Так, в Гельсингфорсе впервые узнали о событиях в Петрограде. Утром из столицы не было никаких сведений, но после полудня в Центробалте стало известно, что штаб флота по аппаратам связи принял воззвание бюро ВЦИК к солдатам: не выходить на улицы с оружием в руках. Эта весть еще больше встревожила нас. Находясь в неведении об июльской демонстрации, мы чувствовали, что в столице происходит нечто серьезное.
В этот же день на "Полярную звезду" явились двое матросов, приехавших из Петрограда.
Они подтвердили, что там, где-то в центре, действительно раздавались винтовочные выстрелы.
На кораблях, стоявших в гавани, нарастало возбуждение. Поползли самые невероятные слухи о положении в Петрограде. Наиболее горячие головы уже с уверенностью утверждали, что началось вооруженное восстание. Моряки кучками собирались на палубах, в кубриках. Жадно слушали тех, кто хоть что-то знал.
Во второй половине дня в Центробалт явился взволнованный офицер из штаба командующего.
- Я от адмирала Вердеревского, - сказал он, обращаясь к Дыбенко. Командующий флотом считает совершенно недопустимым открытое телеграфирование.
- Это вы о чем? - спросил удивленный Дыбенко.
- Радиостанция "Республики" отправила радиограмму Кронштадтскому Совету. Позвольте зачитать текст. Тут говорится: "Экстренно сообщите о последних событиях. Нужна ли помощь?" Вердеревский считает...
- То, что считает Вердеревский, мы уже слышали, - раздраженно сказал Дыбенко. - Передайте адмиралу, что вопрос этот мы выясним.
После ухода офицера разгорелся спор: правильно ля поступили матросы "Республики", снесясь с Кронштадтом через голову командования? Большинство сошлось на том, что - не время вдаваться в уставные тонкости, когда надо срочно узнать о событиях и определить свое к ним отношение. Может быть, требовалась срочная помощь петроградским товарищам.
Вскоре от матросов со штабного корабля мы узнали, что в столице происходит нечто вроде вооруженной манифестации. Как будто бы демонстранты обстреляны из пулеметов. Все эти отрывочные сведения только усиливали возбуждение. В Мариинском дворце срочно собрались представители всех революционных организаций Гельсингфорса. На этом совещании было принято обращение, которое сразу же отправили в казармы, на корабли и на заводы. В нем говорилось: "Товарищи матросы, солдаты и рабочие! В связи с происходящими в Петрограде событиями, вызванными кризисом власти, совещание центральных революционных организаций Гельсингфорса призывает вас с величайшей осторожностью относиться ко всякого рода слухам. Оно зовет вас сплотиться теснее вокруг своих революционных организаций, сохранять полную выдержку и бдительно следить за всякими контрреволюционными попытками, сообщая о таковых своим организациям и Осведомительному бюро революционных организаций Гельсингфорса (Мариинский дворец).
Вместе с тем совещание призывает вас быть готовыми встать на поддержку революционной демократии в ее борьбе за власть.
Осведомительное бюро будет непрерывно осведомлять армию, флот, рабочих и население Финляндии о текущих событиях.
Вся власть Всероссийскому Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!
Сплотимся вокруг революционной борьбы нашей трудовой демократии за власть!
Никаких неорганизованных выступлений!"
Большие опасения вызывала у нас позиция, занятая штабом командующего флотом. Мы знали, что по аппаратам Юза ведутся двухсторонние переговоры командования с морским министерством и генеральным штабом. Получая информацию из Петрограда, командование почему-то не доводило ее до нас. Это настораживало членов Центробалта. Президиум ЦКБФ решил послать в штаб комиссаров, которые должны были присутствовать во время переговоров на линиях прямой связи со столицей. Избрали трех человек. В их число попал и я. Получив мандат, немедленно отправился в штаб командующего.
Телеграфная рубка на "Кречете" была местом, куда строжайше запрещался доступ всем посторонним. Кроме обслуживающего персонала сюда могли заходить лишь самые доверенные офицеры штаба. Эти строгости были вполне понятными: через руки связистов проходили данные о дислокации кораблей, приказы, распоряжения и другие секретные документы.
Члены Центробалта тоже не имели права доступа в рубку.
Разыскав дежурного офицера, я предъявил ему свой мандат. Он явно растерялся, начал бормотать, что он не может сам решить этот вопрос, и отправился к адмиралу Вердеревскому. Чинить препятствий мне не стали, и я прошел в тесную аппаратную. Кроме телеграфистов и шифровальщиков в ней находились начальник штаба капитан 1 ранга Зеленой и флаг-капитан оперативной части князь Черкасский. Увидя меня, они буквально остолбенели. В рубке воцарилась неловкая тишина. Офицеры штаба знали меня в лицо и, конечно, понимали, что член Центробалта пришел сюда неспроста. После длительной паузы Зеленой сказал:
- Вы, очевидно, знаете, что здесь идет прием и расшифровка оперативных телеграмм. Они, как известно, подлежат только ведению командования.
- Об этом мне известно, - сказал я. - Но в сложившейся обстановке Центробалт считает, что должен быть в курсе всех дел. Мне приказано знакомиться с содержанием всех без исключения юзограмм. Вот мой мандат.
Вошедший после меня дежурный офицер доложил начальнику штаба, что Вердеревский разрешил представителю Центробалта присутствовать в телеграфной рубке.
Зеленой пожал плечами.
Первая телеграмма, с которой я ознакомился, была подписана помощником военно-морского министра Дудоровым и гласила: "Немедленно прислать "Победителя", "Забияку", "Гром" и "Орфей" в Петроград, где им войти в Неву. Идти полным ходом. Посылку их куда - держать в секрете. Если кто и будет из этих миноносцев не может быстро выйти - не задерживать других. Начальнику дивизиона по приходе явиться ко мне - временно возлагает на нибритания задержена чукие. И если потребуется действие противника прибывших цев. Если по вашим соображениям указанные миноносцы прислать невозможно совершенно замените их другим дивизионом, наиболее надежным".
Я намеренно привожу здесь телеграмму в том виде, как она выглядела после расшифровки. Впоследствии выяснилось, что в тексте, переданном из Петрограда, после фразы "Начальнику дивизиона по прибытии явиться ко мне" шли слова: "Временное правительство возлагает на них задачу демонстрации и - если потребуется - действие против прибывших кронштадтцев". Если бы это стало известно в тот момент - не миновать бы серьезных последствий. Шутка ли - помощник морского министра предлагал направить пушки эсминцев против вышедших на июльскую демонстрацию кронштадтцев!
Но и без того было очевидно, что боевые корабли понадобились Временному правительству, чтобы противопоставить их народным массам.
Вторая депеша была еще хлеще первой. В ней говорилось: "Временное правительство по соглашению с Исполнительным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов приказало принять меры к тому, чтобы ни один корабль без вашего на то приказания не мог идти в Кронштадт, предлагая не останавливаться даже пред потоплением такого корабля подводной лодкой..."
Прочитав этот текст, я растерялся. Держа оба сообщения в руке, лихорадочно соображал: что делать?
Гнетущую тишину в рубке нарушил Зеленой. Нервно постукивая пальцами по столу, он негромко произнес:
- Мне кажется, что нам надо трезво взвесить все обстоятельства дела... шифровка, конечно, необычна... надо посоветоваться с командующим. Полагаю, вы не будете предпринимать поспешных действий.
Не выпуская телеграмм из рук, я твердо сказал, что сейчас же иду в Центробалт. Зеленой больше всего боялся именно этого, но что он мог поделать? Во всяком случае, задержать меня он не мог. Матросы с "Кречета" помешали бы.
Выйдя из рубки, я быстро пошел к трапу, но меня перехватил дежурный офицер.
- Одну минуточку, - сказал он торопливо. - Командующий флотом просит вас зайти к нему.
Хотя по форме это была всего лишь просьба, отказаться было нельзя. К тому же я подумал, что командующий флотом выскажет свое отношение к депешам из Петрограда, и я смогу доложить Центробалту точку зрения Вердеревского.
Когда мы вошли в каюту, адмирал, отпустив дежурного, предложил мне сесть. Поблагодарив, я остался стоять. Несколько секунд Вердеревский испытующе смотрел на меня, потом подошел ближе и в упор спросил:
- Что вы намерены делать с полученными юзограммами?
- Доложу о них президиуму Центробалта. Сейчас на "Полярной звезде" собрались представители судовых комитетов Гельсингфорсской базы. Думаю, что они должны быть ознакомлены с текстом этих документов.
- А вы отдаете себе отчет в том, что может произойти, если прочитать их на собрании?
Я, конечно, понимал, что оглашение секретных приказаний Временного правительства на "Полярной звезде", где атмосфера и без того накалена до предела тревожными слухами о событиях в Петрограде, вызовет взрыв возмущения.
- Положение очень серьезное, - сказал командующий, - хочу, чтобы вы, а через вас и Центробалт точно знали о моей позиции в этом вопросе. Заявляю вполне ответственно, что данной мне властью не допущу, чтобы флот был втянут в междоусобную борьбу. Так и доложите президиуму. Приказ Дудорова пагубен. Теперь второй вопрос. Я понимаю, что вы обязаны выполнить свой долг и покажете телеграммы президиуму. Однако я прошу о том, чтобы их содержание не стало достоянием членов судовых комитетов. Я не хочу допускать излишнего накала страстей. Полагаю, что командование в состоянии обо всем договориться с Центробалтом... уверяю вас, что в этом вопросе мы будем действовать сообща и не позволим использовать корабли флота в политической борьбе. Вы можете обещать мне, что юзограммы не будут зачитаны на собрании?
- Этого сделать не могу, - ответил я. - Тут уж как решит президиум.
Вердеревский задумался, потом решительно сказал:
- Тогда давайте договоримся вот о чем - если будет решено огласить юзограммы, прошу пригласить меня на заседание. Я сам зачитаю их. Имейте в виду, что это очень важно. Представители судовых комитетов должны знать, что командование флота не собирается выполнять приказа Дудорова. Прошу вас дать слово, что без меня юзограммы не будут преданы гласности.
- Хорошо, такое слово я могу вам дать.
Придя на "Полярную звезду", я попросил членов президиума выслушать в узком составе мое сообщение. Депеши Дудорова вызвали бурную реакцию. Особенно негодовал пылкий Дыбенко. Каких только эпитетов не нашлось в его лексиконе в адрес помощника морского министра и Временного правительства! Однако, когда улеглись страсти, сразу же встал вопрос о том, что делать.
Я доложил о своем разговоре с Вердеревским.
- Боится командующий, - сказал с уверенностью Дыбенко. - Наверное, вспомнил, как в марте матросы расстреляли адмирала Непенина.
Председатель Центробалта настаивал сейчас же зачитать телеграммы представителям судовых комитетов. Я уперся, ссылаясь на данное Вердеревскому обещание. Большинство членов президиума поддержали меня. В конце концов решили, что надо о нашем намерении поставить в известность командующего. Вместе со мной к адмиралу послали Андрея Штарева.
На этот раз мы застали у Вердеревского начальника штаба Зеленого и капитана 2 ранга Муравьева. Вердеревский, видимо, уже успел обо всем переговорить с ними. Он вновь заявил, что считает распоряжения Дудорова недопустимыми и не намеревается их выполнять.
- Мне кажется, - добавил Вердеревский, - что в Петрограде под влиянием совершающихся событий растерялись...
Он предложил послать Дудорову ответ и зачитал заготовленный проект.
Он был составлен в довольно резком тоне. Командующий писал, что считает посылку миноносцев в Неву актом чисто политическим и не согласен с таким распоряжением. Заканчивалось послание словами: "Центральный комитет и я употребили все усилия, чтобы удержать флот от междоусобной войны, куда никто не имеет права его втягивать".
Вердеревский подписал текст и неожиданно предложил сделать то же самое мне, как представителю Центробалта. Я охотно согласился. Тут же был вызван дежурный офицер, получивший приказ зашифровать текст и отправить в Петроград.
- А теперь, - сказал адмирал, - я вас слушаю. Узнав о решения Центробалта огласить юзограммы Дудорова, командующий в последний раз попытался нас уговорить. Но мы держались твердо. Я в свою очередь доказывал адмиралу, что скрывать эти документы нет никакого смысла.
- Раз мы с вами совместно ослушались приказания, то незачем скрывать и шифровки.
Адмирал вдруг перешел на патетический тон.
- Я служу не людям, а Родине, и если флот вовлекают в политическую борьбу, то я не исполню приказания, а там могут меня сажать в тюрьму!..
После некоторого колебания Вердеревский все же решился:
- Пожалуй, я сам пойду па "Полярную звезду" и сделаю сообщение всем собравшимся комитетам.
Надо сказать, что опасения командующего насчет тюрьмы, как оказалось впоследствии, имели серьезные основания. Но об этом я расскажу позже.
Когда мы сошли с "Кречета", Штарев заметил:
- Ох и хитрая же лиса наш командующий!.. Собственных матросов боится больше правительства. Вот и обеспечивает себе безопасность. Интересно, как бы он поступил, если шифровки Дудорова не стали бы нам известны?..
Вердеревский явился на заседание Центробалта почти вслед за нами и сразу же попросил слова. Дипломатичный адмирал вскользь проронил, что считает себя человеком далеким от политики и не склонен поддерживать никакие политические авантюры, даже если бы они исходили из самых высоких кругов. Не забыл он упомянуть и о том, что отказался выполнить приказ. Лишь после этого адмирал начал зачитывать текст.
В салоне стояла мертвая тишина. Моряки слушали с напряженным вниманием. Вердеревский комментировал каждую фразу, стараясь сгладить остороту. То место, где предлагалось не останавливаться перед потоплением "ослушавшихся" кораблей подводными лодками, он вообще опустил. И все же охладить накаленную атмосферу ему не удалось. Едва командующий умолк, со всех сторон посыпались возмущенные реплики:
- Подумайте только, товарищи, эти сволочи решили стравить балтийцев друг с другом!
- Это прямая контрреволюция!
- Дудорова судить надо немедленно - провокатор он...
Наиболее горячие кричали, что настало время весь флот двинуть на Петроград и разогнать Временное правительство. Президиуму с большим трудом удалось навести относительный порядок, направить ход собрания в более спокойное русло.
Представители судовых комитетов просили слова один за другим. Большинство стояло на том, что надо оказать какую-либо помощь рабочим и солдатам Петрограда.
Резолюция заседания Центробалта совместно с представителями судовых комитетов выглядела весьма внушительно. Она предлагала ВЦИКу, не теряя времени, взять власть в свои руки, образовать исполнительный орган для замены Временного правительства. Помимо того, балтийцы требовали арестовать помощника морского министра капитана 1 ранга Дудорова, доставить его в Центробалт и предать суду. Резолюция предлагала также генеральному комиссару Временного правительства при командующем флотом немедленно покинуть свой пост.
Резолюцию эту доставить во ВЦИК поручили специальной делегации, в которую вошли представители Центробалта и судовых комитетов - всего 67 человек. Из членов ЦКБФ в нее включили Николая Измайлова, Августа Лооса, Петра Крючкова и меня.
Представитель судового комитета "Орфея" предложил отправить матросских посланцев на их корабле. Эту идею встретили с восторгом. "Орфей" был одним из четырех эсминцев, вызванных Дудоровым в Петроград для противодействия кронштадтцам. Теперь же "Орфей" повезет делегацию, которая должна арестовать самого Дудорова!
Бурное заседание закончилось поздней ночью. Полные решимости немедленно свергнуть Временное правительство, мы и не подозревали, что в Петрограде уже победила контрреволюция. И конечно, мы ничего не знали о том, что ВЦИК, которому балтийцы предлагали взять власть в свои руки, вступил в соглашение с правительством и дал согласие на расправу с большевиками.
В ту ночь мне так и не удалось заснуть. К нам в каюту неожиданно пришел офицер связи. Он сообщил, что командующий флотом хочет встретиться со мной еще раз и просит принести с собой резолюцию заседания.
Я было хотел отказаться от этого приглашения, но Сапожников отсоветовал.
- Сходи, - сказал он, - может быть, узнаешь что-нибудь новое от адмирала. Да и потом - нам интересно знать, как он относится к нашей затее...
Я последовал его совету и в третий раз за эти сутки отправился к Вердеревскому. Офицер связи объяснил, что он находится сейчас на даче, и проводил меня туда.
Несмотря на позднее время и домашнюю обстановку, адмирал встретил меня в полной форме. Попросив резолюцию, он опустился в глубокое кресло, осторожно развернул листки. Читал он внимательно, к некоторым местам возвращался. Я искоса наблюдал за ним, пытаясь определить по выражению лица, как он относится к нашим требованиям. Но оно было непроницаемым. Наконец Вердеревский поднял седую голову, с минуту о чем-то думал, потом аккуратно сложил бумажки и возвратил мне.
- Отправляетесь на "Орфее"? - спросил он.
- Да. На рассвете.
- Ну что же, счастливого пути...
Командующий, видимо, понимал, что в сложившейся обстановке с его возражениями все равно не посчитались бы, и потому решил остаться сторонним наблюдателем.
5 июля в 3 часа 30 минут "Орфей" снялся со швартов. Медленно обогнув громады стоящих на рейде линкоров и крейсеров, эсминец вышел из гавани в открытое море и стал набирать ход. Палуба заметно завибрировала под ногами, в лицо упруго ударил соленый морской ветер. Утомленные бессонной ночью, члены делегации устроились на отдых: кто - в матросских кубриках, кто - на палубе.
Во второй половине дня на горизонте показались очертания острова Котлин. Слева по борту на фоне неба отчетливо вырисовывался купол Морского собора, возле Усть-Рогатки возвышался лес корабельных мачт, далее вдоль берега вытянулись корпуса Морского завода.
На траверсе Кронштадта члены делегации собрались на совет: как держать себя во ВЦИКе? Огласить резолюцию товарищи предложили мне. Я согласился.
Вскоре "Орфей" вошел в устье Невы и пришвартовался невдалеке от Николаевского моста. Прежде чем идти по адресу, решили заглянуть в Центрофлот, выяснить обстановку. На набережной встретился патруль гардемаринов флота. Нам приказали остановиться. Старший, ссылаясь на распоряжение командующего Петроградским военным округом, заявил, что вынужден нас задержать и доставить в Адмиралтейство.
Я объяснил, что мы делегация из Гельсингфорса и сами направляемся в Адмиралтейство. Начальник патруля заикнулся было, что гардемарины все же будут нас сопровождать. Раздались раздраженные голоса матросов:
- Нам никаких провожатых не надо!
- Без нянек обойдемся...
- Катитесь подальше!..
Нас было примерно впятеро больше, чем патрульных, к тому же у каждого матроса имелся револьвер. Гардемарины сочли за лучшее отстать. Все же эта встреча насторожила: неспроста, видно, отдан приказ задерживать матросов...
В Адмиралтействе разыскали знакомых членов Центрофлота. Они рассказали об арестах в столице, о разоружении кронштадтцев, о разгроме редакции "Правды". В общем, опираясь на вызванные в Петроград войска, реакция перешла в наступление...
Некоторые наши товарищи заметно приуныли, засомневались, стоит ли теперь идти во ВЦИК. Большинство настояло, что передать решение гельсингфорсских моряков все же следует. Более того, в резолюцию вписали дополнительное требование об освобождении арестованных кронштадтцев. Центрофлотцы отговаривали, считая нашу затею бессмысленной, предупреждали, что нас попросту арестуют. Но даже это не остановило представителей Гельсингфорса.
До Таврического дворца, где заседал ВЦИК, мы добрались без приключений. В вестибюле нашу группу задержали, стали расспрашивать, кто мы, откуда. Узнав, что имеет дело с делегацией из Гельсингфорса, дежурный попросил нас подождать. Вернувшись, он предложил пройти в помещение, где заседал ВЦИК. Как раз был перерыв. К нам подошла какая-то женщина.
- Откуда прибыли, товарищи? - громко спросила она,
- Из Гельсингфорса.
- Наверное, требования с собой привезли?
- Так точно!
- Неудачный момент вы выбрали. Но коль приехали - доводите дело до конца. Только не горячитесь. Помните, что для России нет сейчас ничего важнее, как выиграть войну. Вот когда покончим с Германией, тогда и свою буржуазию в бараний рог согнем!
Она еще несколько минут поговорила с нами, а затем, услышав звонок, пошла на свое место. Ухватив за рукав проходившего мимо человека, я спросил у него, кто эта дама. Он почтительно ответил:
- Разве не узнали? Это Мария Спиридонова - член ЦК партии эсеров...
Началось заседание. Председательствовал суетливый человек явно нервного склада. Старомодное пенсне и бородка клинышком делали его похожим на земского врача. Это был известный меньшевик Чхеидзе. Наша группа стояла возле трибуны. Никто не предложил нам сесть, а сами мы, несмотря на то что в зале были свободные места, не решились.
Чхеидзе позвонил в колокольчик, дождавшись, когда в зале стихнет гул, объявил:
- К нам прибыла делегация от Балтфлота и желает сделать заявление.
Кто-то из товарищей ободряюще хлопнул меня по спине:
- Давай, Николай, не робей!
Доброе напутствие не помогло. Поднимаясь на трибуну, я отчаянно волновался. Чтобы выиграть время и подавить волнение, не спеша достал резолюцию, медленно развернул ее, положил перед собой, начал разглаживать ладонью. Во взорах, обращенных на меня из глубины зала, чувствовалась настороженность и даже враждебность. И тут я как-то сразу успокоился: какого черта мне робеть перед этими соглашателями, если за мной такая сила? Я начал читать резолюцию. Первый же пункт, где предлагалось ВЦИКу взять власть в свои руки, вызвал невероятный шум в зале. Члены Исполнительного комитета кричали, топали ногами, выражая свое негодование. Председатель Чхеидзе с трудом восстановил тишину. Но и потом буквально после каждой фразы шум поднимался снова. Последние слова я почти прокричал:
- Шлем свой братский привет революционному пролетариату и армии Петрограда!
Галдеж усилился. Лишь небольшая группа людей, сидевших в левой стороне зала, аплодировала. Это были большевики. Один из них вдруг поднялся и крикнул, обращаясь к членам ВЦИКа:
- Рано, господа, торжествуете победу! Прошел могучий вал - вы сумели уцелеть. Но девятый вал революции сметет вас всех, как кучу мусора!
Наша делегация уходила из зала сопровождаемая угрозами. Нам кричали, что мы опозорили флот, что нас надо немедленно арестовать.
Однако никто не помешал нам свободно выйти из дворца и отправиться восвояси. Многие наши товарищи были подавлены. Обменявшись мнениями, решили завтра вернуться в Гельсингфорс.
Воспользовавшись свободным вечером, я пошел навестить сестру, у которой и заночевал.
Утром мне бы сесть на поезд и уехать в Финляндию. Но я отправился в Центрофлот. Здесь меня ждала ошеломляющая новость: наша делегация арестована на "Орфее". Часть людей доставили в Адмиралтейство и уже допрашивали. Следствие велось рядом с комнатой, где я разговаривал с центрофлотцами. Дверь почему-то была открытой, и можно было слышать каждое слово.
Кто-то из арестованных уверял следователя, что его послали в Петроград против воли, он ничего не знает и вообще не согласен с резолюцией. Возмущенный поведением члена нашей группы, я уже собрался броситься к нему, но в этот момент ко мне подошел член Центрофлота Соловьев. Он заявил, что по распоряжению Временного правительства должен арестовать и меня.
- Эх, матрос, - с укоризной бросил я ему, - согласился на полицейскую роль!
Соловьев ничего не ответил. Меня посадили в автомобиль и повезли. Скоро стало ясно, что машина направляется в "Кресты". На Петроградской стороне, недалеко от тюрьмы, встретилась группа матросов из нашей делегации. Как я узнал впоследствии, их доставили в "Кресты", допросили и сразу же выпустили. Меня же, судя по персональному приказу об аресте, ждала другая участь...
Тюремные формальности заняли совсем немного времени. Администрация удостоверила мою личность, затем молчаливый надзиратель отвел в одиночную камеру.
Тюрьма эта получила название "Кресты" из-за конфигурации здания. Четыре кирпичных корпуса сходились друг с другом под прямым углом. Камеры располагались вдоль наружных стен. Двери одиночек выходили на узкую металлическую площадку - нечто вроде длинного балкона с поручнями. Галерея опоясывала все здание. В середине оставался большой пролет. Этаж с этажом связывали узкие металлические лестницы. С любого места галереи дежурный надзиратель мог охватить взглядом все двери одиночек разом.
Камеры были небольшими. В каждой стояла привинченная к стене кровать. У окна - столик и табуретка. В углу на полочке - оловянная тарелка и оловянная кружка, которые заключенный не мог использовать как оружие или инструмент. Тут же лежало Евангелие, чтобы заключенные могли обратить свои помыслы к богу.
В царское время в "Крестах" существовали довольно суровые порядки. Но летом семнадцатого года от строгостей почти не осталось следов. Тюремщики потом объясняли это тем, что они не были уверены в прочности Временного правительства и многие заключенные могли оказаться у власти. Администрация не придиралась к передачам, разрешала переписку, позволяла приносить в тюрьму газеты, сквозь пальцы смотрела на общение арестованных друг с другом.
В первый же день я встретил во время прогулки своих товарищей по Центробалту - Измайлова и Крючкова. Мне удалось переговорить с обоими. Условились, как держаться на допросах, какие показания давать. О судьбе остальных членов делегации ни Измайлов, ни Крючков не знали.
На следующий день в мою камеру привели еще одного подследственного. Им оказался заместитель председателя Центробалта Сергей Магнитский унтер-офицер крейсера "Богатырь". Каким образом он очутился в Петрограде, почему его арестовали? Ведь Магнитский горой стоял за Временное правительство, почитал Керенского...
Мой сосед находился в подавленном состоянии. Но я постепенно заставил его разговориться и узнал, что произошло в Гельсингфорсе после отъезда нашей делегации.
5 июля Центробалт совместно с судовыми комитетами всех кораблей вновь принял резолюцию с требованием отнять власть у Временного правительства. В тот же день, несмотря на то что в Гельсингфорсе уже знали об усиления контрреволюции в столице, ЦКБФ издал приказ считать недействительными все распоряжения, поступающие из Петрограда за подписью помощника морского министра Дудорова.
В Петроград на эсминце "Гремящий" была послана вторая делегация. Возглавил ее Дыбенко. Вошел в нее и Магнитский. Однако едва корабль бросил якорь, явились вооруженные юнкера и арестовали делегатов...
После июльских событий "Кресты" были переполнены. В одиночные камеры стали помещать по двое. Так вот и оказались мы с Магнитским вместе. Ему принесли матрац, одеяло, подушку. Постель разложили на полу. Он кипел от негодования и все время чертыхался. Я не удержался от того, чтобы не позлорадствовать над ним:
- Никак не пойму, за что же тебя твой дорогой Александр Федорович Керенский в тюрьму посадил?
В ответ Магнитский разразился новым потоком брани. Не прошло и трех дней, как его освободили. Нас, большевиков, власти не торопились выпускать. Напротив, в тюрьму поступали все новые товарищи.
На одной из прогулок я встретил Павла Дыбенко. Что-нибудь нового он сообщить не смог. Через несколько дней в "Кресты" доставили схваченных в Гельсингфорсе Антонова-Овсеенко и Михаила Рошаля. Они рассказали, что волна репрессий докатилась и до столицы Финляндии. Приказом Керенского Центробалт распущен, и должны состояться новые выборы его. Военно-морской министр потребовал, чтобы команды кораблей арестовывали всех, кто призывает к неповиновению Временному правительству. Экипажам "Петропавловска", "Республики" и "Славы", "имена коих запятнаны контрреволюционными действиями и резолюциями", повелел в 24 часа выдать зачинщиков и доставить их в Петроград.
В Гельсингфорс понаехали эсеровские и меньшевистские деятели. На митингах они, угрожая военно-полевым судом, заставляли матросов и солдат принимать резолюции о поддержке Временного правительства. С помощью военной силы соглашатели закрыли большевистскую газету "Волна", руководителей Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) арестовали.
Узнал я и о том, что правительство, вызвав в Петроград командующего Балтийским флотом, приказало взять его под стражу. Правда, в заключении Вердеревский пробыл недолго, и это никак не отразилось на дальнейшей карьере адмирала. Когда Керенский стал во главе Временного правительства, он назначил Вердеревского морским министром.
Читая газеты, которые нам передавали в тюрьму друзья, мы видели, как все больше наглела реакция. Буржуазная печать открыто призывала расправиться с В. И. Лениным. Керенский ввел на фронте смертную казнь. Разоружались революционно настроенные воинские части.
Среди вестей, поступавших к нам с воли, были и такие, которые наполняли наши сердца надеждой. Например, я узнал, что команды "Республики" и "Петропавловска" отклонили обвинение Керенского в предательстве и отказались искать в своей среде зачинщиков и шпионов. Дошли до нас вести и о том, что на многих кораблях Гельсингфорсской базы прошли митинги, требовавшие освобождения арестованных членов делегаций Балтийского флота.
Меня некоторое время не тревожили, потом все же вызвали к следователю. По опыту, приобретенному еще при царском режиме, я знал, что лучше всего ничего не говорить. Такая тактика затягивала следствие, не давала возможности ловить арестованных на противоречиях в показаниях. Поэтому я сразу же твердо заявил, что никаких показаний давать не буду. Меня на время оставили в покое.
Вновь пришли за мной лишь на двадцатый день моего пребывания в "Крестах". Повели в тюремную канцелярию. Там увидел офицера и двух матросов. Все они были мне незнакомы, но на ленточках матросских бескозырок красовалось дорогое для меня слово "Республика". Прибывшие объяснили, что хлопотали о моем освобождении. Добились разрешения взять на поруки.
Когда мы вышли за ворота, они сказали, что надо зайти в Адмиралтейство и дать показания следователю - на таком условии я отпущен. Пришлось согласиться. Там представитель Центрофлота прочитал мне длинную и нудную нотацию. Он внушал, что я обязан своим вызволением лишь Центрофлоту и теперь мой долг - сделать чистосердечное признание. Потом меня направили к следователю.
Открыв дверь его кабинета, я застыл на пороге. Прямо передо мной сидел подполковник Шпаковский - тот самый, который в октябре 1916 года выступал обвинителем на нашем процессе по делу Главного судового коллектива. Оказывается, преданнейший слуга самодержавия, помогавший царским властям расправляться с революционными матросами, преспокойно служит теперь Временному правительству!
Шпаковский, видимо, тоже узнал меня. Его худощавое лицо с тонкими усиками как-то съежилось, он заметно побледнел. С минуту длилась неловкая пауза, потом он вскочил из-за стола и быстро вышел из комнаты.
Некоторое время спустя в комнате появился другой человек, назвавшийся аудитором Фелицыным. Был он пожилым, полным, на вид добродушным, держался отменно вежливо. Наскоро ознакомившись с делом, Фелицын погладил пышную бороду и произнес:
- Давайте-ка, батенька, выполним некоторые формальности. Я задам вам несколько вопросов...
- Простате, - перебил я, - вначале скажите мне, в чем, собственно, меня обвиняют.
- Вполне, вполне законный вопрос... Могу сообщить, что Дыбенко, вы, а также ряд других членов Центрального комитета Балтийского флота обвиняетесь в самочинном приводе боевых кораблей с фронта, в измене родине, а еще в шпионаже в пользу германского генерального штаба. Могу сказать, что каждое обвинение должно быть доказано. Пока это только бумажка. Вам дается право опровергнуть все это на суде.
- А как скоро должен быть суд?
- Ориентировочно в мае тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Такая дата меня вполне устраивала. Я был уверен - Временное правительство долго не продержится,
В тот же день я уехал в Гельсингфорс. О Гельсингфорсском комитете партии мне сказали:
- После тюрьмы тебе не грех и отдохнуть денька три-четыре. Поезжай на свой корабль. Он сейчас в бухте Лапвик на учениях. Расскажи матросам, как Временное правительство большевиками тюрьмы набивает. Ну и еще - если в том районе проведешь митинг, а то и два, тоже возражать не будем.
Линкор "Республика" был направлен в бухту Лапвик вскоре после июльских событий. Командование под предлогом боевой учебы отослало из базы наиболее революционный корабль, чтобы хоть временно изолировать его команду. Однако большевики с "Республики", прибыв на новое место, сразу же вступили в контакт с комитетами частей береговой обороны.
На корабле до моего приезда уже состоялось несколько собраний, осудивших деятельность Временного правительства.
Июльские события не сломили революционный дух матросов с "Республики". В ответ на приказ Керенского, обвинявшего команду в измене, моряки направили в Петроград резолюцию, в которой заявили, что правительство занимается клеветой, что никаких зачинщиков и немецких агентов на корабле не было и нет. Команда требовала публичного извинения. Касаясь приказа о роспуске Центробалта, она заявила:
"Избранный же нами Центральный комитет Балтийского флота мы признаем и подчиняемся ему и будем впредь защищать его права всеми нашими средствами, как свои собственные права. За его бдительность в эти тревожные дни и за то, что он не позволил использовать силу Балтийского флота для контрреволюционных действий, мы приветствуем и благодарим его и заявляем, что право роспуска и переизбрания Центрального комитета Балтийского флота принадлежит съезду Балтийского флота, а не Временному правительству".
Рассказывая обо всех этих событиях, новый председатель судового комитета Григорий Корнев заметил:
- Конечно, сейчас Керенскому плевать на наш протест. Но резолюция наша не пропала даром, она заставила многих матросов задуматься.
Он информировал меня о прошедших выборах в ЦКБФ нового созыва:
- Некоторые команды выбрали таких представителей, которые горой за Временное правительство стоят. Но экипаж "Республики" и в этой обстановке от своей линии не отступился, снова тебя избрали, хотя ты и в тюрьме сидел. И ничего, не решаются власти возражать против твоей кандидатуры.
Я поведал товарищам, как выступал во ВЦИКе, об обвинительном заключении следствия. Узнав, что меня объявили немецким шпионом, комендор Чистяков с серьезным видом произнес:
- Наверное, мало тебе германцы платят - бушлат совсем пообтрепался. Сходи-ка в нашу каптерку, получи новый.
Все дружно посмеялись над шуткой.
Меня трогала забота товарищей. Она проявлялась даже в мелочах - то лишний кусок в тарелку подложат, то книжку интересную разыщут... Дня три я действительно отдыхал, набирался сил. Потом неудобно стало. Узнав, что товарищи отправляются на берег проводить митинг, попросился с ними.
С этого дня окунулся в работу. Кроме "Республики" в бухте Лапвик появилось еще несколько кораблей. Мы организовали летучую группу агитаторов из представителей нескольких команд и начали разъезжать по побережью вплоть до Ганге и Або. Выступая перед матросами и солдатами, разоблачали политику Временного правительства. Мы с радостью убеждались в том, что Временному правительству не удалось обмануть и запугать массы, подорвать влияние большевиков. Лишь первое время после июльских событий чувствовалась некоторая растерянность. Кое-где в частях и на кораблях соглашателям удалось даже протащить резолюции в поддержку Временного правительства.
Но эта победа буржуазии и соглашателей была непрочной. Жизнь наглядно показывала массам, что им не по пути с меньшевиками и эсерами, стремящимися ликвидировать права народа, завоеванные в феврале.
После массовых арестов большевики быстро оправились и продолжали работу с еще большей активностью. Гельсингфорсскому комитету РСДРП (б) удалось вновь открыть свою газету. Правда, теперь она называлась не "Волна", а "Прибой". Но это не отразилось на ее содержании.
В начале августа матросы начали подавать заявления о выходе из партии эсеров. Число желающих порвать связь с социал-революционерами увеличивалось с каждым днем. На миноносце No 216 моряки составили коллективное обращение. Они писали, что судовая ячейка "находит нужным оставить партию эсеров с ее кадетскими лозунгами... выйти из рядов исконного врага трудящихся масс, буржуазии и стать под одно знамя труда и интернационала, партии большевизма. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".
Ниже следовало двадцать три подписи. На крейсере "Диана" из эсеровской партии вышли сразу шестьдесят человек...
А ряды большевиков неуклонно росли. К началу августа организация РСДРП (б) в Гельсингфорсе насчитывала уже более 4500 человек. Наша агитация находила все более широкий отклик. За время разъездов по частям береговой обороны в кармане моего бушлата скопилась толстая пачка резолюций, принятых на митингах. Все они говорили о том, что солдаты и матросы решительно протестуют против политики Временного правительства. Многие из них вступили в партию большевиков.
В то время как на местах происходило заметное полевение масс, Центробалт нового созыва, избранный в период наступления контрреволюции, оказался в большинстве своем соглашательским.
На его первом же заседании новый командующий Балтийским флотом контр-адмирал А. В. Развозов, присланный в Гельсингфорс вместо Вердаревского, без обиняков заявил,1 что Центробалт будет впредь руководствоваться программой, выработанной для него штабом флота. Развозов считал, что следует в первую очередь заняться хозяйственными делами флота, не лезть в политику, поддерживать правительственные органы и Центрофлот. В ЦКБФ первого и второго созывов такая речь вызвала бы бурное негодование. Но теперь Развозова встретили аплодисментами.
Развозов прежде был начальником Минной дивизии. Ее состав отличался верноподданническим отношением к Временному правительству, и оно решило вверить ему флот. По мнению морского генерального штаба, это был "твердый руководитель", а главное - политически благонадежный.
Развозов надеялся превратить ЦКБФ в орган, который не будет вмешиваться в дела штаба и отойдет от политических вопросов.
В Гельсингфорсском комитете партии, куда я явился после возвращения из бухты Лапвик, мне сказали, что контакт с Центробалтом почти утрачен, там нужно восстановить влияние большевиков.
Новый председатель ЦКБФ Сергей Магнитский встретил меня без особого восторга. Он уже успел забыть обиду, нанесенную ему в июльские дни. Он гордился, что избран председателем, и добросовестно выполнял советы Развозова.
- Слышал я, что ты все не унимаешься, агитируешь против правительства - сказал он мне при встрече. - Откровенно говоря, не пойму, зачем вы, большевики, воду мутите. Сейчас страну к единению звать надо, а вы к расколу ведете...
- Нет, отчего же? Мы тоже за единение - только не вод властью Временного правительства. И народ нас поддерживает. На вот, полюбуйся, что матросы и солдаты о "временных" говорят, и особенно о твоем любимчике Керенском!
Я протянул Магнитскому пачку привезенных с собой резолюций. Он пробежал глазами несколько листков, поморщился. Потом сказал сухо:
- Предупреждаю, что сейчас такая агитация в Центробалте не пройдет.
- Это мы еще посмотрим, - ответил я и отправился устраиваться в каюту.
Мы снова поселились вместе с Сапожниковым. Иван с первых же минут встречи начал вовсю ругать соглашателей из нового состава Центробалта, а больше всего - председателя Сергея Магнитского. Он рассказал, что теперь заседания проходят нудно. Недавно, например, решали, каков должен быть порядок командировок и переводов с корабля на корабль, говорили о постановке санитарного дела на флоте, о питании членов ЦКБФ, о самовольных отлучках матросов, о раскладке жалованья.
- Штаб командующего нарочно загружает нас подобными вопросами, пояснил Сапожников, - чтобы на политику времени не оставалось. Только, я думаю, командующий напрасно опасается. Такой состав Центробалта не решится ослушаться правительства. Управляющий морским министерством Лебедев написал в газете, что новый Центробалт продолжает вести прежнюю политику. Конечно, он наврал. Ничего общего между старой и нынешней линией! И командование флота об этом отлично знает. И все же наши соглашатели перепугались: а вдруг поверят! Вчера приняли резолюцию о том, что мы теперь другие. Да еще слезно просили Центрофлот оградить от незаслуженных нападок. Нашли кого умолять! Центрофлотовцы сами на задних лапках перед правительством ходят... Вчера же Гребенщиков предложил на заседании - давайте, говорит, товарищи, выясним свою политическую физиономию, давайте идти рука об руку с центральной властью... Слушать противно!
Сапожников сетовал, что малочисленная группа большевиков ничего не может поделать с соглашательским большинством Центробалта.
- Недавно Измайлов из тюрьмы вернулся, - добавил Иван, - он хотя и эсер, но левый и нашу линию поддерживает. Хорошо, вот ты еще приехал сейчас каждый штык на счету...
В том, что Сапожников не преувеличивает трудностей, я убедился на ближайшем заседании. Обсуждались текущие дела, и речь шла о контакте с научно-просветительным отделом матросского клуба в Гельсингфорсе. Слово взял Гребенщиков. Ему, оказывается, не нравится, что на местах матросы открыто критикуют правительство, требуют освобождения все еще сидящих в тюрьмах членов делегации Балтийского флота.
- Это что же получается? - восклицал Гребенщиков. - Подобные выступления частей флота подрывают авторитет Центробалта, тормозят его работу, ставят в неловкое положение.
- Мы сами себя поставили в такое положение, когда встали на соглашательскую позицию! - крикнул с места Солопенко, унтер-офицер с "Дианы".
В зале поднялся сильный шум. Список желающих выступить стал угрожающе расти. Поступило даже предложение прекратить запись ораторов. Меньшевики и эсеры яростно защищали линию, взятую новым составом Центробалта. Они предлагали принять специальную резолюцию, чтобы отмежеваться от требования матросской фракции Гельсингфорсского Совета освободить членов делегации. Большевики, напротив, призывали присоединиться к нему.
Я тоже поднялся на трибуну и заявил, что Центробалт в первую очередь должен защищать интересы матросов, поддерживать их требования, а не идти на поводу у командующего флотом. Сменивший меня Измайлов сказал, что если ЦКБФ будет занимать такую позицию, как сейчас, то матросы рано или поздно его разгонят. В зале поднялось что-то невообразимое. Магнитский призвал Измайлова к порядку.
При голосовании все же прошла резолюция, осуждающая решение матросской фракции Гельсингфорсского Совета. Штаб флота был этим чрезвычайно доволен. Генеральный комиссар Временного правительства при командующем поспешил сообщить в Петроград о таком знаменательном факте.
Однако их радость была преждевременной. В Центробалт посыпались протесты команд. На очередном заседании матросской фракции Гельсингфорсского Совета было выдвинуто требование переизбрать тех членов ЦКБФ, которые голосовали за соглашательскую резолюцию.
Большевики постарались, чтобы это решение стало известно командам всех кораблей. Большую работу в этом провели матросы с "Республики", вернувшейся из бухты Лапвик. Они побывали во многих командах, разъяснили, какую политику проводит тот или иной член Центробалта, предложили отозвать тех, кто поддерживает Временное правительство. Агитация имела успех. Уже вскоре несколько соглашателей - членов Центробалта - были лишены мандатов.
Такой поворот заставил кое-кого из эсеров и меньшевиков задуматься, вынудил учитывать настроения матросских масс.
Наконец наступил день, когда ЦКБФ открыто выступил против приказа командующего флотом. Речь шла о защите команды воздушной станции в Або. Еще во время июльских событий личный состав ее потребовал сместить начальника 6-го воздушного дивизиона лейтенанта А. И. Макаревича. Этот офицер вызвал общее возмущение моряков своим грубым к ним отношением. Они заявили, что откажутся выполнять распоряжения командования до тех пор, пока оно не уберет Макаревича.
Вместо того чтобы разобраться в случившемся, штаб флота решил наказать строптивых в назидание другим. Адмирал Развозов приказал расформировать команду, выявить подстрекателей. Тогда местный Совет матросских и солдатских депутатов обратился за помощью в Центробалт.
Большевики - члены ЦКБФ предложили отменить приказ командующего флотом. Соглашатели не хотели конфликта с командованием. В то же время понимали, что, если не пойдут на него, вызовут возмущение матросов. Кто-то посоветовал вызвать для объяснения адмирала Развозова. Предложение приняли.
Встревоженный Развозов явился сразу. До этой поры Центробалт третьего созыва был послушным ему. Адмирал сначала решил призвать ЦКБФ к порядку. Но очень скоро убедился, что сейчас не сможет этого сделать. Он переменил тон и пообещал приостановить расформирование станции. Большевики одержали победу.
Этот момент мы решили использовать. Дня через два неожиданно для президиума наша группа подала письменное заявление. В нем говорилось: "Ввиду непродуктивности работ ЦКБФ и падения его авторитета с каждым днем перед своими выборщиками, исходя из следующих причин - за неимением устава и невозможностью установить права и деятельность Центрального комитета и командующего флотом, мы заявляем: так продолжать работу далее невозможно и выходом из настоящего положения мы усматриваем одно из двух - принятие старого устава ЦКБФ, утвержденного съездом, или немедленный созыв съезда Балтийского флота".
Магнитский был ошеломлен. Чего-чего, а требования вернуться к уставу, отвергнутому Керенским, он не ожидал. Используя свои права председателя, Магнитский пытался сорвать обсуждение нашего заявления. Он убеждал, что лучше послать наших представителей в Центрофлот и с его помощью получить новый устав. Его предложение не прошло. Обсуждение нашего требования приняло бурный характер.
В ходе заседания даже эсеровские представители вынуждены были признать, что авторитет Центробалта упал, что нужно принимать какие-то меры. Большевики настаивали, пока суд да дело, руководствоваться старым уставом. По этому вопросу было составлено восемь проектов резолюции. В итоге за основу взяли предложение Е. С. Блохина, в целом выражавшее точку зрения большевиков.
Испугавшийся Магнитский переменил тактику. После перерыва его приверженцы начали вносить бесконечные поправки. Дело дошло до того, что Блохин снял с обсуждения свой измененный до неузнаваемости проект. Воспользовавшись заминкой, Магнитский зачитал приказ Керенского об отмене прежнего устава ЦКБФ. Не делая паузы, сказал:
- Ставлю вопрос на голосование - подчиняемся мы приказу или нет?
Такой нажим Магнитского на многих эсеров и меньшевиков оказал воздействие. Боясь попасть в число строптивых, они сдались. Соглашатели взяли верх.
Но мы особенно не унывали. Ход заседания показал, что наши позиции в Центробалте укрепляются. Вскоре из Петрограда нас уведомили, что Центробалт должен прислать во ВЦИК двух своих делегатов. Мы избрали П. А. Вербицкого и Н. С. Веселкова, а заодно постановили, что Магнитский тоже должен принять участие в заседаниях ВЦИКа. Вместо него председателем ЦКБФ временно избрали Федора Степановича Аверичкина - матроса с "Кречета", члена РСДРП (б).
В повестку дня ближайшего заседания мы включили политический вопрос о смертной казни на фронте. И приняли по нему такую резолюцию: "ЦКБФ, обсудив вопрос о восстановлении смертной казни на фронте, с негодованием протестует против применения таких мер для восстановления дисциплины и поднятия мощи армии, предлагает Центрофлоту сделать срочное заявление Временному правительству о необходимости немедленной отмены смертной казни, нужной только империалистам, но не демократии".
Это была первая резолюция против политики Временного правительства, принятая Центробалтом после июльских дней. ЦКБФ вновь выходил на революционный путь.
Позиция большевиков еще более упрочилась, когда нам удалось провести решение о том, что на заседаниях Центробалта должны участвовать товарищи, входившие в состав его первого и второго созывов и недавно освобожденные из тюрем.
26 августа произошло событие, получившее широкую огласку среди моряков Балтийского флота. Узнав, что Временное правительство дало согласие на выезд за границу группе бывших приближенных Николая II и его семьи, команды многих кораблей выступили с протестом против этого решения. Матросы указывали, что среди бывших царедворцев есть люди, которым слишком хорошо известны военные тайны.
Правительство пропустило эти доводы мимо ушей. Тогда моряки обратились в Центробалт и Гельсингфорсский Совет, требуя своими силами задержать отъезжающих. На станцию Рихимяки был послан отряд.
Вернулся он скоро. Помню, я стоял на палубе "Полярной звезды", когда к пристани подошла большая группа вооруженных матросов. Они привели каких-то людей, одетых в штатское. Среди них были и женщины. Вокруг них быстро собралась толпа. До меня доносились раздраженные голоса:
- Чего цацкаться с царскими слугами?
- На месте надо прикончить выродков!.. Конвоиры с трудом сдерживали напор. В одном из моряков я узнал Михайлина - матроса с "Республики". Он протиснулся к трапу, что-то сказал вахтенным. Арестованных и конвоиров пропустили без задержки. Увидев меня, Михайлин обрадовался:
- Слушай, Ховрин, скажи хоть ты - куда их девать?
- А что это за люди?
- Черт их знает!.. Одно известно - все с царского двора. Великих князей как будто нету. Все прислужники разные... Намаялся с ними, чтоб им пусто было! - Он снял бескозырку, вытер ладонью мокрый лоб и со злостью добавил: - Из-за них какой-то солдат на вокзале меня в бок двинул... уже тут, в Гельсингфорсе. Слишком горячие люди стали. Еле провели по городу... Так ты поясни, куда их девать?
К нам подошли несколько членов Центробалта. После короткого совета решили поместить арестованных в нижних каютах. Возле дверей поставили часовых.
Среди задержанных на станции Рихимяки действительно оказались близкие царской семье люди: тибетский врач Бадмаев с женой и дочерью (его услугами пользовались прежде всего многие представители императорского двора), чиновник министерства внутренних дел Манасевич-Мануйлов, не раз выполнявший поручения царской семьи, фрейлина Вырубова - приближенная бывшей императрицы, известная сплетница и интриганка. Всего - десять человек.
Некоторые члены Центробалта испугались случившегося, и особенно того, что арестованные оказались на "Полярной звезде". Стали думать, куда их определить.
Евгений Блохин, гальванер с "Петропавловска" (из анархистов), предложил разместить доставленных на лайбу и отбуксировать ее под защиту одного из боевых кораблей. На худой случай - переправить всех в тюрьму. Помощник генерального комиссара Временного правительства при командующем флотом Франкфурт, пришедший на заседание, слезно умолял не делать этого. Он боялся, как бы матросы не обидели царедворцев.
Спорили долго, решили временно оставить их на "Полярной звезде" и сообщить о них Центрофлоту.
Матросы были довольны тем, что Центробалт не позволил приближенным царя выехать за границу. По распоряжению Центрофлота их отправили в Петроград. Против этого никто не - стал возражать - не до этих особ стало: Корнилов поднял мятеж...
Корниловщина
Утром 28 августа члены ЦКБФ были ознакомлены с призывом Центрофлота к балтийцам подняться на борьбу с корниловщиной, с телеграммой Керенского, где говорилось о том, что народ должен преградить путь мятежникам, и, наконец, с телеграммой самого Корнилова, в которой он обвинял Керенского в провокации и клялся "спасти родину".
Все это для нас оказалось неожиданным. Особенно растерялись соглашатели. Большевики быстро сориентировались, приняли решение сразу же взять под контроль все средства связи Балтийского флота, информировать команды кораблей о мятеже Корнилова, запретить увольнения на берег, послать на боевые суда своих комиссаров.
В тот же день по инициативе Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) на совместном заседании представителей всех демократических организаций города был образован Революционный комитет. В его руки перешла вся власть. От Центробалта членами ревкома были избраны четверо, среди них - Николай Измайлов.
В эти тревожные дни замечательно проявил себя член Центробалта матрос 2-го Балтийского экипажа Федор Кузьмин. Мы послали его в Центрофлот для связи. Там как раз собирались отправить в наступавшую на Петроград "дикую дивизию" матросскую делегацию. Кузьмину предложили возглавить эту группу. Он согласился. Агитаторы выехали на станции Дно, Антропшино и другие, где располагались эшелоны "дикой дивизии". Их беседы с горцами сыграли огромную роль. Моряки сумели убедить солдат, что реакционные офицеры обманули их, и конники отказались идти на Петроград, принимать участие в братоубийственной войне.
Член Центробалта Николай Измайлов в эти дни был комиссаром ревкома в казачьей дивизии, расквартированной в Гельсингфорсе. Корнилов возлагал особые надежды на расположенные в Финляндии конные части. По разработанному плану мятежа они должны были наступать на Петроград с севера. Однако ревком и Центробалт сорвали этот план. Измайлов вместе с другими товарищами выступал на казачьих митингах, разоблачал контрреволюционные замыслы мятежных генералов. Командиры казачьих частей были предупреждены ревкомом, что в случае, если они вздумают грузить войска в железнодорожные составы и отправлять в Петроград, пушки кораблей вдребезги разнесут поезда. Все это подействовало. Ни один эшелон с казаками не вышел из Гельсингфорса.
Зато в столицу направились несколько эсминцев для борьбы с мятежниками. Они вошли в Неву. Их команды вместе с кронштадтцами участвовали в наведении в городе революционного порядка.
Матросы Балтийского флота, как один человек, выступили против Корнилова. Конечно, среди офицеров и высшего командного состава были люди, сочувствовавшие мятежникам. Но они не смели открыто высказывать свои симпатии. Штаб флота, находившийся в то время в Ревеле, был под контролем Центробалта. Посланные на "Кречет" два наших комиссара - Машкевич и Григорьев - знакомились со всеми телеграммами и радиограммами, поступавшими в штаб. Адмиралу Развозову такое вмешательство крайне не понравилось, но он был вынужден на это согласиться.
Представителям Центробалта помогали матросы-большевики с "Кречета". С их помощью Машкевич и Григорьев читали все секретные сообщения. Благодаря бдительности комиссаров и команды в эти дни был пойман один из самых активных корниловцев - генерал Долгоруков.
Эпизод этот мало известен. Лишь совсем недавно мне посчастливилось узнать о нем интересные подробности от Василия Гервасиевича Машкевича.
27 августа примерно в 3 часа дня в штаб флота поступила телеграмма из ставки верховного командующего. Адмиралу Развозову предписывалось обеспечить проезд из Ревеля в Гельсингфорс командующего 1-м Кавказским корпусом князя Долгорукова. Машкевич был сразу же уведомлен об этом сообщении. Известно было, что Долгоруков - приспешник Корнилова. Части 1-го Кавказского конного корпуса стояли в Финляндии, и генерал, конечно, направлялся туда не случайно.
Машкевич немедля пошел к контр-адмиралу Развозову. Тот заявил, что такое известие для него - неожиданность. Комиссар предупредил командующего, что отдаст приказ об усилении контроля над средствами связи и передвижения. В тот же день Машкевич созвал представителей судовых комитетов кораблей, стоявших на Ревельском рейде. Обсудив положение, решили создать вооруженный матросский отряд на случай выступления контрреволюционеров, а генерала Долгорукова задержать.
На следующее утро комиссары Центробалта реквизировали все автомашины штаба. Матросские патрули отправились на них контролировать дороги, ведущие в Ревель. Под вечер они вернулись ни с чем. Примерно в это время к Машкевичу прибежал взволнованный председатель судового комитета с миноносца, стоявшего неподалеку от "Кречета". Он рассказал, что недавно к сходням "Кречета" подъезжал автомобиль. Из него вышли два армейских офицера. Оба поднялись на штабной корабль. Спустя несколько минут они покинули его и в сопровождении флотского офицера прошли на миноносец.
Это мог быть князь Долгоруков со своим адъютантом. Машкевич с несколькими матросами помчался на миноносец. На палубе к ним присоединились несколько человек из команды. Вошли в командирскую каюту. Сиятельный князь находился там. Произведенный обыск не дал никаких результатов - у Долгорукова не оказалось ничего такого, что имело бы отношение к корниловскому мятежу. Под охраной двух часовых его временно оставили на корабле. Машкевич договорился с судовым комитетом, что командир миноносца должен быть арестован, если он попытается вывести корабль в море.
По прямому проводу с "Кречета" Машкевич связался с Центрофлотом и получил предписание доставить Долгорукова в Петроград для предания революционному суду. Когда эсминец с арестованным князем прибыл в столицу, Керенский прислал за ним на катере своего адъютанта. Но матросы решили по-своему. Они отправили Долгорукова в Петропавловскую крепость. Правда, просидел он там недолго. Керенский все же выпустил его. После Октябрьской революции Долгоруков бежал за границу...
Накануне
Обстановка в Центробалте все больше накалялась. Споры разгорались почти по каждому пункту повестки дня. Верх чаще стали брать большевики. Нас теперь открыто поддерживали товарищи, которые прежде колебались. Магнитский день ото дня мрачнел - чувствовал, что авторитет его рушится. К тому же он еще и трусил, видя, как Центробалт начинает то по одному, то по другому вопросу выступать против Временного правительства. Магнитский опасался, как бы рассерженный Керенский снова не арестовал непокорных.
3 сентября из штаба флота нас уведомили о получении правительственного приказа, запрещавшего политическую борьбу в войсках. С аппаратов связи надлежало снять контроль, установленный в воинских частях и на флоте в период корниловского мятежа. К нам, на "Полярную звезду", пришли представители Гельсингфорсского ревкома Палагин и Чугунов. Они проинформировали нас о своем решении оставить приказ Керенского без внимания.
Мы поддержали их в этом. Магнитский же испугался и подал заявление с просьбой освободить его от председательского поста. На заседании он особенно упирал на то, что считает несправедливым расстрел четырех офицеров с "Петропавловска", а сейчас не может согласиться с позицией Центробалта в отношении решения правительства.
Против отставки Магнитского никто не возражал. А Яков Мохов гальванер с "Севастополя" - заметил громко, что в последнее время председатель перестал быть беспристрастным, только и делает, что воюет с левыми членами Центробалта.
Магнитский с пафосом ответил:
- Да, председатель должен быть беспристрастным, но он должен держать собрание в рамках законности, подчинения высшим демократическим организациям, которым мы выразили доверие...
Когда мы вернулись после заседания в каюту, Сапожников сказал:
- Завтра на выборах надо своих ребят предложить. Жаль, что Павла Дыбенко нет. Он бы прошел, как говорится, с ходу. А пока будем выдвигать Аверичкина и Баранова.
На следующий день Магнитский неожиданно для нас был снова избран председателем. За него дружно проголосовали эсеры и меньшевики - всего восемнадцать человек. Аверичкин получил одиннадцать голосов, а Баранов только девять. Мы поняли, что допустили ошибку, выдвигая сразу двух кандидатов. Один набрал бы больше голосов, чем Магнитский.
В связи с этим Баранов сразу после выборов очень резко отозвался о членах Центробалта, которые не выполнили наказов избравших их команд. Он назвал и Магнитского, выступившего против резолюции, вынесенной его же выборщиками - матросами крейсера "Богатырь".
Председатель молча проглотил эту пилюлю. Даже эсеры и меньшевики понимали, что Магнитский не может быть руководителем Центробалта. Через день снова состоялись выборы. На этот раз кандидатуру Магнитского вообще не выдвинули. Председателем ЦКБФ стал большевик Аверичкин.
Через два дня Магнитский подал заявление с просьбой освободить его от работы по состоянию здоровья.
Агитация большевиков за отзыв соглашателей из состава Центробалта приносила заметные результаты. В начале сентября их у нас еще на несколько человек уменьшилось. Правда, перевес большевиков был еще незначительным.
В эти дни эсеро-меньшевистское большинство ВЦИКа с согласия Временного правительства созывало Демократическое совещание. Было широко объявлено, что на него съедутся представители всей России, всех партий и групп. С помощью этого совещания соглашатели рассчитывали сохранить за собой руководство массами и поддержать пошатнувшийся авторитет Временного правительства. Центробалт решил послать в Петроград и своих делегатов. Меньшевики и эсеры намеревались избрать представителей от всех фракций и дать им общий наказ, отражающий точку зрения партийных групп. Конечно, такой наказ мог быть только компромиссным, и я, посоветовавшись с товарищами, выступил против него. Договорились выделить трех человек на совместном заседании всех групп. Когда проголосовали, оказалось, что на Демократическое совещание должны ехать большевики Баранов и я, а также сочувствующий нам Кабанов - артиллерийский унтер-офицер с "Андрея Первозванного".
Соглашатели встали на дыбы. Особенно негодовали эсеры Иконников и Щука. Они никак не могли примириться с тем, что прошли лишь наши представители. Иконников зачитал письменный протест, под которым подписались одиннадцать членов Центробалта. Он предлагал признать выборы недействительными. Но эти его домогания были отвергнуты.
Эсеры и меньшевики забеспокоились. День за днем они совещались в своих каютах, на каждом заседании выступали с протестами. Их отклоняли. Не видя иного выхода, они решили явочным порядком послать в Петроград эсера Романдина - артиллериста береговой батареи.
Забегая вперед, скажу, что Романдин вернулся в Центробалт после Демократического совещания заметно полевевшим.
8 сентября в 8 часов утра на стеньгах всех боевых кораблей Балтийского флота, на флагштоках в береговых частях под свежим морским ветром затрепетали красные флаги. Они реяли в Гельсингфорсе, Кронштадте, Либаве, Ревеле - во всех базах военно-морского флота.
Красные флаги на кораблях и в частях были вызовом Временному правительству, грозным предостережением балтийцев всем врагам революции. Они наделали переполоху и в штабе флота, и в морском ведомстве, и в правительстве.
История их появления такая. 1 сентября был опубликован правительственный декрет о переименовании Российской империи в Российскую республику. Для управления страной создавалась директория из пяти министров во главе с Керенским. Кстати говоря, в состав директории вошел и бывший командующий Балтийским флотом адмирал Вердеревский.
Декрет о Российской республике вызвал бурное ликование на страницах буржуазных газет. Они писали о наступлении новой эры, о великих переменах. На самом же деле это была обычная буржуазная уловка. Балтийцы очень скоро ее раскусили. По распоряжению Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) матросы-большевики разъясняли командам подлинный смысл правительственного декрета, авторы которого "забыли" поставить перед словом "республика" слово "демократическая". На кораблях прошли митинги протеста.
По предложению большевиков собралось объединенное заседание судовых комитетов девятнадцати боевых кораблей, стоявших в Гельсингфорсской базе. Оно резко осудило постановление Временного правительства.
Участники заседания предложили поднять на кораблях боевые красные флаги и не спускать до тех пор, пока правительство не проведет в жизнь демократические реформы. Это решение судовых комитетов было направлено в Центробалт с тем, чтобы о нем оповестили весь Балтийский флот.
Узнав об этом, Развозов прислал на "Полярную звезду" старшего лейтенанта Демчинского. Этот человек, несмотря на свой сравнительно невысокий чин, имел вес в Гельсингфорсе. Он был председателем совета местного отделения Союза офицеров-республиканцев. Демчилский считался энергичным организатором, обладал незаурядными ораторскими способностями. Направляя его на заседание Центробалта, Развозов рассчитывал, что старший лейтенант быстрее, чем адмирал, найдет общий язык с матросами.
Выйдя на трибуну, Демчинский ни словом ни обмолвился о том, что командование флота возражает против требований девятнадцати судовых комитетов. Он постарался убедить всех, что они могли возникнуть просто по незнанию дела. Вопрос о том, какой должна быть республика, говорил Демчинский, решит Учредительное собрание, а матросы неправомочны решать государственные дела. Основной запас своего красноречия старший лейтенант израсходовал на доказательство беспочвенности и никчемности всей затеи с подъемом красных флагов.
- Посудите сами, - обращался он к центробалтовцам, - разве можно выражать протест, поднимая флаги? Напротив, расцвечивание ими кораблей означает обычно какую-то радость. Помните, когда Финляндия после Февральской революции вздохнула свободно, она вывесила красные флаги. А в открытом море подъем красного флага обозначает готовность к стрельбе...
Доводы Демчинского показались некоторым товарищам довольно убедительными. Но вот на трибуну поднялся представитель крейсера "Россия" Михаил Савоськин. Он сказал, что если Центробалт не поддержит призыв девятнадцати кораблей, то они сами сделают так, как наметили.
- Красный флаг не опрокинет корабля... - заметил Савоськин. - Доверие к правительству уже лопнуло. Объявленная республика - не наша, демократическая, а буржуазная!
Выступление Савоськина начисто смазало эффект, произведенный речью представителя штаба. Один за другим члены Центробалта стали предлагать поднять красные флаги на всех кораблях. Очень ярко и сильно высказался представитель линкора "Петропавловск" Хайминов.
- Мы решили, - заявил он, - что наш красный стяг будет реять на мачте до тех пор, пока не будет, учреждена демократическая республика. Нет смысла выражать доверие Временному правительству. Не дало оно нам ни земли, ни чего-либо другого... Мы по первому зову пойдем за революционным Центробалтом. Смелее действуйте!
ЦКБФ принял резолюцию, в которой говорилось: "Принимая во внимание, что декретом Временного правительства объявлена Российская республика, а не демократическая, в знак протеста против недоговоренности и откладывания введения республиканских учреждений на неопределенное время, в 8 час. утра 8 сентября поднять на стеньгах всех судов Балтийского флота, а также в береговых частях красные флаги..."
Так возник новый конфликт с Временным правительством. Центробалт пошел на него под давлением матросских масс. Мы, большевики, понимали, что команды в требованиях идут значительно дальше своего выборного органа. Подъем красных флагов в знак протеста против антинародной политики Временного правительства наглядно показал, какие настроения господствуют на Балтийском флоте. На всех кораблях - больших и малых - наше постановление было одобрено к выполнено.
Вспышка корниловщины послужила для матросов Балтики суровой жизненной школой. Действия правительства в период мятежа и после него наталкивали матросов на вывод, что оно не желает выполнять требования народа. Жизнь шаг за шагом подтверждала правоту Ленина, правоту партии большевиков. На кораблях, которые еще в мюле были оплотом соглашательских партий, произошла перестановка сил. К середине сентября уже весь Балтийский флот шел за большевистской партией. Команды открыто высказывали недоверие Временному правительству и требовали передачи власти в руки Советов.
Попытка соглашателей обмануть массы с помощью Всероссийского демократического совещания и созданного из его участников так называемого предпарламента провалилась. Балтийские матросы настаивали на том, чтобы был созван II Всероссийский съезд Советов.
В обстановке революционного подъема нельзя было больше терпеть, чтобы Центробалт из-за политики соглашателей плелся в хвосте событий и вместо упрочения авторитета терял его. Большевики-центробалтовцы все более решительно настаивали на созыве общебалтийского съезда, который мог полностью обновить состав ЦКБФ.
Меньшевики и эсеры всячески тормозили решение этого важного вопроса. Но вот 15 сентября в Центробалт поступила резолюция, принятая всеми частями, расположенными в Кронштадте. Они настаивали безотлагательно созвать общебалтийский съезд. Подобные решения принимали и экипажи кораблей Гельсингфорсской базы. Из Петрограда к нам приехали члены Центрофлота Василий Марусев и Владимир Полухин, Они поддержали требования
Видя, что матросские массы могут созвать съезд и без их согласия, эсеры и меньшевики 17 сентября были вынуждены проголосовать за проведение съезда.
А на другой день в Центробалте появился Павел Дыбенко, выпущенный наконец из "Крестов". Выглядел он похудевшим и бледным, но энергичным. Его встретили шумно. Каждый старался пожать руку, сказать хоть несколько дружеских слов.
Предметом шуток стала борода Дыбенко, которую он отпустил, находясь в тюрьме. Она придавала ему цыганский вид. Павел добродушно отшучивался, говорил, что такого его враги революций будут больше бояться. Друзья Павла подозревали, что дело не во врагах... Еще до июльских событий мы замечали, что Дыбенко неравнодушен к Александре Михайловне Коллонтай, которая приезжала к нам в Гельсингфорс для выступления на митингах. Коллонтай была старше Дыбенко, и, видимо, ему хотелось хотя бы с помощью бороды сгладить разницу в годах.
Дыбенко сразу же с головой окунулся в работу. Формально он не был членом Центробалта третьего созыва, но это никого не смущало. Его кооптировали в состав комиссий по подготовке съезда.
Уже в присутствии Дыбенко произошел новый инцидент с Временным правительством. 19 сентября на заседании были оглашены юзограммы о том, что правительство распустило Центрофлот. Известив это было крайне неожиданным для всех. Я уже упоминал о том, что Центрофлот состоял в основном из соглашателей и был опорой Керенского. Из-за чего же Александр Федорович "прогневался на послушный ему орган? Оказалось, что центрофлотцы проявили некоторую строптивость. Они размещались в Адмиралтействе очень тесно. Кто-то из членов Центрофлота разузнал, что начальник главного морского штаба оборудовал для себя квартиру в служебных помещениях Адмиралтейства. Центрофлотцы попросили передать эти комнаты им, но получили отказ. Тогда они сами, явочным порядком, заняли эту площадь. В дело вмешался военно-морской министр Вердеревский. Однако Центрофлот не уступал. Адмирал рассердился, доложил правительству о непослушании. В результате последовал приказ: "Немедленно распустить Центрофлот и разрешить на местах новые выборы".
Нам, в сущности, было мало дела до судеб Центрофлота. Мы считали его органом неавторитетным на Балтике. Но в данном случае вопрос уперся в принцип. У нас он был поставлен так: имеет ли право Временное правительство своей властью распускать без ведома моряков их выборную организацию? Центробалт решил: нет, не имеет!
В Петроград были командированы члены ЦКБФ Логинов, Милей и Школяров с наказом потребовать немедленного восстановления Центрофлота. Дыбенко предложил созвать представителей всех судовых комитетов, чтобы вместе с ними обсудить создавшееся положение.
19 сентября зал заседаний был полон. Перед началом собрания кто-то крикнул, что надо избрать председателем Дыбенко. Предложение было встречено одобрительным гулом. За кандидатуру Павла Ефимовича проголосовали дружно. Дыбенко повел собрание напористо. Он сказал, что в данный момент все остальные вопросы следует отодвинуть на второй план и как следует обсудить создавшееся положение. Один из представителей судовых комитетов заикнулся было:
- А может, отложить до возвращения посланных в Петроград членов Центробалта?
На это не согласились. Начали обмениваться мнениями. Выступавшие критиковали действия Временного правительства, говорили, что терпению матросов приходит конец.
Особенно острой была речь машиниста эсминца "Расторопный" Аполлона Бучинского.
- Это что же получается? - сказал он. - Если дело пойдет так дальше, то, наверное, скоро Керенский провозгласит себя царем, финляндским, польским и прочая и прочая... А нам скажут, что все это нужно для спасения страны...
С места поднялся массивный Дыбенко. Внимательно оглядел притихший зал, взмахнул сжатой в кулак рукой.
- Товарищи! Второй раз мы видим безапелляционное решение Временного правительства. Мы не должны подчиняться незаконным решениям. Предлагаю резолюцию такого содержания: роспуск Центрофлота - незаконен. Если Временное правительство не считается с волей масс, то и мы не должны признавать такое правительство и подчиняться ему!
Шквал аплодисментов был ответом на эти слова. Даже наши противники, зараженные взрывом матросского энтузиазма, присоединились к овации. Один лишь представитель Гельсингфорсского Совета Колпаков промямлил, что конфликт между Центрофлотом и Временным правительством возник всего лишь из-за квартиры и не надо спешить выступать с такой резкой резолюцией. Его освистали, а водолаз Егор Лазуткин крикнул, перекрывая гул голосов:
- Все правильно, товарищи! Раз мы не признаем Временного правительства, то не должны признавать и его постановления!
В зале снова зааплодировали.
После короткого перерыва приняли резолюцию. В ней говорилось: "Считать роспуск нашей выборной организации незаконным и недопустимым, так как Временное правительство не имеет права распускать высшие организации, права, которое принадлежит только выборщикам и съездам. Ввиду того что Временное правительство не считается с этим, пленарное заседание заявляет, что больше распоряжений Временного правительства не исполняет и власти его не признает..."
Это был прямой вызов Керенскому и его министрам. Как и следовало ожидать, буржуазные газеты пришли в бешенство. Они метали словесные громы и молнии по адресу балтийцев, но практически были бессильны что-либо изменить. Правительство тоже пришло в ярость, но вынуждено было молча снести такой неслыханный выпад против себя.
Этот конфликт наглядно показал, что Балтийский флот теперь уже целиком избавился от соглашательских иллюзий. Балтийцы встали под знамя большевизма.
Что же касается разогнанных центрофлотцев, то они не нашли ничего лучшего, как пойти на поклон к властям. Получив от них верноподданнические заверения, Керенский "великодушно простил" Центрофлот. Было официально объявлено, что этот орган восстанавливается в своих правах.
Известно, что Владимир Ильич Ленин, после того как он покинул Разлив, переехал в Финляндию и долгое время жил в Гельсингфорсе, надежно укрытый от ищеек Временного правительства. Отсюда он следил за развитием революционных событий в стране. Здесь он написал свое знаменитое письмо в Центральный Комитет партии о том, что на очередь дня встает вооруженное восстание.
К сожалению, ни в работах В. И. Ленина, ни в мемуарной литературе нет сведений о том, насколько Владимир Ильич был связан с большевиками-балтийцами в этот период. А связи эти, и причем самые тесные, были. Конечно, в условиях строжайшей конспирации только очень небольшой круг самых доверенных людей знал о местопребывании Ленина. Ни на кораблях, ни в Центробалте даже не подозревали, что Владимир Ильич Ленин находится совсем близко, живет в одном из городских домов. Но отдельные руководители Гельсингфорсского комитета большевиков, безусловно, об этом знали.
Уже после Октябрьской революции Борис Жемчужин рассказывал, что он не раз бывал у Владимира Ильича на конспиративной квартире, докладывал ему о положении дел на флоте. Ленин подолгу расспрашивал его о настроениях матросов, о расстановке сил в Гельсингфорсском Совете и в Центробалте, о возможностях, которыми располагают балтийцы в предстоящих боях за революцию.
К сожалению, Борис Жемчужин трагически погиб весной 1918 года. Он не успел написать о своих встречах с Владимиром Ильичей. Мы располагаем лишь косвенными сведениями о том, что Владимир Ильич очень интересовался положением на флоте, пользовался точной информацией о делах и настроениях балтийцев. Известно, что, разрабатывая план вооруженного восстания, Ленин отводил морякам-балтийцам одно из видных мест. В статье "Советы постороннего" он подчеркивал: "Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части..."{1}
"Выделить самые решительные элементы (наших "ударников" и рабочую молодежь, а равно лучших матросов)..."{2}
"Окружить и отрезать Питер, взять его комбинированной атакой флота, рабочих и войска..."{3}.
Несколько позже Владимир Ильич Ленин писал: "Только немедленное движение Балтийского флота, финляндских войск, Ревеля и Кронштадта против корниловских войск под Питером способно спасти русскую и всемирную революцию...
Дело в восстании, которое может и должен решить Питер, Москва, Гельсингфорс, Кронштадт, Выборг и Ревель..."{4}.
Есть еще ряд высказываний В. И. Ленина о важной роли Балтийского флота в свершении революции. Но уже и из того, что приведено здесь, можно видеть, что Владимир Ильич был совершенно уверен в решимости балтийцев идти в бой против Временного правительства, считал флот одной из основных сил способных обеспечить победу революции.
Когда были объявлены выборы в Учредительное собрание, большевики-балтийцы предлагали избрать от флота двух человек - Владимира Ильича Ленина и Павла Ефимовича Дыбенко. Сохранилось заявление В. И. Ленина, в котором он писал: "Я, нижеподписавшийся, Ульянов Владимир Ильич, сим изъявляю согласие баллотироваться в Учредительное собрание от Балтийского флота и не возражаю против порядка помещения в списке, предложенном флотской организацией РСДРП (большевиков)"{5}.
При выборах в Учредительное собрание выставляли своих кандидатов и другие партии, чьи организации существовали на флоте. Однако подавляющее большинство балтийцев голосовали за список, предложенный большевиками. От их имени был вручен В. И. Ленину мандат об избрании в Учредительное собрание.
Владимир Ильич доверял морякам Балтики, и это доверие они с честью выполнили в период Октябрьской революции и в годы гражданской войны.
25 сентября открылся II съезд представителей Балтийского флота. Приехали делегаты из Кронштадта, Ревеля и Гельсингфорса, с береговых батарей и кораблей действующего флота. Почти все они прибыли на съезд с большевистскими наказами, с требованиями передать всю власть Советам.
Накануне съезда я вновь встретился со своим старым товарищем по подполью Василием Марусевым, приехавшим из Петрограда. Обычно спокойный и невозмутимый, Марусев на этот раз выглядел возбужденным и нетерпеливым.
Вечером, когда нам удалось уединиться, он рассказал о положении в столице, о рабочих митингах против Временного правительства, о растущих силах Красной гвардии.
Поглаживая свой соломенный казацкий ус, он говорил, не скрывая радости:
- По всему чувствуется, что скоро... Не удержаться теперь Керенскому и компании, весь народ поднимается! Помнишь, было время, когда мы по уголкам от агентов охранки прятались, шепотом о революции говорили? Теперь уже в полный голос везде о революции говорят. Как думаешь, когда начнется?
Я улыбнулся, не узнавая выдержанного и несколько медлительного Марусева, ответил ему с дружеской подковыркой:
- У нас в Гельсингфорсе хоть сегодня готовы начать - только кликни. Это у вас в Центрофлоте революцию тормозят.
- Что верно, то верно, - вздохнул Марусев. - Позор для моряков, да и только! И откуда такие гниды соглашательские в Центрофлот собрались? У самых темных матросов глаза давно раскрылись, а они до сих пор готовы Керенскому задницу лизать...
- А я уверен, когда дойдет дело до революции, они еще начнут нам палки в колеса ставить.
- Еще как начнут, - убежденно сказал Василий. - Я несколько месяцев с ними под одной крышей провел, знаю. Их тоже вместе с Временным правительством надо будет гнать матросской шваброй!
Вскоре после этого разговора я встретился еще с одним центрофлотцем Николаем Маркиным, знакомым мне со дня первого съезда балтийцев. Он рассказал, что соглашатели, не выдержав его "большевистского духа", исключили из состава Центрофлота.
Об этом Маркин говорил посмеиваясь:
- Для меня это кстати. Надоело бесцельно время убивать в канцелярии... Сейчас хоть делом занимаюсь - веду партийную работу в Кронштадте, на митингах перед петроградскими рабочими выступаю.
Маркин познакомил меня еще с одним кронштадтцем - стройным высоким парнем с веселыми и задорными глазами и волнистыми волосами. На всем его облике лежала печать некоторой лихости.
- Фамилия его по документам Викторский, - сказал Маркин. - А на самом деле это Анатолий Григорьевич Железняков. Прошу любить и жаловать.
Я пожал крепкую руку Железнякова. О нем я уже слышал. Летом 1917 года Железняков оказался замешанным в весьма нашумевшей истории. Временное правительство приказало очистить дачу бывшего царского сановника Дурново, занятую рабочими организациями, к которым присоединилась и группа анархистов. Когда казаки окружили дом, Анатолий находился там вместе с несколькими знакомыми анархистами. Они забаррикадировались мебелью, начали отстреливаться. Железняков бросил в наступавших бомбу. За это он получил четырнадцать лет каторжных работ. Но на каторгу Железняков не пошел. Просидев месяца полтора в тюрьме, он бежал оттуда вместе с товарищем по заключению. Побег был совершен средь бела дня с неслыханной дерзостью. Петроградские газеты взахлеб писали об этом. Пока Железнякова разыскивали по всем углам столицы, он перебрался в недосягаемый для Временного правительства Кронштадт, достал себе подложные документы на имя матроса Викторского с корабля "Нарова" и отправился в Гельсингфорс.
День открытия съезда был встречен в Гельсингфорсе, как большой праздник. Колонны вооруженных матросов проходили вдоль набережной, пронося красные флаги и плакаты. Лозунги их были самого решительного характера: "Власть Советам!", "Земля крестьянам!", "Долой войну!". Среди них не было видно ни одного эсеровского или меньшевистского призыва.
Делегаты съезда приветствовали демонстрантов с борта яхты. Когда прошла последняя колонна, делегаты отправились в зал заседаний Мариинского дворца. Председателем избрали Дыбенко, секретарем Викторского и приступили к работе. Бурной овацией встретили моряки прибывшего на съезд Владимира Александровича Антонова-Овсеенко. Смущенный и взволнованный, он занял предложенное ему место в президиуме, застенчиво поглядывая в зал сквозь стекла очков. Но стоило Антонову-Овсеенко взойти на трибуну, как он преобразился. Речь его была яркой и страстной. Владимир Александрович говорил о близкой победе пролетарской революции. Ему много и дружно аплодировали.
Второй съезд моряков Балтики в отличие от первого с самого начала имел ярко выраженную политическую окраску, проходил целиком под лозунгами большевиков. В день открытия был обсужден вопрос о Демократическом совещании. В своей резолюции делегаты назвали это совещание искусственно подтасованным. Балтийцы требовали немедленного созыва Всероссийского съезда Советов и предлагали ему взять власть в свои руки. "Безответственному же министерству, - записали они, - и выделенному из искусно подтасованного Демократического совещания предпарламенту, отвергшему защиту интересов обездоленных классов, доверия и поддержки от революционного Балтийского флота не будет ни на йоту..."
Второй съезд представителей Балтийского флота принял ряд важных решений. Одно из них - о направлении комиссаров в штабы и на корабли. Они облекались большими полномочиями - должны были наблюдать за расшифровкой всех радиограмм, вскрывать секретные пакеты, санкционировать отдаваемые частям и кораблям приказы, присутствовать на всех оперативных совещаниях в штабе флота.
Решение о комиссарах по рукам и ногам связывало притаившихся в штабе флота контрреволюционеров, ставило под контроль Центробалта любые действия командования. Вот почему еще во время обсуждения этого вопроса представитель штаба флота старший лейтенант Демчинский пытался уговорить делегатов отказаться от назначения комиссаров. Он сумел аргументировать это внешне очень вескими доводами. Демчинский сказал, что кораблевождение и решение оперативных военных вопросов требуют специальных знаний, большого опыта. Он привел примеры, подтверждающие его мысль о том, что аварии часто случаются именно на тех кораблях, где командиры избраны матросами, а не назначены штабом.
- Вот так же, - продолжал Демчинский, - может случиться и с комиссарами. Неподготовленному человеку трудно разобраться в действиях офицера. Поверьте мне: я говорю только в интересах дела.
Выступление Демчинского произвело впечатление на многих делегатов. Раздались реплики о том, что следует прислушаться к его доводам, а то ведь на войне, и особенно в море, шутки плохи... Другие говорили о том, что Демчинский преувеличивает, но не могли привести убедительных контрдоказательств. Сидевшие рядом со мной товарищи шептали:
- Давай выступай. Ты разбирался в причинах аварий следственной комиссии Центробалта. Скажи, прав Демчинский или нет.
Я попросил слова вне очереди. Направляясь к трибуне, заметил, что Дыбенко ободряюще кивнул и сделал движение кулаком, будто пихал кого-то в бок - давай, мол, стукни хорошенько по Демчинскому! К счастью, мне было чем "стукнуть". Я начал так:
- Господин старший лейтенант собрал много фактов об авариях кораблей, которыми командовали избранные матросами офицеры. Но почему-то умолчал о неполадках, происшедших по вине командиров, назначенных штабом. А ведь таких случаев значительно больше, и виноваты в них люди как раз со специальным морским образованием... Я покажу это на фактах.
А фактов у меня было много. Помимо тех, что накопились за время работы в следственной комиссии, в моих руках были еще документы о различных происшествиях на флоте с 1914 по 4917 год. Я рассказал делегатам, какие аварии и поломки случались по вине офицеров, сыпал примеры один за другим. Картина получилась настолько безотрадной, а сами факты настолько вопиющими, что доводы Демчинского померкли.
В заключение я сказал, что от аварий на море никто не гарантирован. Бывает, что и самый опытный командир попадает впросак. Но ведь все дело в том, что наши комиссары вовсе не собираются подменять командиров. Задачи у них другие. Они прежде всего должны следить, чтобы не было предательства со стороны офицерского состава. А для этого у наших комиссаров знаний вполне хватит. Мы не позволим скрывать приказы и распоряжения, направленные против революции.
Эти слова были встречены аплодисментами. Когда началось голосование по резолюции о комиссарах, ее приняли подавляющим большинством голосов. Это решение съезда вызвало переполох в штабе флота и морском министерстве. Вердеревский прислал телеграмму, требуя отмены этого постановления. Делегаты оставили ее без ответа. Комиссары были назначены на все корабли и во все береговые части. Они сыграли большую роль в подготовке и проведении вооруженного восстания.
Съезд моряков Балтики принял устав Центробалта, который вновь делал этот матросский орган полным хозяином на флоте. Я уже рассказывал о том, какие мытарства пришлось выдержать Центробалту первого созыва из-за того, что командование и правительство не желали утвердить выработанный им свод правил. Теперь обстановка изменилась настолько, что устав решено было вообще никуда не посылать на утверждение.
На съезде обсуждался и вопрос о разоружении кронштадтских фортов. Временное правительство распорядилось снять с них орудия под предлогом, что они нужнее на фронте. Делегаты дружно отвергли этот довод и заявили, что Балтийский флот не допустит лишения Кронштадта артиллерии.
Каждое решение съезда балтийцев было против Временного правительства. А у того уже не оставалось реальных сил, чтобы обуздать непослушный флот. Зато на словесные упреки и обвинения власти не скупились. По команде сверху буржуазные газеты принялись трубить о том, что Балтийский флот окончательно разложился и теперь совершенно небоеспособен, что он не сможет оказать никакого сопротивления, если немецкие корабли попробуют нанести удар...
Это походило на подсказку, и немцы не заставили себя долго ждать. В дни работы второго съезда представителей Балтийского флота крупные соединения кораблей противника начали боевые операции, стремясь прорвать оборонительный пояс и выйти к Гельсингфорсу и Кронштадту.
Парадоксально, но действия неприятеля были весьма на руку Временному правительству. Оно не жалело слов для заявлений о том, что будет вести войну до полной победы над врагом, а в то же время готово было пожертвовать Балтийским флотом и сдать Петроград, Не случайно именно в это время бывший председатель Государственной думы Родзянко во всеуслышание заявил в газете, что потеря Петрограда не будет иметь существенного значения. В правительстве вполне серьезно обсуждался вопрос о перенесении столицы в Москву.
Русская буржуазия рассчитывала задушить революцию руками немцев. Как бы откликаясь на это негласное приглашение, немцы усилили нажим на Северном фронте, активизировались на Балтике.
29 сентября командованию флота стало известно, что германские корабли подавили береговую батарею на острове Эзель и начали высадку десанта. В тот же день об этом узнали и делегаты нашего съезда. Балтийцы постановили направить в штаб трех комиссаров - Войцеша, Журавлева и Балыкина. Их обязали подписывать все приказы по флоту вместе с командующим. На рижское побережье послали членов ЦКБФ комендора линкора "Гражданин" Суркова и комендора линкора "Слава" Тупикова. По требованию Центробалта к Моонзундским островам были отправлены подразделения 2-го Балтийского экипажа, в Ревеле сформированы матросские отряды, по всему флоту отменены отпуска.
Немцы рвались в Рижский залив. С их стороны в боях участвовали десять линейных кораблей и линейный крейсер, девять легких крейсеров, пятьдесят шесть эсминцев и около двухсот тральщиков, охотников за подводными лодками, вспомогательных судов. Удар противника приняли два устаревших линкора "Слава" и "Гражданин", три крейсера давней постройки, двадцать шесть эскадренных миноносцев и несколько десятков вспомогательных кораблей.
При таком неравенстве сил русским морякам приходилось только обороняться. Они изматывали неприятеля в непрерывных боях, наносили ему чувствительные потери. Утраты несла и наша сторона. У Моонзундских островов погибли линкор "Слава" и эсминец "Гром". Лишь после напряженных шестидневных боев врагу удалось пробиться в Рижский залив. Но этот успех обошелся ему дорого. Германцы лишились семи эсминцев, из строя были выведены три линкора, семь миноносцев, несколько вспомогательных судов и тральщиков.
К дальнейшему расширению наступательных операций на море они после этого уже не стремились.
Я совершенно уверен, что германский флот не добился бы и этих тактических преимуществ, если бы не предательство некоторых высших офицеров и не активная деятельность вражеской агентуры в нашем тылу. Примерно недели за две до начала наступления противника в Центробалте обсуждался вопрос о германском шпионаже в районе Рижского залива. Уже тогда было замечено, что летчики противной стороны, вылетая на бомбежку, точно знали расположение наших судов. Команды кораблей, находившихся в Рижском заливе, просили удалить с острова Моон баронов Нолькена, Буксгевдена и священника Мери. Члены ЦКБФ не доверяли начальнику сухопутной обороны контр-адмиралу Свешникову. На острова Моонзундского архипелага были командированы товарищи Красноперов и Машкевич. Прибыв туда, они установили, что адмирал Свешников и начальник дивизии подводных лодок Владиславлев находятся в тесной связи с иностранными лазутчиками. Красноперов и Машкевич выяснили, что Свешников распорядился снять с западного побережья Эзеля воинские части и отвести их в глубь острова. На защите самого уязвимого места был оставлен лишь один пехотный полк. Артиллеристы береговых батарей сообщили нашим представителям: фундаменты для многих орудий сделаны так, что после нескольких выстрелов могут осесть. Пока Машкевич и Красноперов добивались санкции на арест начальника сухопутной обороны, прошло две недели. В это время развернулись бои на Моонзунде. Немцы высадились как раз в том месте, откуда Свешников приказал отвести войска. Узнав о десанте, Свешников бежал. Вместе с ним скрылся и начальник дивизии подводных лодок Владиславлев.
И еще одна деталь. В порту Гапсаль находился дивизион английских подводных лодок. Опираясь на русские базы, они вели операции против германского флота. Однако, когда корабли последнего появились у Моонзундского архипелага, ни одна английская лодка не вышла в море. Красноперов и Машкевич разговаривали по этому поводу с командиром дивизиона. Но тот ответил, что не имеет никаких распоряжений от своего начальства. Разозленные центробалтовцы пожелали ему поскорее убраться в свою Англию. Английские моряки так и сделали. При появлении противника они взорвали лодки и уехали, домой, не помню уже - через Финляндию или через Архангельск.
По поводу событий во время Моонзундских боев Владимир Ильич Ленин писал: "Не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планом правительства переселиться из Питера в Москву, что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англофранцузскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем?
Я думаю, что доказывает"{6}.
Балтийские матросы встали грудью против врага, сорвали планы германского командования, а вместе с ними похоронили надежды русской буржуазии задушить революцию руками иноземных империалистов.
В то время как балтийцы сражались с неприятелем, геройски гибли в неравном бою, правительство продолжало поливать грязью весь флот. Это вызвало взрыв негодования среди команд кораблей. Они готовы были смести правительство Керенского.
А Керенский еще и масла подлил в огонь. В своей телеграмме на имя главнокомандующего армиями Северного фронта он заявил, что балтийцы своими действиями вольно или невольно играют на руку врагу. Это окончательно переполнило чашу терпения моряков. На митингах и собраниях они высказывались за отставку правительства Керенского. Делегаты съезда не остались в стороне. Президиум решил принять по этому поводу специальную резолюцию. Мне не забыть той минуты, когда председатель огласил ее. В ней содержалось категорическое требование немедленно удалить из правительства авантюриста Керенского.
Эти слова были встречены овацией. Из зала неслось:
- Правильно! Хватит ему на шее народа сидеть... Пусть убирается!
Резолюция была принята единогласно. На делегатов она произвела очень сильное впечатление, понравилась всем своим боевым тоном, искренностью и яростной ненавистью к врагам революции.
Это решение съезда знаменовало собой окончательный разрыв Балтийского флота с правительством. С той поры уже не возникал вопрос: за кем пойдет флот? Теперь спрашивали: когда балтийцы выступят?
С первых дней октября новый состав Центробалта вплотную занялся подготовкой вооруженного восстания. Мы затребовали через Центрофлот пятнадцать тысяч винтовок, пятьсот пулеметов и тысячу револьверов. На кораблях и в береговых частях создавались боевые взводы, которые должны были поступить в распоряжение Центробалта. Появилась потребность в специальной военной комиссии ЦКБФ. И ее создали.
Центробалт четвертого созыва работал дружно, все вопросы решались быстро, по-деловому. Наш выборный матросский орган в эти дни мог смело считаться одним из отделений партии большевиков. Мы уже, не подчинялись Временному правительству, а исполняли лишь приказы партии.
На II Всероссийский съезд Советов из состава Центробалта были избраны четырнадцать человек - только большевики и им сочувствующие. В их числе оказался и я.
В эти напряженные, до предела заполненные работой дни мне довелось близко столкнуться с Анатолием Железняковым. Он понравился мне своей целеустремленностью, огромной силой воли, стремлением к справедливости во всем. От него веяло задором, энергией. Железняков в то время увлекался Кропоткиным и симпатизировал анархистам. По этому поводу у нас часто возникали споры. Под влиянием товарищей - членов РСДРП (б) Анатолий постепенно изменил свои взгляды. Он с жадностью впитывал все, что видел и слышал, и не раз вынужден был признавать открыто правоту большевиков.
Накануне отъезда на II Всероссийский съезд Советов он как-то вечером признался мне, что анархисты, пожалуй, не та партия, которая способна защитить интересы народа. И, словно застеснявшись того, что сдает свои прежние позиции, добавил:
- Но вообще, они ребята боевые, не то что хлюпики-меньшевики...
- Может быть, и боевые, но куда гнут?.. Сверкнув белозубой улыбкой, Железняков сказал примирительно:
- Путаницы у анархистов, конечно, хватает...
Вскоре настал час прощания с товарищами из Центробалта. Делегаты II Всероссийского съезда Советов уезжали в Петроград. Лишь Дыбенко, избранный вместе с нами, остался в Гельсингфорсе. Ему надо было обеспечить работу ЦКБФ в решающие дни вооруженного восстания, проследить за своевременной отправкой кораблей и матросских отрядов на помощь питерским рабочим.
На прощание он крепко пожал руки всем уезжающим и сказал, что, наверное, скоро свидимся в Петрограде.
- Вы уж там, ребята, не подкачайте, на съезде. II в случае восстания тоже!
- Будь спокоен, - заверили его, - не подведем!
Октябрьский штурм
Прибыв в Петроград, мы прямо с вокзала отправились в Смольный. Улицы города казались малолюдными. Часто попадались юнкерские патрули. Возле булочных стояли длинные очереди за хлебом.
В Смольном долго бродили по бесконечным коридорам, пока нашли комнату регистрации. Немолодая женщина с усталым и бледным лицом записала нас в журнал. В графе "партийность" она с удовлетворением выводила: "член РСДРП (б)".
Когда подошел черед Железнякова, он, немного помедлив, сказал:
- Запишите, беспартийный...
Мы весело переглянулись: в поезде товарищи все время подшучивали над тем, что Железняков единственный анархист, затесавшийся в группу большевиков. Он отмалчивался. А теперь вот, видимо, решил отмежеваться от своей партии.
Отправились в общежитие. Нас разместили вместе с моряками, прибывшими с других флотов и флотилий. Мы быстро перезнакомились, зачитали им наказ, врученный нам балтийцами. Он понравился нашим новым товарищам своей целеустремленностью, тем, что в нем были четко изложены требования: немедленно свергнуть продажное Временное правительство и передать власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Черноморцы, представители с Белого моря, Каспия и Тихого океана были настроены так же. Они рассказали, что Центрофлот тоже намеревается прислать своих делегатов на II съезд Советов.
- Нет уж, дудки! - решительно сказал Иван Сапожников. - Нечего им тут делать, только имя моряка опозорят.
Кто-то из наших предложил:
- Давайте пошлем телеграмму в ЦКБФ. Пусть там изберут еще трех человек и пришлют на съезд вместо центрофлотцев!
Эту мысль поддержали. В тот же день Центробалт провел дополнительные выборы и направил в Петроград П. Д. Малькова, П. С. Сутырина и П. Я. Ряммо.
Открытие съезда задерживалось. Чтобы не терять зря времени, мы по предложению Петербургского комитета РСДРП (б) в эти дни выступали на рабочих и солдатских митингах, рассказывали о положении на флоте, о том, что балтийцы уже не подчиняются Временному правительству и готовы в любой час поддержать питерский пролетариат. Некоторые из нас выполняли отдельные поручения Военно-революционного комитета, готовившего вооруженное восстание.
Однажды на одной из улиц Петрограда я вдруг встретил своих старых товарищей по подполью - Василия Марусева и Федора Дмитриева. Обрадованные встречей, мы спрятались от дождя в какую-то подворотню, чтобы поговорить. Когда стало темнеть, Марусев сказал:
- Негоже нам тут торчать - продрогли уже совсем. Может быть, зайдем в гости к Старку? Это недалеко...
Старк одно время работал в Гельсингфорсском комитете. Направились к нему.
Он встретил нас приветливо. Оказалось, что мы угодили прямо к ужину. Нас усадили за стол. Приятно было сидеть в теплой, уютной комнате, не торопясь потягивать крепко заваренный чай. Беседа наша оказалась неожиданной, но интересной. Речь шла о том, что больше всего волновало каждого в те дни - о вооруженном восстании. Марусев, Дмитриев и я считали вопрос предельно ясным - надо разгонять Временное правительство, заключать .мир, отдавать крестьянам помещичью землю. Старк же был настроен не так оптимистично.
- В том, что в нынешней обстановке мы сможем взять власть в свои руки, я не сомневаюсь, - произнес он, - а вот как ее потом удержать, как управлять таким огромным государством? Вы над этим не задумывались?
Признаюсь, для меня такие мысли были новыми. Я считал, что сейчас главное - взять власть. А как ее удержать, подумаем, когда она будет у нас в руках. Конечно, это хорошо, что Старк смотрел вперед. Но плохо, что не был уверен в нашем завтрашнем дне. Правда, впоследствии он принимал активное участив в революции, в строительстве молодого Советского государства. Несмотря на некоторые колебания, Старк честно ж добросовестно выполнял партийные решения.
Ушли от него поздно. Несмотря на непогоду, на улицах было полно народа. Петроград напоминал огромный вооруженный лагерь. То и дело по мостовым грохали тяжелыми сапогами солдаты вызванных Временным правительством & столицу воинских частей, маячили конные казачьи разъезды, подразделения юнкеров несли охрану почты, телеграфа и телефона.
Боясь корабельной артиллерии, Временное правительство с помощью Морского министерства решило удалить из Петрограда "Аврору", которая только что закончила ремонт на Франко-Русском заводе. Исполняющий обязанности командира лейтенант Эриксон получил приказ выйти в море для опробования машин. Однако вскоре в адрес судового комитета "Авроры" пришел другой приказ - от Центробалта. О нем Эриксон доносил командующему Балтийским флотом адмиралу Развозову: "Сегодня днем председатель судового комитета получил приказание от Центробалта впредь до его распоряжения не выходить из Петрограда. Председатель судового комитета настаивал перед Дыбенко по юзу на необходимости выхода крейсера на пробу машин, которую предполагается произвести в среду, а завтра должны были перейти в Кронштадт. Дыбенко настаивает на том, чтобы крейсер 25-го и 26-го оставался в Петрограде. Председатель судового комитета ослушаться распоряжений Цевтробалта не считает возможным, о чем и заявил мне".
"Аврора" осталась в столице. Кроме нее Центробалт прислал еще четыре эсминца. Из Кронштадта пришел минный заградитель "Амур". К началу восстания на Неве стоял внушительный отряд боевых кораблей. Один их вид вызывал дрожь у защитников Временного правительства.
Зато моряки приход боевых кораблей встретили восторженно. Наконец-то настал момент, о котором мы так долго мечтали.
- Думал ли ты, Коля, - спрашивал меня Сапожников, - что вое будет вот так?
- Нет, - признался я, - по-другому все представлялось. Более стихийно...
Восстание началось до открытия II Всероссийского съезда Советов. По указанию Петроградского ВРК, разместившегося в Смольном, 24 октября отряды Красной гвардии вышли на улицы. К Смольному потянулись вооруженные рабочие петроградских заводов, из Колпина и Сестрорецка. У ступенек института были установлены орудия, за оградой пофыркивали моторы броневиков. Подступы к столице охранялись революционными частями.
Ночью рабочие и матросские отряды заняли мосты, телеграфное агентство, почтамт, вокзалы, государственный банк и другие важные объекты, окружили Зимний дворец. Утром 25 октября на улицах столицы появилось обращение "К гражданам России", в котором говорилось, что Временное правительство низложено и власть перешла в руки Военно-революционного комитета. Автором исторического воззвания был В. И. Ленин.
Один только Зимний дворец оставался пока еще в руках бывшего правительства, отрезанного от города и от страны плотным кольцом восставших рабочих, матросов и солдат. Его распоряжениям подчинялись только подразделения юнкеров да женский ударный батальон. Выставив из-за поленниц дров стволы пулеметов и винтовок, защитники Зимнего упрямо держались. Они не сдавались, надеясь на помощь, которую обещал оказать сбежавший из Петрограда Керенский.
Вечером 25 октября начал свою работу II Всероссийский съезд Советов. Делегаты разместились в актовом зале не только на стульях, но и на подоконниках, многие стояли в проходах, теснились в дверях. Наша группа разместилась в первых рядах. Нам хорошо был виден президиум.
Хотя съезд в подавляющем большинстве состоял из представителей большевиков, открыл его меньшевик Дан. За столом рядом с ним сидели Гоц и Абрамович. Все они принадлежали к руководящему ядру отжившего свои дни соглашательского ЦИКа.
Заметно расстроенный, Дан поднялся на трибуну, подождал, пока утихнет шум, затем стал говорить о том, что съезд собрался в исключительной обстановке и Центральный исполнительный комитет считает ненужным открывать заседание политической речью.
- Я являюсь членом президиума ЦИКа, - напомнил Дан. - Мои партийные товарищи сейчас находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров...
После его слов делегаты зашумели, с разных сторон раздались выкрики:
- Позор!
- Долой корниловцев!
- Предатели!
Сидевший невдалеке от нас черноморский матрос с георгиевской лентой на бескозырке вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Железняков уважительно посмотрел на него, А Дан, стараясь сохранять спокойствие, терпеливо ждал, когда все смолкнут. Наконец такой момент наступил, и он сказал:
- Заседание Второго съезда Советов объявляю открытым и предлагаю приступить к выборам президиума.
Представители соглашательского ЦИКа торопливо покинули свои места за столом. Делегаты быстро избрали президиум, в основном состоявший из большевиков. Начались выступления. Внезапно какой-то взъерошенный человек, обращаясь к председателю, попросил слова для внеочередного заявления. Он чуть ли не бегом влетел на сцену. Срывающимся голосом он закричал, что Зимний дворец обстреливается пушками Петропавловской крепости и морскими орудиями "Авроры".
- Мы протестуем! - восклицал он, заламывая, руки. - Мы покидаем съезд и идем к Зимнему дворцу умирать вместе с нашими братьями!
И действительно, после его сообщения группа меньшевиков демонстративно вышла из зала. Кто-то из матросов крикнул:
- Скатертью дорожка!
А Железняков вдруг толкнул меня в бок, с озорной усмешкой сказал:
- Пойдем и мы с тобой, поглядим, как они "умирать" будут... Чего нам тут сидеть, речи слушать? Может, у Зимнего и для нас дело найдется? Часть наших ребят уже давно на Дворцовую площадь ушла.
Я согласился с ним. Выйдя из Смольного, направились к Зимнему. По пути мы раздобыли винтовки, хотя у нас имелись пистолеты. Чем ближе подходили к Дворцовой площади, тем громче слышался треск ружейных и пулеметных выстрелов. Со стороны Петропавловки звонко грохали пушки. Мы обогнули площадь и через Невский вышли к Александровскому саду возле Адмиралтейства. Здесь было полно матросов. Кто-то окликнул Анатолия, и к нему подошли сразу несколько человек. Оказалось, что здесь ждали сигнала матросы из Машинной школы. Желёзнякова окружили тесным кольцом.
Но разговаривать было некогда. Мы подоспели как раз к тому моменту, когда начинался решительный штурм Зимнего дворца. Его крыло, обращенное к Адмиралтейству, было высвечено лучами прожекторов с "Авроры" и стоявших возле Николаевского моста эсминцев.
Вскоре со стороны Миллионной улицы и арки Главного штаба плеснулось и затопило все пространство грозное "ура!". С каждой секундой оно звучало все громче. Мы тоже закричали и кинулись вперед.
Вместе с другими я побежал к дворцу. Когда поравнялись со штабелями дров, за ними никого не оказалось: юнкера и ударницы бежали во дворец. Мы начали их преследовать и вслед за ними ворвались в вестибюль. Тут они побросали оружие.
Потеряв Железнякова, я побежал вместе с матросами и красногвардейцами по лестнице вверх, проскочил какую-то площадку и очутился возле распахнутой настежь высокой двери. Бросился туда. В небольшом зале, окруженная плотным кольцом матросов, рабочих и солдат, стояла группа испуганных людей. Это были министры Временного правительства. Лишь адмирал Вердеревский, которого я хорошо знал по Гельсингфорсу, казался спокойным.
Возбуждение постепенно улеглось. Установилась тишина. Впоследствии, вспоминая этот момент, я понял, что, ворвавшись в зал заседания Временного правительства, многие из нас попросту не знали, что делать дальше. Момент был напряженным. Для министров дело могло окончиться плачевно. Кинься на них какой-нибудь обозленный солдат-фронтовик - и их бы смяли. Но в эту минуту появился среднего роста человек в очках, в помятой фетровой шляпе. Выйдя вперед, он сказал спокойно и властно, обращаясь к министрам:
- Именем Военно-революционного комитета вы арестованы!
Это был член ВРК Антонов-Овсеенко.
В зале снова поднялся гул, но быстро смолк. Все хотели видеть и слышать, что будет делать дальше Антонов-Овсеенко. А он подозвал поближе группу моряков, приказал оцепить арестованных. Балтийцы хорошо знали Владимира Александровича в лицо. Его авторитет на флоте был непререкаем, и матросы тотчас же выполнили его распоряжение.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги