Аврора

Как настоящий ученый, тем более естественник, Цанаев политику, точнее, политиканство, не любил. Он это объяснял просто. Бог создал мир по одним, неизменным, законам, которые люди должны познать, чтобы выжить и жить еще лучше. А политика зависит от людей, от тех законов, которые выдумывают и изменяют люди, – это не постоянство, это нестабильность, и вообще, политика – это в угоду одних, назло другим и так далее. То ли дело физика: любой человек поскользнется – упадет, а не взлетит, – вот это закон!

Но как бы там ни было, а человечество все равно должно жить по каким-то законам, конституции. И вот после долгих-долгих лет войны, хотя военный конфликт еще тлел, Глава Чеченской Республики в поисках мира добился права провести референдум по статусу республики и по конституции.

Цанаев всегда и во всем поддерживает Главу, и когда объявили, что в НИИ, по традиции со времен СССР, будет организован избирательный участок, и председатель он, Цанаев, как советник Главы, добросовестно взялся за это политическое дело, однако без особой любви, потому что к нему в первый же день явился усатый особист, и хотя он и раньше представлялся, Цанаев его фамилию не запомнил, а теперь вроде придется работать вместе:

– Бидаев – ответственный за этот участок и, вообще, за всю территорию в округе, – он грузно, по-хозяйски расположился на стуле. – Я обязан знать и знаю все, что творится здесь.

– Вы участковый?

– Хм, – ухмыльнулся вошедший. – Скажем так – смотрящий.

– Это жаргон? – удивлен директор.

– Ну, чтобы было понятней, – ответственный… И мне до окончания референдума нужен здесь рабочий кабинет.

Цанаев – законопослушный человек. Он понимает, что референдум – дело архиважное, и необходимо ради общества немного потерпеть. Тем более что теперь вокруг НИИ постоянно дежурят военные и милиция. Но они не докучают, кабинеты не требуют.

А вот Бидаев, хорошо еще, что не отобрал директорский, зато выбрал кабинет ученого секретаря. Таусова в кабинете почти не бывает – почти всегда в полуподвальной лаборатории. И Бидаев, мол, осматривает здание, частенько в лабораторию заглядывает, порою там задерживается, и случается даже так, что встревоженно-напряженная Аврора первая выходит из лаборатории:

– Мне надо запереть дверь, здесь очень ценное и уникальное оборудование.

– Ты ведь так рано не уходишь, – слышен вальяжный голос Бидаева.

– Я устала, покиньте, пожалуйста, служебное помещение.

– Для меня закрытых дверей нет!

– Даже в ад! – уходя, крикнула Аврора.

– В загробный мир не тороплюсь, – усмехнулся Бидаев. – И есть ли он вообще?

– Безбожник, – процедила Аврора. – Вот таковы и ваши дела.

А дела, в смысле научные дела Авроры, совсем не шли. Как директор Цанаев все это видел и знал, но он ожидал, что Таусова вот-вот к нему явится с жалобой на Бидаева, а она, наоборот, вовсе перестала на работу являться, и уже по институту ходит слушок, якобы как-то поздно вечером Бидаев притащился под хмельком и стал к Таусовой приставать, и вроде дело дошло до потасовки. У Таусовой синяк, поэтому она не приходит на работу.

Чтобы не оперировать слухами, а самому во всем убедиться, а если честно, то Цанаев сам хотел видеть Аврору, он пошел к ней домой – и тут же об этом пожалел. Авроры дома не оказалась, а он вновь увидел несчастных инвалидов – у него аж сердце защемило. Он даже не помнил, как вернулся в свой кабинет, и почти следом – Аврора, в темных очках.

– Правда, что я слышал? – суров директор.

– Вы об этом, Бидаеве? Гал Аладович, пожалуйста, хотя бы вы не связывайтесь с ним. Тем более из-за меня. Грязь!.. Может, я в отпуск уйду до окончания референдума?

– Какой отпуск!? У нас контракт, сроки поджимают, и сама знаешь – одна надежда на твой грант.

– Я думала, – после некоторой паузы сказала Аврора, – что никого и ничего не боюсь, кроме Бога. Но Бидаев такой мерзкий. Не связывайтесь с ним.

– Работай, – чуть ли не крикнул директор, – а я с ним разберусь.

Цанаев официально вызвал Бидаева в свой кабинет и специально стал говорить на русском:

– Слушай, – перебил его Бидаев, – может, у тебя с ней того? – и он сделал непристойный жест.

– Чего?! – вскочил разгневанный директор. Некоторое время он не мог найти подходящих слов, потом рванулся к двери, настежь раскрыл: – Пошел вон!

– Для меня все двери раскрыты, – нагло и развязно Бидаев приблизился к Цанаеву и, прямо в лицо, обдавая неприятным запахом, прошипел. – А ты знаешь, что твоя Аврора проходит по нашей разработке – за экстремизм?.. Хе-хе, теперь и ты с ней будешь на пару.

– Пошел вон, – также в лицо ему выдохнул Цанаев, – и пока я здесь директор, чтобы духу твоего не было.

– А то что будет? – Бидаев небрежно ткнул Цанаева локтем.

– Что будет! Что будет! – директор чуть ли не дрожал от ярости. – Посмотришь, что будет! – прошипел он.

– Ну а чего откладывать? – лениво усмехнулся Бидаев.

– А-а, – почти рассвирепел Цанаев. Был конец февраля, здание института почти не отапливается – газ еле горит, все в верхней одежде. Цанаев прямо в кабинете скинул пальто:

– Пошли, пошли, – схватил он за локоть Бидаева, ощущая его природную мощь, от этого еще более раздражаясь. – А ну пошли, я тебе покажу.

Выросший в Москве, никогда, даже в детстве, не дравшийся, интеллигентный Цанаев рвался в бой, понимая, что других аргументов в этом городе у него нет.

В сгущающихся сумерках они обошли здание института, где горами спрессован припорошенный снегом послевоенный хлам, строительный мусор и подбитый грузовик.

Не зная, что делать и как делать, Цанаев скинул пиджак, потом галстук, даже боксерскую позу занял.

– Я вижу, ты серьезно болен, – усмехнулся Бидаев. – Надо мозги вправить, – тут он тоже медленно скинул камуфляжный ватник. Под ним оказался огромный пистолет в кобуре, нож и еще масса непонятного для Цанаева оружия.

– Ну, давай, – дал команду Бидаев.

Цанаев бросился вперед, от удара упал всем телом на разбитые кирпичи, почувствовал сильную боль.

Раздались крики, из-за угла появились сотрудники института. Цанаев только помнил, как Аврора повела его в кабинет, чистила его одежду, мыла испачканные руки. А потом она сама наливала ему чай, нежно ухаживала за ним.

Это внимание Авроры было так приятно, что Цанаев, наверное, еще не раз пошел бы драться. Однако сама Аврора была крайне встревожена:

– С ним, точнее, с ними, нельзя вступать в конфликт. По жизни не отстанут, и не удастся откупиться. Они как попрошайки: раз повод дашь, не отстанут… А вы ведь директор, советник. Референдум на носу. А вдруг кто узнает?

Узнали, причем даже в подробностях.

Через день в администрации Главы на совещании по референдуму Цанаев получил публичную взбучку.

А потом Глава попросил его задержаться и говорил почти то же самое, что и Аврора, правда, и еще добавил:

– Со спецслужбами связываться опасно. Но ты ничего не бойся… А впрочем, честь женщины защищать надо!

– Откуда вы все знаете? – подивился Цанаев.

– Я все и обязан знать, должность такая. А Бидаев должен был рапорт написать… На носу референдум! А ты драку устроил… Так что давай, со своим напарником Бидаевым хочешь-не хочешь, а сдружись, нам порядок нужен.

– Он мой напарник? – удивился Цанаев.

– Называй его, как хочешь – напарник, подельник, друг… но не враг. Нам провокации не нужны. Все в их руках, понял?

Цанаев понял, что помимо своей воли он потихоньку втягивается в политику, то есть ему со всеми необходимо быть политкорректным, но и это не главное, главное, как он стал понимать, живя в полувоенном Грозном, он, сам того не ведая, стал принимать тоже полувоенные, то есть почти полуварварские, методы выяснения отношений – с помощью кулаков. А что, если и у него, как у Бидаева, было бы оружие?

Не успел он об этом подумать, как его вновь вызвали в администрацию – перед ним крепкий, самодовольный молодой человек:

– Для вашей безопасности, ну и чтобы были уверенней, время, понимаете, какое, мы хотим вам выделить табельное оружие.

– Не надо, – категорически отказался Цанаев. – Я и пользоваться им не умею.

– Тогда, может быть, личную охрану? Перед референдумом всякие могут быть провокации.

– Я ученый, – стоит на своем Цанаев. – Больше на провокации не поддамся, – оправдывается он, сам подумал: «До референдума улечу в Москву, к семье».

А ему, словно его мысли читают:

– До окончания референдума никаких командировок, никаких отъездов и разъездов. Все должны быть на местах.

– Я ученый… – хотел было отстоять свою свободу Цанаев, а ему жестко в ответ:

– Вы советник Главы и член избирательной комиссии. Время военное… Вам оружие и охрана нужны?

– Нет.

– Смотрите. Вы должны быть бдительны и осторожны.

– У вас что, есть какая-то информация? – насторожился Цанаев.

– Война – всегда чей-то интерес. Референдум – то бишь окончание войны – наш интерес. За наш интерес мы должны бороться.

– Что я должен делать?

– Быть начеку.

Этот разговор и без того насторожил Цанаева, а тут еще жена из Москвы звонит:

– Все говорят, что перед референдумом в Грозный вновь войдут боевики, бойня будет… Приезжай. Никому твоя наука не нужна. Тем более в Чечне.

– Я не могу вылететь.

– Как это не можешь? Всегда прилетал… Ах, я поняла. Тебя эта сучка Аврора охмурила. Ты, говорят, из-за нее дрался.

– Кто говорит?

– Все говорят. Про тебя уже анекдоты ходят. Приезжай немедленно, либо я вылетаю.

К ужасу Цанаева буквально на следующий день супруга прилетела.

– С кем ты оставила детей? – первый вопрос Гала Аладовича в аэропорту.

– Не переживай, соседка присмотрит, – отвечает жена, и когда они приехали на квартиру: – Отличное жилье, какая большая жилплощадь. Вот только вид за окном – мрак! А квартира приватизирована?

– Я ее еще не оформил. Некогда. Да и служб таких здесь вроде нет.

– Ну, слава Богу, женщин ты сюда, видимо, не приводишь.

– Замолчи! Какие женщины?! Здесь война.

– Вижу, вижу. Я такого даже не представляла. Просто ужас! Как ты здесь живешь? А где твой институт?

– Зачем тебе мой институт?

– Сам повезешь, либо я сама найду?

– Поехали, – с напускным спокойствием произнес Цанаев.

Путь от аэропорта до центра, где квартира Цанаева, по возможности, обихожен, нет блокпостов, прикрыты признаки войны и разрушений. А вот институт почти на краю города.

Супруга Цанаева потрясена.

– Ужас, ужас! – шепчет она, плачет. – Наш город даже не узнать. Это не Грозный. Тут невозможно жить.

А когда они въехали во двор института, ее столичный апломб полностью угас.

– Это и есть твой институт? Эти развалины? Это ж руины.

– Почему? – оптимистичен Цанаев. – Новая крыша. Отремонтировали первый этаж. Есть подвал… Используем международный грант. Такое и в Москве не у всех… Так что наука в Чечне есть, несмотря на войну и весь этот бардак. А посмотри на это дерево – древняя ива, ей более полувека, – загораясь, говорит директор. – А видишь на ней птицы – двенадцать. Шесть пар.

– Что это? – поражена жена.

– Это совы… Видишь, какие большие красавцы. Нас не боятся. Наоборот, знают, что у нас мир, у нас днюют. Знаешь, какое завораживающее зрелище, когда они в сумерках вместе взлетают, огромные крылья – магия, волшебство! А посмотри на тот тополь. Видишь кормушку, белочка.

– Прямо как в лесу, – говорит супруга. – То-то ты одичал… Как ты здесь живешь? Зоопарк! – в ужасе жена.

– Живу, чтобы ты в Москве хорошо жила. Зарплата гораздо больше. А иначе жена профессора такой наряд не имела бы, – он погладил ее шубу. – Пошли, помещение покажу.

Цанаев знает, что его кабинет супругу мало интересует, тем более что он по-военному скромно обставлен. Она рвется увидеть Аврору.

– Вот наша наука, наша гордость! Мы сюда категорически никого не пускаем, но тебе… – раскрыл дверь в лабораторию: едкий воздух, пропитанный реагентами и бензином, шум генератора – и Аврора, в поношенной, грязной куртке, в огромных защитных очках, как раз вручную пытается освободить мощный пресс.

– Здравствуйте, с приездом, – Аврора явно смутилась, бегло с ног до головы, будто сравнивает, осмотрела одежду Цанаевой, почему-то скинула с себя куртку. – Проходите… Может установку отключить? Шумит.

– Нет-нет, – сказал Цанаев.

– Нет! – словно бы всему миру бросила приезжая.

Она явно в шоке, побледнела, попятилась, прислонилась к стене.

– Тебе плохо? – забеспокоился директор.

– Это от самолета и смены климата… Отвези домой, – просит жена.

В квартире ей лучше не стало: отопления нет, спала в шубе. На следующий день супруга с энтузиазмом засобиралась на базар и по магазинам, дабы обустроить быт мужа. Но вид и бытность Грозного быстро погасили и этот пыл.

– Я волнуюсь за детей, отправь меня побыстрее в Москву… Здесь жить невозможно, – был ее окончательный вердикт, но смягчилась, увидев зарплату Цанаева:

– Дети растут, затраты растут. – А перед самой посадкой:

– Ты квартиру приватизируй, продавай и – в Москву. Здесь жизни нет и не будет.

«А про Аврору забыла»? – напоследок хотел было спросить Цанаев, но интеллигентность помешала.

И помешало то, что он теперь почему-то сам про Аврору не может забыть, постоянно о ней думает, хочет быть рядом с ней. Почему-то рядом с ней ему спокойно.

А вот Аврора неспокойна:

– Гал Аладович, – говорит она, – какое-то предчувствие у меня нехорошее. Кажется мне, что Бидаев что-то замышляет.

– Пусть только покажется, – хорохорится Цанаев.

– Надо лабораторию перенести в подвал.

– Чего? Ты с ума сошла? У тебя и так дышать нечем, а ты – в подвал.

– Кстати, – вдруг улыбнулась Аврора, – давайте выйдем, подышим свежим воздухом, – она недвусмысленно осмотрела убогий кабинет директора.

Уже был март, но погода еще держалась зимняя – влажный холодный ветерок, мокрый снег, слякоть. Вечерело.

– Ты думаешь, что в моем кабинете подслушивающие устройства? – во дворе спросил Цанаев.

– Береженого Бог бережет, – ответила Аврора, глядя на высокую густую иву. – Сейчас наши совы взлетят, – и точно, как в сказке, огромное заснеженное дерево зашевелилось, издав громкий гортанный звук «уху», бесшумно взлетела одна сова, огромными крыльями как бы очищая путь. Облетев по кругу весь двор, словно убедившись, что все в порядке, эта сова издала еще раз, гораздо громче, «уху», и тогда, как по команде, вся стая взлетела – завораживающий шелест мощных взмахов, казалось, что магическая сила птиц перекрыла весь небосвод; они резко унеслись в сторону окраинных лесов. Стало еще сумрачней, печальней и пустынней. А Цанаев и Таусова все еще смотрели на небо, потому что откуда-то стал доноситься нарастающий гул вертолета.

– Пошли под иву, – предложил Цанаев, зная, что от железных летающих птиц лучше скрыться. Они долго стояли под деревом, потому что, как им показалось, вертолет завис над их институтом, и они даже чувствовали вихрь от его лопастей.

Лишь когда вертолет улетел, и стало совсем тихо, Цанаев прошептал:

– Тревожная, пугающая тишина… Говори.

– Мне подбросили записку. На днях будет нападение на наш институт.

– Хотят сорвать референдум?

– Не думаю. Главная мишень, как я поняла, мое окно, наша лаборатория.

– Бидаев? – гневный раскат в тоне директора.

– Не знаю… Но почерк, мне кажется, знаком: лесные братья.

– Ты связана с боевиками?

– Клянусь, нет. Сама боюсь и ненавижу всех, кто с оружием. Но вы ведь знаете, что мои братья… а это их… – Аврора резко прервала речь.

После долгой паузы Цанаев сказал:

– Надо срочно сообщить Бидаеву. Вроде он здесь хозяин, как сам говорит.

– А я по своему опыту скажу, – тверд голос Авроры, – что все, кто с оружием, зачастую в сговоре. Правда, иногда лупят друг друга… Разве вы это до сих пор не знаете? Здесь царит абсурд.

– Да, спецслужбы что угодно творят, – согласился Цанаев. – Я обязан доложить Главе и позвонить Бидаеву.

– А если Бидаев спросит, откуда такая информация?

– Да, – задумался Цанаев. – Что делать?

– Надо лабораторию перенести в подвал.

– Ты не сможешь там работать, задохнешься.

– Смогу, вытяжку сделаем. И мне спокойнее, а то кажется, что все время кто-то в окно подглядывает… Потеряем установку – мне конец: это деньги гранта, моя докторская, моя жизнь! Согласитесь.

Он дал согласие, планируя на завтра перенести оборудование в подвал, с этой мыслью он ушел из института домой. За ночь выпал небольшой снег. И когда, как обычно, спозаранку Цанаев пришел в институт, – не обнаружил ничьих следов, даже Аврору опередил.

Полюбовавшись совами, Цанаев постучал в дверь. Сторож не открывает. Он еще сильнее стал стучать:

– Ну, ты и спишь, – пожурил директор старика, а тот в ответ:

– Лишь под утро заснул, всю ночь помогал Авроре оборудование переносить.

– А где она?

– Теперь в подвале, – и Цанаев сразу же направился туда.

Работает генератор: холод, сырость, сквозняк, спертый, угарный воздух.

В подвале лишь одна комната была более-менее благоустроена. Цанаев осторожно постучал, думая, что Аврора на своей раскладушке спит, а она отключилась, склонившись над микроскопом. Светятся два экрана компьютеров.

– Аврора! Разве так можно?! – озабочен Цанаев. – Ты не спишь, ты загубишь себя.

– Да вы что? – ее глаза хоть и устали, да горят, даже на щеках румянец. – Я занимаюсь любимым делом! Получаю такое удовольствие… А выйду отсюда – столько проблем. Война. Инвалиды… – И, словно пытаясь заглянуть в иной мир, она вновь прильнула к микроскопу. – Сейчас, еще один замер сниму, – и продолжая глядеть в микроскоп: