Азюль

— Ты что — дурак? — кричал Владик на Леню. — Какие виски? Совсем ты с ума спятил. Как маленький! Ты что баб никогда не видел?

— А вот ты иди сам!

Владик плюнул и пошел сам. Мы же остались наблюдать со стороны. С решительным видом он побарабанил в дверь и та распахнулась. Лицо Владика резко изменилось с боевого на изумленное и он тихо пролопотал по-немецки, потупив взгляд в сторону стенки.

— Я хочу виски.

Леня истерично захохотал и во весь голос заорал Владику:

— Фики-фики, дурак, какое виски?

Тот покраснел, как рак, потом мелькнула бутылка, но Владик отрицательно покачал головой. Дверь опять закрыли.

— Ты что — идиот? — набросился Владик на Леню опять. — Там не баба вышла, а вьетнамец какой-то. Что, я ЕМУ скажу «фики-фики»? Чего орешь, когда тебя никто не просит?

Леня расхохотался. «Облом» у них получился со всей этой историей.

— Ладно, ребята, давайте хоть виски возьмем, а то и перед вьетнамом неудобно и делать все равно нечего, — предложил я им, чувствуя, что в противном случае вечер окажется слишком утомительным.

Они живо согласились, но идти из них уже никто не решился. Положение семейного человека купить виски позволяло. На мой стук, вместо ожидаемого вьтнамца появилась, однако, девушка. Я открыл рот, но она не дала мне высказаться, а просто затянула вовнутрь.

— Ты хочешь фики-фики? — прикрыв дверь, спросила она.

Я не успел ответить, а та продолжала.

— Когда хочешь ко мне, не нужно орать на весь коридор. Это стоит только двадцать марок, — без дальнейших разговоров девка стала стягивать с себя халат, а стоявший тут же вьетнамец, вышел.

Пока я пытался справиться с растерянностью, и сказать ей зачем я пришел, как она уже была в чем мать родила. Несмотря на отсутствие моральной стойкости, боязнь получить СПИД все же достаточно велика, поэтому мне пришлось разочаровать жаждущую не столько любви, сколько денег вьетнамочку.

— Извини, но мне нужно виски.

— Виски? — удивилась та. — Зачем тебе виски? Я тебе делаю что ты только хочешь.

Пришлось опять покачать головой:

— Нет, лучше виски.

— Ну ладно пятнадцать…

— Нет, виски, а это в следующий раз.

Она разочорованно протянула бутылку.

— Приходи позже, когда выпьешь, я буду одна, — с последней надеждой в голосе предложила она напоследок.

Я неопределенно качнул головой, а вьетнамка открыла дверь и выпустила меня, при этом задержавшись, чтобы стоявшие пакистанцы смогли ее получше рассмотреть. Те восторженно зашумели, а она, сделав характерный жест, позвала их, но добавила, что удовольствие сегодня не бесплатное. Те разочарованно развели руками.

Я подошел к Лене в Владиком.

— Что ты там делал? — озабоченно пристал Леня.

— Я там ничего не делал. А чего ты там ничего не делал? Она голая бегает, мужика за дверь выставила и за двадцать марок всем подряд предлагает.

— И ты?.. — восторженно хихикнул Леня.

— Я виски взял, а двадцать марок мне жалко. Ты можешь хоть сейчас идти. Тетя ждет.

— А вы? Ты, Владик, пойдешь? — Леня заколебался.

— Нет! Я пойду виски пить!

— Ну… — Леня почесал опять затылок, — ну и я не пойду, а то вы все без меня выпьете.

Пошли пить виски.

Через несколько дней выяснилось, что Лене пора съездить к себе домой и получить полагающиеся ему пятьсот марок. По этому поводу спланировали путешествие. Я находился в качестве сопровождающего лица и спонсировал вместе с тем дорогу туда. Леня клятвенно обещал деньги вернуть и еще обязался меня содержать всю поездку, то есть кормить, поить и создавать прочие комфортные условия.

Поезд катил нас из Франкфурта в Фульду, мы пытались спать, но сидения естественно мешали этому, а спальные вагоны в Германии не приняты. Прямо рядом с нами расположились мама с дочкой и щебетали на весь вагон, как на Одесском базаре. Их русский язык нес в себе тяжелый провинциальный акцент. Правда немцы того не понимали, они вообще с трудом понимали, что это за люди. Знают — аусляндер (иностранец), да и ладно. Кто в них-то в иностранцах этих разбирается, все они на одно лицо: воруют, да пьют кровь из немцев. При том все полные дебилы, ничего не понимают, неграмотные, ничего им не надо, только бы водку хлестать… Мамочка с девушкой о немцах, в свою очередь, тоже не высокого мнения, судя по их разговору. Правда о Германии у них сложилось весьма положительное впечатление, но заслуги немцев во всех успехах капиталистического строительства никто из них не видел. Одеты они, как типичные СНГовые туристы, попавшие первый раз за границу и успевшие побывать в дешевом магазине по распродаже одежды. Я не произносил ни слова, предчувствуя ужасный эффект в случае, если это произойдет. Но Леня таки ляпнул:

— Надо в Макдональдс зайти.

Я не успел прореагировать, как две дамы резко повернулись к нам, и я почувствовал, что готов втереться в кресло.

— Ой, вы — русские! — дружно воскликнули те.

— Да, мы — русские, — я скрипнул зубами.

— И давно вы здесь?

— Уже и сами не помним.

— Так вы — не туристы? — со страхом в голосе спросила молодая.

— Нет, мы здесь живем, — пояснил Леня состроив привычно глупое выражение на лице. Те, правда, к таким лицам явно привыкли и этого не заметили.

— Ой как хорошо! — опять хором воскликнули обе.

— Кому? — нечаянно выскочило у меня с насмешкой, хоть я и не собирался этого говорить.

— Как кому? Вам! Это же так прекрасно! Здесь так здорово! Просто ужас, как прекрасно! — Затрещали те по очереди и на перебой. — Вам здесь нравится? Деньги есть?

— Да! — Леня понял правила игры и мы, как бы не хотя, небрежно махнули руками. — Это у нас не проблема.

— Так у вас, наверное, и машина есть? — завороженно глядя на наши хамские морды, опять влезла молодая девушка.

— Да. Есть, — мы опять небрежно махнули руками. — У него «Гольф», — я указал на Леню.

— А у него BMW, — он указал на меня.

— А почему же вы на поезде едите?

— Ха! — я злобно ухмыльнулся. — Да я уже забыл, как по железной дороге ездить. Мы решили отдохнуть, прокатиться.

— Мы, вообще, едем в Фульде в Макдональдсе покушать и назад, добавил Леня.

— А что, во Франкфурте нет Макдональдса? — опять удивилась мама.

Я уничтожающе взглянул на нее.

— Там пом-фриц недожареный.

— Да, — поддержал меня мой друг. — Лучший пом-фриц в Европе — это в Фульде. Даже в Париже не такой.

Мы покачали головами с видом знатоков.

— А что такое пом-фриц? — поинтересовалась тетя.

— Мама! — дочка сильно толкнула ее в бок. — Это жареная картошка.

— Ну а вы откуда и куда, — по долгу вежливости пришлось задать вопрос и нам.

— Ой, а мы из Тулы, — наперебой заговорили те. — Мы уже неделю здесь. У нас знакомые. Мы во Франкфурт ездили. Там были в магазинах, скупились.

После пояснений перешли к разговору о Германии, поведали им много всякой ерунды, половина из которой просто никуда не лезет. В Фульде мама с дочкой увязались за нами. Подумав немного, я все же пригласил их с нами в этот пресловутый Макдональдс за свой счет. Там они восторженно ели. Жареная картошка, как и следовало ожидать, оказалась недожареной, но меня это не особо волновало. Женщины рассказали нам много интересного про Тулу и немецкие покупки, но труба звала нас в дальнейший поход и уходил поезд на конечную цели поездки — Лаутербах.

Распрощавшись, мы отбыли, и еще через полчаса оказались на месте. Переговоры с социальными работниками, которые выдавали пособие, оказались, не долгими, и не трудными. Они просто вручили чек на Ленино имя, который мы тут же и превратили в деньги в ближайшем банке.

Слегка скупившись марок на сто пятьдесят вслед за этим в местном магазинчике, отправились мы на вокзал к автобусам. Ленино жилище, по его словам, лежало в районе какой-то деревни, имя которой, правда, он знал лишь приблизительно. На вокзале я провел занимательные переговоры с несколькими водителями и еще парочкой знающих обстановку людей. Никто из них никогда не слышал ни о чем подобном тому названию, которое предложил Леня. Времени уже порядочно, близится вечер и, судя по расписанию, все возможные автобусы должны уже скоро отбыть в последний на сегодня рейс. Назад уехать у нас тоже оставалось мало шансов, ибо поезда здесь редки, как и автобусы. Кроме того мне не терпелось увидеть «нормальное» жилище, вид которого я уже порядком позабыл, привыкнув к лагерю.

Леня продолжал сохранять полное спокойствие. Ему легче, чего обо мне сказать трудно. Я совсем не люблю оказываться посреди незнакомого города и ночевать на лавке, которой здесь и в помине нет, тем более в парке, который здесь не разбивали никогда.

— Ничего. У нас виски есть две бутылки, — успокаивал он меня, — вон целый мешок закуски…

— Ты курицу сырую будешь зубами резать или на зажигалке поджаривать?

Он посмеялся я его передразнил. На улице стоял приличный морозец, здесь на возвышенности, даже снег лежал, не то что у нас под Франкфуртом. Моя морда скисала с каждой минутой, но закислиться не успела.

— Леня! — крикнул сзади чей-то голос с акцентом и мы, повернувшись, увидели толстого болгарина Ивана, сидевшего вместе с нами в лагере и ушедшего на трансфер с Леней.

Я почувствовал спасение и на сердце резко потеплело. Иван быстро показал нам нужный рейс, мы погрузились и, протрясшись добрых четверть часа, оказались, наконец в нужном месте. За спасение от морозной ночи я пообещал лично поставить Ивану.

Новый, еще не до конца отделанный снаружи дом, внутри блестел красотой только что построенного здания. Люди живут здесь только три недели, и еще сохранился запах краски и лака, не забитых пока бытовыми ароматами и зловониями. Шикарные комнаты с хорошей обстановкой, кухня с кучей печек и приспособлений, общая комната отдыха, подсобки — все удобно и продуманно. Мне здесь страшно нравилось и на правах гостя я предоставил Лене возможность показать чудеса своего кулинарного искусства и отправился принять ванну — первую за несколько месяцев.

Купание доставило истинное удовольствие. Ничего, кроме душа я уже давно не видел, да и то, когда с ним встречался, то спешил поскорее оттуда убраться. Набрав полную ванну, я погрузился в воду и стал просто балдеть. Как иногда мало надо человеку! Такое уже не в первой подмечают люди, но пока никто не сказал как именно мало надо. В любом случае, сегодня я знаю, что это малое может вполне начинаться с ванны.

Теплая вода сморила и наступила полудрема, сквозь которую мне легко думалось. Нужно попасть однажды в экстремальные условия, чтобы заметить, как порой не ценишь то, что имеешь. Ну и впрямь, когда я так у себя дома балдел от ванны? Залезешь быстро, быстро вылезешь, потому что некогда. Порой и не замечаешь, что в ванне был — в голове мысли про всякую чушь вроде работы. А тут? Вот сколько времени лежу, все про нее думаю. Во всем доме пахнет семейной жизнью, пищей, не разогретой на скорую руку в столовой, а приготовленной, чуть-чуть может подгоревшей, но своей, не высыпанной из концентрата. Даже туалет пахнет не сортиром, а туалетом, туда после нашего, лагерного можно ходить, как на курорт, дышать. Не понимаю я Лени. Что он у нас сидит безвылазно? Что еще человеку надо? Тишина, уют, комфорт… Даже ванна тебе тут, почти собственная…

Мои дремотные мысли прервал Леня, принесший весть, что пора мне получить свою часть обещанного им довольствия, в смысле ужина. Может в честь нашего с Леней приезда, а может и по другим серьезным причинам явились хозяева дома. Они привезли еды, ящик пива…

— Для знакомства с нашими постояльцами, — пояснил глава семейства, страшно рыжий с большим добродушным лицом дядька.

Кроме него прибыла еще жена и два сына, тоже рыжих увальня, толстые, как бочки, но характером явно пошедшие в отца. Противореча моим мрачным представлениям о типичном немецком характере, люди оказались на редкость приветливые.

Коллеги-азюлянты, собравшиеся на званный Леней и хозяевами ужин, представляли разные регионы нашей планеты. Здесь и русские и болгары, один араб, турок, семья югославов. Всех объединяет полное незнание немецкого и английского. Немцы, в свою очередь, никакого, кроме этих не знают. Глупый Леня умудрился ляпнуть, что я могу переводить, и мой ужин превратился в призрачные надежды, канувшие в пыль. Но, я на нем, на Лене, еще отыграюсь. В завязавшемся разговоре, немцы и азюлянты задавали друг другу традиционные вопросы, и чтобы переводить, не нужно выслушивать ответы, ибо они такие же традиционные, как и вопросы. Когда круг интересов поиссяк, я смог таки насытиться и тоже и откинувшись на спинку стула принялся задавать хозяевам вопросы посложнее. Порция алкоголя, нужно отметить, ослабила тормоза, но можно о том не жалеть.

— Вот, скажи честно, — я пристал к похожему на порядочного борова сыну хозяйки. — Но только честно! Что вы думаете обо всем этом деле, что Германия принимает такую тучу иммигрантов и их содержит.

Он неопределенно взглянул в пустую тарелку, но я так просто не отстал.

— Вот наша страна, к примеру. У нас есть белые и много черных народов, живущих на окраине. Так белые этих окраинных не любят, знаешь. И мы это не скрываем. Когда они приезжают, то комфорт им никто не создает. А вы азюлянтам и то и то…

— У нас так не принято говорить, но если честно, то… — он скривил на лице гримасу, красочно выразившую его мысли об иммиграции в Германию.

— Хороший человек! Я уважаю, когда говорят правду! Знаешь, будь я немцем, то стал бы первым борцом за права немцев и никого бы сюда не пускал.

— Но ты же — азюлянт?!! — непонимающе уставился парень на меня.

«Эх ты, Федя, — думалось мне, — что ты, как и все вы понимаете! Человек, по-вашему только двух категорий бывает: или немец, или азюлянт. Других нет. Если ты не немец, то просто азюлянт.»

— Очень просто, — проскрипел я ему в ответ. — Дерьмо они порядочное, эти азюлянты. Причем все!

Недоуменный взгляд проводил меня в толчок.

Может и обидятся на меня мои коллеги, но хоть разок-то можно и правду про нас всех сказать.

Следующим утром в поезде по пути домой, наши лица выглядели столь ужасно, что попутчики со страхом на нас заглядывались. Посматривая на себя изнутри и, особенно, на Леню снаружи, я с ними соглашался. Единственный способ привести себя в порядок — отпиваться пивом, заблаговременно приобретенным в магазине прямо рядом со станцией. Голову, кроме инерции поезда, раскачивала еще и боль, смешанная со злобой на весь род человеческий, и в особенности на немцев и азюлянтов, заставивших меня вчера упиться.

— Вот ты! — я ткнул в Леню пальцем, — какой у тебя в жизни смысл? Если он у тебя вообще есть…

Он глупо на меня посмотрел и улыбнулся:

— Вот, пива попить.

Я хмуро махнул рукой и глотнул из бутылки.

— Я серьезно спрашиваю.

— Ну я не знаю… — он поискал глазами по стеклу, — «гольф», вот, хочу, бабки…

— А потом?

— А потом домой поеду.

— Ну и там что?

— А там будем пить дома, будет весело, на дискач пойду.

— А деньги кончатся?

— Ну так я сначала заработаю…

— Ну хорошо, а когда кончатся?

— Работать пойду.

— Кем?

— А я не знаю… Все равно. Где денег много платят.

— Ну а кроме «Гольфа» и дискача?

— Дом хочу.

— А кроме дома?

— Так что еще надо?

— Вот я тебя про то и спрашиваю.

— Ну я не знаю… Женюсь!

— А тебя интересует что-нибудь, может?

— «Гольф», — он глупо улыбнулся.

— Ну ясно. За «Гольф»! — я открыл ему новое пиво и себя не забыл.

По пути посетили мы Франкфурт, где Леня уничтожил остатки своего пособия, прикупив себе джинсы и еще одежды.

— А как ты Владику отдавать будешь?

— Да ну его!.. Что ему отдавать, он же нас угощал. — Леня скривился. — И, вообще, дурак он дураком, что мне с ним общаться.

Потом он подумал и добавил:

— Ты ему не говори, что я деньги получил, я скажу, что в следующем месяце…

Я знаю точно, почему Владик перестал вдруг быть его лучшим другом: деньги у него кончились. Пропили все.

К вечеру мое настроение не улучшилось, лишь испоганилось вконец и пришлось взять еще два ящика пива, чтобы не впасть в депрессию. Теперь я выбрал объектом своего исследования Юру и принялся донимать его.

— Скажи, чего ты хочешь?

— Бабу хочу! Я бы ей сейчас показал! Я в армии двадцать раз мог! Я бы… Вот я бы!..

— Ну ладно! А после бабы?

— Спать после бабы. А после опять бабу.

— Отвалится.

— Да я двадцать раз могу!..

— Да не он отвалится, а язык отвалится трепать. Я тебя серьезно спрашиваю. Как ты свою жизнь видишь?

— А что тут видеть? Я здесь женюсь, и так ясно. Я в журнал напишу, потом выберу себе телку получше, чтоб крутая и с паспортом…

— Да ты уж лучше женщину. Какой у коровы паспорт-то?

— Дурак! Что ты понимаешь? Я, как куда прийду, так жабы начинают пачками липнуть…

— Вот человек! Да я же тебе говорю: бери простых баб. Что ты все с извращениями? Ты что — зоофил?

— Дурак!

Опять по пиву с колбасой, но пытать я его все-таки продолжил.

— Ну, так чего ты от жизни главного хочешь?

— Ну женюсь, или бабок заработаю, возьму себе «Калибру» и телик с видиком. Я, вообще, буду круто жить!

— Да… — я тяжело вздохнул. Это, конечно, — аргумент твердый. Если человек будет жить круто, то зачем его и пытать, что да как. Знает он себе, что будет круто жить, и все тут!

— Ну а ты может хочешь чего-нибудь? — я делал последние попытки. Конкретно так. Сильным миллиардером, к примеру. Знаешь: у себя на яхте насрал в кровать и смотришь, как убирают. А? Круто? Так хочешь?

— Какой в этом кайф?

— Ну а чего тогда? Хочешь, чтоб тебя на работе уважали, дали ударника капиталистического труда?

— Нет. Я бы собрал библиотеку фантастики и читал.

— А как прочтешь?

— Бабу, и двадцать раз.

Мы чокнулись бутылками.

— Вот скажи мне, Боря, — утро следующего дня я ознаменовал новым ящиком пива и продолжил следствие, — ты чего хочешь?

— Вот дал! — он дернулся всем телом и засмеялся. — Я столько всего хочу!

— Ну, актуальное, для начала, — сунул ему открытую уже бутылку.

— О-о! Актуальное — это трансфер и подальше от Юры.

— Понимаю твою рациональность в этом вопросе: всякого добра нужно в меру, но в более серьезном смысле?

— Да я же уже тебе говорил. Бабок хочу. Я, понимаешь, таких как ты широких планов не имею. Я хочу подзаработать чуть-чуть. Хочу здесь машину взять, может барахла какого и домой. Мне там состоятельным гражданином хочется быть, понимаешь? Здесь я им не стану — возраст не тот, а там… Мне квартиру выкупить нужно, ну и всякое там такое к тому прилагающееся. На месячное пособие, как у Лени, там год жить можно.

— Так ты денег подкопишь и… — я жестом показал направление на дверь.

— Да! Вон здесь на шпермюле столько добра выкидывают. Половину я могу у нас просто на рынке загнать.

Я понимающе кивнул.

— Ну а как с наукой?

— А это посмотрим. Когда деньги есть, можно хоть наукой баловаться, сам понимаешь.

— И ты будешь доволен?

— Да. Мне ничего больше не надо. Я не крутой, как Юра. — Промочили пивом горло в очередной раз. — А чего ты собственно пристал? Сам-то ты что от жизни хочешь?

Я поднял взглял с бутылки на своего собоеседника. Сложно сказать, что он увидел в моих глазах. Сам я в них ничего не видел.

— Не знаю я, дядя. Потому и спрашиваю. Вот тебе я вопрос уже третьему задаю. Знаешь, каждый из вас имеет более или менее четкий ответ. Я не буду распространяться насчет полета мысли…

— Интересно, что Юра сказал… — может чуть обиженно он на меня посмотрел.

— Могу тебя разочаровать: ничего нового. У них все просто. Они только языком трепят, жизни не видели и хотят всего, как нормальные дети в их возрасте. С тобой тоже понятно. Ты — человек поживший, с опытом, твердо знаешь, чего хочешь, и это не с проста. А сам я… Знаешь, я говна уже успел повидать. В шестнадцать лет я знал, что от протирания дыр на заднице в школе и в институте без хороших лап и прочей ерунды толку не будет. Крутым не станешь. А я уж сильно хотел.

— Ну и?

— Ну и что. Я понюхал, как пахнут университетские аудитории и плюнул.

— А крутым стал?

— Да, — я усмехнулся, — не то чтобы уж, но…

— Я так и думал, — он загадочно улыбнулся.

— Это не тема обсуждения с Юрой, пожалуйста. Так вот, там тоже оказалось что-то не так. У меня мозги хотят творчества, но все творчество… одно дерьмо там. Чего сейчас хочется — вот вопрос современности.

— Но чего-то крутого!

— Определенно! Не понятно, лишь, что это такое.

Следующее утро ласкало окресности яркими золотыми лучами, непривычно жгучими. Когда я ленивой походкой двигался по коридору и созерцал наступление весны на опостылевшие холода, то ни одной клеточкой не предполагал, что в жизни нашей компании оно станет решающим и судьбоносным.

Сразу после обеда провидение кольнуло в потаенную часть мозга и я отправился совершить традиционное посещение лагерного бюро. Раз в неделю, в четверг, в мои обязанности входило являться туда и задавать один и тот же вопрос:

— Руссишь трансфер? — что означало, не дали ли кому из русских трансфер.

На этот традиционный вопрос всегда давали традиционный ответ, что нету и что я им уже надоел с этим, приходит не стоит. В ответ я кивал и все равно приходил на следующей неделе. В последнее время к начальству являлся лишь в силу привычки, ибо надежды стали покидать, да и к монотонности лагеря уже привыкли. Однако, сегодня я не зря не поленился спуститься сюда. В обход всей очереди ко мне проявили интерес. Один из турков протиснулся через толпу негров и заявил с ухмылкой: — Русские трансфер! Все!

Кто не сидел в лагере, подобном нашему, вряд ли может понять и оценить радость, обуревающую организм от пяток до кончиков волос, когда он слышит волшебное слово «трансфер». Все! Конец нудоте лагерных порядков! Конец недостатку денег, а вместе с ним и опостылевшему рациону местной столовой. Кончилась безработица, потому что на трансфере ты — человек с полными правами работать и зарабатывать. И самое главное — конец тупому изнуряющему ожиданию. (Так мы думали, теша себя надеждами о хорошем в местах, где нас еще нет.)

Как выстреленный из пушки, прямо из бюро я пронесся по лестнице наверх, потом через коридор. Навстречу попадались знакомые и незнакомые югославы, арабы, еще черти-кто. Каждого я хлопал по плечу и гордо заявлял:

— Трансфер!

— О, коллега! Гут! — говорили мне в ответ, поздравляли, завидовали.

Прямо перед своими глазами я увидел дверь 33-го, еще державшуюся непонятно каким чудом после Юриных упражнений. Но сейчас она уже не была мне препятствием. Со всей дури влупил я по ней, будучи в экстазе долгожданного счастья. Эффект, произведенный одним ударом оказался фатальным для всего этого сооружения.

Выдержав все предыдущие измывательства, дверь не смогла перенести это и разлетелась на большие и мелкие куски, посыпавшиеся вовнутрь на моих коллег. Боря, лежавший в своем верхнем ряду, от испуга подскочил и вжался в угол. Юра, дремавший послеобеденным сном резко поднял голову и инстинктивно защитился от опасности. Леня, сидевший в углу за столом и потягивавший заблаговременно взятое у меня пиво, от неожиданности свалился со стула, опрокинул на себя стол и полностью уничтожил банку, вылив ее на себя.

— Ты что — идиот!!! — злобно завопил Юра.

— Это ты — идиот!!! — кричу ему. — Вы здесь так все дела проспите! и потом, набрав в легкие побольше воздуха, заорал так, что вряд ли в нашем здании остался кто-то, кто не слышал. — РУССИШ ТРАНСФЕР! РУССИШ ТРАНСФЕР!

Реакция моих уважаемых соазюльников оказалась еще более ошеломляющей, чем на неожиданно разлетевшуюся дверь. Они повскакивали на пол со своих мест. Возбужденные лица пылали счастьем, даже у Лени, который трансфер давно получил. В диком экстазе все закружилось в едином водовороте.

— РУССИШ ТРАНСФЕР! РУССИШ ТРАНСФЕР! — крики неслись на весь дом.

Юра схватил у Лени остатки бутылки с пивом и, глотнув, вылил добрую часть на Борю. Тот схватил одну из своих продажных банок и, предварительно взболтав ее, вскрыл так, что поток хлынул на Юру. Все бесились в дикой радости события.

Боря опять взялся за свои банки, и раздал всем. Я побежал к Кате и сообщил ей весть. Катя радовалась вообще больше всех, в надежде, что теперь она вырвалась из этого круга сумасшествия и попоек.

— В деревню! — воскликнул Леня, пришедший во главе все той же компании.

— В деревню! — поддержали мы. — Руссишь Трансфер!

Через три часа в лагерь вступила процессия со мной во главе. В каждой руке у меня болталось по ящику пива. Пропуск торчал в зубах, но другого способа не нашлось.

— Трансфер! — процедил я как можно веселей привратнику.

Тот ухмыльнулся. Ему подарили три бутылки.

Вместе со мной прибыли Леня с Юрой и Боря, обычно не посещавший магазинов, но по такому случаю поступившийся принципами. Мне казалось, что уже весь лагерь знал о нашем трансфере, ибо все, попадавшиеся навстречу, дружно приветствовали и поздравляли. Нас, как старожилов лагеря, заслуженно уважали.

Торжества по случаю устроили пышные. Хмель восторга на сегодня затмил все другие чувства и единственной мыслью было упиться до потери пульса, как это и положено у настоящего русского человека по большому и, особенно, небольшому поводу. На время забыли распри даже непримиримые враги: Боря и Юра. Я перестал терзать себя нудными мыслями.

Праздник шел попеременно то то у нас, то в 33-м, то сразу и там и там. Приходили знакомые, спешившие урвать свой кусок чужого праздничного пирога. Мы носились пьяные между комнатами и просто по лагерю.

— Трансфер! Руссишь тра-а-а-ансфер!

И только некоторые новички в лагере, прибывшие позавчера, испугано спешили убраться с дороги, не понимая причину буйного восторга…

Еще одно событие, достойное упоминания, произошло во время последних попоек. Юра после долгой подготовки уговорил Владика, что его «Форд», Владику весьма незаменимая вещь, и тот уболтал его взять. Написали бумагу, машину по пьяни отогнали в соседнюю деревню, а Юра на следующий день пошел в бюро и показал договор о продаже. Была, мол, машина, а теперь она у Владика. Если кому интересно: ищите Владика.

Гульба длилась три дня и никому, кроме нас, ничего веселого не принесла. Юра колотил двери, которые находил, Боря решил как-то пойти проветриться в аэропорт, но прямо во дворе свалился на заледенелой почве и от дальнейших попыток отказался, Леня попеременно то глупо рыдал, то хохотал так же глупо. Моя комната превратилвсь в склад пустой посуды, но никто и не думал ее убирать. Наконец, когда уже все было выпито и съедено, наступило тяжелое утро похмелья. Каждый, естественно, заявлял, что он пил в последний раз (до другого раза).

Первым стал портить себе настроение Боря. Он прибыл с утра ко мне с официальным визитом нагреть чайник. Катя еще спала, не в состоянии отойти от празднеств.

Мой друг выглядел, как и положено выглядеть с похмелья, но в его глазах просматривалась тоска, но не от того, что нечего больше пить, а по другой причине.

— Нужно не идти на трансфер. Я хочу «стоп трансфер». Давай со мной! А то мне скучно одному оставаться.

Я ошарашенно на него посмотрел, не понимая к чему он, собственно, клонит.

— Ты что, сдурел? Три дня за трансфер пили, а как протрезвел, так передумал?

— Да ты видел, где это?

— Видел: километров шестьдесят от Франкфурта.

— Ну так? Как в город ездить?

— Зачем?

— Хоть б-бычки собирать, — он вызывающе посмотел на меня, будто я причина его бычкового дефицита. — Какая там работа?

— А во Франкфурте по тебе прямо работа стонет! — я глотнул тройной кофе. В голове начинало чуть светлеть, и тиски, сковывающие оба виска потихоньку отпустили.

— И еще Юра тоже…

— А! — я засмеялся. — Вот, чего ты стонешь: тут такие надежды были, а товарища Крабчикова с тобой отправляют. Это, конечно, аргумент.

— Если бы ты стоп трансфер сделал, то я бы тоже остался…

— Э-э, — я покачал головой, — этим ты меня не убедишь. Я хочу получать каждый месяц положенные мне бабки и не дергать мозги ерундой, не стоять в очереди за обедом…

— Ты же хотел жить во Франкфурте.

Я покривился.

— Да нет, Боря, раз уж едем, так едем!

Он недовольный ушел, а мне пришла в голову мысль, что на этом дело так быстро не закроется, и оказался прав.

— Чем занимаешься? — бодрым голосом оповестил о своем прибытии Юра Крабчиков, бывший на этот раз один, без сопровождения, что само по — себе уже чудо.

— Что? Стоп трансфер хочешь? — насмешливо спросил я.

— Почему ты так думаешь? — удивленно уставился он на меня.

— Уже одна лобистская делегация сегодня меня посетила. Теперь, наверное, ты, — я лениво и нагло потянулся.

— Да я не знаю… — он пошарил глазами по потолку, а потом по пустым бутылкам.

— Поздно.

— Почему, стоп трансфер еще можно…

— Да нет, за пиво поздно. А зачем тебе этот стоп?

— Да я как представил, что с Бородой опять жить…

И так далее…

— А! Так Боря тоже хочет стоп, и по той же причине, кстати. Так что можете договориться с ним и вместе не идти. А я пойду.

— Да? Ну тогда ладно, — он потыкал взглядом свои руки, — тогда ладно…

Следующим утром мы с Катей поднялись в шесть утра, я пошел будить коллег, но оказалось, что те давно уже встали: важность события чувствовали все. Мая провожала и на прощанье целовала всех в щеку. С ней нам вряд ли когда доведется увидеться…

Автобус катит нас в северо-западном направлении. Пассажиры тихо переговариваются между собой. Наш клуб в укороченном составе взгромоздился в самом конце, чтобы никому не мешать и быть потревоженным другими. По рукам идет бутылка гадкого виньяка. Одна на троих — вполне достаточно, чтобы эта гадость замутила голову.

Юра повеселел от выпитого и гонит приевшиеся всем анекдоты. Боря ему вторит. Меня даже перестало раздражать, что кому-то рядом весело. Апатия окутала меня плотным одеялом.

Перед глазами в пьяном дыму стоит письмо из Канады, что пришло мне от одного друга. Он уже год там. Тоже на азюль сдался, только канадский. У них там здорово. Работать хочешь — нет проблем, хоть по-черному, хоть по-белому — все разрешено. Денег много дают, не то что нам предстоит четыреста марок в месяц…

Когда-то давно, играли мы с корешами в игру. Закупали коньяка, закуски. Пили, балдели и свои впечатления на пьяную голову записывали на бумажке — что в голову прийдет. Потом читали, как протрезвеем. Теперь мне тот опыт пригодился. Последние полгода сплошной пьянки не прошли даром. Доползая вечерами до комнаты, я выписывал свои ощущения, как чукча, что видел, про то и пел… Бумаги извелось… Зато труд даром не пропал. Вы что думаете, мы — последние русские, кто лучшей жизни ищет? Дудки! Не перевелись еще идиоты в земле русской!

— Эй, Боря, ты знаешь что? — я уставил в него интеллектуально-пьяный взгляд.

— Ну?

— Знаешь, Боря, я теперь точно знаю, почему мы — идиоты!

— Ха! Так то все знают! Только идиот мог сюда приехать, чтобы сидеть, как придурошный…

— Не-е… — я поводил пальцем перед его носом. — Нет, Боря! Теперь я знаю точно, почему мы — идиоты. А идиоты мы потому что имеено сюда поехали, а не в Канаду! Здесь азюль говном оказался, но там, я точно знаю, там он — то что надо!

— В Канаде? — он задумчиво покачал головой. — А куриц на обед там в лагере дают?

— Куриц? Дают! — я был уверен.

— Значит в Канаду!

— За азюль в Канаде!

Мы поочередно отхлебнули из бутылки…