Банхар (СИ)

Глава 3

О чертовщине, что творилась в Усть-Нарине, Володе рассказала бабушка, как-то вечером. Володя пил чай, бабушка раскуривала трубку у печки. Новый участковый, молодой лейтенант, вошел без стука и сообщил, что дело об исчезновении дяди Дума, бывшего директора совхоза, закрыто.

— И этот савдачник, — сказала обычно молчаливая бабушка.

— А что такое савдачник? — спросил Володя.

— Видел, глаза у него какие? — бабушка затянулась крепким табаком и пустила облако сизого дыма. — Они такими становятся, когда савдака в себя впускают.

— А зачем они это делают?

— Силы хотят, много силы. И власти.

— А что такое савдак?

Рассказ бабушки был похож на жуткую сказку. Но рассказывала она так, будто все это видела своими глазами. Еще не так давно Усть-Нарин был самой красивой деревней Агинской Бурятии. Люди здесь жили в просторных, уютных коттеджах. Директор совхоза путем хозрасчета купил их где-то на Алтае.

Он мечтал превратить Усть-Нарин в маленький, уютный степной городок, где люди будут жить в благоустроенных двухэтажках. Но во времена Перестройки все внезапно стали очень умными, и свергли пусть и хозяйственного, но очень строгого директора. Выбрали они молодого, предприимчивого экономиста. Его на свою беду пригласил сам дядя Дум.

Спустя полгода новый директор отличился тем, что списал, а затем продал всю старую, но еще пригодную для работы технику. Куда девались деньги, селяне спросить постеснялись.

Дальше больше: все, что можно было списать, списывалось и продавалось. Деньги из бюджета совхоза вкладывались в какие-то непонятные фонды, обещавшие баснословные барыши. Фонды лопались, деньги исчезали. Директор разводил руками, сетуя на эпоху повального беззакония и, продолжал поиски новых возможностей заработать.

Так очень скоро в совхозе не осталось лишнего скота, лишних стройматериалов, лишних недостроенных зданий, лишних грузовиков и тракторов. Совхоз погряз в сомнительных кредитах и лизингах.

Все знали, что у молодого директора есть влиятельный родственник в Чите. Потому ни кляузы, ни анонимки, ни открытые жалобы не имели эффекта. Зато тех, кто жаловался, директор лишал буквально всего.

Люди боялись нового директора потому, что им некуда было бежать. Все что им оставалось, это молчать, и пить. Селяне стерпели, когда не стало зарплат. Промолчали они и тогда, когда директор распустил рабочие бригады. Всех, кто пытался зарабатывать самостоятельно, торгуя дешевой китайской одеждой и спиртом, он обложил данью. Люди платили, директор закрывал глаза на их спекуляции.

Однажды, во время одной из попоек кто-то убил сельского агронома Лещинского. Он был поляком по национальности, но предки его приехали в Агинскую Бурятию из Китая.

Люди не понимали, за что убили этого доброго, интеллигентного и одинокого человека. Похоронили Лещинского в райцентре, на кладбище для не установленных лиц. А затем по деревне поползли слухи о злом духе, мол, призрак Лещинского начал искать своих убийц.

Вскоре появилась и первая жертва Лещинского, молодой сторож зернотока. Поговаривали, на самом деле этот сторож сошел с ума, выпив технического спирта. Но в бессмысленной болтовне обезумевшего кто-то услышал слово «Лещ».

Дух Лещинского изгнала из деревни Дора, некогда обычная чабанка, а теперь шаманка, стремительно разбогатевшая при новой власти. Она всю ночь разъезжала по деревне на стареньких «Жигулях», преследуя призрак несчастного агронома, пока тот не убрался восвояси. Люди с тех пор потянулись к ней гурьбой, все жаждали защиты от темных сил.

В деревне появлялись все новые призраки, один ужаснее другого, но ни один из них не мог противостоять Доре. Слухи о величии новоиспеченной шаманки очень скоро разлетелись по всему округу. И теперь уже со всего округа потянулись к ней желающие избавиться от своих страхов.

Затем появился Барнак, влиятельный адвокат из Читы. Оказалось, это он был тем самым родственником нового директора совхоза. Все в деревне гадали, что забыл столь богатый и столь влиятельный человек в этих богом забытых степях. Но в Усть-Нарин он стал наведываться все чаще и чаще. Гостил всегда у Доры.

— А за что у нас в деревне невзлюбили дядю Дума? — спросил у бабушки Володя.

— Его всегда не любили, с детства, — ответила бабушка. — И всех нас тоже не любили. И тебя не будут любить, никогда…

Мама Володи была родной сестрой дяди Дума. В семье мамы было пятнадцать детей. Отец семейства, дед Володи до революции был буддийским монахом. С приходом красных он стал писарем в ЧК. Бабушка рассказывала, что где-то далеко на Урале дед помог выследить и задержать опасного бандита, настоящего оборотня, и за это его приняли на службу.

После войны деда избрали председателем колхоза. Дети в его семье росли смышлеными, самостоятельными. Самая старшая дочь, тетушка Володи, окончив школу уехала учиться в город, на учителя начальных классов, познакомилась там с молодым лейтенантом, недавним выпускником военного училища, собиралась выйти за него замуж.

Старший сын, окончив школу с отличием, ушел служить в элитные по тем временам ракетные войска стратегического назначения. В семье царила атмосфера состоятельности и заслуженного достатка. Все перечеркнул один день.

В тот день бабушка и дедушка Володи получили сразу две телеграммы, о том, что их старшая дочь лежит в больнице, в тяжелом состоянии, а старший сын в госпитале, в закрытой палате психоневрологического отделения. Обоих требовали срочно забрать.

Дедушка и бабушка выехали в один день. Бабушка привезла свою старшую дочь в фанерном гробу. Шея дочери была покрыта следами страшных укусов. Днем позже приехал дед (сын служил недалеко), привез старшего сына, живого, но со связанными за спиной руками. Колхозники с ужасом наблюдали за тем, как старый, изможденный председатель вел по улице своего сына, словно собаку, на поводке. Сын брел, глядя себе под ноги и повторял: бузур, бузур, бузур…

Дочь схоронили, сын прописался в психиатрической больнице. Жизнь вошла в прежнюю колею. Но покоя в душах стариков уже не было. И чем острее они ощущали страх за своих детей, тем неотвратимее становился рок, нависший над их семьей.

Проклятие проявилось снова спустя год. Один из сыновей, маленький Дум, едва тому исполнилось три года, пропал в степи. Он просто вышел за ограду, как это делал сотни раз на дню, и исчез. На поиски ребенка подняли даже солдат из стоявшего неподалеку военного хозяйства. Три дня селяне и солдаты прочесывали степь, безрезультатно.

Через две недели парторг колхоза, возвращаясь из райцентра, заметил странный силуэт у дороги, словно небольшой волк замер у трассы. Завидев автомобиль, волк метнулся в сторону и с большой скоростью припустил в сопку. Тут-то и понял парторг, что по склону бежит вовсе не волк, а существо, похожее на человека.

Парторг, в прошлом кадровый военный, свернул в степь и погнал машину вслед за странным существом, и успел заметить, что нечто юркнуло в старую волчью нору. Закупорив ее железным бидоном, что завалялся в багажнике, парторг поспешил в колхоз, обо всем доложил председателю. Вскоре кряжистые мужики, опытные волчатники, уже разбирали по кускам волчье логово, в самой глубине которого и обнаружили пропавшего председательского сына. Мальчик скалил зубы и вовсе не желал, чтобы его забирали домой. Лишь через неделю мальчик вспомнил, как его зовут. Но еще долго с большой охотой ел сырое мясо, и охотился на кур во дворе.

Выжив непостижимым образом в степи, дядя Дум будто навлек на себя неведомый простому сознанию гнев. Далее злой рок семьи преследовал только его. Но Дум оказался на редкость изворотливым. Он тонул, срывался со скал, падал с лошадей, попадал под машины, но продолжал жить.

К десяти годам он стал неплохим охотником. Как-то наловив петлями лисиц, основательно и умело выделав шкуры, он продал их и на вырученные деньги купил ружье, курковую двустволку. Ружье это он прятал в степи, в той самой норе, где его когда-то обнаружил парторг.

В степи дядя Дум мог пропадать неделями, причем как летом, так и зимой. Он будто не ощущал холода и жары. На сельских праздниках ему не было равных в борьбе и стрельбе из лука. Это при том, что ни борьбой, ни стрельбой он не занимался. Многие известные тренеры пытались заполучить его в ученики. Но к спорту у дяди был исключительно рабочий интерес. За победу на празднике в честь посевной давали барана, а за выступления на ковре — медали и грамоты. Ни медали, ни грамоты дядю не вдохновляли.

Когда наступил черед служить в Армии, Дума призвали в воздушно-десантные войска. Полгода от него не было вестей. А затем прилетело письмо, одно единственное за всю его службу. Дядя писал из Грузии, где проходил подготовку в учебном центре.

Отслужил Дум три года, побывал на Кубе, затем оказался в Афганистане. Сослуживцы-земляки позже рассказывали о зверином чутье дяди: только он мог выследить в горах хитрющего афганского кабана, когда в рационе солдат не хватало мяса, умудрялся находить общий язык с местными жителями из племени хазарейцев, и буквально носом чуял приближение врага.

Он вернулся поздно ночью, неслышно вошел в дом, повесил у двери вещмешок, достал из холодильника кусок замороженной говядины, аккуратно настрогал ее стружками и, макая строганину в соль, с наслаждением съел весь кусок.

Старики, лежа в кровати, прислушивались к звукам на кухне, пытаясь понять, а их ли это сын вернулся? Стараясь не шуметь, дядя снял с вешалки старый полушубок, вышел за дверь и ушел спать в степь. Так родители поняли, что с войны вернулся именно их сын.

… За дверью сарая что-то щелкнуло, и этот сухой звук выдернул Володю из воспоминаний. В проеме двери появилась угловатая фигура Барнака. За ним стояли двое парней с карабинами на перевес.

— Не замерз? — спросил Барнак, присел рядом на старый скрипучий стульчак и достал из кармана дорогого стильного пальто пачку сигарет. — Куришь?

— Нет! — ответил Володя. — Развяжите меня, пожалуйста? Руки затекли.

— А это как договоримся, — Барнак прикурил сигарету.

— Может, расскажете наконец, что здесь происходит?

— Рано тебе еще знать, что здесь происходит. Не поймешь.

— Да уж постараюсь, семнадцать лет исполнилось недавно.

— Ого, — протянул Барнак. — В армию скоро?

— Жду не дождусь. Дядя Барнак, если вы меня отпустите, обещаю, молчать буду в тряпочку. Никому ничего не расскажу. Мне до армии надо дожить. А потом я сюда не вернусь, обещаю. Навсегда уеду.

— Обещаешь, говоришь? А бумажку, соответствующую подпишешь?

— Да все что угодно, если пообещаете, что отпустите.

— Обещаю, что отпущу. Раджана…

У входа в сарай появилась Раджана. В руках она держала свиток и перо. Барнак вынул золотую запонку из рукава рубахи. Лицо Раджаны будто вытянулось, взгляд ее онемел от ужаса.

— Раджана, будешь свидетелем, — Барнак криво усмехнулся. — Самые лучшие свидетели — это дарханы…

— Какие еще дарханы? — не понял Володя.

— Не важно, развяжите его, — Барнак кивнул парням.

Один из парней явно неохотно срезал с Володи путы. Второй поднял ружье на изготовку.

— А теперь дай сюда свой пальчик, — Барнак протянул сухощавую ладонь. В этот момент он был похож на тощего, подобравшегося для броска одичавшего кота.

— Зачем? — спросил Володя.

— Договор нужно подписать кровью.

— Ну вот еще? — заупрямился Володя, и убрал ладони за спину.

— Свяжите его, — кивнул Барнак.

— Подождите, — Володя выставил вперед ладони. — Давайте этот ваш договор.

Барнак нажал на палец Володи, кольнул острой запонкой, выдавил капельку крови и поднес свиток из хорошо выделанной кожи.

— Ткни пальцем здесь, внизу, — велел Барнак.

Володя послушно ткнул пальцем, оставив на свитке кровавый опечаток.

— Ну вот, — Барнак вернул свиток Раджане. — Запомнила?

— Запомнила, — отозвалась Раджана.

Лицо этой девушки стало таким же белым, как полотно кожаного свитка.

***

Володю поселили в старом тепляке для помощников, на отшибе, за территорией стоянки. Он зачем-то осмотрел старую печку, присел на железную, скрипучую кровать, огляделся.

В дом вошла Баярма, поставила на стол мятую алюминиевую миску, битую эмалированную кружку и приборы, вилку, две ложки.

— Обед сам забирай, много чести жратву тебе сюда носить, — проворчала Баярма.

Когда-то она нравилась Володе, высокая, стройная, самая красивая девушка в классе, а может и во всей школе. Но ее выходки не раз обсуждали в учительской и в кабинете директора. Она дралась с парнями по любому поводу, отвечала всегда сухо, с нескрываемым презрением. С одноклассницами не дружила, общалась только с братом Серегой и девушками из старших классов.

— Баярма, я всегда тебя уважал, несмотря на то что ты такая…

— Какая? — не поняла Баярма.

— Ладно, я не с того начал. Давай…

— Давай без давай? — прервала эта вредная степнячка.

— Короче, расскажи мне, что здесь происходит?

— А я знаю? — Баярма присела на скрипучий деревянный стул. — Я знаю, что ты чморик, школу бросил, драться с такими же как ты чмориками ссал.

— А ты видела, что я ссал? — взвился Володя.

— А почему ты с Серегой не стал драться?

— Потому что надоело! Я вам что, собака?

— Вот подрался бы с Серегой, и от тебя отстали бы. Но ты зассал. А потом школу бросил. Поэтому ты чморик, не мужик!

— Ты шла куда-то? — Володя махнул в сторону двери. — Иди!

— А ты мне не указывай, я здесь хозяйка, а не ты. Завтра коровники чистить пойдешь. Это все, на что ты способен. Чморик!

— Да ты достала уже? — Володя поднялся с кровати. — Помочь тебе выйти?

— О, с бабами герой ругаться, — Баярма вскочила со стула и вытянулась в полный рост перед Володей. — Ударить хочешь? Ну попробуй, ударь?

— Я с девушками не дерусь, вообще-то.

Баярма не ответила, зато отвесила звонкую пощечину. Володя машинально схватил ее за руки и согнулся, получив подлый удар коленом в пах. Баярма на кураже продолжила лупить сжатыми до бела сжатыми кулачками по спине и затылку. Володя зарычал, обхватил Баярму, повалил на кровать и навалился сверху.

— Слезь с меня! — велела Баярма и попыталась вырваться.

— Отпущу, когда успокоишься!

Ее чувственные, полные губы искривились в оскале, густые, длинные темно-русые волосы растрепались и веером разлетелись по грязной подушке. Она попыталась ударить его головой в нос, но Володя успел увернуться. Однако ее ровные, острые белые зубки сомкнулись на мочке его уха.

— Ай, больно, отпусти, — взмолился Володя. — Отпусти говорю.

— Ты меня отпусти! — пробурчала сквозь сомкнутые зубы Баярма.

— Да как я тебя отпущу если ты меня зубами держишь? — прорычал Володя.

Но Баярма сомкнула зубы еще сильнее, при этом слегка коснувшись языком мочки, словно пробуя ее на вкус.

— Что это вы делаете?

Баярма разомкнула зубы, и Володя вскочил, машинально поправляя на себе одежду. У входа стояла Дора и слегка сдвинув брови вопросительно смотрела на Володю и свою дочь.

— Мама, он меня изнасиловать хотел, — Баярма достала из-под стола резинку для волос, связала их пучком на затылке. — Вызывай участкового.

— Она врет! — возразил Володя. — Это не то, о чем вы подумали. Она сама…

— Там телятам молока надо налить, — сказала дочери Дора. — И помощники обедать хотят.

— Сами себя не накормят, что ли? — уперлась Баярма.

— Иди, говорю, — велела Дора.

Баярма бросила короткий, насмешливый взгляд на Володю и вышла из дома.

— Дора Матвеевна, я…

— Присядь, — Дора кивнула кровать.

Володя послушно присел на кровать.

— Барнак Баханович вчера виделся с твоим отцом, — начала Дора. — Он согласился, чтобы ты пожил и поработал у нас, на сакмане.

— А пусть мне папа сам это скажет?

— Вот договор, — Дора достала из кармана свернутый листок. — Аванс отдали твоему отцу. Он очень обрадовался. У него как раз денег не было на солярку. Остальное получишь на руки летом, когда сакман закончится.

— Летом? — Володя вскочил с кровати. — Да я не доживу здесь до лета. Мне нужно увидеться с отцом! Я требую!

— Твой отец сегодня утром уехал в лес. Придется подождать.

— Да вы издеваетесь…

Дора хлопнула ладонью по столу.

— Ты будешь работать у нас! — глаза Доры стали желтыми, как у хищника.

Володя сел на кровать, уткнулся лицом в ладони и заплакал. Он плакал долго, навзрыд. Все это время Дора сидела за столом и терпеливо ждала пока он проплачется.

— Все? — Дора протянула Володе носовой платок. — Можешь съездить до своей стоянки, за вещами. Заодно увидишь, что там все хорошо. Там дядя Ваня, помощник наш. Он умеет ходить за скотом.

— Спасибо, — выдал Володя тоном обреченного на казнь.

— У коновязи лошадь стоит под седлом. Сильно не гони. Она старая, просто бегать любит по привычке. К ужину ты должен быть здесь.

— Хорошо, — согласился Володя.

***