Авто в облаках

Драконы туч несутся мимо,

И четкий пар встает вдали,

И запах копоти и дыма

Плывет от сохнущей земли.

Слагая далям поэметты,

Надев брезентные пальто,

Садятся смуглые поэты

В свой разукрашенный авто.

Расправив радужные крылья,

Взметнув в туман седую пыль,

Как рыжий коршун, без усилья

Взмывает в высь автомобиль.

И над серебряным простором,

За кузовом взметая газ,

Размеренно стуча мотором,

Летит бензиновый Пегас.

Взвулканив в высь над Петроградом,

Раскрыв воздушное манто,

Я к южным ветровым оградам

Направил розовый авто.

Туман небес, как волны, вспенив,

Я видел южные сады,

Где май лазорев и сиренев

Над синей радугой воды;

Где звезды солнцам пели мессы,

Где щеки пудрила луна…

Но вдруг у южных врат Одессы

В моторе лопнула струна.

В костюмы рыжие одеты,

За рюмкой желтого вина

Сидели смуглые поэты

За столиком у Робина.

Мы знали все – нас встретят грубо,

Но все ж, сметая с улиц сплин,

Поют «Серебряные Трубы»

За палевым стеклом витрин…

Пусть желчью солнечных отрепий

Все, как туманом, залито –

Шоффер, на лоб надвинув кэпи,

Садится в розовый авто.

В страну раскрывшейся Розеллии

Нас мчал фиолевый поток;

Наш плот – жасминный лепесток

И весла усики камелии.

В страну раскрывшейся Розеллии

Нас мчал фиолевый поток.

Там так сиренев рокот пчел

Над белых лилий снеговазами,

Там рыбы плещутся топазами,

Туманен запах алых смол.

Там так сиренев рокот пчел

Над белых лилий снеговазами.

В шатрах, раскрашенных весной,

Во льду шампанское так розово…

Там в тишине во мгле березовой

Поет гобоев звонкий строй.

В шатрах, раскрашенных весной,

Во льду шампанское так розово.

В траве кузнечик – дирижер

Взмахнул ногой над травным рокотом –

Из оперетки тонким стрекотом.

Весну встречает пьяный хор.

В траве кузнечик – дирижер

Взмахнул ногой над травным рокотом.

Во мгле жасминовых ветвей,

Ликером опьянев сиреневым,

Слагает шелестящим пением

Газелы розе соловей,

Во мгле жасминовых ветвей

Ликером опьянев сиреневым.

В туманы пурпурной Розеллии

Примчал нас радужный поток;

Наш плот жасминный лепесток

И весла усики камелии.

В туманы пурпурной Розеллии.

Примчал нас радужный поток.

Нас мчит лазоревый дельфин

В туман зыбей, зажженных золотом,

А в небе, радугой расколотом,

Цветет расплавленный рубин.

Нас мчит лазоревый дельфин.

В тумане зыбей, зажженных золотом.

Встает жемчужная заря,

Дрожа меж розовыми травами;

Поят прохладными отравами

Меня хрустальные моря.

Встает жемчужная заря,

Дрожа меж розовыми травами.

Туда, где изумрудный спрут

Заснул за алыми кораллами,

Дельфины вплесками усталыми

На раковинах нас влекут, –

Туда, где изумрудный спрут

Заснул за алыми кораллами.

Вверху проходят корабли,

Килем взрезая воду пенную…

Какую радость неизменную

Несут они в простор земли?..

Вверху проходят корабли,

Килем взрезая воду пенную.

Как хорошо на темном дне

Играть камнями самоцветными

И знать, что криками ответными

Никто здесь не ответит мне.

Как хорошо на темном дне

Играть камнями самоцветными!

Нас мчит лазоревый дельфин

В туман зыбей, зажженных золотом,

А в небе, радугой расколотом,

Цветет расплавленный рубин…

Нас мчит лазоревый дельфин

В тумане зыбей, зажженных золотом.

Туманной влажностью одеты,

Встречая каждую весну,

Быкоподобные «поэты»

Мычат на желтую луну.

Навоза сладостный наркотик,

Впитав расслабленной душой,

Мешают красочность экзотик

С нижегородской простотой.

С отвислых губ стекает пена,

И, наглой тупостью горды,

Они средь груд трухи и сена

Влачат тяжелые зады.

Впиваясь красными глазами

В заплеванный и грязный пол,

Размерно стукаются лбами

О деревянный частокол.

Приняв изысканные позы

Пред слюнями тупой молвы,

Вычесывают стихиозы

Из завшивевшей головы…

Наш путь за гранями рассветов,

И не удержит нас никто, –

Уж над зверинцами «поэтов»

Взлетает розовый авто!

Широкая аллея, обсаженная кленами,

Резкий визг жестяного петушка на крыше, –

Через два десятилетия, быстрые и неугомонные,

О милые и близкие, я вас вижу и слышу.

На старом кладбище, где белели могилы,

Где зеленые листья дрожали при ветре,

Меж крестов я бродил, молчаливый и хилый,

Белокурый мальчик с именем Петрик.

В досчатом шарабане, потрескивавшем под нами,

В воскресенье в костел мы ездили целовать Распятье.

Матушка надевала чепец, обшитый варшавскими кружевами

И расшитое блестками тяжелое бархатное платье.

Сыро в костеле. Потрескивают свечи.

Дымится ладан. Мальчики поют за решеткой.

Я чувствую, как вздрагивали матушкины плечи,

Как тонкие пальцы перебирали четки.

Вечером мы сидели в выбеленной столовой.

Пили чай. Закусывали пончиками и ватрушками.

Играли в карты. Ссорились из-за семерки трефовой.

Ласкали ручную лисицу. Возились с игрушками.

Приходил отец. Прислонял ружье к стенке.

Сбрасывал ягташ, набитый перепелами.

Из кармана кожаных брюк вынимал трубку из пенки.

Закуривал медленно и важно загорелыми руками.

Когда же земля одевалась в белые плахты,

На крестьянских санях с гиканьем приезжали гости –

Вся окрестная старосветская шляхта,

Закутанная в медвежьи шубы, опирающаяся на трости.

. . . . . . . . . .