Банальная история

Глава 3 АНДРЕЙ

Он всегда был сам по себе, и в тоже время безраздельно с нами, одним из важных составных мира Шабуриных. Порой он так сильно напоминал мне Алешу, что я сомневалась в том, что они не близнецы. Тот же взгляд, те же манеры, уравновешенность и рассудительность, острый, пытливый ум. В принципе данное сходство вполне объяснимо с точки зрения психологии. У них небольшая разница в возрасте и почти одна и та же картина детских впечатлений.

Их выкинули за борт родительской лодки и отказали в помощи. И они поплыли, как смогли. И поняли, что вместе могут лучше. И были неразлучны. Алексей стал Андрею не только братом, но по сути — отцом, матерью, кумиром. Его решения были законом, не подлежащим ни обдумыванию, ни тем более сомнению.

Я могу лишь догадываться, почему Алеша избрал своей стезей акушерство и гинекологию, спешно переведясь на данное отделение. Как раз, будучи студентом пятого курса, он смог договориться с профессором Авдеевым, светилом областного масштаба, о частной консультации. Тот осмотрел меня и с чисто медицинским цинизмом предрек белые тапочки в расцвете лет от беременности в разных вариантах. Буквально через неделю Алеша уже учился на другом факультете.

С Андреем все было проще и прозаичнее. У него всегда проявлялся аналитический склад ума и недюжие дипломатические способности. Учиться ему было все равно на кого, лишь бы в итоге получать очень, очень много, быть полезным семье и стать веской, значимой фигурой, чтобы не затмевать, а именно оттенять своего старшего брата.

Алеша привел все это к одному знаменателю и указал единственный путь — юриспруденция. Врач есть. Нужен еще адвокат. Сергей был порой еще более невыносим, чем я, да и мама с папой то и дело разводились, делили имущество и нас, не спрашивая нашего мнения, словно мы — неодушевленные предметы.

Андрей выслушал доводы, кивнул и пошел исполнять. Поступил с блеском, с не меньшим блеском выучился, окончил университет с красным дипломом и тут же получил лестное предложение. Быстро пошел в гору. А после случившегося с Сергеем почувствовал свою значимость, могущество и полезность для семьи — гордо расправил плечи и зашагал еще бодрее.

Он никогда не унывал, проворно учился, но, увы, не всегда хорошему. В его арсенале появились весьма грязные способы достижения целей. Но по этому поводу он не переживал. К тридцати годам стал самым знаменитым и высокооплачиваемым специалистом и сам выбирал клиентов. Стал матерым хищником, еще более жестким и зачастую жестоким, чем Сергей. И даже я не всегда могла точно сказать, что он задумал, к чему это приведет, и все же оставалась для него авторитетом и светом в окне, как, впрочем, любой из круга «наших».

Он был единственный, с кем я была настороже, и все же безумно любила даже за это. Он давал такой заряд уверенности в себе, что остальное терялось за этим определением. Он словно монолитная стена возвышался над нами и крепко держал тылы, ограждая от любых неприятностей, давя в зачатке любой намек на их образование. Он не вдавался в подробности, если речь шла о семье, и нудно выпытывал любые нюансы события, касающегося чужих, а мог и спокойно отказать, не вдаваясь в подробности, невзирая на униженную мольбу.

Он не "шлифовал фейс", как Сергей, а размеренно и планомерно давил любого оппонента до тех пор, пока не убеждался, что тот уже не жизнеспособен и точно не сможет подняться. Он не вступал в пререкания, не пачкал руки, не опускался до уровня плебеев. Он парировал изящно, с мастерством виртуоза и самой милейшей улыбкой.

И все же он был моим братом, частью меня. Я даже не задумывалась над нравственностью его поступков, как не задумывалась над правильностью решений Алеши — мне достаточно было того, что он есть, а все остальное лежало в плоскости необходимости, естественной, чтобы выжить в мире «чужаков». Он еще не совершил, а уже был прощен, только подумывал, как был уже единогласно поддержан и одобрен.

Даже если б он зубами загрыз сотню обывателей, я бы все равно слова не сказала в упрек, и вытирала бы кровь с губ, и отгоняла до последнего свору мстителей. Оправдала его, зализала раны, и убила бы сама за любой косой взгляд, за любое оскорбление в его сторону.

И он понимал это.

Андрей ждал у машины. Его спутница, миловидная девушка с чуть вздернутым носиком и лукавым взглядом серых глаз, куталась в песцовую шубку и выжидательно смотрела на нас. Я приготовила дежурную улыбку, одарила ею присутствующих и подала брату сумку. Олег же хмуро кивнул, не желая скрывать ни раздражения, ни отношения к раздражителям, сел в машину и грохнул дверцей, вымещая на ней свое скверное настроение. Я непроизвольно вздрогнула, Андрей прищурился на затылок родственника:

— Твой, смотрю, в чудном настроении?

— В обычном.

— Угу. Как обычно, — открыл дверцу передо мной, помогая сесть в салон.

— Здравствуйте, Анна Дмитриевна! — тут же развернулась девушка. — Вы меня помните?

Лицо было знакомо…

— Конечно — Жанна. Здравствуйте.

— Ой, я так рада вас видеть! У вас опять новый парфюм. Я до сих пор ищу тот аромат и не могу найти.

— Наоми Кэмбелл. Мистерия.

— Ах, где же его найдешь в нашем городке? — огорчилась прелестница. Я со значением посмотрела на Андрея:

— Куплю, — пообещал тот, усаживаясь, и завел мотор. Жанна взвизгнула от радости, чмокнула его в щеку и опять развернулась ко мне, чтобы продолжить нудную для мужчин беседу о тряпках, элитных бутиках, направлениях моды. Андрей же поймал в зеркало недовольный взгляд моего мужа и тихо, словно речь шла о тех же бутиках, предупредил:

— Еще раз хлопнешь дверцей, побежишь за машиной.

Жана удивленно глянула на него, потом на Олега, и я представила его, сглаживая неловкость:

— Мой муж — Олег.

— Очень приятно, Жанна, — протянула ему ухоженную руку с изящным перстнем и изысканным маникюром. Девушка видимо ждала галантного поцелуя, но Олег хоть и вырос в интеллигентной семье, подобным умением не обладал, потому тряхнул кисть в банальном пожатии и отвернулся к окну. Жанна недоуменно посмотрела на него, потом на меня и отвернулась. Мы выезжали на проспект, но не той дорогой, что обычно, а в объезд.

— Кого-то нужно забрать? — предположила я.

— Да, малыш, подругу Жанны. Будет Никитенко с супругой и Борзов. Не возражаешь?

— Нет.

Девушка для Борзова, все правильно. А Никитенко вряд ли прибудет.

Его супруга особа патологически ревнивая и хватку имеет — бультерьерам на зависть. Моложавая сорокалетняя мадам хоть и была много симпатичнее своего мужа, лысеющего и полнеющего, как на дрожжах, прокурора области, боялась интрижек милого на стороне и в каждой особе женского пола видела покушение на свою безопасность. Положение, стабильность и, как ни странно, глубокая привязанность к супругу заставляли мадам быть во всеоружии и зорко смотреть по сторонам. Не знаю, что она придумала себе на счет меня, но на любые званые вечера Андрея отвечала корректным отказом и не пускала супруга. Самое большее, что он себе мог позволить под жестким контролем — десятиминутный визит вежливости, как уверение в лояльности и теплых чувствах к знаменитому адвокату.

— А я против, — начал Олег и осекся под взглядом Андрея.

— А вот и Гульчата. Правильно? — спросил он у Жанны. Та кинула на него странный взгляд и, фыркнув, согласно кивнула. Меня это насторожило — подруги были явно не близки.

И тут увидела ее и поняла, что вряд ли Жанна является подругой этой одалиски, и озадачилась необходимостью приглашать подобную особь в закрытое, почти родственное общество. Тем более для Борзова.

Раскосое, широкоскулое убожество мерзло на остановке, держа руками в вязанных варежках черный полиэтиленовый пакет, и притопывало крепкими, короткими в стиле «танго» ножками, обтянутыми черными колготками. Шерстяными. Вязанная шапочка и короткая дубленка с лохматым воротником, на котором лежали непрокрашенные, и потому имеющие неопределенный цвет, волосы.

Я вопросительно посмотрела на Андрея — что плохого ему сделал Борзов?

— Друзей не выбирают, — заметил он философски, а в глазах плескалась насмешка и непонятное, желчное удовлетворение. Олег шумно вздохнул и заерзал.

— Она очень милая девушка, — попыталась озвучить достоинства своей подруги Жанна и смолкла. Видимо, на том они и кончились.

— Гульчата, значит, — хохотнула я, не сдержавшись, и чуть сдвинулась, освобождая место данному явлению. Дверца открылась, в салон вместе с Гулей вошел стойкий запах дешевых духов с горчинкой.

— Здравствуйте, — голосок, как у дежурного по части, взгляд черных глаз, как сканер.

"Спасибо, Андрюша", — поблагодарила я брата взглядом: хороший праздник намечается. Интересно, эта подруга степей умеет пользоваться ножом и отличит ли фужер под вино от фужера под шампанское?

Но может быть действительно у нее масса других достоинств — чистота помыслов, например, острый ум или бескрайняя широта сердца?

— Здравствуйте. Я — Аня. Это мой муж — Олег. Это Андрей. Жанну вы знаете. А вас зовут?

— Гуля, — буркнула девушка и уставилась впереди себя с видом партизана, попавшего в плен. Олег отчего-то побелел и напрягся, сжавшись так, что казалось, усох в два раза. Подозреваю, мой милый был близок инфаркту по совокупности впечатлений. Он был очень чувствителен к запахам и терпеть не мог густые, горькие ароматы.

— Приятно, — кивнула я, поджав губы, и наградила Андрея многообещающим взглядом. Тот спрятал улыбку и вырулил на дорогу.

Ехали молча в неестественно напряженной атмосфере. Я пыталась разговорить подруг, но те не проявили активности, и беседа затихла, не успев начаться. Андрей включил музыку, чтоб как-то сгладить неловкость и прибавил скорость, выбравшись на пригородное шоссе. Вскоре я увидела крышу Андрюшиного особняка и порадовалась, что дожила до конца поездки. Но возникал естественный опрос — доживу ли до конца праздника в таком-то обществе?

Интересно, кого хотел разозлить брат, пригласив на семейный праздник угрюмую дочь Башкортостана? С Борзовым понятно — он гость в нашем городе, причем очень важный и нужный для Андрюши человечек. Естественно, я была готова, что он не даст ему скучать, оставив в одиночестве гостиничного номера на Новый год. Но пригласить в интеллигентное общество и привести для него это?

Да, именно «это». Девушка вылезла из машины, и застыла посреди двора, с откровенной завистью и неприязнью осматривая двухэтажный особняк из красного кирпича, небольшую, всего 60 соток, территорию вокруг, с ровными очищенными от снега дорожками, скамейками и бассейном, накрытым по случаю зимы пленкой. Мне не понравилось ее выражение лица. И руки, сжимающие черный пакет так крепко, словно его могли украсть. И взгляд…

— Для кого приготовлен этот "троянский конь"? — тихо спросила я у Андрея, пока Олег вываливался из машины, а Жанна выходила.

Брат виновато глянул на меня и помахал рукой Алеше, встречающему нас на крыльце:

— Привет, как добрался?

— Нормально, — кивнул тот, открывая перед девушками дверь в дом. Олег замешкался у машины, стряхивая снег, попавший на брючину. Я не стала выпытывать брата и ждать мужа, пошла за подругами, надеясь разгадать загадку позже.

Андрей загнал машину в гараж и вышел, делая вид, что не замечает застывшего в ожидании Олега. Не спеша, закрыл ворота, пошел к дому.

— Что это за курица? — остановил его Олег.

— Жану ты уже видел на моем дне рождения. Она моя любовница.

— Я о другой.

— Заинтересовала? — взгляд Андрея был пытлив и одновременно насмешлив.

— Просто потрясен! — прошипел Олег, вглядываясь в лицо мужчины.

— Да-а, у нее не очень элегантный вид. Но может быть масса других достоинств? Отец — президент Башкортостана, например, или у нее самый высокий уровень интеллекта в нашем городе, светлая душа, наконец…

— Мне нет дела до ее души! Я хотел встретить Новый год в кругу семьи, а не в балагане!

— Круг немного разбавили — не страшно…

— Я против!

— Да кто ж тебя спрашивал? — удивился Андрей.

— Я…я ухожу!

— Счастливо, — кивнул мужчина и махнул рукой, объясняя, куда направить стопы. — Прямо через озеро и налево, километров в шести автобусная остановка. Расписание не знаю, извини, но по трассе машины ходят — подберут до города…

— У меня нет денег…

— А я по праздникам не подаю, — отрезал Андрей и пошагал к дому. Его ждал Алексей.

— Никитенко был и уехал. Огорчился, что ты задерживаешься.

— На служебной машине был?

— Да.

— Тогда ясно. Придется перезвонить, — кивнул Андрей, снимая пальто.

— Он звонил тебе.

— Я сотовый отключил. Борзов приехал?

— Да. Минут двадцать, как. С водителем. Приятный парень. Я и его пригласил.

— Правильно. Сергей звонил?

— Да, обещал появиться максимум через час.

— Тогда пора стол накрывать, — заметил Андрей, расчесываясь и придирчиво оглядывая себя в зеркало.

— Уже. Ты Аглаю до утра просил остаться?

— Конечно. Не Ане же стол накрывать и после здесь убираться.

Братья прошли в зал, где стоял уже сервированный стол, мерцала огнями елка.

Компания разместилась у камина на угловом диване и в креслах. Геннадий, водитель Борзова, оказался действительно приятным, корректным и веселым собеседником с хорошими манерами. Сам Вадим Михайлович сыпал остротами и пребывал в самом радужном настроении. Жанна заливисто смеялась. Я крутила фужер с легким коктейлем и улыбалась, стараясь выглядеть беззаботной и радостной. Алеша щурился, задумчиво поглядывая на меня. Андрей распоряжался на счет стола, не забывая принять участие в разговоре. А вот Олег и Гуля выпадали из компании.

Олег занял кресло у елки и, хмуро поглядывая на веселящихся, молчал. Гуля то и дело косилась на него и прятала глаза в фужере с вином.

Мне это не нравилось. Как и ее дорогой, элегантный костюм. Она явно не умела носить подобные вещи и смущалась, чувствовала себя неловко.

Не знаю, почему я так пристально следила за ней? Отчего придиралась к каждой мелочи? Но она действительно тревожила меня. Откровенно наглый взгляд черных глаз, с нехорошим прищуром действовал на нервы. И аккуратный маникюр, идеальный макияж, при абсолютно неухоженных волосах, стриженых кое как и кое где, вызывал досаду то ли на безалаберность девушки, которой видимо было не знакомо чувство стиля и вкуса, то ли на того затейника, что презентовал ей хорошего визажиста, но позабыл о мастере женской прически.

Шерстяные колготки исчезли вместе с кургузыми полусапожками, и ноги, обтянутые черными Levanta и обутые в остроносые туфельки очень маленького размера, привлекали внимание мужчин. И можно было назвать ее приятной и даже хорошенькой, если б не ее натянутые улыбки в ответ на остроты, не странный, почти злой блеск глаз и, сродное брезгливой гримасе, выражение лица.

— Все-таки — кто она? — спросила у Андрея тихо, чтобы не услышали остальные, когда он присел рядом на подлокотник кресла.

— Знакомая Жанны, — так же тихо ответил он, чуть склонившись ко мне.

— Лучше знакомую подобрать не могли? Борзов на нее не смотрит.

— Мало выпил, — бросил Андрей и, отсалютовав Жанне фужером, глотнул коктейля, лениво побрел к ней, сел меж подругами, по-хозяйски обняв за плечи обоих. Девушка с улыбкой прижалась к нему, а Гуля напряглась и видимо хотела сбросить руку, но Андрей что-то шепнул ей, подмигнул в ответ на растерянный взгляд, и она замерла.

Олег прошел к бару и, выбрав понравившуюся бутылку водки, налил полный бокал. Выпил залпом, даже не закусив, потом налил следующий и пошел с ним обратно к креслу. Я вздохнула, прикидывая варианты развития событий, и понимала, что ни одного светлого и радостного не предвидится. Если мой милый сейчас нарежется, как сапожник.

Пришлось идти к нему и пытаться забрать бокал.

— Оставь меня в покое, — прошипел он, поглядывая на Андрея, обнимающего девушек.

— Олег, время еще только восемь. Ты после ночи, не спал, нормально не ел — опьянеешь, — предупредила я. Он промолчал, но бокал из рук не выпустил. Тут и Сергей появился. В обнимку с милой молоденькой блондинкой, кукольного образца. И звали ее соответственно:

— Мила.

Пошло веселье. Сергей тихо веселиться не умел, оттого музыка забила децибелами по ушам, и гогот уже охмелевшей компании переместился в центр зала, на импровизированную танцплощадку. Я двинулась к столу, куда уже перебрались Вадим Михайлович и Алеша, и краем глаза заметила, как Андрей сует в нагрудный кармашек Гулиного костюма зеленую сотню. Интересно. Очень. Учитывая его фривольную позу и пренебрежительное отношение — почти лег на ее плечо и шепчет в лицо явно гадости.

Я задумчиво посмотрела на собравшихся — кто? За кого он оплачивает? Или за что? Олег уже опьянел и дергался под музыку перед девушками. Сергей что-то кричал в ухо Геннадия и смеялся. Блондинка очаровывала сразу Борзова и Алешу. Всем весело, всем хорошо. Я бросила ломать себе голову над загадочностью Гули — не стоила она этого, право. Подошла к Андрею, села под бочок, прижавшись к его груди. Спросила прямо:

— За что ты ей платишь?

— Не твое дело! — прошипела девушка, зло сверкнув глазами. Я выгнула бровь, напустив во взгляд задумчивой иронии. Андрей же перехватил пытающуюся встать Гулю, грубо сжав плечо, и вперил немигающий и тем устрашающий взгляд в широкоскулое лицо:

— Не смей хамить моей сестре, иначе…

Меня разбирало любопытство: что иначе? Чем можно шантажировать эту дочь степей, полей и огородов? Какой скелет мог хранить ее шкаф?

А ведь хранил и, судя по тому, как потускнел взгляд девушки, как она сжалась и поникла — весьма серьезный.

Андрей толкнул ее в плечо, прогоняя, и та поспешно исчезла с нашего поля зрения, затерявшись в круге танцующих.

— Надеюсь, этот Троян не по мою душу? — спросила я тихо. Пальцы Андрея, ласкающие кожу на моей шее, на пару секунд остановились, взгляд, задумчиво разглядывающий огонь в камине, переместился на мое лицо. С минуту мы смотрели друг на друга, и я без слов поняла все, что он мог и хотел мне сказать, но боялся. "Все, что я делаю в своей жизни — для тебя, но не против, а за". И что-то еще было в карих глазах, болезненное, спрятанное глубоко не только от других, но и от себя. Но не достаточно тщательно — от меня.

Я положила ладонь на грудь брата и специально погладила кожу, проникая пальцами под рубашку — я вытаскивала его тайну наружу, потому что, хотела знать, что его гнетет, что движет его поступками. И насколько это совпадает с моими желаниями. И поняла — абсолютно: лицо Андрея чуть закаменело, дыхание словно остановилось, а сердце, наоборот, выдало бешеную дробь, глаза задышали, обняли и принялись ласкать настойчивее рук.

Значит, он помнит, до сих пор желает повторения и ждет, верит, что так оно и будет.

Ах, Андрюша…

Я прижалась к его плечу и, нежась в тепле его ласковых рук, смотрела на языки пламени, играющие в камине, но видела совсем другое…

Это случилось за месяц до окончания сверхсрочной службы Сергея.

В квартире было непривычно тихо — Алеша был на сутках, Андрей в своей комнате боролся с депрессией по поводу расставания с невестой, капризной, красивой и ветреной мадемуазель Катрин.

Он переживал не первый день и, понятно, не последний. Эта мадам Змея бросила его у порога ЗАГСа и уплыла на Мальдивы с его другом. Такое тяжело перенести, почти не возможно забыть, а уж простить и понять, тем более.

Понятно, я тревожилась за Андрея, переживала и хотела помочь, вот только не знала — как? В мою голову лезли самые ужасные мысли о его судьбе — я судила по себе и не могла представить, что хмурые, печальные взгляды, осунувшееся лицо и апатия в которую он все глубже впадал, не связаны с Катериной…

Я искренне ненавидела ее, считая самым порочным и неблагодарным чудовищем, слепой и глупой вертихвосткой — стрекозой, пропевшей свое счастье в чужом дуэте, не стоящей и волоса на голове Андрея, ногтя его мизинца, пуговки с его рубашки. Я строила планы мести этой наглой кокотке и планы спасения брата, вывода его из депрессии. Но им не суждено было сбыться.

Мои фантазии на эту тему четко пресекались Алешей, разбиваясь об его безапелляционный тон и недовольный, встревоженный вид. Я видела — он боится, злится, оттого и запрещает беспокоить Андрея, лезть к нему со спасительными беседами и глупейшими книжечками по психоанализу и аутотренингу. И понятия не имела, что Алеша опасается не за него, а за себя, за наши отношения, уже шаткие, уже дающие трещину и расползающиеся на глазах. Он знал много больше меня. Его ум по сравнению с моим — галактика, я же песчинка на ее фоне.

Это сейчас я понимаю, как тяжело ему было примириться с неизбежным финалом, сколько силы воли и мужества понадобилось, чтобы отпустить, а не ломать, давя авторитетом, привязанностью, цепляясь за пройденный этап. Бесконечный — для него, мимолетный — для меня. И все же самый прекрасный, незабываемый для каждого. Он и тогда был мудр и понимал — лучше сохранить светлую память, доверительные близкие отношения, чем потерять и это.

Он еще держал меня своей лаской, опытом и авторитетом, привязывал крепко накрепко уже не интимными отношениями — человеческими. И был прав. Я насытилась его телом, наши отношения потеряли для меня свою прелесть, начали тяготить. Нет, совесть была спокойна, и стыд не жег душу, но все чаще появлялся страх, что под рутиной повседневности то прекрасное, что мы получили от жизни вопреки людской молве, затеряется и потеряет первозданные краски, неповторимые и тем очаровательные. И потом, мне хотелось жить. Молодость любознательна и ретива, азарт поиска еще не был мне знаком, и привлекал, манил. А тайна уже угнетала. Я хотела открытости и признания. Хотела семью, детей и законного мужа, все то, что не мог мне дать Алеша, как бы не хотел, как бы к этому не стремился. Как бы этого не хотела я…

Тупиковая ситуация, почти такая же безысходная, как у Андрея, и оттого до боли понятная, как и связанные с ней переживания и эмоции.

Я лежала в темной комнате, в пустой постели и сожалела об отсутствии Алеши. И думала о том, как тяжело сейчас Андрею. Наверное, так же тяжело, как и мне. И вдруг подумалось — клин клином вышибают. Меня даже подкинуло от этой мысли, и она показалась гениальной. Так и хотелось крикнуть — эврика! Чего же проще?! Пойти к Андрюше и собой выбить из памяти Катрин, а самой получить свободу от Алеши. Освободить себя и братьев, порвать порочный круг, пока в него не вошел и Сергей. Начать новую жизнь. Они женятся, я выйду замуж — все будут счастливы и довольны. Жизнь войдет в мирное стабильное русло, пусть унылое и сероватое, но приемлемое для окружающих.

Я решительно встала и, накинув халатик, направилась в комнату брата, толкнула дверь и шагнула внутрь.

Он не спал, лежал на смятой, словно после бурной агонии тяжелобольного постели, и смотрел на разыгранный, на потолке спектакль ночных теней. Рубашка расстегнута, но не снята, брюки, часы…Он так и не разделся, как пришел, так и рухнул, только носки да галстук отброшены в сторону.

— Ты не ужинал?

— Не хочу, — даже не посмотрел в мою сторону, не шелохнулся. Он гнал меня, но я пришла не затем, чтобы уйти. И решительно шагнула к кровати, легла к нему под бок, пристроив голову на его груди, готовая к недовольству и шипению, но он словно ждал, открыл объятья и укутал мои плечи теплом своих рук. Так мы и лежали, слушая биение сердец в ночной тиши, и смотрели на плывущие по потолку тени и не хотели говорить. Все темы остались там, за пределами этой комнаты, за гранью его рук.

И вдруг он вздохнул тяжело, со стоном, словно что-то заболело. Я повернулась к нему и зашептала, пытаясь успокоить:

— Не надо так переживать, Андрюша. Она того не стоит, поверь. Я понимаю — больно, но ты сильный, ты умный и должен понять, что это удача узнать человека сейчас, пока еще не решено окончательно. А представь, она бы ушла от тебя потом, через год, два, когда ты привык к ней, привязался, а возможно и связал себя ребенком.

Он молча смотрел на меня, хмурился и словно не слышал.

— Я знаю — тебе тяжело. Естественно. Мне в свое время тоже было больно, но потом я поняла — они отвергают нас. Мир делится не на зло и добро, а на своих и чужих. Вот наш мир, а все что за гранью — чужаки. Они не поймут нас, не примут, что бы мы ни делали. У них свои законы, свое мировоззрение. Оно не наше, не приемлемое ни для меня, ни для тебя, ни для Алеши и Сергея. Нас четверо. Всего. Понимаешь?

Я волновалась и оттого сбивалась и, видимо, плохо объясняла, потому что, Андрей поморщился и отвернулся. Я смолкла, притихла, пытаясь найти более веские аргументы своей теории, и услышала его версию. Голос брата был глух и нетороплив:

— Ты запуталась, малыш. Нет, я согласен насчет мира нашего и чужого, и насчет непонимания… Зачем чужакам знать, как мы живем? Это наша жизнь, и мы не обязаны отчитываться ни перед кем, кроме себя. Эта жизнь, малыш, слишком мала, чтобы тратить ее на глупую философию. Да, нас четверо, это ты верно заметила, но в том-то и дело.

Я не понимала его, но очень хотела. И приподнялась, чтобы лучше видеть его лицо:

— О чем ты? Тебе жаль, что нас четверо?

— Нет, я к тому, что нам действительно больше никто не нужен. Никто.

Что он хотел этим сказать, что прятал под простыми словами, под взглядом блестящих зрачков, огромных, как ночь над городом?

— Не стоит отчаиваться, Андрюша. Боль пройдет, и ты поймешь, что, кроме Кати, есть другие…

— Другие? — он задумчиво провел ладонью по-моему лицу и вдруг улыбнулся загадочно и чуть насмешливо. — Вот в этом ты права, малыш — другие есть. Но все одинаковы. Им никогда не понять, отчего я так привязан к семье. Потому что, они и понятия не имеют, что такое настоящая семья.

— А ты расскажи им…

— Смысл? Ты действительно еще малышка. Пойми, мир чужаков, как ты его называешь, до омерзения пошл и предсказуем, в нем работают законы материи и только. В нем можно купить все, кроме правды, искренности… Сколько стоит твоя любовь?

Я улыбнулась: что за глупый вопрос?

— Твой взгляд, твой вздох.

— Мой? И что взамен?

— Ты. Уверенность в твоей стабильности, покое, здоровье, счастье. И чтобы не тревожиться за тебя.

— А ты тревожишься? Почему? — он прищурился не веря.

— Потому что у тебя крах личной жизни. И потом, ты очень тонкий, ранимый человек, живущий на уровне интуитивного, на уровне души. Ты видишь и знаешь больше любого из нас и способен под маской благожелательности разглядеть истинные лица. И принимаешь все близко к сердцу, переживаешь, болеешь.

— Ты придумала меня, малыш.

— Нет. Я тебя знаю. Ты всегда все носишь в себе, горишь и мучаешься, боясь своими переживаниями потревожить нас, но это не правильно. Мы поймем и с радостью поможем.

— Я мужчина, малыш…

— Оттого, что твое сердце способно любить и тонко чувствовать, ты не стал женщиной. Но остаешься человеком. А мужчиной ты был всегда. И не по половому признаку — по делам. Ты наша опора. С тобой надежно и спокойно. Но если б твое сердце было менее щедрым — с тобой было бы холодно и неуютно.

— Я бы вспугнул тебя?

— Да…наверное.

— И ты бы не любила?

Я рассмеялась — абсурд!

— Андрюша, я бы любила тебя любого. И люблю. А Катю забудь и прости. Нет — пожалей. Она не поняла своего счастья. Глупая. Потом пожалеет, да будет поздно.

Андрей качнул головой:

— Неужели ты думаешь, она что-то значит для меня?

— Конечно, так переживать можно только за очень близкого человека.

Андрей долго молчал, словно подбирал слова и не находил нужные, осторожно потянул меня на себя, перевернул на спину, придерживая руками, как ребенка. Тихо спросил:

— Тебе хорошо с Алешей?

Я растерялась. Я готова была услышать все, что угодно, только не это.

— Я, не понимаю…

— Не надо, малыш. Я ничего не имею против. Главное — тебе хорошо. Алеша… он достоин тебя, он…ему можно…

Он говорил и не верил в то, что говорит. А я смотрела на него и пыталась примириться с мыслью, что все это время Андрей знал о наших отношениях. И поняла, насколько сильно он переживал, и, похоже — ревновал, а возможно, завидовал.

— Я купил квартиру. Давно, уже полгода, как. Два уровня, семь комнат. В центре. Шикарная отделка…и пустота. Я не могу там находиться, потому что вы здесь, — он не смотрел на меня и говорил словно себе. А сам ласкал пальцами атлас халата на моем теле. И я чувствовала его прикосновения так остро, словно меж нашей кожей не было преграды.

Да, Алеша был мастерским учителем. Как легко и быстро он превратил меня в чувственную женщину. Как искусно обучил тело слушать и слышать и откликаться на малейшее прикосновение.

Впрочем, когда Андрей смолк и посмотрел на меня, я поняла, что и без участия Алеши случилось бы то же самое. Взгляд мужчины мог зажечь любую фригидную сосну. В нем были страсть и нега, восхищение и голод желания. Этот взгляд уже брал и наслаждался, упивался и дарил, манил. И ждал, сгорая от нетерпения.

Руки Андрея еще теребили пояс халата, не решаясь развязать его, но я уже знала, что ни за что не позволю ему остаться завязанным. И я начала снимать с Андрея рубашку, медленно оголяя широкие плечи. И чувствовала, как разгорается внутри огонь желания, и боялась упустить и миг этого момента, и клеточку этого желанного и привлекательного тела.

Он замер, в глазах появились боль и растерянность. Его разум боролся со страстью, и последнее побеждало с трудом. И сдалось. Андрей отпрянул, сел на край постели, отвернувшись от меня. Но я уже не могла его отпустить, не хотела и сама сняла халат, прижалась к обнаженной спине брата, обняла за шею:

— Я хочу тебя. Одну ночь, Андрюша, подари мне одну ночь…

— Малыш…

— Не надо слов, оставим все до завтра. А сегодня будем вместе — я так хочу. И ты, — мои руки уже исследовали его тело, губы шептали жарко, касаясь шеи, уха. Он повернулся, видимо делая последнее усилие над собой, чтобы оттолкнуть, вразумить, создать очередную надуманную преграду…и попал в мои объятья. Моя грудь соприкоснулась с его, наши губы встретились, его руки сами сжали меня.

Одна ночь, полная огня и дикой, необузданной страсти, прошла по нашим жизням, как граница, и развела, и соединила. Я больше не хотела Алешиной тягучей нежности, мне нужен был пыл и та буря чувств, в которой и умираешь, и рождаешься.

Я познакомилась с новой стороной отношений и поняла, что это лишь одна грань, еще одна запретная черта, за которую меня не желал пускать Алеша и естественно не пустит Андрей. Но за ними было что-то еще, не менее прекрасное, но открытое и ясное. И я устремилась туда, сметая преграды братьев. Нет, мне не нужен был кто-то определенно. Любой герой моего воображаемого романа носил черты характера и лица моих братьев, смотрел, как они, думал, делал. Но я еще не понимала, что природа не повторяется, и искать подобие того, что рядом, дело зряшное. И искала, заводила знакомства, встречалась и расставалась без сожаления. Вот только в груди начал расти холодный комочек разочарования, скуки и тоски.

Алеша мучился, не зная, как мне помочь, Андрей замкнулся и словно обиделся. Атмосфера в доме стала невыносимо напряженной. Та ночь изменила каждого, сломала привычный и уже тяготивший меня уклад, но перемены оказались более неприятными. Мои душа и тело принадлежали братьям, но разум претил чувствам и к досаде владелицы довольно четко аргументировал невозможность связи с каждым в отдельности и тем более с обоими сразу.

В разгар наших мучений и поисков выхода из кризиса явился Сергей и поставил точку на прежней жизни. Андрей переехал в новую квартиру, я — в свою комнату…

— Не пора ли за стол? — спросил Алеша, нависнув над нами. Мы удивлено посмотрели на него, в пылу воспоминаний забыв о гостях и о празднике.

Первым опомнился Андрей — улыбнулся и согласно кивнул. Я нехотя встала, сожалея не то о прошлом, не то о настоящем, и прошла к гостям.

Вскоре все разместились за столом. Музыка стихла, зажегся экран телевизора над камином, в ожидании поздравлений президента и под неспешное поглощение деликатесов пошли разговоры о будущем и настоящем, о планах и желаниях. И стандартные тосты: за хозяина, его друзей и родственников, очаровательную сестру, и светлый ум братьев, за старый год и новый, за здоровье и благополучие.

Все бы ничего, но Андрей очень интересно разместил нас: сам во главе, по правую руку Сергей, Жанна, Геннадий и Мила. Борзов напротив хозяина, рядом я, Алеша, Гуля, Олег. Таким образом я оказалась под пристальным вниманием Вадима Михайловича и брата, но не могла повлиять на процесс опьянения своего мужа. Даже взглядом. К тому же господин Борзов требовал внимания к своей персоне и неутомимо сыпал комплиментами, делая вид, что ухаживает за мной, а сам, я была в этом уверена, гладил под столом колено Милы. Та довольно щурилась и раздаривала свои улыбки, как лотерейные призы.

Гена сыпал остротами и подливал вино Жанне. Та строила глазки Алеше, который с невозмутимым видом скользил взглядом по каждому сидящему за столом и усиленно молчал.

Гуля сидела, сгорбившись, низко склонив голову, делала вид, что ест, а сама, судя по покрытому красными пятнами лицу и крепко зажатой, почти как холодное оружие вилке в руке, мечтала исчезнуть. И не мудрено. Олег, молитвами Андрея пьянеющий на глазах, обводил мутным взглядом компанию, особенно неприятно поглядывая на меня и Борзова, и то и дело бросал пошлые и даже гаденькие замечания с применением изысканных ругательств, причем не только в нашу сторону. Большая часть доставалась Гуле, видимо в отместку за пристальное к ней внимание Андрея. Тот старался, ухаживал столь активно, что было впору кричать: "Горько!". А это, судя по всему, активно не нравилось Олегу. Чудно, если не сказать — чудно`.

Сергей мучил утиную грудку и чистил мандарины с таким видом, словно еле сдерживался, чтобы не раздавить их о чело Олега.

— Анечка, а может, прокатимся завтра, город мне свой покажете, достопримечательности? — предложил мне Борзов.

— Я подумаю, Вадим Михайлович, — ответила уклончиво: авось проспится завтра гость и вспомнит, кому кататься предлагал, а кому коленки мял.

Олег напрягся. Андрей словно специально перегнулся через стол, игнорируя его, и обратился почти с идентичной просьбой к Гуле:

— Не пойти ли нам в сауну, Гулечка? Могу предложить прекрасное заведение.

— Спасибо, — буркнула та, словно пощечину дала.

— Неужели отказываешься? — удивился Олег, уставился на нее пьяно и очень недобро. — А что так? Он заплатит. Хор-рошо заплатит. Ты ведь любишь деньги? Конечно, любишь. Столько в жизни не видела, спорим?

— Вы знакомы? — выгнул бровь Андрей. Сергей отодвинул тарелку и сложил руки на столе в ожидании. По лицу было видно, что ждать он будет недолго — до первого слова, причем, любого.

— Не так близко, как ты с моей женой. Размер кошелька не тот. Что ж тебя на мои объедки тянет?

— Ах, какой дурачок, — обрадовалась Мила. Алеша сжал мою ладонь, призывая к спокойствию. Борзов заинтересованно уставился на Андрея, Жанна кинула на пьяную физиономию Олега насмешливый взгляд и уткнулась в тарелку, Геннадий сосредоточенно жевал и глаз от пищи в своей тарелке не отрывал, зато уши работали, как локаторы.

Сергей чуть поддался вперед и, схватив моего милого за грудки, подтянул к себе, размазывая салат по его новой шелковой рубашке:

— Ты что несешь, гоблин? — процедил тихо.

Тот хоть и пьяный, но, глянув в глаза Сергея, сообразил, что лучше б промолчать, и даже немного протрезвел — развел руками и примирительно закивал:

— Это я так, извини, сболтнул, ну…

Сережа нехотя отпустил его по настойчивой просьбе Андрея и покосился на меня — вымучил улыбку. А взгляд, как дуло пистолета.

— Все хорошо, Анечка, перепил, с ним случается, — заметил Алеша, успокаивая.

Можно подумать, я переживала…

Нет, конечно, меня насторожили слова супруга, и расценить их можно было лишь в одном ракурсе, но при всем желании представить своего лощенного изнеженного Кустовского любовником косолапой и неухоженной дочери степи не могла. И Андрея в роли змея-искусителя тоже. Если хоть на минуту предположить возможность связи Олега и Гули, то как же «любит» меня мой брат, раз столкнул их вместе на семейном празднике, на моих глазах?

Нет, ерунда. Мало ли что упадет с пьяного языка, забредет в нетрезвую голову?

Жанна переключила внимание на себя — принялась рассказывать анекдот. Все рассмеялись, вернулись к пище и неспешным разговорам. Только Сергей даже не улыбнулся и принялся хрустеть яблоком, перемежая многообещающие взгляды в сторону Олега, с милейшими — в мою.

— Ах, как вы живете-то, Анечка, — пропел на ухо Бозов. — На зависть, право.

— Ему нельзя пить, он с ночного дежурства, — пояснила я.

— Да что вы, — усмехнулся тот и, отодвинув свою тарелку, повернулся всем корпусом ко мне, водрузив ладонь на спинку стула. Моего стула:

— А скажите откровенно, Анна Дмитриевна: я вам совсем не нравлюсь?

— Отчего же, нравитесь.

— Насколько сильно?

Что ему надо?

— Поясните.

— Что ж здесь пояснять? — хмыкнул Олег и встал, одной рукой придерживаясь за спинку стула, чтобы не упасть, другой, салютуя фужером с шампанским. — Предлагаю тост!

— Может, не надо? — предложили одновременно Андрей и Сергей. Первый с насмешкой и ожиданием, второй с предупреждением. Олег их не услышал и провозгласил:

— За самую дорогую и шикарную шлюху в этом борделе! За мою жену!

За столом повисла тишина, окаменели все, включая Гулю и Борзова. Сергей молча встал и, обогнув стол, подхватил Олега за шиворот и пояс штанов, выволок из зала, как тюк с бельем.

Гуля вскочила, видимо, желая спасти Кустовского, но Андрей рывком усадил ее обратно и придавил взглядом.

В повисшей тишине слышались поздравления президента. Андрей поднял бокалы, и все зашумели, готовясь к бою курантов.

Я же гоняла по тарелке зеленый горошек и думала: смогу ли когда-нибудь простить Олега? И как можно расценить тревогу Гули за незнакомого, в общем-то, человека? И желание бежать за ним, спасать от возмездия. Справедливого возмездия. С моей точки зрения.

И встала, но не для того, чтобы присоединиться к поздравлениям — чтобы покинуть в миг опостылевшее общество.

— Ты куда, Аня? — задержал меня Алеша.

— Носик припудрить, — стряхнула его руку, шагнула прочь. Андрей преградил мне дорогу:

— Не бери в голову, малыш…

— Его поступок или твой?

Он чуть побледнел и отвел взгляд:

— Не знаю, что ты себе придумала. Он всегда был таким. Не жалей о нем, малыш, он не стоит тебя.

И мне стала ясна причина поступка брата — самая обычная ревность. Страсть и любовь, как обычно, шли под руку с оправданной жестокостью и эгоизмом. Андрей мог смириться с Алешей, но не с Олегом. И пять лет кропотливо работал на устранение соперника. Как виртуозно!

А сколько он заплатил, чтобы Гульчата согласилась на подобное унижение? Теперь я уже сомневалась в том, что она имела отношение к Олегу.

— Мне нужно побыть одной.

— Сердишься? — Андрей действительно забеспокоился и готов был умолять. Но я не хотела подобного унижения и вяло улыбнулась ему, успокаивая:

— Не сержусь. На тебя. Но мне нужно минут десять, чтобы прийти в себя.

И обошла его. Он не поверил и огорчился. А может быть и пожалел о содеянном? Впрочем, нет. Он никогда ни о чем не жалел. Даже если на его чело набегала тучка сожаления — нужно было не успокаивать его совесть, а искать причину данной гримасы в окружении. Он всегда дозировал свои чувства, любые и знал, где и к кому их применять. Зря он пошел в адвокаты. Из него получился талантливый юрист, а мог бы получиться гениальный актер.

Я накинула шубку и вышла на крыльцо. Мне было грустно и немного горько. И как ни странно, хотелось не плакать или, заламывая руки, взывать к совести и прочим архаизмам, не выяснять отношения с мужем, братом, этой раскосой азиаткой, а понять себя. Могу ли я простить измену, если таковая уже имеет место быть или еще только состоится? Смогу ли простить Олегу его оскорбление? Хочу ли я жить с этим человеком? Могу ли оставить безответным его хамство?

Я не знала ответов на эти вопросы. И мне не хотелось отвечать на них сейчас — мне хотелось исчезнуть, скрыться от проблем, навеянных Новогодней ночью, от суеты и веселья, от завтрашнего дня, когда Олег будет с удивлением смотреть на меня и отрицать все: от пьяного куража до заявлений о шлюхах и объедках. Мне было больно, стыдно и противно. И до судорог хотелось покинуть эту дачу прямо сейчас, сиюминутно, уехать от праздника, превращенного в поминки, от гостей, от братьев, от веселья, объяснений, оправданий, обвинений. Выяснений, глупых, ненужных и опостылевших.

Пять лет я была шлюхой в глазах мужа и при этом не изменяла ему. Он же был чист и непорочен и…изменил. Нет, Гуля, конечно, не соперница, даже если предположить возможность их связи, но почему я должна носить чужую корону, глотать незаслуженные оскорбления?

Наверное, стоит заслужить эти оскорбления, чтобы не было настолько больно и обидно…

Я решительно направилась на поиски Сергея.

Алешу просить бесполезно — он найдет массу доводов против отъезда и за продолжение фуршета. Андрей?… Его так же стоило поставить на место. Он хотел открыть мне глаза? Еще раз напомнить ничтожность человека, считающегося моим мужем? Не так, ох, не так. Где же ваш ум и дипломатия? Сказал бы прямо — я хочу тебя, малыш. Ведь вся причина в этом, причина всего. Мне уже не 20 лет, я вижу и понимаю много больше, и рамки дозволенного людской моралью сузились в моих принципах до минимума.

А Алеша?

Алеша…

Я даже остановилась, вспомнив то, что случилось. И села на выступ у домового фундамента, скрипнув зубами от безысходности: что же я наделала, что?

На минуту мне стало страшно…

Я решила выйти замуж. Кандидат был неизвестен братьям, как, впрочем, не совсем известен мне. Два свидания и предложение. И я подумала: а почему — нет?

Володя Махлаков. Карие глаза, светлые волосы, фигура атлета, всесторонние знания и должность менеджера салона бытовой техники. Вот и все, что я знала о нем, и выдала Алеше в пику его настойчивого желания уложить меня на обследование в клинику.

Я понятия не имела, что данное сообщение, больше шутливое, чем серьезное, приведет его в такой ужас. Алеша не побледнел — он позеленел на глазах:

— Анечка, зачем тебе это?…Анечка, милая…какой — замуж? Господи… — он был растерян, раздавлен и не скрывал этого, не мог скрыть.

Я заинтересовалась: что это с ним? Неужели он решил, что я всю оставшуюся жизнь буду умирать от тайной, постыдной любви к нему и Андрею, к крепнущей и растущей, как на дрожжах, привязанности и страсти к Сергею?

— Я хочу детей. Неужели это не ясно?

— Детей?! — выдохнул он в ужасе и рухнул на стул, словно вмиг лишился сил стоять. И впился в мое лицо взглядом отчаявшегося человека, но видимо, еще надеясь отыскать признаки шутки или умопомешательства, успокоиться. Посмеяться и забыть. Но теперь я не шутила, и действительно хотела ребенка, хоть от кого, лишь бы он появился еще вчера. Ему бы я отдала всю свою любовь и привязанность и больше б не горела в тупике иллюзий, запретных чувств и желании.

Алеша потянулся ко мне дрожащей рукой, словно я исчезала, а он хотел удержать.

— Анечка, Анечка, милая…делай, что хочешь, как считаешь нужно…Хочешь, переезжай к Андрею, я слова не скажу. Все, что угодно, только не это, прошу.

Мне стало нехорошо: он знал, что у нас было с Андреем?!..

Ладно, положим.

И принял это, и готов смириться, благословить? Благословить на еще один тупик, передать, как вымпел?

Меня подбросило с дивана:

— Значит, ты знал?!

— Анечка, это было ясно. Я, правда, не сержусь, не осуждаю. Ты очень чувственная, красивая женщина…Нет, я не осуждаю и не считаю ваши отношения оскорблением или чем-то постыдным. Если ты хотела…а ты хотела, я же видел. И он…все нормально, милая…

— Нормально?!

— Анечка, успокойся…

И смолк, сник под моим вопрошающим возмущенным взглядом. Он хотел и не мог объяснить, что чувствует, не находил слов, точно отображающих его мысли и эмоции, ощущения. Слишком много нужно было бы объяснять, неизбежно задевая то, что он хотел оставить закрытой темой, чего не хотел касаться и вскользь.

Да, ему было больно, но он готов был примириться и с болью, и с горечью потери, по сути — предательством. И терпеть бесконечно пытку разлукой, ревностью, одиночеством и отверженностью, жить лишь памятью о наших совместных днях.

Вот только ради чего?

Ради того, чтобы я принадлежала лишь им, ради надежды о возвращении лучших наших дней? Ради того, чтобы я не вырвалась из их сладкой клетки нежности? Не попала во власть другого, чужого мужчины, не вышла замуж, не родила ребенка, навсегда перечеркнув надежду на возвращение?

Да, в этом причина. Он всерьез думает, что я буду принадлежать мужу без остатка, забуду их, брошу одних, предам. Как глупо и неприятно, что о тебе так думают.

— Алеша, — я присела перед ним, желая объяснить, достучаться до его разума. — Если женщина выходит замуж, она естественно принадлежит мужу и естественно рожает ребенка, но это не значит…

— Нет!! — он вскочил и забегал по комнате, а я, наоборот, села и, растерянно хлопая ресницами, пыталась понять причину его тревоги, нет — панического ужаса. И кто бы иначе расценил его состояние?

— Что происходит, Алеша?

Он остановился. Взгляд не желал встречаться со мной, он стремился к окну, к портьерам, куда угодно.

— Алеша! — меня серьезно беспокоила эта необъяснимая нервозность.

— Аня…Анечка, — он искал слова, и видимо что-то еще. Может быть успокоение? — Я, конечно же, знал, что рано или поздно этот разговор состоится. Не мог не стояться, но… Я надеялся, что в нем не будет необходимости, и даже если вдруг…то все случится не так, не сейчас…

— Да что, в конце концов?!

Алеша вздохнул и сел передо мной взял ладони в свои руки, то ли себя, успокаивая, то ли меня:

— Анечка, тебе нельзя иметь детей. Это тяжело понять, принять еще тяжелее, но мы справимся и с этим, правда, милая? Ты понимаешь, о чем я?

Я не понимала. Не могла и не хотела.

— Мне двадцать, а не семьдесят. Почему я не могу иметь детей?

— Анечка, только не волнуйся, хорошо? Понимаешь, милая… Беременность — это огромный риск и для здоровой женщины…

Ах, вот чем дело?!

Я вскочила, меня просто выворачивало от ярости, безысходности и омерзения. Да, да — от естественного омерзения по поводу несправедливого мироустройства. Мало меня зажали в тиски и пытают запрещенной, скандальной любовью к родным братьям, так еще и не дают вырваться из порочного круга, отбирают единственный шанс на нормальную жизнь, делают неполноценной не только морально, но и физически!

Женщина, у которой отбирают материнство, что может быть абсурднее, что может быть более жестоким и злым? И как с этим жить? Как можно с подобным смириться? И почему я?

— Нет! Не-ет!! Это все неправда! Ложь, ложь, ложь!! — выкрикнула ему в лицо.

В комнату влетели Сергей и Андрей и застыли на пороге, не понимая причины моих криков, растерянности и тревоги Алеши. Меня же било, словно в припадке — я не хотела, не могла, не желала верить, понимать, принимать приговор брата.

— Ты назло, специально!! Придумал!..

— Анюта… — Сергей что-то хотел сказать, но мне не интересно было его мнение. И чье-то еще. Я оттолкнула его, вылетела в коридор, не зная, зачем. Заметалась по комнатам в поисках спокойствия и стройного логического объяснения каверзам брата. Конечно же, я не могла расценить его слова иначе. Не хотела.

— Малыш, что случилось? — пытался узнать у меня причину волнения Андрей. Зря он заехал на ужин, пустота и тишина холостяцкой квартиры были бы ему сейчас полезнее нервозной атмосферы Родины.

— Этот, — моя ладонь взметнулась в сторону расстроенного Алеши, следящего за мной с видом побитой собаки. — Этот считает, что мне нельзя иметь детей! Мне! Он так постановил! Он так решил, властитель судеб! Неправда!! У меня будет ребенок! Нет — два!! Сегодня же…нет — завтра! Я выйду замуж и докажу!!

— Так, тихо, давай без истерик, — попытался надавить Сергей. Его властные, казарменные привычки еще не выветрились, не сгладились от гражданской жизни.

— Не лезь! Что ты знаешь?! Что ты называешь истерикой?! Возмущение?! Солдафон!

Он шлепнул меня по щеке, чуть, легко и почти ласково, и тут же был скручен братьями, откинут в угол комнаты и придавлен осуждающими, полными ярости взглядами.

Я прикрыла щеку ладонью и смотрела на него горящими от гнева глазами. Но сердилась не на него — на всех разом, хоть и понимала, никто не виноват. Но так устроен человек — ему нужен виновник, четкая причина его бед и несчастий. Так легче и проще. И естественно, он ее находит, и срывается, мстит и воздает должное…И тем живет, находит силы дышать и идти дальше.

А я не могла. Передо мной были мои братья, те, кого я могла винить лишь в чрезмерной любви и заботе, но разве любовь — преступление? Если так, то я тоже преступница. Наверное, за это меня и наказывают, безжалостно топчут и гнут.

Я заплакала.

— Анечка!

— Малыш, перестань!

Они шагнули ко мне, и эта готовность принять мои беды на свой счет, была невыносима.

— Оставьте меня!!

Я рванула из комнаты и почувствовала, как рот наполняется кровью. Одна капля, вторая упали на кофту. Под ладонью стало мокро и неприятно. Я впечатала кулак в стену от ярости — почему я такая? Почему?!!

— Аня!!

— Малыш…

— Ребята, что это? — Сергей еще не видел, как кровь наполняет клетки кожи и сочится, наружу превращая ровную, неповрежденную поверхность в рану буквально на глазах. За четыре года, что он провел вдали от нас, он видел всякое: от несправедливости до смерти, но такое — нет. Его приморозило. Голос сел, а взгляд приобрел присущий ему в детстве жалкий тон ранимости и неприкаянности и молил о помощи. Но на него уже не обращали внимания.

Алеша пытался помочь мне и отдавал распоряжения Андрею. В две минуты меня вынесли из квартиры и повезли в клинику под аккомпанемент инъекций и глухих вещаний в телефонную трубку. Меня ждали, меня знали — капельница с плазмой и кровезаменителями и, бог еще знает, чем, уже стояла в приемном отделении, ожидая моего появления.

Больше недели никто из врачей и тем более родных не знали — буду ли я жить? И я не знала — стоит ли?

Братья не оставляли меня ни на минуту, дежурили у постели вместе и по очереди. Я почти не открывала глаза — не хотела никого видеть, не то что их — но и свет того жестокого мира, что лишает меня естественных радостей, обрекая на боль, грязь и горе. Но именно в тот момент, слушая их тихие разговоры, мольбы, чувствуя сопереживание, я поняла, что смирюсь с неизбежным и буду жить, потому что, в сущности, у меня уже есть дети, как и мужья — братья. И я не могу их оставить, не смогу.

Вскоре я познакомилась с Олегом. И приняла его как суррогат тех невысказанных чувств, тех чаяний и надежд, что еще бередили мою душу, что еще давали силы на вздохи и выдохи. Я отвела ему роль ширмы меж мной и братьями, меж той жизнью и этой. Но вместо спасения и отпущения получила еще один грех, поставила еще одного в ряды мучеников. И предала братьев. То, что случилось вчера, может иметь продолжение, и глупая несдержанность может вылиться в катастрофу для всех нас. Стоит ли этот человек того, чтоб умереть? Нет. И тем более рожать, ставя под угрозу не только свою жизнь, но и более дорогую — жизнь моих братьев.

Что же я наделала?

А может, обойдется? Действительно, о чем я думаю? Как можно забеременеть с одного раза?

И отчего разозлилась на Олега? Чтобы ни было, а он мой муж. И я люблю его, пусть чуть меньше, чем братьев, пусть не совсем как мужчину, а больше — как ребенка, но люблю и не желаю зла, хочу, чтоб у него все было хорошо. Его можно понять — постоянное вмешательство родственников кого угодно выведет из себя.

Да, он не ангел, но и я не святая. Каждый из нас имеет право на ошибку, как и на срыв. И награжден темной полосой в жизни с той же периодичностью, что и светлой, и каждый по-своему переживает и тот, и другой период.

Будем считать инцидент исчерпанным и забудем, начнем сначала. Хватило б сил…