Банкирша. Шлюха. Примадонна. Книга 2

Глава первая Смерть, ходящая рядом

Охранная сигнализация сработала в четыре тридцать утра.

Пока милицейский наряд добрался до маленького магазинчика «Интим» в районе Кузнецкого моста, преступника и след простыл. А то, что тут побывал непрошеный гость, подтвердила грубо взломанная дверь черного хода.

В ожидании вызванных по телефону хозяев стражи порядка с детским любопытством разглядывали необычный товар на полках «Интима»: черное кружевное белье, фаллосы-вибраторы, торчащие, словно ракеты на старте, журнальчики с раскоряченными голыми бабами на обложке, инквизиторские маски и плетки, разноцветное ассорти презервативов и прочую фурнитуру, необходимую кому-то для старого, как мир, акта.

Розовощекий сержантик тронул пальцем синтетическую женскую грудь, оставленную на прилавке, а потом, осмелев, сжал ее всей пятерней.

— Лыткин! — одернул его старший по наряду. — Держи грабки при себе!

Сержантик отскочил в сторону, словно обжегся.

— Да я так… — пробормотал он. — Побаловаться…

— Нашел время! Ты дома со своей телкой балуйся. А нам тут лишние «пальчики» ни к чему!

Хозяином «Интима» оказался молодой человек довольно интеллигентной наружности. Несмотря на запотевшие от волнения очки, он мгновенно разглядел, что похищена всего одна вещь.

— Марусю увели, — уверенно заявил он.

— Не понял? — напрягся старший.

— Ну это мы так ее между собой звали, — пояснил хозяин. — Это такая женщина надувная, из латекса. В полный рост.

— Какого назначения?

— Как это какого? Прямого. Для совершения полового акта.

Милиционеры пережили легкий шок. Особенно розовощекий сержантик.

— С резиновой бабой? — сказал наконец старший. — Во дают!..

— У каждого свои проблемы, — философски отозвался хозяин «Интима».

— Ну, на такое только маньяк способен!..

Хозяин пожал плечами. Он много чего знал о человеческих странностях, но не дискутировать же об этом с ментами!

— Нам для полного счастья только еще маньяка не хватало! — вздохнул старший.

— Хорошо, что простой вор, — подал голос сержантик, — а не тот, который людей режет.

— Не радуйся, может, у него это еще впереди, — мрачно заметил старший.

Он как в воду глядел…

— Похоже, маленькая курва выросла в большую!..

Это были первые слова, которые Станислав Адамович произнес за целый день. Верунчик подняла на мужа глаза, полные слез:

— Что ты такое говоришь, Стасик?!

— Так, Верунчик, так! — Станислав Адамович горестно покачал красивой седой головой. — Ты вспомни ее неожиданную поездку в Штаты с этим ее хахалем из МИДа. Его там, наверно, американцы купили со всеми потрохами. Не его первого, как тебе известно. А теперь все открылось. И нашу дочку заодно загребли.

— Ты хочешь сказать, что она стала иностранной шпионкой? — испуганно спросила Верунчик.

— Да нет же! — раздраженно ответил муж. — Она для этого слишком глупа. Но именно по своей глупости она и ввязалась в какую-то грязную историю. И по всему видно, что это не простая уголовщина.

— По чему «по всему»?

— Да хотя бы по тому, что этим занимается ФСБ. Иначе к нам пришла бы милиция.

— Но ведь они ничего такого не сказали…

— А что они вообще сказали? — возразил Станислав Адамович.

— Что нас срочно вызывают в Москву по поводу нашей дочери. И все! И даже твои слезы их не тронули. В этой конторе знают, как давить на психику!

— Нам? Но ведь мы даже ни о чем не догадываемся!

— И ты думаешь, они нам поверили? — Станислав Адамович невесело усмехнулся.

— Тогда почему же, Стасик, нас никто не сопровождает в Москву?

— А ты уверена, что в хвосте самолета не сидит человек, который присматривает за нами?

Верунчик невольно сжалась в кресле.

Станислав Адамович хотел еще что-то сказать, но сдержался и только тяжело вздохнул. Он не знал за собой никаких провинностей перед государством. Конечно, его кабинет посещали все важные городские начальники. Но, сидя с разинутым ртом в зубоврачебном кресле, они вряд ли могли разболтать Станиславу Адамовичу какие-то важные секреты. Однако далекие предки сибирского дантиста происходили из краковской шляхты, чем Станислав Адамович любил щегольнуть, без надобности вставляя в разговор отдельные польские словечки. Разумеется, времена изменились, но иностранное происхождение не могло не вызвать подозрений у работников ФСБ. Тем более, если дочь обрусевшего поляка натворила что-то серьезное.

Да, дочь свою они с Верунчиком упустили. Поверили ее бодрым звонкам из Москвы. Были слепы при редких встречах.

Бог знает, какой дорожкой пошла она на самом деле. А вот теперь выясняется, что кривой. Но не водить же было ее за руку до сорока лет! Она давно уже стала взрослой женщиной, хотя для родителей дети всегда остаются детьми.

Размышляя об этом, Станислав Адамович еще не знал, что ничего уже нельзя было исправить. Если бы он хоть на секунду мог представить себе, что произошло с его дочерью, он бы взвыл волком от горя и собственного бессилия.

Небо над ней было неестественно белым. Такого она не видала никогда. И только обнаружив на нем тонкую змеящуюся трещинку, она поняла, что это — потолок.

Потом над ней склонилось улыбающееся женское лицо, и грудной голос произнес:

— Ну что, подруга? Очухалась?

Она не ответила, мучительно вспоминая, где она видела раньше эту милую женщину. Лицо ей было смутно знакомо. С этой женщиной было что-то связано в ее жизни, но что именно, она никак не могла сообразить.

— Ты меня слышишь? — спросила женщина.

— Слышу… — прошептала она.

Теперь ей стало ясно, что она лежит в больничной палате, а женщина с загипсованной рукой поднялась с соседней койки.

Она тоже попыталась приподняться.

— Лежи, лежи! — сказала женщина. — Тебе пока нельзя вставать. У тебя с головой плохо.

Это было еще мягко сказано. С головой у нее была полная катастрофа. Она не могла вспомнить даже собственного имени. Всю ее предыдущую жизнь словно отрезало. Прошлое отгородилось от нее глухой стеной. Она почувствовала животный страх. А что, если это навсегда?…

— Ну мы с тобой, подруга, просто в рубашках родились, — сказала между тем соседка по палате. — Ведь только мы уцелели. Остальные — в клочья… — Женщина осеклась и добавила виновато: — Вообще-то врачи не велели с тобой про это говорить…

Про что? Ей на мгновение показалось, что она видит обрушивающиеся стены и чувствует нестерпимую боль в голове от страшного удара. Потом наступила ночь… Что это было? Где? Когда? Господи, хотя бы вспомнить свое имя!..

— Ничего, подруга, — сказала соседка. — Главное — живы остались. А ведь были на волосок от смерти. Попить хочешь?

— Да. Дайте, пожалуйста.

Женщина опять наклонилась над ней и спросила с тревогой:

— Ты что, не узнаешь меня?

— Узнаю… — Она попыталась улыбнуться. — Дай водички.

— Лучше сочку вишневого, твоего любимого, — сказала женщина. — Тут тебе муж целую упаковку притащил.

Вот как, она, оказывается, замужем! Тревога охватывала ее все сильнее. Все слова соседки по палате были для нее пустым звуком.

Но она ни за что не хотела признаваться, что начисто потеряла память. Нельзя сдаваться. Надо подождать. Ведь она только что вышла из глубокого шока. Память вернется.

А что, если нет?…

Шорохов, счастливо избежавший встречи с милицейским нарядом, маньяком себя не считал. Маньяк — это некто взлохмаченный и бледный, с безумным блеском в глазах и нервным тиком. От такого встречные шарахаются. А он, Шорохов, был тих и плюгав. Причем настолько, что даже осторожные воробьи нахально скакали по тротуару, не уступая ему дороги. Он к этому давно привык и не мучился бы комплексами, если б не одна беда. Форменная беда у Шорохова была с женщинами.

В свои сорок с лишним лет он так и не испытал физической близости ни с одной. Непроходящие юношеские прыщи на лбу и вечно потные ладони отпугивали от Шорохова даже самых неприхотливых. В ответ он презирал женщин всей душой. Психологической защитой ему служила давно застрявшая в голове мысль: он, Шорохов, просто не нашел еще свою королеву. Все эти жалкие кривляки явно не стоили его внимания.

Все переменилось несколько лет назад. Он наконец увидел свою королеву, и внезапное возбуждение, которое Шорохов испытал в этот момент, в считанные секунды довело его до оргазма.

Он опомнился, услышав собственный звериный стон. Счастье, что в этот момент рядом никого не оказалось. Впрочем, иначе и не могло быть, поскольку Шорохов сидел в своей однокомнатной холостяцкой халупе, куда даже солнце заглядывало не часто, да и то на полчаса.

Его королева возникла на экране старенького «Темпа», всегда включенного, когда Шорохов находился дома. Шорохов только увидел ее — и сразу понял: случилось! Королева еще не знала, что в этот момент соединились две потерянные половинки. Но Шорохов это знал. С той поры он старался не пропустить ее очередного появления на телевизионном экране. Он обклеил ее фотографиями, вырезанными из журналов, все стены своей комнаты, и коридор, и кухню, и ванную, и даже сортир, чтобы ни на миг не расставаться с ней.

Шорохова ничуть не смущало, что его королева была настоящей звездой со шлейфом многочисленных поклонников, а он, Шорохов, всего навсего — линейным контролером на маршруте 15-го троллейбуса, от Лужников до Трубной площади. Для подлинной страсти такие мелочи не имели значения.

К неожиданному удару со стороны судьбы Шорохов не был готов. И когда его королева вдруг внезапно исчезла с экрана и с печатных страниц, он едва не наложил на себя руки. Два бесконечно долгих года Шорохов прожил в каком-то липком тумане. А потом, так же внезапно, королева объявилась вновь. Еще красивее, чем прежде.

Шорохов не простил ей предательского исчезновения. Достойным ответом могла быть только измена. Шорохов должен был заставить ее помучиться, как мучился он в течение двух лет. Но по-прежнему ни одна из женщин не хотела помочь Шорохову осуществить его сладкую месть.

И тогда в его воспаленном мозгу возникла мысль о краже в «Интиме». Он как-то забрел в этот магазинчик и вышел оттуда потрясенный. Латексная надувная женщина в полный рост поразила его воображение.

Кражу он совершил неумело. Долго возился с замком в дверях черного хода и едва унес ноги буквально за пять минут до прибытия милицейской машины.

Вернувшись домой, Шорохов до зеленых кругов в глазах надувал латексную женщину. Потом уложил ее на тахту — и внезапно растерялся.

Кукла лежала на спине как живая, покорно раздвинув ноги. Шорохов, сотрясаясь от внутренней дрожи, разделся и прилег рядом. Затем начал ласкать потной рукой резиновую плоть. Желание не возникало. Тогда он стал щипать ее, стараясь причинить боль, и даже укусил дерзко торчащий сосок. Все напрасно.

И тут словно вспышка обожгла Шорохова. Ему на миг представилось, что рядом с ним лежит его королева. И он овладел куклой, плача от счастья.

Потом он лежал с ней рядом, всхлипывая, и все гладил и гладил ее ноги, живот, грудь. Он шептал какие-то нежные слова, называя куклу чудесным именем своей королевы.

Но внезапно Шорохов неосторожным движением задел скрытый клапан, и его безмолвная любовница стала на глазах опадать, выпуская воздух. Он с ужасом смотрел на сморщившуюся оболочку, пока слепая ярость вдруг не захлестнула его. Шорохов метнулся в ванную и вернулся к тахте с открытой опасной бритвой. Он с сопением резал и рвал латексную плоть, пока не выбился из сил. Превратив куклу в гору бесформенных обрезков, он с недоумением посмотрел на бритву, зажатую в руке. Посмотрел — и понял, что теперь он должен сделать.

Так страдать дальше было немыслимо. Ему нужно объясниться со своей королевой раз и навсегда. Напрямую, глаза в глаза. Он должен силой привести ее к себе, как и подобает настоящему мужчине. Пусть даже приставив к горлу бритву. Потом она поймет, что иначе и быть не могло. Поймет и простит. Но если нет… Что ж, тогда она сама виновата.

Шорохов потрогал лезвие бритвы пальцем и сумрачно улыбнулся. Лезвие ничуть не затупилось…

Пожилым супругам не хватило четырех часов полета, чтобы пережить запоздалое раскаяние. А в Москве об этом уж совсем подумать было некогда. Их взяли в оборот прямо на летном поле.

Едва Станислав Адамович и Верунчик спустились по трапу, к ним подошли два неприветливых субъекта и без церемоний усадили в машину, поджидавшую рядом.

Слабые попытки Станислава Адамовича что-то прояснить наткнулись на враждебное молчание. Верунчик только украдкой вытирала слезы.

Через час супруги оказались в безликом кабинете, где человек с непроницаемым лицом сверил их анкетные данные, а потом скучным голосом стал выпытывать все, что им известно о московской жизни дочери. К своему ужасу, супруги обнаружили полную неосведомленность в этом вопросе. Толком рассказать им было нечего.

— Может быть, вы скажете наконец, что с ней случилось? — не выдержав, спросил Станислав Адамович.

— Это не в моей компетенции, — ответил человек с непроницаемым лицом. — Узнаете в свое время.

— А увидеть ее мы сможем? — робко подала голос Верунчик.

Человек с непроницаемым лицом как-то странно взглянул на нее.

— Сможете, — сказал он после паузы.

А дальше началось совсем уж непонятное. У супругов забрали паспорта. Станислав Адамович не посмел спросить зачем. И Верунчик только беспомощно хлопала глазами.

Потом потянулись бесконечные часы ожидания. Супругов перевели в другое помещение, такое же безликое, и оставили там одних.

— Простите, — спросил Станислав Адамович у человека, заглянувшего в комнату, — мы не могли бы куда-нибудь сходить перекусить? Хотя бы по чашке кофе с бутербродом.

— Потерпите немного. У вас скоро самолет. Там целый обед будет, — сказал человек и исчез.

Супруги изумленно переглянулись.

— Стасик, — сказала жена, — мы что же, так и улетим домой, ничего не узнав?…

Но до возвращения домой им было еще далеко. Они поняли это, когда оказались в международном аэропорту Шереметьево. Люди, сопровождавшие супругов, провели их на посадку в обход общей очереди. Супруги первыми вошли в самолет, улетающий рейсом Москва — Неаполь.

— Мы что, летим в Италию? — спросил потрясенный Станислав Адамович.

— В Италию, — подтвердил один из сопровождающих.

— Господи! Зачем?!

Сопровождающий бросил взгляд на своего напарника и, когда тот едва заметно кивнул, сказал негромко, но отчетливо:

— На опознание трупа.

— Какого трупа?… — Станислав Адамович схватился за сердце.

— Вашей дочери.

Она смотрела, как соседка по палате цедит из пакета в стакан вишневый сок. Ей не так уж и хотелось пить. Она с замиранием сердца ждала, чтобы эта симпатичная женщина снова заговорила. Тогда, может быть, хоть что-нибудь прояснится.

— Газеты уже такой шум подняли — ужас! — сказала соседка. — Прямо сенсация века!

— Какой шум? Из-за чего?

— Из-за тебя, конечно. Не из-за меня же. Кто у нас знаменитость?

— И что же они пишут?

— Чушь всякую. Одни ищут чеченский след, другие разоряются про мафиозные разборки, третьи вообще утверждают, что это тебя хотели убрать.

— Кому же это я так насолила? — осторожно спросила она.

— Сама знаешь! — загадочно усмехнулась соседка.

Ничего она не знала. И если ее действительно хотели убить, она даже предположить не могла, кто и за что. Надо было потихоньку выяснить у соседки по палате все, что возможно. И тогда она наверняка вспомнит.

Но тут распахнулась дверь, и на пороге палаты появились двое: мужчина и маленький мальчик.

— Привет, рыжая! — сказал мужчина, улыбаясь. — Как ты тут? Живее всех живых?

В ее голове возникла какая-то неясная картина — окутанный табачным дымом зал и люди, орущие: «Рыжик! Рыжик!»

«Это они мне кричат, — успела подумать она. — Рыжик — это я!»

Но неясное воспоминание исчезло так же мгновенно, как и появилось. Стройный молодой мужчина со смуглым лицом и чуть заметной сединой на висках улыбался ей с порога палаты.

— Привет! — сказала она.

И тут мальчик бросился к ней с криком «Мама!», ткнулся лбом в ее плечо. Она обняла его, прикрыв глаза. От ребенка исходил знакомый, родной запах, но она не могла вспомнить даже, как его зовут.

Мужчина поцеловал ее в лоб и положил на одеяло целую охапку цветов.

«Это мой муж… Мой муж… — билась в голове паническая мысль. — Но кто он? И кто же я такая? Кто?…»

Он крыл таким многоэтажным матом и российского, и украинского президента, что у тех, должно быть, уши горели огнем. Жаль только, что ругаться приходилось мысленно, иначе ему нипочем бы не удалось пересечь эту новую треклятую границу между Украиной и Россией.

От своих пограничников Олекса Буряк откупился родными гривнами и покинул пределы отчизны без проблем. Это при въезде в Украину хлопцы в зеленых фуражках устраивали беспощадный шмон. А вот русские пограничники заставили его попотеть. Рубли они презирали не меньше, чем соседские гривны. Тут покупать себе свободный проезд приходилось натуральными баксами.

Буряк, стиснув зубы, сунул пограничнику мятую сотенную купюру и уже собрался врубить стартер, но пограничник сказал скучным голосом, будто и не взял у Буряка ничего:

— Багажник откройте, водитель.

Олексу прошиб холодный пот. Этого он боялся больше всего.

— Мало дал, что ли? — спросил Олекса угасающим голосом.

Но пограничник и бровью не повел.

Открой багажник! — повторил он уже жестче.

Буряк, плохо соображая от страха, вылез из машины и открыл багажник. Туго набитая спортивная сумка гигантских размеров занимала почти все пространство. Пограничник присвистнул.

— Сало на базар везете, господин Буряк? — спросил он.

— Да какое там сало… Личные вещи… — проблеял Буряк.

Пот по лбу Олексы уже тек ручьем.

— Откройте сумку. Посмотрим.

Судьба Олексы Буряка буквально повисла на волоске. Стоило открыть сумку — и он погиб. Буряк разжал потный кулак, в котором держал смятую двадцатку.

— Больше нет… — сказал он. — Хоть расстреляйте…

Пограничник, помедлив секунду, брезгливо взял купюру и едва заметно кивнул — проезжай.

— Спасибо… — с трудом выдавил из себя Олекса.

От волнения он не сразу попал ключом в замок зажигания, а потом так рванул машину вперед, что покрышки взвизгнули…

Буряк немного опомнился только километров через двадцать, съехал с трассы в лощинку, прикрытую густым кустарником, и только тут почувствовал, что сидит на мокром. По его голубым джинсам растеклось отвратительное темное пятно.

Олекса выругался уже вслух. Потом вылез из машины и, широко расставляя ноги, подошел к багажнику. Открыл его, дернул молнию на спортивной сумке и рявкнул:

— Вылезай, сучка!..

Материя, прикрывавшая содержимое сумки, зашевелилась, и из под нее выглянули два огромных испуганных глаза. Хрупкая девушка лет пятнадцати, лежавшая в позе эмбриона, робко улыбнулась:

— А я тут чуть совсем не задохлась, Олекса Иванович!

— Вылезай, кому сказано!..

Девушка с трудом выбралась из сумки на землю. И тут же ее удивленный взгляд остановился на мокром пятне, обезобразившем голубые джинсы Буряка.

— Все из-за тебя! — прорычал Буряк, и шея у него стала багровой. — Из-за тебя, блядь!..

И он, размахнувшись, ударил девушку по лицу.

Приморский курортный городок Террачина, находящийся километрах в ста от Неаполя, был настоящим филиалом рая на грешной земле.

Так казалось всем, попавшим в это благословенное место, но только не убитой горем супружеской паре из России, которую, минуя все местные достопримечательности, привезли прямиком в городской морг.

Когда из морозильного шкафа бесшумно выкатился цинковый лоток, на котором лежало нечто, накрытое белой простыней, Верунчик до крови впилась ногтями в руку мужа. Станислав Адамович даже не почувствовал боли.

Служитель морга откинул простыню, и в напряженной тишине раздался сдавленный стон. Словно в фильме ужасов, перед супругами предстал скрюченный обгоревший труп.

Верунчик мягко осела на пол, лишившись чувств. Ее лицо залила смертельная бледность. У Станислава Адамовича тоже все поплыло перед глазами, но необходимость поддержать жену помогла ему взять себя в руки.

Три итальянца в одинаковых строгих костюмах стояли поодаль с безучастным видом, не вмешиваясь в происходящее. А один из русских, сопровождавших супругов из Москвы, быстро дал Верунчику понюхать какой-то едкой жидкости, и женщина открыла глаза.

Верунчик еще дважды падала в обморок, пока наконец Станислав Адамович не выкрикнул в ярости:

— Может быть, уже хватит, а?!

Женщину вывели под руки в соседнее помещение, усадили в кресло, дали успокоительного. Она была в ступоре и смотрела прямо перед собой остекленевшим взглядом. Безучастные итальянцы по-прежнему подчеркнуто стояли в стороне.

— Итак, — раздался негромкий голос, — вы узнаете в предъявленном вам для опознания теле свою дочь?

Это спросил один из сопровождающих. Второй в ожидании занес шариковую ручку над листком протокола.

— Не знаю… — с трудом выговорил Станислав Адамович. — Тело так обожжено… И вообще… — У него перехватило горло.

— Станислав Адамович, — мягко сказал сопровождающий, — мы все видели своими глазами. Не надо этих подробностей. От вас нужен четкий ответ: да или нет?

Повисла звенящая пауза.

— Нет, — внезапно сказала Верунчик. Глаза ее по-прежнему были стеклянными.

— То есть как это нет?

— Нет, нет, нет! Это не она! Не она! — забилась в истерике Верунчик. — Говорю вам, это не она!..

Ее с трудом успокоили.

— Я все понимаю, — вкрадчиво сказал сопровождающий. — Матери особенно трудно смириться с мыслью, что… Но вы мужчина, Станислав Адамович, мужчина должен смотреть правде в глаза.

— Я согласен с женой, — тихо ответил Станислав Адамович.

С ним бились еще около получаса, но он своего мнения не изменил. Верунчик уже больше не кричала, а повторяла шепотом:

— Нет, нет, нет!..

Разумеется, родители нипочем не хотели верить, что их дочь погибла. Но все-таки дело было не только в этом. Какая-то глубинная интуиция, тайный голос сердца заставляли их упрямо говорить «нет».

Официальные лица вполголоса посовещались в стороне, после чего бесстрастные итальянцы ушли. Вслед за ними сопровождающие вывели из морга и находящихся в шоке супругов.

— Я вам искренне сочувствую, — сказал сопровождающий, жадно затягиваясь сигаретой. — Но, поверьте, вы зря упорствовали. Нам-то известна правда. Это, увы, ваша дочь.

— Если вам все известно, то какого черта вы нас тогда тащили в Италию? — устало спросил Станислав Адамович.

— Существуют формальности, без которых не обойтись. Значит, вы не будете присутствовать при захоронении?

— Кого? Чужого человека? А пошли бы вы!.. Сопровождающие переглянулись и покачали головами. Что ж, такой вариант тоже был учтен. В конце концов, мнение родителей ничего не меняло.

Ей с трудом удалось скрыть свое смятение. Этот трогательно заботливый муж и этот милый мальчик, оказавшийся ее сыном, — оба они были для нее абсолютно чужими людьми. Она почувствовала облегчение, когда они ушли. Но как ей с этим жить дальше, она не представляла.

Следующим в палате появился супруг ее соседки, представительный мужчина лет пятидесяти со спокойными серыми глазами. Он тоже принес огромный букет цветов.

Она следила за ними из-под опущенных ресниц, делая вид, что уснула. И напрасно. Из-за этого они говорили полушепотом, а она так надеялась, что из их разговора узнает что-нибудь важное. Хотя бы их имена. Не получилось.

Ближе к вечеру в палату вихрем ворвалась цветущая молодая женщина, находившаяся, судя по виду, на последнем месяце беременности. Сердце сжалось от страха. Она знала эту женщину когда-то, в своей прежней жизни. Но память упорно не хотела подсказывать что-нибудь конкретное, за что можно было бы зацепиться.

— Здравствуйте, товарищи легко и тяжело раненные! — Пришедшая громко приветствовала их цитатой из какого-то забытого фильма. — Какие жалобы, пожелания?

Не слушая ответа, гостья звонко чмокнула по очереди обеих женщин, окинула их критическим взглядом и объявила:

— Нормально смотритесь. А тебе, мамуля, гипс даже к лицу. Что-то в тебе появилось от памятника. От девушки с веслом!

Слава богу, она оказалась дочерью симпатичной соседки. Иначе ситуация грозила стать совсем безвыходной. Ее визит был мимолетным. Уже через пять минут, сославшись на дела, она заторопилась домой.

— Ты не вздумай без меня рожать! — крикнула ей вдогонку мать. — Прокляну!

— А ты кончай симулировать! — весело отозвалась дочь. — Лежишь тут, кровь с молоком, — только место занимаешь!

На пороге дочь снова улыбнулась, помахав рукой, и исчезла.

И тут в памяти внезапно всплыло имя.

— Зоя…

— Что? — немедленно откликнулась соседка с загипсованной рукой.

— Зойка… Кедровые орешки…

Она не заметила, что произнесла это вслух. Она мучительно пыталась понять, как ей удалось вспомнить имя и при чем тут какие-то кедровые орешки.

Соседка встревоженно поднялась с койки и спросила:

— Что ты там бормочешь?

— Я ее знаю… Зойка…

— Конечно знаешь. Это же Маринка, дочка моя.

— Почему Маринка? Зоя!..

— Тихо, тихо, подруга. Я сейчас врача позову.

— Не надо врача!..

Ей нужно было самой разобраться с тем, что произошло. Ведь не сошла же она с ума на самом деле! Зойка… Кедровые орешки… При чем тут дочь?…

И вдруг она поняла, что та, которую соседка назвала Маринкой, просто очень похожа на свою мать в юности, на ту самую Зойку Братчик, ее школьную подругу, когда-то торговавшую на рынке кедровыми орешками. Значит, вот кто на самом деле была ее соседка по палате. Зойка. Зойка Братчик!..

Она откинулась на подушку, стараясь сохранить в памяти эти важные открытия.

— Жанка, тебе плохо?…

Она стиснула зубы. Стало быть, ее зовут Жанной. И хотя собственное имя ей ничего не говорило, это уже был хоть какой-то сдвиг. Одинокая слезинка скатилась по ее щеке.

— Мне надо с тобой поговорить, Зойка, — сказала Жанна. — Только не зови врача. И обещай — никому ни слова.

— Могила! — поклялась Зоя, подсаживаясь на койку подруги.

Жанна посмотрела ей в глаза и сказала, силясь улыбнуться:

— Ты не удивляйся… У меня к тебе один странный вопрос.

— Давай, — с готовностью ответила Зоя.

— Кто я такая?

Зоя невольно отпрянула, а потом спросила осторожно:

— В каком смысле?

— В самом прямом. Кто я?

— Шуточки у тебя, боцман… — неуверенно сказала Зоя.

— Какие уж тут шутки. Я ничего не помню, понимаешь?

— Как это? Вообще ничего?

— Вообще. Даже как меня зовут, только сейчас от тебя узнала.

— Ты серьезно?

— Серьезней некуда. Расскажи мне, кто я, откуда. Как до сих пор жила. Мне бы только за что-нибудь уцепиться. Я вспомню.

— Конечно вспомнишь, — кивнула потрясенная Зоя. — Мне рассказать нетрудно. Только не знаю, с чего начать.

— Все равно. Хоть с кедровых орешков.

— Каких орешков?

— Вот видишь, ты забыла, а я помню, что ты орешками торговала.

— И неудачно! — внезапно оживилась Зоя. — Меня какой-то азер с рынка попер. Ножиком мне рюкзак порезал, потому что я за место не заплатила. Точно! Так это ж когда было! Лет двадцать назад, когда мы только в Москву приехали и без копейки сидели. А орешки я из дома привезла!..

Зоя принялась рассказывать про их прежнюю жизнь, перескакивая с одного на другое, путаясь в мелочах. От этого в голове Жанны возник полный сумбур.

— Подожди… — попросила она. — Сначала давай о главном. Кто я сейчас такая? Ведь я кем-то была до того, как попала в больницу. Почему ты сказала, что я — знаменитость?

— Тебя, Жанка, видно, прилично по голове трахнуло, — озабоченно сказала Зоя. — Ты же у нас Неподражаемая!

— Почему Неподражаемая?

— Да потому что ты — известная певица. Звезда эстрады первой величины! От тебя миллионы балдеют!

— Врешь!

— Дочерью клянусь! Беременной!

— Не помню… Ничего не помню…

И Жанна, зарывшись в подушку, заплакала.

Вася Кочетков изнывал от жары и безделья. Он то и дело поглядывал на свои часы, надеясь, что большие настенные забарахлили. Но и на его часах минутная стрелка ползла еле-еле.

Загорелые женщины, то и дело пересекавшие холл бассейна «Чайка», давно уже не радовали его глаз. Все эти отшлифованные на тренажерах и в массажных кабинетах тела были недоступны Васе Кочеткову. К тому же в такой зной возиться с кем-то на скомканной влажной постели он стал бы только по приговору суда. Вот занырнуть бы в прохладный бассейн минуток на пять… Но об этом и мечтать не приходилось. Вася Кочетков в настоящий момент находился на работе.

Со стороны эта новая работенка казалась просто сказкой. Во-первых, платили как министру. Таких денег, служа в ОМОНе, Вася Кочетков не видывал. Во-вторых, никаких тебе ночных облав со стрельбой, где того и гляди схлопочешь девять граммов свинца промеж глаз. И начальство — не капитан-дуболом, который без словечка «бля» даже поздороваться не может, а красивая, известная женщина. Она же — охраняемый объект. Кочетков с первого дня стал звать ее Хозяйкой, как та ни переучивала своего телохранителя.

Вася работал через день, вернее, через сутки, в пересменку с напарником. Казалось бы, куда лучше? Но работа так его выматывала, что все свободное время он в полудреме валялся на диване у себя дома. У Хозяйки словно шило было в одном месте.

Она метеором летала в самые разные концы города. Но больше всего Васю изматывали долгие часы ожидания под очередной дверью. Вот как сейчас, когда Хозяйка плескалась в бассейне.

Наконец до ее выхода осталась пара минут. Кочетков оторвал прилипший зад от деревянной скамьи и потянулся всем своим сильным телом. В этот момент с улицы послышался пронзительный вопль сигнализации. Вася узнал его сразу. Это оскорбленно кричал белый «Мерседес» Хозяйки, припаркованный в Турчаниновом переулке.

Кочетков на секунду замешкался, а потом рванул к машине. Ничего с Хозяйкой здесь, где полно народа, не случится, а вот если угонят дорогущую лайбу, ему, Васе Кочеткову, несдобровать.

Выскочив в переулок, Вася убедился, что вопящий «Мерседес» на месте, и уже шагом направился к машине, чтобы установить причину, по которой сработала сигнализация.

Разумеется, он не обратил никакого внимания на плюгавого человечка, прошедшего мимо него. И это было второй роковой ошибкой Васи Кочеткова.

Шорохов нарочно пнул колесо «Мерседеса» и теперь, убедившись, что телохранитель на какое-то время выключен из игры, тенью проскользнул в двери бассейна. Именно в это мгновение в холле появилась она.

Несмотря на темные очки, закрывавшие пол-лица, Шорохов сразу узнал свою королеву. Теперь остановить его было невозможно. Шорохов подошел к ней вплотную и выхватил из кармана опасную бритву — так, чтобы ее видела только королева.

— В чем дело? — спросила она, невольно отступая.

— Вы сейчас пойдете со мной, — горячим шепотом ответил Шорохов. — Умоляю вас, ни звука! Иначе мне придется…

Шорохов замолчал, стараясь проглотить ком в горле. Но его горящий взгляд и блеск открытой бритвы все объяснили без слов. Интуиция подсказала королеве, что это не дурацкий розыгрыш. Напротив, все было очень серьезно, а значит — на грани жизни и смерти.

— Хорошо… — тихо оказала она, стараясь выиграть время. Шорохов с неожиданной силой, точно клешней, взял ее под руку.

— Еще раз умоляю, ни звука, — повторил он. — Иначе мы оба умрем. Сначала вы, потом я!..

— Ты правда думаешь, что это была не она? — спросил Станислав Адамович.

— А ты? Разве ты думаешь по-другому, Стасик? Под немигающим взглядом жены он смешался:

— Нет, Верунчик! Конечно нет! Просто никак не могу объяснить себе все это безумие. Не могу понять, что тут правда, а что бред. Допустим, что все это — непонятная для нас игра спецслужб. Но наша дочь с какого тут боку припека?

— Не знаю. Ничего не знаю, — сказала Верунчик. — Знаю только одно: ее надо искать. Вот прилетим в Москву и прямо из аэропорта…

Слезы не дали ей договорить.

Постепенно Верунчик все-таки успокоилась и забылась в самолетном кресле беспокойным сном. Станислав Адамович с нежностью посмотрел на измученное лицо жены. Пережить такое! Да еще три ночи без сна! Сам он не чувствовал утомления. Он все время мысленно задавал себе тысячи вопросов и ни на один не находил логичного ответа.

Какой-то компромат на дочь у ФСБ, разумеется, был. С этим нельзя не согласиться. Возможно, по дурости своей она и правда спуталась с каким-то известным киллером. Не исключено, что и влюбилась в него, влюбилась искренне, не подозревая, быть может, что ее избранник — наемный убийца. Но ведь не помогала же она ему в его черных делах, не нажимала сама на курок. Такое даже представить смешно! И может быть, он, запутывая следы, действительно увез ее в Италию. Какая же баба откажется махнуть с любимым человеком за границу? Любовь, как известно, слепа. В чем же тут криминал?

А то, что она столько лет пудрила мозги родителям, — так это тоже не преступление. Все дети так поступают. Или волновать попусту не хотят, или не выносят в зрелом возрасте родительской опеки.

Вот ее убийство в Италии совсем уж ни в какие ворота не лезет. Эти деятели из ФСБ так ничего толком и не объяснили. Все отделывались загадочными фразами и многозначительными намеками.

Убрали ее заодно с любовником? Просто потому, что рядом оказалась? Чтобы свидетелей не оставлять? Но кто убил, за что — сплошной туман. Эти типы заявили, что знают всю правду. Какую? И почему они так давили, чтобы родители на опознании сказали «да»? Зачем-то им это было нужно. Зачем?…

Окончательно запутавшись, Станислав Адамович понял одно: никому верить нельзя. Им с женой предстоит немедленно начать в Москве собственное расследование. Он все больше убеждал себя в том, что дочь жива, хотя и попала в беду.

Вопреки ожиданиям супругов в Шереметьеве их никто не встречал. После поездки в Италию ФСБ потеряла к ним всякий интерес.

— Куда мы сейчас, Стасик? — спросила жена, когда они сели в такси. — Может быть, к Жене?

Двоюродная сестра Верунчика, много лет назад переехавшая в Москву, стала в столице известной журналисткой и недавно возглавила телекомпанию «ТВ-Шанс». Ее многочисленные связи могли пригодиться.

— Нет, к ней потом, — решительно сказал Станислав Адамович. — Сначала на квартиру к дочке!..

Попасть в квартиру оказалось не так-то просто. Дверь была заперта на три хитрых замка, и слесарь провозился с ними до вечера. Но сначала пришлось выдержать еще целую баталию в ЖЭКе, доказывая свое право войти в квартиру дочери. Там, кстати, выяснилось, что женщина из двадцать первой не платила за квартиру уже полгода и застать ее дома было невозможно.

В квартире действительно давно никто не жил. Это было ясно по слою пыли на мебели, по пустому холодильнику, по застоявшемуся воздуху в комнатах. Но в то же время десятки мелочей говорили о том, что с квартиры не съехали, что сюда собирались вернуться. В шкафу висели норковая шубка, демисезонное кашемировое пальто, несколько разноцветных дождевиков и курток. Полки были забиты свитерами, кофточками, бельем. В ванной оказались внушительные запасы французской косметики, а в прихожей стояла целая флотилия модных туфель.

Однако родители не обнаружили ни малейшего намека на то, куда подевалась их дочь. Оставалась слабая надежда лишь на записную книжку, найденную в прикроватной тумбочке среди презервативов и противозачаточных таблеток. Телефонных номеров в книжке было немного. Станислав Адамович, сняв трубку, начал с Дома моделей на проспекте Вернадского.

Отозвавшаяся на звонок женщина любезно объяснила Станиславу Адамовичу, что его дочь у них не работает уже давным-давно.

По номеру, принадлежавшему ресторану «Золотой век», раздраженный мужской голос пролаял, что этот сраный кабак полгода назад провалился под землю и теперь это квартирный телефон.

Домашний номер Зои Братчик, школьной подружки дочери, прочно стоял на факсе.

В записной книжке значились телефоны нескольких мужчин. Неведомый Костя предположил, что его номер попал в записную книжку по ошибке. Некто Марат попросил его больше не беспокоить с глупостями. Леня переехал, не оставив своего нового телефона. Телефон Феликса не ответил. Филя, оказавшаяся не Филиппом, а женщиной по фамилии Филина, угрюмо ответила Станиславу Адамовичу, что последний раз видела его дочь лет десять назад и, естественно, ничего о ней не знает.

На этом возможности записной книжки были исчерпаны. Станислав Адамович обескураженно опустил трубку на аппарат.

— Стасик! — услышал он из соседней комнаты крик жены.

Все это время Верунчик сидела, уставившись стеклянным взглядом в телевизор, работавший без звука.

— Стасик! — снова позвала она. — Иди скорей сюда!..

Станислав Адамович шагнул в соседнюю комнату и обомлел.

Во весь телеэкран на него смотрело лицо собственной дочери…

Итак, она была Жанной Арбатовой, звездой эстрады, которую журналисты называли Неподражаемой. Двадцать два года назад с двумя школьными подругами она приехала в Москву, мечтая об артистической карьере.

У нее был муж-кинорежиссер, которого звали Тимуром, маленький сын Ванечка и престарелая мама Алиция Георгиевна.

На первое время этих сведений, полученных от Зои, ей хватало. Она теперь знала их наизусть, но это все равно была чужая биография. Жанну не оставляло ощущение, что она вынуждена втискиваться в какую-то незнакомую роль.

Изредка в ее голове возникали слабые проблески обрывочных воспоминаний. Например, какой-то мужчина в распахнутом парчовом халате, под которым он был абсолютно голым. Мужчина показывал взглядом на свое обвисшее мужское достоинство и говорил: «Возьми его… Дай ему почувствовать тепло твоих рук…» И она послушалась.

Это давнее воспоминание заставило Жанну покраснеть. Неужели такое с ней было? Но еще больше ее испугало то, что этот мужчина в халате, кажется, оказался ее отцом. Только он в тот момент не подозревал об этом. А потом случилось что-то еще более ужасное. Кажется, он покончил с собой…

В другой раз она вспомнила себя стоящей в подземном переходе на Арбатской площади с гитарой в руках. Прохожие кидали ей монеты в картонную коробочку из-под рафинада. А суровый милиционер надвигался на Жанну, твердя как попугай: «Бери свою гитару и уходи! Быстро! И чтобы я тебя тут больше не видел!»

А однажды Жанна явственно увидела перед собой симпатичного парнишку, который, скрючившись, сидел на стуле. Он зажимал руками живот, куда угодила пуля, и сквозь его пальцы сочилась кровь.

Жанна услышала его стон: «Уходи! Уходи отсюда! Влипнешь!..»

Ни одно из этих воспоминаний Зоя объяснить Жанне не смогла. Очевидно, она знала далеко не все о жизни подруги. Зато она пыталась как можно красочней описать всевозможные эпизоды из их юности.

— Подожди, Зойка! — взмолилась наконец Жанна. — Ты меня этим не грузи. А то я свихнусь окончательно. Нас через пару дней выпишут. Как же я буду жить в совершенно незнакомой семье?

На это Зое нечего было ответить.

— Расскажи подробно, как мы оказались в больнице, — попросила Жанна.

Из сбивчивого рассказа Зои она узнала, что после своего таинственного исчезновения на целых два года, вызвавшего переполох среди поклонников и фантастические домыслы в прессе, Жанна Арбатова неожиданно вернулась на эстраду. В Концертном зале «Россия» при полном аншлаге состоялось ее второе пришествие на сцену, закончившееся настоящим триумфом. Неподражаемая изумила всех и положила на лопатки злобных недругов.

Если бы не внезапная встреча на том концерте с двумя школьными подругами, которых Жанна не видела давным-давно, все кончилось бы прекрасно. Но черт дернул их не пойти на банкет, а сбежать в один гостеприимный, уютный подвальчик, где Жанна иногда позволяла себе расслабиться.

Там, в подвальчике, все сразу пошло не так.

Не успели они выпить по глоточку, как откуда ни возьмись появились два каких-то непонятных мужика, от которых волнами исходила опасность, и увели с собой бессловесную, точно загипнотизированную Миледи — Милку Мидовскую.

Впрочем, чего-то подобного можно было ожидать: Миледи, неузнаваемо перекроившая свою внешность с помощью пластической операции, говорила загадками и вообще вела себя чрезвычайно странно.

Словом, Жанна с Зоей Братчик остались вдвоем, недоумевающие и подавленные случившимся. Выпили, конечно. Поговорили за жизнь. Но образ уведенной куда-то в неизвестность Миледи постоянно стоял у них перед глазами. Наконец Зоя спросила:

— Слушай, а где тут удобства? Пойдем, что ли, макияж подправим, а заодно пописаем на брудершафт.

Едва они вошли в туалет, как грянул взрыв.

Туалет оказался самым надежным местом. Жанна и Зоя уцелели. Остальных собирали по кускам.

Сам момент взрыва Жанна вроде бы вспомнила. Но все, что было до этого, стерлось в памяти без следа…

Накануне выписки их навестил следователь, занимавшийся взрывом. Он тщательно записал ничего не значащие показания Зои, явно тяготясь пустой формальностью. И только перед уходом объяснил истинную цель своего визита.

— Значит, так, милые дамы, — сказал он, глядя в свои бумажки. — Вы тут упоминали о своей подруге, которая якобы была с вами…

— Как это «якобы»? — шумно возмутилась Зоя. — Она была. Только ее увели те типы.

— А следствием установлено, что вы были только вдвоем. И никакие типы в ваш кабинет не входили.

— Так что же, это нам все привиделось? — спросила Зоя.

— Вроде того. — Следователь пожал плечами. — Последствия шока. Ведь шок у вас обеих был нешуточный, верно? Так что мой настоятельный совет — не акцентировать на этом внимания. Лучше всего просто забыть.

— Странный совет, — сказала Зоя.

— Больше на приказ похоже, — подала голос Жанна, до этого не принимавшая участия в разговоре.

— Пусть будет приказ, если похоже. Это ради вашего же спокойствия. Вашего и ваших детей. Желаю вам поскорей поправиться и навсегда забыть этот печальный эпизод.

Он ушел, оставив подруг в полной растерянности.

Впрочем, у Жанны мысли были заняты другим. Она трепетала в предчувствии завтрашней встречи с чужой семьей, которую ей нужно было признать за свою.

Ксюша даже не пискнула, когда Буряк ударил ее по лицу. Она давно уже привыкла к тому, что Олекса Иванович скор на расправу. И терпела, поскольку иначе из нее, Ксюши Швайко, ничего бы путного не вышло.

Характер у нее был незлой, неспортивный. Случалось, грохнешься с брусьев или с бревна, пытаясь сделать головокружительный элемент ультра-си, — и боль такая, что в глазах черно. Не будь рядом тренера, ушла бы из зала и никогда бы туда не возвращалась. А Буряк тут как тут со своими затрещинами и громким матом. И делаешь новый подход к снаряду, и крутишься, как обезьянка, потому что страшно. Страшнее Олексы Ивановича она никого и вообразить себе не могла.

Зато и успехи были немалые. В четырнадцать лет Ксюша уже выступала на первенстве города по разряду мастеров. В пятнадцать попала в сборную по спортивной гимнастике. С ней съездила и в Южную Америку, и в Японию. Не то что ее родители, которые сроду из своей Винницы не выезжали. Они-то, не зная ничего, на Буряка просто молились. Слава богу, дочка дихлофос не нюхает, как другие, не шляется по чердакам.

Им, конечно, было невдомек, что тренер еще в пятнадцать лет лишил Ксюшу невинности. У него на этот счет своя теория была: самостоятельно трахать учениц, чтобы они про секс не думали, не отвлекались от тренировок.

Но на пике Ксюшиной карьеры случилась беда — перелом запястья. Страшнее травму для гимнастки трудно придумать. И блестящее будущее Ксюши, как сказали в команде, накрылось медным тазом.

Олекса Иванович чуть ее тогда не убил. Измордовал по-жуткому, словно она нарочно поломалась. Буряк просто рвал и метал. Еще бы, он столько трудов вбухал в свою ученицу, а она так его подвела.

К тому же над головой тренера и без того уже сгущались тучи. Не все его ученицы были безответны, как Ксюша Швайко. Они накапали своим родителям про драконовские методы тренировок. Поднялся шум.

Олекса Буряк, лишившись твердого заработка, довольно быстро нашел себе новое призвание. Крепкие спортивные девушки высоко ценились на ночных улицах Москвы. Они были и подтянуты, и выносливы, и гибки, что открывало необозримые горизонты для сексуальных фантазий. Таких можно было посадить на шпагат или поставить на мостик, приказать завести ногу за голову или сделать стойку на руках. Словом, бывшие спортсменки представляли собой редкостный новый товар. А Олекса Буряк оказался удачливым торговцем.

Ксюша Швайко с ее феноменальной гибкостью должна была принести Олексе хороший навар. Не всякой удалось бы уместиться в спортивной сумке. Она смогла, и в Москве бывший тренер не собирался продавать ее по дешевке.

Ни сама Ксюша, ни ее родители понятия не имели об этих планах Буряка. По официальной версии, проживавшая в Москве родственница Олексы якобы обещала пристроить девчонку на хорошее место — торговать всякой мелочью на вещевом рынке в Лужниках. А дома, в Виннице, ей, как и многим, ничего не светило…

Выстиранные в ручье голубые джинсы Олексы Ивановича Ксюша аккуратно разложила для просушки на капоте «Волги» и насухо протерла влажное сиденье в машине.

Но этого Буряку было недостаточно. Он должен был восстановить свое поруганное достоинство.

— А теперь скидывай трусы и становись раком! — скомандовал Олекса.

— Олекса Иванович!.. — умоляюще воскликнула Ксюша.

— Кому сказано? — Буряк приспустил плавки. — Мигом!..

И Ксюша повиновалась.

Это была любительская фотокарточка. Она простояла на экране телевизора считанные секунды, но Станиславу Адамовичу с Верунчиком хватило бы одной, чтобы узнать свою дочь.

Станислав Адамович бросился к телевизору и, включив звук, услышал конец фразы:

— …ее обгоревшее тело было найдено рядом с трупом любовника на загородной вилле в окрестностях итальянского города Террачина.

Супруги, схватившись за руки, как дети, в ужасе смотрели на экран, где появилась панорама райского местечка. Голос за кадром продолжил после небольшой паузы:

— До сих пор причины этого жестокого убийства, как и лица, его совершившие, остаются неизвестными. Однако итальянская полиция все больше склоняется к версии кровавой разборки между могущественными группировками русской мафии, обосновавшимися за рубежом.

Такой же точки зрения придерживаются и их российские коллеги, подключившиеся к расследованию. Один из высших чинов, пожелавший остаться неизвестным, прямо заявил нашему корреспонденту, что нити преступления тянутся в Россию, где следствие по делу о двойном убийстве будет продолжено. Сегодня на городском кладбище Террачины были захоронены останки знаменитого киллера и его подруги…

Картинка на телевизионном экране сменилась. Возникло кладбище в багровых лучах заката и несколько неясных фигур возле могилы.

— На этом печальном обряде присутствовали представители итальянской и российской спецслужб, — снова зазвучал голос за кадром, — а также безутешные родители молодой русской женщины, чья жизнь так трагически оборвалась вдали от родины.

Камера укрупнила скорбные фигуры мужчины и женщины, тут же отвернувших лица от беспощадного объектива.

— А теперь несколько слов о спорте! — с неуместным оживлением объявила возникшая на экране ведущая.

Станислав Адамович и Верунчик потрясенно посмотрели друг на друга.

— Что они такое сказали, Стасик? — проговорила Верунчик. — Это же были не мы! Не мы!..

— Конечно не мы!.. — Станислав Адамович до боли сжал виски. — Тут какая-то непонятная игра! Я же знал! Я чувствовал! Они нам врали!..

— Я же говорила им там, в Италии, что это не она! — подхватила Верунчик. — Зачем они подставили вместо нас других людей? Значит, наша дочка жива! Ведь правда, Стасик?

— Возможно… Вполне возможно… — пробормотал Станислав Адамович, стараясь остановить бешеный галоп мыслей… — Только нам сейчас нельзя пороть горячку. Надо все хорошенько обдумать. Ведь против нас действует целая государственная машина. Нужно быть очень осторожными!..

Теперь супруги уже не сомневались в том, что им предъявили для опознания чужой труп, а их дочь где-то прячут. Но как подобрать ключи к этой тайне, они не знали.

— Я позвоню сестре, — заявила наконец Верунчик.

— Звони, — сказал муж. — Только аккуратно, пожалуйста.

— Что значит «аккуратно»?

— Ну… — Станислав Адамович замялся. — Не говори Евгении о наших подозрениях. Изложи факты и послушай, что она скажет. А лучше просто договорись о встрече. Такие разговоры телефону нельзя доверять.

К счастью, Евгения оказалась дома. Но разговор сложился совсем не так, как планировалось.

— Квартира Альшиц, — раздался в трубке хрипловатый женский голос. — Слушаю вас.

— Женечка, это я… — сказала Верунчик и всхлипнула, не удержавшись.

— Верунчик? Ну здравствуй, здравствуй. Не часто балуешь звонками. Ты откуда?

— Мы со Стасиком в Москве.

— Поклон ему. Надеюсь, он все такой же красавец. Вы по делам или так?

— И то, и это, — сказала Верунчик, тщетно пытаясь перейти на беззаботный тон. — Дочку приехали навестить.

— Ах, вот как… — Евгения замялась. — Подожди секундочку, я сигарету возьму.

В трубке было слышно, как щелкнула зажигалка. Потом Евгения с шумом выдохнула дым и спросила:

— А сейчас-то вы где?

— В ее квартире, — ответила Верунчик. — Только мы ее не застали. Нам в ЖЭКе помогли дверь открыть.

— А где же сама хозяйка?

— В том-то и дело, Женечка. Мы понятия не имеем. Может быть, ты случайно что-то знаешь?

Станислав Адамович отчаянно замахал руками, показывая жене, что она повернула разговор не туда.

— Вообще надо бы увидеться, — робко исправилась Верунчик.

— Это непременно… — Евгения снова шумно выдохнула дым и продолжила нехотя: — Я вашу дочь, Верунчик, не видела очень давно. Она меня не особенно жаловала. Ну да бог ей судья. Особенно теперь…

— О чем ты? — спросила Верунчик, обмирая.

— Видишь ли, я сегодня последние новости по Интерфаксу получила… — Евгения помолчала. — Ну да ладно, Верунчик, ты все равно узнаешь. Так уж лучше от близкого человека, чем от чужих.

— Я знаю, — коротко сказала Верунчик.

— Что ты знаешь?

— То, что ты собираешься сказать. Ты ведь о том, что случилось в Италии?

— Ну… в общем… да… — растерянно ответила Евгения.

— Так это все ложь!

Станислав Адамович опять начал отчаянно жестикулировать, но жена отмахнулась от него.

— Мы были там! — закричала она в трубку. — Нас возили на опознание тела! Это не она, это кто-то другой! Мы им так и сказали, хотя они нас заставляли сказать «да»! И мы только что видели репортаж по телевизору про похороны. Мы со Стасиком уже в Москве были, а они показали у могилы родителей погибшей. То есть нас! Но так показали, что их лиц не видно! Это были подставные люди, понимаешь?…

Дальше Верунчик не смогла говорить из-за рыданий. Станислав Адамович перехватил трубку.

— Алло, Евгения, — сказал он. — Это Станислав.

— Она правду говорит? — спросила Евгения. — Да.

— Так… Тогда вот что. Немедленно приезжайте ко мне. Немедленно! И больше никаких звонков, никаких телодвижений! Жду!..

Вася Кочетков вразвалочку возвращался в бассейн. Хозяйский «Мерседес» оказался в порядке. Видно, какая-то сука пнула колесо, проходя мимо.

Войдя в холл бассейна, Кочетков зорко осмотрелся. Хозяйки нигде не было. Скорее всего, она не торопилась вылезать из воды в такую жарищу. Кочетков стал в распахнутых дверях и неторопливо закурил.

Между тем Шорохов вел свою королеву через подземный переход на другую сторону Садового кольца, прижимая ее к себе одной рукой. В другой он держал опасную бритву, пряча ее в рукаве. Шорохова сотрясала нервная дрожь, невольно передававшаяся женщине.

— Сейчас сядем на десятый троллейбус или на «Б», — бормотал Шорохов. — Тут недалеко. До Павелецкого. Только не делайте резких движений, и все будет хорошо.

— А что там, у Павелецкого? — с тревогой спросила женщина.

— Там я живу А теперь будем жить вместе.

Женщина от неожиданности остановилась.

— Это невозможно! — сказала она.

— Почему?

— Но ведь я замужем. У меня ребенок маленький, понимаете?

— Это все было ошибкой, — упрямо ответил Шорохов. — Мы начнем жизнь, как говорится, с чистого листа.

Горячечный бред маньяка невозможно было обосновать разумными доводами. И позвать на помощь было страшно. Этот псих мог полоснуть бритвой по горлу в любое мгновение. Прохожие спешили мимо, поглощенные собственными заботами. Но что-то нужно было срочно предпринять. Они уже вышли из перехода к метро «Парк культуры», и троллейбусная остановка была в двух шагах.

— Зачем я вам нужна? — в отчаянии спросила женщина. — Вон сколько вокруг женщин моложе и красивей меня!

— Я вас ждал вою жизнь, — ответил Шорохов. — Только вас. И теперь только смерть нас разлучит.

Эта выспренняя фраза, точно заимствованная из слезливых мексиканских сериалов, в устах Шорохова прозвучала пугающе. И тут в голове у женщины внезапно возникла спасительная мысль.

— Послушайте, — сказала она, останавливаясь, — я понимаю, вы влюблены. Мне как женщине это безусловно приятно. Но кто же так предлагает руку и сердце? С бритвой в руке! Вы бы хоть на букетик цветов расщедрились.

— Цветов?…

Совершенно потрясенный такой простой мыслью, Шорохов даже ослабил хватку. Он находился в явном замешательстве.

— Ну да! — кивнула женщина, стараясь говорить как можно ласковей. — Миленький мой, женщину надо завоевывать красиво!

Шорохова прошиб пот. Конечно, ей нужны цветы! Ведь она привыкла к восторженному поклонению! Как он сам об этом не догадался?… И Шорохов растерянно затоптался на месте.

— Вон цветочный киоск! — продолжала женщина. — Ну же! Я подожду.

Шорохов не заподозрил подвоха. Его мучило сейчас совсем другое.

— У меня… — пробормотал он. — У меня денег с собой нет…

— Я вам одолжу, так и быть. — Женщина выдавила какое-то подобие улыбки.

Она не глядя выхватила из сумочки первую попавшуюся купюру и торопливо сунула ее Шорохову.

— Какие? — хрипло спросил он.

— Что?

— Какие цветы?

— Все равно… Гвоздики.

Шорохов сделал несколько неуверенных шагов к киоску. Женщина тут же стала осторожно перемещаться за высокий лоток, с которого торговали бананами. Броситься бежать она боялась, чтобы не привлечь к себе внимания. Вдруг этот псих обернется?

Он и обернулся, почуяв неладное. Обернулся — и не увидел своей королевы.

Шорохов бросился назад, лихорадочно шаря взглядом вокруг. Но его королева растаяла, словно сон. Душераздирающий звериный крик заставил людей испуганно шарахнуться в стороны. А Шорохов, подняв безумное лицо к палящему солнцу, полоснул себя бритвой по горлу и повалился на горячий асфальт. Кровь брызнула фонтаном, заливая бьющееся в конвульсиях тело.

Присевшая за фруктовым лотком женщина ничего этого не видела. Только слышала страшный крик. Чуть погодя она выглянула из своего ненадежного укрытия и протиснулась к месту трагедии. В смятении она машинально сняла темные очки, прикрывавшие пол-лица.

— Смотри, смотри!.. — раздался рядом возбужденный шепот.

— Да я вижу, — ответил другой голос.

— Да ты не туда смотри! Налево!.. Знаешь, кто это? Это же Жанна Арбатова!..

Женщина вздрогнула и поспешно надела очки, но было уже поздно. Девица с глупыми бараньими глазами уже напирала на нее с заискивающей улыбкой:

— Можно автограф?…

Жанна не знала, как должна в этом случае поступить легендарная звезда эстрады Арбатова, но сейчас ей было не до этого.

— Ты что, идиотка! — крикнула она девице с бараньими глазами. — Какой автограф? Тут человек умирает!..

Глава вторая Чужие лица

Она шагнула вперед и с криком отшатнулась, едва не столкнувшись с женщиной, тоже шагнувшей было ей навстречу и тоже отшатнувшейся.

— Скузи!.. — сказала она.

И женщина шевельнула губами, произнося то же извинение по-итальянски.

Она невольно поднесла руку к горлу. Женщина повторила ее движение, и только тогда она убедилась, что перед ней все-таки зеркало. Большое зеркало в полный рост.

В этом зеркале отражалась она — Мила Мидовская по прозвищу Миледи. Хотя нет… Теперь у нее было другое имя — Вероника. И другая фамилия — Макеева. И лицо у нее было совершенно другое — лишь отдаленно похожее на прежнее.

Этот итальянский хирург оказался просто волшебником. Она не смогла обнаружить ни малейшего следа от сложной пластической операции. Не зря два томительных месяца врач не позволял ей подходить к зеркалу. Зато теперь она чувствовала себя как бы заново родившейся.

Ей и до операции никто бы не дал ее тридцати семи. Теперь же, когда итальянец подтянул намечавшиеся морщинки, она стала выглядеть совсем молодо. Что касается фигуры, то с ней у Миледи никогда не было проблем. Длинноногая, стройная, с маленькой красивой грудью, Миледи сумела сохранить ленивую грацию пантеры, которая приводила в смущение окружающих еще в ее школьные годы.

Мила Мидовская раздражала всех педагогов-женщин. Эти замотанные, рано постаревшие тетеньки не могли простить ей того, что они никогда не были так хороши, как она, и, уж конечно, никогда не будут. Естественно, никто из них в этом не признался бы. Возможно, они и сами не понимали, почему их так бесит эта смазливая, не по годам сексуальная девчонка, с удивительным безразличием выслушивающая мелочные придирки и ехидные реплики.

Когда в 12-й школе появился корреспондент, получивший задание сделать репортаж ко дню учителя, он, естественно, усадил на первую парту для снимка красавицу Миледи. Директор Шабашова тут же отозвала его в сторону и стала нашептывать, что эта девочка далеко не отличница и вряд ли может являться лицом 12-й школы.

— Отличное лицо, уж вы поверьте профессионалу, — бесцеремонно отмахнулся корреспондент. — Давайте каждый будет заниматься своим делом.

И он отщелкал на Миледи полпленки. Но в День учителя газеты вышла без фотографии Миловской.

— Это Шабашова, старая метелка, в редакцию позвонила! — сказала Зоя Братчик.

Но Шабашова тут была ни при чем. Просто главный редактор, увидев на снимках двусмысленную улыбку Миледи и ее взгляд с поволокой, сказал фотокору:

— Не пойдет. Категорически. Мы не «Плейбой». Это же не советская школьница, а какая-то, прости господи, Лолита!

— Какая еще Лолита? — вытаращился фотокор, в жизни не читавший Набокова.

— Не понимаешь? — спросил редактор. — Тогда я тебе по-простому скажу.

И сказал.

Вместо фотографии Мидовской на первую полосу дали снимок старого учителя черчения, ветерана войны, с орденом Славы на лацкане. Так Миледи, находившаяся буквально в шаге от общегородской известности, осталась кем была. Однако это ее ничуть не задело. Она без всяких Фотографий в газете знала себе цену.

Учителей-мужчин в школе было раз-два и обчелся. Во всяком случае, Мидовской напрямую пришлось столкнуться с тремя. И все трое реагировали на нее достаточно остро. Первым был упомянутый ветеран, который, несмотря на честно заслуженный орден Славы, пугливо сторонился Мидовской, словно дьявольского наваждения.

Вторым, испытавшим магнетическое притяжение Миледи, стал учитель физики Дмитрий Игнатьевич, человек увлеченный, постоянно пребывавший в таинственном мире ньютонов, амперов и джоулей-ленцев.

Распевая с отрешенным видом очередную серенаду о законе всемирного тяготения, он прогуливался по классу и вдруг внезапно терял мысль. Это означало, что физик допутешествовал до Миледи. Он застревал рядом минуты на полторы, потом с трудом отводил глаза от ее коленей, условно прикрытых мини-юбкой, и спрашивал голосом пробуждающегося:

— Так о чем мы ведем речь, Мидовская?

— Мы ведем речь о законе всемирного тяготения, — вежливо отвечала Миледи, делая попытку подняться.

— Сидите, сидите! — поспешно говорил физик и, вздохнув, продолжал: — Итак, закон всемирного тяготения гласит…

Третьим учителем был Аркадий Михайлович Шафран, который прямо с исторического факультета пединститута попал в класс, где училась Миледи. Там его учительская карьера и закончилась, едва успев начаться. Их бурный роман завершился абортом и поспешным изгнанием темпераментного историка из города…

Впрочем, эти давние воспоминания теперь относились к той самой Миледи, к той Миле Мидовской, чей обгоревший труп был обнаружен два месяца назад на вилле близ итальянского городка Террачина вместе с трупом ее любовника — известного киллера Кости Олейника.

Веронике Макеевой, разглядывавшей сейчас себя в зеркале, ни о чем этом знать не следовало. Прошлого для нее не должно было существовать. Оно грозило ей смертью.

Так сказал ей Андрей Котов, бывший еще два месяца назад Костей Олейником. И об этом ей нужно было помнить каждую секунду

Вызванная Жанной «Скорая» подоспела буквально в последний момент.

Врачам в Склифе чудом удалось спасти жизнь бедному Шорохову, после чего тот сгинул в психушке. Похоже, что надолго, если не навсегда.

Никто так и не узнал, почему судьбой психа-самоубийцы интересовалась сама Жанна Арбатова и даже присылала ему в палату фруктовые соки и «сникерсы». Что ж, у эстрадных звезд свои заскоки.

Жанна долго не могла прийти в себя после той дикой истории. Только этого ей еще не хватало ко всем ее бедам. Она и без того жила в постоянном напряжении, боясь совершить какую-нибудь ошибку, которая бы обнаружила полную потерю ею памяти.

Некоторая странность в ее поведении не осталась незамеченной домашними. Как ни следила за собой Жанна, она не смогла избежать явных проколов и не раз замечала недоуменные взгляды, которыми обменивались исподтишка Тимур и Алиция Георгиевна.

Проще всего ей было с Ванечкой. Какие воспоминания у ребенка в его годы? Он жил нынешним днем, не ставя Жанну в затруднительные положения.

Может быть, поэтому ей было проще полюбить его заново, хотя настоящей матерью Жанна себя еще не чувствовала. Скорее добросовестно играла роль любящей матери, находя в этом искреннюю радость.

С Алицией Георгиевной было сложнее. Она сердцем чувствовала, что между ней и дочерью вдруг возникла какая-то отчужденность, будто они не виделись лет двадцать. Она замечала, что на некоторые вопросы Жанна отвечает невпопад или вообще отмалчивается. Но Алиция Георгиевна успокаивала себя тем, что все это — последствия шока, пережитого во время взрыва, и постепенно дочь придет в себя.

Совсем плохо дела обстояли с Тимуром. Каждую ночь Жанна буквально заставляла себя ложиться в одну постель с этим красивым, заботливым, но совершенно незнакомым мужчиной. Ни о какой близости между ними не могло быть и речи. Когда муж в первый раз попытался обнять ее, он почувствовал, что Жанна вся словно одеревенела.

— Что это с тобой? — спросил он. Жанна не могла ему ничего объяснить и только прошептала:

— Не надо… Ну пожалуйста… Потом…

Но и потом ничего не переменилось. В результате Тимур перебрался спать на раскладушку, что они тщательно скрывали от Алиции Георгиевны.

Уединяясь, Жанна часами перебирала многочисленные фотографии Арбатовой и вырезанные из газет рецензии на ее концерты, стараясь вникнуть в прежнюю жизнь и сделать ее своей.

«Прямо как шпионка, заучивающая легенду», — с усмешкой думала она. Но ничто не вызывало у нее воспоминаний. Лишь однажды, когда она наткнулась на большой репортаж о международном эстрадном конкурсе в болгарской Варне, что-то шевельнулось в ее голове.

Жанна закрыла глаза, стараясь оживить воспоминание. Ей на мгновение привиделся огромный зал под открытым небом, бешено аплодирующий кому-то. Потом, точно призрак, мелькнул пьяный человек со сбившимся галстуком, орущий: «Арбатова! Богиня! Не посрамила державу!..» Видение тут же исчезло, оставив в душе ощущение страха. Жанна поняла, что все это было адресовано ей. Вернее, той Жанне Арбатовой, которой она была раньше.

Но сегодня от известной певицы, прозванной Неподражаемой, осталась только внешняя оболочка. Жанна прослушала все кассеты с записями своих песен. Ей понравился голос Арбатовой. Но какое отношение к нему имела она? Жанне было дико даже представить, что она может подойти к микрофону. Она попробовала запеть вместе с фонограммой — и поняла, что у нее ничего не получается.

Между тем ее возвращения ждал большой коллектив — без малого тридцать человек: музыканты, бэк-вокалисты, танцоры… Жанна, откладывала встречу с ними, ссылаясь на плохое самочувствие. Но это не могло продолжаться бесконечно.

Через неделю после выписки из больницы ей позвонили, и незнакомый мужской голос сказал:

— Жанночка! Здравствуй, дорогая! Как твои дела, как настроение?

— Кто это? — спросила она.

— Не узнала? Ох, быть мне богатым! Это Боря.

— Какой Боря?

— Ельцин!.. — Мужчина в трубке рассмеялся. — Это Боря Адский, Жанночка! Какой же еще?

Жанна понятия не имела, кто это.

— Адский? — спросила она растерянно.

— Он самый. Ну, знаешь, не узнать директора своего коллектива — это уже свинство!

— Да у меня телефон барахлит, — соврала она.

— Я тебе рискнул позвонить, Жанночка, чтобы напомнить: мы уже третий месяц в простое. Народ бьет копытом. Когда ты появишься?

Жанна не знала, как обратиться к этому человеку, чтобы не выдать себя: на «ты» или на «вы».

— Не знаю, Боречка, — сказала она. — Пока врачи не рекомендуют.

— Упаси бог, я не тороплю… — Адский вздохнул. — Боюсь только, как бы люди не разбежались. Все же кушать хотят. Жаль потерять такой коллектив. Ведь годами собирали.

Жанна все это прекрасно понимала — но как она явится на репетицию, понятия не имея, кто есть кто и как кого зовут! И самое главное — ей рано или поздно придется взять в руки микрофон. Это ее пугало больше всего.

Безвыходную ситуацию необходимо было взорвать. И однажды, оставшись одна в пустой квартире — Алиция Георгиевна отбыла на базар, сын гулял с няней, а Тимур находился на съемке, — Жанна робко подошла к маленькому кабинетному роялю.

Она долго смотрела на клавиши, боясь к ним прикоснуться. Потом осторожно, одним пальцем, попробовала сыграть первую пришедшую на ум мелодию. На удивление получилось довольно складно. И Жанна, осмелев, попробовала левой рукой подыграть аккомпанемент. Внезапно она словно очнулась ото сна. Пальцы свободно забегали по клавишам. Мелодия давнишнего шлягера зазвучала в полную силу. Сразу вспомнились и слова шуточной польской песенки:

Она снова, как двадцать лет назад, была в прокуренном зале захудалого ресторанчика «Дружба» на подмосковной станции Кратово, и подвыпившие люди за столиками восторженно кричали ей: «Рыжик!..» Значит, тогда это было ее прозвищем!

Жанна, плача и смеясь, барабанила по клавиатуре, чувствуя невероятное облегчение оттого, что ей удалось все-таки хоть ненадолго прорваться в свое прошлое.

Алеша вместе с компанией таких же, как он, возбужденных молодых отцов топтался под окнами роддома.

— Кто? — заорал он, увидев в окне лицо Маринки. — Мальчик?

Маринка отрицательно качнула головой.

— А кто? — сурово сдвинул брови Алеша.

Этот разыгранный у всех на глазах бородатый анекдот был встречен одобрительным смехом. В компании молодых пап чувствовалось радостное понимание. Все, конечно же, уже знали, кто у них родился, и поскольку напряженное ожидание осталось позади, то не грех было посмеяться и старой шутке.

Алеша, кстати, хотел дочку. А уж о Маринке нечего было говорить. Зоя, оказавшись бабушкой в свои неполные сорок лет, чувствовала себя просто наверху блаженства.

Когда наконец закончилось шумное застолье по поводу рождения внучки, Зоя положила голову на плечо мужу и шепнула ему:

— Ну что, дед? Не пора ли показать молодым, что у нас тоже есть еще порох в пороховницах?

— В каком смысле? — усмехнулся Басов.

— Что это ты вдруг стал такой непонятливый? Я ребенка от тебя хочу, Басов. Немедленно.

Как? Прямо сейчас?

— А ты против?

— Да какой же дурак будет против святого дела!..

Вопреки утверждению графа Толстого, Зоина семья не была похожа на прочие счастливые семьи, хотя в доме царили любовь и согласие. Семья эта сложилась не совсем обычно. Алеша был сыном Басова от первого брака, да и Зоя родила Маринку не от нынешнего мужа. Тут вообще все было путано-перепутано.

Первый раз Зоя вышла замуж за человека вдвое старше ее. Он втянул ее в глупую авантюру, и Зоя родила Маринку в лагере, где отбывала срок. Соловых, такова была фамилия первого мужа, бросил прежнюю семью, и, когда Зоя оказалась на свободе, они зажили втроем.

Четырнадцать лет совместной жизни прошли довольно мирно, пока Зоя вдруг не влюбилась без памяти в красивого молодого парня, с которым впервые по-настоящему почувствовала себя женщиной. Она сопротивлялась возникшему чувству как могла. Но оно оказалось сильнее. И однажды муж застукал ее с Петей самым пошлым образом. Кончилось это трагически: Соловых застрелился. А Петя остался в Зоиной жизни, хотя она и противилась этому отчаянно.

Судьба отомстила Зое жестоко. Маринка, родная дочь, едва окончившая школу, втюрилась в молодого любовника матери и вместе с этим кобелем сбежала из дома.

Их роман был недолговечен. Маринка вернулась к матери беременной. К этому времени сердце Зои было безраздельно отдано банкиру Басову, который вытащил ее из длительного черного запоя. Благодаря Басову Зоя снова расцвела, восхищая всех своей зрелой женской красотой. Ее круто переменившаяся жизнь стала похожа на сказку. Мало того, что Басов души в ней не чаял, — его сын Алеша с первого взгляда отчаянно и бесповоротно влюбился в Маринку и ждал рождения ребенка как своего. Девочку назвали Зоей в честь бабушки.

Так под одним кровом образовалась дружная, счастливая семья с весьма запутанными родственными отношениями. И хотя все чувствовали себя родными, Алеша с Маринкой уже подумывали завести в ближайшем будущем еще одного, общего ребенка. Да и Зоя с Басовым давно подумывали о том же. Теперь, когда на свет появилась Зоя-маленькая, самое время было приступать к осуществлению мечты.

Неожиданно возникшая преграда стала для Зои и Басова неприятным открытием. Басов выглядел значительно моложе своих пятидесяти пяти лет. Всегда энергичный, подтянутый, он казался воплощением мужской силы. Без своих элегантных костюмов банкир смотрелся еще лучше. Рельефная мускулатура, ни грамма жирка — этому он был обязан регулярным посещениям тренажерного зала. И хотя работа выматывала его изрядно, в постели он был безупречен. Правда, в последнее время это случалось уже не так часто как раньше.

И вот именно тогда, когда Зоя решительно настроилась родить, произошел неожиданный крах. С Басовым случилось что-то непоправимое. Обнаружилось, что он стал ни на что не годен в постели.

Зоя не могла этому поверить. Они с мужем провели мучительную бессонную ночь, раз за разом повторяя бесполезные попытки. Зоя превзошла себя, стараясь сделать все, что умела и о чем слышала, чтобы разжечь в муже угасшее желание.

— Не мучайся зря, — сказал он. — Ничего у меня сегодня не выйдет. Наверное, просто устал.

— Нет. Просто ты меня не хочешь. Привык. Может быть, тебе нужна другая женщина?

— Не говори ерунды! — ответил он раздраженно.

По его тону Зоя догадалась, что муж переживает все куда сильнее, чем она. Обнаружить, что ты перестал быть мужчиной, — что может быть страшнее такого удара?

Она до рассвета нежно гладила напряженное тело мужа и утешала его, словно маленького:

— Ничего, ничего, родненький. Завтра все получится.

Но назавтра опять не получилось. И послезавтра не получилось. И на третий день тоже.

Басов, конечно, знал, что эта постыдная слабость в последнее время стала настоящим бичом таких трудоголиков, каким был он, — так называемой болезнью бизнесменов, положивших все силы и нервы на строительство своей карьеры. Многие его знакомые давно в панике бегали по врачам. Но ведь человеку всегда кажется, что страшное случается с другими, а мимо него беду пронесет.

Не пронесло.

— Привет, Вероника!

— Костя?… — спросила она, не удержавшись.

— Андрей! — поправил он ледяным тоном.

Знакомый змеиный взгляд испугал Миледи до смерти. Лицо Олейника стало неузнаваемым после пластической операции, но изменить выражение глаз итальянскому хирургу было не под силу.

Олейник обнял и прижал к себе дрожащую Миледи. Она услышала у себя над ухом его негромкий голос:

— Еще одна такая ошибка — и один из нас умрет. Я ведь предупреждал тебя по-хорошему. Делай то, что я говорю, если хочешь остаться в живых.

— Я постараюсь… — прошептала она.

— Да уж сделай такое одолжение.

Миледи не зря боялась этого момента. Она оказалась совершенно не готова к их первой встрече после операции.

Олейник почувствовал ее смятение. Он и сам был не в своей тарелке.

— Нс мечи икру, — сказал Олейник грубовато. — Привыкнешь. И запомни: в Москве ты можешь нечаянно встретить знакомых. Никто тебя не узнает, если ты сама себя не выдашь. Главное — выдержать первые секунды, не отозваться, если тебя назовут твоим прежним именем. Ты меня поняла, Миледи?

— Поняла, — пробормотала она.

— Ну и дура! — сказал он раздраженно. Я тебя как сейчас назвал? Миледи! Что ты должна была мне сказать?

— Я не знаю, — в отчаянии ответила она.

— Что я ошибся! Что тебя зовут Вероникой! — сказал Олейник сквозь зубы. — Вера, Вика, Ника — как угодно, но только не Миледи!

— Прости, Кос… То есть Андрей.

— Бог простит!

В тот же день они покинули клинику и переехали в шикарный отель в центре Рима. Олейник нарочно действовал нагло, уверенный, что именно там, у всех на виду, они будут в большей безопасности. Несмотря на то что следы вроде бы удалось надежно замести, Олейник считал необходимым соблюдать осторожность.

Он, как и раньше, не стал объяснять мотивы своих действий. По существу, Миледи так и не поняла, что происходит. Она привыкла подчиняться чужой воле, безропотно доверяясь более сильному, и только молча кивнула, когда Олейник объявил, что завтра она улетает в Москву.

Он сказал ей об этом во время обеда в дорогом ресторане на виа Витторио Венетто. Римский январь за стеклянными стенами ресторана был похож на русскую весну: бирюзовое небо, свежая зелень деревьев, прохожие в расстегнутых плащах. Солнечные лучи ласково грели спину и зажигали рубиновым огнем бокалы с кьянти.

— Запомни: никаких контактов с прежними подругами, — негромко говорил Олейник. — Даже с родителями, иначе и тебя погасят, и их, чтобы добраться до меня.

Он увидел в страдальческом взгляде Миледи немой вопрос и криво усмехнулся:

— Ладно. Спрашивай.

— Кто хочет твоей смерти? — спросила она.

— Многие, — сказал он, чуть помешкав. — А кто именно — какая разница!

— Но почему? Что ты им сделал?

— Одним — нарушил их планы. Другим — помог.

— И за то, что ты помог, тебя хотят убить?

— Именно.

— Так не бывает.

— Бывает, Вероника, бывает. Когда надо спрятать концы в воду. Тогда убирают промежуточное звено — исполнителя. Это закон. Чтобы нельзя было докопаться до главной фигуры.

— Если это закон, значит, ты с самого начала знал, что так будет?

— Скажем так, предполагал.

— И все равно… Все равно помог им? Зачем?

— Проклятые деньги! — Олейник ощерился злой улыбкой. — Надо же на какие-то бабки погулять за границей с любимой женщиной!..

Миледи обдало горячей волной. Еще ни разу Олейник не говорил о ней так. Она тут же простила ему то, что на нем была кровь. По крайней мере, один случай, когда он убил человека, был ей известен наверняка. Тогда Олейник избавил ее от гнусного шантажиста. Но ведь были, наверное, и другие случаи. Однако кто она такая, чтобы судить его? Ведь и на ее совести была загубленная живая душа. Пусть и мерзкая сводница, но все же… Тем не менее самым главным сейчас для Миледи было то, что этот жестокий, страшный человек назвал ее любимой женщиной.

Она аккуратно промокнула салфеткой повлажневшие глаза.

— Конец интервью? — спросил Олейник.

— Да, — кивнула Миледи. — Только одно еще… А что это были за люди там, на вилле? В Террачине?

— Какие люди? — поморщился Олейник.

— Ну те, убитые, которых сожгли вместо нас.

— Зачем тебе это знать?

И снова этот змеиный взгляд. Миледи поежилась.

— Незачем, — продолжил Олейник жестко. — Я сам этого не знаю. Хватит вопросов, Вероника. Я и так что-то слишком разболтался. А тебе чуть что язык развяжут в два счета. И не смотри на меня такими честными глазами. Не таких ломают!..

Больше о прошлом они не говорили. Впрочем, о будущем тоже. Все оставшееся до самолета время они провели в постели, словно хотели насытиться друг другом на многие годы вперед.

Едва Олейник положил тяжелую руку на горячий живот Миледи, у нее все поплыло перед глазами и она хрипло выдохнула:

— Лапа!..

Она мгновенно погружалась в сладкую истому от уверенного мужского прикосновения. Но с Костей Олейником это вообще было что-то неописуемое. Миледи с ним словно улетала в иные миры, где наслаждение достигало такой потрясающей мощи, что невольно вызывало слезы.

Передохнув несколько минут в полном опустошении, они вновь искали близости, и всякий раз радость обладания была еще более оглушающей.

Рано утром за Миледи пришло такси. Слабая, с черными кругами вокруг глаз, с искусанными, распухшими губами, она, плохо соображая, повесила на плечо дорожную сумку и буквально упала на грудь Олейнику. Но он уже был холоден и собран.

— Я тебя найду, когда все уляжется, — сказал Олейник, отстраняясь. — Если не появлюсь в течение года, значит, я, как говорится, присоединился к большинству.

— Я не поняла, — прошептала Миледи.

— Ну проще говоря, значит, я умер.

Миледи с трудом удалось сдержать слезы.

— Я буду ждать, — сказала она.

— Чао, Вероника!

— Чао, Андрей!..

Миледи вышла из отеля, не чуя под собой ног. Она не посмела спросить у Кости, почему он не провожает ее. Наверное, так было нужно из все той же осторожности.

Римский аэропорт Леонардо да Винчи был переполнен. Миледи с трудом отыскала стойку регистрации на московский рейс. Когда она доставала билет, кто-то слегка толкнул ее. Она подняла глаза — и обомлела. Рядом стоял Костя Олейник, внимательно разглядывая табло. Миледи замерла, ожидая, что произойдет дальше. Все это длилось ничтожное мгновение. Олейник повернулся, мимолетно коснувшись губами ее щеки, и нырнул в толпу.

— Синьорите жаль уезжать из Рима? — сочувственно улыбнулся Миледи из-за стойки черноглазый итальянец, глядя на ее зареванное лицо. Он сказал это по-итальянски, и Миледи ничего не поняла. Но сейчас ее лучше было не трогать.

— А не пошел бы ты подальше, макаронник! — сказала она.

После внезапного озарения с песенкой «Рыжик», пришедшего к ней за роялем, Жанна поняла, что ее единственное спасение — это начать жить жизнью Арбатовой. Сидеть, сжав виски, и тупо пытаться припомнить все, что было, оказалось бесполезным.

Постоянно сверяясь с записями в пухлом ежедневнике, Жанна начала совершать короткие вылазки из дома. Слава богу, ее шофер и телохранитель Вася Кочетков знал все адреса: и массажиста, и модельера, и визажиста, и еще множества разных людей и организаций.

При встречах с людьми, хорошо знавшими Арбатову, Жанна все больше помалкивала, жадно впитывая любую, даже самую пустяковую информацию. Необычную молчаливость звезды все относили на счет пережитого ею шока. А у Жанны начинал все яснее вырисовываться образ той, кем она была раньше.

При первом выходе из дома Жанну ужасно испугала компания девчонок, бросившихся к ней у подъезда.

— Здравствуйте, Жанна Максимовна! — наперебой защебетали они. — Как вы себя чувствуете, Жанна Максимовна? Когда будет ваш концерт, Жанна Максимовна?…

Жанна едва не юркнула обратно в подъезд, но вовремя сообразила, что это ее ненормальные фанатки, посменно дежурившие у дома сутки напролет.

«Боже мой! — мысленно ужаснулась она. — Как же я раньше жила со всем этим?…»

Наконец Жанна решилась на встречу со своим коллективом. Она никого не предупредила, что приедет на репетиционную базу в Клуб 1905 года. Войдя в здание, Жанна тихонько прошла по коридору к двери, из-за которой доносилась музыка, и воровски заглянула в шелку.

На полутемной сцене довольно вяло репетировала балетная группа.

— Стоп, стоп! — прогремел голос невидимого балетмейстера, — Это все лечебная гимнастика для паралитиков! Надя, что ты стоишь, как волос в супе? Спинку не держим, носочек не тянем, рожи у всех похоронные! Все сначала!..

Прервавшаяся музыка зазвучала вновь, и пристыженный балет задвигался чуть живее.

Неожиданно для себя Жанна ощутила волнение. Не страх перед встречей, а именно волнение, уже испытанное ею когда-то раньше. Но она не успела разобраться в своих чувствах.

— Тайная инспекция? — раздался за спиной Жанны чей-то голос. Жанна, вздрогнув, обернулась. Перед ней стоял пожилой мужчина с иудейской грустинкой в глазах.

— Видишь, слегка разболтались, — продолжил он. — Но ты-то их быстро приведешь в чувство. Здравствуй, Жанночка!

Мужчина обнял ее и троекратно расцеловал.

Жанна замерла, лихорадочно соображая, кто это. И вдруг ее осенило: это же наверняка Боря Адский, ее директор.

— Здравствуй, Боречка! — ответила она и осеклась, испугавшись того, что, может быть, раньше она звала его по имени-отчеству и на «вы». Но, видимо, угадала — Адский приобнял ее за плечи, и они вместе вошли в зал.

Появление Жанны встретили аплодисментами. Репетиция прервалась, и все расселись полукругом напротив Жанны. Она выжала из себя неуклюжую приветственную фразу и замолчала, не зная, что еще сказать. Пауза затягивалась. И тут Боря Адский, поняв, что Неподражаемая еще не в надлежащей форме, принял удар на себя. Он подробно рассказал, чем занимался коллектив во время вынужденного простоя, и предложил, как войти в нормальный график работы.

Жанна согласно кивала, с жадным интересом разглядывая тех, с кем она раньше работала и с кем ей предстояло работать дальше. Хотя с дальнейшей работой был еще большой вопрос. С другой стороны, не могла же она встать и объявить, что от прежней Арбатовой осталась одна видимость, а потому все могут расходиться и искать себе новую работу. Ей оставалось только, сославшись на недомогание, пообещать, что она появится в клубе на следующей неделе и тогда… Что будет тогда, она еще сама не знала.

Но уходя, Жанна вдруг почувствовала острое желание вернуться сюда поскорее и, чем черт не шутит, быть может, рискнуть, попытаться занять временно пустующее место Неподражаемой.

Пусть память у Жанны отшибло, но авантюрная жилка в ее характере осталась, и сейчас она ощутимо пульсировала, вызывая нервную дрожь.

Дома Жанна опять села за рояль и попробовала вспомнить весь арбатовский репертуар, который хранился в домашней фонотеке. Это далось ей на удивление легко. Она даже в точности повторяла все интонации, сверяясь с магнитофонными записями.

Смущало Жанну лишь одно: она не пела сама, а скрупулезно копировала услышанное. В ее попытках не было искренности, не было души. Но даже то, что у нее получалось, можно было считать маленькой победой.

Карина строго держалась железного правила не спать с кем попало, хотя изрядная толика горячей южной крови доставляла ей немало хлопот. К тому же мужчины при виде ее неизменно делали стойку, пожирая взглядом ее длиннющие ноги, рюмочную талию и впечатляющую грудь. Все это оказывало на мужиков такое гипнотическое воздействие, что даже самые мелкорослые вились вокруг Карины роем, не смущаясь того, что предмет их вожделения был без каблуков под метр восемьдесят. Миндалевидные глаза на матово-бледном лице и чувственный рот сулили возможному партнеру неземное наслаждение.

Однако никто в офисе не мог похвастаться хотя бы случайной близостью с Кариной. Завистники утверждали, что время от времени с ней развлекается шеф.

Басов действительно одно время был близок к тому, чтобы сделать Карину своей любовницей. Когда его первая жена погибла в нелепой автомобильной катастрофе, банкир впал в беспросветную депрессию. Более того, он начал сильно пить. И в таком состоянии отозваться на ласку красивой молодой девицы было почти естественным.

Карина, собиравшаяся продать свою душу и тело задорого, решила, что настал ее звездный час. Она очень хитро раскинула сети, окружив несчастного Басова неназойливым, но постоянным вниманием, выходившим за рамки служебных обязанностей секретаря-референта. В ее стратегию входил даже особый способ одеваться — вроде бы скромно, но так, чтобы одежда подчеркивала все несомненные достоинства ее сексуальной фигуры.

Дело стремительно двигалось к желанной для Карины развязке. Но Басов как-то неожиданно сумел взять себя в руки: резко завязал с пьянством и как сумасшедший вгрызся в работу. А заключительный удар нанесла Зоя Братчик, случайно встретившаяся на жизненном пути Басова. Он женился на ней. И Карина, увидав однажды Зою, поняла, что это брак по любви.

Она ничем не выдала своего разочарования, хотя Басов был для нее не только солидным «бобром». Он ее по-настоящему волновал как мужчина. Карина так и осталась для Басова только референтом, совершенно незаменимым при деловых переговорах, потому что, когда она подавала кофе, остолбеневшие партнеры теряли четкость мысли и становились куда более уступчивыми.

Басов все это прекрасно видел и тайком усмехался, про себя называя Карину своим секретным оружием.

В тот нестерпимо жаркий июньский день Карина явилась на работу одетая так откровенно вызывающе, что Басов, подняв затуманенный взор от бумажек на своем столе, не удержался и присвистнул.

Белые обтягивающие джинсы «стрейч» делали Карину почти голой. Под такой же белой маечкой свободно колыхалась полная грудь. Темные кружочки сосков топорщили обтянувший их трикотаж.

Басов никогда не требовал от подчиненных строгости в одежде, но тут даже он был слегка шокирован.

— Карина, — сказал банкир озадаченно, — у нас ведь вроде сегодня нет никаких переговоров.

— Ну и что? — дерзко ответила она. — А разве не задача референта радовать глаз шефа?

— Так это ты для меня так?…

— Прежде всего для себя. — Глаза Карины лучились каким-то особым светом. — Неужели ехать домой переодеваться? В такую-то жару.

— Не надо, — сказал Басов. — Постараюсь пережить.

Он снова погрузился в бумаги, но невольно время от времени поглядывал на входившую Карину, которая, казалось, этого не замечала. Тем не менее она заглядывала в кабинет шефа чаще, чем обычно, расплескивая на каждом шагу целое море секса. Из-за этого всякий раз при ее появлении в кабинете возникала напряженная, волнующая атмосфера.

Иной раз женщине совершенно не следует активно проявлять свою заинтересованность. Наоборот, куда умнее маячить где-то в опасной близости, оставаясь вроде бы равнодушной. Тут важно только почувствовать решающий момент.

Момент для Карины был самый что ни на есть подходящий. Ей стало известно, что в семейной жизни Басова возникли какие-то серьезные проблемы. Сути она не знала, да и не интересовалась этим. Главное, что Зоя Павловна, жена шефа, отбыла с остальными членами семейства на дачу, а Басов остался в городской квартире. Совсем один. И, по-видимому, на неопределенное время. Что-то у них с женой серьезно разладилось.

Поэтому шеф уже который день был непривычно угрюм и молчалив. Словом, настало самое время действовать.

Нет, Карина не была настолько наивной, чтобы попытаться увести Басова из семьи. Не такой он человек. Но у нее существовали свои тайные причины, чтобы попробовать соблазнить шефа. Причем без всяких угрызений совести. Ее устроила бы одна-единственная ночь с Басовым. Да пусть даже не вся ночь, а всего лишь час физической близости. Неужели же она, при виде которой у мужиков отваливалась челюсть, не сможет этого добиться? В каком-то смысле обольстить Басова было для Карины делом чести, как бы странно это ни звучало.

Басов, между прочим, тоже был не из камня вытесан. Он и до нынешнего дня не раз окидывал своего референта оценивающим мужским взглядом, но держал себя в узде.

И если бы не беда, постигшая его, ничего бы не случилось.

Но сейчас Басова постоянно мучила мысль о его мужском бессилии. Это было хуже любой болезни. Он не хотел сдаваться. Какие его годы? Смех, да и только! Он постепенно стал все чаще задумываться над словами Зои о том, что проблема — в его привыкании к жене. Сам бы он никогда такого не заподозрил, потому что желал Зою ничуть не меньше, чем в первые дни их знакомства. Но предательское тело с этим не соглашалось.

Да, понял он, это необходимо проверить. Хотя бы с платной шлюхой. Возможно, ему надо просто сломать некий психологический барьер, и все вернется на круги своя.

Карина со своей бесстыдной оголенностью подвернулась вовремя, словно угадала, что сейчас Басову нужно.

И он решился, даже не думая об измене. Какая измена? Он просто делает отчаянную попытку спасти свой брак. Если все получится, он даже может признаться Зое во всем. Не сразу. Позже. Она поймет, Басов был в этом уверен.

Решившись, Басов встретил в очередной раз вошедшую Карину особенным взглядом. Она поняла все без слов, но даже не разжала губ.

— Поедем, — сказал Басов сдавленным голосом. — Прямо сейчас.

— К вам? — спросила она, ничуть не удивившись.

— К тебе. Если можно.

— Нет проблем.

Не договариваясь, они вышли из офиса по раздельности. Сначала Карина, через пять минут Басов. Он сел в свою «Ауди» и повернул за угол, словно заранее знал, что там его ждет Карина. Она действительно стояла там.

Всю дорогу до ее дома они молчали. В какой-то момент Басову захотелось объяснить, что этот эпизод ничего не будет значить в дальнейшем. Но он удержался — и правильно сделал. Слова были лишними, Карина и без них все отлично понимала.

Они обошлись без традиционных адюльтерных штучек: кофе, коньяка, музыки, дурацких разговоров ни о чем. Басов курил на кухне, пока Карина застилала постель свежим бельем, пока плескалась в душе. Потом и Басов встал под тугую струю и ощутил, как в нем просыпается мужская сила. Не вытираясь, он вошел в спальню.

Карина с закрытыми глазами лежала обнаженной. На золотистом от загара теле резко выделялись миниатюрные белые следы от купальника. Она лежала, свободно раскинув руки и ноги. Великолепная грудь, чуть подрагивая, вздымалась от учащенного дыхания.

Басов бросился на нее, как в бой. Без поцелуев, без предварительных ласк. И в то же мгновение весь его пыл угас. Угас безвозвратно.

Басова охватила ярость. Он терзал послушное женское тело, стараясь причинить ему боль, но все понапрасну. Наконец Карина открыла глаза, вывернулась из-под Басова и оказалась сверху. Потом стала медленно сползать к его бедрам жарким ищущим ртом. Басов застонал от бессилия…

Это была полная катастрофа. Когда Басов резко поднялся со смятой постели и стал одеваться, Карина не проронила ни звука.

— Извини, — пробормотал он в дверях и ушел.

Карина, закусив губу, осталась лежать, пока не прошло возбуждение. Затем дотянулась до телефона и набрала номер басовской дачи.

— Зоя Павловна? Это Карина, — сказала она с нервным смешком. — Ничего не получилось, Зоя Павловна. Да нет. Просто у него, извините, на меня не встал. Мне вам деньги вернуть?…

Этот парень не понравился ей сразу. Уж очень он попер напролом с первых же минут. Еще и взлететь не успели, а сосед успел рассказать, что его зовут Сергеем, что он отработал целый год тренером по виндсерфингу на одном из итальянских курортов и теперь возвращается в Москву, где собирается оторваться от души на заработанные бабки.

Миледи слушала его трескотню, закрыв глаза. Перед ее мысленным взором все еще стоял Костя Олейник. «Нет, не Костя, — поправила она себя. — Андрей. Андрей Котов. Господи, увидимся ли еще?»

Она совершенно не представляла себе, как будет жить в Москве. В свою квартиру Олейник не велел ей и носа показывать. Там ее могли засечь. И тогда даже новое лицо не поможет ей отвертеться.

Ладно, квартира не проблема. В Москве всегда можно снять приличное жилье, тем более что денег у Миледи было немало. И не только наличными. В сумочке еще лежала кредитная карточка «Виза голд» на весьма приличную сумму. Об этом позаботился Олейник.

Словом, с голоду она не умрет — но чем ей заняться в огромном городе, если даже Зойке с Жанкой, школьным подружкам, позвонить нельзя? И к родителям в Сибирь невозможно вернуться. Кстати, как они переживут ее исчезновение? Что подумают?

Миледи, конечно, и представить себе не могла, каких ужасов натерпелись ее родители, пока она находилась в частной клинике под Римом. Но даже если бы и знала про их приезд в Террачину на опознание обгоревшего трупа дочери, это ничего бы не переменило. Открыться им было нельзя.

Сосед продолжал, как шмель, жужжать над ухом Миледи, на этот раз уличая итальянских блондинок в том, что среди них нет ни одной натуральной.

— От меня-то вы чего хотите? — устало спросила Миледи, открывая глаза.

Она никогда так не разговаривала с мужчинами, но этот ее достал.

— Во-вторых, узнать ваше имя, улыбнулся Сергей.

— Допустим, Вероника, — ответила она, чуть замешкавшись. — А что во-первых?

— Ну что во-первых может хотеть от красивой женщины здоровый, молодой и симпатичный мужчина?

Наглым взглядом он буквально раздевал ее в кресле. Видно, напостился в заграницах, где его женщины к себе не подпускали.

Миледи пожала плечами и с независимым видом направилась в туалет. Запершись в кабине, она взглянула на себя в зеркало, и ей сразу стало все ясно. Бурная ночь с Олейником оставила недвусмысленные следы на ее лице. Ничего удивительного, что сосед так настойчиво атаковал ее.

Миледи как смогла привела себя в порядок и, выйдя из туалета, наткнулась на дежурившего под дверью Сергея.

— Подожди! — сказал он, загораживая дорогу. — Давай трахнемся прямо тут, сейчас! Я же вижу, ты по этому делу.

— Что? — ошеломленно спросила Миледи.

— Ты только представь! — возбужденно продолжил он. — На высоте десять тысяч метров! Это же кайф! Такое раз в жизни бывает! До смерти вспоминать можно!..

Его рука властно прошлась по ее спине, и Миледи испугалась, что сейчас она, как обычно, ослабеет от мужского прикосновения. Но, удивительное дело, ничего подобного не произошло. Впервые в жизни.

— А ну пусти! — сказала Миледи металлическим голосом. — Козел!..

Она вернулась на свое место, испытывая смешную гордость оттого, что, быть может, впервые смогла отказать мужчине.

Сергей после неудачной попытки заметно увял. Больше он не проронил ни слова и вскоре уснул со страдальческим выражением на лице.

В Москве за окнами аэропорта Шереметьево трещал веселый морозец, и Миледи в своей летней одежде не решилась выйти на улицу. К счастью, в зале ожидания магазины были открыты, и ей без труда удалось подобрать себе вполне терпимую дубленочку и зимние сапоги. Теперь она могла покинуть аэропорт. Таксисты и частники кружили вокруг нее голодными волками, предлагая всего за какую-нибудь сотню баксов увезти Миледи хоть на край света, если он находится не дальше Садового кольца. Но Миледи просто не знала, куда ей поехать.

Чтобы собраться с мыслями, она взяла чашечку кофе, но едва пригубила его, как почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Миледи подняла глаза и поперхнулась. Буквально в нескольких шагах от нее стоял Сергей.

Ее охватил страх. Она мгновенно вспомнила все предупреждения Олейника. Что, если этот Сергей никакой не тренер по виндсерфингу, а один из тех, кто преследовал их в Италии? Возможно, он совсем не случайно оказался с ней в одном самолете. То, что Сергей приставал к ней во время полета, ни о чем не говорит. Специально обученные люди умеют хитро маскироваться.

Миледи все больше убеждалась в том, что ее «пасут» от самого Рима. Нужно было срочно что-то предпринимать.

Она оставила недопитый кофе, подхватив сумку, торопливо пошла к выходу, кивнула первому же бросившемуся к ней водителю и села в его машину.

Отъезжая, Миледи не удержалась и посмотрела в заднее стекло.

Сергей стоял на улице, провожая машину взглядом.

— Побыстрей можно? — нервно сказала Миледи водителю.

Ночью Жанна наконец решилась. Вся извертевшись и искусав подушку, она несмело позвала:

— Тимур!..

— Да? — мгновенно откликнулся муж с раскладушки.

— Я замерзла, — пробормотала Жанна, чувствуя, что краснеет. Глупее фразы в такую жару нельзя было придумать.

— Накрыть тебя чем-нибудь? — спросил Тимур.

— Да нет… — сказала она и замолчала.

Он наконец понял…

Его первое осторожное прикосновение едва не заставило Жанну вскрикнуть, но она сдержалась. А потом началось какое-то сумасшествие. Они целовались так, словно через секунду обоим предстояло умереть. И в этот момент к Жанне возвратилось что-то чрезвычайно важное.

Очертания спальни растворились и уплыли куда-то. Полный ночных ароматов альпийский луг был для них ложем. Они проваливались в бездну и взмывали над ней бессчетное количество раз…

Только с первыми лучами солнца они обессилено затихли, совершенно оглушенные с счастьем.

— Это было, правда? — прошептала Жанна. — Ведь это у нас с тобой уже было. Где-то в горах…

— Конечно было, — ответил Тимур.

— А говорят, что ничего не повторяется.

— Вранье. Ты же сама видишь.

Жанна чувствовала во всем теле такую удивительную легкость, что только руки Тимура, казалось, не давали ей взлететь. Ее тело помнило, оно сохранило память о прошлом.

— Господи, — сказала Жанна мужу, — если бы ты знал, как я тебя люблю!

Теперь она вспомнила, что он ей ответил на это тогда, на альпийском лугу. «Никогда, — сказал он, — ты слышишь, никогда у меня не будет другой женщины!»

Сейчас он ответил по-другому:

— Уж не больше, чем я люблю тебя!

Эта ночь принесла Жанне уверенность в том, что жизнь ее обязательно вернется в прежнее русло.

И тут, как назло, случилась эта история с маньяком, решившим под угрозой смерти увезти ее к себе. Жанна не рассказала об этом мужу. Тимур со своим горячим кавказским характером запросто мог запереть ее дома на многие месяцы.

В счастливом неведении остался и личный телохранитель Жанны Вася Кочетков. Он, правда, немного понервничал из-за десяти минутного опоздания Жанны и удивился, когда она вошла в холл бассейна с улицы, но поскольку Хозяйка была необычно молчаливой, то и Кочетков решил не возникать.

Слава богу, кровавое происшествие у «Парка культуры» хоть и попало в газеты, но фамилия Арбатовой там не упоминалась. Иначе на голову Неподражаемой снова обрушился бы целый водопад фантастических сплетен. И уж конечно, появились бы ядовитые намеки на то, что звезда для поддержания своей популярности устроила очередной рекламный трюк. Ведь совсем недавно, когда Арбатова лишь по счастливой случайности осталась жива при взрыве, в одной уважаемой газете появилась статейка о чудесном спасении певицы, где Жанну обвиняли во лжи, сочиненной для того, чтобы вызвать новый прилив всенародной любви.

Случай с маньяком заставил Жанну призадуматься. Что-то уж слишком часто рядом с ней стала прогуливаться смерть. Но Жанна наперекор судьбе не изменила своих привычек и даже в бассейн продолжала ходить в те же дни и те же часы, хотя всякий раз чувствовала себя там неуютно. Только теперь она всегда держала под рукой газовый баллончик.

Он-то и сыграл с Жанной злую шутку. Однажды, выйдя после купания, она быстрым шагом направилась к Васе Кочеткову, вставшему со скамьи при ее появлении.

— Госпожа Арбатова? — раздался сбоку чей-то голос.

Жанна резко обернулась. Отделившись от колонны, к ней шагнул какой-то мужчина, широко раскинувший руки для объятия. В ту же секунду Жанна выхватила баллончик и пустила струю ему в лицо. Мужчина вздрогнул от неожиданности и сложился пополам.

В следующее мгновение он уж валялся на полу, оглушенный могучим ударом телохранителя. В холле возникла паника.

Жанна взглянула на упавшего и вдруг с ужасом поняла, что его лицо ей знакомо. Она присмотрелась получше. Господи, это же был слегка постаревший, но вполне узнаваемый Митя Иванцов, человек далеко не последний в ее прошлой жизни!..

В голове у Жанны вихрем завертелись обрывки воспоминаний: ресторан Дома журналистов, ночная студия в Доме звукозаписи, телевизионная съемка в подземном переходе на Арбатской площади… И всюду — Митя. А рядом — его длинный очкастый напарник Володя. Володя Трофимов!..

— Митя!.. — Жанна, присела на корточки и стала вытирать его залитое слезами лицо. — Митя! Прости ради бога!..

— Какая встреча после стольких лет! — сказал он, силясь улыбнуться. — Ты видишь, я просто сражен!..

Она проснулась на рассвете только для того, чтобы тут же немедленно умереть.

«Наверное, это какая-то страшная болезнь, — подумала она, — которая убивает за несколько часов». Сердце билось так, словно хотело проломить грудную клетку, голова раскалывалась, тело было беспомощным и чужим, сухой язык царапал нёбо.

С трудом она попыталась припомнить вчерашний вечер. Они с Олексой Ивановичем приехали в Москву уже затемно. Столичный родственник, огромный волосатый мужик, встретил их чрезвычайно радушно. Он сразу же соорудил богатый стол. Половины продуктов Ксюша сроду не видела и даже не знала, как они называются. Не поскупился москвич и на спиртное, в котором Ксюша и вовсе не разбиралась.

Олекса Иванович налил ей полную рюмку чего-то пахучего, похожего с виду на чай. Она отрицательно замотала головой. Вкус выпивки был ей еще незнаком. Но Олекса Иванович сказал:

— Давай, давай, пацанка! За начало твоей взрослой жизни!

При этом он так глянул на Ксюшу, что у нее душа ушла в пятки и она, давясь, выпила рюмку до конца. Задохнулась, закашлялась.

— Это с непривычки! — засмеялся родственник Буряка. — Вторая сама пойдет!

Ксюшу заставили выпить и вторую, и третью. А потом ей стало вдруг так легко и весело, как не бывало никогда в жизни. Она что-то лопотала без остановки и громко смеялась шуткам мужчин. Комната плыла у нее перед глазами, но это тоже было весело. А Олекса Иванович переглядывался с родственником, которого звали Семеном, и все подливал в Ксюшину рюмку.

А потом она словно куда-то провалилась. И с этого момента до самого своего пробуждения на рассвете ничего не видела, ничего не слышала, ничего не чувствовала…

Внезапно совсем рядом раздался громкий храп. Ксюша скосила глаза и, ужаснувшись, увидела на соседней подушке голову Семена.

Из его разинутой пасти несло как из помойки. Но не это было самое ужасное. Семен лежал навзничь совершенно голый, демонстрируя все свои прелести.

Внезапно Ксюша поняла, что и на ней нет ни нитки. У нее мороз прошел по коже. Тут и догадки было строить нечего — она этой ночью переспала с Семеном. Как такое могло случиться, Ксюша не знала.

Это ее так потрясло, что даже тяжелое похмелье куда-то отступило. Она сжалась в комочек, со страхом ожидая, что вот сейчас войдет Олекса Иванович и все поймет. Что он сделает тогда? Ведь ее убить за это мало.

Ксюша затравленно осмотрелась, но, кроме разоренного, неубранного стола, от которого разило кислятиной, с постели ничего не было видно. Тогда она, стараясь не дышать, начала осторожно выбираться из-под одеяла. Но когда ступни Ксюши коснулись холодного пола, волосатая лапа ухватила ее за плечо.

— Куда? — прохрипел Семен. — А ну ляжь назад!

— Да я это… — пискнула она. — Я прибраться хотела.

— Успеешь!

Семен приподнял Ксюшу обеими руками, усадил сверху на себя и стал ерзать, стараясь войти в нее. Охваченная смятением, она попыталась вывернуться, а когда это не удалось, в панике схватила со стола подвернувшийся под руку ножик и замахнулась.

— Чего? — изумился Семен. — Сдурела?… Ну ударь, ударь. Бей, говорю!..

Она не смогла ударить. Ножик выпал из рук на меховую грудь Семена. Тот хрипло рассмеялся.

— А я тебя за это накажу! — сказал Семен, подминая ее под себя. — Ох, накажу сейчас! Век не забудешь!..

Олекса Иванович никогда не тратился на ласки. Но уж не был таким зверем, как этот Семен. Он будто старался порвать Ксюшу на части. В первые мгновения ей показалось, что вот сейчас-то она все-таки умрет. Но не умерла. А дальше…

Увы, она знала, как будет дальше, и ненавидела себя за это. Ксюша и к Олексе Ивановичу не испытывала физического влечения. И если б он так не подавлял ее одним своим взглядом, ни за что бы не стала заниматься с ним этим. Но Ксюшино тело словно жило отдельной жизнью. Стоило лишь начать — и оно, проклятое тело, сразу ощущало желанную, непобедимую сладость. Ксюша будто бы со стороны видела, как оно извивается, подается навстречу, прося продолжать, продолжать без конца.

То же самое происходило с ней и теперь, хотя Семен был ей отвратителен до тошноты. Когда наконец он оставил ее в покое, Ксюша тихонько заплакала.

— Чего сырость разводить? — лениво поинтересовался Семен. — Будто целкой была.

— А если Олекса Иванович узнает? — спросила она совсем по-детски.

— А мы ему не скажем, — осклабился Семен.

Буряк, неизвестно где проведший ночь, явился только в полдень. К этому времени Ксюша вылизала захламленную квартиру Семена до блеска. Олекса Иванович спросил с нехорошей усмешкой:

— Ну, как ночевали?

Ксюша густо покраснела, выдав себя с головой, но Буряк уже не смотрел на нее. Он сел за стол, положил жилистые кулаки на скатерть и сказал:

— Поговорим о деле, Семен. А ты, пацанка, брысь на кухню!

Она покорно ушла и стала от нечего делать смотреть в кухонное окно. Ничего особенного ей увидеть не удалось, но завораживала высота четырнадцатого этажа. «Отсюда не убежишь», — почему-то подумала Ксюша.

Между тем разговор в комнате становился все горячее. В кухню долетали отдельные фразы.

— Я тебе какой товар привожу? Свежачок! — орал Олекса Иванович. — А где отдача? Они что тут у тебя — на курорте?

— Да каждую ночь выходят! — визгливо оправдывался Семен. — Но конкуренция, бля, сумасшедшая. Их по дешевке берут!

— Значит, утаивают, суки! Прячут!

— Да я каждую лично шмонаю! Раздеваю догола! Не глотают же они бабки!

— А мне это до фонаря! Ты плати как договаривались!..

На самой высокой ноте скандал внезапно оборвался. Буряк, бледный от злости, вышел на кухню и жадно напился прямо из-под крана.

— Олекса Иванович… — робко сказала Ксюша.

— Чего тебе?

— Я вам про Семена хотела сказать…

Гложущее Ксюшу чувство вины заставило ее говорить.

— Что Семен? — спросил Буряк. — Приставал, что ли?

— Ну да… — Ксюша не могла поднять глаз.

— А ты что?

— Ничего.

— Как это ничего? Не дала, что ли?

У нее так задрожали губы, что она не могла ничего ответить.

— Так он тебя трахнул или нет? — раздраженно спросил Буряк. Ксюша кивнула.

— Подумаешь, событие! — хмыкнул Буряк. — А что еще с тобой делать?

— Так вы… Вы не сердитесь?…

Буряк непонимающе взглянул на нее и вдруг расхохотался:

— Ну ты даешь! Ну уморила!..

Она не понимала, что здесь смешного.

— Идем, все вместе поговорим, — приказал Буряк.

— О чем? — спросила Ксюша.

— О твоем будущем.

За столом Буряк сразу же перешел к делу.

— Семен обещал тебя на хорошее место пристроить, так? — сказал он. — Торговать в Лужниках, так? Но там каждое место денег стоит. И немалых. У тебя они есть? Нету. Выход один — заработать.

— Но я же ничего не умею, Олекса Иванович, — тихо сказала Ксюша.

— Кое-что умеешь. И неплохо. Семен остался доволен.

Ксюша опять покраснела, пряча глаза.

— Да не строй ты из себя Снегурочку! — Буряк грохнул кулаком по столу. — Я-то знаю, в каком месте у тебя чешется. Вот этим самым местом и заработаешь нужную сумму.

— Как это? — в недоумении прошептала она.

— Да так, как ты сегодня ночью с Семеном делала. А тебе какая разница — Семен это или кто другой? Тем более не за бесплатно.

Она не зря ненавидела свое тело. Вот, значит, к чему все пришло. Ей придется теперь с какими-то чужими мужиками, за деньги…

Ксюша посмотрела на Олексу Ивановича, все еще не веря, что он способен на такую подлость.

— Я не хочу… — пробормотала она. — Я не буду…

— Убью! — прошипел Буряк. — Я тебя, тварь, по стенке размажу, если станешь хвост поднимать! На куски порежу и собакам скормлю!..

По взгляду Олексы Ивановича Ксюша поняла, что он так и сделает.

Компания «ТВ-Шанс» хирела на глазах разочарованных телезрителей. Более мощные конкуренты совсем задавили ее. Ставка на ежедневную сенсацию уже себя не оправдывала. Другие каналы быстро освоили нехитрые приемы создания скандальных программ, а поскольку и денег у них было больше, они запросто перекупали все лакомые сюжеты.

Евгения Альшиц понимала, что продюсером она оказалась никудышным. В газетной журналистике Альшиц была асом. Но выбивать деньги для своего телевизионного канала, плести сложные интриги, тайком улаживать запутанные дела — это было явно не ее стихией.

Только ущемленное самолюбие заставляло ее до сих пор цепляться за телевидение, хотя Евгении предлагали возглавить популярную газету демократического толка, редактор которой, Юсупов, не так давно был застрелен на улице наемным убийцей. Но она все медлила, уже не первый месяц находясь, по ее собственному выражению, в раскоряченном положении.

И тут совершенно нежданно подвернулось загадочное дело с ее племянницей, Милой Миловской по прозвищу Миледи. Безусловно, Евгения чисто по-человечески сочувствовала своей сестре и ее мужу, сходившим с ума от волнения за судьбу дочери. Но неистребимый журналистский азарт оказался еще сильнее. Альшиц сразу учуяла сногсшибательную сенсацию, которую на этот раз никто не в силах был перекупить — ведь в ней были замешаны родственники Евгении. Упустить такой случай она не могла. Историю с Миледи можно было с блеском раскрутить на своем канале, всем утерев нос.

Однажды Евгения уже использовала Миледи на полную катушку, заставив ее рассказать в прямом эфире о своей, мягко говоря, пестрой жизни.

Гвоздем того сюжета стала видеопленка, показанная Евгенией в ее авторской программе «Разговор начистоту» без согласия доверчивой племянницы.

Это был довольно-таки грязный порнофильм, снятый в доморощенной подпольной студии. И Миледи исполняла там главную роль, зарабатывая таким образом на жизнь. Правда, ролью это назвать было нельзя. В том, с позволения сказать, фильме не было ни диалогов, ни сюжета. Был снятый словно через замочную скважину откровенный половой акт, фрагменты которого Альшиц и выставила на всеобщее обозрение. Родители Миледи этого кошмара, к счастью, не увидели, поскольку канал «ТВ-Шанс» за Уралом не принимался.

Евгению не смутило тогда, что она ославила собственную племянницу перед многочисленной аудиторией, поскольку Альшиц считала журналистику профессией беспощадной. Тем более ничто не смущало Евгению и теперь, когда речь шла, судя по всему, о каких-то грязных закулисных играх почти государственного масштаба.

Воспользовавшись своими многочисленными связями, Альшиц выяснила, кто организовал вызов супругов Мидовских из Сибири в Москву и их полет в Италию на опознание трупа. Этим действительно занималась Федеральная служба безопасности. Но с ходу поднимать шум было неразумно. Евгении постарались бы тут же перекрыть кислород. Поэтому вперед были запущены родители Миледи, что выглядело вполне естественно.

Евгения лишь помогла устроить их встречу с сотрудниками ФСБ.

Так несчастные родители вновь оказались в каком-то безликом кабинете у человека, похожего на того, который разговаривал с ними две недели назад. У этого было такое же непроницаемое лицо. Впрочем, возможно, у всех в этом здании были такие лица.

Снова последовала нудная сверка анкетных данных Верунчика и Станислава Адамовича. Потом их собеседник, назвавшийся Архиповым, спросил:

— Так, собственно говоря, чего вы хотите?

— Мы хотели бы узнать, где наша дочь, — ответил Станислав Адамович, сверля Архипова взглядом.

— Мидовская Людмила Станиславовна? — зачем-то уточнил Архипов.

— Да.

Архипов заглянул в папку, лежащую перед ним, и сказал скучным голосом:

— Мидовская Людмила Станиславовна погибла в результате огнестрельного ранения в затылок и последующего сожжения тела в районе города Террачина, Италия, в октябре сего года. Какие еще вопросы?

— Это не так, — сказал Станислав Адамович.

— Я руководствуюсь официальным документом, — пожал плечами Архипов.

— Липа ваш документ. Мы не опознали тело. Ни я, ни жена.

— Это ваши проблемы. У меня есть соответствующий акт.

— Чему соответствующий?

— Реальным фактам. Вот у меня тут и точное место захоронения указано.

— Мы видели по телевизору эти похороны. Там показали родителей погибшей. То есть нас. Но мы-то в это время уже были в Москве. На этих похоронах присутствовали какие-то подставные люди. Как вы это объясните?

— Никак, — снова пожал плечами Архипов.

— То есть?

— Этим занимались итальянцы.

Последующий разговор стал прокручиваться на одном месте. Архипов никак не хотел соглашаться с тем, что история гибели Миледи вызывает явные сомнения. С невероятным трудом Мидовским удалось добиться от него обещания запросить на телевидении кассету со съемками похорон, чтобы посмотреть ее вместе и установить истину.

Через неделю, как было условленно, несчастные родители снова пришли на встречу с Архиповым. Но в кабинете их ждал совсем другой человек.

— А где товарищ Архипов? — робко спросила Верунчик.

— Он в командировке.

— Надолго?

— Этого я не знаю. Вы по какому вопросу?

Пришлось опять рассказывать все с самого начала, поскольку новый человек по фамилии Божко был совершенно не в курсе дела. Он тоже пообещал разыскать нужную пленку на телевидении и назначил встречу на будущий четверг.

В четверг оказалось, что Божко находится в отъезде. Некий Муштаков, принявший на этот раз супругов, ничего про их дело не знал.

— Расскажите-ка мне все по порядку, — сказал он.

— Почитайте наши предыдущие показания, — устало ответил Станислав Адамович. — Там все подробно изложено.

— Где ж я их возьму? — удивился Муштаков. — Тут у нас у каждого свой сейф. Не стану же я взламывать.

Еще через десять дней Мидовские уже не удивились, вновь увидев за столом незнакомого человека.

— Муштаков, конечно, надолго уехал? — спросил Станислав Адамович, заранее зная ответ.

— Да. А что? — сказал очередной человек с непроницаемым лицом. — У нас и кроме вашего есть кое-какие дела. Да что за проблемы? Вы введите меня в курс дела.

Супруги автоматически рассказали ему все, уже потеряв надежду, и подавленные ушли восвояси.

Евгения поняла, что пора подключаться самой. За один день она установила, по какому каналу был показан репортаж о похоронах, и выяснила, что его перегнал из Италии работавший там собкор. Но запись, естественно, была давным-давно стерта. Ничего не дал и звонок итальянскому собкору. Никаких материалов у него не сохранилось.

Но Евгению не так-то просто было остановить. Всеми правдами и неправдами она добилась личной встречи с генералом Пановым. Он выслушал Альшиц, глядя ей в переносицу пустым, немигающим взглядом, и спросил:

— У вас в этом деле какая-то личная заинтересованность?

— Нет, — твердо ответила Евгения. — Это журналистское расследование.

— Разве мать погибшей Мидовской не является вашей сестрой? — Он хорошо подготовился к встрече.

— Она действительно моя сестра, — сказала Евгения. — Но для меня в журналистике нет родственников. Тем более в таком деле.

— А никакого дела нет. — Панов выразительно взглянул на часы. — Значит, нет и вопросов.

— Это у вас, — упрямо сказала Евгения. — А у меня они есть. Вы хотите, чтобы я их задала через газеты и телевидение? Хорошо, я так и сделаю. И вам обещаю такой грандиозный скандал, что мало не покажется.

— Только не надо меня путать, — Панов усмехнулся. — Здесь у нас пугливых не держат.

— Я просто рассчитываю на ваш здравый смысл.

— А я — на ваш. С нами дружить выгоднее.

Евгения с трудом удержалась от резкого ответа.

— Так давайте дружить, — сказала она, — я не против. Только дружба предполагает взаимную помощь.

Генерал замолчал, барабаня пальцами по столу. Руки выдали его, он все-таки чуточку нервничал. По нынешним временам ссориться с прессой было себе дороже.

— Хорошо, — сказал Панов. — Я дам команду проверить.

— Буду ждать. Надеюсь, это не займет много времени, — закончила разговор Евгения.

Тем не менее она вышла из генеральского кабинета, вовсе не уверенная в своей победе.

Едва за ней закрылась дверь, Панов смачно выругался. Разве раньше эта сука журналистка посмела бы так с ним разговаривать? Все эти демократические свободы были генералу как нож острый. Да не станет он ничего делать для этой Альшиц! Поручит кому-нибудь сочинить формальную отписку, и все дела.

Панов попытался выбросить из головы визит журналистки, но вместо этого с тяжким вздохом нажал кнопку селектора и рявкнул:

— Соловьева ко мне! Пулей!..

Он и не предполагал даже, в какую запутанную интригу ввязывается сейчас.

Глава третья Охотник и его дичь

Под суровым взглядом пограничника ему стало немного не по себе, хотя он точно знал, что паспорт у него в полном порядке.

Его новая неброская фамилия — Марьямов — не могла значиться в компьютерных файлах ни одной из спецслужб. Материалы по его делу четырехлетней давности, где он проходил под кличкой Сильвер, были списаны в архив. Об этом месяц назад сообщил по телефону человек, которому Сильвер верил как самому себе. Четыре года Сильвер отсиживался на кипрской вилле, оттуда контролируя свой российский бизнес. Теперь возвращение на родину стало возможным.

Наконец пограничник шлепнул штемпель на соответствующей страничке и вернул паспорт. Сильвер, приволакивая левую ногу, вышел к автомобильной стоянке возле аэропорта. Его чуть заметная хромота была, конечно, особой приметой. Но избавиться от нее Сильвер так и не смог. Милицейская пуля в давней перестрелке навсегда сделала его калекой.

И хромота была еще не самым печальным последствием того случая. Куда хуже, что другое ранение лишило его возможности спать с женщинами. Впрочем, это случилось так давно, что Сильвер успел смириться со своей ущербностью.

На стоянке он отыскал синюю «Вольво» с известным ему номером. Возле машины со скучающим видом покуривал парень в дутой синтетической куртке.

Сильвер, не обращая на него внимания, распахнул дверцу и сел на водительское место. Ключ торчал в замке зажигания. Сильвер врубил стартер и вырулил со стоянки. Парень в дутой куртке даже ухом не повел, продолжая курить.

Через минуту синяя «Вольво» уже мчалась по новому многорядному отрезку дороги к Ленинградскому шоссе. Путь до Брянской улицы был неблизким, и Сильверу хватило времени, чтобы еще раз подумать о своих первых шагах в Москве.

Нужные контакты он в столице установит быстро. Это в молодые годы, когда Сильвер промышлял вульгарным рэкетом в одном из подмосковных поселков, он не знал никого, кроме членов своей шайки. Но он уже давно сменил масть, поняв, что криминальные деньги выгоднее отмывать в легальном бизнесе. Его капиталы крутились в одной компании по продаже сырой нефти и еще в небольшом банке, чудом не лопнувшем во время памятного августовского кризиса.

Последней крупной акцией Сильвера в России было открытие шикарного ресторана «Золотой век», где под рюмку и пляски голых девочек можно было решить множество проблем.

В «Золотой век» захаживали и бизнесмены, и важные чиновники, и знаменитые служители муз.

Именно в «Золотом веке» Сильвер и прокололся. Да не на какой-нибудь ерунде, а на тайной видеозаписи шумных оргий, которые проходили в специальном кабинете. Сильвер потихоньку подкапливал компромат на могущественных персон, чтобы иметь в руках такие ниточки, которые позволили бы управлять нужными людьми как марионетками. На этом-то он и сгорел.

Неизвестно, каким образом произошла утечка информации, но она произошла. Сильвер едва унес ноги, а то цветочки на его могиле давно бы увяли. Его успел предупредить по телефону все тот же верный человек, и Сильвер улетел на Кипр под самым носом у преследователей. Уже оттуда он дал приказ своим людям на всякий случай убрать видеотехника, занимавшегося тайными съемками в ресторане. Приказ был выполнен моментально.

Сильвер знал, кто охотится за ним: тогдашний замминистра Люков и полковник ФСБ Панов, засветившиеся вместе на одной кассете. Так сказать, двое в одном флаконе.

Все кассеты с компроматом Сильвер успел спрятать в надежном месте. Со временем их убойная сила только возросла. Люков теперь метил в спикеры новой Государственной думы, а Панов, ставший уже генералом, собирался подпирать его на приближающихся выборах.

Сильвера отнюдь не ностальгия заставила вернуться в Россию. Он тоже намеревался пролезть в Думу. Не из тщеславия, нет. Для успешного развития своего бизнеса ему был необходим политический вес. Да и депутатская неприкосновенность не помешала бы. И в этой ситуации компромат имел особую цену.

Повинуясь невольному чувству, Сильвер сделал небольшой крюк, чтобы взглянуть на то место, где раньше стоял «Золотой век». В отсутствие Сильвера с престижным рестораном случилось нечто фантасмагорическое. Он в одночасье провалился под землю, что, впрочем, становилось не редкостью в Москве. Теперь на месте ресторана шло какое-то вялотекущее строительство. Проезжая мимо, Сильвер усмехнулся: против судьбы не попрешь!

Квартира, приготовленная Сильверу в доме на Брянской улице, была без особых роскошеств, но вполне приличная. Холодильник оказался под завязку набитым разными деликатесами. В платяном шкафу Сильвер нашел необходимую для московской погоды одежду точно по своим размерам.

О возвращении Сильвера знали считанные люди. Он не спешил объявляться. А вот кассеты с компроматом нужно было забрать из тайника немедленно.

Назавтра одной из утренних электричек Сильвер приехал на подмосковную станцию Кратово, где прошла его бурная молодость. Он не боялся, что его тут случайно узнают. В солидном седом человеке по фамилии Марьямов не было ничего общего с прежним местным бандитом.

Прогулочным шагом Сильвер двинулся к дому Сычевой, известной всем под прозвищем Сычиха. Эта сухая, жилистая старуха, имевшая за плечами три ходки в зону, и в преклонные годы сохранила кое-какие связи с криминальным миром. Она потихоньку приторговывала краденым и давала приют тем, кому нужно было отсидеться в безопасном месте. Милиция смотрела на старую рецидивистку сквозь пальцы, тем более что Сычиха не раз ссужала здешних ментов и деньгами, и водочкой, никогда об этом им не напоминая.

В одной из комнат принадлежащего Сычихе домика, за самодельным киотом с репродукцией рублевской «Троицы», Сильвер вмонтировал небольшой сейф, в котором и спрятал кассеты. Про сейф Сычиха знала, но залезть в него никогда бы не посмела, а если бы и посмела, то не смогла бы.

Нужный дом стоял в самом конце глухого тупичка. Свернув туда, Сильвер вдруг заволновался. Еще не веря в то, что все пропало, он ускорил шаг и наконец остановился пораженный.

Дом Сычихи исчез. На его месте раскинулось не разобранное толком пепелище: обугленные бревна, какое-то рваное тряпье, битое стекло и прочий сор.

Сильвер внутренне был готов к тому, что Сычиха за эти годы могла и отдать концы, а в ее доме хозяйничают другие люди. Он бы нашел способ добраться до сейфа. Но того, что дом мог уничтожить пожар, он не ожидал. Сейф, конечно, был несгораемый, но искать его среди этой разрухи было бесполезно.

Несколько минут Сильвер простоял в полной растерянности, глядя на обгоревшие деревья в бывшем палисаднике. Потом он решительно шагнул к дому напротив и постучал в запертую калитку. Злобная, как черт, кавказская овчарка с лаем бросилась к забору. На шум из дома вышел пожилой кряжистый мужик в наброшенном на плечи ватнике.

— Чего? — крикнул он с крыльца.

— Поговорить! — коротко ответил Сильвер.

Кряжистый мужик подошел к калитке, приструнил собаку и посмотрел на Сильвера с прищуром.

— Что за разговор? — спросил он.

— Давно у вас тут пожар был? — вопросом на вопрос ответил Сильвер.

— Год назад.

— А с хозяйкой что? Уцелела?

— Сычиха-то? Нет, не спаслась. А вы кто ей будете? Родня?

— Знакомый, — ответил Сильвер, собираясь уйти.

— А ведь я тебя знаю, — неожиданно сказал мужик и усмехнулся.

— Это вряд ли. Ошибаешься, отец.

— Нет, не ошибаюсь. Я тебя вспомнил. Ты Кропотов. Мишка Кропотов. У тебя потом еще такая смешная кликуха была… Из детской книжки. Погоди… А-а, Сильвер!..

Сильвер ощутил холодок тревоги. Он стоял под насмешливым взглядом мужика, не зная, что предпринять.

Решение Зои прибегнуть к помощи Карины кому-то могло показаться диким. Уложить собственного мужа в постель к другой женщине! Такого бы никто не посмел посоветовать. Но Зоя никогда не нуждалась в советах. Она с малых лет решала все сама и ни черта в этой жизни не боялась. Не испугалась она и того, что может потерять Басова. Она верила в его любовь и сама любила мужа беззаветно. Ей важно было знать, в чем настоящая причина внезапного бессилия Басова и как с этим бороться. А уж каким образом будет установлена истина, для нее не имело значения.

Разумеется, открывать своих резонов Карине она не стала. Женщины встретились в маленьком кафе по просьбе Зои, и разговор их длился не более десяти минут.

Карина пришла на встречу слегка настороженная, подозревая, что тайные доброжелатели насплетничали Зое о едва не состоявшемся в свое время романе шефа и секретаря-референта. Зоя с первых же фраз ошеломила ее.

— Я знаю, — сказала она, — что раньше у тебя были какие-то шуры-муры с моим мужем. Не волнуйся, мне это до лампочки. Сейчас Басов в сторону не смотрит. А какое у тебя к нему отношение?

— Я с ним работаю, — осторожно ответила Карина.

— Не о работе речь.

— Спора нет, шеф привлекательней мужчина.

— Другими словами, ты бы не отказалась с ним переспать? Если бы представился случай?

Карина не любила, когда ей лезли в душу.

— Не отказалась бы! — сказала она с вызовом.

— Так я и думала, — удовлетворенно заметила Зоя.

— И что из этого следует?

— Сейчас скажу. Только не упади со стула.

Карина усмехнулась. Ее не так-то просто было удивить.

— Так вот, считай, что такой случай тебе представился.

— Что?… — ошеломленно спросила Карина.

— То, что слышала.

— Нет, минутку… Вы хотите, чтобы я переспала с вашим мужем? Сами этого хотите?

— Сама, сама, — подтвердила Зоя. — Что ты на меня глаза таращишь?

— Но, согласитесь, это как-то… Это по меньшей мере странно.

— Знаю. Но мне это нужно.

— Зачем?

— Это уж мое дело. Я тебе только одно могу сказать: никакой ловушки тут нет. Я не собираюсь вас накрыть и устроить скандал. Это будет наша с тобой тайна. И потом мы обе это забудем. Навсегда.

Наступила пауза. Потом Карина сказала, поджав губы:

— Нет, Зоя Павловна, извините. Я еще с ума не сошла. Мне и место мое дорого, и вообще я в семейные дела не вмешиваюсь. Поищите другую.

— Ты меня не поняла, — с досадой сказала Зоя. — Я к тебе за помощью пришла. Как женщина к женщине. Большего, к сожалению, сказать не могу.

— Да с какой радости мне ввязываться в эту авантюру? Врать не стану, с таким мужиком я бы переспала. И не раз. Но не по вашей просьбе. К тому же еще неизвестно, он-то сам захочет или нет.

Ну тут уж все в твоих руках. Тебе хоть один мужик встречался, который бы не захотел тебя трахнуть?

Карина промолчала. Такого она действительно припомнить не могла.

— Ну вот! — сказала Зоя с торжеством.

И тут Карину обожгла внезапная догадка, что все это — дешевая провокация ревнивой жены.

— На вшивость меня проверяете? Напрасно. Я в такие игры не играю, — решительно сказала Карина.

— Ты все-таки подозреваешь, что я тебе какую-то подлянку готовлю, — вздохнула Зоя. — Была бы ты на моем месте!

— А вы на моем! Вы бы согласились?

— Наверное, нет.

— То-то. Я, по-вашему, совсем без мозгов? Чего это ради мне так рисковать? Ради одной ночи с мужчиной, пусть даже с тем, который мне нравится?

— А ради чего ты бы рискнула? Может, ради денег?

— Я вам не проститутка!

— Проститутка — это за гроши и с каждым. А за приличные деньги и с одним — совсем другое.

Карину разобрала настоящая злость.

— Так вы меня что — покупаете? — спросила она.

— Пробую. Раз по-другому не получается.

Они посмотрели друг другу в глаза. И внезапно Карине захотелось жестоко отомстить этой женщине, решившей использовать ее по своей непонятной прихоти.

— У вас денег на это не хватит, — холодно сказала Карина.

— Хватит, не волнуйся. Сколько ты хочешь?

— Пять тысяч! — злорадно выкрикнула Карина. — Долларов!

— Это слишком, — спокойно сказала Зоя. — Две, и прямо сейчас.

Карина опомнилась только тогда, когда ощутила в своей руке пачку купюр. Но отступать было уже поздно.

— Денежки-то у мужа взяли? — насмешливо спросила она, пытаясь сохранить лицо.

— А вот это не твоего ума дело, — ответила \ Зоя. — И давай без этого… Без душевного стриптиза. У нас с тобой просто контракт. И все. Только еще одно скажу тебе по секрету. Вся эта история выглядит, конечно, не очень… Но я, может быть, по гроб жизни буду тебе благодарна. А почему, тебе и знать не надо.

Карина пожала плечами. Дальнейший разговор не имел смысла…

Когда Карина позвонила на дачу и доложила, что Басов так и ушел от нее ни с чем, Зоя почувствовала невероятное облегчение. Никакого раскаяния за сплетенную ею интригу она не испытывала.

— Спасибо, Карина, — сказала Зоя, едва скрывая радость. — Нет-нет, деньги оставь себе. Да, ничего не было, понимаю. Вообще ничего не было. И разговора между нами не было тоже!..

Повесив трубку, Зоя победно улыбнулась. Значит, дело не в том, что Басов потерял к ней интерес как к женщине. Причина была в чем-то другом. Зоя была уверена, что найдет, в чем именно. А найдя — устранит. У этой мягкой на вид женщины всегда был характер настоящего бойца.

— Ну рассказывай! — сказал Митя Иванцов.

Они сидели за двухместным столиком в ресторанчике вьетнамской кухни, затерявшемся где-то в арбатских переулках. Место для разговора было выбрано Митей не из-за экзотики. Просто ресторанчик в эти часы всегда пустовал.

— Что рассказывать-то? — спросила Жанна.

— Действительно, — улыбнулся Митя. — Про тебя же всем все известно.

«Не все», — подумала Жанна, но не сказала этого вслух.

— Ты-то как? — спросила она.

— Люблю, любим! — сказал Иванцов и подмигнул ей.

Она вспомнила эту его дежурную шутку. Значительный кусок прошлой жизни вдруг отчетливо предстал перед ней во всех деталях.

Ровно семнадцать лет назад она с гитарой наперевес стояла недалеко отсюда, в подземном переходе на Арбатской площади, и прохожие кидали ей монеты в картонную коробочку из-под рафинада. Тогда на Жанну наткнулись Митя Иванцов и Володя Трофимов, направлявшиеся, как обычно, в ресторан Дома журналистов.

Конечно, она их узнала сразу. По тем временам они были телезвездами первой величины. Там же в переходе они организовали видеосъемку поющей Жанны, и ее увидели тысячи телезрителей. Тогда и появился звучный псевдоним — Арбатова.

Несколько лет они были неразлучной троицей — Жанна, Иванцов и Трофимов. Друзья не только помогли Жанне сделать первые шаги в ее артистической карьере — они вообще учили ее жизни, словно заботливые старшие братья. Жанна была влюблена сразу в обоих. Чуть больше — в Володю Трофимова, который так нелепо погиб от шальной пули у «Белого дома» в 1993 году.

Потом жизнь разметала ее и Митю в разные стороны. И вот теперь, через столько лет, они сидели друг против друга, радуясь встрече и не находя нужных слов.

— Ты с телевидением совсем завязал? — спросила Жанна.

— Пробовал вернуться, — без горечи ответил Иванцов. — Но как-то все не то уже. Нет прежних людей, нет радости. И молодежь наглая подпирает, дома теперь сижу, за машинкой. Пишу.

— Мемуары?

— И мемуары тоже. Все-таки уже шестой десяток небо копчу. Как сказано у классика — пострадал старик, пострадал!..

Митя оборвал фразу, поскольку к их столику неслышно приблизился маленький, словно игрушечный, вьетнамец не то пятнадцати, не то девяноста лет. Жанне он вдруг показался ужасно знакомым.

— Привет, Фам! — по-свойски сказал Иванцов. И тут Жанну словно ударило током. Фам!.. Ну конечно же он! Вьетнамец Фам!..

Внезапно пробудившаяся память стремительно отбросила Жанну на двадцать с лишним лет назад. И она вспомнила, как это было…

Из динамиков внезапно грянул марш «Прощание славянки», в котором было столько надрыва, словно происходили проводы на фронт. С первыми тактами марша поезд мягко тронулся.

Жанна, Зоя Братчик и Мила Мидовская, прильнув к окну, молча смотрели как уплывает за горизонт окутанный заводскими дымами сибирский город, где они прожили, шутка сказать, целых семнадцать лет. Они дружили с первого класса и, сейчас, окончив школу, ехали в Москву. Жанна — поступать в театральный, Зоя — на поиски жениха, предпочтительно — молодого полковника, Мила Мидовская по прозвищу Миледи — просто за компанию. Она никогда ничего не решала сама, и ее участь была в руках тети Жени, известной московской журналистки, обещавшей пристроить племянницу к какому-нибудь необременительному делу.

За окном потянулась лесополоса, закрывавшая весь обзор. Ничего не стало видно, кроме утомительного мелькания веток.

Зойка Братчик встрепенулась первой. Деятельная натура не позволяла ей стоять столбом.

Прислушавшись к стуку колес, Братчик вдруг ритмично продекламировала:

Омск, Томск, Ачинск, Чита, Чита, Челябинск…

Подруги переглянулись, рассмеялись неизвестно чему и вернулись в свое купе.

Там тихонечко сидел их попутчик — маленький узкоглазый вьетнамец по имени Фам.

Его место оставалось свободным до самого отправления. В последнюю минуту на перроне появилась комическая процессия. Впереди невозмутимо семенил Фам. За ним ехал на колесиках чемодан размером с платяной шкаф, который толкала орава крошечных вьетнамцев — студентов местного металлургического института. Добравшись до вагона, они засуетились в бесплодных попытках втащить чемодан-шкаф в вагон. Рослая Братчик, не выдержав, решительно отстранила опешивших студентов и одним рывком зашвырнула чемодан в тамбур. Вьетнамцы восторженно залопотали. Багаж Фама едва поместился в купе, значительно сократив жизненное пространство.

— У него в чемодане, наверное, еще парочка вьетнамцев сидит! — громко заметила Братчик. — Зайцами хотят проехать.

Фама такое предположение не обидело, тем более что он вообще не понимал по-русски. Он приезжал всего на неделю с инспекторской проверкой земляков и теперь возвращался через Москву на родину. Общительной Зое Братчик клещами удалось вытащить из случайного попутчика только его имя — Фам.

Пассажиры по необъяснимой российской традиции, едва тронулся поезд, стали застилать столики газетами, кромсать на них вареную курицу, резать огурчики и лупить яйца, точно все постились до этого неделю.

Вьетнамец тихонько сидел у окна. Перед ним на салфеточке лежал нарезанный апельсин, и Фам спичкой аккуратно выковыривал из него косточки.

— Вы посмотрите на него! — умилилась Зоя. — Прямо как ручная обезьянка!

— Зойка! — одернула ее Жанна.

— Да он не петрит по-нашему. И потом, обезьянка — это же почти человек. Можно сказать, наш предок. Верно, Фам?

Услышав свое имя, Фам радостно заулыбался. Однако было видно, что колыхающаяся перед ним могучая грудь Зои произвела на вьетнамца ошеломляющее впечатление. Время от времени он бросал на нее вороватый взгляд.

— Лишить его невинности, что ли? — громко спросила Братчик, наслаждаясь тем, что иноземец не мог ее понять.

— Отдохни! — взмолилась Жанна.

Но Зою уже понесло.

— Давайте, девчонки, хоть нашим песням его научим, а? — сказала она.

Зоя подмигнула подругам и почему-то завела «Вечерний звон». Как ни странно, вскоре она добилась кое-какого успеха.

— Вечерний звон… — запевала Братчик.

— Бом, бом! — отзывался Фам за колокол.

— Вечерний звон…

— Бом, бом!

Жанна и Миледи давились от хохота.

Но вскоре к Фаму, как к экзотической игрушке, подруги потеряли интерес. Он, улучив момент, взобрался на верхнюю полку и там притих, словно мышонок. Все три дня пути его присутствия в купе почти не замечалось.

По утрам чистоплотный Фам запирался в туалете на полчаса, собирая под дверью негодующую очередь.

— Надо все-таки узнать, что у него в чемодане, — сказала маявшаяся от скуки Зоя. — Почему он такой тяжелый? Может, этот Фам наш кузбасский уголек тайком вывозит? Или правда друзей зайцами везет?

Воспользовавшись долгим отсутствием Фама, она отщелкнула замки на чемодане и воскликнула:

— Я же говорила, что у него тут люди!..

Поверх вещей в чемодане лежала метровая скульптура сталевара, отлитая из чугуна. Точно такие сталевары, только огромные, стояли у входа в Сад металлургов.

— Он наш город по частям во Вьетнам вывозит! — объявила Зоя со смехом.

— Это же копии, — неуверенно возразила Миледи, у которой были нелады с юмором.

Но тут из туалета вышел Фам, не подозревающий, что идет осмотр чугунного сувенира, врученного ему на добрую память дирекцией металлургического комбината. Когда вьетнамец вошел в купе, подруги уже чинно сидели на своих местах. Больше до самой Москвы никаких развлечений они не придумали.

Столица встретила их проливным дождем. Белый рой налетевших крохотных вьетнамцев облепил чемодан Фама и потащил его в недра вокзала.

— Ну, девчонки, — сказала Братчик, — теперь держите хвост пистолетом!..

И три новые завоевательницы столицы смешались с толпой торопливых москвичей, не подозревавших даже, какой исторический момент переживает сейчас их город…

Давнишний эпизод промелькнул в памяти Жанны за какую-нибудь минуту.

— Жанка, что с тобой? — раздался рядом голос Мити Иванцова. — Тебе плохо?

Жанна открыла глаза, возвращаясь в нынешний день.

— Все отлично, — сказала она. — Просто я сейчас… Ладно, проехали.

— Фам спрашивает, чего ты хочешь.

— Ничего не хочу. Только попить чего-нибудь холодненького.

Вьетнамец невозмутимо удалился. Жанна смотрела ему в спину. Конечно же это был другой Фам, не из поезда. Просто все азиаты кажутся похожими друг на друга. А Фамами у них, наверно, через одного зовут.

— Слушай, Митя, — сказала Жанна, захваченная внезапно пришедшей на ум идеей, — если ты у нас теперь писатель, то почему бы тебе про меня не написать?

— Про тебя? — изумился Иванцов. — Да про тебя уже столько написано!

— Все не то. Я хочу вспомнить свою жизнь с самого начала.

— Так вспомни. Зачем тебе я? В качестве негра? Для литературной обработки воспоминаний?

— Да ты подожди обижаться! — горячо заговорила Жанна. — Мне нужно, чтобы кто-то свой, кто меня понимает, провел меня снова по моей жизни, помог бы вспомнить каждый шаг, все до мелочей.

— Что-то больно сложно, мать, — с сомнением сказал Митя.

— Если я начну объяснять, будет еще сложнее. Ну ради нашей старой дружбы, Иванцов!

— Зачем тебе?

— А вот это ты узнаешь в конце.

— Как в детективе? — усмехнулся Митя. — Не знаю… Надо подумать.

Но Жанна чувствовала, что ей удалось его зацепить.

На двадцатом звонке она положила трубку. Опять ей никто не ответил. Вот уже полмесяца, днем и ночью, она пыталась дозвониться родителям в Сибирь, но их телефон молчал. Куда они могли подеваться?

Миледи довольно быстро сняла недорогую двухкомнатную квартирку в многоэтажном доме на Борисовских прудах и оплатила ее за год вперед. Здесь ей предстояло ждать возвращения Олейника.

«Если не появлюсь в течение года, — сказал он, — значит, я умер».

Об этом Миледи даже думать не хотела. Поначалу она каждый день проводила в нервном ожидании. Ей казалось, что Костя вот-вот позвонит. Как и было договорено, Миледи оставила на Центральном почтамте письмо до востребования Андрею Котову. В письме ничего, кроме номера телефона, не было. Такие письма ей следовало оставлять каждый месяц.

Шли дни, Олейник не объявлялся, и постепенно Миледи стала привыкать к мысли, что их встреча произойдет еще не скоро. А поскольку ожидание было единственным смыслом ее нынешней жизни, то на нее навалилась беспросветная тоска. Порвав по приказу Олейника со своим прошлым, Миледи безвылазно сидела в четырех стенах, где единственным окошком в мир был постоянно включенный телевизор.

Ее не интересовали ни политика, ни спорт, ни музыкальные клипы, ни расплодившиеся на всех каналах однообразные ток-шоу. А вот чувствительные телесериалы о несчастной, но такой красивой любви всевозможных рабынь изаур, диких роз и прочих антонелл она переживала с детской непосредственностью. Миледи сидела у телевизора с мокрыми глазами, примеряя на себя судьбы страдающих героинь.

Но любимые сериалы когда-то заканчивались, и Миледи оставалась наедине с собой.

Наконец, не выдержав одиночества, она решила позвонить родителям, которые в это время мало того что находились в Москве, но даже жили в ее старой квартире, о чем Миледи, естественно, не подозревала.

Она названивала по межгороду, хотя и не собиралась разговаривать с родителями. Ей просто хотелось услышать голос отца или матери. Она бы тут же повесила трубку, убедившись, что они живы.

Но их домашний телефон так и не ответил. Миледи затосковала еще больше. Ей не хватало какого-нибудь, пусть самого пустякового, события, которое бы внесло немного разнообразия в ее скучную жизнь.

И в конце концов Миледи дождалась. К тому же дождалась такого, что потрясло ее чрезвычайно. Миледи поняла, что она беременна.

Сначала к некоторым приметам своего нового состояния она отнеслась довольно легкомысленно, полагая, что всему виной пережитые стрессы и резкая смена климата. Но вскоре ей все стало ясно без врача. Она была на четвертом месяце беременности.

Убедившись в этом, Миледи сделала то, чего не делала уже давно. Она разделась догола и, как в былые годы, медленно стала рассматривать себя в зеркале с головы до ног. Тело ее до сих пор оставалось безупречным, и признаков беременности пока не было заметно. Но это ничего не значило. Миледи точно знала, что носит под сердцем ребенка Кости Олейника, зачатого прощальной ночью в Риме.

Несмотря на свою бурную жизнь, Миледи всего лишь раз пришлось прибегнуть к аборту. И было-то это сто лет назад, еще в девятом классе, после скоротечного романа с молодым учителем истории.

Нынешняя беременность не вызвала у Миледи вполне естественной, казалось бы, паники. Наоборот, она почувствовала себя совершенно счастливой. Мысль о том, чтобы избавиться от ребенка, даже и на мгновение не пришла ей в голову. И пусть они с Олейником никогда не планировали завести детей. Судьба все решила за них, и в этом Миледи увидела высшую справедливость, потому что по-настоящему любила только Костю.

Жизнь ее сразу приобрела особый смысл. В будущем ребенке Миледи виделся и залог того, что Олейник обязательно вернется. Ее беременность была как бы тайным знаком их соединения в ближайшем будущем.

Ее серые будни расцветились неожиданными красками. У нее появилась масса забот. В свои тридцать девять лет Миледи была совершенно не готова к материнству. Она понятия не имела об элементарных вещах, и до всего нужно было доходить своим умом, поскольку посоветоваться Миледи было не с кем.

Она нашла платную женскую консультацию и записалась в нее. Попутно была куплена целая гора специальной литературы о беременности, родах и воспитании ребенка. Миледи ежедневно штурмовала эту гору с карандашом в руке, подчеркивая нужные строчки. Она зачастила в детские магазины, где присматривала на будущее одежду для новорожденных, манежик, коляску и десятки других необходимых вещей.

Даже ее любимые сериалы померкли в сравнении с этими событиями. Телевизор оставался включенным, но за бушующими на экране страстями Миледи теперь следила вполглаза.

Она даже не сразу сообразила, что именно привлекло ее внимание. Очередная серия давно закончилась, и по телевизору рассказывали о новостях культуры. Краем уха Миледи уловила фамилию «Арбатова» и подняла глаза от книги.

— Возвращение на эстраду Неподражаемой, — продолжал ведущий, — это действительно сенсация в мире шоу-бизнеса. Как известно, наша знаменитая певица целых два года не появлялась перед публикой. Ходили слухи, что у нее внезапно пропал голос, что она долго лечилась в Швейцарии, что она вряд ли вернется на сцену. К счастью, слухи оказались только слухами. И вот в ближайшую субботу Жанна Арбатова ждет своих поклонников в Концертном зале «Россия»!..

Промелькнуло несколько репортажных кадров: Арбатова выходит из дома, Арбатова садится в свой белый «Мерседес», Арбатова уезжает, небрежно помахав рукой. Потом пошел другой сюжет.

Миледи сидела задумавшись. Жанка! Ее школьная подружка, взлетевшая на такую высоту! Господи, как же хочется увидеть ее живьем! Хотя бы издалека…

Эта мысль не давала Миледи покоя в последующие дни. И в пятницу она решила, что завтра все-таки сходит на концерт в «Россию». У спекулянтов всегда можно купить билетик перед самым началом. Денег не жалко. И кто ее сможет узнать в толпе фанатов? Да никто.

Миледи придирчиво рассмотрела в зеркале свое новое лицо и убедилась, что ей не грозит быть узнанной. Даже Жанка не узнала бы в ней прежнюю Миледи. Впрочем, Миледи и подходить к ней близко не собиралась. Она решила просто кинуть из зала на сцену букет цветов.

У «России» творилось нечто невообразимое. Если бы не милицейские кордоны, безумная толпа просто снесла бы здание с лица земли. Спекулянты с билетами, конечно же, нашлись. Цены были запредельные, но Миледи даже торговаться не стала. Ей досталось место в пятом ряду.

В зале было не продохнуть от знаменитостей, начиная с самой Пугачевой. Миледи увидела в первом ряду Жанкину мамашу, Алицию Георгиевну, а неподалеку от нее — крупную красивую женщину, в которой Миледи без труда узнала Зойку Братчик. Еще один сюрприз!

Само собой, на Миледи никто не обратил внимания. Все взгляды были прикованы к сцене, где Неподражаемая царила во всем блеске своего уникального таланта.

Концерт удался на славу. Зал стонал от восторга, а в конце устроил Арбатовой такую овацию, что ей пришлось двенадцать раз выходить на поклоны.

Потом толпа зрителей с цветами хлынула на сцену. Миледи, охваченная общим порывом, тоже вскочила с места. Она напрочь позабыла, что собиралась бросить из зала свой букет садовых ромашек, и оказалась на сцене в двух шагах от Жанны.

Они случайно встретились взглядами, и в лице Жанны что-то переменилось. У Миледи вылетели из головы все предупреждения Олейника.

Она протянула Жанне ромашки и едва слышно сказала:

— Поздравляю тебя, Жанка!

— Миледи?… — неуверенно спросила та.

Миледи поднесла палец к губам, призывая ее молчать.

— Подожди меня в гримерке! — успела сказать Жанна, и ее снова заслонило плотное кольцо поклонников.

Миледи понимала, что поступает неправильно, но почему-то послушно дождалась Жанну за кулисами. И потом они оказались в гримерке Жанны, где уже сидела Зоя Братчик. Подруги таращились на Миледи, узнавая и не узнавая ее. Тем более что Миледи настойчиво просила называть ее Вероникой.

И все же хотелось, чтобы Жанка и Зойка узнали в ней прежнюю Миледи. Ей пришлось рассказать и про пластическую операцию, и про перекрашенные волосы, и про цветные линзы в глазах. Одного только ей не хотелось объяснять: зачем она все это сделала.

— Ты что, в аварию попала? — спросила Зоя.

— Можно сказать и так…

Конечно, они были давними подругами, но кое о чем и подругам не следовало знать.

Миледи чувствовала, что совершает ошибку, что ей нужно немедленно исчезнуть. Но ей, всегда подчинявшейся чужой воле, это было не под силу.

Жанна решила все за нее. И за Зойку, кстати. Втроем они потихоньку выскользнули через служебный вход и, поймав в Китайском проезде такси, завалились в маленький подвальчик для избранных, где для Арбатовой всегда находилось место.

Им было о чем вспомнить за рюмкой-другой. Но таинственная перемена внешности Миледи волновала подруг больше всего. Они вновь подступились к ней с расспросами.

Однако тут в их уютный кабинет без спроса вошли два незнакомца. Один, с какой-то резиновой улыбкой, прижимал к груди букет орхидей. Другой, точно высеченный из гранита, держал руки в карманах.

Помертвевшая Миледи сразу поняла, что это за ней. И не ошиблась. Когда незнакомцы попросили ее выйти для небольшого разговора, она даже ответить ничего не смогла. Поднялась, словно зомби, и вышла, на ходу прощаясь с жизнью.

Ее без разговоров усадили в джип и помчали по ночной Москве. Она не посмела спросить, куда ее везут. Сомнений не было: эти люди знали, кто она на самом деле. Ее новое лицо их не обмануло.

В пустой, явно казенной квартире тот, кто шел первым, щелкнул выключателем. Яркий свет заставил Миледи зажмуриться.

— Смотреть в глаза! — рявкнул над ее ухом голос. — Где Олейник?

Миледи показалось, что пол качнулся у нее под ногами…

— Точно, Сильвер! — сказал мужик за калиткой.

— Склероз лечить надо, — грубо ответил Сильвер, обрывая опасный разговор.

— Кому? — ухмыльнулся мужик.

— Тебе. Кому же еще?

— А мне кажется, что тебе. Тебе Фамилия Шукаев ничего не говорит?

— Нет.

— А должна бы. Ты вспомни. Шукаев, опер из здешней ментуры. Мы с тобой не раз по душам беседовали.

— Спутал ты меня с кем-то, отец, — с досадой сказал Сильвер.

— Я на сто процентов уверен. А знаешь, почему? Потому что я и есть Шукаев.

Сильвер, впрочем, уже догадался об этом, хотя припомнить опера не мог.

— У меня такой глаз — никаких фотороботов не надо, — продолжил Шукаев. — И хоть ты сивый стал да приоделся, а все равно — Сильвер.

Сильвер понял, что теперь вот так взять и просто уйти уже нельзя. От этого цепкого Шукаева можно было ожидать любых неприятностей.

— Ладно, сдаюсь — сказал Сильвер, изображая смущение. — Я уж давно забыл про грехи молодости. А люди, оказывается, помнят. Я ведь почему упирался? Завязал сто лет назад, на ноги встал, совсем другой жизнью живу. Прошлое и вспоминать не хочется.

Но Шукаев был не так прост.

— То-то тебя в гости к Сычихе потянуло, — насмешливо заметил он. — Да ладно. Меня из ментов давно уволили. По возрасту. Так что я теперь простой пенсионер. Огурчики в парнике ращу.

Сильвер мгновенно сообразил, что бывший мент ему не опасен. А с разговором он пристал только потому, что мается в одиночестве.

Видно, ему словом перекинуться не с кем. И тут же мелькнула мысль, что у Шукаева можно разжиться кое-какой полезной информацией.

— Может, примем по глоточку за встречу? — предложил он.

— Не принимаю я больше. А вот чайком с клубничным вареньем угощу, — охотно откликнулся Шукаев.

Вся обстановка в доме подтвердила, что бывший опер действительно живет бобылем.

— Вот жизнь! — сказал Шукаев, разливая чай. — Кто бы поверил, что мы с тобой мирно чаевничать будем!

— Расскажи-ка мне про пожар у Сычихи, — попросил Сильвер.

— А тут и рассказывать нечего. Ночью все случилось. То ли от печки, то ли короткое замыкание. Разные были версии. Я еще работал тогда. Как раз вел это дело. Точную причину так и не установили. Но мое мнение — это поджог был.

— Поджог?

— Поджог. Однозначно.

— И кто же это спалил старуху?

— Что-нибудь полегче спроси.

— Откуда же тогда версия с поджогом? Канистру рядом нашли или что?

— Никакой канистры. Я кое-что похуже нашел.

— Что?

— Дырку.

— Какую дырку?

— В башке у Сычихи.

— Застрелили?

— Зачем? Ломом ахнули.

— Так, может, балка сверху свалилась?

— Лом. Я это без всякой экспертизы понял.

— Ну!.. И что?

— А ничего. Мне начальство приказало помалкивать в тряпочку. Очень им нужен висяк с убийством. Я умылся.

Сильвер помолчал, обдумывая услышанное.

— За что же ее так? — наконец спросил он.

— А то сам не догадываешься. Ходили у нас тут слухи, что Сычиха эта богатейшая старуха была. Будто и ружье было в доме припрятано, и камушки. Вот ее и тюкнули. А пожар — для видимости.

— Инсценировка?

— Она.

— Ну а после пожара? — нетерпеливо спросил Сильвер. — Нашли что-нибудь?

— Если и нашли, то мне не сказали. Унесли по-тихому.

Сильвер задумался. Про сейф знали только он и сама Сычиха. Но она никому бы не проболталась, это точно. Значит, если сейф нашли, то случайно. Может быть, вору удалось его вскрыть. Но видеокассеты ему были ни к чему. Во всяком случае, они пока что нигде не всплыли, иначе шум бы поднялся на всю Москву…

Краем уха Сильвер уловил, что бывший опер рассказывает еще что-то очень важное.

— Что-что? — спросил Сильвер.

— Я говорю, у меня давно уже одно подозрение оформилось.

— Какое подозрение?

— Да что-то уж больно часто у нас за последнее время пожары случаются. И все с гибелью хозяев. Народ у нас, конечно, беспечный. И курят в постели, и в проводку сами лазят, и по пьяному делу могут себя спалить. Только горят-то все, как нарочно, состоятельные, а не голь перекатная.

— И какой же вывод? — насторожился Сильвер.

— А вывод простой. Их нарочно жгут. С целью грабежа то есть. Хитро придумано.

— Что же тут хитрого?

— А то тут хитрого, что, по моему мнению, тут сами пожарные замешаны. Уж они-то знают, как поджечь.

— А что, — сказал Сильвер, подумав, — всякое может быть.

— Да я уверен, что так и есть!

— Ну а что твое начальство на это сказало?

— А ты меня спроси: я ему докладывал?

— Нет разве?

— А какой смысл, если мы с пожарными под одним министром? Честь мундира и прочая херня. И вообще меня отучили высовываться.

«Его уволили из ментов за то, что слишком беспокойный был», — понял Сильвер. Он знал, как легко переманить на свою сторону обиженного человека. Бывший опер именно таким и был. Он мог сослужить Сильверу службу.

— Найти бы того гада, который Сычиху завалил, — сказал Сильвер, глядя в глаза Шукаеву.

— И что бы ты ему предъявил? — усмехнулся тот.

— Это уж мои проблемы. Сумел бы ему язык развязать. И разобрался бы по-своему, без органов. Только мне его не вычислить. Кишка тонка. Нет у тебя человечка, который бы мне пофамильный список пожарной части достал? С адресами? Я хорошо заплачу.

Шукаев надолго задумался, а потом, крякнув, сказал:

— Есть такой человек.

— Кто?

— Да вот он, перед тобой сидит. Почем платить будешь?

— Триста, — сказал Сильвер наугад.

— Долларов?

— Само собой.

— Считай, список у тебя в кармане.

Однако в кармане у Сильвера список оказался только через четыре дня. Зато с адресами и телефонами. Сильвер начал его бегло просматривать, и тут же его взгляд задержался на знакомой фамилии. Сильвер прочитал ее еще раз и торжествующе улыбнулся.

Теперь он знал, кого прижать к стенке.

Басов пребывал в угнетенном состоянии. Неудачная попытка с помощью Карины вернуть былую силу окончательно выбила его из колеи. Он-то, в отличие от Зои, терзался раскаянием. Теперь, по прошествии нескольких дней, Басов не мог понять, как это он мог решиться на измену.

Позорный финал этой истории делал ее еще более мерзкой.

Чувство вины не давало банкиру покоя. И не раз он был близок к тому, чтобы все рассказать жене. Но Зоя, видя его мучения, в самый опасный момент хитро уводила разговор в сторону. Прямая, даже прямолинейная по характеру, Зоя сама изумлялась своей ловкости. «Ну просто народная артистка! — хвалила она себя. — Откуда что берется!»

И ей было чему удивляться. Раньше актерских способностей она за собой не замечала.

В школе, помнится, Жанка все пыталась затащить ее в драмкружок, поскольку сама с детства не мыслила жизни без сцены. Но Зоя знала про себя, что никакого таланта у нее нет, а с ее габаритами преждевременно созревшей женщины вообще лучше не высовываться.

На школьных вечерах Зоя Братчик обычно подпирала стенку. Но когда объявляли «белый танец», душа ее не выдерживала. Среди мальчишек начиналась легкая паника. Они трусливо отворачивались от Зои, высматривающей себе партнера. Но это ее не смущало. Выбрав очередную жертву, Зоя подходила к ней и объявляла:

— Филимонов, только не умри от счастья. Я тебя приглашаю!

— Да я это… Нога болит… — мялся Филимонов.

— Пошли, пошли. Не обижу.

Поскольку Братчик была крупнее любого сверстника, в танце всегда вела она. Это если звучало что-то медленное.

А если быстрое, Зоя партнера, естественно, не трогала, но и далеко не отпускала. Надо заметить, что в танце она была на удивление легка, и пол под ней, вопреки ожиданиям, не проваливался.

Однако это был еще не повод соваться на сцену, о чем Зоя откровенно заявила Жанне.

— Ну ты сама представь, вылезет на сцену такая кобыла! — сказала она. — Все же уписаются со смеху!

— А мы тебе мужскую роль подберем, — возразила Жанна. — Тем более у нас мальчишек не хватает.

— Мужскую?

— А что? Ты вспомни Голубкину в «Гусарской балладе»!

Мужская роль для Зои действительно нашлась. Скалозуб в «Горе от ума». Ему и полагалось быть громадным и басовитым. Но когда Зоя, сев перед зеркалом, пробно нарисовала себе усы, вид у нее стал такой дурацкий, что просто сил не было смотреть.

— Нет, не мое это! — решительно сказала Братчик, стирая усы.

С годами Зоя превратилась в очаровательную женщину классического типа русской красавицы. Но артистизма это ей не прибавило. Вот почему она искренне удивлялась тому, как легко ей удается новая роль, в которой она запросто водила Басова за нос. Зоя не подозревала, что каждая женщина в той или иной степени — актриса.

Между тем проблему, возникшую у мужа, нужно было как-то решать. В разговорах с Басовым Зоя интуитивно нашла верный тон.

Она говорила об этой интимной проблеме легко, даже шутливо, словно о каком-то досадном пустяке. Басов поначалу злился, взбрыкивал, но потом принял условия игры. Даже старинный анекдот вспомнил к случаю — как один старик пожаловался, что уже пять лет с женщинами ничего не может, а другой в ответ сказал, что он-то, тьфу-тьфу, только три года.

Вежливо посмеявшись, Зоя потащила Басова по врачам. Все они в результате сошлись на одном: никакая «виагра» делу не поможет. Басов просто загнал себя работой. Ему следовало срочно отдохнуть. И не недельку-другую, а по-настоящему.

Однако банкир не мог себе этого позволить. Именно сейчас в его жизни намечались большие перемены. Проклятый банк давно уже сидел у него в печенках. Басов стал финансистом не столько по велению сердца, сколько волей удачно сложившихся обстоятельств. В его душе всегда теплилась мечта посвятить себя совсем другому. Собственно, для осуществления давней мечты ему и нужна была солидная материальная основа. Этот самый банк.

Басов пока не решил, во что конкретно он вложит деньги. Может быть, организует новый театр, или спонсирует какой-нибудь замечательный фильм, или откроет картинную галерею. Медлить с этим было нельзя. Годы подпирали.

И тут неожиданно возник один соблазнительный вариант. Конечно, это было не совсем то, о чем он мечтал, но открывающиеся перспективы захватывали дух.

Басову стало известно, что появилась возможность купить контрольный пакет акций телекомпании «ТВ-Шанс». Его хозяйка, некая Евгения Альшиц, собиралась расстаться с телевидением.

Басов начал активную разведку. По зрелому размышлению, телевизионная компания могла осуществить все творческие задумки разом. Упустить такой случай было бы непростительно.

Зоя сначала воспротивилась этому. Возня с покупкой компании отодвигала на неопределенный срок необходимый отдых и лечение мужа, что было для нее важнее всяких дел. Но Басов сумел убедить ее, что все можно решить достаточно быстро, а уж потом они вместе надолго уедут в какие-нибудь заморские страны, где он приведет себя в полный порядок.

Все оказалось значительно сложней. Предстояли выборы в Государственную думу, и желающих приобрести телекомпанию было хоть отбавляй. Среди них имелись такие акулы, которые могли заживо сожрать конкурента.

Басов, однако, был не робкого десятка. И банк его стоял достаточно прочно. Короче, он ввязался в борьбу, и вскоре его активность принесла первые плоды. Он подписал с Евгенией Альшиц договор о намерениях.

Зоя уже поверила, что желанный отдых недалек. И тут, как гром среди ясного неба, раздался этот звонок.

— Госпожа Басова? — спросил приглушенный мужской голос. — Вас не затруднит передать супругу мои слова?

— Конечно, — сказала Зоя. — С кем я говорю?

— Так вот, передайте ему, — не отвечая на вопрос, продолжил невидимый собеседник, — что у него слишком большой аппетит. Можно и подавиться. Да так, что никакие врачи не откачают. Вы меня поняли?

— А не пошел бы ты!.. — крикнула Зоя, но на том конце провода уже повесили трубку.

Зоя случайно увидела в зеркале свое испуганное лицо. Белое, без единой кровинки.

Жанна ничего не могла поделать со своими страхами. Она обещала Боре Адскому, что появится на репетиционной базе через неделю. Но вот неделя прошла, началась другая, а Жанна все оттягивала новую встречу со своим коллективом. Несмотря на ежедневные домашние репетиции за роялем, она продолжала чувствовать себя самозванкой. Тягаться с Неподражаемой ей было не по силам.

Жанна уже проклинала себя за то, что зачем-то решила скрыть потерю памяти. Ведь ничего позорного в том не было. Мало ли какие несчастья случаются с людьми. Но теперь дело зашло уже так далеко, что отыграть обратно Жанна просто не могла. Это уж было бы верхом идиотизма. Она не хотела волновать родных, выслушивать жалкие соболезнования по поводу своего состояния. И, кроме того, память хоть и медленно, но все же возвращалась к ней. Да и на Митю

Иванцова была надежда. Если он все-таки согласится написать о Жанне, это ей очень поможет.

Утренний звонок Бори Адского застал ее врасплох.

— Как самочувствие, Жанночка? — заботливо спросил Адский. — Еще не готова вернуться в строй действующих гигантов?

— Честно говоря, не очень, — промямлила Жанна.

— Я, собственно, не по этому поводу решил тебя потревожить, — сказал Боря. — Тут, видишь ли, такое дело. Общественность считает, что давно уже пора заложить твою звезду.

— Какую звезду?

— Как это какую? — слегка растерялся Адский, — Именную, конечно. Как у Шульженко, Утесова, Руслановой.

— И где же это предполагается сделать?

— Естественно, у «России». На Площади звезд. Да ты что, не проснулась еще?

Жанна промолчала, лихорадочно соображая. Кажется, она что-то слышала об этом. Более того, ей даже смутно припомнилась площадка перед Концертным залом: именные звезды на плитах, окаймленные небрежно покрашенным цементом, стертая позолота, загаженные воронами и затоптанные подошвами фамилии под слоем брошенных окурков. Жалкое зрелище!

— А зачем это нужно? — спросила Жанна.

— Ну как?… — опешил Адский. — Это же всенародное признание. Я уже имел разговор в оргкомитете.

— В каком оргкомитете?

— В оргкомитете Площади звезд. Они всеми руками «за»!

По тону Адского Жанна поняла, что идея с закладкой звезды принадлежала ему. Добрый Боря решил сделать Арбатовой такой подарок, чтобы заставить ее взбодриться, снова войти в колею. Но сейчас это было совсем некстати.

— А нельзя с этим подождать? — спросила Жанна.

— Все можно, — обиженно ответил Адский. — Можно даже, чтобы звезду заложили посмертно. Во всяком случае, после моей смерти.

— Ну хорошо, не обижайся, Боренька, — со вздохом сказала Жанна. — Раз надо, значит, надо. От меня-то лично что требуется? Прибыть на закладку при полном параде?

— В общем, да… — Адский замялся. — Если не считать того, что вся эта петрушка не совсем бесплатно.

— То есть?

— Как ты понимаешь, работа и материал чего-то стоят. Ну и потом — сцена, свет, музыка, фейерверк. Это же целое шоу.

— И почем нынче такое шоу?

— Двести тысяч.

— Рублей?

— Долларов, разумеется. Это по минимуму.

Жанна даже задохнулась.

— Ты шутишь, Боря! — сказала она.

— Какие шутки? Я своими глазами видел их расценки.

— Но это же с ума сойти! Неужели никто не отказывался?

— Были прецеденты, — неохотно сказал Адский. — Например, Слава Зайцев весь оргкомитет, извини, в жопу послал. Открытым текстом.

— Я так не смогу, — вздохнула Жанна. — А мог бы ты за меня это сделать? От моего имени.

— Платить не обязательно, — сказал совершенно увядший Боря. — Можно просто дать пару концертов в «России». Выручку — им.

О каких концертах могла идти речь, если Жанна тряслась от одной мысли даже о репетиции!

— Нет, Боренька, — сказала Жанна. — Спасибо за заботу, но нет. Я на это не пойду.

Адскому потребовалось некоторое время, чтобы пережить услышанное.

— Ну и хрен с ним! — вдруг весело сказал он. — Я, честно говоря, когда узнал, как некоторые, ни черта собой не представляющие, покупают себе эти самые звезды, мне прямо худо стало. А ты молодец! Узнаю Арбатову! Неподражаемая и есть Неподражаемая! Когда объявишься, Жанночка?

— Завтра! — сказала Жанна.

Повесив трубку, она не стала жалеть о своем спонтанном решении. Хватит прятать голову в песок. Пора наконец выяснить, годится она на что-нибудь или нет.

За роялем Жанна повторила несколько песен из репертуара Арбатовой, получавшихся у нее удачнее прочих.

С них и начали репетицию. Жанна, умирая каждую секунду, кое-как закончила первую пес

ню. По напряженной тишине она поняла, что вышло скверно. Музыканты растерянно переглядывались между собой, а от нее прятали глаза. Боря Адский нервно закурил, хотя не делал этого уже лет пятнадцать.

— Вижу, что удивила вас не по-хорошему, — сказала Жанна с кривой улыбкой.

Никто не рискнул ей возразить. Только Адский протестующе воскликнул:

— Да все нормально, Жанночка! Сейчас впоешься! — Он поперхнулся сигаретным дымом и надсадно закашлялся.

— Не бросай мне спасательных кругов, Боря! Не надо! Сама буду барахтаться! — резко ответила Жанна. — Давайте следующую!..

Она вдруг страшно разозлилась на себя и следующую песню начала такой атакой, что уже на четвертом такте разошлась с музыкантами.

— Извините, Жанна Максимовна, — потупился бас-гитарист. — Это я лажанулся.

Жанна знала, что он соврал. И это взбесило ее еще больше. Не помня себя, она принималась петь снова и снова, пока окончательно не выбилась из сил. Ей хотелось заплакать, но слез, как назло, не было.

— Мартышкин труд! — сказала Жанна. — Все свободны. Спасибо!..

Адский проводил Жанну до машины, в которой подремывал Вася Кочетков.

— Не переживай, бывает, — утешал Адский по дороге. — Я слышал, Плисецкая однажды после большого перерыва…

— Я не Плисецкая! — перебила его Жанна.

— Но ты Арбатова!

— А вот в этом я сильно сомневаюсь.

— Мне на завтра репетицию назначать?

— Не знаю… Я позвоню вечером.

Но для себя Жанна уже все решила: на сцене ей не бывать. И не стоит больше мучить себя и других. В конце концов, наверное, можно прожить и без музыки, если не делать из этого трагедии. Но как существовать дальше на этом свете, если в ней, она это чувствовала, умерло что-то очень важное? Главное, быть может.

Обмануть мужа своим нарочито беспечным видом ей не удалось.

— Что произошло? — спросил он.

— Так, ерунда, — улыбнулась она. — Ты как смотришь на то, что твоя жена станет простой домохозяйкой?

— Во всяком случае, меньше тебя любить я не стану.

— Тогда нет проблем.

— Вот и славно.

Он больше ничего не спросил, и Жанну это задело не на шутку.

— А тебе не интересно, почему я так сказала?

— Тут все ясно. Репетиция не удалась. Ничего, к утру рассосется.

— Не рассосется. Ты думаешь, у меня очередной бзик?

— Очень похоже.

— Нет, Тимур, нет. Дело в том, что я больше не Арбатова. То есть фамилия у меня та же, да я не та. И причина — тот взрыв. Тогда Неподражаемая погибла, понимаешь?

— Честно говоря, не совсем.

— У меня тем взрывом память отшибло, Тимур, — сказала Жанна без выражения. — Отшибло начисто. Я ведь почти ничего не помню. Ни тебя, ни мамы, ни сына. Я сама себя не помню. Как будто и не жила до этого. Не могу больше притворяться, не могу скрывать это. Сил нет… Может, когда-нибудь память и вернется. Но сейчас… Я просто не знаю, как дальше жить!..

Тимур с тревогой смотрел на ее окаменевшее лицо и понимал, что она не шутит. Ответить ему было нечего, он сам был в смятении.

За несколько месяцев жизни в Москве Верунчик постарела на десяток лет. Станислав Адамович с мукой смотрел на увядшее и высохшее лицо жены. Он и сам держался из последних сил.

Таинственное исчезновение дочери уже не вызывало у супругов бурных эмоций. Но постоянная ноющая боль не давала забыть о беде, которая стряслась в их семье.

Самым ужасным в положении несчастных родителей было вынужденное бездействие. Они только ждали. Ждали, что однажды произойдет чудо, и Миледи появится на пороге своей квартиры. Или важный генерал, которого атаковала Евгения, наконец позвонит и скажет: «Все в порядке. Приезжайте».

Однако надежда на счастливый исход хоть и не угасала совсем, но становилась день ото дня все более призрачной.

— Даже не знаю, — сказал как-то Станислав Адамович, — может быть, нам лучше было бы узнать, что ее и на самом деле нет в живых.

— Она жива, — тусклым голосом отозвалась Верунчик и посмотрела на мужа таким взглядом, что тот готов был проглотить свой болтливый язык. — Она жива. Или тебе стало что-то известно и ты от меня скрываешь?

— Ну что ты! Откуда?

— Надо позвонить Жене. Столько времени уже прошло. Неужели нет никаких новостей?

— Она бы сама позвонила.

— Кто знает? Может, она не решается.

Станислав Адамович не стал спорить, хотя был уверен, что Евгении просто нечего сказать. Он оказался прав.

— Ничего нового, — сказала Евгения. — Никак не могу отловить этого Панова. Похоже, он от меня прячется.

— И что это означает, по-твоему? — спросила Верунчик.

— Не знаю. Возможно, он просто хочет это дело замотать. Не о его же дочери идет речь.

— Что же делать, Женечка? Ведь мы так с ума сойдем. Как же так можно? Пусть она ему никто, но она же российская гражданка. Неужели государству все равно?

— О чем ты, Верунчик! — с досадой сказала Евгения. — У нас в Москве под самым носом десятки людей исчезают бесследно. И хоть бы что!

— Мы не уедем отсюда! — давясь слезами, крикнула Верунчик. — Не уедем, пока…

Она заплакала, и Станислав Адамович взял у нее трубку.

— Женя, — сказал он, — что еще можно предпринять? Может быть, написать президенту?

— Какому? Американскому?

— Почему американскому?

— Потому что будет тот же результат. Потерпите еще немного. Я кое-что придумала.

За ночь Евгения написала небольшую, но хлесткую статью, в которой изложила все известные ей факты. К сожалению, их было маловато. Она не стала расписывать в красках знакомую ей до мелочей жизнь племянницы, хотя из этого можно было сварганить материальчик — пальчики оближешь.

Одно только путешествие Миледи в Штаты чего стоило! Ее, как и многих смазливых дурочек, рассчитывавших разбогатеть за океаном, заманили фальшивыми обещаниями. А там она попала в подпольный гарлемский бордель, где ее телом ежедневно торговал хозяин-южноамериканец. И если бы не кровавая гангстерская разборка, случившаяся в том борделе, ей бы никогда не удалось оттуда вырваться.

Это был лишь один эпизод из жизни Миледи. Но были и другие, не менее яркие.

Евгения, однако, от описания всего этого в своей статье удержалась. Сейчас у нее была другая задача — рассказать о таинственном исчезновении Миледи вместе со своим любовником-киллером. О двойном убийстве в Италии, об отказе супругов Мидовских признать в погибшей свою дочь, о странной замене родителей на похоронах подставными людьми.

Ну и, конечно же, о важных чинах из спецслужб, не желающих пролить свет на эту загадочную историю. Весь пафос небольшой статьи был направлен именно на них.

Статью Альшиц отнесла в ту самую газету, куда ее сватали на должность главного редактора. Через день статья вышла на первой полосе.

Реакция генерала Панова была почти мгновенной. Он передал Альшиц предложение встретиться в любое удобное для нее время. Назначив час, Евгения злорадно улыбнулась. Видно, генералу кто-то накрутил хвост.

Панов между тем оказался в сложной ситуации. Приказ нейтрализовать журналистку обсуждению не подлежал. Но существовала одна почти неразрешимая проблема. Панов не знал, что ей сказать. Потому-то он и распорядился оберегать его от звонков Евгении.

После их предыдущего разговора генерал дал своим людям задание выяснить, что на самом деле произошло под Террачиной. Имевшиеся на этот счет материалы сути дела не раскрывали. Однако итальянские коллеги выслушали просьбу о помощи с холодным равнодушием и практически отказались сотрудничать. Они твердо стояли на том, что Мидовская и Олейник были убиты неизвестными. Скорее всего, киллерами русской мафии. Это подтверждали и официальные документы.

Но Панов был тоже не лыком шит. Сделав вид, что поверил итальянцам, он тем не менее добился разрешения на эксгумацию. Разумеется, сам он на нее в Италию не поехал, а послал опытных сотрудников.

Когда могила с соблюдением всех формальностей была вскрыта, она оказалась пустой. То есть два гроба в ней лежали, а вот тела из них куда-то исчезли.

Такого поворота Панов не ожидал. Выслушав по телефону доклад из Италии, генерал спросил у своего человека:

— А как объясняют этот факт итальянцы?

— Сами удивлены. Или делают вид.

— Конечно, делают вид, — сказал Панов. — Ты их пробовал раскрутить?

— Пробовал. Глухо.

— Есть соображения, зачем им был нужен этот трюк?

— Есть. Не по телефону.

— Понятно. Считаешь, эта парочка жива?

— Не исключено.

— Значит, игра? Покрутись там еще немножко. Возможно, удастся нащупать, в чем тут хитрость.

— Постараюсь.

Нащупать в Италии ничего не удалось. Тамошние коллеги не пожелали обсуждать списанное в архив дело.

Из всего этого Панов понял одно: Олейнику, вероятно, опять удалось вывернуться, и не исключено, что рано или поздно суперкиллер где-то засветится. Может быть, даже в Москве. И к этому следовало быть готовым.

Разумеется, выкладывать эти новости Евгении Альшиц он не собирался. Но унять журналистку было необходимо.

— Что же вы, Евгения, нарушаете наши мирные соглашения? — с показным добродушием спросил у Альшиц генерал.

— Я? — Евгения вскинула брови. — По-моему, это первым сделали вы.

— Уж будто бы!

— Конечно. С нашей прошлой встречи прошло два месяца. Никогда не поверю, что вам не удалось ничего узнать.

— Все дело в том, что неприятность с вашей племянницей…

— Забудьте о том, что Мидовская моя племянница, — невежливо оборвала Панова Евгения.

Генерал едва сдержался, чтобы не ответить грубостью.

— Хорошо, — сухо сказал он. — Вся эта история, госпожа Альшиц, произошла в иностранном государстве. А на чужой территории, как вы понимаете, мы связаны по рукам и ногам.

— Вы знали это и два месяца назад, однако обещали разобраться. Что там произошло на самом деле?

— Итальянские коллеги представили нам официальные данные, что убитыми были Константин Олейник и Людмила Мидовская.

— И это все, что вам удалось выяснить?

— А чего бы вы еще хотели?

— Например, узнать, кто их убил и за что.

— Здесь одни догадки. Но наиболее убедительная версия — бандитские разборки.

— А кому и зачем понадобилось вместо настоящих родителей приводить на похороны подставных людей?

— Это журналист, дававший оттуда репортаж, что-то напутал.

— Я ведь могу спросить у него.

— Спросите. Он разве знал родителей погибшей в лицо?

— Нет, — вынуждена была признать Альшиц. — Он поверил на слово итальянцам.

— Вот видите! — Панов усмехнулся. — Значит, он никакой не свидетель.

— Но итальянцы-то зачем пошли на эту подмену?

— Вот вы это у них и спросите.

— Придется.

Генерал пожал плечами. При всей въедливости этой журналистки ей до итальянских спецслужб не добраться. Руки коротки.

— Значит, вы удовлетворены результатами своего расследования? — после паузы спросила Евгения.

— Минутку! — Генерал протестующе поднял руку. — Никакого расследования с нашей стороны не было. Мы просто навели справки по вашей просьбе и по просьбе родителей погибшей. Пошли, так сказать, навстречу. Результат я вам доложил. Что вы еще хотите? Огорчены, что нет материала для новой статейки? Ну уж тут я ни при чем. Так что больше встречаться по этому вопросу нам не придется.

Евгения поняла, что аудиенция закончена. Но, уже поднимаясь, она не удержалась от замечания:

— Это в том случае, если Олейник или Мидовская однажды не объявятся где-нибудь.

Генерал насторожился.

— У вас есть на этот счет какая-то информация? — нахмурился он. — Если так, вы обязаны с нами поделиться.

— Нет, не обязана, — ответила Альшиц. — Ведь для вас это дело закрыто, не так ли? Всего хорошего!..

Последнее слово осталось за ней, но это было слабым утешением. Евгения уже не верила, что Миледи жива, как не верила и в то, что тайну гибели племянницы можно раскрыть.

Об этом она со свойственной ей прямотой сказала супругам Мидовским. Реакция их была ужасна. Верунчику пришлось вызвать «Скорую». Когда врачи ушли, Евгения взглянула на Станислава Адамовича, прижавшегося лбом к холодному оконному стеклу. Она уже решила, что супругам в этой ситуации поможет только шоковая терапия.

— Станислав, — сказала Евгения, — надо принимать факты такими, какие они есть. Ты же мужчина, в конце концов.

Он поднял на нее страдальческие глаза побитой собаки.

— Мне нелегко это говорить, — продолжила Евгения, — но ваша дочь сама шла к такому финалу. Вы же ничего не знаете о том, как она жила.

— А ты знаешь? — спросил Станислав Адамович.

— Знаю. Грязно она жила, Станислав. Постыдно. Непотребно.

— Я тебе не верю.

— Придется поверить. У меня сохранилась одна кассета. Посмотри ее. Верунчику не надо показывать.

Это ее убьет. Посмотри, и может быть, ты поймешь, что прервать такую жизнь было даже к лучшему.

Станислав Адамович дрожащей рукой взял у Евгении кассету. Ту самую, которую Альшиц использовала в своей программе «Разговор начистоту». Евгения была уверена, что поступает правильно, хотя понимала, что должен испытать отец, увидев любимую дочь в омерзительном порнографическом фильме.

Надежда умирает последней, но когда-то все же умирает и она.