Барчестерские башни

Глава XIV. Новый боец

Архидьякон вернулся домой только перед самым обедом, и мистеру Хардингу не удалось поговорить с ним до этой церемонии. Доктор Грантли был, по-видимому, в превосходном настроении и приветствовал тестя с той шутливой торжественностью, которая обычно означала, что все идет так, как ему хочется.

– Все устроено, дорогая, – сообщил он жене, когда мыл руки в туалетной, а она, по обыкновению, слушала его, сидя в спальне. – Эйрбин согласился взять приход. Он приедет на той неделе. – И архидьякон принялся растирать руки и лицо с энергией, означавшей, что приезд Эйрбина был большой победой.

– Он приедет к нам в Пламстед? – спросила жена.

– Он обещал погостить у нас месяц, пока будет знакомиться со своим приходом; Эйрбин тебе понравится. Он джентльмен во всех отношениях и приятнейший собеседник.

– Он ведь большой чудак?

– Ну… у него есть свои странности, но ничего, что могло бы показаться тебе неприятным. Во всем Оксфорде нет другого столь стойкого защитника церкви. Право, не знаю, что бы мы без него делали. Я очень рад, что он будет возле меня, и если кто-нибудь может осадить Слоупа, так это Эйрбин.

Преподобный Фрэнсис Эйрбин был профессором колледжа Лазаря, любимым учеником великого Гвинна и таким приверженцем высокой церкви, что когда-то чуть было не упал в католический омут. Это был поэт, полемист, всеобщий любимец в Оксфорде, красноречивый проповедник, остроумный, чудаковатый, насмешливый, энергичный, добросовестный человек и, как гордо объявил архидьякон, джентльмен во всех отношениях. В дальнейшем мы познакомимся с ним поближе, а пока следует лишь добавить, что доктор Грантли только что предложил ему приход Святого Юолда, которым он распоряжался как архидьякон. Этот приход лежит у самых границ Барчестера. В него входит даже часть нового предместья, а от городских ворот до его хорошенькой церквушки и дома священника меньше мили.

Приход Святого Юолда приносит не больше трехсот – четырехсот фунтов в год и обычно давался священнику, состоявшему при соборном хоре. Но когда эта вакансия открылась теперь, архидьякон решил, что ему следует усилить свою партию каким-нибудь столпом – если, конечно, оный столп согласится стать священником бедного прихода. Он обсудил это дело со своими собратьями – не искательно, как человек, желающий использовать данные ему полномочия для собственной выгоды или выгоды своих близких, но как тот, кто знает, что от правильного распоряжения вверенным ему имуществом во многом зависит благополучие церкви. Он назвал им мистера Эйрбина так, словно решение зависело от них, и они единодушно признали, что лучшего выбора сделать нельзя, если, конечно, мистер Эйрбин согласится.

Если мистер Эйрбин согласится! В том-то и заключалась трудность. Мистер Эйрбин был видной фигурой – во всяком случае, в церковных сферах. Правда, он не был богат, так как не имел иных доходов, кроме своего профессорского жалованья, но он и не стремился к богатству, будучи, разумеется, холост; почти все свое время он посвящал участию в печатных и устных дебатах относительно прав и деятельности церкви, к которой он принадлежал. Архидьякон оборонял ее земные сокровища, а мистер Эйрбин – духовные, причем оба заботились не столько о собственном благе, сколько о благе других.

Вот почему было сомнительно, что мистер Эйрбин согласится стать священником прихода Святого Юолда, и доктор Грантли сам поехал в Оксфорд. Вместе с доктором Гвинном он убедил прославленного богослова, что долг призывает его в Барчестер. Тут действовали и скрытые пружины: последнее время мистер Эйрбин вел ожесточенный спор об апостолической преемственности не более и не менее как с мистером Слоупом! Они не были знакомы, но в печати не щадили друг друга. Мистер Слоуп для придания силы своим аргументам назвал мистера Эйрбина филином, а мистер Эйрбин в ответ намекнул, что мистер Слоуп – апостат. Битва завязалась на страницах «Юпитера», этой влиятельнейшей газеты, редактор которой склонялся к взглядам мистера Слоупа. Впрочем, ее читателям дискуссия скоро надоела, и поэтому одной из ядовитейших инвектив мистера Слоупа было предпослано сообщение, что в дальнейшем письма преподобных джентльменов будут печататься лишь на правах объявлений.

Однако были найдены менее дорогостоящие способы публикации ответов, и война бушевала вовсю. Мистер Слоуп утверждал, что священника делает священником главным образом его внутренняя преданность своим пастырским обязанностям. Мистер Эйрбин настаивал, что человек не может быть священником и не обретает ни единого пастырского свойства, если на него не возложит руки какой-нибудь епископ, который, в свою очередь, стал епископом вследствие возложения на него еще чьих-то рук, и так далее, до одного из апостолов. Противники постоянно поднимали друг друга на рога силлогизмов, но обоим это ничуть не вредило и война кипела себе и кипела.

Не беремся сказать, сыграла ли близость врага какую-либо роль в согласии мистера Эйрбина принять приход Святого Юолда, но так или иначе, в кабинете доктора Гвинна было решено, что он его принимает и будет содействовать изгнанию мистера Слоупа из Барчестера или хотя бы заставит его замолчать на то время, пока он там останется. Мистер Эйрбин намеревался сохранить свою оксфордскую квартиру, а для прихода взять младшего священника, но он обещал уделять Барчестеру как можно больше времени, и доктора Грантли вполне удовлетворило это обещание столь великого человека. Немалое удовольствие доставляла ему и мысль, что епископ Прауди вынужден будет отдать приход у себя под боком заведомому врагу своего любимца.

И весь обед с лица архидьякона не сходила довольная улыбка. Он отдал должное вкусным кушаньям, выпил вина, шутил с дочерьми, весело рассказывал про Оксфорд, посоветовал тестю навестить доктора Гвинна и вновь принялся восхвалять мистера Эйрбина.

– А мистер Эйрбин женат, папа? – спросила Гризельда.

– Нет, девочка, члены факультета женатыми не бывают.

– Он молод, папа?

– Ему лет сорок, если не ошибаюсь, – ответил архидьякон.

– О! – сказала Гризельда; для нее «сорок» звучало почти как «восемьдесят».

Когда дамы удалились, оставив джентльменов за вином, мистер Хардинг поведал о своей беде. Но даже это не омрачило радости архидьякона, хотя еще больше разожгло его боевой задор.

– Этого он не может, – повторял доктор Грантли, пока тесть перечислял ему новые обязанности смотрителя. – Не стоит его и слушать. Он не имеет права что-либо менять.

– Кто? – спросил бывший смотритель.

– Ни епископ, ни капеллан, ни даже жена епископа, чье слово в подобных делах, кажется, весит больше, чем слово их обоих. У всех обитателей дворца, вместе взятых, нет власти превратить смотрителя богадельни в директора воскресной школы.

– Но у епископа есть власть назначить кого ему угодно, и…

– Не уверен. По-моему, такой власти у него нет. Пусть попробует! Посмотрим, что скажут газеты. На этот раз общество будет за нас. Но Прауди, хоть он и осел, достаточно опытен и не станет ворошить осиное гнездо.

Мистер Хардинг вздрогнул при одной мысли о газетах. Он уже в достаточной мере изведал такого рода публичную известность и не хотел вторично превращаться ни в чудовище, ни в мученика. Кротко выразив надежду, что газеты на этот раз оставят его имя в покое, он спросил, не лучше ли ему будет сразу отказаться самому.

– Я старею. Новые обязанности будут мне не по силам.

– Новые обязанности! – воскликнул архидьякон. – Но я же говорю вам, что никаких новых обязанностей не будет!

– И старые тоже, – ответил мистер Хардинг. – Буду довольствоваться тем, что у меня есть. – Перед его умственным взором все еще стоял мистер Слоуп, выметающий мусор.

Архидьякон допил свой кларет и собрал свою энергию.

– Надеюсь, – сказал он, – что вы не будете столь слабодушны и не позволите такому человеку, как Слоуп, помешать вам исполнить ваш долг. Вы знаете, что ваш долг – вновь занять вашу должность в богадельне теперь, когда содержание установлено парламентским актом и причина, заставившая вас уйти, устранена. Этого вы отрицать не можете, и, если сейчас вы поддадитесь робости, ваша совесть вам не простит. – И в заключение периода архидьякон передал своему собеседнику бутылку.

– Ваша совесть вам не простит, – продолжал он затем. – Вы отказались от этого места из щепетильности, которую я уважаю, но не могу считать оправданной! Такого же мнения были и все ваши старые друзья: вы покинули ваш старый дом, настолько же выиграв во всеобщем уважении, насколько проиграли в житейских благах. Теперь все ждут, что вы вернетесь туда. Доктор Гвинн говорил недавно…

– Доктор Гвинн забыл, что я теперь совсем уже старик.

– Старик? Вздор! – сказал архидьякон. – Вы вовсе не считали себя стариком до разговора с этим наглым выскочкой.

– Если я доживу до ноября, мне будет шестьдесят пять.

– И семьдесят пять, если вы проживете после этого еще десять лет. Причем вам и тогда будет не занимать стать бодрости. Но ради бога, не надо отговорок. Ведь ваша ссылка на старость – просто отговорка. Но что же вы не пьете? Это только отговорка. На самом деле вы боитесь Слоупа и готовы скорее обречь себя на бедность и лишения, только бы не вступать в драку с человеком, который растопчет вас, если вы это ему позволите.

– Я действительно предпочитаю не вступать в драки.

– И я тоже. Но иногда другого выхода нет. Он добивается вашего отказа, чтобы водворить в богадельню свою креатуру, чтобы показать свою власть и, оскорбив вас, оскорбить нас всех – ибо это касается всего соборного духовенства. Если не ради себя, то ради нас вы обязаны не уступать ему, Неужто из-за какой-то заячьей робости вы попадетесь в расставленные вам силки и без сопротивления позволите ему вырвать у вас хлеб изо рта?

«Заячья робость» несколько обидела мистера Хардинга.

– Что за мужество драться из-за денег? – спросил он.

– Если в нашем грешном мире честные люди не станут драться из-за денег, всеми деньгами завладеют люди нечестные, а это вряд ли будет во благо. Нет! Мы должны использовать все средства, которыми располагаем. Если довести ваше рассуждение до логического конца, церкви вообще следует отказаться от своих доходов, а вы вряд ли станете утверждать, что подобная жертва ее укрепит. – Архидьякон молча налил свою рюмку и благоговейно выпил ее за увеличение и упрочение земных сокровищ церкви, столь дорогих его сердцу.

– Мне кажется, следует избегать ссор между священником и его епископом, – сказал мистер Хардинг.

– Согласен. Однако заботиться об этом должен не только священник, но и епископ. Вот что, друг мой: я поговорю об этом деле с епископом – с вашего разрешения, разумеется; не тревожьтесь, я не поставлю вас в неловкое положение. Я убежден, что весь этот вздор с воскресными проповедями и школами затеяли мистер Слоуп и миссис Прауди, а епископ об этом ничего не знает. Не принять меня епископ не может, а я выберу время, когда при нем не будет ни жены, ни капеллана. Я уверен, вы получите назначение без каких-либо условий. Что до скамьи в соборе, это мы предоставим настоятелю. Мне кажется, этот дурак и вправду воображает, что епископ может хоть унести собор в кармане, если ему заблагорассудится.

Так и было решено. Мистер Хардинг приехал за советом, а потому счел себя обязанным принять полученный совет. Кроме того, он наперед знал, что архидьякон и слышать не захочет о его отказе, а потому, высказав свое мнение, готов был уступить.

Поэтому они направились в гостиную, довольные друг другом, и вечер прошел в приятных пророчествах о будущей войне между Эйрбином и Слоупом. Войне мышей и лягушек будет до нее далеко, как и гневу Ахилла[28] и Агамемнона. Архидьякон смаковал свой последний ход, потирая руки. Сам он не мог снизойти до единоборства со Слоупом, но Эйрбин – иное дело. Такой подвиг как раз во вкусе Эйрбина, и только ему он по плечу.

Архидьякон отошел ко сну все в том же отличном расположении духа, но когда его голова упокоилась на подушке и миссис Грантли высказала ему свое мнение о положении дел в Барчестере, настроение его омрачилось. Во всяком случае, последние его слова в этот вечер были:

– Если так, то, клянусь богом, я больше с ней в жизни слова не скажу. Один раз она вываляла меня в грязи, но соприкосновения с подобной грязью я не потерплю. – И архидьякон содрогнулся, сотрясая всю мебель вокруг – настолько поразила его эта мысль.

Надо сказать, что близкие вдовы Болд были к ней постыдно несправедливы. Она разговаривала с этим человеком три раза и обещала взять класс в воскресной школе. Этим и исчерпывались ее грехи. Бедняжка Элинор! Но время покажет.

На следующее утро мистер Хардинг вернулся в Барчестер. С ним больше не говорили о знакомстве его младшей дочери с мистером Слоупом, однако он заметил, что за завтраком архидьякон был гораздо сумрачнее, чем накануне.