Бал для убийцы

Глава 5

Занесенный снегом «жигуленок» пробивал себе дорогу в мокром месиве, словно утлая лодочка среди торосов. За рулем сидел Гена Алакин — тот самый лохматый молодой человек, единственный молодой в следственной бригаде. Приглушенно гудела печка, Майя положила на нее озябшие ладони и искоса посмотрела на спутника.

— Вы давно знакомы с Колчиным? — несмело спросила она.

— А что?

— Ну… Мне он показался каким-то серым.

— То есть недалеким?

— Скорее занудливым, уж простите.

Геннадий позволил себе улыбнуться.

— Он мировой мужик. И крутейший профессионал.

— Но он уже нашел для себя преступника! — с тихим отчаянием сказал Майя. — Только почему-то не арестовал меня вместе с Романом — видимо, что-то помешало.

Она на секунду запнулась и спросила с непонятной надеждой:

— А вы? Вы тоже подозреваете…

— Честно? — Геннадий крутанул руль, выравнивая заскользившую машину. — Я почти уверен, что охранника убил кто-то из вас. Вы или ваш друг. Либо вы вместе.

Помолчал и добавил:

— Но, по-моему, Николай Николаевич думает по-другому.

Она вздохнула с некоторым облегчением. Следователь думает по-другому — это вселяло в сердце некоторую надежду. Впрочем, и об этом она сейчас не могла думать. В измученной голове (цитрамон, пенталгин и валокардин — убойнейшее средство, известное еще со времен учительствования) вертелись какие-то бессмысленные образы, словно обрывки кинолент: луна в мокром небе и высокий бокал с ликером (Ромушка хорошо знал ее вкус), раздавленные очки — завтра придется тащиться в «Оптику», иначе в кабинете следователя обязательно наткнусь на что-нибудь или разобью графин с водой. Еще нужно позвонить ученикам и отменить уроки на первую половину дня… А лучше на целый день: неизвестно, когда отпустят (и отпустят ли вообще). Посмотрела на отрывной календарь, на котором сиротливо болтались три последних листка: итак, никто не придет, и никто не поздравит, и Новый год, по давно устоявшейся мрачной традиции, она встретит в компании с экранным президентом.

— Приехали, — сказал Геннадий, останавливая машину. — Вас проводить до двери?

— Если нетрудно, — робко отозвалась она.

— Нетрудно.

Галантно сопя, он прошел следом за ней до ее квартиры, подождал, пока Майя отыщет в сумочке ключи и отопрет замок.

— Не зайдете выпить кофе? — спросила она.

— А у вас есть «Маккона»? — остроумно осведомился он, что надо было принять как отказ.

— Был, но, к сожалению, закончился.

— Как жаль, — заметил он. — Тогда в другой раз. — И запрыгал вниз по ступенькам.

Роскошные хоромы, доставшиеся от родителей (кухня, коридор, совмещенный санузел и единственная комната — она же и спальня, и гостиная) пугали своей пустотой. Майя прошла к глубокому плюшевому креслу, любимому еще с детства, села в него, не зажигая света, и положила ноги на батарею, попытавшись представить себе пылающий камин и кружку глинтвейна в руках. Получилось плохо: снова перед глазами возник школьный коридор и вой сирены. История не хотела кончаться.

Хорошо, сказала она себе. Попробуем разобраться, хотя фактов, надо признать, немного. Первое — пожар в закрытом музее. На мгновение ей снова стало жутко, но она, рассердившись, погнала эмоции прочь.

«Сыщик я или истеричная дама? Что могло загореться на пустом месте? Мое первое и дурацкое предположение: взрывное устройство. Дурацкое — по нескольким причинам. Первое: срабатывание подобной штуковины предполагает взрыв, хлопок (тут Ромушка прав), а ничего такого мы не слышали. Второе (а также третье, пятое, двадцать восьмое…) — взрывное устройство никак не сочетается с понятием „средняя школа" (международный терроризм оставим в стороне). Даже маленький Гриша подложил в гардероб свою картонную „бомбу" со вполне определенной целью: избежать контрольной. А тут… Чего добивался преступник? Сжечь живьем Романа в отместку за двойку по истории? Уничтожить музей? Господи, кому может быть интересен школьный музей…»

Она рывком вскочила с кресла, щелкнула выключателем. Нежно-розовый свет старомодного торшера разогнал призраков по углам, не принеся, однако, ни малейшего облегчения: наоборот, сердце провалилось куда-то в район желудка и застучало с бешеной скоростью. Следом застучало в коленях, почках и поджелудочной железе («Вот хрень, зачем мне столько сердец?»). Теперь не уснуть. Майя встала, нехотя доплелась до кухни — чертов коридор оказался бесконечно длинным (жизнь вообще в ее представлении превратилась в бесконечный коридор), она прошла его весь, сбив плечом бра и больно ударившись бедром о стиральную машину. На кухне она зажгла плиту, вскипятила чайник, налила чаю в большую чашку, расцвеченную крупным красным горохом, — просто так, чтобы чем-то занять руки. Отпила глоток и поняла, что чая совсем не хочется. Открыла холодильник, с вожделением посмотрев на бутылку водки, приуроченную к визиту сантехника-сана (бачок в туалете вторую неделю не работал)… Искушение было велико, но она поборола его: спиртное в сочетании с сердечным и анальгетиком — верное самоубийство.

«Вот интересно, — подумалось с усмешечкой, — что подумал бы многомудрый следователь, осматривая мое тело: что неведомый преступник убирает свидетелей (да какой из меня свидетель?) Что я сама, боясь разоблачения, свела счеты с жизнью? Или (что скорее всего) что прав был пожарник-гренадер, надо запретить Новый год к чертовой матери, дабы не прибавлять забот органам МВД…

Так. Теперь — орудие убийства. Палка из твердого дерева иди эбонита. Трость или…

Или — я сделала ошибку с самого начала. Неверно взяла отправную точку — и палка в руках убийцы (вспомнилась голова Эдика, разнесенная в кровавое месиво, его вывернутые ступни и собственный вывернутый наизнанку желудок) имеет совершенно иной смысл…»

…Она так и уснула, вернее, провалилась в бесцветное небытие, сидя за кухонным столом и уронив голову на скрещенные руки — как была, в пальто и зимних сапожках на меху. «Боже, боже! Что за сон мне снился! Совсем не страшный, похожий на старинный святочный рассказ, а между тем кровь человека, к которому не испытывала никаких нежных чувств (за давностью лет обида за разбитую губу притупилась, уступив место христианской жалости), все лилась и лилась рекой, заполняя коридор. Я брела по колено в этой реке, спотыкаясь и падая, но упрямо двигаясь к цели… Какой? Бог весть. А впереди у очередного поворота маячила широкая спина в красной шубе, с мешком за плечами. Было настойчивое ощущение дежа-вю: я уже видела эту спину раньше, но когда и где?…»

— Вот меня и разоблачили, — огорченно произнес ее страшноватый спутник, не оборачиваясь. — А я-то надеялся подольше сохранить инкогнито. И подарков не жди: выросла ты из кукольного возраста, Джейн…

— Вам очень идут новые очки, — заметил Николай Николаевич во время очередного (второго) визита Майи в стены прокуратуры.

— Надеялась вас соблазнить, — хмуро пошутила она и с независимым видом уставилась в зарешеченное окно. — Провела полтора часа в «Оптике», продавщицы теперь будут мною внуков пугать. Вы разговаривали с Романом?

— Только этим последнее время и занимаюсь. Мне совсем не улыбается посадить его… по крайней мере, на основе имеющихся улик, иначе на суде адвокат меня с потрохами съест.

— А что — улики?

— Строго говоря, ничего. Послужила ли его трость орудием убийства — установить невозможно. Лак совершенно обгорел, посторонние отпечатки пальцев если и были, то уничтожены. Однако пока это единственный предмет, который убийца мог использовать в своих целях. Другого мы не имеем. Скажите, почему Роман Сергеевич так странно назвал вас: Джейн?

— Вам в самом деле интересно? — Майя пожала плечами. — Ну, когда-то в детстве играли в Тарзана.

— В самом деле? А кто у вас был в роли Читы?

Она не выдержала и улыбнулась.

— Рита, моя подружка.

— Рита Ивановна Бродникова? Та, что замужем за кандидатом в Думу?

— Да, за Севой. Мы дружили вчетвером. Два мальчика и две девочки. А почему вы спросили?

— Я вызвал ее повесткой вместе с дочерью назавтра.

— В качестве кого?

— В качестве свидетельницы. Собственно, меня интересует Анжелика, но я не имею права допрашивать ее без взрослых.

— Почему только она?

— Не только — мы беседуем с каждым, кто был на той злосчастной дискотеке. Адова работа, доложу вам, однако никуда не денешься. Ваш приятель был прав: кто угодно, кто был там (два одиннадцатых класса, два десятых и отдельные личности из девятого), мог спрятаться на пустом этаже или под лестницей, или в одном из кабинетов — нужно было только иметь ключ.

Майя помолчала. Потом, решившись («Прости меня, Ромушка!»), осторожно произнесла:

— Когда мы сидели в «историчке», примерно около половины одиннадцатого к нам заглянул мальчик в костюме гнома. Гриша Кузнецов.

— И вы молчали? — Колчин что-то быстро чиркнул в блокнот. — Сколько ему лет?

— Девять или десять.

— И он вполне мог столкнуться с убийцей в коридоре, — Николай Николаевич нахмурился. — Черт возьми, Майя Аркадьевна, на чьей стороне вы играете? Вы понимаете, что жизнь мальчика в опасности?

— …столкнуться в коридоре… — эхом повторила Майя. — Значит, вы допускаете, что ни я, ни Роман охранника не убивали?

— Допускаю, не допускаю… Детский лепет, — проворчал он и неожиданно сменил тему: — Где и когда вы разбили очки?

— Наверное, когда пыталась выбить дверь музея. Рома налетел на меня, мы упали, и подо мной что-то хрустнуло. А вы разве…

— Да, мы подобрали осколки стекла и оправу. К сожалению, ее уже не восстановить. У вас ведь близорукость?

— Минус четыре, еще с института.

— Вы никогда не баловались наркотиками?

— Боже упаси! — сказала она искренне.

— А ваш друг? Только подождите впадать в праведный гнев — подобные вещи ведь не афишируют. Вы могли и не знать…

Она покачала головой:

— Нет, нет и нет.

— Хорошо. Закатайте рукав, пожалуйста.

— Что?!

Его голос приобрел металлическое звучание:

— Я попросил вас закатать рукав.

Она повиновалась — да так яростно и энергично, что пуговицы запрыгали по полу. Колчин внимательно осмотрел ее руки с внутренней стороны локтя и сказал без тени сожаления:

— Извините. Я должен был убедиться. Насчет Романа Ахтарова у меня не было сомнений, а вот насчет вас…

Он надел очки, подвинул к себе бумаги и пробежал их по диагонали сверху вниз.

— Это заключение лаборатории. Дело в том, что под дверью музея в тот вечер разбились два предмета: первый — ваши очки (осколки с диоптриями)…

— А второй? — не выдержала она.

— Эксперты утверждают, медицинский шприц. Совпадение: ваши очки упали на то же место, и осколки перемешались.

Несколько долгих секунд Майя пыталась переварить информацию. Потом неуверенно произнесла:

— Шприц ведь мог разбиться накануне…

— Мы опросили уборщицу, которая мыла пол в коридоре после уроков второй смены. Нет, Майя Аркадьевна, осколки появились незадолго перед пожаром — уже после того, как вы заперли в музее вашего друга, иначе вы бы их заметили. Потом, когда вы пытались выбить дверь, в состоянии аффекта вы не обратили на них внимания.

— И вы сложили два и два… — проговорила она ошарашенно.

Колчин примирительно развел руками:

— Что поделать. Я же мент, серый и недалекий (Геночка, подлец, донес, подумала Майя), привык мыслить шаблонами. Если на молодежном вечере обнаружен шприц…

— Наркотики? — непроизвольно вырвалось у Майи.

Он осуждающе покачал головой:

— Теперь уже вы рассуждаете шаблонно. Где вы видели наркомана со стеклянным шприцем?

— Вообще никогда ни одного не видела, Господь уберег. Но если там был не наркотик, то что? Не витамин же B₆.

Следователь усмехнулся и постучал ногтем по циферблату наручных часов:

— А вы попробуйте угадать. Даю минуту на размышление.

Она послушно подперла ладонью подбородок и попыталась сосредоточиться. И перед внутренним взором тут же возникла подруга детства Ритка Бродникова — почему-то в роскошном шелковом пеньюаре (Севушкином подарке, еще одном предмете Майиной зависти) и перед старинным трельяжем, на котором вместе с косметикой были разложены некие медицинские принадлежности. Эти принадлежности вдруг вызвали у Майи озноб.

— Инсулин? — хрипло спросила она, тут же отбросив собственное нелепое предположение.

— Холодно, — успокоил ее следователь.

Она возмутилась:

— Так нечестно. У вас больше информации.

— У вас ее тоже достаточно. Вспомните-ка подробности пожара. Какое место выгорело сильнее всего?

— При чем тут… — Майя замерла на секунду, с трудом подавив желание хлопнуть себя по лбу. — Боже мой… Он впрыснул бензин через замочную скважину, да? А потом протолкнул туда спичку…

— «Он»? — Взгляд следователя стал холодным и цепким. — Почему «он», а не «она»?

«Действительно, почему? Двенадцать ударов «скорее-всего-палкой» — двенадцать беспорядочных, яростных, торопливых ударов, от которых Эдик не смог защититься…»

— Все-таки я у вас на подозрении, — вынесла Майя горький вердикт. — И Роман тоже… А может быть, мы оба? У него была трость — орудие преступления, у меня — возможность поджечь музей…

— Все возможно, — абсолютно серьезно сказал следователь. — Проблема в том, Майя Аркадьевна, что у меня до сих пор нет ни единого доказательства, ни одного факта, доказывающего, что во время убийства здесь находился кто-то еще, кроме вас, Романа и Эдуарда Безрукова.

— Но шприц…

— Тоже ни о чем не говорит. Даже то, что бензин впрыснули через замочную скважину, — лишь мое предположение. Фантазия, основанная на статистике пожаров, не более. Бесспорным пока является только одно: кто-то с помощью шприца доставил к двери музея некоторое количество специально приготовленной горючей жидкости. И все. Теоретически это могли сделать вы. Или Роман Ахтаров.

— А потом он заперся в комнате и поджег ее вместе с собой, — язвительно закончила Майя.

— Не обязательно. То, что он был заперт в музее, известно только с ваших слов. — Он тяжело вздохнул и потянулся за новой сигаретой. — Видите, как все обстоит. Никто ничего не может сказать наверняка — и это в то время, когда двумя этажами ниже отплясывал целый табор.

Майя вышла из здания прокуратуры, втиснулась в переполненный автобус и мгновенно была намертво придавлена к ледяному поручню монолитной людской массой. Очки, которые она с такой тщательностью выбирала в магазине, на поверку оказались велики и все время съезжали с носа. Майя приподняла руку, чтобы прижать их к переносице, но тем самым опрометчиво лишила защиты собственный бок, куда тут же вонзилось что-то твердое.

— Привет, Джейн.

Она вымученно улыбнулась:

— Здравствуй, Сева. Будь добр, вынь свой локоть из моей печени.

— Извини. — Бродников подвинулся, насколько это позволяло пространство. — Ты домой?

— Домой. А почему ты не на машине?

— «Поцеловался» с каким-то идиотом. Пришлось срочно отправляться в автосервис. Скажи, что за история с тобой приключилась? Нас вызывают к следователю… Точнее, не нас, а только Ритку с Келли. Что она натворила?

— Ничего. А у них самих ты узнать не можешь? Он покачал головой:

— Лика молчит, как Зоя Космодемьянская на допросе. У меня выборы на носу, Рита в истерике. Представь себе заголовок в газете: «Дочь кандидата в российский парламент подозревается…» В чем она, кстати, подозревается?

— Ни в чем, успокойся. Просто… Скажем, есть надежда, что она заметила того, кто поджег школьный музей.

— Ничего себе «надежда»! — фыркнул Сева.— А вдруг ее… Охранника-то ведь укокошили. — Он боязливо перекрестился.

— Найми телохранителя.

Какое-то время он, казалось, всерьез обдумывал данное предложение. Потом изрек:

— Ну, до этого, возможно, дело не дойдет… Но в каникулы она будет сидеть дома как привязанная. Как ты думаешь, не дать ли следователю на лапу, чтобы отстал?

— Я бы не советовала.

— Что, настолько крутой, честный и неподкупный?

— Крутые честными не бывают, — возразила Майя. Они выбрались из автобуса. Сева галантно взял ее под руку и даже попытался завести светскую беседу о погоде и видах на будущий урожай, однако Майя видела, что его мысли витали где-то далеко. И жгло огнем некое внутреннее беспокойство — он даже сдвинул шапку на затылок, вытирая вспотевший лоб.

— Мне кажется, что тебя больше волнуют выборы, чем Келли, — заметила Майя.

Он не обиделся.

— Одно вытекает из другого. Лика спит и видит себя на верховой прогулке в окрестностях Кейп-Генри. Мы были там в прошлом году. Отличное, скажу тебе, место: парковая зона с ухоженными лужайками и миленькие ресторанчики с рыбной кухней вдоль побережья… Правда, воспитанниц колледжа за территорию не пускают, но Келли об этом еще не известно.

Сева повернул голову и почти с ненавистью взглянул на афишную тумбу, полузанесенную снегом. Оттуда, с глянцевого плаката, смотрело его собственное изображение на фоне трехцветного стяга ядовитых колеров: рекламная улыбка, демонстрирующая удачно вставленные зубы, синие глаза и широкая грудь Добрыни Никитича (в жизни грудь была значительно уже, зато явственно намечался животик). Надпись на плакате гласила: «Интересы моих земляков — интересы России».

— Уж не Гоц ли, сволочь, меня подставляет? — сквозь зубы произнес кандидат.

— Гоц? — удивилась Майя. — Ты имеешь в виду школьного директора?

— Ну, — хмыкнул Бродников. — Метит на мое место и всячески гадит.

Это была новость. Фигура Василия Евгеньевича — Санта Клауса местного разлива — по определению отнюдь не зловещая, а скорее комичная, почти водевильная, обрастала мрачными деталями. Майя сделала попытку реабилитировать его:

— В таком случае убийство в школе для него гораздо опаснее, чем для тебя.

— Это смотря кто окажется крайним. — Он нерешительно помолчал. — Майечка, подумай сама: ситуация ведь достаточно ясная, к чему играть в Агату Кристи? Дискотека, пожар в никому не нужном музее…

— …Разбитый шприц под дверью, — поддакнула она. — У следователя сразу возникла версия…

Бродников будто споткнулся на ровном нескользком месте.

— Шприц? — пробормотал он. — Откуда тебе известно?

— Меня допрашивали, ты забыл?

Затаенная боль на миг исказила его черты — лицо уверенного в себе мужчины будто поплыло, но Сева тут же овладел собой (старая партийная школа, жизнь среди заклятых соратников и единомышленников).

— Все равно. Какой в этом может быть смысл? Смешно, ей-богу, — угрюмо произнес он. — И потом, я не верю в призрачного убийцу. И в тайну закрытых комнат тоже. Правда может лежать на поверхности.

— Ты считаешь, музей подожгла я?

— Я этого не говорил, — возразил великодушный друг детства. — Я думаю, ты просто физически не смогла бы.

— Еще как смогла бы! — Нужно быть честной до конца. — Ты же помнишь, я ходила в спортзал на Маршала Тухачевского…

Роман всегда встречал ее после тренировки: «Ты, Джейн, извини, но в кимоно по татами порхать — это одно дело, а улица — совсем другое. Случись что, кто тебя, дуреху, защитит?» — «Ой, уже не ты ли? У меня первый кю, к твоему сведению».

Первый кю, высшую ученическую ступень, она заработала потом и кровью, чем ужасно гордилась. Сэнсей Артур по-отечески обнял ее на выходе из додзе (на самом деле не совсем по-отечески: многоопытная ладонь как бы невзначай скользнула вдоль ее позвонков и опустилась гораздо ниже талии).

— Молодец, отлично справилась, — снизошел он до похвалы.

— Рада стараться, — промурлыкала она, освобождая волосы от налобной повязки (почему-то это зрелище заводило его с пол-оборота). Также она знала, что за этим последует: победный рев Артуровой «тойоты» (это заводило их обоих), вечерние улицы в неоновых отсветах, просторная квартира на проспекте Строителей — одна-единственная комната, но огромная, как самолетный ангар, и содержащая в себе минимум мебели…

Их отношения продолжались долго: два с лишним летних месяца, пока с Украины не прибыло Артурово семейство — законная супруга и двое ребятишек, которых Майя так и не увидела. Разбежались легко, как и встретились: ни взаимных упреков, ни скандала с мордобоем — словно ничего и не было… Ну, разве что две пары очков на тумбочке в изголовье кровати. Да еще звук бьющих друг о друга боккенов (деревянных мечей для занятий айкидо) — самый неповторимый звук в мире…

Удары боккенов, голова Эдика без единой целой кости (бесстрастная подробность в отчете патологоанатома)…

— Джейн, тебя никто ни в чем не подозревает, — упрямо сказал Сева. — Но Роман! Откуда ты знаешь, каким он стал? И эта его идиотская затея: отметить Новый год в школе. Тоже мне, нашел место.

— Да уж, — зло сказала Майя. — Лучше бы я кувыркалась на вилле с голым губернатором.

— Нет, лучше кувыркаться в прокуратуре, в кабинете с решетками на окнах! — взорвался он.

— Почему же, — возразила она. — Я девушка сообразительная. Всех бы устроило, если бы Романа осудили. Я буду свободна (как будто сейчас я занята), тебя выберут в Думу по партийным спискам, и ты свалишь Гоца — его-то уж точно зашлют преподавать рисование в какую-нибудь Нижнюю Кундыевку. Келли будет кататься на лошадях по Кейп-Генри…

Он помрачнел и как-то сник, мигом утратив сходство со своим плакатным братом-близнецом.

— Извини. В голове полный сумбур. Инстинкт защиты потомства, знаешь ли.

— Тебя Рита науськала? — сообразила Майя.

— Не суди ее строго. На самом деле Лика — еще та головная боль. Любимое и единственное чадо в переходном возрасте.

Они расстались у дверей его квартиры. Он нажал кнопку звонка, в недрах невидимого коридора послышались вялые шаги (будто древняя старуха шкандыбает), и на пороге показалась заспанная Келли.

— Привет, папик. Здравствуйте, тетя Джейн. А меня назавтра вызывают в ментовку. Интересно, что будет, если я не пойду? За мной пришлют «черный ворон»?

— Лика! — нахмурился Бродников-старший.

— Шучу, шучу. — Она подмигнула Майе, словно подружке. — Тетя Джейн, пригласите меня в гости как-нибудь. Расскажете, как все было, — жутко интересно. Вы же свидетельница.

— А ты — нет? — спросила Майя.

Келли махнула рукой, на которой мелькнуло какое-то белое пятно.

— Я ничего не видела. Не повезло.

— И слава богу, — пробормотал Сева в сторону. Он боится за Келли.

Майя сделал это открытие, поднявшись на свой этаж и отперев простеньким ключом простенький английский замок.

Он боится за Келли. Не за ее жизнь: «Я не верю в призрачного убийцу», а за то, что на самом деле может лежать на поверхности: Лика на школьном маскараде. Лика на лестнице, ведущей на третий этаж, яркие разноцветные клетки Домино и пышное жабо вокруг шеи. Разбитый шприц… И (она только сейчас осознала увиденное) — пластырь на свежей царапине посередине правой ладони…