Аврора

Возвращению Цанаева в Москву никто особо не удивился. Не в прежней должности, но его сразу же восстановили на той же кафедре и, более того, ректор пообещал, что осенью будут выборы, и он вновь станет заведующим.

Жизнь в Москве, можно так сказать, довольно быстро устаканилась: вечеринки, встречи, дача, шашлыки, баня. Вот только под парком и хмельком, когда языки развязываются, ему, и не один раз, то прямо, то иносказательно, некоторые намекнули, что он после Чечни чеченцем стал.

Он не знал, радоваться этому или огорчаться. Успокаивало лишь то, что он, как мог, постарался исполнить наказ отца: уехал жить в Чечню, и самые тяжелые годы прожил – да вот вытурили.

А как ученый, он знал, что нация – это общество, которому лишь совместно живется комфортно, и каждому члену тогда комфортно. В этом отношении он, конечно, москвич, россиянин. А жить в Москве, особенно после Грозного, не то что комфортно, но даже очень приятно.

И пусть банально, но это жизнь: с утра – душ, завтрак, дети, и не думаешь, что за проблемы – свет, газ, вода, отопление. А тем более – безопасность… Да, что не жить! Вот так, именно так и надо жить! А Чечню, этот кошмар, как прошлый сон выбросить из головы.

Однако он нервничал – да, он изменился, воображал себя дерзким, самодостаточным, но на самом деле стал резким, раздражительным, ко многому нетерпимым. И он пытался объяснить это тем, что отныне его существование в Москве – это обывательское ожидание пенсии и конца жизни. А как иначе? Ему еще прилично до шестидесяти, а он профессор, доктор физико-математических наук, кафедра опять светит – и это все! И, наверное, он не великий ученый, все еще на разработках отца сидит, но он и не последний в своей дисциплине. Тем не менее, как и у отца, никакой перспективы роста в карьере и в научном плане нет, и членкором, а тем более академиком, не изберут – в Москве он достиг своего потолка, и более лучше не рыпаться.

А в Грозном – совсем иное дело: какой-никакой, но он директор академического института, в любом случае – статус! И с имеющейся научно-производственной и кадровой базой он открытий не свершит, да свою школу, свою лабораторию создал бы. А главное, он ученый, и его знания были бы полезны при восстановлении Грозного – об этом сообщают и СМИ.

Это, конечно же, как он сам себе внушал, чисто научное объяснение ситуации. На самом деле, если говорить прямо, его бесило все это вранье вокруг Чечни и чеченцев, и он действительно чеченцем становился – ведь даже мышка до конца за свою жизнь борется. А как иначе, если в школе одноклассница его сына обозвала террористом и даже кличку дала по имени террориста №1 в России – чеченца.

Ходил Цанаев в школу, разбирался. А ему завуч:

– Вы, вроде, профессор, и так не сдержанны.

– Я не «вроде профессор», а профессор. И как бы вы себя повели, если бы вашего ребенка назвали террористом?

– Ну, извините, по телевизору все говорят – дети повторяют.

В том-то и дело, что всех принимают за детей, почти за дураков. Одного раненого террориста №1 не могут поймать и ликвидировать – он где-то в лесу, в норе, так надо всю Чечню перелопатить, всех чеченцев к террористам приравнять… Хотя, если честно, ведь Цанаев в Чечне был, и террорист №1, конечно же, террорист, и, может, даже №1 или №2, но в Чечне, а не в России. И Цанаев в военных делах не силен. Однако, если грубо применить научный подход, то есть терминологию, то этот террорист №1 – какой-то ассистент, ну в лучшем случае, старший преподаватель или лаборант, и не более.

А вот глава временной администрации Чеченской Республики и те, кто сидели с ним в президиуме, – это, в лучшем случае, доценты, ну, может, один и.о. профессора. Тогда в каких президиумах заседают член-корры и академики? А террористу №1 надо еще пару нулей приписать, если вовсе не во вторую сотню зачислить… Да это его, Цанаева, так сказать, научный подход, точнее, бзик, о чем он даже на кухне с женой не может говорить – та все равно не поймет. А если честно, все это детский лепет, упомянутый несчастный мышонок под сапогом. Он чувствовал свою слабость, ущербность – просто доживал свой век в ожидании очередной пятницы и субботы, когда замаячат ресторан или баня, а в воскресенье – с головной болью, зато в кругу семьи, приходит в себя. А тут лето, уехал на дачу к другу: ну, чем не жизнь?! Однако он ни один блок новостей не пропускает – война в Чечне все идет, террорист №1, без ноги, пуще прежнего всему миру и России, сидя в лесу, в горах, через Интернет угрожает… Вот цивилизация и прогресс в Чечне! А он в двадцати километрах от Москвы – Интернет никак уловить невозможно. Да и телевизора ему хватает; хоть и врут, а он, как совковый питомец, между строк читать и слушать обучен, как ныне говорят – базар фильтрует.

И тут, в самый разгар дачного сезона – новость: назначен новый Глава администрации Чечни – чеченец, муфтий.

Эту новость он только и обсуждал по телефону с московскими чеченцами – они едины все в одном – это гораздо лучше, не какой-то временщик прикомандированный, а свой; и вновь звонок: девушка сообщила, что новый Глава вызывает его к себе в представительство на Новый Арбат.

Цанаев думал, что будет собрание, будут московской диаспоре представлять Главу, – столько в огромной приемной людей, а его пригласили отдельно. Цанаев видел наместника впервые: по цвету лица – он явно из Чечни, суровая там жизнь; ему самому супруга говорила, что у него, по возвращению из Грозного, землистого цвета лицо – гарь войны…

А муфтий, точнее, Глава, по-деловому сух, без излишних церемоний:

– Бог сказал, главное для человека – знания. Нам нужна наука, наука и культура – прежде всего. Надо восстановить институт. Когда вы сможете вылететь?

– Когда надо? – удивился Цанаев.

– Сегодня же, со мной… Ни дня медлить нельзя. Война – от безграмотности народа.

…В Грозном ситуация не изменилась – все та же война. Цанаев живет и работает, а по сути, просто влачит существование в полуразрушенном здании института. Главу администрации он более не видел, только частенько лицезрел на экране допотопного телевизора. С наступлением осени, с дождями, с прохладой Цанаев заболел, простыл, его энтузиазм остыл. И он уже подумывал, как только выздоровеет, уедет в Москву, здесь явно не до науки. И уже билет на последние деньги купил, как про него вспомнили – совещание правительства в том же Гудермесе, в том же зале, только в президиуме – один Глава, и разговор совсем иной – конкретный, четкий. Что касается Цанаева, то через три дня в институт прибудет комиссия.

Цанаев, конечно, ожидал приема, хотя мало в результат верил. А тут, такая охрана – Глава и все правительство с ним. Директор просил восстановить одно здание. А Глава осмотрелся и своим министрам:

– Сделайте отвод земель. Здесь будет научный центр – Академгородок, – он пальцем указал на карте территорию… – А ты почему ко мне не заходишь?

– К вам не допускают, – оторопел Цанаев.

– Есть предложение, – Глава несколько отвел его в сторону. – Согласишься моим советником по науке и образованию стать? Я ведь все сам не осилю.

– Почту за честь.

– Тогда служебную машину и квартиру получай, и все свои и не свои вопросы по данной сфере решай. А я – рядом.

Работы – непочатый край. Цанаев не только советник, директор, но и профессор в местном университете и нефтяном институте – вузам для аккредитации профессора нужны, а также руководитель экспертной комиссии при правительстве республики. Так что любимая баня теперь только раз в месяц, – это когда он ежемесячно на недельку в командировку в Москву приезжает, где еще больше дел – согласование проектов, экспертизы, финансирование, штатное расписание и прочее, прочее.

Его труд можно было оценить по-разному. Но Глава им был доволен. А вот жена ворчит: мол, нашел там какую-нибудь старую жеро1. Но это брюзжание более профилактическое, ибо, ему казалось, что жена тоже им довольна – как-никак, а так получилось, что в Грозном он получает в пять-шесть раз больше, чем в Москве. Да, все это совсем не просто так, он – буквально сутками пашет, с зари на работе. А как-то, впрочем, как обычно, в институт спозаранку пришел, а сторож ему:

– Вас какая-то дамочка уже ожидает, – и в его тоне было нечто странное.

Наверное, поэтому Цанаев лишь мельком глянул на просительницу в приемной и сказал:

– У нас рабочий день с девяти, сейчас семь тридцать.

Плотно закрыв за собой дверь, он сел за рабочий стол и, разбирая многочисленную корреспонденцию, уже забыл было о ней, как раздался легкий стук, и, не ожидая ответа, она вошла, поздоровалась на русском, стала прямо перед ним.

Можно было бы об этом не говорить, но первое, что более положенного приковало его взгляд, – ее ноги… Учитывая холостяцкий образ жизни в Грозном, ему конечно, можно было бы это простить, ибо он сначала посмотрел на лицо, но его не хотелось разглядывать – оно было довольно невзрачно; затем перевел взгляд на костюм – такие в Грозном не носят, в таких щеголяют только деловые женщины в Москве. Правда, этот серый костюм уже изрядно поношен, но это не умаляло его достоинств, поскольку он строго по фигуре сшит – виден прекрасный, благородный покрой. Образ дополняли две смоляно-черные толстые косы, прямо ниспадающие, словно прикрывая грудь, до талии, которой они не коснутся, разве что девушка сядет.

– У нас рабочий день с девяти, – опомнился он.

– А мне сказали, с раннего утра вас лучше всего застать.

– Кто сказал?

– Неважно, – от этого Цанаев опустил взгляд.

А она, с вызовом, будто выдающийся ученый:

– Я микробиолог, доцент МГУ.

– А что вы тут делаете?

– Обстоятельства, – тут ее голос чуть дрогнул.

А он по протоколу, казенно продолжал:

– В нашем институте микробиологией не занимаются. У нас, если честно, и микроскопа нет.

– Я могу и по другой специальности, – настаивает она.

– Как это «по другой специальности»? Вы микробиолог или специалист по всем наукам?

– Мне нужна работа.

– Простите, но вакансий нет, штат переполнен. После нового года обещают дать несколько единиц, тогда посмотрим. Но микробиологией мы не занимаемся, и вообще, простите, я очень занят, – выпроваживая ее, Цанаев встал, оценивающим мужским взглядом проводил до двери. А если честно, то еще и в окно выглядывал, пока она не скрылась за поворотом.

Конечно, ему не понравился ее вызывающий тон – «доцент МГУ, микробиолог», – так на работу не устраиваются, тем более в Чечне, тем более, что он все выложил ей, как есть, и совесть его чиста. И больше он ее не вспоминал, в Москву срочно надо было вести отчет. Там-то ему о ней и напомнили – в гости пришел Ломаев.

Ломаев, чуть старше, был для него более, чем уважаемый человек, потому что их отцы дружили. Отец Цанаева Ломаева любил, и не без его помощи Ломаев в аспирантуру МГУ поступил. И Цанаев-старший всегда с горечью говорил: «Не дай Бог, помру, Ломаев не защитится – базы нет». Так и случилось. Но Ломаев упорный, в университете лаборантом остался, женился на коллеге, русской. И Цанаев думал, что он никогда не защитится, ан вот защитил кандидатскую, и не просто так, а на стыке наук – у Ломаева биофизика.

В отличие от Цанаева, Ломаев вел довольно правильный образ жизни, поэтому они и раньше редко встречались, больше по телефону общались, а тут вдруг нагрянул:

– Как там, в Чечне? Как институт? Война не закончилась? – все его интересует, и внезапно:

– К тебе на днях заходила девушка, Аврора зовут?

– Какая Аврора?

– Такая, – он в воздухе описал фигуру, с некоторым даже сладострастием.

– А! – было от чего Цанаеву засмеяться. – Так ее Аврора зовут?.. А что она про тебя не сказала?

– Ненормальная.

– Ха-ха, то-то и видно.

– Не-не, она хорошая девушка, все знает, вот-вот должна была защитить докторскую.

– А что она в Грозном делает? – перебил Цанаев.

– Я конкретно не знаю, но большое горе в ее семье. Война… Возьми ее на работу, – умоляюще сказал Ломаев.

– А что ты печешься о ней? – усмехнулся профессор. – Если честно, то штат переполнен. Да и зачем мне микробиолог?

– Она все знает, все умеет!

– По-твоему – гений! – съязвил Цанаев. – А меж вами?.. – и он сделал непристойный знак: реакция Ломаева сильно поразила его.

– Не смей, – побагровел гость, вена вздулась на шее. – Я таких достойных не встречал… И, вообще, как ты смеешь про чеченскую девушку!? – он нервно сжимал ручки кресла.

– Ой, ой! «Чеченские девушки», «чеченские джигиты»! – Цанаев тоже занервничал, встал.

Чуть не предложил гостю чай, что в данной ситуации было бы равносильно сигналу «уходи». Наступила неловкая пауза, и Цанаев уже думал, почему бы эту Аврору на работу и не взять, ведь директор – на то и директор, чтобы решить любой кадровый вопрос.

А Ломаев вдруг сказал:

– Я бы тебя так не упрашивал, не будь она достойной, и не будь я ей очень обязан, – теперь он тоже встал, тронулся к выходу.

– Возьму я ее на работу! – почти крикнул хозяин, так что жена заглянула в комнату:

– Что-то случилось?

– Закрой дверь! – еще громче крикнул Цанаев. – А ты сядь, не суетись. Из-за какой-то… – на полуслове он сумел остановиться.

– Она не «какая-то», – процедил Ломаев. – А если честно, тебе скажу, – тут он вновь тяжко вздохнул. – Она мне написала диссертацию и помогла защититься.

Еще более оказался заинтересован Цанаев.

– Ты физик, а она, как я знаю, биолог, даже микробиолог.

– Вот и сделали мы работу, точнее, она, на стыке биологии и физики. В двух словах это не объяснить. В общем, ее микробиологические опыты мы описали с позиции физики. Конечно, что-то спорно, но это наука, – можно было подумать, что гость защищается перед ним.

А Цанаев о своем:

– Сколько?

– Что? – Ломаев всегда носил очки, теперь перешел на линзы, но так занервничал, что машинально попытался поправить очки, словно они еще на носу. – Ты, небось, о деньгах?.. Какие деньги!? И разве они когда водились у меня?

Цанаев лишь повел плечами: мол, если не деньги, то за что ему написали диссертацию? Амурные дела?

– Нет! – вскричал Ломаев, как будто читал мысли. – Ты там, в Чечне, совсем очерствел…

– Но-но-но, – перебил командным голосом Цанаев. – Еще скажешь – озверел.

– Так ты и мыслишь, – исподлобья косился Ломаев. – А все не так. Она замечательная девушка.

– Она девушка? Замужем не была? – что было на уме, то и ляпнул Цанаев.

У Ломаева на лице появилась какая-то болезненная, мучительная гримаса. Наступила тяжелая пауза, в течение которой его лицо, видимо, из-за воспоминаний, стало резко меняться: совсем задумчивое, печальное, и тут он, словно для себя, глядя прямо перед собой, стал медленно, негромко говорить:

– Ты ведь знаешь, я в науке слабоват – сельская школа, базы нет, и как бы я ни пыхтел, а диссертацию к сроку подготовить не смог. И вернулся бы в Грозный, да женился на Кате, родился ребенок. Наверное, из-за нее меня оставили на кафедре и, так как степени нет, предложили профсоюзную линию. Вот где мое упорство и кропотливость дали некие плоды: в начале девяностых, когда во всей стране был бардак, а в Чечне совсем ужас царил, но войны еще не было, я был уже профсоюзный босс МГУ. И как-то раздался звонок с проходной общежития главного корпуса – звонила девушка из Чечни, на вокзале обворовали: ни паспорта, ни денег, спрашивает земляков.

Сам знаешь, сколько с нашими земляками в Москве проблем, а тут еще девушка. Нехотя я пошел к проходной. Думал, сейчас увижу ревущую чеченку. А на ее лице, как мне сначала показалось, какая-то неприятная усмешка, и держится почти вызывающе – в общем, вроде нет уныния. И я хотел было сразу же развернуться и уйти, но мимо проходили люди в шубах – минус тридцать на улице, а она в легкой курточке. И только мы поздоровались, даже ритуальных вопросов о житье-бытье не успел я задать, а она сходу:

– Я биолог. В аспирантуру МГУ хочу поступить.

– А какой вуз окончила? – спросил я.

– Чеченский университет.

Я, дурак, в ответ:

– Можешь туда же и возвращаться.

А она:

– Я отличница! – и, видя мою реакцию: – Не надо думать, что чеченский университет и МГУ совсем разные вузы, программа ведь одна.

– Тогда зачем сюда подалась? – я был почти раздражен, а она в ответ:

– Вы ведь знаете, в Чечне развал, а университет ныне – одно название, и аспирантуры там нет.

– А чем я могу помочь? – по чеченским правилам это значило почти что прощание, а она, голос повысив:

– Я столько лет училась, не пропадать же моим знаниям?

И если бы в этот момент я на ее лице увидел уныние и мольбу, я бы ее на ночь-две устроил в общежитии и как-нибудь помог бы вернуться обратно. Однако на ее лице была какая-то непонятная усмешка, что-то вызывающе-надменное, так что мне просто захотелось ее проучить, эту чеченскую дерзкую штучку поставить на место. На следующий день, не считаясь со своим временем, я повел ее на кафедру «Молекулярной химии», где заведующая – моя хорошая знакомая.

Завел я землячку в кабинет, а сам, чтобы не хлебать грядущего позора, – в коридор, думая, что собеседование продлится минут пять, для приличия – десять. А прошло полчаса, и я был немало удивлен. Ну, затем и академический час оказался позади – не стерпев, я приоткрыл дверь и только тогда, оказывается, отвлек разговоривших собеседниц:

– Заходи, заходи, Ломаев, – позвала по фамилии меня заведующая. – Очень хорошая девочка, – так и сказала – «девочка». – Да, вот что. Ваше имя – Урина, конечно же, прекрасно и романтично, как вы перевели – Утренняя заря, но, простите, по-русски это слово как-то звучит…

– Урина – Аврора, – чуть ли не перебивая, вскрикнула землячка.

– Аврора?! – призадумалась заведующая. – А что? Очень красивое имя – Аврора! Я вас поздравляю, Аврора Таусова: для начала – вы стажер-исследователь МГУ. А ты, Ломаев, помоги ей с общежитием, пропиской и прочим.

Вот таким образом взвалил я сам себе на шею заботы о ней ведь у нее ни паспорта, ни денег… а если честно, я тогда был потрясен. И я так не желал помогать, просто заведующая мне была очень близка. А ведь кафедра «Молекулярной химии» – одна из сложнейших в вузе. Думая об этом, – справится она или нет, – я через пару недель случайно вновь встретил заведующую, и на мой немой вопрос она дала ответ:

– Упорна, очень упорна; вот только с компьютером у нее большие проблемы – в Чечне она о них едва слышала. Если она с компьютером совладает… А так, ты ей подсоби, Ломаев.

Я и так ей все, что мог, сделал: документы, общежитие, деньги, правда, как она настояла, в долг. А тут как-то с утра Аврора у меня в профкоме объявилась, с тем же неунывающим видом, со своей странной улыбкой, и сходу говорит:

– Мне работа нужна.

– Ты работаешь.

– Еще работа: утром, вечером, ночью.

– На жизнь не хватает?

– Хочу компьютер купить и на компьютерные курсы пойти…. Уборщицей могу.

– Уборщицей? – призадумался я. Как раз мы за пьянство уволили одного мужика. – А на улице сможешь?

– Куда угодно.

– Снег убирать нелегко, – я лично познал эту работу. – И зарплата незавидная.

– Мне хватит, – явно рада она.

И как будто испытание, в том году зима была суровая, снежная. Как-то задержался я на работе допоздна: снег валит, со свистом пурга до костей прошибает, а вдалеке какая-то фигурка лопатой скребет. Я подумал, что она ведь совсем раздетая, ну да, на ней та же легкая курточка – я аж сам съежился.

– Холодно? – спросил я, а она:

– Работа спасает.

В ту ночь я не спал, все думал о ней. Как ей купить хотя бы пальто в подарок? На следующий день обзвонил земляков, по-моему, и ты помог, скинулись.

А она наотрез отказалась деньги брать, говорит, и так много долгов.

Тогда я на свой глазомер и вкус купил пальто, занес в ее комнату в общежитии, и она в тот же вечер в этом пальто зашла ко мне на работу – как я угадал размер? – и, как бы в ответ, принесла очень вкусные хингалш. И как она умудрилась в условиях общаги их приготовить?

– Она нравилась тебе? – перебил Цанаев.

Ломаев не ответил, только протяжно вздохнул, вновь продолжил рассказ:

– После этого я Аврору долго не видел, а она вновь удивила – случайно узнал, что уволилась с работы уборщицы. Но мне в то время было не до нее, я готовился к повторной защите кандидатской, мне надо было набрать очень сложный табличный и схематический материал, и кто-то посоветовал наборщицу – Аврору: быстро, грамотно работает и недорого берет.

«Неужели это наша Аврора?» – подумал я.

А это и впрямь она. О деньгах и заикнуться не позволила, а сработала – все четко.

Боясь повторного провала, я от всех день защиты скрывал, а она – в зале!.. Конечно, она ни при чем – я слабый физик, работа хилая, хотя мне кажется, из-за нее я еще более смущался – и вновь меня прокатили… А ты сам знаешь, – продолжает свой рассказ Ломаев, – если и повторную защиту провалишь, то в МГУ практически шансов нет: как на ученом на тебе поставили крест. Но я не хотел сдаваться, работал, хотя, если честно, даже не знал, что я делаю и к чему должен прийти. И я постоянно пытался понять, что же делают остальные: вроде ничего особенного, да я и этого не могу. А тут гляжу: в сборниках молодых ученых одна за другой стали выходить статьи Авроры Таусовой, и динамика не только в статьях, но и во все возрастающем статусе: стажер – аспирант – ассистент – старший преподаватель. И как-то незаметно годы пролетели – я все тот же профсоюзный клерк, а Аврора явилась ко мне на работу и деньги на стол:

– Спасибо огромное, вы меня так выручили, просто спасли. Я вам так благодарна…. До сих пор вернуть не могла.

– Деньги забери, – почти потребовал я. – Не я один помогал, а многие земляки.

– Я уже вышла к защите, – как будто о празднике сообщила Аврора, – хочу чистой, без каких-либо долгов быть.

– Это не долг, – возразил я.

– Все равно возьмите, – настаивает она. – Теперь поможете другим.

– Нет, – я ведь тоже упертый.

– Тогда, – Аврора несколько смутилась, задумалась, – если моя защита пройдет удачно, вы с супругой и я пойдем в театр. Я так мечтаю в Большом театре побывать… А то столько лет в Москве, и нигде не была, разве что в библиотеках.

– Хорошо, – согласился я, – только на эти деньги, я думаю, мы не раз в театр сходим.

– Спасибо, – сияла Аврора. – Можно вас на защиту пригласить?

Наверное, по привычке, только я один в диссертационном зале сильно волновался. А защищающаяся Аврора была, как мне показалось, очень уверенной, и это неудивительно: она владела материалом, четко, ясно и лаконично отвечала на все вопросы. Ни одного «шара» против. А один из оппонентов вполне серьезно заявил, что после некоторой доработки эта работа соответствует уровню докторской.

Что касается меня, то я был горд за Аврору и потрясен. И единственное, что мне оставалось, – достать билеты в Большой театр, причем как задумал, лишь два. А Авроре соврал, что жена приболела.

Если честно, я сам, хоть и жил в Москве уже второй десяток лет, лишь пару раз был в театре, и то по принуждению – через профком билеты навязывали, а в Большой Аврора пойти заставила.

От Большого, его декораций и самой атмосферы я был в некотором шоке, но от оперы стал зевать, а во время антракта, как и все, поторопился в буфет, взял два бокала шампанского с некими грешными мыслями насчет вечера с Авророй. Но она категорически отказалась пить и так жестко пристыдила меня, мол, какой-никакой, а мусульманин, что и я к бокалу еле притронулся; заодно понял, что она недотрога.

Тем не менее мы еще пару раз ходили в театр. Кстати, от балета уже и я был в восторге, а более – от возможности быть рядом с ней. Однако это продолжалось недолго. В Чечне уже шла война, и она как-то обмолвилась – братья воюют.

Я на это почему-то не обратил особого внимания. И как-то, помню, по весне – погода была прекрасная – она к театру не явилась, и лишь на следующий день я узнал, что Аврора уехала в Грозный – брат погиб.

Вернулась она не скоро, внешне почти не изменилась. Только вот вместо театра стала меня агитировать идти в мечеть, хотя бы на пятничную молитву. Я как-то сумел от этого отказаться, но отказаться от встреч с ней я уже почти не мог. Все искал повода встретиться, а увидимся – я не знаю о чем говорить, разве что о науке и моих неудачных изысканиях. И до того я, видимо, договорился, что она как-то предложила:

– Давай соединим твою физику и мою микробиологию.

На что я предложил иное:

– Давай лучше соединим наши судьбы.

– Вначале только наука, – строго постановила Аврора. – Вы ведь женаты. Дочь…

– Я себя считал всю жизнь самым упорным и трудолюбивым, – продолжал свой рассказ Ломаев. – Однако Аврора – что-то особенное. И главное, у нее все по графику, по плану, все расписано – и никаких отклонений. И где-то через месяц-полтора после начала совместной работы, когда она полностью освоила мой материал, заявила: через год будешь защищаться, заранее подадим заявку, а сейчас публикации, побольше статей.

Честно говоря, я сомневался, а ее требование к труду было почти несносно: я выспаться мечтал, а тут ей телеграмма – еще один брат погиб.

Вернулась она из Грозного через две недели: сильно изменилась, исхудала, даже почернела:

– Отца жалко, – не раз повторяла, – столько детей воспитал, а своего собственного угла до конца жизни не заимел. Гибель сыновей его подкосила… А в Чечне еще больший бардак… Нам надо работать.

С еще большим усилием и усердием она взялась вновь за мою работу, так что через год я крайне удивил своего научного руководителя:

– Кто помогал? – был первый вопрос.

Я все, как есть, рассказал.

– А на защите сам отстоишь или тоже подруга будет отвечать?

– Сам, – отвечал я.

Так оно и получилось, потому что к тому времени началась вторая чеченская война, у Авроры погибли еще два брата, она вновь была в Чечне. А приехала – вновь в трауре, а я, тем не менее, хотел было объясниться в любви, все подбирал удобный момент, и она это чувствовала, не давала возможности объясниться. Но я упрямый, и, наверное, какой-либо определенности в наших отношениях добился бы, да Аврора поступила непредсказуемо – вошла в контакт с моей женой, благо в одном корпусе работают, и как-то вечером пришел я домой, а Аврора с супругой чай на кухне пьют, как закадычные подруги.

Тем не менее через пару дней или неделю, я все же встретился с Авророй. Как и у всех чеченцев, вначале тема одна – война в Чечне. А потом я вдруг выдал:

– Суна хьо еза!2

– Ты женат, – не раздумывая, ответила она. А чуть погодя добавила: – Твоя супруга – хорошая женщина. Надо бы ее в Ислам обратить, – и, наверное, увидев мое удивление: – Впрочем, это ваше семейное дело…. А мне надо докторскую защитить, очень надо. За два года я уложусь.

– Я ничуть не сомневался, – продолжал Ломаев, – что она за эти два года уложится. И не как ранее, а уже теперь изредка мы с Авророй встречались: она сутками пропадала в лаборатории, все какие-то опыты ставила, и по публикациям и выступлениям на научных конференциях я понимал, что она уже идет к завершению эксперимента… как вдруг вновь война в ее жизнь вмешалась, радикально все изменила. Аврора вновь умчалась в Грозный, и теперь – надолго…. Я точно не знаю, но говорят, бомба попала прямо в их дом.

После этого я только раз ее видел – Аврора раненого отца привозила в Москву на лечение. Пришла ко мне деньги в долг просить. Вновь пропала. А на днях звонит – рассказывал, что ты мой друг… В общем, если можешь, возьми ее на работу, не пожалеешь, она ученый-специалист, и никогда не подведет… Видимо, тяжелая у нее ситуация. Я прошу…