Авто в облаках

Луга синей, чем хвост павлиний, весной.

Босые ноги нежит иней весной.

Цветут в лощинах апельсины, гранат,

И иволги поют в долине весной.

И облака, как глыбы снега, вдали

Плывут в лазоревой пустыне весной.

И первый луч, как жало острый, зари

Дрожит в росинке – чистой льдине весной.

Для ловли орф на берег пруда вдвоем

Мы сходим с завтраком в корзине весной.

Твои шафрановые губы и грудь

Целую сладко, как святыни, весной.

Как месяц лысый, грузный телом,

Он острых сплетен любит зодчества –

Поэт-чудак в костюме белом,

Чей вечный спутник одиночество.

Бесстыдно грезя о разврате,

Хоть грех считает безобразием,

Он с девушек снимает платье

Своей чудовищной фантазией.

Порой, к ушам поднявши плечи,

Гримасы корча стенам комнаты,

Он пляс «Недоумелой свечки»

Танцует, грустный и непонятый.

И, ярый враг земным заботам,

Вдруг вскрикнет юно и восторженно;

«Ау-а-ач! Торгую потом!»

В кафе за вазочкой с мороженным.

Лишь изредка, томясь в печали,

Судьбой безжалостно развенчанный,

Рассказывает о морали

И о какой-то чистой женщине.

Пройдя рубинные подмостки,

Она плывет, едва жива,

Роняя золотые блестки

Из шелкового рукава.

Верна Ее лебяжьим чарам,

Неутомимая во век,

Земля скользит зеленым шаром,

Покрыта паутиной рек.

И мы, встревоженные дети,

Как тени робкие летим

В Ее серебряные сети,

Ниспавшие сквозь звездный дым.

И над землей, едва белея,

Она, безлюбая, царит

И светом лунного елея

Ее покатый лоб покрыт.

В холодном небе тонет гарь

И туч неряшлива прическа…

Желтей и мертвеннее воска

Глухого вечера алтарь.

Зажегся газовый фонарь

Над грязно-серым лбом киоска;

В холодном небе тонет гарь

И туч неряшлива прическа.

В закатный стынущий янтарь

Стрижей бросает ветер хлестко;

В витрины, не теряя лоска,

Глядится лунный серп, как встарь,

И в сером небе тонет гарь.

Сидя в ивовом кресле, гладко выбритый денди

Раскрывает газету, и встают перед ним

Темно серые дюны и туманный Остенде,

И кресты колоколен за каналом глухим.

И пред мраморной виллой в ожидании ленча

В дни безумных полетов над Ламаншом седым.

Он читает спокойно донесения Френча

И пускает из трубки сизо-пепельный дым.

Тая печаль в стеклянном взоре,

Овеян вихрем вещих снов,

Любил ракушки он у взморий

И крылья синих мотыльков.

Любил лиловый бархат сливы,

И росный ладан на заре,

И радужные переливы

В прозрачном мыльном пузыре.

И не архангельские трубы-ль

Запели горестно в тот час,

Когда на мягком ложе Врубель

В бреду фиалковом погас.

И соскользнув с сапфирной дали,

Чтоб завершить его судьбу,

Две радуги, скрестись, венчали

Творца – в сиреневом гробу.