором меня не избрали. Секретарь парткома во время застолья так и сказал: «Квартиру получил – довольно. А генералом чеченцу не быть».

И все равно его отец упорно трудился. И даже когда его, как он считал, преждевременно отправили на пенсию, он науку не бросил, все стремился членкором Большой академии стать – но тщетно. Это отца подкосило, и как он напоследок говорил – повезло ему только в одном: сын по его стопам в науку пошел. Да, пожалуй, еще и в том, что женил он сына на горянке из родового села – симпатичной девушке, которую Гал всего пару раз видел. По-русски она едва говорила, и то, что не смогли родители, она сумела: Гал заговорил по-чеченски, а она с годами освоилась, словно в Москве родилась, и уже с детьми общается лишь на русском, из-за чего муж ее ругает: хоть дома говори на родном, а то забудем о происхождении.

Благо, окружающие не давали забыть. Речь не о бытовых проблемах – кого только в России не ругают, речь о другом. Когда Цанаев учился в аспирантуре, объявили – кто первым диссертацию представит, поедет на стажировку в американский университет. Так ему отец такие наработки оставил, что он на год, если не на два, опережал всех – однако ему тоже в парткоме однозначно намекнули: не той национальности… Ничего, и это Цанаев пережил, зато быстро защитил не только кандидатскую, но и докторскую. Ему кафедру и лабораторию дали – чего более желать? А тут война, первая чеченская кампания. К ним домой беженцы из Чечни приехали, а вслед за ними – милиция заявилась. Нет, обысков и ничего такого не было, но все равно неприятно – все чеченцы под контролем, капли доверия нет. И тогда Цанаев выступил пару раз – не то что с протестом, а, как ему казалось, наоборот: в Чечню не армию, а интеллигенцию для возрождения надо посылать, с добром, с уважением и просвещением надо туда идти.

«Вот вы и пойдите, – настоятельно предложили ему. – Восстановите НИИ, мы вам поможем».

Его жена, все якобы грезившая родными краями, на родину теперь – ни в какую. В глубине души и он с ней был солидарен. В Чечне разруха, у них жилья нет, там даже школ нет, а он хотел, чтобы дети его учились в мирном месте, однако же сам поехал.

Провожая его, жена все время твердила, что в Чечне до науки дела нет, да и сам он там не выдержит более недели. И если бы не эти колкости, он бы действительно через день в Москву сбежал – ведь Цанаев с детства привык (да иного и не ведал) ко всем благам цивилизации. Плюс еженедельная банька с товарищами, с выпивкой прочими удовольствиями…

А Чечня образца 1999 года – это почему-то Ичкерия, тут провозглашен основным законом шариат: какое уж там пить, даже за запах спиртного палками бьют. Но все это не более чем слухи, чем агитация и устрашение на местном телеэкране. А в жизни – кто пил, тот так и пьет, правда, какой-то суррогат, от которого три дня в себя прийти не можешь. Да без этого не проживешь, можно с ума сойти от происходящего вокруг: после первой войны весь город в руинах, и даже признаков возрождения нет, наоборот, руководство республики, якобы одолевшее Россию, вновь грезит войной, все вооружены, и, конечно, им не до науки. Вот только премьер-министр – известный во всем мире полевой командир – принял Цанаева и, поглядывая на его предложения, изложенные в письменном виде, почесывая густую бороду, выдал:

– Ты на военном заводе работал?

– Я по научной части.

– Неважно… Бомбу сделать сумеешь? Ядерную… Надо. Деньги у нас есть.

Цанаев не знал, что и ответить. Ведь перед ним не просто глава правительства, это же, согласно средствам массовой информации, террорист №1 в России и в мире. Но не дикарь – по крайней мере, почти закончил высшее учебное заведение где-то в центральной России, прямо при нем неплохо изъяснялся по телефону с собеседником из Москвы, явно с начальником – деньги вымаливал, а Цанаеву, подытоживая разговор, – грубо, с издевкой:

– На бомбу все, что хочешь, дам, а на науку – зачем? Мы и так все знаем: все в руках Бога! И от одних этих слов следовало бежать, но и это сделать в Грозном нелегко – прямого сообщения с Москвой нет, кругом блокада.

Цанаев был в унынии, и уже свое грязное бельишко собирал, когда знакомый предложил попариться.

Почти в центре Грозного – частный надел, и все, как положено в бане: и пар, и веники, и стол от всего ломится, так что снова жить захотелось. Но неожиданно среди ночи премьер с сопровождающими завалился, оказывается, здесь он вовсе не впервой…

В предбаннике стало тесновато, да как говорится, изба красна не углами, а пирогами: шашлыки, плов, тосты, и вдруг – шорох на чердаке, охрана кинулась проверять – а премьер достал огромный пистолет:

– Зачем кого-то посылать, когда быстрее пулю послать? – и он жахнул в потолок всю обойму.

Еще вся штукатурка не осыпалась, как выяснилось: на чердаке сын хозяина что-то искал, к счастью, его даже не задело. Цанаев не хочет знать, пил ли террорист №1 или не пил, как велит шариат, но с тех пор в Грозном он старался не пить. А от той бани польза была – премьер дал добро на восстановление НИИ, не намекая больше ни на какую бомбу.

Правда, одно дело – устное распоряжение в какой-то бане, а другое – получить на руки документ, помещение, бюджет. И больше он премьера не видел – не подпустили, и ни за что он бы ничего не восстановил, если бы не простые чиновники, как он их до этого называл – клерки. Простые, образованные граждане Чеченской Республики, которые смотрели на него то с удивлением – мол, зачем приперся из благодатной Москвы, то с надеждой – хоть кто-то на свете такой же, как и они; то с недоумением – кому это надо? Но, тем не менее, все они, вопреки обстоятельствам, ему абсолютно во всем помогали, даже порою нарушая всякий закон, так что под НИИ получили небольшое полуразрушенное здание, старенькую машину и даже бюджет.

Но что это за бюджет – одно название. И что может выделить разрушенная республика, если экономики вовсе нет? Так и науки не будет – одна химера. Да хоть начало есть, и Цанаев с этим зародышем поехал в Москву – авось, помогут.

Он даже иллюзий не питал. Ну кто будет помогать отделяющейся с боями республике? Однако все ученые России, начиная от Президента Российской Академии наук и министра – вплоть до рядового ассистента, знали, какие процессы творятся в России, знали, что Чечня – полигон, и лишь знания, фундамент знаний, Россию спасут. А ведь и в самой России на науку лишь копейки выделяют, сами еле-еле концы с концами сводят – но нет, не пожадничали, подали мощную братскую руку молодой чеченской науке.

Цанаев уже разрабатывал проект капитального строительства: какие будут лаборатории и отделы, однако у некоторых политиков и военных был разработан свой бизнес-проект – в августе 1999 года началась вторая чеченская война…